Бесплатный фрагмент - Поцелуй спящей красавицы

Юлия Пан

Поцелуй спящей красавицы

ГЛАВА 1

Давным-давно жили на свете король с королевой. Детей у них не было, а им так хотелось иметь наследника. И вот, наконец, после долгих лет ожидания у них родилась прехорошенькая девочка… Обычно так начинается прекрасная сказка. Девочка желанная, всеми любимая, да и еще вдобавок прехорошенькая. Ах, да, так она еще и принцесса. Куда же сказкам без этого?! Титул ― это важно. Поразительно, что разные детские писатели, не договариваясь друг с другом, почти одинаково описывали главных героинь. Не удивительно, что, вырастая, многие девочки ощущают себя немного неполноценными. Хотя если откинуть весь этот пафос, описывающий прекрасную юную принцессу с голосом как у соловья, то перед нами предстанет обычная девушка со своими личными комплексами и страхами. Только не думайте, что у принцесс из сказок и красивых девушек из повседневной жизни разные проблемы. Вот почему история начинается не в чудесном дворце и не с рождения премиленькой девочки, а в обычной городской больнице скорой медицинской помощи номер двадцать пять. Она располагается в городе-герое Волгоград на улице Землячки и по сей день. В ту глухую ночь в приемном покое дежурила молодая медсестра Татьяна. Только представьте себе: пустынный коридор, ярко освещенный люминесцентными лампами. Вокруг ни души. Внезапно открывается дверь комнаты врачебного осмотра и оттуда, согнувшись в три погибели, выскакивает медсестра Таня. Выпятив вперед нижнюю челюсть, она жадно глотает пропитавшийся запахом хлорки воздух.

Каждый выдох сопровождался мучительным стоном. Будь она чуть хуже воспитана, уже давно выругалась бы самыми последними словами. Слышала от коллеги, что порой это приносит облегчение в подобных ситуациях. Тошнота, внезапно сковавшая ее тело, медленно отступала, хотя желудок все еще продолжал сокращаться. Диафрагма, как на ниточке, противно тянулась вниз, становилась перевернутым куполом, сужалась, сдавливала желудок. В голове звенело, как от удара чугунным котелком. Казалось, она не дышала, а всасывала воздух, отчего выдавливались наружу глазные яблоки. Приходилось делать над собой усилие, чтобы проглотить обильно выделявшуюся слюну, но от этого ей становилось еще дурнее. Холодный пот покрыл ее спину, а плотная ткань медицинского костюма прилипла к коже, создавая дополнительное неудобство. Она мысленно дала себе еще пять минут, ибо большего не могла позволить. Вскоре спазмы в желудке стали затихать, а выступивший на лбу пот быстро охладил ее, приводя в чувство. Отрывисто дыша, Татьяна быстро похлопала себя по щекам, всеми силами стараясь вернуть себе хладнокровие. Прижавшись к стене, она не отрывала глаз от каменного пола, начищенного до блеска и отражавшего мутными бликами свет ламп. Она приподняла правую руку и посмотрела на круглые часы, окольцевавшие плотным браслетом ее запястье. Время близилось к трем. За окном городской больницы стояла глубокая ночь.

Это ее второе дежурство в приемном покое городской больницы. А ведь ее предупреждали, что тут бывает всякое. Но полная амбиций и самоуверенности Татьяна не пожелала себе легкой работы. Не для того она проучилась в колледже три с половиной года, чтобы потом сидеть в скучном терапевтическом отделении и возиться со всякой там сестринской документацией. Ей приключения подавай. Ведь нужно потом что-то рассказывать своим подружкам из колледжа, похвастаться. Таковы уж эти свежие выпускники медицинских учреждений.

Она отошла от стены, все еще смотря на свою руку. Светлые волоски на коже стояли, как наэлектризованные. Бурная жалость к себе на миг заполнила ее сознание. Всего месяц она работает в приемном покое медсестрой и еще совсем не привыкла к подобным зрелищам, открывшимся в эту ночь перед ней во всей красе. Буквально пару минут назад к дверям приемного покоя подъехала карета скорой помощи, и два здоровенных санитара, неуклюже измеряя шаг тяжелыми ботинками, распахнули настежь задние двери фургона. Загремела каталка, послышались возгласы, брань, возмущение, чертыханье и всякое другое посылание куда подальше. После этого из кареты выкатили чье-то тело, издававшее слабые вздохи и невнятное бормотание. Едва колеса каталки переехали порог больницы, как тут же кислый запах мочи вперемешку с удушающей вонью фекалий и запахом дешевого алкоголя заполнили до отказа весь коридор. Цинично бросив заполненный лист вызова на живот прибывшей, жалобно вопящей несвязанной речью, фельдшер бодро произнес:

— Принимайте красавицу! На мосту валялась, как собака избитая, — и саркастично улыбнувшись, добавил. — До утра, думаю, выясните, как там ее величают.

Слова выдавились сквозь кривую усмешку, и на его жестком лице тут же протянулись глубокие борозды, и как ни странно, это делало его чуть более симпатичным. Что-то напевая себе под нос, фельдшер в сопровождении двух санитаров пересек просторное фойе и был таков. Хлопнули двери кареты, запыхтел мотор, и машина умчалась в ночь на следующий вызов.

Прибывшая лежала, не шевелясь. Ее лицо было раздутым, сплошь покрытым синяками и кровоподтеками. Правый глаз заплыл, и казалось, будто под темно-бордовую кожу силой впихнули половину лимона. Нижняя губа была разорвана, и на ней уже успела запечься кровь. Светло-каштановые волосы слиплись от рвотных масс и теперь напоминали толстые жгуты. Одета она была в толстый дырявый пуховик, явно снятый с чужого плеча. Мокрая, грязная, избитая до полусмерти женщина напоминала живой труп. Да и вонь, исходившая от нее, была больше характерна для разлагающегося тела. Хотя нет, даже трупы так не смердят. Зрелище было не из приятных. Она не вызывала ни жалости, ни сострадания; ничего, кроме отвращения. В таком виде ее бы даже родная мама не узнала.

Татьяне же предстояла нелегкая задача: она должна была войти в вену и подключить капельницу прямо на кушетке премного покоя. Женщина была очень слаба, но все же умудрялась ерзать и постоянно выдергивать руку, через раз выкрикивая матерные слова. Татьяне пришлось приложить все усилия и показать максимум своего мастерства, чтобы войти в тонкую, как синяя нить под исцарапанной кожей, вену. После долгих мучений ей все же это удалось. Самый тонкий катетер с синим наконечником был плотно закреплен несколькими слоями лейкопластыря.

— Что будем капать, доктор? — едва открывая рот, спросила Татьяна.

— Обойдется. Поставь ей литровый флакон физраствора. Так, переломов нет… — он с отвращением ощупал ее ребра. — Серьезных повреждений тоже нет, — убрав волосы с лица женщины, он осмотрел ее ссадины, синяки, шишку над глазом и рваную рану на губе. — Пока ее в общую реанимацию определим, там пусть решают. А тут нечего на всяких наркоманов и алкашей лекарства тратить. Да твою ж мать, как от нее несет!!!

Худощавая фигура врача, напоминавшая иссохшее поваленное дерево, поспешно отдалилась от кушетки. Сняв с себя латексные перчатки, он с презрением бросил их в желтое ведро, обработал руки, примостился на коричневый стул, достал ручку и принялся заполнять документацию. Положив ногу на ногу, он размашисто царапал какие-то докторские каракули на титульном листе. Еще пару раз фыркнув от отвращения, он натянул на лицо маску.

— Ты ей давление померила? — сердито буркнул он.

Молчание. Татьяна растерянно уставилась на бурые пятна крови на мотне дырявых штанов.

— Эй! Лионова! Татьяна Батьковна, подъем! — вскрикнул врач. Татьяна вздрогнула.

— Да? — поспешно ответила она. — Я тут. Что вы сказали?

— Не заставляй меня повторять дважды, я этого терпеть не могу.

Девушка машинально потянулась за тонометром, хотя она была не совсем уверена, что именно этого сейчас от нее потребовал этот сухощавый врач. Обмотав манжетку вокруг тонкого плеча пациентки, Татьяна стиснула в руках грушу. Женщина на мгновение притихла, и все вокруг погрузилось в безмолвие. Только стук сердца пациентки пробивался сквозь дужки фонендоскопа, сливаясь в унисон с частым дыханием медсестры. Со стороны доктора доносился скрип стержня по бумаге и периодическое чертыхание под нос.

— Сто тридцать на восемьдесят, — сказала Таня, с хрустом отстегивая липучки на манжете.

— Посмотри, есть ли у нее документы.

Медсестра немного замешкалась. Она ни разу не рылась по чужим карманам, и внутри нее все еще стоял барьер, который не позволял ей так легко шарить по чужим вещам.

— Ну! — приказал доктор.

Пришлось приступить к поискам. Сначала она осмотрела все карманы старой, пропитанной грязью и потом куртки. В левом кармане лежали три измятые десятирублевые купюры. В правом загремела связка из двух ржавых ключей, которыми, видимо, давно никто не пользовался. И, наконец, во внутреннем кармане Таня наткнулась на что-то твердое, прямоугольное. Это был скомканный паспорт.

— Нашла, доктор, — поспешно сказала Таня и открыла документ.

И тут же была лишена дара речи. Лицо, глядевшее с фотографии, не имело ничего общего с той, что лежала сейчас перед ними. Большеглазая, тонколицая, с волнами густых каштановых волос, спадавшими на плечи, оттенявшими белую кожу и зрачки цвета морской лазури. Таня смотрела на женщину, и слезы выступили на ее глазах.

— Как ее зовут?

— Камелина Астрид, — тихо ответила Таня, незаметно утерев слезы рукавом.

— Сколько лет?

— Через две недели будет сорок два.

— Так. Дата рождения?

Таня закрыла паспорт и сухо произнесла:

— 4 октября 1973 года.

— Хорошо, — протянул доктор, не сводя глаз с титульного листа, постукивая колпачком ручки по зубам. — Чего стоишь? Делай, что должна. Времени нет, — прикрикнул он.

Девушка растерянно стояла рядом с пациенткой. Лицо, имя, фамилия пациентки отдавались эхом в ее голове. Ноги подкашивались, то ли от усталости, то ли от растерянности, то ли от накатившей боли, то ли от зловония. Она ощутила, как рыдание, смешанное с тошнотой, подкатилось к ее горлу. Невольно раздувая щеки, как рыба на берегу, она выскочила в коридор. Пять минут у нее точно есть. Подождет этот деловой доктор, который не любит повторять дважды. Таня три минуты простояла в коридоре, и в этот раз доктор отнесся к ней с пониманием. Собравшись с духом, она вернулась на рабочее место. Сейчас наступило то самое время, когда она может проверить умение владеть собой. Поверхностно дыша, Таня откинула накатившие чувства и принялась за работу. Если женщину переведут в реанимацию, значит, Тане предстоит еще одна самая неприятная для нее задача: полностью раздеть больную, обтереть ее чистой ветошью и укрыть свежей простыней. Кислый запах мочи, исходивший от недавно прибывшей, уже густо заполнил все помещение. Татьяна, сдерживая позывы вновь накатившей рвоты, подошла к ней с ножницами. Как обычно, начала с верхней одежды. Если в данном случае это можно было назвать одеждой. Вязаный свитер плотно прилегал к костлявому мокрому телу. Таня принялась разрезать рукава. Местами ей даже не нужно было прилагать к этому усилия. Лезвия ножниц легко проскальзывали рваные зияющие дыры, раскинутые по вязаному рисунку. Ранее этот свитер, возможно, был очень даже нарядным. На груди был изображен бордовый олень, рога и задние копыта которого скрылись под застарелыми пятнами. А острые узоры на рукавах слились в одно общее грязно-бордовое пятно с застывшими потеками крови. Сквозь латексные перчатки Таня почувствовала холодную, как у мертвеца, кожу. Все тело больной было покрыто обширными гематомами и синяками. Не было сомнений в том, что бедную женщину безжалостно избивали. Никогда Таня не видела, чтобы так жестоко обошлись с человеком. Слезы сами покатились по ее лицу. Пальцы тряслись, земля уходила из-под ног. Когда тяжелые мокрые лохмотья с глухим звуком погрузились в ведро для отходов, Татьяна принялась снимать штаны. Резкий запах тухлой рыбы ударил ей прямо в нос. Черные плотные штанины были пропитаны мочой, кровью, потом и другими человеческими выделениями. Зловонный запах начал быстро расползаться от кушетки по всему помещению, выходя за пределы открытых дверей, заполняя собой длинный больничный коридор. Таня торопилась снять штаны, стягивая их вместе с обувью. Женщина начала сильно вскрикивать от боли, и медсестра только сейчас заметила, как ткань плотных штанин местами слиплась с ее открытыми ссадинами и ранами на коленках и бедре. Нет, это уже невозможно терпеть. Она со всей силы сдернула с нее всю одежду вместе с кроссовками, которые отошли разом с ее лопнувшими мозолями, затвердевшими язвами и загрубевшей кожей. Кровь хлынула сквозь открытые раны, покрывавшие стопы. Женщина подскочила, подняла левую руку, которая не была привязана к кушетке, и, как бы желая ударить напуганную Таню, неистово закричала:

— Сдохни, сволочь!

Она бросила на медсестру свой воспаленный взгляд. Красный белок ее нетронутого глаза тут же налился слезами. Несколько секунд на ее лице держалось невыразимое отчаяние и тоска, после чего она в полном бессилии рухнула обратно на кушетку и закрыла свой здоровый глаз рукой.

Тут же подскочил из своего угла доктор.

— А ну без глупостей! — пригрозил он.

— Пошел вон, придурок! — огрызнулась она. — Ты вообще кто такой? Не трогай меня! Убери от меня свои мерзкие лапы! Да чтоб ты сдох, тварь! — перекинулась она на доктора.

— Тань, введи ей успокоительное. Что-то уж слишком разбушевалась. Голова и без того раскалывается, — спокойно сказал врач, игнорируя оскорбления.

Татьяна полезла в шкаф и достала оттуда крошечную прозрачную ампулу со светло-желтой жидкостью. Набрав двухкубовый шприц, она ловко вонзила иглу в бедро неизвестной пациентке.

— Ай! — вскрикнула та и тут же начала вытягиваться по простыне, расползаясь во все стороны как слизень.

Прикрывая ее простынею, Таня услышала тихое бормотание:

— Что я наделала? Что же я наделала?..

Слезы катились одна за другой, оставляя на ее грязном лице тонкие дорожки. Соленые капли омывали ее виски, обнажая белую кожу, а затем впитываясь в спутанные пряди.

Едва Таня успела прикрыть пациентку простыней, как у дверей послышался озорной голос молодых санитарок:

— Фу… ее что, в канализации нашли? Вонь стоит на все отделение!

— Без дерьма ни одна смена не проходит. Давайте ее сюда…

Две резвые девушки подхватили края простыни и ловко перетянули женщину на свою кушетку.

— Ужас! — завопила одна из них. — Это ведь уже готовый труп. Посмотри на нее… скелет ― и тот объемней будет. Полный деградант!

— Да уж… — с отвращением поддержала напарница. — Я уже ничему не удивляюсь в нашей работе.

— Заткнитесь, две дуры, — едва слышно произнесла женщина на кушетке.

При этом голос ее звучал так же презренно, словно она выдавливала слова сквозь шаткую платину ненависти ко всем живущим.

— Ха! Ань, слышала? Это мы с тобой две дуры! — засмеялась молодая санитарка.

— Сама ты дура, — тихо возразила ей вторая девушка, расправляя простынь под ней. — Кто это, доктор?

— Да так… Местная бомжиха, — последовал сухой ответ. — Ошивалась она в основном в Дзержинском районе. По крайней мере, я ее часто видел.

— А где она живет?

— Да хрен ее знает… Может, она вообще живет на улице. Все мусорные баки перерыла. Осторожней там с ней. Гепатитом она уж точно больна.

— Фу, — поморщив нос, фыркнула медсестра Аня. — Поехали, Кать… Смотри, руки ее придерживай, а то начнет нам тут косяки локтями считать… Чего доброго обломает еще свои макаронины, потом отвечать за нее.

Скрипнули колеса, заглушая голоса медсестер и брань вонючей пациентки.

Врач приемного покоя бросил презренный взгляд вслед удаляющейся каталке и приказал:

— Скажи санитаркам, чтобы вымыли тут все как следует. Она вся заразная. Фу!

Он зевнул, почесал поясницу и заковылял по коридору в ординаторскую. Оставшись одна, Таня в бессилии опустилась на стул и зарыдала. Плач был беззвучный: все всхлипы и вопли были обращены внутрь нее. Никто не должен видеть, как она плачет, иначе ее немедленно уволят, решив, что она слишком чувствительная для такой работы.

Камелину Астрид тем временем перевезли в общую реанимацию, переложили на твердую кровать, прикрыли простыней, и занялись своими делами. Избитая, истекающая кровью, зловонная, униженная, она лежала неподвижно в кровати, глотая слезы, не смея ничего произнести вслух. Она слышала, как мельтешат вокруг врачи и медсестры. Погруженная в свое отчаяние, Астрид едва различала лица перед собой. Попеременно к ней подходили какие-то люди в синих и серых хирургических костюмах. В глазах каждого читалось либо отвращение, либо жалость… Если бы Астрид могла выбирать, то она бы предпочла быть презренной и отвергнутой, ибо жалость была ей просто невыносима. Она закрыла глаз, и тут же новый поток слез омыл ее висок. Тело все еще не слушалось от действия релаксанта. Она попыталась подвигать рукой, но тут же почувствовала, как ее что-то сдерживает. Ее крепко зафиксировали на кровати как умалишенную. В бессилии она выпустила сковавший ее ремешок, и рука безжизненно свесилась, болтаясь, как старая сухая веревка. Больше всего ей сейчас хотелось умереть, но даже это казалось несбыточной мечтой. Астрид попыталась пошевелить губами, и тут же резкая боль пронзила все ее лицо. В эту минуту к ней подошла какая-то невысокая девушка. В отличие от своих коллег она была одета в белоснежный костюм. Лицо ее было спрятано под марлевой маской и такой же белой шапочкой, натянутой до самых бровей. Она принялась обрабатывать раны, касаясь ее лица обильно смоченной ветошью. Астрид почувствовала, как одновременно защипали все ее зияющие раны, послышалось шипенье, будто лопались миллионы пузырьков на ее лице. Перекись водорода легко пронизывала все ее язвы, покрывая их обильной белой пеной. Через несколько минут лицо пациентки стало немного похоже на человеческое. Казалось, живого места на нем не было, настолько сильно она была избита. Каждое прикосновение к лицу приносило ей такую боль, что из глаз против воли брызгали слезы.

— Потерпите, — сказала ей тихо невысокая девушка в белом облачении. — Еще немного осталось.

Астрид закрыла глаза и сделала глубокий выдох, но выдох этот был далеко не облегчающим. Дышала она тяжело, с прихрипыванием, через рот, так как нос ее был забит.

— Где я? — преодолевая страдания, спросила Астрид.

— Вы в реанимации. Все хорошо. Не переживайте.

— А ты кто?

— Я младшая медсестра по уходу. Меня зовут Камила. Если что-то нужно, то просто позовите… Сильно же вам досталось. Кто же мог с вами так поступить? Но самое главное, что кости целые. Все остальное заживет очень быстро.

Астрид закрыла глаза, как бы не желая больше продолжать эту тему.

— Что со мной будет? — слабым голосом спросила Астрид.

— Пока будете здесь. А там врачи решат.

— Фу! — раздался мужской голос с соседней койки. — Почему так воняет? Кого там привезли?

Камила подошла к пациенту и раскрыла простынь.

— Да ты ж обосрался, мой дорогой, — прыснула Камила.

— Кто, я?

— Ну не я же.

— Я что-то даже не заметил, — смущенно пролепетал мужчина. — А я думал, от этой алкашки так несет.

— Ее зовут Астрид. Не надо тут никого обзывать, — строго сделала выговор Камила.

— Ой, ну простите. Но мне кажется, такая, как она, не заслужила даже того, чтобы ее называли по имени.

Камила, вооруженная до зубов ветошью и тазом с теплой водой, нетерпимо обратилась к дерзкому пациенту:

— Вот сейчас я возьму и брошу вас гнить в своем же дерьме, и плевать, что вы парализованы ниже пояса. Мне, может, кажется, что обосранный до ушей взрослый мужчина тоже не вызывает никакого уважения. Как вам это, понравится? Нет? Тогда относитесь ко всем с почтением. Никто вас не просит кого-то тут любить и жаловать, но относиться с уважением вы обязаны. Любой человек достоин того, чтобы к нему относились по-человечески, только потому, что он просто человек. Все понятно?

Мужчина прикрыл глаза и чуть заметно кивнул.

— Значит, вопрос закрыт. Я к вам вернусь через пять минут. Вы ведь потерпите немного?

Камила поставила на его тумбочку таз с водой и положила салфетки и снова принялась обтирать тело Астрид.

— Зачем ты так? — слабо усмехнулась женщина. — Ты ведь не знаешь. Такую, как я, даже человеком уже нельзя назвать.

Камила склонилась над ее головой, ласково пригладила ее сухие безжизненные волосы и ответила:

— Вы человек, потому что вас создали человеком. И никакие поступки, даже самые низкие, не могут этого изменить.

Астрид больше ничего не ответила.

— Что ты возишься? Быстрее давай! Еще пятого нужно с операции забрать! — прикрикнул чей-то визгливый незнакомый женский голос.

Затем чьи-то холодные руки начали грубо водить марлевой салфеткой, щедро смоченной в каком-то желтом растворе, по растерзанной коже пострадавшей. Режущая боль пронзила все тело Астрид. Как будто кто-то начал сдирать с нее живьем шкуру. Соприкасаясь с дезинфицирующей жидкостью, язвы на ногах начинали кровоточить по новой. Астрид сглотнула воздух и от невыносимых страданий начала задыхаться и терять сознание. Перед тем как напрочь лишиться чувств, Астрид услышала, как тот же противный женский голос проговорил над головой:

— Особо не старайся. Все равно сдохнет. У нее ВИЧ.

ГЛАВА 2

Медсестре Татьяне Лионовой едва стукнул двадцать один год. Это была высокая девушка со светло-русым пучком на затылке и крупными чертами лица. И если большие глаза только украшали ее, то выдающийся нос был одним из главных недостатков.

Нельзя сказать, что она была неказистой, но и красавицей назвать ее было сложно. Тонкие губы придавали ей некую сдержанность и саркастичность. На ее лице как будто еще с рождения застыла недоверчивая усмешка. Она была худенькой, но кость у нее действительно была широкая. Массивные ключицы, грубо торчащие из-под неглубокого выреза белого халата, тут же это выдавали. Широкие запястья, большой размер ноги, не по-женски широкие спина и плечи — все это было поводом стыдиться своей внешности. Что она и делала, но только так, чтобы об этом никто не догадался.

Несмотря на жесткий наружний образ, внутри Таня была очень ранимой и чувствительной личностью, хотя с людьми всегда держалась уверенно и даже холодно. Этим летом она успешно закончила медицинский колледж и начала карьеру с приемного покоя. Полная энтузиазма и любви к профессии, она старалась изо всех сил. Недостаток опыта сказывался на ее работе. Хотя, впрочем, грубых ошибок она не совершала. Таня жила всю жизнь с родителями папы в Михайловском районе Волгоградской области. Бабушка и дедушка воспитывали ее в строгости, стараясь дать ей достойное образование. Бабушка Тани была не как все бабушки. Она не баловала Таню конфетками, не сажала ее на колени и не пела ей песен. Это была весьма сильная, волевая, властная женщина, которая решила сделать все, чтобы ее внучка ни в чем не нуждалась, а самое главное, выросла настоящим человеком, а не как ее непутевые родители.

Таня очень плохо помнила отца и практически совсем не знала мать. Воспоминания о детстве бессвязными вспышками время от времени всплывали в ее голове. Со слов бабушки она знала, что непутевая мать бросила дочь и уехала, когда той было всего семь лет. А куда? Никто не знает. Должно быть, она сейчас счастлива и у нее новая семья. По крайней мере, бабушка это внушала Тане всю ее сознательную жизнь. Папа какое-то время жил с ними. Но Таня помнила его вечно пьяного, скулящего, как избитый волк. Иногда в пьяном бреду он подходил к Тане и крепко обнимал ее, прося прощения, обливаясь слезами. Таня как сейчас помнила его раскрасневшееся лицо, обжигающее дыхание с перегаром. Он выглядел жалким, но Таня никогда не отталкивала его, хотя противный запах паленой водки и вид вечно пьяного отца вызвали у нее тошноту. Потом подоспевали бабушка с дедушкой и уносили внучку в спальню, не давая ей общаться с таким непутевым родителем. Отец Тани что-то невнятно лепетал вслед, начинал стучать по столу, кричать, требовать, предъявляя свои права на дочь. И все заканчивалось тем, что он начинал скулить и причитать. Затем голос его слабел до тех пор, пока он вовсе не замолкал. Родители привыкли к подобному поведению сына и относились к нему так, будто его и не было в доме. Поэтому он засыпал где придется: то на кухне на полу, то в прихожей у обувной тумбочки, подложив под голову бабушкин сапог, то в ванной, скрутившись калачиком. Но до кровати он никогда не доходил. Утром он завтракал и куда-то уматывался на весь день. Со временем он стал появляться в доме все реже и реже. И когда Тане исполнилось девять лет, отец ушел и больше не вернулся.

Бабушка с дедушкой сделали несколько попыток найти его, но в их сердцах не было выдающегося горя или сожаления. Спустя некоторое время они оставили поиски. Смирились с тем, что, возможно, его больше нет в живых, немного погоревали и благополучно забыли. Они были слишком практичные люди, чтобы горевать о потере сына, который приносил столько огорчения и неудобств. Таня выросла и тоже позабыла о своих родителях. Поначалу она просила домашних рассказать о них. Но после того как поняла, что это портит настроение бабушке на весь день, она прекратила все расспросы. В конце концов девушка смирилась с мыслью, что родители ее — непутевые люди, и не стоит о них даже думать. Таня смогла себя в этом убедить и навсегда заглушить желание думать о том, где и как живут сейчас ее мама и папа. А может, их уже даже нет в живых.

В доме было несколько фотографий папы, но ни одного снимка мамы. Так что она очень смутно помнила, как она выглядит. Бывали дни, когда ей очень хотелось увидеться с родителями, и тогда она тихо плакала в подушку. А бывали дни, когда она их просто презирала и ненавидела всеми фибрами одинокой души. Тогда она искренне обещала себе никогда о них больше не думать. И сдерживала это обещание — до следующего наката тоски по родителям.

Таня была единственным ребенком в семье и потому росла с приличной долей эгоизма, хотя проявлялось это не так явно. Она гордилась выбранной профессией, так как считала хорошим все, что она делает и выбирает. При этом нельзя было ее назвать гордой или тщеславной. Она была довольна собой и своей жизнью, какой бы она ни была. Также она считала себя очень добродетельной, так как уже два года работала волонтером в реабилитационном центре, помогая пьяницам и наркоманам. Она попала туда по предложению одного красивого парня, с которым познакомилась случайно в парке. Эрик — так звали ее первую и настоящую любовь. Это был парень такого же роста, как и она, с такими же русыми волосами. Но его черты лица были более мягкими. Она сразу же обратила внимание на его теплый взгляд с ласкающей поволокой и широкую улыбку. Для того чтобы он тоже заметил ее, Тане не пришлось прилагать больших усилий. Эрик увидел интерес девушки и поспешил ответить ей взаимностью. Нельзя сказать, что в их отношениях было что-то необычное. Все та же повторяющаяся история, которая случается с каждой влюбленной парой, исключая некоторые детали. Таня любила Эрика и считала его полностью своим. А так как мы уже оговорили ее склонность идеализировать все, принадлежащее ей, то не лишним будет добавить, что и парня своего считала красавцем, каких свет не видел доныне. И даже в глубине наивной души думала, что все ее подруги ей тайно завидуют. Смотри, дескать, какого парня себя оттяпала. От такой мысли Таня безмерно радовалась, но без особого при этом злорадства.

После той ночи на смене, описанной ранее, прошло без малого две недели. Когда Таня впервые увидела эту жестоко избитую женщину, ее до мурашек охватил страх. Впечатление было неизгладимым. Таня две ночи не могла нормально сомкнуть глаз. Кто-то в их городе может быть таким жестоким, чтобы вот так издеваться над бедной женщиной. А когда она увидела фото женщины, то сердце ее совсем заныло. Ведь это бесформенное существо когда-то было настоящей красавицей. Таня была совсем молоденькой медсестрой и еще не успела обрасти грубой оболочкой цинизма, который присущ почти всем медработникам. Поэтому она могла с легкостью прослезиться от жалости к пациентам. Но в ту ночь Тане было действительно очень плохо. Причины на то были, и очень веские. Ей пришлось приложить усилия, чтобы взять себя в руки. Она решила, что пора откинуть всякий сопливый бред и работать как все медсестры с охладевшими сердцами. Их уж точно ничто бы не пробрало. Поэтому через два дня она принялась за работу с еще большим усердием, стараясь сохранять невозмутимость. Но мысли роились в ее голове, и она то и дело порывалась покинуть свой пост, чтобы еще раз как бы случайно повстречать ту женщину. Ее уже, должно быть, перевели из реанимации в блок.

Время близилось к обеду. Работы в это утро было не так много. Так что, заполнив всю документацию и проверив еще раз процедурный кабинет, Таня решила отвлечь себя чтением любимого женского журнала. Ей не особо нравилось подобное времяпровождение, но это все же лучше, чем просто сидеть и позволять мыслям безудержно раскалывать ее голову. Листая глянцевые страницы, она то и дело задерживала взгляд на тех или иных заголовках. С каждой картинки на нее смотрела та побитая худая пациентка, чей здоровый глаз, как синий шар, раздувался перед ее взором, и страх пронизывал Таню до костей. Женщина со звучным именем Астрид скакала между строк, наполняла глянцевые страницы своим незримым присутствием. Тане хотелось захлопнуть этот журнал, а еще лучше — снять голову, потрясти ее над мусорным ведром, как старый горшок, и снова насадить на плечи. Настолько сильно прицепились к ней эти бесконечные думы о случившемся, что сбежать от них ей не представлялось возможным. Но тут ее взгляд упал на узкие столбцы с гороскопом. Вот оно — предсказание. Может, что и прояснится. Таня сосредоточенно склонилась и принялась читать.

— Что там сегодня? — пробормотала себе под нос. — Козероги, вас ожидают…

— Веришь в эту брехню? — неожиданно раздался грубый сиплый голос над ее склонившейся головой.

Таня подскочила на стуле. Она не ожидала, что за ней кто-то мог подглядывать. Подняв голову, она увидела высокую, тщедушную женщину, закутанную в огромный выцветший халат. В знакомых чертах девушка сразу же узнала ее. Это была Астрид, прибывшая в ту ночь и заставившая весь первый этаж вонять тухлой рыбой. Теперь же она стояла перед ней на двух ногах и совершенно чистая. Ее каштановые волосы были аккуратно зачесаны к затылку и собраны в пышный волнистый хвост. Она все еще была бледна. Нижняя губа, некогда разорванная и кровоточащая, теперь покрылась грубой темно-бурой коркой. Гематома над правым глазом начинала сходить, и женщина теперь вполне могла приподнять свое затекшее веко, которое обнажало ярко-голубой зрачок на фоне белка, окрасившегося в алый цвет из-за лопнувших сосудов. Синие круги под глазами добавляли ее лицу выражение непомерной усталости, а болезненный вид и иссохшее тело придавали ей пару лишних годков сверху. Ее огромные, голубые, как ночное море, глаза, казалось, занимают большую часть ее лица.

В тот момент, когда она неожиданно предстала перед Татьяной, на ее лице застыла циничная ухмылка. Хотя лицо было больше похоже на неподвижную маску, на которой ничего нельзя было прочесть.

— Ах, это вы? — вежливо спросила Татьяна, взглядом приглашая ее присесть.

— Помнишь, значит, — присаживаясь, задумчиво произнесла она.

Таня старалась придать голосу и выражению лица равнодушие. Как будто это не она всего несколько минут назад не могла выкинуть из головы опухшее лицо Астрид.

— Как себя чувствуете?

— Хорошо. Если не считать язвы на моих ступнях, которые ты ободрала, — сердито произнесла она.

Татьяна немного смутилась.

— Ах, это…

— Да ладно… Забыли, — махнула она рукой, поглядывая на свои забинтованные ноги. — Меня зовут Астрид. А тебя?

— Татьяна, — скрывая волнение, ответила девушка. — А у вас имя такое необычное, — переводя тему, растерянно протараторила она.

Женщина усмехнулась, все еще не сводя глаз со своих ног.

— Ага. Мама в юности начиталась женских романов. Тоже, кстати, верила в гороскопы.

— Я бы не сказала, что я в это так верю… — замямлила Таня.

— Так что там тебе предсказывают звезды? — игнорируя ее бубнеж, спросила Астрид.

Татьяна поспешно склонила голову и начала быстро водить глазами по строчкам.

— Хотя неважно. Брехня это все, — словно выплюнув эти слова, произнесла Астрид.

— Значит, не верите? — с наигранным сожалением спросила Татьяна, глядя на задумчивую собеседницу.

Та в ответ слегка покачала головой. Повисло неловкое молчание. Таня еще не умела держать себя правильно с пациентами. Она старалась быть серьезной и важной, как и все ее коллеги, и говорить с пациентами исключительно по делу и исключительно сердито. Но молодость, неопытность и простота души всегда брали над ней верх в таких ситуациях.

— Астрид, знаете, я работаю волонтером в реабилитационном центре. Может быть, вам это интересно? — осторожно заговорила Таня.

Астрид подняла на нее огромные глаза, и в этот момент они будто бы потемнели. Ее зрачки, и без того лишенные блеска, стали теперь совсем бархатно-синие.

— Думаешь, я алкоголичка? — с наездом в голосе начала она.

Татьяна быстро замотала головой.

— Нет, что вы!

Секунду спустя Астрид разразилась сухим смехом. Ее грудь начала слабо вздыматься, словно ей было больно от своего же смеха.

— Не думаешь? А зря! — протянула она сквозь несмолкающий хохот. — А ведь так оно и есть. Я ведь алкоголичка! Что, по мне не видно?

Она продолжала кряхтеть, и в ее смехе было что-то неумолимо болезненное. Заметив это, Таня с состраданием смотрела на нее, хотя при этом оставила на лице грустную натянутую улыбку. Так, ради вежливости.

— Так что? Дать вам адрес? — осторожно спросила Татьяна.

— Давай, коль не шутишь. Мне все равно, где подыхать, — еще со смехом в голосе проговорила она.

— Зачем же сразу подыхать? — скромно пробормотала Татьяна, боясь очередного взрыва хохота.

Астрид вдруг сделалась серьезной. Она наклонилась вперед, будто желая сказать ей что-то очень важное и секретное, и полушепотом произнесла:

— Потому что я уже мертвец.

Татьяна на несколько секунд побледнела, но потом, хитро улыбнувшись, решила ей подыграть:

— Тогда я ваш ангел смерти.

Астрид никак не отреагировала. Она задумчиво стала водить пальцем по столу.

— Какой сегодня день? — тихо спросила Астрид.

— Третье октября.

— Ух ты, а ведь у меня завтра праздник, — задумчиво произнесла Астрид, откидывая голову на спинку стула.

— Что будет завтра? — напуская на себя заинтересованный вид, спросила Таня.

— Мой день рождения, — с безразличием ответила Астрид.

— Поздравляю, — искренне пролепетала Таня. — Завтра я буду на дежурстве, поэтому смогу вас поздравить. В какой палате вы лежите?

Астрид устремила на собеседницу поглощающий взгляд. На мгновение Тане показалось, что еще немного — и она утонет в ее жадных глазах.

— Хочешь поздравить? — с подозрением произнесла Астрид, не сводя с нее пристального взора.

— Да. Почему нет? — так же с притворным веселием произнесла Таня.

Астрид опустила глаза и чуть слышно прошептала:

— Не стоит. Я не люблю этот день. Лучше бы мне и не рождаться вовсе.

— Почему?

Астрид криво улыбнулась и посмотрела в окно. Взгляд ее был устремлен куда-то в невидимую даль, куда-то за стекло, минуя весь тот сырой пейзаж, открывавшийся за окном.

— Стало быть, вы по гороскопу… — начала было Татьяна, желая разрядить обстановку.

— Хватит нести этот бред, — грубо перебила ее Астрид.

Татьяна поймала на себе ее короткий, но такой полный брезгливости взгляд, что тут же, опешив, торопливо закрыла журнал и убрала его в ящик стола.

— Вот скажи мне, — насмешливо и почти что с гневом начала Астрид, — почему порой умные, образованные девушки верят в то, что всех можно разделить на какие-то двенадцать типов? Это при таком-то разнообразии людей на земле. Как можно судить о человеке только по году и месяцу рождения? Не зная его самого, но зная его знак зодиака, приписать ему качества, которые описывают астрологи. При этом заметь: предложения строятся так хитро, что эта характеристика может подойти любому человеку. Да и как же можно позволить звездам определять свой характер, предпочтения и даже вторую половинку? Это же ложь! Или ты хочешь заверить, что ты, зная мой знак зодиака, можешь с уверенностью сказать, какой я человек? Ты можешь сказать, кто я? А может быть, ты знаешь, кто я?

— Не могу сказать, — рассеянно возразила Таня. — Я не фанатка гороскопов, но в этом есть все же некая доля истины. У меня, к примеру, чаще всего все совпадает.

Таня с опаской глядела на выходившую из себя Астрид. «На умалишенную она не похожа, — раскидывала про себя Таня, — но и нормальной ее назвать сложно».

— Да, конечно, — продолжала тем временем Астрид. — Однажды я спросила одного астролога: а как же быть с близнецами, которые родились в один день в один час? Почему же они тогда растут разными людьми? На что мне так умно ответили: «Так ведь от имени много что зависит». При этом астролог не был похож на психа. А если бы имена даже у них были одинаковые, тогда они будут похожи друг на друга во всем? Тогда астрологи найдут еще кучу объяснений и оправданий. Одна моя знакомая искала себе мужчину, подходящего ей по гороскопу. И что ты думаешь? Нашла. Он подходил ей по всем гороскопам. И даже энергетика имен у них как-то там… не знаю, как говорят… была созвучной. Они сразу же поженились. Она была так счастлива на своей свадьбе. Что ж, хоть на свадьбе повеселилась, дуреха. А через полгода она от него сбежала. Что же им тут стало помехой? Вот скажи мне, что?

— Уж точно это не вина астрологов. Всякие могут быть факторы, — оправдывалась Таня, гадая про себя, на что же на самом деле сердится эта женщина.

— А зачем тогда вообще нужны эти гороскопы, если все равно от них мало что зависит?

— Может быть, кому-то это очень даже помогает. Помогает понять себя, понять других. К примеру, если знаешь, что мало знакомый тебе человек — овен, то уже готов к тому, что он обидчивый. Тогда ты будешь очень осторожным. Разве не так? Что в этом такого, я не понимаю? И чего вы взъелись на меня из-за этих гороскопов?

— Правда, что ли? Думаешь, зная знак зодиака, ты можешь сказать, как устроен этот человек? Я своей маме, которая тоже верила в эти ваши звезды, прочитала характеристику водолеев. Она была так удивлена, что все так точно про нее написано. Прямо-таки всплескивала руками: и как это астрологи так точно могут описывать личность того или иного знака? А ведь если говорить правду, то она овен. До сих пор она не знает, что я тогда ее просто провела как девчонку, дабы самой внутри посмеяться над наивностью людей. А знаешь, что самое неприятное во всем этом? Что люди хотят о себе знать. Хотят, чтобы о них кто-то что-то сказал. И после прочитанного они стараются соответствовать этим глупым характеристикам, не желая себя менять. Пусть все остается так, как звезды определили. Ну разве это не дурдом? Вот и ты сидишь, глазами хлопаешь, веришь всему, что тебе там предсказывают. А ведь это просто для лентяев пишут, которые свою жизнь в свои руки брать не хотят: пусть будет так, как звезды расположатся. Так любой дурак может сказать: «Я ведь скорпион. Поэтому мне свойственно ныть и меланхолить. Путь терпят меня люди, я уж ничего тут поделать с собой не могу. Скорпионы обречены быть нытиками по жизни».

Татьяна смотрела на разгоряченное лицо Астрид. Ее речь как огонь обжигала ее самолюбие. Как же такое возможно? Эта бомжиха несколько раз отнесла ее к разряду дурех. Да как она смеет говорить о слабости и силе, о том, что она не хочет брать судьбу в свои руки, веря эти глупым предсказаниям? Таня сглотнула воздух и, выкатив вперед грудь, приготовилась к обороне.

— Значит, вы не верите в гороскопы. Вы из тех умников, которые берут судьбу в свои руки, а не ожидают от звезд расположения. Значит, вы целенаправленно шли именно к такой жизни, какая у вас сейчас. Много же вам пришлось потрудиться, чтобы добиться таких результатов. А то как же? Спиться под забором и умереть в холодную ночь на мосту. Что ж, на это, пожалуй, вы потратили все ваши усилия. В тот день одежда с вас слезала вместе с кожей. Да уж… много вам пришлось постараться, чтобы довести себя до этого. Это ж надо, как вы держались все это время стойко. Ведь не мыться и мочиться под себя — это ж тоже нужно иметь терпение и настрой!

Татьяна выкрикивала фразы, с сарказмом надавливая на каждую из них. В каждом слове ощущалось ее сильное желание как можно сильнее кольнуть пациентку. Ярость хлестала по лицу, отчего щеки Тани стали красными как томаты. Но все как будто было бесполезно: на лице Астрид не дрогнул ни один мускул. Она не выглядела оскорбленной. Астрид будто бы даже с каким-то упоением слушала громкую тираду молоденькой девушки. Все то время, пока Татьяна с раскрасневшимися щеками, как комки грязи, кидала ей в лицо каждое слово, Астрид преспокойно сидела напротив и смотрела той прямо в глаза. И если бы в этот момент кто-то третий наблюдал за этой ситуацией со стороны, то непременно бы отметил, что худая и жалкая бомжиха вдруг неожиданно возвысилась, и выглядела достойной взрослой умной женщиной, в то время как Татьяна в белом облачении медсестры вдруг приняла образ мелкой дворовой собаки. Когда же последнее слово со звоном вылетело из разгоряченных уст и, ударяясь о пустые стены узкого коридора, последним вторением эха затихло в конце отделения, Таня вдруг приосанилась. С ней такое бывало часто. Она под накалом эмоций, не имея ни малейшего желания себя сдерживать, начинала повышать голос, браниться и огрызаться, при этом закрывая глаза на то, кто перед ней стоит: ее родители ли, профессор по философии или же просто взрослый человек. Если она гневалась, она не могла себя сдерживать и уж тем более контролировать. Она открывала рот и просто выплескивала, что в ней бушевало. Высказавшись, она в следующую же секунду понимала, что наговорила много лишнего. Но при этом сожаление и стыд ее не особо мучили. Даже после того, как была вылита вся грязь на собеседника, она могла сказать себе с полным осознанием, что все под контролем: «Нужно остановиться на этом, а то могу наговорить гадостей». И в этом случае она остановила себя именно так. И, заметив, что Астрид нисколько не тронули ее слова, она была еще более оскорблена. Астрид же, слегка усмехнувшись, медленно поднялась со стула, расправила полы своего огромного халата и медленно, почти даже дружелюбно сказала:

— Смотри-ка, время обеда подошло. Пойду. А то ведь мне подачки не носят.

Астрид встала на свои забинтованные ноги и, шоркая тапочками, неспешно побрела по коридору. Слезы снова покатились из ее глаз, собираясь у подбородка и капая на костлявые руки, которые она скрестила на груди. Да, действительно, передачки ей никто не носит, и сейчас впрямь было время обеда. Астрид поднялась на лифте на третий этаж. В нос ударил запах тушеных овощей и пресной отварной рыбы. Она вышла в коридор и, прихрамывая, заковыляла вдоль стены до самого конца. Сердобольная раздатчица с заставленной кастрюлями тележкой гремела посудой, размахивая большим черпаком. У каждой палаты образовывалась небольшая очередь из женщин в мягких халатах, мужчин в пижамах. Каждый держал в руке пустую тарелку. Тучная румяная раздатчица громко смеялась, что-то рассказывала, подшучивала, ловко выкладывая на тарелки салат, рыбу или какой-то совсем уж жиденький подкрашенный борщ. Казалось, она уже всех тут знает в лицо, потому что, завидев очередного топающего к ней пациента, уверенно говорила:

— Привет, Жора. Ты у нас на четвертом столе. Давай сюда свою тарелку. А вам, дорогая моя, не положено рыбу, у вас другая диета. Обговаривайте это со своим врачом. И не надо на меня фыркать. Чего фыркать-то?! Расфыркались мне тут! Сереж, отодвинь свою ногу, а то сейчас проедусь по тебе! А где же Катька? Снова лазает где-то! Я тут ее ждать не собираюсь. Принесите мне ее тарелку, а то потом будет жаловаться, что голодная осталась. Что значит «не хочу свеклу»? Вам положено есть овощи. Положено — значит положено, я-то тут при чем? Эй, Астрид, куда поперлась? Где твоя тарелка? Вот чудачка. Принесите мне ее тарелку…

Астрид прошла мимо, не удостоив никого даже взглядом. Дойдя до самого конца коридора, она чуть было не столкнулась с молоденькой санитаркой в темно-синем заляпанном костюме.

— Вы меня напугали! — пропищала девушка, бросив на нее свой сердитый взгляд. — Проходите. Только осторожней там: полы мокрые. Навернетесь еще.

Астрид снова ничего не ответила и даже не удостоила ее взглядом. Она вошла в туалет, защелкнула дверь на шпингалет, проскользнула мимо умывальника, подошла к унитазу, опустила крышку. С минуту она смотрела на закрытый унитаз, словно раздумывая о чем-то. Застывшая маска на лице, не выражавшая ничего, кроме тихого горя. Немного постояв над унитазом и поразмыслив, она подняла голову и начала осматривать стены, потолок. Прямо над потолком проходили старые ржавые трубы. Недолго думая, она стянула со своего огромного халата пояс, ловко свернула из него петлю, вскочила на крышку унитаза и решительно закрепила свободный конец на одной из труб, тянувшейся над унитазом в направлении противоположной стены. Астрид несколько раз грубо дернула поясок, проверяя, хорошо ли он привязан к трубе. Потом, посмотрев на пустую, беленную известкой стену, Астрид, как ожерелье, накинула себя удавку и без лишних раздумий шагнула вперед. Ноги ее легко скользнули с крышки унитаза и повисли в тридцати сантиметрах над полом. Астрид мгновенно ощутила, как горло сдавило. Из приоткрытого искривленного рта выдавился короткий сипящий протяжный звук. Страшная судорога прошлась по ее телу. Боль, как электрический разряд, пронзила насквозь, и Астрид ухватилась за петлю, которая все сильнее сдавливала шею. Стараясь облегчить свои страдания, она не заметила, как начала бороться за жизнь. Но петля все сильнее вонзалась в ее кожу, и в следующие секунды она ощутила это: она ощутила, как смерть приблизилась к ней.

И вдруг в один миг она вспомнила самые яркие фрагменты своей жизни. Она увидела себя ребенком, бегающим вдоль рельс, которые соединяли между собой Астрахань и множество других городов. Ветер развевал ее каштановые кудри, и она носилась по широким шпалам, что-то весело напевая. Вот она добежала до большой развилки, где одна железная дорога расщеплялась на две. Там она остановилась, глядя вдаль. Пути вели в разные направления, но объединяло их то, что они стелились одинаково далеко, покидая пределы Астрахани. Будучи ребенком, Астрид мечтала покинуть родной город и умчаться на этих рельсах подальше от дома, где она была чужой. Астрид была уверена, что где-то там вдали она обязательно будет счастлива. Что где-то там, где нет злого отчима и несправедливой матери, будет спокойно. Она верила в это всей своей детской и чистой душой, сделав это целью жизни. В следующую секунду она увидела себя уже повзрослевшей девушкой, которая с одним старым чемоданом села на поезд и умчалась в Волгоград. Никто не пришел ее провожать, потому что никто и не знал о ее отъезде. Она уехала тихо, возлагая большие надежды на новое место. И все складывалось поначалу очень хорошо. Она была умна, амбициозна, полна позитивного настроя. Пройдя без особых усилий вступительные экзамены, она стала студенткой педагогического института, филологического факультета. Она вспомнила, как была популярна среди всего потока. Как была красива, как была успешна.

Последнее, что увидела Астрид в своих предсмертных воспоминаниях, — это статного высокого парня, учившегося с ней на одном курсе. В самом начале их знакомства он долго смотрел на нее, но не решался подойти. Астрид это заметила. Поначалу она посмеивалась над его наивным влюбленным взглядом, заранее представляя, как он к ней подойдет, и она, конечно же, будет держаться с ним холодно, как и со всеми. Но шло время, а парень все не подходил. Тогда Астрид начало это нервировать. Что с ним не так? Чего лупится тогда на нее, если все равно не подходит? А может быть, он трус? Она знала, как его зовут и в какой группе он учится. Знала, что учится он хорошо. Прошло еще время, и Астрид начала задумываться. Теперь она сама искала встречи с ним. Иногда они сталкивались в коридоре, иногда в библиотеке. Он все так же смотрел на нее, но ничего не говорил. Астрид стала тоже задерживать на нем свой взгляд. И порой она замечала, как он будто бы глазами спрашивает ее, все ли у нее хорошо. И она научилась ему так же отвечать. Прошел год, а они все так же общались глазами. Теперь Астрид не замечала других поклонников, она сама вдруг стала поклонницей этого парня с говорящими глазами. Бывали дни, когда весь поток стоял у закрытого лекционного зала, и тогда Астрид, прислонившись к подоконнику, нежилась под его влюбленным взором. Он стоял в пяти шагах от нее у дверей лекционного зала. Иногда взгляд Астрид заговаривал с ним первый. Она спрашивала его: «Как у тебя дела?» А он отвечал без слов и жестов, что ему уже надоело торчать тут и ожидать непунктуального профессора. Глаза Астрид смеялись, и он смеялся ей в ответ. Однажды одногруппник подошел к Астрид и шаловливо попросил ее одолжить ему конспект. Астрид согласилась, и в благодарность тот протянул к ней свои руки и приобнял за плечи. Астрид никак не ожидала этого, потому даже не успела отпрянуть. И именно в этот момент появился он. Он все увидел. Глаза его тут же помутнели и стали такими сердитыми. Астрид в растерянности начала оправдываться, но он даже не стал слушать голос ее умоляющих глаз. Тогда они не на шутку поссорились. И это было в первый раз. Астрид не понимала, почему она должна оправдываться в том, чего не делала. А он был убежден, что она повела себя очень легкомысленно. Астрид смотрела на него, а он обиженно отводил от нее свой обиженный взор. Тогда она рассердилась и тоже начала дуться. Она совсем перестала ходить в те места, где они вели свою необычную беседу. Проходила мимо него, не глядя. Это значит, она даже не здоровалась с ним. Так прошел месяц, затем другой. А на третий месяц их ссоры она обнаружила, что к ремешку ее сумки кто-то прикрепил маленькую сорванную на университетской лужайке махровую маргаритку. Астрид обернулась и увидела перед собой его. Он смотрел на нее извиняющимися глазами, потом, приблизившись, пригласил ее сбежать с лекции. Глаза ее проказливо сверкнули в ответ. И в следующую минуту, взявшись за руки, они спустились по широкой лестнице, миновали вахту, перешли дорогу, и, дойдя до ближайшего поворота улицы Порт-Саида, они помчались прямиком на набережную. Там на берегу Волги, примостившись у корней старого тополя, они еще долго молчали. А потом она больно толкнула его в плечо и сердито прикрикнула:

— Зачем сорвал маргаритку?! Она же теперь завянет!

Это была их первая фраза, после чего посыпались признания в чувствах. Он был ее первой любовью. Астрид знала, что перед смертью из всех своих мужчин она вспомнит именно его.

Она мучительно улыбнулась, закрыла глаза. Худое тело раскачивалось между потолком и только что вымытым кафельным полом. Пальцы разжались, она смиренно выпустила из рук петлю, которая уже впилась в шею, полностью лишив ее дыхания. На секунду в ее голове промелькнула мысль, что умирать от удушья страшно и унизительно. И в тот момент, когда руки Астрид безжизненно опустились вниз, послышалось слабое потрескивание. Оно стало учащаться, усиливаться. Из швов труб тонкой напористой струйкой начала прорываться вода. И в следующее мгновение старая ржавая труба с грохотом лопнула, почти мертвая Астрид рухнула на землю, и холодная вода окатила ее обездвиженное тело. В таком виде ее обнаружили палатные медсестры и массивный санитар, выломавший дверь.

ГЛАВА 3

На территории областной больницы города Волгограда, почти в глубине комплекса, средь гущи деревьев и петляющих аллей стоит старое здание. Оно напоминает покосившегося многоглазого гнома. Выцветшие стены, отколовшаяся замазка, в некоторых местах выглядывали обожженные кирпичи и ржавые трубы, тянущиеся вдоль стен. Здание окружено небольшой площадкой со старыми лавочками, под тенью таких же старых тополей. Вся больница не самое радостное место, но это отделение, можно сказать, одно из самых мрачных. Люди, которые никак не связаны с медициной, чувствуют это, как только начинают приближаться к нему. Широкие окна за металлическими прутьями решеток, похожие издали на огромные мутные глаза, оглядывающие каждого прохожего своим бессмысленным взором. Как многоглазое существо, здание пристально наблюдает за каждым постояльцем, которого выпустили погулять на минутку-другую. В то же время в зрачках здания скрывались степенные движения пациентов, бродивших под воздействием нейролептиков внутри узких комнат. Эти люди напоминали потерянных зверьков. У главного входа на площадке стоят скамейки, на которых изредка в послеобеденный перерыв можно увидеть сонных людей в домашних тапочках и халате (если это женщина) или в пестрой пижаме (если это мужчина). Пациентов всегда что-то объединяет. Например, если подняться на шестой этаж хирургического отделения, то можно заметить, что у большинства больных по бедро ампутирована конечность, забинтованы после операции лодыжки, обернута, как в кокон, компрессионным бинтом нога и так далее. Даже если встретить на улице такого больного, спокойно выкуривающего свою запрещенную лечащим врачом сигарету, то можно легко определить, что пациент этот именно из сосудистой хирургии.

А вот пациенты того странного вышеописанного здания очень своеобразные. Большинство из них не считают себя больными, но, может, даже наоборот: они считают, что, скорее всего, мир вокруг болен, а им открыто нечто особенное. В их голове открывается целый мир, неведомый другим людям. У каждого он свой: у кого-то этот мир сводится к темной тесной комнате без окон. У кого-то это целый портал в другое измерение, через который с ними говорят инопланетные существа или сам Бог. Они слышат голоса, говорящие им, что делать, куда идти и кто они такие. К ним приходят люди, которых почему-то видят только они. Когда эти видения настолько плотные, выпуклые, реальные, очень сложно поверить, что это всего лишь так называемые галлюцинации. Этим глупым врачам невдомек, что есть кое-что другое, чего они видеть не могут. Может, потому-то врачи и ставят такие сложные диагнозы. Даже слова в этих диагнозах какие-то странные: кататония, шизофрения, неврастения, биполярное расстройство, обсессивно-компульсивное расстройство и так далее, и тому подобное. Эти болезни называют душевными. И даже те, кто не верит в существование некой невидимой субстанции под названием «душа», не могут обозначать эти болезни иначе.

Не задавались ли вы вопросом: душа человека такая же, как тело? Или же наоборот: тело приобретает форму души? Но ведь в любом случае это как-то связано. А не заметили ли вы, что когда человек меняется внутренне, то это и на внешности его сказывается? К примеру, вы долго не встречались с каким-то своим знакомым и вдруг, неожиданно столкнувшись, чуть было не прошли мимо по причине того, что он стал совсем другим. Кто-то со временем преображается и хорошеет, кто-то, наоборот, превращается из писаного красавца в этакого сгорбленного уродца. А бывает так, что когда два человека проводят слишком много времени друг с другом, то как будто приобретают внешнее сходство. Возможно это происходит потому, что их души становятся похожими? Вне всякого сомнения, гниение души, как и ее преображение, отражается на нашем теле, на нашем лице. Наверное, наша душа тоже имеет свою анатомию, свое строение, для изучения которых еще не придумали методы исследования. Поломавшись или выйдя из строя, органы души не могут быть вылечены полностью никакими медикаментами или приемами. Ведь для лечения духовного физические средства будут малоэффективны. И все лечение сводится к заглушению симптомов, которое создает иллюзию душевного спокойствия. То есть делает человека более или менее похожим на нормальных людей, стандартных, на людей с шаблонным пониманием приемлемого поведения. Так, чтобы не сильно коробить тех, кто убежден, что находится вполне в своем уме, раз у него присутствует адекватная самокритика и более или менее ясное сознание.

Но подвох в том, что душа — это как рояль, где спрятаны струны разной толщины. И если хотя бы одна струна перетянута слишком сильно или же, наоборот, расслаблена, то нельзя назвать инструмент настроенным. Но можно играть в той тональности, где не будет затрагиваться именно эта клавиша. Ведь в принципе можно сыграть любую мелодию от разного звукоряда. И тогда будет казаться, что с инструментом все в порядке. Так, почти все население планеты живет с расстроенными струнами души, которые они просто стараются не затрагивать в повседневной жизни. И это умение хорошо маскироваться дает им право называться душевно здоровыми людьми. Но иногда случается, что в некоторых ситуациях затрагиваются эти перетянутые или недотянутые струны, и тогда звук режет слух. Вот тогда его обрекают на звание идиота и отправляют в подобное заведение, которое в народе называют просто дурдомом. Куда и попала наша героиня Астрид. Кстати, нужно отметить, что доцент кафедры психиатрии, учебная база которого располагается именно на территории областной больницы, терпеть не может, когда так называют психиатрические клиники. Однако первое, что сказала Астрид, когда открыла глаза и увидела перед собой белую кучку врачей, столпившихся в тесной палате во время утреннего обхода, было:

— Вы что, меня в дурку упрятали?

— Почти, но не совсем, — ответил внушительных размеров дежурный врач-психиатр.

Астрид затуманенным взором окинула этих психов в белых халатах и, почувствовав, как в горле все сдавило от сухости, сделала попытку встать. Но тут же ощутила, что в запястья впились грубые ремни, приносившие острую боль так, что она невольно скорчилась. Как и в реанимации, ее снова привязали к кровати. И когда она уже совсем пришла в себя, обнаружила, что лежит в нелепой огромной пижаме, туда-сюда бродят полусонные пациенты, а точнее, пациентки. Женщины разных возрастов и национальностей, которых объединяло одно — совершенно отсутствующий взгляд, затуманенный действием нейролептиков. В палате было пять коек. Астрид лежала у окна без занавесок, но зато с решетками. Напротив лежала тучная женщина, которая стянула с себя пижаму и без всякого стыда открыла всю подноготную на обозрение. Женщина неистово кричала, звала маму и ревела. Хотя на вид ей было около шестидесяти лет, она причитала, выла и капризничала, как маленькая девочка. У другого окна стояла пациентка лет восьмидесяти. Она то склонялась над кроватью, то тянулась к окну. Пальцы ее без устали трудились над невидимой пряжей, которую она скручивала, вытягивала, выравнивала. А затем наматывала на такой же невидимый клубок. Губы ее шелестели, как сухие листья, бормоча под нос что-то невнятное. Вдоль стены, измазанной жирными пятнами и чем-то коричневым, стояли еще две кровати. Одна из них была пустая, но смятая, что свидетельствовало о наличии еще одной постоялицы. Рядом расположилась другая койка, на которой лежала женщина примерно сорока лет. Она была полностью седая, сгорбленная, костлявая, с впалыми щеками. Темно-синие круги под глазами придавали ее лицу необъяснимую свирепость. А самое главное, что и сам взгляд ее, напоминающий взгляд запуганного хищного зверя, блуждал по палате, попутно цепляя каждого обитателя, то и дело задерживаясь на беспомощной новенькой. Астрид отметила, что никто, кроме нее, не был связан. Они могли спокойно передвигаться по палате, выходить в коридор, вязать свою невидимую пряжу у окна.

— Кто-нибудь меня понимает? — хриплым голосом спросила Астрид.

Никто даже не взглянул на нее.

— Мама! Помоги мне! — кричала голая тетка на соседней кровати. — Они звери, убить меня решили!

Бабушка у окна продолжала невнятно бормотать и развязывать узелки на воображаемых нитках. Лохматая седая женщина также что-то лепетала и всхлипывала.

— Кто-нибудь меня слышит? — более громко спросила Астрид.

Голос ее звучал так низко и сипло, что она сама испугалась. К тому же каждое слово давалась ей с такой невыносимой болью, что приходилось делать над собой неимоверные усилия перед каждым вопросом, остававшимся безответным. Когда в памяти Астрид начала всплывать картина последних событий, она поняла, что ее попытка закончить свое жалкое существование провалилась. Да еще настолько неудачно, что теперь она лежит в психушке. В эту минуту в палату, прихрамывая и волоча за собой левую ногу, вбежала еще одна женщина. Коротко выстриженные русые волосы торчали на ее макушке ежиком. Огромный нос, большие впалые глаза, широкий рот с тонкой полоской бледных губ. Она была объемная, сутулая, громкая, как иерихонская труба.

— Мать! — орала она во все горло, держа в руках большой резиновый сапог. — Смотри, а как я на улицу-то пойду?!

Она подбежала к бабушке с прялкой и ткнула ей под нос свой единственный резиновый сапог. Ответа не последовало.

— Ты куда подевала второй сапог?! — горланила она.

— Мама! — вторила ей в ответ голая сумасшедшая. — Мама! Помоги! Они все хотят меня убить!

Астрид посмотрела на всю эту картину, и ей стало так плохо… Она с брезгливостью пробормотала:

— Да уж, хуже уже некуда.

И тут голая соседка издала неимоверный звук, исходивший из глубин ее толстого кишечника. Такой длинный, пронзительный, похожий на рычание спящего зверя. И тут же вся палата потонула в слезоточивом зловонии.

— Или есть куда, — прохрипела Астрид, напрягая нос, чтобы как можно плотнее сузить ноздри.

И тут, как бы подтверждая ее мысли о том, что жизнь все же может быть хуже, чем кажется, пациентка издала еще несколько громких, плотных, сотрясающих воздух пуков. А потом еще один и еще один, пока все не завершилось хлюпающим испражнением. Крикливая пациентка на минуту-другую умолкла. Задумчиво уставилась в потолок, потом просунула под себя руку и вытащила ее оттуда уже с комком собственных экскрементов. Рассмотрев его, она поднесла фекалии к носу, понюхала, а потом с отвращением бросила на пол. Бурый комок шмякнулся на пол, а пациентка медленно начала подниматься. Сначала села, потом не спеша свесила ноги с кровати. Затем встала и, повернувшись к Астрид спиной, начала что-то высматривать на своей постели. И тут Астрид заметила под ее лопатками зияющие пролежни почти на всю спину. Гнойные, источающие смердящую вонь куски омертвевшей ткани отходили от живой плоти. Астрид все могла перенести, ибо недавно сама валялась в собственном дерьме, но, увидев пролежни, ее мгновенно вырвало. Рвотные массы фонтаном брызнули из ее искривленного рта, обрызгав все лицо, волосы, грудь. Кислое рвотное содержимое тут же попало на ее чуть приоткрытые глаза, обжигая слизистую.

— Твою мать! — взревела Астрид. — Кто-нибудь, придите!

Хотя она и не наделялась, что ее кто-то услышит. Ведь она была не одна, кто так орал. Но, к счастью, вскоре Астрид услышала чьи-то приближающиеся шаги.

— Что такое? — услышала Астрид. — У… обосралась, — спокойно протянул чей-то более адекватный женский голос. — Света, позови сюда санитарку! Пусть уберет здесь. Наш депутат наложил кучу. Скажи, чтобы поторопилась, а то она опять все сожрет. Потом нам от доктора влетит.

— Сейчас! — послышался голос, сопровождаемый коридорным эхом. — Лена! Иди в одиннадцатую палату!

— Подождет. Я сейчас у Ванги полы домою! — ответила недовольная санитарка.

— Не подождет! Иди сейчас, а то сама знаешь, что будет.

Астрид с недоумением сжала обожженные веки, из которых градом текли слезы. «Какой депутат? Какая Ванга? — думала про себя Астрид. — Тут что, даже медсестры больные на всю крышу?!»

Кто-то вошел в палату (видимо, это была санитарка Лена), побранился благим матом, и послышалось шуршание пакетов и простыней, плескание воды в ведре, тяжелое свистящее дыхание. Все это сопровождалось постоянными криками голой пациентки. Когда слезы омыли глаза, Астрид сделала попытку их открыть. Перед ней стояла молодая девушка в серо-желтом медицинском халате, надетом поверх синего хирургического костюма. Это показалось Астрид очень странным. Ведь по голосу и по хриплому дыханию Астрид думала, что Лена — это старая грузная женщина. Но Лене можно было дать чуть больше двадцати лет.

— Лена, — тихо обратилась Астрид.

— М-м… — ответила та.

— Ты не могла бы меня развязать? Я очень хочу пить.

Лена, не оборачиваясь к ней, загорланила на всю палату:

— Света! А эту суицидницу развязать можно?

— Какую? — последовал вопрос из коридора.

— Ну, эту, которую в туалете нашли!

— Она как?

— Вроде тихо. Ты ей вколола десятичасовой укол?

— Да!

— Тогда я развязываю?

— Ну, попробуй.

Лена обернулась к ней и тут же презрительно закатила глаза.

— Еще одна. У вас что тут, ансамбль? Одна через жопу, другая через рот! Вы достали!

— Чего там? — спросила медсестра Света.

— Да обрыгалась она! Когда это закончится?!

— Когда уволишься, — усмехнулась Света.

Лена ничего не стала отвечать. Она принялась развязывать Астрид, матерясь как сапожник. Вонь усилилась, так как эта Лена начала махать перед носом Астрид грязными резиновыми перчатками. Но Астрид все покорно вытерпела. Теперь нужно вести себя крайне хорошо, чтобы ее больше не связывали.

— Давно я здесь? — спросила Астрид, потирая свои отекшие запястья.

— Почти сутки.

— Что со мной?

— Откуда я знаю?! Но, к счастью или к вашему сожалению, жить будете.

Лена завершила свою уборку. Свернула пакеты, взяла ведро и побрела к порогу.

— Ах да! Тут вас приходили навещать, но вы спали.

— Кто?

— Танька из приемного покоя. Скажу ей, что вы проснулись. Она хотела с вами о чем-то важном поговорить.

Астрид погладила свою шею, которая неистово болела. Взяв с тумбочки пустой стакан, она ответила, что не хотела бы ни с кем видеться. Лена пожала плечами, сказала что-то на своем родном матерном языке и вышла.

Но, видимо, с Астрид тут никто не собирался считаться. Потому уже вечером, после ужина, ей доложили, что она может выйти в коридор и пообщаться с посетителем. Астрид провели через все отделение, по которому бродили потерянные пациенты. Кто-то читал, кто-то смеялся, а кто-то рыдал. Некоторые зевали во весь рот, ковыряли в носу, чесали под мышками. Здесь даже была небольшая библиотека, которую Астрид не могла не заметить. В груди слабо всколыхнулась былая страсть к чтению. Но длилось это недолго: как только стеллажи с потертыми корешками скрылись из виду, Астрид вновь погрузилась в прострацию. Повсюду пахло тушеной рыбой и отварной капустой. Даже запах еды казался тошнотворным, настолько здесь было мерзко. Дойдя до двери, медсестра достала из кармана ключ и отперла ее. Астрид вышла в другой, более светлый коридор. Медсестра заперла за ней дверь. Тут уже не так пахло рыбой и капустой. Она прошлась и вдоль этого коридора и остановилась у следующей двери. Ее тоже открыли, а когда она вышла, то снова заперли на ключ. И за этой дверью открылся всего лишь очередной коридор, вдоль которого стояли мягкие кушетки. На одной из них преспокойно сидела Таня. Увидев Астрид, она так и осталась сидеть, соизволив лишь слегка повернуть голову в ее сторону. Астрид неспешно подошла и присела рядом. Дежурная медсестра скрылась за дверью, щелкнув два раза ключом в замочной скважине.

Астрид и Таня какое-то время сидели молча, разглядывая противоположную стену, покрытую масляной бежевой краской, которая местами уже начала отколупываться.

— Как мне вас называть? — спросила Таня.

— Просто Астрид, и можно на «ты».

— Зачем ты это сделала?

Астрид молчала.

— Мы с тобой побеседовали, а потом ты пошла и повесилась. Зачем ты это сделала?

Астрид усмехнулась. Видимо, эту честную наивную медсестру привел сюда голос совести.

— Да так… — ответила Астрид, потирая ладони друг о друга. — Расстроилась из-за того, что люди верят в гороскопы.

— Что? — Таня в недоумении взглянула на Астрид.

— Да ладно, расслабься, — криво усмехнулась Астрид. — При чем тут люди? При чем тут гороскопы?

— А что тогда?

— Ну, это… Я обиделась, что ты так грубо со мной разговаривала. Понимаешь, я ведь все-таки старше тебя. В наше время молодежь была более скоромная. Я так расстроилась, что даже жить не хотелось.

— Ты шутишь? — раздраженно спросила Таня.

— Нет. Не шучу. Спроси, вон, даже у Кати.

— У какой Кати?

— Ах, я же вас не познакомила, — Астрид указала рукой на пустое место рядом с собой. — Вот, это Катя.

Таня побледнела, потом покраснела. Мелкая дрожь охватила ее пересохшие губы, словно и впрямь призрака увидела перед собой. Но когда Астрид снова криво улыбнулась, Таня в ярости так исказила лицо, что от былой миловидности не осталось и следа.

— Шутки решила шутить? — вскрикнула Таня.

— А что делать еще в дурдоме?

— Ты что, думаешь, мне больше нечем заняться?! — рассвирепела Таня. — Ты думаешь, я прохлаждалась весь день и, вот, решила заглянуть в психушку под вечер?! Ты хоть знаешь, что я сегодня проработала тридцать шесть часов на смене?! Домой хочу — умираю! Я даже отменила свидание со своим парнем.

— И что? — выплюнула Астрид.

— А то, что мне есть чем заняться вместо того, чтобы тут торчать.

— Ну и не торчи. Чего приперлась? Я тебя не звала.

— Я здесь ради тебя! Не валяй дурака. Тебе здесь не место. Ты должна выйти отсюда. Я принесу письмо из реабилитационного центра. Они тебя отсюда заберут. Веди только себя как подобает. Я ведь знаю, что ты не сумасшедшая… — голос Тани вдруг дрогнул, и она тихо произнесла. — Ты страдаешь, но ты не сумасшедшая.

Таня резко встала, подошла к двери и два раза постучала в нее. Пока щелкала замочная скважина, Таня, не оборачиваясь, произнесла:

— Спокойной ночи. А то еще повесишься из-за того, что с тобой не попрощались как следует.

Молодая девушка вышла, даже не обернувшись. А вот если бы все же обернулась, то заметила бы, как крупные слезы одна за другой поползли по впалым щекам Астрид.

После ее ухода Астрид побродила по затемненному коридору, будто выискивая в каждом углу ответ. Нет, ни в какой реабилитационный центр она не пойдет. Зачем ей все это? Ей больше не реабилитироваться. Такие, как она, не восстанавливаются. Астрид решила, что останется здесь столько, сколько понадобится, а дальше будет видно, куда ей податься. Она медленно прошлась по коридору, позвонила в дверь. Ей отворили, и она неспешно вошла. Запах вареной рыбы с пареной капустой снова ударил в нос, заставив ее невольно срыгнуть.

Последнее время она ничего не ела, и желудок ее отвергал любую пищу. Более того, с самого момента пробуждения она ощущала сильные рези внизу живота. Вначале они были не такими интенсивными и ощущались только в момент опорожнения мочевого пузыря. Но к вечеру боли стали настолько сильными, что Астрид казалось, будто при каждом мочеиспускании из нее выходит кипящее масло. К вечеру давящие боли заставляли ее бегать в туалет каждые пять минут. Моча сначала была темно-оранжевая, потом в ней появились бурые прожилки крови и гноя. А сейчас она уже остро ощущала, как из нее тяжело выскальзывают сгустки крови. После разговора с Таней Астрид снова направилась в туалет. Здесь ее настигла та же участь. Боль усилилась, моча теперь выдавливалась вместе с кровью, заставляя ее сотрясаться от страданий. Противная дрожь пронеслась по всему телу вверх и собралась на макушке. Голова закружилась, в глазах помутнело, и из искривленного рта вылетел мучительный стон. Астрид сделала над собой последние усилия и вышла из кабинки. Пройдя вдоль коридора, она подошла к посту.

— Что такое? — не поднимая глаз, холодно спросила медсестра.

— Мне очень плохо, — еле дыша, сказала Астрид.

— А кому сейчас легко? — усмехнулась та в ответ.

— Пожалуйста, вызовите врача.

— Дежурный врач на вечернем обходе. Придется чуть подождать.

Астрид затуманенным взором посмотрела на безразличную медсестру, и боль снова заставила ее содрогнуться.

— Сейчас вызовите кого-нибудь! — потребовала она, выдавливая из себя голос.

— Что это еще за распоряжения?! Иди приляг на свою койку. К тебе подойдут. Я же сказала!

Голос медсестры звучал дерзко и властно. Астрид ничего не оставалось делать, кроме как покориться. Пошатываясь, она дошла до своей койки и, свернувшись калачиком, начала чуть раскачиваться, как тут делает большинство сумасшедших. Говорят, это их успокаивает, так как напоминает мамины укачивания. Астрид ощутила, что ее кожа покрывается испариной, а внутренности содрогаются от мучительных резей внизу живота. Дыхание стало горячим, будто на ее грудь кто-то положил раскаленный камень. Лихорадка вынудила ее провалиться в поверхностный сон, в котором она снова оказалась в том же грузовике. Перед ней замелькали лица ублюдков, которые, насмехаясь над ней, насиловали по очереди. Она выбивалась из сил, когда один из них нанес ей несколько сильных ударов по лицу, отчего у нее сразу же загремело в ушах, а лицо будто бы стало каменным и бесчувственным. Потом исчезли эти твари, и перед ней появилась маленькая девочка лет шести. Астрид смотрела на нее и не могла вспомнить, где она ее видела. Глаза девочки смотрели с презрением. Маленький рот был чуть приоткрыт, и оттуда сочилась алая жидкость, похожая на малиновое желе. «Ты виновата, — хрипела на нее окровавленная малышка. — Ты довела себя до такого состояния. Как тебе такая жизнь?» Астрид махала на нее руками, как бы желая избавиться от ужасающего наваждения. Слова застряли в горле, и как бы она ни старалась выдавить из себя хоть какой-то звук, у нее ничего не получалось. Все вокруг стало каким-то прорезиненным. Она судорожно пыталась разбудить себя от этого кошмара. Делала над собой усилие, чтобы хотя бы просто поднять веки, но ужас обуревал ее, и она еще сильнее погружалась в вязкий бездонный омут.

«Проснись, — услышала она голос над головой. — Ты должна проснуться. Астрид, открой глаза!» Чья-то рука сильно сдавила ее плечи, и Астрид в это же время почувствовала, как ее ноги погрузились в слизистую жижу, и она тщетно пытается пошевелить ими, чтобы выбраться на свободу. «Пожалуйста, проснись! — звал ее неведомый голос. — Я здесь. Ты меня слышишь? Астрид, открой глаза». Еще секунда — и глаза Астрид разомкнулись, и все неясные звуки и видения исчезли.

— Все хорошо. Это просто сон, — сказал чей-то голос.

Астрид перевела взор с потолка на лицо, склонившееся над ней. Это была все та же медсестричка из реанимации, сплошь одетая в белый медицинский костюм. Голос ее звучал так же мягко и заботливо, как и при их первой встрече.

— Ты Камила? — хриплым голосом спросила Астрид.

— Да, это я. Тебе уже лучше?

Астрид чуть заметно кивнула и, сжав худыми пальцами плечи медсестры, попыталась подняться с постели. Боль внизу живота снова резанула ее, и она издала громкий портняжный стон.

— Что с тобой?

— Камила, помоги мне. Мне больно вот здесь. Я не могу сходить в туалет, — произнесла Астрид, касаясь рукой области над лобком.

— Подожди, я сейчас вызову врача.

Девушка скрылась за дверью, и Астрид вонзила свои ногти в ладони, чтобы снова не провалиться в сон. Через некоторое время действительно пришел врач в сопровождении Камилы и еще двух молодых парней. После недолгой беседы врач небрежно ощупал ее лоб, потом пропальпировал живот, сказал постовой медсестре, чтобы та взяла анализ мочи и крови.

— Острый цистит, красавица, — сказал он. — Не переживай: это быстро лечится.

После этого он вытер руки влажным полотенцем, которое ему тут же подала постовая медсестра, и затем ленивой походкой удалился. Двое парней последовали за ним. Постовая медсестра тоже пошла за баночками и шприцами. Рядом с Астрид снова осталась одна Камила.

— Спасибо, — чуть слышно прошептала Астрид. — Ты и здесь подрабатываешь?

— Нет, — покачала головой Камила. — Я здесь прохожу практику. У нас тут идут занятия по психиатрии.

— Ты студентка?

Камила кивнула.

— Да. Студентка медицинского вуза. А в реанимации я просто подрабатываю медсестрой. Набираюсь опыта.

Астрид осмотрела ее измученными глазами.

— Мне тут страшно, — едва слышно произнесла она.

— Я знаю. Но ты все выдержишь. Потерпи немного. Завтра тебе станет легче.

— А что потом?

— А потом будет так, как решишь. Если захочешь, то Бог даст шанс начать жизнь заново. Ты просто послушай Таню. Ты ведь знаешь, что ей это нужно.

Астрид устало закрыла глаза. Перед взором снова всплыло лицо Тани. Но за ней она точно не хочет идти.

— Ты думаешь, Бог помнит о такой, как я? — криво усмехнулась Астрид.

— Он тебя и не забывал, — ответила Камила и погладила спутавшиеся волосы. — Если ты не против, я помолюсь за тебя.

Астрид затравленно опустила веки, и Камила тихо зашептала молитву. Ничего из ее слов Астрид не поняла, но она ощутила, как боль внизу живота начала стихать, а тело стало медленно расслабляться. Голова посветлела, и Астрид безмятежно провалилась в глубокий сон. Когда она проснулась, за окном было уже утро. Боль исчезла, спала температура, а Камилы и след простыл. На мгновение Астрид показалось, что на самом деле никакой Камилы не существует. Скорее всего, Камила — из ее видений, только не из тех кошмарных снов, какие она видит по ночам. Астрид встала и пошла в туалет. Едва ее кожа коснулась холодного ободка унитаза, как ее сразу же передернуло от ожидания режущей боли. Она зажмурилась, напряглась и приготовилась подавить возгласы. Она осторожно расслабила сфинктер, и моча тонкой струйкой сама собой полилась, медленно и безболезненно. Вздох облегчения вырвался из груди Астрид, и она всем существом наслаждалась обычным опорожнением мочевого пузыря. Нельзя научиться ценить что-то, пока ты хотя бы на одну ночь не лишишься этого. Еще немного насладившись спокойным мочеиспусканием, Астрид закрыла глаза и тихо поблагодарила небеса.

— Слышь, выходи оттуда! — послышался противный голос снаружи. — Там к тебе пришли.

Астрид поднялась на ноги, и слова Камилы пронеслись в ее голове эхом: «Ты просто послушай Таню. Ты ведь знаешь, что ей это нужно».

ГЛАВА 4

Через пару недель после этих событий Астрид преспокойно сидела на сырой лавочке и смотрела на облысевшую лужайку во дворе реабилитационного центра. Зима подползала медленно, не спеша, еще не кусая морозами, но уже превращая мелкий дождик в колючие капли. Зима в России — это не просто толстые покровы снега и красивые узоры на окнах. Сильные ветра превращают даже самый мелкий моросящий дождик в пронизывающий до костей холод. Русский народ не боится зим. Его совершенно не шокируют перепады температур, вьюги и бураны, снег до колен на тротуарах и до крыш у обочины крупных дорог. Снег валит всегда с такой силой и такой скоростью, что не успевает убираться. Утром часто бывают заторы на трамвайных линиях, на больших магистральных дорогах, а в центре города люди могут всей толпой выталкивать маршрутное такси, буксующее в коричневых сугробах снега и грязи.

Зима — это совсем не повод выглядеть как сонный медведь. Русские девушки даже в колючий мороз смело надевают коротенькие юбочки под гамаши с начесом, длинные сапожки на высоком каблуке и курточки, больше похожие на приталенные платья с мехом. И при этом не важно, что дороги блестят, как зеркало, от гололеда. Красивая русская девушка на высоком каблучке мелкими шажками будет аккуратно семенить, скрипя подошвой по льду, иногда проскальзывая короткое расстояние и легко возвращая себе равновесие. Такая зима всегда ожидается после медленного ее проникновения в город. Потом она царствует уже до самого конца марта. Но пока что первые ее зубки проявлялись в замерзших лужах по утрам и моросящем дождике. В эту пору Астрид любила бродить по дорогам, по паркам. В это время, когда мороз был еще слабым морозиком, Астрид преспокойно могла вздремнуть на теплых трубах у городской котельной. Сначала на одном боку, потом на другом, а потом на спине. Так она вертелась на горячих трубах, чтобы одежда, пропитанная потом и грязью, подсохла со всех сторон. А потом это облачение стояло на ней колом. Астрид бродила по городу, не смущаясь того, что все на нее смотрят с презрением, воротя от нее свои носы. Ей даже нарочно хотелось сделать нечто такое, чтобы еще сильнее насолить этим самодовольным чистюлям. Так, однажды ее вышвырнули из троллейбуса, потому что она нарочно опорожнила свои объедки на пол, запачкав обувь красивой барышни, которая, увидев подобное безобразие, заорала так неистово, что тут же перестала походить на барышню. Астрид даже извиняться не стала. Напротив, она размазывала свои жидкие объедки по полу, усмехаясь и выкрикивая бранные слова. Ей хотелось сделать все, чтобы ее ненавидели еще сильнее. Хотелось сделать все, чтобы самой еще раз убедиться, что люди вокруг такие же свиньи и в сущности ничем не отличаются от нее, хотя и напускают на себя важный вид. Бродя по улицам, ковыряясь в урнах, разбрасывая мусор по всему скверу, парку, главным дорогам города, Астрид была наполнена отвращением ко всему обществу и к себе, так как все же была его неотделимой частью.

Почти всю прошлую зиму она провела на улице, бродя по городским паркам, закоулкам, засыпая, где придется. Иногда ей удавалось проникнуть в какой-нибудь чистый подъезд и провести там всю ночь. Утром, правда, нужно было пораньше встать и убраться еще до того, как тебя погонят прочь, как заразную собаку. Чаще всего Астрид проводила ночь у городской котельной. Днем она продолжала бесцельно бродить по городу, забредая в небольшие супермаркеты погреться. Бывало, она просила подаяние у таких магазинов. Редко ей кто-то подавал, что было еще одним поводом ненавидеть эту подонскую страну, этот вонючий город, этих безмозглых людей. Но если кто-то и подавал ей милостыню, то Астрид даже не благодарила. А за что благодарить? За то, что они, подав ей гроши, поднялись в своих глазах выше остальных? Она насмехалась над каждым. И для каждого она находила свои уникальные обвинения. Голод, одиночество, отчаяние были ее верными спутниками, лишив ее возможности мыслить здраво. Так прошел самый ужасный год ее жизни на улице.

Сейчас же она сидела в сухом теплом пуховике, явно снятом с широкого мужского плеча. На ее тонком высохшем теле любая одежда висела, как огромная махровая тряпка на упругом прутике. Прошел уже месяц, как она поселилась в реабилитационном центре. После выписки из больницы Астрид пешком добралась до места, адрес которого она тогда взяла у Тани. Раны на ногах к тому времени зажили, а сломанные ребра срослись.

Реабилитационный центр стоял почти на другом конце города, весь огражденный высокими заборами и снаружи напоминавший тюрьму, где, кстати, Астрид успела побывать несколько раз за мелкий разбой на улицах. Она позвонила в ворота. Двери ей отворил высокий мужчина с грубым шрамом на лице, тянувшимся как толстая борозда от левой брови к уголку губ. По всей видимости, он работал здесь охранником. Увидев его, Астрид опустила свои пустые глаза и осипшим от мороза голосом спросила:

— Реабилитационный центр «Исход»?

— Да, — ответил охранник, пристально разглядывая ее.

— Я хочу поговорить с главным.

Охранник сделал попытку приблизиться к ней, но Астрид отшатнулась от него и сухо выдавила:

— Подходить ближе не надо.

Ее проводили к управляющему реабилитационным центром, и после короткой беседы она была принята.

Как оказалось, этот центр основали евангельские христиане. Назывался он «Исход». Это был отделенный высокой оградой просторный участок, на котором располагалось одно двухэтажное здание, служившее спальным корпусом. Вдоль забора с восточной стороны тянулось длинное сооружение. Тут проходили богослужения и утренние молитвы, библейские занятия. Другая часть здания была выделена для административной части. В центре двора высилась просторная столовая, за которой располагалась скромная библиотека. И тут же, как небольшой нарост, к заданию примыкало строение, над дверью которого отчетливо просматривалось слово «Медпункт». Вдоль западной части двора тянулся огород. Между огородом и столовой расстелилась лужайка с лысыми кустарниками. Ворота выходили на север, и там же располагалась покосившаяся строжка, похожая на большой детский кубик. А чуть дальше высилась выгнутая часовня из серого камня. Ничего особенного в этом месте не было, если не считать того, что все собиравшиеся здесь люди верили в Бога. Может быть, это была очередная секта, помогавшая таким жалким людям, как Астрид, для того, чтобы потом примкнуть их к своей пастве. Но людей, подобных Астрид, мало пугают подобные вещи. Мало ли в мире безумия? Пусть верят и проповедуют о Христе сколько угодно, главное — чтобы кормили регулярно.

В стенах «Исхода» были свои правила и распорядок. Много было того, что очень раздражало Астрид, особенно поначалу. Например, то, что четыре раза в день приходилось участвовать в службах, выслушивать нудные назидания и библейские учения. Астрид ничего не понимала из того, что там пели и проповедовали, хотя вроде и говорили на ее родном языке. Она с большим трудом заставляла себя сидеть на получасовых проповедях и даже иногда делать вид, что слушает. Единственное, что она однажды уловила, это история о названии центра. Есть в Пятикнижии Моисея книга «Исход», в которой описывается выход израильского народа из Египта, где они пробыли в рабстве и притеснении около четырех веков. Какой-то бывший наркозависимый подробно рассказал об этом на одном из вечерних служений. Размахивая руками, он харизматично пояснял стих за стихом, делая акцент на том месте, где Моисей говорит египетскому фараону, чтобы тот отпустил его народ.

— Теперь настала ваша очередь, — обращался он к сидящим в зале. — Вы есть Божий народ. Ваш Египет — это наркотики. Фараон — это князь тьмы. Но настал день вашего исхода. Исхода из рабства тьмы, рабства иглы, алкогольной зависимости…

Это было единственное, что она успела запомнить. Все остальное Астрид просто пропустила мимо ушей как обычно. Эти чистенькие проповедники были когда-то, как и она, грязными, избитыми и валявшимися под забором наркоманами. А теперь, видите ли, в Бога уверовали, свободными стали. Теперь ходят и орут направо и налево, что Бог силен вывести нас из рабства. Да пусть горит все синим пламенем! Астрид, может быть, хорошо в своем рабстве. Плевать она хотела на новую жизнь, на все эти слова утешения. Жизнь для нее все равно потеряла всякий смысл. И вместо того чтобы начинать новую жизнь, ей бы скорее поквитаться со старой. Убежденная в том, что люди есть люди: хоть верующие в Бога, хоть ярые безбожники, — она оправдывала свою ненависть ко всем без разбору. Все по своей сути большие свиньи, которые полны всякой грязи внутри. Противно было то, что здесь эту грязь будто бы пытались замаскировать за своей верой в Бога.

Астрид уже много раз видела, как наркоманы бросали свои пристрастия ради нормальной жизни. И у многих даже получалось вылечиться, завести семью, начать работать. Но проходило время — и они снова возвращались валяться в своей луже даже тогда, когда, казалось бы, все в жизни налажено. Так, может, не нужно никого освобождать? Пусть уже доживают часы в своем рабстве. Ведь из Египта евреи попали в пустыню и по причине своего рабского мышления погибли там. Тогда какая разница, где умирать? Став однажды рабом, возможно ли снова стать свободным? Наркотики можно вывести из тела. Можно физически перестать ощущать ломку, но остаются воспоминания, остается рабская ментальность, которую уже не так-то легко вывести. Остаются на невидимом уровне сети, из которых уже не выбраться никому. И можно стремиться быть свободным, но при малейшем потрясении или столкновении со своей, казалось бы, брошенной зависимостью снова туда возвращаться, проваливаясь в эту яму, заполненную трясиной. А попав туда во второй раз, надежды выбраться остается все меньше и меньше. И чем больше сопротивлений и попыток выбраться оттуда, тем сильнее затягивает в неминуемую гибель и тем меньше остается надежды на спасение. Желание бороться уменьшается, и в конце концов приходит полное смирение со своим положением.

Так можно ли избавиться от своей зависимости навсегда? Астрид была убеждена, что нет. Все равно после всего пережитого жизнь никогда не будет прежней. Все оставляет свой отпечаток. И глупо отрицать это, теша себя мыслями о том, что с Богом можно начать все по-новому. Что можно начать все с чистого листа, ведь тебе все прощено. Все равно найдутся люди из прошлого, которые с удовольствием напомнят, кто ты и где ты был. А то еще и снова потянут тебя обратно. И тогда вновь терзать себя муками совести, снова терять надежду, которую зачем-то тебе навязали. Ведь легче жить так: когда голос совести замолкает навсегда, когда нечего терять и не перед кем оправдываться. Когда тебе говорят, что ты конченый наркоман и быдло, а тебе не обидно. Плевать, что думают и говорят. Да, это так. Легче просто смириться с тем, что ты уже давно мертвец, что тебя ненавидят самые родные и близкие люди, чем стараться жить, угождая всем, кто тебе дорог. Хорошая репутация — это ведь такое бремя! Люди сами не понимают, что все они тоже в зависимости. Тоже по-своему наркоманы. Только их наркотик и рабство — это положительные отзывы от окружающих, это их репутация в обществе. Хотя спросите у любого ― он будет брызгать слюной и доказывать, что ему все равно, что о нем думают, что о нем говорят. Что плевать он хотел с высокой колокольни на головы всех людей, кто о нем плохо думает. Почему бы не поплевать на головы тех, кто о тебе хорошо думает? Значит, наверное, не так уж и все равно. Поэтому Астрид пришла к выводу, что все люди живут во лжи, и она, в отличие от остальных, может признать правду. Потому начинать жизнь заново, с Богом или без, она не собирается. Внутри нее сидит вирус и подтачивает ее корни. Скоро она умрет, и незачем снова начинать любить этот свет, тем более что любить его не за что. Короче, глупое учение в этом реабилитационном центре. Бестолковые методы лечения, и все тут. Но хоть кормят хорошо. Спасибо и на этом.

Самым огромным раздражающим фактором было то, что им запрещалось выходить за пределы реабилитационного центра три месяца со дня поступления. Более того, за каждым тут постоянно ходили и сопровождали повсюду. Если Астрид хотела пойти в туалет, то вместе с ней шла какая-нибудь крепкая женщина, служившая в этой богадельне. Но Астрид, уже давно лишенная всякой гордости и самолюбия, покорно соглашалась со всеми идиотскими условиями, которые тут действовали. Главным было то, что ее кормили три раза в день, и нужно отметить, что кормили даже очень неплохо. При всех строгостях, таких как комендантский час, молитвы и чтения Священных текстов по расписанию, люди там были весьма дружелюбны. Если во всем слушаться и не выкидывать уличных концертов, то относились тут друг к другу очень почтительно, называя сестрой или братом.

Астрид теперь часто встречала Татьяну. Она работала обычно на кухне, проводя тут пару вечеров среди недели и все выходные. Поэтому как минимум трижды в день по субботам и воскресеньям они могли встретиться взглядом и как бы таким образом поздороваться. После того случая в больнице они больше не общались. Астрид вообще избегала общения с людьми. На вопросы она отвечала коротко, ни с кем не спорила и выполняла все, что от нее требовали. За этот месяц ни одна капля спиртного не попала ей в рот. От этого по утрам ее постоянно тошнило, все тело пульсировало, голова разрывалась от мигреней. Вся она покрывалась липким потом и гусиной кожей. Среди ночи она просыпалась от наводящих ужас звуков. Ей чудилось, что где-то бьется посуда, кто-то неистово орет на незнакомом языке. Самое страшное было то, что в полудреме она слышала чей-то душераздирающий крик над головой. Крик, похожий на что-то среднее между детским плачем и звериным ревом. Она понимала, что это всего лишь сон, но все тело ее сковывалось и немело. Это ужасно осознавать — что твое тело тебя не слушается, что ты даже глаз не можешь открыть. Все слышать, все понимать, но оставаться лежать как чурбан. Возможно, это состояние длилось секунды реального времени, но Астрид казалось, что ее ночные кошмары бесконечны. Когда, приложив все усилия, она побеждала в этой непонятной разуму борьбе, Астрид в панике бежала в уборную, опрыскивала лицо водой и просиживала весь остаток ночи в полумраке на кровати, вглядываясь в темноту. Потом весь день она ходила раздраженная и злая. Боли в мышцах, как при обычном гриппе, казались невыносимыми, делая ее существование еще более отвратительным. Ощущения, что ее избили и что вся она покрыта синяками и гематомами, отнимали у Астрид даже желание есть, хотя о горячей еде она могла лишь мечтать всего месяц тому назад. За все это время к ней пару раз приходили с расспросами о ее личности. Откуда всем постепенно стало известно, что ее зовут Астрид Камелина, что ей недавно исполнилось сорок два года и что она родилась в Астрахани. Особо ей больше никто не докучал. Но она всегда чувствовала, как за ней пристально наблюдает несколько пар глаз. Пусть наблюдают, только бы ближе не подходили.

В центре были и мужчины, и женщины. Все они были разных возрастов и национальностей, и всех объединяло одно: потрепанная внешность, вечно голодный рыскающий взгляд, пустота в сердце. Нередко постояльцы «Исхода», следуя своим застарелым инстинктам, все еще воровали по мелочи, обманывали, хитрили, пытались провести работников центра. Но, к счастью или к огорчению, почти все служащие были когда-то и сами такими же наркоманами и алкоголиками и потому по вороватому взгляду или показному равнодушию быстро вычисляли недобрые намерения. Во время служб мужчины сидели по левую сторону зала, а женщины — по правую. В столовую и в спальные корпуса передвигались все вместе одной дружной кучей, сопровождаемые сзади, спереди и по краям сильными волонтерами и работниками центра. В столовой же они снова разделялись на женскую и мужскую стороны. Спальные корпуса женщин находились ближе к молитвенному залу, в то время как мужской половине приходилось просеменить еще метров тридцать, чтобы войти в здание с другой стороны.

Астрид делила комнату с женщиной лет тридцати пяти, обладательницей сухого прокуренного голоса и заостренных скул. Высокая, тощая, со вздернутым носом, она была похожа на большую летучую мышь. Будучи еще молодой и даже немного красивой, она привлекала к себе слишком много внимания, но не своей внешностью, а отвратительным поведением. Все, что Астрид о ней знала, — это то, что соседку звали Селима и она сидела на игле восемь лет. К ней раз в неделю наведывалась измученная престарелая мать и приносила ей подачки в виде сладостей, которые прежде тщательно проверялись работниками центра. Селима на этих встречах держалась крайне грубо. По-хамски разговаривала с матерью, хотя подачку брала с нахальным удовольствием. Несколько раз она сказала Астрид, что только родная мать могла упрятать дочь в этакую гуманную тюрьму. Не будет лишним отметить, что Селима ненавидела этот центр и всех, кто в нем находится, в том числе и свою новую соседку. Астрид этому была даже рада, ибо любое общение было для нее поганым занятием. Все, что от Астрид требовалось, — это дежурить два раза в неделю в комнате и не трогать личные вещи соседки. Не такая уж и высокая плата за спокойствие по вечерам. В этом месяце Селима несколько раз попадала на замечания. То ей суп нарочно не долили, то кашу пересолили. То в комнате сыро, то в туалете дует. Однажды она даже устроила целый спектакль под названием «А можно я посру без лакеев?» Любо и дорого было смотреть на то, как терпеливые и смиренные служители «Исхода» пытались с ней нормально поговорить. Так сказать, пресечь с любовью Божьей. Селима же поддавалась не сразу. Все эти запреты, слежки, правила, ограничения бесили ее, и она становилась неуправляемой. То нарочно громко смеялась во время службы, то неистово рыдала во время обеда. А иногда вскакивала с места и кричала как безумная, глядя на высившийся на алтаре крест.

— По образу и подобию Твоему, значит, мы сотворены? — ржала она, как больная кобыла. — Сюда смотри, ты, гребаный создатель! Может быть, ты тоже конченый наркоман? А то что же детей такими уродами создаешь? Руки откуда? Тоже мне творец мироздания!

Тут же срывались с места служители «Исхода» и выводили ее прочь.

— Да чего вы ко мне привязались?! — не унималась она, истерично ругаясь. — Убери свои руки, корова! Куда вы меня ведете?! Нет, я хочу тут остаться. Хочу послушать этого гнусного проповедника. Что там он еще скажет? Чего вы так всполошились? Что мне сделает ваш Бог? Накажет? Да ладно! Хуже он мне все равно уже не сделает. Все дерьмо этого мира он размазал по моей голове. Что еще он может мне сделать? Что мне сделает ваш Бог? Отвали от меня, ты, сволочь. Руки прочь! А ты чего прицепилась, жаба надувная? Руки, я сказала!..

Астрид же, напротив, вела себя тихо, стараясь оставаться незамеченной. Этим и вызывала симпатию со стороны начальства и других работников. Из добрых побуждений к ней частенько подходил главный пастор «Исхода» и несколько волонтеров для беседы. Не поднимая на них пустого взгляда, Астрид безапелляционно тормозила их, прося не приближаться. В остальном же она вела себя смирно. За адекватное поведение к ней относились терпимо и уважительно. К ней редко наведывались с вопросами и пожеланиями. Никто не решался к ней приблизиться больше чем на метр. В особенности же представители сильного пола стали держаться от нее подальше, так как заметили, что именно от них Астрид становится будто каменной. Ей позволили тихо выстрадать переломный месяц, пока абстинентный синдром медленно покидал ее иссушенное тело. Но она подозревала, что все равно рано или поздно ее, также как и всех, вызовут на беседу. Такие уж тут порядки.

В то сырое утро Астрид по обыкновению сидела на влажной лавочке, подстелив по себя обрывок нейлоновой ткани, которую она сняла со сломанного зонта, безжалостно выброшенного Селимой. Ее соседка по комнате иногда слетала с катушек, и творила самые невообразимые поступки. Старинный кружевной зонт-трость Селиме принесла ее мать во время очередного посещения. А Селима этим самым зонтом избила фонарный столб, а потом отправила его в мусорку. Астрид равнодушно наблюдала за этой картиной, прежде чем присвоить часть зонта, который теперь служил ей подстилкой. Дождя еще не было, но набухшие серые тучи угнетающе нависли над городом, готовые вот-вот пролиться на жителей мелким моросящим дождем. Ветер слегка подвывал, покачивая лишь верхушки облысевших тополей. Пронизывающий холод пробирался сквозь тонкие подошвы изношенных сапог, подмораживая кончики пальцев Астрид. Этот холод был именно пронизывающим. Тонкой струйкой он пробирался сквозь прохудившуюся ткань, сквозь крупные швы на сапогах. И как от прикосновения ледяной тряпкой к только что проснувшемуся телу, заставлял вздрагивать и морщиться от противного ощущения. Но Астрид, привыкшая жить на улице, сидела на влажной скамье, глядя на коричневую землю, утрамбованную дождями. Только что съеденный завтрак медленно переваривался в ее желудке, и тепло изнутри разливалось по ее телу. О чем она думала? Что ей виделось в этой грязной лужайке, на которую она глядела, не отрываясь? Ее глубокие голубые глаза, лишенные жизни и огня, устремлялись куда-то в пустоту. Едва прикасаясь к коричневым боронам земли, ее взгляд скользил в невидимую даль, за горизонтом которой она могла видеть всю свою жизнь, как на огромном голубом экране. Какие чувства при этом могла испытывать такая женщина? Что же вообще испытывают люди, находящиеся на самом дне жизни, на самом дне социального положения, на самом дне дна? Какими вопросами задается такой человек, как Астрид, и задается ли она вообще вопросами? А может быть, она действительно уже мертва? Ее глаза не выдавали никаких эмоций. Эти голубые, возможно, когда-то такие прекрасные глаза были лишены всяких чувств. И если бы можно было заглянуть в пустые глазницы иссохшего скелета, тогда можно было бы увидеть ту же пустоту, что и в этих еще физически живых глазах.

После завтрака оставалось минут тридцать, когда каждый мог заняться своими делами. Астрид каждый день проводила время на этой скамье в одной и той же позе. В это утро она так же сидела, засунув руки в глубокие карманы темно-зеленого пуховика. Со стороны зала богослужения доносилось бренчание струн, степенное завывание бас-гитары и отрывистые бряцания по клавишам. Снова там репетируют песни о Боге. А Селима, как всегда, издевательски ржет над чем-то. Астрид же предпочитала коротать каждый перерыв между служениями именно на этой скамье и всегда в одинаковой позе. Прошло около десяти минут ее глубокого бессмысленного молчания, как вдруг неожиданно она услышала рядом с собой знакомый голос:

— Привет.

Астрид медленно повернула голову. Перед ней стояла Таня. Светло-коричневая дубленка мягко подчеркивала линии ее стройного тела. Ярко-красная шапка, как головка мака в пустом поле, зарябила в глазах Астрид. Взглянув на Таню, Астрид ничего не ответила и так же медленно отвела от нее взор, устремив его на привычную картину.

— Тебя хочет видеть пастор Мария. Она сказала, чтобы ты пришла сейчас, — стараясь звучать официально, проговорила Татьяна и, немного помолчав, добавила. — Иди за мной.

Не дожидаясь ответа, Таня повернулась и зашагала по узкой, присыпанной мелкой галькой дорожке. Когда Татьяна отдалилась от нее шагов на пятьдесят, Астрид не спеша встала, подняла с лавочки нейлоновую ткань, встряхнула, скомкала и сунула ее в пустой карман пуховика. С полминуты Астрид еще потопталась на месте, а потом засеменила вслед за Таней.

ГЛАВА 5

— Садись, Астрид, — мягко пригласила ее женщина лет пятидесяти.

Таня проводила Астрид за порог, закрыла за ней дверь и удалилась. Астрид все еще стояла у порога, медленно осматривая кабинет. Маленькая комната с высокими стеллажами вдоль стен, заполненными книгами в твердых и мягких переплетах. Просторный стол, занимавший большую часть помещения. На столе в посеребренной резной рамке красовалась фотография, на которой была изображена обычная счастливая или просто умело наигранная счастливая семья из мужа, жены и взрослого сына. Вот и все, что Астрид увидела. В детали обстановки вдаваться она не собиралась. Она по своему обыкновению медленно подошла к столу и села напротив женщины.

— Меня зовут Мария. Я женский пастор и библейский консультант, — дружелюбно представилась женщина.

Ее теплые медово-карие глаза смотрели сквозь линзы очков в тонкой оправе с полным доверием и абсолютным дружелюбием. Это была полная, невысокого роста женщина с короткими, окрашенными в светло-русый цвет волосами. Аккуратные тонкие брови, незатейливый макияж, чистые, коротко остриженные ногти, скромная одежда, отсутствие вычурности и всякой вульгарности во внешнем виде и голосе были ее визитной карточкой и давали о ней представление гораздо больше всяких слов. Но в то же время сквозь всю эту аккуратность и внешнюю мягкость от нее веяло некой твердостью, решительностью.

Астрид уже была наслышана об этой женщине. В прошлом Мария была заядлой наркоманкой. Она бросила свою семью и пристрастилась к наркотикам, когда ей было двадцать пять лет. Не от каких-либо проблем и жизненных трудностей, а просто потому, что ей так захотелось. Просто потому, что, однажды попробовав, она решила, что ничего в этом ужасного нет. Она начала с малых доз, вполне убежденная, что в любой момент сможет остановиться. Ну а потом все завязалось по протоптанному сценарию, который может вам пересказать любой наркоман. Ее муж сам воспитывал сына и хранил ей верность, несмотря на то что надежды на ее возращение в нормальную жизнь не было. Мария слонялась по улицам как беспризорница и выносила из дома все, что сама когда-то тщательно выбирала вместе с супругом. Три долгих года она просидела на игле, проваливаясь в забвение все глубже и глубже, пока однажды не застала своего маленького сына с инсулиновым шприцем. Он, как и все дети, решил просто повторить мамино поведение. Он набрал обычную воду в кране, повязал свою руку выше локтя поясом от кухонного фартука и стал похлопывать по своему нежному предплечью маленькой белой ладошкой. Увидев это, Мария в бешенстве избила своего сынишку, пригрозив, чтобы он больше никогда этого не делал. Малыш раскричался от обиды и, уткнувшись в мамино колено, долго и неистово плакал. «Все говорят, что ты падшая женщина! Ты наркоманка! — ревел малыш. — Что ты всегда была такой и будешь. Все мне это говорят!»

Мария взяла ребенка на руки и, заглянув в его мокрые глаза, сказала громко, внятно, словно прежде всего самой себе: «Эрик, ты не должен быть как мама. Ты должен быть как папа. Мама твоя слабая, но я не всегда была такой. Понимаешь, когда я была как ты, я не мечтала вырасти и стать наркоманкой и пьяницей, я не выходила замуж, чтобы потом выносить нервы своему мужу и сделать его несчастным. Когда я тебя рожала, я не планировала, чтобы ты вырос плохим мальчиком, чтобы и у тебя была плохая судьба. Я родилась не для того, чтобы потом умереть под забором, как бездомная собака, заболевшая чумой. Понимаешь, сынок? Мама не была такой всегда. Не слушай никого. Мама была хорошей. Она мечтала о другом. Никто не мечтает о плохом. Но так почему-то получилось, что я стала трагедией для всей нашей маленькой семьи. Ты меня прости, сын, но ты не верь. Я не всегда была такой. Понимаешь, я не была такой. Я и не хотела стать такой».

Рассказывают, что в тот день она укачала сына на коленях и зашла в ванную, чтобы вскрыть себе вены. Но именно в эту минуту вернулся с работы муж. Почувствовав неладное, он бросился в ванную. И там Мария ему в тысячный раз в слезах пообещала, что исправится. Но на этот раз благородный муж решил действовать серьезно: они продали все, что у них было, и переехали из Волгограда в Сибирь. Там в городе Кемерово семья Марии познакомилась неким пастором Проценовым, который вел поместную церковь. Уж что он с ними сделал, непонятно, но только Мария с того времени больше не возвращалась к наркотикам. Она окончила теологическую академию в Москве и стала пастором. А совсем недавно она с семьей снова вернулась в Волгоград по приглашению. Здесь для нее нашли место в реабилитационном центре. Муж без труда устроился здесь на работу. Сын Эрик вырос красивым могучим парнем, окончил политехнический университет, нашел работу на заводе и стал добровольным сотрудником реабилитационного центра «Исход». Здесь он встретил симпатичную и сильную девушку по имени Таня. У них завязались отношения, которые теперь двигались прямиком к свадьбе.

Все в реабцентре знали, что Мария на редкость чуткая женщина. Она чувствует чужие страдания и боль. Но в то же время все знают, что шутки с Марией очень плохи. Она не из тех, кто будет долго уговаривать и вдаваться в дипломатию. Мария была как солдат в юбке, и уж если она что-то решила, то непременного этого добьется. Острая на язык, она хорошо доносила смысл до вновь прибывших наркоманов, которые отказывались подчиняться распорядку в «Исходе». И хотя она библейский консультант, но так как все ее консультируемые были исключительно зависимые люди с трагическими судьбами и поломанными характерами, приходилось общаться с ними по-особому. И все знали, что Мария сможет подобрать ключ к любой наркоманке, пьянице и проститутке. Так что еще до того, как Астрид вошла к ней, она уже была готова к этой встрече. Но, как стало позже известно, эти слухи, как всегда, оказались однобокими. Мария представлялась Астрид совсем другой женщиной. Раньше Астрид видела ее много раз, но никогда не общалась с ней лично. Даже по тому, как Мария поприветствовала ее и как смотрела, было ясно, что она далеко не такая, какой ее описывают. Возможно, она просто может быть разной с разными людьми, и, может быть, потому она умеет подбирать ключ к сердцу любого консультируемого. Мария регулярно проводила беседы с каждым постояльцем центра. Она сама выбирала дату и время. Видимо, сегодня Мария решила, что Астрид уже готова к общению.

Она пригласила Астрид присесть на диван, стоявший у противоположной стены. Астрид кивнула вместо приветствия и расположилась на мягкой мебели, скрестив руки на груди то ли от холода, то ли желая себя огородить от невидимого влияния незнакомой женщины.

— Как дела, Астрид? — начала Мария. — Уже прошел месяц с того дня, как ты сюда поступила. Все ли у тебя в порядке?

Астрид, глядя на угол стола, отрицательно замотала головой.

— Служители центра отмечают, что ты легко проходишь реабилитацию. Скажи, как долго ты находилась в алкогольной зависимости?

Астрид усмехнулась и, подняв глаза на Марию, иронично ответила:

— А кто сказал, что я находилась в алкогольной зависимости?

— Насколько нам известно, больше месяца назад ты попала в больницу в сильном алкогольном опьянении, избитая и брошенная на мосту.

— Если я в ту ночь была пьяна, это еще не значит, что я нахожусь в зависимости! — выпалила Астрид и, снова опустив глаза, уставилась на угол стола.

Мария выпрямилась на стуле и с серьезным видом сказала:

— Есть один вопрос: в твоем паспорте указано, что ты ранее была замужем…

— Я не хочу об этом говорить. Это было давно, — резко перебила Астрид и даже с какой-то ненавистью уставилась на Марию, будто та в чем-то провинилась. — Я не живу с этим козлом уже больше четырнадцати лет. Мы разошлись, и все в далеком прошлом.

— Могла бы ты рассказать подробнее о своей жизни?

— Зачем?

— Я спрашиваю это не из праздного любопытства.

Астрид безразлично пожала плечами. Она не стала дожидаться, когда Мария обоснует свой интерес к ее прошлому.

— Да, пожалуйста, — равнодушно ответила она. — Что вы хотите знать?

Мария молча смотрела на нее. Было видно, что она не обдумывает ответ, а просто спокойно выжидает. Заметив это, Астрид скривила губы в своей привычной ухмылке и начала:

— Родилась в Астрахани. Папа умер, когда мне было пять лет. Мама замуж повторно вышла. А там и брат мой родился. Вот и начал тогда отчим меня избивать. Что ни день, то синяки. Маме я тоже уже была не нужна. «Непутевая», — говорили они. А я ведь поначалу так старалась стать путевой для них. Все силы прилагала, чтобы им понравиться, чтобы стать частью своей же семьи. Даже школу с отличием закончила. — Астрид сделала паузу и с иронией взглянула на Марию. — А так и не скажешь по мне, да? Ну, все эти глупости в прошлом. Из дома ушла в семнадцать лет. С мамой с тех пор связь не поддерживаем. У нее есть любимый сынок. Так что ей не до меня. Приехала в Волгоград учиться. Поступила на филологический факультет. Мечтала стать учителем литературы. Жила в общаге. Потом познакомилась с будущим мужем. Мне тогда только девятнадцать стукнуло. Встречались всю учебу. Потом жить начали вместе. Любовь была такая, что Джульетте и не снилось. Жизнь за меня готов был отдать. На последнем курсе забеременела. Девочка родилась прехорошенькая, — лицо Астрид внезапно просветлело. — Души в ней не чаяли. Белокурая такая, как цыпленок. Вот у всех детишки как детишки, а моя такая послушная была, некапризная. Ничего не просила. Бывает, зайдем в магазин игрушек, а она осмотрится, помотает головой по сторонам и ничего не хочет. Зато дома сидела и из спичек домики строила. Часами могла складывать спичку на спичку. Мы с мужем ее баловали. В два годика без истерик малышка пошла в детский садик. Девочка росла самостоятельная и смышленая. Мы с мужем работали. Я в то время была начинающим преподавателем в университете на кафедре литературы. Все у меня получалось. Свою профессию я любила. Казалось, жизнь была полностью налажена. Но когда дочке пять лет исполнилось, муж начал в казино засиживаться. Сначала за компанию, потом совсем как спятил. Начались разборки, ссоры, слезы. Я так в свою обиду была погружена, что про дочь свою совсем забыла. А она у меня такая самостоятельная была. Все время мне помочь хотела. Бывало, сядет рядом и по голове меня гладит. Еще даже слов утешения не знала, как могла, так и поддерживала. Как-то муж снова ночевать домой не пришел. Тогда я знала, где его искать. Время было позднее. В комнату зашла, а дочка спала уже. Я взяла такси и поехала в то дурацкое заведение. Мне там сказали, что этот козел в баре напротив. Я туда прямиком и отправилась. Там его и застала пьяного в объятиях полуголой бабы. Тогда чуть головой не тронулась от злости и обиды. Все, что там было, перевернула. Шлюху его за волосы оттаскала, а его самого осколками от разбитой бутылки распахала. Но не убила, не пугайтесь. Эта тварь еще жива и по свету белому бродит. После того как меня вышвырнули охранники, я и поехала обратно. Так унизительно было мне, что я набросилась на мужа и его любовницу. Повела себя как базарная баба. Всю дорогу жалела, что набросилась на них, а потом жалела, что тогда не убила их обоих. Вернулась домой как во сне. В общей сложности часа три меня не было дома. Когда в полночь на лифте домой поднималась, то сердце как-то защемило. Даже дыхание будто приостановилось. Я поспешила подняться. Зашла в дом. Все вроде тихо. «Спит моя малышка», — подумала я. Зашла к ней в комнату, а кровать пустая. Меня жаром так и обдало. Стала осматривать комнату. Под кроватью. Потом в зале, потом зашла в ванную. И как только зашла, так сразу же увидела ее желтенькие кудряшки на полу у ванной. Бросилась к ней. Поднимаю ее. А у нее рот весь коричневый. Не пойму, то ли кровь, то ли краска. А потом смотрю — на полу лежит рассыпанная пачка марганцовки. Я тогда сразу припомнила, как дочка однажды, увидев кристаллы марганцовки, когда я разводила воду, очень уж меня расспрашивала, что эта за малиновая жидкость такая? «На вишневый сироп похоже», — сказала она тогда. С перепугу я даже не сразу опомнилась. Трясти ее начала. А она едва дышит. Лежит у меня на руках, не шевелится… Через полчаса скорая подъехала. Потом даже не помню, как там и что было. Девочку мою забрали в больницу. Слава Богу, выжила, но только горло сильно обожгла. Разговаривать перестала. А после длительных скандалов и судов меня лишили прав на ребенка. Несколько раз пыталась подавать на апелляцию — все бесполезно. Дочь моя с мужем осталась. Он ее увез подальше от меня. Уехал куда-то и не сказал куда. Я искала, ходила, как обезумевшая волчица, стучалась в дома, в квартиры наших общих знакомых, друзей, родственников. А меня гонят, как прокаженную, из подъезда в подъезд. Пристыжают, мол, никудышная я мать. Никто мне тогда так и не помог. Так вот я и осталась одна. Поиски прекратила. А злоба внутри меня разрасталась с каждым днем. Спала и видела, как найду этого ублюдка и задушу его своими руками. Ненавидела его всем нутром. За все, что он со мной сделал. За то, что обманул, за то, что предал, за то, что дочь мою у меня забрал и я так и не увидела, как она взрослеет.

Астрид замолчала. Глаза ее были сухими и безжизненными. Словно иссякла в ней вся материнская скорбь, высушив навсегда ее глаза, забрав у нее все человеческие чувства, сделав ее будто немного помешанной. Она молчала. И не было в ее лице ни сожаления, ни боли, ни стыда. Но, с другой стороны, вся ее сущность, ее тело, ее голос и даже то, как она сидела, — все это было как будто воплощение огромной, глубокой, неисчерпаемой скорби.

— А что было потом… — безразлично продолжила она. — Потом — как и полагается по сюжету. Три года таблетки принимала успокаивающие. Пока не смирилась с положением вещей. Периодически стала заводить новые знакомства. Все еще надеялась встретить настоящую любовь. Так тяжело было. Так хотелось, чтобы кто-то любил. Но все как-то не получалось. Как-то встретилась с одним парнем в парке. Он был из той же деревни, что и я. Когда-то в одной школе учились даже. Пригласил прогуляться с ним. Выглядел прилично, но и он ублюдком оказался. Мы виделись с ним каждый день в течение недели. А потом сами собой отношения завязались. Я почему за него так уцепилась? Мне было страшно снова остаться одной. Боялась, что не выдержу тишину и одиночество внутри себя. А он патологический ревнивец оказался. Издеваться стал надо мной. Бил меня и душил при каждом приступе ревности. А я почему-то терпела. Все слепо прощала. Верила, что он изменится. Как-то раз с друзьями его пошли в парк. Такая шумная веселая компания. Гуляли мы в парке всю ночь. Выпили немного. Вот тогда он на меня набросился с кулаками. И никто, кроме меня, не считал это изнасилованием. Друзья его все видели, слышали, как я на помощь зову, кричу, плачу, вырываюсь, но никак не отреагировали. Поржали и сказали, чтобы я расслабилась. Даже брат его родной, зная, что происходит, ничего не сделал. Просто посмотрел на все испуганными глазами и удалился вместе со всеми. После той ночи пошла я прямиком в полицию. Что там было, наверное, сами догадываетесь. Помните ведь, во время перестройки стоило только немного деньгами поманить — так невинного за решетку, а негодяя на свободу. Ну, короче, заплатил этот ублюдок, поэтому ничего ему за это не было. А вот меня еще и виноватой сделали. Нечего, дескать, по паркам шататься. Приличные девушки дома сидят. Вот тогда я в первый раз маме позвонила, чтобы помощи попросить. Это было самой глупой затеей. Мать, как всегда, начала меня отчитывать. Говорит, что в деревне ей стыдно лицо свое поднять, так как уже расползлись обо мне слухи. И все меня там шлюхой окрестили. А потом эта ее вечная фраза: «Я же тебе говорила». Вот как только она мне это сказала, так я трубку бросила и пообещала себе больше ей не звонить. Тогда во мне что-то надломилось. Я поняла, что родных у меня нет, друзей нет, защиты нет, справедливости нет и Бога тоже нет. И я твердо сказала себе, что буду жить, пока эта тварь по земле живая и здоровая ходит. Вот так все и пошло как снежный ком. Нашла я себе богатого любовника, натравила его против всей компании, которая так со мной обошлась тогда в парке. Деньги решают все. Всех отправили за решетку, а главного насильника избили так, что он до сих пор через трубочку питается. «А что было с богатеньким любовником?» — спросите вы. А он, к счастью, оказался таким же кобелем, как и все. Так что я легко от него отделалась. Он просто загулял с другой женщиной, а я сделала вид оскорбленной и преданной особы, собрала вещи и ушла. Он мне даже компенсацию за моральный ущерб выплатил. Откупился от меня, короче. А я девушка не гордая, взяла все, что мне полагается, и ушла. И стала я по барам шататься. То с одним ночь, то с другим. Меня после первого насилия так понесло, что я остановиться не могла. Одержимость какая-то. Вот еду в трамвае, а напротив мужчина сидит. Смотрю на его руки и моментально их на себе представляю. Наверное, каждый ищет утешение в чем-то. Кто-то в алкоголе, кто-то в наркотиках, а я вот в мужчинах. Сначала просто любви хотелось, тепла, заботы. А потом просто как животному хотелось только сношения. Искала сама. Спала без разбору с каждым: и с малым, и с большим, и с молодым, и со старым. Меня даже с работы уволили из-за того, что я студента своего совратила. На работу меня больше никто брать не хотел. Слишком большую огласку получил этот случай. А Волгоград — та еще деревня. Продавать начала все, что у меня было из имущества. Вы знаете, как это бывает. Таких историй — сплошь и рядом. Рассказывать тут больше нечего, — желая скорее покончить с этим, с отвращением проговорила Астрид. — Из квартиры выгнали год назад. Это время я скиталась по улице, ела что придется, спала где получится. За год ко всему привыкла. В ту ночь трое мужчин меня в грузовик затянули и там все, что хотели сделать со мной, то и сделали, каждый по очереди. Я как в первый раз кричала, на помощь звала, укусила одного за руку. Вот они и избили меня как следует. А я хорошо, что хоть пьяная уже была. Особо боли не ощущала. Только вижу, как кулаки по моему лицу, по голове, по ребрам… Да сквозь глухие звуки слышу, как кричат, что суке — сучья доля… Вот интересно, что как только я это услышала, то почему-то перестала сопротивляться. Нет, совсем не от страха и боли. Просто эти слова добили во мне все то живое, что оставалось. Последние намеки на жизнь. Я, наверное, тогда и умерла как человек, как женщина. Больше уже нечего топтать и попирать. И сил ненавидеть больше тоже нет… — Астрид подняла свой усталый взгляд на Марию и завершила свою исповедь. — Потом в больницу попала. Там Танька адрес ваш дала. И там же мне врач так серьезно сказал: «У вас ВИЧ на начальной стадии, милая», ― а потом еще так с сожалением меня утешать начал и что-то там бормотать про группу анонимных инфицированных. А мне вообще плевать. Мне, может, даже поскорее подохнуть хочется. А покончить с собой как следует не могу. Сами знаете, чем закончилась моя попытка повеситься. Если после каждого неудачного самоубийства меня будут в дурдом прятать, то лучше живьем в могилу сойти. Потерплю немного. Все равно с моим диагнозом долго не живут. Не знаю, кто там меня заразил, но то, что я тех трех тварей в грузовике заразила, — это уж точно.

Мария смотрела на Астрид, но на лице ее не дрогнул ни один мускул. Она слушала внимательно, и все же вид у нее был таким, будто она все это знала или же, может быть, уже слышала подобные истории много раз.

— Вы довольны? — спросила Астрид после короткой паузы. — Надеюсь, больше ни о чем спрашивать не будете.

Мария ничего не ответила. Она понимала, что Астрид рассказала ей далеко не все, но настаивать она все же не стала. Торопиться нельзя.

Астрид поднялась со стула. Она не собиралась ждать, когда Мария посчитает разговор оконченным. Она рассказала все не потому, что хотела от них помощи, или потому, что Мария попросила ее поведать о прошлом. Просто Астрид самой хотелось, чтобы кто-то знал, как все было на самом деле. И чтобы больше ей не докучали и не вытягивали из нее, как щипцами, исповедь. Она двинулась к двери и уже у порога остановилась. Повернувшись вполоборота и взглянув на Марию исподлобья, холодно сказала:

— Не думайте, что я шлюха, только потому, что у меня была целая тьма мужчин. Шлюхи это за деньги делают. А я сама могла за это заплатить. Вот такая у меня зависимость. От наркомании и алкоголизма вы тут излечиваете, а как насчет нимфомании?

Мария молчала, по лицу ее пробежала едва заметная тень усмешки, что немного удивило Астрид. Нет, она, конечно, не ожидала, что ее тут будут жалеть. Но все же думала, что эти занудные христиане только и могут, что показывать натянутое милосердие и сострадание. А потом говорят заученные фразы из Библии, которые вываливаются из их уст так же неуклюже, как и выглядят их до противного смешные сострадальческие лица. Мария просто смотрела на то, как Астрид уходит, не делая ни единой попытки ее остановить. И хотя Астрид была уверена, что она уходит по своему желанию, ее все же посетила мысль, что она уходит потому, что Мария негласно решила на этом закончить беседу.

Астрид аккуратно повернула дверную ручку и бесшумно скрылась за стеклянной дверью.

Выйдя в коридор, она обнаружила, что в самом дальнем углу ее ждала Таня. Она сидела на стуле почти у входной двери и, склонив голову над открытым Псалтирем, дремала. Астрид бесшумно подошла к ней и, наклонившись, кашлянула почти у самого уха спящей.

— Что такое? — подскочила напуганная Таня.

— Тебя что, на сегодня сделали моим лакеем? — усмехнулась Астрид.

— Можно сказать так, — ответила Таня, поднимаясь на одеревеневшие ноги.

— Слушай, а твоя будущая свекровь — вполне приятная женщина. Думаю, она тебя примет как родную дочь.

— Что ты несешь? — буркнула Таня. — Мы с Эриком еще даже не говорили о свадьбе… — но в следующую секунду Таня исподлобья взглянула на Астрид и заговорщицки спросила: — Ты думаешь, я ей нравлюсь?

— Не сомневайся, — сухо сказала Астрид. — Она от тебя без ума.

— Просто она так холодно держится.

— Да у нее натура такая. Тебе это не понять.

— А я смотрю, вы там хорошо поладили.

— Еще бы… Подружками навек стали.

Выйдя на улицу, они почти нос к носу столкнулись с симпатичным парнем. Астрид сразу же узнала в нем того самого парня с фотографии. При виде его Таня зарделась, растерянно опустила взгляд и что-то невнятно забормотала. При таком высоком росте и крупных чертах лица Таня выглядела нелепо, когда вот так смущалась.

— Здравствуйте, сестры, — поздоровался Эрик.

Взор его невольно вперился в Астрид. Он дружелюбно протянул ей руку, на что Астрид никак не отреагировала. Таня еще больше растерялась. Легкая досада пробежала по ее лицу, когда она увидела, как Астрид грубо проигнорировала приветствие этого парня.

— Астрид, это Эрик. Он недавно вернулся из командировки. Он очень хотел с тобой познакомиться. Я ему про тебя много рассказывала.

Таня говорила с некой поспешностью и тревогой, но даже это не тронуло тщедушную женщину. Астрид просто прошла мимо, словно ничего этого не расслышала. Оставшиеся наедине, двое беспомощно переглянулись.

— Тебе нужно дать ей немного времени, — понимающе сказал Эрик. — Это не так просто.

Таня с благодарностью подняла на него глаза и кивнула.

— Я рада, что ты вернулся. Без тебя мне было очень непросто.

— Что ты такое говоришь? Ты просто умница. Ты со всем хорошо справляешься.

Таня рассеянно покачала головой.

— Я не знаю, надолго ли меня хватит. Еще немного — и я просто все брошу.

Эрик мягко опустил руки на напряженные плечи и совсем как-то по-отцовски заговорил с ней:

— Послушай, ты все делаешь правильно. Ты в правильном месте, на верном пути. Немного нужно подождать. Ребята в реабилитационном центре — это не просто ребята. Это люди, которых уже мало чем можно тронуть. Нужно много времени, чтобы хотя бы один человек начал раскрываться. Тебе потребуется уйма воображения, чтобы представить себя на их месте. Поэтому постарайся не осуждать здесь никого и не пытаться все изменить за один день. К тому же мы, люди, все равно не сможем изменить людей. Но все будет хорошо. Будет хорошо настолько, насколько ты сможешь в это поверить.

Таня устало улыбнулась, тяжело вздохнула и побрела вслед за Астрид.

— Подожди! — окликнула Таня.

Астрид шла медленно, не оборачиваясь и не останавливаясь. Будто бы голос Тани пролетел мимо нее как сквозняк.

— Астрид! Стой! — снова позвала ее Таня, ускоряя шаги.

Молчание в ответ. Женщина в широкой куртке направлялась к отсыревшей лужайке.

— У тебя совсем нет манер! — негодовала Таня. — Почему ты так себя ведешь, как будто все тут должны за тобой бегать? Как будто все должны тебя уговаривать! Как будто тебе вообще все всё должны!

Астрид опустилась на скамью и снова устремила вдаль пустой взгляд. Никакой реакции в ответ на желчные упреки не последовало. Это взбесило Таню еще сильнее.

— Он ведь просто хотел поздороваться. Ты что, не знаешь, что нужно просто здороваться? Он хотел быть с тобой вежливым. Зачем ты так? Можно ведь было просто подать ему руку. Эрик к тебе очень хорошо относится. Даже когда тебя еще не видел, а просто слышал от меня, он уже думал о тебе только хорошее. Это ведь он настоял на том, чтобы я забрала тебя из дурдома. Чтобы ты прошла реабилитацию и стала нормальным человеком. Я бы даже не стала тебя тревожить, если бы не он.

Едва уловимый вздох долетел до слуха раздосадованной Тани. Зрачки Астрид чуть заметно дрогнули, а губы выгнулись дугой.

— Как тебе повезло-то с женихом. Такой добрый, милый, вежливый, светлый человек. Так и хочется врезать ему по роже.

— Да что с тобой?! — рассерженно прикрикнула Таня. — Ты что, не можешь просто…

— Что ты от меня хочешь? — уныло протянула Астрид. — Никто не просит тебя за мной ухаживать. Есть в этом заведении много других неудачниц, которые были бы рады такому вниманию. Ты что, не понимаешь, что меня от всех этих слов, в особенности же от добрых, тошнит? Тошнит в прямом смысле. Иди, Таня, иди. Мне, правда, никто не нужен.

На глаза Тани набежали горючие слезы. Грудь вздымалась, плечи вздрагивали, губы задергались. Всколыхнувшаяся боль резанула ее по сердцу, и Таня, не в силах больше сдерживаться, открыла рот и выпустила бушующий поток обжигающих слов:

— Нет, ты не права. Какая же ты неудачница? Неудачники — это те, кто попытался и провалился. Ты же — ничтожество. Ты даже не пытаешься: сидишь по уши в гнилье, а строишь из себя невесть кого. Будто только ты одна страдаешь. Только у тебя боль, только у тебя настоящие проблемы. Да мне мерзко даже смотреть на подобную гнусность. Ты трусливая, слабая. Ты довела себя до безумия, а разговариваешь сейчас так, будто бы подвиг совершила. Я терпеть не могу подобных тебе. Такие, как ты, всегда будут греться в своем испражнении. Вот и живи тогда, как тебе нравится!..

Дрожащий выдох сорвался с отрытых губ Тани, и, прикрыв глаза, она снова заговорила уже более спокойным тоном:

— Впрочем, мне лучше уйти, не то я наговорю тебе всяких мерзостей.

И тут до Тани долетел приглушенный хохот Астрид.

— Да, ты уж постарайся сдержаться, — желчно сказала Астрид, не глядя в ее сторону.

Таня, оскорбленная ее смехом, яростно развернулась и пустилась бежать, как несправедливо обиженный ребенок.

ГЛАВА 6

Рождество Христово, вопреки официальной дате в России, в стенах реабилитационного центра отмечалось всегда двадцать пятого декабря. Всю неделю шла подготовка к торжеству. Служители и волонтеры старались украсить зал и столовую, чтобы создать атмосферу праздника. Организовывались постоянные выезды в город за покупками. Повсюду звучали рождественские псалмы. Но строгость и порядок, вопреки всей праздничной суете и веселому настроению начальства, оставались в прежней силе. В середине декабря выпал первый снег. Еще с вечера Астрид заметила, как огромная серая снеговая туча затянула собой весь небосвод, а утром двор центра был словно укутан белым покрывалом. Неизмеримая тишина стояла вокруг. Крупные снежинки степенно кружились над землей. Падая всю ночь одна на другую, они создали целый ковер из белых кристаллов, сплетенных между собой мерцающими водяными нитями. И почему, когда снег выпадает на черную сырую землю, все вокруг будто замирает? Даже люди в шумном городе начинают двигаться медленнее, погружаясь в глубокие раздумья. Белоснежный покров, как воплощение чего-то невероятно чистого, абсолютно нового, будто бы дает надежду написать жизнь заново. Скрывая под собой коричневое месиво натруженной и измученной земли, снег дает на время забыть о той липкой грязи, которая покрывала обочины дорог всю долгую осень.

Иногда в душах людей бывают периоды снегопадов. Когда затихает ветер, прекращаются дожди и неумолимое время на миг останавливается. Печали от потерь и заботы о любимых, радостные и грустные моменты вдруг исчезают за ночь под снежным одеялом. И наутро в сердце царит пустота и тишина. Но тишина не зудящая, и пустота не от одиночества. Просто однажды кто-нибудь, не мечтая об этом ночью и не давая себе никаких обещаний, просыпается с полным осознанием, что что-то переменилось. Это не обязательно утро понедельника или же первый день нового года. Это может произойти в любое время и в любом возрасте. Суетная жизнь вдруг становится картинкой, изображенной грубыми бороздами на сырой земле. И все это в одну ночь исчезает под толстым покровом забвения и спокойствия. Покорность судьбе и высшим силам, осознание себя обычным человеком без преувеличения и без принижения своих достоинств — все это становится как бы отправной точкой для новой жизни.

Именно такая тишина вдруг наступила во внутреннем мире Тани. Жизнь не била ключом в ее молодой душе. Все желания, как и мечты, как будто стихли, оставляя лишь отголоски своего существования в ее полном покоя сердце. В то утро она вышла во двор реабилитационного центра и посмотрела вдаль, выглядывая кого-то. И не ошиблась. В нескольких метрах от нее на той же лавочке темным пятном виднелась неподвижная фигура в землянисто-зеленом пуховике. Как и тогда в больнице, при их первой встрече, сердце Тани сжалось от боли и к горлу подкатили слезы. В глазах Тани Астрид была не просто женщиной, которую подобрали полумертвой на мосту. Астрид, вопреки жалкому виду, держалась более чем достойно. Она тихо переносила внутренние терзания, ни с кем не делилась ощущениями, никому не позволяла к себе приближаться. Всегда молчаливая, всегда ускользающая от чужих глаз. Во всех ее движениях было столько отчаяния, что порой казалось, будто все ее существо кричит о той внутренней боли, которая заглушается день ото дня. Таня уже поняла, что Астрид далеко не глупая женщина, хотя стоило бы от нее этого ожидать. Даже в простых ее словах прослеживалась образованность и глубина мыслей, которые исходили от нее как бы не специально, но так естественно.

В тот день Таня грубо обошлась с ней. Для нее, как и для многих юных девиц, не существовало особого авторитета. Да кто теперь, в наше время хочет иметь общение с людьми иного мышления и уж тем более к кому-то прислушиваться? Тогда ведь приходится задумываться или вообще думать, что еще хуже. А ведь когда ты так молод и все, кажется, впереди, не хочется заморачиваться на слишком сложных вещах. Углубляться во что-то серьезное. Это ведь даже, в конце концов, вредно для здоровья. Теперь же, когда в этом мире все так просто и быстро, нет ни малейшего желания себя утруждать. Ведь все под рукой. Все сделано для удобства человека. Микроволновки, стиральные машинки, готовая еда, которую нужно греть не более пяти минут, доступная информация в виде всемирной сети — все это сделало людей нетерпеливыми и поверхностными. В постоянной спешке и суете проводят время молодые девушки и парни. Нет надобности прикладывать усилия, чтобы что-то получить. Ведь все тут, под рукой, все в основном на кнопках. Даже отношения между людьми строятся очень быстро. Парням больше не нужно завоевывать сердце любимой подвигами. Красавиц, которые могут проще относиться ко всему, пруд пруди. Можно попробовать все: все позволено, все разрешено. Можно побыть мужем и женой месяц и в случае бытовых проблем или еще каких-либо неурядиц просто разойтись по углам. Кому теперь это надо — стараться или жертвовать и уж тем более ждать? Ждать, завоевывать — все эти понятия были актуальны во времена громоздких телевизоров, которые занимали половину стены в гостиных наших прабабушек. Не хочется ждать, чтобы узнать человека, хочется скорее начать вместе жить, спать вместе и получать удовольствие. А потом не хочется ждать, когда человек изменится, повзрослеет и поймет. И друзей хочется видеть рядом собой попроще, чтобы там без лишних замудренностей: не особо правильных и не дебилов совсем, чтобы не напрягали, но чтобы было и о чем поговорить.

Таня относила себя именно к такому обществу и считала это нормальным. Нечего морочить себя и других. И вообще, проще ко всему нужно относиться, проще. Настолько проще, чтобы было даже немного наплевать на все. Она ведь не собиралась отставать от времени, в котором живет. Астрид же своим появлением стала мешать ее чувства и представления. Все ведь было до этого понятно. Умный тире успешный. Глупый тире неудачник. А бомжи тире слабаки, деграданты и пьяницы. А что же теперь получается? ВИЧ-инфицированная проститутка, да еще и алкоголичка, после всех заживших ран на ее лице оказалась красивой женщиной, а как только заговорила, то стало ясно как божий день, что она не просто в своем уме, но еще и очень образованная. При этом, давая ей оценку, Таня старалась избегать сферы чувств, потому что там все было слишком запутанно.

Вихрь мыслей налетел на нее, круша ее твердыни и представления об этом простом и понятном мире. Постояв в раздумьях, Таня не спеша побрела к Астрид, которая, как обычно, коротала время напротив лужайки. Взгляд ее был все тем же: ничего не выражавшим и никуда не глядевшим.

— Знаешь, я тут подумала… — робко начала Таня, — может, действительно это полный бред, выдуманный людьми в древности и раскрученный в современности как любой другой бизнес?

Астрид не взглянула на нее. Но ее взгляд, до этого неподвижный, оторвался от прежней точки на земле и устремился вперед.

— Я это о гороскопах… И не только. Я, кажется, тебя обидела тогда и… тогда тоже… И еще в прошлый раз, ну, ты помнишь… — робко отряхивая снег со скамьи, сказала Таня.

— Ты только взгляни: какое равенство… — задумчиво вдруг прозвучал голос Астрид.

Таня посмотрела вперед, желая уловить то, на что был устремлен взгляд этой странной женщины.

— Разве ты не видишь? — словно читая ее вопросительное выражение лица, ответила Астрид. — Посмотри, как природа относится ко всему… Она никого не выделяет.

Ее глаза были устремлены на высокие квартирные дома, возвышавшиеся за стенами центра. Выпуская пар из уст, Астрид устало произнесла:

— Эти дома хоть и элитные, но и они погружены в снег, как и бедные лачуги. Все вокруг белое. Природа непредвзята.

— Природа? — тихо переспросила Татьяна.

Астрид посмотрела на нее, и улыбка появилась на ее исхудалом лице. Улыбка, лишенная обычной иронии или цинизма.

— Ты веришь? — вдруг спросила Астрид, устремив на нее взгляд.

— Во что?

— В то, что тут нам рассказывают.

— Ах, это… — Татьяна замямлила. — Я тут просто волонтер. Я сюда пришла не из глубокой веры. Мне просто хотелось быть полезной обществу.

— А зачем? Ты так любишь наше общество?

Таня задумалась и спустя несколько секунд, глядя в голубые зрачки собеседницы, отрицательно покачала головой.

— Не то чтобы прям люблю. Наверное, мне хотелось собой гордиться.

— Ну что ж… Зато честно, — отводя взгляд в сторону, сказала Астрид.

— А ты веришь? — спросила Таня.

Астрид снова застыла в привычной позе и углубилась в привычное молчание. Теперь ее было не выманить из этого состояния. По крайней мере, Таня в этом была почти уверена.

— Не знаю, — вдруг тихо прозвучал ответ Астрид, — но я не из тех людей, которые бьют себя в грудь и кричат, что во всех их бедах и бедах человечества виновен Бог. Может, Он, конечно, и существует, но к моим бедам он точно непричастен. Так что ты не услышишь от меня пресловутой фразы: «Где был Бог, когда…»

— Понимаю. Я тоже не отношусь к таким людям. Я прихожу сюда, потому что тут мне спокойно. Мне только не нравится, что тут чуть ли не заставляют верить, — с упреком в голосе сказала Татьяна.

— Как сказать… Ты же не бесхребетное существо. Человека нельзя заставить верить или не верить. Наверное, просто каждому из нас дается шанс понять Евангелие. А там уж выбирать: либо поверить, либо отвергнуть. Но отвергнуть то, что едва знаешь, — это, я думаю, верх глупости.

— Ты так интересно говоришь. Не думала, что ты… — Таня замялась, — что ты…

— Правильно думала, — перебила ее Астрид. — Рассуждения о Боге не делают нас чище.

— Я не об этом… Понимаешь, иногда мне приходит в голову мысль: а что если нас всех дурят? — с усмешкой сказала Татьяна, и ее щеки вмиг залил румянец. — К примеру, в школе нас тоже не спрашивают, хотим мы верить в эволюцию или нет. Ведь если так присмотреться повнимательней, то эволюция — это уже давно не непреложная истина, слишком много фактов играют против. Поэтому, чтобы придерживаться ее, нужно тоже просто слепо верить в то, что она действительна. Хотя противники креационизма яро утверждают, что нет никаких доказательств существования Творца. Но ведь и у них нет абсолютных доказательств, что их теория неопровержима. В конце концов, почему гипотезу стали выдавать за стопроцентно доказанный факт? Признаться честно, я еще сама не знаю, к кому я себя отношу. Просто я еще в поиске. А без принципов и своей точки зрения на мир и на все в нем происходящее жить даже опасно. Становишься каким-то податливым всякой манипуляции и носимым ветром чужих мнений, навязанных то тут, то там.

Таня говорила негромко, но в голосе ее слышалась некая решимость и упорство. Она говорила разгоряченно, но в то же время стараясь сдерживаться. Астрид не смотрела на юную мыслительницу, но было заметно, что слушает она внимательно, попеременно усмехаясь и слегка кивая.

— Чтобы выбрать свой путь, не нужно быть пристрастным ни к тому, ни к другому, — наконец заговорила Астрид. — Знаешь, у людей внутри часто работает странный механизм. Когда они слушают о чем-то, то внутри них уже есть какое-то представление и сторона, которой они придерживаются в той или иной степени. И вот это не дает им здраво сделать вывод. А как же работает этот механизм? — Астрид пронзительно посмотрела на Татьяну. — Я давно заметила, что люди на самом деле не имеют своего мнения, хотя могут часами доказывать обратное. Однажды я для себя сама провела интересное исследование. К нам пришла новенькая девушка в группу. И перед началом занятий я с ней разговорилась. В основном я с ней соглашалась, тем самым давая ей понять, что у нас невероятно много схожего. А потом как бы вскользь сказала о том, что лектор по истории, которая вот-вот должна была зайти в лекционный зал, просто невыносимо скучная личность и как преподаватель ужасна. На что она ничего мне не ответила, а просто так неоднозначно покачала головой, как бы отвечая: «Ну, посмотрим». Когда лекция закончилась, она повернулась ко мне и сказала, что она прям еле себя сдерживала, чтобы не уснуть. К слову должна сказать, что лектор по истории была очень даже хороша в своем деле. Многие это подмечали, хотя, впрочем, без особого фанатизма к ней. Это я к тому, что в детстве или потом в юношестве, и вообще всю жизнь, мы что-то слышим о новой ситуации или проблеме впервые. И потом это как-то закрепляется и становится нашим мнением. И, исходя из этого мнения, которое как-то странно мы называем «своим», потом не можем здраво смотреть на другие точки зрения, отличные от наших. Мы просто внутренне уже предвзяты ко всему, что видим и слышим. А чтобы что-то понять, нужно просто подвергнуть критике свое такое «безошибочное» мнение.

— Именно это, наверное, я пытаюсь сейчас сделать, — подхватила Татьяна, перебивая Астрид.