Порой в жизни человека, и в частности писателя, оплотом его зарождения, поддержки и понимания становятся не столько родители или там положенные половинки, сколько его собственные дети! Каким образом происходит, что сыновья или дочери составляют основу той опоры и содействия, не понятно. И стоит ли считать данный процесс родительским счастьем или только естественным вложением, подобия процентов в банке, опять же неизвестно…

Впрочем, я уверена, что все не так просто…

Не так просто и само понимание поступков детей, тот или иной их выбор, та или иная их тяга к родительским книгам или просто проявленное ими уважение к родительскому труду.

Относительно данного произведения…

Так все началось с сомнения моего старшего сына.

Всего только одного его сомнения, а вероятнее все же догадки…

Догадки моего старшего сына, которая внезапно и ровно по щелчку пальцев вложила то самое предположение и в меня, а уже позднее из самой гипотезы и родился роман, сперва рукописный, потом переведенный в электронный вид.

Посему, перво-наперво я хочу сказать «спасибо» моему старшему сыну, Григорию, за задумку сего произведения, его многолетнее неиссякаемое желание меня слушать и слышать. А во-втором случае, мне хочется выразить слова особой трепетной благодарности, моему младшему сыну, Павлу, за его постоянную, безграничную поддержку моего творчества и вечный поиск его продвижения в читательские массы!

Благо Дарю Вас, мои детушки!!! Мои сынки…

Предисловие. Наши дни

Взрослея, мы начинаем смотреть на многие вещи по-другому. И то, что раньше нам казалось лишь досужим вымыслом, небылицей внезапно начинает приобретать нечто определенное, переходя из статуса «невероятного» в позицию «очевидного».

Не то, чтобы я этим интересовался…

Не столько даже меня это волновало из-за столь частого, особенно в последние десятилетия, появления на экранах телевизоров в виде полноценных часовых передач или многочисленных роликов, статей в Интернете…

Просто когда на такие упоминания в твоей семье накладывается табу… Волей-неволей ты с течением времени начинаешь задаваться вопросом: «а с чего собственного так?»

Сколько себя помню, даже незначительное упоминания об НЛО или пришельцах, не говоря уже о похищении инопланетянами землян, моим отцом обрывались на корню. Так было не только в детстве, юности, но даже когда я относительно повзрослел, обзавелся семьей, детьми, когда мои виски едва-едва тронула седина.

Из всех тех многочисленных вопросов, которые с ходом лет я задавал отцу, отчего такое табу… Лишь единственный раз я получил от него ответ.

Помню, тогда мне было лет двадцать пять, может чуть больше. Отец в тот раз тихо хмыкнул себе в нос, словно сквозь волоски седых усов, и опять же негромко сказал: «Просто, сынок, все эти разговоры о летающих тарелках, пришельцах и похищении людей лишь очередная уловка наших властей, правительства других стран скрыть настоящую правду о происходящем».

— Какую правду? — поторопился я тогда уточнить у бати, так как знал, что он в свое время служил в органах государственной безопасности, и почему-то был уверен, что в его загашниках, могут иметься всякие удивительные истории на данную тему.

Но отец ничего не ответил…

Ни тогда, ни потом…

Лишь за три дня до смерти, словно предчувствуя собственный уход, он сказал мне об этой тетрадке, и все еще прибывая в раздумье, криво усмехнувшись, пояснил:

— Откроешь ее, только когда я умру. Я хранил, сынок, ее для тебя. Можно было давно рассказать тебе и в целом всем, о том чему я стал очевидцем, но я давал подписку о неразглашении и долг свой как коммуниста, советского офицера и чекиста выполнил до конца.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. 1969 год. СССР. Свердловская область

Глава первая

Уральские горы, или как их называли русские люди, начиная с девятого века, Поясовой, Сибирский или же Земной Пояс, сейчас в начале весны все еще укрывали снега. Своими чистыми белыми, и словно не тронутыми полотнищами они растянулись в первозданных долинах, практически с выровненными поверхностями, покрытых хвойными лесами и широкими линиями рек, сменяющихся на низкие горные гряды, с плавно-закругленными вершинами и покатыми склонами, не менее густо поросшими лиственными деревьями. Снеговые покрывала лежали не только на горных вершинах, ледяными пластами они сковывали берега рек, тонкими полосами укрывали землю, да все еще припорашивали веточки редких кустарников, серо-зеленые, точно поседевшие мхи на каменных валунах и стройные с прямыми стволами сосны. Покоясь особенно плотными сгустками на их высоко вскинутых к небосводу широких ветвях. Небо сегодня, как и сам Сибирский Пояс, перемешало на своем полотне множество красок, и, хотя было явно нежно-голубым, прикрыло эту чистоту серо-серебристыми волокнами пара, словно выскочившего из бани, что топилась по-черному. Ветер, гуляющий по впадинам между холмами, иногда слышимо посвистывал, мощно покачивал ветви, просыпая с собранных в плотные кисти сизо-зеленых хвоинок вниз и тут какой-то скомковавшийся снег.

Впрочем, тут в ближайшем наблюдении гора в виде вытянутого вала с выпуклой вершиной и пологими склонами венчалась скалистым каменным гребнем, точно сложенным из отдельных мощных и плоских плит. Этот гребешок большей частью скрывал лесной массив, так как сосны и березы с тонкими и будто покрытыми хрусталем ветвями, подступали друг к другу впритык, не давая и малого просвета для того, что ютилось на земле. Сам же склон горы почти на треть смотрелся оголенным, вроде кто-то вырвал с корнем все деревьям, раскидал их в стороны и взрыл каменистую почву на несколько метров вниз. Казалось, это огромный великан с не менее мощным плугом прошел по косогору, разбросав в разных направлениях деревья, кустарники, валуны, вспахав, таким образом, густо-черную землю. Хотя и сами обломки стволов, ветвей сейчас перемешавшись с почвой и пластами снега, указывали на давешнюю трагедию, которая если и случилась то прошедшей осенью, не перестав наблюдаться общим разгромом данного склона горы.

Полоса разрушений, однако, тянулась не по всей поверхности косогора, а начинаясь метрах в десяти от ее каменистого гребешка, завершалась почти возле подножия, как раз там, где склон мягко входил в узкую вытянутую перешейком долину. Потому как именно в том месте наблюдался тот самый источник разорения, а именно огромный летательный объект, вероятно воткнувшийся в навершие горы и съехавший по ее склону вниз.

Это была конструкция в виде круглой, дискообразной платформы, в диаметре не менее тридцати метров и такой же высоты, чуть переливающаяся серо-серебристым светом, особенно ярко блистающим по собственному краю, там, словно обрисовывая кайму. Достаточно было даже беглого осмотра, чтобы стало ясно на данном объекте (явно предназначенном не для плавания по воде, не для полетов в воздухе, а дабы бороздить космическое пространство) отсутствовали какие-либо внешние двигательные системы, силовые установки, вентиляционные каналы, и даже подобие сварки, клепки, пайки на самой обшивке. Опять же не было заметно чего-то подобного трапам, посадочным модулям, и даже входа в объект. Впрочем, по самой обшивке днища, проходил какой-то едва заметный рисунок, в виде четырех изогнутых лучей, сходящихся в едином центре. Объект, в свой срок, воткнувшийся одним боком в склон горы, съехавший по нему вниз, и остановился то возле подножия косогора, скорее всего, по причине выравненности грунта, начинающейся в том месте долины.

В сиянии нечастых лучей солнца, сейчас в марте 1969 года, прикрытых парными сгустками облаков, судно наглядно переливалось, точно начищенный самовар, тем указывая, что в составе его все же есть привычное для людей железо, твердый, ковкий металл, в соединении с каким-то иным химическим элементом образовавшего такой неповторимый на взгляд сплав.

— И какой шут ее тут нашел? — спросил стоявший в нескольких шагах от небольшой группы людей, военный. Точнее по цвету лазурных петлиц на серой шинели, фуражки с васильковыми кантами и околышами, синим брюкам с теми же васильковыми кантами, заправленных в черные хромовые сапоги, представителя ведомства при правительстве страны Советов с правами министерства и подчиняющегося Президиуму ЦК КПСС и Правительству СССР, проще говоря, Комитета Государственной Безопасности. Две полосы на погонах и большая звездочка выдавала в нем майора той службы, может потому и в самом его поведении просматривалась какая-то небрежность. Впрочем, когда он глубоко затянулся сидящей в левом уголку рта папиросой, еще, кажется, сильнее стиснув ее зубами и выпустив пары дыма через нос, стало понятно, что та небрежность всего лишь проявленное им волнение.

Этот мужчина, точнее Михаил Андреевич Турский, старший оперуполномоченный по особо важным делам КГБ был молод, красив, коренаст и невысок. Он обладал атлетическим телосложением, в частности широким плечевым поясом, округлой грудной клеткой, короткой шеей, и хорошо развитой мышечной массой на руках и ногах. У него было узкое, вытянутое лицо, опять же узкие скулы и нижняя челюсть, высокий лоб и точно рассеченный надвое широкой бороздкой подбородок, выдающий в нем личность с волевым характером, отважным, а порой и шальным. Прямые негустые брови с ярко выраженной на кончике правой родинкой, и такие же нечастые ресницы прикрывали удлиненной формы глаза с опущенными внешними уголками и карим цветом радужной оболочки. Удивительным смотрелся его нос словно списанный с древнеримских скульптур, характерной особенностью которого являлся небольшой бугорок, посередине, придающий офицеру еще большей мужественности, как и его тонкие блестяще красные губы. Светлая кожа мужчины хорошо воспринимала загар, потому сейчас в весенний месяц, все еще холодный в этой части СССР, она имела смуглый оттенок. Прямые темно-русые волосы и большой лежащий волной чуб, выбивающийся из-под фуражки, выдавали в нем родственность к казачеству.

Нервно перегоняя папиросу из левого уголка рта в правый, а потом обратно, он обращал на себя внимание какой-то нездешностью или только непонятливостью… И не потому как был по жизни столь бестолковым, сколько сейчас попал в ситуацию достаточно неясную для него.

Михаил Андреевич Турский если говорить точно, совсем недавно получил звание майора и новую должность в органах КГБ. Так как в недалеком прошлом еще числился в спецназе ГРУ и проводил секретную операцию на территории Вьетнама. Он тогда возглавлял атаку на американскую базу, при выполнении которой спецназовцами был угнан один из вертолетов, а остальные, обладающие возможностями уникальной системы наведения на цель управляемых реактивных снарядов оказались уничтожены. В той стычке с американскими военными из советских спецназовцев никто не погиб, всего-навсего ранен был Михаил, и то лишь потому как прикрывал свою небольшую в десять человек группу.

После ранения и лечения в госпитале Турский получил назначение в Третье Главное Управление КГБ, звание майора и должность старшего уполномоченного по особо важным делам. Впрочем, сейчас его появление в составе секретной группы стало случайностью. Еще и потому как это произошло из-за болезни его непосредственного начальника, подполковника Началова, у которого внезапно обострилась язвенная болезнь, и он попал в госпиталь. По этой причине в свой срок, слушая генерал-полковника Гареева, довольно-таки непонятно пояснившего о том, с чем Турскому придется столкнуться, еще хуже воспринял его дальнейшее указание:

— Михаил Андреевич на вас я возлагаю особую роль, так сказать, обеспечить наших ученых всей возможной помощью и одновременно не допустить распространения информация о данном объекте. Не будем, пока не выясним, с чем имеем дело, тревожить советских граждан, — Махмут Ахметович совсем легонечко качнул головой, где черные прямые как смоль волосы были едва подернуты серебром пережитой войны и улыбнулся, тем поддерживая сравнительно с ним молодого майора.

Если бы на тот момент, в просторном кабинете начальника Третьего Главного Управления КГБ Гареева, Турский знал с чем столкнется, и, что узрят его глаза, он бы непременно уточнил, что генерал-полковник понимает под выражением «обеспечить наших ученых всей возможной помощью»… А сейчас оставалось лишь догадываться и так сказать зыркать на эту огромную тарелку или все-таки иностранное судно… Михаил, впрочем, в той невнятности происходящего и видимого обвинял только себя одного, так как после ранения ему стало казаться, что он теперь много хуже соображает. И хотя положенную для оперативной работы в КГБ медицинскую комиссию прошел, об этой своей тугости мысли никому не сообщал. Благо еще, что врачи того не приметили, родные жили далеко, а супруга списала на переживания, всего лишь…

Хотелось бы уточнить об увиденном у самих членов группы, в которую кроме него, Турского, входило еще четыре человека, но они молчали в вертолете всю дорогу и теперь толком не произнесли не слова. Впрочем, привезенные учеными многочисленные приборы при первом их включении показали наличие сверхмощного поля статического электричества вокруг судна, а магнитометр, с которым работал Владислав Игнатьевич Кравчик, наоборот обнаруживал нулевое значение. Видимо, поэтому, когда они впятером подходили к объекту, и, до него осталось не более десяти метров, волосы под шапками, фуражками ощутимо и у всех разом встали дыбом.

Майор не зря вслух задал вопрос, не столько надеясь, что на него ответят, сколько желая снять волнение, порой беспричинно, отдающееся покалыванием в его правой раненной руке, особенно в подушечках пальцев. Потому, чтобы избавиться от этого назойливого напоминания о Вьетнаме, похлопал себя по карману, словно проверяя в брюках наличие самодельного, жестяного, фронтового портсигара с мордой овчарки на крышке, доставшегося ему от отца, как вечное напоминание о Великой Отечественной Войне, которую Андрей Турский прошел до конца, встретив победу в Берлине, а умер от сердечного приступа три года назад. Впрочем, Михаилу Андреевичу ответили не сразу… И не потому как ученые (как назвал их генерал-полковник Гареев) были столь заняты, ибо в основном все разглядывали объект, при ближайшем рассмотрении, весьма пострадавший той стороной, которой врубился в поверхность горы, а потому как находящиеся в этой долине, у подножия горы, еще толком не были представлены друг другу.

Хотя сам Турский знал, что стоявший шагах в пяти от него, несколько вполоборота в сером драповом пальто с каракулевым воротником и шапкой-пирожком из каракуля (имеющей сходство с пилоткой) есть, главный конструктор СКБ-5, полковник и единственный из их группы фронтовик, Ноженко Дмитрий Анисимович. В свои сорок четыре года он был невысок и не то, чтобы полный, но достаточно упитанный для собственного роста. Правильный овал лица, небольшой наклон лба, мягкие губы с большой нижней, светлая розоватого оттенка кожа, голубого цвета глаза и светло-русые волосы с легкой проседью на висках, все выдавало в нем чисто русского человека, точнее даже крестьянина Средней Полосы России, точно шагнувшего с фотокарточки. Впрочем, при дальнейшем рассмотрение становилось заметно, что глаза его глубоко посажены с приподнятыми уголками, слегка вздернутый нос имеет мягкую, круглую форму на кончике, а подбородок, наоборот, к удивлению острый, таким образом, указывая на него, как на личность обладающую несгибаемой волей, как и две явные неровные вертикальные морщинки, залегшие между тонкими русыми бровями, придающие ему ощутимый авторитет, с которым, пожалуй, стал бы считаться даже майор КГБ. Не только верхняя одежда, головной убор, но и кожаные зимние ботинки Чехословацкой обувной фабрики определяли в нем особый и вероятно руководящий уровень в ЦК КПСС.

— Миша, только не делай вид, что не знаешь, какой шут ее тут нашел, — ответил Ноженко, и его приятный низкий голос с легкой хрипотцой прозвучал насмешливо. Притом он медленно развернулся в сторону Турского, и, взглянув на него из-под надвинувшейся почти на брови шапки, заметно улыбнулся. Дмитрий Анисимович это сказал так по-свойски, ровно знал Михаила Андреевича не какие-то три часа, а уже который год, да еще столь просто назвал его по имени, вроде как мнил его своим подчиненным. Тем самым указывая, что о самом Турском, пожалуй, что знает больше последнего.

— И то, хорошо, скажем честно, — отозвался стоящий возле укрепленного на треножнике магнитометра, в виде большого ящика на котором располагались градуированная шкала измерителя, Кравчик и его насыщенно-отрывистый голос на легком ветру, блуждающем в долине, словно и не прозвучал, а прохрустел. — Что охотник, который нашел этот объект, сообщил о нем сразу председателю колхоза, а тот в свой черед доложил о нем напрямую через наши органы, потому в столь короткий срок была оцеплена территория и прибыла наша группа, — Владислав Игнатьевич, кажется, говорил не столько для членов группы, сколько вещал в свой магнитометр. И хотя он лишь на три года был старше Турского и в вертолете, и тут вел себя свысока. Впрочем, звание он имел такое же, как у Михаила Андреевича, майор и слыл заместителем Ноженко. Но то ли в силу собственной одаренности, опеки, революционного происхождения своей семьи, держался достаточно необщительно и горделиво. Это показалось майору КГБ еще в вертолете, когда он оглядывал членов группы, сверяя часть информации с которой его генерал-полковник Гареев ранее ознакомил.

Стройный, крепкого сложения и не высокий, Кравчик имел не только розово-белую со слабой пигментацией кожу, белокурые волосы, но и овальное лицо с правильными, тонкими чертами, выдавая в себе принадлежность к польской аристократии. Поэтому прямым узким был его нос, подбородок, как и чувствительно-плавными линии губ. Его глаза нежно-серые, почти голубые, располагались в широко расположенных глазницах и зрительно увеличивали собственные формы, потому перво-наперво обращали на себя внимание, особенно когда он говорил глядя вам в лицо. В отличие от других членов группы у Владислава были не только усы, но и короткая бородка, немного заостренная и формой повторяющая ту которую в свое время носил другой поляк, революционер Дзержинский. Заместитель главного конструктора теперь и собственной одеждой выдавал в себе подобный Ноженко особый уровень в СССР, будучи одетым в серое укороченное пальто из-под которого виднелись черные брюки и синяя водолазка, да шапку-пыжик, опять же символ советской элиты, ученого или творческой интеллигенции.

Впрочем, особый шик в одежде демонстрировал другой ученый, ровесник Кравчика, Максимов Виктор Васильевич, доктор технических наук, старший научный сотрудник СКБ-626, специалист в области систем автоматизации и управления движущихся объектов, надетым на нем темно-коричневым цигейковым полушубком, который он не застегнул. Потому из-под полушубка просматривались темно-синие джинсы клеш, серая водолазка в рубчик, сверху на которую был надет джемпер. Он и выглядел в отличие от остальной группы элегантно, будучи высоким, очевидно, не менее ста восьмидесяти семи сантиметров, что являлось редкостью для детей военных лет, сухопарым. Максимов имел квадратной формы лицо с точно тяжелой нижней челюстью, и выступающим вперед подбородком, указывающим на него как на решительного, волевого человека. Его широкая, круглая голова, слегка выпуклый, чётко очерченный нос, полные, мягкие губы, крутой, высокий лоб и выпуклые большие карие глаза лучились не столько умом, сколько явной одаренностью, как и выдавали в нем этакого большого добряка, имевшего за честь прийти на выручку. Темно-русые курчавые волосы (не прикрытые, несмотря на прохладное время, головным убором) в мелкую кудельку, были зачесаны назад и слегка отдавали медью на висках, словно они там протерлись от частой чистки. А сиплый с шипящими звуками голос звучал достаточно мягко и неизменно поддерживающе, потому он наверно в следующую секунду обращая на себя внимание, с легкостью шага в четыре поднялся по склону вверх, и, остановившись возле Турского, приглушенно спросил:

— Как полагаете, Дмитрий Анисимович, данное судно может быть разработкой Штатов?

Его правая нога, обутая в черные кожаные полуботинки с удлиненным носом ступившая прямо в грязевую лужицу скользнула вниз, и, сам он весь значимо пошатнулся, потому Михаил резко вскинул вверх руку, и, подхватив его под локоть, придержал.

— Благодарю, Михаил Андреевич, — незамедлительно и вновь приглушенно произнес Виктор Васильевич, и мягко улыбнулся, еще сильнее располагая в отношения себя Турского так, что последнему захотелось сразу с ним перейти на дружескую ноту.

Михаил знал, что Максимов прибыл под начало Ноженко из совершенно другого конструкторского бюро, но видимо, в отличие от него же, уже успел познакомиться поближе с остальными членами группы.

— Я уверен Витя, — все-таки у Ноженко это было особенностью ведения разговора, использовать непринужденность общения, и всех называть по имени. — Что американцам не под силу создать такое судно. Да и коль говорить откровенно, — продолжил он, теперь смещая взгляд своих голубых глаз с замерших друг возле друга Турского и Максимова, — построить такой объект в данный момент времени ни под силу, ни одной стране. Тем более самые передовые разработки в области конструирования спутников и ракетостроения имеются в основном у Советского Союза.

— Хотите сказать, Дмитрий Анисимович, что это инопланетное судно? — наконец вмешался в разговор стоящий внизу все еще недалеко от места посадки вертолета по военной форме и эмблеме на погонах капитан медицинской службы, одетый в серую шинель и фуражку, синие брюки с васильковыми кантами, и черные хромовые сапоги, Пранузов Григорий Алексеевич. Он определенно был самым молодым членом этой группы, но обладал столь изучающим, въедливым взглядом, которым, кажется, желал во время полета в вертолете откупорить не только Турского, но и самого Ноженко, впрочем, не поддавшегося тому. Его высокий и очень звонкий тенор наполняли беспокойные нотки, ровно он каждую секунду за всех тревожился и особенно за Михаила, очевидно, решив извести его если не взглядом, то ненужными советами, потому еще при посадке, указал ему поменьше курить. Пранузов был среднего роста, сухощавый, и белокожий, со средне-русыми прямыми волосами. Он имел прямоугольной формы лицо, прямой нос с утолщенным кончиком, заостренный выдающийся подбородок, небольшой рот с точно припухшей верхней губой и близко посаженные зеленые глаза, которые слегка прикрывались верхними веками, потому то и создавалось впечатление, что они неизменно за тобой наблюдает.

— Ничего не могу утверждать, Григорий, — на удивление более уважительно или только отстранено ответил Ноженко, и майор КГБ окончательно понял, что главный конструктор СКБ-5, полковник, фронтовик Дмитрий Анисимович станет командовать возле этого непонятного объекта.

Михаил внезапно хрипло и резко закашлял, так как за разговорами и не приметил, как закончилась папироса и начала гореть на ней гильза, да торопливо выпустив поддерживаемый им весь тот срок локоть Максимова, и, перехватив окурок изо рта, кинул его себе под ноги. Гильза, тихо шипя, плюхнулась горящим красным сгустком в раскисшую черную грязь и как-то сразу смешалась с ней. А Турский не мешкая приподнял полы шинели, и, засунув руку в карман брюк, извлек оттуда отцовский портсигар. Он толком не успел его вынуть, не говоря уже о том, чтобы открыть, как услышал достаточно весомо прозвучавший голос капитан медицинской службы, военного хирурга Пранузова, сказавшего:

— Михаил Андреевич вы много курите. Хочу отметить, что вам это вредно, особенно после вашего ранения.

Турский, впрочем, не ответил, а как-то моментально замер, сжимая в правой руке портсигар, всего только успевая опустить полы шинели, ощущая какое-то нахальство в советах Пранузова, явственную его фамильярность и вообще полное отсутствие уважение к нему как к старшему по званию. Пальцы правой руки, чуть дрогнув, скользнули по почерневшей от пережитого жестяной крышке портсигара, словно проехав салазками по снегу. И портсигар, выскочив из пальцев Михаила не столько упал, сколько прыгнув вперед, приземлился на не менее черную, клочковато-выжженную землю. Полковник также торопливо сделал шаг в сторону упавшего портсигара, с легкостью для его полноты наклонился, и, подняв, с явной теплотой смахнул с него пальцами катушки земли и капли грязи, слегка качнул в руках, а после, протянув Турскому, спросил:

— Фронтовой?

— Да, от отца достался, — немедля отозвался Михаил Андреевич, и желваки на его скулах видимо шевельнулись, придав его смуглой коже красные тона.

— Хорошая вещь, помню, такие были у однополчан, — заметил Ноженко с достаточной ровностью своего приятного с легкой хрипотцой голоса, и взгляд его лишь скользнул по правой руке Турского, все еще некрепко сжимающей пальцами портсигар. — Но я согласен с Григорием, тебе Миша надо меньше курить. А теперь, — дополнил он, видимо отметив, как прямо-таки заалели щеки последнего, — давайте ставить лагерь, и будем определяться с планами по изучению этого необъяснимого летающего объекта, коротко говоря, НЛО.

Глава вторая

В последующие сутки после прилета к месту падения НЛО группа занималась оборудованием самого лагеря, еще и потому как пришлось выставить не только дополнительное ограждение в виде колючей изгороди, но и оцепление из личного состава войск КГБ. Опять же была расчищена территория вокруг объекта, часть долины под лагерь, деревянными помостами выстлан подъем к тарелке, как и площадь самого лагеря, а также разбиты палатки. Две палатки, предназначенные для исследовательской группы, рассчитанные для их проживания и работы, да около десяти для медико-санитарных целей, проживания личного состава, хозяйственных нужд и пунктов приёма пищи, в которых разместили кровати, оборудование и чугунные печи буржуйки для отопления.

Ноженко еще в тот, первый день прибытия, предложил не использовать в обращении друг к другу положенные звания, и в своей манере насмешки (как показалось Турскому) добавил:

— Все же мы все здесь в первую очередь товарищи, правильно я говорю, Миша?

Михаил Андреевич в ответ лишь кивнул. Просто он не стал спорить, хотя считал такое панибратство не совсем допустимым. Еще, наверное, потому как Дмитрий Анисимович неизменно его и Максимова называл уменьшительными именами, а к своему заместителю, как и к Пранузову обращался полным именем.

После того как на место падения НЛО прибыли автомобили УРАЛ-375Д, на кузовах которых были размещены аппаратные станций спутниковой связи, а на крыше антенные устройства, связь стали держать напрямую со Свердловском с начальником связи, полковником 151-го полка связи Александровым Петром Ивановичем. Связываясь с Турским, Петр Иванович обязательно интересовался здоровьем группы и лишь потом проведенной работой. По голосу он казался молодцеватым, хотя его звание к тому явно не располагало.

За эти дни Михаил Андреевич легко поладил с Максимовым, и они сами собой перешли на «ты», еще, наверное, потому как Виктор не был военным, а числился гражданским человеком, хотя работал на оборонку. Впрочем, Максимов с легкостью сошелся со всеми, в том числе и с Ноженко, моментально влившись в их новый коллектив и тем, указывая на свойственную ему коммуникабельность. Пожалуй, что в этой пятерке тяжелее иных удавалось общение Турскому, видно потому как он, будучи боевым офицером, относился ко всему с легкой долей напряженности, в том числе и к новым людям, вроде как приглядываясь к ним.

За эти двое с половиной суток, что разбивали лагерь, а после приступили к поверхностному осмотру НЛО, сам объект никак себя не проявил. Так ровно прибывшие на нем погибли или их вообще на судне не имелось. При детальном обследовании не было выявлено каких-либо входов, иллюминаторов или малых трещин, даже в том месте, которым объект врезался в землю, смяв часть наружной обшивки и нарушив целостную плавность корпуса. За время нахождения возле тарелки, как неизменно называл ее Турский, сам объект не издал какого-либо звука, светового эффекта, хотя на него прицельно, из прибывших аппаратных станций, посылались сигналы на всех возможных частотах.

По планам советского правительства, которые спускало Третье Главное Управление КГБ в лице генерал-полковника Гареева и переданного через Александрова, предполагалось в ближайшее время извлечь объект и доставить на военную базу при помощи военных транспортеров. Но пока ожидали необходимые тяжелогрузы и погрузочную технику приоритетной линией полагали его изучение и возможное открытие створок, иллюминаторов. Это происходило еще потому как Дмитрий Анисимович, имея особое место в СКБ и в целом в ЦК КПСС, настаивал на изучении НЛО на месте его падения.

— Вы должны понять, Петр, — говорил он в телефонную трубку обращаясь и вновь с присущей ему фамильярностью к полковнику 151-го полка связи Александрову, впрочем, в этот раз не ты-кая. — И это передать тем, кто порит данную горячку, что мы явно имеем дело не с земными разработками. Мы не знаем технические возможности НЛО, не имеем понятия о материале, из которого изготовлена его обшивка, двигатель на котором он прилетел к нам. Мы не знаем, кто его проектировал, построил и отправил, а потому должны быть бережливы не только к его возможному транспортированию, но и в его изучении, — Ноженко говорил очень ровно, будучи уверенным, что к его мнению прислушаются, не только как ученого, но и партийного деятеля.

И к нему прислушались, предоставив возможность изучать тарелку столько сколько нужно, наверно еще потому как объект оказался очень большим и основательно погряз в почве. И не только Третье Главное Управление КГБ, но и Президиум ЦК КПСС, и Правительство СССР, которому данное Управление подчинялось, понимало, что извлечение и доставка объекта куда бы то ни было займет не малый срок времени.

Глава третья

В эту ночь Турскому опять не спалось. Впрочем, ему частенько не спалось ночами. Последние годы, после потери отца, операции во Вьетнаме, когда и сам оказался на волосок от смерти, Миша стал задумываться над событиями собственной жизни, пониманием ее ценности и ее краткости как таковой. И почему-то с особой остротой вспоминались слова любимого писателя Максима Горького: «Смысл жизни в красоте и силе стремления к целям, и нужно, чтобы каждый момент бытия имел свою высокую цель».

Вот именно над этой целью и задумывался Турский. Для него советского человека еще с детства под высокой целью понималось строительство коммунизма, основанное на любви к Родине, защите ее интересов, добросовестном труде на ее благо. И эта высокая цель всегда в нем жила, подстегивала его идти вперед, преодолевая трудности. И неважно были ли это первые экзамены, первые тяготы его военной службы или тот горячий бой во Вьетнаме, когда прикрывая уходящую группу, Михаила Андреевича тяжело ранили. Однако после того боя, лечения в госпитале в Турском, что-то изменилось. Не то, чтобы он стал бояться смерти или перестал следовать принципам коммуниста, под которыми он, как и сама партия понимал: преданность делу коммунизма, товарищескую взаимопомощь, уважение к людям, честность, нравственную чистоту, непримиримость к несправедливости. Просто он стал ощущать на уровни раненной руки, все еще оповещающей о себе онемением, мгновенность этой самой жизни и в целом ее как таковую законченность. Когда, кажется, ты еще дышишь, смеешься и строишь планы, а уже в следующую секунду не можешь даже взглянуть на небосвод, чтобы приметить на нем сияние семицветной радужной полосы.

Впрочем, сейчас Миша, выйдя из палатки с накинутой на плечи ватной курткой, перво-наперво слегка сплющил гильзу папиросы, сунул его в рот, и торопливо чиркнув спичкой о коробок спичек, загораживая от ветра вспыхнувший огонек света, прикурил. Опять же поспешно сплюнул попавший в рот табак, а после, сделав глубокий вдох, с удовольствием подумал, что наконец-то смог отвязаться от столь ему за эти дни надоевшего капитана медицинской службы Пранузова, поставившего себе цель отучить его от курения, еще наверно потому как из группы, лишь Турский один и курил. Михаил Андреевич выпустил дым изо рта, вновь сплюнул, и, ухватив папиросу зубами, легонечко поежился, ведь ночная свежесть в марте в этих местах напоминала зимние деньки, а чуть посвистывающий между верхушками оголенных деревьев ветер, кажется, оглаживал лежащий на ветвях вроде напластанный снег, не часто смахивая его вниз. Майор КГБ торопливо сунул руки в рукава ватной куртки, запахнул ее на груди, но, так и не застегнув, резко ступив с места, направился в сторону НЛО. Верхний край, которой сейчас в ночи словно уперся в черно-бархатистые небеса и тем подцепил на собственную грань круглую, белую луну, с такой же покореженной, рытвиной поверхностью, одновременно, подумав, что те кто управлял этим объектом уже определенно и давно мертвы, а может быть всего только глядят сейчас на него из таких глубоких, далеких небес.

И в этой морозной, плотной ночи, когда силами людей искусственно освещались лишь пределы лагеря, а природный источник света, в виде тусклых звезд просом присыпавших небосвод, оживлял и горные гряды, и лежащие между ними долины укрытые лесными массивами, с тихо перешептывающимися речными потоками, вспомнился Миши недавно услышанный рассказ Максимова об Уральских горах. Виктор оказался не просто одаренным ученым, конструктором, но и личностью с энциклопедическими знаниями, а потому разбирался как во всеобщей истории, так и в мифах, легендах, религиозных течениях разных народов, поражая Турского тем, что мозг человека мог столько в себе хранить информации.

— В стародавние времена, изначальные как их называли наши предки, — таким образом, начал рассказ Виктор Васильевич, — уронил на Землю с небесных далей свой пояс Род, единый бог славян, творец Мироздания. И от упавшего на оземь пояса поднялись Уральские горы, где один хребет золотой, в нем течет злато-серебро, на другом лежит Камень Бел-горюч, а в третьем хранятся руды и самоцветы. Подобная легенда существует у хантов и манси. Их бог Нуми-Торум бросил в самый центр Земли свой тяжелый пояс, остановив ее беспокойный бег, а на месте пояса появился Урал. Схожий миф есть и у башкирского народа, только в данном случае в далекие времена жил на Земле великан, который носил на стане огромный пояс с глубокими карманами и из века в век набивал их драгоценностями. Однажды богатства набралось столько, что пояс рухнул на землю и протянулся от моря на севере до другого моря на юге, Уральскими горами.

Максимов смолк тогда и мягко улыбнулся, а Турский подумал, что он в такой момент похож на того самого великана, хранящего в карманах пояса драгоценности, только не материальные, а духовные, к которым относятся мифы, легенды, образующие нематериальное богатство человеческой культуры, впрочем, вслух протянув, поинтересовался:

— Род? — высказывая в этом свое очередное незнание. Михаил в общении с этими тремя учеными как, пожалуй, что и с медиком Григорием Алексеевичем частенько демонстрировал узость собственных знаний, потому также нередко переспрашивал.

— Да, Род, Всевышний и покровитель Мироздания, — моментально откликнулся Виктор Васильевич, в отличие от других членов группы, с удовольствием отвечая на вопросы майора. — О нем, как о едином боге, почитаемом славянами писал еще в Славянской хроники известный немецкий хронист двенадцатого столетия Гельмольд. Само же название «Урал» считают произошедшим из устаревшего башкирского слова «урау», означающее «пояс». Хотя местные народы называли Урал по-разному: Нёр, Из, Нгарка Пэ. В летописях же упоминается, как Пояс, Земной Пояс, Поясной Камень, Ременной Камень, Каменный Пояс.

Все еще втягивая в себя горьковатый дым папиросы, Турский значимо прибавил шагу, хотя в ночи, где освещение создавали несколько массивных осветительных приборов распространяющих его только возле палаток, и на протяжении долины до реки, царил значимый полумрак. Сам же объект предусмотрительно не был никак выделен светом, потому всего лишь освещался круглой, словно блюдце луной, от которой его не удалось спрятать. И хотя к тарелке не полагалось подходить, тем более ночью и одному, Михаил сейчас до боли в животе захотел посмотреть на нее вблизи и пальцами пройтись по гладкой поверхности обшивки.

Захотелось потому, как всем членам группы и военным было запрещено к НЛО приближаться или дотрагиваться по причине все еще имеющегося на его обшивке статического электричества, схожего с тем, что возникал при заправке топливом баков летательных аппаратов или появлялся при больших скоростях полета за счет трения воздуха о металлическую обшивку самолета. В данном случае Ноженко не мог объяснить все еще имеющуюся электризацию НЛО, ведь и так было ясно, что те, кто спроектировал данное судно, непременно, оборудовали бы его устройствами для снятия статического электричества. Опять же Дмитрий Анисимович предположил, что данная проблема связана либо с отсутствием обыкновенного заземления, либо нарушились электропроводящие связи его металлических частей, отчего на объекте наблюдалась плохая работа радиосвязного оборудования, а возможно и его полная поломка.

Едва похрустывал под подошвами сапог ледок, что образовался на деревянном помосте в небольших углублениях, еще пару часов назад всего только смоченным прошедшим мельчайшим, как слезы, дождем, когда словно из темноты перед Турским выступила фигура солдата, укутанная в плащ-накидку, с автоматом на груди. Впрочем, юнец еще не успел как-либо отреагировать на Мишу, как последний торопливо сказал:

— Вольно, — наверняка зная, что его командный голос узнают сразу.

— Слушаюсь, товарищ майор, — также поспешно и явно пугливо отозвался солдат и моментально ступил в сторону, колыхнув полами своей плащ-накидки, предоставляя проход Михаилу Андреевичу к насыпи укрытой широкими деревянными помостами, упирающимися в поверхность тарелки, скорее всего ее дно, достаточно ровное в сравнении с округло-объемными боками. Даже странно, что само судно называли тарелкой. Ибо стоило на него посмотреть со стороны этих объемных боковых граней (где все еще наблюдались земляные нагромождения, к уборке которых пока не приступали), как любое сравнение с тарелкой пропадало, и было однозначно ясно, что данное название могло возникнуть лишь, когда ты наблюдаешь объект с его дна или возможно лицевой, центральной части. По предположению Дмитрия Анисимовича судно внутри, скорей всего, имело многоуровневую конструкцию, в виде поэтажного расположения как хозяйственных, двигательных, жилых отсеков, так и центра управления.

Михаил с легкостью взошел по деревянному помосту и замер лишь, когда, тот изогнувшись под углом, вывел его на прямую площадку в отношении долины расположившейся почти под девяносто градусов. До тарелки сейчас осталось всего метра четыре не больше, и она выступила своей центральной частью очень гладкой и даже в ночи, точнее в сиянии лунных лучей переливающаяся почти серовато-белым цветом, словно созданная из серебра. Плавность поверхности была поразительна, хотя на ней и проглядывал вдавленный вовнутрь рисунок, в виде широких изогнутых лучей, сходящихся в едином центре, возвышающимся над помостом метрах в двух не более. Еще не более минуты, и словно набравшись храбрости, Михаил Андреевич ухватив все еще не докуренную папиросу, энергично бросил ее вниз, да тотчас ступив с места, направился к тарелке. Папироса толком еще не успела мигнуть кровавым огоньком, чуть слышно зашипев на поверхности помоста, куда упала, когда Турский повысив голос так, что он прозвучал у него бархатно-хрипловато сказал:

— Открой свои секреты, — обращаясь в первую очередь к НЛО, точно живому созданию и лишь потом, вскинув левую руку вверх и вперед, протянул в направлении вдавленного нижнего луча на корпусе объекта, чуть дрогнувшие пальцы. А уже в следующий момент не только тяжело колыхнулся помост под ногами, но и сам Михаил. Потому он, резко остановившись, одновременно, качнулся вперед, и подушечки его пальцев прямо-таки воткнулись во впалый изгиб полосы. Еще одно содрогание теперь, определенно, всей тарелки, как и помоста под ногами, и послышался едва уловимый гул, вроде стона, идущего изнутри НЛО, и, разом завибрировали уже сами кончики пальцев, а по изгибам луча, прямо из единого центра прокатились едва заметные мельчайшие голубые искры, точно майор КГБ погладил в темноте кошку. А дрожание пальцев руки Михаила Андреевича внезапно сменилось на ощутимое покалывание, уколы, а после и вовсе слабые толчки. И тогда растекающаяся из центра по лучам голубая капель наблюдаемо стала казаться потоком каких-то символов, значков, порой текущих объединенными, а местами разрозненными знаками. Посему Мише удалось разглядеть волнистые короткие линии, круги, косые кресты, прямоугольные рамки, квадраты, треугольники. Не только яркость символов с каждым мгновением усиливалась, но и убыстрялся поток, хотя не в силах отвести руку от поверхности днища судна, майор, не отводя глаз, смотрел на значки, где, кажется, удавалось вырвать что-то напоминающее птиц, животных и даже людей, как и отметить их особую упорядоченность верхнего символа над нижним, пробел и их характерную симметричность.

— Открой свои тайны, — это Турский и вовсе чуть выдохнул, и мгновенно текущий поток символов, словно плеснулся ему на пальцы, голубоватым дымком окутал тыльную сторону ладони. Особое вибрирующее тепло наполнило все тело Миши изнутри и узкий поток, схожий с молнией выскочив из соприкосновения днища НЛО с деревянным помостом так-таки выстрел в направление его ног. Потому в следующую секунду Михаил ощутил резкий, сильный удар, будто проскочивший по нему снизу вверх и такую же сильную боль, так ровно его ударило током. Ослепительный белый свет на мгновение ослепил Турского, кажется, сдержав дыхание и биение сердца. И желая завершить это, майор рывком дернул левую руку на себя, таким образом, разрывая связь с тарелкой, и вместе с тем словно лишился способности думать, чувствовать и что-либо слышать.

Миша Турский

Миша почти не помнил, почему на рубеже Сталинградской битвы оказался без матери, еще хуже удавалось восстановить в памяти, куда его тогда вел отец. И лишь позднее, уже после Великой Отечественной Войны, он узнал, что мама тогда умерла от болезни, а отец, призванный в ряды Красной Армии, пытался отвести его к собственным родителям в Суровикино, понимая, что там о маленьком сыне позаботятся.

Впрочем, мальчик хорошо помнил летнее и почему-то сизо-голубое небо, а еще посеревшую, не просто выжженную, а словно поседевшую от пережитого землю. С особой яркостью память хранила грунтовую дорогу, по которой нескончаемым потоком шли грузовые машины, шагали, выдыхая из-под себя клубы пепельной пыли, копыта лошадей, подошвы солдатских сапог так, будто уже тогда все заволакивали пожарища, оставленные фашистскими бомбежками. Свинцовая порошина не просто клубилась, она поднималась вверх, застилала глаза, покачивалась потоками в воздухе и оседала на потных лицах, оставляя на них черные, как и сама жизнь, полосы. Еще долгое время Миши снились и слышались хриплые окрики солдат, ржание лошадей, вой бабских голосов и безостановочный гул небес, вроде там висела огромная злобная тварь, жаждущая сожрать и саму Землю, и все живое на ней.

С той же четкостью, точно являющийся последним, и потому особенно отчетливым, фрагментом, мальчик помнил лицо отца. Оно было такое же узкое, как и у него, с чуть выступающей нижней челюстью и высоким большим лбом, однотипным носом с небольшим бугорком посередине и обращающими на себя ярко-синими глазами. Но тогда и светлая кожа Андрея Митрофановича, и узкие скулы с легкой щетиной, и полные губы испещрили тончайшие грязно-серые полосы, будто он давно не мылся или горько плакал. Лежащий волной чуб, выбивающийся из-под синей фуражки с красным околышем, указывал на его принадлежность к войскам донских казаков.

Они тогда не дошли до Суровикино, видимо, потому как на подступах к хутору уже шли ожесточенные бои с фашистскими частями. Андрей Митрофанович оставил сына у незнакомых людей в небольшом хуторе, в надежде, что о нем смогут позаботиться, а сам присоединился к действующей армии. За Мишей никто не пришел и после битвы в Сталинграде, после отступления немцев, освобождения Донской земли. Не пришел потому, как еще тогда в сорок втором в июле в Суровикино погибли все близкие Турским, оставив сиротами не только Мишу, но и его отца.

Память мальчика не сохранила расставания с отцом, не сберегла первые дни без него. Однако с особой и видимо болезненной ясностью она являла ему отдельные эпизоды самой его жизни у чужих людей, за три года, что он там находился, заменивших ему семью. И в той достаточно большой казачьей семье староверов, все еще живущих своим укладом у берегов широкого, как степная русская песня, Дона, для мальчика стал особенно памятен глава семьи, старый дед Кузьма. Убеленный сединами и такой же густой, кудревато-пепельной бородой и усами, словно прикрывающей нижнюю часть лица, а потому и оставившей для наблюдения лишь длинный, мясистый нос с большими ноздрями, да крупные, чуть раскосые глаза, чья серая радужка, совпадала цветом с таким же пепельным, затянутым дымом пожарищ небосводом. Кожа деда Кузьмы с медноватым отливом, сплошь изъели тонкие, короткие морщинки так, что сами впадинки казались в них черными. Высокий, широкоплечий, он все еще хранил мужскую силу, как и свою семью, которая осталась на нем после ухода сыновей на войну.

Дед запомнился Мише еще и потому как неизменно вечером толковал малышне, не только родным внучатам, но и ему, чужому по крови, но не по сути мальчонке, казачьи сказки. Его хрипловатый басок, звучал приглушенно и неназойливо, а из самих долгих, как и сама жизнь деда, сказов являлись перед глазами ребятни образы воинственных казаков на протяжении веков сберегающих родной край от врага. В такие моменты Миша думал о своем отце, воюющем где-то в горящем Сталинграде, форсирующим ледяную воду Днепра, скачущим по мерзлой, черной немецкой земле.

Густая, дотягивающаяся до груди борода деда Кузьмы была его особой гордостью, символом, как он говорил приверженности традициям свободолюбивых донских казаков, и непреложным мерилом его, как мужа, мужчины. Борода, как и серая, от времени, косоворотка и синие штаны с красными лампасами, все выдавало в нем следования традициям, на которые не повлияли годы Советской власти. Вместе с тем дед оставался русским человеком, и, приняв в свой срок власть Советов, и во время войны стоический сопереживал каждому стону Земли русской. Непременно, восседая во главе большого деревянного стола с не менее большой деревянной ложкой, он поровну делил зачастую пустые борщи между всей ребятней и невестками, не выделяя никого, и, также поровну наливал и Мише, задержавшемуся у них на постое на целых три года.

Земля тогда грохотала от взрывов, выли от страха ребятишки и бабы, и шел где-то далеко в казачьей фуражке с красным околышем Андрей Турский, с болью в сердце, думая о своем сынишке, оставленном у незнакомых людей, на каком-то маленьком хуторе.

Из военных тех лет, Миша очень хорошо запомнил особую справедливость деда Кузьмы, который за все лета ни разу даже ни крикнул на мальца, ни то, чтобы огрел лозой, или ремнем, словно сопереживая его нечаянному сиротству. Яркой вехой хранила память мальчика один случай, когда дед Кузьма вступился за него, пред тем выдранного ремнем за баловство невесткой Натальей. Он тогда за столом, при всех и очень больно огрел ее деревянной ложкой по лбу. Ложка прямо щелкнула по лбу молодой женщины, оставив на долгие дни большущую красную шишку. А сама тетка Наталья от испуга громко вскрикнула, и, пустив из голубых глаз потоки слез, сердито спросила: «Пошто батя?»

— Пошто, пошто, — не менее гневливо тогда дыхнул дед, — а энто, шоб ты досель как в следующий раз сечь, помнила какова та боль.

Миша Турский помнил, как дед Кузьма немедля сунул в свой, оплетенный белыми волосками усов и бороды, ровно паутинками, ложку и слышимо причмокнув ее облизал. Он вызывал в мальчике такое уважение, не только своим возрастом, мудростью, но и явной добротой, свойственной лишь людям, хлебнувшим горя и нужды.

Отец вернулся с войны в августе 1945 года и увез Мишу в Сталинград, где спустя год в их семью вошла Анна Сергеевна, новая супруга и мать. Затем были годы учебы в школе, взросления, помощи родителям, и три сестрички, выросшие на его руках. Были три года в военном училище, служба в спецназе ГРУ, Вьетнам, своя семья и дети.

Впрочем, Великую Отечественную Войну, Михаил Турский запомнил той самой дорогой… Точно дорогой жизни, где в летний день сизо-голубое небо нависало над посеревшей землей, а свинцовая порошина, то ли пыли из-под шин машин и гусениц танков, копыт лошадей, подошв солдатских сапог, то ли от пожарищ витала в воздухе и оседала полосами слез или пота на светлой коже отцовского лица.

Глава четвертая

Это был резкий и очень сильный толчок, определенно такой получают от высокого напряжения или от удара молнии, от которого Турский потерял сознание. Потому как, когда он очнулся и открыл глаза первое, что увидел перед собой ночные небеса. Они сейчас на удивление не были черными или синими, как их зачастую изображали, описывали, а смотрелись бархатно-лиловыми, вроде там высоко-высоко растянули шелковое полотнище с густым, мягким ворсом на кое для красоты прицепили крохотные многоцветные огоньки. Особой морозной чистотой и свежестью дохнуло Мироздание вниз и длинные полосы света, оттеняемые все еще присевшей на боковую грань НЛО Луной, скользнули по коже лица Михаила Андреевича так, что в них проявилось прямоугольной формы лицо Пранузова, а его губы с припухшей верхней шевельнувшись, выдохнули:

— Миша, ты меня слышишь?

Теперь слух подключился столь насыщенно, что майор КГБ услышал перезвон журчащей в долине реки, чуть раскатистое уханье совы, и даже незначительное покачивание ветвей, хвоинок на ближайших деревьях, а потом не менее беспокойный низкий с хрипотцой голос Ноженко, добавившего:

— Григорий, его надо перенести в палатку, вероятно, это был статический заряд, достаточно сильный, который и вовсе мог его убить.

А уже в следующую секунду, но только справа, загораживая остатки бархатисто-звездного небосклона, показалось лицо Дмитрия Анисимовича и голубого цвета его глаза с особым беспокойством воззрились на Турского.

— Вы, не замечали товарищ полковник, что небо на самом деле не черное, оно фиолетовое? — чуть слышно и с трудом ворочая языком, спросил Михаил Андреевич.

— Что? — еще с большей тревогой переспросил полковник и две явные неровные вертикальные морщинки, залегшие между тонкими русыми бровями на его лице, стали схожи с полосами, по которым вот только, что текли удивительные символы и знаки на обшивке тарелки.

— Это последствие травмы, — очевидно объясняя происходящее, проронил Пранузов, и провел кончиками пальцев по лбу Турского, ощутимо смахивая оттуда капель выступившего пота, ровно на улице стоял не морозный март, а жаркий июль. И теперь его, и без того прикрытые верхними веками, глаза сузились до тонкой линии, погасив сияние зеленых радужек, став казаться прямо-таки черными.

Михаил вздохнул глубже и только теперь ощутил или понял, что лежит на спине, и не только распахнут его ватник на груди, но и расстегнут воротник, верхняя планка гимнастерки, ровно ему оказывали первую помощь, включая и искусственное дыхание.

— Надо срочно его перенести в медицинскую палатку, осмотреть возможные ожоги и дать успокоительное, — произнес Григорий Алексеевич, все в той же привычной ему командной форме, которую всегда демонстрировал, пожалуй, что забывая свое и лишь капитанское звание, да теперь совсем навис над Михаилом Андреевичем.

— Со мной все хорошо, — произнес Турский, до конца осознав, что беспокойство Пранузова и Ноженко вызвано тем, предположением, что он подвергся электрическому удару. Впрочем, не ощущая какой-либо слабости или боли, он также разом поднявшись, сел, лишь тогда почувствовав легкую дрожь в левой руке и в лодыжках обоих ног. Как оказывается все то время сидящие на корточках, Дмитрий Анисимович и Григорий Алексеевич торопливо и беспокойно подхватили майора КГБ под руки и спину, не дав возможности даже качнуться.

— Миша, зачем ты подошел к НЛО? Я, что все время тебе и другим говорил и говорю? Ты хотел, чтобы тебя убило? — достаточно быстро и жестко заговорил Ноженко, удивляя Турского тем, что как, оказалось, мог толковать столь резко. Михаил Андреевич едва повел в его сторону взгляд и тотчас вернул его на днище тарелки, сделав это потому, что на поверхности последней, неважно центра ли, четырех вдавленных лучей, не наблюдалось света, не было заметно и голубых капель изображающих символы.

— Где?! — удивленно вскрикнул Турский и направил в сторону тарелки все еще мелко-мелко подергивающуюся левую руку, одновременно, качнувшись вперед, словно в попытке подняться. — Вы, видели? Видели эти знаки и свет? — еще более распаляясь, точно его и впрямь наэлектризовала тарелка, выкрикнул Михаил Андреевич и поддерживаемый руками членов группы, все-таки поднявшись, встал на ноги. Ноженко и Пранузов синхронно поднялись с корточек, не прекращая удерживать майора, впрочем, первый слегка отступил в сторону, и, развернувшись, посмотрел на днище тарелки.

— О чем ты говоришь, Миша? — в этот раз мягче переспросил Дмитрий Анисимович, обозревая, пожалуй, что не только НЛО, но и окрестности кругом.

— Вы не видели, но тут, тут был свет и знаки… Я дотронулся, сказал «откройся» и пошла вибрация, послышался гул, а потом свет и в каплях знаки, знаки, они вытекали прямо из центра, — с еще большим волнением, захлебываясь словами, принялся рассказывать Турский, ощущая подобную вибрацию в лодыжках, позвоночнике и выставленной вперед левой руке. — Там я видел волнистые линии, круги, кресты, прямоугольники, квадраты, треугольники, — уже и вовсе скороговоркой заговорил Михаил, ощущая во рту привкус крови, — и символы, там были символы птиц, животных, людей, как мне показалось…

Он прервался, еще и потому как рот прямо-таки переполнился слюной, на привкус определенно кровавой, потому слегка наклонившись, сплюнул себе под ноги, и, тотчас опустив левую руку, утер губы. Белая слюна, точно лежащий снег на оголенных ветках деревьев или присевшая на боковую грань круглая луна, плюхнулась возле носка сапога майора КГБ и замерла, вроде испугавшись чего-то.

— Успокойся, Михаил, — достаточно уважительно произнес Пранузов, впервые проявляя такое почтение к Турскому, а может лишь тревогу за его состояние. И теперь слегка приобнял правой рукой его под спину. Григорий Алексеевич и Миша были одного роста, и хотя последний явно превосходил первого в крепости фигуры, руки военного хирурга оказались столь сильными, что из хватки было не вырваться. Хотя Турский и сделал пару попыток.

— Тебе, Миша, как и другим, я запретил подходить к объекту, — вновь повторил Ноженко, ранее уже озвученное и так как его беглый осмотр НЛО закончился, развернулся, и, протянув руку, поддержал майора под локоть правой руки.

— Вы, мне не верите, Дмитрий Анисимович? Или вы не видели свет, и знаки? — приглушенно спросил Михаил Андреевич, и слегка качнулся вперед, в очередной попытке вырваться из хватки врача и подойти к тарелке.

— Мы услышали гул, а потом увидели как в тебя, Миша, ударил электрический заряд длиной не меньше полуметра, — протянул слышимо неуверенно Ноженко, слегка изогнув вверх тонкие русые брови, заложив на лбу еще три тонкие морщинки. Он, как и Григорий Алексеевич, сейчас был без верхней одежды, всего лишь в свитере и спортивных штанах, что указывало на их общий поспешный выход из палатки. И светло-русые волосы Ноженко в лунном сиянии казались и вовсе убеленными на висках, ровно ему было не сорок четыре года, а все сто сорок…

— И возможно Миша в таком случае заменил необходимый токосъемник, — внезапно раздался позади насыщенно-отрывистый голос Кравчика. И хотя он еще не поравнялся со стоящими на площадке возле тарелки членами группы, Турский услышал его тяжелую поступь, ровно чеканящую каждый шаг по деревянному помосту.

Михаил Андреевич резко дернулся вперед, не только сбрасывая хватку Пранузова, но и вырывая локоть из руки полковника, да с ощутимой злостью рыкнул:

— Я сказал, ей, открой свои секреты, — и теперь уже не сдерживаемый никем сделал торопливый шаг вперед и вновь направил в сторону тарелки руку. Пальцы его, впрочем, не успели коснуться поверхности днища, не только потому как его руку перехватил Ноженко, но еще и потому как он сам замер. Так как в тот же момент, а может быть, когда Михаил Андреевич произнес достаточно обыденную фразу «открой свои секреты», тяжело колыхнулся помост под ногами членов группы, ощутимо толкнув его от себя, а после к себе. И чуть слышимый гул, вроде стона, в тоже мгновение выплеснул прямо из единого центра на обшивке НЛО, растекающиеся по лучам мельчайшие голубые капли в виде волнистых коротких линий, кругов, косых крестов, прямоугольных рамок, квадратов, треугольников.

Таким образом, не только вызывая возглас удивления у Ноженко, Кравчика, Пранузова, но и вовсе громкий крик, явно стоящего где-то внизу Максимова:

— Вы только посмотрите! Посмотрите! Надо срочно сделать фотографии! Ё-моё, где мой фотоаппарат?!

Глава пятая

Фотографии все-таки не удалось сделать. И не потому как Максимов искал фотоаппарат или долго нес его, а потому как не имелось должного освещения для нормальной съемки. Да и если говорить откровенно, спустя секунд тридцать не больше, тарелка внезапно резко вздрогнула, свернув гул и течение света по лучам, а Турский (все же получивший электрический удар) обессиленно опустившись на помост, сел. И хотя Пранузов настаивал на том, чтобы был вызван вертолет, а Михаила Андреевича увезли на обследование в город, Ноженко решил по-другому. Еще и потому как (и это стало заметно всем членам группы) НЛО за эти дни, если и отреагировало так только на майора КГБ, на его фигуру, голос, а может лишь само его появление перед ней. Ведь до этого момента объект явно находился в отключенном состоянии, и только после «общения» с Турским вроде как подключился. Посей причине, самого Мишу бережно перевели в палатку, напоили чаем, сделали укол успокоительного и уложили отдыхать.

Турский, как и многие другие советские люди, да и в целом люди Земли, видел сны… Яркие и не очень, запоминающиеся и так себе… В тех снах он купался, бегал, любил, сдавал экзамены и даже воевал… Но этой ночью он видел особенно отчетливый сон, а может быть даже не сон. И это всего-навсего в его перегруженном пережитым мозгу возникло, выплеснулось воспоминание когда-то увиденного, перенесенного и всегда живущего с ним. Воспоминание о войне и той дороге, по которой они шли вдвоем с отцом.

Воспоминание той самой дороги, где в летний день сизо-голубое небо нависало над посеревшей землей, а свинцовая порошина, то ли пыли из-под шин машин и гусениц танков, копыт лошадей, подошв солдатских сапог, то ли от пожарищ витала в воздухе и оседала полосами слез или пота на светлой коже отцовского лица.

Эти полосы, словно слезы, пролитые по почившей супруге, погибшим родителям, на посеревших щеках отца, всегда стояли перед глазами Михаила Андреевича и с особой силой возникали в моменты задумчивости, когда весь мир воспринимался лишь побочным фрагментом, таким как сейчас…

— Миша, тебе лучше было не подниматься, — достаточно веско сказал Пранузов и той фразой сразу вывел Турского из состояния вневременности, возвратив его в нынешний момент. Мелкий, будто бисерный дождь сегодня лил с самого утра, но еще больше он принялся кропить сейчас, потому Михаил Андреевич пожалел, что не надел плащ-накидку. Серый, разрозненный или точно клокастый туман окутывал не только ближайший склон, в котором торчала тарелка, но и сохранившиеся на нем не высокие сосенки. Само небо смотрелось почти сизо-синим, а плотные клубящиеся тучи на нем, кажется, умудрились ухватиться за верхушки тех деревьев, что росли в долине, запутавшись в их ветвях и даже хвоинках. Особую пасмурность этому дню придавал мелкий дождь, с каждой секундой увеличивающий быстроту собственного полета, вскоре предполагающий перейти и вовсе в дряпню. С морозным привкусом, капли падая на деревянный помост, взъерошивали и сами небольшие лужицы на нем и точно пробивали схваченную тончайшим, как пелена льдом их кромку.

— Со мной все хорошо, Григорий, — наконец отозвался остановившийся перед деревянным помостом, ведущим наверх к тарелке, Турский, не столько обращая внимание на нагнавшего его сзади капитана, видимо вышедшего из медицинской палатки, сколько подняв голову и оглядывая НЛО в пепельной пасмурности и каплях падающего на его обшивку дождя точно переливающегося серебром. Несмотря на дождь возле тарелки находились не только Ноженко, Кравчик, но и Максимов. Сегодня они были все в офицерских плащ-накидках, скрывающих как одежду, так и головные уборы, потому майор КГБ не сразу понял, кто из них, где остановился. Однако когда ближайший к нему член группы обернулся, оказавшись, Дмитрий Анисимовичем, сообразил, что два других товарища находятся почти возле объекта, чего раньше не разрешалось делать.

— Это значит, тарелка больше не опасна, и на ее обшивке нет статического электричества? — догадливо дыхнул Турский вопрос и перевел взгляд на лицо Ноженко, чью кожу все-таки усеяли мельчайшие капли дождя.

— Определенно, ты, Михаил стал необходимым в таком случае токосъемником и теперь к объекту можно не только подходить, но и более близко его изучать, — отозвался Кравчик. И, хотя он не повернулся, майор КГБ однозначно понял, что тот стоит как раз на том месте, где этой ночью и произошел его контакт с объектом.

— Как ты себя чувствуешь, Миша? — спросил Дмитрий Анисимович, все еще мягко улыбаясь и с тем заложив на гладко выбритом с острым кончиком подбородке очередную продольную морщинку.

— Ох, да я уже сообщил Григорию, что со мной все хорошо, зачем по сотни раз переспрашивать, — недовольно проронил Турский и качнул не менее раздраженно головой так, что скопившиеся на козырьке фуражки дождевые капли, схлынули ему на нос, зацепившись парочкой прямо за самый его кончик.

— Если бы мы, Миша, — опять и явственно фамильярничая, сказал Пранузов, — не знали о твоем недавнем ранении, думаю не стали бы так сильно волноваться. — Он, наконец, поравнялся с Турским, зайдя справа, и развернувшись в его сторону, впился ему в лицо своими зелеными глазами, ровно стараясь свернуть на корню какие-либо споры, малостью спустя дополнив, — а так, не стоит наверно говорить, что полученный электрический разряд может отрицательно сказаться на функциях твоего организма, включая и раненной руки.

Михаил Андреевич туго передернул губами, в попытке сдержать собственные эмоции, хотя качнувшиеся на скулах желваки, выплеснули на смуглый оттенок его кожи красные пятна. И тотчас в разговор вступил полковник, вероятно, живущий по пословице «Легче ссоры избегать, чем ее прекращать», произнеся:

— Поднимайся к нам, Миша, — да слегка дернул головой, опять же смахнув с капюшона капель водицы, сейчас ринувшейся вниз отдельными тонкими струями, припорошив дождинками светлую розоватого оттенка его кожу. — И будет тебе кургузиться, в самом деле. Никто из нас не ставит своей целью тебя задеть, и тем более Григорий, — продолжил он все в той же миролюбивой манере, и, протянув в сторону Турского руку, едва шевельнул пальцами. — Он просто беспокоиться в связи с произошедшим, — добавил Дмитрий Анисимович, увидев, что майор КГБ сошел с места и направился по помосту наверх к нему. — Мы вот тут, обсуждаем с коллегами предположение Вити, — моментально переводя тему разговора, определенно, потому как Турский слышимо хмыкнул, продолжил он, — что НЛО среагировало не только на твой голос, но и в целом на лицо, так сказать на твои биометрические данные. Так как до сегодняшней ночи объект был абсолютно статичен, однако сейчас мы наблюдаем его хоть и не сильную, но явную активность.

Михаил Андреевич, под неусыпной охраной Пранузова наконец дошел до Ноженко и поравнявшись с ним остановился, еще и потому как последний выставил в его сторону левую руку, не позволяя подходить ближе к объекту. И лишь сейчас понял, о чем говорит Дмитрий Анисимович, почувствовав не только слабую вибрацию помоста, на котором стоял, но и вовсе едва различимый гул… даже не гул, а ровно рокотание, идущее со стороны НЛО.

— Как же она может реагировать на мои данные? Если это инопланетная тарелка? — спросил Турский, слегка пожимая плечами и осознавая, что еще немного и капли дождя усеявшие его шинель сверху, пожалуй, что проникнут сквозь сукно.

— Это лишь предположение, — проронил стоявший рядом Григорий Алексеевич, только сейчас сместив взгляд с лица Турского на объект, — предположение по поводу того, что данное НЛО относится к инопланетному. Ведь в таком случае можно опять же ожидать, что жители тех планет и систем имеют образ подобный человеческому, как и обладают способностями передачи звука посредством голоса. — Капитан медицинской службы негромко хмыкнул и принялся снимать с себя плащ-накидку, развязывая тесьму, одновременно, добавив, — и в таком случае эволюционная теория Чарльза Дарвина не просто подвергнется критики, а количество вопросов в ней увеличится многократно, чем количество имеющихся на данный момент ответов.

Пранузов неторопливо снял с себя плащ, шагнул к Турскому, не просто накидывая его ему на плечи, но и надевая на голову капюшон, фиксируя тесьмой его вокруг лица и на плечах. И хотя Михаил попытался отказаться от одежды, демонстративно сомкнув плащ-накидку на нем, вновь хмыкнув, произнес:

— Не отказывайся, Миша, так как я не собираюсь оставлять тебя под проливным дождем. Не хватает еще, чтобы ты сейчас захворал, — и лишь после того, как полностью запаковал майора в плащ, Григорий Алексеевич, также демонстративно развернувшись, поспешил по деревянному помосту вниз в сторону палаток. Оставляя членов группы не только на прежних местах, но и в состоянии явно разгорающегося спора, ибо стоило ему только сделать вниз пару-тройку шагов, как в разговор вступил Максимов, своим сиплым голосом сказавший:

— Да с чего вы все тут решили, что данный объект инопланетный? А ты, Дмитрий Анисимович, и вовсе, почему полагаешь, что это не разработки, ну, как пример американцев? Наблюдая его можно толковать, предполагать двоякое! Да и потом, если мы будем говорить о теории эволюции, которая является отражением развития биологической жизни с момента зарождения первой протоклетки и до Гомо Сапиенса на Земле, то можно с пятидесяти процентной уверенностью говорить, что подобные условия могли возникнуть и на любой другой планете. Ведь руки, пальцы, ноги, мозг это идеальные органы при помощи которых человек познает мир, не кажется ли тебе, Григорий, — Виктор Васильевич прервался, но, так и не дождавшись ответа от Пранузова, спустившегося вниз с помоста и направившегося легкой пробежкой в медицинскую палатку, оглянулся. И тотчас взгляд его карих глаз уперся прямо в лицо Турского, вероятно он ожидал увидеть там капитана. Максимов сделал шаг в сторону, качнув на груди прикрытый плащом фотоаппарат, так как был не просто заядлым фотографом, а еще и поставлен для фотосъемки всего происходящего. Его светлая розоватого оттенка кожа лица, как и у других членов группы, была присыпана прозрачными бусенцами дождя, а на выступающем вперед подбородке и вовсе поблескивали крохи снега, порой летящего с неба синхронно каплям. Михаил Андреевич приветственно кивнул, не просто здороваясь с Максимовым, но и соглашаясь с тем, что он сейчас озвучил и негромко дополнил:

— Человек — царь природы.

И тотчас засмеялся стоявший рядом полковник, ощутимо недовольно закачав головой, прикрытой не только капюшоном военного плаща, но и водруженной на нее шапкой-пирожком из каракуля, единственное, что сейчас выдавало в нем особый, руководящий уровень ЦК КПСС, ведь военный ватник, хромовые сапоги и даже темно-зеленые брюки, вещали о нем, как о человеке все же близком к военным, чем к гражданским.

— Миша, поверь, голубчик, человек не царь природы, это заблуждение, — теперь Дмитрий Анисимович уже и озвучил свой смех словами. — Человека отличает от животного лишь то, что он когда-то осмыслил себя, как личность, как живой организм и направил собственные силы на изучение своего места в природе. Если же стать объективным, то человек разумный достаточно слабое и малоприспособленное создание, уступающее другим земным видам в силе, ловкости, выборе питания. Человек как субъект опять же зависим от общества, выживание и благополучие его связанно с общественным строем и удовлетворением необходимых потребностей, лишь потому мы не бегаем в шкурах с дубинками и копьями в руках. Да и вообще можно задать множество вопросов, на которые не будет точных, логических ответов, начиная оттого, каким образом человек заговорил, и кто его надоумил придумать письмо.

Турский широко открыл рот в желании сказать, что-либо умное или хотя бы дельное, внезапно ощутив себя тем самым дикарем, с копьем наперевес, в кругу людей которым наука была словно мать родная. Впрочем, ему на выручку пришел Максимов, он неожиданно резко развернулся, и также торопливо шагнул вперед, колыхнув полами короткого сравнительно с его ростом плаща, отчего капли дождя сейчас еще сильнее посыпавшие с неба и явно перешедшие в косохлест, гулко застучали по поверхности брезента, а вибрация ощутимая через подошвы сапог опять же усилившись, стала отдаваться в лодыжках Турского легким покалыванием, ровно через него пропустили слабый разряд тока.

— Можно, хоть, сколь много сомневаться в том является ли человек венцом природы, — произнес Виктор Васильевич и сиплый его голос с шипящими звуками, будто подыграл вибрации тарелки и барабанной дроби дождя, тем нагнетая торжественность самого момента или только спора. — Но мы не можем отвергать то, что только человек обладает возможностью сознательного изменения этого мира, ни одно другое животное к тому не имеет тяги.

— Вместе с тем, ты ровно забываешь Витя как ничтожен человек и само человечество перед банальным вирусом чумы, холеры, тифа, — отозвался Кравчик, и с тем даже не повернувшись, продолжил с помощью радиометра измерять энергетические характеристики излучения объекта. — Я уже не говорю об элементарной силе самой природы, и всех ее проявлениях вулканов, ураганов, наводнений, засух, определенно, указывающих на человечество, как на всего лишь возможный ее ляп.

— Джек Лондон однажды сказал: «Не зная никакого бога, я сделал человека предметом своего поклонения. Конечно, я успел узнать, как низко он может пасть. Но это лишь увеличивает моё уважение к нему, ибо позволяет оценить те высоты, которых он достиг», — процитировал писателя Максимов, вводя своими аргументами Турского и вовсе в волнение, так как он, слушая спор товарищей, уже и не понимал, чьи мысли ему больше близки Виктора или Владислава. Лишь успев подметить, что Ноженко и Кравчик не очень-то и верят в теорию эволюции, вероятно придерживаясь какой-то другой, но однозначно не религиозной, так как все члены группы были не только коммунисты, но и атеисты, а значит отрицали веру в существование бога и полагали саму природу в том самодостаточной для проявления жизни на Земле.

Теперь и также резко развернулся Владислав Игнатьевич, слегка качнув в руках прямоугольную панель радиометра, стряхивая со стеклянной поверхности, прилетевшие с его капюшона водяные капли. Кожа лица Кравчика сейчас, как и сами белокурые волосы прикрытые капюшоном плащ-накидки смотрелись напрочь вымокшими, потому майор КГБ пришел к выводу, что тот находится возле тарелки уже не первый час. А крупные полупрозрачные росинки облепили не только тонкие, дугообразные брови Владислава, но и усы, и короткую бороду, немного заостренную, называемую зачастую эспаньолка, которую носил сам «железный Феликс». В его нежно-серых глазах сейчас блеснули такие огни, вроде он желал их метнуть в спину Максимова (с которым нередко спорил) и видимо тем окончательно испепелить последнего, когда предотвращая вновь возникающий и более горячий спор, заговорил Ноженко, приглушая какое-либо недовольство тех двоих, проронив:

— Товарищи хватит этих ваших споров. Витя пойди, займись печатью фотографий, а ты Владислав завершай необходимые замеры и также иди в палатку, а то прав Григорий мы все тут расхвораемся. — Тем самым, разом закрывая всем рты и даже приоткрывшийся рот Турского, а после, обращаясь к нему, досказал, — я же Миша хотел тебе предложить небольшой эксперимент.

— Эксперимент? — переспросил Михаил Андреевич, и, так как Максимов широко засветившись улыбкой, направился мимо него к палаткам, повернул в сторону Ноженко голову, приметив как еще сильнее насытились синими переливами, словно водами, тучи в небесах, а пасмурность дня стала казаться и вовсе парной, окутывающей само наблюдение лесной дали, всего-навсего оставляя в яркости сияния дискообразное днище тарелки.

— Да, эксперимент, Миша, — добавил Дмитрий Анисимович, и сам развернулся, в намерении отправиться вслед за поспешившим к ближайшей жилой палатке Максимовым. — Идем, голубчик, в палатку, выпьем чаю, покушаем и обсудим мое предложение, потому как в нем, в данном эксперименте, тебе отводится главная роли, наиглавнейшая я бы сказал, — дополнил он, и, ухватив Турского под правый локоть, слегка потянул вслед себя, таким образом, указывая идти за ним.

Митя Ноженко

Митя был выходцем из простой семьи, которую с уверенностью можно было назвать рабоче-крестьянской. Так как его отец и мать еще до Великой Октябрьской Революции переехали из деревни в Москву, где поменяли статус крестьян на рабочих, где встретили гражданскую войну, успели схоронить трех дочек и, наконец, обзавестись сыном. Анисим Петрович, как звали отца Дмитрия, долгое время работал на предприятиях по прокладке трамвайных путей, а после перешел работать в Московский метрополитен, в бригаду по ремонту путей.

Мите, безусловно, повезло, что оно родился и вырос в СССР, стране, которая умела растить и сберегать таланты. Ведь неизвестно как сложилась судьба мальчика, если бы не социалистический строй который гарантировал советскому человеку право на труд, отдых, бесплатное образование, медицинское обслуживание и многое другое. Смог ли в иной другой капиталистической стране выучиться Ноженко, имея за спиной всего лишь мизерную рабочую зарплату своего отца…

А ведь Дмитрий с детства был одаренным мальчиком. Геометрия, физика, химия давались Ноженко с легкостью, он интересовался техникой так, что выбор его стал однозначен, поступать на физический факультет МГУ. Однако жизнь распорядилась по-другому.

Точнее не жизнь, а война.

Когда по радио прозвучал голос народного комиссара иностранных дел СССР Вячеслава Михайловича Молотова сообщивший, что «22 июня 1941 года без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска, напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбёжке со своих самолётов наши города», Митя закончил десятый класс. Будучи шестнадцатилетним юношей, он все-таки успел поступить в МГУ, но когда началась эвакуация университета в Ашхабад, Ноженко остался в своем родном городе. Еще, наверное, потому как в одной из бомбежек Московского метрополитена, погиб его отец, осиротив не только своего единственного сына, супругу, но и двух младших дочерей.

После смерти Анисима Петровича, Дмитрий моментально повзрослел, потому пошел работать на завод «Фрезер». Опять же в составе студенческих бригад обезвреживал зажигательные бомбы, работал на строительстве оборонительных сооружений. Митя и после возобновления учебы в университете в феврале 1942 года (прерванном на время обороны Москвы) все свои шаги направлял на то, чтобы как можно скорее попасть на фронт и отомстить за гибель отца. Однако сперва по юности, потом болезни оказался призван в действующую армию лишь в 1943 году.

Попав как говорится «из огня да в полымя»…

Тогда Ноженко оказался в районе Старая Русса Новгородской области, участвуя в наступательной операции советских войск. Позднее старорусскую наступательную операцию будут считать неудачной, так как взятие нескольких сел и деревень обошлось войскам большими жертвами.

Весна в тот год началась рано, вскрыв лед на реках, болотах, превратив землю в студенистую жижу, по которой не то, чтобы бежать, было сложно идти. Пересеченную небольшими оврагами, низкими вытянутыми возвышенностями, мощными и тут уже глубокими воронками, равнинную местность местами все еще покрывали невысокие деревья, такие же изможденные, с кривыми обожженными стволами, без веток, листвы окутанные серо-пепельным дымом. Сизо-черные небеса сыпали с себя бесконечные дождевые капли, которые летели либо отдельными частичками, либо шли плотными потоками наполняя и без того болотистую землю водой. И если раньше она была покрыта толстыми и длинными, точно ковровые дорожки, торфяными мхами, зелеными, да бурыми то в тот год смотрелась лишь клочками некогда былого болотного роскошества. Изорванного, исковерканного многочисленными выемками от выстрелов и бомбежек. Снаряды, кажется, достигали самого дна некогда заболоченных озер, оконцев и даже лужиц, иссушая воду, раздирая саму землю, стволы, ветки и некогда утонувшие корневища. Кое-где все еще имеющиеся подушки сфагновых мхов, буро-серых, чуть видимо курились, и поднимающийся, да опять же стелющийся над ними сизый дым, наполнял местность сладковато-кислым духом слегка приглушающим кровавый привкус на губах и запах в носу.

Из того первого и особенного памятного для Ноженко боя он вынес сильнейшую боль от числа погибших товарищей, бесконечного топтания на месте, где каждый метр давался многочасовыми гудением земли, небес, визгом летящих снарядов, ярко-красным огнем пулеметов, истошными воплями раненных. Юноша помнил, как прижимаясь к стылой, сырой земле грудью и лицом тягостно стонал вместе с ней, ощущая ее страдания и плач по погибшим сыновьям. С еще большей четкостью, словно врезавшейся в память на оставшиеся года, Ноженко помнил старшину Николая Харитоновича оберегающего его во время того первого боя, заслоняющего собственной спиной от летящих пуль на правах старшего товарища…

Дмитрий вышел из того первого боя невредимым, однако все последующие годы, не только военные, но и уже мирные с особой четкостью чувствовал гибель товарищей и боль своей родной земли, будто отпечатавшейся в его груди тягостной, ноющей болью сердца, не столько физической, сколько душевной.

Юноша в действующей армии пробыл не долго, еще и потому как его со страстью увлекла авиация и использование в ней ракетных двигателей. О многочисленных набросках и чертежах Ноженко, которые он вел в перерывах между боев, стало известно главному конструктору одной из групп по разработке реактивных установок, и, Митя был отозван с фронта и направлен на обучение в Казанский авиационный институт. А полгода спустя, все еще продолжая обучение на кафедре авиадвигателей, стал работать в конструкторской группе по разработке опытного истребителя-перехватчика. Таким образом, Советская власть не только сохранила жизнь выходцу из рабоче-крестьянской среды, Дмитрию Анисимовичу Ноженко, но и смогла направить весь его талант в правильном русле, двигающем и саму страну Советов к непоколебимой Победе над фашистской нечистью!

Глава шестая

Эксперимент стали проводить лишь на следующий день, еще потому как только на таких условиях Григорий Алексеевич на правах врача допустил к нему Турского, чем последнего и без того разозлил. Потому Миша не выдержав сказал:

— Тебе не кажется, Гриша, — впервые называя его столь по-свойски, — что ты забываешься, не говоря уже о том, что я по званию выше тебя, и меня эта твоя фамильярность раздражает.

— Успокойся, Миша, — с мягкостью своего приятного низкого голоса с легкой хрипотцой встрял в разговор Дмитрий Анисимович и уголки его глаз зрительно удлинились, погасив в глазницах голубизну радужек, так ровно он намеревался засмеяться. — Григорий хоть и ниже тебя по званию, что я, впрочем, просил меж нами не вспоминать, и неоднократно, имеет лично для меня более высокий статус своими медицинскими знаниями, и я намерен ему в том подчиниться. И это советую сделать тебе, голубчик, еще и потому как мы с ним наслышаны о твоем ранении и не хотим как-либо тебе навредить.

Михаил Андреевич тогда не стал спорить, а схватив ватник, выскочил из палатки на двор. Майор КГБ вообще не любил, с самого детства, когда его жалели, а тем более вспоминали о слабости, которую после ранения он за собой замечал. Впрочем, ему пришлось согласиться с требованиями Пранузова и Ноженко. Потому что стоило ему выйти из палатки, как идущий прямо-таки стеной дождь не просто намочил его всклокоченные темно-русые волосы, но и большой всегда ершисто лежащий чуб, единственное наследство, оставленное от предков донских казаков. Турский и сам осознал, попав под эти дождевые потоки, что сегодня проводить возле тарелки какие-нибудь эксперименты просто-напросто невозможно.

— Миша, иди в палатку! Промокнешь! — крикнул ему сбежавший с помоста вниз Кравчик, все то время осматривающий НЛО, с плащ-накидки которого стекали не менее обильные массы воды, и, не дожидаясь майора, нырнул в палатку, слегка сдвинув брезентовую створку тамбура.

На удивление, но в этот раз Михаил Андреевич не стал спорить, всего-навсего усмехнулся командам, которые последнее время летели в его сторону от членов группы, и глубоко вздохнув, вошел в палатку вслед за Владислав Игнатьевичем.

Утро следующего дня, и то к радости Турского, выдалось хоть и пасмурным, но без дождя. Однако свинцовое, низкое небо предполагало, что вскоре с него низвергнется вниз не просто капли, а вероятно снег. Он после вчерашнего дождя, завершившегося лишь к утру, почти полностью смыл с деревьев, ветвей, и даже НЛО остатки снега, тот, если где и хоронился, лишь в неглубоких впадинках и по берегу речушки, прихватив там ледяными пластами камушки меж собой. Волглый, плотный испарениями туман слегка стлался вокруг почвы, напоминая легкие летние облака в небесах. И дышалось также тяжело, словно ты был в парной или только сказывалось волнение, потому Михаил качнул головой, стряхивая отдельные парные капли, притулившиеся на его большой казачий чуб.

Сегодня Максимов, Ноженко и Кравчик, в отличие от Турского и Пранузова в армейских ватниках, были одеты в темно-синие болоньевые плащи, наверно еще потому как несмотря на влажность, на дворе не ощущалось мартовского холода, вроде дождь его вместе со снегом смыл в речные воды. Члены группы, поднявшись по помосту, остановились в нескольких шагах от тарелки на деревянной широкой площадке прямо перед ее днищем. У Виктора Васильевича не просто висел на груди на ремне фотоаппарат «Зенит-6» с объективом, он также установил на штативе кинокамеру, намереваясь снять все тут происходящее, опять поражая Мишу не только собственными знаниями, но и очевидными талантами.

Огромный рисунок, в виде широких изогнутых лучей, сходящихся в едином центре, возвышающийся над помостом метрах в двух не более от стоящих людей, как раз на центральной части НЛО, сейчас просматривался, словно сложенным из мельчайших, круглых щетинок, дополнительно формирующих рисунок в рисунке, но только залегающих в виде зигзагообразных полос. Михаил Андреевич уже знал, что эти зигзагообразные полосы проявились после его контакта с тарелкой. Едва ощутимая вибрация чувствовалась на поверхности площадки и под подошвами сапог, и чуть воспринимаемый гул определенно шел со стороны днища самого объекта, будто внутри него кто-то шумно дышал.

— Скажи, Миша, каким языком владеешь? — спросил Ноженко, и торопливо ступив вслед за Турским, придержал его за плечо, не позволяя приблизиться к тарелке. Еще и потому как эксперимент включал в себя не просто очередной контакт майора с НЛО, но и возможность ее открыть или хотя бы заметить створки, двери, иллюминаторы на ее днище. И в том Дмитрий Анисимович полагался на Михаила Андреевича, ведь еще вчера поутру все члены группы попеременно подходили к НЛО, и, оно никак на них не отреагировало, оставшись в том близким лишь Турскому.

Полковник уже в который раз задавал Мише этот вопрос, в намерении понять, так сказать базу знаний различных языков землян в собственной группе. Впрочем, майор КГБ толком так и не ответил, он и сейчас лишь выпустил изо рта дым, от ухваченной зубами папиросы, и, перегнав ее в левый уголок рта, так и не оглянувшись, все же негромко, надрывисто отозвался:

— Немецкий, — а после, слегка помявшись, дополнил, — и немного вьетнамский, — так как ему в кругу этих ученых, уж очень не хотелось выглядеть малообразованным.

— Анх цо ной тиенг хонг? — внезапно раздался высокий, звонкий тенор Григория Алексеевича стоявшего немного поодаль от Кравчика, а Турскому в этот момент захотелось огреть его так-таки кулаком. Так как капитан медицинской службы явно задал ему вопрос на вьетнамском языке, который чего греха таить Михаил Андреевич даже немного не знал…

— Совсем немного, — сухо проронил Турский и прямо-таки заскрипел зубами, пытаясь раздавить в них гильзу папиросы или хотя бы выпустить чуточку из нее дыма.

— Хау, хонг тот, Миша, — произнес Пранузов и майор по тембру умягченности прозвучавшего тенора понял, что последний его пристыдил, или, что-то вроде того.

— Там там, — все-таки припомнив какую-то фразу вьетнамского, откликнулся Турский и теперь оглянулся, победно посмотрев на стоящего в нескольких шагах от него Григория Алексеевича и все еще не выпускающего его плечо Ноженко, опять же мягко улыбающегося.

— Не обижайся, Миша, — незамедлительно сказал капитан и широко улыбнулся, растянув уголки пухлых губ так, что справа залегла небольшая ямочка не щеке, вроде оспинки. — Просто я шесть месяцев был во Вьетнаме, переобучая тамошних врачей и пересекался с тем, как наши военные знают вьетнамский, лишь отдельные фразы, подобия «там там», — завершил он свои познания и слегка прищурил глаза, словно теперь намереваясь собственным все проникающим взглядом вытащить из Михаила Андреевича и жеванную папиросу. Тот, впрочем, выплюнул ее сам ощутив на языке ошметки табака, да тотчас резко ступил вперед, вырывая из хватки Ноженко плечо, приминая подошвой сапога остатки гильзы, концом воткнувшейся в побуревшую поверхность деревянной площадки.

— Будет, Григорий, говорить о несущественном, — словно ощутив негодования Турского, встрял в разговор Дмитрий Анисимович. — А ты Миша не психуй по пустякам. Так как спросил я про знания языков тебя не просто так, как ты можешь понять. А лишь в рамках нашего эксперимента, чтобы знать твои возможности.

— Только немецкий и русский, — и вовсе зло откликнулся майор, теперь уже не оборачиваясь, а глядя только на днище тарелки.

— Ну, и хорошо, — опять же и явно примирительно добавил полковник, — тогда говорим стандартную фразу «открыть створки» и начинаешь ты Миша на немецком, а потом все остальные знатоки языков тебе помогут. Вьетнамский, Григорий, думаю, будет звучать вслед за немецким, — досказал он и слышимо для Михаила Андреевича хмыкнул, будто не очень полагался на знания Пранузова или только защищал, таким образом, Турского.

Гриша Пранузов

Память избирательна…

Особенно детская память…

Дед Гриши, Иван Иванович, задолго до его рождения переехал из Белоруссии в революционный Петроград. В этом городе, который в 1924 году стал называться Ленинградом, в честь создателя первого социалистического государства Владимира Ильича, он вынес на плечах все тяготы революции, гражданской войны и первые годы советского государства. В этом городе у него родился единственный сын, а после внук. Из этого города, связанного собственным названием с революционным советским народом, Иван Иванович Пранузов в июне 1941 ушел на войну.

Впрочем, Гриша, которому в том году исполнилось четыре года этого не помнил… Как и не помнил ухода на войну собственного отца, Алексея Ивановича. Его память выровняла, утаив, похоронив в собственных глубинах первые месяцы блокады и те самые голодные, холодные дни в родном Ленинграде…

Из всего пережитого в памяти Гриши хранился лишь яркий всплеск воспоминания и видимо до военного, в котором он видел круглое лицо мамы, Зои Тимофеевны, с заостренным подбородком, прямым носом и выступающими скулами. Ее кожа, словно нежный бежевый бархат, чуть переливалась в ослепительных золотых лучах солнца, а в темно-серых, почти мышиных глазах, кажется, отражались уже тогда полные зелени радужки глаз ее маленького сына. Озорной, веселый смех мамы перемешивался с гудливым басом папы, создавая особое благополучие в такой же большой, прямо-таки огромной солнечной комнате. Зоя Тимофеевна с легкостью покачивала мальчика на руках, почасту наклонялась, и, продолжая сыпать смех, целовала его мягкими, пухлыми и блестяще алыми губами в лоб и щеки. Ее длинные и тут почти ковыльные волосы, окутывая со всех сторон, нежно голубили Гришу. А сквозь отдельные, тонкие волоски опять просачивался чудесный по яркости янтарный свет солнца, создавая не просто уют, а безоблачность самого момента.

Маленький Пранузов помнил и другое лицо мамы…

Уже лишенные полноты цвета, будто сожранные пеплом страданий и потерь, глаза Зои Тимофеевны как еще единственное, и, живое смотрелись на изможденном и посеревшем с глубокими морщинами лице. Вроде за эти несколько военных месяцев она постарела на десятки лет, лишившись не только своего заразительного смеха, но и красоты. Кожа мамы потеряла бархатистую нежность, истончившись так, что под ней проступали голубые вены и темные пятна, под глазами залегали почти черные впадины, завалившиеся щеки обострили ее крупные скулы, которые поражали взгляд угловатыми костьми, а вытянувшиеся в линию губы приобрели синеватый отлив. Гриша помнил, что в этот период, такой же сизо-мрачный, точно в нем пропала и малая яркость света, Зоя Тимофеевна (Зоенька, зайчонок, как неизменно называл супругу Алексей Иванович) не улыбалась, а ее лицо не выражало никаких эмоций, будь то боль, радость, усталость, точно она перестала интересоваться даже собственным сыном…

Она, видимо, как и бабушка, Любовь Егоровна, отдавали свою пайку в размере 200 грамм хлеба маленькому сыну и внуку. Поэтому сначала из жизни Гриши пропала бабушка, а лишь потом мама. Не только острый голод, запах плесени от низких температур в квартире и доме, но и ледяные ладони и пятки помнились маленькому Пранузову долгие годы, поэтому он не любил зиму, предпочитая ей лето, солнце и запах цветов.

«Ледовая дорога жизни» стала для Гриши настоящей дорогой жизни, так как его истощенного, больного, оставшегося без опеки родителей в конце 1941 года, вывезли из блокадного Ленинграда. Мальчик совсем не помнил этот фрагмент своей жизни, не помнил, как попал в Молотовскую область, вначале в военный госпиталь, потом в детдом, размещенный в Чернушинском районе. Единственное, что оставила ему память, это прямо-таки сладость лекарств, которые принесли ему здоровье, предали сил, и в дальнейшем вернули к жизни.

Посему когда за ним приехал в 1944 году комиссованный дед, Иван Иванович (второй выживший Пранузов) без левой руки, поседевший от потерь и пережитого, и увез восьмилетнего Григория в Ленинград, мальчик уже знал, что после школы пойдет поступать в медицинский институт и станет военным хирургом. Именно, потому как военные врачи спасли его тогда от смерти… Именно, потому как для него запах лекарств всегда ассоциировался с жизнью.

Отец Гриши с войны так и не вернулся. Из всего, что им с дедом стало известно из официальных данных, Алексей Иванович пал смертью храбрых при обороне Севастополя в 1942 году.

Глава седьмая

— Öffne die tür! — этой стандартной фразой (как указал Ноженко) на немецком языке, Турский начав эксперимент, так его и закончил. И все тот время, что кончики его пальцев касались поверхности днища НЛО и из единого центра на нем растекались по лучам мельчайшие голубые капли в виде волнистых коротких линий, кругов, косых крестов, прямоугольных рамок, квадратов, треугольников, а порой и перьев, глаз, человеческих рук, Михаил Андреевич предлагал открыться дверям и створкам на языках народов Земли. Из его уст звучал французский, английский, испанский, вьетнамский, китайский, арабский, иракский, турецкий, латынь и даже санскрит, определенно, указывая на образованность членов группы. Впрочем, вопреки тому течению явных символов, увеличившегося гула из самой тарелки, вибрации всей площадки на которой находились майор КГБ и ученые, объект так и не открыл двери, створки, иллюминаторы, хотя были испробованы и такие формы обращения к нему.

Дрожание, которое принимал на себя Михаил, однако неоднозначно сказывались на нем самом так, что казалось от каждого неверного обращения к НЛО появившийся шум в ушах, то увеличивался, то уменьшался, порой приходя и вовсе в скрип. Ощущение толчков сердца в груди, точно отдавалось в правой руке, кончиках пальцев и почему-то в нижней челюсти, потому ее порой было сложно открыть. Удары в сердце немного погодя спустились вниз в область живота, а появившаяся сильная слабость, нехватка воздуха и головокружение, привели к тому, что Турский какое-то время спустя отступив от объекта, отдернул от него руку, и, от усталости опустившись на площадку, сел. Пранузов торопливо подскочил к Михаил Андреевичу, и, присев на корточки рядом поддержал одной рукой его под спину, а другой, перехватив запястье левой руки, нащупав пульс, обеспокоенно сказал:

— Увеличилась частота сердечных сокращений, считаю, что эти ваши эксперименты необходимо прекратить, — явно направляя данное распоряжение на Ноженко, а после добавил, — Владислав, прошу тебя, помоги поддержать Мишу, я расстегну на нем ватник, ему душно.

И тотчас к ним поспешно подступил Кравчик, опять же опустившийся на присядки и перехватил ослабшего Турского из рук Григория Алексеевича. И пока капитан медицинской службы расстегивал пуговицы ватника, и гимнастерки на майоре, а тот тяжело дыша, стараясь справиться с раскачивающимся в груди сердцем, точно ускорившим собственное биение в несколько раз, прерывисто проронил:

— Все нормально со мной, Гриша, не беспокойся, — Миша резко смолк, еще и потому как, заговорив, почувствовал легкое покалывание кончика языка и тугую, словно сведенную судорогой нижнюю челюсть. Впрочем, когда Пранузов расстегнул и распахнул на нем ватник, от прилива воздуха и прохлады огладившей грудь стало сразу легче дышать и сердце принялось выравнивать биение, лишь продолжало болеть внутри живота.

На удивление в этот раз световые символы внутри лучей на поверхности тарелки не пропали, наоборот стали ярче сиять. Опять же увеличилось в несколько раз количество самих знаков и вроде как замедлилось их течение так, что стало возможно более детально разглядеть и даже их понять. Наблюдаемые же символы, явственно вдавленные в поверхность НЛО, изображали не только волнистые короткие линии, круги, косые кресты, прямоугольные рамки, квадраты, треугольники, перья, глаза, человеческие руки, но и сейчас видимые начертания коршунов, метелок, змей, заштрихованных кругов, фигурок сидящих людей, лежащих животных. Местами было заметно, что символы скомпонованы в прямоугольники, а порой стоят отдельными геометрическими значками.

К объекту медленным шагом подошел Максимов, на груди которого продолжал висеть фотоаппарат «Зенит-6» с уже отснятой фотопленкой, потому, наверное, он вытащил из кармана плаща блокнот и карандаш, да принялся записывать в него символы, широко растягивая в улыбке свой большой рот, неожиданно и очень громко произнес:

— Замечательно! — да все еще не отводя глаз от НЛО, дополнил, — просто замечательно! Я уверен, убежден, Дмитрий Анисимович, что мы с вами видим иероглифы. Добавлю точнее, египетские иероглифы. — Он резко обернулся, в упор глянув на стоящего позади всех Ноженко, и точно вызывая последнего на спор, добавил, — вот посмотрите! — Теперь Виктор стал говорить более беспокойно, точно боялся, что его перебьют, и сам голос его зазвучал сипло, — вот обратите внимание на этот иероглиф! — Максимов качнул карандашом в сторону знака, изображающего птицу, медленно двигающегося в полосе света вниз, — пиктографическое значение сова, транслитерация латинское «m», произношение «м». А это явно фигурка сидящего мужчины, данный знак относят к числу определителей. При помощи него, вероятно, вот здесь составлено имя, видите, оно в прямоугольник заключено, — пояснил он, поднимая руку вверх и указывая на медленно движущийся прямоугольник света вниз.

— Не обижайся, Витя, но мне кажется, ты видишь в тех символах не то, что есть, а что воображаешь, — достаточно резонно заметил Ноженко сделав несколько шагов вперед и поравнявшись, опустил голову, посмотрев на сидящего Турского, который ни мог, ни согласится с ним. Так как заметил лишь отдельные символы, кажется, без какой-либо четкости их написания.

— Ты, Дмитрий Анисимович, сам себе противоречишь, — сиплый голос Максимова и вовсе зашипел, словно он еще миг и намеревался обратиться в змейку, что вслед за прямоугольником стекла вниз, на поверхности тарелки, — и ничего толком не предлагаешь, кроме того, что это инопланетный объект. Опять же когда я, что-либо спрашиваю или утверждаю, пояснить или опровергнуть ничего не можешь, как и выдвинуть какое-либо разумное предположение, — и он взмахнул не только блокнотом, но и карандашом, в попытке пробить последним все, что ему попадется на глаза.

— Какое же тут можно выдвинуть предположение, если мы в априори не понимаем, с чем столкнулись, — вступился за полковника его заместитель Кравчик и со всей бережливостью поддержал под спину Турского, решившего подняться на ноги. Мише не менее аккуратно помог встать Пранузов, подхватив его под локоть, и когда тот, выпрямившись, слегка качнулся на точно ватных ногах, перехватил его подмышку.

Григорий Алексеевич заглянул майору в лицо и его близко посаженные, слегка прикрытые верхними веками и за всем наблюдающие, зеленые глаза пересеклись взглядом с карими глазами последнего, а небольшой с припухшей верхней губой рот приоткрылся, вероятно, в желании опять, что-то указать, но опережая его, очень торопливо заговорил Максимов:

— Я могу выдвинуть предположение. Только в этом случае нужно объединить эволюцию и религиозную догму, по которой в появлении жизни на Земле участвовал бог. Только не бог в представлении верующих, как некая могущественная личность, создатель мира, существ, неважно в понимании монотеизма или политеизма, а просто в широком значении инопланетной расы, в свое время прилетевшей на Землю, воспользовавшейся плодами эволюции и завершив ее деяния, созданием Человека Разумного. — Виктор Васильевич резко смолк и повернулся к стоящим возле Турского членам группы, на его высоком лбу внезапно залегла широкая горизонтальная морщинка, придав ему если не важности, то явной мудрости так, что майору КГБ захотелось не просто его слушать, но и сразу согласиться с его гипотезами. — Вероятно, же предположить, — продолжил Максимов между тем, не давая вставить и слова другим и руки его сжимающие блокнот и карандаш, значимо вздрогнули от очевидного волнения. — Предположить, что человечество искусственно создали инопланетяне, после даровав им знания, обучив мастерству, составив законы, которые сейчас понимают под заповедями религий, — в выпуклых больших карих глазах Виктора и без того ясных сейчас будто в радужках отразились текущие по лучам днища НЛО голубые символы, на чуть-чуть став более ясными даже для Михаила. — Я уже не говорю о легендах и мифах разных народов, которые в той или иной форме повествуют исторические эпизоды развития человечества, — дополнил свою горячую речь Максимов, — что еще в восемнадцатом веке немецкий писатель Иоганн Готфрид Гердер полагал мифы выражением детского века человечества, и вероятного дошедших до нас в такой же детской форме понимания. Однако неизменно отражая участие бога в создании человека, как пример…

Впрочем, ему не дали договорить, так как к нему поспешно ступил Ноженко, и, придержав за плечо, да с тем сдержав само волнение и покачивание, очень мягко сказал:

— Витя, ну, что ты буровишь? Все смешал, богов, инопланетян, людей…

— А я убежден, — также резко, вырываясь из хватки Кравчика, прямо-таки вскрикнул Турский, хотя его бархатный, низкий голос и вовсе скрипнул высокими нотками. — Убежден, что Витя прав. Еще десять дней назад я был уверен, что человечество уникально и если не во Вселенной, то точно в Галактике Млечный Путь. Однако сейчас я стою возле чего-то непонятного, завораживающего, явно не земного и, одновременно, по выступающим на нем символам родственного нам. Так почему же отвергать мысль, что на этом инопланетном судне прилетели наши прапредки, инопланетяне, боги, — Михаил Андреевич резко осекся, еще и потому как сам никогда не верил в бога, не упоминал его и сейчас сказав о нем, опешил, уловив собственным ухом, будто чуждый ему голос и чуждые, не свойственные ему слова. Пранузов легонечко сместил руку вниз, поддержав его только под локоть.

— Миша, голубчик, — со всей теплотой в голосе, вроде говорил с больным, разворачиваясь, произнес Дмитрий Анисимович и опять же мягко улыбнулся, — никто не говорит об уникальности человечества, тем более в нашей Галактике сотни миллиардов звезд, и вероятно столько же подобных Солнечной, систем. Но проводить параллель между богами, инопланетянами, и тем, что именно они заложили, создали жизнь на нашей планете основываясь на схожести символов на НЛО, смешно, в самом деле. Еще и потому как эволюционный подход никто не отменял. Да и если говорить точнее, у меня есть предположение, достаточно простое для данной ситуации, — он слегка качнул назад головой в сторону стоящего позади него Максимова, слегка колыхнув светло-русыми волосами, гладко зачесанными назад, лишь на висках прихваченных сединой. — И мое предположение следующее, это явно инопланетное судно, которое потерпело крушение, члены экипажа погибли. В противном случае они давно покинули бы объект, полагать же, что члены НЛО наши прародители или боги не имеет смысла, так как бездоказательно, — завершил он свою и опять для Турского разумную речь, да слышимо хмыкнул.

Витя Максимов

Максимов не слышал воя сирен и гула самолетов, в его жизни не было холода, голода, смерти или дороги по которой они шли с отцом к собственной родне…

Он не видел смерти… Смерти так сказать наглядной, когда чуть загнутый металлический нож ее косы выкашивал людей направо и налево, не примечая, чьи головы в ту секунду слетели.

Витя был сыном от второго брака видного советского востоковеда, египтолога, ассириолога, академика Василия Львовича. Этот второй брак ученного оказался более удачным и счастливым для него самого, потому помимо младшего Витюши, профессор и руководитель Ленинградского Института Востоковедения перед началом войны имел еще десятилетнюю дочь.

Так сошлось, что в 1941 году вторая супруга Василия Львовича вместе с детьми поехала отдыхать к родителям в солнечную Алма-Ату, в далекую Казахскую ССР. Поэтому, когда в блокадном Ленинграде люди умирали от голода, замерзали от холода, и сам академик с уцелевшим персоналом института пытался сберечь наследие древних, Витя и Мила любовались горными вершинами Заилийского Алатау, седые каменные кручи которых укрывали белые папахи снега даже в знойные летние дни. Высокие глянцевито-ледяные перевалы, в которых отражались небеса, многочисленные долины, огражденные крутыми, изломанными склонами, по дну коих струились тончайшими нитями бурчащие, дикие как ветры казахских степей, реки, плоские переливающиеся, словно пятаки мореные озера, поражали своей вольной красотой воображение ребят, не только в первый день приезда, но и во все последующие военные годы. А спускающиеся по горным склонам сине-фиолетовые пирамидальные, тяньшанские ели, плодовитые яблони, абрикосы, кусты боярышника, шиповника, жимолости, облепихи, барбариса придавали самой местности благолепие благодатного края, которого, пожалуй, что не могла задеть кровавая рука войны.

Впрочем, война изменила и столь яркую по цветам и благосклонную Алма-Ату, вроде пригасив ранее зримую ослепительность красок, заглушив их серыми тонами присущих военному положению, по которому жила вся Советская страна, не только уходом мужского населения на фронт, введением карточной системы распределения продуктов, но и наполнив все это эвакуированными со всего Союза людьми, заводами, производствами и госпиталями.

Семья Максимовых хотя и не голодала, однако и ее не обошла нужда. Чтобы прокормить детей, маме Вити, Лидии Ильиничне, пришлось идти работать в школу, работали и бабушка, и дедушка, и даже маленькая Мила, которая ездила вместе с другими школьниками в пригородные совхозы на уборку, посадку картошки, моркови, свеклы, их прополку и полив.

В длинных очередях за хлебом семилетний мальчик, фантазер и выдумщик, непременно сопровождал сестру, и подолгу выстаивая в них, представлял себя этаким воином, которому предстояло не просто сберечь припасы, но и удержаться, чтобы на обратном и каком-то особо долгом пути, не съесть те малые хлебные деликатесы. Впрочем, потом особой сластью было скушать положенный ему хлеб вприкуску с огромным апортом, яблоком с блестяще-лощеными боками, бордового окраса, больше походившего на маленький арбуз, что рос в саду его деда. В такие моменты Витя мешая хлеб с огромным апортом, сладкий сок которого стекал по пальцам, наполняя саму ладошку, думал о своем папа, вести от которого приходили очень редко и мечтал его увидеть… Мечтал, как прежде, взять его за руку и сходить с ним в один из крупнейших художественных и исторических музеев мира, название которого почему-то не мог толком назвать.

И хотя Василий Львович не воевал, мальчик в своих мечтах представлял папу с красным знаменем в руках, взбирающегося на баррикаду и дающего указание крейсеру Авроре на выстрел.

Летом, когда Алма-Ата томилась зноем, парящими сгустками поднимающегося от почвы, а ночью с трехглавого, словно Змей Горыныч пика Талгар, наблюдаемого из города единым каменным пластом прикрытого сверху блестящей коркой льда, спускались легкие ветра приносящие прохладу, «славный рыцарь Дон-Кихот Ламанчский» (как частенько в шутку называла Витю, сестра Мила) воображал своего старшего брата Андрея (первого сына Виктора Львовича) командующего многозарядной пушкой, из которой потоком летели во врага реактивные снаряды. Тихий, умный, талантливый мальчик, любимчик Василия Львовича, он очень скучал за Ленинградом, прежней жизнью, отцом, старшим братом, друзьям по двору, и в свои еще малые года уже понимал, что вернувшись домой, возможно, никогда больше не встретит тех с кем катался на перегонки на самокате.

В Алма-Ате журчала вода по артериям города, мощенным из булыжников арыков-каналов, доставляя из высокогорья воду в город для полива огородов, садов, готовки пищи, ночами успокаивая своих обитателей, а днем разрежая сам жар воздуха. А между тем предгорья, смыкающие по кругу Яблоневую столицу Казахской ССР, покрывались обилием красок, весной в красно-желтые тона цветущих тюльпанов, летом в медовые краски купальниц и лютиков, а после в небесно-синие, как и сами низкие небеса, горечавок.

В Ленинград маленький Максимов так и не вернулся, в 1944 году Василий Львович по приглашению возглавил Институт этнографии АН СССР в Москве. Уехать пришлось еще потому как дом, в котором жили в Ленинграде, подвергся бомбежке, пропало все имущество и библиотека папы Вити, умерла его первая супруга, а совместный сын Андрей, командир орудия артиллерийского полка старший сержант погиб в боях под Орлом летом 1943 года.

Видимо, потому как детское воображение рисовало перед Виктором потоки реактивных снарядов, которые выпускала пушка старшего брата Андрея Васильевича, мальчик не стал связывать свою жизнь с миром истории, к которому принадлежал его отец и дед, вспять того направив весь свой талант в область изготовления систем автоматизации и управления движущихся объектов и сложных технологических процессов, став инженер-конструктором.

Глава восьмая

В этот день Турского больше не допустили к эксперименту, как и в целом к тарелке. Теперь уже Ноженко настоял, чтобы Пранузов его увел и уложил отдыхать, предварительно обследовав. А НЛО было решено открыть механически. И хотя Михаил Андреевич на следующее утро предложил продолжить эксперимент Дмитрий Анисимович оказался непреклонным, полагая, что резак для ручной резки металла (какой-то новой разработки) доставленный с Московского автогенного завода с легкостью выполнит то, что не удалось майору.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.