Бесплатный фрагмент - Подо льдом

Подо льдом

ПРОЛОГ

Дворец Мира был воздвигнут на Земле после заключения долгожданного хрупкого перемирия между людьми и нирянами. В честь сего знаменательного события посреди зала Рукопожатий была установлена статуя, носящая название «Под толщей льда». Объявляя конкурс среди скульпторов, правление надеялось на нечто традиционное, классическое: полуголую девицу с воздетыми руками и реющими волосами, к примеру. Эскизы посыпались отовсюду. Чего только не предлагали: и держащихся за руки детей, и сгоревшие пушки, и покорёженные обгоревшие остовы космических кораблей. Столько вдохновенных идей, а выиграла самая нелепая. Должно быть, председатель комиссии оказался большим оригиналом. Как бы там ни было, после нескольких месяцев, ушедших на воплощение эскиза в жизнь, наконец-то, она готова и выставлена на всеобщий суд.

Посетитель, входя в зал Рукопожатий, сначала теряется. Оглядывается. В центре как будто стоит невысокий постамент, а на нём — ничего. С боку пристроилась скромная табличка с названием и именем скульптора. Чуть ниже сентиментальное стихотворение, из которого и взято название для скульптуры:

«Где моё сердце видит сны, под толщей льда…»

Потом, подойдя ближе, зритель понимает, что постамент — это и не постамент вовсе, а круглый каменный колодец, полный специально обработанного стекла, имитирующего лёд. В пол по периметру вмонтированы невидимые охлаждающие элементы, усиливающие эффект. В итоге «лёд» выглядит таким реальным, что хочется прикоснуться. Потереть рукой поверхность, чтобы лучше разобрать, что же он скрывает. Что же там, в конце концов, под толщей льда?

Глава 1

Пра Юги

Пожалуй, никто во всей галактике не знает такого количества поучительных историй, как ниряне. Ох, и любят же они пугать своих чад! Взять хотя бы историю о существе, превыше всего на свете ненавидящем непослушных детей.

— Веди себя, как следует, — наставляют нирские родители, — а не то явится Пра Юги и поднимает тебя на свои рога.

Сама перспектива быть поднятым на рога ничего хорошего не сулит, но с Пра Юги всё далеко не так просто. Это покрытое чешуей существо, мощное как бык, носит на голове целый лес: голые и чёрные, будто бы обглоданные пламенем, деревья. Меж ветвей каркают вороны. Тому, кого Пра Юги поднимет своими рогами, всю вечность предстоит бродить по этому лесу, слушать крики птиц и раскаиваться в том, что не слушался родителей. Нужно ли говорить, что историю о Пра Юги я слышала столько раз, что и не пересчитать? Я, разумеется, делала вид, что подобные выдумки меня ничуть не стращают. Лес на голове у чудища — что за глупость! И всё же, несмотря на браваду, эти истории находили путь в мою голову, пробирались ко мне под покровом ночи. И тогда мне снился этот сон: чудище забралось в дом и гналось за мной. Переворачивало мебель. Разбивало окна. Я пряталась от него — то в шкаф, то под кровать, но оно всегда находило меня.

В ту ночь Сон приснился мне снова, впервые за восемь лет, и я проснулась, задыхаясь. В тишине спальни отзвуки кошмара ещё некоторое время преследовали меня. Грохот ломающихся панелей. Разлетающиеся в стороны осколки каменной плитки, которой были выложены полы в коридорах. Треск раздираемых в клочья шёлковых гобеленов. Пра Юги вновь искал меня.

С чего бы? Ведь я уже не ребёнок.

Сон не давал мне покоя весь следующий день, а ближе к вечеру приехал отец, и едва увидев его шаттл, приближающийся к посадочной площадке позади нашего загородного дома, я всё поняла.

«Трип Лан сделал выбор», — такую весть он мне принёс.

Мы сидели на крытой веранде и смотрели на закат. Солнце тонуло в ложбинке между горами-исполинами, щедро поливая их на прощание золотым дождём. При таком свете профиль отца вырисовывался очень чётко, приобретая несвойственную ему резкость.

Отец не глядел в мою сторону. Его плечи были расслаблены, руки лежали на подлокотниках кресла (человечий дизайн, не нирский, спасибо мамочке). И всё-таки от моего внимания не укрылась некоторая напряжённость, с которой он произнес имя Трипа.

«Трип Лан сделал выбор».

— Неужели? — спросила я, тоже изображая безразличие.

— Её имя Ранд Тир Мелу Вис со Снежной равнины, — продолжал отец. — Замечательная семья. Я был близко знаком с её дядей. Прекрасная, достойнейшая фамилия. Что ж, мы все знали, что сделав выбор, Трип не ударит в грязь лицом, как сказала бы твоя мать.

Я не ответила. Этого не требовалось.

— Ей понадобится сопровождающая, — добавил отец мягко, предчувствуя мою реакцию.

Вот ещё!

— Пусть это будет… — я сделала неопределенный жест рукой, — ну, хоть бы Маара.

— Род Маары недостаточно знатен. Отец Тир Мелу сочтёт это оскорблением. К тому же, мы, а не Маара, ближайшие родственники Трипа, и это — твоя обязанность.

Ниряне любят высокие слова: «оскорбление», «обязанность». Среднестатистический нирянин употребляет их от ста до ста пятидесяти раз на дню. И ещё ниряне превыше всего ценят в дочерях кротость и послушание. Тут отцу не повезло. Моя мать была, по его же словам, бунтаркой. Я, видно, пошла в неё.

— Мне плевать, кто и что там сочтёт, — процедила я. — Я. Не. Поеду.

Отец лишь пожал плечами, и спустя две недели, я таки сидела напротив неё — Ранд Тир Мелу Вис собственной персоной, в элегантно обставленной каюте нашего семейного судна.

Тир Мелу была ниже меня по положению, но выше во всём другом. Она была, что называется, «из хорошей семьи». Древний род, умудрившийся за сотни лет ни разу не вляпаться в дерьмо, и славившийся боевыми заслугами. Отец сражался в Седьмой войне. Дед получил Императорскую награду за отвагу в битве на Уайт Сиз. Прабабка была знаменитой первооткрывательницей. И поверьте, это — лишь вершина айсберга, которую мне удалось втиснуть в свой мозг в суете, всегда сопровождающей свадебные церемонии.

Я изучала её совершенно нескромное генеалогическое древо за завтраком и за ужином, в примерочной комнате модистки («Принцесса, уберите ваш блокнот, если только не хотите чтобы я промазала с высотой рукава!») и на пути к Снежной равнине, где нам наконец-то предстояло встретиться лицом к лицу. Я изучала его так, как будто это могло подготовить меня к неизбежной встрече.

Ранд Тир Мелу Вис. Чего стоило одно только имя!

Имена ниряне получают в честь заслуг родни. Так моё имя, Тейт Майя Фен Рид, можно расшифровать следующим образом: Тейт — это наш род. Фен — битва при Фене, где отцовский дед получил награду за доблесть. Рид означает, что мой отец с высшим баллом окончил академию в Трен Рид. В общем, имя — это как бы перечисление достижений родителей. («Лучшие хиты» — говорила мать). И поверьте мне на слово, что Ранд Тир Мелу Вис было отличным именем.

Интересно, как мы выглядели со стороны? Она — худенькая, хрупкая, в ниспадавшем серебряными каскадами платье. Покров — такой тонкий, что почти не скрывал лица. И я… жалкое подобие нирянки, нелепая карикатура, выряженная в небесно-голубые шелка королевской семьи. Иногда мне казалось, что кланяясь мне, ниряне просто паясничали.

Первыми словами Тир Мелу, с которыми она обратилась ко мне, за исключением обмена любезностями при встрече, была просьба позволения снять покров.

— Здесь очень уж жарко, — объяснила она. — Моё лицо просто горит.

Я неохотно кивнула. Моё собственное лицо, кажется, уже начало плавиться, но открывать его до конца полёта я не собиралась. Мне претила сама мысль о том, как она станет разглядывать меня — исподтишка, полагая, что я не замечаю.

«Ах, у неё такие маленькие глазки! — восклицали отцовские тетушки, приезжавшие погостить к нам во дворец, когда я была ребёнком. — Она хорошо видит?»

«Превосходно, — отвечал отец. — Может попасть из ружья в глаз ящерице, сидящей вон на той скале».

Полагаю, винить отца мне не в чем. Он всегда любил меня и гордился мной. Как будто забывал, что со мной что-то не так. Мама говорила, что он принадлежал к той редкой породе, которая смотрит не глазами, а сердцем. Что же видело его сердце, когда смотрело на меня?

Как-то раз (я была ещё ребёнком) мы с отцом были в музее естественной истории на Ѝ́збе. Он заранее позаботился о том, чтобы залы, которые я хотела посмотреть, были закрыты для посетителей, и я могла вволю бегать по мраморным полам без покрова, разглядывая голограммы вымерших ящериц и сцены извержения вулканов. А потом мы оказались в тёмной квадратной комнате, и там, в самом центре, в воздухе висела фигура обнажённой женщины с раскинувшимися в стороны руками, будто бы она падала или летела. У неё были длинные волосы, полные руки и узкие запястья. На каждой руке было по пять пальцев, и на конце каждого — розовый ноготок.

Я посмотрела на свои руки и ногти. Провела ладонью по выбритому всего два дня назад затылку — на нём уже начинали отрастать колючие жёсткие волосы. Я не была ни слабоумной, ни слепой, и знала, что я не такая, как все, и, тем не менее, то был первый раз, когда моя непохожесть ударила меня в лицо со всей силой.

Я подошла слишком близко, и потревоженная голограмма задрожала и поблекла, так что мне пришлось отступить.

Чуть слышно подошёл отец. Его рука осторожно легла на моё плечо.

— Что делает изображение человечьей женщины в музее Нира? — спросила я.

— Это не человечья женщина, — ответил отец. — Это — прародительница. Когда-то давно, несколько тысяч лет назад, мы все были такими.

— И что же случилось? — спросила я с недоверием.

— Скачок в эволюции разделил нас. Люди пошли одним путем, ниряне — другим. Вот, гляди.

Взмахом руки, отец запустил голограмму, и женщина начала меняться. Её пальцы вытянулись, а мизинец и вовсе пропал. Исчезли ногти. Она стала выше ростом. Волосы редели, пока голова совсем не облысела. Глаза и уши стали больше, а грудь меньше. Она растеряла полноту, и под кожей проступили очертания деликатных костей. Всего через минуту перед нами стояла обычная нирянка.

Я взглянула на отца. Он встал рядом со мной на одно колено, взял мою уродливую пятипалую руку и прижал её к своей щеке.

— Что это сделало? — спросила я, чувствуя в голосе слёзы.

— Время.

— Зачем?

— Кто знает? — произнес отец, не сводя с меня пристального, нежного взгляда. Он поцеловал моё опущенное веко — из-под него скатилась и упала на пол слеза.

— Я привёл тебя сюда не для того, чтобы расстраивать, — объяснил он. — Я лишь хотел показать, что мы не такие уж разные. Пусть в тебе нет нирской крови, ты, всё же, моя дочь. Я понял это с первого взгляда, когда увидел тебя. А твоя мать… для меня не было никого красивее. И то, что ты, когда вырастешь, будешь похожа на неё, наполняет моё сердце гордостью.

Спустя годы я не раз вспоминала его слова, пусть это служило малым утешением. Я не могла судить внешность матери. У меня не было критерия для объективной оценки.

Зато я могла судить Тир Мелу и приготовилась сделать это по всей строгости, однако мои надежды рассыпались в прах, стоило той пробежаться тонкими пальчиками по ряду пуговиц на затылке и стянуть покров. Она обладала нежной, светлой кожей с лёгким медовым оттенком, необычным, но приятным. Глаза были двумя огромными прозрачными жемчужинами, в перламутровой глубине которых небесная лазурь смешивалась с тёмным малахитом. Высокие скулы и узкие уши выдавали благородное происхождение. Она была прекрасна. В самом прямейшем смысле слова. И эта красота была для меня солью на ещё незажившей ране.

«Трип Лан сделал выбор». И, впрямь, что за выбор!

Тир Мелу улыбнулась моему надёжно спрятанному лицу, не ведая о том, какая мука исказила его черты.

— Я много слышала о вас, принцесса, — сказала она легко.

— Неужели? — проговорила я. — И что же?

«Что ты дочь той человечьей твари, которую принц привез в Нир в качестве трофея».

Но нет, конечно, она сказала иначе:

— Вы — первая из женщин королевской фамилии, удостоившаяся «Высшей оценки» в военной академии. Я слышала, что во время показательного боя среди вашего выпуска вам не было равных. За одним исключением.

Последнюю фразу она проговорила чуть тише и покраснела. Кожа нирян бледная и тонкая. Им трудно скрывать эмоции (откуда, кстати, и пришел обычай высокородным женщинам укрывать лица).

— Трип Лан был первым, — согласилась я.

Обошёл меня всего-то на десять баллов.

— Говорят, он доблестный воин.

— Так и есть.

— Могу я попросить… — Тир Мелу снова улыбнулась, — принцесса, расскажите мне о нём. Ведь вы близко знакомы.

Трип был последним, о ком я хотела бы говорить с ней, но я обещала — торжественно поклялась — отцу, что буду вести себя благоразумно.

Я понимала её интерес. Она видела будущего мужа лишь пару раз на Императорских приёмах, и вряд ли смогла обмолвиться с ним даже парой слов. Забавно, что Трип решил связать свою жизнь с едва знакомой женщиной.

— Трип Лан — племянник жены моего отца, — заговорила я, осторожно выбирая слова. — Мы вместе учились. Он был отличником в классе. Прекрасный стрелок. Позднее, он много времени провёл за пределами Нира с особыми миссиями. Право же, я не знаю, что ещё я могу рассказать. Всё есть в архивах.

— Я думала, что, может быть, вы скажете мне какой он… что любит делать, какой у него нрав…

Он любит воду. Шум волн, набегающих на берег. Глубокое дыхание океана. Он сказал мне однажды, что в прошлой жизни, наверное, был рыбой, а я ответила, что, скорее, он был моллюском или пучеглазым крабом, и тогда он показал мне язык — один из странных жестов, которым научился на Земле.

Прогнав воспоминание, так некстати пришедшее в голову, я ответила:

— Боюсь, мы мало общаемся.

— Отчего же?

Я никогда не была так рада носить свой дурацкий покров. Моё лицо не краснеет, как лица нирян, но иногда прятать эмоции мне настолько же трудно.

— У нас разные интересы, — уклончиво ответила я. Обычно такого объяснения оказывалось достаточно. Тактичные ниряне благопристойно кивали и меняли тему. Не тут-то было.

— Из-за его службы? — проницательно спросила Тир Мелу Вис.

— Он долго отсутствовал. За целый год вне Нира немудрено перемениться.

— Не могу даже представить.

Да уж, куда тебе.

О Трипе многое болтали. Дескать, он слишком много времени провёл с людьми, и это его изменило. Не могу судить, в какой степени разговоры были правдой. Мы почти не обсуждали то время, что он провёл в Земных колониях. Он не любил вспоминать.

«Да, вначале было тяжело, потом привык. Нет, они не столько ненавидят нас, сколько… боятся».

Что ж, если так, то это было взаимно. Мы боялись людей ничуть не меньше, чем они — по словам Трипа — нас. Когда он вошёл в мою гостиную, сразу после прибытия, после первых объятий, после первых слёз и торопливых бессмысленных расспросов, когда я смогла перевести дух и разглядеть его как следует… тогда-то я и заметила. На нём будто бы лежал невидимый груз, придавливающий его к земле. Он смотрел иначе, говорил иначе, двигался иначе, но если бы кто-то спросил меня: «Как именно, иначе?», я бы не ответила. Нечто неопределенное, для чего не изобрели слова.

— Вы боитесь? — спросила я. — Того, о чём говорят?

Она чуть приоткрыла рот, удивленная моей прямотой, выпрямилась, стараясь, как полагается даме её положения, не выдать своих чувств, и в силу молодости выдавая их с потрохами. Страх и надежду на то, что сейчас я развею её сомнения. Мне стоило сказать лишь: «Не бойтесь. Он будет вам добрым мужем» или «Все преувеличивают» или что-нибудь подобное. Это было легко, но что-то подтолкнуло меня сказать иначе:

— Сказать правду, я поражена вашей смелостью.

Тир Мелу вгляделась в непроницаемый покров, стараясь разглядеть за ним выражение моего лица.

— Почему?

— Хотя бы, потому что на вашем месте, меня терзали бы иные переживания. Уверяю вас, я и думать не думала бы о том, что он окажется мне недостойным мужем.

Её лицо вспыхнуло.

— Принцесса! Помилуйте, это вовсе не то, что я имела в виду!

— Меня бы преследовал страх не оправдать ожиданий — его и его семьи, — продолжала я, не обращая внимания на протест. — В конце концов, он выбрал вас исходя из предположения, что вы окажетесь достойной дочерью своего рода. Рода, который подарил нашему обществу немало великих нирян. А что может быть унизительнее для женщины, чем неспособность завоевать уважение в новой семье? Это бы тревожило меня превыше слухов… на вашем месте.

Бедняжка. Будь ты кем-то другим, ты могла бы мне понравиться. Будь ты невестой кого угодно, любого из моих сводных братьев, я бы взяла твою руку и сказала бы всё, что ты хотела бы от меня услышать… но к невесте Трипа у меня не было жалости.

Я ненавидела каждое слово, срывавшееся с моих уст, но упивалась эффектом, который они производили. Девушка опустила глаза к сложенным на коленях рукам. Секунду мне казалось, что вот сейчас — сейчас! — она мне ответит. Бросит мне в лицо то, чем я была для неё — презрительно, высокомерно. Осознанная провокация с моей стороны. Я словно подначивала её: «Давай же, скажи это, чтобы у меня появилась причина ненавидеть тебя!»

Напрасно. Да и на что я собственно надеялась? Тир Мелу Вис была нирянкой. Она сдержалась.

— Я не имела в виду ничего такого, — произнесла она смиренно. — Прошу простить меня, принцесса, если мои слова каким-то образом обидели вас. Уверяю, это было непредумышленно.

Отвернувшись, она стала смотреть в окно, на белоснежный покров, навеки укутавший землю внизу, на редкие чернеющие пятна давно засохшего леса, на застывшие озера. Мы летели над Лильской пустошью, безжизненной землей, на которой не осталось ничего, кроме снега и льда. Пейзаж соответствовал настроению как нельзя лучше.

Тир Мелу больше не пыталась говорить, но тишина в каюте стала гнетущей. Я обидела её, и удовлетворение, которое получила от этого, быстро испарилось, оставив лишь неприятный осадок. Опущенные глаза Тир Мелу были мне немым укором.

Наконец, не в силах больше этого выносить, я поднялась, вышла в коридор и прошла в хвост корабля, не совсем понимая, что мне там делать.

Корабль, на котором мы летели, назывался «Колыбельной», и принадлежал моей семье уже несколько поколений. Это была не кричащая модель «Солнечный ветер», ставшая популярной лет десять назад, на которой летали почти все королевские семьи. О, нет, наша посудина имела вид настолько же несовременный, насколько основательный. Весь её облик говорил:

«Я здесь с одной целью — летать».

И делала она это превосходно. Принадлежавшая в своё время к ограниченной серии кораблей, теперь она была едва ли не уникальной, и стоя в порту, с презрением поглядывала на броских товарок — ну, или, по крайней мере, так мне казалось, когда я была ребёнком.

Мы летали на этом корабле ещё с матерью, хотя я плохо помню то время. У неё были комнаты на самой нижней палубе (каюты там тесноваты, но законная жена моего отца не вынесла бы, посели он её на одном уровне с наложницей). Было время, когда мы много путешествовали. Отец любил охотиться, и мы совершали длительные полёты лишь затем, чтобы он мог вволю погонять снежных слонов по беспредельно белым покровам Тиссы, одной из немногих пригодных для жизни планет в Нире. Жена моего отца, Веру Лан, с удовольствием присоединялась к жестокому веселью. Укрыв голову шлемом, вместо покрова, она седлала самый громкий челнок и бесстрашно скользила на нём, иной раз, так высоко поднимаясь над землёй, что винты начинали визжать, а машина едва не теряла управление.

Мать смотрела им вслед, стоя на застеклённой палубе корабля. Её руки были опущены и неподвижны, как у статуи. Она не носила ни покрова, ни даже прозрачной вуали, как подобало женщине её положения. Она ненавидела глупые традиции нирян и не стеснялась заявлять об этом вслух.

Отец не раз звал её принять участие в охоте. Она всякий раз отказывалась.

— Мне снова нездоровится, мой милый, — говорила она, касаясь его щеки, и он целовал её руки, не обращая внимания на жену, вне всякого сомнения, зеленевшую от ревности под непроницаемым шлемом.

Теперь, каюты моей матери пустовали. Веру Лан всё рвалась по-новому их обставить, но отец и слышать об этом не желал. Он тосковал по матери так, что тоска его была почти осязаема — густое тёмное облако, сопровождавшее его все годы с тех пор, как её не стало.

В фойе, на нижней палубе, несколько военных играли в кости. Они поднялись с мест, увидев меня. Я прошмыгнула мимо. Отец настаивал на том, чтобы наш корабль сопровождали пехотинцы — вблизи границы стали чаще замечать пиратов — но я отказалась. Ещё чего! Испокон веков королевские корабли летали без всякой защиты, и я не собиралась становиться посмешищем всего Нира, таская с собой миниатюрную армию для защиты своей персоны. Пехота должна быть там, где ей место — на постах, на границах, а не в страже принцессы.

— Ты не просто нирская принцесса, — возразил мне отец. Молчание, последовавшее за этими словами, было точно таким же, как и всегда. Нам вдруг становилось неловко, и мы спешили сменить тему.

— Её больше нет, — сказала я, — имеет ли это ещё какое-то значение? Так что я возьму десять солдат, как положено для судна нашего класса, и ни одним больше.

Отец нехотя уступил. Ему не давали покоя тревожные доклады о человеческих кораблях, атакующих торговые и медицинские суда. После победы в третьей Голодной войне положение Нира стало гораздо прочнее. Мы укрепили границы, обеспечили надёжную защиту для плодородных участков. А люди, разгромленные, но ничуть не подавленные («такова человеческая природа») занялись пиратством на рубежах. Сердца нирских кораблей — самые крепкие, самые жаркие. Люди, как бы ни пытались, не могли воссоздать их мощь, а потому нападали и грабили суда на границах Нира, а иногда и на внутренних межпланетных магистралях.

Ниряне встречали тяготы смиренно, люди же — с гневом. Они не могли просто принимать то, что происходило, и потому брали в руки оружие. Но гнев без смирения приносит дисбаланс, а дисбаланс в свою очередь ведёт к кровопролитию. Так учат в Нире, и если задуматься, в этом есть смысл.

Людская воинственность пугала меня. Как пугали меня и семена гнева, посеянные в моей собственной душе.

Ниряне не созданы для войны. Они — художники и поэты, они изобретатели и исследователи, ценящие не жестокость, а сильный дух. Они презирают войну. Парадоксально, что при этом они на протяжении всей истории воевали с кем-то из соседей. Во владении Нира — двадцать планет, из них лишь две годны для жизни, остальные скованны вековым льдом. У людей всё наоборот — им принадлежит около сорока планет, но все они отравлены, а температура на поверхности поднимается днём до такого уровня, что техника начинает плавиться. Отсюда и конфликты, потому что так уж всё устроено: нирянам нужна еда, людям нужна еда — всем нужна еда. Нужны земли, которые ещё хоть на что-то годятся. Замкнутый круг.

Я вошла в пустой инженерный отсек. Под потолком, в круглой колбе, напоминающей гигантский аквариум, билось сердце корабля. Его ритм было легко почувствовать, стоило лишь приложить ладонь к одной из металлических стен. Особенный. Успокаивающий.

Только по одному этому биению можно было многое узнать. Если корабль поднимается выше, ритм ускоряется. Механик Анн объяснял это тем, что для подъёма, нужно больше усилий, но мне всегда казалось, что это всё её пыл. Азарт. Что «Колыбельная» просто любит летать, и оттого, поднимаясь выше и выше, она трепещет и рвётся вперёд.

Сейчас сердце билось ровно. Мы летели совсем низко — «ползли на брюхе», выражаясь пилотским языком, соблюдая скоростной режим. Ожидалась снежная буря, но прогноз не оправдывался, и я надеялась, что мы успеем добраться до дома при ясной погоде и хорошей видимости.

Один из вентиляторов не работал ещё со времён моего детства, и никто так и не занялся его починкой. Взявшись за прохладные прутья, я потянула, и решётка поднялась, открывая вход в тесную нишу. Ребёнком я пряталась здесь. Когда-то она была так велика, что мне и нужно-то было всего чуть наклонить голову. Теперь же пришлось встать на четвереньки, чтобы забраться внутрь.

Я села, прислонившись спиной к неподвижной широкой лопасти, и уткнулась лбом в колени. Чувство беспомощности и одиночества вернуло меня назад во времени, в далёкую пору детства и отрочества.

Я не была тихим нирским ребёнком. Я была маленьким свирепым духом, с вечно сжатыми кулачками, стиснутыми зубами, готовая в любой момент выплеснуть злобу на весь мир. Мои сверстники избегали меня. Их пугала моя беспощадность. Я любила драться и пускала в ход все средства, игнорируя неписаные правила, кусалась, царапалась, брыкалась. Единственный, кто не робел передо мной, был, разумеется, Трип. Мы дрались так, как будто были заклятыми врагами. Нас растаскивали, и на лицах взрослых я с радостью читала ужас. Мы разбивали в кровь кулаки, оставляли на коже отметины зубов, багровые ссадины. Однако вопреки всеобщему мнению мы не ненавидели друг друга. Нисколько. Мы просто направляли ту ярость, которая с рождения сидела в нас, потому что только мы двое могли её понять и принять.

А теперь Трип собирался жениться. Как вам такое?

Сидя на полу корабля, я пыталась представить себе его брак, его семью. Его детей. Мне хотелось кричать.

Время в полёте не идёт, а плетётся. Нет ничего хуже, чем быть запертой в корабле, когда мысли скачут и не дают покоя. Им тесно — мне тесно, как запертому в клетке льву.

И тут что-то произошло. Под потолком вспыхнули красные лампочки. Сигнал тревоги.

Уж не снежная ли буря, наконец-то, добралась до нас? — мелькнуло у меня в голове. Я толкнула решётку — она поддалась не сразу. Зачем я вообще сюда залезла? Как маленькая! Навалившись плечом, я выбила её и выползла из укрытия. Свет погас, гул двигателя стих. Сердце корабля вспыхнуло раз-другой, а потом внезапно потускнело, противоестественно замерев. Несколько секунд корабль продолжал скользить по воздуху, а затем пол стал уходить из-под меня. Я покатилась по нему, как под горку, пока моя спина не ударилась об железную панель.

Всё заходило ходуном, задрожало, завибрировало. На четвереньках, я поползла вдоль стены, ощупью отыскивая спрятанное за панелью сидение. Нашла. Схватившись, дёрнула, а когда оно выскочило, забралась в него и пристегнулась ремнями безопасности. Корабль бросало из стороны в сторону. Лишившись энергии, он стремительно терял высоту. Мои пальцы судорожно сомкнулись на подлокотниках. И так мы рухнули вниз, в объятия снежного плена.

Глава 2

Люди

Первым чувством, вернувшимся ко мне, был холод. Обжигающий. Свирепый. Он, то втыкал в кожу тонкие иглы, то вгрызался, как дикий зверь. Сквозь пелену, мешавшую отличить наваждение от яви, я слышала голоса. Они доносились из прошлого — наш тренировочный бой на Снежной равнине. Трип повалил меня в снег. Я отбивалась, как волчица, будто он и в самом деле был моим врагом, а он только рассмеялся. А потом одним быстрым движением поднял забрало, скрывавшее моё лицо, и его губы накрыли мои, как огненная лава среди льда.

Я закричала. Крик разорвал видение в клочья. Вернулся слух, а следом и зрение, и всё-таки я не сразу поняла, где нахожусь. Кругом царил хаос. Металлические панели выгнулись, покорёжились. Их острые края торчали из стен, обнажая тяжёлые связки оборванных проводов. Сверкающий бисер из битого стекла усыпал всё кругом.

Где я? Неужели это мой корабль? Моя «Колыбельная»?

Оторванный корпус лежал на боку. Там, где корма соединялась с жилым отсеком, теперь зияла дыра. Холодный ветер задувал в неё, свистел и выл на опалённых металлических зубьях, а я безвольной марионеткой висела на ремнях безопасности.

Я пошевелилась. Тело отозвалось обжигающей болью, но потерянная и сбитая с толку, я даже не сразу сообразила, где именно болит. Подняла свинцовые руки, прикоснулась к голове. Покров исчез. Пальцы скользнули по бритому затылку, шее, плечам, проверяя, нет ли серьёзных повреждений. На предплечье обнаружилась неглубокая рваная рана. Кровь сочилась из неё, пропитывая разодранный рукав. Движения давались с трудом: я чувствовала себя тяжёлой и неповоротливой, словно плыла под водой в набухшем ватнике.

На самом деле, на мне не было ничего, кроме лёгкого платья. С тем же успехом я могла быть голой. Я замёрзну… если те, кто сбил нас, не доберутся до меня раньше. Мощнейший импульс, отключение питания — наша авария не была случайностью. Нас сбили.

Несколько лет тому назад ренегатский челнок людей прошмыгнул через нашу защитную систему. Он был быстро обнаружен, команда арестована и вскоре казнена. С тех пор система безопасности была усилена. Но лазейки есть всегда, а люди — они как мыши, умеют их находить.

Моя голова плохо соображала, и я решила не строить предположений и сосредоточиться на том, что действительно важно — выбираться отсюда, пока до меня не добрались враги и мороз.

Корабль повалился на левый бок. Мое кресло находилось справа. Я прикинула: отстегнув ремни безопасности, я упаду с высоты равной ширине всего инженерного отсека. В транспортных кораблях это, к счастью, не так много, шагов восемь-десять. Переживу.

Я нащупала пряжку ремня и щёлкнула ею. Она не сработала. Тогда я схватилась обеими руками. Пальцы, мокрые от крови, скользили по гладкому металлу, но пряжка всё же поддалась. С шипением ремни исчезли в спинке, и я упала.

Падение длилось не более секунды, но показалось вечностью. Я приземлилась на выбитую из стены панель, и скатилась с неё, оставив на зеркальной поверхности кровавый отпечаток. Рану в предплечье будто обожгло огнём.

Мне понадобилось несколько мгновений, чтобы собраться с силами и подняться — сначала на четвереньки, а затем уж и на ноги. Прижимая ладонь к ране, я огляделась. Должно быть, «Колыбельную» разорвало в воздухе. Инженерный отсек остался цел, но там, где прежде он соединялся с основным корпусом, зияла дыра. Не успей я вовремя пристегнуться, меня бы выбросило из корабля, как щепку.

Я выглянула наружу, огляделась. В растаявшем снегу догорали обломки. Недалеко поднималась невысокая холмистая гряда. В остальном пустошь лежала ровная и белая. Что случилось с остальным кораблем? Если судно и впрямь разорвало в воздухе, части могло раскидать на большое расстояние друг от друга. Но как далеко? Мне нужно как-то связаться с командой, как-то добраться до них.

Налетевший порыв ветра заставил меня попятиться и вернуться под защиту корабля. Осторожно, стараясь не наступить на обломки, я двинулась вдоль стены, позволяя глазам привыкнуть к полумраку. Электричества не было. Механическое сердце не билось. Единственным источником света были резервные химические лампы, встроенные в стены. Слепо таращились потухшие разбитые экраны.

В детстве я любила здесь играть. Все эти разноцветные огоньки — я воображала их диковинными светлячками, которые водились в дебрях мифических джунглей. И не беда, что я плохо представляла себе, что такое эти «джунгли» (что-то тёплое, зелёное), воображение смело заполняло пробелы. Я давала лампочкам имена, а моим любимым огоньком был лиловый — такой яркий, что если приложить к нему палец, тот тоже становился лиловым и светящимся.

«Колыбельная», мой глупый старенький кораблик. Это прапрабабка Лии Рут дала ему имя, потому что гул двигателей так славно усыплял её по ночам.

Меня начала бить дрожь. Дыхание вырывалось из груди судорожными всхлипами.

Просто реакция на стресс. Это нормально. Это пройдет. Главное — не растеряться.

Инженерный отсек в корабле — самая неудачная часть, где можно оказаться в моей ситуации. Здесь совершенно ничего нет: ни оружия, ни одежды. Разве что если механик, спустившийся сюда, чтобы проверить систему, забудет что-нибудь — фонарик или недоеденный бутерброд или очки (Анн вечно забывал перчатки, потому что снимал их во время работы и бросал где попало).

Я споткнулась обо что-то — белый цилиндр, припаянный к стене. Набор первой помощи! Такие штуки в кораблях на каждом шагу. Отвинтив крышку, я выгребла содержимое: бинт, крошечный пузырёк-антисептик, мазь от ожогов, обезболивающее средство, пластырь, миниатюрные ножницы.

Затолкав в горло пару таблеток от боли, я худо-бедно обработала рану на руке. Снегом оттёрла с кожи кровь. Стены корабля ещё хранили в себе остатки тепла генераторов, но это ненадолго. Скоро холод проникнет в тело, отыскивая невидимые лазейки, прошивая кости тонкими иглами. И скоро, притом, это мягко сказано.

— Так, — сказала я вслух, — теперь нужно оружие.

Лезвие ножниц было длиной с фалангу моего мизинца. Не самый лучший вариант, но раз уж ничего другого нет, то и это сойдёт.

Перебинтовала ладони, прижимаясь спиной к ещё тёплому кораблю. Я уже прикидывала, насколько трудно будет разорвать обшивку кресел, чтобы соорудить что-нибудь похожее на обувь (как будто это спасёт меня от обморожения!), когда ветер донёс до меня звук мотора.

В военной академии нас учили распознавать виды транспорта на слух, но я так и не добилась в этом деле совершенства. Мотор был небольшой. Его звук резкий и глухой, похожий на сухие хлопки трещотки. Четырёхместный воздушный ялик? Или двухместный? Я не была уверена.

Нужно скорее спрятаться. Взгляд лихорадочно метнулся по разгромленному отсеку, и остановился на вентиляционном отверстии с торчащими из него выгнутыми лопастями винтов. Укрытие не ахти, но времени привередничать не оставалось.

Мотор гудел уже совсем близко, и сквозь шум я услышала голоса людей. Да, вне всякого сомнения, это были люди. Пронзительные, быстрые реплики — странные для моих ушей. Они как будто играли в мяч, яростно отбивая фразы.

Они говорили на среднем наречии — одном из трёх популярных на земле. Пиратские команды набирались из разных стран, им нужны были общие языки, чтобы хоть как-то друг друга понимать. Я немного знала все три, но лучше всего — высший, язык политиков и послов. Язык моей матери.

Я заползла в отверстие и притаилась там, где тени лежали гуще. Мотор тем временем заглох, а голоса заслышались отчётливее, превращаясь в слова. Я понимала не всё — человеческие языки, кроме самого официального, полны ненужных фраз, которые не добавляют смысла, но здорово путают. В любом случае, суть я ловила:

«Что показывает прибор?»

«Чтоб я ещё хоть раз вышел на задание с этой рухлядью».

«Это оно? То, что ты искал?»

«Да, в транспортных кораблях сердце устанавливают в хвосте».

«Сердце?»

«Ядро на нирских кораблях зовут сердцем. Пора бы уж знать».

«На кой мне такое знать? Ядро и есть ядро. Эй, тише, вдруг там кто-то есть?»

«Кто там может быть? Эти штуки механизированные».

Двое мужчин. Если они станут обыскивать отсек, если подойдут ближе, они без труда увидят меня. Мои пальцы судорожно сжались, ногти впились в ладони.

Мне казалось, что я слышу горячий запах оружия в руках людей. Шорох одежды. Скрип налипшего на подошвы ботинок снега. Удивительно, что они не слышали биение моего сердца — мне самой оно казалось оглушительным.

Грохот и лязг металла об металл, тяжелые шаги — ближе и ближе. Кто-то ворочал ящики. Пираты расчищали себе путь, пробираясь к главной цели — сердцу.

Раздался щелчок — клик-клик — и бледно-голубой луч фонаря скользнул по стене, в дюйме от моего лица. Инстинктивно, я зажмурилась.

— Никого. Чокнулся твой прибор.

Несколько непонятных слов и смех — как раздирающие небеса раскаты грома.

— Нашёл его, Марек?

— А как же.

— Сможешь починить?

— Ты с кем говоришь. Идиот.

Я слышала, как они возились, устанавливая миниатюрный прожектор, затем принялись за работу. Сердце корабля — неотъемлемая его часть. Без него он уже никогда не будет прежним. Можно залатать дыры, можно сшить развалившийся корпус. Но замени сердце — и всё, это будет уже другой корабль.

Пиратам — им всё одно. Для них «Колыбельная» — это просто груда железа. Они бы даже не задумались о том, что маленькая девочка когда-то давала имена всем её лампочкам, и пряталась здесь от всего Нира, и прижималась ухом к палубе, слушая мощный басистый гул, рождающийся в глубине.

Пиратам нужно сердце, и они вспарывают корабль, как охотник за жемчугом безжалостно и по-деловому вспарывает раковину моллюска, чтобы добраться до перламутрового шарика внутри.

Строго говоря, сами себя пираты предпочитали называть «каперами» или «рейдерами». Люди любят укрываться за порядочными словами. Чем, в сущности, отличие капера от пирата? В разрешительной грамоте, которую они получают от своего правительства. Несколько волшебных слов и всё, как по волшебству, грабёж и убийства вдруг становятся чем-то вроде как даже правильным, чуть ли не благородным.

— Пойду, посмотрю движок, — сказал человек, которого звали Ли, спустя минуты (…часы? …дни?). — Может быть, ещё что ценное есть. Кораблик-то ничего. Какой-то шишке, видать, принадлежит. Ладно, заканчивай тут.

Тяжёлые сапоги удаляясь, прогрохотали по металлическим панелям. Раздался скрежет — это он подтащил ящик, чтобы дотянуться до люка, а потом бесцеремонно выбил его. Механик Анн всегда прикрикивал на своих работников, стоило им хлопнуть крышкой хоть чуточку сильней, чем требовалось.

— С техникой нежно обращаться нужно, — так он говорил, — особенно с моей малышкой.

«Моя малышка» — так он звал «Колыбельную». У него бы сердце разорвалось, если бы он увидел и услышал то, что видела и слышала я в ту минуту.

Я подалась чуть вперёд, морщась от боли в затёкших ногах, поглядеть, что происходит. Второй человек распрямил спину. На мгновение прожектор, в свете которого они работали, выхватил из полумрака его лицо. Черты резкие, будто бы выдолбленные в камне. Закончив, он поднял прожектор, и ослепляющий луч скользнул по развороченным внутренностям корабля.

И тут, что-то на полу привлекло внимание человека. Он наклонился, затем присел на корточки, изучая.

— Эй, Ли, — крикнул он, — тут следы крови.

Чёрт…

Волна озноба прокатилась по моему телу.

Ли не ответил, должно быть, не услышал. Марек выпрямился и поставил прожектор на прежнее место, но развернул так, что теперь свет падал на заднюю стенку и ниши, в одной из которых укрылась я. Медленно он стал приближаться к тому месту, где в своём ненадёжном укрытии сидела я. Шаг, ещё один, и ещё. Маленький огонёк метался из стороны в сторону — подствольный фонарик на его пистолете.

Я подобралась, прижимая руку, в которой были зажаты ножницы, к груди. На смену холоду пришел жар. Это загорелись мои легкие. Огненные искры попадали в живот, и там тоже начинался свой крошечный пожар.

А потом я увидела Марека прямо перед собой. Высокий и широкоплечий, огромный, как снежный медведь. Свет ослепил меня, внезапно ударив в лицо, а в следующий миг, рука в перчатке, сомкнулась на моей лодыжке и рванула с такой силой, что я вылетела из вентиляции и распласталась на спине у ног человека.

Луч пистолета скользнул по моему телу и снова метнулся к лицу.

— Что за чёрт? — прошипел Марек. — Женщина?

Он сгрёб в горсть воротник моего платья и рывком подтянул вверх, так что я оказалась с ним лицом к лицу. Я увидела его тёмные глаза, густые чёрные брови, бороду и усы, посеребрённые сединой и инеем.

— Пожалуйста, — прошептала я на их языке, — прошу, пощадите. Я всего лишь…

Его рот чуть приоткрылся, как будто он хотел спросить что-то, но я не позволила. Ударила его в горло ножницами, которые сжимала в кулаке. Засадила их по самую рукоятку, и горячая кровь, хлынувшая из раны, обожгла мою руку. Он разжал пальцы, инстинктивно хватаясь за горло, и я упала на пол. Зашарила в поисках пистолета, который он выронил. Рукоятка, каким-то чудом, будто бы сама ткнулась мне в руку, и я сжала её и выстрелила пирату в грудь.

Второй человек, Ли, уже спешил, спотыкаясь об завалы.

— Марек? — завопил он.

Пригнувшись, я метнулась к укрытию. Как раз вовремя. Он был уже совсем рядом. Тело Марка лежало в свете прожектора, как на сцене.

— Эй ты! А ну выходи, тварь, — крикнул Ли. Его сапоги грохотали по металлическим панелям. — Мы перестреляли твоих братьев, как собак. Каково, а?

Он выстрелил, и огненный луч опалил подол моего платья. Я плотней сомкнула пальцы на гладкой рукоятке пистолета, и в тот же миг, уловила движение на периферии зрения. Прицелилась и выстрелила, затем ещё раз и ещё.

Ли рухнул. Мои колени тоже подкосились, накатившая волна головокружения сбила меня с ног. Оружие стало слишком тяжелым, и мне пришлось опустить его. Спотыкаясь и поскальзываясь на растекшейся крови, я поползла прочь от побоища, туда, где в дыру просачивался ледяной холод. Рваные края Инженерного отсека уже остыли, уже покрылись инеем. Я опустилась на колени на границе, между холодом и теплом. На меня смотрело бескрайнее тёмное небо, и две бледные луны — одна величиной с мою ладонь, другая — с ноготь мизинца.

Не думай. Просто не думай. Ты успеешь подумать об этом, когда будешь в безопасности. Но мысли были как пауки. Они заползали под кожу, и мне никак не удавалось выцарапать их оттуда.

Это был не первый раз, когда я сделала это — убила…

Первый раз был сразу после военного училища, куда нас с Трипом отправили в тринадцать лет. В шестнадцать мы служили на границе, и с оружием в руках охраняли пленных пиратов. Само собой работа пограничника — не для королевских деток, и все знали, что мы на ней не задержимся. Однако таков был закон — все выпускники военных учебных заведений должны были отслужить хотя бы месяц. Королевские дети — не исключение. Ну а потом дядя-Император с чистой совестью подберёт для нас какое-нибудь чистенькое местечко. И всё-таки тот месяц показался мне самым длинным в моей жизни. Я никогда не видела столько людей: чёрные, сильные, как чудовища из нирских сказок. Моё лицо всегда было скрыто, но они, разумеется, догадались, что я человек. Сперва они не верили, потом удивлялись, затем приходили в бешенство.

Как же я их боялась! Так боялась, что ночью не могла сомкнуть глаз.

«Они просто чувствуют твой страх», — слышала я со всех сторон.

Отлично, и что я могла поделать? К тому же дело было не только в этом. В глазах людей я была не просто врагом, а гораздо хуже — предателем. Одной из них, но на стороне лягушек! Ещё бы они не бесились.

Одного пирата я боялась больше всех других. Он не был самым сильным, пожалуй, но самым злым и задиристым. Никогда не опускал глаз, и даже если стражники били его, ухмылялся. У него были странные надписи по всему телу — от шеи и до лодыжек, я такого никогда прежде не видела.

Сначала, он просто смотрел на меня. Затем, однажды, он сказал что-то, чего я не поняла, но Трип понял и ударил его прикладом по щеке, выбив зуб.

— Ещё одно слово, — сказал Трип на их нижнем наречии, — и я пристрелю тебя за попытку бежать.

— Так я ведь никуда не бегу, головастик, — ухмыльнулся он, сплевывая кровь и осколки зуба.

— Да что ты, — Трип прижал дуло винтовки к тому месту, куда полминуты назад пришелся его удар. Пират поморщился от боли.

— Как-то не по-нирски, головастик, — только и сказал он.

Тем же вечером, когда прибыл конвой, пират набросился на одного охранника и сбил его с ног, и тогда я выстрелила ему в спину.

Тогда я удивилась тому, как просто это оказалось. Забрать жизнь — всё равно, что выстрелить в мишень на полигоне. И тем не менее, прошло уже два года, а я все никак не могу забыть того пирата. Он приходит в мои сны, и смотрит мне в лицо с презрительной усмешкой, и каждый раз, я просыпаюсь в холодном поту.

Что ж, Марек и Ли, возможно, тоже будут мне сниться…

Я позволила себе пару минут, несколько глубоких вдохов и выдохов, но как только мои ноги снова смогли меня держать, поднялась и вернулась к телам людей. Я принялась обыскивать их, быстро и методично, стараясь не пускать в голову ни единой лишней мысли.

Пистолет, который я забрала у Марека, оказался старой моделью, выпущенной ещё до того, как на стволах стали делать маркировку Нира, но дизайн был наш. МН-88, или, если по простому, то «Полночь».

Заряд в нём почти закончился, но тащить одновременно две винтовки тяжело, так что его я тоже прихватила, в качестве запасного оружия.

В кармане Марека обнаружился портативный коммуникатор. Я повертела прибор в руках. Допотопная модель. Если Нир и делал что-то подобное, то это было ещё до моего рождения. Голосовое управление. Отлично.

Всё во мне восставало против использования человечьего языка. К тому же я боялась, что мой акцент помешает прибору понять меня.

— Включить, — произнесла я, поднеся коммуникатор к губам. Ничего. Ладно…

— Включить, — повторила я, уже громче, уверенней, — включить.

Экран загорелся светло-голубым светом. Хм, значит, эта штука меня всё ж таки понимает.

— Покажи… ээ, вывести на экран последнее сообщение.

Коммуникатор мигнул, и по его поверхности побежали ряды цифры — координаты. Передо мной начала вырисовываться картина того, что произошло. Люди ударили по нам из импульсной пушки. Это — самый лучший способ сбить корабль, не повредив при этом драгоценное содержимое, как например, сердце. Питание «Колыбельной» отключилось, но, не выдержав нагрузки, корпус развалился в воздухе на части, которые затем упали на землю на некотором расстоянии друг от друга. Пираты зафиксировали местоположение основного отсека корабля и отправили туда отряд…

Я взглянула на двух людей. Тот, которого звали Ли, сказал, что они перестреляли моих «братьев». Была ли это уловка, просто попытка запугать? Или он сказал правду? Они вели себя очень уверено — уверенность людей, выигравших битву. Пока я была без сознания и приходила в себя — кто знает, как долго? — они вполне могли атаковать основной отсек. Команда и наш отряд из десяти нирян дали бой… и были убиты…

Я прикусила губу.

— Показать карту, — сказала я коммуникатору. — Отметить координаты основного отсека на карте. Вывести в трёхмерную плоскость.

Прибор снова мигнул. В воздухе передо мной появилась карта, разделённая вертикальными и горизонтальными линиями. Цифры координат превратились в точку на этой клетчатой поверхности.

— Отметить нынешнее местоположение. Проложить маршрут до указанного места.

Готово.

Пунктирная линия обозначила маршрут. Довольно далеко, но если взять пиратский челнок, доберусь за полчаса.

Больше ничего полезного у людей я не нашла. В кармане куртки Ли лежала пластиковая карточка — такие штуки обычно носят солдаты. Краем глаза я заметила на ней изображение женщины с маленьким ребёнком на руках. Я отбросила фотографию, как будто она обожгла мне пальцы.

Одежда была непомерно велика, но это было лучше, чем ничего. Я натолкала в ботинки бинтов и как можно туже затянула шнурки, подвернула рукава, разложила по карманам содержимое аптечки.

Я вышла из-под защиты корабля. Пейзаж, простиравшийся передо мной, был однообразным и пустым, если не считать глубокую колею, оставленную кормой. Лилайская равнина — далеко не лучшее место для кораблекрушения, и «далеко» — это ещё мягко сказано.

Но у меня остался пиратский челнок, и это несколько упрощало дело. Недолго думая, я забралась в него, села за штурвал и, немного помаявшись, таки разобралась, как поднять машину в воздух. Сверившись ещё раз с коммуникатором, я осторожно последовала проложенным курсом.

Глава 3

Колыбельная

Дорога успокоила мои мысли. Они больше не метались, как летучие мыши. Где-то недалеко раздался вой, и несколько протяжных голосов откликнулись на него, слились в единую гармоничную ноту. Не дикие звери — просто миражи, ветер, играющий со слухом. Ни одно живое существо не обитало больше на Лилайской равнине. Холод изгнал отсюда всех. Так что я не прислушивалась. Вместо этого, я думала о своей матери. О том, что она сказала бы, если бы увидела меня сейчас.

У нашей семьи был небольшой дом, стоявший на отшибе. Он назывался Зимний светоч, и венчал, подобно короне, вершину горы Меньшая. Воздух здесь, даже летом, был холодным и свежим. Казалось, вдохнешь его, и горести забудутся, дурные мысли рассеются, и все болезни исцеляться. В надежде на это, отец и поселил здесь мою мать, чьё здоровье было непоправимо искалечено за годы жизни на гибнущей Земле.

Дом был окружён садом. Несчастные деревья! Лето в этих краях было таким недолговечным, что не успевали они сбросить снег да распрямиться, радуясь теплу, как морозы снова подкрадывались на мягких лапах и принимались точить когти о хрупкую кору.

Сам дом был красивым. Он стоял тут с тех времен, когда в моде были природные материалы — камень и дерево. Рамы из светлого ореха, а по обе стороны от крыльца — тонкие, как молодые деревца, колонны из голубого нефрита. Комнаты были светлые и просторные, и ветру было свободно, влетать в открытые окна, раздувать занавески и теребить лепестки цветов в горшках, выманивая их сладкий аромат.

Когда я была совсем маленькой, я жила в этом доме с мамой. То время я помню плохо, оно — как вереница кадров, которые я пытаюсь связать в единый фильм, заполняя пробелы своими неумелыми детскими рисунками. Я помню, как мы с мамой спускались к озеру у подножия горы. Оно никогда не оттаивало до конца, но летом дыхание теплого ветра немного растапливало лёд, так что он становился прозрачным, и тогда, если смотреть с возвышенности, под поверхностью проступали очертания затонувшего старого здания.

— Это — дворец? — спрашивала я у матери.

— Нет. Когда-то — ещё до оледенения — это был цех по обработке овечьей шерсти».

— Пусть лучше дворец, — говорила я, потому что «затонувший дворец» звучало, по моему мнению, гораздо более захватывающе, чем «затонувший цех по обработке шерсти».

А мать закатывала глаза:

— Называй, как хочешь. Дворцом он от этого не станет.

Мать не была романтичной особой. Хотя кто-то мог бы посчитать её решение бросить мужа и родную планету, чтобы сбежать с существом иной расы чем-то вроде романтического безумства, на которые решаются лишь героини любовных романов. Тут уж, как посмотреть.

Я мало знала о жизни матери до Нира. Ещё меньше — о её муже, который был моим «родным отцом». Я видела его лишь на экране. В первый раз, когда мне было четыре. Мать здорово напугала меня тогда. Помню, как она схватила меня в охапку, подтащила к монитору и чуть ли не ткнула меня лицом в изображение.

— Это — он, это твой отец, — сказала она взволнованно. — Вот он, гляди!

На экране какой-то человечек — маленький и рыжий, с красноватым крупным носом — яростно кричал что-то с трибуны, размахивая рукой, а целая толпа людей внимала, окружив его, как дети любимого учителя.

Мама тоже смотрела на него c завороженным вниманием, и тогда я стукнула по консоли телевизора кулаком, и изображение заморгало.

— Это не мой папа, — сказала я ей. — Мой папа — принц.

Мать посмотрела на меня так, как будто я безгранично разочаровала её, помолчала немного, но потом кивнула:

— Да, пожалуй, ты ещё слишком мала, — сказала она и выключила трансляцию.

Больше она со мной о том человечке не говорила — ни о чем не говорила, если уж на то пошло. Вышло так, что я знаю её в основном из рассказов отца и видео-дневника, который она вела от случая к случаю.

Записи в дневнике были глупыми. О погоде, о том, что она ела на обед. О том, что у неё, кажется, кончается мёд. Как же я злилась, просматривая их! Из трёх сотен бессмысленных записей эта женщина посвятила своей единственной дочери лишь одну, самую короткую — меньше минуты.

Мне бы стереть их все и забыть, а не просматривать, снова и снова и снова, пока не выучу весь этот бред наизусть. Каждый раз приезжая в «Светоч», я запускала голограмму, и бледный призрак матери появлялся передо мной. Она сидела в призрачном кресле и пила призрачный чай. Не травяной, а настоящий, черный.

— Дорогие вкусы! — фыркала мачеха Веру Лан. Привыкшая с детства, как любая нирянка, к аскетичному образу жизни, она не принимала любовь к роскоши. Что ж, моя мать была такой. Отец рассказывал, что когда впервые увидел её, то подумал, что перед ним сама императрица, не меньше.

Женщина на голограмме не походила на императрицу. Скорее на птицу, экзотическую, но растерявшую яркое оперение, запертую в клетке.

«Каким, интересно, станет первое столкновение Майи с миром людей? — размышляла она вслух, накручивая вьющуюся прядь на палец. — Надеюсь, не слишком жестоким. Надеюсь, оно не разобьёт ей сердце».

— Ох, мать, — думала я, приближалась к дымящим останкам основного корпуса моей «Колыбельной». — Как в воду глядела!

Я оставила челнок, и оставшийся путь прошла пешком. Корабль стоял почти прямо, лишь чуть-чуть завалившись на правый бок. В темноте не было видно, но его внешняя обшивка была цвета старой бронзы. Добавить хоть капельку блеска — нет, это слишком. Императорской семье не пристало следовать за модами…

Ветер дул мне в спину, подгоняя, и все же я не торопилась. Мой палец прилип к курку. Руки и плечи саднили от напряжения.

Сначала, я увидела кровь на снегу. Не человеческая кровь — хотя кто-то может поспорить со мной, дескать, на глаз её не отличить. Зовите это тогда моим особым талантом — каким-то образом я всегда знаю. Всегда отличу кровь нирянина.

Каждый шаг открывал для меня всё новые детали. Нет, Ли не лгал. Люди были здесь. Перед моим взором предстало поле битвы — тела нирян, моих «братьев», как сказал Ли. Большинство из них — не солдаты, просто мужчины и женщины, невидимая команда, приводившая в действие огромный механизм корабля. Будто бы сцена из прошлого, во времена кровавых баталий, когда две армии сталкивались в рукопашном бою. Как глупо! Я вспомнила наш с отцом спор перед вылетом. Почему я отказалась взять больше солдат? Я думала, что поступаю так, как нужно — солдатам место на постах, а не в свите принцессы… что за идиотка! Будь с нами больше солдат, эти ниряне были бы живы.

Корабль возвышался надо мной, как скелет гигантского кита, выброшенный из морской пучины на берег. Металл был выгнут и опален. Снег вокруг подтаял, и был усеян обломками кресел, полок, панелей, труб. В корпусе была пробита дыра — чёрная разинутая пасть. Кто-то стащил обломки панелей вместе, и воздвиг из них импровизированное укрепление.

Человеческая кровь мешалась на снегу с кровью нирян, но людских тел видно не было. Возможно, они отделались лишь раненными. Возможно, унесли павших собратьев.

Я пробралась к дыре. Прислушалась, прежде чем шагнуть внутрь. Темный обесточенный коридор уходил направо и налево, и был пуст. Корабль-призрак. Даже в худшем из кошмаров мне не могло представиться, что судно, на котором я играла ребенком, станет для меня таким чужим и незнакомым. Разве это мог быть мой корабль?

Нужно добраться до кабины пилота. Там должна быть рация, чтобы послать сигнал бедствия, выйти на связь с Ниром.

Шаг за шагом, замирая и прислушиваясь, как кролик, оказавшийся вблизи волчьего логова, я двигалась вперед. Ветер вздыхал и гудел в трубах и шлюзах, стремясь обмануть мой слух и напустить страху. Что ж, ему не было нужды особенно стараться. И все же, каких бы монстров ни рисовало мне воображение, корабль был, по всей видимости, пуст.

Я поднялась в пассажирский отсек. Там царил хаос. Ящики были перевернуты — при падении корабля или при тщательном обыске, трудно сказать. Каюта, в которой ехали мы — Тир Мелу Вис и я — была пуста, чему я была несказанно рада. При всем моём раздражении по отношению к этой женщине, я всё ж таки не хотела бы наткнуться на её окровавленные останки. У меня не было иллюзий насчет её судьбы. Люди не брали пленных. Они не торговались с нирянами.

Я добралась до кабины пилота. Импульсная пушка. До чего умно. Вырубить всю технику, чтобы мы даже послать сигнал бедствия не могли! Нас хватятся лишь через десять-двенадцать часов. К тому времени пиратов и след простынет, а «Колыбельную», если буря разыграется, похоронит под снегом.

Корабль стремительно остывал. Я попробовала включить питание. Проверила резервную батарею. Нет, ничего, будто бы передо мной был не центр управления всем кораблем, а муляж из музея летной техники.

В гневе я обрушила приклад винтовки на приборную панель. Тонкая белая трещина побежала по её поверхности. Я смотрела на эту неровную линию, зажав рот рукой, сдерживая рвущийся наружу крик.

Моя рука нащупала коммуникатор, лежащий в кармане. Такие штуки охватывали лишь небольшую площадь, но я все же вытащила его, подержала в руке, включила.

— Ручная настройка.

Подтверждена.

Я провела пальцем по экрану, настраивая частоту.

Ошибка. Невозможно настроить частоту.

Знаю, слишком далеко. Всем, что доносилось до меня из динамика, был шум помех. Пару раз мне послышались голоса, реплики на родном языке, но это были всего лишь миражи.

— Корабль, — я назвала номер и класс нашего корабля, — потерпел крушение на Лилайской равнине. Наши координаты…

Ничего, тишина. Никто меня не слышал. Без толку даже пытаться.

Я опустилась на пол, уже холодный, растерявший всё тепло, и обхватила руками колени, спрятав лицо в рукавах куртки.

Ничего не оставалось, кроме как ждать. Надеяться, что меня найдут до того, как я отморожу задницу.

Шорох в дверном проеме заставил меня поднять голову.

Там, в зеленоватых отблесках резервных ламп, стоял призрак. Его кровавое одеяние спадало до пола. На снежном лице — огромные глаза, светлые и почти прозрачные.

Тир Мелу Вис. Нет, не призрак. Из всех существ на борту нашего корабля именно ей посчастливилось выжить. Ну не смешно ли? А что ещё смешнее — она держала в руках пистолет, бюджетную модель класса «Д», из тех, которым дают самые безвкусные названия — «Огненная ярость» там, или «Стальной тайфун». Дуло смотрело на меня.

Я сидела на полу, глядя на нее, и ждала. Покрова не было. Потеряла, как и я. На платье багровели пятна крови (ранена?). Пропали звенящие браслеты и туфельки — она подкралась совсем незаметно, как волчица. Поверх платья на ней была мужская куртка. Рукава решительно подвернуты. На подбородке — ссадина.

А ещё смешнее, что даже такая, грязная и избитая, она была красива. Ещё красивей, чем при нашей первой встрече. Исчезли барьеры… хм, цивилизованности. Она была как дикое животное, загнанное в ловушку, напуганное, оскалившее клыки и выпустившее когти.

Может быть, именно поэтому Трип её и выбрал? Может быть, со своей проницательностью, со своим почти животным чутьем, он разглядел в ней эту хищность, прячущуюся внутри фаянсовой оболочки?

— Опусти оружие, — сказала я. — Это я.

Она никогда не видела моего лица. Она приняла меня за человека («Ты и есть человек, Майя, — тут же напомнила я себе, — ты и есть человек»).

— Принцесса? — спросила Тир Мелу, и пистолет в её руке чуть дрогнул, но вопреки моему ожиданию, не опустился.

— Ты что, хочешь убить меня? — мои губы невольно растянулись в улыбку. — Ты знаешь, какое наказание за убийство в Нире.

Ссылка в снежный плен, кстати, если кому-то интересно.

— Не за убийство предателей, — ответила девушка.

Что? До меня не сразу дошло. Тир Мелу Вис не спешила помогать. Она милостиво дала мне время подумать, как учитель в классе, тянущий пытку ученика, не выучившего урок.

— И… кто здесь предатель? — спросила я после долгой паузы. Рана на моей руке снова начала кровоточить.

Она не смогла ответить прямо. Нет, барьеры вовсе не исчезли. Должно быть, в жителях Нира они так глубоко уходят корнями в само их существо, что избавиться от них просто нельзя.

— Ну, давай же, скажи, — поддразнила я. — Это несложный вопрос.

Тир Мелу Вис перехватила рукоятку пистолета, как будто её рука устала держать его.

— Они напали так, как будто знали наверняка, — сказала она хрипло, — как будто знали наш маршрут.

— Им повезло. Причём здесь я? — спросила я, и поразилась, до чего спокойно звучал мой голос.

— Из всей команды, ты осталась жива.

— Ты тоже.

— Но я не…

— Не… — повторила я, поднимая брови, — не что? Не обезьяна?

Её глаза сверлившие дыры в моем лице расширились, стали вовсе огромными.

— Что я могу думать, принцесса? Вы… одеты в их одежду, у вас их оружие, и… что бы вы думали на моём месте?

— Я не на твоём месте.

Я поднялась на ноги. Дуло её пистолета поднялось вместе со мной.

— И каков, по-твоему, мой план? — я сделала шаг в её сторону. — Зачем бы мне натравливать пиратов на корабль моей семьи? Я выросла на этой палубе. Я играла под этой самой приборной доской. Нирян, лежащих там, в снегу, я знала с рождения.

Продолжая говорить, я подходила всё ближе, пока дуло пистолета не уткнулось мне в грудь. Тир Мелу вздрогнула.

— Принцесса… — пробормотала она.

Я вырвала пистолет из её рук. Секунду она стояла, всё также, вытянув пустые руки перед собой, будто не веря, что в них больше ничего нет, а потом стала падать, как если бы нити, удерживавшие её в вертикальном положении, вдруг разом оборвались.

Я подхватила её до того, как она ударилась об пол.

— Ты ранена?

Она кивнула, и я распахнула полы её куртки.

— В тебя стреляли?

— Да.

Я перевела дыхание, собираясь с мыслями.

— Нам нужно спрятаться, — сказала я ей. — Люди могут вернуться, так что здесь оставаться нельзя.

— Зачем им возвращаться?

— Я убила двоих. Они их обнаружат, и тогда нам лучше быть где угодно, только не здесь.

Тир Мелу не ответила, и я подумала было, что она лишилась чувств, но затем она произнесла, не открывая глаз:

— Нам нельзя уходить с корабля. Мы замёрзнем.

— Мы не уйдём с корабля. Мы спрячемся здесь же, внутри. Тут есть верхний уровень. По нему проходят тепловые линии. Они остывают в последнюю очередь, так что нам не будет холодно ещё очень-очень долго. Пока нас не спасут ниряне.

— Или не отыщут враги, — мрачновато заметила Тир Мелу.

Я покачала головой.

— Я знаю этот корабль, а они нет. Ты можешь идти?

— Постараюсь.

— Отлично. Давай, я тебе помогу. Обопрись на меня, вот так. А пока мы идём, расскажи мне, как тебе удалось спастись.

Она рассказала. Один из стражников прибежал в каюту, чтобы найти нас. Меня нигде не было, но Тир Мелу была там, и он оставался с ней и защищал её. Потом их нашел пират, и выстрелил, и попал в нее, но стражник убил его. Он забрал его пистолет, отдал его Тир Мелу, и сказал, чтобы стреляла, не раздумывая, если увидит человека. С этим он оставил её, обещав вернуться. Не вернулся. Ей пришлось спрятаться под койкой на нижней палубе, и она просидела там, пока все звуки не стихли.

Под звук её слабого голоса, мы доковыляли до люка, ведущего на верхний уровень. Я вытащила лестницу и помогла Тир Мелу забраться.

Верхний уровень представлял собой узкие кельи и клетушки, использовавшиеся в разное время для самых разных целей. Мы устроились в глубокой нише, которая, как я надеялась, не бросилась бы в глаза незваному гостю.

Зажав фонарик в зубах, я осторожно разрезала платье спутницы, обнажив гладкую белоснежную кожу, тонкую и прозрачную. Я сказала себе, что огнестрельная рана в её боку лишь выглядит так страшно, но на деле не так уж опасна.

— Извини, Трипу придётся купить тебе другое подвенечное платье, — неумело пошутила я.

— Подвенечное платье… всего час назад я беспокоилась об этой свадьбе. Теперь она больше не кажется такой уж страшной, правда?

Я хмуро сунула ей обезболивающие таблетки.

— Тебе нечего бояться. Трип тебя не обидит.

— В полёте вы иначе говорили, — напомнила она, но тут же спохватилась. — Ох… простите, я сама не знаю, что говорю.

— Тебе придётся потерпеть, — сказала я, пропуская слова мимо ушей, — пока я обработаю и перевяжу рану. Таблетки должны немного помочь, но будет больно, так что… приготовься.

Я пристроила фонарик так, чтобы его свет падал на рану, и принялась обрабатывать её антисептиком из аптечки. Тир Мелу стиснула зубы и не издала ни звука. Что ж, ещё очко в её пользу, похоже.

Мне не приходилось перевязывать такие серьёзные раны. Я знала теорию, в академии мы перевязывали учебных кукол. Но это ведь примерно одно и то же. Да?

— Всего-то царапина, — солгала я. — Тебе повезло.