Бесплатный фрагмент - Понять Молдову

Предисловие

Молдова — тёплая и мягкая, как женская ладонь.

К ней привыкаешь быстро и легко, она впускает без сомнений и условий, а отпускает с теплотой и приветливостью. Молдова уступчива в общении, но неизменна в привычках. Она всегда готова приспособиться, но совершенно не любит изменяться. Защищая право оставаться собой, может быть бесконечно упрямой.

Этой мягкой рукой она подает вам горсть спелой черешни, плацинду или стакан молодого вина. Она радуется, когда вам все это нравится.

В ней нет ошеломляющей, завораживающей красоты. Но она бесконечно мила, обаятельна, симпатична, очаровательна, доброжелательна. Молдова эмоциональна, но не экспрессивна. Чувства свои выражает нестесненно, но сдержанно, с оглядкой на окружающих.

Однако она может становиться иной. И тогда женская ладонь превращается в сухую, сильную кисть старика, держащую сапу. Сапа взлетает в воздух и опускается на землю. Она может опуститься и на вашу голову, если вы оказались не так проворны, как ей нравится.

Можно увидеть Молдову старой винной бочкой, пустой и глухо звучащей, или она привидится вам пастушьим рожком, издающим резкие, далеко слышные звуки. Можно ощутить ее скрипучей, сухой и шершавой.

Она разная, Молдова.

Понять Молдову…

И что в ней непонятного?

Да почти всё…

Эта книга написана про сегодняшнюю Молдову. То есть про ту страну, с которой мы, её авторы, знакомы лично: видели её, слышали, обоняли, осязали и пробовали на зуб. Пробовали в прямом смысле (гастрономическом) и в переносном (исследовательском).

Конечно, у сегодняшней Молдовы, как у других стран, есть прошлое. И следы прожитого разнообразно и неслучайно проявляются в сегодняшнем дне. Цепочки причинно-следственной связи между прошлым и настоящим часто вьются причудливо, но рвутся редко.

Разумеется, в процессе работы мы освоили большие массивы исторических знаний о «стране Молдова»: от эпической седой древности до бурлящей новейшей истории. Кроме писаных текстов впитали множество устных свидетельств.

Но мы не писали историческую хронику. Мы — социологи. Следуя нашему методу социологии опыта странствий, информацию о событиях прошлого имеем право впускать в наш аналитический процесс ровно настолько, насколько память об этих событиях и их последствия управляют сознанием и поведением сегодняшних людей в сегодняшних обстоятельствах.

Мы стоим также на том, что социологическое страноведение должно избегать излишней «книжности». Легко попасть под обаяние захватывающих описаний исторических событий былых эпох. Легко и приятно испытать интеллектуальное возбуждение, обнаружив аналогии сюжетов прошлого с коллизиями сегодняшнего дня («так вот, оказывается, почему…»). Легко, приятно и соблазнительно вскрывать подоплёку сегодняшних событий с помощью лихо скроенных исторических теорий, описывать текущую реальность художественными образами и метафорами из популярной литературы. Особенно если не брезговать конспирологическим возбуждением.

Однако надо быть бдительным. Люди, занятые профессиональным интеллектуальным трудом — в науке, искусстве, медиа или культах, — склонны подменять рутинное социальное знание рафинированными продуктами духовного производства: теоретического, художественного, метафизического, информационного. Страноведу нужно иметь достаточно трезвости, чтобы, погружаясь в миры увлекательной литературы, стройных теорий, красивых сказаний, мудрых вероучений, каждый раз задавать простой вопрос: «Ну и что?» Насколько пласты этого знания помогают нам понять реальную жизнь реальных людей реальной страны?

Здесь нет противоречия с тем, что говорилось о методе социологии опыта странствия, например, в книге «Понять Беларусь. Записки странствующих социологов». Действительно, он предполагает широкое вовлечение в познавательный процесс как ресурсов социальных и гуманитарных наук полного спектра, так и различных фрагментов вненаучного знания. Для качественного понимания страны нужно обращать внимание на всё: литературу и другие искусства, мифологию и фольклор, рукотворную предметную среду, даже ландшафт, климат, флору и фауну. Всё это с той или другой стороны раскрывает то «условно вечное», что превращает территорию в страну, население — в народ, формирует для него и историческую ретроспективу, и историческую перспективу.

На какие же источники опирались мы, работая над этой книгой?

Во-первых, это обширный архив социологических исследований, накопленный с 2010 года. Это были разные исследования: по тематике, по целевому заданию, по происхождению заказчика, по комбинации используемых методик. Некоторые данные приводятся в тексте — и количественные, и текстовые.

Во-вторых, это специально спланированное и реализованное исследование под задачи нашего проекта: цикл глубинных экспертных интервью с представителями политических, экономических, гуманитарных элит Молдовы.

В-третьих, это корпус научных, политических, публицистических, художественных текстов. Плюс произведения иных искусств: кинематографии, театра, музыки, хореографии, начиная с тех, что делали и делают имя стране и народу. Авторами прочитано, просмотрено и прослушано многое.

…Наконец, последняя реплика из вступительных. Мы исходим из того, что книга про конкретную страну должна быть похожа на эту страну. Соответственно, книга про Молдову должна быть похожа на Молдову. Так она нами и писалась. В результате наше произведение получилось более спонтанное, более эмоциональное, более колористичное, чем, возможно, следует быть тексту академического происхождения. Хотя кто и когда решил, что академический текст обязательно должен быть скучен и труден для чтения?

В конце концов стилевое разнообразие и живость изложения — не препятствие интеллектуальной плотности текста, его насыщенности теоретическим содержанием. Всё-таки эта книга написана не для развлечения, а для понимания. А понимание требует усилий. Мы постарались не усложнять его для вас. Хорошего чтения!

Чтобы вы не задавались вопросом, почему автор упоминает о себе то в мужском, то в женском роде, мы напоминаем вам, что книга написана двумя разными людьми, у каждой главы свой автор. Это было наше принципиальное решение, мы хотели, чтобы самые важные стороны молдавской жизни были высвечены объемно, с двух сторон, с разных точек зрения, мужской и женской.

И еще кое-что важное. Молдова — винодельческая страна. Виноделие — это судьба, предназначение, поэзия, песня и душа Молдовы. Мы не могли обойти это вниманием и снабдили каждую главу дополнительным подзаголовком в виде сорта вина. Дело в том, что у молдавских вин есть не только вкус, цвет, запах, консистенция и крепость, у них есть характер, у них есть история, у них есть свой социальный капитал в виде культуры их пития. Мы хотели бы, чтобы наш читатель присовокупил к тексту все свои ассоциации с именем вина. Мы уверены, что в таком случае написанное нами будет полнее понято и легче принято им.

Часть первая.
Страна Молдова

---

Люди у нас весной

подкапывают берег реки —

берут глину для дома.

Достают наших предков,

превратившихся в глину,

потом месят глину, ох,

пока ноги не раскровенят.

Потом женщины малюют на печках

стилизованные цветы,

мужчины пробивают потолок,

чтобы развести электричество,

старики греют спины

у печек, дети царапают

лицо стены и писают на глиняные полы.

А глину все роют и роют,

и яма все подвигается к деревне.

И однажды весной вдруг слышишь,

что люди копают уже под твоим домом.

Тогда твои дети

берут из горницы ковер

и уходят на край деревни,

где строят себе новый дом.

Григорий Виеру. «Дом» (пер. Я. Акимова)

---

Глава I.
Молдова в общем и целом

или Цуйка, налитая в цап

Информация, предлагаемая вам Сергеем в этой главе, будет иметь значение для всех остальных текстов.

Цуйка или Ракиу — водка из виноградного или фруктового дистиллята. Производится повсеместно, как промышленным способом, так и в домашних условиях из всевозможных фруктов и ягод. Крепкая, жгучая и ароматная. Употребляется, как правило, в зимний период.

Цап — небольшой стакан для вина.

Что нужно знать о стране Молдова

Нынешняя Республика Молдова — небольшое восточноевропейское государство с объявленной численностью населения не более 3,5 миллиона человек, расположенное между Украиной и Румынией. Государств с подобной численностью и площадью в Европе немного, не больше десятка. Но среди них Люксембург, Словакия, Словения, Исландия, Черногория, Эстония — состоявшиеся и не удивляющие мир своим существованием страны.

Крайняя северная точка территории РМ находится на широте 48°21´, крайняя южная — на широте 45°28´. Многие страны завидовали бы такому месторасположению.

Республика Молдова — одно из государств, появившихся на политической карте мира в результате самороспуска Союза Советских Социалистических Республик в 1991 году. Республика Молдова признана мировым сообществом, состоит в системообразующих международных организациях.

Республика Молдова имеет границы всего с двумя государствами: Украиной (примерно 2/3 граничного контура) и Румынией. При этом Молдова — государство с неурегулированным территориальным конфликтом: часть страны (12,3% территории) не контролируется правительством, а существует в форме самопровозглашенного, непризнанного государства «Приднестровская Молдавская Республика» (ПМР). Республика Молдова — унитарное государство, но в ее составе есть Автономное территориальное образование (АТО) Гагаузия.

По итогам государственной переписи населения 2014 года, учтенное наличное население составило 2 913 281 человек, в том числе 329 108 человек, пребывавших на момент переписи за границей, но учтенных членами их семей (без учета населения Приднестровья). По предварительным данным Национального бюро статистики Молдовы, в начале 2019 года в стране постоянно проживало 2 680 000 человек.

Согласно Конституции, Республика Молдова — парламентская республика, хотя некоторые элементы смешанной, парламентско-президентской системы в реальной политической практике время от времени появляются. Молдова не входит в военно-политические блоки и союзы, более того, в действующей Конституции страны закреплен ее нейтральный статус.

Климат в Молдове комфортный, без неудобных для жизни особенностей и аномалий. Также комфортные, приятные глазу ландшафт и растительность. Жить людям в Молдове можно практически везде. Что они и делают. Здесь отличная почва, на которой охотно растет и кукуруза, и пшеница, и виноград, и яблони, и ореховые деревья, и еще много чего вкусного и питательного. Молдова из тех стран, где, видимо, трудно умереть с голода (разумеется, если не устраивать голод специально).

Этнос, давший государству его современное имя, называется молдоване. Хотя с этим согласны не все — уже тут начинается зона неполной ясности. Впрочем, не будем забегать вперёд: мы в нашей книге будем неоднократно обращаться к этой теме.

За десять лет исследовательского погружения в страну Молдова, после нескольких обязательных возвратных циклов усложнения-упрощения экспертного знания о ней я имею достаточные основания выделить несколько системообразующих факторов, наиболее важных здесь и сейчас для описания того странового случая, с которым мы имеем дело.

Список ограничен пятью факторами. Они выделены по разным основаниям и не сплетены в логически плотный узел. Здесь я иду за жизнью, в которой всегда причудливо сочетается случайное с закономерным, сиюминутное — с долгим, разовое — с повторяющимся. И предложенный список не окончателен, не закрыт. Но главное в сегодняшней стране Молдова я вижу и понимаю так:

— Несовпадение страны и государства.

— Преобладание сельского населения над городским. «Молдова — последняя сельская держава Европы».

— Гиперзависимость от внешней среды. Избыточное влияние внешних факторов существования страны.

— Два советских поколения вместо трех.

— «Великий» бессарабский исход». Миграционная убыль населения, «обезлюдение» страны.

Сделаю важную оговорку перед расшифровкой пунктов этого перечня актуальных страновых характеристик. Ни в коем случае это не список пороков страны Молдова, как, впрочем, и не перечисление ее достоинств. Я просто считаю, что на сегодня именно это — главные факторы, делающие страну такой, какая она есть.

Да, фактически это перечень проблем и исторических вызовов, а не достижений и преимуществ. Да, честное описание состояния страны Молдова дает картину скорее алармистскую, пессимизма внушает больше, чем оптимизма. Но наша книга — не приговор, не причитание, не эпитафия. Мы, ее авторы, вовсе не чувствуем себя сидящими с унылыми лицами у постели безнадежно больного в печальном ожидании его кончины.

Однако и упрощать ситуацию мы не собираемся. Страна Молдова, как мы это видим, переживает трудные времена. У нее более чем открытое будущее, и в числе вероятных сценариев, не будем лицемерить, есть те, что с нехорошим финалом.

Впрочем, есть основания и для оптимизма. Главное из них: за годы нашего исследовательского погружения в страну Молдова мы встретили здесь многих людей, которые своими мыслями, чувствами и, главное, делами всё же открывают для нее хорошее будущее. Собственно, они и есть страна Молдова. Достаточно ли их, чтобы в жизнь воплотились добрые надежды, а не мрачные предчувствия? Хватит ли этим людям сил и веры, терпения и солидарности, интеллекта и креативности, да, кстати, и везения, чтобы исторический проект «Республика Молдова» жил и рос, вызывая у остального мира одобрение и уважение? Это возможно, и мы им искренне этого желаем. Однако, приступим к делу.

Несовпадение страны и государства

История региона, ныне известного как Республика Молдова, дает богатый материал для углубления в тему «страна и государство». Даже в разноликом, многовариантном ряду постсоветских государств молдавский сценарий — на особом счету. Его особость дорастает до уникальности уже тем, что среди вышедших из лона СССР государств Республика Молдова — единственное, где допустимо всерьез рассматривать возможность невынужденного (не принудительного) самоупразднения. Так что тут есть к чему присмотреться и над чем подумать.

В книге «Понять Беларусь. Записки странствующих социологов» мы уже обращали внимание на эвристичность аналитического освоения связки понятий «страна» и «государство» в практике страноведческих исследований. Исследую эту связку на молдавском материале — он того стоит, поверьте.

Сполна отдаю отчет в том, что, работая с темой «страна и государство», попадаешь на огромное проблемное поле. И переходить это поле можно в разных местах, разными маршрутами.

Но в начале нашего движения придется сказать нечто неприятное, чреватое обидами и отторжением со стороны ряда достойных людей. Хотя и не сказать этого нельзя: итак, современное государство Республика Молдова — не слишком удачный, исторически «неуверенный», уязвимый проект.

Существует немало систем показателей наличного состояния стран и государств. Они характеризуют с разных сторон и экономико-хозяйственную, и политико-правовую, и социальную, и гуманитарную жизнь страновых сообществ. Эти шкалы и рейтинги строятся на разных методологиях, иногда расходятся друг с другом. Но, увы, автору неизвестны системы индикации, которые свидетельствовали бы о благополучии и процветании «страны Молдова». Вообще после десятилетнего изучения Молдовы я склоняюсь к тому, что это не просто особым вариант постсоветского странового сценария: в конце концов, каждый из них по-своему особый. Судя по всему, мы имеем дело с некой исторической девиацией, которую нельзя интерпретировать, используя стандартные теоретические модели и методологические лекала.

И, право, в этом признании нет ничего оскорбительного или унизительного для Республики Молдова. Уникальность — не порок и не доблесть, не болезнь и не лекарство. Это — повод для особенного внимания и напряжения интеллектуальных усилий вокруг такого случая.

Думаем, именно в страновой девиации стоит искать ответ и на вопрос: почему новейшая история государственного строительства в Молдове плохо укладывается в уже описанные и изученные мировой наукой матрицы и исторические сценарии? Это при том, что все обязательные, стандартные атрибуты современного государства Республика Молдова имеет: институты власти в лице законодательной, исполнительной и судебной составляющих; конституцию и весь корпус необходимых правоустановлений; международное признание; границы, полагающуюся атрибутику: флаг, герб, гимн.

Без признания страновой девиации, в частности, невозможно объяснить, почему так слаба экономика современной Молдовы. Это при том, что история экономических преобразований постсоветского периода в РМ состоит вовсе не из одних провалов и неудач. В разные времена здесь проводили в жизнь вполне толковые решения. Были на экономическом направлении признанные удачи и достижения. Но, увы, по основным показателям, характеризующим и производство, и потребление, Молдова — одно из наиболее отсталых и неуспешных государств в Европе. (Правда, надо учесть, что стандартная статистика не вполне отражает реальное благосостояние граждан в странах с нестандартной занятостью. Реальный уровень потребления в Молдове невысок, но даже на глаз он явно получше того состояния, которое соответствовало бы травмирующим данным официальной экономической статистики. Такая дельта обеспечивается за счет регулярного притока в страну немалых средств от трудовых мигрантов, зарабатывающих эти деньги в других местах.)

Неблестяще обстоит дело и с государственным строительством в современной Молдове. Здесь оно похоже на возведение каменного дома несколько необычным способом: без связывающего раствора. Вроде бы для строительства есть добротные кирпичи, и кладутся они по правильным чертежам, и каменщики вроде не косорукие. И на вид поначалу получается что-то вполне приличное, похожее на настоящее строение. Только оно долго не стоит, кренится, заваливается, рушится. Начинают кладку заново — и опять без раствора! Так и живут в строении шатком, ненадежном, уязвимом.

Собственно, история государственности в этом регионе традиционно калейдоскопична и во многом спонтанна. Реконструкции событийной канвы этой истории затрудняются неопределенной, переменчивой, размытой, ускользающей субъектностью. А наблюдения за жизнью сегодняшней РМ рождают образ какого-то «мерцающего» государства: вот оно есть, а вот вроде его и нет… Откуда такие образы?

Не буду ходить вокруг да около, предъявлю сразу необычную и небесспорную гипотезу: Молдове трудно строить государство, потому что Молдова не является в должной мере страной. Можно сформулировать впечатления и так: Молдова как будто не вполне уверена в своем праве быть самостоятельной, самодостаточной страной. Но отчего проистекает эта неуверенность?

Ответ на этот вопрос закопан неглубоко: в Молдове вы его услышите неоднократно, тем более вращаясь в кругу интеллектуалов и политиков. Они всё убедительно объяснят вам про главную особенность местной истории, которая такова: территория и население, впоследствии превратившиеся в современную Республику Молдова, регулярно оказывались частью (причем частью неглавной, периферийной) других государственных образований, чужих государственных проектов. Очень часто государство, включающее нынешнюю территорию РМ, находилось если не в прямом подчинении, то в какой-то из форм вассал-сюзеренских отношений с другими государствами.

Так или иначе, всевозможными формами политико-правовой зависимости это жизненное пространство было в разные времена связано с государственностью римской, византийской, османской, венгерской, польской, австрийской, российской, румынской, советской.

Можно сказать определеннее: эта территория исторически почти никогда не была центром, ядром какого-либо государства. Даже в «золотой век» молдавской государственности центром Молдавского княжества был город Яссы, ныне расположенный на территории другого государства.

И дело здесь точно не в географии. Современная Республика Молдова, кстати, на редкость органично смотрится в нынешних границах с точки зрения картографа. Как картина в искусной рамке. С запада и с востока она обрамлена реками, с севера — горами. Ну чем не страна?

Чтобы разобраться в этом вопросе, придётся потратить время на сравнительный обзор странообразующих и государствообразующих признаков (атрибутов). Кстати, разглядеть их отличия не всегда просто: часто это одни и те же признаки, только рассматриваемые в разном качестве. (Этот фрагмент особенно важен с точки зрения развития нашей страноведческой методологии. Молдавский случай дает великолепную возможность продвинуться в понимании одной из центральных тем исследуемого нами проблемного поля. Не упустим ее, даже рискуя тем, что кому-то следующее ниже рассуждение покажется «не по теме». )

Начнем с территории и населения. Первое условие для того, чтобы получилась страна, — это место, предпочтительно географически отграниченный и относительно однородный в природном отношении фрагмент жизненного пространства. Второе условие — это связанное с этим местом население, объединенное в относительно устойчивое, способное к самовоспроизводству сообщество. Страна — геосоциальное понятие, где трудно установить, кто кому дает имя: территория народу или народ территории. Проживая в одной местности поколение за поколением, люди адаптируются к здешнему климату и ландшафту, флоре и фауне. Они овладевают теми видами деятельности, которые обеспечивают наилучшую выживаемость в заданных условиях, становятся народом охотников или земледельцев, мореплавателей или разбойников, торговцев или скотоводов-кочевников. Но и местность узнают и запоминают по населению, обжившему ее. Тем более что по мере роста человеческих возможностей антропогенные изменения природной среды делаются всё более заметными и, так сказать, «авторскими».

Так получается страна. И хотя время от времени народы перемещались с одного места на другое — добровольно или вынужденно, — формула «территория + население = страна» универсальна.

А вот государство — явление ни в какой степени не природное, а исключительно общественное. Это повсеместная форма институциональной организации жизни человеческих сообществ, возникающая на фазе социальной дифференциации. При этом своя территория четко маркируется и отграничивается государством, особенно с эпохи модерна, исключая любую неопределенность вроде «дикого поля».

Государство генерирует суверенность — монопольное право управлять этим обществом в пределах этой территории, управлять конкретным населением и/или от имени конкретного населения — в зависимости от исторического типа государства. Поэтому люди, проживающие на территории, контролируемой государством, становятся подданными или гражданами, что превращает их отношения с конкретным государством в обязательные.

Так возникает новый тип социального сообщества — государственное. Оно не отменяет, не растворяет в себе и не заменяет собой сообщество страновое. Чаще всего они совпадают физически, отчего понятия «страна» и «государство» то и дело употребляются как синонимы. И все-таки — это не одно и то же. Идентичность страновая и идентичность государственная могут находится в сложных, нетривиальных, порой неожиданных отношениях. Далеко не всегда они отличимы и отделимы друг от друга, особенно в обыденном сознании. Но в некоторых случаях только эти отличия и могут объяснить особенности жизни людей и сообществ.

Жизнь странового сообщества регулируется через традиции и обычаи, через нравственную и иную неписанную нормативность. Жизнь сообщества государственного регулируется правом, писаными законами. На стыке двух форм социальной регуляции — обычное право, имеющее черты и того и другого.

Государство — структура централизованная, точнее моноцентричная; оно с неизбежностью иерархизирует общество. Страновое же сообщество чаще полицентрично: его внутренние иерархии бывают пластичны, разнородны и нестроги.

Государство утверждает и воспроизводит себя через суверенность, легитимность, правосубъектность (юрисдикцию). Страна делает то же самое через мировоззренческую, психологическую, поведенческую неповторимость местного населения, через историческую память, мифологию, архетипы и паттерны. Образно говоря, государство — это больше про жизнь, страна — больше про судьбу.

И для странового, и для государственного сообщества одинаково важны отношения с внешним окружением, с другими странами и государствами, жизненно необходимо собственное — устойчивое, признанное внешней средой — место в мире. Но если для государства это вопросы конкурентоспособности в «большом мире», утверждение себя его реальным актором, вопросы позиционирования на международной арене, то для страны это обретение имени собственного, узнаваемости в таком многообразном и разноликом мире.

Кстати, это предметная область, где страновое и государственное серьезно расходятся. Представление вовне элементов страновой идентичности призвано обеспечить «различимость лица», внешнее признание данной страны явлением уникальным, единичным, «авторским». Миссия государства, напротив, в том, чтобы встроить себя в мировое сообщество через унификацию статуса, подстройку под принятые в текущую эпоху правила, принципы и стандарты международного сожительства, выглядеть на внешний взгляд «как все».

Но в чем безусловно соединяются страновая и государственная идентичности, в успешном историческом сценарии дополняя и питая друг друга — это субъектность социума. Народы становятся субъектом собственной истории, судьбы и жизни, а не фрагментом истории, судьбы и жизни чужой, только сумев органично срастить страновое и государственное начала, сплавив их в целостную, не разваливающуюся на крутых поворотах идентичность.

Наконец, еще одно соображение. Страны существуют, главным образом, не для чего-то, а почему-то. В отличие от провиденциалистов и мистиков, я не считаю, что у стран есть некая, имманентно им прописанная, миссия, какое-то надвременное целевое задание. Да, страны, как и люди, стремятся к лучшей жизни, благополучию и процветанию, но страновое сознание не слишком телеологично.

Не то — сознание государственное. Государство по своей природе призвано иметь программу деятельности, более или менее стройно оформленную. Государственная власть без достойного целеполагания плоха, слаба и нефункциональна.

---

Обобщим сказанное.

Страна — это Место, Народ, Имя.

Государство — это Власть, Закон, Проект.

Теперь вернемся от общей теории к конкретной молдавской действительности. Посмотрим, каким видится в свете различения страновых и государственных характеристик молдавский случай. Почему выше говорилось о недостаточной страновой готовности к госстроительству? Что же, молдаване — «плохо-государствообразующий» этнос? В конце концов, есть же люди, утверждающие, что не все народы способны иметь свою государственность. Вдруг они правы…

Ну, во-первых, границы. У страны Молдова с границами проблемы. И проблемы эти имеют глубокие исторические корни. Собственно, даже не совсем точно называть их проблемами. Это, скорее, системообразующие особенности молдавской истории, мировоззрения и культуры.

…Границы постсоветских государств — вообще тема сложная, местами просто взрывоопасная. Провозгласив в 1924 году союзное (даже не федеративное, как почему-то уверены многие) государство, советская власть вроде бы должна была строго держаться принципа фиксированной пространственной субъектности. Но в СССР вплоть до 1956 года происходила перманентная перенарезка внутренних границ, включая границы между союзными республиками. Власть будто приучала население страны к тому, что внутренние границы — это нечто произвольное, непостоянное, условное.

Как известно, в основу сетки внутренних границ в СССР был положен этнический принцип, согласно которому традиционные (или принятые за таковые) ареалы обитания этнических сообществ, как правило, становились одной из форм национально-территориальной организации: союзная республика, автономная республика, национальная область, национальный округ, национальный район. Но на практике от этого принципа то и дело отступали. И не только там, где в силу микстовой, «чересполосной» полиэтничности было невозможно разграничить этнические ареалы. В территорию союзных республик порой включались вполне исторически маркированные инонациональные пространства, кстати, по не всегда понятным ныне причинам.

После довольно долгой практики энергичных, порой волюнтаристских манипуляций с границами неудивительно, что государственные границы Молдавской ССР, впоследствии унаследованные суверенной Республикой Молдова, оказались, осторожно говоря, небесспорными. Прорисовывая контуры МССР, советская власть отрезала от исторической Бессарабии часть территории на юге и часть — на севере, но расширила ее с востока за счет симметрично расположенных территорий левого берега Днестра. С 1924 года это была Молдавская автономная ССР в составе союзной Украинской ССР. То есть был как бы произведен территориальный размен между вновь образованной МССР и УССР, пополнившейся частью Буковины и Буджака.

Между тем вопрос о границах жизненно важен еще и потому, что без четких, ощущаемых умом и сердцем, признаваемых внутри и вовне границ не формируется достаточно ясно центр. Как известно, этот вопрос основательно осмыслил в ХХ веке Стэн Роккан. Согласно его теории, социально-пространственные сообщества организуются по принципу «центр — периферия». Именно ось «центр — периферия» выполняет функцию позвоночника в их скелете, оптимизирует структурирование ресурсов: природных и социальных, предметных и духовных.

Тяжело строить дееспособное, понятно центрированное государство в стране с неясными, неуверенными, спорными границами. Неопределенность в вопросе, где кончается «наше» и начинается не «наше», всё время размывает понимание этого самого «нашего»: что же оно такое, это «наше»? В каких пределах живёт наша историческая память, наши боги и наши герои, наши могилы и наши святыни, наши соотечественники, наша гордость и наша боль, наши интересы и наша выгода?

Пространственная размытость опосредованно мешает даже самоопределению внутри потока исторического времени. Историческая память требует фокусировки, а его фокусировка есть ориентация в том числе в пространственных обстоятельствах. Но, если эти обстоятельства «плывут», на что опереться историческому самосознанию странового и государственного сообщества?

А ведь мы говорим не только о границах географических. Для полноценного существования и развития исторического самосознания, страновой и государственной идентичности, для поддержания «в рабочем состоянии» набора собственных архетипов и паттернов нужны границы и психологические, и ментальные, и символические.

Их несовпадение и/или размытость, призрачность хронически невротизирует общественное сознание страны Молдова, прежде всего интеллектуальную и политическую элиту — как ее молдавский, так и немолдавский сегменты. Трем основным неврозам, препятствующим строительству доброкачественного современного государства Республика Молдова, будет посвящена специальная глава. Они называются «румынский вопрос», «приднестровский вопрос» и «гагаузский вопрос». Но это — впереди.

Последняя сельская держава Европы

Румынский поэт Лучиан Блага подарил миру строчку, ставшую невероятно популярной не только в самой Румынии, но и в Молдове. Veșnicia s-a născut la sat! — «В нашей деревне родилась вечность». Впервые мы услышали ее от Мош Бэтрына — в ходе захватывающего разговора (при активном участии пары бутылок чудесного каберне) о роли крестьянского, деревенского начала в жизни и культуре Молдовы.

Согласно официальным данным, Республика Молдова — единственная страна в Европе, где количество сельского населения превышает количество городского. По государственной переписи населения 2014 года в городах были переписаны 995 227 человек, в сельской местности — 1 918 054. Таким образом, соотношение городского и сельского населения в стране составляет 34,2% на 65,8%, проще говоря, на одного горожанина в Молдове приходится два селянина.

Благодаря плодородию почв в молдавских сёлах уживается по несколько тысяч жителей; в большинстве стран такова численность городов. Но в Молдове это настоящая сельская, крестьянская, аграрная социальная стихия. Любой эксперт в области социологии, культурологи, этнологии, других социальных наук знает, насколько значимы различия между селянами и горожанами. Это, по сути, два мира — не только с разным хозяйственным и социальным укладом, но и с разным миропониманием, разными системами ценностей. У людей из этих миров разные вкусы и привычки, их жизнь следует разным ритмам и циклам.

Урбанизация — один из главных социальных процессов эпохи перехода к модерну — приводит к революционным изменениям в любом из обществ: западном и восточном, крупном и компактном, демократическим и авторитарном. В Молдове в силу ряда причин урбанизация протекала своеобразно и привела к не вполне стандартным результатам. Эта особенность «страны Молдова» сполна проявилось в ходе комплексного социологического исследования, которое в 2011 году мы проводили в Кишиневе вместе с замечательными местными коллегами. То исследование породило некоторые неожиданные выводы, касающиеся характеристик урбанистического сообщества молдавской столицы, города №1 в стране.

Будет к месту привести несколько выдержек из отчета о том исследовании, не потерявшем актуальность и теперь:

«Кишинев по формальным признакам — крупный, столичный город, но с неявно выраженной урбанистичностью и проявляющий типические черты мегаполиса индустриальной эпохи как бы с многочисленными оговорками и поправками. Это обусловлено не внешним обликом, не «телесностью» и не институциональным строением города, а характеристиками его населения, которые ясно проявились в результатах наших тогдашних исследований.

Главная системообразующая черта нынешнего городского сообщества — это отсутствие сколь-нибудь многочисленного и консолидированного ядра коренных горожан. Сегодняшнее население Кишинева — это в своем большинстве горожане первого и второго поколения. Было интересно обнаружить, что 2/3 респондентов, отобранных для исследования по случайной выборке, стали кишиневцами через два жизненных сценария: или будучи направлены сюда на работу из других регионов СССР и натурализовавшись здесь; или в результате внутримолдавской миграции из сельской местности. В первом случае город пополнялся в основном русскими и украинцами. Во втором случае это, как правило, были и есть этнические молдаване».

«После 1991 года перемещение сельского населения Молдовы в столицу усилилось, особенно через такой социальный лифт, как получение молодежью из провинции профессионального образования в крупном городе, последующее трудоустройство и социализация в нем». Понятно, что эта новая, исторически уже не обязательная волна перемещения селян в город означала и усиление этнизации столицы, поскольку состав городского сообщества пополняли, в основном, молдаване.

«Конечно, перемещение селян в города — процесс повсеместный и естественный. И везде он проходил и проходит небезболезненно. Прежде всего это проблема появления в городах масс населения, плохо адаптированных к городскому образу жизни, городским нравам, жизненным принципам и ценностям, в силу чего зачастую склонных к маргинальности, социальному аутсайдерству, девиантным формам поведения.

Однако в Кишиневе ситуация приобрела особые масштабы: во-первых, из-за того, что процесс миграции стал с начала 1990-х годов совсем уж неуправляемым; во-вторых, из-за того, что в силу особенностей поселенческой структуры Молдавии новыми жителями столицы становятся почти исключительно сельские жители, а, например, не частично урбанизированные граждане из городов поменьше. В результате современный Кишинев оказался населен по преимуществу людьми, воспитанными на ценностях и нормах сельских сообществ. Эти ценности и нормы сами по себе не хуже и не лучше урбанистских, но следование им в городских условиях часто приводит к иным последствиям, нежели в породившей их аграрно-деревенской среде».

«Однако — и в этом, кажется, заключается главное своеобразие Кишинева как городского сообщества — носители норм и ценностей сельской субкультуры, а также соответствующего им жизненного стиля не слишком стремятся адаптироваться к урбанистским требованиям и обыкновениям. То есть, здесь они не поступают так, как это делают обычно в разных странах горожане первого поколения, стремящиеся как можно скорее стать «настоящими» городскими жителями или, по крайней мере, выглядеть таковыми.

В Кишиневе, скорее, вчерашние селяне сами успешно навязывают городу свои нормы, ценности и принципы, свой стиль жизни. Быть выходцем из деревни — это в молдавской столице совершенно не зазорно и не унизительно, это не влияет негативно на престиж и социальный статус человека, на его карьерные перспективы. Более того, сохранение прочных связей со своей родственно-деревенской средой, укорененность в ней — значимый и, безусловно, положительный маркер доброкачественной социализации городского жителя. Причем социокультурное значение этого маркера весомо подкрепляется хозяйственно-экономической составляющей: благосостояние большинства горожан, прежде всего этнических молдаван, поддерживается на приемлемом уровне во многом благодаря их сохраняющейся включенности в аграрно-производственные и имущественно-распределительные процессы на своей малой родине».

«Урбанизм, конечно, берет свое — под влиянием городских реалий сельское, аграрно-патриархальное наследие размывается, трансформируется в головах и сердцах неофитов-кишиневцев. Дискуссии на фокусных группах продемонстрировали полный букет проявлений подобной переходной — сельско-городской — ментальности.

Неустойчивая, «плавающая» идентичность. В ходе изучения ментальных оснований самосознания жителей Кишинева, их базовых мировоззренческих и ценностных ориентиров выяснилось, что в них одновременно сосуществуют элементы (архетипы, установки, паттерны, обыкновения), генетически свойственные разным культурным традициям и практикам социальной регуляции. Из-за этого трудно говорить о наличии у них сложившегося, отрефлексированного отношения к городу и самим себе как горожанам. Например, при ответе на вопрос «С чем связаны Ваши надежды, расчеты, оптимизм?» большинство респондентов выбрало вариант «С поддержкой семьи (родителей, детей, других родственников)» — 76,2%, то есть предпочли не самый типичный для классического горожанина подход. Но, наряду с этим, вторым по популярности вариантом ответа оказался вполне «городской» тезис: «С развитием демократии в РМ» — его отметили 51,2% респондентов. Подобную раздвоенность реакций можно увидеть и в ответах на другие вопросы, предполагавшие выражение оценочности.

В ходе дискуссий на фокусных группах респондентам трудно давалось сравнение Кишинева с другими городами, в которых они бывали, жили или работали. Гораздо естественнее и понятнее для них было сравнивать свою кишиневскую жизнь с сельской. Симптоматично также, что не получала активного развития тема признанных символов гордости Кишинева.

Легко заметить и то, что ожидания и требования большинства респондентов к различным сторонам жизнедеятельности города ранжировались не так, как этого можно было бы ожидать от «опытных» горожан. Проявляя терпимость и чуть ли не безразличие к вопросам освещенности, озеленения, дизайна и архитектурного облика своего города и другим, типично урбанистическим критериям, респонденты много и заинтересованно обсуждали, например, вопрос о морально-психологической атмосфере в городской среде, об отношениях между живущими здесь людьми, то есть уходили в дискурс, свойственный массовому сознанию компактных сельских сообществ.

Часто респонденты, как типичные неофиты, говорили о своей любви к Кишиневу с преувеличенным, акцентированным восторгом, заменяя аргументы и конкретику эмоциями и пафосом. Так что в настоящий момент не приходится говорить о какой-то более-менее устойчивой, определенной идентичности городского сообщества Кишинева. И можно подметить, анализируя стенограммы, что ее несформированность осознается как проблема и повод для комплексов наиболее образованными и «продвинутыми» респондентами фокус-групп.

Наиболее ярким примером ментальной неурбанистичности кишиневцев является примат эмоционально-чувственного отношения к жизни над рациональным. К южному гедонизму частично итальянского, а частично балканского типа в Кишиневе подмешивается крепкая ценностно-почвенническая закваска. В результате на первое место выходит принцип, который крайне важен для понимания данного городского сообщества и возможного планирования каких-либо проектов для него. Коротко ее можно выразить так: «ценности главнее целесообразности, отношения важнее эффективности». Именно сквозь призму этой жизненной парадигмы в молдавской столице оцениваются люди и их поступки, структурируются личностные мотивации, выбираются поведенческие модели и тактики, делается выбор в сложных ситуациях, наконец, формируются политические и электоральные предпочтения.

Всё это не означает, что кишиневский социум иррационален, но доминирующий в нем тип рациональности и прагматики в меньшей степени рассудочно-логичный, целеполагающий и прогрессистский, и в большей — морализаторский, традиционно-консервативный, остаточно-патриархальный, нежели это предполагается классическими образцами эпохи модерна.

Именно из-за доминирования этого мировоззрения и этой психологии такую большую роль в кишиневской жизни играют семейно-родственные (включая крайне важный для молдаван институт кумовства) и земляческие связи. Их влияние на местные экономические, политические, социальные, гуманитарные процессы в молдавской столице далеко превосходит границы, обычные для современных крупных городов. Объяснение здесь простое: для носителей подобного («кишиневского») типа сознания главным признаком социальной стратификации является разделение на «своих» и «чужих», разделение, восходящее к архаике и ослабляющее обычно свое значение по мере развития урбанизации. Здесь же мы наблюдаем определенный ренессанс квазиархаичных родственно-клановых связей, их инструментализацию в новых условиях.

По сути, речь идет о своего рода неотрайбализме, который позволяет людям проще всего социализироваться и адаптироваться в условиях радикальной смены общественного строя и воплощения ее оборотных сторон: ускоренной социальной сегрегации; размывания общественно одобряемых/осуждаемых норм и стандартов поведения; переоценки привлекательности типовых жизненных сценариев и статусов; корпоративизации экономики; политической эмансипации и плюрализации; легализации криминального влияния на различные стороны жизни».

«Вообще-то дискуссии на фокусных группах показали неоднозначное отношение респондентов к засилью родственно-кланового подхода в жизни городского сообщества. С одной стороны, участники справедливо указывали на неразрывную связь клановости и коррупции; на изъяны „кумовской“ кадровой политики во всех сферах; на экономический вред непотизма; его моральную ущербность и т. п. С другой стороны, большинство из них, особенно молдоязычные респонденты, явно не видят альтернативы родственно-клановым принципам устройства жизни, считают его явлением негативным, но естественным и неизбежным. Родственные и кумовские (а не следует забывать, что кумовство возникает в результате религиозной, сакральной процедуры) связи человека они оценивают как важную и необходимую часть его социального капитала, а сопутствующие его реализации не вполне законные и/или не вполне нравственные поступки — трудно избегаемыми побочными издержками. Получать необходимую защиту, поддержку и солидарность, в первую очередь от родных и близких, — норма жизни для рядового кишиневца, особенно для молдаванина».

Гиперзависимость от внешней среды. Избыточное влияние внешних факторов существования страны

В открытых источниках можно встретить много любопытных карт и таблиц, на которых указано, откуда и сколько поступает в Молдову внешнего вспомоществования. То есть не инвестиций, не коммерческого кредитования, а именно разных форм безвозмездной помощи: грантов, пожертвований, неэкономически мотивированных кредитов и т. п.

Вспомоществование поступает в Молдову со всех концов света: от Евросоюза и его отдельных членов; от Российской Федерации; от США; от Турецкой Республики, с недавних пор даже от Китая.

Презентация этих свидетельств донорства, перечней жертвователей аранжируется как большое достижение Республики Молдова. Но от знакомства с реальной ситуацией у стороннего наблюдателя может возникнуть глубокое недоумение. Что такого ужасного произошло или происходит с этой маленькой страной, что благожертвователи много лет спешат оказывать ей безвозмездное содействие? Может быть, Молдова переживает непрерывные стихийные бедствия? Или страна стала жертвой разрушительной внешней агрессии? Или обескровливающей гражданской войны?

Нет. Молдова — страна с прекрасными природными условиями, вполне качественным населением, среднего уровня инфраструктурой и невраждебным внешним окружением. Почему же спонсоры едва ли не выстраиваются в очередь, чтобы хоть как-то улучшить ее жизнь?

Свежий, непредвзятый взгляд на ситуацию быстро приведет к выводу: Республика Молдова — переоцененный актив. Эта замечательная страна не является источником ценных природных ресурсов. Ее геополитическая значимость невелика. Она не может быть источником угрозы для кого бы то ни было. Ее место в мировой экономике незначительно. Невелик и ее транзитный потенциал.

Тогда что же Молдова «продает» внешним партнерам? Вот ответ: она продает свою лояльность и делает это виртуозно.

В местном политическом и интеллектуальном обиходе принято много говорить о «геополитическом выборе», о «цивилизационном позиционировании» и т. п. В этих разговорах бывают интересные и важные повороты. Для экспертов это тема, богатая смыслами. Но в молдавской практике это чаще означает следующее: у кого, как и сколько просить денег.

Нужно признать: политический класс РМ достиг больших высот в умении искать и находить внешние источники жизненных благ. Различные политические силы соревнуются друг с другом в том, кто сумел, находясь у власти, привлечь больше помощи со стороны сильных мира сего. Увеличение объемов вспомоществования от внешних партнеров вызывает неподдельную гордость у тех молдавских политиков, которым удалось чего-то добиться на этом поприще.

Конечно, продать можно только то, что кто-то покупает. Если Молдова находит покупателей на свою лояльность, доброжелательность и солидарность, заслуживает ли она упреков за то, что их продает? В конце концов, придумали же на этот счет в соседней Украине хорошее присловье: «Бачили очi, що купували»! А мир устроен так, как он устроен.

Тут опасность в другом. Если все время адаптироваться к внешним партнерам, теряешь — частичка за частичкой — собственную сущность, самость. Непрерывно меняя маски одну на другую, забываешь свое лицо. Что остается у страны, которая обеспечивает свои нужды не в первую очередь своим трудом и, неизбежно получается, своим умом? Трудно быть гордым и независимым на чужой счет, трудно быть уважаемым другими, жертвуя самоуважением. Приходится выбирать: либо тебя жалеют, либо тебя уважают.

Перманентное соискательство внешней помощи формирует определенный стиль позиционирования свой страны в мире. Строя отношения с донорами — уже ангажированными или потенциальными, — ты должен подстраиваться под их цели и ценности, соответствовать не своим, а их представлениям о твоем собственном благе. Соответственно нужно по-разному вести себя в Брюсселе и Москве, Бухаресте и Вашингтоне, Стамбуле и Киеве, Стокгольме и Варшаве, да где бы то ни было. Нужно все время адаптироваться, мимикрировать, маневрировать. А на другое уже не остается ни времени, ни сил.

Судя по всему, Республика Молдова прочно угодила в так называемую «ловушку просящего». Помогают обычно слабому, увечному, не способному содержать себя самостоятельно — человеку, народу, государству. Но если ты превратил помощь со стороны в основной источник дохода, ты не можешь позволить себе развиваться, вставать на ноги. По крайней мере так, чтобы это увидели другие. Тебя «снимут с довольствия». Да, похвалят, одобрят, начнут уважать. Но помогать перестанут — с чего бы?

Есть и еще одна ловушка для слабого и просящего — геополитическая. На международном рынке лояльности легче всего продаются угрозы и риски. Поэтому он разогревается при повышении градуса конфликтности международной обстановки. Чем больше обостряются отношения между сильными игроками, тем легче и щедрее они расходуются на привлечение «в свой окоп» игроков помельче. Само собой выходит, что «просящие» корыстно заинтересованы в хронической международной дестабилизации, в углублении существующих разломов мира, в усилении вражды стран и народов. Но богоугодное ли это дело?

Отступление

Мы сидели в уютном кишиневском кафе с молодым молдавским политиком и хорошо, взаимопонимающе беседовали. Но стоило мне тронуть тему опасности для Молдовы постоянного соискания благ вовне, мой собеседник посуровел и, перейдя на шершавый язык плаката, рек: «Вы что, хотите, чтобы вот тут, по кишиневской мостовой застучали сапоги натовских солдат?!» Как человек, близкий к пацифистским взглядам, я вообще не хочу, чтобы сапоги каких угодно солдат стучали по каким угодно мостовым. Но суровый месседж, понятно, был нацелен не в меня лично. Предполагалось, что моя, геополитически озабоченная, страна не должна жалеть средств на то, чтобы страшная (для нее, конечно, в первую очередь) угроза стука вражеских сапог по мостовым Кишинева не осуществилась.

…Получается, что с каждым вновь полученным грантом, с каждым новым политически мотивированным кредитом Республика Молдова отдаляется от возможности стать когда-нибудь состоявшимся, крепко стоящим на собственных ногах, уважаемым в мире государством.

Два советских поколения вместо трех

Есть одно, во многих отношениях важное, хотя почему-то редко принимаемое во внимание различие между народами, пребывавшими в составе СССР. Оно касается срока этого пребывания. Известно, что Советский Союз за время существования несколько раз увеличивал территорию, вбирая при этом в состав своего населения новые народы. Обстоятельства приращений были разные, как и их последствия. Но сейчас это не наша тема.

В 1940 году при неоднозначных обстоятельствах в составе СССР оказалась Бессарабия — регион между реками Прут и Днестр, не раз за свою историю менявший государственную принадлежность, а на тот момент входивший в состав Королевства Румыния. В 1941 году территория была вновь занята тогдашней союзницей гитлеровской Германии Румынией, а в 1944-м отвоевана и возвращена в свой состав Советским Союзом уже надолго, до 1991 года. (Несколько подробнее об истории территории Бессарабии обратимся в главе «Румынский вопрос». )

С 1944 по 1991 год прошло 47 лет. За это время случилось многое. Не к месту будет сейчас оценивать советский период в жизни Бессарабии-Молдовы во всей полноте произошедших изменений и последствий. Для нас важно, что в Молдавской ССР (как, скажем, и в республиках Прибалтики, на Западной Украине и в Западной Белоруссии) значительная часть населения имела личный опыт жизни в другой реальности: экономической, политической, идеологической, правовой, информационной, культурной, лингвистической и т. д. То есть они родились и какую-то часть жизни прожили не просто в другом государстве, а при ином общественном строе.

После превращения одной из румынских провинций в советскую союзную республику у этих людей рождались дети. Этих детей воспитывали родители с опытом социализации в иных общественных условиях. И когда они повзрослели и сами родили детей, их дети воспитывались при участии дедушек и бабушек, которые имели опыт социализации в иных общественных условиях.

Как именно это обстоятельство влияло на личность и поведение людей? Помогало им это в жизни или мешало? Как и насколько сильно оно влияло на общественные нравы, на весь уклад жизни страны Молдова в советский период? Тема огромная и тяжело поддающаяся исследованию: слишком многое здесь уходит корнями в подсознание, во внерациональные эпифеномены. Тут нужны солидарные усилия историков, социологов, психологов, этнографов, политологов, да мало ли кто еще может понадобиться в столь запутанном деле.

Но очевидно, что восприятие текущей жизни людьми с личным опытом другой жизни не может не происходить в сравнении с этим опытом. Уже по этой причине вопрос о количестве поколений, социализировавшихся в советских условиях, не арифметический. Это вопрос, в частности, о содержании исторической памяти. Специалисты в этой области, уверен, подтвердят то, что видится верным и на уровне здравого смысла: есть принципиальная разница между тем, как исторические события отражены в сознании третьего и четвертого поколения после этих событий. Именно на этом переходе окончательно утрачиваются возможности прямой передачи личного опыта: от человека (очевидца) к другому человеку, скажем от деда к внуку. Историческая память становится «заимствованной» (термин Мориса Хальбвакса). Не хуже, но другой: она по-другому формируется и по-другому участвует в управлении сознанием и поведением людей.

Советская власть была большой мастерицей ломать через колено народы, оказавшиеся под ее крышей, и устраивать далее их жизнь по своему разумению. Но она не могла произвольно «перепрограммировать» их коллективную историческую память. Хотя многое для этого делала и не всегда — безуспешно.

Тем не менее Молдова вошла в период суверенного существования только с двумя полными «советскими» поколениями. Собственно, в стране до сих пор живут (и дай им бог подольше не прекращать это замечательное дело!) люди, родившиеся в досоветский период. А ведь и последнее по времени нахождение в составе румынского государства было недолгим — 22 года, то есть лишь одно прибавившееся поколение.

Последствия такой поколенческой ситуации разнообразны, часто — опосредованы, иногда — трудно опознаваемы. Но они важны для понимания «страны Молдова», и мы не могли пройти мимо этого факта.

---

«Великий бессарабский исход». Миграционная убыль населения, «обезлюдение» страны

Миграции — обыденность современного мира. Собственно, в любые периоды истории люди перемещались по планете, меняли место обитания. Перемещения бывали принудительными и добровольными, вынужденными и невынужденными, планируемыми и спонтанными, массовыми или паллиативными. Но, как бы то ни было, в любых миграциях всегда был большой риск, многие из них заканчивались печально для отдельных людей, семей и целых народов.

Со второй половины ХХ века ситуация начала меняться. Особенно быстро, когда грандиозный евроинтеграционный проект одним из своих краеугольных оснований постулировал единство рынка труда: огромного и привлекательного.

Никто сейчас, мигрируя, не теряет свою родину необратимо. Современный транспорт позволяет за несколько часов преодолеть тысячи километров. Современные средства связи дают возможность не затруднительно и не затратно общаться с близкими, оставшимися на родине, хоть каждый день.

К тому же нынешний трудовой мигрант — совсем не обязательно беженец. Совсем не обязательно он снимается с обжитого места из-за невыносимых условий существования, бежит от непреодолимых угроз жизни, здоровью и имуществу. Как правило, он делает выбор не между нетерпимым и приемлемым, а между плохим и хорошим. У него, как правило, есть юридический статус (правосубъектность), его права признаны и определенным образом защищены.

Но даже в такой — вполне цивилизованной — миграции есть горечь и боль. Это отказ человека от своего места на родине. Человек выпадает из социальной среды, породившей и сформировавшей его. Его место остается пустым, человека больше нет здесь, он — там. До поры опустевшие места заполняются, прореха в социальной ткани как-то залатывается. Но — до поры.

Тем более, как известно, первыми уезжают молодые, здоровые, работящие, мобильные. Их отъезд ухудшает качество социальной структуры, делает ее более инерционной и менее вариативной, снижает способность развиваться, модернизироваться. Обобщенно говоря, социальная структура постепенно инвалидизируется под влиянием необратимых, не восполняемых потерь. Инвалидная социальная структура утрачивает функции полноценного воспроизводства общественной жизни.

Миграция — это не просто смена места работы и места проживания. Это смена социальной среды, культурного дизайна, правовой и политической реальности. Это перемещение человека в сферу действия иных норм социальной регуляции, иных критериев оценки успешности и/или неуспешности людей и сообществ.

Среди постсоветских государств Молдова стала одним из главных поставщиков трудовых мигрантов отчасти по причине своего географического положения, отчасти из-за высокой доли сельского населения, более других склонного к поиску лучшей доли посредством миграций.

При этом молдаване — не номадический в свой ментальной основе народ. Слоняться по свету просто из охоты к перемене мест по природе своей не склонны. Но… рыба ищет, где глубже, человек — где лучше.

Трагедия нынешнего «бессарабского исхода» не очень видна миру по двум причинам. Во-первых, Молдова невелика и ее «человекопроизводительная» способность ограничена. В абсолютных цифрах масштабы миграции из этой страны не впечатляют, особенно на фоне куда более многочисленных и более драматично подаваемых в СМИ волн вынужденных миграций из стран Азии, Африки, Латинской Америки. Во-вторых, люди уезжают из Республики Молдова не под гнетом страшных обстоятельств, они не гонимы геноцидом, репрессиями, природными катаклизмами.

Трудовые мигранты из Молдовы имеют хорошую репутацию на главных рынках труда. Они договороспособны, законопослушны, терпеливы, не агрессивны, выносливы, обучаемы, не претенциозны. Они легко овладевают языками и навыками жизни в инокультурной среде.

При этом выходцы из Молдовы не создают в других странах капсулированных сообществ, да и вообще как-то не склонны к диаспоральному способу обживания новых пространств.

Массовая трудовая миграция — сильнейший вызов для властей страны-донора человеческого ресурса, для ее политического класса и всей элиты. Да, для кого-то и когда-то она может быть решением проблем, прежде всего в случае избытка трудоспособного населения в стране. Но она может быть и созданием проблем. Как в случае с современной Молдовой.

Помимо инвалидизации социальной структуры общества, миграции современного типа дают деструктивные последствия и для политического развития страны-донора рабочей силы. Возможность уехать из своей страны для лучшего устройства собственной жизни ослабляет для многих граждан, особенно экономически активного и политически деятельного возраста, мотивацию политического и гражданского участия. Зачем прикладывать усилия к тому, чтобы что-то изменить к лучшему в своей стране, если можно без особенных трудностей найти более комфортную страну для жизни и работы? В результате из местной политической жизни уходит энергетика гражданского общества, в том числе протестная.

(Наблюдая за тем, как миграционные процессы изменяют жизнь Молдовы, начинаешь задумываться вот над чем. Возможно, пора вводить новый показатель для характеристики демографического состояния современных стран. Этот показатель отражал бы в статистических и в социологических данных реальную миграционную ситуацию, когда население расслаивается на несколько фракций по типу присутствия в стране: (1) одни живут как раньше; (2) другие, не меняя место основной «дислокации», зарабатывают на жизнь отхожим промыслом в других странах; (3) третьи начинают жить «на два дома», уже не зная точно, какой из них основной; (4) а четвертые уже приняли решение в пользу смены страны проживания и превращаются — как правило, постепенно, шаг за шагом — из мигрантов в эмигрантов.

Опыт нынешнего «великого бессарабского исхода» ясно показывает драматизм и неоднозначность миграционной практики в страновом разрезе. Кстати, предлагаемый подход к фиксации фаз «миграционного ухода» мог бы помочь определить, наконец, какова же реальная численность населения сегодняшней РМ. Сейчас экспертные оценки гуляют в широком диапазоне от двух до трех с половиной миллионов, что, собственно, отражает то переходное состояние «полуэмиграции», в котором находятся многие граждане Молдовы. И, между прочим, это касается не только Молдовы.)

Этническая ситуация

Государствообразующий этнос в Республике Молдова — молдаване. Согласно переписи 2014 года, именно такой вариант ответа на вопрос о своей национальности добровольно выбрали 75,1% жителей страны. Еще 7,0% определили свою этничность как румын. В реальности это люди одной национальности, но по-разному ее, эту национальность, называющие. Поэтому допустимо сказать, что титульный этнос составляет 82,1% населения Республики Молдова.

Молдаване/румыны — народ (этнос) романской группы с достаточно сложным по составу генотипом. В советский период некоторое время продвигалась теория, согласно которой молдаване — это славянский народ. Промоутерами этой теории были некоторые историки и этнографы как в самой Молдове, так и за ее пределами. Мне не удалось обнаружить доказательств того, что теория славянского происхождения современных молдаван сознательно использовалась советской властью как инструмент национальной дискриминации и национального унижения молдаван. Здесь явно решались другие задачи: политические и идеологические. Видимо, по этой причине какое-то время оппоненты «славянской» гипотезы оценивались как диссиденты. Отголоски той, уже давней, полемики нет-нет да и прозвучат иногда в среде молдавских интеллектуалов и политиков, хотя, казалось бы, ее актуальность давно должна была выветриться.

Основными национальными меньшинствами в Молдове являются украинцы, гагаузы, русские и болгары. Подробнее эта тема раскрывается в главе «Три трудных вопроса», в параграфе «Гагаузский вопрос».

Интересная деталь: Бессарабия вступала в ХХ век более разнообразным полиэтническим сообществом, нежели спустя сто лет, в век ХХI. Прежде здесь жили — в немалых количествах — украинцы, русские, немцы, поляки, евреи, гагаузы, болгары, цыгане. В течение ХХ века национальный состав региона упростился, обеднел.

Немцы и поляки были — при разных обстоятельствах — депортированы. Еврейское население претерпело трагические события времен Второй мировой войны, а те, кто выжил, и их дети с 1970-х годов активно разъезжались по свету. Доля украинцев в ходе конституирования Молдавской ССР уменьшилась после передачи в состав Украинской ССР северной (Буковина) и южной (Причерноморье) оконечностей, но пополнилась за счет присоединения Приднестровья. Русские (и те, кого ими называют за пределами сердцевинной России) пополняли Молдову в годы советской власти, но убывают начиная с 1991 года. Цыгане… ну это особая тема в Бессарабии, даже не знаем, надо ли ее вообще трогать, и, если трогать, то как…

Лингвистическая ситуация в современной Молдове способна сбить с толку кого угодно. На первый взгляд ничего необычного в ней нет. Есть титульный этнос — есть его язык. Есть национальные меньшинства — есть их родные языки.

Молдова всегда жила на перекрестке языков, ее жители привычны к многоязычию и иноязычию. Другими языками здесь овладевают легко, без внутреннего сопротивления.

Язык, на котором они говорят, относится к языкам романской группы. Его иногда называют «вульгарная латынь». В этом языке немало славянизмов — польских, украинских, русских — что неудивительно, учитывая многовековое соседство с этими народами. Встречаются в языке и тюркские отголоски долгого пребывания Бессарабии в составе Османской империи.

Вроде как везде. Но нет, в Молдове не так. Много лет в этой стране не утихает странная на посторонний взгляд, но совершенно нешуточная лингвистическая война вокруг того, как следует называть язык, родной для представителей государствообразующего этноса.

Дело в том, что некоторые представители политических, культурных и интеллектуальных элит Молдовы давно настаивают на том, что родной язык титульного этнического большинства страны — это не молдавский, а румынский. Более того, под их давлением Конституционный суд РМ в 2013 году принял решение, согласно которому государственным языком Молдовы является не молдавский, а именно румынский.

Такая позиция имеет поддержку со стороны Румынии (насколько нам известно, трудно однозначно считать ее официальной государственной позицией, но есть достаточно свидетельств того, что румынский политикум в целом разделяет ее).

Со стороны вся эта история выглядит странно, хотя бы потому, что язык есть реальность, не подлежащая оформлению в качестве чьей-либо собственности: он не может принадлежать лицу, сообществу, народу или государству, вообще никому. У языков не бывает автора (искусственные языки к нашей теме отношения не имеют). Поэтому претензии государственных инстанций Румынии управлять практикой употребления того языка, который указан как государственный язык в самой Румынии, но который более половины жителей Республики Молдова называют молдавским, не имеют никакой правовой основы. Ни у кого нет копирайта на язык, никто никому не должен платить роялти за его использование.

Безусловно, у государств есть историческая ответственность за состояние и развитие языка, признанного в правовом порядке государственным языком, прежде всего языка политических и деловых коммуникаций, языка качественной литературы и медиа, языка правовых установлений и судопроизводства. Но в современном мире есть немало примеров, когда один язык имеет официальный статус в двух или более государствах (например, испанский язык является официальным почти в тридцати государствах, арабский — почти в двадцати). И никто никому не указывает, как называть общий язык.

Конечно, примечательный в ряду мировых лингвистических практик «румынский казус» имеет политическую подоплеку и долгую традицию. Даже будучи частью «социалистического лагеря», Социалистическая Республика Румыния не раз заявляла о непризнании существования молдавского языка и использования такого наименования. Поэтому вопрос о языке правильней рассматривать в контексте «румынского вопроса» в целом и в связи с темой унионизма. Что мы и сделаем в главе XVIII «Три трудных вопроса молдавской политики».

Конфессиональная ситуация

Молдова — моноконфессиональная страна с высоким уровнем религиозности. Более 90% населения определяют себя верующими — христианами — православными. Это неудивительно, поскольку религиозная история страны давно и безальтернативно связана с христианством — в его православной версии. Согласно академическим источникам, местное население христианизировалось постепенно со времен миссионерского служения в этих краях святого Андрея Первозванного, испытывая влияние как славянских, так и греческих соседей — часто, кстати, недружественно конкурирующее. Организация церковной жизни в этих местах долгое время не отличалась стабильностью и преемственностью, подчинялась внешним вмешательствам.

После самороспуска СССР в новосуверенной РМ сложилась непростая ситуация с православными церквами. Вообще-то между православными патриархиями существует договоренность о том, что любая территория должна находиться под омофором только одной из них. Но эта договоренность иногда нарушалась в прошлом, еще чаще нарушается она сейчас. Это связано с тектоническими переменами, произошедшими в конце ХХ века со странами, где православие является исторической религией большинства. После прекращения существования СССР и СФРЮ, появления новых суверенных государств и новой сетки государственных границ возникли (или возродились) конфликты на почве того, какая из православных патриархий имеет «законные» права на юрисдикцию в той или иной стране. «Законные» взято в кавычки, потому что у каждой из спорящих сторон есть свои аргументы. Оценить их весомость невозможно без глубокой осведомленности в очень специфической области знания. А редкие люди, таковой осведомленностью обладающие, как правило, принадлежат к одной из сторон конфликта, в силу этого изначально тенденциозны.

Кризисный момент, переживаемый сейчас православным миром, дает о себе знать и в Молдове. В общем-то, появление именно здесь еще одного межцерковного конфликта после 1991 года предсказать было нетрудно. Предыстория к этому располагала. Дело в том, что в течение одного только ХХ века (не будем даже трогать предшествующие эпохи) церковная власть в Молдове (Бессарабии) четырежды переходила из рук в руки — в точном соответствии с тем, сколько раз переходила из рук и руки в этом регионе государственная власть. Это было в 1918, 1940, 1941 и 1944 годах.

Так что было вполне предсказуемо, что Румынская православная церковь после 1991 года заявит о своем желании вернуться в Молдову, которая являлась ее канонической территорией в период 1918–1944 годов с небольшим перерывом в 1940–1941 гг. Не менее ожидаемой было и реакция Русской православной церкви, которая решительно оспорила эти намерения. РусПЦ аргументировала свою позицию ссылками на уже упомянутую выше традицию, согласно которой две православные юрисдикции, действующие на одной территории — это каноническая аномалия.

С тех пор ситуация развивается небыстро, с длительными паузами и отсрочками решений. До 2002 года власти РМ не регистрировали Бессарабскую митрополию Румынской церкви. Потом вынуждены были это сделать во исполнение решений инстанций международного арбитража. После этого в вялотекущем режиме, без, слава богу, кровопролитных обострений, следовали различные действия, заявления, решения заинтересованных сторон.

В результате всех событий сейчас в Молдове установилось зыбкое статус-кво, что-то вроде замороженного конфликта. Вопреки традиции на одной территории одновременно все-таки действуют две православные юрисдикции: Бессарабская митрополия Румынской церкви и Молдавско-Кишиневская митрополия Московского патриархата. Согласно расхожим ссылкам на социологические опросы, 82–87% жителей страны являются прихожанами Молдавской православной церкви, 11–15% — Бессарабской митрополии Румынской церкви. Хотя ручаться за точность этих цифр сложно.

Добавим в тему, что молдаване (как, впрочем, и гагаузы) религиозны несколько поверхностно, «бытово». Да, церковные ритуалы повсеместны и обязательны. Влияние же религиозных догматов на повседневную жизнь людей осуществляется ровно настолько, насколько это не создает для них дискомфорта и не требует больших физических, духовных и временных затрат. В общем, люди в Молдове веруют массово, но без особой истовости и высокого напряжения религиозного чувства.

Возможно, и этим в том числе объясняется тот факт, что противостояние двух православных патриархий на территории Молдовы протекает без того накала нетерпимости, враждебности и агрессии, который, к прискорбию, сопровождает последнее время конфликты внутри православного мира. Как говорится, нет худа без добра. Эксцессы на этой почве, конечно, бывают, но случаются они гораздо реже и протекают, слава Господу, менее драматично и разрушительно, нежели в некоторых соседних странах.

Культ трапезы

В любой страновой культуре, как правило, присутствует некий элемент, в котором наиболее полно и точно выражается дух места и своеобразие населяющих его людей. Для Молдовы это застолье, трапеза, включающая как еду, так и напитки (в первую очередь алкогольные, конечно).

Молдавское застолье прекрасно. Оно полно смыслами и символами. Оно каким-то волшебным образом одинаково великолепно и для души, и для тела. Рискнем сказать, что это одновременно земной человеческий праздник и высокая божественная молитва, точнее, причащение.

В застолье молдаванин красив и значителен. В такие моменты он более всего близок и соприроден вечности, он творит свой молдавский космос.

В гедонизм южноевропейского, балкано-черноморского типа — пряный, будоражащий, поэтичный, чувственный, переполненный вкусами, ритмами, звуками — здесь вмешано некое законченное миропонимание.

Если бы кто-нибудь взялся составить мировой рейтинг гостеприимства, Молдова заняла бы в нем одно из первых мест. Молдавское гостеприимство — особого рода. Гость в молдавском доме — необходимый элемент правильно устроенного жизненного уклада, рискну даже сказать — миропорядка. Гость нужен в жизни по многим причинам, и причины эти серьезны.

Мы имели радость и честь неоднократно испытать на себе подлинное молдавское гостеприимство. Можем утверждать, что вся его богатая нюансировка — смысловая и стилевая — открывается не сразу. Нужно время и чуткая восприимчивость, чтобы поверить, что можно так серьезно и трепетно, почти сакрально относиться к застолью и приему гостей.

Молдавская кухня не относится к числу великих, сопоставимых по известности и авторитету, например, с французской или японской. Но она хороша, сбалансирована, разнообразна, не обременена обедняющими ограничениями религиозного и/или этикетного характера. У нее отличная продуктовая база, ибо в стране не растут, пожалуй, только морошка и бананы. Поэтому молдавская кухня самодостаточна и хорошо одарена для творчества.

…Тема настолько важна для нашей книги, что мы еще не раз к ней вернемся. Поэтому пока можно остановиться. Хотя это так трудно…

Постскриптум к главе. К вопросу об идеологии

Будем справедливы: задача, которую встала перед экс-МССР накануне и после самороспуска СССР, была объективно крайне сложна. Все новообразованные постсоветские страны-государства должны были решать непростые задачи формирования собственной государственной идеологии. Но с учетом сказанного выше для Молдовы решение этой задачи оказалось отягощено некоторыми дополнительными, причем эксклюзивными, обстоятельствами.

Сделаем небольшое, но необходимое отступление. У стран-государств, образовавшихся из тела СССР, досоветские биографии, как правило, различаются больше, чем это толковалось официальной советской историей. Это важно в нашем дискурсе. Как важно и то, что их биографии советские различаются больше и интересней, чем это многим хотелось бы представить сейчас, во времена постсоветские. Мы имеем в виду те два плоских, тусклых концепта и, соответственно, два нарратива, за которые упорно держатся — в той или иной комбинации — политикумы постсоветских государств.

Первый, «ностальгический» или «реваншистский», таков. СССР был великой державой, его распад — трагедия для составлявших его народов, «крупнейшая геополитическая катастрофа», следствие роковых ошибок (вариант — преступного предательства) тогдашнего союзного руководства. Традиционная советская мифология: «нас уважал весь мир», «процветала дружба народов», «указывали человечеству правильный путь», «несокрушимая мощь» и т. п. — вывернута здесь изнаночной стороной: «вот чего нас лишили». Вместо светлого будущего — самого главного и самого сладкого манка планетарного коммунистического мегапроекта — предлагается «светлое прошлое».

Советский реваншизм, как и любой другой реваншизм, иллюзорен, в лучшем случае — бесплоден и бесперспективен; в худшем — реакционен и опасен. Но при этом — неумно было бы это отрицать — в нем есть доля своей исторической правды. Также он удобен для «гнездования» ностальгических переживаний, способен вызывать теплые эмоции и воспоминания — реальные и симулятивные (интересно, что последних по мере временного удаления от объекта становится все больше).

Реваншистский концепт и нарратив неплохо подкармливаются «культурным слоем», наработанным многолетней идеологической и пропагандистской работой советской системы. Этот слой содержит немало привлекательного, ведь, помимо производства трескучей агитации и насаждения непререкаемых идеологических догм, он формировался усилиями ряда талантливых людей, часть которых еще и искренне верила в великолепие коммунистического проекта.

Второй концепт и нарратив — «страдательный». Он настаивает на том, что Советский Союз был адом на земле, «империей зла», «тюрьмой народов». Советский период ничего хорошего входящим в него народам не дал, их только непрерывно порабощали и угнетали. Угнетаемые народы страдали и втайне, не прекращая, мечтали о независимости и свободе. Все, кто боролся против советской власти — герои, независимо от мотивов и последствий их поступков. Все, кто советскую власть поддерживал — злодеи или приспособленцы, нет им прощения.

В своих радикальных изводах страдательный концепт русофобен, точнее россиефобен, поскольку настаивает на имманентно порочной — имперской, экспансионистской, агрессивной — сущности страны Россия, как бы ни называлось существующее в этой стране государство, и кто бы и как бы им не управлял. Так что антисоветизм в этой версии сливается с россиефобией до стадии неразличимости.

Страдательный нарратив имел шансы постепенно сойти на нет после суверенизации союзных республик. Но в 2000-х годах он обрел второе дыхание благодаря двум взаимосвязанным обстоятельствам. Первое — это устремление большинства постсоветских стран в евроинтеграционное жизненное пространство. Переместившись туда реально (страны Балтии) или больше в намерениях (страны Восточного партнерства), они решили, что можно поэксплуатировать свое советское прошлое в тщательно виктимизированной версии в целях наиболее комфортного и выгодного позиционирования внутри объединяющейся Европы.

Второе обстоятельство — это ревитализация реваншистского концепта в сегодняшней России. В 2000-е годы в российском политическом классе возобладала точка зрения, согласно которой нынешняя Российская Федерация — не просто правопреемница и СССР, и Российской империи, но, по сути, та же самая страна, только потерявшая часть своих законных территорий. Этот поворот ожидаемо не вызвал энтузиазма у остальных постсоветских государств — ни у их властных элит, ни у населения. В дальнейшем бурные события 2014 года вызвали настоящий ренессанс страдательного нарратива, поскольку подтвердили, что некоторая почва под ним имеется.

…Почти тридцатилетний опыт существования суверенного молдавского государства, образованного в 1991 году в границах бывшей Молдавской Советской Социалистической Республики, показал даже самым упрямым: ни ностальгический, ни страдательный концепты не годятся для строительства сколь-нибудь добротной версии современной государственности. Республика Молдова, кажется, честно пробовала на себе и то и другое. Получилось не очень. Видимо, нужно что-то другое…

Часть вторая.
Молдавский образ мысли. Красное вино

---

Смерть мне швырнула

шесть досок гробовых.

Но мельничные крылья

я смастерил из них.

Смерть надгробный камень

спешила принести.

Я камень этот тяжкий

на жернова пустил.

Смерть выкопала яму

по росту для меня.

Но посадил черешню

в свою могилу я.

Смерть свечу дала мне:

держи огарок сам!

А я вот эту песню

при свечке написал.

Смерть за воротами

ждала с косой.

А я притих, как будто

не приходил домой.

Смерть на рассвете

спросила обо мне.

А я притворился,

что на пути к Луне.

Григорий Виеру. «Игра»

Из сборника «Имя твое». Перевод с молдавского Якова Акима

Еще одно предисловие…

…которое несколько больше, чем предисловие, и в нем рассказывается о том, зачем нам нужны повозки, а повозкам колеса, кто сидит в повозке и какое это имеет отношение к социологии. Еще немного о методе и нашем способе укладывать информацию в свою и вашу головы.

«Колесо — одно из величайших изобретений человечества — катится. Оно движется, но само остается неизменным. Колесо перемещается в пространстве и времени, оно катится из прошлого в будущее. Оно было сделано давно. В те времена, когда народ становился народом. Это колесо от повозки (телеги, кареты, дилижанса). В повозке сидят дети — будущее потомство народа. Его будущее. Повозкой управляют люди, родители этих детей, нынешнее население страны. Его настоящее.

Наше метафорическое Колесо состоит, как и обычное материальное колесо, из обода и спиц. Обод — это то, что называется «национальный характер», то есть совокупность наиболее типичных качеств людей, составляющих этот народ, их интеллектуальных особенностей и психологических реакций, укорененных норм и моделей поведения, привычек, обыкновений, вкусов. Обод опирается на спицы, собирается, удерживается ими воедино. Спицы, в свою очередь, удерживают геометрию колеса, его способность катиться.

Спицы — это ценности, смыслы, коды миропонимания и нравственные аксиомы, являющиеся основой культуры народа, закрепленные в его языке, как системе мышления, способе кодировки информации. Это особый набор традиций и примет, по которым этот народ различает добро и зло, красоту и уродство, истину и заблуждения. Колеса нанизаны на оси, переднюю и заднюю, то есть культуру: высокую, профессиональную, и народную, бытовую. Вот такая картина у нас нарисовалась…

Можно развивать образ и дальше. Тягловая сила — лошади, волы, ишаки или уже двигатель внутреннего сгорания — это ресурсы, экономические прежде всего. Упряжь — способ впрягать ресурсы в повозку, то есть экономические правила. Манера управлять лошадью как политическая культура. Распределение мест в повозке как социальные иерархии и прочее, и прочее.

При этом в нашем Колесе смыслов нет ничего мистического или провиденциалистского. Мы никуда не уходим с почвы научного рационализма, материализма и монизма. Эта метафора не заменяет, а дополняет научное знание, делает его более пластичным, доступным и привлекательным…

…Лошадь-ресурсы тянет повозку — страну, в которой едет настоящее и будущее ее население. Кузов, устройство жизни, укреплен на осях, высокой и народной культурах, которые, в свою очередь, установлены на колеса. Колесо состоит из обода и спиц.

Обод — это то, что называется «национальный характер», то есть совокупность идей, убеждений, манеры мыслить, психологических реакций, укорененных норм и моделей поведения, нравственных и культурных ценностей и правил. Обод опирается на спицы, собирается ими. Спицы — это ценности, смыслы, основные идеи и убеждения, являющиеся основой культуры народа, закрепленные в его языке, как системе мышления, способе кодировки информации.

Слова «жизненный смысл» мы понимаем как стойкое убеждение, отношение к чему-либо и кому-либо, людям, явлениям, процессам, как воспитанную и вросшую в состав личности систему реакций на явления окружающей природной и социальной сред.

Эти убеждения могут осознаваться их носителями, а могут и не осознаваться. Более того, носитель может даже и не предполагать, что можно как-то иначе, чем он, относиться к жизни и смерти, любви и войне, труду и социальности. С нами в процессе исследования не раз случались такие вещи. Мы с удивлением обнаруживали в себе свои нравственные спицы и впервые полностью осознавали их только в сравнении с другими системами — «колесами».

Пересаживаясь в другие повозки, можно обнаружить, что они по-другому устроены и что наши собственные колеса к ним могут не подойти…»

Это две цитаты из нашей книги «Понять Беларусь», которую мы выпустили в 2018 году и которую задумали как первую книгу в серии текстов о самых разных странах, которые нам удастся «понять». Почему мы прибегаем к образам? Потому что ими мыслить гораздо легче, чем словами и, тем более, цифрами. Человеческий мозг все еще обгоняет компьютер в творческих операциях, и чем ярче образ, тем быстрее идет процесс мышления, вовлекая в работу бессознательное.

Образ Повозки нацеливает мысль на передвижение, на изменение условий, в которых живет народ, на путешествие по временам и территориям, на поиск контактов и влияний, которым он был подвержен. Образ Путешествия ставит обязательный вопрос, куда же едут эти люди, чего они ищут и зачем им это надо. Это автоматически нацеливает на поиск смыслов жизни и прочей важной информации, которая могла бы ускользнуть от анализа, если бы не Повозка. Исследователю легче настроиться на поиск и сопоставление сходств и отличий в жизни народа. Что было взято с собой в дорогу, что седоки выбросили за ненадобностью, а что держат при себе до сих пор. Повозка мотивирует на вопросы, а вопросы мотивируют на поиск ответов, а это и есть суть научного познания реальности.

Кстати, полоз — тоже колесо. Только распластанное, разомкнутое. На колесе вы по болоту и тундре далеко не уедете. На мокром снегу, на влажной почве полоз предпочтительнее. Гусеница — гибрид колеса и полоза. Но нечто большее, чем и то и другое.

Полоз возник параллельно колесу или раньше колеса, если учесть, что лыже с лосиной головой, найденной в болоте под Сыктывкаром, шесть (или семь) тысяч лет, как показал радиоуглеродный анализ. Если шесть тысяч лет назад были лыжи, как полоз для человека, то санки, нарты, как полоз для груза тоже были однозначно. Колесу нужны дороги, полоз обходится без них. Поэтому я думаю, что сначала появился полоз и только потом он был замкнут в круг. Кто-то соединил концы лыжи.

Если народ не знал колеса, то, скорее всего, оно было ему и не очень нужно. Какие колеса в тундре? Народы полоза должны решительно отличаться от народов колеса. У них была разная жизнь…

Кроме Повозки, которая уже появилась в книге о Беларуси, Молдову мы не сможем объяснить вам без героев, без основных персон, управляющих молдавским экипажем — небольшой, легкой, но слегка тряской двуколкой.

Это собирательные образы, какими являются персонажи любой книги, но они базируются на чертах характера и личностных конструктах реально существующих людей, которых мы знаем и любим.

Зачем они здесь? Чтобы вы поняли Молдову быстрее и легче. Средства литературы, кодируя информацию в образы, как бы запаковывая ее в архив, передают ее быстрее и легче. Вы можете «распаковать архив» сами в любое время и взять из него то, что вам нужно именно сейчас. Социология в этом отношении гораздо медленнее передает информацию. Кроме них, мы предложим вам истории, которые произошли с нами, с нашими друзьями и многими прочими важными для понимания ситуации людьми.

Итак, вот наши герои, сквозные персонажи книги.

Эксплозия — Женщина-Взрыв. Explozie — взрыв, поэтому лучшего имени для нее не придумать. Взрыв чрезвычайно позитивный, расчищающий путь. Она сама предлагала быть названной Молдовянкой, потому что она одна из немногих, верящих в будущее Молдовы как самостоятельного государства и желающих ей такое будущее, но мне показалось, что это только одна из граней ее характера. Самая важная ее черта — взрываемость.

Она, в отличие от почти всех остальных наших молдавских друзей и знакомых, может громко разговаривать в ресторане, и, если тема беседы ее лично трогает, она, вместо того чтобы понизить громкость голоса и перевести его на более мягкие и неслышные тембры, что делают все остальные, наоборот, взрывается и кричит. Порой так, что ее слова слышны за соседними столами. В такие моменты я, уже привыкшая и к любопытству молдаван к чужой жизни, так и к контролю специальных служб самых различных стран за происходящим в стране, обычно начинаю опасливо озираться. Я боюсь за нее в эти моменты. Я чувствую вину за то, что вывела ее из зоны безопасности, хотя сделала это ненамеренно. Я же не знаю, в какой именно момент и в ответ на какой именно вопрос она взорвется! Она видит, что я озираюсь, и презирает меня за эти повороты головы.

В эти моменты она горда и бесстрашна, как взрывная волна. Во всё остальное время она тоже горда и сильна. Но не всегда бесстрашна. За ней семья, кумэтра, клан, род. Мама и дети. Мужа нет. Кто может жить со Взрывом?

Испуг, свойственный почти всем без исключения молдаванам, держит ее судьбу на привязи всё остальное время. Как-то я сказала ей после очередной беседы, в которой она жаловалась на то, что у нее нет занятия, достойного ее ума и характера, что она сама взрывает в себе свою внутреннюю гранату и сама потом падает на нее животом в момент, когда граната еще не успела разорваться. Она сама тормозит себя и останавливает в моменты, когда надо делать решительные усилия и идти судьбе навстречу. В этот момент она обвиняет свою маму и свое воспитание, всю молдавскую культуру и устройство страны в целом. Обычно я сержусь, хмурю лоб и поджимаю губы, за чем следует ее легкий взрыв, призванный меня устрашить. Я немного устрашаюсь, довольно сильно расстраиваюсь, а потом мы, так и не успев поссориться, поскольку всё происходит чрезвычайно быстро, миримся и запиваем или заедаем чем-нибудь вкусным наше непонимание друг друга.

Я люблю Эксплозию как цельного и яркого человека. Она редкая женщина, с которой я могу дружить. Мы обе не сливаемся с ландшафтом проживания и поэтому, меняясь, остаемся такими, какими были раньше. Это дает нам радость узнавания друг друга даже после долгой разлуки.

Почему именно она — одно из лиц страны в нашем понимании? Потому что ее черты мы видели во многих других людях, но именно в ней они проявляются ярче и точнее всего.

Счастья тебе, Эксплозия!

Мош Бэтрын — дословно «Старый дядя». «Старик» — в Молдавии вовсе даже не обидное слово. Старик — это тот, кто знает. «Те, у кого нет своих стариков, должны пойти и купить их себе», — говорит Мош Бэтрын. Старик — это тот, кто садится весной на землю, чтобы понять, насколько она прогрелась и можно ли начинать сев. Если старики сказали, что сеять еще нельзя, то сеять не будут, и никогда не сеяли, даже если в колхоз приходил приказ из райкома. В райком докладывали, что сев успешно идет, а сами ждали, когда старики посидят голыми ягодицами на земле и скажут, что можно. «Их простата точно говорила им, можно или нельзя», — хохочет Мош Бэтрын. Хохот этот не такой уж и добродушный. Это хохот над колхозным строем, над бюрократической партийной системой, для которой показатели процесса были важнее итогового результата, над тупостью чиновничества в целом и над тем, что оно так и смогло смять молдавское село.

Он другой, он не такой, как все остальные. В нем есть боярская кровь, и в критические моменты это чувствуется. В нем нет того самого испуга, который присущ почти всем без исключения молдаванам. Он никогда никому не был угоден. В советское время его травили и назначали диссидентом, в нынешнее время его притравливают новые жаждущие власти. Все оттого, что он как раз любит говорить правду и часто оказывается прав впоследствии. Правда вообще в Молдове не в чести. Она вообще-то в большей части случаев никому не нужна. Она актуализирует испуг и лишает ориентиров адаптации. Основной принцип общения в Молдове — это подстройка под интересы собеседника и сообщение ему именно той информации, которой он ждет, но данная информация должна одновременно быть выгодной или хотя бы точно не быть опасной тому, кто ее сообщает. Общение в Молдове — это участие в игре по сложным правилам, с комплексом изощрённых расчетов, которые ведет ваш собеседник, подсчитывая, кто вы, откуда вы, как вы выглядите, от кого вы пришли, что вам может быть нужно на самом деле, и что вы говорите о том, что вам нужно, что может быть нужно тем, от кого вы пришли и тем, кто живет там, откуда вы пришли, что может быть выгодно всем присутствующим и всем не присутствующим, но влияющим на происходящее участникам беседы. В результате чаще всего общение пустое и бессмысленное, по крайней мере первые полчаса, на протяжении которых вам надо успеть доказать то, что вы именно тот, за кого вы себя выдаете, и что вы не несете угрозы вашему собеседнику ни в коем случае. Тогда дело пойдёт, у диалог появится смысл, живость и прагматика.

Мош Бэтрын тоже выжидает, но не очень долго. Если собеседник по каким-то вышеуказанным параметрам его не удовлетворяет, он просто уходит от общения под тем или иным предлогом, которые он придумывает мастерски. Если вы проходите его soul-контроль, как огурец проходит сквозь кольцо, которое определяет, можно ли назвать его корнишоном, вы получаете интереснейшего собеседника, обладающего энциклопедической памятью, искреннего и открытого.

Мош Бэтрын не лжет. Иногда он маневрирует и лавирует, но, если мне удается прижать его к стенке логически и показать, что я понимаю, что именно он хочет скрыть, он стойко соглашается на ответ. Он может так и не сказать правду, если это ему невыгодно, но лгать не будет.

В отличие от него, Эксплозия врёт часто. Точнее, она не врёт, она фантазирует о действительности,

Обычно я очень остро, почти физически чувствую ложь и сержусь на лжеца, но вранье Эксплозии, как ни странно, меня умиляет. Я тоже его ощущаю, я уже даже предчувствую его, я знаю, что она сейчас скажет еще до того, как она произносит эти слова, но ее неправда наполняет меня сочувствием и даже раскаянием. Ведь это я поставила ее в такое положение, что ей пришлось врать! Ведь я же знаю, как ей важно во что бы то ни стало сохранить лицо, как ей трудно, просто невозможно признать свои промахи, ведь я же знаю, что ей безумно страшно столкнуться лицом к лицу со своей неудачей и просто невозможно увидеть, что в некоторых случаях она сама во всем виновата. Еще острее она переживает промахи и неудачи всей страны, которую любит безумно. Она такая беззащитная в этот момент… Ей незнакомо самопрощение. Именно поэтому у нее нет возможности увидеть свои ошибки и действовать иначе, чем она действовала до этого.

Мош Бэтрын еще ни разу на моей памяти не был беззащитен. Он легко относится к своим ошибкам, видимо, сказывается его научно-техническое прошлое, в котором ошибки всегда могли присутствовать в расчетах в той или иной мере и, вовремя исправленные, не представляли особой угрозы. Но он остро ощущает возможную беззащитность другого человека.

Инфлакарата — молдаванка, но именно она больше, чем все мои румынские знакомые, похожа на статую Овидия в Констанце. Она высокая, что нечасто встретишь в Молдове, и статная, у нее крупные, правильные, скульптурно вырезанные черты лица. Ее красивые скулы — почти точная копия скул Овидия. Inflakarat по-румынски означает «пылкая, спонтанная, порывистая», и Инфлакарата удостоилась от нас этого имени за нрав порывистый, темп жизни рваный, склонный к бешеному, образ мысли нелогичный, но тем не менее целенаправленный. Ею невозможно не восхищаться, но часто невозможно принимать без доли раздосадованности. Быстро, впрочем, растворяющейся в лучах её обаяния и доброжелательности.

Элеватия — румынка, живет в Румынии (Elevat — приподнятый, возвышенный, повышенный). У нее красивое лицо с тонкими аристократическими, боярскими чертами («boier», «boieroaică» до сих пор говорят в Румынии), умные зеленые глаза, насквозь пропитанные балканской грустью. Вытренированное умение ждать и страдать, то, чего я решительно не умею и от чего категорически отказываюсь. Она моя полная противоположность и одновременно точное в меня попадание. Точнее, мне кажется, что иногда мы с ней как будто поем в терцию, не в унисон, а в терцию, или сексту, что тоже красиво. Поем так слаженно, как будто пели еще со времен прошлой жизни.

Она почти всегда всем недовольна и страдает всю свою жизнь, исключая время детства. Она недовольна своим социальным положением, семейным статусом, зарплатой и руководством, ей не нравится ее машина, погода, ее беспокоит ее здоровье и ее будущее, но она никогда не сделает ничего решительного, чтобы что-то исправить в своей жизни. В этом она есть полная противоположность Эксплозии и Инфлакарате.

Зачем мне румынка в книге о Молдове? Затем, что через таких, как она, простых румын (боярство осталось глубоко в прошлом, богатство отобрано, статус потерян), я стараюсь понять и объяснить Молдову с их точек стороны.

Три дамы не знакомы друг с другом. Причем, к моему удивлению, не знакомы между собой даже Эксплозия и Инфлакарата, хотя живут в одном городе и занимаются приблизительно одним и тем же. Я подозреваю, что Элеватия Эксплозии могла бы понравиться, они одинаково смеются. Вы замечали, что друзья смеются одинаково и над одним и тем же? У них же даже родной язык общий, чего у меня с Элеватией нет. Элеватия прощает мне мой ужасный английский. Сама она перескакивает с языка на язык, с румынского, на которым общается с официантом, на английский, на котором обращается ко мне и к маме, и через полсекунды на французский, на котором говорит с Сергеем, так же легко, как молдаване средних лет переходят с молдавского на русский.

Глава II. Слишком хороший климат для хорошей жизни

или стаканчик Мерло

О том, как и почему райский климат может создавать адские условия для жизни и каким образом этот процесс отражается на народной культуре.

Мерло — это основной красный сорт винограда в Молдове, выращивается повсеместно и вызревает на всей территории страны. Универсальный сорт, из которого производят как лёгкие фруктовые розовые тихие и игристые вина, так и тёмные, терпкие, насыщенные красные, ординарные или выдержанные.

В Молдове невероятно хороший для сельского хозяйства климат. Хватает всего — и воды, и солнца. Есть зима со снегом, теперь все больше с дождями, есть яркая, довольно ранняя весна, есть теплое лето, когда дождь может быть коротким, но ежедневным, засухи бывают нечасто, есть солнечная осень, влажно переходящая в зиму.

Такой климат, при котором всё растет, цветет, плодоносит, опадает и гниет, способствовал образованию жирного, плодородного чернозема, слой которого доходит до двух метров. Я совсем небольшой специалист в сельском хозяйстве, особенно в пахотном земледелии (о картофелеводстве на песчаниках и суглинках я еще кое-что знаю), но даже я понимаю, что чернозем — это очень хорошо. Это значит, что земле не обязательно «отдыхать» и восстанавливаться годами. Ее можно просто глубоко перепахать, и «уставший» слой уйдет вниз, а поднимется свежий плодородный. Это значит, что на одном участке можно собирать по два урожая в год. А это значит, что земли для пропитания семьи нужно не так уж много. Мои рассуждения подтверждаются данными о плотности населения Молдавии. В советское время она была высокой и даже сейчас остается немалой.

Мош Бэтрын свозил меня в свое родное село. Была осень, всё было уже убрано. Земля около дома была черного цвета. Совершенно черного. «Чернозем», — с гордостью сказал Мош и стал перечислять, сколько кур и сколько уток держит хозяйка на этом небольшом участке, сколько было овощей в этом году, сколько фруктов. Соотношение количества урожая с размером участка у меня не связывалось.

Небольшой двор был закрыт от солнца ветвями винограда. Выходящие из двух больших старых стволов ветви вились по всему двору. Лоза уходила корнями в небольшой участок земли, около шести квадратных метров на краю выложенного плиткой двора.

— А это виноград декоративный, или его можно есть? — я привыкла к тому, что широко вьющееся растение, виноград ли, хмель ли, служит только для красоты и удобства.

— Конечно, можно. — Мош ответил не сразу, потому что сначала даже не понял моего вопроса. — Эта лоза дает до ста литров вина, — с гордостью сообщил он.

— Сто литров вина с шести квадратных метров земли? Вы серьезно? — я еще раз внимательно осмотрела место, откуда начиналась лоза. — Так бывает?

— В Молдове бывает, — он усмехнулся своей фирменной усмешкой «старика, которого надо иметь в каждой семье, или купить за любые деньги, если его нет». — В Молдове такое бывает…

…Потом он объяснил мне, что не столь важно, сколько метров земли отведено под корни лозы, сколь важно, какую площадь она покрывает ветвями. Виноградные ветви в доме Моша покрывали всю площадь двора, около ста метров. Но тем не менее двор не был огородом, он был двором…

На обед мы ели одну из уток, которая еще недавно ходила по черной придомовой земле. Было вкусно. На столе вообще было всё свое.

Надо добавить, что вино в Молдове — это пищевой продукт, а не продукт для достижения состояния опьянения. Вино действительно дают даже детям, но только в виде извара. Извар — это разновидность глинтвейна, только его варят чуть подольше, выпаривая из него спирт, оставляя полезные вещества. Изваром лечатся от простуды, добавляя в него специи и травы и ложась под теплое одеяло после выпитой кружки. Разбавленное вино пьют по утрам перед выходом на полевые работы вместо кофе, говорят, что оно предупреждает жажду и лучше утоляет ее, чем вода. Мы с Сергеем очень мало понимали в вине до тех пор, пока не подружились с молдаванами и гагаузами, и только пробуя то вино, которое они пьют сами, мы поняли, что это такое и зачем оно в жизни.

Я пью извар зимой. Составила свой рецепт. Беру домашнее вино Инфлакараты, добавляю в него куркуму и корицу, кипячу, именно кипячу в турке, наливаю в маленькую коньячную рюмочку и пью маленькими глоточками. Зимой, когда солнце не может подняться над домом напротив, когда солнечный свет с трудом пробивается через низкие серые тучи, тогда для меня самое время пить извар. Молдавское солнце вливается в меня с каждым глотком.

Мать выкормила Мош Бэтрына после войны изваром. Он макал кусочки хлеба в кипяченое вино и пил. Спасла в страшный голод 1946–1947 годов, когда коллективизация пришлась на засуху, когда от голода умер каждый пятый молдаванин.

Сто литров с шести квадратных метров земли?!

В Латинской Америке есть поговорка: «Плохие дороги — хорошие люди. Хорошие дороги — всякие люди». Я бы ее несколько перефразировала: «Плохой климат — хорошие люди. Хороший климат — всякие люди». В плохом климате человек не выживет без поддержки других людей. А чтобы получить такую поддержку, надо быть если не хорошим, то по крайней мере приличным человеком, соблюдающим правила сообщества. Правила же должны быть направлены на выживание сообщества в целом и препятствовать доминированию интересов одного человека, или одной семьи, или одного клана. Здесь рождаются предпосылки к демократичности общественного устройства. Один человек и даже один клан не могут обеспечить устойчивое демографическое развитие популяции в условиях высокой смертности и малой плотности населения, как обычно бывает в плохом климате. Необходимо разнообразие генома, отсюда терпимость к инаковости при определенной доле солидарности внутри сообщества, которые, как правило, укоренены в культурах плохого климата.

Плодородный слой почвы, если он вообще есть, в плохом климате тонок, и сообществу приходится следить за его разумной эксплуатацией, избегая его истощения, начиная с перевыпаса скота. Скудная земля плохо, медленно восстанавливается после повреждений, отсюда внимание к экологии хозяйствования.

Плохой климат, скудная земля кидают популяции вызов, если брать терминологию А. Тойнби, и сообществу приходится давать консолидированный ответ. Ответом в том числе может быть и самоограничение, отказ от потребления, довольствование малым — малым количеством еды, одежды, предметов обихода и прочего.

Молдавские климатические условия слишком хороши для того, чтобы изначально в них были предпосылки к демократичности, солидарности, командности, терпимости и устойчивому развитию. Сложно истощить молдавскую землю, сложно разорить пищевую базу, «кормящий ландшафт» (Л. Гумилёв), и, даже если это и происходило в результате войн и прочих социальных бедствий, земля и люди быстро восстанавливались. Коллективизация вместе с засухой в 1946–1947 годах уничтожила каждого пятого жителя села, а уже через двадцать-тридцать лет колхозы были богаты, а плотность населения одной из самых высоких в СССР.

Молдавская земля относится к человеку как молдавская мать к единственному сыну. Никакого вызова она ему не бросает, и ответ ему давать не на что.

Крестьянин, в отличие от морехода, охотника и ремесленника, не может скрыть или хотя бы закамуфлировать свое благосостояние, свой урожай. Поле у всех на виду, в хлев можно заглянуть. Поэтому крестьянина можно обобрать почти дочиста, оставив ему и его скоту на еду и на семена, зная, что он опять посеет и опять пожнет, и опять всех прокормит.

Молдавского крестьянина можно обирать долго, очень долго, почти дочиста, молдавская земля его все равно спасет и выкормит, он не умрет с голоду, молдавская мать выкормит детей кусочками хлеба, размоченными в горячем изваре, сделанном из винограда, собранного с клочка земли у крыльца.

Дело даже не в том, что так происходит долгие века, а в том, что происходящее долгие века оставило отпечаток в культуре. Выжгло клеймо в душе. Или нет, все-таки чуть мягче, сделало слепок. Народная культура есть слепок с жизни народа.

Проблема холода, вечная проблема культур холодного климата в Молдове тоже решалась легко. На короткую зиму крестьянам хватало обрезков виноградной лозы и кизяка, то есть засохшего навоза. Конечно, я сейчас не говорю о современном уровне потребления, когда в ванную комнату подается горячая вода. Я говорю о прошедших столетиях, когда формировались правила общественных отношений, национальный характер и ценностные системы. Хотя и сейчас в Молдове есть дома, в которых зимой живут в одной комнате и жизнь вертится вокруг печки, в которой горят обрезки лозы. Газ в Молдове дорогой. Всё по той же самой причине. Молдавский крестьянин найдет, чем ему согреться. Ему всё не до смерти.

Я думаю, что все, или почти все, войны за территорию Молдовы были войнами за право обирать молдавского крестьянина.

Плодородная территория, с развитым сельским хозяйством, на которой произрастают практически все типы культур, от льна до винограда, а сейчас еще и районированные тропические фрукты, с трудоспособным и чадолюбивым населением. Кто бы отказался от такой территории в составе своего государства или в числе своих данников? От нее никто и никогда не отказывался на протяжении ее существования, начиная с Рима, который первый подчинил эту территорию своему управлению. Может быть, не господству, но управлению, распространил свою юрисдикцию, право, налогообложение и перенаправил часть доходов этой территории в свою сторону. В принципе, что далее всегда с этой землей и народом и будет происходить в течение очень долгого времени.

Сейчас эти потоки носят, с одной стороны, совершенно явный характер, с другой — часть их ушла в серую зону. В Европу, Россию и весь остальной мир утекает человеческий капитал страны. В эти же стороны утекает и львиная доля доходов оставшегося населения через потребление иностранных товаров и ресурсов. Если верить нашим респондентам, а я им верю, то туда же течет и некая часть финансовой помощи, официально получаемой страной.

«Молдаванское коренное население, как и русское, добродушно и незлобиво; в нем нет большой подвижности, способности и стремления к накоплению богатств; будучи первыми непосредственными производителями ценностей, местные жители не умеют их сберегать и обменивать…» — говорил князь Урусов, губернатор Бессарабии, в своей речи в 1903 году, двести лет спустя после того, как Молдавию описал Кантемир. «Невероятно легко обирать молдаванина: он сам идет навстречу поборам и как будто доволен, когда ему удается всучить солидную сумму аферистам, караулящим его на всех углах…» — так описывает Урусов молдаван начала XX века. «Высокие урожаи дорогих хлебов, близость портов и границы довели в Бессарабии арендную цену на землю до высоких цифр. Удобрение в мое время применялось там редко. …Обыкновенно бессарабский помещик оставлял себе виноградники и небольшой кусок земли, а остальное имение сдавал в аренду, большею частью передававшему мелкие участки крестьянам, от которых сам помещик был далек, живя по городам и за границей. Показная роскошь, пользование благами городской жизни, стремление больше получить и еще больше истратить — таковы были бросавшиеся в глаза черты бессарабских помещиков…» Во второй и третьей главах своей замечательной книги Урусов подробно описывает налаженную систему поборов с евреев и молдаван полицейскими чинами. Как это перекликается с Кантемиром: «Самомнение и высокомерие являются матерью и сестрой молдаванина. Если у него есть породистая лошадь и отличное оружие, то он убежден, что нет никого превыше его, и, если ему представится случай, не откажется воевать с самим Богом…»

Молдавского крестьянина можно обирать долго… Очень долго. Но даже его можно довести до голода.

Молдавская культура — это культура голода на плодородной и щедрой земле. Это культура отжима всех соков земли и народа в пользу нескольких семей или, в самом лучшем случае, кланов. Это культура социального разбоя, упакованного в мягкие, респектабельные формы. Но это и культура выживания не только «через не могу», но и «через не хочу», это культура фантастической жизнестойкости в перманентно плохих социальных условиях. Это культура травы, разбивающей бетон, культура любви, продолжающейся после забвения и жизни, идущей сквозь смерть.

---

Цитаты к разделу

Характер определяется не аристократами, не верхней прослойкой, как и фольклор… А народ всегда был бедным. Кто страдал больше от всех этих войн? Народ. Кто страдал, например, от засухи? Народ. Потому что у правителя всегда были какие-то свои закрома. Народ формирует сознание нации, общие какие-то черты. Вот эта часть истории, которую мы прошли, когда нас имели все, кто хотел, это всё и создает. Хотя есть эта гордость. Есть воспоминание былой славы. Мы были страной, которая смогла остановить турок при Стефане Великом… (ж., 45+, наука)

Султан сказал: кто даст больше, тому и отдам трон Молдовы. …Тогда приходили эти фанариоты, которые менялись со скоростью света иногда, потому что приходили сюда и грабили быстро. (ж., 45+, наука)

Привычка подстраиваться. Под того, кто сильнее. На протяжении веков. Когда правили греки-фанариоты, молдавские бояре вместо того, чтобы договориться вместе — сбросить чужака, они писали кляузы друг на друга, чтобы приблизиться к этому чужаку. XVIII век. (ж., 35+, СМИ)

Мы не привыкли к собственности, мы не умеем ею воспользоваться правильно и грамотно. Земли были раздарены людям, потом они их потеряли, продали. Знаете, откуда это появилось? Это стратегия выживания. Постоянно были набеги. Создавать что-то на долгие века не имело смысла: то татары заберут, то турки, то какие-то авары. Это стратегия быстрого проживания, быстрого воспроизводства, быстро воспользоваться условиями, а дальше будь что будет. Я не планирую на 20 лет вперед, только на 3–4 года — максимум. «А потом видно будет» — вот наш менталитет. Большинство этим руководствуется, даже политические элиты — только до следующих выборов, а долгосрочных стратегий нет. Нет государственного мировоззрения ни на уровне граждан станы, ни на уровне элит. (м., 35+, медиа)

Я по дороге иду, и я вижу: этот молдаванин, этот русский. Различаю их легко. Это выражение лица, выражение глаз. Молдаване неуверенные. Он продает, но не может продать свой товар, ему как-то стыдно. Я не знаю, чего он боится, но он не умеет, не знает, не подготовлен. Русские здесь всегда были из высшего общества, например, администрация, которая была после Второй мировой войны. Молдаване были крестьянами, мы русских сёл не имеем. Это накладывает отпечаток, это провинция. (м., 45+, управление)

…молдаване… их считают и считали вторым классом людей. Они от этого страдают. Они понимают, что их как бы немного недооценивают и используют. С этой проблемой они живут. От этого избавиться не могут. (м., 45+, управление)

Для меня богатство — это быть уверенным, что я смогу обеспечить семью необходимым, обеспечить младшую дочь нужным обучением, пойти вовремя к врачу — такие тривиальные вопросы. Это не всем гарантировано. Это нечеловеческий труд, без уважения. Их слишком сильно обкрадывают, потому что-то, что у них есть, это не то, что у них должно было быть. Скажем так. Они работают намного больше. То, что им остается, это остатки. (м., 45+, управление)

С одной стороны, это хорошо, то, что у нас природные условия. Но, с другой стороны, это не сыграло роль для воспроизводства. Достаток — это чтобы иметь что-то на зиму, чтобы в погребе было. Полный чердак и полный погреб — признак самодостаточности. То есть если у него была одна корова или несколько овец плюс то, что он собирал со своего участка — это был достаток для него. Он не продавал излишек. Это не дало ему развить торговлю или развивать сельское хозяйство. Это страна выживания. (м., 45+, наука)

До 1940 года существовала еврейская торговая инфраструктура. Они были коммерсантами, они закупали у крестьян. Еврей покупал у крестьянина тогда, когда тому нужны были деньги. Еврей из Бельцев приезжал в село и говорил: «Дядя Ион, в этом году виден большой урожай орехов, ты мне продашь, я сейчас тебе ссужу перед Пасхой деньги». На Пасху у нас было принято одевать детей. «Я тебе сейчас даю деньги, а ты осенью мне продашь орехи. Я у тебя покупаю будущую кукурузу» и т. д. То есть он давал ему деньги весной тогда, когда крестьянину они были нужны. А потом осенью он покупал по той цене, которую он диктовал. (м., 65+, наука)

Голодомор был не только на Украине, у нас тоже. Мама говорила, что бабушка рвала траву и варила непонятно что. Кукурузу молола и делала какие-то лепешки, чтобы мы не умерли с голоду. То поколение 40-х годов, которые поднимались, я знаю депутата парламента, он постоянно говорит: «Я не могу забыть тот голод. Я даже сейчас иду в магазин, у меня состояние такое, что я хочу кушать, у меня на подсознании. Я сознательный человек, доктор экономических наук, дошел до депутата, живу нормально, и всё равно на подсознании этот голод». (ж., 45+, управление)

В 40-м году только освободили, только аплодировали на площади, как на следующий день списки были уже готовы — кого депортировать. Вторая депортация — в 46-м году. (м., 45+, наука)

Было несколько волн (депортации). Была волна 13 июня 1941-го — до начала войны, очевидно, Сталин готовился к войне, не знаю как, и он убрал отсюда возможно около 10 тысяч семей… Вторая волна была 6 июля 1949-го. Я уже ее помню и видел. Потом была волна в начале 50-х — депортация крестьян, например, иеговистов. (м., 65+, наука)

Миролюбивость эта в каком-то смысле положительная, а в каком-то смысле негативная из-за той же этнопсихологии фатализма. Но что еще делать этой части народа, этой части земли? Она отделена от родной части Молдавского княжества. Возможностей как-то воспрепятствовать этой повальной миграции, повальному приходу сюда разных этносов не было возможности. Это было причиной молдавского миролюбия и того, что с ними можно было так поэкспериментировать. А потом это дало свой эффект — молдаване привыкли к мультикультурности. Мы до сих пор являемся одной из немногих в мире наций, где более или менее мирно сосуществуют разные этносы. Я не могу сказать, что это плохо. Это хорошо. Но нужно подумать еще о том, что делать дальше. (м., 35+, медиа)

У каждого народа есть своей менталитет и, на мой взгляд, абсолютно этнический. Каждый народ имеет какую-то свою определенную черту характера. Например, немцы очень педантичны, они не очень открыты. Финны, например, очень медлительные, не совсем досконально, но все-таки досконально. Русские как бы открытые, но всегда была агрессивность, с моей точки зрения как историка… Например, итальянцы. Они шумные. Они жестикулируют. Они гостеприимные, веселые и находчивые… У нас особенно в Республике Молдова и вообще молдаван есть черта какой-то жертвенности, безысходности. Вся эта жизнь, историческое развитие страны постоянно это была бедность, какое-то недоедание. У нас создается виноватость — не дай Бог, мы обидим гостя. У нас иногда гостеприимство зашкаливает до маразма. Мне это говорят люди, приезжающие к нам. Какая-то жертвенность, комплекс неполноценности. Мне кажется, вся эта история развития последних 300 лет все-таки влияет как-то на характер. У нас даже есть поговорка. Не знаю, как перевести дословно, но в переводе она означает: «Склоненную голову сабля не рубит». (ж., 45+, наука)

Я верю в то, что Молдова — страна которая процветет. …я работаю, у меня есть свобода, я библиотекарь, у нас есть свобода мысли, свобода слова, не у всех стран такое есть. У нас у большинства есть свои дома, то чего нет в Европе, уверяю, да хоть что-то маленькое, где-то в селе, но это свое. Молдова в этом плане впереди, может, люди об этом не знают. У нас маленькие зарплаты, но могу сказать, что есть цены, с которыми можно жить. (ж., ст., в/о)

Я знаю, что за этот год произойдут перемены. Произойдут перемены в лучшую сторону. Если субъективно, я говорю не за всех, я говорю только за себя, потому что в контексте каких-то объективных факторов я не рассчитываю на то, что стране будет лучше, я думаю, на каждом это отобразится и будет еще хуже. (м., ст., в/о)

…остались люди, которые мало что говорят, потому что они уже устали защищать свои права и ходить на какие-то там демонстрации, кричать там. И они останутся и будут подчиняться и молчать. И будут говорить: «О, у нас хорошо. Дали одну машину в деревню, чтобы врачи там вели прием, ну и слава богу. Спасибо, хорошо». То есть вот такой вот народ. Я не говорю, что мало умный. Это тоже умные люди, хорошие, но они просто устали бороться. (ж., мол., в/о)

…когда у нас есть запал какой-то, и мы упираемся в преграды — у нас времени не хватает. И как только человек поднимается на какой-то уровень, что он может получить через коррупцию какие-то деньги, то он прекращает эту войну. И если ему там финансово комфортно, то все заканчивается. Если все были бы порядочные, что-то бы получилось, а у нас никогда ничего не получается. Потому что у нас, когда кто-то поднимается, то думает, что мне хватит, остальное побоку. У нас никогда и ничего не поменяется. (м., ср., в/о)

Я часто смотрю на наше государство и провожу аналогию: «Государство словно мама, которая не смотрит за своим ребенком, которой наплевать на своего ребенка». То есть мы стараемся любить ее (маму-страну) такой, какая она есть, стараемся что-то делать дома, но ей это не надо, ей все равно, мы ей не нужны. Как будто мама (страна) пытается только воспользоваться нами. (м., ср., с/о)

…От Штефана и по сей день каждый, кто приходит к власти, должен платить, чтобы прийти к власти, это у нас в крови, не изменить. (м., ср., с/о)

Понимаете, видят, что стараются люди выживать как-то, и у нас народ такой, вот само население этой маленькой страны, оно трудоспособное, оно прошло многое. И вот те, наверху, видят, что нагнулся молдаванин — и дальше пашет. На нашем терпении держится страна, потому что они всё равно знают, что наш человек выжмет какие-то деньги в Италии, Испании и что-то будет здесь вкладывать. И они же будут сюда привозить товар. Потому что человек захочет сделать какой-то забор. Возвращаются со временем, ностальгия и семья, поэтому будут пользоваться нами и ломать нас. (м., ср., в/о)

Вот мы и политики сейчас в одной машине, которая застряла в реке, и мы вот люди по одному камню ставим, чтобы эта машина выбралась из грязи, а они там все коррупцией занимаются. А честный человек попал в эту коррупцию и не может оттуда вылезти, потому что его тоже заставят в этой коррупции работать, потому что иначе этот механизм не будет работать. То есть если он себя настолько уважает, то он должен уходить из этой структуры. А структура такая: или ты берешь, или уходишь. (ж., ср., в/о)

…мне кажется, что мы виноваты. Мы безразличны, очень безразличны. Мы не реагируем ни на одно их беззаконие. (ж., ст., с/о)

…вижу будущее оптимистично, но скажу почему. …наш народ Молдовы очень особенный и необычный, говорят специалисты из психологии, социологи. Изъян содержится в комплексе неполноценности, и поэтому не могут найти себя. Специалисты сказали, у молдаван есть этот минус, который они могут перешагнуть, если осмыслят его. Есть эта черта, не у всех, но у большинства. И если перешагнуть этот комплекс, то дела могут улучшиться. (ж., ст., в/о)

Глава III. Повозка странствий Молдовы, ее колеса и седоки

или бочонок Рара нягрэ

В этой главе я опять вернусь к транспортным средствам, на которых народу более всего удобно передвигаться в истории, и расскажу, на чем, по моему мнению, движется Молдова.

Рара нягрэ — это старинный молдавский сорт винограда, сорт, который пережил взлёты и падения, полное забвение и возрождение. Вино из этого сорта — рубиновое, яркое, свежее во вкусе с нотами вишни, сливы, сухофруктов. В настоящее время вино Рара нягрэ переживает второе рождение и набирает популярность после длительного периода забвения.

Лошадь-ресурсы тянет Повозку-страну, в которой едет население страны.

Молдавская крестьянская лошадка совсем небольшая, подчас ростом с пони, но других статей, с тонкими, стройными ногами. Как будто обычную лошадь уменьшили в размерах или одну большую лошадь разделили на две одинаковые, но маленькие.

Она тянет бричку, небольшой, двухколесный экипаж. «Такая бричка была у нашего председателя колхоза, — говорит Мош. — У него там было мягкое сиденье. А когда он напивался, то лошадь сама привозила его к конторе».

Лошадка небольшая. Повозка легкая, тоже небольшая. Мест в повозке совсем немного. Пара, тройка, не больше. Четвертому разве что на подножке и ехать. За места в повозке шла и идет адская борьба.

Повозка двухколесная, потому что стоит только на культуре народной, первой оси Повозки Странствий, второй оси, оси высокой культуры, в молдавской повозке нет или почти нет. Последние ее остатки держатся на труде энтузиастов, которым время от времени говорят, что им, видимо, просто ехать некуда, иначе бы их давно в стране не было.

Отступление

Она была так красива, так романтична, ее красивые руки так артистично взлетали в такт ее словам… Она была так грустна, раздосадована и придавлена происходящим с ней, что мне, несмотря на мою изначально заданную позицию наблюдателя, безумно захотелось ей помочь. Слушая ее ламентации, я, как булгаковская Маргарита, испытала сильное желание просить за нее у сильных мира сего. Маргарита просила Воланда не подавать Фриде платок. Я же должна была просить о том, чтобы Фриду не ставили в такие условия, когда она вынуждена удушить ребенка.

Ее ученики, задушенные нищетой, уезжали. Очередной раз, очередной выпуск уезжал в полном составе, не в силах вынести груз житейских проблем, наваливающихся на бедных людей. Она только-только выучила их, воспитала, выпестовала — и они бросали ее. Ее дело страдало, ансамбль рассыпался, красота исчезала. Я перебирала в голове всех, кого я знаю, но не находила подходящего человека. Маргарите повезло больше, у нее на примете был Воланд.

Я долго думала, к кому же из моих друзей или знакомых я могу обратиться с просьбой помочь ей. И не придумала. У Эксплозии масса своих дел и проблем. Инфлакарата пообещает и тут же переключится на что-то другое. Мош Бэтрын пребывает в статусе мудреца и не хочет ни расширять его, ни проверять. Обратиться было не к кому.

«Балет не нужен…» — горько сетовала она. Не нужен… Вспомнился Скрипач из «Кин-дза-дза», который был не нужен и оставлен в пустыне… Балерины в белых лебединых пачках, с лебедиными перьями на красивых головках, провожали глазами покидающий их звездолет… Сквозь стекло иллюминатора я заглянула в уплывающие от меня серые глаза, и мне стало мучительно стыдно…

Я не смогла остановить ни Фриду, в руках у которой вновь появился платок, ни Аннушку, хронически разливающую масло…

Производители культурного продукта уже больше ориентируются в своем производстве на Румынию и через нее на Европу, чем на Молдову. Как сказал респондент, «unirea для молдавской интеллигенции уже совершилась», имея в виду что румынский и молдавский культурные рынки уже давно соединились. Но была ли это unirea, то есть союз, объединение? На мой взгляд, процесс больше похож на культурную ассимиляцию, когда Мунтения главенствует, когда бухарестское произношение, бухарестские вкусы, бухарестские манеры и привычки становятся единственно правильными и эталонными.

Для читателя, мало погруженного в румыно-молдавский вопрос, я должна напомнить, что румыноязычных государственных образований на большей части исторического периода было два — княжества Валахия и Молдова. Иногда и больше, когда из общего румыноязычного целого выделялись Бессарабия, Буковина и прочие небольшие части, на время переходившие под управление иных государств. Граница между империями часто определяла границу между княжествами и в течение последних веков проходила в самых разных местах, но большей частью по территории княжества Молдова. Каждая война между сильными игроками вела к пересмотру границ в этом регионе. Государство Румыния возникло как попытка объединения двух княжеств в единое государство, оно образовалось в середине XIX века, но нынешняя территория государства Молдовы под именем Бессарабии в него не вошла, оставшись в составе Российской империи. Следующим шагом объединения говорящих на румынском и уже несколько, в силу существования в разных государствах, обособившегося от него молдавском языках, которые, по мнению одних респондентов, вызывающих наше полное уважение, являются одним и тем же языком, но, по мнению других не менее уважаемых нами респондентов, все-таки имеют некие отличия, было присоединение Бессарабии к Румынии в 1918 году. В сороковом, сорок первом и сорок четвертом годах территория между Прутом и Днестром вновь переходила от одного государства к другому, пока в 1992 году не стала отдельным ото всех, независимым государством. Но, поскольку граница и сейчас проходит по территории бывшего княжества Молдова, большая часть исторической Молдовы (и никто не спорит, что область также называется Молдовой и на ее территории живет региональная общность под названием «молдаване») сейчас находится в составе государства Румыния. Меньшая же часть, ранее, в составе Российской империи именовавшаяся Бессарабией, стала сначала Молдавской ССР, а потом государством Республика Молдова.

Молдова и Румыния гораздо ближе, чем думает русскоязычный читатель. У людей, живущих в разных государствах, одни и те же герои одной и той же истории, одни и те же литературные классики, поэты и композиторы, воители, крестители и сказители. Это создает определенное напряжение. Российский читатель может его прочувствовать, если он представит себе, что существует некое другое государство, где говорят по-русски, хотя и с резко отличным акцентом, изучают свою историю по «Повести временных лет», считают Александра Невского своим героем, а Пушкина — своим национальным поэтом.

Экономика двух стран почти не связана, поскольку правила ЕС жестко блюдут экономические границы. Около миллиона граждан Молдовы имеют вторые, румынские паспорта.

На мой взгляд, раздвоение одного этноса на два государства произошло неслучайно. Сам ход жизни, бурные отношения с соседями, а также сам крестьянский характер культуры разложили этническое и культурное зерно в две корзины, что было очень мудрым историческим решением, настолько мудрым, что я не стала бы приписывать его одному человеку. Именно две корзины и позволили этносу выжить. Эти государственные образования одновременно тяготели и отталкивались друг от друга, отчаянно конкурируя за территорию, население, статус старшего, право влиять на отношения с соседями и ход истории. Они то разбегались по разным политическим союзам и становились частью разных империй, то пытались объединиться или хотя бы войти в один союз и начать свою собственную игру. Они часто воевали на разных сторонах и даже между собой, предавали, подставляли друг друга, но тут же вспоминали о едином языке, религии и культуре и начинали говорить об объединении. Так было и, на мой взгляд, так будет еще довольно долгое время.

Подобная диалектика — залог сохранения и развития данного этноса. Один язык, одни воители, крестители, сказители, но две страны. Ему так удобно, этому этносу, в двух корзинах.

Это похоже на то, как одна большая семья едет в двух экипажах. На каждой остановке кто-то пересаживается из одной повозки в другую.

Два ли это этноса или один, разделенный на два субэтноса, — они спорят со времен своих первых летописцев и будут спорить. Пусть спорят, но без нас. Потому что, придя к некому мнению, убедив нас в нем ценой многих усилий, они могут изменить его на следующий же день, если им это будет выгодно и в очередной раз поможет сохранить физическое и культурное генетическое зерно. А мы останемся в дураках!

В Румынии, что абсолютно естественно, своих, «румынских» молдаван не слишком сильно любят, считая их людьми с менее качественным человеческим капиталом, назовем это так. А попросту ленивыми и склонными к аферам. (Я спрашивала, мне отвечали.) Молдавские районы Румынии беднее, чем прочие районы Румынии, и можно предположить, что они получают меньше средств и внимания управленческого центра. Румынская Молдавия для бухарестских чиновников все равно остается «другой корзиной», в которую они не спешат вкладываться. «Румынских румын» в Молдове также считают людьми с неважным человеческим капиталом, что тоже абсолютно естественно (кто любит конкурентов?), а попросту говорят, что они скользкие и хищные, не соблюдающие договоренностей плохие друзья. (В одной из версий баллады «Миорица» именно мунтенец с трансильванцем убивают молдаванина!)

Тем не менее тренд на слияние имеет место, он всегда имел место, как центробежная сила в стабильной системе уравновешивается центростремительной, и никто в Молдове не спорит, что под влиянием Евросоюза Румыния достигла определенных экономических успехов и что там больше рынок, доступнее ресурсы и легче делать бизнес, учиться, творить и жить в целом.

Сейчас история грузит корзину Валахии, особенно сильно нагружая кофр Мунтении, я бы так сказала.

«Сложно жить молдаванке в Румынии, — говорит мать невесты в фильме Верджилиу Марджиняну (Virgiliu Margineanu) „Свадьба в Бессарабии“. — Все будут смеяться над твоим произношением». Многие молдаване говорили мне о том, что они для румын люди второго сорта.

Я написала Элеватии и прямо спросила ее, что она думает об unirea. Она долго не отвечала. Настолько долго, что я подумала, что задала ей крайне неприятный вопрос и она решила не отвечать. И румыны, и молдаване обычно именно так и поступают в подобных случаях. Но она все-таки ответила: «Я не отвечала, потому что ты задала очень серьезные вопросы, а у меня не хватало душевного спокойствия для единственного ответа. Теперь я постараюсь ответить тебе, но постепенно, по частям». Она так именно и написала — «единственного ответа», что тоже важно в данном контексте. И румыны, и молдаване склонны менять свои ответы в зависимости от ситуации. Элеватия поняла, что я хочу искреннего, последнего ответа, и я его получила:

«Что я чувствую в связи с возможным присоединением Молдавии к Румынии? Моя дорогая, исторически Молдавия была румынской землей, частью страны Румыния, это была румынская территория и румынское население. Но теперь я действительно не знаю, как они себя чувствуют, потому что они слишком долго находились в составе России и под российским влиянием. Я хочу, чтобы Молдавия объединилась с Румынией-матерью, если это будет благом для нее. Но я чувствую, что бедности там так много, что в отчаянии они готовы отправиться куда угодно, просто чтобы улучшить свое положение. И я понимаю их. Все мы хотим разрешения трудных ситуаций в этой жизни.

Итак, повторяю, для меня Молдавия была Румынией, но сейчас я не уверена, в том, что это так. Они независимы. Это еще одна страна, где говорят на румынском и русском языках. Это как Люксембург, где говорят по-французски и по-люксембургски, но они не французы и не бельгийцы. Так что мне сложно ответить…

Политический режим, история моделируют людей. И это не о том, чего хочу я, это вопрос судьбы страны и ее народа. Речь о том, будет ли это для них лучше или хуже. Речь идет о жизни на собственных ногах, о выживании в эпоху больших перемен.

Мне нравятся хорошие молдавские вина, молдавская музыка и талантливые люди… но это специфика страны. Политические вопросы — это нечто другое. Они должны решить, куда им идти и где им лучше. Я жду здесь с широко раскрытыми объятиями. Меня так воспитали…

Дорогая Юлия, это мое мнение в данный момент. Мы не решаем важные политические вопросы, мы живем свою жизнь так хорошо и так красиво, как можем. Мир вступил в период больших изменений. Мы здесь ощущаем это очень сильно. Мы тоже должны меняться, двигаться вместе с изменениями мира. Это порой не слишком комфортно, но жизнь дает тебе шанс сейчас, здесь, шанс чувствовать, испытывать. Давайте наслаждаться этим!»

Таким образом, у румыно-язычного этноса две корзины, две Повозки Странствий. Бричка и фаэтон, и еще пара крестьянских телег на подхвате. Румынская повозка на сегодняшний момент более вместительна, четырехколесна, с осью высокой культуры, на сегодня она модернизирована, с хорошими рессорами и красивым верхом, но у нее бухарестский возница. А молдаване, чья бричка в очередной раз обветшала, на ходу перепрыгивают из разваливающейся брички во все более быстро едущий фаэтон. Перегружают свой скарб и не слишком сильно задумываются о последствиях такого шага. Вообще, прогнозировать и строить долгосрочные планы — не в молдавской практике. История не оставляла молдаванам возможности проверить, сбудутся ли они, слишком часто всё менялось через несколько дней.

Многое не удается перегрузить, и я боюсь, что так и не удастся. Что станет с оставленным скарбом? Что случится с недопрыгнувшими людьми? Останутся на обочине исторической дороги?

«…головокружительная скорость, тряскость степных дорог и неудобство повозок, лишенных рессор… Подобный способ передвижения по бессарабским степям не обходился без анекдотических ситуаций, когда хрупкие повозки, не выдерживая скорости и дорожных ухабов, разваливались на ходу, оставляя пассажиров на земле вместе со своим багажом, в то время как ямщики на передке уносились вдаль…» — так суммирует впечатления путешественников по Бессарабии в начале XIX века современный историк.

Молдавские писатели советской эпохи так и не стали своими в Бухаресте, они там «не приживаются» и сложно продаются.

Если верить нашим респондентам, а я им верю, ни молдавская литература, ни молдавский балет как самостоятельные единицы в Бухаресте не нужны. Нужны силы, которые вольются в литературу и хореографию Румынии. Но вливаться они все же должны на подчиненном положении. Может быть, об этом и говорит «Миорица» в том числе? Мунтенцу и трансильванцу брат не нужен, нужны его стада. Но я как-то совсем не сомневаюсь в том, что если все переменится и молдавская бричка начнет обгонять румынский фаэтон, то она возьмет на борт только самое ценное из него. Самых ценных людей и самые значимые артефакты.

Цитаты к разделу

Григорий Виеру — классик. Мы выбрали детские стишки для самых маленьких, проиллюстрировали, красиво издали. …У нас отлично продается, на румынском рынке очень вялотекуще, хотя альтернативы нет, это эксклюзив. И таких примеров очень много. Есть еще один живой классик, Спиридон Вангели. Тот же феномен!.. (м., 45+, бизнес)

Язык один, но, к сожалению, румыны очень остро чувствуют молдавские наречия. И это не помогает продажам. Мы сделали маленькую книжечку «Говорящая азбука». Эта книга была впервые на румынском рынке. Эта книга — один из лидеров в сегменте книг-игрушек. Там нажимаешь кнопочку, и тебе произносят букву «А», и так далее. Я сразу предупредил: надо найти диктора, у которого не будет молдавского акцента. И вроде бы нашли, и проверили — у нас два редактора, один в Бухаресте живет. В результате, когда книжку сделали, здесь она пользуется бешеным успехом, а в Румынии очень холодно принимается. Ей нет аналогов! И я не могу понять… Они прослушали и сказали, что в двух-трех словах произношение не бухарестское. Я думаю, это главная причина, почему она плохо продается… (м., 45+, бизнес)

…я была в Румынии, где меня ценили, но там я почувствовала холод. Они восхищались, и они очень ценят русскую школу, но никто не воспримет тебя как свою, воспримут как низкую нацию. А я не хочу, я не хуже. Почему наш народ должен преклонять голову, чтобы нас как рабов воспринимали? Моя позиция — никто не будет тебя считать своими. Если позиция какой-то страны будет искренней: пожалуйста, — то тогда я за. Но я знаю, что этого не будет». (ж., 30+, искусство)

Это кусок земли, которым всегда лакомились все кому не лень, и всегда бояре неохотно покупали землю между Днестром и Прутом, потому что всегда здесь были политические войны. Здесь никогда не было стабильности и спокойствия. Оно, наверное, так и будет. Россия имеет свои интересы, Европа — свои. Этому народу то одни бьют по голове, то другие. Сейчас и американизация идет, и мне это тоже не очень нравится. (м., 45+, религия).

…все мы знаем, что всегда были княжества: Молдавское княжество, Валахия и т. д. А Мунтения — это и есть Румыния. Даже если географически взять, Молдова — это огромнейшая страна. Это и Черновцы — Карпаты, это и Черное море — юг Украины, юг Румынии, Сучава — это все Молдова. Эта территория представляла собой интерес по своему геополитическому назначению, потому что пытались всегда оторвать от нее. Кому-то нужно было море, кому-то горы, кому-то нужны были степи и т. д. Эта земля последние несколько столетий была под мечом — то австро-венгры с турками делились и Россией, потом Вторая мировая война — тоже разделение. Очень обидно, что в итоге у нас мало кто знает, что такое Молдова. Румыния — это политическое государство, образованное относительно недавно и не по этническому признаку. Это политическое образование, не этническое: куски от Австро-Венгрии, от Молдовы — основная часть, еще откуда-то. Румыния на границе по Пруту с Молдовой. То есть это чуть не линейкой было разделено. Потом от Молдовы еще оторвали юг, и получилось то, что получилось. Осталась эта куцая территория, которую сравнивают с Грузией. (ж., 45+, управление).

Понятие «румын» появилось не так давно, намного позже, чем такое название, как Валахия, Мунтения. ...Румыния — это нечто искусственно созданное, чтобы как-то уйти от четких региональных названий одного и того же этноса. Вроде преподносится, что это должно было быть нечто объединенное. Тем не менее не получилось этого объединения. (ж., 45+, управление).

Насколько я понимаю, процесс объединения Молдовы и Валахии был далеко не безоблачным. Определенная часть молдавской политической элиты чувствовала, что ее обманули. Объединение не принесло ожидаемых результатов: столица не там и так далее. Более того, после падения режима Чаушеску я не был в числе тех, кто первым ломанулся в Румынию, но, переезжая Прут к подруге в Бухарест, я видел, что сама румынская Молдова убого выглядела внутри самой Румынии. Внутреннее размежевание и успешность внутри одного государства существовала и существует до некоторой степени сегодня. (м., 65+, управление)

У нас очень специфические взаимоотношения с Румынией и с румынами. Несмотря на то что очень много наших студентов там учится, они проходят через несколько классических моментов. Сначала неприятие, их называют там бессарабцами, не молдаванами, они бессарабцы. (ж., 35+, СМИ)

Мы слишком маленькая часть большого народа, которая была отделена и потеряла связь и с тем, откуда она ушла, и не видит себе будущего в другой части. …Эта территория ничья сейчас. Румыны ведут себя нецелесообразно. Они говорят, что это их интересует, на самом деле это их не очень интересует. И поэтому они не очень понимают, как всё здесь строится. У россиян более мощный аппарат анализа, и интересы их наиболее ясно сформулированы. Румыны поддерживают финансово больше, чем россияне, а эффект противоположный. (м., 45+, управление)

Сейчас у нас всё время дискутируют как язык назвать: румынский или молдавский. Сколько людей проведет статистик, столько и будет разных статистик, уже будет зависеть от того, кто спрашивает. Вы от меня что ожидаете, чтобы я сказал, что он молдавский или что он румынский? Если я чувствую, что вам скорее понравится ответ молдавский, то я скажу — молдавский. Поэтому все статистики, которые даются, они очень обманчивы. То, что он думает, это уже совершенно другое дело. Это является в некотором роде и миролюбием, доброжелательностью — то есть я не хочу с вами входить в конфликт. Если я чувствую, что я другого мнения чем вы, я соглашусь, я скажу, что я тоже так думаю, чтобы мы жили мирно. Некая политическая прагматичность в этом. …Это тоже своеобразная форма приспособляемости — что от меня требуется, я к тому и приспосабливаюсь в языковом плане и культурном. (м., 45+, образование)

Сложно сказать, кто такие молдаване. Как определить — что такое молдаванин? Есть молдаване в Румынии, которые считают себя румынами, но живут географически в исторической части Молдавии. Есть молдаване в Украине, часть еще считает себя румынами, другая часть, их уже перевели на рельсы, считает себя молдаванами. Есть приднестровские молдаване, которые живут в Приднестровье. А потом здесь есть немножко, в зависимости от того, какой канал он смотрит. Очень сложно. Здесь у нас такая транзитная территория, и этап исторический, и очень сложно сказать, что здесь толком происходит. Куда мы движемся, как мы думаем. Мы быстрее можем сказать, кто мы не есть. (м., 45+, управление)

Объединение с Румынией политологически более сложный вопрос, чем забрать население. Я не знаю, сознательно ли Румыния забирает население, они просчитали, что забрать эту территорию сложно. (м., 45+, управление)

Молдаванин может быстро с вами согласиться, но потом он свое мнение поменяет 10 раз. Это связано с тем, что большие миграции проходили через нас в течение двух тысячелетий шли одна за одною. (м., 65+, наука)

Политика хоть какая-то у нас есть, хорошая или плохая. А национальной еды вообще нет. …молдавская кухня — симбиоз четырех кухонь: украинско-польской, еврейской, турецкой и балканской. Мамалыга, кукуруза явно не молдавская. Может быть, только способ приготовления. Если мы говорим про хорошую кулинарию, которая насчитывает пять-шесть исконно наших национальных продуктов, то их будет три: брынза, плацинда, зама. (м., 25+, услуги)

У нас очень хорошие отношения и взаимосвязи с румынскими киношниками. Это объясняет то, что один и тот же язык. Можем показывать без перевода в Румынии. …для нас это очень важно, что наконец мы можем продавать свою продукцию. До сих пор мы производили, вот оно лежит на наших полках, но это для архива, а вот продавать мы смогли два года назад. (м., 45+, искусство)

Люди остаются на своих местах, в своих домах, будут там работать. Будут свои законы просто. Граница должна отодвинуться чуть дальше, не остаться здесь между Румынией и Молдавией, а чуть дальше. Для нас это был бы первый результат. (м., 45+, искусство)

У артистов уже произошла униря (unirea). Рынок их заставил искать свое «я» и там, где это «я» может денежку заработать. Здесь сложно заработать, даст он один концерт или два. Они молдавские артисты, но которые работают на румыноязычном поле. (м., 65+, наука)

Фактически молдаван в середине XIX века облапошили. Они объединились на равных правах. В каком-то смысле Молдова даже имела преимущества. Узаконилось понятие румынской нации, румынского языка, румынской культуры, румынской идентичности, и молдаван румынизировали, хотя это были два этноса. А молдаване, которые остались на территории Бессарабии, не были румынизированы, поскольку Российская империя не была в этом заинтересована. Она постаралась в каком-то виде русифицировать Бессарабию, но это не вполне получилось. Таким образом, молдавская идентичность сохранилась здесь до сих пор, проникла в коллективную память. Это плюс, благодаря этому в истории осталась молдавская идентичность, ее можно возродить, возобновить. В Российской империи был необходимый мультикультурализм, в котором молдавская идентичность смогла сохраниться. (м., 35+, медиа)

…я не готова это сказать, что язык молдавский точно так же как я не готова утверждать, что он румынский. В итоге мы не знаем, как правильно назвать этот язык. Румынская идентичность абсолютно привязана к названию языка. Это не сами собой появившиеся понятия. Это навязанное понятие, как объединяющее всю большую территорию, которая в итоге не выполнила свою роль. Появилось это румынское, искусственное государство, появилась эта Молдова, осталось то, что осталось. До сих пор этот конфликт, нам чего-то не хватает. Нам не хватает понимания, убежденности называться Румынией. Мне не хочется называться румынкой может быть потому что я не вижу, при всем уважении к румынам, есть момент, что они считают себя превыше. Такая заносчивость, как бы они — центр, а всё остальное какая-то периферия. Молдаване — это периферия, венгры — это периферия, живущие в Румынии и все остальные. Мне не хочется называться румынкой. (ж., 45+, управление).

По национальности я румынка, но я живу в Молдавии. У меня есть румынское гражданство, но я не то что им не пользуюсь, когда я выезжаю из страны, я пользуюсь молдавским паспортом, потому что я являюсь гражданином Молдавии. Когда был визовый режим с Румынией, я получала визу на молдавский паспорт, потому что пока я живу в Молдавии. Если когда-нибудь Молдова воссоединится с Румынией — хорошо, но пока я живу в Молдавии. (ж., 45+, юриспруденция)

…не знаю почему, но они стараются нашей молодежи гражданство дать, а на самом деле у них другие цели. (ж., ст., с/о)

Я был и в Бухаресте, и в Галаце, и в Констанце, и нас радушно приняли, и всех так принимают. В Яссах больше наших, и они к нам привыкли, и я говорю, что румыны разные. Если попал на хороших, то тебе повезло, а иногда попадаешь, что они сторонятся тебя. (м., мол., в/о)

У Румынии есть такая пословица, что если они объединятся с Молдовой, то Румыния станет головой, а Молдова — руками. (ж., ср., с/о)

Мы, молдаване, всегда инициировали союз с Румынией. Так что будет намного лучше, если мы объединимся, потому что в таком случае будет больше порядка. Все равно и там беспорядок, присутствует бедность, как и у нас, там дают взятки. Только там больше свободы в общении, они боятся прессы. У нас пресса зависит от политиков. (ж., ср., с/о)

…когда-то лет 20 назад был такой период, когда мы ездили в Румынию, продавали старые шмотки, вещи. Я продавала там лезвия, даже презервативы, всё шло на «ура». …эти румыны у нас всё скупали, и я обратно ничего не привозила. Прошли годы, мы считали, что румыны самые нищие, а мы такие богатые. А сейчас они нас считают такими, какими они были тогда. (ж., ср., с/о)

…у Румынии своя судьба, она прошла через что прошла, если помните, в 90-е они приезжали к нам и покупали много вещей, разных… Впоследствии их уровень жизни, пенсии, зарплаты и здравоохранение развились, это было связано с европейской поддержкой. Но деньги, которые дала Европа, не равны результату, полученному в Румынии. Ни они, ни мы не знаем, как потратить европейские деньги, деньги были потрачены для других целей, коррупция на высоком уровне. У них есть проблемы, которые нужно решить, почти одинаковые с теми, что и у нас. (ж., ст., в/о)

Мы ездили в Румынию. Когда ехали в Бухарест, остановились в каком-то пансионате и сидели болтали с румыном, водителем этого пансионата, и говорили об этом мире и спрашивали, хотели бы они, чтоб мы переселились к ним, он говорит: «Да, да, мы бы очень хотели, нам нужны батраки». Вот с тех пор я поняла, для чего им нужно, чтоб мы присоединились, чтоб использовать дешевую рабочую силу. (ж., ст., с/о)

А еще они изменились, почему? Потому что россияне начали проектировать там и инвестиции делать. Например, я могла очень хорошо заработать в Румынии с русским языком, к примеру, им очень нравится русский язык, и я знаю очень много моих хороших знакомых, которые работают и зарабатывают больше, чем я, преподавая русский язык. (ж., ср., с/о)

Румыния имеет сильную культуру, о которой мы даже не знаем, но мне жаль, что мы ждем оттуда только воссоединения, ждем оттуда помощи, никто не интересуется их жизнью, их культурой, это духовно богатая страна. (ж., ст., в/о)

…в школе столько уважения и высокая культура были, а сейчас мы остались далеко позади них… (ж., ст., в/о)

Глава IV.
Человек и его погреб

и бочка Саперави

О колесе, которое представляет собой обод, упирающийся в спицы, и характере, который определяется ценностями. О ценностях, которые появляются как опыт успешной адаптации к условиям жизни, и еще о том, что такое молдавский погреб.

Саперави — грузинский сорт винограда, удивительно прижившийся на молдавской земле. Молдавское саперави — это очень насыщенное тёмное, густое вино, полное танинов во вкусе, как правило, выдержанное в дубовых бочках.

Обод молдавского колеса, то есть молдавский национальный характер, опирается на основные базовые ценности, ключевые жизненные смыслы — спицы колеса. Спиц я насчитала семь основных.

Они не плохие и не хорошие сами по себе. Они такие, потому что у людей была такая жизнь, а она была такая, потому что они жили на этой земле в окружении данных соседей, под влиянием имевшихся обстоятельств. В ценностях, убеждениях, жизненных смыслах зафиксировался положительный опыт, практики жизни, правила и модели поведения, паттерны мышления, эвристики, которые помогли народу выжить и сохраниться. Опыт выживания, адаптации к условиям консолидировался, кристаллизовывался и редуцировался в простые и ясные для понимания смыслы, стихи, песни, ритуалы, обычаи, верования и прочие важные вещи, которые определяют каждодневную жизнь сообщества.

В ситуации постоянного обкрадывания и постоянной угрозы войны или текущей войны главной явилась ценность выживания, ценность сытости, довольства, ценность сильного и здорового тела, которое хорошо служит своему хозяину. Назовем эту ценность ценностью телесности для краткости.

Мы первый раз поняли, что такое гедонизм, на практике, когда стали изучать Молдову. Молдавские рестораны хороши. В них всегда вкусная готовят. В любой ценовой категории. Официант будет расспрашивать вас, что вам не понравилось, если вы не доели, и обязательно передаст повару ваши слова.

Молдаване любят готовить и дома готовят много, и мужчины и женщины. Они всегда в поисках самого лучшего рецепта еды и напитков. Это бесконечный процесс, это его форма самовыражения молдаванина и его способ познания мира, его поэзия и его религия.

Я поймала себя на мысли, что избегаю описывать эту ценность, потому что она прямо перпендикулярна той системе, в которой выросла я. Европейский Север не располагает к изысканности еды. Аскетизм был вынужденным условием выживания. Пера-богатырь, сказочный герой коми сказок, будучи приглашенным к бедной вдове помочь ей выстроить дом, работает за семерых, а потом просит вдову размочить ему лесной мох и подать как похлебку, чтобы не вводить вдову в чрезмерный расход еды и последующий за ним зимний голод. Он ест мох и нахваливает похлебку. Умение есть невкусную, горькую еду — его вторая доблесть после трудовой. Северная кухня тяготеет к упрощению технологии, к сокращению усилий на приготовление пищи и на ведение домашнего хозяйства в целом. Экономия усилий в условиях скудных ресурсов. В Молдавии же мы наблюдали большие траты как продуктов, так и времени и сил на приготовление вкусной, изысканной еды. Мне потребовалось душевное усилие, чтобы вернуться на позицию наблюдателя и фиксатора происходящего. Это вообще очень сложно — абстрагироваться от своего буйствующего «я», требующего немедленно прекратить банкет и начать подводить счета. Надеюсь, что я смогла это сделать!

Ценность телесности распространяется и на другие нужды тела. На комфортное жилье, на одежду, на предметы быта и обихода. В casa mare обязательно стоит кровать, застеленная прекрасным, тонким, вышитым бельем, или хотя бы выставлены на обозрение гостя большие мягкие подушки.

Молдаване всегда модно одеты. Качество одежды определяется достатком человека, но житель Молдовы почти в любом случае одет модно и по возможности богато.

Ценность телесности — базовая и ведущая ценность для молдаван. Эта ценность спасла людей от смерти в годы разорений, войн, грабежей, она заставляла их работать до седьмого пота, работать через силу, спасая себя и свое потомство. Она выводила из от горя и отупения, в которое впадает разоренный человек. Мотивируемые ею молдаване вновь и вновь сажали, подрезали, окучивали и собирали.

Опять же, именно она служит бытовому накопительству, на ней стоят молдавские погреба с вином и соленьями, которые есть в любом доме, самом бедном и самом богатом. Точнее, чем богаче дом, тем больше погреб, а не наоборот, как в России. В настоящем молдавском доме никто в магазин за вином и закуской не ходит.

Погреб — это песня души молдаванина, болгары и гагаузы соперничают с ним, но нисколько не отстают. Погреб должен быть вырыт и наполнен в любом государстве, где построен дом молдаванина. Инфлакарата рассказала мне историю о женщине, которая уехала в Италию и там стала успешным врачом. Она построила большой дом в престижном пригороде Милана и несказанно изумила всех соседей погребом, в который она их пригласила, наполнив его по всем молдавским правилам. Все соседи недоумевают, зачем она это делает. Она же гордится собой. Она хозяйка, настоящая хозяйка. У нее полный погреб.

(Когда я писала эти строки, мир еще не знал о новом коронавирусе. Когда я редактировала текст, эпидемия в Италии уже унесла жизни нескольких тысяч человек и страна находилась в режиме самоизоляции. В этом контексте я по-новому взглянула на погреб в доме под Миланом.)

Когда я была в гостях у друзей в коттеджном поселке под Кишиневом, который его обитатели называют «местной Рублевкой», мое внимание привлек большой дом с немалым участком возле него. Весь участок был распахан. Виднелся виноградник и хозяйственные постройки.

— Это дом одного силовика на пенсии, — сказали мне друзья. — У него даже трактор небольшой есть.

— И погреб есть?

— А как же? — друзья посмотрели на меня так, как будто я спросила, а есть ли в доме водопровод.

— А зачем ему трактор?

— Он обрабатывает весь участок.

— И кукурузу сажает?

— Да, немного, но сажает.

И зачем человеку, у которого явно есть некий капиталец — а он явно есть, он требуется, чтобы содержать большой дом, — зачем ему заводить такое большое хозяйство? А потом я поняла, что это ему нравится. Ему нравится ранним летним утром садиться за руль трактора. Он чувствует себя спокойно и уверенно в жизни, он знает: что бы ни случилось, голода в его доме не будет. Мамалыга, вино, курочка у него свои. (Когда я редактировала и этот текст в разгар эпидемии, я тоже посмотрела на ситуацию иначе.)

Обычно люди, которые любят поесть, довольно сексуальны. Как ни странно, но яркой чувственности, выраженной сексуальности в молдаванах нет. Хотя я могу ее не чувствовать, не воспринимать их тип эротизма, не считывать сигналы, которые они транслируют.

Когда мы обсуждали этот вопрос с Эксплозией, а она доказывала, что молдаване очень чувственны, то Сергей, и в шутку и всерьез, спросил: «Тогда скажи, почему мне за все это время, что я жил в Молдове, никто ничего ни разу не предложил? Я, как честный человек, скорее всего бы отказался, но почему мне не предложили?» На что Эксплозия с изысканной, но чуть сардонической улыбкой ответила: «Может быть, тебе и предлагали, только ты не понял». «Ах, вот как…» — разочарованно протянул Сергей.

Смеялись мы долго. Нет, я совершенно не ревнива. По крайней мере, до тех пор, пока мне не дают повода. Но теперь я тоже думаю, что могу просто не улавливать молдавской сексуальности и ее примет. Мои приемники не пеленгуют молдавские сигналы. Да, конечно, я бы тоже отказалась, как честная замужняя женщина… А может быть, это и есть ключ к вопросу Сергея? Не предлагали, сразу же улавливая, что это невозможно принципиально?

Хотя вот что еще могу добавить. Продолжая сравнение с моей родиной (а это неизбежно, потому что, воспринимая страну собой, неумолимо начинаю сравнивать с тем, что я привыкла видеть и думать), я начинаю понимать, что, скорее всего, в обыденной жизни людей моей культуры больше, чем в среднем по миру, сексуальной игры. Она, как правило, вовсе не направлена на соитие, а служит укреплению социальных связей и поддержанию социального статуса играющих как значимых в сообществе персон. Это игра в «может быть». В то, что когда-то, в другой раз, в других обстоятельствах другой жизни это могло бы случиться и это могло бы быть прекрасно. Игра важна сама по себе и носит чисто ритуальный характер. Это очень, очень тонкая игра, в нее играют взглядами, взмахами ресниц, поворотом и наклоном головы, тембром голоса и совсем немного — словами.

Но мне ни разу не пришлось наблюдать ничего подобного в Молдове. Или я не видела, не умела заметить ее. Но, может быть, все-таки ее нет, потому что, если это так, становится ясным, почему молдавские женщины обязаны ухаживать за собой так тщательно и выглядеть каждый день так, как будто собираются на прием к королеве. Потому что они вынуждены ждать, пока ими заинтересуются. Они должны непрерывно посылать очень ясный и предельно четкий сигнал. Взмах ресниц и улыбка уголками рта им не в помощь.

Мне вспомнился наш давнишний разговор с Элеватией. Хотя она и румынка, но ее отец из молдавской части Румынии. Как-то раз Элеватия разговорилась о своей личной жизни и пожаловалась на одиночество и отсутствие физической близости. Она очень привлекательна, на мой взгляд, у нее очень правильное лицо и нежная кожа. Низ у нее тяжеловат, но, как сказала моя мама, «она с ним так ловко управляется, что это ее ничуть не портит». Она хорошо движется, и она остроумна. И еще, она работает с людьми, среди которых вполне мог оказаться кто-то, кто был бы счастлив провести с ней время.

Я была в недоумении после такого заявления. Мы, понизив голос и наклонив головы друг к другу, стали разбирать ее возможности, и она самым подробным образом разъяснила мне, что их у нее нет. Главным препятствием было то, что она не могла послать проясняющий ситуацию, призывный, но ни к чему не обязывающий ее, вежливый и ободряющий запрос-сигнал. Она не умела…

Сексуальность — это ощущение себя в мире, единение с ним, непрерывно самовоспроизводящимся в любви к себе. Это чувство достоинства и права на самовоспроизводство себя и своей персоны, своего голоса, своих движений, своих мыслей в мире. Это «я», которое разворачивается вовне, готовое и принять, и отдать.

«Чувственный ли молдаване народ? Нет, не думаю. Хотя говорят, что да, но, наверное, нет. Потому что чувственность предполагает уверенность в себе, а они не уверены в себе», — ответил на мой прямой вопрос умный и тонкий мужчина. Честно отвечая мне, он напрягся от некомфортности ситуации, когда он говорит о чувственности с незнакомой женщиной. Больше я этот вопрос мужчинам не задавала.

Женщины же, напротив, стали уверять меня, что молдавские мужчины очень, очень и очень сексуальны. Особенно если они наполовину украинцы. Но уверяли они меня так упорно, что только укрепили мое сомнение. Тем более что они не разу не сказали о себе и о своей сексуальности, что было бы логичным продолжением ответа на вопрос. О себе они молчали изо всех сил.

Телесность молдаванина довольно эгоистична. Это крестьянская культура, в ней много конкуренции с соседом и родственником, с братом и шурином. В чувственности же кроме уверенности и доверия всегда есть щедрость.

Цитаты к разделу

Мы верим в вещи, бижутерию и еду. (ж., мол., с/о)

С одной стороны, это хорошо, то, что у нас природные условия. Но, с другой стороны, это не сыграло роль для воспроизводства. Достаток — это чтобы иметь что-то на зиму, чтобы в погребе было. Полный чердак и полный погреб — признак самодостаточности. (м., 45+, наука)

Для молдаван традиция — приехали в деревню, первое, что делает папа или родственники, — тащат в погреб, похвастаться своим красивым погребом. Обязательно это консервы на зиму, вино на зиму и ящички с фруктами или овощами, которыми они запаслись на зиму. (ж., 35+, услуги)

Когда человек пьет вино, он много кушает, потому что кислотная среда, у него аппетит. Культура этого продукта, наверное, передалась издавна нашими родителями. У нас считается, что каждый семьянин, если он живет в деревне, у него в подвале должно быть несколько бочоночков с вином. Он работает и пьет это вино. Во время обеда пьет вино, во время ужина, во время работы. Оно низкоспиртозное, домашнее вино порядка 9–10 градусов. Это чуть крепче пива, которое сейчас пьют 5–6-процентное. Оно натуральное, без каких-либо пестицидов, гербицидов. Наши родители его всегда потребляли и нам, детям, тоже давали, во время обеда несколько грамм наливали. Это для пищеварения, обмена веществ. Это натуральный продукт. (м., 45+, бизнес)

Еда — это одна из тех отдушин, которую они придумали в жизни. Способ отдохнуть. А еще если глубже копнуть — способ доказать себе, что они смогли достать себе на пропитание, что они не ленивые. (м., 25+, услуги)

При всем при том, что маленькая страна, у нас почти в каждом селе есть свои рецепты и свои методы готовки плацинды. Можно ее заворачивать, тесто вытяжное, слоеное и дрожжевое, и заворачивать, и так складывать и запекать в печи и так жарить на сковородке. Зама может быть, с квасом домашним. Борщ — это квашеная капуста и ребрышки свиные либо утка. Это готовится в печи, очень долго запекается, томится. Это не это тертое с морковью, а засоленное в бочках, это томится в печи, это зимнее блюдо. У нас есть наш гювеч, запеченные баклажаны, и запеченные с чесноком, с йогуртом и с маслом, с луком и с помидорами. Кровяная колбаса. Ягненок и на вертеле, и в печи. Кролики, зайцы, перепелки. Наши умеют готовить это всё. Одно с другим, выпить и закусить, работает «на ура». Есть много комбинаций выпить и закусить, но лучше комбинаций, чем у болгар на юге Молдовы, я не видел: это холоднющее красное вино, и они порядка 8–12 часов томят баранину, называется это каварма. Это настолько разваренная баранина. Только кость можете вытащить, всё остальное мясо — в жире с морковкой, с луком. Так вот, вы пьете холодный стакан вина, кушаете эту каварму, кусок хлеба и брынзы. Гастрономические ощущения нереальные просто. Это и болгарское, это и турецкое, это и балканское. Это и венгерский гуляш. (м., 25+, услуги)

У нас есть три соуса: типа бешамели. В моем селе на Храм у нас обязательно курица под белым соусом. Можно муку до золотистого цвета смешать со сметаной. (ж., 45+, бизнес)

…у моей родни, они сейчас уехали в Израиль работать, у них был перевес в 20 килограммов в чемодане, потому что они взяли из дома копченого: курей, поросят… И всё это они тащили из дома. Я спросила: «А нет этого всего в Израиле, зачем вы тащите?» Они говорят: «Это же домашнее!» (ж., 35+, услуги)

…я настолько всё люблю, каждого по чуть-чуть. Это молдавский холодец, который делается из свинины, говядины, либо строго из домашнего петуха, чтобы это была домашняя курица, но не молодая. Нужно, чтобы она варилась часа 3–4. С костями и лапками, всё это чищено, все это прошпарено, пропарено, чтобы это было хорошо процежено. Главное, душа — чеснок. Это наше традиционное зимнее блюдо. (ж., 35+, услуги)

У меня есть подруга, которая работает в Италии, приехала домой на праздники и сняла на видео, сняла праздничный стол, сфотографировала, засняла и показала хозяйке, на которую работает там в Италии, и та сказала: «Сейчас я знаю, почему вы живете так бедно, мы подаем кофе, салат и что-нибудь еще, кусочек колбасы и все. А вы?» Столы обильные, очень… То есть тратятся деньги, не инвестируется во что-то реальное. (ж., мол., с/о)

Они любят музыку, танцы, они открытые. Если я дома несколько дней, так я не могу спокойно пройти по улице, у меня много знакомых, друзей, все открывают ворота: заходи, налью стаканчик вина тебе. Везде звучит музыка. (м., 35+, искусство)

[про сексуальность] Нет, это не доминирует у наших. Они больше любят накрывать стол в пять этажей, а в будни могут кушать мамалыгу с чем-то непонятным. (ж., 45+, управление)

Чем человек больше потребляет мясного, больше специй, тем у него более ярко эмоционально выражается характер. Внутренний характер вырабатывается от того, как он питается. Если ты будешь кушать только манную кашу, естественно, у тебя пороха не будет в пороховницах. Кавказские народы сидят на всех этих специях, и у них это всё выработано в иммунной системе, они импульсивны. Тут то же самое. Я бывал в селах на каких-то мероприятиях, эти люди целую ночь танцевали до утра. Они веселятся целую ночь, и взрослые, и молодые. Энергии много, потому что всё калорийное, всё натуральное. (м., 45+, бизнес)

При этом мы не самая нарядная нация, если брать по историческому костюму. Национальный молдавский костюм достаточно примитивный. Чем дальше туда, к Венгрии, как оно идет через Румынию, тем более нарядным становится костюм: больше декора, больше помпонов. Венгры вообще всё, что было, на себя налепили. Чем южнее — они ярче, веселее. Тканое полотно, орнамент, потом идет декорация, достаточно примитивная по цветам. В классическом костюме: красный, черный, иногда зеленый, когда растительный орнамент. Очень скромно, лаконично, без излишков. Праздничный вариант уже более оживленный, и ткань более тонкая и вышивка, на голове платочки. Ближе к Румынии появляются цвета. А здесь люди работали, от дождя и снега защищает — и слава богу. Кстати, что не сказать про молдавские ковры. Это тоже одна из индустрий — производство ковров. Все молдавские дома были в коврах. Недаром есть casa mare, там есть ковер на стене. Очень яркие. Несмотря на то что молдавский костюм скучный, эти ковры у меня бабушка ткала. В каждом молдавском доме был станок. Там цвета прямо неоновые. Если малиновые или зеленые, то вырви глаз. Она занималась этим. (ж., 45+, услуги)

Если вы зайдете в наши магазины, это же просто капец, я не одеваюсь у нас, потому что это дикие цены. Но у нас все ходят модно одетыми. Это страшный менталитет. У нас не купят книжку, а купят тряпку дорогую. Чтобы выпендриться, чтобы кто-то не сказал… (ж., 30+, искусство)

Глава V.
Образцовое хозяйство как вечная ценность

или бочка Зейбеля

О том, зачем супруги и дети нужны в хозяйстве.

Гибридное вино Зейбель или, как его еще называют, Зайбер — самый распространённые сорт для домашнего виноделия. Этот сорт винограда растет почти в каждом огороде. В каждом доме производят как минимум одну бочку такого вина, оно есть всегда и у всех, красное, лёгкое, питкое, его пьют за семейным ужином и в компании друзей, с ним ходят в гости и его дарят гостям.

Bob cu bob se umple sacul

(«Зернышко за зернышком заполняет мешок»).

Молдавская поговорка

Молдаване чадолюбивы и ценят семью. Они, по европейским меркам, все еще довольно рано заводят семью, рано рожают детей. Рождаемость сократилась, но плотность населения всё еще достаточно высока.

Молдавские свадьбы многолюдны и шикарны настолько, насколько это возможно. И еще чуть больше, чем возможно и финансово позволительно для брачующихся.

Но, по зрелому размышлению, я начинаю думать, что ценность семьи в молдавской культуре слита с ценностью дома и хозяйства. Она, безусловно, есть, но она «заведена под крышу» ценности семейного хозяйствования. Про семью и про детей как некую самоценность, как некую конечную цель мне никто не говорил.

Соперник жениха в фильме «Свадьба в Бессарабии», о котором я уже писала, предлагает невесте сбежать с ним в Москву. Делает он это предельно странно, на мой взгляд. Он предлагает ей заработок. Говорит, что она сможет заработать в Москве на порядок больше, чем в Бухаресте. Он не говорит ни слова о своих чувствах к ней, а сразу переходит к решающему аргументу, и этот аргумент — десять тысяч долларов в месяц, которые она якобы сможет заработать.

Молдавские фильмы советского периода неплохи, «Мосты» и «Лебеди в пруду» вполне достойны того, чтобы остаться в истории кинематографа, по крайней мере общерумынского, как артефакты жизни народа. Но и там в любовные сюжетные линии самым плотным образом вплетена линия имущества. Герои не просто любят, не просто спасают, они хозяйствуют и работают ради любимых и детей.

Это крестьянская культура, в которой супруги и дети — прежде всего работники. Безусловной любви к супругам и детям в крестьянских культурах не так уж много. Приоритет безусловной любви в отношении к детям вообще довольно позднее изобретение человечества, явившееся ответом на вызов вывода детей из роли кормильцев родителей в старости и одновременным ростом стоимости их рождения, воспитания и образования. Когда рождение и воспитание детей стало экономически бессмысленным предприятием, в отношении к детям стала превалировать безусловная любовь, которая всегда была, но которая никогда не была основным мотивом и базовым посылом к деторождению.

Погреб существует для семьи и усилиями всей семьи должен быть наполнен. Респонденты старшего и среднего возраста рассказывали мне, что они сами или их друзья, однокурсники, росшие в деревне, трудились на семейном участке земли с малых лет. Шли в школу после того, как с четырех до семи утра работали вместе с родителями в поле.

Образцовое хозяйство — это некий комплекс достижений, каждое из которых плотно увязано с другим. Дом, земля, средства передвижения, оборудование, транспорт, скот, семья, дети. Или семья, работа, дети, дом, автомобиль, виноградник, фруктовый сад, куры, персики, черешня. Или бизнес, деньги, автомобиль, семья, квартира, дети, дом, собака, ворота, вино, второй бизнес. Набор может быть разным, но семья всегда в перечне производственных достижений, часть одного большого успеха настоящего хозяина или хорошей хозяйки.

Хороший муж в представлении молдавской женщины — всегда хозяин, кормилец. Хорошая жена в представлении молдавского мужчины — всегда хозяйка. Они должны друг другу и хозяйству в целом свою работу. И если этот долг не отдается, семья разваливается.