Бесплатный фрагмент - Полуночная молитва

Песни тёмного времени

Яндекс-курьер

Осень, тëмная осень. Неверный и робкий свет

Небесами отпущен по малой ноябрьской квоте.

Ты совсем заблудился в огромной чужой Москве,

Пропадая на денной и нощной своей работе.

Начинается утро с нихиль, с зеро, с нуля.

С воронья за окном. И чего разорались, дуры?

Увернись у метро от ментовского патруля,

Переходом спеша, увернись от нескладной фуры.

Осень, тëмная осень. Столица. Не Самарканд,

Не Ташкент, не Хива. Прелый лист отдаёт бензином.

Тарахтит и скрипит по колдобинам самокат,

И фонтаном из луж обдают жёлтый плащ машины.

Хорошо бы степной лисицей юркнуть в нору

И, пригревшись, уснуть, хоть на часик,

хоть на немножко.

Эта жёлтая сумка несёт вековечный груз,

Пахнет пловом узбекским для офисной мелкой сошки.

На родной стороне, где чинара и чайхана,

Там ленивый покой, там под утро не ждут повестки…

По ночам город слышит, как близко гремит война.

Липкий страх, словно уж, заползает в его подъезды.

Стынет в пробках Москва. Мчится вскачь

двадцать первый век.

Это время торопится к дальней своей границе.

И летит под дождëм заблудившийся человек

Жёлтой птицей, нездешней тревожной птицей.

Град обречённый

Едкой пожарной гари серая пелена

Душит усталый город. Капает пот за ворот.

Тёмные одеянья, тёмные времена.

Город по швам распорот.

Уличный замер ток, и, требухой наружу,

Пробки стоймя стоят, ноют о светофорах.

То ли вооружён, то ли обезоружен,

Город копает норы

Словно гигантский крот, ищет в метро спасенья.

Утром, ко злу слепа,

В храмы спешит толпа.

Спит под псалмы народ,

И от кадила пятится,

Не отличая Страстной пятницы от

Вербного воскресенья.

С этой земли куда ждём не дождёмся визы?

Выключи навсегда лающий телевизор,

Тонет благая весть в белом медийном шуме.

Господи, помяни сирых и неразумных.

Господи, помяни дымом войны копчëных.

Господи, сохрани

Град обречённый.

Тёмное время

Тлеют тëмные дни, как пожарные угли,

Капают дни тревог, как с потолка вода.

Как их прожить — ответ не вычитать, не нагуглить…

Что выбираем, если в дом наш пришла беда?

Кто-то стоит один, кто-то бежит со всеми,

Кто-то стенает, что дни его сочтены.

Что же делали вы в самое тёмное время?

Что вы делали в дни той позорной войны?

Одни убеждённо скажут: мы болели за наших.

Мы желали победы, нас не прельстишь «ничьей».

Кто-то мог бы сказать, но никогда не скажет:

Мы ушли воевать, стали сырой землёй.

Для равнодушных глаз стали мишенью в тире,

Меткой, засветкой. Дымом под синевой небес.

Скажет кто-то из нас: мы молились о мире,

Не принимая зла, мир сохраняли в себе.

Кто-то решил, что те, другие — совсем не люди.

Кто то совсем забыл, что он и сам — человек.

Кто пред Тобою прав — Милостиве, рассудишь.

Воля Твоя крепка да будет на всë вовек.

1939

Снова пожарами ночь занимается,

Тёмная, злая.

Спят горожане. И не просыпаются,

Строем шагая.

Дрёма под утро, ночами — бессонница,

Полная дыма.

Места недоброго нам и не вспомнить, где

Сбились с пути мы.

Время ушло. Да уже и не вспомнишь, как

Выбрали нашу

Лиха и горя от края до донышка

Полную чашу.

Утро бренчит на рояле простуженном

Венские вальсы:

«Спи на рассвете, затюканный труженик,

Не просыпайся».

Дымом окутаны всплески сознания,

Гарью объяты.

Как тяжело просыпаться в Германии

В тридцать девятом…

Эрих Мария Ремарк

Эрих Мария Ремарк

Книги писал, однако

Ради родных рейхсмарок

Он не марал бумагу.

Ради дурных идей

Не зиговал в толпе, а

Вещи собрал скорей,

Прыгнул в мотор, уехал.

Видно, пошла ему

Впрок фронтовая наука.

Добрый немецкий люд

Всей толпой улюлюкал:

«Дуй отсюда скорей,

Предатель, трус, пораженец!

Видимо, ты — еврей,

видимо, ты не немец!

Слился ты за бугор,

Видно, набрался страха!

Книги твои — в костёр,

Только вернись — на плаху!»

Через пятнадцать лет

Выяснилось — внимание:

Этих — простыл и след,

Эрих — совесть Германии.

Вроде казалось — всё,

Кончилось время злое.

Снова толпу несёт,

Снова толпа — в героях.

Криками о войне

Снова пробито темя.

Только в другой стране,

Только в другое время.

Только и жди — огонь

Вновь запылает ярко.

Пялятся из окон —

Снова палят Ремарка!

Снова орут «ура»

Блогеры, бюргеры, иже…

Это бывает, раз

Мы не читаем книжек.

Без царя в голове (Баллада о преступномыслии)

В тишине кабинетов,

Справедлив и сердит,

Царь с парадных портретов

Прямо в душу глядит:

Долг отчизне не платишь?

Нарушаешь завет?

Как же это ты, братец,

Без меня в голове?!

Вот бывает — Емеля

От зари до зари

Мелет, мелет и мелет,

Говорит, говорит…

Ты послушай совета,

Посиди на печи.

Без царя в голове ты —

Помолчи, помолчи!

Расчехлишься нервозно

Хоть на пару минут —

А уж Павлик Морозов

Тут как тут, тут как тут.

Пионерчик-отличник

Заблажит, словно встарь:

Ты проверь-ка, опричник,

Где у дяденьки царь?

Не ко времени режет

Правду-матку! Уважь!

Без царя в голове же

Всяка разная блажь!

Понимания нету,

За кого нам гореть!

Без царя в голове-то

Лишь трава на дворе.

И опричник, нависнув,

Оттоптав прохоря,

Заглянëт в твои мысли:

«Предъявите царя!»

И закапает красным

По дровам на траве.

В наше время опасно

Без царя в голове.

Февральское

Холода сменились снегопадами,

Вмëрзли в лëд дома, как корабли.

Дворники узбекские лопатами

В том году дороги не скребли.

Незаметно убыли и выбыли,

Растворились в серой зимней мгле,

Убежали от дурной погибели

На чужой неласковой земле.

И уже без них позëмка влажная

Вдоль дорог простуженно сипит,

Песнь свистит чумацкую, протяжную,

Над простором МКАДа, как в степи.

Колокольцев перезвоны мерные

От лихой судьбы не сберегут.

Волчий вой, степная песня смертная,

Жаждет свежей крови на снегу.

В разговорах дерзкие и смелые,

Ямщики, насупившись, молчат,

Видя, как волчица ошалелая

Пожирает собственных волчат.

Но, наперекор февральской лютости,

Топит солнце ноздреватый снег.

Прирастает день за днëм минутами,

Значит, дело всë-таки к весне.

Будут вьюги, злые, непритворные,

Помолчим об этом, помолчим.

Может, по весне вернутся дворники,

Как большие чёрные грачи.

Казачья виртуальная

Гой еси ты, добрый молодец,

Просыпайся, удалой!

По жаре ли, аль по холоду —

Нам сегодня в смертный бой.

Лишь забрезжит утро раннее,

Начинается она —

Сарафанная, диванная,

Виртуальная война.

Интернет воздушно-капельный

Да поюзанный смартфон.

Освещает поле бранное

Тусклый матовый плафон.

Ты мели, твоя неделюшка,

Нынче сольный твой концерт,

В дупу раненный Емелюшка,

На всю голову эксперт.

Здесь блиндаж твой незаброшенный,

Шевардинский твой редут.

Здесь — гляди — за всё хорошее

Люди головы кладут.

Головёшки толоконные,

Вот вам враг, а вот вам друг.

Ой, свободушка кухонная,

Разухабистый «Фейсбук»*.

Налетели, в мозг поранили,

Сеча смертная вокруг.

Лучший враг лежит, забаненный,

Джигитует лютый друг.

Так оно и получается —

День за днём, за годом год.

Трафик медленно кончается,

Там, глядишь, и жизнь пройдёт.

Не огонь, не посвист сабельный,

А с тобой всё время он —

Интернет воздушно-капельный

Да поюзанный смартфон.

*Организация, запрещенная на территории РФ

Обретение друга

Телевизор шипит днём и ночью: «Вражда, вражда!»

Если бес под горой, значит, вверх уходить пора.

И пока к перевалу по сванским я шёл горам,

Снизу друг мне кричал: «Ты Россию продал, продал!»

Лютый бес новостной, искуситель незрелых душ,

Застит дымом глаза, поднимает в умах трезвон.

«Нам отсюда виднее, — мне в ухо трещал смартфон. —

Ты за деньги свои покупаешь себе беду!»

Я с грузином делил на привале вино и хлеб,

Украинка в пути поправляла на мне рюкзак.

Мы, страхуя друг друга, глядели — глаза в глаза,

Мы шагали наверх в предзакатной дождливой мгле.

В верхней точке пути согревала меня рука,

Так тепло и уютно лежащая на плече.

«Ну зачем ты пошёл туда?» — Боже, да низачем.

Чтоб врагов в незнакомцах из Грузии не искать.

Дальний снежник блестит, на ветру провода звенят.

Вышло рыжее солнце, на склонах луга в росе.

В ослепительном мире живом я обрёл друзей.

И они, одолев наш путь, обрели меня.

Время железных дорог

Дорога домой

Бежит мой поезд по земле,

Вагон качает.

Передо мною на столе

Стаканчик чая.

Скрипит вагон, несëт меня

В родные страны,

И стрелки ложечкой звенят

О край стакана.

Там наяву, а не во сне,

Зима настанет.

И выпавший под утро снег

Уже не тает.

На полустанках поезда.

В окошках звёзды.

Столбы. Берёзы. Провода.

Вороньи гнёзда.

Время железных дорог

Снова пуста полоса

Н-ского аэропорта.

Курим четыре часа.

Видно, уже не взлететь.

В небо таращу глаза,

Выцветший, серый, потёртый…

Кто-то от нас небеса

Запер в туманную клеть.

Пачкой хрустящих банкнот —

Листьев, оборванных ветром,

Нами оплачен полёт.

Да не просрочить бы срок,

Бортпроводник не поймёт.

А впереди — километры…

…Осень. Туман. Гололёд.

Время железных дорог.

Колыбельная

Снова путь. Туда — оттуда

Мчится поезд. Спит вагон.

В этой темени безлюдной

Я почти что растворён.

Эта ночь не понарошку,

Растворишься в ней и ты,

Глядя в чёрное окошко

Из плацкартной духоты.

Ночью маятной, бессонной,

Проглядишь очки до дыр.

Спит вагон. Вокруг вагона

Утонул в чернилах мир.

Скрип на стрелках, стук бессонных

В ночь катящихся колёс.

Воет, словно пёс бездомный,

Одичавший тепловоз.

Чай проглочен мимоходом,

Книги нет и сдох смартфон.

Свет дежурный, над проходом

Тусклый матовый плафон.

Усадил нас рядом случай,

Мы не свидимся вовек.

Спи, случайный мой попутчик,

Незнакомый человек.

Ты исчезнешь спозаранку,

Утром канешь в тишину,

Как фонарь на полустанке,

Что за окнами мелькнул.

Вот и пригород сгустился,

Стрелки, окна, гаражи.

Спи. Пускай тебе приснится,

Что знакомы мы всю жизнь.

Ночной поезд

Странное дело –движенье ночное.

Гулкое, словно во сне,

Верное, мерное пенье стальное,

Эхо в пустой тишине.

Соло гудка на пустом переезде,

Оторопь заспанных крыш.

Скоро ли, скоро ли будем на месте?

Спи, беспокойный малыш.

Ранена ночь в нашем сумрачном квесте

Этим протяжным гудком.

Скоро мы, скоро мы будем на месте,

Знать бы уже, на каком.

Вой бередит предрассветные раны

Не у тебя одного.

Это бежит в незнакомые страны,

Это кричит тепловоз.

Криком прогнав дождевую истому,

Молит стальную судьбу:

Буду ли, буду ли жить по-другому?

Буду ли, буду ли, бу…

Огоньки

Громыхает вагон. За окном запредельно темно.

Утихают пустые, как мутные сны, разговоры.

Захлебнувшись в словах, погружаясь на самое дно,

Ты вцепляешься взглядом в окно, словно ищешь опоры.

И когда сквозь промзоны неспешно состав пробежит,

Разгоняя гудками усталости оцепененье,

Ты увидишь — течёт непростая и скрытая жизнь

В неуютных служебных железнодорожных строеньях.

Это лучшее средство от тёмной полночной тоски —

Из окошка купе созерцать непонятное что-то:

В длинных гулких депо, в карульных постах, мастерских —

Огоньки, огоньки, свет невидимой миру работы.

И опять темнота, только луч, устремлённый в зенит,

Где-то там, вдалеке от путейских строений убогих.

И в стакане забытая ложка на стыках звенит

Монотонную песню бессонной железной дороги.

Опускаются веки, усталость сдавила виски,

Только в душном вагоне попытки уснуть бесполезны.

До рассвета считай огоньки, огоньки, огоньки,

Фонари деревень, семафоры у редких разъездов.

Наблюдай, как глотает состав за верстою версту,

Выбегай покурить у вагона на каждой стоянке,

Слушай грохот и скрежет на стрелках, гляди в темноту,

Не прощаясь, легко, навсегда провожай полустанки.

Электрический мёд

В темноте мостовые под дождиком мокнут,

Отраженья на мокром асфальте вразлёт.

Окна, окна, вокруг загораются окна.

Истекает из сот электрический мёд.

Возвращаясь с работы дорогой привычной,

В полусне-полуяви, почти отключась,

Я на город смотрел из окна электрички.

Эти тысячи окон — лишь малая часть.

Перестука колёс напускное веселье,

Мене, текел — рекламы горят письмена.

И ведёт колея в одинокую келью

Под зелёный сигнал, под зелёный сигнал.

Я подумал, как ловко нас всех обманули

Семафоры на этом железном пути.

Зажигает огни человеческий улей,

Человеческий рой басовито гудит.

Не найти нам и в улье пчелиного рая,

Потому что возможен лишь рой на Земле.

Знает город, и каждая улица знает,

Как тоскливо в рою одинокой пчеле.

Но в далёком районе и в доме далёком,

Струйкой света в предутреннем пасмурном сне,

Заплескается вновь среди тысячи окон

Электрический мёд в одиноком окне.

Остановился поезд

На верхней полке шесть часов покоя.

Проснёшься — и приехал, план простой.

Проснись, проснись! Остановился поезд

В глухой ночи, на станции пустой.

И, к гулкому движению привыкший,

Вываливаясь из объятий сна,

Где шорохи и стук колёс на стыках,

Ты слышишь — воцарилась тишина.

Не хныкают разбуженные дети,

За окнами ворона не орёт,

Как будто ничего на целом свете,

Лишь светлое пятно под фонарём.

Живи сейчас, живи в бессонном миге.

Здесь рой секунд как россыпи семян,

Пока молчат вагонные вериги,

Не клацают, не ноют, не гремят.

Ход времени тебя не беспокоит.

Нет ни часов, ни месяцев, ни лет,

Когда застыл на полустанке поезд,

В предутренней осенней полумгле.

Купе пустого уголок укромный.

Темно и тихо. Выходи скорей.

…И ничего на целом свете, кроме

Горящих на перроне фонарей.

Скворушка

Мой скворушка, молчи, нахохленная птица.

Не высвистишь ту боль, те сумерки внутри.

Кури до тошноты, раз всё равно не спится,

И, пялясь в темноту, лови дорожный ритм.

Привычный этот ритм — не румба и не самба,

Отстукивает нам своё «та-да, та-да»,

И дышит табаком заиндевелый тамбур,

Хоть кто-то запретил куренье в поездах.

Плафон едва горит, как будто в целом мире

Лишь нефть да чернозём, и не видать ни зги.

Бессонница в пути всё лучше, чем в квартире

Ночами сторожить на лестнице шаги.

Никто не провожал, не «сели на дорожку»,

Был пошло горек смех, ещë пошлей — тоска.

Но кровь ещё тепла, но иней на окошке

Подтаивает от горячего виска.

Пока нигде не ждут (особенно, с повинной),

Лети куда-нибудь. Куда — не всë ль равно?

В ночной кромешной мгле, в дорожной паутине

Сигналит семафор: не всё предрешено.

На стрелках выдают бессонные колёса

То раггу, то фокстрот, то разудалый твист.

А снежная труха метётся вдоль откосов.

И что там впереди — не знает машинист.

Полуночная молитва

Смерти нет

Всё чаще бьётся, пробуждаясь, сердце,

С медлительным умом вступает в спор.

Брели по жизни от рожденья к смерти,

Пока не вырос впереди Фавор.

Вне времени, безместными местами

Взбирались на его покатый склон.

И Сын живаго Бога шёл пред нами,

И наяву преобразился Он.

Под ноги постелив сухие травы,

Молились, не смыкая сонных глаз.

Сама любовь явилась нам во славе.

На склон горы, на яблони, на нас

Фаворский свет, живительно текущий,

Пролил елей янтарною струёй.

«Как хорошо нам здесь! Поставим кущи

Тебе и Моисею с Илиёй?»

В зените дня невидимая птица

Звенит, как тонкий предрассветный сон.

Любви живой пришедших причаститься

Мы видели Пророков и Закон.