Бесплатный фрагмент - Полигон сатаны

ПОЛИГОН САТАНЫ / повесть

Глава 1. …«Кто виноват и что делать?!»

Егор вздувшимися от брезгливости губами буквально оттолкнул стакан ото рта, будто и не его рука к нему подносила, оставив в нём два или три глотка водки — и пойло, говно, и хмель бражный. Отяжелел, лень сковала, а «Кто виноват и что делать?!», этот извечный русский вопрос в его голове, украинца из Донбасса, точно осколок от орудийного снаряда не то чтобы влетел и застрял в ней — у виска жужжит и зудит наглой, дерзкой осой. Оттого, может, не продохнуть и не выдохнуть из себя тревогу. И так — с лета 2014 года. А осколки, настоящие, с серебристо-острыми краями, причём от всяких снарядов, с того самого времени засыпали двор. И не пройти теперь по нему босиком, а лето за окном дозревает!

Не сегодня, так завтра, а возможно, что и сейчас, прилетит смерть от «укров» или «сепаров» — Егор посмотрел на свои босые ноги, потом в окно и выдохнул из себя досаду: половину посёлка как корова языком слизала! А был бы посёлок на возвышенности — не в низине, в берегах Донца, тогда… «Ничегошеньки не осталось бы!» — подытожил он в голос. Сравняли бы с землёй!

Только беда, и более чем, в другом: первая часть вопроса мозги даже не напрягла: кто — это не что виновато! Зато вторая!..

Жив покамест — и за это спасибо. …Богу? В Бога Егор не верил, хотя и прожито без малого полвека, и самое время, как говорят, начинать думать о душе. Да только что это даст сейчас: когда война, или как там, …долдонят, «АТО», поимела всех и сразу. И тех, кто за Россию глотки рвёт с утра и до ночи, и кто за Украину, «незалежну-суверенну» тоже — рвёт на груди вышиванку. Но, наверняка, вышитую во времена Украинской социалистической республики.

— Научились, бляха, у большевистской матросни, из кинофильмов, гробить казённое имущество, — забурчал Егор, — а было так на самом деле или?.. Мужество такое?! Решимость умереть за идеалы?! Вот ответь: было так или не было?!

Он отвернулся от окна, оставаясь сидеть у стола, будто в доме был не один, потому и спросил в пустоту. Тут же подумал: «Худо: заговариваться стал!».

В задумчивости закурил и вспомнил, что у кого-то прочитал — спасибо сынуле, хотя вымахал уже дядькой, за ноутбук, что прислал из Киева, — «мировоззренческая шизофрения». И верно ведь сказано! Только сумасшедший, да какой там — стая дураков на всю голову подбили народ на майданный бунт, а затем, бараны, раскудахтались о вхождении в «євроспільноту» и о «намірах» вступить в НАТО. И когда?! …Солидных денег для такого кудахтанья на весь мир — денег нет! Армии, и не просто вооружённой, а обученной в реальных боевых условиях — такой армии тоже нет! Народ не спросили, а хочет ли он за очередное «светлое и счастливое» себя и дитя своё отправить на войну и на одного только бога уповать? Во спасение, как говорится, души и тела! Не спросили. Ну, и отгребли от россиян по полной. А мозги, государственные, для чего? Не знали, что путинская Россия — милитаристская держава? Что до этого Молдова за такое же кудахтанье на голых яйцах поплатилась территорией Приднестровья, а Грузия — Абхазией и Осетией. …Бараны!

— Они бараны! — снова как бы не с самим собой заговорил Егор. — …Куля, Пастор, Фабрикант! Что, — не бараны?! Бараны! Хотя, — рука Егора ухватила стакан и зло поднесла к губам, — …постой, постой! — резко выдохнув, глотнул дрянной водки. — Это ведь они предатели. И преступники! Государственные! Они-они! Потому что не могли не знать, что россияне до этого откатали танками да отбомбили «Градами» практику гибридных завоеваний территорий непослушных им стран, и как раз — на своих соседях. …Когда-то их всё равно будут судить! И — в Чернобыль, на пожизненное. А к ним туда и «свинопаса», да ещё и его же вилами ему — в задницу, и Олежку, этого, что в боках подобрел как баба, а на лицо — морда бульдожья, и заодно всех скачущих… Вместе пусть и расстраивают зону отчуждения на европейский лад!

В запальчивости подумав о таком, Егор как бы и остыл. Но вообразил себе картину-территорию 29-го участника Европейского союза, а там — яблоку негде упасть, и Пизанская башня из тел, под небо. Получалось, что половина населения Украины. Это и смутило.

— Да! — уже сам себе утвердительно заявил он, — на чумных поведёшься, сам сдуреешь от того, что они натворят. …Уже натворили! — себя же поправил, потягиваясь сонно.

Но резво встал со стула, двинул плечами вперёд-назад и направился к двери, на выход из дома. У неё, кривясь, и обулся — нельзя во двор не обувшись.

Лето и впрямь дозревало: желтобоких груш насыпало во дворе чуть ли не гору и они бурно гнили, указывая этим на высокую влажность воздуха. Вишня на прогнувшихся ветках стала бордовой — совсем спелая. У калитки без самой калитки зарумянилась на солнце смородина. Красавица! В пустоту, раскоряченную двумя сухими столбиками, но ещё крепкими посеревшей древесиной, Егор и шагнул.

Дерьмовая водка не уложила в постель, как хотелось, чтобы заснуть и хоть какое-то время не думать, как жить-то дальше между двух огней и как бы в ничейной зоне, что ещё хуже. Наоборот: наговорился сам с собой об этом же, только стало хуже.

Пошёл улицей, вздыхая печальницей, от которой остались кое-где лишь малюсенькие островки асфальта; бордюры давно выкопали домовитые и растащили по своим дворам ещё при коммунистах. Ночью конечно, как классические воры. Зато сейчас, при демократии, воруют и грабят уже с рассвета!

Улица «Ручейная» зигзагами будто отвлекала, что вот, оказывается, почему её так назвали. Да и сам посёлок — тоже, Ручейным. Но и не совсем поэтому. Дома не жались к берегу, не разбегались вдоль него, а точно притоком реки Донец выстроились от пологого берега рядами по десять дворов. И так издавна рабочий посёлок, год от года удлиняющимся квадратом, как бы пополз в гору. А от берёзовой рощи, что вверху, похож был на притоку, когда разжигали в домах печи. Ну похож: сизый туман над водой — это, если смотреть сверху и воображать.

Сюда, давно-давно, после срочной службы приехал по комсомольской путёвке сержант-артиллерист Костя Иванив, но не один. С женой приехал, русоволосой Настей, родом из Полтавы, где Костя отслужил срочную и где в свой первый и снова гражданский день на ней женился. Строил дома в шахтёрском городке Кучино, а в его пригороде, где снимал комнату в частном доме, через пару лет выстроил и себе дом, для семьи. В этом каменном доме посреди сада, с «вечным» флюгером в виде горланящего на всю округу петуха из нержавейки, Егор, …Егорка Иванив, и родился. Так семья стала настоящей семьёй: дом, сад, сын! Вот только недолгим это счастье оказалось — разбились насмерть родители на зелёном-зелёном ВАЗ 2101, когда ему было пятнадцать лет. Приехали бабушки и дедушки, по отцу — из Ровно, по маме — из Полтавы, и сразу же переругались: тело отца увезли туда, где он и родился, чтобы похоронить, заодно забрав с собой и Егорку; Настю, жену и маму, похоронили на поселковом и небольшом на то время кладбище в центре берёзовой рощи. Этим ей повезло, если понимать место захоронения как последний земной уют усопшего, к тому же преждевременно, потому что переломанное чуть ли не пополам тело мамы Егора было последним погребённым посреди белесой красоты. Как-то сразу после этого утвердили и новое кладбище и место под него.

Егор подымался вверх улицей и без желания, бегло, посматривал по сторонам. Какие-то дома уцелели и блестели лишь остатками стёкол в оконных рамах. Но в основном — развалины, прошедшими дождями мытые-мытые, да тщетно. Где-то кирпичи развалившихся стен, а где и бутовый камень — опалены до фосфорной желтизны; смог от пожаров — деревянное в домах горело адским пламенем и тлело ещё неделю — покрыл гарью всё, что не сгорело, как зловещей тенью. Из прежних хозяев никто и представить себе не мог, что на их долю, а особенно их детей, выпадет такое: не случайно оказаться на линии огня своих же по крови…

Продолжая идти и пылить непослушными ногами, Егору хотелось об этом не помнить. Да как забыть!

…«Укры» на трёх БМП, перед этим переправившись через реку со стороны села Первомайское, которое ранее отбили у «сепаров», зашли в Ручейный и погнали рыжую пыль впереди и позади себя. Катили центральной улицей и рёвом двигателей и лязгом гусениц будили поселковый люд. Кто уже не спал, а солнце уже и пожелтеть успело, настороженными посматривали из окон. (После боя ранней весной за мост через реку, поблизости от посёлка, но сам мост виден был лишь от берега из-за круто холмистой местности окрест, мало теперь кого интересовали эти боевые машины пехоты. И чьи они — было без разницы. Тогда же и насмотрелись на военную технику воюющих сторон, а теперь всем, от мала до велика, хотелось, чтобы — на всю оставшуюся жизнь!)

В середине улицы, до этого прятавшая «укров» своей ухабистой извилистостью, они столкнулись, лоб в лоб, с танковым взводом ополчения ДНР, на российских «Т-64». Не прошло и минуты, как танкисты перестроились в боевую шеренгу, в момент развалив ограды и всё, что попалось им на пути такого манёвра, но оставшийся в центре танк с первого же выстрела сжёг украинскую боевую машину пехоты. Солдаты на броне буквально посыпались с неё трупной трухой. Прочий десант «укров», солдат пятнадцать, попрятались во дворах и затаились. Наводчики второго и третьего в колоне БМП после того, как тоже развалили заборы и получили обзор для стрельбы, открыли ответный и шквальный огонь. Всё — стрекот автоматов, автоматической пушки со спаренным пулемётом и почти что одновременно шипящие и урчащие механическим зверем выстрелы прямой наводкой трёх танков, а также крики ужаса, боли и отчаяния со всех сторон — взорвали округу громом и молнией от самой настоящей реалистической войны, а эхо его разнесло. Одни стреляли и умирали, другие, поселковые, с очумелыми глазами и вмиг почерневшими лицами, бежали, не зная куда, но понимая, что спасаются от случайной смерти.

Егор остановился — всё та же боль под сердцем согнула его, но вместо темноты в глазах он увидел глаза своих друзей, соседей, знакомых с одним выражением: милости и защиты. Это, когда они, спасаясь, бежали! Хотелось побыстрее уйти как можно подальше от этого изувеченного судьбами солдат и просто граждан места, да ноги бессилием, как ни странно, вросли в глинозём. А закрыть глаза — страшно, ведь можно их больше и не открыть. Потому что незабываемые трагические переживания способны разорвать сердце пополам. Да и ненадёжным оно стало с той самой поры, когда…

…Танкисты били прямой наводкой, а два БМП отстреливались, каким-то, не иначе божьим, чудом уворачиваясь от бронебойных и кумулятивных снарядов. Правда, недолго — минут пять-семь шёл бой. А за это время повсюду заполыхало, а стёкла в окнах домов беспрерывно ойкали звуком, пробиваемые пулями насквозь, и будто тщедушно вскрикивали, падая на землю.

«Украм» судьба уготовила не героическую смерть. Мученическую! Пять или шесть заскочили в открытую для них дверь ближайшего от них дома, да вместе с одиноким, к счастью, и доживавшим свой век молчуном Константином Семёновичем Кожным испустили дух под стеной, в которую тут же влетел танковый снаряд. Остальные, до десятка — так, на вскидку Егора, под огненным шквалом самой смерти безумно расхрабрившимся и оттого наблюдавшим за происходящим, — наводчики танков расстреляли из пулемётов, когда они стали убегать. Да и что их автоматы против брони!

Когда «сепары» укатили, откуда прибыли да ещё и «по походному», с открытыми люками, Егор первым и стал собирать вокруг себя ошарашенный люд, и всё же добился того, чтобы ему доверились и пошли за ним. Повёл их в берёзовую рощу. А через час, где-то так, Ручейный уже утюжили снаряды с украинской стороны, и Егору не целовали руки только дети.

Вынужденно пришлось пережить ещё раз и это. …Лупили — и не скажешь ведь по другому — из миномётов, минут десять-пятнадцать, но последствия от стрельбы «по ворогам», рано или поздно «потянут» на пожизненный срок, или расстрел за преступление против собственного народа. «Скоро, скоро назовут тех, кому такое присудят!» — не убеждал себя Егор, а искренне верил в это.

Наконец ноги проворнее повели его дальше и подняли выше, будто им надо было, чтобы он вспомнил день своего полного отказа от иллюзий, что АТО — это нужно и правильно, чтобы терроризму на Украине не быть. Вот только, кто террорист после того, что освободители, как одни, в БМП и на броне, так и другие, в российских танках «Т-64», сотворили с Ручейным?! На этот вопрос он себе ответил уже давно: они находятся по обе стороны разграничения.

Егор хмурился и топал только что не стариком в лице всё выше и выше. А чем труднее подъём, разве легче спуск наклоном? Умозаключение словно ударило под дых: Украина, родная и впрямь соловьиная, катится в национальный позор! И как бы не называли московского царя-батюшку, как бы не верещали и не трубили, что вот-вот Российская Федерация обернётся в избушку Бабы Яги, а Украина станет иглой из яйца смерти Кощея Бессмертного, то есть царя-батюшки, он уже переиграл всех. И разубедить в этом Егора могло лишь чудо: что гражданская война, что бы кто не говорил, ему только приснилась. И весьма важно для такого сна, чтобы в реальности 2015 года российские войска не зашли на территорию Украины и не закрепились в фактически оккупированном Донбассе под видом гуманитарной помощи. «Какое НАТО теперь, олухи столичные!» — так и рвалось возмущённым криком из Егора, да по с недавно появившейся привычке, разговаривать с собой и в присутствии самого себя, он простонал логически мыслящим умом:

— Ведь можно было, и нужно ведь было, банально сменять украинское атомное оружие на безоговорочное вступление в ЕС и НАТО.

Он только подумал, а его традиционное «Бараны!» уже разлеталось громким-громким отчаянием на сухом и жарком ветру.

…Коровка подставилась — бычок и взлез! Ещё и на рога насадил трафарет с вполне читаемым текстом, непонятным только упрямым до врождённой тупости: «Что? …Ну теперь-то вы уж точно знаете, какие-такие морально-нравственные принципы освободительной войны по-украински, по-европейски и по-американски!». А кто фанатик подчинения инакомыслия прикладом или кастетом, такой слепой — ему кровь нужна. Пролилась и льётся! Да, теперь знаем.

Видели и слышали, как летуны украинских ВВС в 2014-ом бомбили Кучино — дома, ладно, отстроить можно, а люди!.. Знаем: видели и слышали, как российские «Грады» из под жилых многоэтажных домов отстрелялись, неизвестно по ком и уехали, а в ответ, правда, спустя только сутки, но прилетело от «укров». Вспахали школьную спортивную площадку и «залетело» на восьмой этаж девятиэтажного дома. …Земля им пухом, четверым: мальчонке, девчонке и их мамке с папкой; мужчину так и похоронили без одной ноги — не нашли! И что это такое?! Определение «этому» Егор знал, но сплюнул «это» в траву, чтоб даже не себе под ноги. А в глазах — «укры», заживо сгоревшие в боевых машинах пехоты и расстрелянные из пулемёта танкистами «сепаров», на этой же и будто-то от их крови красно-бурой дороге.

Война и смерти озлобляют — это, да, но не избавляют от человеколюбия всё равно! Потому и убитых «укров» похоронили всё же по-людски: без крика славы, без клятвенных слёз и угроз. Только сделали это не вернувшиеся за ними, пусть и за мёртвыми, их военачальники. Они отсалютовали в их честь …минами по врагу, которого и след простыл, а мины эти, все до единой, упали на посёлок. И есть теперь в Ручейном первая безымянная могила. Рыжий холмик — глинозём повсюду, нет другой земли. А горе материнское, отцовское, детей, друзей наконец?!.. Оттого и горе созвучно с «горой»!

Егор подходил к берёзовой роще, тихой и пугливой, словно вымершей птицами и запахами трав, и понимал, что расстроен ещё и тем, что идёт к маме, на сыновний поклон, а в голове… Да только как забыть такое? Чем ублажить душу, чтобы она замолчала и не изводила, не мучила тем, что мир чудовищ — это не выдумка. Это земная реальность, и чудовище просыпается в человеке тогда, когда он становиться самовлюблённым и самонадеянным кретином. И у сытости — один и на все времена недостаток: можно теперь и не работать. Пошалить хочется. А шалость с автоматом наперевес — это же как круто!

Таким же тихим и пугливым остался у него за спиной посёлок — то, что от него осталось. Выехали из него практически все. За несколько дней. Остались лишь четверо, одинокие и тяжёлые не на подъём, а верные своему убеждению, что родиной или живут, умирая на ней, или её и не было в принципе — так: временное место проживания.

Берёзы вымахали под небо, потому и не толкались, мешая идти, как бывало ещё тонкими они гнулись во все стороны. А то и ноги подбивали — Егор скупо, но улыбнулся, впервые с утра. Может, и за год. Глядя лишь в промежутки неба и касаясь, нежно и бережно, то гладеньких, то шероховатых стволов, он продвигался вглубь, кончиками пальцев как бы приветствуя и здороваясь с «повзрослевшими» бело-зелёными красавицами.

На могилку мамы он вскоре и вышел, не успокоившийся до конца и лишь с печальным смирением на конопатом загорелом лице. Обошёл надгробье, поцеловал задрожавшими губами высеченное на памятнике из серой гранитной крошки её фото, не совсем схожее в линии губ, которые его очень, очень давно целовали, а он ещё не знал, что мамины губы не мокрые, а самые верные и преданные. Пригладив голубенькие цветы, проросшие сами по себе, присел на траву и смотрел в глаза, родные, но не лучистые, какими ему запомнились, покуда разминал сигарету. Вздохнул отчаянно, закурил на вдохе — тяжко! Без мамы сам вырос, собственного сына можно сказать, что нагулял в молодости и он то же — вырос без мамки. А до войны уехал. И хорошо, что так.

«Один!» — грустило сердце Егора, а душа тосковало по Сашке, кому верой с любовью он в своей личной жизни отслужил как Родине. А до его рождения гонял полигоном на стальном коне в городе Остёр Черниговской области, в танковом учебном центре, и даже когда-то где-то прочитал, что от центра, прежнего и советского ещё, остался лишь один дорожный знак. Хотя читал и другое: «учебка» в Остре сохранилась и действует поныне. Если даже и так и эдак на самом деле, ничего это не меняло не для него, не в нём самом, старшине Егоре Иванив, инструкторе по вождению танков «Т-62» и «Т-64» и ведения орудийного огня. Дед Сашки, Константин Иванив, отслужив, увёз с Полтавы жену, а Егор, получив погоны прапорщика и запись в военном билете «Мастер-специалист!..», подал в отставку и без раздумий вернулся в отчий дом, к тому же с уже с готовым внуком. «На Донбасс!», как принято здесь говорить.

— Тяжело было, мама, — заговорил он от давнего желания выговориться, — Сашенька совсем малой, то — смеси…, то — пелёнки-распашонки. Ничего. Справился. Только страх мучил, очень. Когда спускался в забой. Переживал, что сиротой может остаться в любой момент. А мамка его наркоманкой была. Только я этого не знал поначалу. Никто не знал. Хотя служили с ней в одном полку. Лейтенант она. При штабе была. Умерла. Тосковал по ней долго. Безвольная. Такой родилась. И хорошей тоже. Тогда я и на сверхсрочную согласился. С ней побыть… А через два года написал рапорт об увольнении.

Уехал с сыном. Из Остра. Отцовы, баба с дедом, звали к себе, опять на Ровенщину. Оттуда я призывался в армию. Родня, спасибо им, помогли жить и вырасти без вас. Успокоили, обласкали. А когда написал им, что решил вернуться в Донбасс, работал уже. Рубил уголь на шахте «Митяевская-Дальная». Это в городе, а ближе — твоя школа, в которой ты преподавала. А я пятнадцать лет на молотке отработал. Не жалею. Главное, что сына вырастил. За мамку ему был, Галиной её звали, …и за тебя, мамуля-бабуля. Сейчас Саша — Александр Егорович! в Киеве живёт. Автомобильный салон у него. Бизнесмен! Молодец! Всего добился сам.

А то что с посёлком сотворили эти… — Егор чуть было не выругался — …и эти, и те, …да ну их, мам, всех к лешему! А Сталину вашему не надо было Галичину к советской Украине присоединять. Бандеровцев только и того, что выкурили из их схронов. …Разбежались, попрятались, затаились. Они себе подобных родили и воспитали их патриотами! Так они думают, что патриоты. А мир-то уже другой. Но Галичина, оказывается, живее всех живых! Хотя их последних воинов, с УПА, сажали, убивали и гнали как прокажённых — ты бы видела мама сколько их сейчас! И что не до смешного доходит, так, …а они ведь ничем не отличаются от ленинских-сталинских большевиков: набить морду, искалечить, а то и — повесить! И чем они лучше от тех, с кем сражались? Захватчики народов! Вот они — кто, и те, и эти!

Пуля убивает, а ум не должен быть пулей! …Столько лет прошло! Киев под ними. Президенты и правительства — их ставленники. В террористы нас, работяг от судьбы, записали без суда и следствия и зачислили в расходный штат… А что сами с — украинским! — Донбассом уже сделали? Ещё и Россия, вроде бы и заступилась за русскоязычных украинцев, но мы ей нужны всего лишь как буферная зона от НАТО. Заступились и — ушли бы к себе. Что тут непонятного: украинизируете кого хотите, но не русских. Ты ведь знаешь — в Кучино по переписи на девяностый год жили 52% русских, 46% украинцев, а остальные 2% — представители других национальностей. И не посмели бы украинские власти больше творить такое… Уже бы и мировая общественность не позволила!

Дым ещё одной закуренной сигареты резанул Егору по глазам, он болезненно зажмурился, но под сердцем по-прежнему болело гораздо и гораздо сильнее.

— …Свои своих же убивают, мама! А знаешь, как гражданскую войну назвали? Антитеррористическая операция!

Егор не смог не сплюнуть в очередной раз, точно произнёс что-то гадкое и омерзительное.

— И страшно так жить, в обществе убийц в военной форме и в мире убийц в костюмах от Brioni или Armani — это фирмы такие, солидные, по пошиву одежды, и в то же время позорно. России за Крым — уже не украинский, мама, — даже войну не объявили?! Но и вероломными руководство россиян не назовёшь. С 2005 года предупреждали, что если Украина возьмёт да и рванёт в ЕС и под НАТО, худо нам будет. Рванули — отобрали у нас полуостров. Затем Донбасс разорвали на две части, а виноваты в этом, оказывается, мы: кто здесь жил и остался жить. Убиты десять тысяч или уже больше украинских мужчин и парней, искалечили, и женщин тоже. …Я не виноватых ищу, мама. Я понять хочу: что мне делать?! Мне, мужчине, «Захиснику Вітчизни!». Во мне же ровенская и полтавская кровь! Тоже идти убивать? Кого?! И «сепары», и «укры» спасать меня пришли. А я их об этом не просил! И получается, выходит на то, что мне нужно от них самих спасаться. Одни привели россиян с оружием, другие зазвали европейцев и американцев, и тоже с оружием. Такая вот независимость сейчас, у ДНР/ЛНР и Украины.

Блик солнца ярче высветил лицо на памятнике и глаза будто бы округлились. Егору захотелось в это поверить.

— А я уже и не удивляюсь, мама. Козлиные войска зашли в нашу с тобой страну. Знаешь, почему козлиные? Любая армия — это лбы, рога, копыта и даже…, не стану это обозначать, а ум, если он есть — у военачальников…

Договаривать Егор не стал — мама посёлок всё равно не увидит!

Он поднялся с травы и подошёл с влажными глазами к памятнику. Склонился — поцеловал не совсем похожий портрет Надежды Иванив, не прожившую даже свою молодость, но всем и всегда теперь улыбающуюся, навеки! Отошёл на шаг, задержался у могилы, закуривая в третий раз — ушёл под сень берёз, но не в ту строну, откуда пришёл.

Глава 2. …Дуэль

Выйдя к грунтовой дороге, скачущей по ложбинам и пригоркам, Егор остановился. Эта дорога была единственная, подводившая к посёлку от моста через Донец. И дорога и тропа, местами узкая, местами широкая, мягкая, пыльная и очень вязкая в дождь. А после него любому транспорту появляться на ней было опрометчиво и не безопасно. На ней и разбились родители Егора. Уклон к реке, отсвечивавшей серебром, и не больно-то крутой, да постоянный отчего-то. Точно сама земная твердь не хотела, чтобы эта грунтовку вообще когда-то протоптали. Поэтому ни «сепары», ни «укры» её не заминировали. Ещё и потому, что кругом, куда ни глянь — глубокие овраги, исполосовавшие склон, а равнины вроде и нет совсем. Так: лоскутки трав.

Егор зашагал стороной от рощи, уходя от посёлка. День был солнечный, нужен был дождь, чтобы сбить жару, но не сейчас и не сегодня. Путь ему предстоял не долгий, да непростой. Шёл он к мосту и к асфальтированной дороге, протянувшейся и через село Первомайское, где закрепились «укры», и далее — за село, и через город Кучино, а там находились «сепары», и тоже — далее, далее…

В боевом, и только насмерть, в 2014-ом году, осенью, на участке шоссе, что отделял друг от друга «ворогів», моторизированная бригада «укров» под знамёнами «Правого сектора» (запрещённая в РФ организация — авт.) атаковала ополченцев ДНР. «Сепары» приняли бой. Основным направлением атаки, равно как и её целью, стала эта асфальтная дорога, соединяющая ни одним километром шахтёрский город и Первомайское. (Село отстроилось в конце 70-ых и, в том числе, руками Константина Иванив, отца Егора; оно расстроилось и развилось до — по советским меркам — «зажиточного» в 90-ые, а численностью населения в разы превышало «ручейников». Мост — транспортная артерия в основном, но поселковые мужики, чтобы зря не бить ноги и сэкономить время, основали свой «ручейный» путь: на лодках через реку, и — прямиком в «Первомайку». У семьи Иванив была тоже своя лодка, деревянная и по-хозяйски просмоленная, а на обеденном столе обычно — «колхозные» продукты.) Стрелки ДНР, ещё одетые не по форме, а кто в чём, залегли у обочин дороги под толстенными тополями, украинские «добробаты» — тоже и так же.

Расстояние в полторы сотни шагов то сжималось до почти что осязаемых мата, оскорблений и проклятий, то стремительно вытягивалось в оба конца от воя раненных, кого уносили. Автоматы трещали, не переставая, свист пуль и резонирующий дребезг от рикошетов был такой, что от страха и отваги многих рвало. Стрелки из местных жителей рельефные особенности вдоль дороги знали всё же лучше, а «добробаты» залегли в тех местах, покинуть которые грозило им или ранением, или смертью в этих незнакомых для них краях. Отстреливаясь короткими очередями, они возбуждали себя военно-патриотическими песнями националистического пошиба и этим выказывали «сепарам» помимо дерзости и свою воинскую отвагу. «Сепары» песни не пели — свистели и крыли своих противником матом, и таким, что будь поблизости «гай» — загудел бы, а соловьи улетели бы навсегда.

Статус-кво позиций — непонятно: кто теперь атакует, и атакует ли, — сохранилось лишь в относительном затишье пальбы с обеих сторон. С моста стрелявший всё это время БТР тоже мало чего добился и, неожиданно съехав с моста, бронетранспортёр спрятал себя за тополями. В этот момент у «сепаров» будто патроны закончились — на мосту появился первый танк, с тем же красно-чёрным знаменем «Правого сектора» (запрещённая в РФ организация — авт.) над башней. Пушка находилась в «походном» положении, задранной к небу, и «сепары» решили, что их будут давить гусеницами. «Гранаты!», «У кого гранаты, братва?!», «Давай сюда!»» — крики из-за тополей завопили о спасении, но вместе с тем и о готовности умереть. К тому же никто из дюжины кучинской «братвы», кто забежал вперёд других и к танкам были совсем уж близко, не побежали.

Второй танк, и тоже марки «Т-62», последовал за первым, разбрасывая по сторонам клубы голубоватого дыма и разбрызгивая по асфальту жёлто-коричневые пары отработанной солярки. Но, прогремев траками стальных гусениц, оба, точно по команде, остановились. Обе пушки «упали» на уровень прямой наводки и выстрела. Раз, другой, третий громко и страшно механики гаркнули движками, развернулись, соскребая сорокатонной тяжестью асфальт до бела, и вдруг сорвались с места в сторону поля, прозрачного, пустого и чёрного. А от Ручейного, с его стороны, этим же полем на них катили два танка ополченцев ДНР…

(Егор не видел самого сражения, но эти два российских танка хорошо запомнил, когда они, непонятно откуда взявшись, промчались грунтовкой, по которой он сейчас шёл, по надписям на башнях: «На Киев!» и «На колени, фашистское падло!». А по рёву двигателей и раскатам от отгремевших позже выстрелов смоделировал для себя ход боя и его последствия.) …Один из экипажей «укров», долго не думая, открыл стрельбу первым. И почему-то осколочно-фугасным снарядом. Скорее всего, что фугас уже был заряжен до этого, или же командиру танка захотелось «поиграть»: сначала «сепарам» перебить одну из гусеничных лент ходовой части, а затем бронебойным, попав в башню, «отбить башку», и только следующим, кумулятивным, сжечь весь экипаж. Но пролёт снаряда был долгим, а разрыв раскатистым хлопком, как подрыв с земли. Влетев в неё, он и взорвался, раскидав взрывной волной сырую осеннюю землю с убийственными осколками вперемешку. Как тут бешено, но коротко просвистел ответный выстрел — лязг, отчётливо железный, и «пижонистый» танк «укров» повело в сторону уцелевшей и по-прежнему пашущей поле гусеницы. Механик остервенело дёрнул на себя рычаги, редуктор задребезжал отчаянно дробно, из трансмиссии повалил смрадный пар. Гладкоствольная пушка растерянно заметалась из стороны в сторону и «дымовая туча», в секунды поглотившая сорокатонную махину, выдала решение командира: спрятать себя и, возможно, так уцелеть.

В это же время горел в клубах синюшного дыма танк ополченцев. Наводчик «укров» второго танка поджёг его со второго выстрела. Первым, бронебойным, он сшиб с башни пулемёт, а кумулятивным стрелял уже наверняка.

Оставаясь в позиции дуэлянтов оба танка, «укров» и «сепаров», злобно гаркали друг на друга двигателями от совершаемых манёвров «Не поймаешь!», оставаясь на удобной для этого дистанции. Оба командира понимали, что сблизиться на расстояние выстрела прямой наводкой, в 500—600 метров, станет местом для экипажей на вроде пересыльного пункта на небеса. Танки и гарцевали по пахоте поэтому, как бы туда и не торопясь.

…Стреляли в друг друга по очереди, соглашаясь с тем, что ранее их лишь прошипевшие и опалившие воздух выстрелы нашептали танкистам и моральные правила этой дуэли: их восьмеро, злых на жизнь, но умирать на непокорённом — пусть даже только — поле, «вибачте» -извините, этого — дудки! А ещё оттого, кто с этого забытого богом поля укатит, ликуя торжественным звоном гусениц, зависит и исход поединка у моста. И своё слово, здесь и сейчас, должны были сказать наводчики орудий.

«Укр» бронебойным подкалиберным попал в лобовую броню, и это было его второе попадание в сходящиеся клином бронеплиты. Но российские сто миллиметров толщины танкового «лба» приняли на себя, ойкнув, остроконечную часть снаряда и наконечник с вольфрамовым стержнем, лишь скользнув по броне, тоже издал звук, будто о себе что-то горькое, но вполне уместное брякнул. Механик-«сепар» тут же сорвал своего стального коня с места и, с аллюра перейдя в галоп, резко остановился, замер на несколько секунд — выстрел: отрывающийся от жерла ствола пушки шар огня, и …не роковой для танка «укров». Но снаряд срезал, будто дьявольской косой, левый подкрылок и всё-всё металлическое и нет, что чередой было вмонтировано и закреплено на той стороне и защищало от бокового попадания.

Двигатели ревели всё громче и отважней. Азарт «дуэлянтов» будто детонацией от выстрелов и взрывной волной передался стрелкам активным шевелением их у дороги. Они, так и не решившие до этого времени, кому из них жить дальше, а кого сегодня закопают, участили и усилили свои автоматные очереди. Между тем стрельба прямой наводкой сама себя выпрашивала у танкистов и расстояние между ними не стремительно, однако неминуемо сокращалось. Это был тот самый случай, когда коса попала на камень и наоборот.

Догорал танк «сепаров», не отдав ни матерям, ни детям, ни жёнам — никому и никогда уже не отдаст, их любимого и родного им человечка, ни одного из четверых. Ударные волны разметали во все стороны «дымовую тучу» и подбитый танк «укров» всеми тремя открытыми люками как бы орал в небо: «Мы спасены!..». А два экипажа, живых человечков божьих, тоже любимых, родных и дорогих, спасала, защищая закалённой сталью, броня, вот только от них самих зависело — умереть им сейчас за что-то, или продолжать жить кем-то до, возможно, глубокой-глубокой старости.

Оба танка стали медленно и как бы лицом к лицу отползать друг от друга. «Сепар» развернулся первым, подставив тем самым свой грязнющий бок под удар, но «укр» не выстрелил — дуэль есть дуэль и она состоялась! Оба танка укатили на исходные позиции начала атаки, стрельба у дороги тут же и стихла. Разошлись вроде как миром. Но только в этот раз!

Стрелки сделали то же самое, в два этапа: сначала показались из-за ошкуренных ближе к земле стволов тополей, а убедившись, что на сегодняшний день пули в этом месте своё уже просвистели, тем не менее короткими перебежками заодно и разыскали своих раненых и убитых.

Раненных «укров» было больше — это стало очевидно, когда побратимы поставили таких хоть как-то да на ноги, чтобы отойти на территорию, с которой атаковали, а убитых оказалось больше у «сепаров». Живые, и с обеих сторон, явно поостыли от ожесточённой ярости, потому напряжённое, но красноречивое молчание и мученические стоны — вот это и шаркало теперь дорогой, уводившей врагов в обоих направлениях. Одних — по прямой, в Кучино, других — вверх, к мосту, по бетонным плитам которого, лязгая забитыми пахотой гусеницами, возвращался «домой», в пригородное село Первомайское, повоевавший Т-62. Но уже без знамени «Правого сектора» (запрещённая в РФ организация — авт.) на здорово подолбаной башне. А где оно теперь символизировало украинский «визвольний рух», в каком состоянии пребывало сейчас, это знало лишь поле брани.

…«Поле для баранов!» — захрипело в груди Егора ощущение уже не подвластного ему, холодного осуждения всего-всего, что к нему прикасалось, даже горячим и мягким. Взгляд увяз в когда-то пахотной земле — ах, какая же богатая страна: здесь чернозём, редчайший, а откуда пришёл — глина и суглинок, да только в ушах по-прежнему стрекотали и гремели выстрелы и боя у моста, и настоящей трагедии в изгибах улицы Ручейная, и великовозрастной дурости командиров «укров», превратившая его родной рабочий посёлок в руины.

Оплавленный и оттого светло-коричневый танк «сепаров», сожжённый три года тому назад, своими закрытыми люками мучил его, христианина, тем, что в этой бронированной душе коллективного сумасшествия украинцев, с обеих сторон, покоятся ещё до сих пор если не тела, то прах четырёх земных людей, соотечественников. Потому что мёртвые воины на небесах — это стражи у ворот Ада и Рая. Читал об этом. И тут же вспомнил: «мировоззренческая шизофрения». «Наверное» — примчалось следом, — «…в статье того, кто дал своё определение массовому безумию украинцев». И там же: «Война, если отдельно даже, и безумие, если тоже в качестве состояния от не осознаваемого побуждения, что …это же война (!) и что..это же сходить с ума (!), приведут мозги в порядок нескоро!».

Припомнив, что как-то прочитал и запомнил, Егор вроде и ответил сам себе, почему до сих пор «сепары» не договорились с «украми» о захоронении танкистов. Удержала за плечи и не лишняя по переживаемым временам осторожность — пройти к танку и открыть командирский люк, а он это сделает и без ключа, — что его могут подстрелить с обеих сторон. Или «снимет» с башни чей-то снайпер. Потому он прятал себя за разросшимся густым и колючим кустом шиповника. Рисковал тоже, но решил для себя — ещё этим летом, точно, проберётся всё же к сожжённому танку и откроет люки, чтобы хотя бы души заживо сгоревших отлетели в мир иной. Да и в отличие от «сепаров», видно посчитавших, что хоронить некого потому, что нечего, Егор так не думал.

Не меньше, однако по другой причине, его интересовал и танк «укров», с перебитой гусеницей. Понятно, что списали на металлолом — попробуй забери!.. А он ведь только подбитый и сделал лишь единственный выстрел. То есть, в который уже раз уединённо размышлял Егор, боекомплект цел, а двигатель просто заглушен. И баки полные, должны быть. …Когда убедиться в своих выводах и предположениях?

С этим вопросом к самому себе бывший танкист, но специалист по вождению и мастер ведения огня из такого же самого «Т-62М» (модернизированный), продолжая прятаться за исколовшим его кустом и не порадовавшим в этом году душистыми светло-розовыми цветками, разглядывал страстными и будто совиными глазами полосу густо растущей акаций. Поле примыкало к лесопосадке своим местами позеленевшим от сорной травы краем; заканчивалась эта широкая полоса у дороги, а начиналась недалёко от Ручейного, в стороне. В неё — Егор хорошо запомнил — как раз от посёлка, и въехал «дуэлянт» от «сепаров», а она ведь была заминирована?! И две диверсионно-разведовательные группы там же и полегли. Только и того, что подорвались в разных местах. И то же самое с погребением: нечего хоронить?! Хотя, понятно — страшно и опасно. Снайпер «сепаров» простреливает эту местность регулярно, даже зайцам туда нет ходу.

С той самой поры, боя у моста и танковой дуэли, Егора не покидала требовательная мысль, а как танк, взять лишь шесть метров его длины и три ширины, нырнул в чертополох акаций и только его видели?! А ведь не показалось ему тогда, после того, как в поле танкисты разошлись миром. Хотя, конечно, было далековато, чтобы утверждать такое беспрекословно. И всё же «сепарский» танк, вернувшись после боя грунтовкой, у лесопосадки как будто испарился. Потому страстность знать это наверняка, как это ему удалось, и зажгла глаза Егору пристальным вниманием к ней. И не только сейчас. А ещё его не пугала дотошность установить место прохода, так как и на подбитый танк, и на проход в лесополосе у него намечались собственные планы. Таить их не было от кого — Ручейный, что называется, вымер при живых. И тех, в том числе, кто остались как и сам Егор. Четверо с ним. И они тоже вместе с полем, разваленным посёлком и рекой с того первого и по-настоящему чуть ли не такового сражения в округе стали и буферной зоной, и линией разграничения воюющих каждый за своё. И не одна и та же кровь — славянская, и не одна и та же вера — православная, и не одна Родина для всех — Украина, не уняли ни одних, ни других. …Четвёртое военное лето — детям войны по четыре года уже, а мировоззренческое сумасшествие «крокує країною і далі».

Вспомнив об оставшихся в Ручейном, Егор не без удовольствия, наконец подпалившее взгляд целеустремлённостью иного плана, чем зачем он здесь, у поля, подумал о том, что надо бы их всех навестить, и уже сегодня. Но с лесопосадкой нужно было побыстрее разобраться, и досконально точно и выверено до миллиметра. То, что «сепары» прячут в ней свою бронетехнику — скорее, прячут, только хорошо бы, чтобы её там не оказалось.

Глава 3. «Сатанисты»

Ещё подходя к посёлку и слыша ритмичный пронзительный лязг металла об металл, Егор знал, кто так, с молодецкой удалью и небезопасно, что сейчас важнее, гремит. …Витька Горчак, Витыч, как его звала даже жена — земля ей пухом! Здоров и силён, если духу хватает греметь подолгу.

Об этом Витыч и услышал от Егора.

— А то! — хвастливо согласился тот, не заметив, как его соседа скосило в лице от этой его реплики.

Ну повсюду это «АТО», куда не ступни, и в головах тоже — Егору и самому не нравилась увязавшаяся за ним раздражительность, но с Витычем это состояние нужно было перетерпеть. В собственных интересах. А интерес этот, в задуманном, уже давно из него рвался на волю.

— Поговорить хочешь? — неожиданно сам и предложил Витыч, переступив через тяжеленную «балду», к которой сам же когда-то и приварил металлическую трубу под свою широкую ладонь, и до этого гремевший ею на всю округу.

Он отошёл от гусеничного трактора Т-150, подкрашенного в нескольких местах красной кабины не в цвет, вытер свои ручища о колени и только после этого толстыми пальцами зачесал наверх, на макушку, серебристые кудри. Кудри потомственного казака, как сам говорил, оставляя «потомственный» на личное усмотрение тому, кому это было интересно.

Крепкий в теле, но не высокий и на немного ниже Егора, Витыч был широк в груди и тазу. И будто — без шеи. Оттого он смотрелся коренастым, а постоянно с растопыренными локтями — на борца классического стиля. Лицом грубоватый и мрачный, но улыбка преображала его в крепыша-симпатягу. Таким ему было удобно в кабине трактора, на который он пересел, став пенсионером по выслуге лет и по списку №1 в сорок пять лет. В совхозе, в «Первомайке», проработал до начала военных действий, а заехав как-то трактором к себе во двор, больше им и не выезжал — уже повсюду пахали мины, и не только поля.

Оба присели в тени, под старой грушей, на толстое бревно, которое давно — не бревно, а из под рук умельца, любящего сотворить эдакое, на удивление и загляденье, выкатилось однажды лавочкой да ещё и с мягкими сидениями. И прохлада от груши, и комфорт от сидения, и трактор, по ходовой части которого не ударяла больше кувалда успокаивали и расслабляли, насколько могли себе это позволить друзья и соседи.

Соседями они были для многих странными — не установили между дворами новый забор и, конечно же, чтобы был повыше прежнего, когда однажды упал старый, весь и сразу. А сдружила их профессия: оба — забойщики молотковой лавы. Бывало, что их посылали рубить уголь в разные смены — да куда там! Только — вместе, и чтобы в «уступах» — один над другим. Работа их сдружила, она же и приставил одного к другому, не просто так… Начальникам участков, многим — не всем, с ними не везло, потому что в морду прилюдно давали. Видели в своих «табульках» по зарплате обман — получи! Пили, как все: много, но на свои, заработанные, это — принцип. А весёлым Витыча мало кто знал — детей долго не было, да в тридцать пятую зиму от рождения жены… На небесах его Валентина, на небесах!

— Если честно, то давно с тобой хочу поговорить, — признался Егор. — Как жить дальше будем? Или, как сам собираешься жить? Так правильнее будет…

Витычу не понадобилось время на обдумывание, чтобы ответить.

— Я никуда отсюда не уеду! — произнёс он твёрдо, убедительно резко и со злостью в хрипловатом голосе, точно его об этом спросили.

Егору сразу захотелось похвалить друга за ответ патриота Донбасса, да сам же и не позволил себе это сделать.

Имея ноутбук, и не быстро, но научившийся тем не менее им пользоваться, он много чего прочёл о патриотизме — само время обязало к этому. И много чего за двадцать столетий наговорили умные люди о родине, о патриотизме, а ему запомнилось лишь одно высказывание: «Патриот — игрушка в руках государственных мужей и орудие в руках завоевателей». Умно сказано, а для их, с Витычем, Родины патриотизм так обильно измазан в крови своего же народа, что само это понятие пугает. Ко всему четвёртый год к ряду не обезличенные патриоты убивают без разбора себе подобных, как впрочем всегда до злосчастного 2013 года. Злосчастный потому, как он сам понимал, интересуясь на протяжение прожитых взрослых лет общественным мироустройством не любопытства ради, что майданы, подобно киевскому, позволительны лишь воспитанным людям. Потому Егор вдруг и засомневался, а надо ли посвящать и без него безрадостного судьбой человека и друга в свои личные планы; а воспитан ли он сам в той позволительной мере на такой же по сути майдан гражданского протеста. Вопрос? Вопросище! Но уже пришёл к Витычу, сидит рядом с ним, надеясь на его хотя бы понимание, и всё это — от личного желания противопоставить себя всем тем, кто играет людьми Украины как кеглями в боулинге. И это — железно! Так говорят, когда уверены в чём-то.

Егор заговорил привычно уверенно и понятно:

— Ты обратил внимание на то, что после миномётного обстрела посёлка никто из наших мужиков даже дрын в руки не взял? А ведь родной дом — та же Родина! Отдышались тем, что сами живы остались и по быстрому чемоданы собрали… Я бы их понял, если бы вернулись. Не все и не сразу — это как раз и понятно, но кто мог к этому времени уже вернуться. Без жён, без детей. Надеюсь, что в безопасном месте сейчас… Два года?! Ни один!.. Понимаешь меня?!

Я к матери сегодня ходил. Не стал ей об этом рассказывать. Женщины — для семьи…

Егор чуть был не выпалил в сердцах, что — «… и для детей», да не посмел это произнести. Витыч не подал бы виду, а после, с вечера, может, и запил бы. Ведь радость его любви к женщине, ставшей для него родной, лишь громко смеялась, и не так долго, как обманывали надежда и счастье отцовства.

Из-под серебристых кудрей, снова свисавших чуть ли не до вялых щёк, на Егора смотрели грустные глаза, а от тлеющей в душе не год, не два и не пять лет скорби утраты ещё и меняли свой цвет. Когда — желтизна настораживала, а не болен ли от подкараулившей тело хвори, а бывало, что душа печалью хмурилась и чернотой зрачков, больших, тяжёлых, или краснотой карих глаз, признавалась, что не спала и даже плакала.

— Не томи — без тебя тошно! Пришёл с чем-то или за чем-то, тогда не заходи издалека…

Проницательность Витыча Егора обрадовала. Теперь с ним можно было говорить в открытую.

— В чём-то я раб своих собственных принципов. Те же убеждения… Понимаешь! Но это мои принципы. А делать из меня раба, исходя из чьи-то принципов, такого я не позволю. Ни россиянам, ни вышитым крестиком… Никому! Хочу заявить об этом. Пусть наши «сепары» и «укры» узнают, что я никуда и ни с кем не пойду. Ни в Россию! Ни в Америку через Европу!

— И как же ты это сделаешь?

— Мы сделаем! Если рискнём своими жизнями. Умирать для этого не обязательно. Есть мысли о третей силе. Мы ею станем.

— Так это политика!

— Да! Но её заявит, как там …тезисы, концепции, …заявит танк, марки «Т-62М». И его боекомплект. Без одного осколочно-фугасного снаряда. Надеюсь, что без одного. Добавь к этому 2 500 тысяч патронов спаренного с пушкой пулемёта «ПКТ» и 12 ручных гранат.

— Так это же война!

— Война. …По принуждению к миру. Украина или станет федеральной республикой со статусом нейтрального государства, или теперь уже — снова окажется под Польшей, снова под Россией, на привязи как кабанчик у прочей европейских стран, а у Америки — тем же бешеным дворовым псом, каким стала.

— Ты это о танке, подбитом у моста?.. Я об этом же думал: о рабстве. Природа его мне не знакома, …мне железо понятней, а мозгами пораскинул — нас ведь с собственной земли выпроваживают! Согласен?

— Ещё и через кладбище!

— А это уж — по плану! Но и жить в оккупации как пришлых, так и своих…, это действительно рабство. …А услышат нас? Сможем?! Двое нас?! А кто …эти, снаряды в пушку забросит?

— Этого нам не нужно, чтоб убивать. И те, и другие — наши, за исключением наехавших советников да инструкторов. А они на работе!.. Но участок шоссе, поле «Первомайки» и наш посёлок пока ещё являются не подконтрольной «украм» и «сепарам» территорией. Это относительно свободная местность, чтобы отсюда пошуметь округой о третьей силе в военном конфликте.

— С элементами партизанщины, как я понимаю?

— С элементами! Ещё: разведка, диверсионная работы, а нам понадобятся сапёры, и…, и…, и…

— Егор, да ты — маршал! …Жуков!

— Конев, — отшутился Егор. — Он, если не ошибаюсь, освобождал Украину в Великую Отечественную. У меня мама преподавала историю. Что-то помню.

— Получается, что не освободил. Ни от фашистов, ни от бандеровцев. Пошли к Толяну? Я серьёзно говорю: согласен! «Никто не даст нам избавленья. Ни бог, ни царь и не герой»! …Откуда знаю?

— «…Добьёмся мы освобожденья своею собственной рукой. …Земля дана для счастья людям, прогоним трутней навсегда! Напившись крови до отвала, стервятник пьян, и ворон сыт. Добьёмся, чтобы их не стало, и вновь мир солнце озарит!» …«Интернационал», гимн. В школе учили. Забыл? И пусть узнают «укры» с «сепарами» и те, кого они привели в качестве надсмотрщиков над ними, что Донбасс — это ещё и полигон Сатаны!

Витыч аж поперхнулся мясистой грушей.

— Полигон Сатаны?!

— Потому что здесь Сатана всегда отстреливал рабовладельцев.

Егор встал на ноги. Впервые за много-много дней и ночей он задышал, не вздыхая чуть ли не через раз. А в голове складывались в четверостишие подзабытые слова. Сложились и он ими даже пропел:

— «Дошли в корысти до предела

Монархи угля, рельс и руд.

Их омерзительное дело —

Лишь угнетать и грабить труд.

Мы создаём все капиталы,

Что в сейфах подлецов лежат.

Вперёд! Теперь пора настала

Своё потребовать назад!»

Витыч удерживал грушу на ладони, сок продолговатыми каплями падал на землю, даря и ей густую живительную сладость. Его изумило не пение друга, чего раньше никогда от него не слышал, а извечная правда услышанных слов: «Лишь угнетать и грабить труд».

Оба горняка шахты с крутопадающими пластами залегания угля «Митяевская-Дальная», познавшие глубинную и взрывоопасную «соль» труда и заработавшие заслуженную пенсию, которую не получали уже три года как, даже больше, в эти минуты познавали себя в новом социальном качестве. Не совсем понимая свои роли в войне, на которую они как бы нацелились, чтобы противостоять ей как малые дети — и ведь на самом деле! — и как взрослые безумцы — а как назвать их по-другому?! — тем не менее решили для себя всего-то за пару минут важное для 45-ти миллионной страны: не будет войны — не будет революционного терроризма. А другого и не бывает. И станет очевидной оккупация. Или её не станет, без гневных обвинительных речей впустую, если и была. И не оправдаться заодно тем, кто и зачем войну начал, причём истребительную по отношению к собственному народу, а захватническую по отношению к соседнему государству!

Егор с Витычем спускались в берег, где в наполовину разрушенном доме с заколоченными какими попало досками, но — не как попало, проживал гонористый Толян, роста среднего, кривоногий, с маленьким ртом, картофельным носом и глазками хитреца. И неисправимо хвастливый к тому же своим безобразным видом «качка». Но штангист с именем!.. Но работящий, с завидными к усердию руками. Оттого веранда будто от ударной волны отделившаяся от разваленного до середины дома из самана, отсвечивала окнами, а стёкла, в чём и не сомневались подходившие соседи, тот без терзаний совести своровал. Таких, уцелевших домов, где их, целёхонькие, можно было вынуть из оконных рам, осталось мало и все крайние от берёзовой рощи. Егор не видел, что своровал Толян, однако же и не сомневался. Не упразднённого даже войной «уличкома» это рассердило. Витыч успокоил его тем, что если только откроет рот, так и останутся вдвоём. «А Татьяна не в счёт!» — заметил тоже сердито.

— Ты, Егор Константинович, когда у неё был? — спросил уже по-доброму и на ухо, завидев подходившего Толяна.

— А надо?

— Надо! Девка только из-за тебя здесь мается. Ну, хорош тебе тупить, а её мучить. Сам же знаешь, что с детства в тебя влюблена.

Придержав Егора за локоть, Витыч прикрыв свой большой рот и немаленькой ладонью, заверил друга, что сам потолкует с Толяном как надо, а ни разу не женившемуся самое время успеть подышать семейным уютом и покоем с груди молодой и влюблённой к тому же женщины. И подтолкнул того в спину — Егор, всё ещё раздумывая, а надо ли, побрёл со двора уныло, лишь с виду, чтобы успокоить разволновавшееся не вдруг сердце.

Таня, не выехав с беженцами на материковую Украину, выживала на «Полигоне Сатаны», по определению Егора, точно так же, как и он сам, Виктор Горчак и Анатолий Белых, чей возраст — тридцать — отстал от её на пять лет. «Женщина в соку и с нерастраченной страстью». Так о ней отзывался теперь один лишь Витыч, что ей самой нравилось и немало при этом смущало, а до вынужденного бегства посельчан ей от приставучего внимания кавалеров и женатых мужчин и прятаться было не за кого.

Что с раннего детства она была влюблена в Егора Иванив, тогда ещё — в Егорку, на десять лет от неё старше, знали об этом многие. Но не многие обратили внимание на то, что вернувшись в Ручейный с сынишкой в солдатском как бы рюкзаке добытого сердцем влюблённого танкиста, он смотрел на неё уже не глазами мальчишки-подростка. А стал засматриваться, так и вовсе — на свою голову.

Любовь к Тане, порог которой затоптал к тому времени её одноклассник и вроде даже кавалер — стильный, опрятный, но взбалмошный от рождения — нагрянула к Егору в день торжественной росписи бракосочетавшихся. Таня уступила всё же нелюбимому в его личном желании и стремлении сделать её счастливой, а до этого момента ещё долго искала взгляд того, кого продолжала любить. И даже требовательно показывала себя ему везде, где их пути-дорожки пересекались. Егор не срезал углы при встречах, и даже открыто восторгался тем, что девчушка, просившая его не жениться до тех пор, пока она не вырастет — выросла и личиком стала похожа на спелое яблочко с розовыми бочками. К тому же и женатым не был, но его малыш, Сашенька, нуждался в нём не сравнимо больше, чем кто-либо ещё. Им, отцом, это понималось как долг, как непреложный обет перед умершей Галиной, поэтому о Тане он старался не думать. Да и не до пылких чувств ему тогда было. Хотя уже понимал и другое: почему хочется её видеть. Но на свадьбу к Тане не пошёл. Да и прожила она замужней всего ничего. Муж работу бросил, потом пить стал, не просыхая, и стал, действительно, балбесом очень быстро. А за спину Егору бабы стали шептать: сам не взял и другому не отдал. Так и брехали, хотя и признавали, что без вины виноватый!

Уже как разведёнка Таня почему-то стала избегать Егора, а он — её почему-то ждать и лишь ругая себя по двадцать четыре часа в сутки за нерешительность сделать то, что обязан был сделать. Мужчина ведь — он! Не решился и не сделал. Себя же оправдал тем, что по женщинам — не ходок; ну, не трусость это, что-то похожее на неё, а что — любовь такая, наверное, и есть. Он и Галину, мать его сына, не любил, наверное, потому что личико Тани сразу так и налипло на его роговицы.

Егор всё дальше уходил от подворья Толяна, к поселковому клубу, в котором его в тайне возлюбленная поселилась после попадания в её и без того небогатый дом мины «укров». Выживала как и они, трое, оставшиеся на своей малой родине мужчины, которых, двоих, знала с детства, а Толика Белых, как тот родился. Удила с ними рыбу в Донце, вместе собирали грибы в берёзовой роще. Хлеб, водку и пиво покупали в Кучино — они, все трое, когда город оживал днём выплаты российской гуманитарной помощи, она же — тот же хлеб да ещё что-нибудь вкусненькое.

Не голодали, нет, хотя и не шиковали. Так война и научила обходиться без государства. И она же, война, как её не называй, раскрыла глаза на него: никакое оно не независимое, никакое оно не суверенное, никакое оно не народное. По форме пузырь, радужный, а по сути — мыло, которое не удержать, когда оно действительно нужно. А ещё предательски скользкое и коварное, и доверившиеся ему все до единого жителя Ручейного прочувствовали это на себе. Только что не разбились насмерть. Один лишь погиб.

Завидев сероватые стены клуба с провалившейся вовнутрь крышей, сложившаяся зонтом к низу, Егор мужался и храбрился, что сейчас он всё Тане про себя и скажет. Витыч прав: и осталась из-за него, да и когда-то ведь нужно хотя бы признаться ей, что чуть ли не полжизни её любит, а она, девчушкой, чуть ли не ещё с голой попкой, просила ведь — не женись, покуда я не вырасту. Возможно, что действительно есть судьба, как говорят, и каждому всё предопределено изначально!

С этим настроением — будет так, как должно, он и распахнул настежь двери клуба. Пройдя вплотную вдоль стены и стараясь не отвлекаться на страхи, которые чем только не свисали над головой и переступая балки перекрытия, упавшие на пол, а когда-то паркетный, втиснулся в продолговатый проём с оббитой оцинковкой дверью в глубине. Постучал в неё, не совсем решительно, услышал: «Кто там?», не ответил — толкнул от себя дверь.

Дверь открылась, пропищав за Таню, а она была не совсем одета. Не извинился, только задрал сразу же голову к кверху, к уцелевшему потолку, и как бы танцуя развернулся на пятках к ней спиной. Услышал взволнованное и в то же время кокетливое: «Не ждала. Всё, можешь и на меня теперь посмотреть!», обернулся — заговорил чёрти о чём. Таня улыбалась розовыми губами, а он видел перед собой чайную розу, И запах витал тот же. Замолк с глупым видом, когда услышал:

— Егор, зачем ты пришёл?

Ответил, скорее, машинально, но правдиво:

— За тобой!

Не пряча улыбку от того, кто и стал её внезапной причиной, Таня согласно развела руками: готова, что нужно взять?