Бесплатный фрагмент - Пока не отопрёшь дверь

Единственное

Солнце палящими лучами облизывало обнажённую черноту земли. В оврагах и низинах ещё лежал снег. Кое-где, ошалевшая от внезапно нахлынувшего тепла, трава прорезала зелёными стилетами холодную землю. Всегда поражалась — сколько силы в ней, такой мягкой и нежной, чтобы протиснуться сквозь землю? А одуванчик, разрывающий асфальт и раскрывающийся крохотным солнцем на тротуаре?

Последние годы весна была вымученной. Долгой зимой, морозной, пронизывающей до костей. И врывалась она, эта весна, слишком поздно, слишком стремительно. Это была первая зима, когда я внезапно рассталась со статусом порядочной и всепрощающей удобной жены. Всю зиму я проходила в юбке и чулках. Впервые. Иногда меняла макси на мини, а чулки оставались. Холод морозными щупальцами забирался под юбку, заставляя кожу покрываться мурашками. В ту зиму у меня стали появляться пояса для чулок, а ведь я не носила их лет пятнадцать, не меньше.

Почему любовь накрывает меня внезапно? Всё было упорядочено. Уезжающий муж, который снова попросил меня вернуться, потому что лишь я предоставляла ему безграничную свободу. Он гордился этим, но гордиться надо тем, что не отпускают, не представляют и дня без твоего присутствия, мысленно спрашивают разрешения что-то сделать, пусть даже это сущая мелочь.

Я очаровываюсь людьми. Грешна, моя вина, но я так привыкла доверять. Сразу делаю слепок доброй части человека и вижу потом его таким. Долго, пока много раз не покажет, что он — другой. Совсем иной. И даже тогда не могу поверить.

Весна болезненна для меня. Смена времён года, умирание. Не осеннее. Осеннее завораживает. Кружащиеся листья — в одиночку или хороводе, танцующие в предсмертном вальсе, или несущиеся, подхватываемые порывом ветра, стелющиеся, шуршащие, хрустящие под ногами, пока первые утренники не дохнут на них ледяной прохладой. Они так и остаются жёсткими, скрученными, скрипящими. Весна другая, с болью уходит зима. Снег лишается первозданной белизны, покрывается заплесневевшими червоточинами и дорожной грязью. И грязь сползает, оставляя за собой хлюпающее месиво, ледяные лужи, с сизым льдом. Вы видели, как уходит лёд с озёр? Страшный, сизый, под которым хлюпает вода, выливается на поверхность, а ты идёшь, холодея от ужаса, что он проломится. Хотя под ногами сантиметров пятнадцать крепкого льда. Он лишь выглядит страшным.

Весна приходит через боль. Каждый год я остро чувствую эту боль. Голая земля, голые ветки. Всё обнажено, и лишь глубоко внутри зарождается жизнь. Мне плохо весной, хочется плакать до тех пор, пока не расползётся в воздухе кисловато-пряный аромат лопающихся почек, и деревья не подёрнутся зеленоватой прозрачной дымкой.

Не понимаю, почему весна приходит внезапно. Её ждёшь, а она мгновенно сдирает осевшие почерневшие сугробы, бедные птицы в этой круговерти не знают, когда прилетать. Как-то после оттепели почти по-летнему тёплой они вернулись. Обычные лесные пичужки, маленькие, невзрачные. Расселись по деревьям, а на дворе — мороз и серьёзный, пасмурно, хоть бы один лучик солнца, с ним не так холодно. И снег, снег… Не знаю, что с ними стало. Они ж лесные — не знают другой еды, кроме жучков, червячков и мошек.

Я не была готова к встрече с весной. А ещё — с ним. Сейчас я понимаю, что творится весной. Нереальность. Обнажённость. Внезапно становишься голой, и нет возможности одеться. Внутри оголяются чувства или душа, и неистово рвутся наружу.

Телефон поминутно тренькает, извещая о новом сообщении. От него. Потом я ещё долго хранила переписку — дурацкая сентиментальность, пока летом не поняла, что уже всё, можно стереть, чтобы не терзаться больше. Я ненормальная. Возбуждаюсь от переписки, меня можно зацепить словами. Написанными. Одной фразой. Я из тех, что любят глазами. Не визуал, хотя эстетка та ещё. Раз за разом перечитываю чёрные строчки, прокручивая свои мысли. Они остаются теми же. Я долго помню людей, хотя давно пора забыть, отпустить. Кто дёрнул меня за язык спровоцировать его приехать? Как он, со своим полубезумным графиком, выкроив время между самолётами, согласился на безрассудство? Хотя стоит ли судить? Я старомодна и сентиментальна, холю и лелею то, что называют романтикой. Понимаю, скорее всего, это — чётко продуманные шаги с его стороны. И только тогда я думала иначе.

Сейчас уже не важно. Какая разница, как я думаю сейчас, я никогда не позволю затмить моим мыслям те эмоции, что были тогда. Я так и не научилась разбираться в людях. Иногда они причиняют мне боль. Может, потому я когда-то и переключила фокус с души на тело. Но мне так не хватает другого — когда на мои слова не обращают внимания. Когда моё сопротивление лишено всякого смысла, да и мне не хочется, я могу полностью расслабиться. В эти моменты время замирает. Я растворяюсь, меня не существует больше, кожа становится проницаемой, я сливаюсь с другим.

Чьё это было безрассудство — моё? Или его? Я люблю провоцировать. Обожаю, когда мужчины сбрасывают всю серьёзность и несколько лет в придачу и приезжают, как мальчишки, на свидание за много-много километров. Как тогда. И я тоже. Свидание на полпути между городами. Обожаю спонтанность, непродуманность, кажется, уже пора остепениться. Но вспоминаешь не спокойные размеренные будни, складывающиеся в годы. А именно такие — ребяческие поступки. А ведь я опоздала, снова, но он так и не узнал об этом, потому что опоздал сильнее, несмотря на свою пунктуальность.

Казалось, с первой встречи протянулась целая вечность. Сколько времени мы переписывались запоем — всего пару дней, так? Но картинки перестали складываться. Неужели мы целовались ещё тогда, на первом свидании?

Наверное, именно в ту нашу встречу я и полюбила подсолнухи. Розы банальны, декоративны и предсказуемы. Подсолнухи — необычны цветом. Солнечным, жгучим тягучим цветом полуденных обжигающих лучей, рассыпающихся зайчиков по водной глади озера. Иногда мне кажется, что я любила их давно-давно, с тех самых пор, когда готова была часами рассматривать картины Ван Гога и даже сделала копию одной из них — «Вечернее кафе». Тогда я ещё не знала, что это дурной тон — делать копии с картин мастеров, но я ведь не выдавала её за оригинал. Теперь подсолнухи я называю кусочками солнца, сошедшие с полотна Ван Гога.

Я ведь до сих пор не могу ездить мимо этого города. Не могу находиться в том парке. Летом заехала туда — словно пытка. Копилка таких мест пополнилась ещё одним. Мне тягостно и слишком больно находиться там спустя время. Я словно нахожусь на стыке двух миров — прошлого и настоящего. Вижу иначе, запахи чувствую иначе. Эти места начисто выпадают из настоящего, невозможно вернуться сюда, снова быть собой. Рассудительной, спокойной, предусмотрительной, в маске или без.

Сейчас я редко надеваю её. Стала меньше притворяться, но от этого тяга к душевному эксгибиционизму и некой экзальтации не стали меньше. И желания вывернуть мгновение наизнанку, сохранить его, спрятать, время от времени вытаскивать, ласково проводить рукой и всматриваться, вживаться. Я трепетно люблю эту копилку воспоминаний. Открываю её, заряжаюсь и с сопричастности тайному — возвращаюсь обратно.

Казалось, мы бесконечно долго искали тот парк. Не люблю кафе и рестораны, где собеседников разделяет поверхность стола, а салфетница и солонка становятся незримыми слушателями. На природе можно уединиться, даже если на соседней скамейке расположилось шумное семейство с детьми.

Дальше — всё рассыпается на кусочки, и память каждый раз по-разному соединяет фрагменты в единую картину. Мы идём, такое редкое мы, но тогда было так, вокруг озера, мимо рыбаков, тягающих мелкую рыбёшку, как я говорю, на прокорм кошке. Сидим на скамейке, не обращая внимания на окружающих. В такие моменты я ловко перекладываю ответственность на мужчин. Меня совершенно не смущает, что мы ведём себя, как подростки, а не как вполне зрелые серьёзные люди. Кажется, мы даже почти не разговариваем. Я в его солнцезащитных очках, поминутно сползающих на нос. Хотя в обычной жизни не ношу их. На каблуках, а мне так хочется скинуть туфли и встать ногами на ещё холодную апрельскую землю. Смотрю вокруг и удивляюсь, насколько всё слишком ярко, слишком контрастно. То ли виной всему очки, подчёркивающие контрастность, как любые солнцезащитные стёкла. То ли мои мятущиеся чувства, которых мне не собрать. Время замедлило ход, замерло и потекло параллельно в двух шкалах. Я вижу всё, словно в замедленной съёмке, и время несётся, исчезает, как песок сквозь пальцы. И словно нет часа или двух. Я успела лишь вдохнуть, а на выдохе пришла пора возвращаться.

Забрала подсолнухи, уже немного повядшие без воды, пересела в свою машину, мы очень долго не могли расстаться, словно понимая, что это так и останется в памяти, как единственное…

Я уехала и ещё раз мы помахали друг другу рукой, когда машины на мгновение встретились на соседних дорогах и пронеслись мимо, унося нас по разным городам.

Право на…

Мы сидим возле озера. Когда встречаешь старых знакомых, начинать разговор можно с чего угодно. Даже фраза «Как дела?» означает лишь: «Выбери сама, о чём ты хочешь поведать сегодня». Мы не виделись целую вечность. Не важно, с какого места начинать отсчёт — хоть с начала сотворения мира, хоть со вчерашнего дня.

Встретились — и спустя пять минут болтаем, словно и не было нескольких лет разлуки. Взахлёб, сталкиваясь руками и замирая на мгновение. Для дружбы нет срока давности. Смотрю на неё — не понимаю, что в ней такого. Она словно стала старше на пару десятков лет. И замерла в том самом возрасте, когда мы жили вместе, коротая за беседами ночи, зная, что с утра нужно отдирать себя от подушки и валить на работу, надев костюм. Тот или другой почти такой же. Слушаю и думаю: «Девчонка! Юная до безобразия. Как говорят, детство в одном месте». И через мгновение проносится мысль: «Невозможно. Жизни не хватит, чтобы думать, как она. Не только своей — и парочки чужих».

— Знаешь, а ведь я получила. Можешь называть это как угодно. Право на жизнь, смерть, да, какая разница, они так близки. Пусть будет право на жизнь. Мало того — ещё и ин-дуль-генцию прихватила. Сходу не выговоришь. Представляешь? И всё это случилось в самый неподходящий момент. Хотя любой момент для меня тогда был бы самым неподходящим. Сколько слышала: «Женское сердце безгранично». Знаю, безгранично. Умом понимаю. Когда у тебя один человек, который был рядом, тот, самый любимый когда-то, а потом другой, третий… да Бог с ним, троим всегда можно найти место в сердце, как-нибудь договорятся. А когда их перевалило за двадцать, и того больше. Представляешь, в это сердце сама боишься порой заглядывать. Приходишь — а там на каждом шагу знакомый, да ещё с общими воспоминаниями. Брр.… И думаешь: «Божички мои, уж лучше я где-нибудь с чужими людьми потусуюсь, чем в собственном сердце». А потом в какой-то момент их стало так много, что я уже сбежать захотела из тела. В самом деле, начала подыскивать хоть какого-то собеседника, не задающего лишних вопросов. Нашла, конечно. Ветер. До этого с грозами болтать научилась. Только вот зимой одиноко, да и летом — слишком уж непредсказуемый собеседник, точнее, собеседница. Хочешь поговорить, а она где-то грохочет за пару сотен километров. Приедешь, если уж очень неймётся, а её и след простыл.

А потом вдруг взяла — и одним росчерком пера всю эту проблему решила. Даже не росчерком, это я так, для красного словца сказала — татуировкой. Никто и понять толком не может, что там написано. Не тем почерком, не так. Надо было тоньше, изящнее, ну, уж как получилось.

Зато моё тело словно потеряло оболочку, стало проницаемым. И все любимые люди стали прилетать ко мне, как на отдых. И улетать так же. Вздохнула с облегчением и с удовольствием стала трапезничать вместе с ними. Сегодня с одним, завтра с другим. А уж если кого-то очень хочется увидеть, крикну, прошепчу его имя на ветер — глядишь — через день-два сидим вдвоём в моём сердце, вспоминаем былые времена.

А уж когда я прилепила сверху стрекозу… Удивительное насекомое. Ты не смотри, что легкомысленным считается. Летает там, бирюзовая или голубая над прудом — красота. Представила? Вот! Хищница ещё та. Я, когда это узнала, удивилась поначалу, потом улеглось. Но вот, что она — связной между миром живых и мёртвых, обнаружила с дрожью. Да, и название — драконова муха. Спутница ведьм. На ней ещё чёрт катается, по поверьям. Никто не видел, но говорят. Не так всё просто. Куда до всего этого Крылову с басней «Стрекоза и муравей»? Валькирия среди насекомых, только теперь она уносит осколки сердец в Вальхаллу. Есть такая, специально для сердец павших. Что-то меня занесло….

Меня саму уже занесло. Как заворожённая, смотрю на неё — давнюю подругу, проникаю сквозь радужку глаз и, словно наяву, вижу осколки сердец её возлюбленных.

— Как сейчас — продолжаешь влюбляться?

— Больше нет. Умерла для этого мира, стала жрицей.

— Жрицей? — с силой зажмуриваю глаза, пытаясь примерить на себя её смерть. Её жречество. Не вяжется. С ней не вяжется. Никак. Вот же она, передо мной.

Открываю глаза — на гибкой осоке сидит огромная стрекоза. Или мне она такой показалась от неожиданности. Смотрю в её сферические глаза, в которых отражается пронзительное лазурное небо, слепящее солнце и я вверх тормашками. Стрекоза, стряхивая с крыльев потёки краски, вибрирует крыльями, мелко и дробно, взлетает, зависает в воздухе перед моим носом и стремглав улетает, сливаясь с небесной синью. А я продолжаю сидеть, вспоминая подругу, с которой рассталась много лет назад по глупости. Да ещё потому, что перед нами расстилалась целая вечность.

Свидание между мирами

Солнце тягучими лучами впивалось в землю, втискивалось в трещинки, выжигало всё живое. Марево неподвижно висело в воздухе. Холод вымораживает, жара высасывает силы, незаметно убивает. Кажется, даже облака застыли в одной точке, а птицы зависли. Как бесконечный фотоснимок. Щёлк-щёлк-щёлк… И только я почему-то продолжала жить. Или уже нет? Ходила, как неприкаянная. Волнение заполняло меня до краёв, почти стало мною. Я поминутно смотрела на часы, отмечая, что осоловевшая от жары стрелка, похоже, залипла на одном месте, и нужно подгонять её взглядом. Но время — единственное, что не подвластно человеку. Я ждала вечера, когда лягу в постель, чтобы пуститься в путешествие снова, опасное путешествие, которое хотя бы ненадолго позволит быть чуть ближе. Я чувствовала себя живой, лишь оставив своё тело.

Мы не признавали эту связь днём, отрицали какое-либо притяжение между душами или телами, но стоило наступить ночи, как я испытывала тягу, тягу и жажду ворваться в его объятия, слиться с ним. Я давно зависела от этих редких мгновений, жила от встречи до встречи. Жизнь может казаться полной, но не быть ею, потому что внутри что-то сломалось, исчезло и уже давно. Череда внешних событий, людей, декораций — лишь мишура. Самая ценная часть жизни теплилась в этой почти не существующей связи. Что может быть проще — позвонить, встретиться, но мы почти сразу находили повод для споров, ссор и разногласий. Так бывает, когда прожитое в мыслях гораздо больше того, что есть на самом деле.

Может, лишь я не ищу простых, привычных путей и доступных решений. Есть в этом своя интрига, своя тайна. Так же преображается привычное блюдо, стоит приправить его специями. Что может быть романтичней встречи между мирами? Я жаждала этих мгновений. Казалось, слышу его мысли накануне или это — только мои фантазии. Но сегодня я знала — он будет там. И спешила закончить дела, выпить дежурный кофе на ночь, принять душ, стащить надоевшую за день заколку и выпустить волосы на свободу, распылить в воздухе любимые духи, пронестись пару раз среди парящих терпких капель, чтобы впитать обнажённой кожей запах свежескошенной травы и ночного дождя. И уже потом лечь в постель и постараться уснуть. Бессонница — нежеланная гостья сегодня. И, хотя всё внутри звенит от предвкушения, снотворное пить нельзя. Усну ведь — и не вспомню, зачем всё это было.

Мы не могли позвонить друг другу, не знаю, чего мы боялись, возможно, того, что были слишком разными. Хотя и разные люди общаются. Иногда. И мы могли бы, если б я не старалась запомнить каждое мгновение, каждый его жест, слово, втянуть, впитать, прожить каждым своим чувством. Когда-то мы могли разговаривать, а время пролетало, как миг. Он, казалось, свой прагматизм втянул с первым вдохом, лишь появился на свет. Великолепный стратег, предугадывающий каждый шаг, а я была человеком хаоса. Сегодня у меня одно настроение, завтра другое, и последнее время я только и делала, что меняла одну внешнюю декорацию на другую, давно подсев на иглу эмоций.

Сегодня я его ждала такого близкого и такого далёкого. Уже близкого, я чувствовала это, жадно втягивая носом прохладный вечерний воздух. Я нашла свой странный путь, чтобы быть ближе, минуя реальность, скитаясь ночью между мирами, между сновидениями, меж сном и реальностью. Однажды мы могли навеки затеряться, не вернуться в собственное тело, скитаясь в чужом, враждебном мире, где за каждым поворотом могла скрываться опасность. Всё кажется не тем, чем есть. Я не знала правил игры, по которым принято действовать там. Что меня ждёт? Когда нужно расстаться? Смогу ли я вернуться в этот раз или?…

Я готова была рисковать, лишь бы скользнуть пальцами по родной коже, впиться поцелуем в губы или руку, ощутить колкую щетину на своей щеке, прикоснуться взглядом к его глазам и скользнуть глубже, на мгновение, услышав его мысли, как свои. Я человек хаоса и ещё чувств. Когда меня спрашивают о прошлом, я пропускаю его через своё тело. И снова оказываюсь там: сначала — звуки, потом — подвижный, словно раскрашенный кистью импрессиониста воздух, сгущается, и я вижу образы, улавливаю запахи и уже в самом конце, чувствую кожей. У меня чувствительная кожа. Обожаю прикосновения — нежные, жёсткие, жестокие. В память врезается не нежность объятий и поцелуев, а дикое сочетание истомы и жёсткости, когда не знаю, кричать мне от удовольствия или от боли.

Снова и снова убеждаюсь, что самое манящее не событие, а его предвкушение, когда перекатываешь мысли о том, что произойдёт, словно тающий шарик мороженого по нёбу. Собираюсь на встречу, примеряю одно платье, останавливаюсь мини, том же самом или другом, но мини. Именно в нём я ощущаю себя беззащитной, нежной, трогательной девочкой. До сих пор не чувствую себя женщиной. А ведь пару сотен лет назад меня назвали бы женщиной бальзаковского возраста, а я до сих пор, как ребёнок, искренне радуюсь мелочам, словно навёрстываю недостаток ярких впечатлений, которых у меня было не так много в детстве. Выбираю украшения, останавливаясь всё на тех же. До боли своих, даже если другие считают их массивными, грубоватыми, странными. Не люблю классику, она слишком правильна. Люблю изломы, затейливость, странности, то, что, кажется, не имеет право на существование. Так я выбираю всё. Выискиваю свои вещи по первому взгляду, своих людей — по первой фразе, знаю, что ждёт, чувствую опасность, кроющуюся за мягкой обходительностью.

Я давно сижу на адреналиновой игле. Играю, подчиняю, обольщаю, вовлекаю, вызываю, провоцирую. Не важно, какие чувства вызываю в людях, нужно одно — вытащить эмоции. Любые. Равнодушие убивает меня.

А ведь он никогда не мне причинял мне боль, несмотря на моё желание, чтобы именно в его власти оказалось моё тело и душа. Неужели я искала Бога и Дьявола в одном лице? В его лице? Нет, не душа, конечно, но нечто большее, чем тело. Тело — лишь оболочка, позволяющая жить, весьма привлекательная оболочка, признаюсь, форма и завершение, иначе я расползлась бы в кровавом месиве по земле.

Я — как кукла, привязанная резинкой за щиколотку, сбегаю, возвращаюсь, чем дальше ухожу, тем с большей силой рвусь назад. Если бы я верила в карму и прошлые жизни, я бы назвала это кармической связью. Чувства, тела, люди соединяются в разных жизнях снова и снова. Криво, едва соприкасаясь. Как змея, кусающая себя за хвост, лента Мебиуса схлестнула нас, разнесла по разным частям света и продолжила своё путешествие, замыкая и размыкая мгновения.

Недавно я была на свидании. Бесцельно слонялась по улицам, пока ноги не вывели меня к тому месту, где мы встретились впервые. Зашла в тот самый ресторан, заняла тот же столик, где мы ужинали, с самого края, не смея разрушить идиллию до сих пор сидящих там влюблённых, жадно ловящих жесты, слова, интонации другого, каждую деталь, впитывающих, чтобы ничего не забыть, не упустить, рассмотреть потом. В какой-то момент мне показалось,… нет, я почти была уверена, что вижу настоящих людей, хотя и смотрела сквозь них. Воздух вокруг них то уплотнялся, и я могла разглядеть черты лица, то вновь становился почти прозрачным настолько, что сквозь них я видела картины на стенах, бумажные абажуры и гобеленовую обивку кресел.

В какой-то момент я села вместо неё, собеседницы, ставшей прозрачной, чтобы сказать ему те самые слова, которые не хватило смелости произнести когда-то. Пересела на его место, чтобы услышать ответ. Похоже на безумие, знаю.

Я так часто расставалась. Одних — даже не вспоминала, другие всплывали в памяти внезапно. К некоторым постоянно возвращалась, словно мы шли бок о бок долгие годы. Недавно услышала, что лишь малая часть людей, с кем мы пересекаемся в жизни — новые люди. С остальными мы встречались раньше, в прошлых жизнях. Кажется, что и здесь так.

Я хлебнула вина цвета венозной крови, чтобы снять напряжение и убрать церберов, что стоят на страже моего сознания, не пуская в ночное путешествие. Интересно, что произойдёт, когда кто-то из нас покинет этот мир, обычный человеческих мир? Что будет делать с другой душой, которая вдруг станет совсем одинока? Замкнётся, будет пытаться утопиться, забыться, исчезнуть, чтобы потом снова возродиться, снова страдать?

А пока мы избегаем друг друга в обычном мире. Трусим, прячемся за чужими целями — далёкими и недоступными, как путь в Вальхаллу. А мне хочется, чтобы он был рядом, просто был. И боюсь отказа, в иллюзии можно играть вечно.

А пока мы встречаемся в другом мире. Стоим на берегу холодной ночи. Вдалеке стонет тоскливая мелодия, похожая на варган. Мерцающая пыль покрывает нашу кожу, она становится похожей на старинное серебро. Будь у меня больше времени, я бы разглядывала её долго, как когда-то в детстве — смёрзшиеся крупинки снега в свете моргающих фонарей редких звёзд и. Облака несутся над нами, хотя вокруг нас тихо и безмятежно, словно на островке безветрия. Камни отбрасывают длинные тени, скрещивающиеся, сплетающиеся, как гигантские щупальца спрутов, тянущиеся к нам, чтоб и здесь разлучить нас.

Мои руки лежат в его ладонях, скольжу пальцами по всем линиям на ладони, продлевая их, чтобы встречи не оборвались внезапно. Прикасаюсь щекой к груди, всё так же не достаю ему до плеча. Здесь я такая же маленькая, как и в обычном. Чувствую тяжесть его подбородка на затылке. Пропускаю через пальцы его жёсткие подёрнутые серебристой проседью, вглядываюсь в глаза. Не могу отпустить, и не хочу. Стою до тех пор, пока не чувствую пульсацию, зарождающуюся в сердце, разливающуюся по телу, кричащую, что уже пора. Медлю, так хочется растянуть последние мгновения, вытянуть их в длинные нити. Теснее вжимаюсь в него, его пальцы скользят вдоль позвоночника. Теперь мне уже ничего не утаить, ни скрыть — вибрация передаётся ему. Да и скрывать сложнее, кажется, дрожит, звенит каждая клеточка моего тела. Он задумчиво смотрит на меня. Мне это кажется, или я действительно вижу тоску в его глазах. Пора возвращаться иначе никогда больше не вернусь. Не знаю, увидимся ли мы ещё. Внутри слышу его голос: «Пора», эхом отражающийся от костей, затихающий, смешивающийся с дыханием, движением крови, замирающий внутри. Здесь не нужно слов. Мы и не говорим никогда. Слишком много уже было сказано когда-то. Жёсткого и обидного почти до слёз. Здесь уже не нужно. Улыбаюсь, чтобы скрыть, как мне всё-таки больно исчезать. Словно умираю в который раз. В последний раз обнимает меня так, что я уже не чувствую себя, словно распластываюсь, растворяюсь между его грудью и руками, сжимающими меня.

Вздрагиваю, словно меня окатили ледяной водой, пытаюсь отдышаться, как после долгого забега. Хватаю ручку и листок бумаги, который всегда лежит рядом, записываю, чтобы не выпустить из памяти ни единого прикосновения, ни единого взгляда. И ещё долгое время я буду жить этим. Вспоминать шаг за шагом, как это было. Я ведь человек чувств, Я не живу, я пропускаю мир через свои чувства — взгляды, звуки, запахи, прикосновения. И чтобы вновь оказаться там, мне нужно всего лишь открыть шкатулку чувственных отпечатков прошлого. Вспомнить запах, картинку, прикосновения на своей коже. Вспомнить и оказаться.

Записываю и, уставшая, пускаюсь в другой сон, который начисто стирает то, что я не успела записать.

Элька

Много лет назад, приехав в Москву, я снимала комнату. Там и познакомилась с Элькой, моей соседкой, девушкой без возраста с изящным курносым носиком, почти незаметным шрамом на переносице, пухлыми губами и непослушными вьющимися каштановыми волосами. Её хотелось обнимать и смотреть в глаза. Я жёсткая — кости и мышцы. Трогаешь её — рука утопает в теле.

Она училась на факультете журналистики. За год до этого похоронила мужа. Тяжёлая болезнь, самоубийство. От переживаний она слетела с катушек. Пыталась забыться в вине и сексе. А потом, выйдя из пике, пошла по стопам мужа. Начала писать и хотела стать журналистом. Помню её пронзительные рассказы, написанные на печатной машинке. Компьютеры тогда были редкостью.

Спустя несколько лет жизнь снова свела нас. Я разругалась с мужем, и он предложил расстаться. Я не знала, что беременна. Мне некуда было податься, а Элька предложила пожить в её съёмной квартире. Мы так бурно отмечали моё возвращение, что на работу я приходила ещё не отошедшая от вечерних посиделок. Ребёнка я, конечно, потеряла. Тяжёлые сумки, переживания, алкоголь — не лучшие помощники.

Элька видела то, чего обычные люди не замечают. С нами была ещё одна подруга. Если поставить нас рядом, Элька — светлая, как полуденное солнце. Та — как безлунная ночь. Я — посередине.

Элька любила по-настоящему. Абсолютно всех. Люди к ней стекались. Кто пожрать энергии, кто посидеть рядом и погреться в её улыбке.

Одевалась она невообразимо. Я себе такого не могла позволить. Самое безумное, что было доступно мне — рваные джинсы. Тогда ещё изрезанные джинсы были редкостью. Их не носили на улицах, зато я заглядывалась на них в модных журналах. Коротая очередной вечер за бокалом вина, вооружилась маникюрными ножничками, сделала надрезы на надоевших джинсах какой-то дорогущей марки, размахрила края. Дыры изнутри замаскировала стразами. Получилось не хуже, чем в журналах. Я и в банк на работу так ходила по пятницам. Конечно, не принято, но это такая мелочь по сравнению с комбинезоном с тропическими цветами или мини-юбкой, что носила чуть раньше.

Элька была безумней меня раз в сто. Зафиксированные десятком заколок непослушные волосы, плотные красные колготки, расшитые батники, разноцветные туфли, прозрачные сумки, в которых видно всё — блокнот, пяток помад, косынку, книгу и ещё кучу мелочей. И это одновременно. Каждый раз с нетерпением ждала, как она оденется сегодня, восхищалась и втайне завидовала.

Мы частенько сидели рядышком и болтали часами. На балконе, куря доминиканские сигары или на крохотной кухоньке за чашкой растворимого кофе. В сумерках она уходила гулять, как кошка, а наутро возвращалась, принося на волосах кружащий голову аромат ванили, как от булочек в детстве. И рассказ, как коротала ночь в тёмном дворе рядом с пекарней.

Сексом мы занялись по чистой случайности. К ней в гости заглянул её любовник с приятелем.

Откуда уверенность в том, что если женщина одинока, она будет рада любому члену, не важно, какой человек к нему прилагается? Поэтому я и решила, что проще изобразить страсть к Эльке, чем в который раз твердить возбуждённому мужчине, почему не хочу трахаться с ним.

Не люблю, когда вмешиваются в мои планы. Всегда занималась сексом, когда было нужно мне — выгодно или чувства сносят крышу. Чаще — то и другое. Я прагматична. Не верю в любовь, если не вижу, что меня ценят. Люблю подарки и, когда ухаживают за мной. Если этого нет, сомневаюсь, так ли я нужна. Или со мной встречаются лишь потому, что отказали другие.

Откуда у меня такая низкая самооценка? И вечные качели.

Неизменно либо парю на крыльях любви, либо тону в омуте страданий. Страдать стала меньше. Сколько можно? Уже надпись на лопатке сделала, всё, адьёс — прощайте, то есть. Помню я вас, господа, помню. Пора бы и честь знать. Попрошу — вернётесь в уголок сердца, а пока — счастливого полёта. Дайте мне хоть в своём сердце побыть хозяйкой. И татуировку стрекозы набила, это ж она — проводник в царство мёртвых. Чистильщик. Выпроваживает незваных гостей обратно. Висит на радужных крыльях, на вратах моего сердца, как Апостол Пётр. А то надоело снотворное вином запивать — пагубная это практика.

Секс с Элькой был ошибкой, хорошо, что она ничего не помнила. Я любила её как подругу, а с друзьями я сексом не занимаюсь. Дружба ценнее. Эльку я любила.

Мы спорили, ссорились и были такими разными. Я работала в корпорации. Целилась на карьеру. Носила только костюмы. И те драные джинсы по пятницам и выходным. Танцами уже не занималась. Мне запретили после операции на мениске. Зато приседала со штангой, мечтала о бицепсах, накачанной заднице и кубиках пресса.

Минуло много лет.

Эльки, кажется, нет в живых. Я не смогла найти её лет десять назад. До сих пор помню её телефон, но по нему отвечают другие люди. Однажды Элька читала мне свой рассказ о девушке, которая ехала в такси и читала «Маленького Принца», когда в машину врезался грузовик. «Маленький принц» — любимая её книга. А Элька видела будущее.

Я больше не работаю в банке. Танцую. Ношу одежду-неформат, особую симпатию питаю к резано-колотому в шипах и заклёпках. Покупаю вещи и кромсаю кинжалом, перед тем как выступать в них.

Иногда пишу, но пока не научилась так тонко и пронзительно.

Как Элька.

Игра со смертью

Кто бы мог представить, что однажды окажусь за одним столом со Смертью. Мы не могли договориться, когда дело касалось моей жизни. Но покер увлёк нас настолько, что уже несколько часов кряду мы играли, без перерыва.

Кто дёрнул меня за язык предложить не кому иному — самой Смерти разыграть партийку и, может быть, получить отсрочку в Никуда. Игральные карты, которых сроду не было в моём доме, заменило таро. Мрачновато-демоническая колода, со строгими чёрно-белыми рисунками. Под стать ситуации.

Свет включать не стала. В ход пошли ритуальные свечи в витых подсвечниках. Вряд ли мне доведётся в ближайшее время творить ритуалы. Резной алтарный столик с изогнутыми ножками в эту ночь превратился в игральный.

Всегда мечтала уйти из жизни пафосно, чтобы запомнили. Когда ещё выпадет такая возможность? Уж точно не в этой жизни. Смеюсь — не всё потеряно. Чувство юмора у меня странное. Смеюсь, когда нужно биться головой о стену. Миновала опасность — кроет с головой. Его величество страх захватывает в плен, и меня трусит изнутри. Лишь тогда понимаю, насколько близка была к смерти. Вот, как сейчас — на расстоянии вытянутой руки. Её можно даже назвать красивой. Если бы не пустые глаза с холодным кровавым блеском. И бледность. Смертельная — вертится на языке.

За дверью осталась моя жизнь. Распутная и бестолковая. Коралловый шёлковый сарафан с юбкой в пол, танцующей при ходьбе, пляжная сумка и сандалии из ремешков в греческом стиле. В сумке — бикини, очки, пара сигар, очередная книга из серии «Как стать счастливой». И прочий хлам — развратно-красная помада, не отправленные письма, записки-памятки, старые чеки. Всё осталось там, в коридоре. Здесь — царит готика. Сумрак, свечи, карты, впервые не для гадания. И ставка — моя жизнь.

Есть две темы, над которыми готова смеяться всегда. Смерть и секс. Две стороны жизни. Зачатие и умирание. Даже оргазм — маленькая смерть. Открываю любую книгу о сексе. Как не засмеяться — наивные советы, наверное, для тех, кто мужчину видит впервые. И это адресовано женщинам, которые мечтают разнообразить семейную жизнь. Надоел им секс на люстре, хочется чего-то более извращённого. А тут советы — устройте романтический ужин и сделайте массаж. Не могу удержаться от смеха, когда дело касается секса. В моём мире секс давно существует без любви. Я её потеряла за очередным поворотом жизни и закрыла дверь. Смерть не терпит смеха. Сакральна и неотвратима. Смеёшься, чтобы не взглянуть в глаза страху. И даже тот нервный дрожащий смех застревает в глотке.

Сейчас даже мне до него. В голове, как заезженная пластинка, залипая и повторяясь, звучит: «Смерти бояться не нужно. Смерть свою — любить надо». Знакомый мужчина шепнул на ухо молодой жене, а через два дня его вынули из петли. Много лет прошло, а фразу помню, гуляет она по свету от человека к человеку, задержавшись на мне.

В надежде, что не видит, бросаю на Смерть быстрые взгляды и соглашаюсь. Смерть — любить надо. Но заглянуть ей в глаза не рискнула бы. Затягивает, как бездонный чёрный колодец.

Ночь на исходе. Карта прёт. Как в первый раз в казино. Говорят — новичкам везёт. В первый поход мне пришло каре с раздачи на пяти-карточном покере. Четыре дамы — как сейчас помню. Потом возле меня дежурила охрана, чтобы уличить в шулерстве — карта шла всегда. Одна выигрышная комбинация за другой. Почти с раздачи. Вообще была везуча в то время. В деньгах, картах, любви.

Сейчас — да, кто его знает. В картах пока везёт. В любви, кажется, нет. Ловлю себя на том, что всё чаще задерживаю взгляд на лице напротив. А ведь влюбляюсь. В свою Смерть. Что скажешь — прекрасна. И уже не знаю, хочу ли я выиграть. Или пусть продолжается игра, полная страха, риска, безумия. Расскажешь — ведь не поверят.

Почему Смерть обязательно должна быть женщиной? Почему Бог — светлокожий мужчина с тёмными волосами? Кто вообще сказал, что это мужчина? Только потому, что он сотворён по образу и подобию божьему, а женщина — из ребра человеческого? Или потому, что женщина вкусила яблоко и познала истину?

Напротив меня мужчина. У кого-то и муза женщина, свою — я называла Музом. Бывший любовник. Столько всего сделала в попытках доказать ему, что хоть чего-то — да стою. Мой вдохновитель. Кого, как не его называть Музом. Однажды, измотанная мыслями о нём, попросила убраться из моей жизни. Крикнула в ночное небо: «Уходи, совсем уходи!» — и тут же вдохновение покинуло меня.

У кого-то перед смертью вся прожитая жизнь проносится, как кадры кинофильма. В моей голове — одна бредовая мысль сменяет другую.

Сейчас место Муза занял господин Смерть в начищенных до блеска ботинках. Они даже схожи — их решения не оспаривают, мольбы, слёзы, стенания остаются без внимания. Длинными изящными пальцами с идеальным маникюром Смерть раздаёт карты. Удача, кажется, отвернулась от меня — проигрываю несколько партий подряд, но пока веду в счёте. Скидываю две карты. Беру недостающие. Смерть пристально смотрит на меня. А мне впору приписывать новое поражение. Ситуация курьёзна донельзя, только я могу влипнуть в такое. Смерть заглядывает из-за плеча, поджидает за поворотом, на дне моря, в летящем по встречке автомобиле, самолёте с отказавшим двигателем, вливается в кровь смертельно опасной дозой, дышит в лицо.

Моя — сидит напротив, и лишь последнее верно. Глупо улыбаюсь и выпаливаю:

— Перекусим? Есть страшно хочется.

Кажется, потеряла весь разум. Выскальзываю из комнаты, протискиваюсь по тесному проходу между двумя мирами — Смертью и островком жизни, всё больше скатывающимся в мираж. Его можно назвать словом «вчера». Вчера собиралась заняться фитнессом. Под креслом, рядом с весами, лежат оранжевые гантели, ещё с ценником. Вчера хотела пойти на пляж. Вечером пригласить подруг из вчерашней жизни посмотреть под фондю сопливый сентиментальный фильм о романтической любви, о которой все говорят, пишут, снимают кино, но в жизни она заканчивается до того, как успела начаться. Заодно промыть косточки мужчинам, потом всё же решить, что они лучшие. С кем, как ни с ними теряешь голову. Вчера с лёгкостью строила планы на завтра. Только завтра уже нет, и не будет. И выигрыша в покер — тоже. Я давно живу между прошлым, где было всё, и будущим, о котором мечталось. Вместо настоящего — дыра. А сейчас, впервые за долгое время, я здесь, в настоящем — основательном, как гранитная плита. Прошлое ушло, будущего не будет.

Открываю холодильник, вытаскиваю продукты для фондю. Наскоро сооружаю сырную тарелку — режу кубиками маасдам, ломтиками пармезан, выкладываю горгонзоллу, в фондю её добавлять извращение — самое место на тарелке. Кисть винограда, грецкие орехи, миндаль. Ставлю розетку с прозрачным мёдом цвета жжёной карамели. Пир на весь мир. Ага, проще надо быть. Гулять — так гулять. И шампанское.

— Решила меня накормить? — голос у Смерти густой, как звук медного колокола, режет пространство и звучит глубоко внутри. — Почему ты решила, что я довольствуюсь сыром и фруктами, а не пью свежую кровь младенцев и девственниц?

— Я не младенец. И не девственница. Много лет как. Так что моя кровь вряд ли тебе понравится. Шампанское? Или Смерть предпочитает чистый этиловый спирт, когда под рукой ни младенцев, ни девственниц?

— Сойдёт. Ну, что проигравшая…

Смерть стоит рядом. Его пальцы, ледяные пальцы смыкаются на моей шее, сжимают, перекрывая доступ воздуха, ногти впиваются в кожу. Я ещё дышу, со свистом втягивая тонкую струйку воздуха. Не думала, что мне нужно много, гораздо больше. Всю жизнь дышала вполсилы. Делала вполсилы. Жила вполнакала. Воздуха не хватает, смотрю в его глаза, прекрасные затягивающие в тёмный омут, в которых пляшут отблески свечей, и уже не жёлтые — бордовые. Краски меркнут, предметы теряют очертания, становятся похожими на мягкие часы Дали, сползают, сливаются в единую серую массу, которая начинает вращаться всё быстрее и быстрее. Тьма накрывает меня. Вдруг воздух с шумом врывается в горящие лёгкие. Пощёчина возвращает к жизни. Голова кружится. Плачу, истерически смеюсь и начинаю нести какую-то чушь.

— Предупреждение, — говорит Смерть. С тебя история. Понравится, продолжим, нет — уходишь со мной.

А я только хотела напиться. И раствориться хоть в алкоголе, хоть в его глазах. Он дьявольски прекрасен. Встреть его где-нибудь в обычной жизни, не поверила бы, что такой, как он может обратить на меня внимания.

— Отказываешься? Как умереть хочешь?

Только что была на волосок от гибели, до сих пор цепенею от ужаса, стоит вспомнить его руки на шее. И вдруг начинаю болтать обо всём, что приходит в голову. Всегда так делаю, лишь бы не остаться один на один со страхом.

— Не отказываюсь. Но рассказывать истории — к ветру. Это он шныряет по свету. Со дня сотворения мира, а, может, и раньше. Я так не научилась. Знаешь, как я хотела разгуливать с ним? Представляешь — я и ветер. Мечтала забраться на гору, и чтобы он рвал на мне одежду, одну на двоих. И рассказывал истории — одну за другой. А я бы слушала, кивала головой, соглашалась. Иногда словечко вставляла бы, да разве он услышит? Он забирался бы в волосы, спутывал так, что только ножницы парикмахера могли бы их отстричь и вместе с историями выбросить в мусорную корзину. Всегда искала места, где могу говорить с ветром.

Когда-то — так же гонялась за смертью, искала с ней встречи. Садилась в машины к незнакомцам, бродила ночами в пустынных парках, резала вены, стояла на козырьке крыши, заплывала так далеко, что волны сносили от берега, а я из последних сил возвращалась и на дрожащих ногах выходила на пляж. У меня где-то сбиты настройки — сломан инстинкт самосохранения. Людей не так боюсь, как оказаться в собственной комнате — одна и в кромешной тьме. Выключатель не могу нащупать, нажимаю — света нет. Свечей тоже. Даже если есть — зажигалка сломана, спички отсырели, батарейки в фонарике разрядились. А рядом, совсем рядом — шорохи, шёпот, чей-то взгляд и ледяное прикосновение к щеке.

Сейчас оказалась нос к носу со своим страхом, разве что комната озарена дрожащим светом свечей, отражающихся в зеркалах и оконных стёклах.

— Не могу рассказать историю, чтобы отыграться. Нет вдохновения, а муза покинула меня.

— На роль музы я не гожусь. Зачем ты меня искала?

Его глаза затягивают. Может, такой и должна быть любовь. Смертельной. Так что умираешь ещё при жизни, растворяешься в чужих мыслях, крови, пульсации сердца.

Смерть завораживает необратимостью и неизбежностью. До дрожи боюсь её. Она всегда была где-то там, далеко. Люди умирали на расстоянии. Не видела, как на моих глазах жизнь по каплям истекает из них. Не видела, как она обрывается внезапно.

— История…

— Почему ты мужчина?

— История моя или твоя? У тебя есть шанс отыграться.

Слёзы застилают глаза, горько усмехаюсь — уже нет.

— Впервые вижу человека, который даже не пытается. Неужели тебе не за что уцепиться?

— Я и так мёртвая наполовину. Давно живу вполнакала.

— На полную не пробовала?

— Предлагаешь начать? Ты ведь Смерть. Ты за мной пришёл.

Смерть тасует карты.

— Люблю достойных соперников. Ты на слизняка похожа. Уйти хочется. Хотя сыр замечательный. И шампанское ничего. Твой последний шанс — игра.

— У тебя нет других занятий, кроме как перекидываться со мной в карты, ужинать при свечах и предлагать поиграть?

А ведь сыграть хочется. Предлагают жизнь на блюдечке — не ценишь. Выжить один шанс из тысячи — адреналин бурлит в крови. Сколько глупостей я сделала в пылу азарта, только ради вызова. Я так давно не хватала вызов за хвост. Вот она — настоящая жизнь. Адреналин, борьба, погоня. Страх на подкорке, который только высовывает свою доисторическую голову. А ты бежишь, думать будешь после. Завтра. Если наступит завтра.

— Правила твои? — спрашиваю у Смерти.

— Конечно. Лишь на время жизни человека я не властен над ним. Да и то — как посмотреть.

— Какая игра? — мой голос дрожит. — А вдруг? Ведь это шанс вырваться и снова жить, как когда-то, давно. Всё время под дозой адреналина.

— Твоя любимая — «Кошки-мышки». Выиграешь — будешь жить. Полчаса форы. И твои мысли — только твои.

— Ты читал мои мысли? — кивает. — Все? — щёки пылают от стыда. Значит, вся игра была блефом.

— Полчаса идут.

Натягиваю первое попавшееся платье. Тот самый коралловый сарафан, сую ноги в балетки, хватаю сумку, автоматически проверяю документы и деньги. Запираю зачем-то квартиру, то ли чтобы воры не забрались, то ли чтобы Смерть оставить там. И то, и другое лишено смысла.

Влетаю в ночную мглу. Кажется, ночь затянулась. Тусклые мерцающие звёзды. Мертвенно-бледное сиянье луны. Медовый свет фонарей. Блёклая нефритовая зелень. Всё словно окутано туманом. Выбегаю на дорогу, ловлю первую попавшуюся машину. Прошу отвезти на вокзал. Время засечь забыла, действую по наитию. Мысленно подгоняю водителя, чтобы ехал быстрее. Светофоры отключены — и мы несёмся по пустой дороге, не останавливаясь.

Расплачиваюсь. Влетаю в здание вокзала. Беру билет на ближайший поезд. Пять минут форы у меня есть, может — десять. Не знаю, куда еду. Без разницы. Снова свободна и снова живу. Дышу полной грудью. В голове теснятся ночные переживания. Кажется, это было в прошлой жизни. Не помню такого щемящего чувства свободы. Когда я успела отрезать свои крылья, разодрать их по перьям и вышвырнуть в окно? Снова хочу ощутить себя дочерью ветра. Улететь, да, какая разница, хоть за тридевять земель. Слушать его истории — одну за другой. Просыпаться утром, чувствуя, что весь мир — у моих ног. Эх, какую бы дорогу сегодня выбрать? Налево, направо? И начну с образа. Волосы состригу напрочь, поменяю гардероб. Мысли кружатся в голове, и я вместе с ними хохочу и кружусь в пустом здании вокзала. Пока я переиграла. Ворвалась за пару минут до отправления в последний вагон моей жизни.

Пустой вагон. Спать не хочется — какой сон? Кровь бурлит — забытое чувство авантюризма. Что вспомню потом, как не мгновения, когда сердце плюхается в пятки, а душа поёт. Смешно — чтобы вспомнить, как душа поёт, нужно встретиться со Смертью, а ещё лучше махнуть в ночном поезде туда, где никто не ждёт, удирая от неё. В городок со странным названием Л. А ведь я почти влюбилась в свою Смерть. И мне немного одиноко без него. Воспоминания толпятся в голове. Сейчас бы ручку и блокнот. Пустынный перрон, качнувшись, медленно отплывает вместе со скамейками и фонарями.

Город остался позади. Темень и лес обступает со всех сторон. Может, и сочиню когда-нибудь историю об этой безумной игре со Смертью и своим побегом. Теперь Смерть преследует меня, ищет в городских закоулках.

А вдруг она в поезде? Что для неё расстояния? Просчитать меня — проще простого. Куда махнёт человек, чтобы исчезнуть? Сесть на самолёт и улететь за полчаса не успеет. Остаётся вокзал. Можно и в городе спрятаться, но жить, озираясь — так себе удовольствие. Кажется, слышу тяжёлую поступь Смерти у себя в голове.

Выбегаю в тамбур, поезд мчится на полной скорости. Ни одного полустанка. Всё, что могу — спрятаться. Вылетаю в другой вагон. Бесполезно. Найдёт. Выбраться на крышу. Как? До одури боюсь высоты. Поезд несётся. Пустые вагоны. Полчаса закончились. Шаги в голове, взгляд в спину… или мне кажется?

Сердце сжимается. Мысли скачут, как подбитые зайцы. Цепенею от ужаса, ледяные ладони, сердце стучит в висках и где-то в горле. Хотя не ясно, чего боюсь. Пила со Смертью, глядя в глаза. Но ожидание смерти страшнее смерти. Еду в пустом поезде. В котором нет пассажиров. Найдёт — не найдёт? Бегу в вагон-ресторан.

Пустые столики. Только за одним — мужчина. Мне нужен хоть кто-то, чтобы не оставаться одной. Не задумываясь, сажусь напротив. Хоть один нормальный собеседник за ночь. Прикасаюсь к руке, привлекая внимание. Шаги, в голове… кажется, они звучат позади меня. Раздумываю о том, не впиться ли ему поцелуем в губы — сто раз видела такие трюки в фильмах.

— Только целовать не вздумай, — слышу знакомый голос. Ещё полчаса?

Проиграла. Да, и кого хотела переиграть? Сижу напротив Смерти. И мне уже не плакать хочется — смеяться.

— Не стоит.

Столько лет я была рядом с ней, пересекалась, ждала встречи. Может, ну, его, не бежать больше. Остановиться. Выпить на брудершафт.

— Историю вместе сочинять будем? Начнём банально?

— Однажды… — подхватила я, — так начинаются истории? Итак, однажды одна уже немолодая женщина и Смерть рванули на первом попавшемся поезде. Не зная — куда и зачем. Потому что жизнь наскучила, а смерть — она под боком. От неё не уйдёшь, особенно когда сама пришла за тобой. Не хочу историю.

— Знаешь, куда несётся поезд?

— Прямиком в преисподнюю, а я мертва?

— Умрёшь — путешествовать не будешь. Уж точно, не на поезде. Так что наслаждайся. Чего хочешь?

— Безумные желания?

— Только без недвижимости на Мальдивах. Да, ты и не хочешь.

— Лошадку хочу, и нестись навстречу ветру. Свободы, может, немного любви. Она кстати есть? Или ну её. Когда у меня совсем нет времени, даже мысли лезут простые. Не хочу ни в музей Прадо, ни в кругосветку. Юбку длинную хочу, украшения, чтобы позвякивали. Как в Индии носят или в Афганистане. С колокольчиками. Странное желание?

— Перед смертью чего только не заказывают. Некоторые даже смерть врагам. А ты даже любви не просишь.

— Историю хочу — всего одну. Зато бесконечную, и чтобы я снова верила в то, что бывает долго и счастливо, и чтобы в один день. И жить — без вины и мук совести. Без слов «нужно» и «должна». И не бояться.

— Смерти? — если это уместно по отношению к Смерти, он усмехался нагло и беззастенчиво. — Скучная ты. Лучше б недвижимость на Мальдивах заказала. Ну, что юбку, лошадь, мониста, свободу и долго и счастливо?

— И музыку. Или музыкантов уличных. Остальное найду.

— Куда поедешь?

— Куда глаза глядят, решу на рассвете.

— Навещу тебя как-нибудь. Не против?

— А я могу быть против? Смерти бояться не нужно. Смерть свою любить надо.

— Посмотрим.

— Пугаешь?

— Предостерегаю.

Рассвет застал меня в пустом купе. Медленно всходило солнце. Кровавое солнце, извещающее мир о новом дне. За окном простирались заросли дикой розы. В голове играла музыка, кажется, что-то индийское или цыганское, словом, восточное. И единственная мысль — научиться кататься на лошади и махнуть в конный поход. Чтобы ветер путался в волосах, и смерть дышала в спину. Кого-то манит жизнь, меня — смерть.

Вышла в городке с названием Л. Налегке, без мыслей, звонкая, как пустой стакан. Улыбаясь, брела по сонным пустым улицам, заглядывая в витрины магазинов. Увидев показавшуюся вдалеке машину, протянула руку — остановить её. С мягким шуршанием водитель замер у тротуара, медленно опустилось тонированное стекло. Заглянула в салон — внутри сидит Смерть. Сердце сжалось в комок. Глянула ещё раз: «Дьявольски похож. Показалось», — промелькнуло в голове, и я села внутрь.

Ночные беседы

Ночь… Всегда чую ветер загодя. Неважно, где нахожусь, чувствую это затишье. Открываю окна. Шквал ветра врывается внутрь. Внизу бушует, ломает деревья, пригибая их к земле. Небо полыхает зарницами. Я окружена приближающейся грозой.

Из всего дома, кажется, одна я не сплю. Уж точно — я одна высовываю голову в окно. Ветер спутывает волосы и ревёт над ухом. А я шепчу, как всегда: «Пожалуйста, прошу тебя….!» И уже не шепчу — кричу. Всё равно за таким гулом никто не услышит.

Асфальт далеко внизу сухой. А я, как хищник, жду бури — хоть на мгновенье соединиться с первобытной стихией. И пусть я на балконе, надёжно защищена стёклами и крышей от грядущих потоков воды — мы едины даже здесь.

Первые капли разбиваются о стекло и змейками ползут вниз. А я пою… я всегда пою во время грозы. Для ветра, молний и грома. Чудные песни вдруг стали рождаться внутри. Словно их пел кто-то задолго до меня. Странный мотив, неизвестные слова. И не нужно распеваться, как делала всегда. Песня сама так и рвётся.

Высовываюсь из окна, пою и смотрю в небо высоко надо мной. И черничная мгла разверзается, а я вижу сверкающий электрический глаз с тёмным зрачком посередине и почти чувствую молнию, стрелой впивающуюся в мой левый глаз. Слепну и глохну от оглушительного грохота прямо надо мной. Запахиваю окно и не могу прийти в себя. «Меня услышали», — единственная мысль. Только кто?..

Вспоминаю, как когда-то разговаривала с грозой, задавала вопросы и получала ответы с помощью молний.

Гроза уже отступала широкими шагами к окраине города, унося вспышки за собой. Ветер стих. А я продолжала петь, подставляя лицо под прохладные капли.

Когда утекает риск

За окном гудел город. Не спал, несмотря на позднее время. Летели самолёты, зависая на горизонте, и вдруг исчезая.

Как летающие тарелки исчезали в пустом небе когда-то. Заметки о них и всём необъяснимом я собирала в школе. А потом интерес исчез, а все вырезки без сожаления отправились в мусоропровод. Я перестала верить в них. Внезапно.

Так же внезапно перестала верить сначала в то, что могу родить ребёнка. И не верила до тех пор, пока не забеременела, несмотря на все средства предохранения.

И так же внезапно перестала верить в любовь. Словно щёлкнуло что-то и выключило совсем.

За окном шумел город. Прохладный воздух вливался сквозь москитную сетку в комнату. Смешивался с запахом духов и, насытившись, метался в поиске новых ароматов.

Кошка почти до костей ободрала йоговский коврик. Я застелила им пол на балконе ещё весной, чтобы не стоять босыми ногами на ледяном кафеле. С некоторых пор я перебралась туда играть на флейте — чтобы не смущать соседей правилом ста повторов. Пару тактов мелодии повторить раз пятьдесят, а то и сто, чтобы добиться беглости непослушных пальцев. Сейчас у меня Моцарт и Бах. Баха даже во флейтовом, а не органном исполнении люблю больше. Божественная музыка.

Стою на балконе ближе к ветру. И к городу. Боль вливается в голову, как воздух в окно, пульсирует в одной точке в унисон со звуками города. Шум машин. Вопль скорой. Редкие голоса и смех прохожих. Мотоциклы вспарывают тишину и уносятся вдаль.

Не люблю их. Разлюбила так же внезапно, как полюбила тыквенный суп-пюре цвета запечённого солнца. Хотя сама когда-то носилась на бешеной скорости по горному серпантину без шлема, прижавшись к водителю. Волосы путались — хоть отрезай. А в голове звенели колокола свободы и вседозволенности.

А потом — всё изменилось. Захотелось безопасности.

Всего-то рождение ребёнка, а уже не хочется ни риска, ни авантюр. Куда исчезла я, которая ехала под двести по припорошенной снегом дороге? Та, которая могла влюбиться и уехать в другой город, да, что город — махнуть в другую страну, не сказав ни слова? И смело мечтала, и безгранично.

Сейчас пресно и скучно. С куражом и риском исчезла смелость.

Кошка шаг за шагом крадётся по узкому парапету балкона за птицей. Я больше не хочу скользить по лезвию бритвы.

Приветствую тебя, вечное Тёмное!

Ну, что — о Тени? Моя Тень — реальная сущность. Вполне себе сильная, я бы сказала — мощная. Это те поступки и черты личности, которые я скрываю. Эта часть во многом стала прозрачней.

Я много лет пишу. И пишу о себе. Многие вещи перестали быть тайной для других. Что-то в себе я не люблю, за какие-то поступки мне неловко и саднит изнутри, но от многократного повторения я стала признавать их за собой.

Я не люблю в себе жёсткость, циничность, желание разрушать. Хотя разрушение получается случайно, но последствия несёт ужасающие. Я стараюсь быть милой. Но вот образ белого и пушистого даже в медитациях натягивается плохо. Гораздо проще натянуть образ зелёного и чешуйчатого.

На пути к собственным дарам мы всегда натыкаемся на испытания. Одно из них — встреча с Тенью.

Многие считают меня предельно честной. А кто-то — лгуньей. Правда лишь в том, что во мне, как и в любом другом, присутствует ложь. Лгут все, но не все признаются в этом.

Я лгу, когда не хочу обидеть. Я не могу в лицо сказать, что чувствую. И что кого-то не очень люблю, но придерживаюсь правил этикета. Поздороваться, спросить как дела, а не переходить на другую сторону улицы при встрече.

Я играю со словом никогда. Я могу не отправить свои фото, сказав, что не отправляю никогда. На самом деле — я не готова отправить сейчас, именно этому человеку. Но об этом промолчу. Хотя мои фото есть в соцсетях, и об этом тоже не скажу.

Я не скажу сразу, что между нами нет и не будет близости. Но буду откладывать встречу, сокращать общение до куцего сообщения в неделю, но не говорить, что именно с ним я не хочу никуда идти.

Мне сложно признаться в изменах, потому что потом жизнь не будет прежней. И потому, что знаю, какую боль принесёт признание.

Одно дело — испытывать боль и быть жертвой обстоятельств. Не я сделала подлость, обстоятельства сложились, я была вынуждена. Предать, солгать, ударить.

И другое — признать. Сложно, что это моя часть. Я жестока даже с близкими. Могу добить словом. Чаще исчезну, но, когда боль переливается через край — не могу остановиться. И знание бесчисленных техник управления эмоциями именно сейчас не помогает.

И те, кого совсем недавно я считала близкими, начинают общаться на расстоянии. Наверное, не желая говорить, что нам давно не по пути.

Я могу изменять людям, когда не считаю нужным хранить верность. Но точно так же могу дать себе обещание и взять длительный мораторий на секс.

Я труслива. Я всё время ищу поддержки, чтобы сделать первый шаг, и второй, прячу голову в песок и откладываю до невозможности.

Я боюсь пускать людей внутрь. Доверие — моя больная тема. И оно начинается с доверия к себе, потом — к людям, затем — к миру.

Я сбегаю за шаг до победы.

В отношениях во мне борются две силы — быть ближе и исчезнуть. Я делаю шаг и своими руками рушу созданное. Чаще словами, острыми как бритва.

Я избегаю близких отношений, прикрываясь ребёнком с нетривиальным характером.

И я живу — со своей трусостью, ложью, жестокостью и много чем ещё. Мне от самой себя тошно.

И от этой части Тени. И нужно продолжать жить. И не знаю, сразу ли предупреждать других, или закрыться от близости и не питать больше иллюзий. Потому что внутри эта часть способна убить, причинить боль, солгать, и трусливо сбежать.

Но есть ещё и другая часть Тени. И она — нечеловеческая.

Соткана из кусочков душ моих прежних воплощений. Знаете, как динозавр, вытягивает голову на длинной кожистой шее и всматривается в глаза.

Мне даже проще принять свою гнусную вторую натуру, чем принять то, что стоит за этой частью Тени. Она манит и затягивает вглубь, но именно в ней кроется сила, от которой я сбегаю. А это — выбор и нелёгкий. Я не знаю, что лежит на другой чаше весов.

Что будет важно спустя пять лет?

О чём буду вспоминать, расставшись? Встретив кого-тол, перейду на другую сторону улицы. Или сделаю вид, что копаюсь в телефоне.

При виде иных внутри сожмётся от страха. И отпустит — однажды я уже пережила это. И наши дороги разошлись.

Спустя годы многое кажется мелким и незначительным.

На одной чаше весов если не близость душ, то задушевные разговоры, интересы, общее прошлое. На другой — ссоры и разногласия, которые сейчас кажутся такими мелкими.

Человеческая близость — дар и редкость. Мы все совершаем ошибки, серьёзные и не очень. Я не видела безгрешных людей, только ошибки признают не все.

И, когда думаю, уйти или остаться, представляю, что встретимся спустя пять лет. Что я буду помнить?

Разговоры на кухне, прогулки рука в руке, пиццу по субботам и кино по выходным? Или грязь и обвинения, льющиеся потоком? Я редко помню ссоры, но вот ощущение близости не забыть.

И горечь оттого, что когда-то мы не нашли сил простить, понять, остаться.

Сделать ошибку легко. Разрушить просто. Вычеркнуть человека из жизни — проще простого. Чаще, конечно, на словах.

А потом понимаешь, как много можно было сделать иначе. Но спустя время у каждого — своя жизнь.

И когда мне нужно сделать завершающий шаг, я останавливаюсь и задаю вопрос: «А что я вспомню через пять лет?»

В поисках Бога

Иногда множество дорог сходится в одной точке. На перекрёстке.

Я долго и тщетно пыталась искать Бога в христианстве. Я ведь сама просила покрестить меня. Тогда для меня это был единственный Бог.

Но я не молилась в церкви. Небо было иконой. Разговаривая с грозами — говорила с Богом. Изредка находила иконы, глядя на которые не возникал в голове предательский шепоток, что всё это не то. Стилизованно, картинно, но я не чувствовала за картинкой силу.

На исповеди была в первый раз лет тридцать назад. В первый и последний раз. Священник накричал на меня за то, что я была накрашена. Я и сейчас не злоупотребляю, а тогда это было без надобности — гладкая кожа, чёрные ресницы и брови, разве что блеском были чуть тронуты губы.

Больше не исповедовалась. Так и не смогла понять, зачем посредник между мною и Богом. Почему не обратиться напрямую? Довлеющее слово «грех» присутствовало везде, даже обычная жизнь казалось греховной.

Я пыталась найти храм. Мне даже казалось, что нашла. Церквушка, что находилась в десятке километрах от дачи. Я приезжала туда на велосипеде и заходила внутрь.

Ситцевое голубое небо глядело на меня сквозь бреши в потолке. Прямо на подоконниках — иконы и огарки свечей. На стене — расписание богослужений. Храм был разрушен и потихонечку восстанавливался. Ночами в него заглядывали звёзды и заброшенный пустырь. А из стен росли деревья, разрушая его изнутри.

Второй храм был на Пролетарке, где я недолго жила. Мы с подругой заходили туда. Он был такой же полуразрушенный, из такого же красного кирпича с нагретыми солнцем стенами, сквозь поры которых сочилась древность.

Недавно зашла туда. Ну, как недавно — кажется, была осень. Нашла местечко где-то в глубине, людей было очень много. Но я уже не чувствовала того, что было раньше — единения Богом.

Словно Бог был где-то там, с другими, а здесь было тесно. Я не уплывала в транс от церковного хора, молитвы не были близки. Проповедь казалась странным набором слов.

Мне хотелось услышать что-то человеческое — как важно прощать близких, доверять, любить, поддерживать. Как в католических соборах. Мне рассказывали об этом.

Мне хотелось живую проповедь, похожую на речь молоденького священника из книги «Шоколад». Того самого, который смешно и не по статусу танцевал с метлой, подметая церковный двор. Проповедь, от души, о человеческом…

А в соборе я услышала о противостоянии католицизма и православия. А для меня всё едино. Мой дед католик. Мне уютно сидеть на скамейках в лютеранском соборе и слушать тишину.

А, может, не Бога я чувствовала в тех храмах. Мне просто нравится находиться рядом с разрушенными зданиями, что пропитаны историями и заброшенностью. В них еле слышно шелестит жизнь, и они на грани миров — между жизнь и забвением. Ни там, ни там — на перепутье. И не Бога чувствовала я там — а боль, созвучную мне.

Я искала свой храм и параллельно изучала другие религии. Не ислам, не иудаизм. Это было не близко, несмотря на то, что двенадцать лет жила с евреем. И не буддизм. Он так и остался непонятым. Ближе всего оказался ведический пантеон. Та тёмная часть, что пугала и манила одновременно, а я от неё сбегала.

Христианство было для меня попыткой сбежать от Тьмы, которая вступала в свои права, стоило выключить свет. Словно я сходила в гости, там интересно, новые люди, впечатления, разговоры. Но дом — есть дом. И после долгого путешествия я возвращаюсь в тот дом, который был моим задолго до моего рождения.

Может, и цель в жизни — найти своего Бога. А уж, какой Бог созвучен каждому из нас — другой вопрос.

Разноцветные чернила и книга теней

Вспомнила о перьевых ручках, когда получала посылку — и почувствовала себя динозавром.

Да, я жила в то время, когда на почте лежали деревянные ручки со стальным пёрышком и чернильница рядом. И я выписывала журналы и газеты, обмакивала перо в чернила и вырисовывала буквы на бланке.

Это сейчас на почте обычные шариковые ручки на верёвочке, чтоб не утащили.

У дочери в школе тоже пишут перьевыми. А я облизываюсь, но года три как покупаю неизменные Erick Krause. Они тонкие и скользят по бумаге, как нож по маслу. И стержни менять можно, мой маленький вклад в экологию.

Waterman, Parker, Montegrappa — больше для статуса, слишком тяжёлые. А до перьевой — всё-таки дозрею, но выдержит ли она мои аппетиты. Заливать чернила придётся часто, ведь пишу я немало. Или это такой же ритуал, сродни курению сигары или трубки?

И мечты о перьевой ручки бок о бок шагают с мыслями о Книге Теней, такой же увесистой, как в фильме «Практическая магия» с рисунками и засушенными травами.

Нет, вы не подумайте, у меня есть Книга Теней. Пусть не самодельная, а покупная, в чёрном тиснёном переплёте и золочёным обрезом. Записываю туда пока не свои, а чужие ритуалы. Но следующую — сделаю сама, и записывать буду своё.

Ведь магия — процесс творческий. Необходимы основы. Что касается остального — на вкус и цвет все демоны разные. Чужой ритуал хорош, но ведь хочется иначе.

Даже незатейливое повседневное действие при должной фантазии может стать ритуалом — что-то вроде Симорона. Моя подруга вполне неплохо «варила мозги» врагов, а потом им же скармливала сие блюдо.

И в свою Книгу Теней я бы записывала собственные ритуалы. Обязательно пером. Можно — заточенным пером ворона. И разноцветными чернилами. Любовные ритуалы — красными, денежные — зелёными, остальные — чёрной классикой.

Конечно, можно не заморачиваться и писать самой обыкновенной шариковой ручкой за сорок рублей в обычной ученической тетрадке и ритуалить в трениках.

Но ведь приятно надеть чёрное платье в пол, достать книгу в кожаной обложке с искусственно состаренными страницами, созданную своими руками. И записями пером. Да, и силам показать своё уважительное отношение.

О себе

Соткана из противоречий, страхов, сомнений, зависимости и свободы, бунтарства и разрушений.

Цинична, жестока, ранима. Женщина с множеством лиц или граней. С кем вам доведётся встретиться, зависит от вас.

Деструкт и разрушитель.

Между мирами. Жизнью и смертью. Светом и Тьмой. Человеческим и ведьмовским.

Танцую, колдую, говорю с Богами.

Проводник.

Тяжело подпускаю к себе.

Чокнутый мир, где люди убивают друг друга

Чокнутый мир, где ждут двадцатилетия, чтобы назвать число. Людей, которых можно убить. А, может, выбрать безлимит и сдохнуть от рук таких же охотников в тридцать пять.

О Богах забыли, надеясь, что уберегут свою жалкую жизнь лицензией на убийство. И убеждают себя, что заветная цифра в пятьдесят убережёт их до конца жизни.

И не факт, что умрёшь от старости. Ночами всё равно будешь трястись за свою жизнь. А днём — следить за словами и поступками, чтобы случайно не вызвать желания какого-нибудь лицензированного убить тебя.

Люди играют в иллюзию, что вершат суд человеческий, позабыв о Богах. Впрочем, может, почти забытые Боги так собирают кровавый урожай жертв.

Главное — прикинуться застенчивой одинокой девчушкой, когда придут регистраторы за заветной цифрой, чтобы даже мысли не возникло в том, что отказываешься от лицензии искренне. И не можешь убить. Не от мира сего — вреда не причиняют, живут в своём мирке, и убивают их разве что потехи ради.

И у меня — давно сложился мирок, не такой уж безобидный. Главное, чтобы считали безобидной меня. Я одинока и скрытна. Мастерски меняю маски.

Ещё с приюта, куда меня определили после убийства родителей. По законной лицензии. Никто так не понял, да и разбираться не стал — почему эти отморозки, убившие их, вскоре сдохли — совсем нелепо. Один — спрыгнул с моста прямо под винты несущегося катера. Второй — заигрывал с ядовитой змеёй. Хотя со школы все знают: встретишься — замри и отведи взгляд. Глаза — слабое место, единственное, что не может замереть по приказу. В них отражается страх, стоит оказаться наедине со смертью.

Я не верю в байки, что есть те, кто не боятся её. Они не смотрели в её бездонные глаза, в которых плещется холод и мрак. Возможно, они даже встречались с госпожой Смерть. И она мимоходом задевала их рукой, бросала быстрый взгляд из-за угла или сжимала ледяные пальцы вокруг горла, чтобы ценили жизнь, пока не поздно. Но в глаза не смотрела.

Внутри оцепенело от боли, когда родителей не стало. Я рыдала, забывая дышать. Они были единственным островком любви и понимания. А ночью я отправилась на охоту — принести их убийц в жертву Богу. Это было первое убийство.

Я всегда была орудием в руках Бога, жестокого и кровавого для других, милосердного — для меня.

О Богах мало, кто помнит, я — помню и приношу жертвы. За это меня оберегают похлеще, чем лицензия на убийство.

Главное — не привлекать внимание. Не быть слишком красивой, чтобы никто не затаил злобу, потому что отказываютсь делить с ним свою постель. И не быть уродиной, чтобы не соблазнились убить ради развлечения. Прикидываться беззащитной. Быть удобной, услужливой, незаметной.

Меня пытались убить несколько раз, но натыкались на таких же любителей приключений. Мне удавалось уходить от этого.

Главное — спокойствие. И не влюбляться. Любовь делает меня сумасшедшей. Я влипаю в неё всем нутром. Хладнокровие покидает меня, чувства бушуют, а я должна быть на страже.

И вершить божественное правосудие своими руками. Я помню, как потеряла родных. И в ушах до сих пор — крики. Мои когда-то и той девчонки сегодня, на глазах которой убивали её мать. Я слышала, но помочь не могла. На всё воля Божья. И такая — тоже.

Зажигаю свечу. Не в первый раз. Раскаляю докрасна нож, которым убила много больше, чем разрешённых пятьдесят. Выслеживаю фантом убийцы, хватаю нож и терзаю его тело. Нож легко входит в него. Подпеваю и подтанцовываю в такт ударам ножа, вырезая сердце. Чувствую тёплую кровь на своих губах. Фантом залит кровью — работа закончена. Устало машу окровавленному призраку рукой: «Иди к хозяину».

И почти сразу, за десятки километров, на него нападают. Его ждёт долгая ночь. Гурман — убивать не торопится, длинным загнутым лезвием оставляет кровавые следы на теле. У него — безлимит. Он из тех, кто пресытился убийствами. И теперь старается переплюнуть собственную изощрённость в каждом следующем. Кровавая эстетика жестокости. А напоследок ещё из живой жертвы он вытащит сердце.

Бог сыт и доволен мною. А я продолжаю путь предков. И боюсь лишь одного — что настанет момент, когда ты обойдёшь все кордоны, все мои защиты и проникнешь в моё жилище. Я, взгляну в твои бездонные глаза и увижу лишь холод и мрак. И уже ты принесёшь меня в жертву своему Богу, более древнему и сильному.

Купить или исчезнуть?

Скучно живёте, товарищи, скучно! Посмотришь вокруг — одни лишь приличные люди.

Зашла как-то на сайт знакомств — чуть не вытошнило. Описывают себя так, что хоть в рамочку помещай. Жаль, что не в памятную на кладбище. Только о покойниках у нас — либо хорошо, либо ничего. Скучно, милые.

Так и собираетесь свою жизнь похерить? Прошу прощения, прожить в этом болоте? Как же с такими хотя бы выпить? Ведь поговорить не о чем. Разве что о классической литературе. Я, конечно, против неё ничего не имею, но ведь столько прекраснейших тем, где литература даже не валялась. Так же как дети, семейные обеды и субботний поход куда-нибудь.

Людей, чтобы поплакаться полно, только вот горевать в одиночку хочется. А радоваться — только с живыми. С грешками, пороками и нехорошими излишествами.

Жалею, что работорговли сейчас нет. А то прикупила бы себе в качестве компаньона какого-нибудь отъявленного пирата. Хотя, если он прошлое вспомнит, и меня ножом пытать начнёт…

А вот, если бы… Продаётся невыносимо дерзкая особь.

В остальном — как у людей. Руки, ноги, даже писька вдоль, а не поперёк, как некоторым хочется.

Кто-то считает её исчадьем ада и говорит, что души у неё нет. Просто она-то как раз не продаётся, в отличие от тела. Душа завоёвывается долго и упорно заботой, лаской и добрым словом.

Интеллект высокий. Кто утверждает иное, не верьте. Она просто не соглашалась с ними. А у нас как: слово поперёк сказала — дура. Молчишь — за умную сойдёшь.

Прекрасный собеседник, подстроится под вашу тему. Кивает, вздыхает и восклицает в нужном месте. Даже если ни слова не понимает. И внимательно смотрит в глаза.

Вы ни за что не усомнитесь в том, что книги по этой теме она читает лет пять, как минимум. Ну, или будет просто беседовать, периодически перебивая и извиняясь, если что-то в этом шарит.

Не краснеет, когда в её присутствии ругаются матом.

Поможет составить свой уникальный словарь матерных слов. В её лексиконе — сто сорок шесть. Но употребляет далеко не все. Любит изысканность. Выебончики звучит куда лучше, чем приземлённое блядь.

Умеет извиняться, даже если не виновата. До поры до времени. Потом лучше не соваться. Хотя, скорее исчезнет, и вы её не найдёте. На письма не отвечает, контакты удаляет, страницы жизни переворачивает.

Предсказывает будущее, влезает в голову, обладает дьявольской подозрительностью.

Будьте осторожны, если решите прикупить другую особь или хотя бы взять в аренду. Кажется, несколько людей оказывались в больнице, вернулся самолёт, и французские железнодорожники объявили забастовку, чтобы помешать интрижке на стороне. Она утверждает, что совпадение.

Дерзка, своенравна, любит спорить, остра на язык.

Актриса. Виртуозно выносит мозг. Закатывает скандалы, которые режиссирует за пять минут до постановки. Истерична, излишне эмоциональна, умеет сопереживать.

Не врёт, но не договаривает многое. В дебри своей души пускает редко и только прошедших огонь, воду и медные трубы. Либо по сильной влюблённости. В период влюблённости резко глупеет и совершает необдуманные поступки.

Легка на подъём. Напиться, зарулить в казино или театр, на выходных смотаться за границу. Заняться сексом в лесу, на парковке или в театре. С радостью поддержит любой кипиш, кроме голодовки. Голодать предпочитает одна и только понедельникам.

Слегка безумна, незаменимый помощник в любых мозговых штурмах.

Танцует хоть стриптиз, хоть что-то классическое. Обладает не очень хорошей памятью, поэтому импровизирует, каждый раз танцуя по-новому.

Режет одежду. То, что вы приняли за лохмотья — её сценический образ. И такого — половина гардероба.

Если она положила взгляд на ваши вещи, не пытайтесь бороться, отдайте сразу. Иначе она будет их стирать с нарушением всех правил, чтобы одежда села, выцвела, потёрлась, обтрепалась и гладить её до дыр. А потом сотворит из неё что-то своё.

Предпочитает художественный беспорядок. На голове, рабочем столе, квартире.

Убирает по вдохновению, когда нужна магическая чистка или хочется выкинуть всё нахрен.

Поддержит в трудную минуту. Прекрасно чувствует собеседника, но ровно до тех пор, пока вы ей интересны.

Предпочитает чёрный юмор. Фильмы «на подумать». Книги в стиле магического реализма.

Говорят, умеет любить, сострадать, нежна и ранима. Но эти стороны своей жизни тщательно скрывает.

Готовит, в основном, быструю здоровую пищу. Если не хотите всё время питаться пророщенным зерном, научитесь готовить сами. С удовольствием разделит приготовленный вами ужин.

Что нужно, чтобы особь служила долго и верно?

Заботиться и поддерживать делами, а не на словах. Любить и давать свободу.

Кормить свежими фруктами, вкусняшками и рыбкой. Поить зелёным чаем. Купать в розовых лепестках по пятницам, в остальные дни можно в обычной воде.

Дома держать всегда годовой запас свечей, спичек, вина, соли и пополнять раз в две недели.

Ну, что, купили бы?

Во имя

Борцы Света и иже с ними! Как же утомили ваши демонстрации. Обязательно устраивать их под моими окнами? Неужели в воскресный день отдохнуть не дадите? Ах, вы требуете моего появления? Зачем? Чтобы рассказать о свете?

А кто сказал, что я хочу об этом слушать? Наслушалась за последние пару тысяч лет. То крестовые походы, то охота на ведьм.

Не припомню, чтобы за многие тысячи лет кто-то рвался воевать во имя Дьявола или сил Тьмы. Ну, убьют парочку младенцев, зарежут чёрного петуха, принесут в жертву котейку на могилке — и всё. И только во имя Света и Бога население целых стран вырезали подчистую. Заметьте — самым зверским и кровожадным способом.

Да, и сейчас, как ни откроешь страницу в соцсетях, всюду ломятся просветители. Дорога к Свету, свет обязательно с большой буквы. И просвещению. Тошно.

Милые вы мои, что вы делать-то будете, если вокруг воцарится свет, и вы все будете добренькие-добренькие. Вы же ровно через год друг друга поубиваете, чтобы выяснить, кто из вас светлее и кто более достоин нимба над головой.

Собственно, что я плохом, да о плохом? Ведь и сама когда-то тянулась к Свету. Думала о Боге и торжестве добра и любви. Конечно, я не против любви. Опять же мы о какой любви сейчас? Снова цитировать будете Нагорную проповедь? Давайте лучше к земному ближе.

Мне вот больше тридцати видов любви известно. Какую вам завернуть?

Хорошо, не буду вступать в дискуссию о том, какая любовь правильнее. Для меня таких правильных штук пять. Одна из них голый секс. Именно тогда я приношу жертву Богам эмоциями, стонами и наслаждениями мужчин. Самой же мне всё равно. Я всего лишь проводник в этот момент. Через меня мужчина совокупляется с Тьмой.

Для мужчин существует два места, где они могут показать себя — война и секс. И ни в одном я не вижу света. Сейчас мы цивилизованные. Войну сменила работа, только она — не про любовь. Та же война, разве что методы цивильные. Никто не вспорет живот ненароком и не засадит кинжал под рёбра, да и яд в кубок не подольёт. Про секс — вообще молчу.

Ради того, что называете любовью, убить готовы. Хорошо, хоть в своей больной фантазии. Так кому служите? Свету ли?

Ну, ладно, я тоже верю в любовь. Божественную.

Я рождалась много раз до и рожусь, наверное, позже. Периодически кто-то заявляет, что гореть мне в аду. Придержите свои фантазии. Была я за гранью смерти — ада не обнаружила. Да, и ни один из умерших, если помню, не говорил об аде. А рая для всех, кажется, не предусмотрено. Так что, придумайте что-нибудь новое.

Так вы не просто так ко мне пришли? О чём вы хотите узнать? О будущем?

Зачем вам? Оно изменчиво. Думаете, что вы встретили меня, никак не повлияет? Я бы так не утверждала. Вспоминать — меня точно будете. Это я гарантирую.

Убеждать вас в чём-то — задача неблагодарная. Вам меня не перетянуть на сторону Света. Зачем? Свет и Тьма давно уж поменялись местами. Людям просто нужно верить, что у них есть враги. Они всегда воевали. За еду, за лучшие земли, за нефть и снова за еду. И привыкли убивать. Им уже давно не важно, во имя кого убивают. Вон сейчас стирают с лица земли очередные страны во имя торжества демократии и против террора.

К чему мой голос против того, что зовётся Светом. Я лучше постою в сторонке. Скоро многих придётся оплакивать и возвращать домой, в колыбель Тьмы, откуда и рождались. А вы продолжайте. Земля большая. Стран на ней — предостаточно.

Достойна или нет?

Время от времени спрашиваешь себя. Сначала — достойна или нет, чтобы любили. Потом — чтобы жить.

Страшные вопросы, заставляющие заглянуть внутрь себя. С первым — пыталась мириться. Придумывала отговорки, прикрывалась шутками. Не хочу видеть отвратительную правду — что меня невозможно любить. Я сейчас не о родных. Они всегда будут по-своему, но любить.

Я учусь любить, и пусть у меня выходит убого и не совершенно. Но так и не могу принять, что меня можно любить. Я плохо помню, как это бывает, когда действительно любят. Не на словах, а на самом деле.

Не помню, как это видеть любовь в глазах. Когда обнимают просто так, а не в качестве прелюдии к сексу. Приглашают в кафе вечером встретить закат. Идут в аптеку за таблетками от головной боли.

Ещё страшнее вопрос — достойна ли я жить.

Я смотрела на жизнь с разных сторон.

Жизнь — это удовольствие, как учат на бесконечных тренингах.

Или, жизнь — игра.

Или иллюзия.

И периодически кто-то обвиняющим голосом в очередной раз называет меня никчёмностью и ничтожеством.

Достойна или нет? Если нет у меня ярких реализованных проектов. Всё — по мелочи.

Может, иногда человек рождается лишь для того, чтобы передать в нужное время солонку. Вторая роль в спектакле жизни.

Может, я нужна лишь для того, чтобы вырастить дочь. Именно так, как делаю я — несовершенно и с кучей ошибок.

Может, я нужна для того, чтобы бывшие любимые понимали, как они не хотят и находили своих женщин. Или…

Я всегда бегала от своего пути. Сваливалась в бесконечные любовные истории, которые не приносили ничего, кроме разочарования и боли. А потом месяцами вытаскивала себя оттуда, чтобы наполнить жизнь смыслом. А, что переживания — тоже смысл. И быть жертвой выгодно.

Сейчас моя жизнь круто поворачивает в третий раз. И я ищу способ сочетать танец и магию. Это всегда было со мной. Мне пока ещё отпущено время, чтобы реализовать идеи. И мне хочется воссоздать мистерии, чтобы в миниатюре раскручивать то, что должно воплотиться на уровне жизни.

Станут ли ради меня рисковать своей жизнью? Точно нет.

Я стараюсь не привязываться к людям — боюсь потерять, боюсь боли. И других не привязываю к себе. Мы — попутчики на этой дороге жизни. Идём рядом, пока наши цели совпадают. День, месяц, годы.

У меня есть друзья, но и они ради меня не пожертвуют жизнью. У них семьи, как и у меня. Я ведь тоже не отдам свою жизнь ради чужого человека. Хотя, я не всегда осознаю опасность в моменте. Понимание того, что смерть была совсем рядом, накатывает потом.

Достойна или нет — гнусный вопрос, пока его решением занимаются люди. Это компетенция Богов, не людей.

Ночной квест

Когда-то я дала обещание убить всех, кто однажды причинил мне боль. Я не умею прощать. И никогда не умела. Проблема лишь в том, что человек я слабый. И не ударю, и не выплёвываю оскорбления в лицо. Мне чуждо даже выяснение отношений.

Предпочитаю позицию жертвы. Зато в мыслях, а после в чужих сновидениях отрываюсь по полной, со всей тёмной оболочкой своей души.

Ты был последним. Я бы не хотела встретиться с таким врагом, как ты, нос к носу. Но в сновидениях я — на своей территории. Несколько десятков лет назад и помыслить было нельзя, чтобы организовать такой квест. А сейчас — только плати. Выбирай — догонялки с монстрами и бензопилой или прятки от психопата с набором хирургических инструментов?

Меня же прельщает филигранная психологическая игра. Балансирование на чужих страхах, сомнениях, домыслах. Там я чувствую себя сильной. То, чего у меня нет в реальной жизни. Слабая физически, я не выиграла бы настоящий квест на выживаемость.

И ударить человека непросто, если он не бросается с кулаками и не сыплет оскорблениями. Ты же всегда был выдержан и подчёркнуто спокоен. Разумеется, если не напивался. Не могу представить, чтобы в обычной жизни я подошла и, улыбаясь, хладнокровно всадила под рёбра нож или, целуя, полоснула бы по сонной артерии. Да, и артерию от волнения не найду, не говоря о сердце за переплетением рёбер.

Есть лишь одно место, где могу победить и уйти безнаказанно. Сны, чужие мысли, фантазии — моя территория.

За тобой охотились многие, но вот проникнуть в твои мысли могли только близкие, которых в окружении почти не осталось. Все они мертвы, большинство — благодаря тебе.

А я жива, хоть и была близка когда-то. И намерена выиграть. У меня все коды доступа к твоему телу. К камерам наблюдения — тоже. Я знаю, что было у тебя на ужин, что делал, с кем встречался и что читал перед сном. На событиях прошедшего дня легче влезть в ночные сны, миновав все кордоны.

Ты ведь помнишь — я злилась и сжимала кулаки так, что ногти впивались в мою плоть, но так и не могла ударить тебя. Зато в фантазиях я превращаюсь в кровожадное чудовище.

Я преследую жертвы в их сновидениях. Прячусь в тени деревьев и за камнями. Но больше всего люблю влезть в самое кошмарное сновидение. Или в образы их любимых и говорить их устами то, что не смогла сказать при жизни. И убивать руками любимых. И представлять, каково им, обидевшим меня когда-то.

Ты был последним. Каждую ночь, как вор, я проникала в твои сновидения. Я узнала тебя лучше, чем за те годы, что мы были вместе. Знаю, чего боишься, в чём не сознаёшься даже себе, в чём винишь себя и раскаиваешься. Влезала во все эти кошмарные сюжеты и правила бал своими руками

Проникаю под видом твоих самых близких людей и терзаю тебя. Медленно, глядя в глаза, вспарываю грудину, вынимаю сердце, висящее на трубках сосудов, сжимаю, пронзаю когтями насквозь и чувствую твою боль в своём сердце. Я не разучилась чувствовать. И продолжаю мучить тебя словами, которые не осмелилась бы сказать. Мне нужно убить боль внутри себя, и я успокоюсь, лишь когда ты не можешь проснуться.

Каждую ночь ты ворочаешься, пытаясь скинуть вместе с одеялом липкий сон, и просыпаешься с криком. Не пытаешься больше заснуть. Включаешь свет, молясь, чтобы кошмар не оказался реальностью. Идёшь в ванную, подставляешь голову под струи холодной воды, а потом долго смотришь в зеркало, пытаясь увидеть себя настоящего, а не отголоски ночи. Вытаскиваешь сигарету из пачки, огонёк зажигалки нервно пляшет в твоей руке, затягиваешься. Даже сейчас чувствую этот вонючий дым, наливаешь почти полный стакан коньяка и выпиваешь залпом.

Я уже вышла из твоего сна. И слежу на экране монитора за когда-то любимым лицом. Ночь на излёте. Ложусь спать. Надеюсь, никому не придёт в голову влезть в мои сновидения. Я же безобидна — в жизни не ударю человека.

Пока не отопрёшь дверь

Вытаскиваю из-за пазухи ключ на верёвочке, отпираю дверь — захожу внутрь. Полумрак. Чужой взгляд впивается в лопатки. В желудке — тянущая пустота.

Собираюсь с силами, чтобы не обернуться слишком быстро и не встретиться с ним глазами. Надеваю маску безразличия, хотя сердце от страха долбится в рёбра. Поворачиваюсь, краем глаза отмечаю, как что-то юркнуло за дверь и скользнуло в тёмный угол под кресло.

Иду по узкому коридору в комнату, стараясь не поднимать глаза на зеркала, чтобы не увидеть там кого-то иного, но не себя. Этого уже не выдержу — закричу, и рухнет хрупкое равновесие. Пока притворяюсь бесстрашной — не растерзают.

Когда вырасту, в моём доме не будет зеркал. Всегда будет гореть свет — днём и ночью, чтобы не видеть ползущие по потолку тени, протягивающие узловатые щупальца к моей кровати.

Ненавижу ночь. И одиночество.

Когда все в сборе — иные прячутся по углам. Их пугает смех, повседневные разговоры. Они боятся даже дыхания, когда в помещении больше, чем двое. Один человек не напугает их, даже если он будет хохотать и слишком громко разговаривать сам с собой. Они-то знают — всё это лишь уловки, чтобы заглушить вопль страха.

Ощущаю остриё чужого взгляда, я точно знаю, как он выглядит. У него нет головы. Как в фильме: «Силы небесные! У всадника нет головы!» Даже сквозь годы эти слова звучат в моей голове, эхом отлетают от рёбер и битым стеклом замирают в желудке. Именно он, безголовый преследует меня сейчас.

Слишком быстро для бесстрашного человека, вхожу в кухню. За спиной балкон и улица — там всегда солнечно, даже в тусклый пасмурный день.

Впереди — открытая дверь, узкий проход в темноту. Я увижу, когда он появится. Сижу, не вставая, несколько часов. Моя добровольная темница. Страх — хороший страж, он не даёт мне покинуть место.