Бесплатный фрагмент - Полет на войну

Уважаемые читатели!

Предлагаю вашему вниманию мои воспоминания «Полёт на войну», отредактированные более чем через двадцать лет после того как они были написаны. Конечно, творческая работа, сделанная «по свежим следам», всегда представляет особую ценность. Однако когда к совсем «горячим» воспоминаниям и «живым» эмоциям добавить ещё и переосмысление происходившего через призму жизненного опыта, то можно вдохнуть в написанное что-то новое, можно попробовать оживить интерес у сограждан к не самым приятным страничкам истории нашей страны. Рассказ был написан в 1996 году, через год после того, как десантно-штурмовой батальон 61-й бригады морской пехоты Северного флота вернулся из своей первой чеченской командировки. В данном повествовании я стараюсь больше рассказывать о жизни в непростых условиях людей-военнослужащих, попавших в экстремальную ситуацию, нежели описывать различные военные события, происходившие с ними. В этом рассказе я, заместитель командира миномётной батареи, рассказываю о своём подразделении. И в первой, и в обновленной редакции я опираюсь на свои тогдашние (возможно, и не всегда верные) знания, восприятия, чувства и эмоции, делая, как уже писал выше, совсем небольшие корректировки. В новой редакции, в отличие от первоначального горячего варианта, появились ссылки на воспоминания моих товарищей.

В наше время всё реже вспоминают о военно-политических событиях того времени — середины девяностых годов ушедшего века. Сегодня мало говорят и рассказывают о людях, вставших на пути распространения бандитизма и беззакония и сумевших ценой своего здоровья и жизни остановить террористов. За прошедшие десятилетия после этой войны очень многое изменилось — с высоких трибун «ветераны» политических движений и молодые деятели много говорят о патриотизме и любви к Родине, сыновья многих из тех, кто стрелял в меня и моих друзей, чувствуют себя хозяевам жизни в больших и маленьких городах нашей страны. Простые же ребята, с честью выполнившие свой воинский долг, живут и трудятся во благо своих семей. Живут без особой гордости за своё далёкое геройское прошлое, живут, подчас стесняясь показывать даже близким людям свои заработанные кровью боевые ордена и медали. Про них не снимают фильмы и уже совсем редко вспоминают средства массовой информации. И многое из того времени, к сожалению, постепенно забывается.

Как-то раз мне самому довелось стать участником ситуации, когда в одном из трудовых коллективов на предложение пригласить на обязательные мероприятия по чествованию участников Великой Отечественной войны (таковых, увы, по возрасту, на этом мероприятии уже не было) ветеранов и участников локальных войн и конфликтов руководство отреагировало с откровенным непониманием сути этого предложения. Встречались и ещё более интересные эпизоды, из жизни определённых организаций, когда в День защитника Отечества — 23 февраля — чествованием людей, никогда не державших в руках боевое оружие, занимались люди — настоящие защитники, которые не вписывались в списки достойных в рамках проводимых празднеств.

Почему так получилось и получается? Что это — просто наглость отдельных руководителей, зависть, а может обыкновенная трусость? Работник, который в свои восемнадцать-двадцать лет уже всё и всем доказал, не прогнулся и не сломался в самой экстремальной жизненной ситуации — и на него можно накричать, наказать, незаконно уволить. И вот он, этот отдельный руководитель, который в силу различных обстоятельств занимает свой пост, а по жизни ничего не добился и особо существенного не сделал (разве что возможные достижения его оплачены большими гонорарами). И в праздник 23 февраля, в День защитника Отечества, нужно, обязательно поздравить в первую очередь этого руководителя, а потом, если вспомнится, можно поздравить настоящего солдата. Но что бы ни происходило в нашем обществе, какие бы политические конъюнктуры ни главенствовали, я, как и все мои друзья и однополчане, наши матери, отцы, жены и дети, никогда не забуду про тот настоящий человеческий подвиг, который совершили на рубеже ХХ века молодые ребята — воины новой России.

Занятная и интересная всё-таки жизнь у человека. Её повороты случаются очень крутыми и неожиданными. Живёшь, планируешь что-то на будущее, и вдруг такой неожиданный поворот, с заносом, и всё задуманное летит в тартарары. Или живёшь — катишься по гладкой дороге», не обращая внимания на всевозможные неприятности, потому что знаешь: то, что ещё не случилось, должно обязательно произойти, и ты ещё обязательно должен сделать что-то такое, к чему еще не приехал.

Я, как любой мальчишка — сын военнослужащего и житель маленьких военных городков, всё своё «босоногое» детство проводил в поисках приключений. Пока наши отцы день и ночь находились на службе и отдавали долг Родине, а матери работали и вели домашнее хозяйство, мы с друзьями ежедневно изучали окрестности наших населённых пунктов. Леса и огороды, речушки и озерца, стрельбища и полигоны — все эти территории становились после их открытий полноправными завоеваниями мальчишек семи-тринадцати лет, «вооружёнными до зубов» рогатками и самострелами. В то время мы все стремились быть похожими на героев фильмов «В зоне особого внимания» и «Ответный ход» и втайне мечтали пусть не сейчас, но через какое-то время совершить подвиг. А врагов тогда было много — благо наша советская политическая пропаганда с экрана телевизора посредством первого и второго каналов нам на них чётко указывала — это и китайцы, это и натовцы всех «мастей и наций», это и внутренние враги из числа всяких шпионов, антисоветчиков и уголовников. Патриотизм в нас впитался, как говорится, с молоком матери, и все мы готовились стать защитниками Родины.

Своё будущее я всегда представлял ясно и чётко — в сапогах и погонах. Однако, увы, в суворовское военное училище после восьмого класса средней школы не поступил. В военное училище — Свердловское политическое — первые две попытки тоже оказались неудачными. Мой отец, конечно, имел возможность пообщаться «кое с кем», однако это было против его жизненного кредо, которое не признавало протекционизм. Он считал, что всего я в жизни должен буду добиться сам. Ему за время службы много крови попортили политработники, и он говорил, что не хочет, чтобы появился ещё один сволочной замполит. Я сильно тогда переживал эти первые жизненные обломы, а в ноябре 1987 года случилось то, что обычно случается с юношами, не сумевшими поступить учиться в институт, — призыв в ряды Вооружённых Сил. Я со своей командой попал прямиком в бравую Гайжюнайскую учебную дивизию Воздушно-десантных войск. В Гайжюнае было совсем не просто. «Прелести» знаменитой воздушно-десантной учебки пришлось испытать в полном объёме — ежедневные марш-броски различной протяжённости, строевая муштра, усиленная боевая и физическая подготовка, различные наряды и, увы, не всегда уставные отношения. За время нахождения в учебном подразделении я научился водить боевую машину десанта, на себе испытал, что такое прыжок с парашютом из большого Ил-76 и схождение с другим парашютистом в небе. Когда же настала пора выпускаться из подразделения — большая часть выпуска учебной дивизии пошла, обеспечивать вывод войск из Афганистана, а также гасить назревавшие конфликты на южных рубежах нашей страны в кавказских республиках. Мне не суждено было отправиться после выпуска со своими сослуживцами — я написал рапорт, успешно сдал экзамены и поступил наконец-то в родное СВВПТАУ (Свердловское высшее военное политическое училище имени Л. И. Брежнева). Учился хорошо, с дисциплиной проблем не было. Где буду служить, почему-то особо не задумывался. Только когда пришла пора распределяться, захотелось попасть на флот, на большой корабль. На флот попал, а вот с кораблём не получилось. Ждала меня 61-я Киркенесская бригада морской пехоты Северного флота.

С «распростёртыми объятиями» — дождём и сильным ветром — встретил молодого офицера легендарный посёлок морских пехотинцев Спутник — дальний гарнизон в Мурманской области недалеко от границы с Норвегией. Три года, с 1992 по 1995, прошли через полигоны, марш-броски, наряды, котельные. Хотя в то время подразделения нашей армии, вместе с выполнением своих непосредственных задач, ещё пытались нормально жить. Именно поэтому зачастую работа на нашей котельной и другая хозяйственно-бытовая деятельность была таким же важным элементом жизни бригады.

Мне и другим молодым офицерам очень повезло, у нас у всех были великолепные боевые учителя, старшие офицеры и прапорщики, которые даже в эти очень непростые для нашей страны и молодой российской армии времена сохраняли преемственность поколений, давали бесценные уроки командирского мастерства руководства армейскими (как я понял позже, и просто гражданскими) коллективами. Серго Арустамян, Михаил Гагин, Дмитрий Коваленко, Владимир Шибаев, Сергей Полонейчик, Владимир Левчук — я безмерно благодарен за те знания и умения, что приобрёл благодаря этим людям, настоящим офицерам. Всё, что они давали нам — молодым офицерам тогда, все их уроки, позже, очень сильно пригодилось.

К 1994 году я уже стал уверенным в себе, физически и морально подкованным офицером, даже с каким-то наработанным авторитетом — настоящим морским пехотинцем.

Ну а в конце этого же 1994 года в жизни меня, молодого офицера, произошли события, к которым почти любой военный человек должен когда-нибудь пройти….

Кульминационным этапом моей службы в морской пехоте явилась операция по уничтожению бандитских формирований в Чечне. Каждый раз, возвращаясь к написанным ранее строчкам, хочется добавить что-то новое, что-то такое, залезшее в глубину подсознания и не дающее покоя до сегодняшнего дня, хотя с того времени прошло уже немало лет. И чем дальше летит с той поры время, тем все, что случилось тогда, поступки как свои, так и отдельных людей начинаешь воспринимать по-другому. В том, о чём будет тут написано, в передаче отдельных фактов и ощущений, мне хочется быть честным, прежде всего по отношению к самому себе, и правда, которая будет изложена в этом повествовании, — это правда двадцатишестилетнего старшего лейтенанта морской пехоты, для кого-то, может быть, обидная, а для кого-то совсем не являющаяся правдой. В то время я воспринимал всё происходившее именно так, как будет представлено ниже.

События, о которых хочется рассказать, происходили зимой 1994—1995 годов. Для морских пехотинцев после перестроечного простоя вновь нашлась боевая работа. 11 декабря 1994 года Президентом России Б. Н. Ельциным был подписан Указ «О мерах по обеспечению законности, правопорядка и общественной безопасности на территории Чеченской Республики». Во исполнение этого указа войсковые части российской армии приняли участие в контртеррористической операции на Северном Кавказе в Чеченской Республике. Естественно, что части морской пехоты, как одни из наиболее подготовленных, также были задействованы. Все: и североморцы, и балтийцы, и тихоокеанцы, а в следующие компании и бойцы с Черноморского и Каспийского флотов, — как и подобает, успешно решали задачи по уничтожению бандитских формирований чеченских боевиков и наёмников.

Для меня, заместителя командира роты первого батальона морской пехоты, всё началось в ноябре 1994 года. В ту пору я был назначен заместителем начальника сборов молодого пополнения нашей бригады — «карантина». Находясь на сборах, мы, офицеры и прапорщики, переживали за наших коллег в десантно-штурмовом батальоне, задействованных в учебно-тренировочных мероприятиях, которые устроило им вышестоящее командование. Командиры и военнослужащие срочной и контрактной службы день и ночь метались, претворяя в жизнь «указы» военных руководителей разного ранга — подъёмы, построения, учебные тревоги и другие мероприятия по боевому слаживанию. «Спи, где стоишь!..» — в том числе и такая команда звучала от командиров для военнослужащих срочной службы, а что делать — нужно было везде успеть.

Где-то в конце ноября в бригаду стал прибывать транспорт с продовольствием, вещевым имуществом; на доукомплектование «подходил» и личный состав из различных подразделений Северного флота. Официально это называлось «учебно-тренировочные мероприятия в рамках подготовки мобильных сил». Из нашего «карантина» в срочном порядке были отозваны в свои подразделения командиры взводов и сержанты, прикомандированные из десантно-штурмового батальона. Сначала десантно-штурмовой батальон доукомплектовывали силами подразделений нашей бригады, дальше стали приезжать команды с людьми из других частей береговых войск, с кораблей и даже подводных лодок. Уже когда батальон доукомплектовали, то настоящих морских пехотинцев в нем было где-то четверть, а то и меньше от всего личного состава. Параллельно с мобилизационно-организационными мероприятиями в ДШБ стали усиленно заниматься и боевой подготовкой. Задачи на военнослужащих батальона сыпались одна за другой, и надо было всё выполнить и всё успеть. Понаехавшие кураторы из управления береговых войск — «каракулевые шапки», так их прозвали матросы, — не давали расслабляться.

Личный состав нашего «карантина» был тоже вовлечен в эти мероприятия, мы были просто задёрганы различными погрузочно-разгрузочными работами, которые, как правило, проводились по мере прибытия транспорта, а это было в вечернее и даже ночное время. Мальчишкам-новобранцам в этот период досталось по полной программе. Ночные погрузки, наряды по столовой и котельная — было много организационных дырок, которые затыкали готовившимися к Присяге молодыми матросами. Из всей этой круговерти и суматохи рождалось предчувствие чего-то неизбежного и решающего для нашей бригады. Ну а ещё, вдобавок ко всему, телевизор с газетами своими сюжетами и репортажами об усложняющейся обстановке в Чечне постоянно нагнетали градус напряжения, который был присущ тогдашней обстановке в бригаде. Уже были введены в Чечню первые подразделения Вооружённых Сил, на Северный Кавказ постепенно прибывали новые воинские части. И никто из нас не верил, что усиленное доукомплектование ДШБ идёт в рамках именно объявленных нам учений мобильных сил. Все понимали, что надо ждать отправки батальона туда, в Чечню. В разговорах друг с другом мы, офицеры, часто задавались вопросом: что в горах будут делать части морской пехоты? Для решения специфических задач внутри страны есть части Министерства внутренних дел (у них же и милиция, и «краповые береты», и омоновцы). Ну а в случаях крайней необходимости наши славные братья — «голубые береты» (воздушные десантники) — всегда были готовы помочь справиться с «обыкновенными бандитами и их формированиями».

В начале декабря десантно-штурмовой батальон стали доукомплектовывать ещё и офицерами. Я, честно говоря, не думал, что меня прикомандируют туда — был очень необходим своему родному первому батальону, да и «карантином» с молодыми воинами надо было ещё очень много заниматься, готовить ребят к Присяге.

Где-то в двадцатых числах декабря меня и многих других офицеров бригады вызвали в лекционный зал штаба бригады, где до нас довели, что на время учений мобильных сил все приглашённые на совещание откомандировываются в подразделения нашего десантно-штурмового батальона. Командир бригады в своём выступлении на совещании до всех присутствующих довёл, что не стоит беспокоиться особо, пока ни о какой Чечне и речь не идет, просто к 9 января командование береговых войск Северного флота должно доложить в Москву, в Министерство обороны, что боевое слаживание в батальоне проведено, и где-то 13 января всех должны распустить по своим подразделениям. Однако говорил он про это, скорее, с надеждой, чем с уверенностью, которая всегда была присуща именно этому офицеру. Подполковник Сокушев Борис Филагреевич, наш командир бригады, потребовал от нас, своих подчинённых, серьёзного отношения к выполнению мероприятий по боевому слаживанию и профессионального подхода к выполнению своих должностных обязанностей. Наш комбриг за время службы в части снискал себе славу очень жёсткого командира. Он всегда был очень уверен в том, что делает, и в том, что говорит. Некоторые подчинённые его реально даже просто побаивались. В первый год моей службы мне тоже пару раз от него очень сильно досталось. Командир, всегда уверенный в своей правоте, не принимающий никаких пререканий и, на его взгляд, всяческих безосновательных рассуждений и обсуждений. В словах нашего командира бригады на этом совещании не было прежней уверенности и жесткости.

На этом совещании было объявлено, что я откомандировываюсь в миномётную батарею.

Миномётная батарея десантно-штурмового батальона была одним из лучших подразделений бригады, хороший коллектив, грамотные офицеры и прапорщики, которых я очень хорошо знал, отобранный личный состав. Командир батареи, старший лейтенант Геннадий Сулимук, моего года выпуска, очень образованный и хорошо подготовленный молодой офицер, сумел сделать из своего коллектива отличное и слаженное подразделение. В обычной жизни — отличный общительный парень, хотя порой был излишне импульсивен и резковат. Геннадий всегда очень скрупулёзно отбирал личный состав в батарею, подолгу беседовал с каждым новобранцем, прежде чем принять окончательное решение. Командир взвода батареи лейтенант Михаил Лагода — прямая противоположность Геннадию, он вообще больше напоминал по своему складу характера типично гражданского человека. Командир второго взвода с боевым афганским прошлым — прапорщик Владимир Ульянин, мужик опытный, ему было тогда 34 года. Старшина батареи прапорщик Валерий Костерин — старожил бригады, к нему с уважением относились и офицеры, и матросы. Валера нам всем тогда казался таким «бывалым ветераном», а ведь ему и 40 лет-то ещё тогда не было. Сержанты и многие матросы меня хорошо знали, мы не раз пересекались во время дежурств по части, и я чувствовал, что они ко мне относятся с уважением. Денис Мясоедов, Алексей Нурматов, Сергей Щёкотов, Сергей Сараев, Сергей Суськов, Владимир Тимошин, Женя Корзников и многие другие бойцы помогли мне найти своё место в подразделении. Кроме меня из нашего батальона на различные должности в ДШБ были откомандированы наш командир батальона майор Андрей Гущин — заместителем командира ДШБ, капитан Олег Бурылов, старшие лейтенанты Максим Козелец, Владимир Сопельников, лейтенанты Леонид Сапунцов, Андрей Жарко, Юрий Чернов, старшие прапорщики Сергей Корнеев Виктор Ровенский. Были откомандированы и другие наши товарищи, такие как Олег Дьяченко, когда-то служившие с нами в одном батальоне. Хотя всё это разделение нас офицеров и прапорщиков по подразделениям, скорее, носило чисто формальный характер. Все мы в Спутнике жили одной большой и дружной семьёй. Все отлично знали друг друга, общались не только по службе и во внеслужебной обстановке, дружили семьями.

Доукомплектование личным составом шло вплоть до конца декабря. Нашей батарее повезло, у нас были прикомандированные из других частей военнослужащие срочной службы, но в силу назначения подразделения, их было совсем немного.

Боевое слаживание батальона проходило в форсированном режиме и кротчайшие сроки. И вполне естественно, что в спешке многое выполнялось не так, как это надо было делать: где-то кто-то не успевал, где-то кто-то на учебных стрельбах палил немного не туда, куда нужно было. Однако свои «удовлетворительно» батальон всё-таки получил, и командование береговых войск доложило по команде о его готовности к выполнению боевых задач.

В новогодние выходные я съездил в город Заполярный, позвонил родителям и сообщил им о возможной моей командировке на Северный Кавказ. Понимая, какая реакция будет на мои слова на другом конце трубки в Екатеринбурге, я всё же решил, что родители должны быть морально подготовлены ко всему.

Первая январская неделя пролетела очень быстро. Батальон был задёрган мобилизационно-организационными мероприятиями. Эта многодневная подготовка уже всех достаточно сильно измотала. Все ждали того момента, когда всё закончится, и были готовы к любому продолжению подготовительных мероприятий, лишь бы уже поскорее. А из Чечни приходили не самые радужные новости. О трагических событиях новогодней ночи в Грозном у нас информации не было, но то, что войсковая операция «топталась на месте» понимали все.

Где-то перед рождественскими праздниками по центральным телевизионным каналам стала проскакивать информация о предстоящем участии частей морской пехоты Северного флота, дислоцированных на Кольском полуострове, «в восстановлении конституционного порядка в Чечне».

Я всегда отличался спокойным отношением ко всем происходящему, но от внутреннего стресса у меня очень сильно разболелся зуб. Зуб болел все праздники, а лечить было некогда. Пришёл я в санчасть и сказал, чтобы выдрали его, и 5 января я остался без переднего зуба на «самом красивом месте». Уже потом, после возвращения из командировки, я отшучивался, что это последствия пролетавшей пули или рукопашной схватки.

6 января, перед Рождеством, я был ответственным по подразделению. С утра военнослужащие батальона организованно сдавали кровь для уточнения группы. Миномётка сдавала последней. Во время сдачи со мной произошёл забавный случай. Никак не могла медсестра попасть иглой мне в вену. После очередной неудачной попытки её остановил старший медик, подполковник. Он предложил мне задержаться. Когда все уже сдали кровь, меня вновь позвали в кабинет. Подполковник налил мне и себе граммов по сто коньяка и после этого сам с первой попытки взял у меня кровь.

Весь вечер и ночь на 7 января я составлял списки личного состава с домашними адресами ближайших родственников (почему-то свой адрес указал фактический в квартире Спутника), домой пришёл часа в два или три ночи. Приехавший улаживать свои дела из Москвы на пару дней мой друг, бывший офицер бригады Константин Моксяков, собрал у меня в квартире наших друзей отметить и его перевод на новое место службы, и праздник. Ребята дождались меня, но праздновать вместе с ними что-то не захотелось, вернее, не моглось — просто хотелось сильно спать.

Днём в батальоне объявили тревогу и боевую готовность для одной из рот. В районе восемнадцати часов по подъездной лестнице стал слышен топот сапог посыльных. Я не стал дожидаться, когда прибегут за мной, собрал свои «боевые пожитки» и пошёл в батарею. Кстати, в этой суете о моей персоне просто забыли, и посыльного ко мне не послали. Во второй половине дня подразделения батальона на машинах стали выдвигаться на аэродром, в посёлок военных лётчиков Корзуново. Где-то после семи вечера погрузился в машины и отправился на аэродром и личный состав нашей батареи. Отправляли нас без приданной техники, она должна была подойти железной дорогой позже.

Однако лететь нам совсем не хотелось. Страха не было, была неуверенность. Нам казалось, что мы ещё были не готовы, нам для нашей доподготовки нужна хотя бы неделя, а многие «мореманы» (это те, что с кораблей и т.п.), недавно прибывшие к нам, слабо представляли даже о том, с какой стороны к автомату подойти и на какую кнопочку нажать, чтобы раздался выстрел. Перед посадкой в самолёт на взлётной полосе произошло какое-то замешательство, командиры не торопились отдавать приказания своим подчинённым загружаться в самолёты. Руководившему процессом отправки адмиралу обманом или военной хитростью всё-таки удалось посадить подразделение капитана Александра Шишлянникова в самолёт — по взлётной полосе «гуляла» пурга, а погреться можно было только в салоне самолёта, рампа закрылась, самолёт улетел. За этим бортом стали отправляться и все остальные. Наша миномётка улетела самой последней. Никто в батарее не выказывал огромного желания лететь, лишь старший матрос Дмитрий Березин, сказал, что полетит при любых раскладах. Матросы видели и чувствовали неуверенность у своих командиров. Наш комбат Гена Сулимук нам, командирам, просто сказал: «Парни, мы с вами прекрасно понимаем, что это никакие не учения. Как мы с вами будем воевать с не до конца подготовленными бойцами?» Гене не нужен был наш ответ на его вопрос, это были его мысли вслух. У меня тоже были смешанные чувства. С одной стороны есть Приказ, который я как офицер обязан выполнить, а с другой есть понимание того, что в случае выполнения этого Приказа для всех окружающих меня людей возможны непоправимые последствия.

— Ну что, полетели?.. — спросил Сулимук у нас, своих офицеров и прапорщиков. Мы все одобрительно кивнули.

После всех этих метаний мы, наконец, погрузились в транспортный Ан-12 и вылетели на аэродром города Оленегорска. Именно оттуда подразделениям батальона предстояло совершить ещё и перелёт до аэродрома города Моздока. При выгрузке из корзуновского Ан-12 у меня разбились часы. Я этот факт воспринял как хорошее предзнаменование, ведь «счастливые часов не наблюдают». В Оленегорск транспортный самолет, на котором летела наша батарея, прилетел самым последним. По прилёту мы были размещены в каком-то учебном здании: ждали погоду — мело, и «Илам», на которых мы должны были лететь дальше, было трудно взлетать. Во время поглощения партии утреннего сухого пайка ко мне подошёл сержант Денис Мясоедов, сообщил, что бабушка — уборщица помещений дала ему Молитвослов, и передал его мне. Я, прочитав Молитвослов, дал Денису команду, чтобы все бойцы переписали из него молитву «Живые помощи» и вложили ее в нагрудные карманы.

Как только стало светать, подразделения батальона стали потихоньку загружаться в самолёты, которые взлетали по мере загрузки. Дошла очередь и до нас. Уже в полёте мы, офицеры батареи и артиллерийское командование береговых войск во главе с начальником артиллерии полковником Данилкой, за припасённой мной фляжкой коньяка поговорили о предстоящих событиях и простили друг другу недоразумения, возникавшие между нами в период подготовки батальона. Ну, не жаловал этот начальник заместителей по воспитательной работе и при любом возможном случае пытался мне объяснить, кто мы, эти заместители, такие. Лишь, узнав о том, что я оканчивал уже артиллерийское училище да ещё и служил срочную службу, он немного успокоился.

Вместе со сформированным батальоном в Чечню вылетело почти всё руководство береговых войск во главе с генерал-майором Александром Ивановичем Отраковским. Наш генерал был очень «жёстким» командиром. Мы, младшие офицеры, совсем не были рады тому, что с нами летят ещё дополнительные командиры с большими звездочками на погонах. Однако вскоре мнение о наших полковниках изменилось. В дальнейшем Отраковский с офицерами штаба всегда были с подразделениями и очень часто в их составе принимали участие в боевых операциях.

Последние вылетевшие из Оленегорска самолёты по погодным условиям Моздок принять в этот день не смог. Двум бортам предстояло провести ночь на военном аэродроме Миллерово, что в Ростовской области. Утром командование местного соединения организовало для нас очень хороший завтрак в местной солдатской столовой. Завтрак был очень хорошим, работники столовой понимали, куда мы летим и были очень приветливыми. Бойцы вспоминали, что на выходе со столовой стоял сержант, внешне похожий на выходца из республик Северного Кавказа. Он стоял с лотком, на котором были разложены буханки хлеба. Выходящим из столовой нашим матросам этот сержант буквально совал по буханке в руки. Кстати, его земляков из числа военнослужащих срочной службы в нашем батальоне не было. Перед отправкой батальона в Чечню всех призывников из северокавказских республик стали переводить в другие подразделения бригады. И вот после завтрака мы полетели в Моздок. Час полёта, и наш Ил-76 уже садится в прифронтовом северо-осетинском городе. Видимость плохая, над взлётной полосой сплошной туман. Но что какой-то туман для военных лётчиков — произвели посадку борта в сложных погодных условиях без особых проблем. Самолёт подъехал к месту стоянки, заглушил двигатели. Открылась рампа самолёта, все стали через неё выгружаться на взлётную полосу. Уже там, на бетонке аэродрома, перед нашим глазам открылась завораживающе-страшная картина: большое количество разного автомобильного транспорта, гудящие самолёты и вертолёты, суетящиеся люди. На взлётную полосу садятся и вновь взлетают «вертушки», штурмовики, прочие транспортные борта. Из вертолётов выносят раненых — они все грязные, в окровавленных бинтах, многие стонут, есть люди без сознания. Один из военнослужащих, с перевязанной головой, проходя мимо нас, на все наши вопрошающие взгляды просто то ли сказал, то ли прошипел: «Там жопа…» — и побрёл дальше к санитарной машине. После выгрузки раненых начинают выносить трупы; трупов много, и они ещё не обвёрнуты в специальные фольгированные пакеты; тела погибших грязные, у многих разорвано обмундирование. Много трупов с оторванными конечностями. Всё это зрелище было много страшнее даже самых жестоких фильмов про войну. Мы все были шокированы той обстановкой, что царила тут, — и сам аэродром, и прилегающие к нему окрестности были похожи на конвейер: вертолёты привозят из Грозного убитых и раненых, быстро загружаются под завязку свежими бойцами и улетают обратно. И так без остановки, весь световой день.

Этот страшный конвейер работал бесперебойно, а вот что касается людей, которые управляли им, то складывалось такое впечатление, что они не совсем соответствовали неким регламентам и нормам этого механизма, работавшего очень чётко. Всё выглядело очень плохо организованным процессом со стороны принимающего прибывающих военнослужащих командования.

Несколько раз к нам подходили какие-то незнакомые старшие офицеры, интересовались, откуда мы, и сообщали нам взаимоисключающую информацию о будущем нашего подразделения: то нас завтра вывозят в центр Грозного, то колонной куда-то перебрасывают за город, то резервом стоим в Моздоке. Я часто ловил на себе взгляды растерянных подчинённых бойцов.

— Что, матрос? — интересно, какой взгляд был у меня?

Видавший виды наш «афганец» Володя Ульянин отводил глаза, лишь один раз произнёс он: «Ну, мы попали…» Это день, день нашего прибытия, был действительно одним из самых сложных для психики моментов этой компании….

Расположившись, на прилегающей к аэродрому территории, мы узнали, что наша первая рота сразу же по прибытию была отправлена в Грозный, а нас туда отправят, скорее всего, завтра. Весь день мы довооружались. Нам выдали подствольные гранатомёты (я, офицер, увидел эту штуку впервые в жизни), распаковывали ящики с патронами и гранатами. Ночёвку организовали в учебном корпусе одной из местных воинских частей. Я был назначен в ночь дежурить около своих боеприпасов и амуниции. Мы всю ночь продежурили у небольшого костра с прапорщиком Виктором Ровенским, он был старшиной первой роты моего родного первого батальона, и его прикомандировали так же старшиной во вторую роту ДШБ. Мы с Витей о чём-то всю ночь проговорили; ему, как и всем нам, тоже было не по себе, хотя Ровенский, как и наш Ульянин, также имел боевой опыт Афганистана.

Очень хорошо помню ту ночь: над нами чистое звёздное небо, и в сторону Чечни оно из тёмного перекрашивалось в багровый, мерцающий всполохами цвет.

О прапорщиках нашей бригады хочется сказать отдельные слова. Для офицеров они были настоящими наставниками, помощниками, братьями, но никто из них никогда не допускал панибратства, фамильярностей. Для простых бойцов эти люди были не просто командирами, а часто самыми близкими людьми. Командиры взводов, старшины, технари — они всегда были со своим личным составом. И уже тогда имена и фамилии прапорщиков — Грицай, Замышляк, Елькин, Ковалёв, Багрянцев, Корнеев, Елхов и других товарищей — произносились военнослужащими и жителями нашего городка как имена былинных богатырей из русских сказаний.

А потом в пять утра был подъём и быстрая погрузка в КамАЗы. Всё проходило в суете и спешке, многие не успели даже загрузить все тюки с вещевым имуществом. Наша миномётная батарея благодаря стараниям командира батареи и старшины всё, что было положено, загрузила полностью. В дальнейшем у нас всегда было «на прозапас» некоторое количество обмундирования. А дальше, после погрузки, предстоял автомобильный марш-бросок в Грозный.

Дорога заняла три-четыре часа. Нашим глазам тут и там открывались последствия недавних боевых действий: упавший подбитый вертолёт, сгоревшие танки, много убитых домашних животных. В населённых пунктах к дороге выходили жители и без эмоций наблюдали за нами.

Это первое свидание с войной полностью прогоняло мой сон, виды из окна автомобиля держали организм в состоянии постоянного напряжения. Я сидел в кабине с Валерой Костериным, мы ехали, смотрели по сторонам, просто ехали и молчали.

Уже на подъезде к Грозному стала слышна непрерывная орудийная канонада, над нами на низкой высоте часто пролетали боевые вертолёты Ми-24. Наша колонна прибыла в аэропорт Северный города Грозный в планируемое время, без задержек. На календаре было 10 января 1995 года.

В аэропорте Северный батальон временно расположили в здании аэровокзала. Сам аэровокзал неплохо сохранился после удачно проведённой боевой операции по его взятию братьями-десантниками. Ну да, конечно, были разбиты все стекла на окнах и в отдельных местах здания зияли дыры-пробоины от крупнокалиберных снарядов, но в целом тут можно было находится. В этом здании некоторое время нам предстояло быть и ждать команды на выход в город, то есть на войну. Обшарившие все помещения бойцы где-то нашли переходящее красное знамя Ленинского РК ВЛКСМ г. Грозного и водрузили его над аэропортом. А ещё все с большим интересом разглядывали лётное поле, то место, где складировались остатки разбитой дудаевской авиации. Нам рассказывали, что боевики собрались на этих самолётах совершать налёты на соседние регионы.

Моему подразделению предстояло провести тут два дня. Постепенно все убывали в город для выполнения боевых задач. Мы выходили оттуда в город последними — 12 января. Другие подразделения бригады уже вовсю воевали, несли потери. Усталость от путешествия, первый стресс сделали свое дело — наш страх от трагических известий о первых потерях, куда-то пропал, все мы уже сами стремились, ждали момента, как нам дадут команду попасть туда.

Я хорошо помню, как уходили подразделения батальона, как брали по минимуму продовольствия и прочий бытовой скарб, а побольше старались набрать боеприпасов; как старший лейтенант Владислав Неказаченко, прикреплённый к штабу, взволнованно рассказывал об очень больших потерях в наших подразделениях, и каждая встреча с ним приносила новые трагические сведения о судьбах наших товарищей. Помню, как капитан Виктор Вдовкин, наш заместитель начальника штаба батальона, уже вовсю воевавший и приезжавший из города, делился появившимся опытом по зачисткам домов и подвалов. В аэропорт привезли пленных боевиков. Особого впечатления эти «новые моджахеды» на нас не произвели: обыкновенные люди с небритыми лицами и чаще испуганными, нежели воинственными, взглядами.

Ещё вспоминается, как к нам, сидящим у костра и слушающим сообщения из радиоприёмника, подошёл генерал Топоров (со временем многое забывается, и за точность фамилии не ручаюсь), он сам представился, из Министерства обороны, спросил, откуда мы, и с какими-то грустными глазами сказал, что всё будет хорошо.

В памяти и забавный случай, как какой-то генерал-майор (наверное, старший на аэродроме) гонял по взлётной полосе, стреляя из пистолета в воздух, задремавшего часового.

Однако при всей той нервной обстановке в аэропорту Грозного, вызванной тревожными ожиданиями и плохими новостями, было место в жизни нашей батарее и маленьким радостям. Так, у матроса Янкина Алексея 11 января случился день рождения.

Из воспоминаний Алексея. «…Вы нас тогда с командиром построили утром в аэропорту и поздравили меня. Я, конечно, не помню, что говорили, но помню, что все стали делать подарки — кто гранату, кто патроны. А еще (Вы даже про это и не узнали) мы тогда нашли на складах в аэропорту коробки с женьшеневой вытяжкой в ампулах граммов по 50, градусов 5, так и отметили день рождения…»

Постоянно работала расположившаяся в районе аэропорта дальнобойная артиллерия, со взлётной полосы взлетали вертолёты, и так как с крыши аэропорта был хороший обзор, было видно, как они бьют по городским кварталам и окружающей Грозный «зелёнке». Огонь с вертолётов был до такой степени плотный и мощный, что казалось — в этой стене огня никто не смог бы уцелеть. В сторону Моздока постоянно отправляли борта с убитыми, ранеными, беженцами. Беженцев было очень много, они прибывали вечером, мало мужчин, в основном женщины и дети, причём славянской внешности было совсем не большинство. Из неспокойной, «независимой» Чечни пыталось перебраться в «большую Россию» очень много представителей коренной национальности.

Где-то тринадцатого января на аэродром приземлился первый военно-транспортный самолёт, кажется, это был Ан-12.

В памяти от первых дней пребывания в Чечне остался вечерний разговор с двумя офицерами-дозиметристами одной из воинских частей, базировавшихся в районе аэропорта, рассказы которых про «новогодний штурм» лично у меня пробуждали противоречивые чувства: и страх, и смятение, и желание отомстить за погибших товарищей, и выполнить воинский долг. Кстати, именно от этих офицеров мы впервые услышали о потерях во время новогодней ночи Майкопской бригады.

Эти же офицеры много рассказывали о так называемых «белых колготках» — латышских и украинских снайперах-биатлонистках. Рассказывали они нам о молодых офицерах-смертниках, которые после гибели всего личного состава в одиночку выходят ночами в город и мстят за своих бойцов. Конечно, в этих рассказах было много из военного окопного фольклора, но и правды тоже было достаточно…

Рано утром 14 января к выходу в город стала готовиться вторая рота нашего батальона. Я перед их уходом успел пообщаться с командиром роты Виктором Шуляком, его заместителем Николаем Сартиным и командиром взвода Сергеем Баковым. Ребята спросили о наличии лишних гранат к подствольным гранатометам, пришлось им отказать, у самих их было немного. С Николаем это был мой последний разговор. На прощание мы просто пожали руки друг другу, пожелали нам всем удачи. Я, как всегда, сказал что-то смешное, Коля и Сергей улыбнулись в ответ, Витя что-то не менее смешное ответил, сказав, что они нас будут ждать в городе.

А уже во второй половине дня, ближе к вечеру отправлялась в Грозный и наша миномётная батарея. Я успел быстренько подняться на крышу здания аэропорта и снять себе на память висевшее там красное знамя, которое стало моим единственным трофеем в нашей военной компании.

И вот она дорога в город. Иначе как с «дорогой смерти» этот путь из аэропорта Северный в столицу «независимой Чечни» в тот январский вечер у меня не ассоциировался. Батарею загрузили в два КамАЗа. Ещё при посадке в автомобиль мы обратили внимание на вмятины на двери: водитель объяснил, что был взрыв, и осколками побило кабину. Мы с нашим старшиной Валерой Костериным сидели в кабине первого грузовика и, так же как по пути из Моздока в Грозный, всю дорогу просто не могли разговаривать, смотрели и молчали. Чем ближе наша колонна приближалась к городу, тем чаще и громче были слышны выстрелы всего, что может стрелять и уже в самом городе всё это слилось в гул от стрельбы, от работающих двигателей и пролетающих вертолётов и самолётов.

На въезде в город мы проезжали мимо тут и там стоящих на обочинах женщин. Кто-то из них осенял крестом наши автомобили. Я запомнил одну. Эта женщина стояла на какой-то небольшой возвышенности на земле, метрах пятидесяти от дороги, высокая и вся в чёрном. Стояла, смотрела без эмоций в нашу сторону и осеняла крестом нашу колонну. После войны я часто вспоминаю этот эпизод из жизни, и мне кажется — появление этой женщины было далеко не случайным. Её крестное знамение охраняло меня и ребят, которые были рядом на протяжении всей нашей боевой командировки.

Там же, на окраинах города Грозный мы увидели много милиционеров, омоновцев и прочей милицейской «братии». Они выделялись от остальных военнослужащих формой одежды и современными лёгкими бронежилетами и касками.

Чем глубже мы заезжали в город, тем страшнее становилось всё то, что мы видели на его улицах из окна автомобиля. И чем дальше наши КамАЗы продвигались к центру города, тем крепче моя рука сжимала автомат. Почти все городские дороги были разбиты гусеницами, дома разрушены, вдоль обочин дорог стояли остатки изуродованной техники. Ближе к центру стали попадаться лежащие прямо на улицах трупы людей, как в гражданской одежде, так и камуфлированной. Кто были эти люди? Обыкновенные гражданские, боевики, военнослужащие, мужчины, женщины — об этом тогда просто и не думалось, просто лежали погибшие люди. Скорее всего, весь этот «человеческий хлам» просто не успевали убирать, а может быть, и убирать-то было некому — санитарные бригады в центр соваться не торопились, а войсковые подразделения были сосредоточены на выполнении боевых задач. Со временем, вспоминая и осмысливая происходившее тогда, я стал понимать, что определение «человеческий хлам» было наиболее приемлемым понятием для нашей психики. Слишком много было по улицам неубранных тел и останков, и при адекватном восприятии происходящего можно было просто и быстро лишиться разума. Что же касается представителей милицейских подразделений — их в самом городе уже не было. Через приоткрытое боковое окно автомобиля в кабину врывался запах. Этот запах очень хорошо запомнился: какой-то едкий коктейль из горелого, протухшего, бензинового, порохового. Страха как такового не было, не было и паники, мозг всё воспринимал как что-то естественное: вот лежат трупы на дороге, валяется чья-то нога — значит, так надо…

Наверное, мы с Валерой, видя всю окружающую нас обстановку, думали примерно об одном и том же. Потому что, я помню, тишину в кабине Валера прервал один раз, произнеся: «Сталинград…» И я молча с ним согласился, потому что у меня всплывали картинки-ассоциации с разрушенными городами во времена Великой Отечественной войны.