Бесплатный фрагмент - Под небом Галилеи

От редактора

Дорогой читатель!

Альманах, который ты держишь сейчас в руках, включает в себя произведения девятнадцати авторов. Почти все они являются членами литературного объединения «Галилея», созданного в 1994 году Марком Азовым. К большому сожалению и скорби нашей, Марка с нами давно уже нет, но «галилеяне» продолжают творить «разумное, доброе, вечное», поглядывая из своих окон на живописные волнистые холмы, по некоторым предположениям, давшие название этой местности. «Гали» в переводе с иврита — «волнистый». Отсюда и «Галилея». Воздух галилейский совершенно особенный. Он располагает к творчеству. В нем витают не только зимние капельки дождей и летние пылинки хамсинов, но и удивительным образом рифмующиеся друг с другом и благоухающие всеми ароматами этой чудесной земли строки.

Впусти же, читатель, эти строки в свое сердце, и пусть им там будет так же тепло и уютно, как под небом Галилеи!

Мария Войтикова,

руководитель литобъединения «Галилея» им. Марка Азова, член Союза русскоязычных писателей Израиля, член Международного Союза писателей Иерусалима.

Стелла Подлубная

Стелла Подлубная родилась в Ташкенте в 1961 году, закончила ТашПИ по специальности «Литейное дело». Работала на различных ташкентских заводах. Училась в медучилище, которое не закончила по причине отъезда в Израиль в 1991 году. Живет в Нацрат-Илите. Печаталась в израильских альманахах и газетах.

Мне кажется, что медленно живу…

***

Я — памятник себе,

Огрызок камня.

Я — памятник себе,

Верны века мне.

Я — памятник себе

(Какая поза!)

Я — памятник себе,

Я — баба с воза.

Вернись, слеза, к рабе

В ладони клённой.

Я — памятник себе…

Мертворождённой?

***

Сюда на склоне съёжившихся дней

Я не приду ни плакать, ни молиться.

Травинкою пробилась средь камней

Души элементарная частица.

«Лицом к стене!» — таков её закон.

Лицом к стене. И никаких «стенаний»!

Однажды перейдённый Рубикон

Уже унёс клочки воспоминаний.

Гнала из кумачовой той страны

Моей дороги генная причуда.

Окаменев, у плачущей стены

Прошу забвенья прошлого, как чуда.

***

Чего нам ждать осеннею порой?

На окнах дождь зачёркивает лица,

И листьев переспелых влажный рой

Заставит только ворона кружиться.

Из ожиданья спячки выйдет толк:

Мы в осени радушной только гости.

Слезящегося неба серый шёлк

Со мглой сровняет имя на погосте.

Что может быть банальнее конца?

Что может быть прощальнее перрона?

Не отврати печального лица

От опустевшей лодочки Харона.

***

Ну, чего ты боишься, ведь я не умнее тебя!

От ума — только горе, а я беззастенчиво рада.

Жду тебя у калитки — как маршал во время парада,

Салютуя победе, о жертвах былых не скорбя.

Для победы в любви нужен женщине редкий талант:

Напевать дифирамбы под звуки фальшивой гитары,

Превращать в удовольствие все бытовые кошмары

(Да падёт на колени и карлик, и храбрый гигант!).

Если гневом кипит — нужно вовремя выпустить пар.

Лишний взгляд или вздох лишь его раздраженье утроят.

Улыбнусь на прощанье, ведь слёз ему видеть не стоит.

Так воскресла во мне незабвенная Сара Бернар!

***

Мне кажется, что медленно живу.

Желтеет лист бумаги под рукою.

Пора привыкнуть к сонному покою,

Чтоб вырвать сны, как сорную траву.

Тяжёлое дыханье за спиной

На ветреность испытывает воздух.

Смогу ли я рассчитывать на роздых,

Когда настигнет ужас тишиной?

Но кто-то милосердный свысока

Раскручивает звёзды, улыбаясь.

Не ждёт, что я когда-нибудь раскаюсь:

Грехи лишь развлекают Старика.

И в этой центробежной кутерьме,

Где жизни прижимаются друг к другу,

Несёмся по начертанному кругу

В своей аквамариновой тюрьме.

***

Коль придёт пора проститься —

Под гранит холодный лягу.

Пусть укроет, захоронит

От покорности годам.

А душа моя вселится

В ту ничейную дворнягу,

Что в вечерней стуже ловит

Запах дома по следам.

Борис Парадиз

Борис Парадиз родился в 1945 году в городе Москве. В 1960 году переехал на Урал. Инженер-электрик. В Израиле с 2011 года. Актер театра «Галилея». Написание текстов — хобби.

Моя Бэкки

«Прощай, Гюльсары…

Ты был великим конём, Гюльсары!

Ты был моим другом»

(Ч. Айтматов)

Всё это было много лет назад. Она появилась в нашем доме примерно за неделю до Нового года. Стояли крутые морозы, сильные даже для наших мест. Сын, возвращаясь вечером из института, обнаружил возле подъезда маленького щенка, занесённого снегом. До утра этот щенок не дожил бы, он уже начал замерзать… Сын взял его, сунул за пазуху и принёс домой.

Первая реакция жены была резкой. Была озвучена вся программа: у всех нас непременно начнётся аллергия, и собака будет неизбежно повешена на её несчастную шею, и она (жена) и так не имеет себе покоя со всеми нами и т. д. и т. п. Сын посмотрел исподлобья и негромко спросил: «Пусть лучше щенок замёрзнет насмерть, да?» Я молча слушал этот разговор, и было ясно, что этот щенок останется у нас. Сам щенок мелко дрожал на полу, весь мокрый от растаявшего снега.

Выдав весь горестный монолог и безнадёжно вздохнув, жена пошла за старым полотенцем. Надо же вытереть эту крошечную мокрую нелепость… А потом накормить… А потом тёплую подстилку организовать… В общем, колесо закрутилось.

Мне всегда хотелось собаку. В десятом классе я прочёл «Зов предков» Д. Лондона о фантастическом псе, которого звали Бэк, и про себя выбрал это имя для своей собаки, если она когда-нибудь появится. Интересно, что найденный щенок был настолько маленьким, что мы не смогли определить его пол. Извечная мечтательность склонила к предположению, что это — парень, и имя Бэк дождалось его. Слегка разочаровал меня опытный собачник во дворе. Он сказал: «Да девка это! Ты что, слепой?» Но эта девка уже реагировала на «Бэк», и мы тогда решили, не мудрствуя лукаво, чуть подправить её имя — с Бэка на Бэкки. К тому же так звали первую влюблённость Тома Сойера. Помните — Бэкки Тэтчер, дочь судьи?

Она была метиской, моя Бэкки. Самой мощной кровью в ней был стафф, на втором месте — боксёр. Была она короткошёрстной, красивого тигрового окраса. Морда — стаффа или длинномордого боксёра. Обрезать её висящие уши мы не стали (ветеринары отсоветовали — мол, всё равно никакие выставки ей не светят, нет породы; зачем лишняя боль?) Так Бэкки и осталась на много лет со своими плебейскими, по выражению сына, ушами.

Она выросла в очень красивую собаку. Великолепно сложенную, с гордой посадкой головы и блестящей шерстью, кокетливым белым пятном на груди, умными, внимательными и весёлыми глазами, чуть выше среднего роста. Меня несколько раз останавливали незнакомые люди на улицах и говорили комплименты. Мы ходили на «собачьи курсы», и она навсегда сохранила нелюбовь к мужчинам, одетым в длинные брезентовые плащи (так одевались инструкторы, специально дразнившие собак, чтобы выработать у тех неприятие чужих). Остальных людей она любила. Всех. И с этим ничего нельзя было поделать. Помню, как она (молодая, правда) почти два часа порывалась лизнуть в лицо какого-то пьянчужку, сидевшего напротив меня в электричке.

А вот с незнакомыми собаками она была сурова до чрезвычайности. Она обожала подраться с чужими. Кровь стаффа мгновенно давала себя знать. Я сам видел, как она молча бросилась на целую свору бродячих собак (Бэкки была не на поводке). И она в этот момент не «обозначала активность» — она действительно ломанулась к ним во все лопатки. Свора бросилась наутёк — вся! А мою красотку душило благородное бешенство, которое только позже перешло в лай. И на кавказскую овчарку, издали обругавшую всю гуляющую собачью компанию, бросилась только Бэкки, сбила в прыжке овчарку с ног, и больше эта овчарка не появлялась.

Она для нас была как любимый ребёнок, который никогда не станет взрослым. Мы для неё были гораздо большим. Помню один случай. Я вошёл в тёмную комнату, Бэкки — за мной. Включил свет. И вдруг Бэкки села и стала смотреть на меня глазами, полными ужаса и обожания. Это продолжалось секунд двадцать. Я почти услышал, как она думает: «ОН захотел, чтобы стал Свет — и стал Свет. ОН отделил Тьму от Света». Кажется, я понял в этот момент истоки религии… Потом очень похожий случай был на лыжной прогулке. Когда я надел лыжи и собрался идти по лыжне, Бэкки не могла поверить своим собачьим глазам и снова села и уставилась на меня. «ОН захотел, чтобы у НЕГО стали другие ноги — и стали другие ноги». Потом она уже перестала изумляться. Бог — он и есть Бог. Всё едино ничего нельзя понять.

Впрочем, она была очень умна. Самым обычным делом было, когда жена говорила ей: «Что-то папы долго нет с работы… Пойди на балкон, посмотри — не едет?» И моя Бэкки шла на балкон, вставала на задние лапы, клала морду на ограждение и начинала смотреть. Потом со вздохом возвращалась. Ну разве может животное понимать такие сложные речевые конструкции?!

Она точно определяла время вечерней прогулки — восемь часов вечера. Если я ещё не собрался, она садилась у входной двери и терпеливо ждала. Если я по-прежнему тянул резину, она притаскивала из прихожей поводок и клала его у моих ног. Взгляд её был отчётливо укоризненным. У тебя, мол, совесть есть? Там же уже все собрались… А ты всё возишься… Ещё она точно определяла звук двери моей машины.

Мы с ней очень любили друг друга. Она смотрела на меня так, как никто никогда не смотрел и смотреть уже не будет. Я испытывал к ней настоящую нежность, и не только я. Сын подрался с целой кодлой шпаны в парке из-за того, что они пнули Бэкки. Он очень сильный парень. Вырубил двоих, люто бил третьего, остальные разбежались… Я разговаривал с Бэкки, хотя это было излишним — мы понимали друг друга без слов, по взгляду. По вечерам она притаскивала свой коврик и устраивалась возле моих ног. Я смотрел телик и думал: «Просто страшно представить, каким пустым был бы наш дом без Бэкки». Она, наверное, думала: «Повезло мне с хозяевами. Выпросить кусочек печенья, что ли? Лень подниматься…»

Она прожила с нами больше десяти лет. Иногда ссорясь друг с другом, мы никогда не ссорились с Бэкки. Прекрасное было время…

Потом она заболела, и эту болезнь нельзя было вылечить. Бэкки быстро угасала. В нашем доме стало очень тихо. Сын давно уже окончил институт, работал, дома не появлялся по целой неделе — в общем, жил жизнью самостоятельного молодого мужика. Мы с женой постарели. Бэкки теперь тихо лежала на своём коврике, изредка вздыхая. Она всё понимала, моя умница. Сын сказал: «Придётся расставаться с ней». Тяжкая тоска поселилась в углах квартиры. Бэкки умирала. Кончилось это вызовом врача на дом, усыпляющей инъекцией, слезами, водкой, немыслимой, безумной пустотой…. Было это лет шесть назад.

Примерно год она мне уже не снится, моя Бэкки. Но если есть собачьи боги, то они сделают так, что мы с ней обязательно встретимся снова и уже не расстанемся.

Она меня подождёт. Она всегда меня ждала.

Суня Векслер

«Мой друг, немножко художник, а ещё замечательный поэт, Александр Кузьминский, всегда подписывается Суня Векслер (в память о своём погибшем деде). Нами пройдены разные пути, и воспоминания у нас разные. Но живём мы в настоящем, здесь и сейчас, и одно из главных условий сохранения душевного и духовного здоровья — это преданные друзья, родные и близкие люди, а также дела, наполняющие жизнь высоким смыслом. Таких дел у Суни Векслера хватает. Это внуки, которых молодые дети оставляют на попечение деда, и это творчество, которое с ним неразлучно. О Суне Векслере можно и нужно много говорить, но пусть о нём скажут его стихи, ведь его слова и строчки сами просятся в поэтический строй, а значит, им тепло и уютно в голубятне стиха. Неблагодарное дело — рассказывать о чужих стихах, их надо взять в руки, читать и слушать точёное слово автора». (Грегори Фридберг)

Я это лето видел не в окно…

***

Я не верю в любые пророчества,

В обещанье грядущей награды…

Очень хочется жить, как хочется,

А приходится жить, как надо.

***

Суня Векслер? — скажу вам одно:

Он родился довольно далёко

И при этом довольно давно

Пусть на Дальнем, но все же Востоке.

Это точно оставило след.

И, как видно, поехала крыша,

И почти что с младенческих лет

Он все пишет, и пишет, и пишет.

Пусть он не был тогда бородат,

Не искал он признанья у публик,

Но печатал его самиздат

И газеты союзных республик.

Срок галута внезапно истек,

И, пока кто-то этим хвалился,

Суня смылся на Ближний Восток

И теперь здесь совсем распустился…

Распустился, ну, в смысле расцвел.

И к тому же скажу вам, ребята,

Свой порою горячий глагол

В «Галилее» у Марка печатал.

А теперь подведем «Итого».

В соответствии с данным сюжетом —

Кое-где привечают его

И порой называют поэтом.

***

Который год страдаю от того,

Что не могу создать такие строчки,

Чтоб люди, вспомнив, просыпались ночью,

Услышав оклик сердца моего.

Чтоб, прочитав их, пусть через года,

И, наконец, поняв, что все, довольно,

Властолюбивец позабыл бы войны,

И мир бы воцарился навсегда.

Чтоб двое, вдруг смутив самих богов,

Отдав любви всю страсть свою и силы,

Друг другу ничего не говорили,

Кроме моих почти всесильных слов…

Который год страдаю от того,

Что не могу создать такие строчки…

***

Как это странно — сочинять стихи,

Ночным кошмаром вскакивать с кровати

И головную боль, как деньги, тратить

На ворохи словесной чепухи.

Нет, это страшно — сочинять стихи!

Нет, это дико — сочинять стихи,

Когда слова похожи на молитву,

А поиск рифм на яростную битву,

А мысли на смертельные грехи.

Ей-богу, стыдно сочинять стихи!

Ей-богу, больно сочинять стихи,

Как скарабей, ворочаясь в навозе.

Устало зарифмовываю слезы

Отчаянья, и боли, и тоски.

Но продолжаю сочинять стихи…

***

Тебе сегодня грустно, ну и что?..

Пусть зябкий дождь в окошко тычет вилкой!

Плюнь на него, возьми надень пальто

И в угловой смотайся за бутылкой.

Купи бутылку сладкого вина,

Хотя, конечно, можно взять и водку,

Приди домой, сядь тихо у окна

И выпей за хорошую погодку.

За то, чтоб завтра этот дождь прошел,

Чтоб вышло солнце и тебя согрело,

Чтоб все на свете было хорошо,

Чтоб не болели ни душа, ни тело,

Чтоб не забыли старые друзья,

Не затерялись в месиве событий.

Но напиваться нынче вдрызг нельзя.

За это тоже непременно выпей…

***

Когда вода бурлит со всех сторон,

Ты не спеши извергнуть крик из глотки.

Ты посмотри сначала, кто на лодке:

Там Дед Мазай плывет или Харон?

***

Открываю душу свою

И, быть может, немного по-детски

Говорю тебе: «I love you!»,

А ты в школе учила немецкий.

***

В России вновь морозы и снега,

И вьюга разъелозилась по дерну.

Но нету подходящего врага,

Чтоб под Москвой завязнуть и замерзнуть.

***

Читаю книги и балдею.

Мне эти книги говорят:

«Историю творят евреи».

О боже! Что они творят!..

***

Любым республикам и царствам

Всегда, назло любым прогнозам,

Евреи — горькое лекарство.

Полезны. Только в малых дозах.

***

Еврей — творения венец,

Не пункт в анкете для начальства

И не обрезанный конец,

А образ мыслей и нахальства.

***

Да, жизнь — болезнь. Вскипает лимфа,

Мозг разрывая на куски.

Я даже брежу. Правда, в рифму.

И этот бред зовут «Стихи».

***

Это, в общем, стихи ни о чем.

Не о том, как смеюсь и страдаю,

Не о том, как усталым плечом

Сам себя по утрам подпираю.

Не о том, как веселый рассвет

Мне в окошко втекает под утро,

Не про то, как мой грубый фальцет

Песней ухо тревожит кому-то.

Я еще назову сотни тем,

Тех, что в этих стихах не случились.

Так зачем это все? А затем,

Чтобы все же стихи получились.

***

На тарелочке сосиски,

А в стакане крепкий чай.

Вот все слопаю из миски

И успею на трамвай.

Чаем все запью горячим,

Обожгу себе язык,

Но не матюгну удачу,

Потому что я привык.

Ну, вы поняли в итоге,

Что вот эта вся стряпня:

Чай, сосиски и ожоги —

Это завтрак у меня.

***

Я это лето видел не в окно.

Оно меня качало поездами,

Сушило ярким солнцем, а потом

Встречало непокорными дождями.

Неброский, очень тихий городок

Мне становился временным жилищем,

Высоких труб чуть видимый дымок,

Как паутину, тень бросал на крыши.

Но снова уносили поезда,

И домом становилась мне палатка.

Я покидал ее как раз тогда,

Когда дожди шептали еле внятно.

И вязли в мокрой глине сапоги,

Усталостью подкашивало ноги…

Но сиплые далекие гудки

Куда-то увезли опять в итоге.

И вновь вокзал, потом опять вокзал.

Вновь перестук привычный и знакомый.

Я этим летом от дорог устал.

И отдохнул лишь на пороге дома.

Но вот вокзал…

Лиля Валтонен

Лиля Валтонен родилась в семье пограничника и балетмейстера. Мама трех сыновей. Закончила Дальневосточный государственный университет. Работала в Дальневосточном центре Академии наук. Биолог по профессии, художник и литератор по призванию. Впечатления от научных экспедиций, путешествий по миру и жизни в Израиле легли в основу стихов, рассказов и картин. Приехала из Эстонии в 1994 году. Участница выставок в Прибалтике и Израиле. Печаталась в Прибалтике, России и Израиле. Член литобъединения «Галилея». Преподает живопись и декоративно-прикладное искусство.

Соседки

Боже мой, как же мне больно! Как больно! Как мне теперь жить вдали от них, моих деток?.. Как прожить год до новой встречи с ними?

Люда отвернулась от людей, сидящих рядом с ней, и стала смотреть в огромные окна. Там на взлетном поле стояли самолеты разных авиакомпаний. За эти несколько лет, которые ее дети прожили за границей, Люда дважды летала к ним и уже без ошибки могла определить, какой стране принадлежит тот или иной самолет. Она достала из сумочки зеркальце, чтобы посмотреть, не размазала ли она слезами тушь на лице. Спазм в горле, который душил ее, еще не отпустил. Она старалась как-то успокоиться. Перед глазами стояли последние минуты, когда Люда еще видела сына, невестку и ребятишек. Они махали ей, что-то кричали. Она уже не слышала и почти не видела их. Когда Люда поставила сумку на транспортерную ленту и вошла под арку металлоискателя, она остановилась и, прижав ладонь к губам, громко всхлипнула. К ней подошла работница аэропорта, подала ей руку.

— Не плачь, ты еще прилетишь и увидишь их, — сказала она приветливо, даже не зная, с кем заплаканная пассажирка только что простилась.

Много лет назад Люда часто прощалась с родителями. Училась в другом городе, работала, вышла замуж. Что чувствовали родители, провожая ее в аэропорту? Как же им было грустно и больно!

Посидев в ожидании посадки, Люда кое-как успокоилась. Постепенно подходили другие пассажиры. Они рассаживались на свободных местах, тихо переговаривались. В проход между рядами в инвалидной каталке привезли пожилую женщину, помогли пересесть в кресло. Старушка-арабка в светлом платке и темном платье села рядом со стариком-арабом в национальном головном уборе. Они разговорились.

— Ну, вот и наши люди, — подумала Люда. — Наверно, супруги. Интересно, куда они летят, со мной до Парижа или пересядут на наш самолет до Тель-Авива? Видимо, тоже прилетали детей навестить, как и я.

Понаблюдав немного за стариками, Люда подумала о том, что в самолете они будут сидеть наверняка рядом с ней. Она не могла понять, почему, когда она летит в самолете или находится в туристической поездке, обязательно рядом с ней оказывается какая-то старушка, которая всегда нуждается в ее помощи. Так было в Париже. Так было в Германии и Болгарии. Приходилось их брать под руку, тащить за быстро идущей группой, повторять рассказ экскурсовода. Даже во время короткого отпуска Люде не представлялась возможность отдохнуть от работы по уходу за стариками. От этой мысли Люда горько вздохнула и усмехнулась.

Говорят, что мысль материальна. Как подумала, так и случилось. Найдя, наконец, свое место в самолете, она не удивилась, увидев старушку-арабку в соседнем кресле. Старика рядом не оказалось.

— Ну, спасибо и на этом, — подумала с облегчением Люда.

Люда кивнула старушке и улыбнулась. Та в свою очередь поздоровалась по-английски и тоже улыбнулась. Первые минут десять бабуля никак не могла удобно усесться, ворочалась, перекладывала с места на место подушечку, пакет с одеяльцем. Наконец, угнездившись, поняла, что безнадежно потеряла ремни безопасности. По ее морщинистому загорелому лицу разлилось полное разочарование, граничащее с испугом. Люда, поняв, что случилось, помогла старушке найти ее ремни и застегнуть их.

— Ну, началось! Хорошо, что дальше туалета водить не придется, хоть путь над Атлантикой до Парижа и неблизкий, — подумала Люда.

Слава Богу, соседка угомонилась и на какое-то время заснула. Люда облегченно вздохнула и принялась за свое любимое в самолете занятие — разгадывание кроссвордов.

Через час-полтора в проходе между креслами началась суета. Стюардессы стали разносить обед. Бабуля быстро отреагировала то ли на запах, то ли на шум, села и приготовилась к обеду. В тот момент, когда она поднесла к губам стаканчик с водой, мимо нее прошел грузный парень и толкнул нечаянно ее под локоть. Вода из стаканчика выплеснулась старушке на грудь. Люда быстро встала, вынула из сумки рулончик бумаги, который всегда возила на всякий случай, помогла высушить мокрое платье. После обеда бабушка разговорилась. Надо заметить, что с английским языком у нее почти не было проблем, чего не скажешь об уровне давно забытого Людой английского.

— Кто у тебя в Канаде живет? — спросила она.

— Сын с семьей, — ответила Люда.

— У меня там два сына. Живут хорошо. У одного ресторан, а у другого заправка.

В тот момент, когда Люда подумала, что ей, в свою очередь, похвастать пока нечем, соседка, к счастью, уронила свой ридикюль на пол. Содержимое посыпалось в разные стороны. Люда с большой радостью сползла на пол, стала собирать и складывать в подол старушке все, что могла найти. Ползая по полу на коленках, она заметила, что у соседки от долгого сидения на месте сильно отекли ноги. Закончив со сбором содержимого сумки, не дожидаясь согласия старушки, Люда привычным движением сняла с нее туфли и жестом предложила той прогуляться по салону самолета. После прогулки босиком по ковровому покрытию женщины, уставшие и довольные, вернулись в кресла и уснули.

Подлетая к Парижу, увидев огни большого города, Люда спросила соседку:

— Ты живешь в Париже, ты уже дома?

— Нет, я живу в Ливане. В Париже у меня пересадка.

Услышав слово «Ливан», Люда вспомнила медаль, которой наградили старшего сына за участие во Второй Ливанской войне.

— А ты живешь в Париже? — прервав молчание, спросила соседка.

— Нет, я живу в Иерусалиме.

Старушка посмотрела Люде в глаза и, улыбнувшись, протянула ей свою теплую морщинистую ладошку.

— Будь здорова! Спасибо! — сказала она приветливо.

— Будь здорова, шукран, мА-асалями, — ответила на арабском языке Люда, и обе женщины пошли к выходу из самолета.

Лисенок

Старая лиса следила за каждым движением своего пятимесячного лисенка, но делала вид, что спит. Лисенок сидел недалеко от матери. Время от времени поднимал свои бархатные черные ушки, принюхивался, поворачивая голову в сторону соек, которые бранились в ближайшем лесочке. Лисенок крутился здесь с самого утра. Ложился, вставал, поскуливал, как потерявшийся щенок. Иногда он вытягивал мордочку в сторону матери, склонял голову то вправо, то влево, как бы приглашая ее поиграть.

Лиса оставалась совершенно равнодушной. Ее не трогали заигрывания и плач лисенка. Она продолжала лежать, прикрыв глаза. Несколько дней назад у лисы было еще пятеро лисят. Они родились и выросли здесь. Но мать прогнала их прочь, и теперь они бродили по ущелью между холмами. Только один из лисят не хотел уходить от матери, хотя она дала ему понять, что его присутствие раздражает ее.

Материнский инстинкт угас в ней. Она начала линять и снова поправляться. Лето кончалось, и еды было вдоволь. По ночам она ловила мышей и полевок, а, если повезет, то порой удавалось поймать дамана. Днем, устав от бессонной ночи, она отлеживалась под кустами среди серых камней. Солнце приятно припекало, и лиса погружалась в сладкую дрему. Вот только назойливое присутствие упрямого лисенка сердило ее. Если бы не он, лиса с удовольствием поспала бы.