Поезд 10—11
Метафизический роман в стихах
1
Солнце студёное,
в тюрьме горизонта запертое ночами,
полыньёй
на подталинах неба воя,
от отчаяния
одиночества
(не иначе!)
перехитрив сонмище
стражников ночи,
выпало студнем дней
на плечи мне,
нечаянно
оцарапав
лучами
сон и ещё
облаков когтевидных лапы.
Значит —
носить его на себе,
отогревая от мёрзлой грусти
светящееся лицо.
Не простудилось бы!
Всё-таки — Солнце!
И пусть
вороньё не каркает,
в море неба забрасывая сонар.
Не какой-то вам «жёлтый карлик»,
а Светило!
Ему воспевает осанну РА.
Жарит промозгло!
Спинным мозгом,
током
по шейному позвонку —
предчувствие шока! —
Вихрь!
Близится поезд точно…
Досрочно! —
Судьбы баловнем
он отучился жить по звонку
открываемого шлагбаума.
Аккуратные
летом в зимушку чинят сани,
шубам вычёсывают вихры:
не было б поздно! Но,
вызволенный «УРА» троекратным,
этот поезд не значился в расписании.
Он ворвался узнано-неопознанным.
Не в молоко целься! —
В Адамово яблоко.
Сорок по Цельсию
я пока.
2
Поезд — длиною — в год — по
маршруту — без остановок.
Листопадом вырвались из депо
тринадцать вагонов новых.
Поезд летит к станции «Мир» —
откупоривать капсулу.
Поезд летит к «Мы» —
во временном коллапсе.
По дискретной прямой —
по натянутым жилам,
траектории не изменяя,
поезд летит домой.
В поезде — кроме меня —
ни единого пассажира.
На вокзале,
с которого поезд взлетел,
у дверей узеньких
взопревшего ожидания зала,
осталась масса довольных тел.
Потирают зенки,
пожимают ручки:
«Неужели сплавили дурочку?»
Мог бы вместить миллионный город
этот поезд с табличкою «Горный Род».
Но толпящийся на платформе
народ,
вороном,
исхудавшим в коме,
автоматом прочёл: «Голод», —
судорожно схватился за животы,
отодвинулся в сторону
от открывшейся двери-лопасти
(не попасть бы!):
«Этой пасти
нужна ты.
Этот Смерч — твой!»
И слёту —
стаей —
затолкал в двери — «Входи, крайняя!»
Зашвырнул следом
последнюю
малость —
израненный
блокнотик с мечтой,
запрятанной под переплётом:
«Листай,
свой забытый рай!
Чтоб нам — твоего — не осталось!»
И, озираясь,
уже тактично:
«Зачем отправляться сегодняшним днём всем?
Дождёмся
утречком транспорта поприличнее,
и отлично
доберёмся к месту на электричке».
Двери, лязгнув свистящим жестом,
сомкнули слоистый свет!
— Но я без билета!
И без багажа!
И пусто в карманах платьишка!
И охваченный ветром вокзал,
пятясь от поезда прочь, заржал
всей мощью заржавленной жести:
«По дороге — собой заплатишь!»
3
Тамбуром воздух зажат
в пяльцы. —
Стоит стеной.
Впиваюсь в него пальцами,
тесто воздуха перемешиваю,
нащупывая проход, но
холодно
и темень кромешная.
От страха обливаясь морозным по`том,
пытаюсь расшевелить Светило заплечное,
вливаю заздравную речь в него:
— Солнышко моё, Аленькое! —
Выгляни, хоть фонариком!
Очень нужно!
А оно в поездах не ездило целую вечность! —
Путешествуя лишь на крылах неболёта,
отражалось в глазах человечьих:
океанах-озёрах-лужах.
Оно испугалось конечности,
свернулось в малёхонький
звёздный шарик,
насупилось важно,
и запряталось мне в затылок,
охраняя тыл…
— Солнце! — от страха уже тихонько, —
Не бойся…
Ведь я с тобой…
Я сегодня отважная…
Выгляни краешком над головой…
…
Поезд — явно — живой.
Не робот.
Искусно
свою работу
делает.
Не вводя меня в курс,
летит в запредельное.
…
В пустоте цепляет за что-то нога.
Неужели шнур
генератора света искусственного?
(Или как там его по науке?)
А это — петлёй меня захватило
облако. (Или обманка?)
Ну-ка…
Пытаюсь выбраться, что есть сил,
вся выворачиваюсь, чуть ли не наизнанку! —
Не вышло!
Вдруг, мячиками
выкатились наверх ребятишки —
светом в лицо дышат:
девочки, мальчики…
Ишь, ты! —
Солнце сжалилось —
прислало в подмогу зайчиков!
Ах, эти девочки,
ах, эти мальчики,
цветочные мне водрузив очки,
кругом сомкнули пальчики,
лучами зажали ось,
запорхали в танце, трелями ослепив:
— Поспи! Поспи! Поспи… Поспи…
Пульс замедляется… За ним —
пёрышко щёку
трогает. —
Клеем целует веки.
Я становлюсь привязанным
за ногу
к облаку
спящим человеком.
Колеса стучат:
«На-всег-да-не-у-сни».
Поезд летит сквозь сны.
4
Первый вагонный вдох: «Ах!»
Иду осматривать годовой свой транспорт.
Чтоб без ущерба физическому здоровью
скелета каркас нести,
предусмотрены в этом странном спорте
(не замаранном ложью,
не запятнанном кровью) —
в плацкартах, купе и переходах
сочинённо-сложных —
ремни и подушки безопасности.
Не пользуюсь! Приучена шибко —
всё познавать на своих ошибках.
Поезд трясёт. На перегонах
перехожу из вагона в вагон
в поисках стоп-крана.
Даёт сбой.
Настырный. Гласит: «Выходить рано».
…
Непривычностью
одиночество —
в подкорку
вгрызается зверем!
Свистом
в извилистом
мозге вспоротом:
«Не верь ему!»
Разговариваю сама с собой
и с воздухом спёртым.
Разрываюсь на части речи я —
междометия и наречия (!) —
ищу чистого кислорода паёк, но
в вагонах задраены перепонки-окна,
и карты затёрты.
Вместо них — плавуче-нетрезвая
реклама восточных танцев.
Мысль буравчиком врезалась:
«Для чего указатель на зону ведёт живота? —
Прибытия пункт — неужели там?»
…
«Россия. Столица. АО Восточный.» —
платформенными, каблучными
маршами по следам,
отправления станция
барабанила звучно!
Помню ясно. Да!
Точно
помню!
А ещё… радужкой строки бегущей
колосилось будущее
в гуще
информационного поля:
«В маленькой
квартирке
на Московском востоке,
в распахнутом бутоне цветения барвинка,
залитого солнца электротоком,
подхватив вирус любви и счастливого сна
с привкусом кориандра,
на год затворившись иноком
(что ворвётся за сим — того
не представляя пока, не ведая),
осенью две тысячи десятого
началась мировая «Гольяновская весна» —
новой волны парадигма,
которую учебники и литературоведы
впишут в историю рядом с именем —
Барвицкая Александра.»
5
Поезд,
замечающий все приметы,
узнающий все белые знаки,
пятна исторической накипи
разделяющий на купе,
мчится на скорости света
реактивной ракетой —
носителем
моего тела.
Пыхтит. Уже еле дышит…
Такая — поезду — тяжела ноша!
Ну что ж, поезд мой, раз ты
на лёгкое запрограммирован — хорошо!
Я беру ножи,
отрезаю с мясом куски прогнившие —
нависающие балластом. —
Правлю Жизнь,
чтобы поезд летел выше.
Разрывая судьбу на равные части,
Зелёный даю — в бесконечное счастье.
Выдержим всё! —
Доберёмся.
…
Машинист игнорирует стрелки, флаг
красный.
Поезд летит сквозь монастырь-гулаг
в прекрасное.
С непривычки в первые дни
искала: «А-у! Проводник!»
Напрасно.
Нет няни у этих яслей.
…
А этот — откуда взялся? —
Малыш. Комарик.
Пищит, мается.
— Не обижу, дитя природы,
лапок не изуродую,
хребет не сломаю.
Го`лоден? Хочешь есть?
Соси.
Набирайся сил.
Нам ещё долго вместе
ехать.
И хоть
ты до горячечной крови жадный,
будешь моим провожатым.
Принимай почётное звание!
Лучше ты, лапонька,
высосешь меня по капельке,
чем стервятники, духом нищие,
до дна
выдоят
комары-людищи.
После них не спасёт и переливание.
Тельцем твоим не заржавлю рук.
Пей, упивайся, «крошечный мук»!
В какую влетел ты форточку?
Интересно: размножишься?
Чтоб дорога была комфортной, очки
солнечные растревожу я.
Оторву листочек:
смастерю тебе чудные башмачки
и шалашик цветочный.
Ещё год здесь жить.
Будет где спать ложиться.
…
Инфракрасным
сигналит тело. — О!
Комару ясно:
«Вкусная.
Не опасная. —
Тепло.»
Комарик вежливый.
Пьёт аккуратно-нежно.
6
Накормила голодного малыша.
При этом
обескровилась — на миллиграмм —
не боле!
Но запела душа —
кардиограммой
вселенского света!
Болью,
в квадрат помноженной!
— Где ты,
такой восхитительно-сложный —
единственный ПГЮ?
Инициалы твои — во вселенную
солнечной переливая струной —
в «ЛЮБЛЮ!» —
шёпотом крика несу — пою!
Пленник мой!..
Или я —
твоя?..
С головой накрывают электроволны
самопишущего аппарата —
моей Грановитой палаты!
На Красном крыльце стою,
бью
тебе
челобитную!
Такой же, как я, невольник —
попавший в любовные сети
Добра Сеятель!
…
Трогаю звуки: где ты, милый?
Камертонит ответ: везде!
Значит: не мимо!
Ты мчишься в таком же поезде
к той же станции.
Стагнацией
радиуса
под углом в девяносто градусов.
Замыкая кругом колечко,
наших судеб перпендикуляр
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.