Бесплатный фрагмент - Почти поэт, почти писатель…

Памятный сборник стихов и рассказов

РАССКАЗЫ

Снег с луны

Ты всегда любил лес. Лес, зиму и ночь.

Дня не проходило, чтобы ты хоть час не погулял по лесу. Может быть, тебя, выросшего на просторах степей Украины, восхищала мощь деревьев, которых ты не встречал на родине и которые казались тебе огромными? Может быть, ты искал тишины и возможности мыслить? А может, просто прятался от людей…

Тебе всегда нравилось то, что не понимали окружающие. Люди обычно любят солнце, а тебе нравился дождь. Ты мог часами любоваться на ливень, сидя на крыльце, и молчать… Тебе нравился и зимний, крепкий мороз, когда рассветное небо окрашено алым… И вьюга… И ночь, а особенно тёмное небо в россыпи звёзд. Но больше всего ты, конечно, любил лес. Он нравился тебе в любое время.

— Лес всегда разный. Он лучше, чем город, — говорил мне ты.

А я шла за тобой, смотрела по сторонам и верила тебе.

Уж и не знаю, ты ли мне это привил или я сама по себе такая уродилась, но я находила вокруг подтверждение твоих слов: в косматых заснеженных соснах, в молодой, едва развернувшейся, весенней листве, в летнем зное соснового бора, в золотом наряде, что надевали кусты на опушках. Я полюбила лес так же, как любил его ты…

В детстве я думала, что ты можешь и умеешь всё. Наверное, так оно и было. Ты знал ответы на все вопросы и не боялся отвечать на них, как боялись другие взрослые люди. Тебе по плечу было любое дело. В твоих руках спорилась работа. Ты мог объяснить мне любое явление да так, что мне тоже хотелось много знать и уметь.

Ты был строг. Но и самое весёлое и смешное исходило тоже от тебя.

Я восхищалась твоей силой и смелостью. Ты не боялся дождя и грозы. Ты нырял в холодную воду реки тогда, когда никто не решался этого делать: весной или осенью. Люди смотрели, качали головой и, наверное, завидовали. А я гордилась. Тобой и тем, что я — твоя дочь. Я считала тебя самым сильным, самым умным, самым красивым. Я хотела быть похожей на тебя. Мне было всё равно, к чему это приведёт. Я хотела быть такой, как ты.

***

Поздними зимними вечерами, так похожими на ночи, ты брал меня с собой на свои прогулки.

Я была совсем маленькой. Мне было тогда лет пять, не больше. Я бы не поспела за тобой в тяжёлой шубке и скользких валенках, и ты сажал меня на санки и вёз за собой. А я сидела, смотрела по сторонам, и мне казалось, что я попала в сказку. Это сейчас мне понятно, что тот лес, начинающийся прямо от наших ворот — это не лес, а так, небольшая рощица, через которую проходит дорога на другой край посёлка, что деревья, составляющие его, жиденькие и мелкие. А тогда они казались мне огромными и немножко страшными. Но я не боялась. Ведь со мной был ты.

Над тропинкой, по которой ты вёз меня на санках, горели фонари. Их было… штук пять, наверное. Теперь уже не помню… И все они светили нам жёлтым светом. Обычные фонари на обычной тёмной просёлочной дорожке…

И лишь один отличался от всех. Он был белым. Или даже немножко голубоватым.

Ты привозил санки, в которых я сидела, прямо под фонарь, останавливался и, так же как я, поднимал голову вверх. Я не знала, что это фонарь. Я думала, что это луна. И с этой луны, кружась и переливаясь, плавно падал снег. Зрелища прекраснее я не видела за всю свою тогдашнюю совсем недолгую жизнь. А такого покоя на душе, который был тогда, я не припомню больше вообще ни разу. И был ли причиной тому тот белый фонарь, который я считала луной, тихо кружащийся снег или то, что я была так мала и не знала ещё бед? Сие неведомо… Но снег с луны остался в моей памяти навсегда.

Я следила за полётом снежинок до самой земли, а ты рассказывал мне сказки. И были те сказки совсем непохожи на те, что мне приходилось слышать от бабушки, от мамы, от воспитателей в детском саду. В твоих сказках так многое было похоже на правду. И потому они были интереснее остальных. Иногда было страшно, иногда смешно, иногда — печально, и не всегда побеждало добро. Но я отчего-то любила твои сказки. Даже тогда, когда мне хотелось плакать по окончании.

Снежинки падали на мою шубку, и я внимательно рассматривала их. Они были похожи на звёздочки, и все были разными. Я честно искала, но так и не нашла двух одинаковых снежинок. Каждая была единственной.

Этими поздними зимними вечерами под фонарём-луной мне могло бы показаться, что мы остались в этом мире совсем одни. Но я была слишком мала, чтобы подумать о чём-нибудь подобном. Я просто видела красивый, ни на что не похожий светильник… Или нет, тогда это было светило. Наблюдала за снегом. Слушала твой голос.

Этими зимними вечерами мне было теплее, чем когда-либо в жизни.

***

С тех пор прошло так много лет, что хочется сказать — так не бывает. От леса остались унылые редкие деревца вдоль тропинки. И давно не горят фонари: остались только столбы со срезанными проводами, старые, ветхие, покосившиеся… На них до сих пор болтаются ржавые останки, скрипящие на ветру. Но света здесь больше нет. Ни жёлтого, ни белого.

Из маленькой девочки выросла взрослая женщина, которая не верит в добрые сказки, но любит печальные истории, не в восторге от зимы, но по-прежнему рассматривает снежинки, когда они падают на рукава её пальто… Жаль, теперь все эти снежинки одинаковы… И она любит лес. Лес ей ближе и дороже, чем город, как ты и говорил. Как ты учил…

А ты… Ты жив. И не так уж стар. Ведь в те времена, когда мы вместе смотрели за падением снежинок с луны, ты был ещё так молод… Лет двадцать пять тебе было в то прекрасное, золотое время. Конечно, ты жив. И здоров. Я надеюсь, будешь жить ещё до-о-олго. И желаю тебе этого. Но… Но с нами случилась одна беда. Беда, созвучная с той, которая постигла строителей Вавилонской башни. Кто-то сделал так, что в один прекрасный день мы перестали понимать друг друга. Мы разговариваем на разных языках, и дороги наши тоже разошлись. К сожалению, это уже не изменится. Возможно, это как раз потому, что никто не хочет ничего менять.

***

А недавно я видела фонарь… И он был похож на тот, наш фонарь-луну. Он светил белым с голубым отливом светом, и снег сыпался с него, как тогда, в детстве…

Конечно, теперь я знаю, что с луны, а тем более, с фонаря, снег сыпаться не может. Он просто попадает в круг света, начинает сверкать и искриться совсем по-другому… Но так весело было верить в детстве, что снег идёт с луны!…

Встретив среди обычных фонарей белый, я не удержалась и остановилась под ним, глядя вверх и ловя звёздочки снежинок. Со мной был мой сын, и я попыталась ему всё это рассказать, но он не понял: то ли оттого, что он уже слишком взрослый для таких рассказов, то ли потому, что этот снег был только наш с тобой, и никому другому о нём знать не полагается — даже ему, маленькому человеку, которого я люблю на этой земле больше всех.

Итак, это осталось нашей тайной. Тем, что ни от кого не скрывалось, но и никого не интересовало. Одной из тех тайн, что лежат на поверхности, но никогда не попадаются на глаза окружающим. Жаль, что из нас двоих об этом снеге помню только одна я…

Но я помню и тебя! Никогда не забуду… И я стала на тебя похожей, хотя это уже давно неважно ни для кого из нас. И сколько бы лет не отмерила мне судьба, всякий раз, как только на глаза мне попадётся фонарь дневного света, я буду думать о тебе. Вспоминать тебя…

Тебя, зимнюю ночь, лес и этот снег с луны.

Когда ты узнал, что я умею писать стихи, ты просил написать один для тебя. Я тогда думала, ты шутишь… А теперь попыталась — и не смогла. Получилось только это.

Мороженое

— Ого! Сколько мороженого! Целых три холодильника! — радовался сын.

В магазине было прохладно и приятно после жаркого салона машины, и я не торопила ребёнка, наслаждаясь свежестью воздуха. Пусть сын выберет спокойно, чего ему хочется, а я пока слегка остыну.

— Мам, а можно вон то, в рожке? — спросил он меня.

— Можно, — бросила я, не глядя на него.

— Или нет, не это, — передумал мальчик, — лучше вон то, с шоколадной крошкой, в большом стакане.

— Как хочешь…

— А можно несколько?

— Всё можно, мой дорогой.

— А ты сама будешь?

— Я?..

Я заглянула в холодильник вместе с сыном и улыбнулась.

— Да, сынок, буду. Возьми вон то, в брикете, с клюквой и подходи на кассу.

Зачем врать? Мороженое я с детства обожаю. Да, обожаю! Ни на что не променяю, даже теперь, когда я стала взрослой женщиной. В жару не могу себе отказать, да и зимой периодически его ем. И уж, конечно, не забываю регулярно кормить им ребёнка: ведь детям так мало нужно для счастья! В моих силах ему это счастье дать.

Примечательно, что в моём детстве ничего подобного не было. Конечно, всё было тогда немного иначе. Я росла во времена различных дефицитов, и мороженое среди прочего купить порой было невозможно. Во всяком случае, мне так говорили. А когда искомый обожаемый мною десерт всё же попадался на глаза, мне тут же объясняли, что я его всё равно не получу, что у меня болит горло.

А потом, позже, когда я немного повзрослела, настали чудесные времена: стало можно собирать бутылки, сдавать их и на вырученную мелочь покупать себе лакомство. Или экономить в школе на пирожках… Шикарнее же всего было, если на дороге попадалась обронённая кем-то мелочь, а иногда и не мелочь.

Словом, о том, чтобы наесться мороженым, я неустанно мечтала лет, наверное, до семнадцати: пока не стала сама работать. А ещё в моей жизни много лет назад произошёл в связи с мороженым один случай, весёлый или печальный — судите сами. В любом случае, для меня он связан с детством и уже поэтому — радостный.

* * *

Если не ошибаюсь, случилось сие в 1993 году, и было мне тогда почти двенадцать лет. Я занималась спортом — тхэквон-до, и это было не столько увлечение единоборством, сколько желание общаться с такими же, как я и возможность надолго и по уважительной причине сбегать из дома.

А особенной радостью во всём этом начинании были сборы: всю нашу группу раз в году на целый месяц вывозили в близлежащий пионерский лагерь и усиленно гоняли. Однако в том возрасте усталости я не чувствовала, хотя в день и проводилось по три тренировки. Вечерние же развлечения компенсировали всё и сразу: гулять можно было легально до половины одиннадцатого, а потом, если не попадёшься — хоть до утра. Дома о подобном можно было разве что мечтать!

Так вот, сборы в тот год пришлись, как обычно, на август, и я с удовольствием переехала из отчего дома в лагерь под названием «Спутник».

Всё происходящее было привычно: ведь такое бывало не раз. Мы вставали в семь утра, бегали в лесу километров пять, немного разминались, а потом спешили обратно в лагерь, где в столовой нас уже ждал завтрак.

Вторая тренировка начиналась после того, как мы приводили в порядок комнаты и себя любимых, и длилась до обеда. После приёма пищи мы отдыхали, полдничали, а потом дело доходило и до вечерней, самой сложной и длинной тренировки, которая, как правило, заканчивалась купанием в речке и пешей прогулкой до лагеря.

После ужина, всегда невероятно вкусного и обильного, следовало принять душ, красиво одеться, накраситься, не смотря на нежный возраст, и идти на дискотеку — плясать, общаться, радоваться жизни!

Выходные дни отличались от будних радикально: в субботу проводилась только утренняя тренировка, а в воскресенье день полностью был свободным. Многие уходили домой, но только не я… И не моя подруга Анька. Выходные были для нас настоящим праздником: на нас практически никто не обращал внимания, мы могли подолгу беседовать, в силу возраста — играть, гулять, отлучаться… А кормили всё так же: вкусно и вовремя.

Естественно, оставались в лагере не только мы: многим нравилось чувствовать себя взрослыми и самостоятельными (тренер в выходные почти не обращал на нас внимания, а иногда и просто уезжал по делам), но от этого было только веселее: и побеситься есть с кем, и в картишки сыграть, и погулять… Однако, следует заметить, что не смотря на видимую анархию, эксцессов не случилось ни разу за долгие семь лет, что я занималась в этой группе. Разве что мелкие косячки… Ну, да это не в счёт.

Мы с Анькой были не разлей вода. И бедность семей, в которых мы росли, думаю, играла в этом не последнюю роль. У Аньки отец здорово выпивал, да и мать недалеко от него ушла. Сестра, ещё не достигшая совершеннолетия, привела в дом таджика и жила с ним. Так что то, что в их доме было порой нечего кушать, было ещё не самой большой бедой. Понятное дело, домой моя подруга не стремилась.

Мои родители не пили, да и вообще, вели правильный образ жизни. Этой-то правильностью они меня и достали: стоило мне появиться дома, как мне тут же давали какое-нибудь поручение, как правило, от забора до заката, а уж если делать было нечего, мне поручали младшую сестру. Про то, что бы погулять с друзьями, я, повторяю, лишь грезила.

В лагере же у меня были одни сплошные радости. И то, что никогда не находилось денег на вожделенное мороженое, которое покупали в ближайшем магазине мои друзья, меня не особенно задевало, тем более, друзья были нежадными и со мной делились уже за то, что я прогулялась с ними за покупкой.

Итак, в этот жаркий день, воскресенье, мы с Анькой как обычно остались в лагере, и валялись в комнате, обсуждая ребят из нашей группы: кто красивее, Мишка, Димка, Сашка или Олег? Они немного нравились нам обеим, все сразу, правда, Мишка был немного прыщавый, Олег — молчаливый, у Сашки уже была девушка, а Димка ходил в фаворитах у тренера и, будучи немного старше нас, любил включать взрослого.

Всласть перемыв ребятам кости и поняв, что до ужина ещё далеко, а кушать уже хочется, мы покопались в тумбочках, ничего не нашли и, пересчитав найденную по карманам мелочь, решили сгонять в магазин — поесть этого самого, обожаемого мороженого! Как нельзя кстати оказался велосипед, который одолжила нам Нелька, наша соседка по комнате, девчонка заносчивая и надменная, старше нас с Анькой на год.

— Подождите, — крикнула она нам вслед, — мне тоже мороженого купите! — и выдала скомканную купюру (хоть убейте, не помню ни достоинства последней, ни тогдашних цен).

Итак, на велике, мы быстро домчались до магазина — Анька везла меня на раме, — и облепили холодильник.

Тогда, в девяностые годы, как многие, наверное, помнят, не было и близко такого ассортимента, как сегодня, и выбор был только между вафельным стаканчиком, брикетом с клюквой и эскимо, но в тот день не было и этого: из практически пустого холодильника на нас сиротливо смотрели несколько мятых, подтаявших брикетов. И всё.

Мы пригорюнились. «Брикет» был дороже «стаканчика», и мы, сосчитав свою мелочь, рассчитывали именно на «стаканчики», не подумав, что их может и не быть жарким летним воскресным вечером. А вот Нелькиных денег хватало на «брикет» и ещё оставалось… Но взять взаймы у вредной девицы, да ещё и без спросу, нам с Анькой и в голову не пришло.

Повздыхав, мы купили два брикета, один Нельке, один — себе на двоих, и, чтоб не давиться слюной, не съели — всосали свою порцию прямо на пороге магазина… И теперь нужно было возвращаться обратно, везя порцию для Нельки и умирая от зависти: она-то будет есть своё мороженое одна! Ей явно больше достанется!

Но не проехали мы ещё и трети пути, как кто-то из нас — кто, не помню, а врать не стану — предложил:

— А давай немного полижем Нелькино мороженое, а потом аккуратно завернём и скажем, что оно такое и было.

В принципе, кем было высказано предложение — неважно…

Эх!..

Это сейчас я понимаю, что это негигиенично, неэтично, некрасиво и даже подло, а тогда я была всего лишь ребёнком, которому о-о-очень хотелось мороженого. И при том, было это мороженое в моих руках!

Думали мы не долго — или вообще не думали. Просто развернули мятую, линялую обёртку и по несколько раз лизнули лакомство. Постояли, посмотрели, прикинули — можно ещё немного! — и приложились по второму кругу. А там и по третьему.

— Всё. Теперь заворачивай, и быстро поехали, — велела мне Анька.

Я не возражала, что завернуть мороженое должна именно я: Анька меня везёт, прикладывает усилия, значит, и я должна что-нибудь делать. Всё справедливо. Но одно обстоятельство никто из нас не учёл: потрясающую криворукость вашей покорной слуги, — ну да, не отличалась я аккуратностью. Ну не приходилось мне тогда ничего такого делать! На то у меня мама была. А уж когда Анька неласково прикрикнула:

— Ну чего копаешься-то? Быстрей давай, оно же растает! — я растеряла и последние навыки. В общем, и оглянуться-то я не успела, как многострадальное Нелькино мороженое шмякнулось прямо в пыль…

Жизнь пронеслась перед моими глазами. Помню, как совершенно по-взрослому изматерившись, Анька, не приученная к тому, чтобы кто-то что-то делал за неё, кинулась спасать — и мороженое, и наши с ней головы. Помню, как она вымыла его под струёй воды в уличной колонке, как предельно осторожно завернула, ругая меня на чём свет стоит, как снова вручила его мне, приказав не ронять больше, и как мы с ней помчались обратно.

В корпус, в котором мы жили всей нашей довольно большой группой, мы с Анькой прокрались тише мышей. Аккуратно, чтоб не громыхнуть, не дай Бог, пристроили велосипед туда, где взяли и, перекрестившись, пошли в свою комнату. На пороге мы облегчённо вздохнули: Нелька где-то шлялась. В комнате её не было.

— Клади на подоконник, и быстрее линяем отсюда! Дальше будем — меньше разговоров, — прошипела Анька, и я, невероятно честный и законопослушный ребёнок, на этот раз решила, что лучше поступить так, как велит мне подруга.

Ох, и зачем мы только решились на такое? Не иначе, Бог нас наказал!

Примечательно то, что дождаться родителей и попросить их возместить Нельке ущерб, ни мне, ни Аньке и в голову не пришло, потому что к ней тупо никто не приходил, а мне устроили бы такую незабываемую головомойку, что я навсегда позабыла бы не то, что о мороженом, а вообще о каких-либо радостях жизни.

Итак, мы уже готовы были бежать без оглядки и не показываться до ужина, как вдруг на пороге столкнулись с Катькой, девчонкой из нашей же группы, лет шестнадцати отроду, наглой, как танк, и не заходящей в нашу комнату ни за чем другим, кроме халявы. Её интересовало всё: недоеденные вкусняшки, чья-нибудь мастерка или «шлёпки» — на время, косметика, мыло… Неважно. Важно было отжать. Даже чистыми носками она не гнушалась и брала всё исключительно без спросу! Честно говоря, мы её терпеть не могли, но побаивались… Ну и… на этот раз она явилась невероятно вовремя!

Итак, оказавшись в комнате, она огляделась, просканировала помещение и, разумеется, завидущие глазки её наткнулись на мороженое, лежащие на подоконнике. Вопросом «чьё оно?» Катя, как обычно, не заморачивалась. То, что оно было не самое лучшее, её также не смутило: она хотела жрать, и в этом состоянии была подобна саранче. Мы и сказать ничего не успели, как наш камень преткновения исчез в прожорливой утробе.

— Это было Нелькино мороженое, — запоздало объяснил кто-то из нас.

— Ну и что? — Катя даже ухом не повела, — она мне разрешает!

— Она будет нас ругать!

— Скажите: я съела, — бросила девица, покидая помещение.

Ни капли совести, подумалось мне тогда.

…Позже, когда уже стемнело, и все вернулись с дискотеки, мы с Анькой лежали в своих койках и похихикивали, слушая, как в соседней комнате Нелька громко отчитывает Катьку, а та лениво отбрёхивается. О том, в каком мороженое было виде, никто и не заикнулся. Наши имена даже не упоминались. Чисто случайно повезло.

* * *

Много лет прошло с тех пор… Нет, я не горжусь тем поступком. Надо было, наверное, признаться во всём, но… что было, то прошло.

Но я обращаюсь ко всем мамам и папам, дедушкам и бабушкам, дядям и тётям, старшим братьям и сёстрам: купите ребёнку мороженое! Даже если этот ребёнок уже с вас ростом, всё равно — купите. Не дешёвое, а то, которое он попросит. Не жалейте денег, ибо они вернутся к вам многократно. А самой лучшей наградой пусть станет для вас счастливая улыбка на милом детском лице и воспоминание о том, как вы сами были ребёнком и любили МОРОЖЕНОЕ.

Love is…18+

Первый раз… Боже, какая прелесть! Ты так этого хотела, что завидуешь сейчас сама себе.

Верхний свет погас. Вы одни в полутёмной комнате. На столе горит ночник. Негромко играет приятная музыка — твоя любимая, и ты просто вся трепещешь, представляя, как тебе сейчас будет хорошо… Вернее, вам обоим.

Он начинает тебя целовать, и ты просто таешь в его объятиях. Тебе невероятно нравится этот человек, и ты вполне доверяешь ему, чтобы отдаться. Тебе с ним хорошо. Тебе приятно слышать его голос, вдыхать его запах, чувствовать его сильные руки. Он во всём устраивает тебя. Причин зажиматься и отказывать ему сейчас нет даже близко. Да и понятно вполне, что именно он имел в виду, подарив тебе банальный, но красивый букет алых роз, напоив тебя дорогим ликёром, который ты так мечтала попробовать, купив к нему твои любимые конфеты и куда-то спровадив всех из дома.

Немного пообнимавшись, вы расстаётесь с одеждой и оказываетесь вместе в постели.

Первый раз… Конечно, этот мужчина в твоей жизни технически — не первый. У тебя уже случались отношения, но это всё было не то. Это было несерьёзно и не стоит того, чтобы об этом помнить. Пожалуй, тогда ты просто поступила как все, и не более того. В этот раз всё иначе. Всё осознанно и обдумано. Ты не прыгнула в койку сразу, выждала положенное приличиями время: почти месяц, а сейчас получишь дивиденды, своеобразную награду за своё воздержание… Боже, счастлива — это даже не то слово! И даже то, что после сладкого ликёра под конфетки тебе хочется пить — это мелочь. Это можно стерпеть. Потом попьёшь, когда этот рубеж, преодоления которого ты так жаждешь, останется позади.

Он часто и громко дышит. Его руки исследуют твоё тело. Ты чувствуешь, как они подрагивают, и это так чудесно! Это признак того, что ты для него — не просто абстрактная девушка, а желанная, та, которой хочется обладать. Он немного волнуется, и это волнение тебе невероятно льстит… Однако что-то слишком долго это продолжается. Пора бы уже и к делу переходить.

Поглаживая его по спине, по ягодицам, ты ненавязчиво подбираешься к тому, что тебя сейчас в нём больше всего интересует — к его члену. Ты ещё толком не видела его: твой мужчина впервые разделся перед тобой, а в комнате достаточно темно. Ты не держала его достоинство в руках, даже ещё не прикасалась к нему, но уже успела понять: с этим всё в порядке. Не раз, страстно целуясь на прощание, любимый крепко прижимался к тебе, и ты чувствовала, как возбуждён его орган, как он рвётся к тебе… Да не далее как вчера это было! Просто с ума можно сойти, когда тебя так хотят.

И вот сегодня ничего не мешает: ни мороз, на котором обычно приходится прощаться (и угораздило же познакомиться зимой!), ни присутствие посторонних. Нет и стеснения: ликёр всё же возымел действие!

Ты протягиваешь руку, тоже, как и у него, слегка подрагивающую от предвкушения. Обхватить нетерпеливыми пальцами твёрдый стволик — это сейчас твоё самое большое и непреодолимое желание. Ты ищешь его и… Не находишь!

Вернее, вместо твёрдого сочного горячего фаллоса, который ты ожидала, там болтается нечто неопределённое, чуть тёплое, едва ощутимое в густой растительности.

В недоумении, ты смотришь ему прямо в глаза, и он отводит взгляд. Ему неудобно.

Ой, ну зачем ты это сделала? Ты давно знаешь: взгляд у тебя пронзительный и пытливый, в нём настолько ясно отражаются все твои эмоции, все вопросы, которые тебе хотелось бы задать, что уже и говорить ничего не нужно. Всё понятно без слов.

— Прости… — шепчет он, оставив тебя и отвернувшись, — Я не знаю, как такое получилось.

Ты едва сдерживаешься, чтобы не начать орать, как ты привыкла. Такого обломища в твоей жизни ещё не случалось и теперь ты чувствуешь себя не просто обиженной — растоптанной! Размазаной по стенке!

Впервые ты так сильно этого хотела, так желала, так вожделела — и такое получила? За что? Как он мог? В таком возрасте — и у него уже не стоит? Да как это вообще может быть?

Напряжение растёт, становится зловещим. Музыка уже не ласкает слух, а долбит по мозгам. Хочется не просто вырубить чёртов мафон, а запустить его в стену, разбить, растоптать — как растоптали только что твою мечту.

Всё, чего тебе сейчас хочется — это встать и уйти. Мало того, ты начинаешь понимать, что так будет правильно. Со вздохом, медленно поднимаешься… Как же не хочется верить в то, что такие отношения так бездарно заканчиваются!

Уже поднявшись и откинув одеяло, ты оглядываешься на него. Как же тебе жаль…

Он лежит на боку с открытыми глазами и смотрит в пустоту. Его длинные ресницы слегка шевелятся. Ресницы, которые так тебе нравятся…

— Ты уходишь? — глухо спрашивает он, и у тебя сжимается сердце.

Пару секунд ты думаешь, а потом шёпотом отвечаешь:

— Нет!

— Почему? Я ведь тебя разочаровал.

— Нет! — врёшь ты, и оттого, наверное, что веришь в то, что произнесла, это перестаёт быть ложью.

И он это чувствует: перестаёт смущаться и поворачивается к тебе.

— Прости, — снова шепчет он.

— Ничего, — тихо отвечаешь ты.

— Я прямо не знаю… — начинает он оправдываться, но ты прижимаешь палец к его губам.

— Не надо, — просишь его ты, — Я же всё понимаю. Бывает. Ты просто переволновался.

— Да! — он невероятно радуется тому, что ты сама всё объяснила за него.

— За нами же никто не гонится, — уже совершенно уверовав в свои слова, продолжаешь ты, — Не вышло сейчас — так вся жизнь впереди!

— Конечно! — он уже улыбается и робко обнимает тебя.

Позволив себя обнять, ты преклоняешь к нему голову. Твоё разочарование не прошло, но ты чувствуешь: за эти пару минут ты стала сильнее. Теперь тебе решать, что будет дальше. Тебе, и больше никому.

Высвободив руки, ты тоже обнимаешь его. Твои волосы водопадом рассыпаются по его груди… Он прижимает тебя крепче и начинает дышать чаще. Его руки снова начинают поглаживать тебя, сначала нежно, а после — всё более страстно и настойчиво.

Его губы находят твои, и вот ты уже понимаешь: всё будет! Ты всё сделала правильно! И доказательство этого уже упирается тебе в живот, настойчиво требуя продолжения.

На этот раз он действительно настроился, перестал стесняться и волноваться, перевернул тебя на спину и раздвинул твои ноги… Вот сейчас!

Головка его члена упирается в твою промежность, ты чувствуешь толчок… И ничего не происходит.

И главное, на этот раз твой мужчина не виноват: эрекция у него отменная. А вот с тобой что-то не так… Интересно, а там может зарасти за полгода?

Ты снова прожигаешь его взглядом. Он тоже смотрит на тебя в недоумении: похоже, и ему непонятно, что случилось и что он сделал не так.

— Я, наверное, тоже переволновалась. — наученная горьким опытом, ты быстро берёшь себя в руки.

На этот раз он не отворачивается. Наоборот, ложится рядом, обнимает тебя. Второй облом уже, оказывается, не так страшен. К нему даже можно относиться с юмором.

— Наверное, заросло, — озвучиваешь ты пришедшую тебе на ум глупость, и, пережившие сильное волнение, вы начинаете смеяться, нервно и глупо хихикать, подобно обкуркам, которые вчера встретились вам в подъезде.

Но мысль о расставании уже покинула вас обоих. Теперь вы оба уверовали, что всё получится, что вы просто слегка поторопились. Вас пробивает на разговор, и вы говорите обо всём на свете, обняв друг друга. Вам хорошо от того, что вы вместе, тепло и уютно вдвоём.

О том, что не удалось, вы уже даже не помните — да и такая это мелочь на самом деле!

И даже никто не успевает понять, как происходит, что ваши губы снова встречаются и жадно впиваются друг в друга, как неистово сплетаются тела и как, наконец, вы соединяетесь друг с другом.

Чувствуя его внутри себя, ты абсолютно счастлива. Он не обманул твоих чаяний. Всё оказалось именно так, как ты хотела, и теперь ты особенно горда собой за то, что не сбежала и… сделала вид, что понимаешь его и не осуждаешь.

***

Ты лежишь на спине, закинув одну руку за голову, а другой слегка приобнимаешь его, поглаживаешь по голове, лежащей на твоей груди. Говорят, после секса на спине лежит тот, кто в паре — главный…

Время заполночь, и тебе давно пора домой. Тебя ждёт мама, а позвонить ей некуда. Придётся возвращаться по-любому… Но так не хочется вставать! После того, что было, сил совсем не осталось.

— Может, останешься? — тихо спрашивает он, — Я завтра отвезу тебя на работу.

Ты пожимаешь плечами.

— Я бы с радостью, — вздыхаешь ты, — но мама будет переживать. В другой раз, как-нибудь.

Он горестно и глубоко вздыхает, крепче обхватывая тебя и не желая отпускать. Ему тяжело от мысли о расставании с тобой — так же, как и тебе. Но, мягко отстранив его, ты встаёшь и начинаешь молча одеваться. Кто-то ведь должен проявить твёрдость. Он наблюдает за тобой из постели. Ты знаешь, что его не следует подгонять — он сам встанет и непременно доставит тебя домой. По-другому и быть не может.

Ты уже готова: поправляешь свитер, расчёсываешь волосы, смотришься в зеркало. Наверное, всё же пора его поторопить: уже час ночи, а завтра тебе рано вставать.

— Зай, — шепчет он, и ты поворачиваешься.

— Что?

— Выходи за меня, — просто произносит он.

Ты стоишь, молча глядя на него. Сердце твоё, на миг остановившись, начинает биться как бешеное.

— Что ты молчишь? — хмурится он, и ты отмечаешь, что такое выражение его лица нравится тебе не меньше, чем улыбка. — Ты не рада? — настораживается он.

Ты не в состоянии произнести хоть слово. Стоит его сказать — ты расплачешься, пусть от радости, но заревёшь коровой и потеряешь имидж сильной.

Но как же хорошо, что ты нашла в себе силы не разрушить всё и остаться.

Мгновенья

Рассказы по 99 слов

Возвращаясь…

Вырваться из объятий метели. Подняться на заснеженное крыльцо. Толкнуть от себя дверь. Сделать шаг через порог. Замереть, прислушиваясь к тишине в доме.

Похолодеть от ужаса — где ты? Ведь не можешь быть далеко, иначе как объяснить жарко натопленную печь?.. И всё же на миг поверить: ушёл, покинул! Ну за что?..

В следующий миг обернуться на скрип двери и увидеть тебя с охапкой дров, заснеженного, небритого, в запотевших очках, но… самого родного и близкого на свете!..

Почувствовать, как сердце снова начинает биться, как усталость и плохое настроение, растворяясь, покидают. Снова понять: ты не можешь уйти!

А я не могу не вернуться.

Спокойной ночи!

Это совсем не в том, чтобы броситься навстречу друг другу и, не в силах разжать объятия и прервать поцелуй, найти подходящую поверхность для своих утех…

Не в том, чтобы переплести тела и, тяжело дыша и слившись воедино, поймать ритм друг друга…

И даже не в том, чтоб содрогнуться в экстазе, ощущая каждой клеточкой тела собственное абсолютное счастье…

Нет.

Это приходит потом. Это в нежном прикосновении тёплых рук, в спокойном и ровном дыхании, близости тела, знакомом и, несомненно, родном запахе того, с кем хочется заснуть рядом…

Того, кто, поправив край одеяла, тихонько шепнёт:

— Спокойной ночи… — и коснётся губами твоего виска.

Гордая

— Можешь мне больше не звонить! — зло бросаешь ты уже на пороге и, хлопнув дверью, сбегаешь по ступенькам…

Как медленно и муторно тянется проклятый день! Телефон молчит. На душе обида и гнев. Вот и пусть, вот и правильно!.. Ты всё равно не возьмёшь трубку. После ТАКИХ слов он недостоин больше разговаривать с тобой, никогда!

Время плавно движется к вечеру. Ну и хорошо, что не звонит. На работе следует работать, а не болтать.

Тоска… Кофе, что ли, выпить? Нехотя поднимаешься, нашариваешь в кармане мелочь и… замираешь, потому что аппарат на твоём столе начинает вибрировать!..

Не раздумывая и секунды, хватаешь его:

— Алло!..

С первого взгляда?..

А я знала, что сегодня встречу тебя…

Ещё утром, когда только открыла глаза и, обдумывая детали того, что приснилось мне этой ночью, начала новый круг — свой сумасшедший день. Или может, я знала это и раньше? Чувствовала, что ты уже здесь, где-то рядом, что скоро встречу тебя?

А может быть, я просто безумно этого хотела? Ждала, что ты меня найдёшь? Кто теперь знает…

Но для того, чтобы понять, что ты моя судьба, что с этого момента ты — мой, а я твоя, мне потребовалась лишь секунда и… ни единого слова. Только взгляд…

С первого взгляда?.. О, нет! За мгновенье до него.

Глоток

Октябрь. Семь часов вечера, а уже совсем темно, как будто настала ночь. Как сильно убавился световой день… И как же не хочется работать в ночную смену.

Час до электрички. Скоротать его в доме у родителей — правильное решение; от них до станции — одна минута пешком, невозможно опоздать.

Старый дом, в котором я выросла. Люди, которых кто-то свыше назначил быть моей семьёй… Мамин бесконечный монолог, как всегда, ни о чём.

— Будешь кофе?

— Да, мам, буду.

Знала б ты, как он мне надоел! Но без него вырубаюсь, а потому буду… разумеется, буду.

Чёрная, душистая жидкость льётся в небольшую чашку. Я безучастно смотрю на этот процесс. Нет желания не то, что шевелить руками, а даже разговаривать. Но если первое от меня и не требуется, то от второго вряд ли удастся отвертеться: мама не видела меня очень давно, наверное, по-своему соскучилась; мне придётся отвечать на её вопросы: она ведь всё должна знать. А мне хочется просто лечь и закрыть глаза.

— Сколько сахара сыпать?

— Как будто не знаешь: нисколько.

— И как можно пить такой горький и крепкий кофе?

Молчу в ответ. Терпеть не могу риторических вопросов… О Боже, как же всё раздражает!

— Мне Катька звонила. У неё Родион заболел!

— Плохо…

И зачем я это сказала? Конечно, ничего хорошего в том, что заболел племянник, нет! А ещё хуже факт моегополного к проблеме. Я настолько вымотана, что мне в принципе не может ничего хотеться и никому не могу сочувствовать, и никого не могу жалеть.

Кофе дымится в чашке. Мама что-то рассказывает, стараясь перекричать телевизор. А я словно не слышу и не вижу ничего этого. Я далеко-о-о… Сама не знаю где. Но, к несчастью, а может, и наоборот, женщина, давшая мне жизнь, никогда даже не пыталась меня понять. Как обычно, она не обращает внимания на то, как я реагирую на её бесконечные потоки слов, а потому можно спокойно думать о своём. Пусть рассказывает… Лишь бы не спрашивала ничего.

Перевожу взгляд на бабушку, сидящую на диване и читающую какую-то ветхую, потрёпанную религиозную книгу с полустёртыми золотистыми буквами… Вот, кто, наверное, понял бы меня: её жизнь, по рассказам, тоже представляла из себя сто процентов одной сплошной работы — она бы посочувствовала, пожалуй… Но я ведь ничего ей не скажу. Мне не полагается жаловаться никому на этой земле. Я ж сильная?.. Ну вот.

Да ерунда это всё. Спать вот хочется. И шевелиться неохота. Чашка кофе прямо передо мной… Кто бы с ложечки попоил, что ли?.. Наконец, превозмогая одеревенение во всём теле, нахожу в себе силы дотянуться до чашки, беру её… Горячо. Но сейчас выпью одним глотком и попрошу ещё, ибо одной такой чашки мне мало… только не уронить бы ещё, донести до рта.

Не успеваю сделать этот глоток, как мой телефон, лежащий на столе совсем рядом, начинает вибрировать. Ну кто же это звонит мне под руку? Супруг?! Чего ему нужно-то? Я только час назад была дома!.. Однако трубку я беру.

— Ммм? — всё, на что хватает моих сил.

— Аллё-о-о! — слышу я его бодрый голос. — Ты добралась? Всё нормально?

— Угу.

Он что-то ещё говорит… Я не слушаю. Только иногда угукаю, а то и вовсе киваю. За весь «разговор» даже не соизволила разлепить губы, поэтому испытываю что-то вроде радостного облегчения, когда так называемый диалог наконец завершается… Что-то вроде! Я уже и не помню давно, что значат эти эмоции: радость и облегчение. А были ли они хоть когда-то в моей жизни? Весьма сомнительно.

— Твой звонил?

— Угу.

— Как он там поживает?

«Да какая тебе разница?! Тебе что, дело до него есть?» — хочется заорать мне. Но всё, на что у меня хватает сил, это односложно буркнуть:

— Нормально, — и снова взять чашку.

Глоток. Горько-то ка-а-ак! И кипяток такой… Зато в голове тут же становится яснее.

Прихлёбывая кофе, смотрю в тёмное окно. За стеклом ничего уже не разглядеть, зато ясно вижу своё отражение в стёклах. Потрясающий вид! Краше в гроб кладут.

Ещё глоток кофе… Да, а выпить всю чашку за раз, пожалуй, не получилось бы.

— А у тёть Лены Мишка опять женится. Мало ему двух разводов было… — снова слышу голос матери.

— На ком? — спрашиваю зачем-то… Ох, зря я спросила! Сейчас на меня выльют ушаты информации.

Угадала: скоростной монолог, изобилующий именами, затягивается минут на десять… Как хорошо, что я научилась её не слышать. Давно научилась. Тогда, когда поняла, что она не слышит меня. И… так даже проще. Зато я никогда не стану такой, как она.

Глоток…

Я ведь одна в этом мире.

…И когда только моя жизнь скатилась в такое дерьмо? Кто сотворил это со мной? Почему я так плохо выгляжу, так ужасно себя чувствую, и почему мне нет дела ни до чего вокруг? Неужели всего одна, совершенно идиотская потеря навсегда сломала меня? Ведь я не была такой! Не могла такой стать!.. Но то, что я видела в тёмном окне, — это действительно я! Я — закономерный результат той жизни, которую устроила сама себе.

Глоток кофе.

Следует признать: никто, ничто и никогда не сделает меня прежней. Это невозможно! Даже если б на свете существовали волшебники, ни одному из них не было бы под силу вернуть мне радость и вкус жизни, которую я раньше так любила. Глоток. Всё, допила, осталась одна гуща.

— Будешь ещё?

— Давай.

Жидкость снова льётся в чашку из турки. Уже не дымится: напиток был сварен в один заход, а потому, слегка остыл… Неважно. Делаю новый глоток… Надо же, а вкусно, когда не так горячо! Это тебе не та дрянь, что я пью на работе.

— Вкусно… Откуда?

— Сашка привёз! — отвечает мама с гордостью.

Ну конечно! Я могла бы и догадаться! Сашка, любимый зять, муженёк моей сестрицы, образец для подражания, коим мужу моему никогда не стать… Ненавижу!!! Ненавижу… Не его: себя — это ведь не я снабжаю мать дорогим кофе. Хотя… этот элемент тоже хорош. Это из-за него я перестала общаться с сестрой!

Эх… Не из-за него. Из-за себя.

Мама продолжает что-то рассказывать мне, а я всё так же уныло киваю… Что вообще здесь, нафиг, делаю? Кому я тут нужна? Глоток.

А если попробовать встряхнуться? Нет, в самом деле, так же нельзя, в конце концов! Нужно брать себя в руки! Нужно себя занять! Вот, к примеру, писанина моя, две тетрадки формата А4, исписанные в каждую клеточку моим малопонятным почерком. Что если выложить всё это в сеть?

Глоток. Кривая ухмылка.

Серьёзно? Мне это не то, чтобы слабо, а я в жизни не довела ни одного дела до конца: не смогу даже зарегистрироваться на сайте! Ведь и близко не представляю, как это делается, даже начинать не собираюсь! Для меня это не проще, чем выучить китайский язык по самоучителю — уже начало лишено напрочь всякой перспективы!.. Ну а если и смогу — кому всё это нужно? Это ж никто не будет читать! Там таких «писателей» пруд пруди! Так что я напрасно таскаю с собой эти тетрадки. Решено: завтра же суну их туда, где валяется куча таких же: и с длинными рассказами ни о чём, и с типа стихами… Жаль, рука отчего-то не поднимается свалить всё это в одну кучу и скопом сжечь.

Последний глоток и… пойду я, наверное. Постою на станции, покурю. На улице вполне себе тепло, хотя и дождь порой накрапывает. Нет сил слушать мамину деловитую трескотню, когда душа так же черна, как только что проглоченный мной горький напиток. Нет сил молчать. Нет сил поддерживать беседу. Лучше уйти. Глубокий вдох — и поднимаюсь из-за стола.

— Ты куда?

— Пойду…

— Ещё тридцать минут!

— Ну и что?

Зачем это всё? Никто ведь не собирается меня держать, так для чего фальшивое сожаление?.. Теперь исчезнуть в осенней влажной темноте хочется ещё больше.

Усталость сковывает всё тело. Сил почти нет, а впереди ещё неделя с гаком ночных смен, бестолковых и уверенных в своей неизменной правоте покупателей, стремящихся эту самую правоту мне доказать, тоскливого пребывания в пустом киоске и бесконечных лесных километров до электрички и обратно под мерзким, холодным осенним дождём… Сдохнуть хочется.

Надо хотя бы думать об этом прекращать, а потому срочно отсюда. Этот дом меня угнетает. Сейчас… Только уберу со стола и вымою свою чашку, и никакая сила меня здесь не удержит. Темнота и одиночество, как всегда, принесут успокоение и облегчение — так скорее к ним! Зря я вообще припёрлась сюда.

…Говорят, что жизнь меняется за секунды, и я не раз имела возможность убедиться в этом чудесном явлении. Не счесть тех замечательных случаев, когда весёлый праздник вдруг омрачала какая-нибудь печальная неожиданность, а вот поворота в обратную сторону в моей жизни не происходило ни разу… Хм. Не время, что ли, было?

Я не успела подумать, но… Но когда я взяла чашку со стола, то машинально заглянула в неё — привычка, наверное: будучи девчонкой, любила гадания, в частности, на кофейной гуще… И в тот же момент время словно замерло. Я прямо почувствовала, как оно прекратило на миг свой бесконечный бег и тут же снова устремилось вперёд.

— Мама! — чуть ли не истерически взвизгнула я.

Мать тут же появилась в дверях, ведущих в соседнюю комнату. Бабушка, оторвавшись от книги, пробормотала:

— Что такое?

Я, не в силах отвести взгляд и округлив глаза, продолжала пялиться в чашку с остатками кофе.

— Что случилось? — спросила мать, подходя ближе.

— Смотри! — я протянула ей чашку, при этом так и не переставая на это смотреть. Да и было на что: редко такое увидишь!

Стенки фаянсового сосуда практически остались чистыми, а вот на дне… на дне чашки гуща сложилась в сердце, идеально ровное, без всяких разводов и подтёков, чёрное, но… такое отчётливое, что не спутать его было ни с чем другим.

— Чёрное… — уронила мама.

Ох… Она такая! Верит во всё подряд, на всякий случай, и до ужаса боится чёрного цвета.

— Но ведь сердце! — возразила я.

— Глупости это всё! — доносится со стороны дивана. — Нельзя гадать о судьбе! В Господа верить надо!

— Да? И давно такая набожная стала? — с насмешкой спрашивает отец, появляясь из соседней комнаты. Н-да, а я думала, его дома нет!

Да ладно, не до того мне. Увиденное в чашке теперь заняло все мои мысли. Сердце! Ничего себе! Плохо или хорошо это — неизвестно, но… однозначно к переменам в жизни! По-другому не может быть. Иначе почему моё собственное сердце так бешено стучит?

В доме начинается полемика: надо же выяснить, стоит или не стоит верить гаданиям, принимать или не принимать во внимание знаки судьбы… Но я в этом не участница. Мне абсолютно неважно, кто и что думает по поводу гадания на кофейной гуще, ибо я увидела именно то, что было нужно мне, и теперь… Теперь всё в этом мире иначе!.. Надо же: такая мелочь, а вся жизнь вдруг стала другой!

Потянувшись, словно после сна, я вдруг ощутила невероятную лёгкость и бодрость.

Чего я там не могу? Преодолеть свою усталость? Да где, какая усталость? Я только что словно заново родилась! Я люблю свою работу, между прочим, неплохую, весьма спокойную и достойно оплачиваемую. А ночные смены — это так, временная трудность, быстро проходящая и никак не влияющая на дальнейшее.

Может быть, я не могу снова стать такой, чтобы нравиться себе и окружающим? Да с чего бы вдруг? Прекрасно могу. Нужно только взять себя в руки, как не раз в моей жизни бывало, немного привести себя в порядок, купить новых шмоток, не лениться, и всё будет прекрасно. Ведь не семьдесят же мне, в самом деле, лет!

Потеря меня тяготит? КАКАЯ потеря? Человек, с которым я едва познакомилась и тут же рассталась, тот, который давно и думать про меня забыл? Да он не стоит того, чтобы считать расставание с ним потерей. Нужно только это признать… Ха, я уже признала!

Да, и писанина моя, кстати, может, и не лучше, но и ничуть не хуже того, что мне приходилось читать на том, заинтересовавшем меня сайте, а посему… я выложу её! Уверена, что найдётся хотя бы один человек, который заинтересуется этим и почитает, а там… впрочем, загадывать не стоит. Неудобно будет набирать текст? Привыкну. Это уже мелочь, как и мои слабые познания в области Интернета, — я всему научусь. Я всегда умела учиться.

А дома… там муж и сын — мои мужики. Я очень им нужна. А они нужны мне.

Взгляд в тёмное окно — отражение улыбается мне, словно одобряя новый настрой.

Пойду. Пора мне воплощать свои мечты. Теперь я чувствую, что жизнь продолжается, хотя кофейное сердце тут, скорее всего, ни при чём… Но оно появилось невероятно вовремя!

— Всё-таки уходишь? — спрашивает мама, когда я уже накидываю куртку и беру сумку.

— Да, мне в самом деле пора, — улыбаюсь. — Я зайду на днях.

— Забыла спросить: как поживаешь-то?

Пожимаю плечами.

— Замечательно. Столько планов… пойду я, мам.

— А мне показалось, ты расстроена чем-то…

Я отрицательно качаю головой и снова улыбаюсь.

— Тебе показалось… До свидания.

Знакомая дверь захлопывается, скрывая её, меня окутывает осенняя ночь и… я снова делаю глоток. Глоток свежего, влажного, осеннего воздуха. Глоток новой и, несомненно, прекрасной жизни. Глоток неизведанного. Глоток желанного.

В голове не укладывается: неужели такая мелочь, глупость, как сердце из кофейной гущи на дне чашки способна за секунды так всё изменить и перенастроить того, кто давно списал себя со счетов? Видимо, способна… Но это совершенно неважно. Главное, что мне снова хочется кричать: жизнь! Я люблю тебя!

Нечто

Выйдя из-за серых домов мегаполиса, оставив позади и словно бы в отдалении его шум, мы оказываемся в таком месте, которого в нашем городе быть никак не может. Однако то, что это место есть не вызывает удивления ни у кого из нас.

Итак, мы видим перед собой нечто, с одной стороны похожее на некий диковинный парк аттракционов, с другой — на средневековый замок и прилегающую к нему площадь. Нечто выполнено в чёрных тонах и глянцево блестит на солнце. Если это замок, то вот эти, позолоченные конусовидные конструкции в количестве семи штук — его башни со шпилями… Да, скорее всего, башни — что ж это ещё может быть? Они настолько ярки и притягательны, что не смотреть на них невозможно — и я смотрю.

…Внезапно блестящие «башни» превращаются в трубы, а затем громкий звук нарушает тишину. Это похоже на какой-то неведомый мне духовой инструмент, и когда я это слышу… ни о чём другом думать невозможно. Звук заполняет всё вокруг, и от него нет спасения. С одной стороны он жуткий, с другой — притягателен настолько, что мне не хочется затыкать уши. Я хочу слушать и слушать его, и уже совсем скоро начинаю разбирать в нём… даже не знаю… наверное, слова. И иду на него — остановиться невозможно.

А когда звук вдруг смолкает, я останавливаюсь в замешательстве. Нечто снова похоже на замок, и нет на нём никаких труб — снова башни со шпилями… А я, словно очнувшись, останавливаюсь и смотрю, не понимая, почему секунду назад так хотелось, словно бабочке на огонь, лететь на странный звук.

Через пару минут звук повторяется — и я бросаюсь на него, снова забыв обо всём. Я должна попасть туда, где его эпицентр, и как я это сделаю, не имеет никакого значения.

…Внезапно я чувствую чью-то тёплую руку в своей.

— Мама, ты куда, мы же пришли не за этим! — слышу я голос сына и поворачиваю голову.

Сын… не такой, каким я привыкла его видеть. Это не паренёк с ломким баском, на голову выше меня — это ребёнок. Таким он был лет в семь — светловолосый загорелый мальчуган с ярко-голубыми глазами и курносым носиком, и глядя на него, слыша его голос я перестаю обращать внимания на звук и вообще смотреть в сторону диковинного сооружения.

— Да, конечно, — соглашаюсь я, — ведите меня туда.

С нами пришёл ещё один человек — моя подруга… странно, что я пока не могу понять, какая именно. Каждый, раз, как я смотрю на неё, вижу разных людей: то это одна женщина, элегантная, красивая, моего возраста, то другая, немного полная, но донельзя спокойная и уверенная в себе, то вдруг я вижу даму, ближе к пятидесяти с короткой стрижкой, а то строгую девушку в чёрном — я всех их знаю, но не могу определиться, кто из них пришёл сюда со мной. Однако, и этому мистическому факту я очень быстро перестаю удивляться, и втроём мы обходим Нечто, двигаясь вдоль каменной стены.

Под ногами что-то похожее на брусчатку — или же просто необработанный камень, который был уложен давно и отшлифован уже не человеческими руками, а временем. Всё кажется серым и унылым. Вдруг на глаза мне попадается роза, словно алая капля крови на сером камне, яркая до ослепительности. Цветок словно был не срезан, а грубо сорван, или даже, откусан от растения каким-то животным и брошен тут по причине своей невероятной колючести.

Я не могу безучастно смотреть на валяющееся в таком непотребном месте великолепие — я поднимаю розу, отрываю от неё изломанный стебель и мятые листья. Острые шипы тут же впиваются в пальцы, но я не чувствую боли, буднично выдернув занозы из своей кожи и продолжая идти за сыном и подругой.

Дорога идёт под уклон и вскоре сворачивает налево, за угол стены. и я вижу… словно какой-то мемориал. Каменная плита, по крайней мере, похожа на надгробие, и она врыта в землю, чёрную и без единого сорняка. На серой, каменной поверхности что-то написано, но прочесть это я вряд ли смогу — я таких букв в жизни своей не видела, не представляю даже близко, что же это за язык, да и не так сильна в языках, если честно… Моё внимание привлекают розы — такие же ярко-алые, похожие на свежепролитую кровь, копии той, что я держу в руке. Ярко-красные розы на среди ярко-зелёных листьев.

Больше ярких пятен поблизости нет, а вокруг словно сгущаются сумерки.

Сын снова зовёт меня:

— Пойдём, нам во-он туда, — говорит он, опять беря меня за руку, и я смотрю в ту сторону, куда он показывает своей рукой.

На глаза мне попадается сводчатый проём в камне стены, низкий настолько, что даже ребёнок вряд ли сможет войти туда, не сгибаясь. Желания идти «во-он туда» у меня отчего-то не возникает как такового сразу, а после пропадает и последнее, ибо перед входом я вижу крупное и сильное животное, призванное, видимо, охранять его. Однако не могу же я отпустить их туда одних! Вздохнув, иду за ними к провалу в стене.

Животное, доселе мирно дремавшее, поднимается нам навстречу. Это тигр, и его чёрно-оранжевая шкурка отличается такой же яркостью, как и роза в моей руке — невозможно отвести глаза.

— Нам туда, что ли? — неуверенно спрашиваю я.

— Ну да, — спокойно произносит подруга.

— Он же нас съест!

— Не съест, — спокойно отвечают мне на два голоса, — и это не он, а она.

Сын без какого-либо намёка на страх, подходит к животному и гладит его по мощной шее, по бархатистой спине, по морде. Тигрица начинает урчать точно так же, как это делают кошки, открывает рот, обнажив огромные, острые клыки, переворачивается на спину… А сын всё гладит и гладит, называя «девочкой» и «красавицей». Мне отчего-то не страшно за него, но я точно знаю, что повторить его действия мне слабо, и я не собираюсь их повторять.

Наконец, наигравшись, мальчик ныряет в проём в стене и исчезает в подземелье.

Подруга — я так и не определилась, кто она, — обходит тигрицу слева, походя погладив её, и, пригнувшись, следует за мальчиком.

Я остаюсь с животным один на один и встречаюсь с ним глазами.

То, что это самка, понять, оказывается, очень легко: показавшаяся мне в первый момент со страху огромной, она на самом деле совсем невелика, я бы сказала даже, что она маленькая… Но это вовсе не отменяет её хищной сущности.

И неприкрытого недружелюбного интереса в жёлтых глазах, направленного на меня.

Пытаясь повторить действия сына и подруги, я протягиваю к тигрице руку, чувствуя во всём своём теле предательскую дрожь… Животное ощеривается и шипит на меня. Руку я отдёргиваю тут же.

Я замираю в замешательстве. Что же мне делать? Кажется, я не смогу пойти за ними…

Но я ведь должна! И я не привыкла отступать, а посему рыжей придётся меня впустить!

Несколько минут проходят в бесполезных метаниях: стремясь попасть в каменное подземелье, я обхожу тигрицу то справа, то слева, даже пытаюсь её напугать, при этом уже понимая: она меня туда не пустит! Она жутко злится, ей не нравятся мои действия, и она уже не шипит — она громко и яростно рычит на меня, пятясь ко входу и загораживая его своим телом.

Наконец, припав на все четыре лапы, тигрица занимает удобную позицию для броска. Вот сейчас мне не поздоровится… Ничего не поделаешь, надо срочно уходить… если ещё не поздно.

…Спиной вперёд, отступаю за угол. Внутри кипит смесь злости — мне не удалось перехитрить животное, радости — тигрица не бросилась на меня, поняв, что я ухожу, и облегчения — я и не хотела в подземелье, а теперь у меня есть вполне объективная причина туда не ходить.

Стоит мне повернуть за угол, в мир возвращаются краски. Теперь это всё тот же привычный мне мир, а не подёрнутая серым сумраком неизвестная мне реальность. В этом мире даже воздух другой!

Цветок с острыми шипами, что я продолжаю сжимать в руке, теряет свою яркость и становится мне не нужен — и я отбрасываю его, даже не взглянув, куда он полетит. Мне не до сломанной розы — меня снова влечёт моё Нечто.

Я прямо перед ним. Я уже жду.

Золочёные башни снова превращаются в трубы, столбы пламени вздымаются в синее небо, бликами отражаясь на чёрных блестящих стенах — и я опять слышу этот звук. Он завораживает меня. Закрыв глаза, я стою и слушаю, стараюсь впитать его кожей, вплавить в сознание и слиться с ним. Я уже понимаю всё, что слышится в этом звуке — всё, до слова. Удивляет лишь одно: почему я не поняла этого сразу?..

— Жуть какая! Пойдём отсюда, — слышу я совсем рядом.

Но сказанное кем-то, кого я даже не вижу, никак не влияет на моё желание снова идти на звук и больше не заглушает его — и я иду.

Я не знаю, чем на самом деле является Нечто. Я не представляю, как миную эту стену, похожую на замковую, не знаю, зачем мне туда, не знаю, что будет со мной ТАМ — я просто иду. Я не могу остановиться.

Нечто не отпустит; оно стало частью меня.

Пейзаж

Что может быть прекраснее, чем лето? Особенно это чудесное время — начало июня. Те самые волшебные дни, когда светлая часть суток настолько продолжительна, что тёмную почти не успеваешь замечать! Раннее утро, чудесная погода, хорошее настроение, — о, да, нынче существует целых три причины сразу, чтобы взять холст, палитру, кисти и отправиться на своё самое любимое место, — то самое, что ты называешь краем неба.

Там растёт старый дуб, раскинув одну из ветвей подобно навесу. Там дорога делает крутой поворот перед въездом в посёлок…

Там в ясный день так хочется взлететь в чистую синеву!..

Ладно, это всё лирика. Если по факту, то ты идёшь туда, где тебе нравится, чтобы нарисовать-таки шедевр. Да, шедевр! По-другому разве бывает?!

Итак, ничего сложного: приходишь на место, осматриваешься, выбирая наиболее удачный вид, устанавливаешь мольберт так, чтобы во время занятий живописью солнце светило тебе в спину, располагаешь кисти и краски рядом, так, чтоб было удобно и привычно и… начинаешь действо!

Для начала нужно слегка наметить грифелем очертания предметов, да, вот так: линия горизонта, лес, поля, разбросаные вдали домики…

Вот это будет дорога — прямая асфальтовая лента стального цвета, отражающая блики восходящего солнца (нужно, кстати, поторопиться, светило стремится вверх, можно не успеть за ним; освещённость, да и краски тоже, изменятся, и картина получится совсем не та!).

А что символизирует дорога? Прямую, на которой отложен отрезок жизни, разумеется. Нет у него ни начала, ни конца, с чего это всё начиналось, чем закончится, — никому неизвестно, да и вряд ли кому интересны такие детали… Другие люди нашу жизнь видят лишь отрывками, и мало кому удаётся проследить этот путь целиком.

Впрочем, всё это философия, а ты пришла сюда рисовать — вот и не отвлекайся!

По обе стороны от дороги изобрази то, чего на картине будет так много: зелёные травы. Невысокий, но частый кустарник. Частокол молодых осинок. Миниатюрные, но уже вполне себе белоствольные порослевые берёзки. Тёмную кайму соснового леса.

Зелёный цвет… красиво. Свежо и обнадёживающе.

И вдвойне всё это станет прекрасно, если сбрызнуть разнотравье бело-жёлто-розово-голубой россыпью полевых цветов, набросить фиолетовую вуаль колосков вейника и чуть осветлить кончики веточек до нежно-салатового! Ну прелесть же! Да… и не подумаешь, что каких-то шесть лет назад вместо всего этого возвышался бор, сплошь из деревьев в два обхвата, смолистых, с морщинистой корой… И что сгорел он в головешки за каких-нибудь пару часов.

Так! Хватит о грустном! Это всё не более, чем воспоминания. Да и жизнь такова: вчера — бор, сегодня — головешки, а завтра, глядишь, и травы зелёные, и подрост молодой, и цветы полевые! От памяти-то, понятное дело, никуда не деться, но и жевать её — тоже не выход. Сегодня зелень и цветы — вот их и рисуй!

Ой, что-то не на руку воспоминания играют: солнышко вон как высоко уже! Скорее, а то не успеешь, не та картина получится и отправится ко всем неудачным творениям — на пыльный чердак.

Что дальше… А дальше, пардон за каламбур, дальний план. То, что ТАМ… На горизонте.

Помнишь, как удивлялась, что линия горизонта всегда удаляется, а старшие объясняли, что так и должно быть и что горизонт не догонишь? Помнишь, как мечтала в детстве, что вырастешь и побежишь туда… Странно так: не поедешь, а именно побежишь! Догонишь горизонт.

Да уж… Что не догнать его, это теперь понятно. Непонятно одно: почему больше не хочется его догонять? Что случилось с мечтой?..

Хватит шмыгать носом, успокойся. Нет никакого горизонта. Это всего лишь воображаемая линия: на картине твоей, хоть и размытая, но она есть, а вот на самом деле… На самом деле ты упускаешь свет! Заканчивай ныть и быстро рисуй дальний план!

Не жалей красок: песочной, соломенной, рыжей, тёмно-зелёной, индиго, немного чёрных пятен… Замечательная холмистая равнина вышла! И грозовые облака — прямо настоящие: даже громовые раскаты слышатся издали… Нет-нет, дождь сегодня определённо не в тему! Как бы ты его ни любила, творчество твоё с дождём никак не сочетается. Рисуй и радуйся, что солнышко по-прежнему на твоей стороне!

Ах да, солнышко (упустила-таки: оно уже в зените; ну и ладно, так тоже неплохо.)! Рисуем солнышко.

Как трудно это, оказывается! Вот оно, ярче всех предметов, а не нарисуешь его толком ни за что. Всё, что получается, — это неясно прорисованный круг и сияние, исходящее от него… лимонно-жёлтое… нет, скорее, белое… да нет же, золотистое… или даже рыжеватое?..

Да что за напасть такая: уже даже не зенит! И как его рисовать, кто знает? Может, позже?.. Когда картина будет готова?

Эх… вот так же и с целью жизни было… да теперь уж чего! Нарисована она, картина жизни. Куда солнышко на ней не переставь, мало что изменится может…

Вот зараза, надо же, как нагляделась на него: слёзы градом! И как их остановить?.. Лучше всего, в другую сторону некоторое время посмотреть, туда, где стеной высятся деревья, которые не тронул огонь во время пожара… Да-а… ветер тогда невероятно вовремя поменял направление.

Улыбаешься… А не всё в жизни так плохо!

Чувствуя прилив энтузиазма, берёшься за голубую краску, и совсем скоро на картине появляется небо. Вечный, глубокий, голубой простор. То, чему нет дела ни до зелени, ни до пожаров, ни до дальних и ближних планов… ни до странной женщины, созерцающей мир слезящимися от солнца глазами… Так и хочется заглянуть за его край и узнать, есть ли Он или нет, а если есть, если воплощает любовь, то почему, за что так с тобой, ты же была хорошей девочкой… Почему всё, что ты в жизни любила, так или иначе было у тебя отобрано? Как могло выйти так, что любовь, о которой ты мечтала, всегда была подобна вон тем нежным, лёгким, белым, облакам: издали казалась огромной, почти затмевала мир, а потом просто таяла. За мгновенья превращалась в ничто.

Эх… Ничего уже не изменишь. И солнце, закатное, рыжее. И краски — с налётом его рыжины. Подправить в угоду освещению? Да нет, пусть всё остаётся всё как есть. Может, и фигня получилась… а тебе почему-то нравится! Определённо, в рамку и на стену.

Пора сворачиваться? Нет, стоп: деталь одну забыла. Вот эти ветки, прямо на первом плане, те, что мешали обзору весь день… Мешали-то мешали, а куда ж без них? Ты ж любишь, чтоб всё по-настоящему, как в жизни!.. Можно и без них, но… Дорисуй, не ленись!

Отходишь чуть назад; скрестив на груди руки, любуешься, оцениваешь результат… Хм, гляди-ка, а красиво вышло! Прямо и рамка теперь не нужна с этими веточками! А вот утро на картине или вечер… На этот вопрос пусть кто-нибудь другой ответ поищет, а для тебя он не важен.

Собираешь свои принадлежности, аккуратно берёшь картину, чтобы не повредить… На душе хорошо. Чувство выполненного долга. И усталость. Как это прекрасно!!! Перехватываешь картину удобнее и двигаешься по направлению к дому, благо, тут совсем близко…

Вот это рассказ художника на этюдах! Прям сама чуть не поверила.

Останавливаешься, задумываешься…

КАКИЕ принадлежности? КАКАЯ картина??? Да всё, что ты в этой жизни нарисовала — это палка-палка-огуречик в детском садике, кривые вазочки с аляпистыми цветочками и деревья неизвестных пород на уроках рисования, меняющие цвет листвы в зависимости от сезона, да алые сердечки, пронзённые чёрными стрелами в дурацких тетрадочках, где записывала свои наивные, любвявые сопли лет в шестнадцать! И всё! А словечек нужных просто от сестрицы-художницы нахваталась, даже погуглить не соизволила!

Да, и позволь спросить: а что это ты так бережно прижимаешь к груди? Измятую тетрадку? А в ней что? Ах, стихи… Такие ж, как та картина в твоём воображении: не утро в них, не день и не вечер; куча размышлений, а в итоге и сама не знаешь, отчего солнце всё же уместнее будет смотреться на закате…

Итог всему: весь день на изготовление, а к чему пришла? «Мне нравится, а остальные, если не хотят, пусть не читают/не смотрят.» И — раз! — отправляешь пылиться с десятком лайков на просторы Интернета. Глупость ведь несусветная… До Пушкина-то куда как далеко! И кому нужны твои самокопания, рассветы-закаты, небо-лес-дорога?.. А?!

Да какая разница-то? Хорошо ведь от этого! Прямо как прохладным, росистым июньским утром под зелёной дланью дуба, там, где тишина, там, где мир… Там, где дом.

Качели

…То странное чувство, когда во дворе старого дома, на какой-нибудь неприметной улочке своего города набредаешь на полуразрушенную детскую площадку — и видишь там качели, такие старинные, добротные, сделанные на совесть на каком-нибудь серьёзном заводе в далёкие советские времена…

Случалось с вами такое? Уверена, что да. И о чём же думается, когда видишь их — те самые качели, такие тяжёлые, многократно покрашенные и облупившиеся, пережившие множество морозных зим и знойных летних дней? О золотом детстве и зелёной юности.

Глупо?.. Видимо, нет, потому что эти времена невозможно не вспоминать, и ты вспоминаешь…

Вспоминаешь, как ни раз качалась вот на таких же качелях… Качалась самозабвенно, стремясь взлететь выше, визжа от восторга, стараясь сделать «солнышко» и не внимая никаким доводам старших! А прямо сейчас покачаться… хотелось бы?

Нет! Что за глупости! Ты же взрослая женщина! Несолидно такое: одежда испачкается, а и вообще…

Да? А зачем же тогда воровато оглядываешься, убеждаясь, что поблизости никого нет? А вот зачем: чтобы аккуратно пристроить то, чем заняты руки: элегантную сумку и целлофановый пакет с приобретёнными не более часа назад обновками, под одним из кустов вяза, коими обильно поросла площадка и… подойти к качелям! Затем следует удостовериться, что они не очень грязные… ну, в крайнем случае, протереть сидение влажной салфеткой — и вперёд!

И вот ты отталкиваешься от земли, перебирая ногами — вперёд-назад, снова вперёд… Надо же, а навык-то никуда не делся! Прямо как вчера в последний раз качалась! Отрыв от земли. Летим? Нет, пока только взлетаем: амплитуда ещё невысокая, можно бы на этом и остановиться, — вспомнила детство ну и хватит! — но… нет! Это же жуть как увлекательно!

Почему бы не покачаться всласть, пока такая возможность имеется? Ведь спешить вроде бы некуда, никто не увидит и не осудит, да и вообще… здорово же!

Ррррраз! — движение корпусом, ногами — и раскачиваешься сильнее! Странно так: а в детстве-то это было намного сложней! А сейчас и сил больше, и понимание, что именно нужно делать, чтобы поскорее взлететь повыше, приходит быстрей, а потому качели, стремительно набирая скорость, несут тебя вверх.

Ветер свистит в ушах, а сердце полнится настоящим восторгом! С лица не сходит улыбка. Хочется петь, и нет никакой причины, чтобы сдерживать это желание, — поёшь! И на ум отчего-то приходят те песни, которых не пела много-много лет, — наверное, с самого выпускного вечера. Мир, над которым ты взмываешь, начинает казаться всё ярче и прекраснее; его хочется обнять, весь, целиком, и каждому, кто живёт в нём, рассказать о своём таком невероятном и полном счастье!

…Из-за обшарпанной двери одного из подъездов ближайшего дома появляется старушка с бадиком, смотрит, вздыхает, качает головой, а после бредёт к лавочке и усаживается на неё, пристально наблюдая за странной картиной. Из другого подъезда появляются дети, мальчик и девочка… и застывают на месте, не дойдя до импровизированной песочницы, устроенной для них кем-то в покрышке от трактора: они, похоже, в жизни не видели, чтоб взрослая тётя качалась на качелях. А тебе… всё равно? Нет! Тебе радостно! Ты, напевая, машешь им всем рукой и продолжаешь раскачиваться сильнее! Тебе хорошо настолько, что странность ситуации тебя больше не смущает. И хочется только одного: взлететь ещё выше, тем более, что сделать это так просто! Всего несколько движений, и качели набирают максимальную амплитуду… ну, хорошо, приближенную к оной, на мгновенье зависая почти параллельно грешной земле. Вот это да!

Сердце замирает от восторга, когда качели несут тебя в синь небес… а после уходит в пятки, когда стремительно приближается земля, и это пик наслаждения, граничащего с диким страхом… Да уж, а в детстве и юности ты о страхе не задумывалась. В детстве и юности был только восторг.

Лёгкий укол разочарования: невозможно же провести на качелях всю жизнь, — и вот уж положительные эмоции медленно, но верно начинают стремиться к нулю. И наступает момент, когда ты понимаешь: ты накаталась, нужно останавливаться и слезать, — замёрзла что-то уже от несущегося в лицо ветра, голова немного закружилась… К тому же, противный металлический скрежет, что издают давно не ремонтированные и несмазанные качели, скрежет, которого ты в начале даже и не замечала, начинает действовать на нервы и заставляет задуматься о том, не накроется ли сия старинная конструкция пресловутым медным тазом вот прямо сейчас?..

Похоже, действительно пора закругляться с катанием. Тем более, вон и народу во дворе прибавилось: тётечка твоего возраста, остановившись неподалёку, уже качает головой с осуждением; откуда-то появились молодые мамашки с детьми и замерли в изумлении, пока не осознав до конца происходящее, да ещё и алкаш какой-то припёрся, уселся напротив тебя на остатках какого-то ржавого сооружения когда-то спортивного назначения и, салютуя бутылкой, принялся громко комментировать увиденное. Плюс ко всему ты слышишь, как в твоей сумке надрывается телефон…

Пора.

Оглядываешься в поисках предмета, за который можно было бы зацепиться рукой, чтобы ускорить свою остановку, видишь вполне подходящую для этого опору самой конструкции, и тут же понимаешь, что цепляться за неё не стоит, по крайней мере, пока: скорость ещё слишком велика, вполне можно и руку сломать, чего, разумеется, не хотелось бы. И тогда тебе остаётся только одно: терпеливо ждать, пока огромный маятник качелей сам не замедлится согласно всем прочно позабытым тобой законам физики. Ждать… на глазах у всех собравшихся зрителей.

Да уж… а взлететь и лететь было так легко и просто! Приземлиться вот оказалось крайне тяжело… И зачем только полезла на эти дурацкие качели!!!