Бесплатный фрагмент - Побочка от жизни

Мелочь

Эх, зима в Сочи.… Но не на Красной поляне, игрушечно яркой, покрытой густыми оранжевыми лучами, радующими глаз так, словно блестят на загулявшем солнце золотые монеты, брошенные в ручей, или оброненные в глубокий след от колеса с отстоявшейся чистой водой, выложенный летним прощальным букетом южных цветов. Свежесть воздуха и тел, свежесть разговоров и взглядов, мысли о том, что молодость, наверное, все-таки никогда не закончится и всего будет вдоволь, надышаться бы, погрузиться, подняться и не спускаться с этих вершин, где только легкость дыхания и свежайший ветер теребит распущенные волосы, и ни единого седого.

Такая зима напоминает лето, пьянящее, морское, беззаботное для отдыхающих. А этим что зима, что лето — все блаженно одинаково, хотя, однозначно, зимой им холоднее. Бездомные, бомжи, попрошайки. За шумом музыки и прибоя, ароматами духов, шашлыков и чачи, за пальмами и кипарисами летом приезжий их не заметит, они ощущаются зимой.. Не то, чтобы они всплывают как утопленники или намерзают как утренний иней на машинах, они не прилетают на юг из краев более суровых… Живут они по-настоящему здесь… Они были всегда, но за многолюдьем прятались, как тараканы в освещенной комнате. А теперь, зимой, их как-то много очень и все такие колоритные, кукольные. Не в тех районах, с элитной недвижимостью, которую скармливают всеядным неразборчивым приезжим одуревшие риелторы. В районах с местными, своими, с крепкими старыми пятиэтажками, стоящими ровненько в окружении магнолий и старых сосен, которые часто падают в обморок, не выдерживая зимней непогоды. Сидит, например, такой персонаж в сквере в окружении собак. Обложился книгами, тут и «Архипелаг Гулаг» и Высоцкий и другие, уже давно не запрещенные. Местные его кормят, приносят и куртки, и кроссовки, и вполне он хорошо себя чувствует.

И вот старушка. Странная, очень чудненькая, больше всего удивляет ее походка, в ней ощущаются какие-то японские мотивы: мелкими шажочками, будто ножки связаны где-то в районе щиколоток, а башмаки деревянные. Семенит, быстро перебирая ножонками, при этом вся фигура малоподвижна, а в ступнях моторчик. Всегда в черном стеганом пальто, сапогах-дутышах, на голове то ли черный платок в цветочек, то ли тряпка.… Это никогда не чистится и пахнет, понятное дело. В таком наряде бабушка всегда узнаваема. Наблюдаю за ней с балкона не день и не два, годами она ходит по одному маршруту: мимо тренажеров, по дорожке, мимо мусорки, вдоль скамеек и магазинчиков по чудному ухоженному скверику и вдоль проезжей части дороги обязательно. С раннего утра до вечера. Сверху это напоминает какой-то квест. При подходе к статной белой мусорной урне остановится в предвкушении, сама с собой поговорит о чем-то, наковыряет оттуда недопитую банку пива, оставленную добрым человеком, полакомится. А рядом с мусорным бачком увидит выброшенные жителями подушки, переберет тряпки, но чаще это оставляет за ненадобностью. Иногда проверит тарелки, приготовленные жителями для кошек, их много, местные кормят животных с удовольствием, кругом разложена эта еда, бывает и мясо, сосиски какие-нибудь. Можно положить в карман и есть по дороге. Хорошо.

Зовут ее Мелочь. Мелочь уверенно идет по своему маршруту, и ничто не помешает ей изменить курс: ни надоедливый дождь, ни пресловутый коронавирус. Разве что упавшая ель привела ее в замешательство. Но ненадолго. Ее цель — автобусная остановка, сидит там, как бы отдыхает, ждет, когда водители проезжающих мимо машин будут останавливаться и забегать в минимаркет, тут их два и один даже круглосуточный. Фраза стандартная, отточенная годами речевой практики: Мальчик, денежку дал бы бабушке. Смотри на дорогу, Вера ходит, Веру не убей…

Какая еще Вера? Где ходит, с кем? Никто из водителей, думаю, не задается этим вопросом. Некоторые дают мелкие монетки, а кто и покрупнее, но только для того, чтобы отвязаться от выжившей из ума бабульки. Все торопятся и не хотят нажить неприятностей на дороге, а некоторые суеверные просто опасаются услышать бранное слово в дорогу, вот и дают. Вера так Вера, пусть ходит, буду осторожно ехать, чего уж там хоть до Джубги.

Мелочь у меня вызывает стремительный интерес. Это не то, что Муму Шанель, ходит тут еще одна с собачкой и неповторимым амбре, типичный персонаж с утраченными иллюзиями. Шанель и с мусорки вещи тащит все подряд домой, и попрошайничает без разбора, будто бы на прокорм Муму. Да если бы собачка столько ела… А Мелочь неравнодушна только к авто, это видно невооруженным глазом.

Решилась я спросить у соседки своей Инессы, старшей по подъезду и повелительницы домофона, о какой Вере идет речь, когда почтенная Инесса шла мне навстречу с пустым ведром. Поначалу она взялась агитировать меня посетить новый магазин кубанских продуктов. Но затем все-таки сдалась. Рассказ мне показался сперва неправдоподобным, как и сама рассказчица, дама экзотичная, живущая в своем мире традиций и дремучих разговоров с такими же подругами, которые недолюбливают понаехавших и всячески пугают их ценами, дизентерийными палочками на пляжах и жуткими историями об интоксикации от линолеума. Но пришлось поверить, другого источника у меня не было. Я ведь из понаехавших недавно, а соседка помнит все давным-давно забытое людьми.

Это было зимой далеко до девяностых, когда Мелочь была еще достаточно молодой женщиной, и у нее был муж Лев Александрович, и дочка лет семи, поздний ребенок, а значит страстно желанный. К зиме ей и шубку белую чебурашку и сапожки, словом, беленькая вся снегурочка, южная снегурочка кубанская. Зимой у нас снег бывает в феврале редко, но иногда очень сильный, скользко и мокро, да еще и дождь так, что даже автобусы в гору отправляться не решаются. Лев Александрович имел Жигули копейку, хоть и подержанную, но бегала она прилично даже в февральскую слякоть по мокрой дороге не скользила. Но все-таки однажды подвела копейка… Двадцать третьего февраля, в День Советской армии и Военно-морского флота, шел чудесный сказочный снег огромными хлопьями, иногда он переходил в дождь. Погода была то ли чудная, то ли скверная, кому как. Лев Саныч выпил немного, наверное, пива на работе с приятелями, совсем каплю и торопился вечером домой, день был праздничный, работа легкая, но в шесть часов вечера в этих краях уже темно, снег с дождем лепит стекло, колеса тоже порой проворачивают. Мелочь с дочкой ждали отца с работы пораньше, сначала в четыре, потом в пять, мать на кухне готовила мясо и пироги, телевизор громко кричал песни советских композиторов. Певец в чукотском наряде размахивал руками на черно-белом экране: «Увезу тебя я в тундру, увезу к седым снегам…» У соседей тоже было шумно, звенели бокалы, Мелочь бокалы начистила уже до блеска, мясо шипело в скороварке, дел много у хозяйки, все в руках горит, гремит посуда…. Чем занят ребенок, чем-то занят и ладно. Девочка мастерила подарок, но ей ужасно хотелось отдать отцу кораблик, сюрприз всегда порадует больше. Она решила его встретить, быстро надела белую шубку, белые сапожки и бегом к дороге. Дорога близко. Отец торопился, летел на большой скорости. Он ее не заметил, Веру… Он сбил ее и протащил под колесами.

Льву Александровичу дали хороший срок, он был пьян и виноват во всем. Он был убит горем и уже не жил, ему хотелось умереть. В глазах стояла белая шубка Веры, вернее, красная, а иногда он садился на корточки и выл, как зверь, хотя зверь не испытывает чувства вины, а этот человек готов был сам себя расчленить заживо. Он повесился в камере и был рад, что это удалось сделать.

Мелочь похоронила дочку, потом мужа. Так Мелочь осталась одна, она не могла ни говорить, ни рыдать, ни есть, ни работать. Она полюбила ходить на дорогу и долго стоять, стоять и всматриваться в лица водителей. Где-то в девяностые ее так увезли на иномарке какие-то джигиты, а потом она вернулась домой, молчаливая, со шрамом на лице и совсем уже ни в себе.

Когда становится пусто на душе и некуда приклонить голову, я хожу в храм. Конечно, я могла бы развеять грусть, например, в японском садике, наблюдая за рыбками и черепашками. Еще сидеть на скамейке в сквере над морем и слушать знойную скрипачку или душевные хиты гитариста в роскошной черной шляпе. И такое помогает. Но лучше всего отпускает в скверике у храма Михаила Архангела. Удивительной красоты строение, церковь белая, как снег. Говорят, есть в городе храм, в который местные не ходят, яркий, богатый, есть слухи, что владельца земли убили, чтобы можно было на этом месте построить церковь. А вот в этом ангельском приюте много прихожан и местных. А зимой красота, да еще снежинки падают на белоснежные головки каменных ангелов, будто сахарных. Такая благодать здесь просто на скамеечке посидеть, набрать воды из источника, дышать здесь морским воздухом, считать голубей. Тоже, может быть, ангелы… Люди притихшие, несуетные, кроткие. Видишь, кто идет по дорожке, простроченной кипарисами, к храму… Идет старая женщина, маленькая, походка странная…

Господи, так это же она! И она здесь не попрошайничает, идет, видимо, службу заказать. Я подслушиваю, грехи мои тяжкие, интересно же. Бабушка, которая свечи продает, говорит Мелочи: «Наташ, что будешь заказывать — сорокоуст или панихиду, ты на этой неделе два раза была, Наташа, деньги-то есть?» Они как будто давно знают друг друга, ну да, ведь живут тут сто лет и, кажется, часто встречаются.

Мелочь вытряхнула все карманы: «И свечек толстых поставь, Лиза. Это для мальчиков, мальчики едут, еще принесу… Надо…»

Она поплыла по мокрой зимней дорожке, удаляясь, становилась совсем крошечной.

Мальчики едут… А Вера ходит… Вера…

Елка

Люба Пенова и Ваня Кирпичев наряжали елку в Доме Пионеров. Люба была не в настроении, поэтому вешала игрушки преимущественно с левой стороны, отчего елка предательски клонилась набок. Люба уже двадцать лет здесь работала педагогом организатором, поэтому могла себе позволить и стаканчик Изабеллы, и бокальчик шампанского, от этого елка только выигрывала. А вот Ваня на этом празднике жизни был человеком случайным, Люба пригласила его вместо ушедшего не вовремя в запой Деда Мороза. Ей казалось, что Ваня, как студент КВНщик вполне сможет провести с ней елки, а их предстояло немало, кажется семь или пять, какая разница. Ваня вообще-то был человеком ответственным, непьющим, подработать был рад, да и пообщаться.

Кикимора, с накрашенными фломастером бровями, Леший и харизматичная ведущая притащили ящик шампанского. Украшать елку стало веселей. Леший взялся чинить гирлянду, и его два раза ударило током, но это ему даже понравилось. Затем репетировали.

Завтра предстояло боевое крещение Вани. Слова, как сказала Люба, учить не надо, все на посохе наклеят. Но все-таки он волновался страшно и проспал. Леший встретился внизу у бюста Павлика Морозова.

— Плохо выглядишь. Давай пива, у меня детское.

— Странный вкус у пива. Водкой пахнет. Ты сказал детское?

— Дед с войны рецепт привез, вот и зову дедское. Давай еще, а то стесняться на елке начнешь, там главное, чтоб не стесняться.

Они тепло посидели под лестницей, пока не позвали наряжаться, Долго возились с шубой, она оказалась велика. Подшивали… Кикимора поцеловала Ваню в лоб, и он со страху потерял очки. Прибывали дети, наряженные в костюмы и родители, мамы в норковых шапках вместо волос. У Вани рябило в глазах.

— Будешь пива? Дедское. Леший рисовал себе фингал под глазом.

— Давай, буду. Плохо мне что-то.

— Сейчас будет всем хорошо. Спонсор прислал конфеты и шампанское, — Люба Пенова в костюме Снегурочки была похожа на бюст Павлика Морозова.

Как бы ему хотелось. Ване, сидеть сейчас под этим бюстом в фойе

— Мне надо в туалет.

В туалете он сидел долго, просто сидел, трудно было встать. Потом его позвали. Все уже были в зале за ширмой.

— Где тебя носит? Всем слова наклеила, а ты бери свои, посох зачем в туалет унес, куда клеить будем, беги за посохом, — секретарша Юля рвала и метала. Ей дали покомандовать студентом.

Где брать слова, Дед Мороз не представлял, на столе лежали разрезанные листки. Клеить некогда. Решил — засуну в карман, хорошо, что он есть на шубе, и буду вынимать и читать — сюрприз. Сгреб рукой листочки и, гордый, пошел к залу. Тут главное ведь не стесняться.

Елка в десять, уже десять. В одиннадцать часов театральная студия должна была проводить репетицию композиции по творчеству Сергея Есенина…

Елка началась. Харизматичная ведущая с пугающим декольте уже кричала во все горло:

— Дедушка Мороз! Выходи!

Дедушка вышел. Ноги ватные. Что-то надо сказать. Что же говорят в этом случае?

Своими словами Ване и раньше-то говорить было трудно, а тут уж совсем. И зачем он соврал, что КВНщик? Легче прочитать, очки потерял, достал первую бумажку и обращаясь к ведущей:

— Ты жива еще, моя старушка? Жив и я. Привет тебе привет.

Пусть струится над твоей избушкой… (не вижу без очков, блин) негасимый свет!

Ведущая оторопела, глаза округлились. Ни фига себе, подход у молодежи, пятьдесят лет елки веду, такого не помню:

— Негасимый! Зажигаем елку! Елочка, гори!!!

Снегурочка Люба Пенова, почувствовав свою ответственность за приглашенного ею студента, решила выкатиться к елке сразу и уже без приглашения. Она взяла Ваню за руку, чтоб, может быть, хоть как-то подсказать ему настоящие слова.

Но его уже понесло, после того, как елка зажглась по его приказу, он достал второй листок и обратился к Снегурочке:

— Дай, Джим, на счастье лапу мне, такую лапу не видал я сроду, давай с тобой полаем при луне на грустную, ненастную погоду…

Снегурочка была в ступоре. Даже ее высокий профессионализм не выдерживал такого испытания. Спас мальчик в костюме пуделя. Его действительно звали Джим, и он подошел к деду и попросил шоколадку. Ваня дал ему три.

После этого к старику потянулись зайцы, медведи, два волка и Чиполлино. Он всех одарил. Дети в костюмах снежинок и клоунов поняли, что сегодня не их день.

— Говори что-нибудь, сволочь, выкручивайся — Люба Пенова строго, как учительница, смотрела на студента. Студент, качаясь, вынул бумажку из кармана и, запинаясь, продекламировал:

— Ко..корабли плывут в Константинополь, поезда уходят на Москву,

От чужого шума ль иль от скопа ль каждый день я чувствую тоску…

— Затосковал дедушка. Надо бы порадовать Мороза, кто знает песенку или стишок, выходите, дети, к елке.

Люба Пенова брала ситуацию в свои руки. Все-таки не зря ей дали премию «Журавушка» за беззаветную любовь к детям.

Здесь Снегурочка была, как рыба в воде. Дети выскакивали к елке, как ошпаренные. Снежинки и Буратино косились на Деда Мороза, ожидая, наконец, когда он перестанет тосковать и пустится в пляс. Но он не перестал. Его мутило, и уже хотелось уйти, тем более что и без него уже все наладилось. Он решил как-то сказать Любе, что он отправляется по делам, еще вспомнил из репетиции, что в конце надо сказать о том, что в стране много других ребят, и надо успеть всех поздравить и одарить. Но самостоятельно язык не ворочался, мозги не слушались, и Дед достал листок и медленно обратился к внучке:

— Ты не любишь меня, милый голубь,

Не со мной ты воркуешь, с другою.

Ах, пойду я к реке под горою, Кинусь с берега в черную прорубь.

Снегурочка скривилась ненадолго, однако не смутилась, сложившаяся линия сюжета ее вполне устроила.

— Ребята. Давайте, проводим дедушку, у него еще много дел. Ему надо покормить рыбок.

Ваня с облегчением выкатился из зала. Боевое крещение прошло хорошо благодаря высокому профессионализму работников Дома Пионеров. Родителями и руководством также высоко было оценено литературное наполнение утренника. Здесь спасибо надо сказать Сергею Есенину. Заодно и извиниться перед ним. А Ваню Кирпичева еще не раз приглашали вести елки. А потом он стал директором этой замечательной организации.

Модный приворот

Доярка Вера Понукаева была, в сущности, красивой женщиной, по крайней мере, так считали все в ее деревне. Но в личной жизни ей не везло: три раза она была замужем, родила четверых детей и в свои 48 лет оказалась в одиночестве. А во всем виноваты коровы, потому что уж очень большое значение придавала Вера своим надоям.

Но однажды после утренней дойки она включила телевизор. И понеслось. Приглянулась ей программа « Модный приговор», и начала она смотреть ее каждый день с большим вниманием.

— Хорошая программа, подумала Вера, они ведь что делают, не только женщин украшают, но и личную жизнь им налаживают. Страшненькие замуж выходят, прямо в эфире кольца на них мужики надевают. Чтоб не убежали. А некрасивых нет, Вера тоже весила 120 кг, но попробовал бы ей кто-то сказать из мужей, что она толстая. Красота есть, только надо цвета яркие подобрать, спрятать паховую зону и стрижку короткую сделать. Чем короче женщина, тем моложе волосы. И сумочку золотую. И каблуки повыше, чтоб мужики пожалели и на тракторе до фермы подбросили. Уж больно хороша Надежда Бабкина, вот как бабу красят правильно подобранные бусы. И умный, очень умный историк Васильев, говорит почти как ее начальник Гарик Мелкумян, только еще лучше, без мата. И совет всегда даст Элина Хромоножко, видать, натерпелась тоже в жизни, щупленькая такая.

А вот Вере кто совет даст? Нет в деревне стилистов. Решила она обратиться к народному стилисту Любане Голушко, парикмахерше. Парикмахерская все равно была закрыта, денег ни у кого не было, и все стриглись сами, мужики пускали по рукам машинку Вени Шарова за стакан самогонки и все были побриты под ноль. И женщины как то обходились без Любани, у бабы Мани был с ней неудачный опыт химической завивки, и все боялись.

Любаня могла и сглазить, и увести мужа. Она ходила по деревне гордо с рыжими волосами, подметая грязь длинной шифоновой юбкой, закрывающей резиновые сапоги. За ней бегала вечно беременная собака Муха, так парикмахершу и звали: дама с собачкой, Люба под мухой.

Очень обрадовалась Любаня Вериной идее. Она тоже любила эту программу. Да и вообще первый канал был ее любимый. Тут тебе и «Давай поженимся», и « Чего вы врете?» и « Говорят, говорят и не краснеют», жизненные передачи, все про нашу деревню. Такая жесть, лица все родные. Включишь, наревешься и в магазин за пивом.

Начали преображение. Вера поверила своему народному стилисту, доверилась, другого у нее все равно не было.

— Главное в женщине сейчас что? Правильно, брови. Если женщина ухоженная, то у нее брови заметные. А ты, Вера, только за коровами привыкла ухаживать.

Теперь и за собой надо. Да ты не бойся, это почти то же самое. Своих бровей у тебя нет, нарисуем красивые, густые, сразу бросятся в глаза. Тебя забудут, а брови нет. Черные, как южная ночь. Не бойся, в бане не сотрутся. Эх, Мелкумяну понравится.

Теперь прическа. Состричь все к такой матери. Омолаживаться будем. Затылок и виски сбреем совсем, и покрасим в красное дерево.

— Цвет любви, — сказала Любаня, разводя хну. Волосы женщине вообще не к чему, можно и без них, но шляпу обязательно купим. С вуалью. Губы всегда красные, запомни, как у Мурелин Мурло. Все красное хорошо, но брови лучше черные.

Наряды подбирали до утренней дойки. Решили ударить позитивом. Лучше всего подходил желтый цвет. Полоска вертикальная, как учила Хромоножко, чтоб рост увеличить. А то он почти как вес. Оранжевую сумочку клатч смастерили сами, ей же можно закрыть паховую зону, если кто будет наезжать. Резиновые сапоги выбросили, как учила Хромоножко. Любаня подарила свои свадебные туфли на шпильках, насовали в носы ваты, чтоб не сваливались.

Когда Вера была собрана на дойку, они с народным стилистом уже клевали носами, хотелось спать.

— Боюсь я, Люба, идти в таком виде, что-то тут не то.

— А ты полюби себя, наконец, давай водки для храбрости, но немного, а то туфли мои потеряешь.

Они выпили водки, закусили капустой, и Любаня вытолкнула сонную Веру в сторону фермы. Даже в такую рань преображенная не осталась незамеченной. Люди высунулись из окон, глядя на качающуюся медленно плывущую по искалеченной ухабами дороге фигуру.

— Есть эффект, раньше ведь не замечали, значит, работает! Но в туфлях неудобно, все залипли грязью, надо будет доработать образ.

Правда, что-то неладное творилось с коровами, они мычали, не давались, видать, не узнали преображенную. В дальнем отсеке для рожениц корова Джоконда, увидев брови Любы, видимо, от неожиданности начала преждевременно телиться. Прибежал нетрезвый ветеринар, доярку он не узнал, но когда узнал, сказал почему-то:

— Держись, мать.

Роды прошли хорошо, правда немного попортилась прическа, Верхушка встала дыбом и не желала укладываться. Наверное, лак так засох.

Домой Вера пошла другой дорогой. У церкви старухи крестились.

Группа молодых людей, видно, городские приехали, заснимали Понукаеву на телефоны. Один спросил, где она живет, как ее зовут. Ей приятно было такое внимание, никогда еще к ней его городские не проявляли. Потом один из них спросил, мужчина она или женщина все-таки. И ей стало грустно.

Дети у Веры были взрослые, но и они насторожились. Дочь перестала присылать внуков, а сын решил податься в Москву на заработки. Сын, который служил в армии, написал, что остается на сверхсрочку. Преображенная оставалась одинокой.

И все-таки красота — страшная сила. Чудеса начали происходить. Вера не сдавалась и продолжала наряжаться с помощью Любани. И однажды ей пришло письмо с приглашением в программу «Модный приговор». Ребята из города выложили ее фото куда-то там, и свершилось. Но как оставить своих коров, она полюбила себя, но коров она тоже жалела. Теленочек вот родился, Эвелиной назвали. Все медлила. Парикмахерша уговаривала поехать. А преображенной и так нравился новый образ. А чего? Брови на месте. В пятницу, после дойки, стала все-таки собираться в Москву. Услышала стук в дверь.

— Кто там?

— Вера, это я, муж твой бывший Федя. Я тут… Я насчет крыши…

— Заходи Федя. Крышу мне починили в августе, три листа железа покупала.

Сказала Вера, укладывая в чемодан золотой клатч.

— Да нет. Я не о том. Вчера выпивали с ветеринаром Петровичем, а он все-таки врач, говорит, что по всем признакам ты на грани нервного срыва и у тебя крыша может поехать. А я тебя все-таки еще люблю. Давай опять сойдемся и будем жить вместе.

— И я тебя люблю, Федя. Давай сойдемся.

— Только обещай, что ты не поедешь ни на какой « Модный приворот», ты мне и так нравишься.

— Не поеду, сказала Вера, стирая бровь.

Народная стилистка Любаня стригла собаку Муху и думала: насколько все-таки сильно ее любимая программа преображает людей, меняет их жизнь и делает счастливыми. Да что там говорить, мужья возвращаются!

Валентино

Посетители супермаркета «Десяточка» уже не задавались вопросом, кто сидит на кассе, мужчина или женщина. Лишь бы быстро обслужили и не обманывали. Но все-таки иногда их терзали сомнения, как обращаться к Вале Боцман — девушка или молодой человек.

Смуту вносили очень мужская стрижка, совсем мужская одежда и даже лицо Вали, никогда не встречавшееся с косметикой. Фигура тоже была непонятная. Некоторые надевают сережки в уши для простоты опознания, тут и этого как назло не было. Но женщины всякие бывают, как и мужчины. Покупатели, чтоб не обидеть, говорили просто: кассир и все.

Но Вера Петровна была психологом на пенсии, она была немного подслеповата, но голова работала еще отменно и она всегда стремилась наладить контакты. Жила она на улице Облепиховой в доме рядом с «Десяточкой». Каждый день ходила в магазин за хлебом и баранками, а чеки выбрасывала в урну. Но однажды, то ли она засомневалась в стоимости баранок, то ли ей читать было нечего, потому что в почтовый ящик забыли положить бесплатную газету с рекламой народной медицины, но Вера Петровна прочитала чек из супермаркета от первой до последней точки. И там черным по белому было написано: кассир Боцман Валентина Андреевна.

— Точно девушка, — пронеслось в голове пенсионерки. Мужчина был бы Валентин Андреевич.

Вера Петровна любила налаживать контакты. На следующий день, посетив магазин, она набрала продуктов на целую неделю. Подойдя к кассе, она сразу обратилась к Вале:

— Девушка, я возьму еще чай вот этот по акции.

Широкая улыбка озарила лицо кассира. Пенсионерку обслужили по высшему разряду, предоставив все возможные скидки. Так возникло взаимопонимание. Вера Петровна каждый раз называла кассира девушкой, а кассир улыбался, даже не заметив затесавшийся в пакет с репчатым луком дорогостоящий имбирь. Скидки сыпались на Веру Петровну персонально. Она ходила за баранками именно тогда, когда была смена Боцман. Этот день она определяла так: видела из окна своей квартиры, как Боцман курит у служебного входа в магазин с грузчиком Ильдасом.

— Сегодня моя девушка, пойду — собиралась она.

И как всегда, взяв баранки и все, что по акции, и побольше имбиря в луке, пенсионерка устремилась к своей девушке. Все прошло идеально, как всегда. Вера Петровна даже разговорилась с кассиршей, похвалив свежесть товара и ассортимент. Очереди у кассы все равно не было. Кассир предложила ей кофе по акции и Вера Петровна взялась читать его состав.

— Ну, ты понял, понял? Ты мне не верил, что разбились два коньяка. А разбились таки! — шумно подлетел к кассиру грузчик Ильдас.

Вера Петровна оторопела. Что значит, понял? Не поняла, понял? Так она, он что, не девушка! Она смотрела на кассира округлившимися глазами, прижав кофе обеими руками к животу.

— Я случайно вам пробил уже кофе. Будете брать? — сказала Валя Боцман.

У психолога Веры Петровны закружилась голова.

Парфюм-революция

Ася Балахонова любила духи. В детстве она обожала копошиться в бабушкиных ящичках комода и доставать по очереди то «Красную Москву», то «Красный мак», совершенно одуревая от таинственных завораживающих этих запахов, выливая их на кукол. Затем появился мамин «Ноктюрн», духи «Тайна рижанки», он отливала их подругам. А потом она тайком плескала на себя матушкины «Клима», и на танцах косила под иностранку. Ой, не надышишься…

Повзрослев, она с каждой зарплаты покупала новые духи. Она научилась разбираться в парфюме. Раскладывала по нотам. В юности ее манили сладкие тяжелые ароматы. Потом чумела от альдегидов Шанель, они действовали на нее как наркотик. Каждый аромат могла разложить: сердце, шлейф… Вот иланг-иланг, вот лимон, тут пион, а здесь вертивер. А потом, с годами, потянуло на свежесть. Голубую коробочку «Дольче габбана лайт блю» готова была съесть, как нравились. Это же мандарины, бергамот… Ах, не надышишься.

Затем она стала не только разбираться в духах, но и слышать их на окружающих. Она слышала «Дольче габбана» на каждой третьей, и они ей наскучили. Она заходила в метро и различала «Плохую девочку» на каждой четвертой, потом «Лакост», «Мадмуазель Шанель», «Нарцисо Родригес», все их клоны. И самые дорогие. Ей становилось грустно.

Все эти запахи стали для нее банальными. Бывало, что ей встречался мужчина с интересным парфюмом. Тут вам и кожа, и вертивер, и амбра, и нероли. Но рядом с ним была девушка с плоским запахом. Это как ты в вечернем платье и на каблуках, а рядом парень в кроссовках, джинсах и толстовке. Нет взаимопонимания.

— Да, мужчины оборачиваются на запах персика, вишни, дыни. Но это так просто, как еда, — думала она.

Асе хотелось чего-то нестандартного. Она разнюхала уд и пачули. Запах земли, подвала, медицинских бинтов, носков Папы Карло. Ноты сердца, ноты базы, ноты шлейфа… Средневековье и готика. Умри все живое. Так пахнут ведьмы и колдуньи. Мох и сырость. Она сидела на трухлявом пне, разогретом солнцем, вдыхая нестандартный аромат своего «Кокона». Не надышишься…

Ася стала парфюмманьяком. Духи она покупала дорогие, очень дорогие. Ниша, селектив, бюджет уже никогда. Но чтобы новенькое, странненькое, интересное. Она могла себе позволить, работала бухгалтером на нефтебазе, Всю зарплату тратила на духи, с нефтью в стране было нормально. Но нефть ее не интересовала, а вот запах духов — да. Мужчин на нефтебазе было много, но они в основном пахли нефтью, бензином, маслом. Эти запахи Асе не нравились, да и эти мужчины. И ей не нравились, и маме ее. Женихов она всех отсеивала тоже по парфюму. Когда молодые люди приходили на свидание, то она сразу улавливала лимон, зеленый чай, в лучшем случае дерево. А хотелось чего-то странного. И до глубокопроникающих отношений дело не доходило. Она ездила на отдых за границу с мамой, обе были парфюманками, привозили новые духи, но женихов не привозили. Маме тоже нравился запах пачули: земля, мох, зелень. Не надышишься.

Асе было уже за сорок, когда в июле она потеряла любимую маму, у которой была астма.

Через год Ася ставила ей памятник на кладбище. Ася стояла, смотрела, как работники «Вечной памяти», двое молодых мужчин, медленно и старательно ровняют землю лопатами, устанавливая камень на место. Она вспоминала маму, голова куда-то плыла, запах земли ее завораживал. Пахло еще чем-то, кажется, от одного из работников. И он так ей понравился! Запах или рабочий. В голове проносилось: вертивер, уд, амбра, сандал, пачули? Что же это? Не надышишься.

Асе пришлось перечеркнуть все свои принципы. Она до тряски, до боли хотела…

И она сказала ему:

— Мне так плохо, боюсь, будет хуже. Может быть, вы проводите меня?

— Конечно, провожу.

Только я весь грязный, мне бы в душ.

— Не, не, не… Так пойдемте, пожалуйста.

Проснувшись утром рядом с мужчиной своей мечты, Ася Балахонова спросила его:

— Что у тебя за духи, вчера, когда мы познакомились, какими духами ты пользовался? Может быть, туалетная вода? Может, «Мемо»? Вот и сейчас пахнет

— Духами никогда не пользовался. Тем более на работе. Пельмени были. Потом лапша «Доширак», чеснок. Это, еще виски, Сергеич гонит сам на хвое. Потом пиво. Зажевал лавровым листом. Чтоб не пахло. Все. И работал, понятное дело, памятник тяжелый, вспотел…

— Ах, не надышишься. Ася обняла его. И вдыхала, раскладывая на ноты.

Требуются бровисты

Лида Писарева искала себя. Экономический техникум ей никак не пригодился. В бухгалтерии она засыпала прямо за рабочим столом. Хотелось творческой работы. Впрочем, в детстве она посещала несколько месяцев художественную школу, рисовать хорошо так и не научилась, художку бросила, не хватило терпения.

Теперь в очередной раз была в поиске. Мечтала о творчестве, мечтала о деньгах. Подруга Женя Орлова сказала:

— Иди в бровисты. Брови всем нужны. А сейчас это изюм. У каждой женщины должна быть своя изюминка. И это брови. Да ты посмотри вокруг.

Лида стала обращать внимание на брови. И действительно, встретить девушку без нарисованных бровей на улицах было почти невозможно. Причем брови были выдающиеся в прямом смысле этого слова. Яркие, черные, толстые, нарисованные будто бы маркером. На фоне светлых волос славянского типа всегда были мощные изогнутые, соболиные, черные, как смоль брови.

Писарева начала изучать это дело. Читала, как убирать проплешины, как работать с ниткой, чем рисовать. Пошла на курсы. Круглолицая тетенька с широкими в палец бровями без глаз и губ рисовала на доске различные варианты.

Обучившись нехитрому мастерству, Лида сказала подруге:

— Женя. Давай откроем салон.

Открыли маленький салон на первом этаже хрущевки в Жениной квартире. Назвали так: «Боярыня бровями союзна».

На ремонт денег больших не было, решили украсить. Нашли в интернете портреты ярких дамочек. Народ потянулся. Это дело видно нужно всем. Кто-то хотел как у Ларисы Гузеевой, у Наташи Королевой или просто с картинки. Приходили даже мужчины. Никто не хотел своих родных бровей, все хотели «коррекцию» и чтобы заметно.

— Что я на две брови денег не найду! Сейчас нельзя быть неухоженной, — сказала Юля, продавщица из овощного, — Вот с ногтями проблема, картошку приходится накладывать. Так брови мне потолще сделай, Лида, чтоб ухоженность в глаза бросалась.

Салон процветал. Нужно было что-то сделать для города, благотворительность какая-то нужна была, чтобы власти не приставали. Решили написать объявление: пенсионерам скидка, после 80 лет — бесплатно. И пенсионеры потянулись. В полном составе пришел самодеятельный коллектив хор «Второе дыхание», всем сделали одинаковый продукт по типу «Казачка Надя». Вообще особо капризных не было. Развивались. Пришла татуажница Варька с аппаратом, стали делать молодежи татуаж бровей, потому что многие хотели, чтоб они не стерлись всю оставшуюся жизнь, и гражданский муж не заметил обман. Мол, все свое от мамы досталось.

Дима Белов с пятого этажа притащил бабулю в кресле-каталке. Оставил и убежал. Но бабка оказалась разговорчивая, шустрая. Хотя и не ходила уже.

— Мне 96 лет. У вас написано: бесплатно. Вот в следующую пятницу планирую помирать. Наведите красоту заранее, а то Димка ведь не догадается. А подруги придут, осудят за неухоженность. Я в музее историческом раньше служила, следила за собой, а теперь вот сижу в тапочках.

— А раньше в туфЯх ходили? — спросила Женя.

— Нет. Я в тУфлях ходила.

Сейчас сделаем вам брови. И будете, как новенькая. Они ох как омолаживают. Вот как на этой картинке.

— Ну, это же жена фараона Именхотепа. Перебор. Тогда такие рисовали хной.

— Ну, тогда вот так.

— А вот это цирк «Дю салей», им надо было заметные брови, чтоб далеко видно. Они карандашом выводили.

— Ну, тогда вот…

— Это ансамбль « Березка». Тот же принцип.

А вот, как у Марлен Дитрих, может быть?

— Мне такие ниточки предлагали после войны. Не помню только, после какой.

Деточка, неужели время так повернулось вспять. Ведь 21 век, а вы мне предлагаете брови, как у фараона. Или как у дамочки из дома с желтым фонарем. Не надо мне такого сраму, еще подумают, что я работаю бабушкой по вызову. На том свете черти испугаются. Не надо мне бесплатных бровей.

— ПозвОните внуку, чтоб Вас забрал?

— ПозвонИте надо бы говорить.

Она позвонила Диме, и он быстро притащил кресло-каталку.

— Хоть ты объясни бабушке, что сейчас так модно. Девушку свою приводи к нам, скидку сделаем, — не унималась Женя.

— Да нет у меня девушки. Я хотел бы познакомиться с девушкой с бровями из волос.

Нелегко мне найти такую.

Последнее спасибо

Господин Президент! Пишет вам еще очень молодая женщина, полная сил. Я не знаю, как и благодарить Вас! Я-то думала, что я старая. А Вы мне такой комплимент сделали. Главное внезапный такой комплимент, от вас такого не ждала. Не зря я за вас всегда голосовала. Душа моя переполнена гордостью, впереди светлое будущее, вот я сначала крепко призадумалась, что мне с этим моим счастьем делать.

А я уж на пенсию собиралась. Четыре года оставалось. Торопила время. А потому что снаружи еще ничего, а вот внутри все обветшало, так сказать. Как говорила Раневская: нет смысла чинить фасад, если канализация сгнила. Смотрю вот сейчас по телевизору, как скачут по сцене Кристина Орбакайте и Ирина Салтыкова, великие наши вокалистки, и думаю, может, им стыдно пенсию было в 55 лет получать. Неудобно как-то.

Я ведь тоже скакала, только по школе в качестве учителя, любила я детей, поэтому переживала сильно за них, старалась всех научить, никого не обидеть. Кишки мои, вспоминаю Раневскую, покрылись язвами. А легкие обрели фиброз, рубцы от многочисленных вирусов и простуд. А медицина-то в нашем городе, мягко говоря, скорее мертва, чем жива. Хорошо бы, если бы я выработала льготный стаж, сейчас бы получала пенсию, но нет, приходилось иногда уходить с работы, ребенок болел, родители болели и умирали. Однажды захотела работу полегче, устроилась в Пенсионный фонд по знакомству временно, уж так я там старалась, я ведь всегда была отличницей. А там хорошо, зарплаты хорошие, а уж премии, лечение дополнительное и все дела, праздники, столы. Только надо пенсионерам это все не показывать. Если, к примеру, ручка у сумки обтрепалась, замотайте ее синей изолентой. А денег дадут «За особые условия труда», с пенсионерами, бабульками, ведь нелегко. Только не взяли меня туда на постоянную работу, не смогла я отблагодарить, не знаю кого. А людей благодарить надо.

Так вот и пошла я назад, в образование. Назад — это я хорошо сказала. Дослужилась до завуча, а вот здоровья на такую работу уже не хватило. Все пенсии ждала. Думала, доработаю тройку лет, и будет мне счастье. А благодаря вашей милости произошло мое омоложение, и вы мне добавили срок.

«Велика терпелка у русского человека, но и она у него не из железа выстругана», — сказал В. Шукшин, наверное, наливая себе стакан. Иногда жаль, что я не пью. Может, здоровей бы была.

Уволилась я, нервы и органы поизносились. Могу работать, принимая на дому. Нет, это не то, о чем вы подумали. Я не до такой уж степени молодая. Подрабатываю репетиторством. А дальше что? Сижу вот, думаю. Уже не жду, что доживу до пенсии, это вряд ли. Великая могучая организация, Пенсионный фонд, отчисляла я туда взносы, старалась стаж трудовой не прервать. Пусть она процветает и дальше! А лучше закройте совсем это заведение, если стремитесь к экономии. А деньги, что уходят на его содержание, раздайте пенсионерам, пожалуйста. Вы ведь в церковь ходите, я видела. А мне не надо. Я обойдусь. Филологическое образование, любовь к книгам и неизбывная русская тоска подталкивают к писательству, а писатель в России должен быть голодным. Вот и пишу. А может это призвание мое. Поэтому от души я Вам благодарна, господин Президент. Великое дело сделали. Читайте теперь мои книги!

Зависть

Лариса Недодаева была девушкой чувствительной. Больше всех других чувств у нее была развита зависть. От бабушки, видимо, передалось. Лариса помнила слова бабушки, сказанные неоднократно:

— Хочу такое же. Да чтоб она провалилась!

С раннего детства она усвоила урок. Если у подружки Светки появлялась новая кукла, она говорила:

— Хочу! А ты провались уже!

Тут у Ларисы появлялась кукла, да не одна. Приносила мама огромную куклу, папа дарил шикарного медведя, в три раза больше всех кукол, а брат покупал именно такую, как у Светки. А подружка еще и ломала ногу.

Когда девушка повзрослела и пришла пора выбирать профессию, она внезапно узнавала, что сосед по парте хочет поступать на дизайнера.

— Я хочу дизайнером быть. А ты провались.

Одноклассник провалил экзамены. А Лариса поступила, так и не поняв, надо ли оно ей.

Дочь маминой подруги Алиса уже выходила замуж. Рано. Но надо.

— Надо и мне. Не знаю, надо ли? А вы провалитесь со своим замужеством.

Лариса успешно вышла замуж за дипломата. Но дочь маминой подруги уже развелась.

— Пора и мне развестись. Тем более, что он мне не нравился, страшненький, лысый, толстый. Но и у Алисы такой же был. Из-за вас поторопилась. Провалитесь уже.

Дочь маминой подруги провалилась в известный провал на Кавказе. Искали три дня.

Лариса работала над собой, сделала пластику, увеличила грудь, уменьшила нос, нарастила волосы, зубы, ногти. Все как у людей. Да провалились бы они, столько денег потратила на эту ерунду. И ведь провалились. Все. Куда пропали?

Стало Ларисе скучно, решила телевизор смотреть. Всякие шоу, селебрити, красотки. Увидела по телевизору красивую актрису и режиссера Инну Литвагину. Сидит такая вся в белом и рядом красивый мужчина такой, не лысый, не толстый, а красивенный. Волосы длинные, кожа холеная. Рассказывают, как писали письма друг другу из Венеции в Питер. Какие подарки. Познакомились на Арбате. В Москве. Значит можно все-таки найти такого мужа. Хочу такого. А ты провались, вся в белом.

Пошла на Арбат, гуляла два дня. Ничего не получалось. Видимо, на эту актрису бабушкина зависть не действует. Но нет. Нашелся. Красивенный, кожа белая, волосы черные, хоть сейчас с ним в телевизор. Целовались. Лариса в Венецию его отправила, билет ему купила, денег дала. А сама в Питер, и давай письма гонять туда-сюда. А потом подарками завалила: машину, квартиру. Как в телевизоре. Наконец он приехал, Лариса решила ему сделать предложение. Какая-то неведомая сила двигала ею, хотелось брать инициативу в свои руки. И вот тогда уж он, красивый и холеный ее мужчина признался ей, что он женщина. Какой-то сбой в программе. Ведь я хотела как у Инны, чтоб как в сказке.

— Конечно, как у Инны сказал ее мужчина-женщина. Как в сказке и есть. Сегодня в программе «Пусть уж говорят» сказали, что Инна Литвагина узаконила свои отношения в Голландии с певицей Зульфией. А с кем ты ее тогда видела, кто знает, мало ли у нее мужей. Но последний точно Зульфия.

— Да чтоб она провалилась. Я не хочу быть как она.

Инна не провалилась. На нее эта ерунда не действовала. Ее бабушка была дедушкой. Дедушка сильнее бабушки.

Как Вероника с крыши прыгала или почетный караул

Учительница Нина Андреевна преподавала словесность в лицее. Поручили ей пятый класс, классное руководство. Пятиклашки ее, по-видимому, любили, красивую, стройную, с длинной сказочной косой, перевязанной лентой. И все, казалось, у нее ладилось, и контакт с родителями был, и ребята слушались, учили усердно правила и писали диктанты, сочинения, даже стихи. Она спокойно домой не могла пойти, находились всегда две-три фанатки, желающие ее проводить до дома. Особенно приставали со своими стихами. А уж эта Вероника совала ей стихотворения в карман на каждой перемене. Потом провожала домой, жила она рядом, читала опять свои длинные странные поэмы. Учительница спрашивала, как жизнь, как настроение? Старалась его поднять. Много уделяла времени ученице, пыталась узнать, что ей интересно. И, в сущности, общение Нины Андреевны с Вероникой сводилось к разговорам о поэзии. Но как бы учительница не стремилась привить Веронике вкус к хорошей поэзии, ее стихи лучше не становились, они были своеобразные.

— Колотушка тук-тук-тук, спит животное паук, — нравится Заболоцкий? А Хармс? Почитай сказки Пушкина в стихах, они тебе очень помогут.

Но юная поэтесса черпала вдохновение из просторов Интернета. Прошло года два, учительница перестала позволять провожать себя домой, проверяла долго тетради в школе. Она по-прежнему выслушивала внимательно стихи, поправляла, иногда хвалила. Появлялись стихи о любви, об отце, засекреченном иностранце, стихи, наполненные личными подробностями. Отца девочка никогда не видела, мать жила в другом городе, воспитывала ребенка бабушка. Вероника, надо сказать, много сочиняла про свою жизнь, придумывала сказки. Как придумывали ей мама и бабушка. Но страшных историй пока, слава Богу, не было.

И вот канун Нового года Нина Андреевна наряжала дома елку, укладывала подарки своим детям в носочки, которые сама связала прошлой ночью. Шарики, мишуру развесила и подумала:

— Всегда в школе, родные дети меня не видят, разговаривать с ними не успеваю, надо что-то менять.

Позвонили в дверь.

— Откройте, милиция.

— Милиция, ко мне?

— Это Вы любимая учительница Вероники? Может быть, Вы ее научили прыгать с крыши пятиэтажного дома? Может, это в вашу честь? Духовный наставник?

Учительница ничего не слышала, в голове роились стихи Вероники, в них ничего ужасного не находила.

— Поедем, собирайтесь к следователю.

Нина Андреевна не стала будить мужа и детей, знала, что скоро вернется. Машина ехала по ухабистой дороге маленького города, а она вспомнила историю из своего детства. Когда она училась тоже в пятом, однажды утром в класс пришел директор, молодой мужчина, сказал, что нужен почетный караул из самых достойных, отличников.

— Дело в том, что сегодня умерла ваша первая учительница, Зинаида Сергеевна. Она учила вас с первого класса, вы ее последний выпуск. Уже годы, инсульт. Нужны два мальчика и две девочки, надо постоять немного рядом с ней в последний раз. Что-то сказать.

Все принялись реветь, директор был молод, возможно, сделал что-то не так. Зинаида Сергеевна Мамалыга, мудрая как веселая сказочница, седая, даже белая, это она научила Нину писать стихи. Пусть бы она жила, не для Нины, а учила совсем других ребят. Просто жила.

— Я пойду, я скажу, я даже стихи прочитаю.

— Нельзя тебе, Нина, ты в обморок упадешь. Пусть скажет Саша Черняев. Неужели нет здоровых детей, а выступают пусть взрослые. Придумали еще, — ворчал папа.

— Я пойду, я сильная, у меня память хорошая, Алеша все забудет. Я не боюсь.

Дети стояли у гроба, у Нины дрожали ноги, Зинаида Сергеевна лежала и молчала, она все равно ничего не слышала, но Нина не могла ее подвести. И не потому, что она была пионеркой. А потому, что она знала, учитель — великий человек, даже выше космонавта и даже Ленина. И она сказала об этом. Слезы текли по ее щекам, и она была тогда готова полететь в космос и не вернуться, лишь бы ожила ее первая учительница.

Следователь говорил вежливо. Предложил присесть, познакомил с психологом, дамой с мужской стрижкой, севшей с ней рядом.

— Вот выясняем контакты этой Вероники. В интернете вела переписку, хотела сигануть с крыши. Слава Богу, предотвратили. Бабушка сказала, она все ночи сидит за компьютером, общается в чатах. Вот они там и решили так сказать… Вы, Нина Андреевна, ничего не замечали? Она очень любит Вас, сказала, что Вы самый лучший учитель. И что Вы мало ей внимания уделяли, хотелось бы больше. А не другим. Она приставала к Вам, хотела провожать, быть с Вами постоянно. А Вам все некогда, тетради, отчеты… Может, она Вам хотела что-то доказать? Она даже не против будет, если вас уволят. Так что Вы замечали?

— Ничего особенного не было, обычный ребенок, родителям не нужен, сейчас много таких.

— Дело в том, что Вероника сильная, она хотела Вас подавить. А Вы слабая, — сказала женщина-психолог.

— Я сильная, — улыбнулась Нина, она встала с засаленного стула и пошла к своим детям.

— Надо менять, надо что-то менять, — подумала она.

И вдруг опять вспомнила. Вспоминала, как Зинаида Сергеевна заканчивала урок, раздавала кому пятерки, кому двойки, всех провожала в гардероб и говорила:

— Не мешать, учитель отдыхает. Тоже человек.

Нина Андреевна пришла домой и включила «Метель» Свиридова. Музыка разлилась вокруг, убаюкивала. Тройка, вальс, романс, пастораль, венчание. Хорошо…

Куриные боги

Дагомыс — удивительное южное приморское местечко. Все местное население друг друга знает, все почти братья. Так и говорят друг другу прямо с утра:

— Брат, будешь чачу?

— Буду чачу, брат.

Рынок на подходе к главному пляжу напоминает советские времена. И чего там только нет. И яркие наряды, и украшения, ракушки, талисманы, купальные тапочки, чтоб камни ногу не повредили. Берег-то покрыт камешками, камушками и камнями.

А Саша Хотенко жил в Дагомысе давно, работы интересной там не было, и он был риелтором. Заманивал приезжих дешевыми великолепными квартирами с видом на море, которых сам никогда не видел. Но у него самого была квартирка, досталась от бабушки по наследству. Правда, немного с изъяном, душ находился прямо над туалетом. Женщинам это бы не понравилось, так как в процессе мытья длинные волосы свисали в унитаз. Никакой эстетики, постоянная сырость в туалете. И, понятно, личная жизнь у Саши не ладилась. Потому что все местные это знали.

— А ну и ладно.

Саша и не унывал. Вон сколько приезжих, только позови. В интернете познакомился с хорошей девушкой из Калуги. Скромная, с образованием, рост хороший и очень такая романтичная. Книжек, видать, начиталась, потому что студентка. Учится, учится, но летом собирается в Дагомыс. И зашло у них по переписке дело уже далеко, стали близкими друзьями, как она думала. А он думал, как улучшить санузел в квартире, чтоб ей понравилось. У нее сообщения были очень романтичные.