Бесплатный фрагмент - По велению Ваала

I. Круг Люцифера

Тень создана поглотившим свет.

Жизнь создана поглотившим смерть.

Женщина — чара изначального греха.

Ритуал очищения от этих чар тоже грех,

ибо он зрелище,

подобное публичным пляскам

голых куртизанок

под рукоплескания черни.

«Хроника Великого очищения»

1. Проклятие Джиорджины

Гиззо истязал себя не только постами, но и страхом.

Проклятие ведьмы сбылось. Лепра проникла в кровь, пустила корни в костный мозг.

Голод, молитвы и власяницы были уже бессильны.

Его могло спасти только чудо.

Или великое прощение.

Скрипя зубами, он шел в поселение прокаженных, падал на колени, мыл полусгнившие ноги больных и умащивал гнойные волдыри елеем.

Прокаженные со страхом смотрели на него сквозь неровные дыры в разлохмаченных колпаках, но благодарности в их глазах монах не находил.

Отверженные угадали тайну знатного доминиканца.

Заражен.

Проклят дьяволом, как все они.

Иногда инквизитору казалось, что больные насмехаются над ним и даже торжествуют. Прокаженные рады, когда их полку прибывает. Чем больше стая, тем легче выжить.

Когда-то все эти люди прошли путь покаяния. Дорога лепры привела их сюда, в отвратительный мир изгнанников. Было время, когда надежда еще теплилась в сердцах, и они также, как этот монах, падали на колени и омывали струпья чужих ног.

Но чуда не произошло.

Проказа — наказание свыше. Отменить ее может только всевышний. Об этом гласит библейская книга Иова.. Они выучили псалмы наизусть. Но кроме Иова господь никого не исцелил.

Прокаженные никогда не снимали полуистлевшую мешковину с лиц. Это запрещалось в присутствии гостей. По буграм на ткани и кровавым подтекам Гиззо легко мог угадать, насколько страшны и отвратительны спрятанные лица.

Глядя в зеркало, он сравнивал себя с прокаженными.

С виду болезнь была еще незаметна.

Гиззо подмечал у себя все те же тонкие черты, лицо еще не скуксилось в звериную морду, и отсутствие бубонов на лбу и щеках слегка утешало.

Но первые признаки заражения не оставляли сомнений: проказа.

Большой палец не чувствовал огня.

Иногда, оставаясь наедине с собой, Гиззо подолгу держал руку над свечой, и вонь от сгоревшего ногтя повергала душу в ад.

Атрофия начинается с кончиков пальцев. Потом онемеют губы, нос и крайняя плоть. Вслед за этим господь отберет у него человеческое лицо, превратив в животное.

В минуты отчаянья память воскрешала в сознании густой надорванный голос ведьмы:

— Будь проклят! Я заразила тебя! Ты прокажен! Бог не поможет палачу невинных!

О Джиорджине, венецианской ведьме, летающей на метле, в конгрегацию сообщила соседка.

Ведьму арестовали, привели в пыточную, раздели, приготовив для испытания новое, пока непроверенное, но, по словам главного механика, безотказное средство.

Мастер пыток водрузил на столешницу перед Гиззо странный прибор:

— Испанцы его называют «Фаллос Сатаны». Но в отчетах он значится, как «груша для внутреннего расширения». Покажи ее ведьме — сразу сознается.

Но Джиорджину механизм не устрашил.

Напрасно механик щелкал перед носом жуткими железными лепестками. Ведьма плевала на них и стояла на своем:

— Шабаш? Мазь для полета? Ничего не знаю!

— Тебя видела соседка.

— Нэта? Врет! Со свету сживает.

— Что-то не поделили?

— К мужу приревновала. Оклеветала меня, старая курица!

— А это что такое? — Гиззо поднес к носу ведьмы стоптанный деревянный башмак.

— О, нашлась потеря! Где вы его подобрали, преподобный?

— Это твой башмак, Джиорджина?

— Мой.

— Докажи.

— На подошве — метка. Сама вырезала ее, чтобы в гололед не скользить. Смотри: «ДЖ»?

— Когда потеряла?

— На прошлой неделе, после дождя.

— Где, не подскажешь?

— Он увяз в колее. Темно было, не помню, что пила. Гляди: хожу теперь в изношенных прошлогодних. Вот спасибо, нашли! Хоть какая-то польза от господина инквизитора!

— Стало быть, ты сознаешься, что обронила башмак, пролетая над домом Нэты?

— Ты смеешься, преподобный? «Пролетая над домом Нэты»! Но смеешься ты над собой. Посуди, с моими телесами разве я усижу на метле? — ведьма игриво покачала бедрами и, повернувшись к инквизитору задом, похлопала себя по раскормленным ягодицам.

От этих хлопков ее тело задрожало, как молочное желе.

Механик игриво крякнул в кулак, но, встретившись взглядом с Гиззо, смиренно опустил глаза.

— Не паясничай, Джиорджина. Дело серьезное. Ты должна указать место шабаша. А также выдать остальных соучастниц.

— Выдать не трудно. Да только сначала нужно согрешить.

— Ночные полеты — доказательство греха.

— На колдовской метле сидеть не пробовала, а вот за твой черенок с радостью подержусь.

— Чезаре, приступай, — приказал Гиззо мастеру пыток.

Когда ведьма, захлебнувшись криком, умолкла, Чезаре Ачилло сказал:

— Антонио, она готова.

Гиззо наклонился над посиневшим лицом ведьмы:

— А теперь, проклятая, повтори снова, что ты знаешь о шабаше и о той светящейся мази, которой обильно смазала черенок метлы.

Ведьма, приподняв голову над станком, искусанными до крови губами прошептала:

— Расскажу без утайки. Только тебе одному. На ухо. Иди сюда. Ближе, ближе, преподобный. Все узнаешь.

Когда Гиззо, наклонился к ведьме, она плюнула ему в глаз:

— Я прокаженная, доминиканец! Слышишь? Ровно через три года у тебя отвалится нос, а красивое личико превратится в морду зверя. От проказы нет спасения.

С этой минуты Джиорджина не замолкала ни на мгновенье. Она то выла, то рычала тигрицей, царапая воздух когтями, то хохотала от радости, забыв о железе, разрывающем утробу на куски:

— Ты сдохнешь, пес!

— Отвечай!

— Будешь выть перед смертью, как я!

Механик сказал:

— Антонио, я проверил грушу. Она действует безотказно. Жаль, что ведьма превратилась в волчицу.

— Она не созналась.

— Дай мне чертовку на ночь. Утром она будет кротка и, как папа римский, благословит ближнего на здравие и любовь.

В этот раз Чезаре применил усовершенствованную «защиту колыбели».

Он посадил дьяволицу на бревно, выструганное в виде клина. Даже у бывалых палачей нервы не выдержали, когда механик прокатил ведьму вдоль станка.

Три дня Джиорджина, подвергнутая новой пытке, вопила, как перед смертью. Кол, всаженный между ног, соединил вагину с аналом.

— Для колдуньи такая пытка пустяки, — объяснил механик.

Но «защита колыбели» так и не вернула ведьме разум.

Что только с ней не вытворял мастер пыток!

Жег паклю на голове, запускал жужелиц в уши, купал в ледяной воде, — ведьма, беспрерывно тянула на одной ноте:

— Сдохни, пес, сдохни! Убейся, утони! Проказа уже внутри! Проказа съест твои кости! Проказа снимет с тебя кожу!

Рассудок к ней так и не вернулся.

Судейский лекарь, поднаторевший в восстановлении здоровья еретиков перед походом на костер, в этот раз беспомощно развел руками:

— Медицина бессильна. Одержимость не пройдет.

— Мы не сможем отправить сумасшедшую на костер, — задумался главный инквизитор.

— Но мы можем зашить ей рот, связать и нахлобучить на рожу веселый колпак, — подсказал механик.

Джиорджина стала первой венецианской ведьмой, которой Гиззо подписал смертный приговор.

2. Давай, Чиэра, давай!

Инквизитор любил наблюдать, как дьявол пляшет вместе с ведьмами на углях, как щекочет их подмышки и пятки, заставляя совершать немыслимые кульбиты.

Сначала невидимый любовник сдирал с ведьм бумажную одежду, обнажая запретную плоть. Вслед за этим от жарких поцелуев на коже расцветали алые бутоны, и огненные удавы оплетали плечи, бедра и шеи.

Ведьмы вопили, извиваясь на полыхающем ложе, пока дьявольский пест изнутри испепелял вредоносные лона.

Чем меньше на земле женщин, тем меньше голода и нищеты. Голод — главная причина смуты.

Любая роженица подозрительна. Неизвестно что от нее родится на свет.

Любая повитуха — преступница. Родовые муки — есть приговор дочерям Евы. Они должны страдать. Да будет им по заслугам!

Мир грешен, благодаря женщинам. И даже новорожденные девочки подлежат особому наблюдению. Неизвестно которую из них изберет Сатана в свою рать.

Стойкое отвращение к женщине, как к предмету греха, возникло у двенадцатилетнего подростка, когда он застал мать с хозяином богатого магометанского дома, где она служила прачкой.

Однажды среди выстиранных полотнищ белья, халатов и шальвар, развешанных под солнцем, мальчик услышал настойчивый мужской голос:

— Давай, Чиэра, давай!

Мальчик раздвинул простыни, и сердце оцепенело.

Мать стояла на коленях перед хозяином, задравшим полы халата, и обнимала руками его голый зад.

Заметив сына, блудница нахмурила брови, молча приказывая: «Уйди!»

Мальчик остолбенел от страха. Увидев на лице матери молочную струю, он бросился прочь.

Магометанин оттолкнул мать:

— Придушу щенка!

— Беги, сынок! Беги! — мать еле поспевала за ними.

Антонио не помнил, как добежал до косы, как прыгнул в гнилую лодку. К счастью, он быстро бегал, успел далеко отчалить от берега, и камни, брошенные вдогонку, бесполезно пускали круги на воде.

Мальчик видел, как стремительно уменьшались две фигуры на берегу, как стенала и плакала мать, но вернуться не смог. Весел в лодке он не нашел, а плавал неважно.

Море кишело акулами, плавники сверкали над волнами, стая собиралась атаковать утлое суденышко.

Несколько раз лодка дернулась от крепких укусов, и мальчик распластался на днище, твердя, как молитву:

— Умри, Чиэра. Ты мне больше не мать!

Очнулся он далеко от берега, лежа в лодке, доверху заполненной водой.

По лицу стучали струи дождя, волны вздымались гребнями, сверкала молния.

— Если я выживу, то убью свою мать, — поклялся мальчик, вычерпывая пригоршнями воду.

Высокая волна подхватила и перевернула утлое суденышко.

Антонио приготовился к худшему, но вдруг почувствовал, как его ноги коснулись земли. Его ударило о прибрежные камни, он смог подтянуться, вцепиться в кромку скалы и удержаться от удара догоняющей высокой волны.

Он долго брел по отмели к берегу, а волны опрокидывали худенькое тело, норовя унести обратно в море.

Он шел, пока не упал.

Монахи александрийского доминиканского приюта обнаружили бесчувственного мальчика в песке, привели к себе, растерли холодное тело, напоили горячим супом и вином.

— Кто, ты, отрок, какой веры?

Антонио без утайки рассказал о бегстве из дома, о матери, о магометанине, об увиденном грехе. Он умолчал лишь о клятве, которую обещал выполнить в случае своего спасения.

Его очистили и приняли в монастырь.

— Расскажи снова про мать, — надрывались от хохота монастырские братья, кривляясь и двигая бедрами, пока новый послушник, скрывая слезы под одеялом, шептал то ли Всевышнему, то ли Сатане:

— Я отправлю на костер свою мать. Я верну ее себе. Я выжгу заразу из ее сердца.

Прочь, дурные воспоминания!

Пора подумать о настоящем. Только оно способно изменить будущее. Конец приближается. Медленно и неизбежно.

Конец всего.

Братья Доминика удивлялись неистовому смирению молодого послушника. Издевки старших подросток гасил беспощадными постами и самоистязанием.

Игумен докладывал главному настоятелю о неистовом отроке:

— Он терзает себя жаждой, бдением, холодом и жарой. От власяниц кожа облезла до костей. Не грешен рукоблудием.

— Он одержим?

— На исповеди отрок поведал о блудной матери. В его сердце нет прощения даже к ней.

— Где мать его сейчас?

— Ее уже нет в живых. Он сирота.

— Он знает об этом?

— Ему не сказали.

— Почему?

— Он должен пребывать в неведении о тайной проверке.

— Ненависть к матери закалит сердце воина.

— Есть только одно сомнение…

— Докладывай!

— С десяти лет доминиканцы наблюдают за сиротой. Рвение отрока во славу господа сначала удивляло. Тянулся не к амвону, а к чаду пыточных. Не доверяя квалифицированным палачам, собственноручно орудовал воронкой и строппадо, неустанно пытал ведьм, изобличал ересь и ложь.

— Это неплохо.

— Братья по монастырю поражены зверской ненавистью отрока к женщинам. Однажды после упреков за чрезмерное пристрастие к испанским сапогам Антонио отшутился: «Ноги ведьме теперь ни к чему. Из пыточной одна дорога — на костер».

— Отрок не без чувства юмора! Это похвально.

— В нем нет прощения даже к матери.

— Он слишком юн, чтобы прощать.

— Антонио уже сейчас усерднее некоторых святых в постах и молитве. Но то, о чем он просит Всевышнего — большая тайна даже для исповедальни.

— Он скрытен?

— Чую, много слез прольется на земле, когда юнец возмужает.

— Не время печалиться о количестве пролитых слез. Уаджеты дьявола пронзают сердца верных агнцев и наполняют вселенную тьмой. Чувствуется скорое пришествие Сатаны. Злобного гения способен остановить лишь яростный воин и холодная душа.

— Но…

— Дай распуститься мрачному цветку.

Гиззо так и не встретился с матерью.

Она погибла на следующий день после его бегства.

Всю ночь напролет несчастная простояла, протянув руки к морю, пока высокая волна не сжалилась над ней.

В четырнадцать лет Антонио вступил в орден Святого Доминика.

В восемнадцать он изложил старшему игумену план усовершенствования системы всеобщего доносительства.

«Каждый следит за каждым», — так назывался проект.

«Ткач должен следить за ткачом, страж за стражем, банкир за банкиром, а сосед должен наблюдать за соседом.

Таким образом каждый мирянин будет охвачен пристальным вниманием святой конгрегации, в результате чего тайные иудеи, содомиты, марраны, колдуны и повитухи не ускользнут от беспощадного суда и наказания».

— Браво, Антонио, — сказал настоятель. — Ты юн душой, поэтому столь требователен к особой чистоте ближних.

Юноша смиренно поклонился:

— Лишь сеть особого плетения сулит богатый улов. Удачная охота приблизит крах мирового заговора.

— Ты на верном пути.

— Я мечтаю сразиться с источником греха.

Антонио Гиззо был замечен в высших кругах.

— Брат Антонио, похоже, ты скоро обойдешь всех нас, — сказал старший игумен. — Я слышал мельком, что твои плечи скоро обнимет алая сутана. План всеобщего доносительства понравился кардиналу. Как там, напомни, брат?

— Каждый следит за каждым, брат за братом, послушник за послушником…

— А кардинал за кардиналом?

Вскоре на стол великого кардинала Караффы легло донесение о молодом монахе из школы шпионажа в Валенсии. Кардинал, собирающий поход на ведьм в северных провинциях, достойно оценил смотр молодых инквизиторов.

Настоятель Александрийского доминиканского монастыря положил рекомендацию Антонио Гиззо отдельно от прочих:

— Это особенный ученик.

— Знаю. Помню. Один из тех, которых давно ожидал. Лишь верный сердцем и духом хранитель способен начать борьбу с Искусителем.

Караффа, прочитав рекомендательное письмо, задумался.

Да. Он. Антонио — избранник.

Строг в постах. Хитер. Умен.

Родом из Боско, что под Александрией.

Не равен отребиям, пришедшим в братство с целью — насытить удовольствием плоть.

Все желания от дьявола. И даже одержимость покончить с дьяволом — нашептана им же самим.

Карьера, тщеславие, спесь — естественны, как голод нищего. Юнец холоден к семи грехам, а это — похвальное и редкое качество души.

Настоятель заметил некоторые признаки гневливости в сердце юноши. Но гнев смирен пытливым умом. И сдержанностью. И наблюдательностью.

— Лучшего кандидата возглавить поход против венецианских ведьм не найти, — так доложил Караффа папе о молодом инквизиторе.

— А испытательный срок?

— Неистовая душа уже немало испытала.

Антонио был не из тех, кто скрывал натуру за маской благочестия, но и он в детстве охотился на котов, чтобы тайно от матери повесить их.

Он видел, как дрочили в темных углах палачи на стоны замученных ведьм. Как сладострастно вздымались уды под полами ряс, когда жертва со связанными руками извивалась на дыбе, а волосы лона, дымились, источая дух мясобойни.

Иные собратья не гнушались вставить в жареное мясо, особо злобствуя в ночь перед костром.

Этот шабаш охотники называли Последняя Метла.

Они с большим желанием нанимались охранять от самоубийства приговоренных ведьм и забавлялись с ними до утра, суля несчастным опиум перед сожжением или тайный мешочек с порохом на шею.

Гиззо препятствовал незаконным сделкам и всегда успевал заменить отраву на тальк, а порох на золу.

Он тщательно изо дня в день записывал «Хронику Великого Очищения».

Эта книга должна была стать достойным ответом глупцам — литераторам, опорочившим «Молот Ведьм».

Ее строки лучше факелов зажигали сердца охотников.

«Ведьма должна страдать и раскаиваться на костре. Она зло. Ей нужен шанс искупления греха».

«Возрождение добродетели невозможно без огня. Об этом знали древние».

«Огонь — есть лучшая форма очищения», — сказал Гераклит».

«Все переплавит костер. Чуму, проказу, дурные мысли, ненависть и память. Особенно — память. Она что-то вроде колдовства. Видения разума, обращенного в прошлое. Но только из прошлого перекинут мост в будущее».

Иногда воспоминания сводили Антонио с ума. Он не мог выбраться из заколдованной темноты. Он не выполнил обещание. Мать ушла от наказания. Умерла своей смертью. Бог так и не прибрал ее, не очистил.

Гнилое пятно греха душило сердце Антонио.

После шпионской школы Гиззо с остервенением бросился расчищать вверенные ему северные провинции.

Караффе доложили:

— Возможно, новый инквизитор переусердствовал в чрезмерном гонении.

— Он молод, а значит горяч.

— Из Милана и Венеции в сторону Германии потянулись подводы с беженцами. Люди в спешке бегут. Народ одержим паникой.

— Дичь далеко не убежит от умного охотника.

Каждый день радовал Гиззо добычей, пока в его руки не попала венецианская ведьма Джиорджина.

Прошло три года — и проклятие свершилось.

— Я болен, Чезаре, — сознался он собрату по школе. — Проклятие сбылось.

— Не расстраивайся, — сказал механик, а лучше обратись к магам.

— Ты говоришь про италийских магов? Не слышал о таких.

— Настоящие колдуны вьют гнезда вдали от Ватикана.

— О ком ты говоришь?

— На примете у конгрегации есть два продвинутых в гоэции ученика аббата Иоганна Тритемия. Агриппа Неттесгеймский и Парацельс из Феррары..

— Почему эти маги не преданы суду?

— Орден за ними давно следит, но трогать колдунов запрещено. Светские дворцы — их крыша и приют.

— Чем они мне могут помочь?

— Говорят, Парацельс недавно откопал в песках Калахари то ли философский камень, то ли рецепт бессмертия. Так что проказу излечить — плевое дело.

3. Клементина и Парацельс

Клементина.

Эта женщина повсюду сопровождала мага-врачевателя Парацельса.

Над странной парой университетская публика подшучивала.

Он едва не карлик, урод.

Она стройная пальма.

Казалось, по принципу подбора супружеских пар, известному со времен Кадма, женщина наимудрейшего мага должна быть очаровательной дурой. Но темная лошадка удивляла. Ум Клементины был гибок, замыслы грандиозны, а цепкая память восхищала

Умна?

Да.

Влюблена без памяти?

Сметлива.

Впрочем, постельные тайны этой пары не интересовали инквизитора.

Парацельс повсюду таскал девчонку за собой. Страшился потерять сокровище, как собственную голову.

В долгих странствиях по свету она заменяла ему библиотеку, на память без рецептурного справочника знала тайные консистенции лекарственных смесей.

Стоило врачевателю сказать: «Приготовь-ка, милая, к завтрашнему дню две пинты конголезского антихворина и четыре унции порошка Рамсеса», как тут же прилежная ученица приносила на пробу магу наисложнейшие составы с точностью до мельчайшей цветочной пылинки.

За девчонку Парацельс заплатит любую цену. Будь то сундук золота или даже свиток Будды, который он выманил у ламы за (всего-то!) ароматный бальзам для ванн.

Повозка Парацельса странным образом забуксовала на полпути, обломив колесную ось, и он вместе с Клементиной вылез из кареты.

— Какая ночь! — сказала она, шаря туфелькой по колее.

— Через полчаса начнется фаза Меркурия Трисмегиста. Пора магических озарений, — ответил Парацельс.

— Я тоже люблю это время.

— Когда сфера божественного разума пересечется со сферой природы, зверь тщеславия заставит бренный разум работать с неистовой силой. Воскури, дорогая, к вечеру свечи из агатовой пудры с ладаном, пятилистником и мозгом лисы.

— Взгляни, Теофаст, какая луна! В полной красе. Мы редко бываем на природе.

— Я тотчас вспомнил о селенотропине. Возможно, мы найдем его у дороги, ближе к колее. Селенотропин всегда смотрит в сторону луны, и также, как он, на диск луны вперяют взор иссоп и трава ночного сфинкса.

— Пойдем пешком!

— Возчик догонит нас, когда починит ось.

— Да, милый, да! Ночь прекрасна! — вздохнула Клементина и вдруг вскрикнула, — Ах! Дряни!

Лужа, как живое, некстати разбуженное существо, откликнулась на крик таким оглушительным хором, что Клементине пришлось отступить, зажав уши.

Парацельс еле догнал спутницу.

— Зря, бежишь, дорогая магиня! Не гнушайся общением с миром древнейших тварей. К ним стоит присмотреться получше. Человеку есть чему поучиться даже у самых ничтожных.

— Но лягушки…

— Лягушки — феномен сексуальной революции в мире природы. Не случайно перуанцы их кровью лечат половое бессилие. Но самое удивительное то, что квакушки во время секса меняют пол.

— Как такое возможно?

— Это у них что-то вроде ролевых игр.

— Человеку подобная сверхскоростная трансмутация даже не снится!

— К земноводным эротоманам всегда было приковано внимание магов. Вот как, например, в деревнях изготавливается любовный амулет. Отлавливаются две особи, помещаются в дырявый глиняный кувшин и в момент совокупления, который длится у лягушек часами, эту парочку зарывают в муравейник.

— Я слышала про этот способ. Над ним смеются студенты.

— Смеются? Потому что пробовали, а не получилось. В каждой магии есть свои хитрости. И соблюдать их нужно обязательно. Например, в случае с любовными лягушками.

— Я слушаю, учитель.

— Что происходит в запертом воинственном лягушачьем вавилоне, догадаться легко, но подглядывать нельзя. Вот что главное! Нужно, сломя голову, бежать прочь, так как в сферу страдания земноводных лучше не попадать.

— Я знаю, что лягушки выделяют кожей яд, который может повредить разум.

— Они ароматами предупреждают о смертельной опасности и при истязании испускают мощные ферменты, которые ломают пружины атакующего организма. Лишь через сутки, а лучше после грозы, несчастные кости можно извлечь. На дне кувшина отыщутся два спаянных совокуплением малых тазика и хрящевидный крючочек пениса.

— Ностальгические чувства по замученной парочке могут перевернуть душу.

— Даже в минуту душераздирающей трагедии самец не бросит даму, скончается в судорогах мук. Добыть такой талисман трудновато, но, нанизанные на веревочку и повешенные на шею импотента тазики жертв, в момент наступающего посрамления живо напомнят картину упорного соития во время неистовой атаки насекомых в облаке муравьиной кислоты. А воображение в таких случаях — лучший допинг.

— Какие звезды! — воскликнула Клементина. — Хочется поэзии, вагантов! Ты помнишь, Теофраст, университетские сборища? Я напилась на спор, а потом поучала желторотых первокурсников цитатами из Гонголлина и Диофанта.

— Да, дорогая, помню твой позор. Туго пришлось девичьим ребрам и бедрышкам в руках невоздержанных студентов. Они лапали тебя, облизывали с ног до головы и ржали, передавая друг другу твой труп. Лишь мое появление отрезвило юных кобелей. Но лучше бы нам продолжить недавний спор.

— Какой спор?

— Начатый до крушения нашей повозки.

— А, это когда я положила ладонь на твое колено, и ты сказал, что трехдневную лихорадку лучше всего лечить настойкой из чеснока, сурепицы и собачьей петрушки?

— Нет-нет. Я говорил, что из чеснока, сурепицы, собачьей петрушки, толченого жемчуга и гвоздики горгоны.

— Так я снова повторю: седьмым ингредиентом должна стать желчь трясогузки, растертая с манжеткой. А также ничуть не повредят девяносто девять капель змеедера с сонной травой.

— Ты уверена, прилежная ученица?

— Конечно, и объясню почему. Эти компоненты включены в рецепт четырехдневной лихорадки, которая включает трехдневную, а значит, должны повторяться, ибо ценно.

— Нет, дорогая, мир трав и снадобий разнообразен. В нем хватит места каждому целебному средству. И надо знать, что хворь может не устрашиться проверенного средства, стало быть, встречай ее во всеоружии, ошеломив, бей наповал. Вот почему каталог целебных трав и ядов так подробен и богат. —

— Рассказывай. Полезно это знать.

— Нет в мире ни единого стебля, который красовался бы на земле, как паразит или нахлебник. Один корень — от горячего. Другой — от холодного. Одна трава жжет и разогревает, другая — дарует лед к вискам и крепкий сон.

— Я слушаю, учитель!

— Внимай и впитывай душой, все что скажу. Как звезды и планеты наверху подчинены строгой божественной иерархии, и каждое светило точно знает свое место и сферу распространения лучей власти, так и на теле человеческого существа каждая планета избрала свое единственное месторасположение.

— Но как на деле это использовать?

— Польза от этих знаний великая. Марс, например, любит голову и тестикулы. А значит, лучшее средство после хмельной разгульной вечеринки — окунуть их в ледяную воду, либо в сухое вино, дабы тяжесть в висках тут же сошла на нет…

Он не успел договорить. Позади послышался топот копыт. Догоняла карета.

— Вот и повозка!

— Возничий наш просто мастер. Быстро отремонтировал.

— Это не наша карета. Осторожно, дорогой, — сказала Клементина, поспешно отступая в колею.

Карета остановилась.

Из нее выскочили незнакомцы в плотных масках. Они бросились к магу, повалили навзничь, окунув лицом в пыль и не позволяя выхватить шпагу.

А Клементине зажали тряпкой рот.

Парацельс видел, как ее тело, объятое руками похитителя, вдруг обмякло, повисло мертвым грузом, ноги подогнулись в коленях и безжизненно поползли по земле.

К обездвиженной даме подоспели еще двое похитителей и, приподняв несчастную, бережно уложили в карету.

Маг, вываленный в пыли, вскочил, отряхивая колени и злобно изрыгая проклятия вслед похитителям.

Но карета уже скрылась в клубах пыли, и ни одно из магических заклинаний так и не подсказало Парацельсу, в какой гнусной берлоге укрылись разбойники.

Одно утешение: Элоим Савоох, вызванный на рассвете второго дня луны в круг Марса, провозгласил:

— Жива!

Жива или мертва, но Клементина пропала. Исчезла навек.

Вселенная придавила Парацельса жерновами зла, смешав демонов тела с демонами потустороннего мира.

Он запил. И запил по черному, доводя порой целебные суррогаты в реторте до состояния бурлящего вулкана.

— Клементина жива. Но жив ли я сам? — шептал он, погружаясь в химический бред.

Через пару недель в дверь к магу, заглушающему тоску приличной дозой опиумной дури, постучал посыльный.

Переданное письмо сулило встречу с ненаглядной супругой.

— Вам надлежит сей же час отправиться за мной, — сказал добрый вестник.

— Как! Что? Куда? Сейчас, сейчас, сейчас! — и Парацельс, прихватив из тайника изрядное количество монет, отправился выкупать у разбойников свою любовь.

— Золото есть дерьмо, — приговаривал маг на ходу.

Мало кто знает, что каждый второй золотой флорин со времен великого Теофраста Пиренейского в сердцевине жидок и текуч, а на заре дает испарину в виде танзанийской ртути.

4. Я не создал ничего!

То, что потребовал Гиззо у Парацельса в обмен на Клементину, было невыносимо.

— Я не создал эликсира бессмертия, нет! — кричал маг, хватаясь руками за сердце.

— Я наслышан о вашем упрямстве, — сказал Гиззо, — но, полагаю, мы сможем договориться.

— Чудовищно! Постыдно! О, невежи, вы требуете то, чего в природе не существует и не может существовать! И это при том, что Ватикан располагает знаниями тысяч книг, доказывающих, что чудеса шабаша и вознесения не продукт волшебного состава мазей, но проверенный эффект галлюцинаций одурманенных сомнамбул!

— Мы не говорим с вами, драгоценный магистр, о книгах. Мы надеемся на ваше участие в предоставлении нам так называемого эликсира бессмертия.

— Эликсира бессмертия? Я объездил полмира, я залезал в поднебесные пещеры Тибета, моля хитрейших буддистов открыть священные знания Кришны и Хаммурапи. Я плутал в бездонных гротах Силезии в поисках страны гномов, где мог открыть тайны преломляющих граней магических кристаллов. Но там я не нашел даже выхода из лабиринта. Чудом не рухнул в бездонную пропасть, простертую по правую мою руку, в то время, как половина левой ступни зацепилась за бугорок, чудом возникший над пропастью, с которого я весьма успешно перепрыгнул трещину в отвесной скале. Это было все, что осталось от обрушенной за моей спиной каменной тропы. Я еле спасся, но не бросил поиски. Тайна философского камня была близка, но все же не раскрыта.

— О тщетных стараниях великих магистров открыть философский камень, мы знаем. Но также знаем, сколь велики их труды в сокрытии успехов.

— Порой неудачи шифруются тщательнее удач.

— Но вы, уважаемый магистр, удачливее прочих.

— Что вы хотите знать?

— Известно, что жидкое золото способно остановить все мировые заразы.

— О, да! Мор, чума, проказа и даже заворот кишок навсегда оставят несчастное человечество.

— Так помогите ближнему!

— Не хватает лишь малого компонента.

— К вашим услугам богатейшая коллекции снадобий, изъятых доминиканским орденом со времен первого похода.

— Уверен, что надлежащего ингредиента не существует в мире. Во всяком случае со времен Персефоны и чудесного исцеления Адониса в подземном царстве…

— И все же, я настаиваю…

— А я настаиваю дослушать рассказ о моих злоключениях и напрасно потерянном времени. Все было зря. И трата на лошадей и подкуп жрецов. Я даже отправился в Африку, в раскаленные пески Калахари. Где едва не превратился в мумию без капли воды за сотни миль вокруг. И лишь когда возле моей головы зазвучала проклятая латынь, понял, что очутился в раю. Но это был не рай. Меня подобрали охотники племени сабунаев, и, уложив на скрещенные копья, принесли к костру возлияний. Они вознамерились зажарить меня, как ягненка на вертеле, но золотая пентаграмма, висящая на моей груди, спасла мне жизнь…

Инквизитор усмехнулся. Он знал все, что расскажет ему этот лекарь, и даже больше. Парацельс не догадывался, что орден давно следит за его успехами.

Маг любил поражать публику повествованием о своих путешествиях. А Гиззо умел слушать и не доверять сказанному. Он никогда не прерывал исповедей. Чем длиннее рассказ, тем легче обнаружить вранье.

— …Они привели меня к своему жрецу. Тот, облизав пентаграмму и покусав с краю остатками зубов, поднял руки над головой, потом упал замертво, а когда очнулся, прокричал, обернувшись на север: «Гарибель, Мадиель, Димиель, Самиель!» Это были известные имена ангелов, вызываемые южными магами в моменты медитаций. После этого жрец повернулся на запад, выкликая: «Сахиель, Хабаиель, Ваханаэль, Корабиель!» Продолжая в том же духе, он, согласно печати понедельника, вызвал ангелов с остальных сторон света, представив им для ознакомления мое полубесчувственное тело.

Гиззо знал, что словам колдуна нет веры. Они всего лишь прелюдия дивной музыки на дыбе, способной выманить из преисподней самые сокровенные тайны.

— …Впоследствии оказалось, что сабунаи приняли меня за одного из своих ангельских покровителей и посему предоставили в мое распоряжение отдельную хижину и большой сундук. Африканские вожди, выстраиваясь в очередь, пригоршнями ссыпали алмазы и хризолиты величиной с куриное яйцо в непомерную емкость, они рады были услужить мне буквально во всем, но о магических кристаллах никто из них не знал…

Проклятые чародеи всегда маскируют знания неудачей.

Неужели лейпцигский карлик не догадывается, что инквизиция давно следит за ним?

Он маг. Он должен был бы догадаться, почему ему все дозволялось.

Некромагия, пиромагия, опыты над пациентами.

Да и кто стал бы лечить люмбаго или чирьи неизвестными порошками и пассами кроме опять-таки отважных шпионов-доминиканцев, порой вынужденно симулирующих геморрой, ради того, чтобы войти в доверие к колдуну?

— … И даже дикие песни сабунаев не сохранили ни ползвука о наличии таковых в этих краях. А надо знать, что певучие легенды отсталых племен точнейшим образом преподносят потомкам события древности, потому что скука и единообразие не позволяют рассеять в легких снах отголоски бесценных знаний…

Герои веры тихи и незаметны, но подвиги их бессмертны.

Будь на месте Парацельса любой другой чернокнижник, инквизитор, допросив его с пристрастием, с превеликим удовольствием сжег бы на костре.

Но Священная Конгрегация знала, что Парацельс уже близко подошел к тайне текучего золота, и за ним осторожно издали наблюдали.

«Пойманная дичь, которой я не могу свернуть шею, — размышлял Гиззо, слушая бесконечный рассказ феррарского мага:

— …После благословенных мест, куда не ступала нога просвещенного человека, где я только не побывал! Зато смело, откровенно и без утайки заявляю: не нашел. Нигде. Ни среди ледяной слепоты Арктики, ни среди сковород Сахары. Ни следа конденсатной руды. Поэтому заявляю: у меня нет жидкого золота, а значит и философского камня. Как ты ни режь меня и не жги — ничего из этих мощей не добудешь!

Маг в истерике развел руками, предъявляя инквизитору пустые ладони и одинокое тело, отощавшее без булочек Клементины.

Если в шабаши деревенских колдуний инквизитор почти не верил, то насчет магического искусства не сомневался.

Магия — сила и власть.

Магия — золото. А без него худо и каменотёсу в скудном жилище, и Папе среди сусальных стен.

Более всего магия преуспела на поприще исцеления душ.

Вот почему поощрялись доносчики, позарившиеся на сундуки преуспевающих соседей. Лишь тот, кто богат и удачлив, знает дьявола ближе других.

Гиззо, как хорошо натасканный пес, ждал, когда маг сам выведет свору за собой.

Тайные соглядатаи не только следили за Парацельсом, но помогали выжить и даже спасали жизнь, охраняя от злоумышленников и врагов.

Так было на балу во дворце саксонского курфюрста, когда неприметный с виду монах, переодетый в домино, выбил из рук беззаботного мага бокал с ядом.

Колдуна подстерегала смерть на каждом шагу. Более других его ненавидели придворные лекари, чуя опасного конкурента.

Несколько раз его пыталась отравить принцесса Анна-Стефания, которую Парацельс вылечил от болезни Колумба, но стал при этом невольным свидетелем позорной болезни.

Братья доминиканцы, презирали колдуна, но спасали его. Мечтали, сжечь на костре, но вытаскивали из очередного дерьма.

Например, обожает Парацельс в повествованиях о странствиях с дрожью в голосе припомнить чудесное возвращение из подземных лабиринтов Силезии.

Знал бы недогадливый колдун, что смог перешагнуть опасную пропасть, благодаря не чуду — а псу, идущему по следу!

Нет, не на край пропасти оперлась его нога в кромешной темноте, а на макушку висящего над скалой упрямого монаха Гуэрино.

Верный брат, скрипя зубами, претерпел страшные мучения, когда Парацельс опробовал «спасительный бугорок» шипами альпийских сапог.

При этом сыщик не посмел выдать свое присутствие ни криком, ни стоном. И в то время как спасенный Парацельс, хваля демонов ада, отпаривал мозоли ног на солнышке, злосчастный сыщик, низвергнутый в ледяной поток, рвал одежду и плоть на острых камнях.

Вот кому следовало бы кричать на весь мир о чуде!

Но подвиг Гуэрино остался всего лишь кратким донесением, запротоколированным в отчетах по секретному наблюдению за магом.

А другой описанный Парацельсом случай якобы неминуемой гибели в Калахари?

Колдуна, засыпанного ползучими песками, снова спас вездесущий Гуэрино.

Это он, вовремя учуяв объект наблюдения под зыбучими песками, отрыл полумертвое тело и, взвалив на плечи, притащил к хижинам сабунаев.

Это его ангельская латынь запомнилась потерявшему сознание Парацельсу.

Но сам, Гуэрино, герой веры, едва живой, ради благородной миссии не стал просить помощи у дикарей, а лишь скромно поселился неподалеку на соседней скале.

Там в жестоком посте, питаясь одними пауками да слизнями, он полгода под палящими лучами наблюдал, как презренный маг, меняя опиум на алмазы, морочил голову дикарям.

Несчастный шпион, девственник телом и душой, с отвращением наблюдал, как Парацельс, женившись на дикарке и окрасив рожу сажей, прыгал нагишом у костра, вихляя бедрами на манер чернокожего шамана, а потом, упившись насмерть бродильным соком дерева пей-пей, блевал и сквернословил, совращая дикарей.

Одуряй, маг, головы прославленным ищейкам, ври, не догадываясь, что они знают тебя лучше, чем знаешь сам.

А Парацельс, вдохновленный молчанием инквизитора, продолжал:

— Маги тысячелетиями пытаются отыскать ключ к бессмертию. Но не знают, что подсказка лежит на виду. Древние оставили следы былого величия. Они просто не могли их не оставить, разбросав там и сям. За период бесконечного пребывания их в этом мире каждый жест повторен миллионное количество раз, и каждый человеческий след на земле, многократно утоптан самим собой и своим подобием. Человеку остается только не пропустить знаки прошлого и расшифровать их значение. Они печать и ключ Соломона. Они суть Каббалы и завещание Торы.

— Каббалы? Ты все-таки произнес это слово! Твое счастье, маг, что некоторые из сподвижников Святой Конгрегации не слышат твоих речей.

— Это и твое счастье, великий инквизитор. Ведь ты в душе антипапа?

— Молчи.

— Я вижу тебя насквозь. Не случайно уколол в болевую точку. Признайся, доминиканец, что за мельчайшее подозрение в измене, ты взойдешь на тот же костер, что приготовишь для меня.

— Ты ошибаешься, прибегнув к шантажу.

— Я вижу тебя насквозь. Ты всеми силами пытаешься доказать приверженность ордену, лишь бы никто не заподозрил истинных планов. Твой пыл неудержим. Страх смиряет желания и парализует волю. Я заметил скованность твоих поз и сдержанность речей.

— Мне некого бояться.

— Знаю. Ты любимчик Караффы. Его правая рука. Но сердцем ты уже предчувствуешь свой крах. Власть ускользает от тебя. Ты смертельно болен. Ты заражен.

— Молчи!

— Чтоб удержать власть, дай толпам хлеба и зрелищ. Поэтому, чем меньше хлеба в стране, тем выше костры, инквизиции.

— Аутодафе иным гражданам заменят корку хлеба на завтрак.

— Так царствуй же, религия костра! Народ аплодирует тиранам. Ты устрашаешь пришедших к власти пап необузданной жестокостью к оппонентам. Они, парализованные страхом, позволяют тебе еще большие неистовства. Но круг ужаса набрал изрядное количество оборотов. Еще немного — и машина развалится. Ты тоже об этом знаешь. Но также знай, что сделать тебя истинным тираном и даровать бессмертие смогу лишь я.

— Не ты. Лишь то, что добудешь по моему заданию.

— Ты снова об эликсире бессмертия?

— Да, Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенхайм, отвечай, как на духу: готов ли ты, служа святой инквизиции и получив необходимое снаряжение, сей же час отправиться в экспедицию, скажем так: за недостающим компонентом?

— Ты знаешь, чем смутить душу мага. Столько лет я ищу артефакты, посредством которых чародеи на протяжении веков творили чудеса: возносили предметы и людей в воздух, призывали духов, несущих мор и град, могли пробуждать вулканы и успокаивать ураганы. Также в поле нашего внимания талисманы, неистовая сила которых служит защитой от стрел и других заклинаний. Героический эпос Эллады донес до наших дней правду о всевозможных чудовищах, населявших землю во времена всемогущих чудодеев, называемых богами. Но богом или человеком был Зевс Громовержец, хозяин огненных стрел? Или волшебница Цирцея, превратившая своих возлюбленных в свиней? Богами они были или сатанинскими подобиями, достойными костра?

— Итак, ты готов к путешествию?

— Позволь мне поговорить с женой.

5. Что ты натворила!

— Клементина! Душа моя! — Парацельс обнял жену.

Она молчала, выглядела ужасно, ее взгляд оцепенел, руки безвольно висели.

— Клементина! Что сделали с тобой?

О в ужасе схватился за голову.

— Проговорилась, милая, выдала нашу тайну? Хотя, о чем я говорю? Ни мужественные рыцари, ни могущественные маги, успевшие наложить печать молчания на уста, не смогли бы выдержать пыток доминиканских псов.

Он расцеловал ее холодные пальцы.

— Проклятые мздоимцы! Бульдоги тиранов! Что сделали с тобой? Покажи ножки. Целы, родимые! Но ты изменилась. Потеряла рассудок? Говори, не молчи! Да посмотри же на меня! Скажи, язык тебе не вырезали? Молчишь, в глаза не смотришь.

Супруга закрыла глаза. Парацельс заметил, как сквозь ресницы выступили слезы.

— Отвечай! Пытали тебя? Рвали на дыбе? Терзали? Верна ты мне? Или? Не может быть! Неужели отдалась змею-искусителю?

— Позволь, я уйду, — сказала Клементина, вырывая руку. — Меня пытали, да, но не слишком жестоко.

— Не слишком жестоко? Что за пытка такая? Наверно, не слишком неприятная?

— Тебе об этом лучше не знать.

— Тогда легко догадаться, какого рода было испытание… Молчишь? Я убью этого длинноносого Навуходоносора! Отрежу уши! Насажу его на вертел! Я заколю каждого, кто дерзнет разлучить нас с тобой! О, где моя шпага?

— Ее у тебя на входе отобрали, милый.

— Милый? Я снова милый для тебя? О, дорогая! Завтра же о похищении супруги, об этом недоразумении, каверзе века, доложу Папе, и уж поверь, что разбойнику с большой дороги не поздоровится. Да, я потребую, чтоб у змея в сутане вырвали члены, раздавили прессом яички, а еще пусть вставят в анал его же дьявольский расширитель! Будь он проклят! Но я отомщу! Сумею. Да. Имя Парацельса известно не только в Ватикане, но и в Преисподней. Веришь мне?

— Верю, милый!

— Наконец-то я тебя разговорил! Снял немую печать с губ. Покажи руки. На них следы веревки. Возьми этот пузырек, в нем бегберская мазь. Дай смажу сам. О, бедные шаловливые ручки! Обрабатывай каждый день ссадины, дорогая. Обязательно. А что с ухом? О, боже! Он драл тебя за уши? Негодяй! Негодяй!

— Ерунда. Со мной все в порядке.

— Все в порядке? Проклятые псы посмели прикоснуться к моей лучшей ученице? К совершеннейшей из женщин! К богине! К наимудрейшей Гере! А ты говоришь, что все в порядке? Клянусь, монахи ответят. Что ж ты молчишь, что скрываешь? Ведь я не инквизитор! Рассказывай, иначе я распалюсь от ревности и сам не знаю что натворю.

— Я видела, как пытают других. Женщин, девочек, младенцев на глазах матерей. Главный инквизитор показал крючки для снятия кожи. А потом при мне одну женщину заживо анатомировали и бросили умирать на крюке. Она не кричала, и только сало на боках и животе вздрагивало, и вздрагивало. В чем была ее вина, откуда она, чья?

— Я ничего не знаю.

— Но почему? За что?

— О, боже! Ты снова плачешь!

— А потом палач взял полную пригоршню соли и бросил… на нее… И я… я… — Клементина зарылась лицом в брыжейный воротник супруга.

— Не надо об этом. Забудь. Утри слезы. На-ка пузырек с каплями, с теми самыми, да. Выпей, отоспись перед сном. Подобную казнь, а даже и не казнь, а кулинарное приготовление, я видел среди людоедов Полинезии. Неприятная картина, в самом деле, забудь, девочка, не трясись.

— Но для чего все это? Зачем они шантажируют? Что им нужно?

— Доминиканцы пронюхали о Книге. Ты им что-нибудь рассказала?

— Нет.

— Если нет — скоро отстанут.

— А если узнают?

— Молчи. Я скоро сам добуду ее из кумранских пещер. Очевидно, придется отправиться к Мертвому морю без тебя.

— Но как же я? Останусь здесь? В этом проклятом месте?

— Это не надолго.

— Я сойду с ума! Не могу заснуть, заматываю голову одеялом, затыкаю уши, но крики все равно доносятся сквозь стены. Забери меня отсюда, Теофраст!

— Ты останешься заложницей моего слова. Наш уговор с цербером: ни волоска с твоей головы не должно упасть.

— Умоляю!

— Главный инквизитор, кажется, болен, близко к нему не подходи, подхватишь проказу. Наше спасение в том, что жизнь ему своя очень уж мила. Так что — продержимся.

— Ты рискуешь меня потерять!

— А ты молчи, тяни время, любимая, обманывай псов, плети узоры лести, обещай исполнить все, что потребуют! Притворись ради нашего дела.

— Похоже, ты уже начал притворяться.

— Тсс! Ведь кое в чем твоя магия сильнее моей, сила духа у тебя неимоверная, знания необъятные, мир слабых созданий — твой. Делай с этим миром все, что хочешь, хоть с ураганом его смешай, Этну разбуди, Рим камнями засыпь, пусть кашлем свирепые доминиканцы изойдут.

— Мы все-таки расстанемся?

— Я постараюсь на свободе уладить наше положение.

— Теофраст, но я…

— Прощай, дорогая, завтра отправляюсь в экспедицию. А сегодня я сделаю все для твоего освобождения. Прощай. Дай поцелую в щечку. И в губки. И еще раз…

— Ты это прочитал по губам, Гуэрино?

— Да, — ответил бледный, вытянутый как тень сыщик, — эти двое договорились об обмане.

— Смотри хорошо, пес. Блюди, присягу. Я должен знать все. Ты понял, о какой книге они говорили?

— Э-э, пока не ясно. Она спрятана в пещерах где-то возле Мертвого моря.

— Ты расслышал название местности?

— Кажется, Кумран…

— Ну, так с богом, верный Гуэрино. Седлай лучшего жеребца — и в путь. К Мертвому морю! Верю, ты раньше Парацельса окажешься там.

6. О достоинствах женщины — мага

— Что ж, сеньорита Клементина, — сказал Гиззо, — вынужден сообщить, что Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенхайм минуту назад спешно покинул замок и направился в неизвестном направлении. Предположительно в сторону Иудеи, в район Мертвого моря. К Кумранским пещерам.

— Мне ничего неизвестно об этом, преподобный.

— Речь не о нем, а о тебе. Наслышан о достоинствах женщины-мага изрядно. Лучшая ученица Парацельса, его же искусительница, возлюбленная, жена, служанка и библиотекарь, непременно ведьма, обязательно ненавистница мужчин.

— Вы противоречите сами себе.

— Ты не веришь в Спасителя, называешь его некромантом, ессеем, сектантом, всего лишь магом и искусным целителем.

— Быть искусным целителем в древности значило быть богом. Врачевание спасало от смерти, избавляло от страданий. Маг-врачеватель, благодаря искусству терапии, переживал сверстников, получая таким образом статус бессмертного. Врач и бог когда-то были синонимами.

— По-твоему, истина скрыта в прошлом?

— Истина — это и есть прошлое. С каждым мгновением мы все дальше удаляемся от нее.

— Возможно, поэтому каждая безграмотная деревенская ворожея и даже повитуха знают то, что не дано служителям веры?

— Служители веры всегда были магами. Иначе не завлекли бы в лоно вражды миллионы душ. Где молитва — там заклинание. Наука магии в крови древнего человека. Не знать о ней — уйти с дороги в будущее.

— Ты кощунствуешь, а это главный признак ереси.

— Смею возразить, преподобный. Магия не ересь. Разве не был магом Иешуа, когда воскресил Лазаря из могилы? Без магии, алхимии и медицины не выживет ни один народ. Поэтому римские папы в свое время возродили магию. Например, Лев III, считался колдуном, а Бенедикт YIII и Гонорий III написали магические книги. Папы Сильвестр II и Бонифаций YI чудом избежали костра, продав за папский престол душу дьяволу.

— Твой список не полон. Ты многого не знаешь из того, что творится в Ватикане.

— Но главное мне известно: среди окружения пап ангелов не водится.

— Ты снова кощунствуешь!

— Я только пытаюсь напомнить, что великий чародей обладал магией хождения по воде. И не он ли напоил чашей вина многолюдную раздольную свадьбу? Не благодаря ли магии он накормил двумя пескарями голодную толпу?

— Он Всевышний. Этим все сказано.

— Он родился смертным. Но знания возвысили его. Будучи сподвижником секты ессеев, Иешуа восстановил против себя толпы жрецов. Но выпады враждебных группировок против лидера ессеев напоминали бесцельные плевки против ветра, как дебаты, например, выпускников Базельского университета и Сиенского. Иешуа сгубила вражда сект. Ревность магов друг к другу убийственна. Да и сегодняшняя война инквизиции с магией — всего лишь битва за главный приз. Разница между соперниками в том, что одни своей кровью платят за каждый шаг в неизвестное. А другие с помощью костра и доносов отбирают нажитое другими за всю жизнь.

— И все-таки за тысячу лет инквизиция почему-то не переняла у ведьм науку преодоления земного притяжения. Подумай, разве не пригодилась бы иному сыщику бесовская метла? Сколько сил отдано на раскрытие секрета ведьмовских мазей! Казалось бы, доказано: они сказки и вранье. Но вдруг является на папский двор какой-нибудь болтун, школяр-недоучка и, расчертив пентаклями пол под ногами, показывает чудеса. Став легче воздуха, отрывается от земли и зависает под куполом.

— Значит, ему повезло приобщиться к древним знаниям.

— После тысячелетнего очищения мозгов никаких бесовских тайн в мире не должно было бы остаться, но сатанинские книги, как крысы в темных норах, все равно плодятся, опровергая известные законы и мораль. Жизнь смертных подпитывается магией извне. Кем? Тьмой Сатаны или Ангельским Озарением? Вот что хотелось бы знать. Но полагаю, магия всегда черна.

— Мне известны многие разновидности магического искусства. Есть магия трав, сборов, тонких составов и порошков, ароматов корней и нектаров. Есть магия снов. А также магия гипноза, навеянная фокусом погружения в нереальный мир и в чары сомнабулизма.

— Что еще?

— Чуть в стороне от вышесказанного — магия контакта с миром привидений и духов, элементалов и стихий, которые живут, размножаются, совершенствуются, рвутся в будущее, как и дети Адама.

— Маги, колдуны, прорицатели, толкователи снов, — почему их речи трудны для понимания? Не потому ли, что лицедеи обучались в чуждом мире? Их души черны, как уголь.

— Из угля можно добыть белый, как накипь инея, щелок. Им можно отмыть любую грязь.

— Ты слишком много знаешь.

— Не более того, что само жаждет быть открыто разуму человека.

— Этими словами ты подтверждаешь стремление темного мира овладеть сознанием людей.

— Цель мага не белый или черный тон колдовства, а жажда войти в тесный контакт с существом, чья плоть — отпечаток ушедших времен. Знания открыты для каждого, да только не каждый устремлен к ним.

— Не хочешь ли сказать, что святая инквизиция не стремится познать тайную магию?

— Познать стремитесь, да. Но для чего? Вами допрошены тысячи ведьм и очевидцев шабаша. Книжные полки Ватикана прогнулись от веса доносов и собранных инквизицией улик. Но настоящие магические знания, уходят, как вода сквозь пальцы.

— Мы констатируем лишь факты. А хочется знать, как делается фокус.

— Чудеса под запретом. Они результат экспериментов и научных открытий. Но магов пытают. Слепая вера не терпит конкуренции. Талантливых врачевателей и гениальных астрономов ждет костер. Поэтому мир знаний уходит в тень. «Уйдет совсем с последним магом, с последним снадобьем от мора и чумы».

— Ты полагаешь, братство приветствует распространение проказы и черной смерти на земле? Не догадалась, для чего по всей земле горят костры? Какие сатанинские знаки на коже обвиняемых ищут инквизиторы? Те мертвые пятна, признак которых — нечувствительность?

— Сжигать живых, чтобы остановить заразу?

— О, нет. Остановить заразу, чтобы спасти здоровых.

— Хочешь сказать, что инквизиция использует труды древних магов для борьбы с вымиранием? Все, что вы делаете на самом деле — арсенал жрецов Молоха, бросающих в медные топки сотни младенцев.

— Мы не сжигаем младенцев! Придержи язык!

— О, да. Конгрегация пошла дальше. Она уничтожает тех, кто рожает младенцев. До их появления на свет.

— Проказа вездесуща. Она…

— Инквизитор, я в курсе твоих проблем. И сделаю невозможное. Я вылечу тебя. Поверь, что кроме костра против заразы есть способы иные. Боги в свое время лечили не избранных, но все человечество. И лишь поэтому люди не вымерли до сих пор.

— Знаю, что от заразы нет средства, кроме философского камня.

— Есть. Оно магия ангельского мира, подчинившая в древние времена темные силы Вселенной и открывшая порталы миров.

— Ты лжешь, надеясь на спасение, магиня.

— До моего заточения я занималась этой проблемой. История с прикованным Прометеем — разгадка бессмертия древних. Вспомни, как воскресал герой, как восстанавливал в течение всего лишь ночи вырванную печень. Ускоренная регенерация — основа бессмертия и воскрешения богов.

— Некромагия?

— Да. Мы называем это так.

— Мы это называем сатанизмом.

— Манипуляция умершими телами не грех, когда она во благо. Вспомни, как Иоанн и Петр воскрешали умерших.

— Не смей марать святые имена!

— Этим некромантам поклонялись толпы. Община ессеев и египетских терапевтов хранит немало доказательств успешного воскрешения. В основе триумфа христианской веры лежат подвиги магов-апостолов, покоривших сердца людей чудесами оживления.

— Ты некромантка?

— Да.

— Признание сулит костер.

— Но только некромагия излечит тебя от проказы.

— Ты умна, изворотлива и хитра. Признайся, что много тайн хранишь в черном сердце.

— Могу признаться лишь в одном. Для исполнения задуманного мне нужна сорок одна юная дева.

— Почему столько?

— Сорок дней угасает душа, блуждая во тьме, сорок дней ее отпевают, благословляя на долгий путь. На сорок первый она возрождается.

— В живом виде представить дев или после отпевания?

— В живом, естественно. Нет мертвых дев — есть падаль.

— Что еще?

— Кроме дев, необходимо чистое золото, много, 400 унций.

— Ты пытаешься обчистить казну?

— Не только золотую.

— Говори!

— Трижды кратно этому количеству золота необходимо унций серебра. Далее: сало бенгальского тигра, откормленного человечьим мясом.

— Ты шутишь!

— Не удивляйся. Это для изготовления свечей. А еще мне нужны травы по списку и полная свобода.

— Насчет свободы не хитри. Ты заложница. Пребудешь пленницей до возвращения Парацельса.

— Но…

— Но, если постараешься и доведешь эксперимент до положительных результатов твоей… ммм… весьма сомнительной гоэции, то, весьма вероятно выпишу пропуск.

7. Магическая лаборатория

Клементину увлекла работа.

Она чертила магические пентакли, готовила амулеты и порошки для воскурений.

Но притворялась ли она, ради спасения?

Пожалуй, нет.

У нее перехватило дыхание, едва она вступила в алхимическую лабораторию разрушенной академии.

Там догнивал, покрываясь вековой пылью, невообразимый инструментарий древних магов, тугоплавкие реторты, пеликаны, мощные паровые сепараторы и даже навигационные установки для заблудившихся в море кораблей.

Магиню более всего заинтересовали печи, способные при помощи солнечной энергии плавить гранит.

А древневедийские виманы с остатками на раструбах неизвестного рассыпчатого, как ртуть, охристого порошка, едва не довели ее восторг до коллапса.

Она притронулась к накипи и, раскрыв пятерню, густо окрашенную золотом, окаменела, как дикарь перед парусником Колумба с единственным вопросом на губах:

— Это оно?

— Нет, сударыня, это не жидкое золото, — ответил хранитель древностей. — Проверил: не размножается. Но, позвольте, ознакомить вас с нижним хранилищем.

В библиотечных залах на вытесанных в базальте стеллажах бережно хранились свитки египетских терапевтов, манускрипты ессеев, волшебные шары волхвов, иудейские негаснущие звезды, незамерзающая вода и сгустки туманностей из подземного царства.

Клементина брала в руки выставленные на полках стеклянные пузырьки, взбалтывала их, открывала пробки и, принюхавшись, восклицала:

— Мандрагора, собранная на Голгофе?

— Возможно, она самая, — усмехался механик.

— Слюна ундины? Удивительная вещь! Она способна растворять камни!

— Все это, женщина, для нас не в диковинку.

— Эссенция Афродиты? Цены ей нет!

— О ценах забудьте. Не продается, — с раздражением ответил механик

— Кровохлебка Цезаря? Откуда здесь такие редкие микстуры?

— Все это — всего лишь хлам, извлеченный из котомок беглых катар и мавританских колдуний.

Чезаре Ачилло злился, но старался быть вежливым.

Его поневоле назначили экскурсоводом этой взбалмошной особы, оторвав от работы над усовершенствованием одного уникального механизма.

Только вчера он получил сногсшибательную «Клешню Личи» от коллег из Поднебесной, только погрузился в схему, как, нате вам: «Извольте показать госпоже Клементине компоненты чудодейственных микстур».

Пришлось бросить китайский артефакт ради пыльных полок с прокисшими склянками.

Невероятное приспособление было собрано из заточенных пластин бамбука и предназначалось для медленного срезания плоти со скелета. В зависимости от желания императора, жертву приговаривали к откусыванию от десяти до трехсот кусочков.

Механику не терпелось отшлифовать клешню до блеска, чтобы снова показать ее главному инквизитору

Вчера Гиззо, едва взглянув на чудесную вещицу, сказал, как отрезал:

— Не заинтересован.

— Это шедевр пыточного искусства! — возразил механик. — Она вывернет наизнанку мозги любому колдуну. Китайская клешня — самая страшная пытка на Востоке!

— К сожалению, она не усовершенствована с технической стороны.

С этим Чезаре Ачилло был согласен.

Азиатские коллеги отдирали плоть от костей грубо и грязно. Ножами да лезвиями. Не догадались, косые, заменить болт на шарнир. Казалось бы, ерунда — выплавить из бронзы, да отшлифовать упор, зато клешня из грубой обдирки сразу превратится в Инструмент Правдолюба. Вот что сократит время допросов. Еретикам и евреям — конец!

Пока голова мастера пыток была занята инструментом Правдолюба, Клементина, обнаружив стремянку, взобралась на верхние полки.

На механика обрушился поток пыли.

— Чертова дьяволица! Что ты там делаешь?

— О, великие маги! Это — что такое? Неужели?

— Слезай!

— Жабры лунных саламандр!

— Осторожно!

— Ах! Берегитесь, уважаемый, на вас летит «Желчь Горгоны»!

Раздался звон.

Механик едва успел отпрыгнуть от шипящих осколков.

На мраморном полу закипело пятно, покрываясь масляными пузырями. Когда волнение на поверхности лужицы улеглось, пятно собралось в правильный серебряный вогнутый овал, сферически отразивший на дне потолок и стены зала.

— Сеньорита, прошу отойти от зеркала горгоны подальше. И ради святых, не заглядывай внутрь!

— Вот она, магия взгляда Медеи!

— Дальше, дальше отойди от края!

— Ваша коллекция уникальна, уважаемый экскурсовод.

Чезаре Ачилло тяжело опустился на какой-то ущербный поломанный трон:

— Ох, сердце! Я отдышусь, а ты пока сама осмотрись.

Клементина, высоко подняв светильник, перешла в следующий зал.

Чезаре Ачилло задумался:

«Гиззо сказал: «Ты, Чезаре, отныне личный враг Сатаны». «Да, ладно. Он еще не такую штуковину придумает. Женщин, пособниц Нечистого, и кликуш не люблю. Цыц на них. К ногам, как собак. Вопят, ерепенятся: «Без Марии не было бы Мессии», «Ева — самое совершенное создание Творца», «Женская святость, женская непорочность»…А нужна она, святость?

— Невероятно! — закричала Клементина из соседнего зала.

Механик, чертыхнувшись, поднялся из кресла:

— Иду! Ни к чему там не прикасайся!

Клементина увлеклась экспонатами, размещенными на полках в бывшей лаборатории некромагии.

Там выстроились в ряд невероятные черепа самого разнообразного калибра и конфигурации. Одни были вытянутые, скошенные, пугающие звериными оскалами, другие удивляли чрезмерным или, напротив, слишком малым объемом лба и рогами.

— Ничего подобного не видела за всю жизнь!

— И не увидишь никогда, — пробурчал Чезаре, отправляясь на голос девушки.

Он был зол. Он уже ненавидел эту шумную сеньору.

Медь затвердела в форме, пора бы к делу приступить, так нет, ворвался Гиззо с высокомерной дылдой и приказал: «Покажи, брат, сеньорите Клементине сокровища».

— В каком объеме показать прикажете?

— Все. Без утайки.

«Без утайки», означало, что обольстительная сеньора никогда не увидит свет божий.

Понятно без намеков.

Ведьма.

Еще одна безумная научная дама, которая уверена, что дьявол может спрятать рецепт адской настойки лишь в ее бабских исключительных мозгах.

Чезаре Ачилло унижала обязанность экскурсовода.

«Показать все!»

Какой прок от бабы?

Никакого. Абсолютно. Пустая трата времени.

Гиззо наебется в свое удовольствие, а потом спустит постылую наложницу на нижние этажи для проверки какой-нибудь новой растяжки или бамбуковой щекоталки из Тянь-Шаня.

— О, боже, где вы нашли все это? Здесь есть даже трава Габриэля! — продолжала восторгаться Клементина, вспыхивая синими глазами.

— Это все добыто из сундуков сожжённых колдуний, — механик окинул насмешливым взглядом статную фигуру ведьмы, мысленно скатившись с ее горделивого профиля, как с высокой горы.

Ему нравились тонко очерченные надменные губы колдуньи, тронутые детским восторгом. Он мысленно облизал их. Далее взгляд пробежался по высокой груди, тонкой талии и бедрам, обтянутым черным бархатом.

— После вашей казни, уважаемая чернокнижница, каждую иголку и пушинку, найденную в вашем доме, тоже бросят на мой стол для подробного изучения и вымачивания в святой воде.

— Как? Вы уже обшарили мой подвал?

— Судя по восторгам, коими вы, сеньорита, поражаете мое сердце, магический сундук, доставленный из вашего чулана, тоже полон всяческих засушенных мудей и зародышей, собранных на деревенских кладбищах.

— Вы открывали его?

— По причине занятости стараюсь не притрагиваться к мелким студенческим коллекциям.

— Так, где же он? В нем хранилось много полезного из коллекции Парацельса.

— Ищи его там, где мелом надписано: «Хлам».

— А это что за чудо?

В заваленном ветошью и коксом углу девушка наткнулась на невероятной величины череп титана, тщательно склеенный из осколков.

Клементина провела рукой по выпуклым надбровным дугам великана. Сдула с пальцев собранную пыль. Заглянула в пустые глазницы.

В провалах глаз, как в кладовке, кто-то спрятал бутыли с ртутью и царской водкой. Между них крысы устроили гнезда. На лежанках из мелких кусков папируса копошились слепые крысята, они запищали, их матери, сверкали глазами, поспешили на помощь.

Клементина вовремя отдернула руку.

— Некому навести здесь порядок. Вот она, женская доля! — вздохнула она, ища глазами швабру, чтобы дотянуться до тенет.

На полках и на полу теснились бутыли с заспиртованными уродами. Одни были горбатые, другие хвостатые, четверорукие и даже трехглазые, сращенные по-сиамски тазами, а некоторые — с копытцами вместо ступней.

— Откуда столько нечисти на земле?

— От вас, милые женщины, от вас, врата вы наши, — пробурчал Чезаре, щелкнув перед носом Клементины странной железной игрушкой, напоминающей раскрытую пасть дракона.

Два острых зуба клинками торчали из нижней челюсти, на них, как бриллианты, играли отблески свечи.

— Как думаешь, синеглазая сеньора, для какой цели предназначена сия мудреная ассирийская вещица? — спросил изобретатель.

Клементина взяла в руки голову дракона, заглянула в широко раскрытую пасть:

— Похоже, в ней хранились куренья?

— Посмотри внимательно. Очень внимательно. Как думаешь, для чего нужны эти два кинжала расположенные друг от друга ровно по ширине человеческих глаз?

Девушка едва успела отбросить механизм, щелкнувший клыками.

— О, великие маги! Это придумано в аду!

— Правильно. Этот механизм предназначен для выкалывания глаз, — механик подобрал брошенную железяку с пола и бережно поставил на полку.

Клементина взяла в руки банку с четырехглавым эмбрионом. Поднесла к свету, поежилась:

— А это что за урод? Неужели сфинкс? Или сирена?

Мумифицированные кисти с перепонками на пальцах словно ждали человеческих прикосновений, чтобы через рукопожатие поведать миру еще одну закрытую тайну.

— Неужели такие твари водятся на земле?

— А как же! Наш мир — изнанка ада. Уроды — древние обитатели земли. Ее законные хозяева. А мы всего лишь гости.

— В лаборатории я обнаружила все компоненты для некромагии. Полный редчайший набор. И напрасно мы с учителем объездили мир в поисках последнего ингредиента. Надо было искать здесь, в папских сокровищницах.

— А для чего, если не секрет, повитухе все эти редкости?

— Я не повитуха, а магиня. Прошу не оскорблять.

— Оскорблять? Даже не думал. Чем повитуха не магиня? Она самая и есть.

— Деревенская магия проста, ею может овладеть каждый. Она естественна, но не возвышенна. Духи высоких сфер чураются ее.

— Ни к чему женщинам влезать в верхние сферы.

— Мой уровень немного ниже, чем у магистра. Но и я могу вызвать любого демона, ангела или гения прошлого. Со временем я реинкарнирую Сократа и Аристотеля. Призову Мерлина и Птолемея. Обязательно задам пару вопросов Цирцее.

— Во всем этом я вижу лишь студенческую похвальбу.

— Я смогу. Древние маги явятся в мой круг. Я заставлю их работать на себя.

— Осторожно с кругами, — сказал хранитель древностей. — Сквозь них не только демоны в наш мир прибывают, но случается, что и колдунов для срочных дел вызывают туда, где жарко.

В следующем зале внимание Клементины привлек массивный вытянутый саркофаг. Он был вытесан из монолитного отполированного черного мрамора, густо испещренного жилами нефрита.

— Египетский саркофаг? Неужели пирамиды фараонов тоже разграбили ваши люди?

— Это сокровище перехвачено конгрегацией в порту Генуи.

— Капитан судна доставил его в наши края по назначению? Кому? Это интересно.

— Заказчика след простыл. Экипаж, разбежался, но мы схватили капитана.

— Он назвал адрес получателя?

— Да. Мы взялись за прислугу, оставшуюся в доме колдуна. Но служанки, а также лакей и привратник во время пыток неожиданным образом и, полагаю, не без вмешательства дьявола, откусили себе языки.

— Это еще одно доказательство полного фиаско методов инквизиции.

— Зато саркофаг в наших руках. Его, как экспонат черной магии, мы доставили сюда, в секретную лабораторию для подробнейшего изучения древнеегипетского чародейства.

— Уверена, что не ради высохших мощей привезен саркофаг.

— О, да! Скажу по секрету: в нем хранились изумруды, самоцветы, нефритовые украшения для рук и ног, золотая маска, короче, весь труп от ног до макушки был усыпан драгоценностями, какие никому не снились.

— Разумеется, этих сокровищ теперь на полках бывшей академии не найдешь.

— Полки не те. Но труп и все остальное при нем. Инструменты, правда, я позаимствовал. Очень уж тонкая, филигранная работа. Трубочки да пилочки, крючочки разные, все то, чем жрецы трупы сшивали и мозги через нос отсасывали.

— А канопы с органами?

— Да, горшки с дерьмом сохранились.

— Вам этот экспонат не интересен?

— Я специалист по живым. Мне с трупами скучно. Так что теперь все — ваше, сеньора.

— Мое? Правда? Даже не верится!

— Забирай, магиня, весь этот хлам и все, то на полках найдешь. Не жалко.

— О таком подарке даже не мечтала!

8. Таинственная мумия

Клементина поднялась по гранитным ступеням к саркофагу.

Мраморная крышка съехала на бок, наполовину открыв неаккуратно перебинтованное туловище. Из-под небрежно обмотанных бинтов выглядывало высохшее землистое лицо.

Оно пахло терпкой смолой, эфиром и воском.

Обезвоженные веки высохли, открытые зеницы зияли пустотой. Губы съежились, обнажив ровный ряд жемчужных зубов.

Мумия казалась необычайно длинноногой, на коленях сопками вздымались овальные чашечки, голени лежали углом, словно покойный еще при жизни сопротивлялся бинтам.

Суставы длинных пальцев почему-то сжимали не реликтовое оружие и не жезл власти, но какую-то щепку для растопки.

— А где анкх? Где посмертная маска и знаки отличия?

— Эх, сеньора, спросите лучше у него, — Чезаре Ачилло вздохнул, предвкушая скорое освобождение от назойливой женщины. — Пойдемте наверх. Больше смотреть не на что.

Но Клементину невозможно было оторвать от саркофага.

— Кто он? Жрец или фараон? Раб или наложница? Как узнать?

— А тебе это надо?

— Фараоны, жившие десять тысяч лет назад — очевидцы Содома, Гоморры и Потопа. Они свидетели великого переселения древних рас и хранители бесценных артефактов. Жрецы древнего Египта знали магию богов.

— Богов, говоришь? Эти боги, по-нашему: демоны Сатурна, а их слуги — колдуны и маги.

— Возможно, в этом саркофаге находились чудесные предметы олимпийцев, укрывшихся от гнева Тифона в царстве пирамид.

— Моему начальству не объяснишь, что вогнутая чаша на шее мумии не просто украшение, а конденсатное оружие вроде зеркала Клеопатры, которым она подожгла флотилию Цезаря.

— Где сейчас этот предмет?

— Все, что можно оценить в каратах, хранится не здесь и не в первозданном виде.

— Надеюсь, вещи фараона не уничтожены?

— Увы!

— Вижу, что ты расстроено утратой.

— Это так. Едва я успел заметить, что у рубина в области грани необычайно резкое оптическое преломление, как кардинал Караффа, схватив сокровище, определил с точностью до карата его ценность.

— Караффа забрал себе это бесценное сокровище?

— «Бесценное»! «Сокровище»! Сейчас оно украшает ночную вазу османского сулеймана. Ордену Доминика нужны деньги. А османцы не скупятся на яркие безделушки.

— Неужели ваши люди до сих пор не знают настоящей цены древним сокровищам?

— Цены знают. Но к чему тревожить уснувший Олимп? Мир богов почил, а стало быть, он слабее современного мира. Трезубец Зевса и шапка Аида загнали божественную расу в тупик. Поэтому лично я приветствую магов только на костре. А теперь, уважаемая магиня, прошу последовать к следующей коллекции.

Но Клементина не могла наглядеться на мумию:

— Отличная работа.

— Да. Сделано давно, несколько тысячелетий назад.

— Как вы узнали?

— В саркофаге в изголовье находились папирусные письмена.

— А вот и надпись на крышке!

— Да. саркофаг запечатан со времен гиксосов, а это, значит, до раздела Верхнего и Нижнего Египта.

— А кто его обследовал?

— До вскрытия саркофага в Генуе, к трупу никто не прикасался. Поскольку я знаком с древнекоптским языком, кардинал поручил мне тщательное изучение надписей и папируса.

— Что ты узнал?

— Ничего ценного. Обычное напутствие перед погребением.

— Это — самая важная часть.

— Не думаю. Лично я интересовался географией. Мне важно было найти первоначальное место захоронения саркофага.

— И что?

— Ничего. Обычная африканская ерунда. Кстати, если хочешь здесь еще что-нибудь разнюхать — не получится. Зато я облегчил тебе работу. Подписал на реликтах и горшках: где что.

— Забавно.

— Не ради забавы. На самом деле мумия несколько изменилась с тех пор, как мы ее нашли.

— Что ты имеешь в виду?

— Несколько пальцев во время перевозки кто-то открутил вместе с перстнями.

— Но здесь все на месте.

— По секрету: к трупу приделана рука от другой мумии.

— Вот как?

— Так уж получилось. Во время исследования нас атаковали. Мы с помощником отбивались, чем придется. Ну, он и схватил кость, которая под руку подвернулась…

— Кто вас атаковал?

— До сих пор голову ломаю. Вижу, как в тумане. Когда мне доставили вскрытый саркофаг, я занялся вымачиванием его в святой воде. Хотел приготовить труп к папскому осмотру.

— Им занимался папа?

— Да. Он падок на артефакты. Единственно, что от меня требовалось — обезопасить контакт. А святая вода — главный аргумент против козней дьявола. Ну, приготовил все, как обычно: лампады, серебряный фиал, благовония. И вдруг поднимаю голову, а зал набит тенями.

— Духами?

— Не думаю. Это были живые существа. Но не простые — ряженые в дорогие одежды, золотые маски. Они подобострастно окружили саркофаг, некоторые из них преклонили колени. Но молчали, как на торжественных похоронах.

— Я думаю, это была кагорта Асмодея — вселенского гения.

— Спасибо. Мне повезло добавить к моим познаниям еще немного и твоего магического бреда.

— Расскажи подробно, что случилось дальше? Что говорили демоны?

— Я в бесовских завываниях не разбираюсь. В основном я спец по дьявольской технике.

— Сколько их было?

— Демонов на пир слетелось за тысячу, не меньше. Но от тесноты исчадия ада не страдали, пронизывая друг друга насквозь, словно тени. С каждой секундой их все больше прибывало.

— Тебе повезло увидеть легион Асмодея!

— Повезло? Не то слово. Мы с напарником отступили и забаррикадировались в саркофаге.

— Вы могли повредить его!

— Своя шкура дороже. Поэтому о ценностях не думали. Принялись швырять в демонов чем придется. Лишь после того, как мальчик бросил в непрошеных гостей оторванную руку мумии, легион растаял, испарился. Но и конечность тоже исчезла. А также бесследно пропал мой верный слуга.

— Духи что-нибудь еще прихватили?

— Нет. Демоны не притронулись к внутренним органам из каноп, которыми я их тоже угостил.

— Они знают толк в некромагии. Кишечник и селезенка для реинкарнации не нужны.

— А я так не думаю. Золотые сосуды были украшены бесценными рубинами и опалом. Кто стал бы помещать отбросы в этакую красоту?

— Канопы — в древнем захоронении — самая ненужная вещь. Вижу, ты в некромагии не мастер. Главное в искусстве египетской мумификации — сохранить формулу жизни.

— Первый раз слышу о подобной математике.

— Качество рождает качество. Демон сердца способен породить лишь сердце, а демон уха — только ухо. Но демон НАЧАЛА — порождает НАЧАЛО. Вот его-то никто и не замечает среди великолепия показного блеска.

— Все, кроме тебя, дотошная женщина, хе-хе.

— Достаточно заменить изношенные органы умершего на здоровые и молодые, а затем правильно вставить их в тело трупа, затем пропитать бинты живой водой — и мумия оживет.

— Ты говоришь об этой мумии?

— Да.

— Труп не первой свежести.

— Он жив. И знаешь, почему?

— Скажи, если зудит язык, но потом отвяжись.

— Льняные бинты, пчелиный воск и мед сохранили нетленный зародыш демона зачатия.

— Где? Не вижу!

— Дай руку!

— Возьми, если не брезгуешь.

Клементина, засунув ладонь механика под крестец мумии, спросила. — Ты что-нибудь чувствуешь?

— Нет, не кусается.

— Возле крестцовых позвонков, теплее, чем в остальных местах. Сравни.

— Теплее, не теплее, возможно, прах гниет.

— Каббалисты знают тайну воскрешения.

— Ах, ты еще и с Каббалой дружна?

— Каббала — основа некромагии. Адепты знают, что в любом теле есть косточка величиной с горошину. Иудеи называют ее Люх. Так вот, Люх не подвержен тлению, он даже не горит в огне. Он всегда жив и невредим. Из этой косточки, как из ореха, может вырасти живое существо.

— Тебя послушать, так все мы — деревья или гороховые стручки.

— Прислушайся к своему разуму. Открой Каббале сердце. Прими ее!

— Забываешься, очаровательная сеньора! Не уговоришь.

— Я не уговорами занимаюсь. Я докажу силу Каббалы, когда этот древний труп откроет глаза и выйдет из гроба!

— Знаю, что древние управляли бессмертием. Бессмертны были демоны, живучи. Но разве можно постигнуть механику этого явления?

— Сохранив стержень жизни, размещенный среди позвонков, жрецы запускали с его помощью механизм вегетации.

— Насмешила!

— Я докажу, что эта мумия была тщательно приготовлена для последующего воскрешения.

— Будь так, жрецы беспрестанно воскрешали бы любимых фараонов. Но, насколько известно, Египтом правили разные династии.

— Но обрати внимание на лица изваяний древних царей. Ты должен заметить главное: необыкновенную схожесть потомков с предками.

— Ну и что? Естественный закон родства. Желание любого фараона — править вечно. По-твоему, гиксоский царь согласился бы рискнуть бессмертным Люхом, передав на время кому бы то ни было свою власть? Сомневаюсь.

— Древние маги — знатоки палингенейзии. Смысл их религии не позволяет жить бесконечно долго в одном и том же пространстве. Мир вечен, если разрушаясь, он изменяет форму. Согласно этому закону, плоть бессмертна, если обновляется. Постоянное изменение — вот главное отличие совершенного существа от низких тварей. Каббала…

— Ну, я пошел. Дерзай, твори! — сказал Чезаре, куда-то поспешно удаляясь.

— Да, я забыл предупредить, что он парень.

9. Взываю к тебе, Люцифер!

Клементина вошла в магический круг, очерченный дюжиной черных свечей. Внутри светлого пятна сконцентрировались упругие струи ароматных горячих потоков, сорванные с кончиков ядовитых язычков.

Они метались в столбе света, не находя укромного места. Лишь мантия магини, такая же черная, как зев пустоты, могла дать им приют. Тени облепили чудесную ткань, проникли в нее, напитали неистовой силой.

Клементина подождала, пока языки пламени совсем не успокоились, и, воздев руки вверх, горячо прошептала во Вселенную, со всех сторон облепившую стройную статную фигуру:

— Азазель, Азазель!
Взываю к тебе,

Люцифер!

Владыка знаний, огня и металла!
Кровью своей

усладивший холодную глину —

явись!

Во имя изменения духов Земли и Огня,

Урана и Геи,

Венеры и Марса,

Во имя сил, связующих миры,

Явитесь, покорные духи
Бараланеизис,

Балдахиензис,

Паумахия!

Предстаньте предо мной
князи девятой когорты и
и министры адского царства:

Аполодиа,

Эенио и

Лиашидае!

Явись, Прискорбный дух!
Явись, явись!
Отвори жилы Мщения!
Сократи путь Возмездия!
Дай знать о своем присутствии!

Явись, явись!
Аморуль! Тенехса! Ладистен! Рабур!
Тенехса!
Эша! Аладиа!
Альфа и Омега!
Лейсте! Ористон!
Адонаи!

Магиня и Вселенная, лежащая на ее плечах, начали воссоединяться.

Звуки, исходящие из горла еще не воплотились в глас всесильного существа. Но природа мира уже откликнулась на зов.

Свечи из черного воска, расставленные внутри круга ярко вспыхнули.

Вершины пентаграммы сдвинулись против часовой стрелки.

Что было Севером, стало Западом.

Что было Югом, стало Востоком.

— Азазель! — продолжала взывать Клементина, глазами ища прореху в астрале.

— Дай знать, что слышишь меня! Яви могущество! Откликнись! Отзовись!

Свечи вспыхнули еще ярче, по ногам подуло солью морей и озоном космоса.

В лицо ударил холод луны.

Лучи пентаграммы снова переместились.

Север стал Югом.

Восток — Западом.

— Азазель! Явись, лентяй, обманщик! — голос магини становился все нетерпеливее, все раздраженнее:

Не хочешь по–доброму,

явись по принуждению!

Не молю, а требую!

Как требуют жрецы Египта!

Стань покорным,

Обратись рабом!

Слугой!

Презренным скотом!

Волом, верблюдом!

Явись, Презренный!

Иначе, узнаешь гнев хозяина!

Смешаю с грязью последних планет!

С гноем глаз заразной побирушки

соединю имя твое и брошу бродячим псам!

Азазель! Азазель!

Гиззо сидел, незамеченный очень близко от Клементины. Их разделяла тонкая, но необычайно прочная стена.

Эту незримую стену смастерил главный механик специально для наблюдения за плененными магами. Она была устроена просто, но истинная природа изготовления, так и не раскрылась разуму инквизитора.

— Все дело в обратном кварцевом отражении, — так объяснил Чезаре принцип замечательного фокуса с зеркальной стеной.

Осколки чудесного мегалита доминиканцы обнаружили на развалинах Авлона, и Чезаре Ачило, тщательно обтесав стыки алмазными жерновами, остеклил ими тайные ниши каземата.

Прозрачными зеркалами на ярусе дознания были выложены все камеры, где содержались важные пленники.

Гиззо мог невидимо присутствовать на любом допросе.

Самый крупный кусок зеркального материала украшал северную нишу оратория, где инквизитор частенько подглядывал за пассами магов.

Ему доставляло удовольствие вдруг явиться на допрос в самом неожиданном месте и, сделав строгое лицо, укорить палача в чрезмерной жестокости. При этом он часто приостанавливал испытание, и, сняв с ног ополоумевшего от пыток мага, раскаленные колодки, медовым голосом извинялся:

— Ах, эти бездушные деревенские грубияны! Примите извинения за их необязательную кровожадность. Но что с них взять? И кем их заменить? Воспитанные люди не рвутся служить в дознании.

Этот момент обычно становился переломным.

Маятник добра и зла всегда срабатывал. Замученный старец обнажал душу, плача на груди своего главного врага.

Гиззо нравилось угадывать пусть мимолетное, но обожание в глазах измученных колдунов. Оно сулило скорое признание во всех земных грехах, конец дознанию, праздник аутодафе и продвижение по службе.

В этот раз Гиззо не без любопытства наблюдал за суматошными пассами колдуньи и ее страстной перебранкой с расставленными в круг свечами.

Он сидел на низенькой скамье так близко от ведьмы, что мог бы при желании ущипнуть ее за крутые ягодицы, выпирающие из бархата узкой мантии.

Но сама заклинательница не замечала шпиона.

Инквизитор злорадно ухмылялся. В душе звучала музыка власти.

Подглядывать не благородно.

Но он же не рыцарь, закованный в латы.

Он рыцарь, зашитый в шкуру верного пса.

Зато он ни разу не потерял след.

Клементина, ты поймана!

Скоро ты раскроешь тайны своих заблуждений.

Я сорву с тебя черный бархат и найду на твоей плоти поцелуи дьявола.

Парацельс глуп. Он не заметил предательства в доме.

Вы с Сатаной столько лет морочили ему голову!

Но мне ты исповедуешься без утайки.

Ты перл Сатаны, ты его сердце.

Все прославленные колдуны, маги и философы мужского рода — всего лишь обман.

Мы искали сильного.

А дьявол заслал в наш мир слабую, но хитрую женщину.

Но мы справимся с ее магией.

Я отправлю ее на костер.

Огонь подчеркнет каждый штрих великолепной фигуры.

Лишь тающая красота бесценна.

Лишь уходящее вызывает слезы.

Как великолепно ты будешь выглядеть в искрах костра!

Высокомерная чернокнижница, благородная дева, постигшая Каббалу, проклянет своего защитника — Сатану!

Гиззо вышел из укрытия.

В нос ударил густой аромат изысканных курений.

— Позвольте прервать ваши пассы, магиня.

Клементина вздрогнула. Воздетые к небесам руки опустились, словно кто-то перерезал невидимые нити марионетки.

Она сложила пальцы замком на груди и с неудовольствием вышла из магического круга:

— Я слушаю, преподобный.

— Ты ведьма!

— Вы только что в этом уверились?

— Но ты не простая сатанинская тварь. Ты более других приблизилась к тайнам дьявола. К тем тайнам, которые не извлечет из тебя даже костер. Ты не боишься огня. Ты играешь с ним, забавляешься. Это похвально для мага. Но не в ладу с верой.

— Что вам угодно?

— Из многих душ я пытался сделать флейту, способную заманить Сатану в капкан. Одни ломались, не исторгнув ни звука. Другие фальшивили. Одна ты бесстрашно лжешь, так лжешь, что веришь в свое вранье. Я только что стал свидетелем общения ведьмы с темным миром.

— Общение с параллельным миром происходит постоянно. Мы с ним не просто соседи. Наши миры пронизывают друг друга, как свет и тень. Нет на земле ни одного человека, который хотя бы раз не прикоснулся к чуждым очертаниям.

— Все, что ты здесь наколдовала — ересь. Самая гнусная ересь во имя Сатаны. Тысячу лет мои сподвижники напрасно лечат от нее человечество. Мы не жалели ни меча, ни огня. Казалось, Дьявол отступил. Но вдруг, откуда ни возьмись, появляется новое воплощение зла — прелестная сеньорита с трепетными ресницами, которая не ради строгих правил сплела на затылке замысловатые косы.

— Вы пришли сказать комплимент?

— Догадайся, зачем я здесь. Увы, не ради строгости.

— Я слушаю.

— Сей момент я стал свидетелем, как Дьявол нашептывал в милые ушки, чем и кого из мудрейших этого мира необходимо соблазнить. Дьявол! Он наградил соучастницу прекрасными синими глазами, умом и статью. Только он способен на подобное изуверство. Ты самая ценная тварь из его челяди. Стоишь передо мной, постукивая магической палочкой об ладонь, и преподаешь хранителю папских сокровищ тайные знания о настоящем боге, по имени Сатана.

— Тайны рождаются и умирают. Это знает каждый маг. Сколько магов ты вывернул наизнанку? Не рассказывай мне. Пусть это останется твоей тайной. У нас разные пути.

— И разные покровители.

— Но главная тайна всегда на виду. Самое загадочное скрывается среди обычных, казалось бы, примелькавшихся вещей. Ты видишь во мне ведьму, которую можно сжечь. Но не видишь в этом огне себя.

— Угроза обнаруженной ведьмы?

— Нет, предсказание мага.

— Неужели ты не боишься меня? Разве бред, изложенный нежными губками, не повод отправить тебя на костер?

— Я не забыла, в каком месте нахожусь. Но пусть случится то, чему не миновать. Ты шантажируешь Парацельса, не замечая, что предмет шантажа — здесь главный персонаж.

— Магиня, я не преклоню голову перед бредом сомнамбулы. Ты без опаски по ночам ходишь по лаваторию. Знаю, что твоя заветная мечта — пробраться в городской пантеон, чтобы, распоров живот мертвецу, насладиться зловонной картиной распада.

— Ты глуп.

— Ты забываешь, с кем говоришь!

— Ни на миг не забыла, чью жизнь держу в руках. Ты можешь ненавидеть своего целителя. Но ненависть к своему недугу еще страшней. Не так ли?

— Тебе не избежать костра, поскольку ты лжешь.

— Я знаю о твоем будущем более, чем сам догадываешься. Ты станешь папой, да. Но не скоро. Пройдет несколько десятков лет, и человечество прибавит мудрости, чтобы избрать на трон абсолютное ничтожество.

— Таково твое пророчество?

— Это не все. Слушай дальше. Ты будешь главенствовать десять лет, но мало что изменишь. Мир изменяют мудрецы. А их к тому времени почти не останется. Ты будешь скрипеть зубами, наблюдая, что территория твоей власти заметно убавилась, а герцогства задыхаются от близкой осады магометян. Страшась того дня, когда орда подступит к стенам Ватикана, ты разрыдаешься в плечико служки-евнуха. Он скажет: «Я из Болгарии. Я знаю, что такое рабство. Встань, иди, исправь ошибки. Брось золото в толпу. Стань нищ. Насыть кузнечные мехи огнем, пусть возродятся в пламени крылья отваги. Они всегда легки. Они зовут. Их свойство поднимать толпу и начинать войну. Ах, да! Но ты же не веришь предсказаниям!

— Ты оскорбила меня. Очень оскорбила. Ты назвала меня трусом. Но я сдержусь. Я не мстителен, хотя знал таких, как ты… Они были равны тебе по духу. Они умирали, проклиная меня, они выли, теряли сознание, но я приводил их в чувство. Я мстителен, поверь… Мстить — грешно и подло. Но я придумал, что сделаю с тобой.

— Ты зол, хитер и завистлив. А более всего ты боишься смерти. Потому что тебе предначертано стать понтификом, войти в золотые покои, открыть безмерные сундуки, запустить руки по локоть в сокровищницы пап. Поверь, там среди бриллиантов, полно костей. Не правда ли, этого ты жаждешь? Это жалко потерять. Цель оправдывает средства. И ради этого ты не лишишь меня жизни.

— Что ж, продолжай, твори пентаграмму бессмертия. А я присмотрю, в чем ложь, — усмехнулся Гиззо.

10. Живое сердце

В некромагическую лабораторию Клементины вошел Чезаре Ачилло. В вытянутой руке он осторожно нес набрякший льняной узелок.

— Посмотри, что я принес, кхе-кхе, — осклабился он, протягивая ношу.

Ткань пропиталась кровью, густая капля сорвалась и разлетелась от удара по мрамору на мелкие брызги.

— Что это? — Клементина оттерла лицо, заметив на пальцах кровь, поднесла к носу. — Кровь?

— Открывай осторожно, только не урони, — сказал Чезаре Ачилло, пряча хитрую усмешку.

Тонкие пальцы Клементины не смогли развязать тугой узел. Чезаре вгрызся в него клыками, пригладил контуры ткани и положил на стол.

Магиня осторожно развернула содержимое и вздрогнула от омерзения.

Из пакета вывалился кровавый кусок.

Он шевелился и вздрагивал, как живое существо, с шумом засасывая воздух.

— Что ты мне притащил?

Чезаре кашлянул в кулак и осклабился гнилыми зубами:

— Это сердце. Поспеши, пока оно бьется.

— Разве я просила живое сердце?

— Живое сердце — мой подарок. По правде сказать, не обошлось без хитрости. Пришлось в него вмонтировать пульсирующую ртутную каплю. Она и движет весь кусок.

— Я не просила сердце. Где свежая кровь с морской солью и вытяжкой из корня тибетского жень-женя?

— Все остальное по заказу тоже добыл. Здесь печень и почки, а это — глаза, — механик выложил на стол еще несколько свертков, обернутых льняным полотном. — Остальная зелень с некромагической дрянью в отдельном свертке. Точно исполнил, по списку. Надеюсь, верно?

— Похоже, все правильно.

— Будет ли толк? Мумия, кажется, провоняла. Больше я не нужен? Ну, пошел, пошел, не буду мешать. У меня свои дела, не слишком мудреные.

Клементина любила наблюдать, как день за днем прибывает плоти под бинтами в саркофаге. Мощи ненасытно впитывали в себя любую влагу, будь то солевой раствор, молоко или кровь. Кожа мумии становилась плотнее и глаже, ребра уже не выпирали над животом, спекшиеся губы прикрыли десны, лицу возвращались живые миловидные черты.

Сердце, почки, мозг, размешанные до состояния желе, понадобились не сами по себе, но лишь как удобрение, чтобы растущая плоть не нуждалась ни в одном элементе.

Живое сердце, как ненужную забаву, Клементина поместила в отдельную реторту, где оно, вопреки всем правилам жизни, продолжало работать и будить по утрам бодрым ритмичным сопением.

Наконец, чудо свершилось!

Вот оно!

Люх ожил!

Зародыш демона стволового мозга проснулся и начал прорастать в жизнь.

Позвоночный ствол, как высохшее за зиму дерево, пустило в раствор корни артерий и вен.

С каждым днем мумия все более пропитывалась раствором.

Хранитель древностей заметил восторженный блеск в глазах Клементины.

— Похоже, ты чего-то добилась?

— Пока еще рано хвалить. Но посмотри!

— У тебя, в самом деле, получилось, — удивлялся Чезаре, разглядывая мумию. — Не думал, что некромагия меня когда-нибудь удивит.

— Заметь, как пузырится раствор на губах.

— Похоже, легкие оживают?

— Еще не легкие, но живая ткань, способная к обмену.

— Хвалю. И первый раз в жизни склоняю голову перед женщиной. Браво. Не скрою, что у меня появилась смутная надежда. Просьба, так сказать.

— Говори, механик.

— Если некропод заговорит, позволь задать ему пару вопросов по технологии точной нарезки и сверления гранитных мегалитов. А еще не пойму, как строители пирамид, распилив горы на блоки, могли мгновенно перенести их на расстояние года пути и с необычайной точностью без единого зазора соединить?

11. Где ты, Парацельс?

Гиззо  задумался.

Сколько раз приходилось допрашивать ведьм, молодых или старых, ужасных или с ангельской улыбкой на лице, но всегда выяснялось одно: души сатанинских тварей обитали в ином, отличном от нашего мире.

Этот мир никогда не открывался разуму инквизитора. Он был соткан из теней, подобно кошмарам или воспоминаниям.

Оргии и шабаши на деле оказывались выдумкой, а разорванные младенцы — отголосками детских страхов и снов.

Хитросплетения образов причудливы, как расплавы цинка в венецианском стекле. Мозаика дрем не знает логики, поэтому кажется случайной.

Клементина вздрогнула, услышав за спиной шаги инквизитора:

— Что случилось? Невежливо прерывать общение мага с темным миром.

— Парацельс сбежал.

Клементина заметила ярость в глазах инквизитора.

— Неужели? — усмехнулась она.

— Он сбежал, как подлый трус, как плебей, как дикарь, не имеющий понятия о чести.

— Как может сбежать тот, кого вы сами отправили в дорогу?

— Он изменил намеченный маршрут.

— Он знает краткие пути.

— Уже целый месяц нет о нем никаких вестей. Супруг не сдержал клятву и бросил тебя, как пастух бросает барашка волкам, чтобы спасти свой зад.

— Парацельс не из пастухов. Такая политика ему не знакома.

— Что ж, будем знать, что политика магов — предательство и обман.

— Он маг. А маги друг друга не предают.

— Маги? Похоже, ты и себя причисляешь к их рядам? Смешно звучит: «маг женского рода».

— Темный мир не различает полов. Ему без разницы, кто приоткроет слуховое окно.

— Уверен, что всемогущим демонам претят беседы с повивальной бабкой.

— Мир теней не соблюдает земных регалий. Там все наоборот.

— Ты знаешь чуждый мир? Кто объявил тебя глашатаем демонических существ?

— Я занята. Можно ли мне продолжить работу?

— Работа отменяется. Профессор исчез. Потуги бездарных повитух в этих стенах неуместны. Ты знала о предстоящем побеге. Ты соучастница, поэтому не избежишь испытаний в камере пыток. В той самой, где…

— Уверяю, Парацельс не сбежал. Он, возможно, испытывает некоторые финансовые затруднения.

— Мы обеспечили его.

— Где бы профессор не находился, магия выведет из любого тупика.

— В данный момент меня интересует не магия, а маг.

— Позволь мне выяснить, где оборвался его путь.

-  Он исчез  где-то среди Альп.

- Возможно, в тех краях отсутствуют почтовые  лошади.

— Увы, сеньора, службе тайной канцелярии не нужны лошади, перегонные станции и даже овес.

— Ах, да! Знаю. На каждом постоялом дворе для вас всегда припасена шестерка свежих рысаков.

— Да, но Парацельс исчез не только вместе с ними, но и с нашим доверенным лицом.

— Вы следили за ним?

— Ты догадлива. Мы контролировали перемещение профессора. Наш человек не отставал ни на шаг, следовал за ним.

— Как он выглядел?

— Искусство слежки — тайна. Но расскажу. Мой доверенный был дорог мне лично. В своем деле не знал он равных, прикидываясь то беглым иудеем, то возничим, то странствующим монахом. Даже цыганкой ему пришлось обращаться. Не было цены этому человеку. Последнее донесение пришло две недели назад. Но доверенный пропал одновременно с исчезновением Парацельса. Догадайся, девушка, что это значит.