Бесплатный фрагмент - Поэма о жизни, о Йоге и о Боге

От автора

Да, это поэма. Ментальный человек может возразить: «Какая же это поэма?» Я ещё в школе собирался написать поэму, подобно А.С.Пушкину. Но тогда я застрял, поэма не пошла. И вот моя мечта осуществилась. Я писал поэму в едином потоке сознания, в состоянии постоянного вдохновения. И этим состоянием и идеями определяется поэма. Я переосмыслил поэзию. Если ментально можно усомниться «Поэма ли это», то в духовном смысле это, конечно же, поэма.

Поэма состоит из 2-х частей. В 1-й части, в основном, описание жизненных фактов, во 2-й части — фундаментальные идеи и изложение Евангелия. Всё это и есть Йога, что означает единство с Богом.

Часть первая

1

Стояла ночь тиха,

А в ней огни мерцали.

Спал город без греха,

Все люди отдыхали.

И в час ночной

Одна из здешних женщин

Комочек маленький, ручной,

Иль чуточку поменьше,

На радость миру родила.

Вот так обыденно вершатся

В миру великие дела.

И будут умножаться.

Изнемождённая борьбой,

И ничего уж не страшится,

Увидев, как её родной

Ребёнок стал уже мочиться,

Едва успев на свет явиться.

Вот в этом малом тельце

Обосновался непростой

Небесных, спелых трав настой —

Нешуточное дельце.

Вдруг крик взрезает тишину

Надрывный, хрипловатый —

Небрежно поднимает в вышину

Ребёнка доктор грубоватый.

Засуетились все кругом,

Вот медсестра бежит за ватой,

И доктор ей кричит: «Бегом!» —

Малыш «сходил» аляповато.

Ему ведь было страшновато,

Когда стал бить, — и зря причём, —

По попе доктор глуповатый.

И разбери: за что, почём?

Мужик в халате всгорячён,

На всех кричит, мальца хватает,

Быть может, он так вскипячён,

Что не всего ему хватает,

И потому детей пытает?

Блеснул сознанья огонёк

В столь крохотной головке,

Взгляд осторожный недалёк,

И силится понять уловки

Невиданного мира.

Мрак, суета, то резкий свет —

Тут не божественная лира,

А хаоса невнятный бред,

Разгар чумного пира.

Во мраке сём глаза таращит,

И мысли бродят наугад:

Куда попал, и что всё значит,

Быть может, это сущий ад?

Чертей торжественный парад,

А он — объект для издевательств.

Как душно, дымно, тяжело

От этих жутких надругательств.

Обиды много намело

Лицо врачебных обязательств,

И он давай сильней кричать

Беспомощно на помощь звать.

И тут его взялись мотать,

Смирительной рубашкой пеленать,

И кляпом рот заткнули,

Как буйному больному дав

Эрзац резиновой пилюли.

«Теперь понятно, дело в чём,

Попал я в сумасшедший дом.

Вернусь назад, не буду просыпаться», —

Уснул невесело на том.

Проснулся он при свете дня,

Обрадовался было

И, вновь свободным себя мня,

Он улыбнулся свету мило,

В нём всё приветственно ожило.

Как захотелось сладко потянуться

И широко свободою вздохнуть,

Но вот беда — членики не гнуться,

И полной грудью не вдохнуть.

Резина намозолила язык

И не даёт произнести ни звука,

Лишь слышен трогательный мык,

Ну, что за пытошная мука.

Глупа врачебная наука.

Ну, кто же спит во рту с резиной

Со вкусом грязного бензина,

Связав себе потуже руки,

Чтобы не шастали от скуки.

Вот так безгрешный мир седой

Встречает грешного ребёнка

И моет добела водой

Его нечистые пелёнки.

Наверно всем куда родней

Зимою тёплые дублёнки.

Малыш давно уже нафурил

И мёрз от холода клеёнки.

Он поднатужил все силёнки

И понимал, что бедокурил,

Пустышку сплюнул, — комнатёнка,

Понятно, что не от котёнка,

Дрожала от пронзительного крика,

Прервалась тишь сплошного шика.

Сестра с диванчика вскочила,

Ребёнка на руки взяла

И поцелуем лоб смочила,

Она красивая была.

Под чувством нежной женской ласки

Открылся взгляд чудесных глазок

Из добрых, добрых дивных сказок.

На ней не видно чёрствой маски.

В неё смотрел он без опаски,

Взгляд очень глубоко входил,

Ища таинственной подсказки.

В себе он что-то пробудил.

Глядел на розовые краски,

Что заиграли на лице

У девушки красивой словно в пляске.

Так очень долго любовался

С счастливым замиранием внутри

И с наслажденьем прижимался

К красивой пухленькой груди.

И мальчуган внезапно осознал

В себе какое-то волненье:

«Сей мир ещё не весь познал,

Повременю я с избавленьем».

Он понял, что покуда будет жить,

То будет помнить о рассвете

И будет пламенно любить

Всех Женщин, что живут на свете.

Вот он у женщины другой

И тоже очень доброй,

Он здесь почувствовал покой,

Как в жизни той — утробной.

Тепло, надёжно и легко,

Уже знакома эта дама,

И вкусно пахнет молоко,

Так вот она какая — мама.

Наелся вдоволь, улыбнулся,

Потом тихонечко запел,

Чуть заикнулся, отрыгнулся

И про запас ещё поел.

Играя маминым сосочком,

Уснул и засопел носочком.

2

Пример истории широк,

Как люд с рожденьем обращался,

Он был достаточно жесток,

По всякому с младенцем упражнялся.

Был в Спарте воинский народ,

Детей там хилых не дразнили:

Для выведения пород

Младенца хилого казнили.

Откуда ведомо тупице,

Уж лучше бы ему обпиться,

Что в каждом хрупком тельце

Суворов мог родиться —

Герой в военном деле.

Тибет духовностью известный,

И правят там большие ламы,

Они закон издали местный,

Чтобы детей своих все мамы

Без лишней совестливой драмы

Рекой холодною пытали.

Как немцы в сорок третьем

Зимою в прорубь окунали

Порфирия благого в сетях.

Тибетцы, видимо, гадали,

Порфирия искали в детях —

Другие так и умирали

От воспаленья лёгких.

О, да, там люди не из мягких,

Зато сердца их — лёд холодный,

А ум — недвижима скала.

Не мог понять народ бесплодный:

Младенцу родина дана

Природой благосклонной,

Раз он больной и хворый,

Так пусть же край суровый

В душе воспитывает новый

Дух закалённый и здоровый.

Так ведь сначала надо помогать

Искусно и молебно,

А не в холодный лёд бросать,

Как будто то целебно.

Зачем о прочности пытать

Ещё некрепкое здоровье?

Ведь и у тёлочки ещё

Пока что вымя не коровье.

Не зная Божьего завета,

Народы встали пред ответом.

Приняв жестокостью крещенье,

Народ и Спарты, и Тибета

Не избежал порабощенья.

То не было Господне мщенье,

А лишь желанно угощенье.

И если кто Христа не знает:

Что сеет, то и пожинает.

Вандалы существуют и сейчас,

Детей крадут и продают,

Придёт и их ответный час,

Закон пусть знают Божий.

Кто на младенца руку занесёт,

Их душу в клочья разнесёт.

То не угроза от иконы —

Напоминание закона.

3

Когда рождается младенец,

И даже в гнёздышке птенец,

Он очень нежно любит нас,

Явив собой любви венец.

Поймите ж, люди, наконец,

Любви младенец учит,

И по ночам не он вас мучит,

Вы мучаетесь сами,

Не ведая любви.

Он — агнец Божий с нами,

Люби его, люби.

Почувствуй, как любовь рождает

В тебе любовию своей.

Ребёнок счастье пробуждает

Среди тепла души твоей.

Так воспитай в себе младенца,

Люби ребёночка в себе,

Утрись молочным полотенцем,

Пусть счастье возгорается в тебе.

Ты береги в себе младенца,

Расходуй мудро, не спеши

И укрепляй ему коленца,

А укрепишь — тогда спляши.

Не обижай его ни словом, ни поступком,

Не беспокой его в тиши.

Ты мыслям злым не дай уступку,

Стихи душевные пиши.

В тебе любовию хранимый,

В тебе тобою же любимый

Малыш и нежный, и ранимый

С годами вырастет в Любовь.

Сольётся полностью с тобою,

Нектар войдёт и в плоть, и в кровь.

Господь Любовию омоет,

Ему служенье приготовь.

Любовный пламень необъятный

Распространишь в людских сердцах,

Язык Любви, везде понятный,

Увидишь даже в деревцах.

Велик ребёночек-Учитель,

Ему бы маршалловский китель.

Через него Любви Хранитель

Зовёт людей в свою обитель.

На деле же обычный житель

Спешит ребёнка своего

Учить — пред ним родитель.

И для дитятеньки его

Чуть что, он ревностный воитель.

По попе может наподдать

Или же крепко отругать.

Он — жизненный учитель

И знает, ложку как держать,

Манер изысканных любитель.

И вот бы правила вбивать —

Свобод рождественских гонитель.

С угрозами впридачу

Ребёнка учит наудачу

Решать тупейшую задачу:

Что можно, что нельзя!

Смех может быть напрасным,

Комедия ужасна.

Настойчиво и грубо обучая,

Калечат так детей.

Совсем того не замечают,

Что множество клетей,

А, может быть, к тому же и плетей

Для сердца детского воздвигли

И заперли любовь.

Плитою гробовой замуровали

И сверху надпись написали:

«Я его любил.

Он ночью спать не стал, упрямый,

Я в нём любовь убил».

Поймите же, поймите,

С доверием и нежностью прильните

К его прекраснейшей душе.

Он — ваш любимейший Учитель,

Души вашей хранитель и рачитель —

Младенец ваш родной.

Он нежно, чисто любит вас,

Проникнись вдохновеньем —

Он для рожденья выбрал только вас.

Проникнись же к нему благоговеньем,

Пусть будет днём благодаренья

Его чудесный день рожденья.

Он очень сильно любит вас,

Ответь и ты любовью,

К его приникни изголовью,

На непонятный детский глас

Прислушайся всей кровью.

А взгляд держи над бровью,

Откроется не раз

Тебе прекрасной новью

Любви иконостас.

Хоть то и «детский лепет»,

Как выражаемся не раз,

Цветов нежнейший трепет

Услышится для нас.

Вот в институтах светских

Зубрят язык немецкий,

Ещё испанский иль турецкий.

Как много славных языков

Ум знает молодецкий,

Но вот уж множество веков

Язык не знают детский.

Ум не свободен от оков

И не поймёт младенца слов,

Поскольку слушать надо сердцем.

Так станьте сами, словно дети.

У маленькой кроватки на рассвете

Послушайте сердечные напевы,

Они как песни милой девы,

Небесный дар живой планете.

И помните: напевы эти

Орфея лирою звучат

И в вашем внутреннем сонете,

Откроют вам Любви секреты.

Так будьте за себя в ответе,

Всё к радости изменится у вас

На этом белом свете,

Улыбка, как звезда, взойдёт

На вашем истинном портрете.

4

Теперь вернёмся к повести,

Уступим зову совести,

Узнаем, как же мальчуган

Рожденья генеральный план

Старался в жизни провести.

Нельзя Небесного Отца

Никак отказом подвести.

И мать прекрасного мальца

Пред тем, как в дом его нести

И звать людей на славный пир

Назвала сына — Любомир.

Он рос совсем обычным

В немаленькой семье

По правилам приличным,

Наверное, как все.

И всё же горемычный

В стране жил необычной,

От бедности у мамы

Пропало молоко.

Страшней, пожалуй, драмы

Придумать нелегко:

Распух больной животик,

Устал от крика ротик.

В нём не было уж плоти,

Остался лишь скелет.

Тут хоть поплачь в жилетик,

И жаль, что есть ребёнок

Не может — как котёнок,

С ослабленным здоровьем

Коровье молоко.

Нельзя сказать, как далеко

Продлится лиха голоданье.

Узнав, что дело нелегко,

Пришло на помощь Мирозданье,

Направив в сети трудных дел

Свой неожиданный задел.

Зимой по крепкому морозью

Скрипели саночек полозья —

Хозяйка продавала молочишко,

Остановившись бойко на подворье.

Попил согретого мальчишка,

Пришлось ему по вкусу козье.

Чудесным был тот скрип полозьев.

Ведь надобно понять,

Что удалось чрез злые козни

У смерти малыша отнять.

Смоглось несчастной крошке

Подняться на худые,

На тоненькие ножки.

Когда подрос немножко,

Он весело забегал

По маленьким дорожкам.

Хоть шаг и неуклюжий,

Понравился он кошкам.

Мурлыкали у крошки

И с лаской нежно тёрлись

О худенькие ножки.

5

С приходом лета Любомир

Глядел на пёстрых красок мир.

На всё кругом дивился,

Взгляд детский оживился.

То бабочки летали

Прекраснейших мастей,

Игриво посылая

Для глазок новостей.

То ползал муравей,

Легко таская брёвна,

Не хмуря и бровей.

Вот весело на травке

Запрыгал воробей,

Он червяка упрятывал

В свой толстый коробей.

Там слышно воркованье —

Тусовка голубей,

Шумливое собрание

У деловых друзей.

Над ярко-красной розой

Задумались стрекозы.

Вот труженицы — пчёлы

Таят в себе угрозу,

Внушительно жужжат.

Малыш сорвал цветочек

И принял на зубочек.

Не понял в этом толка,

И что нашла в нём пчёлка?

В мир звуков, красок, ароматов

Влюбился Любомир.

Как будто он нечаянно

Попал на дивный пир,

Богатый силой, свежестью,

Как ни один банкир.

Впитал богатство с нежностью

Влюблённый Любомир.

Он с ним и спал, и грезил,

Сознанье в блеск фантазий

Безмолвно погрузил

И ум большой работой

Столь важной загрузил.

Мир стал его заботой

И тайной заразил.

Когда играл в песочек

И строил пирожочек

Из формочки простой,

То думал над проблемою

Неясною такой:

Песчиночка, родимая,

И кто ж тебя киркой

Крошил, чтоб ты невидимой

Исчезла под рукой?

Песчинок пуще важности,

Внушающих покой.

Или, набрав отважности,

Возможно ли их счесть,

Не заболев тоской,

Ведь счёт сей непростой.

6

Как мир устроен сложно!

Постичь его возможно

Лишь дорогой ценой,

И мирно засыпал он

Под яркою Луной.

Играл во сне с лучистою

Песчаною крупой,

Она же золотистою

Рассыпалась мукой.

Она в глазах застряла мýкой,

Когда чуть свет, уж поднимали

И в детский садик отправляли.

Таков введён режим

В борьбе за выживание,

Душою чувствовал нажим

И ран переживание.

Так Любомир нажил зажим

В тяжёлых ожиданиях.

Нередко жить так приходилось,

Как будто в наказаниях.

Никак людей не мог понять:

По что в такую рань вставать

И сонной ласки прерывать

Душевную беседу?

Зачем со злобою кричать,

Когда не шёл к обеду?

В Полтавское сражение играл

И ждал Петра победу.

Спросили б лучше,

Он бы рассказал,

Как русские штурмуют,

Стремглав взбираются на стены

И радостно ликуют.

Так нет, подавлена игра,

Оставлено с досадою сражение,

Теперь не шведы, а он сам

Терпел с обидой поражение.

Зачем мужчины водку пьют

И матерятся грязно,

Потоки грязи в себя льют,

Ведут себя развязно,

До крайней степени дойдут,

Уж говорят несвязно?

Энергий грязных бурелом

Пугает неотвязно,

Куёт чудовищный надлом

В сердечке детском каждом.

Так убивается любовь

На протяжении веков

И каждый день,

И вновь, и вновь…

7

Потух любовный огонёк.

Хоть жизни путь ещё далёк,

Но от обиды и тоски

Дымился чёрный уголёк.

Лишь позже светлый мотылёк

Ложил красивые мазки

В погожий солнечный денёк,

Рассказывая сказки.

Пока же славный паренёк

Окутан тёмною окраской,

Вкусив режимовский упрёк,

Дышал он слабенько, с опаской.

Болезней алчущих намёк

Раздался в нём оглаской.

Недугов боль не раз терзала

И грызла изнутри,

Всё время жить ему мешала.

Тут хоть возьми, да и умри.

Хоть часто смерть его ласкала

И всё знакомства с ним искала

В часы горячего накала,

Бороться с ним она устала.

Но обещала, что придёт

И в тяжкий час подкараулит:

Пускай пока ещё порулит,

Судьбой своей пускай плывёт,

Ведь смерть — она повсюду.

Но ей совсем того не видно,

Что яркой жизни был полёт

У Шри Ауробиндо,

Который и сейчас зовёт

Всех тех, кому за мир обидно,

Где смерть могилою поёт

И Правде места не даёт.

Такая участь незавидна.

Был Йóгин сильно озабочен

Печальной участью Земли,

Она застряла на мели —

Об этом после, впрочем.

8

Вот Любомиру минуло пятнадцать,

По виду можно дать семнадцать.

Уж очень взгляд его мудрён,

Как будто жизнью умудрён.

Успел серьёзности набраться

И тем учёных стал касаться.

Лишь года два тому назад

Тому положено начало.

Взрастить в уме прекрасный сад

Для школьников немало,

А не сплошной кромешный ад,

Коли учить их как попало.

И время светлое настало

Для Любомирова ума.

Уж так устроились дела,

Что класс их физике учить,

Пустоты знанием лечить

Стал Паничев Сергей.

Вот он возьми и подогрей,

Чтоб сухость скукой не мочить,

Научный жадный интерес.

То был невиданный прогресс

В уме мятущегося плана.

Фантазии искристого фонтана

Слились в изящный полонез.

Как для кота отборная сметана

Для Любомира столь мила

Научных прелестей Путана,

Жена научного султана.

От света дальнего Плутона

Учитель вёл учеников

До тайной силы электрона.

Их бег по множеству кругов

Вкруг скрытого в ядре протона

Напоминал вращение Земли.

Ну как тут не воздать поклона

Строителю Вселенной до земли,

Кто всё продумал без единого уклона,

Чтоб Истина с Гармонией цвели.

И пылкий ум под красотой закона

К чертогу за собою привели

Открытий Божьего Канона,

Что всё есть суть — Одно

И изливается пространственно Оно

Тончайшим множеством движений.

Не зная страха поражений,

Вступают в вихрь отношений

Великие Вселенские артисты —

Мельчайшие волнистые частицы.

Их вихрь тонкости вращался,

Всё большей плотностью сгущался

В простой первоначальный атом,

А потом, уж по химическим законам

Всяк атом с дарственным поклоном

С другим собратом и партнёром

В молекулу сцеплялся.

Вот так наш мир образовался.

Эйнштейн — Величественный Гений,

Когда закон простым казался,

Он силою чудесных озарений

В борьбе авторитетных мнений

Прав всюду оказался,

Закон Ньютоновских творений

Так неожиданно взорвался.

В канве Эйнштейновских учений

Чем выше скорость у мгновений,

Тем больше тяжести у тел

И тем короче линии удел.

При этом он сказать поспел,

Что замедляется и время,

И скоростей высоких племя

Продолжит жизнь, уменьшит бремя,

Чудес взрастит благое семя.

А в микрофизике застой

Сменился пёстрым фейерверком,

Идей причудливых настой

Испытан строгою проверкой.

Был вывод явно непростой,

Фантастика, по нашим меркам,

Что может быть естественно живой,

Что вопреки мышления издержкам,

Частица ткани «неживой».

Что электроны волей дорожат,

Живут вселенскою свободой.

Уж мысли перед Истиной дрожат,

Напуганы — что станется с природой?!

И кто же мог о том подумать,

Что каждая частица может думать:

В какую сторону пойти,

Какой конец себе найти,

При этом реагируя мгновенно

На каждое дыхание Вселенной.

Открытий даль даёт понять:

Одна есть Тайна — Вечность,

И всё же хочется обнять

Её загадок бесконечность.

Хоть разум силится познать

Её святую безупречность,

Ограниченью не под стать

Презреть свою же оконечность.

Тут надо новый путь искать,

Чтобы постичь собою Млечность!

9

Наш Любомир не был повесой,

Он лишь стремился всё узнать.

Имел немало интересов

И, может быть, как знать, как знать,

Одну способность, если взвесим,

Мог футболистом даже стать.

Футбол — игра телесных песен.

Мог скоростью в игре он брать

И в мягкости кудесен,

И мог голы красиво забивать.

В одной игре он был чудесен,

Финтами хитрыми известен,

Игрою яркою привлёк

Девичий взгляд прелестный.

Её телодвиженьями завлёк,

В них пламень видела небесный,

И как, всё точно неизвестно,

Любовный вспыхнул огонёк.

В другой раз встретились на танцах,

Прочли во взглядах тёплых глянцев

Симпатии друг к другу и могли

Вести премилую беседу,

Испытывая тонкое дрожание

Взаимного немого обожания.

И где б теперь не находились

Среди толпы своих друзей

Всегда друг с дружкою сходились.

Увидев их, прохожий ротозей

Подумал бы, что вместе и родились.

Он ей рассказывал о городе родном,

То тёплом, то холодном,

Для дел больших вполне пригодном,

Что жизнью в нём пока доволен,

Не стал он — о течениях подводных.

Она была из мест далёких,

Где, видно, много темнооких

Красавиц молодых.

Она приехала на отдых

По договору смежных стран.

Одежд носила много модных,

Природой вкус отменный дан.

Красу фигуры, линий ладных

Подчёркивал прекрасный стан.

И Любомир от ярких данных

В Любовную историю был сдан,

Но до сих пор ещё не издан.

Тепло от солнечных лучей,

Берёзы листьями трепещут

От ветра сладостных речей,

А церкви куполами блещут.

Подкралась туча.

Вдруг заплещет

Дождь сильною струёй

И пляшет дивно над землёй,

Водою всех обрызгав.

Народ, секунду выждав,

Попрятался под крыши,

Под своды козырьков.

Дождь — ниспосланье свыше

Для юных голубков.

Она подняла зонт повыше

Над Любомира головой.

Ему пришлось прижаться ближе,

Чтоб уместиться под Луной —

Под зонтиком любовной ниши.

У Любомира струйкой водяной

Закапало с волос, как с крыши.

Она небесною рукой

Утёрла капли. Слышно:

Любовь заговорила чередой

Нежнейших вздохов Кришны.

Потом гуляли вместе.

Дождь тучею ушёл.

В одном торговом месте

На миг влюблённый отошёл

Купить цветов невесте.

И вдруг увидел: рьяно шёл

Мужик изрядно пьяный,

Как видно, напролом,

Через людей, как по бурьяну,

Глаза его ослепли спьяну.

И Любомир рванул бегом,

Закрыл лебёдушку смугляну

Широкой грудью — каменным щитом,

Могучей силой пламенного сердца.

А пьяный движущийся ком

Ударился о каменную дверцу,

Отпрянул в сторону винтом —

Отведал рыцарского перцу.

А Любомир обнял красу венцом

В порыве нежном, но и дерзком,

Соприкоснулся с девичьим лицом

Устами жаркими, как Солнце.

И молвил: «Я люблю всем сердцем».

Смотрел в глаза — души оконце.

Она открыла губок лонце

И скромно чмокнула его.

Глазами ясными глядя,

Ему ответила: «И я…»

Горячей вьюгой замело

Умов бесчисленные речи.

В груди от счастья занемело,

Блаженство грело печкой.

От них пространство запьянело

И запылало яркой свечкой.

Влюблённые соскучились не мало,

Ушли общаться с речкой.

И долго весело носились,

Вкушая Солнца яркий зной,

Два голубя спустились

На брег песчаный золотой.

Цветами в вихре закружились,

Сплетаясь в танце голубом

Венком воздушных лилий,

Друг в друга погружаясь глубоко

На протяженьи многих милей.

И раскрывались широко

Любви прекрасной крылья.

И умывая радостью лицо,

Господь за то в награду

Увлёк их в тихую дубраву.

Там томно целовались

Столь нежно, горячо,

Видать — изголодались.

Чувств наслаждение ещё

Слепую вечность продолжалось.

Слились теченья ручейков

Капелью звонкой чистой,

Вскипая в пламени густом

Под радугой лучистой.

Их волновались телеса

От аромата чувств душистых,

Их покрывали небеса

Своим касанием пушистым.

Открылись страсти берега

Потоку сладости игристой,

В нём искупалась красота

Под сенью неги бархатистой.

10

Минуло время их свиданий,

Минули дни, недели.

Часы упорно не хотели

Сказать влюблённым «до свиданья».

Дух перемен вставал с постели,

Подкрались муки расставания.

Она качалась на качелях,

А Любомир стоял в молчании.

Она изящна, словно ласка,

Её слова — теченье сказки.

Ей имя — Адриен иль просто — Ми́ла,

Ах, до чего ж она милá!

Ах, до чего ж она красива!

Слов ручеёк тихонько вила:

— «Мой милый, где же силы

Слёз расставанье превозмочь?!

Как дни с тобою были милы,

Я не могу себе помочь».

— «Моя родная Мила,

Пошлём сомненья прочь,

Мы время пересилим,

Настанет наша ночь».

— «Любимый мой, красиво

Ты рассказал про ночь.

Всем ангелам на диво

Хочу от Любомира

Родить и сыновей, и дочь».

Момент прощания настал,

Под вязким тягостным покровом

Влюблённый мир молчал,

Не в силах вымолвить ни слова,

Нет слов всю выразить печаль.

Глазами разговаривали снова,

Ища надежды в них причал.

Глаза «люблю» лишь только молвят,

Хотелось насмотреться вдоволь

На годы, на всю жизнь —

Возможно ль?!

А мир тревогою звучал,

Автомобиль гудок уж пóдал снова

И в мрак любимую умчал.

Уехала прекрасная венгерка,

А юноша курение начáл,

Открыв впервые табакерку,

Достал болгарскую цигарку

И дымом думы умащал.

11

Внимания совсем не обращал

На ход событий ежедневных,

Немного даже отощал

От чувств проникновенных.

Огромный их водоворот

В судьбе романтика мгновенно

Великий совершили поворот.

Полгода как в тумане жил,

Едва других воспринимая.

По малу набирался сил,

Об Адриен любимой вспоминая.

И наконец он разложил

Программу действий, понимая:

Напрячь побольше нужно сил,

Чтобы отправиться из мая,

Чтоб Любомиру подарил

Он свой цветок из рая.

Любивший мир на том решил,

Хоть толком сам ещё не зная,

Лишь на удачу полагаясь,

Все средства изыскать спешил

На вечную поездку в зарубежье.

В иные дни у побережья

Он память мягко ворошил

О том, как с милою смуглянкой

Дубравы скромность всполошил.

12

По плану строго Любомир

Пришёл в загадочный ОВИР,

Который ведал заграницей.

Спросил упитанну девицу

Уже не самых юных лет,

К примеру, как поехать в Ниццу

Иль в Венгрию купить билет?

Она подняла вверх ресницы,

Цинично выдавив ответ:

— «Малыш, тебе наверно снится,

Паши, сынок, родну землицу.

Ты что уже успел влюбиться?

Поди домой, утри соплицы.

Ещё на губках не обсохло молочишко

Уже за иностранкой волочишься?»

Тут можно не на шутку разозлиться,

А Любомир испытывал удар

От этой барственной девицы,

Пропал от шока речи дар.

Была потребность сразу же умыться

Целебною водою из-под крана.

Кровоточилась больно рана.

Кровь из неё сочится и сочится.

Хотелось временно забыться,

Ведь он сказал всё без обмана.

Бюрократи́я царственного сана

Считала русского Ивана

Рабом для своего кармана.

Идей такого плана

Наметил много Любомир

И понял: он изменит мир!

13

Вот он уж лекций тонны слушал,

Науки институтские учил.

Информативностью душил

Поток научных стружек,

С трудом ум тщательный их кушал,

Уж слишком в горле было сухо.

Процесс учебный так спешил,

Что с осмысленьем было глухо.

Но Любомир залез по уши

В болото Гегелевской пущи.

Хоть и сгущались тёмны тучи

Над мудрою студента головой,

Ему неведом был покой,

Он мог трудиться и покруче,

Урезав сон себе ночной.

Однажды сон был необычный,

Он в нём тревогу ощутил.

Ещё не ведал горемычный:

Гонец несчастий посетил

Души восторженной обитель.

И днём встревоженный воитель

Письмо от Милы получил.

Конверт как будто непривычный,

Её он почерк изучил,

А тут какой-то нетипичный,

Слегка размашист, хаотичный.

Дыханья трепет затаил

Пока вскрывал конверт хрустистый.

И зубы крепко стиснул,

Как строки первые прочёл.

Стучала кровь в висках ключом,

И кулаком от боли хрустнул.

Резь появилась под плечом,

А в голове ужасно пусто.

Девчоночка какая-то писала,

Что Адриен в больнице умирала.

В аварию несчастная попала,

Её ничто уж не спасало.

Дней тридцать без сознания лежала,

Придя в себя всё Любомира вспоминала,

Других слов более не знала:

Лишь только «Любомир».

И с именем любимым на устах

Смерть душу светлую забрала,

Чтоб бедная тут боле не страдала.

Кругом всё стало пусто.

Как странно, даже и не грустно,

А просто пусто, пусто, пусто…

И слёзы капали так густо,

Что дождь заплакал от беды,

Добавив и своей воды.

Пустая стала тишина,

О чём теперь молчит она?

Не раз казалось — это снится.

Кошмар развеять бы, проснуться,

Лицом счастливым улыбнуться,

Так нет — ему теперь не спится.

И не понятно, где же сон

Из всех дремотных состояний?

Что делает в них он?

Играет странных изваяний?

Зачем теперь учиться?

И ум тяжёлым стал тупицей.

В семнадцать лет — совсем парнишке

Виски покрыла седина.

Не жить — дремать он стал повсюду

Подобно полусонному верблюду.

Подспудно думал: «Всё забуду»,

И сердце глубже укрывал

За тканью чёрствых покрывал.

С любимой Милой вместе

Часть Любомира умерла.

Бывало, что в футбол играл,

Но лишь от зноя скуки.

Иной раз пьяненьким бывал,

Оставил все науки,

Не думая: к чему, когда

Мог приложить бы свои руки.

14

В знакомый домик иногда

Ходил он к давешнему другу,

Где находил тепло всегда,

Лечил душевные недуги.

Вальдив со временем жил в ногу,

Про всё на свете знал немного.

Умён и многое умел,

Таланты разные имел.

Вальдив на этот раз был весел,

Достал он запись новых песен.

Вот это песни группы «Иглз»,

Мелодией красивою известна.

А это что за дивны звуки — «Битлз»?!

Так это же прелестно.

Веселья мелодичного полна,

Их музыка тут даже поэтична,

Внутри — воздушная волна,

И с настроением отлично.

Игра как будто бы вольна,

Звучит же очень гармонично.

Вот тоненько поёт струна

И проникает в очень личный

Мир Любомира без труда,

Весною тёплою оттуда

Песнь ожила вторично.

Ручьём звучали голоса

Четвёрки искренних парней,

Они взмывали в небеса,

Блистали радугой лучей,

Оттуда света полоса

Спускалась на цветы полей.

Трав распушились волоса,

Свиваясь в локоны кудрей.

Других мелодий звук мудрей

И глубоко философичен,

Тут яркость красок пободрей;

Конец вполне логичен,

Звучит и мягче и добрей.

А эта песня погрустней

Волнует и щемит,

Вот птицей синею летит

Чуть видимой, прозрачной.

Вот голос с нежностью звучит,

Задев немало трещин,

Образовавшихся в груди,

Звучит в нём прелесть женщин,

Средь них свою найди.

Пусть песня в памяти тревожит

Снопы сложившихся морщин,

Чувств гамму пусть умножит

В сердцах пылающих мужчин.

Ворвались «Битлз» вещей новью,

Щемящей чувственной любовью.

И Любомир с блестящими глазами

Умылся чистыми слезами.

Не даром «Битлз» мир перевернули,

Чтоб люди в снах безумных не тонули,

Мрак ярким светом полоснули.

В судьбе страниц перелистнули

Они истории людской

Немало творческой рукой.

Дух искренности, чистоты,

В них боги нотной красоты,

Богатство редкой доброты

И чувство нежной теплоты.

Шутя, с намёком на поэта,

Ушедшего в архивы лет,

Пусть будет шуткой не задет,

Его перефразирую я строки.

Пусть, может быть, не очень и глубóки,

Но нету в том какого-то порока,

Ни слов вещающих пророка.

Немного слог я изменю,

Вставать не буду на колени:

«Английский бы выучил

Только за то,

Что пел на нём в «Битлз»

Джон Леннон».

Гитары чувствами поют,

А голоса им подпевают,

Как будто муза затевает

Всем дать заботливый уют.

Что было, то прошло:

Печали и невзгоды,

Тяжёлых тонн былые годы

Вчера внезапно отошли.

Дни встреч с подругою ушли,

Вставай, идти пора,

Всё было «Yesterday» — Вчера.

Всю ночь бы слушал до утра

Как шепчет колыбельная игра,

Как мать баюкает ребёнка,

Ласкает кошечка котёнка.

Любовный аромат витает в марте —

Так бархатисто мягко пел

Души добрейшей

Пол Маккартни.

15

Лишь чуть птенец расправит крылья,

Он словно пойманный беглец.

И вместо широты раздолья

Хлебать ему солдатских щец.

Военной нивы хлебопашец,

О волосах своих грустя,

Немного времени спустя

Отведал много грубой каши.

Ему поклон сочувствий наших,

Как видно, вовсе не шутя,

С Советской Армией столкнулся,

В арык застойный окунулся.

Ему бы просто улыбнуться,

Умыть лицо от порчи гнойной,

Ходить всегда походкой стройной,

Держать себя всегда достойно.

Но слаб ещё романтик неразумный

От страхов, унижений непристойных

Головушку совсем повесил буйну,

И было от чего:

Бессмысленный режим муштровки,

До пота тела тренировки —

Всё было б ничего.

Но злость сержанта для чего?

Чтобы все слушались его?

Орёт неудержимым матом,

Поддержанный начальником-комбатом.

Язык из грязи каждый день,

Как плесень на дубовый пень,

Слоями налипает

И смрадной горечью воняет.

И это всё, что есть в учебке,

Как-будто ты в тюремной клетке.

И странно, что из офицеров

Немало думающих сэров,

Отваги, мужества полны,

Как раз что нужно от бойцов,

Достойных памяти отцов.

Их не хватает для закладки

Оплота воинской повадки.

В чём дело, в чём загадка

Бессилия армейской хватки?

И почему на месте чести

Растёт пена ретивой спеси

И лоск от грязно-жирной лести?

И только в армии пожив,

Поймёшь, как много в людях лжи.

Её плодят и генералы,

И их приспешники-пажи.

Тут не увидишь Ганнибала,

Зато попробуешь ножи

Руки махровой дедовщины,

Пока не отслужил ты годовщины.

И сколько ж покалечено, избито

И зверски пытками убито

Простых, улыбчивых парней

Своих российских же корней.

Как допустили офицеры,

Что в наглости не зная меры,

Вжились тюремные манеры

В столь важные Отчизне сферы?!

Поверьте, что не до сарказма

От тупости армейского маразма.

Возьму немного для примера,

Пусть состоится малая премьера

Курьёзных случаев цветистой

Армейской жизни «волосистой».

Вот выходил один из миллиона,

Подмёткой новой издавая клац,

Полковник — командир дивизиона

Перед рядами стройными на плац.

И чтоб слегка повеселиться,

Любил шутя поматериться.

Он после критики продснаба

Взглянул на виноватого начштаба:

«Майор, пред тем, как будешь ты е… аться

Отправлю я в такую мать

Тебя налы́со подстригаться.

И буду я тебя е… ать,

Как самую плохую б… ядь»

……………

Продснабом прапорщик там был

С фамилией редчайшей — Хмель.

Всяк в части накрепко забыл,

Когда ж была средь хмеля мель.

Фамилию свою он уважал,

Её звучанью жизнью отвечал.

Вот старший лейтенант.

Пред гномом

Он выглядел, конечно, громом.

Любил он пахнуть табаком и ромом,

Любил он отдавать приказы:

«Внимание, надеть противогазы».

С ехидцею злорадною смотрел,

Как в нём солдат отчаянно потел.

Для прохожденья трудовых манёвров

Он барственно кричал:

«Грузи десяток негров!»

При этом оскорблял всех сразу:

И слýжащих солдат

И неслужáщих негров.

Цинизма гадкую заразу

От грубости пудовой нервов

Вояка тот распространял,

И офицерской чести веру

Он столько много раз ронял,

Что даже этого не понял.

Такая армия убийц готовит,

А не защитников страны,

И совесть у людей

В ловушку ловит,

И ум очистить норовит

От мыслей светлой стороны.

Такую армию бросают

В грязь политической возни,

В Афганистан на смерть швыряют

И в пламя буйственной Чечни.

Там учат танками давить,

Пусть даже безоружных,

Для них людей ненужных,

Была б команда «Бить».

Нет, армии бездушной

Ум Любомира не приня́л,

Ему дышать там было душно,

Но он жестокости не внял.

Искомой истины не понял,

Её загадкою мучимый,

Он скуку серых дней влачил.

Давно свободою томимый,

Он здешней грубостью гоним.

Табачный дым им стал любим,

Для дум туманных значим.

Уж дух свободы замаячил,

Он долг стране своей отдал,

Хотя нисколечко не знал,

За что так много был ей должен.

Может за то, что был рождён?

Что ж, дорого обходится рожденье,

Что из-за детской кутерьмы

Попал в армейскую тюрьму.

Ужасны лики наваждений.

И после кирзовых хождений

Не раз ещё бывали сны,

Как Родины своей сыны

На службе тяжких прохождений

Своей не чувствуя вины,

Бывали тяготой больны,

Поскольку не были вольны

Самим собой распоряжаться.

Понятно, низости раздолье

Не может больше продолжаться,

Пройдёт по армии расколье,

Придётся ей чуть-чуть ужаться,