Бесплатный фрагмент - По следам адъютанта Его Превосходительства

Глава сорок первая

Войдя в кабинет главы РВС, Концов слегка приосанился и небрежно сдвинул каблуки.

— Проходите, Павел Андреич.

Барон указал Концову рукой на кресло.

— Садитесь.

Концов свободно расположился за столом, и вопросительно приподнял бровь. Вместо ответа Барон передвинул на край стола какую-то газету. Павел Андреич с удивлением взглянул на название: это был номер «Правды» недельной давности.

Барон по-своему истолковал лёгкое изумление полковника.

— Наши люди на той стороне постарались… Правда, лучше бы они постарались в отношении того, о чём пишут в газете!

И он сердито ткнул пальцем в какую-то статью.

— Ознакомьтесь, Павел Андреич — а я пока отойду к окну, подышу свежим воздухом.

Концов быстро пробежал глазами небольшой материал. Это было официальное сообщение информационного агентства, озаглавленное «Об обнаружении тайников в иностранных посольствах». В нём говорилось о том, что иностранные посольства не хотят извлекать уроков из прошлого.

Поэтому вновь, как и в девятнадцатом году, органы государственной безопасности провели ряд обысков в некоторых — в статье не называлось, каких именно — иностранных посольствах. По утверждениям «коллективного автора», результатом обысков стало обнаружение замаскированных тайников в специально оборудованных стальных комнатах, входы в которые, в свою очередь, имитировались книжными стеллажами. Далее в статье говорилось, что в тайниках были обнаружены чемоданы с наклеенными на них ярлыками с фамилиями владельцев чемоданов. Из них были извлечены ценности — металлы, камни в оправе и без — на многие десятки миллионов рублей золотом.

В заключение партийно-правительственным официозом делался вывод о том, что иностранные державы, в чьих посольствах в Москве были обнаружены эти ценности, так и не прекратили своих действий, направленных на поддержку эмигрантов, преследующих цель свержения Советской власти.

Статья заканчивалась обычными в таких случаях угрозами, предостережениями и заверениями в способности органов государственной безопасности принять все меры к обезвреживанию врагов и защите завоеваний революции.

Закончив читать, Концов медленно отложил газету в сторону. Барон немедленно обернулся на шум бумаги.

— Что скажете, Павел Андреич?

Концов усмехнулся и пожал плечами.

— Я думаю, главное — не в том, что скажу я, а в том, что скажете Вы, Ваше высокопревосходительство…

Барон потеплел взглядом.

— Рад, что я не ошибся в Вас, Павел Андреич. Вы — один из немногих, с кем не только можно, но и приятно иметь дело. Даже — просто поговорить…

Взгляд Барона теплел недолго: и от характера, и от недостатка оснований. По завершении комплимента Его высокопревосходительство уже хмурился.

— И Вы, конечно, правы. Думаю, Вы понимаете, что я неспроста показал Вам эту статью?

Павел Андреич кивнул головой.

— К сожалению, дорогой Павел Андреич, обстановка складывается таким образом, что у нас нет другого выхода, как воспользоваться достоянием отдельных граждан империи… Попытаться воспользоваться. Увы, но все наши попытки заручиться поддержкой господ промышленников и банкиров не увенчались успехом. И шансов на то, что это произойдёт в обозримом будущем, нет. Господа иностранцы также не спешат помогать нам. Более того, в последнее время они стали жадными до неприличия! Они, видите ли, нам сочувствуют! В гробу я видал такое сочувствие!

По-прежнему стоя с заложенными за спину руками, Барон сокрушённо покачал головой.

— У нас были серьёзные надежды на помощь со стороны концерна «СтарКо». Сегодня это — одна из крупнейших фирм Европы, образованная русскими эмигрантами. И мы рассчитывали не на разовую помощь, вроде подачки, а на постоянное финансирование. Но — увы!

Для того чтобы посереть и пожелтеть одновременно, Барону не потребовались даже почечные колики: хватило одной только информации о положении дел в хозяйстве.

— … Эти «деятели» — я имею в виду Кутахова и Клеймовича — настолько дискредитировали нашу борьбу, что, в конце концов, отвратили от нас руководство концерна. А ведь оно уже с пониманием начало относиться к нашим трудностям, и как-то даже пару раз спонсировало отдельные мероприятия…

Впервые за всё время продолжительного монолога Барон взглянул в лицо Концову: поступок для него — можно сказать, героический. Потому что, мало кто мог в РВС составить ему конкуренцию по части уклончивых, а то и отсутствующих взглядов.

— В результате, Павел Андреич, мы остались у разбитого корыта: ни денег, ни дел! Потому, что нет денег — нет и дел! И наоборот: нет дел — нет и денег!

Повздыхав ещё некоторое время, Барон вернулся за стол.

— Так, что — сами понимаете, Павел Андреич…

Хотя задание ещё и не было озвучено — всего лишь обозначено, да и то намёками в политической обёртке — Концов согласно кивнул головой.

— Надеюсь лишь, что речь идёт не об отъёме у ЧК уже найденных ценностей? — сумел остаться серьёзным Павел Андреич.

Сквозь завесу хмари на лице Барон усмехнулся.

— Рад, что в такой момент Вы ещё находите возможность шутить. Нет, конечно: с конфискатом всё ясно. Как говорят у нас в народе: что с возу упало, то пропало. Нам сейчас надо думать о том, чтобы большевикам не досталось остальное добро… в других посольствах…

Концов медленно, с достоинством, поднялся из кресла.

— Я готов выполнить любое Ваше задание, Ваше Высокопревосходительство.

— Сидите, сидите, голубчик!

Растроганный истинно солдатской демонстрацией преданности, Барон плавным жестом водворил полковника на место.

— Я ничуть не сомневался в Вашем ответе, Павел Андреич. Но я хочу, чтобы Вы ясно представляли себе характер задачи, которую я намерен поставить перед Вами. А задача эта — исключительно сложная. Прямо скажу — трудновыполнимая.

Словно задавшись целью испытывать терпение Концова, Барон опять протяжно вздохнул.

— И дело здесь не только в том, что Вам предстоит нелегально проникнуть на территорию России. В том, что Вы сделаете это, я не сомневаюсь. Как и в том, что Вам не составит труда скрытно подобраться к посольским особнякам. Да-да, Павел Андреич: после этой истории «красные» наверняка усилят наружную охрану посольств, и пропускать будут только известных им сотрудников дипмиссий. А контакты посольских с гражданами России сейчас ограничены одной лишь улицей. Ни о каких приёмах для всех желающих и речи нет…

Барон щедро поделился с Концовым сумрачным взглядом.

— Выполнение задачи осложняется ещё и тем, что ни посольства, ни их хозяева из министерств иностранных дел отнюдь не горят желанием расставаться с ценностями, оставленными им на хранение.

— ??? — комбинированно запросил-удивился Концов. Усилия его не пропали даром.

— Увы, Павел Андреич, — дополнительно посерел лицом Барон, — они настолько привыкли считать чужое имущество своим, что одна мысль о расставании уже противна им. Мне это дали понять ясно и недвусмысленно, заявив о том, что ценности могут быть возвращены только их законным владельцам. А кому именно — не говорят: «тайна вклада».

Барон неожиданно стукнул кулаком по столу.

— Негодяи! Мало того, что не дают своих денег, так ещё и наши «зажиливают»!.. Всё это, вместе взятое, чрезвычайно осложняет Вашу миссию, Павел Андреич… Хотя…

Воспользовавшись паузой, Концов старательно округлил глаза. А так как пауза затянулась и перешла в задумчивость, Павлу Андреичу удался замечательный взгляд: заинтересованный, распахнутый, «округлый», почти что детский. Такой взгляд априори не может не вызывать доверия — и он его вызвал. В том смысле, что, если Барон поначалу и не хотел развивать тему, то теперь он не уже не видел препятствий.

— Честно говоря, я испытываю большие сомнения по поводу того, что ценности — ещё там… Какое-то странное чувство, не основанное, как будто, ни на чём… Мне кажется, что и статья эта говорит о событиях, пусть и действительно имевших место, но только в прошлом. Не зря же в ней дважды делаются ссылки на девятнадцатый год…. Очень похоже на «мульку» — специально для нас… Но это — только мои предположения… Вот, в чём я уверен на все сто процентов — так это в том, что работать предстоит тайно — и с риском для жизни…

Только что почти флегматичный — и даже умиротворённый от осознания безнадёжности — Барон опять — и опять неожиданно для Концова — взорвался.

— А ведь я предлагал британскому Форин-оффис провести совместную операцию, результатом которой стала бы не только передача ценностей, но и дискредитация большевиков! Ведь и то, и другое нужно им не меньше, чем нам! Ну, как можно этого не понимать?!

— ??? — вновь беззвучно запросил подробности Концов. Правда, сделал он это очень тактично, и лицом, и корпусом изобразив почтительное внимание. Барон не мог не оценить корректность полковника соответствующим разъяснением.

— Я предложил им пропустить наших людей в тайники. При этом я заверил их в том, что вынос ценностей из посольства и переправка за границу — это уже наши проблемы. После этого посольство должно было заявить протест по поводу хищения ценностей сотрудников посольства и граждан Британской империи, сданных туда на хранение во время русской смуты. Поднялся бы грандиозный скандал, в результате которого оказалась бы полностью скомпрометированной линия некоторых промышленников на торговлю с Советами! А господа бывшие союзники не потратили бы на нас ни одного своего фунта, ни одного своего франка, ни одно своего доллара!

Исчерпав запас энтузиазма, Барон вяло махнул рукой — и зазвучал в минорной тональности:

— Так нет: не пожелали… Без объяснения причин… Хотя и без объяснений понятно: захотели прикарманить наши денежки. А потом, когда «красные» утихомирятся, они спокойно переправили бы всё это в метрополию дипломатическим багажом…

Адресуясь полковнику — но традиционно в стол — Его высокопревосходительство покачал головой.

— Всё это Вам надо иметь в виду, Павел Андреич. Хотя бы для того, чтобы представлять опасность такой, какая она есть на самом деле…

Концов энергично боднул головой и в очередной раз поднялся из кресла: он не мог долго оставаться на одном месте — тем более, в статичном положении.

— Я всё понимаю, Ваше высокопревосходительство. Но ведь у нас нет другого выхода?

Барон развёл руками: слова действительно были не нужны. Павел Андреич отреагировал мгновенно: живописно воздвиг подбородок.

— В таком случае, я готов к выполнению задания. Получится или нет — это другой вопрос. Результат будет зависеть от множества причин. Но, как говорится, попытка — не пытка! И я готов попытаться, Ваше высокопревосходительство!

Некоторое время Барон молча глядел на Концова. Затем он медленно выбрался из-за стола и подошёл к полковнику, весь в чувствах и почти что слезах.

— Спасибо за службу, Павел Андреич!

И, традиционно глядя мимо Концова, он подарил ему свою руку. Это было настолько трогательно — потрогать руку Его высокопревосходительства, и даже подержаться за неё — что Павел Андреич смутился.

— Ну, что Вы, Ваше высокопревосходительство: служба ещё впереди…

На подготовку к работе Павел Андреич получил два дня. Не желая, чтобы об операции узнали его «заклятые друзья» Кутахов и Клеймович, Барон предостерёг Концова от использования людей обоих. В результате, Павел Андреич вынужден был подбирать спутников из числа авантюристов, по тем или иным причинам оставшимся «за бортом» РВС. Но выбор был широкий, а многих из кандидатов «в ходоки за кордон» Павел Андреич знал лично. И не только по совместным попойкам, но и по пребыванию ещё в Крыму при штабе генерала Свищёва.

Никаких особых подготовительных мероприятий он не планировал. «Попутчикам» — а выбрано было трое — он лишь объяснил, что идут они «на ту сторону». О задании сказал, что получат его уже на месте. Ссылаясь на слова «заказчика», намекнул, что возможен любой «расклад» — поэтому спутники — те, у кого есть с кем прощаться — пусть лучше сделают это заранее, сейчас.

Лаконичный инструктаж возымел должный эффект. Никто уже не шутил по поводу лёгкой прогулки. Тем более что Концов ясно дал понять попутчикам, что в случае малейшего нарушения дисциплины виновный будет наказан — и без лишних проволочек. Объяснять, что это значит, не требовалось. Зная — и не понаслышке — о крутом нраве полковника и о его склонности к суду скорому и часто неправедному, «боевики» не сомневались в том, что существует реальная перспектива утраты не только вознаграждения, но и собственной головы.

Относительно вознаграждения Концов попутчиков не обманывал. Перед отправкой, зная ответ наверняка, он лишь проформы ради поинтересовался у Барона насчёт «подъёмных». Прежде чем дать ответ — разумеется, отрицательный — Барон долго мялся, и отводил в сторону глаза. Нет, он не произносил высокопарных слов о долге, но и денег тоже не дал. И не от жадности: ну, не было в кассе денег. В ответ на извинительную мимику и такое же бормотание шефа Павел Андреич заверил Его высокопревосходительство, что сам изыщет возможности стимулировать «творческую активность» спутников. Лицо Барона сразу же посветлело, и он долго, с чувством благодарил полковника за понимание и самопожертвование. Именно это и требовалось Концову: лишний раз блеснуть в образе патриота — на будущее, да и на настоящее.

Павел Андреич не обманывал Барона несбыточными обещаниями. Слова его были не обещаниями, а гарантийным письмом в устной форме. Этаким вариантом джентльменского соглашения, если подходить к нему с позиций международного права. И поступок его полностью соответствовал похвалам Его Высокопревосходительства в части «понимания и самопожертвования». Он действительно решил пожертвовать ничтожными для себя, но невероятно большими для спутников, крохами своего баснословного состояния на «доброе дело». «Доброе», естественно — для шефа в ОГПУ. Павел Андреич почему-то был уверен в том, что сокровища находятся именно там, куда их «поместил» информационный бюллетень: в стальных комнатах-сейфах, спрятанных за книжными стеллажами.

Когда он назвал спутникам размер вознаграждения в случае успешного возвращения домой — то есть, в Париж — в комнате долго стояла тишина. «Боевики» решили, что они ослышались: названной полковником суммы не могло быть в природе. Как минимум — для них. Но Концов не шутил. И спутники как-то сразу поняли, что абсолютное послушание в походе — их единственная возможность вернуться к обеспеченной жизни — хотя бы на некоторое время.

Накануне отбытия Концов навестил Старских. Наташа, как раз, накрывала стол к чаю.

— О, Павел Андреич! — радостным восклицанием приветствовала она редкого гостя. Полковник действительно не баловал визитами чету Старских, как по причине отсутствия экстраординарных сведений, так и по причине исключительной занятости на службе. — Вы — вовремя! Садитесь с нами пить чай! Отговорки не принимаются: знайте, что мы Вас так просто не отпустим!

Спустя минуту к восторженным приветствиям Наташи присоединились аналогичные приветствия хозяина.

— Давненько не видели Вас, Павел Андреич, давненько!

Платон Иваныч долго и с чувством тряс руку полковника, на этот раз одетого в ношеный штатский костюм. Поскольку в последнее время Павел Андреич частенько блистал партикулярным платьем от лучших кутюрье, не заметить перемену в облике гостя было невозможно.

— А что это Вы — в обносках?..

В голосе Старского звучало удивление, хотя и не слишком большое. Он уже достаточно узнал Концова для того, чтобы предположить случайный характер такой метаморфозы, не говоря уже об изменениях в финансовом положении блистательного коммерсант-полковника.

— Еду за бриллиантами.

— Куда?

Лицо Старского моментально исполнилось почтительности: он как-то сразу понял, что гость не шутит. Теперь Концову — по сценарию и по характеру — уже в свою очередь надлежало исполниться значительности и «напустить тумана» для того чтобы подготовить хозяев к надлежащему восприятию информацию. Но ожидания Старских — и уже не впервые — не оправдались: ни прелюдии к ответу, ни самого ответа не последовало.

— Обожаю малину: домом пахнет… — неожиданно расчувствовался Концов, пододвигая к себе чашку с чаем и блюдце с малиновым вареньем.

Хозяева украдкой переглянулись: за последнее время Концов изменился до неузнаваемости. И процесс метаморфоз зашёл так далеко, что дошёл уже до сентиментальности. Если бы три года назад Наташе сказали, что Концов способен на грусть, ностальгию и прочие сантименты, она бы рассмеялась.

— Но скоро мне представиться возможность обонять это, так сказать, в натуре.

Совершив внезапный переход от одного настроения к другому, Павел Андреич заговорщически подмигнул Платон Иванычу.

— «Туда»? — догадалась Наташа.

Поглощая варенье, Концов лаконично кивнул головой.

— А бриллианты?

Дрогнувший голос Старского с головой выдавал в нём «Нумизмата»: сейчас Платон Иваныча куда больше интересовала коммерческая сторона мероприятия, нежели политическая. К заинтересованности в его голосе активно примешивалась надежда.

— Сюда доставите?

— Увы, — с деланным огорчением развёл руками Концов.

— Ах, какая жалость!

В отличие от Павла Андреича, Платон Иваныч огорчился совсем непритворно.

— Какая жалость! Я бы их скоренько пристроил к делу! Деньги должны делать деньги — это аксиома бизнеса! Да и сдатчик не остался бы внакладе: хорошие проценты ещё никому не помешали!

Не донеся очередную ложку с вареньем до рта, Концов замер.

— «Деньги должны делать деньги…» А что? Это, пожалуй — мысль! Надо будет подумать — по возвращении оттуда…

Платон Иваныч мгновенно услышал то, о чём умолчал Концов.

— Павел Андреич, — загадочно прищурил он глаза, — значит, слухи о Вашем сказочном богатстве — вовсе и не слухи? Значит, есть основания?

Без отрыва от варенья Концов смежил веки.

— А почему нам не помочь друг другу?

Платон Иваныч уже совершенно забыл и о своей «причастности» к ГПУ, и о том, зачем сюда пришёл Концов.

— Концерн разворачивается. Ему до зарезу нужны свежие деньги. Эмигранты из игры вышли. Одни прожились, извините, до трусов, другие по чисто русской привычке складывают золото в кубышку и чахнут над ним, как пушкинский царь Кощей! Это вместо того, чтобы пустить его в оборот, дабы преумножало оно скромный достаток недалёких хозяев!

Он наклонился к самому уху Концова.

— А что, Павел Андреич: сможете осилить миллиончик?

«Выкатив пробный шар», Платон Иваныч с нетерпением ждал ответа. Концов усмехнулся, по-прежнему не отрываясь от ложки с вареньем: эта «закуска» к чаю действительно пришлась ему по вкусу.

— Так как насчёт миллиончика? — не выдержал Старский.

— Вы имеете в виду — рублей?

Встречный вопрос Концова был задан столь пренебрежительным тоном, что Платон Иваныч растерялся.

— То есть?!

Павел Андреич, наконец, отстранил от себя пустую чашку и аккуратно промокнул уголки рта белоснежной салфеткой.

— Ну, это же несерьёзно, Платон Иваныч: миллион рублей!..

— А сколько?

Ухватив за хвост перспективную «жар-птицу», Старский уже не собирался выпускать её из рук. Концов на мгновение задумался.

— Ну, для начала, я думаю, миллиона два-три. Долларов, разумеется.

Наташа едва не поперхнулась чаем.

— Так, какого же чёрта Вы до сих пор молчали? — взревел «Нумизмат»: коммерсант полностью вытеснил из него разведчика. Будучи не в силах усидеть на месте, он начал хаотично, с необычной для своего возраста скоростью, перемещаться по гостиной. — Знаете ведь, что концерн задыхается без денег — и сидите на своей кубышке, как какой-нибудь Чуркин!

— Эк, Вы его «приложили»! — усмехнулся Концов. — А человек просто не рождён для коммерции — я имею в виду Николай Гаврилыча. Пофартило разок мужику — вот он и старается экономно расходовать нажитое. Не все же такие оборотистые, как Вы, господин Председатель Совета директоров. Что же касается меня, то деньги мои — не в кубышке, как Вы изволили выразиться, а в банке. Не в стеклянной, разумеется, а в весьма солидном учреждении в одном милом швейцарском городке под названием Цюрих…

Взгляд Старского моментально исполнился уважения. Вообще, сегодня он только и делал, что исполнялся — и только положительных чувств по адресу Концова.

— Это — солидно, Павел Андреич! Весьма солидно! И достойно всяческого уважения: среди клиентов этого банка нет замухрышек с сотней тысяч в кармане! Но, Павел Андреич: банковская ячейка — это не для делового человека! Банковский процент, каким бы солидным он ни был — разве это деньги для состоятельных господ? Настоящие деньги может дать только дело!

Он не сказал ничего больше, но больше ничего и не требовалось говорить. «Sapienti sat!» — «Мудрому достаточно!»: древние римляне были, всё-таки, не дураки.

Словно взвешивая идею — а, может, взвешивая её без всяких словно — Концов внимательно посмотрел в глаза «Нумизмату».

— Я подумаю над Вашим предложением, Платон Иваныч… если Вы подумаете над моим…

Старский на мгновение перестал дышать.

— Какое Ваше предложение?

— …

— Какое Ваше предложение? — забираясь октавой повыше, не выдержал Платон Иваныч.

Удовлетворившись степенью готовности коллеги, Павел Андреич не стал испытывать его терпение больше, чем это требовалось для дела.

— Я становлюсь участником вашего общества с долей в уставном капитале. Если моё условие принимается, я готов подумать над увеличением заявленной цифры ну… миллиона на полтора-два — долларов, разумеется!

— Пять миллионов долларов! — прошептал Старский, округлившимися глазами уже бесконечно уважая Павла Андреича. Но Платон Иваныч был деловым человеком, и чувствам воли не давал: только лёгкое посладление. Поэтому спустя несколько секунд он уже вновь был «в теме».

— У нас, у деловых людей, Павел Андреич, не принято спрашивать, откуда что взялось…

— «Золотое» правило! — усмехнулся Концов.

— … Поэтому меня, как делового человека, интересует только одно: чтобы эти деньги поскорее были включены в оборот концерна! И я думаю, что смогу без труда убедить остальных соучредителей — Вы их знаете —

в целесообразности приёма Вас в наши ряды, с долей, пропорциональной Вашему вкладу. Будем считать, что стороны заключили, как это у нас называется, договор о намерениях!

И он энергично протянул Концову руку. Пожимая её, тот улыбнулся.

— Вообще-то, документ надо бы скрепить подписями…

Старский расхохотался.

— Наташа — коньячку для нас с Павлом Андреичем!

Когда коньячок был выпит — только по рюмке, и это уже не удивляло Старских в Концове — полковник взглянул на часы. Платон Иваныч отчего-то заторопился на кухню. Оставшись наедине с Наташей, Концов наклонился к уху связной.

— Немедленно передайте в Центр, что Барон отправляет группу офицеров во главе с полковником Концовым для изъятия в иностранных посольствах эмигрантских ценностей, оставленных там на хранение.

Он протянул Наташе свёрнутый вчетверо лист бумаги.

— Здесь список посольств, фамилии, приметы и фотографии моих спутников, а также план операции. Пусть там подготовятся к нашей встрече, и обеспечат всё необходимое для работы…

Наташа быстрым взглядом окинула бумагу.

— Толково придумано! Очень то…

Наташа замолчала на полуслове: в гостиную возвращался Платон Иваныч.

— Знаете, Пал Андреич, о чём я сейчас подумал там, на кухне?

— О чём же?

Старский уже прилаживал к лицу маску скорби.

— Я подумал о том, как это несправедливо, что все сокровища достанутся «чужому дяде»!..

Концов рассмеялся.

— Ну, почему же «чужому»: родной Советской власти! Так сказать, власти рабочих и крестьян!

— Так-то оно, так, — кисло улыбнулся Платон Иваныч, — но… не удержался от фамильярного

— Вам, дорогой Платон Иваныч, — Концов похлопал старика по плечу, — дай только волю — так Вы всю Россию сюда в карманах перетаскаете! Не забывайте, что мы с Вами — русские люди, как-никак! И Россия — наша Родина!

— Какая, там, Россия!

«Нумизмат» скривился, как от кислятины, и пренебрежительно махнул рукой.

— Какая, там, Родина, Павел Андреич! Оставьте лирику поэтам! Для делового человека Родина — там, где его капиталы! Там, где этим капиталам выгоднее всего работать! «Родина»!..

В известном смысле, он был прав — и Концов понимал это. Какая, в самом деле, может быть Родина, если никто из них, вероятнее всего, уже не вернётся «туда»? Да и куда возвращаться: в нищету и плановую экономику? Это — из такой-то цивилизации и из такого-то богатства?!

Может, и поэтому, де-факто будучи солидарным с Платон Иванычем, Концов не стал реагировать на его пренебрежительный возглас и жест. Он и сам был «не без греха» — и как раз по этой части: миллионер Концов давно уже не рвался совершать подвиги во имя мировой революции. Превращение состоялось — и как-то незаметно, эволюционным путём. Павел Андреич уже не нуждался в адреналине ради… адреналина. Он уже искал не подвигов, но денег. Пока ещё — как случайный и даже стихийный, а не профессиональный бизнесмен. Но именно бизнесмен — уже сознательный, а не паллиативный, из «красного» и «белого». Служения революции уже не было. Не было и служения ЧК: было служение одному конкретному человеку из этой организации. Но человек этот был настолько конкретным, и у человека этого были настолько конкретные факты и «крючки», что служить ему приходилось и за страх, и за совесть. Хорошо служить, то есть. Почти даже — честно.

— Ну, тогда — всё…

Концов решительно поднялся из-за стола.

— Спасибо, Наталья Николавна, за чай: такого варенья я в жизни своей не отведывал!

Он поцеловал руку связной, которая зарделась то ли от похвал своему кулинарному искусству, то ли от избытка галантности в полковнике, то ли от того и другого, вместе взятого.

— Ну, а Вы, Платон Иваныч, готовьте пока своих компаньонов к появлению нового учредителя — а за моими миллионами, как говорится, дело не заржавеет.

Старский не выдержал. Вернее, не выдержал в нём коммерсант, почти добившийся желанного результата. Как минимум — осчастливленный почти стопроцентными надеждами.

— Павел Андреич, дорогой: как, всё-таки, я ошибался в Вас! Как ошибался! Какого человека не разглядел! Ну, простите Вы меня, дурака!

Ни одного мгновения Концов не сомневался в том, что такой приступ раскаяния мог быть вызван только одной причиной: цифрой с шестью нулями. Под такой залог «Нумизмат», коммерсант до мозга костей, мог «пройтись по себе» словцом и похлеще «дурака». И прежний Концов не преминул бы отработать на этой площадке «по полной». Но отвечать в духе прежнего Концова Павел Андреич уже не мог. И не только от свершившихся метаморфоз, но и по причине грядущих финансовых выгод.

— За что же мне прощать Вас, дорогой Иван Платоныч? Я ведь не сразу превратился в сегодняшнего Концова. Я был именно таким, каким Вы меня и принимали. А, если, кто и ошибался, так это я — в отношении Вас. Разве мог я предвидеть тогда, что всего через несколько лет генералы будут вымаливать пятиминутную аудиенцию у всесильного главы концерна «СтарКо» — и только для того, чтобы услышать заслуженный отказ?

Острым чутьём коммерсанта Платон Иваныч понял, что эти слова — совсем не формата «кукушка хвалит петуха». Другим стал Павел Андреич. И мысли у него стали другими. И взгляды на жизнь. Привычный к комплиментам и непривычный к словам искренним, Старский порозовел от удовольствия — и даже смутился.

— Дайте-ка, я Вас расцелую — по-нашему, по-русски!

И соратники-подельники заключили друг друга в объятия…

Глава сорок вторая

…Аркадий Леопольдыч долго ждал благодарности от своего предшественника на посту начальника Зевакинских складов. Ждал, как оказалось, напрасно: таких намерений у Антон Макарыча Закладина не было и в помине.

Утомившись ждать, Аркадий Леопольдыч решил действовать. Но не так примитивно, как незабвенный Семён Васильич, и не так спонтанно. В отличие от того, он руководствовался не импульсами, а исключительно трезвым расчётом. То есть, Аркадий Леопольдыч решил действовать по плану. Тем более что у него было одно существенное преимущество перед экс-атаманом: он был у себя дома, а не в гостях. «Дома» — и в значении государства, и в значении конкретной точки, а именно Зевакинских складов.

Первым делом он направился в Исторический музей, где со дня на день должна была закрыться экспозиция найденных сокровищ. Ответственным хранителем музейных ценностей был старинный приятель Аркадий Леопольдыча ещё по дореволюционным временам. Поэтому ему не составило труда узнать, в какой таре были доставлены сокровища в музей. Стимулированный энной суммой в рублях, смотритель не стал задавать лишних вопросов, а просто извлёк из недр стеллажа грязный мешок. Будучи весьма кстати вызван по какому-то неотложному делу, он оставил Аркадий Леопольдыча наедине с тарой.

Не мешкая, Пинский внимательно осмотрел мешок. Не обнаружив ничего интересного, он вытряс его «содержимое» на газету, сунул свёрток с мусором за пазуху — и к моменту возвращения приятеля уже старательно прокисал лицом.

— Ну, что? — поинтересовался запыхавшийся смотритель.

— Увы — ничего! — якобы огорчённо махнул рукой Пинский. — А я думал найти на мешке какое-нибудь старинное клеймо…

— … по которому можно было бы найти остальные сокровища! — со смехом подхватил смотритель. — Как это сделал граф Монте-Кристо в романе Дюма! Тоже решил заделаться кладоискателем на старости лет? Брось, Аркаша: тебе ли, да ещё при такой должности, суетиться? Ты ведь и так: с золота ешь, из серебра пьёшь! Да, и что ешь, и что пьёшь?! Нам, простым смертным и не снилось!

…Унося мусор из мешка, Аркадий Леопольдыч был доволен: сходил не зря. Во-первых, он нашёл материал для работы. А, во-вторых, в целях соблюдения конспирации сумел обратить всё дело в шутку и даже фарс. Его более чем устраивало то обстоятельство, что смотритель простодушно высмеял причуду «зажравшегося» хозяйственника, который в представлении того «просто с жиру бесится»…

Следующим шагом было подключение к этому делу другого знакомого Аркадий Леопольдыча — геолога и геодезиста. Получив солидный аванс и заверения в получении по окончании работы ещё более солидного гонорара, тот с усердием взялся за исследование материалов, представленных «на лесопатологическую экспертизу».

Вскоре Пинский имел на руках профессионально составленное заключение, из которого следовало, что образцы исследованных частиц почвы достаточно редки для геологии региона. К заключению прилагалась точная карта почв города, из которой выходило, что исследуемые образцы могли быть взяты только в трёх местах. Два из них, находящиеся за пределами складов, Пинского не заинтересовали, а вот расчёты местонахождения третьего, последнего, пробудили в нём неподдельный энтузиазм.

Сопоставив карту эксперта с планом складов, Пинский с точностью до нескольких метров определил источник происхождения исследованного мусора. Обнаружить тайник уже не составляло труда. Одно только обстоятельство несколько омрачало радужное настроение Аркадий Леопольдыча: а вдруг, как тайник уже выбран «до донца»? В связи с этим тут же всплывало и другое, ещё более «кислое» обстоятельство: он обладал более или менее достоверными координатами только одного тайника. Экспертиза не позволяла делать даже предположительных выводов о местонахождении остальных. А в том, что они существовали и находились именно на территории вверенных ему складов, Аркадий Леопольдыч уже не сомневался.

Не откладывая дела в долгий ящик, по окончании рабочего дня Пинский отправился «инспектировать» склады на предмет выборочной проверки соответствия хранения материальных ценностей требованиям инструкции.

После обследования условий хранения на двух первых складах, выбранных наугад — проверка-то выборочная — он отпустил сопровождающих лиц, сказав, что дальше будет работать один, чтобы проверить всё, как следует, и не спеша. Такое указание шефа не могло вызвать — и не вызвало — ни малейших подозрений со стороны персонала. Товарищ Пинский был известен дотошностью, и привычкой лично вникать во все детали. Да и такие проверки были не в новинку: начальник складов взял за правило устраивать их еженедельно.

Едва только «вольноотпущенные» скрылись из виду, Аркадий Леопольдыч тут же нырнул в туннель, ведущий в один их тупиков: и тех, и других на складах было великое множество. Через пять минут глаз его без труда определил различие в «целике» и работающих под него маскировочных приспособлениях. Душа его рванула наружу — и прямиком к лопате.

Минут пятнадцать упорного труда — и обливающийся потом, но не замечающий этого, Аркадий Леопольдыч дошёл до точки. До точки залегания клада. Дальше он заработал по-собачьи — обходясь без лопаты, то есть. Когда ещё через несколько минут клад был отрыт и явлен глазу, при взгляде на него Аркадий Леопольдыча чуть не хватила «кондрашка».

— Бог ты мой!..

Это было единственное, что в первую минуту он только и смог выдавить из себя. Зрелище было действительно фантастическим. Наверно, точно также безумствовал взгляд Кощея Бессмертного или будущего графа Монте-Кристо при виде тускло отсвечивающих в полумраке, казалось бы, бесчисленных груд золота, платины, бриллиантов, рубинов, изумрудов, сапфиров и прочих умопомрачительных вещей.

Придя в себя, Аркадий Леопольдыч быстро сосчитал всё — и груды, и составляющие их предметы. Предметов было много — но все они, вопреки утверждениям авторов приключенческих романов, к сожалению, не являлись несметными. «Осметить» их оказалось делом весьма несложным и не потребовавшим много времени.

Но, к радости своей, опытным взглядом «жулика со стажем» Пинский сразу же определил, что ценности, выставленные в Историческом музее, составляют лишь незначительную часть того, чем он обладал сейчас. И это обстоятельство бальзамом проливалось на его душу, страдающую от того, что обнаруженный им тайник — лишь один в ряду себе подобных.

— Ладно, — приговорил огорчения Пинский. — «Жадность фрайера сгубила!» Того, что я тут «надыбал», мне хватит на несколько жизней — даже, если начинать их с нуля!

Первым делом он перепрятал ценности из этого укромного местечка в другое, не менее укромное. Это не заняло много времени: и местечко давно уже было «готово к приёму товара», и «товар», при всей его величине, был достаточно компактен: не мешки с картошкой!

Закончив перенос тайника, Аркадий Леопольдыч, теперь уже на виду дежурной смены, с деловым видом покрутился и у других складов. И только убедившись в том, что его деятельность вызвала у персонала должную реакцию — а именно стремление при появлении начальства тут же нырнуть в первую попавшуюся щель — он с папкой под мышкой с видом усталым, но исполненным удовлетворения, вышел за ворота.

Ему было хорошо. Правда, если бы он узнал, сколько золота и камней в результате операции, коснувшейся его лишь боком, получили Зампред ГПУ и Закладин, ему сразу бы стало плохо. Но, если бы Зампред ГПУ узнал о том, что его дружок «открыл» ему далеко не все тайники, и в результате заполучил долю, значительно превышающую долю сановного покровителя, то радости уже в нём от получения сокровищ поубавилось бы в ещё большей степени…

Вот, уж, действительно: кому суп жидок — кому жемчуг мелок!..

Глава сорок третья

Пароходом из Марселя группа Концова без пересадок и приключений добралась до Одессы. Дальнейший маршрут также не представлял собой особенных сложностей: никто из участников похода ещё не забыл отступления двадцатого года.

До Москвы добирались поездом, на перекладных, рассредоточившись по одному в разных вагонах. И только в Москве, на Киевском вокзале, спутники нашли друг другу — но лишь глазами.

Приказом Концова никому из группы не дозволялось подходить друг к другу ближе, чем на пятьдесят метров. Находясь на вокзале, люди полковника смогли по достоинству оценить предусмотрительность командира: вокзал буквально кишел любопытствующими. Какие именно организации они представляли — было не суть важно.

Занятые вопросами бдительности, спутники Концова и не заметили, как у входной двери в здание вокзала полковника едва не снёс выбегающий на перрон барин: при бороде, в великолепном пальто, с отменной тростью в шляпе и с чемоданами в руках.

— Простите, Бога ради, неуклюжего старика!

Пока тот рассыпался в извинениях, Концов с видимым неудовольствием помогал гражданину собирать его рассыпавшиеся вещи — и вдруг…

— Здравствуйте, Павел Андреич! Только не поднимайте головы!

Этот голос Концов узнал бы из тысячи: шеф! Сам шеф прибыл встречать его на вокзал! Хотя, ничего удивительно в этом не было: не желая рассекречивать своего — и только своего! — агента, Зампред ОГПУ и не думал поручать эту миссию кому-либо из подчинённых — даже Сазанову.

— Продолжайте копаться, как ни в чём не бывало, а я, тем временем, засуну Вам в карман одну бумажку,

И, словно не удержав равновесие, он чуть ли не упал на Концова, незаметным для посторонних движением руки опустив в карман пиджака того свёрнутый в трубочку лист бумаги.

— Бога ради, простите! Сколько неудобств — и всё из-за моей неуклюжести!

Этот текст, сказанный нарочно громким голосом, адресовался публике. Но та совершенно не заинтересовалась рядовым вокзальным инцидентом: подумаешь, столкнулись в дверях два пассажира — эка невидаль!

— Там — всё, что Вы просили: план обоих посольств, план подходов к ним и разные мелочи. Кстати, мы своё дело уже сделали. Спасибо Вам от лица Советской власти — и успехов!

Это было выдано Зампредом на высоком профессиональном уровне, почти без артикуляции. И тут же чекист, которого в его наряде невозможно было отличить от настоящего барина, принимая от Концова какие-то свёртки, «легально» вышел на «заключительный аккорд».

— Благодарю Вас! И ещё раз извините за хлопоты! Всего наилучшего!

С достоинством приподняв шляпу, он, не оглядываясь, поспешил на перрон.

Блюдя инструкцию, Концов огляделся. Но в этот раз он соблюл её исключительно в профилактических целях: ни один из его спутников не стал свидетелем этой сцены. Все были заняты собственной мимикрией. Более того: инцидент в силу его заурядности не заинтересовал не только их, но и никого из тех, кто находился у касс и в зале ожидания.

Убедившись в том, что всё прошло гладко, Павел Андреич с деланной небрежностью сунул руку в карман. Рука сразу же нащупала бумажную трубочку. Так как определённое им время для сбора членов группы ещё не подошло, он решил посетить вокзальный туалет.

Не обращая внимания на лужи на полу и специфическое амбре, которое невозможно уже было перебить никакими химикатами, Концов заперся в одной из кабинок. Убедившись в том, что его манипуляции останутся исключительно его достоянием, он вытащил трубочку и быстро развернул её.

Как он и предполагал, объект поисков в обоих случаях находился на втором этаже здания. Место было отмечено крестиком. Концов неоднократно бывал в зданиях с такой планировкой, и знал, что традиционное место устройства тайников — либо библиотека, либо служебный кабинет. А так как здания, ныне занимаемыми дипмиссиями, ранее принадлежали частным лицам, то можно было с большой долей вероятности предположить, что и новые хозяева не стали изменять старым традициям.

На обратной стороне листка имелся сделанный от руки план канализации, ведущей за ограду дипмиссий. Именно таким способом Концов предложил ГПУ проникнуть в посольства и изъять ценности. И именно таким же способом он собирался проникнуть туда и сам, вместе с членами своей группы.

«Значит, всё уже — в ГПУ…»

Павел Андреич удовлетворённо хмыкнул: теперь не было необходимости взламывать двери тайников и сейфов. Тем более что в инструкции подробнейшим образом было указано, как открыть их спокойно, без шума и суеты.

Конспиративно спустив воду и ступая предельно осторожно, чтобы не угодить в лужи, Концов покинул туалет. Уже за дверями он взглянул на часы: пора было выходить на связь. И решительным шагом он направился к выходу в город…

В условленном месте сквера на Тверской «кладоискатели» смогли, наконец, соединиться. На место встречи все подошли одновременно с разных сторон. Как в детективной фильме.

— Все?

Концов оглядел «соратников».

— Ну, что ж: пока всё идёт по плану. Теперь наша задача: не привлекая к себе внимания, дождаться сумерек и скрытно подобраться к зданию дипмиссии «номер один». Инструмент?

Один из спутников щёлкнул замком саквояжа. Откинулась крышка. Тускло блеснул воронёной сталью набор воровских ломиков, ключей и отмычек — как говорится, на все случаи жизни.

— На месте! — удовлетворённо кивнул головой Концов. — Спецовка?

Второй из спутников щёлкнул замками другого чемодана: на дне вместительного прямоугольника лежали куртки, брюки и сапоги.

— На месте! Вопросы?

Один из «кладоискателей» — по документам слесарь Михеев, а «по жизни» — ротмистр Головня, поднял голову.

— Виноват, господин полковник…

— Товарищ Иванов! — внушительным голосом поправил его Концов. — Товарищ Иванов. И впредь прошу блюсти конспирацию. Даже в тех случаях, когда мы одни и ближайший прохожий находится от нас в сотне метров. Потому, что уши есть не только у стен, но и у кустов. Понятно?

«Слесарь Михеев» коротко кивнул головой.

— Всем понятно?

Головы остальных членов группы присоединились к голове «Михеева». Призвав спутников к порядку, Концов перевёл взгляд на ротмистра.

— Итак?

— Как мы попадём в посольства, госп… товарищ Иванов? Там ведь и внешней и внутренней охраны — до чёртовой матери? Не штурмом же их брать?

— Всё?

— Всё.

— Вы, «товарищ Михеев», — иронически усмехнулся Концов, — вероятно, полагаете, что я изнемогаю от желания познакомиться с ГПУ, а впоследствии стать героем застенков Лубянки?

Отработав иронию, Концов тут же переключился на другой режим. Черты его лица стали жёсткими, а выражение — холодным и недоброжелательным. Ну, чтобы всем стало ясно, кто здесь самый умный.

— Такого желания у меня нет. Жизнь мне ещё не надоела. А, значит, и вы поживёте ещё за компанию со мной!

Лица спутников прояснились: отвыкли господа от России. Да и слухи о делах ЧК-ГПУ не способствовали росту оптимизма.

— Да разве мы сомневаемся в этом, госп… товарищ Иванов?

Поручик Уханов — по «легенде» товарищ Лыков — преданными глазами уставился на Концова. — Просто хочется быть уверенным, что идём «не наобум Лазаря»…

— Не беспокойтесь, товарищ Лыков.

Концов снисходительно похлопал Уханова по плечу.

— Комфорта я Вам не обещаю, но проникновение в посольство гарантирую…

Вечером того же дня, рассредоточившись по одному, «искатели сокровищ» наблюдали за зданием посольства из палисада дома напротив. Они ждали, когда закончится традиционный для англосаксов полуночный «обед».

— Сволочь нерусская! — тихо выругался «Михеев». — Даже пожрать вовремя, как все нормальные люди, не могут! Сиди тут, мёрзни, как собака бездомная!

Ближе к часу ночи свет в окнах погас. Концов взглянул на часы.

— Пора!

Находившийся подле него Михеев лёгким посвистом дал знак остальным: «Приготовиться!»

Члены группы, уже переодевшиеся в рабочую спецовку, по одиночке покинули укрытия и сосредоточились у чугунного люка. «Михеев» подцепил люк коротким ломиком и, стараясь не шуметь, осторожно сдвинул его в сторону. Как и полагается отважному командиру, Павел Андреич первым нырнул в черноту люка, освещаемую только лучом ручной лампы. Спустившись вниз, он дождался остальных и развернул лист. Любознательный Михеев не удержался — и заглянул через плечо Концова.

— Ого!

Восхищение в его голосе делило место с уважением.

— Откуда это у Вас, господин полковник?

Игнорируя на этот раз «полковника», Концов хмыкнул.

— Готовился! А Вы думали, товарищ Михеев, что мы пойдём «наобум Лазаря»?

Все заулыбались: «я возвращаю Ваш портрет» в исполнении полковника не заставило себя долго ждать.

— Нет, дорогой товарищ: информация получена мной ещё там, из надёжного источника, который некогда имел дело с городской канализацией.

— А-а-а, — переполнился уважением «Михеев». — Вот это — подготовка, господин полковник! А то я уже, грешным делом, подумал, что придётся импровизировать на месте!

— Импровизации такого рода обычно заканчиваются в ГПУ…

От таких слов «Михеев» не мог не вздрогнуть.

— Так же, как и импровизаторы! — «передёрнул затвор» Концов. — Ладно, пошли, господин «импровизатор»…

Идти пришлось недолго — минут десять, не больше, и то, потому что Концов однажды сбился с маршрута. Да и как тут не сбиться: канализационный ход — не Тверской бульвар, а это путешествие под землю было первым для Пал Андреича. Но «на точку» группа вышла почти вовремя.

— Выходим здесь! — распорядился Концов, сверившись с планом. Уже на поверхности он сориентировался на месте.

— Так. Похоже, это — дверь «чёрного хода»: то, что нам и нужно!

Его спутники, перемазанные в грязи и провонявшие специфическими ароматами канализации, обменялись повеселевшими взглядами.

— «Михеев» — за дело! — шёпотом скомандовал Концов.

Ротмистр, на цыпочках подкрался к двери, открыл чемоданчик, вынул из него связку отмычек и приступил к работе.

— Хреновы англосаксы! — удовлетворённо прошептал он, сияя лицом: дверь открылась уже со второй попытки. — Даже запираться, как следует, не научились!

По одному в затылок друг другу, группа просочилась внутрь здания.

— Второй этаж! — скомандовал Концов. — Направо по лестнице в самом конце коридора!

Посольство спало — в том числе и те его работники, которым никак не положено было делать это в данное время. Поэтому никто не помешал Концову и его спутникам беспрепятственно добраться до нужной двери. И с ней у «товарища Михеева» не возникло проблем.

— Ого, сколько книг!

В голосе ротмистра звучало отнюдь не восхищение, а, напротив — тревога.

— Как же мы найдём вход в тайник? Тут и до утра не управишься! И, почему Вы, господин полковник, думаете, что товар — здесь?

Концов вздохнул, одним этим звуком предельно ясно демонстрируя своё отношение к несостоятельности доводов автора.

— Книжки надо читать, «товарищ Михеев»! Тут не надо быть семи пядей во лбу! Этот способ припрятывания ценностей используется, едва ли не в каждом детективе!

Конечно, он не мог сказать подельникам, что об этом способе сам узнал отнюдь не из книг, охотником до которых никогда не был, а из инструкции шефа. Но, говоря об «избитости» сюжета, Павел Андреич не лгал: даже он — не знаток литературных стилей — был прекрасно осведомлен об этом хотя бы по рассказам других.

— Заметьте: стеллажи состыкованы друг с другом, хоть и плотно, но места стыков вполне различимы.

Азартом Концов напоминал сейчас охотника, напавшего на след зверя.

— Кнопка, открывающая вход в комнату, должна быть расположена на уровне человеческого роста: не лёжа же на брюхе, её нажимать! Ищите под книгами, а также по углам стеллажей!

Искать, конечно, не было необходимости: из инструкции он знал, где находится кнопка. Но всё должно было выглядеть максимально достоверно: упорные поиски, матерки, отчаяние — и, наконец, радость находки!

Всё произошло так, как и задумывалось. На исходе пятнадцатой минуты — опять для пущей достоверности, Концов отвёл на поиски именно столько времени — он сам радостным шёпотом воскликнул:

— Есть!

Начавшие уже паниковать «следопыты» тут же сгруппировались вокруг предводителя. Концов решительно надавил на кнопку — и огромный стеллаж медленно отъехал в сторону, открывая взору массивную дверь серо-стального цвета.

— Она!

В голосе «слесаря Михеева» слышалось не столько восхищение, сколько удивление: кажется, он действительно не верил в эту затею.

— Попробуйте открыть! — показал на дверь Концов.

— Слушаюсь, господин полковник!

«Михеев» вооружился связкой с отмычками, «фомкой» — и…

— Она не заперта!

Ротмистр медленно повернулся к подельникам. Лицо его уже успело принять меловой окрас, а глаза — достаточно заметно выкатиться из орбит.

Без труда обнаружив в «Михееве» признаки неподдельного ужаса, Концов и сам постарался максимально правдоподобно утратить лицо.

— К-как не заперта?

В порыве творческого энтузиазма Павел Андреич решил, что небольшое заикание не только не помешает, но и придаст «испугу» большую достоверность, не говоря уже о дополнительном колорите. Отодвинув в сторону опешившего «Михеева», он с силой надавил на дверь, которая и в самом деле не образовывала с косяком единого целого. Тяжёлая стальная махина медленно поплыла внутрь помещения.

Никто из участников «экспедиции», не исключая и самого Концова, прежде не видел такой комнаты. Стены без окон и отдушин, а также пол и потолок были обшиты толстыми звуконепроницаемыми листами легированной, отсвечивающей синевой, стали. По углам комнаты стояли чемоданы и баулы немыслимых, каких-то прадедовских, размеров.

— Вот они!

И Концов бросился к одному из чемоданов, не забыв по дороге схватиться за сердце: играть — так играть! Остальные «искатели сокровищ», хоть и изнемогали от желания последовать за ним, остались стоять на месте: все они были людьми военными, а соответствующей команды пока не последовало.

Прошло не меньше минуты, прежде чем Концов повернул к ним своё лицо. Лица на лице не было.

— Пусто… — только и смог выдавить он из себя.

И вот тут напряжение достигло критической массы — и, как и полагается по законам физики, а равно биологии, произошёл выброс энергии. Пренебрегая требованиями дисциплины, все трое кинулись рыскать по баулам и чемоданам. Вскоре их убитые физиономии составляли достойную конкуренцию лицу предводителя.

— Проклятые буржуи…

Пылая гневом, первым пришёл в себя ротмистр.

— Головой ручаюсь: их работа!

Не горя желанием принимать ставку, Концов ограничился кивком и текстом.

— Похоже, что так… Ну, что будем делать, господа?

Прежде чем окончательно «полинять», «Михеев» напоследок сверкнул глазами.

— Проверим второй адрес — что ещё делать, господин полковник…

Павел Андреич медленно встал с чемодана.

— Согласен. Только прежде, давайте зафиксируем результат нашего пребывания здесь.

С этими словами он вынул из вещмешка фотокамеру. Кое-как закрепив её на одном из чемоданов, поставленном «на попа» и временно определённом на роль штатива, Концов сделал несколько снимков комнаты и пустых чемоданов. Подельники в это время ассистировали ему: один руками и ногами фиксировал на месте чемодан-«штатив», двое других отверзали пустые чрева баулов и чемоданов и позировали с ними фотографу-любителю.

Затем Концов вынул из кармана пиджака пару относительно чистых листов бумаги, и в нескольких словах отразил в них результат осмотра «места происшествия», который все четверо скрепили своими подписями. Сложив акты-протоколы вчетверо, и водворив бумагу обратно в карман, полковник мрачно скомандовал:

— На объект номер два!..

То, что произошло на «объекте номер два», «один в один» повторило уже случившееся «на объекте номер один» — за тем лишь исключением, что на этот раз вход в потайную сокровищницу декорировал не книжный стеллаж, а огромный стальной сейф, который, после нажатия соответствующей кнопки, медленно отъехал по рельсам в сторону.

«Охотникам за сокровищами» не оставалось ничего другого, как и тут зафиксировать отрицательный результат вояжа на фотопластинках и бумаге.

— Ну, что можно сказать: «обогатились» мы сказочно! — подвёл итог Михеев. Удручённые случившимся — точнее, не случившимся — его компаньоны не захотели топтаться на больной мозоли. Да и, пожеланий они этого садомазохизма, Концов не позволил бы: он уже призвал «Михеева» к порядку, и теперь глядел на часы.

— Возвращаемся! Отрицательный результат — тоже результат. Надеюсь, Барон сумеет правильно оценить его и извлечь хоть какую-то пользу…

Обратный путь до Марселя прошёл спокойно, и незадачливых искателей бриллиантов никто всерьёз ни разу не потревожил. Всю дорогу «искатели» молчали, погрузившись в себя. Каждый со страхом ожидал «высочайшей» резолюции. Чтобы не отрываться от коллектива — и для большей достоверности образа — Павел Андреич не уступал соратникам в части демонстрации «упадка духа». Разумеется, с поправкой на статус начальника и «традиционное присутствие духа». Такое, вот, казалось бы, несочетаемое сочетание: «наличие отсутствия»…

…По прибытии в Париж Концов первым делом, даже не смыв с лица дорожную пыль, отправился на доклад к Барону.

— С нетерпением жду Вас, Павел Андреич!

Барон с протянутой для рукопожатия рукой кинулся навстречу полковнику.

— Я уж думал. Не случилось ли чего, и…

Едва взглянув на Концова, глава РВС не закончил фразы, не добежал и не обменялся рукопожатием с полковником: окаменел на половине пути вместе с протянутой рукой.

— Ничего?!

Вместо ответа Концов протянул Его Высокопревосходительству объёмистый бумажный конверт. Скрипя негнущимися ногами, Барон медленно добрался до стула и высыпал содержимое конверта на стол.

По зелёному сукну расползлись отпечатки с негативов, сделанные в одном из ателье Одессы, а также акты об отсутствии ценностей на месте, составленные на обоих объектах — «номер один» и «номер два».

Барон просмотрел акты мельком, но на фотографиях задержал внимание чуть дольше.

— Красноречивый документ…

Он усмехнулся и выронил из рук фотографию с изображением пустого чрева баулов и чемоданов.

— Весьма красноречивый документ, Павел Андреич…

Обращение по имени-отчеству свидетельствовало о том, что лично к полковнику в связи с плачевным итогом похода за сокровищами у Его Высокопревосходительства претензий нет.

— Я постараюсь использовать его надлежащим образом…

Блуждая глазами по сторонам, Барон неожиданно наткнулся на взгляд капитана — и ещё более неожиданно не отвёл свой. Но больше всего Концова поразил даже не этот факт, а то, каким был взгляд Барона: не просто уставшим, не просто обречённым — каким-то потусторонним.

Глаза Его Высокопревосходительства были красными — и наверняка не только от бессонницы. За бессонницу говорили лишь тёмные круги под глазами. Но припухлые веки говорили уже о совсем другом, не свойственном прежде Барону.

— Скажите, Павел Андреич — только честно, как на духу: а Вам, лично Вам, не надоело всё это?

Концов опешил: вопрос был явно не из ассортимента Его Высокопревосходительства. Скорее, этот вопрос подошёл бы Клеймовичу — как начальнику контрразведки.

— Вот всё это?

Барон не только не унимался: он пока всего лишь «закипал».

— Вся эта мышиная возня, которую некоторые полагают борьбой? А, Павел Андреич?

Требовательный тон Барона дополнился требовательным же взглядом его выцветших глаз: куда только делась минутной давности печаль из них?!

— Вот Вы неоднократно ходили за кордон, в самое логово большевизма, рисковали жизнью. А Вы никогда не думали: ради чего я это делаю? А, Павел Андреич?

Концов уже почти собрался ответить что-нибудь в ура-патриотическом духе с небольшой примесью фатовства, как вдруг понял, что Барон его не проверяет «на вшивость». Похоже, что Его Высокопревосходительство сам терзался раздумьями. И Павел Андреич перестроился буквально «на марше».

— Да как Вам сказать, Ваше высокопревосходительство… Разные мысли приходят на ум… Разные… Не буду скрывать, среди них попадаются и такие, что сродни Вашим…

На всякий случай Концов решил схитрить — и, как щитом, «прикрылся» Бароном.

— Но я твёрдо решил, Ваше высокопревосходительство: с Вами — до конца! Чтобы там ни случилось, а Вас я не оставлю! При этом я не могу гарантировать, что подобного не произойдёт, займи Ваше место один из двух Ваших «заклятых друзей»…

Барон мрачно усмехнулся.

— И Вы, Ваше высокопревосходительство, всегда можете быть уверены в моей преданности!

Веки припухших глаз Барона неожиданно покраснели ещё больше и увлажнились. Как он ни старался, но удержать выкатившуюся из глаза слезинку ему не удалось. Потому что выкатилась она, как и полагается в такой ситуации, предательски, застав «носителя» врасплох.

— Павел Андреич… Я никогда не забуду этой минуты… У меня просто нет слов, чтобы выразить Вам… чтобы выразить…

Барон так и не смог сказать, для чего именно у него нет слов, и что он хотел бы ими выразить. Вместо этого он только крепко пожал руку Концову.

— Да, но как же быть с людьми из Вашей группы…

В очередной раз Барон наглядно демонстрировал то, что лирик из него — никудышный. Ну, может, это — излишне суровая оценка, но «вытягивать из себя душу» Барон явно не собирался. Даже «изливаясь», за самыми неожиданными признаниями он никогда не забывал дела.

— Павел Андреич, я бы не хотел, чтобы обо мне говорили, будто глава РВС посылает людей на смерть «за здорово живёшь»…

— Ваше высокопревосходительство!..

В голосе Концова слышался лёгкий укор.

— Я уже имел честь докладывать Вам, что решение этого вопроса я беру на себя — в независимости от того, насколько успешной или неуспешной окажется наша миссия!

Землистое — особенно в последнее время — лицо Барона прояснилось.

— Благодарю Вас, Павел Андреич! В который уже раз Вы выступаете в роли моей личной палочки-выручалочки! И чтобы не выглядеть, как говорят мужики, свиньёй неблагодарной, я хочу сказать Вам: в любой момент, когда посчитаете нужным, Вы можете отойти в сторону! Я всё пойму и осуждать Вас не стану!

Концов подобрался и сдвинул каблуки.

— Благодарю Вас, Ваше высокопревосходительство! Но я пока не собираюсь отходить в сторону. А если и сделаю это, то только после Вас: сами знаете — субординация-с!

Он улыбнулся. Улыбнулся и Барон. Гнетущая обстановка, на которую дополнительным грузом навалилась и неудача похода за сокровищами, несколько разрядилась.

— Ну, что ж, Павел Андреич. Можете отдыхать до завтра… Нет: до послезавтра…

Концов изысканно благородно кивнул головой и вышел. За углом его уже поджидали «товарищи по несчастью».

— Ну, что? — не выдержал ротмистр. — Большой палец — вверх или вниз?

Концов рассмеялся.

— Что это Вас потянуло на эпитеты, ротмистр? «Большой палец»… «вверх»… «вниз»…

«Соратники» никак не реагировали на критику полковника: они ждали ответа. Они ждали решения своей судьбы. Концов не стал истязать компаньонов: не было времени.

— Прошу в мой кабинет, господа!

Когда «токари-пекари», вновь ставшие, пусть и беспорточными, но «господами», закрыли за собой дверь, Павел Андреич извлёк из сейфа три худосочных пачки.

— Как и обещал: каждому — по двадцать тысяч франков!

Пачки звучно шлёпнулись на стол. Там они долго не залежались, ибо тут же они стали добычей трясущихся рук несостоявшихся «подельников».

— Благодарю Вас, господин полковник…

Голос ротмистра дрогнул почти драматически: хоть сейчас —

на сцену. Нос его издал, пусть и менее благородный, но не менее достоверный хлюп.

— Вы — благородный человек, не то, что некоторые!

Пятясь задом к двери и по пути раболепно раскланиваясь, все трое экс-компаньонов вышли вон. Впервые за много дней Концов смог перевести дух. Что он и сделал, отдав себя во власть мягкого кожаного кресла…

А Барон, тем временем, уже ехал в посольство одной из «тех самых» стран в Париже. Он не стал откладывать выяснения отношений «на потом». То есть, Барон решил «ковать железо» в том состоянии, о котором ещё Александр Сергеич сказал: «Пока свободою горим, пока сердца для чести живы…». Горение Его Высокопревосходительства не пропало втуне: принявший его военный атташе был откровенно напуган разъярённым видом главы РВС.

— Что случилось, Ваше Высокопревосходительство? — предусмотрительно отступил он к стене под натиском скалой надвигающегося на него Барона. — На Вас буквально лица нет!

— На мне нет? — взревел Барон. — Сейчас его на Вас не будет! Вместе со всем остальным!

— Я Вас не пони…

Договорить фразу, а с ней — и продемонстрировать благородное возмущение — атташе не удалось: в лицо его влепились с размаху брошенные фотографии «стальных комнат».

— Это и есть ваши гарантии?!

Казалось, ещё минута — и Барон одним только взглядом испепелит съёжившегося атташе. В этот момент тот сожалел лишь о том, что, как назло, в поле зрения не наблюдалось ни одной подходящей щели, в которую можно было бы забиться, чтобы переждать варварский гнев этого русского.

Но так как прятаться действительно было некуда, пришлось избрать другой метод защиты. И атташе с преувеличенным вниманием, только бы затянуть паузу, могущую оказаться спасительной, начал разглядывать фотокарточки.

Наконец, он оторвался взгляд от снимков и медленно перевёл его на Барона. Взгляд этот был весьма красноречивым: атташе был непритворно напуган. И не перспективой быть избитым Бароном, хотя это вовсе не исключалось. Он был поражён увиденным им на фотокарточке. Точнее — не увиденным там.

— Вы хотите сказать, что…

Указательный палец его правой руки сепаратно от взгляда ткнулся в один из снимков.

— Вы удивительно догадливы!

Барон уже частично взял себя в руки. Атташе повезло: ведь вместо себя Его Высокопревосходительство мог взять в руки его! И это взятие едва ли стало бы частичным!

— Именно это я и имею в виду!

Барон придавил взглядом атташе, и без того уже основательно деформированного его натиском.

— Именно это: сотрудники вашей дипмиссии в Москве обокрали нас! Обокрали, как уличная шпана в тёмной подворотне!

Несмотря на не самый подходящий момент для демонстрации благородного возмущения, атташе, сын лорда и выпускник привилегированной Военной академии, не смог удержаться от того, чтобы не поморщиться. Заметив это, Барон продублировал текст — и сделал это демонстративно громким голосом.

— Именно так, господин атташе: как уличная шпана в тёмной подворотне! Джентльмены так не поступают!

Вернувшись в исходное — вертикальное — положение, атташе сдержанно поклонился Барону. На это ушли последние остатки фирменной невозмутимости, которые ему пришлось наскрести буквально «по сусекам».

— Я немедленно свяжусь с министерством, и как только у меня будут результаты…

— Вы немедленно свяжетесь с ним в моём присутствии!

Осваиваясь на кожаном диване с беспардонной решительностью, Барон не позволил атташе озвучить свои заверения.

— Поэтому не советую тянуть время: звоните прямо сейчас!

Переживая очередное унижение, атташе постоял столбом примерно с полминуты — большая продолжительность была чревата последствиями — и дрожащей рукой поднял трубку. «Отсутствовал» он — Барон не понимал по-английски — не больше двух минут. А когда он «вернулся», лицо его было бледным, как полотно.

— В посольстве в Москве — переполох… Ограбление… Вызвана русская полиция… или… как её, там… милиция…

Барон хмыкнул.

— Ну, конечно: сами украли — сами и вызвали! Молодцы! Ловко придумано!

Он рывком встал с дивана.

— Я иду к послу!

Пока Барон добирался до кабинета посла, атташе своим звонком успел предупредить его о них обоих: и о Бароне, и о его вопросе. Но это предупреждение не помогло послу ни подготовиться к встрече надлежащим образом, ни хотя бы сохранить на лице фирменную британскую чопорность.

Решительно убрав с дороги секретаря, хотя тот намеревался всего лишь исполнить обряд представления гостя, Барон стремительным шагом вошел в кабинет посла. Тот, уже направившийся к нему с улыбкой и протянутой рукой, был остановлен тем же оригинальным способом, что и атташе: пачкой фотокарточек, с размаху брошенной в лицо.

И без того хрупкая невозмутимость посла тут же разбилась об эти фотокарточки. Поэтому бурный «обмен мнениями» имел место только в исполнении Барона. По его завершению Его высокопревосходительством была оглашена резолюция, которая гласила о том, что джентльмены так не поступают. После отказа послу в признании его джентльменом его неджентльменский поступок был квалифицирован негодяйством и свинством, а творец поступка — соответственно негодяем и свиньёй.

Частично восстановив речевые кондиции, посол не захотел соглашаться с такой формулировкой. Он заявил, что считает невозможным продолжать разговор в подобном духе. Насчёт «участия» и «духа» посол, конечно, несколько преувеличил. Если он и участвовал — то только в качестве духа, отсутствуя и лицом, и голосом. В заключение посол блеснул слезой — и куртуазно заверил Барона в том, что тот может не сомневаться в немедленном уведомлении им Форин-оффис о поведении Барона. При этом он — на всякий случай — подыскивал глазами варианты отступления: кто его знает, этого русского?!

— Не забудьте поздравить своего министра с удачей! — не преминул съязвить Барон, ногой открывая дверь кабинета. — Скоты! Союзники хреновы! Ничего, вы ещё вспомните о нас, когда «красные» надерут вам задницы!

Утрачивая последние остатки сэра в себе, посол схватился рукой за сердце и побледнел. Трубка выпала из его рук. Достойно, а равно и недостойно ответить на выпад русского генерала он не смог: голос вновь отказал ему в повиновении.

Хлопнув дверью, Барон выскочил в коридор. Вернувшись в Ставку, он немедленно вызвал к себе Концова. Когда, недоумевая, зачем он понадобился Барону уже через час после встречи, Концов вошёл в кабинет, Его высокопревосходительство не стал тянуть с «огорошиванием»:

— Павел Андреич, социалистическая революция, о необходимости которой всё время твердили большевики, свершилась!

У Концова округлились глаза и отвисла челюсть.

— Нет-нет! — махнул рукой Барон. — Я — в здравом уме, Павел Андреич! Просто — небольшое заимствование у вождя большевиков. Потому, что — в тему!

Подтянув челюсть, Концов живописно двинул бровью. Перевод Барону не потребовался.

— Да-да, полковник! То, о чём мы с Вами говорили, как о будущем, стало настоящим!

Его высокопревосходительство с размаху упал в кресло

— Хватит с меня! Надоело! Ухожу…

Последнее слово Барон произнёс еле слышным шёпотом. Наступило молчание. Не могло не наступить — после таких-то слов! Каждый думал о своём, но в чём-то — об одном и том же: что дальше? И, если мысли Барона не представляли собой загадки, ибо заняты они были только отставкой и вопросами пенсионерского быта, то Павлу Андреичу надлежало решить более сложный вопрос: оставаться или нет?

За этими раздумьями он и не заметил, что Барон, опередив его на дистанции, уже вышел из состояния задумчивости и теперь внимательно разглядывал своего офицера для особых поручений. Вероятно, лицо полковника было столь выразительным и столь наглядно отображало идущий в его мозгах процесс, что Барон не смог остаться равнодушным. По этой причине, в очередной раз изменяя себе, он даже расщедрился на сочувствие Концову.

— Я понимаю Ваше состояние, Павел Андреич — особенно в связи с заявлениями, сделанными каких-нибудь пару часов назад… Но и Вы поймите меня: я не могу и не хочу больше участвовать в этом фарсе! Хватит мне волочь крест на Голгофу: я — не Христос. Мне это — не по силам…

Сумрачный Барон потемнел лицом: изыскал, таки, резервы.

— То-то обрадуются эти негодяи…

Концов согласно кивнул головой: реквизиты «негодяев» оглашать не требовалось, а в их реакции он не сомневался. Тут они с Его Высокопревосходительством не грешили против истины.

— В связи с последними событиями и моим решением, окончательным и бесповоротным, я освобождаю Вас от всех клятв и обещаний… От всех… Думаю, что Вы сами, без моих подсказок, сможете распорядиться своей судьбой… За сим прощайте, Павел Андреич — и да хранит Вас Господь!

Барон подошёл к Концову и молча пожал тому руку, печально кивая головой. Взгляд его при этом был устремлён в район верхней пуговицы кителя полковника. Павел Андреич напоследок вспомнил устав — и даже щёлкнул каблуками. Уже выходя из кабинета, он увидел, как Барон нажимает кнопку вызова секретаря…

Глава сорок четвёртая

… — Значит, Вы убеждены в том, что представленные в музее ценности являются лишь незначительной частью того, что спрятано на Зевакинских складах?

Клеймович подошёл вплотную к Телятьеву и в упор уставился на него знаменитым жандармским взглядом.

Ротмистр боднул головой.

— Так точно, Ваше превосходительство. Тем более что…

В этот момент в кабинет без стука вошёл Кутахов. Телятьев замолчал и вопросительно уставился на начальника контрразведки.

— Продолжайте, ротмистр! — усмехнулся Кутахов. Он теперь имел право и на то, и на другое — то есть, и на распоряжение людьми Клеймовича, и на усмешку: третьего дня Барон подал в отставку с поста главы РВС, и генерал занял его место. Так что Клеймович, являясь отныне подчинённым Кутахова, при всей своей неприязни к нему, вынужден был терпеть его присутствие в момент доклада своего человека, да ещё по такому «щекотливому» вопросу.

Телятьев щёлкнул каблуками.

— Слушаюсь, Ваше высокопревосходительство!

Лицо Клеймовича искривилось, как от зубной боли: согласно табели о рангах, генерал-лейтенант не имел права на обращение к себе как к «Высокопревосходительству» — это было привилегией чинов двух первых классов. Телятьев явно перестарался в своём подобострастии.

Зато самому Кутахову подобное обращение, несомненно, пришлось по вкусу. Он даже потеплел взглядом, явно поощряя ротмистра к дальнейшему служебному рвению в том же духе.

— Итак, ротмистр?

Телятьев хлопнул глазами.

— Последними Вашими словами были «тем более что»… Тем более — что?

Кутахов улыбался едва ли не добродушно.

— Так точно, Ваше высокопревосходительство!

Мгновенно сориентировавшись в обстановке, вторым дублем ротмистр нанёс ещё один удар по самолюбию Клеймовича.

— Я имел сказать, что сами устроители выставки сообщили экскурсантам, что демонстрируется только часть найденных вещей, и у них есть все основания считать эту находку далеко не последней. Во всяком случае, Ваше высокопревосходительство, доступ посторонним лицам на склады был тут же закрыт под предлогом внеплановой комплексной ревизии. И почти тут же на склады, по слухам, нагрянули «археологи с Лубянки». Но подтвердить слухи у нас не было возможности. Однако, думаю, что они соответствуют действительности.

— Почему Вы так думаете? — сверкнув глазом, напомнил о себе Клеймович.

— Какие-то люди явно не бухгалтерской наружности на склады прибыли — в тот же день: это мы видели сами, Ваше превосходительство!

Выслушав доклад, Кутахов задумался — сепаратно от Клеймовича. Но долго отдыхать Телятьеву не пришлось.

— Значит, Вы убеждены в том, что ценности там есть — и ценности немалые?

Ротмистр не стал прятать глаз от пристального взгляда главы РВС.

— Так точно, Ваше высокопревосходительство!

Кутахов покосился на Клеймовича, словно передавая тому эстафету вопросов вместе с объектом работы. Предваряя текст, Клеймович обозрел ротмистра из-под насупленных бровей.

— Несмотря на то, что задание Вами, по существу, не выполнено, я не стану наказывать Вас. Сведения, которые Вы принесли, действительно представляют определённый интерес. Именно Вам предстоит убедиться в их достоверности, и вернуться назад уже не с пустыми руками! Так, что, готовьтесь, ротмистр!

Он повернул голову в сторону Кутахова.

— Ротмистр Вам больше не нужен, Ваше превосходительство?

Последняя часть обращения была произнесена Клеймовичем намеренно чётко и с явным акцентом на первый слог. Кутахову не оставалось ничего другого, как сделать вид, будто ничего особенного он и не услышал. Чтобы добиться этого, а заодно и лишить удовольствия конкурента, он вынужден был «внезапно заинтересоваться видами из окна».

— Вы свободны, ротмистр! — отрывисто бросил Клеймович: итогом работы с Кутаховым он был удовлетворён лишь частично. Ведь Кутахов мог прореагировать на его тонкий намёк и более непосредственно. Слово за слово — и, какой-никакой, а завязался бы обмен мнениями. А так, получается — за что боролись?!

Когда за Телятьевым закрылась дверь, Кутахов перевёл взгляд с окна на огорчённое лицо Клеймовича. Вид конкурента не мог не доставить главе РВС некоторого удовольствия — ведь тот де-факто огорчался за двоих.

— Владимир Николаич, Вы, конечно, отдаёте себе отчёт в том, что всё это…

Он кивнул головой в сторону исчезнувшего за дверью Телятьева.

— … как говорится, «вилами по воде писано». Даже, если предположения ротмистра верны, то светлый день их реализации наступит ещё очень нескоро… Если вообще наступит… А деньги нам нужны, как говорится, «ещё вчера»! Мы не можем ждать до бесконечности и надеяться на чудо! Настроение среди личного состава и так — хуже некуда! И всё — по причине недофинансирования, которое уже принимает катастрофические размеры! И незачем нам отвлекаться на эти сказки Шехерезады! Деньги нам нужны прямо сейчас! Немедленно и любой ценой!

Лицо Кутахова побагровело от напряжения и констатации горестного факта.

— Даже ценой удовлетворения требований «СтарКо»…

Клеймович взметнул голову, но возразить не успел.

— Да-да, дорогой Владимир Николаич, Вы не ослышались: даже путём согласия на ультиматум «СтарКо»! Только у них есть деньги! И только они их могут дать — и уже дают! — серьёзным политическим силам эмиграции! Хватит нам уже держать позу… и разгрузочные дни!

Камедь на лице главы РВС уже заместилась сажей, копотью и жжёной костью — необходимыми ингредиентами не только чёрной краски, но и нормального сумеречного взгляда.

— Если понадобится, за наши дурацкие амбиции и недальновидность я готов принести извинение руководителям «СтарКо»…

Кутахов выдержал паузу — и закончил тихим голосом:

— … даже — стоя на коленях…

Клеймович не выдержал.

— Но Вы только вспомните, чего они требуют! Как это?.. Ага: «абсолютная прозрачность статей расходов»! Слово-то, какое выдумали: «прозрачность»! Это значит, что мы будем вынуждены отчитываться перед ними за каждую израсходованную копейку! И тогда — конец всякой конспирации! А другое их требование: «достоверная информация о внутриполитическом и внутрихозяйственном положении Советской России»! При этом, конкретный характер требуемой информации будут определять они сами! Сами!

Кутахов молча выслушал гневную тираду Клеймовича — и огорчённо развёл руками.

— А что Вы хотите: рынок! Клиент заказывает нам конкретный товар и согласен оплатить только его, а не то, что мы можем предложить. Да и потом: как мне прозрачно намекнул их начальник департамента экономической безопасности…

— Этот отставной штабс-капитан? Как его там… Михаил Николаевич?

Но Кутахов не поддержал иронии Клеймовича.

— Да, генерал: именно «этот отставной штабс-капитан Михаил Николаевич»! Тот самый Михаил Николаевич, от заключения которого зависит вопрос, будет ли «СтарКо» финансировать нас или нет! Поэтому Вы, Владимир Николаич, в Ваших же собственных интересах, забудьте о том, кем он был, и помните лишь о том, кем он стал! «СтарКо» сегодня — это не только крупнейшая многопрофильная фирма, созданная русскими эмигрантами! Это ещё — и одна из крупнейших монополий Франции! Сотрудничать с ней считают за честь все деловые люди Европы! И не только Европы: недавно американский миллиардер Дубон встречался с Кобылевским «тет-а-тет» в Париже! А это, дорогой Владимир Николаич, говорит о том, что силу концерна «СтарКо» уже начинают признавать и за океаном!

Сметённый аргументами начальства, Клеймович сконфуженно молчал. У него не было контрдоводов. Потому что он не был силён ни в политике, ни в экономике: он «специализировался» в иных направлениях человеческой деятельности. «Специализацией» его — и «специализацией» пожизненной — являлись душа и тело. И не абстрактные, а конкретного носителя информации. Поэтому, нехотя, через силу, но он был вынужден согласиться с Кутаховым.

— И учтите, Владимир Николаич…

Палец Кутахова восклицательным знаком уставился в потолок.

— Михаил Николаевич уже сегодня — миллионер, а значит — член своеобразного «клуба избранных», куда допускаются только свои, только те, кто может реально влиять на судьбы миллионов людей и даже целых стран. Не надо мериться силами с паровозом: паровоз сильнее! Не раздавит — так покалечит! Не надо жить прошлым. Это ведь — то же, что жить иллюзиями. Подумайте об этом на досуге. Ну, а я…

Он протяжно вздохнул.

— … сегодня же навещу потенциального «благодетеля» и постараюсь добиться приёма.

Заметив, как изумлённо округлились глаза Клеймовича, Кутахов усмехнулся.

— А Вы, как думали! Нет, Вы определённо оторвались от жизни, генерал! Руководство концерна, имеющее дело с сотнями фирм и компаний, проводящее ежедневно по нескольку встреч с представителями крупного — и не только французского — бизнеса, сейчас имеет право решать, допустить ли ему генерала русской армии хотя бы до приёмной, или же отказать ему в этом! И я, кстати, их понимаю и не осуждаю: они — хозяева, а мы с Вами — попрошайки с протянутой рукой! Так, что, вместо того, чтобы корчить из себя вождей в изгнании, нам надо, засунув самолюбие в одно место, кланяться, просить и выпрашивать! Ничего: не переломимся — только стройнее будем!

На этот раз ковёр в кабинете главы РВС даже не покрылся налётом от стёршихся зубов Клеймовича. Шеф контрразведки был настолько подавлен этой «политинформацией», что у него не нашлось ни сил, ни желания скрипеть зубами по адресу Кутахова. Да и невесёлые мысли о пустой казне, из которой и в карман положить было нечего, также не способствовали ни речевой активности, ни грёзам о собственном председательстве…

Глава сорок пятая

— … Да-а… занятная информация…

Жора задумчиво потёр ладонью подбородок.

— Есть, над чем подумать… Хотя сюжет, надо признать, несколько староват: попахивает классическим авантюрным романом… Но я бы рискнул! Правда, я не расслышал, на каком проценте вы с ним сошлись?

Предваряя ответ, Аксинья элегантно выползла из-под юноши: как и в фигурном катании, «вольные упражнения» и здесь следовали за «классикой».

— Ты не расслышал потому, что мы ещё и «не сходились». Я дала Лесь Богданычу принципиальное согласие только на то, чтобы прозондировать вопрос — и всё.

Она вздохнула.

— А зондировать-то и нечего… Не к Барону же мне обращаться за помощью, в самом деле, и не к Свинкову? Они, конечно, не откажут в помощи. Но только, что останется на мою долю после такой их «помощи»?.. Прямо не знаю, что делать… «И хочется — и колется»… И такой куш упускать нельзя — если это действительно куш! Вроде, и денег на жизнь хватает — а всё мало! Всё хочется больше! Потому что не заришься только на абстрактные деньги и на тот виноград, что зелен, как у Эзопа. Но то, что может быть твоим — почему не должно быть им?!

Она ещё раз старательно задумалась.

— Нет, сколько ни думай — ничего не надумывается. Ну, нет у меня здесь людей, которым я могла бы доверить такое дело! Народу много, а надежных — ни человечка! Все только и ждут случая, чтобы объегорить тебя!

Жора рассмеялся.

— Как ты, например, когда «кинула» Семён Васильича! Кстати, что это он так скоропостижно уволился? Не кажется ли тебе подозрительной такая скоропостижность? То несколько дней обивал пороги, чтобы получить хоть какое-нибудь место, а то вдруг сорвался в одночасье? Уж не отправился ли он за сокровищами господина Федулова?

Аксинья на мгновение задумалась — и решительно мотнула головой.

— Вряд ли. Федулова он ни видеть, ни слышать не мог.

— Почему ты так уверена?

— Потому что в этот день я сама отправила Семён Васильича в город, не помню уже, зачем. Привратник может подтвердить, что он убыл задолго до появления Федулова и вернулся только после того, как…

Она вдруг оборвала сама себя. На короткое мгновение прекратилась не только «подача звука», но и движение глаз. Проще говоря, Аксинеья молча уставилась на Жору — и пребывала в таком состоянии с полминуты, не меньше.

— А, знаешь: твои предположения не лишены оснований! Мне тоже кажется, что он отправился на поиски сокровищ — только не федуловских, а «дьяволовских»!

Теперь и юноша округлил глаза — и не менее выразительно.

— Ты имеешь в виду ту статью, в которой, ссылаясь на Кобылевского, автор обвиняет Закладина в присвоении ценностей?

— Да. Думаю, что дело обстоит именно так. И если оно обстоит именно так, как я думаю…

Ненароком вывернув фразу наизнанку, Аксинья усмехнулась.

— … то, в таком случае, он не представляет для нас опасности в качестве конкурента.

— Скажи, а тебе не приходило в голову самой заняться поисками сокровищ?

— Федуловских? — не поняла Аксинья Андревна.

— Нет — закладинских. Или, если хочешь — «дьяволовских»?

Аксинья испуганно перекрестилась — и испуг её ни в малейшей степени не был наигранным, театральным.

— Свят, свят, свят! Упаси, Господи! Никогда я не думала об этом — и тебе не советую! Ты даже не представляешь себе, насколько это опасно. Если бы ты только знал, что это за человек: Закладин!

— А я знаю! — не выразил страха юноша. — Ты мне сама о нём рассказывала. Ну, помнишь, тогда, в Киеве?

— Да разве я тебе правду сказала? — нервически закусила губу Аксинья. — Вернее, разве я тебе всю правду сказала? Я и сама её узнала только потом — уже после сделки с Закладиным… До революции наше знакомство с ним было, что называется, шапочным: что-то достал, кого-то привёл… Конечно, в нём уже тогда чувствовался потенциал… Но, если бы я только знала, что это за человек!

— И что это за человек? — уже частично проникся юноша.

— Опасный человек, Жора. Настолько опасный, что я зареклась с ним связываться впредь. И тебе не позволю: кроме того, что он — пройдоха, не нам с тобой чета, он ещё и человек ГПУ. И не каких-то, там, «околоточных»: самых «верхов». И теперь уже наверняка — не только в Киеве… И потом…

Выражение испуга на лице Аксиньи Андревны частично заместилось смущением.

— Деньги-то я от него получила… Конечно, не всю запрошенную сумму — но всю оговоренную, до последнего пенса… Грех требовать ещё чего-то: раньше надо было торговаться…

— Жаль…

Кажется, доводы подруги впечатлили юношу.

— Тогда нам не остаётся ничего другого, как сосредоточиться на варианте Лесь Богданыча.

— А у тебя есть возможности для его разработки? — даже не усмехнулась Аксинья. Но усмешка не остался невостребованной: вместо Спиральской это сделал Жора — но уже не в отрицательном, а в положительном контексте.

— Вы, дорогая Аксинья Андревна, забыли такого незаменимого во всех отношения человека, как Аркадий Леопольдыч Пинский — или просто Леопольдыч, как он просил называть с себя в момент нашего с ним «тёплого» расставания!

Жора усмехнулся: должно быть, вспомнил количество «градусов», изничтоженных для образования этой «теплоты». Аксинья тут же оживилась: намёк был понят.

— Ну, ну!

— Я не знаю, чем сейчас занимается мой друг — но это и не суть важно. Я убеждён в главном: все его качества, незаменимые для такого дела, остались при нём. Пройдоху ведь не заставишь жить по правилам филистёров! В плане нашего к нему интереса…

— Да-да: именно в этом плане! — не выдержала Аксинья.

— … у него наверняка есть люди, связанные с доступом в погранзону… И угораздило же нашего Монте-Кристо устроить тайник в таком месте! Хотя… не исключено, что он сделал это намеренно: мало ли, что? Во всяком случае, Лесь Богданыч не производит впечатления простачка, который засунул чемоданы в медвежью берлогу от растерянности.

— Пожалуй… — задумалась Аксинья, но только на мгновение: настоящее с будущим интересовали её сейчас больше прошлого. — Ну-ну, дальше?

— Дальше? Я убеждён, что Леопольдыч не брезгует контрабандой: сейчас — золотое время для таких, как он. А, там, где есть контрабанда, есть и каналы её проникновения. И тут, дорогая Ксеня, самое время вспомнить Господа нашего, Иисуса Христа: «Где двое или трое собрались во имя мое — там и я с ними».

— Богохульствуешь! — шутливо погрозила пальцем Аксинья. — А почему ты так уверен в Аркадии?

Явно полагая вопрос лишним, Жора даже не стал тратиться на мимику: ограничился лаконичной усмешкой.

— Ну, не может быть, чтобы такой человек довольствовался окладом ничтожного счетовода! А насчёт возможностей… Один только факт: даже в условиях киевской неразберихи, когда трудно было понять, где фронт, а где тыл, он легко «перебросил» меня по своим каналам на «ту сторону»! И каналы эти были явно не шпионские. А такие каналы не имеют привычки исчезать!

Было похоже, что доводы Жоры не пропали втуне: Спиральская задумалась. Определённо она не приняла слова любовника за плод юношеской экзальтации.

— Ну, если это действительно так, тогда надо предложить тебя Федулову в качестве спутника и запросить с него не меньше двадцати пяти процентов от стоимости клада!

— И как тебе видится делёж этих процентов? — напрягся Жора, даже не пытаясь изображать безразличие.

Аксинья широко улыбнулась.

— Не бойся: не обижу!

Юноша отреагировал моментально. И ухмылка его была откровенно наглой: от былой галантности не осталось и следа.

— «Не бойся — не обижу» — это не ответ, дорогая! Так выражаются как раз те, которые потом и обижают доверчивых подельников!

Лицо Спиральской напрасно пыталось налиться краской: Жора уже стоял подле «с отбеливателем».

— Только не надо вставать в позу «оскорблённого благородства», дорогая! Да и не тебе это делать! Я же не изображаю из себя Дон Кихота! И потом: с чего это ты заговорила в первом лице? «Не бойся — не обижу!» Как будто это — твои деньги! Нет, милая, это — наши деньги! Наши общие: твои, мои и Леопольдыча, ибо каждый участвует в их добывании! Без участия какой-либо из сторон операция становится бессмысленной! А ты говоришь: «не обижу»! Больше скромности, дорогая! И больше трезвомыслия!

Вот так, беспардонно, лицо Спиральской было возвращено в рамки и к исходной цветовой гамме. Выслушав назидательную тираду возлюбленного, Аксинья хмыкнула и покачала головой, словно не веря тому, что она действительно слышала это.

— Да уж… Научила я тебя трезвомыслию — на свою голову…

— Ты «научила»… — иронично скривил губы Жора. — Жизнь научила, Ксенюшка! Жизнь — змея подколодная!.. Но — хватит лирики… Вернёмся к нашим баранам. Когда у тебя встреча с ювелиром?

Аксинья нахмурилась так, как будто «сдавала» своего человека.

— Послезавтра.

— Где?

— Здесь же, в полдень.

— Будем ждать, — философски заключил юноша…

— Я не рано?

Лесь Богданыч щёлкнул крышкой часов: вопросительный знак в конце его текста пришёлся как раз на тот момент, когда секундная стрелка отметила цифру «двенадцать».

Аксинья Андревна благожелательно улыбнулась.

— Вы точны, как всегда, дорогой Лесь Богданыч! Мне остаётся сказать лишь какую-нибудь банальность, вроде той, что по Вас можно часы сверять! Прошу!

Федулов вошёл в гостиную. Пребывание там постороннего человека его не удивило и не встревожило: он знал, кто этот человек. Лесь Богданыч не зря несколько дней «изучал обстановку» у дома Спиральской.

Аксинья Андревна улыбнулась.

— Разрешите Вам представить моего секретаря и родственника — по мужу — Георгий Сергеича.

Стороны обменялись галантными полупоклонами.

— Прошу садиться, господа.

Участники переговоров сели за стол, как «на заказ» и точно по сценарию оказавшийся действительно круглым. Барабаня пальцами по наборной столешнице, Федулов ждал «приговора». Аксинья Андревна не стала испытывать терпение гостя и делать его ожидание ещё более невыносимым.

— Мы…

Она повела рукой в сторону Жоры.

— … обсудили Ваше предложение, Лесь Богданыч…

— Надеюсь, что не только обсудили?

Лесь Богданыч нашёл в себе силы для многозначительной усмешки.

— Не только, — не стала ни «ломаться», ни интриговать хозяйка. — И вот, что я хочу сказать Вам, Лесь Богданыч… Георгий Сергеич готов составить Вам компанию. Но есть проблема…

— Если Вы — насчёт вознаграждения…

— Нет-нет, Лесь Богданыч! — замахала руками Аксинья Андревна. — Этот вопрос, я думаю, мы решим. Проблема же — другого рода: проникновение в погранзону. Его решение, увы, оказалось мне не под силу…

Федулов молчал — но о его чувствах красноречиво говорило лицо. Сожалея о «случившемся неслучившемся», Аксинья Андревна вздохнула и развела руками.

— Дело в том, Лесь Богданыч, что проблема Ваша — настолько щекотливого свойства, что обратиться за содействием, к кому попало, я не рискнула. Да, здесь, в Париже, у меня — масса знакомых и по Киеву, и по Петербургу. Однако, перебрав всех их в памяти, я поняла, что довериться в таком деле никому из них не могу. На «той» же стороне у меня остались, как это ни грустно признавать, одни недоброжелатели. Зато у Георгий Сергеича «там» есть надёжный человек, который может обеспечить вам проникновение в погранзону и выход из неё с товаром.

Слова хозяйки дома «расколдовали» Федулова — и, вздохнув с облегчением, он промокнул платком выступившую на лбу испарину.

— Правда…

Аксинья Андревна замялась и многозначительно уставилась на Федулова. Но, судя по отсутствию надлежащей реакции ювелира на текст и мимику хозяйки, «товарищ не понял». Или не захотел понять. Пришлось Аксинье спрямить дорогу к мозгам гостя, а «по пути» — «обложить его флажками».

— Буду откровенной… Видите ли, Лесь Богданыч, прежде чем мы приступим к сборам в дальний путь, нам с Вами необходимо решить несколько вопросов принципиального характера…

Теперь Федулов всё понял. Понял — и улыбнулся.

— Я всё помню, Аксинья Андреевна, и готов обсудить Ваши условия. Предлагаемое мной вознаграждение…

— Не вознаграждение! — перестала лучиться Спиральская.

— ??? — не нашёл иного ответа Федулов.

— Двадцать пять процентов!

Хозяйка не стала томить гостя ни предисловием, ни избытком деликатности

— Фь-ь-ю!

Цифирь оказалась настолько «убойной», что Лесь Богданыч отреагировал на неё не вполне принятым в обществе способом.

— Однако!..

Аксинья Андревна не стала горячиться и немедленно бросаться на защиту выдвинутых условий с доказательствами в зубах. Она понимала, что свист Федулова — не более чем естественная реакция человека на неожиданность. Она была убеждена, что, поразмыслив, Лесь Богданыч согласится с этой цифрой, ибо других возможностей для решения своей проблемы у него нет. Ведь если бы они у него были, то он не стал бы обращаться за помощью к Аксинье Спиральской, известной всем и каждому полным отсутствием склонности к филантропии и альтруизму. Поэтому она молчала — и спокойно ждала иной, уже более осмысленной, реакции гостя.

Гость тоже не стал ударяться в риторику, и молча «переваривал» полученную информацию. Наконец, «переварив», он закряхтел и качнул головой.

— Согласен…

Вот теперь Спиральская улыбнулась.

— Всегда приятно иметь дело с умным человеком! Знали бы Вы только, Лесь Богданыч, как утомили меня проявления так называемых чувств: слюни, слёзы, сопли — извините за такую неделикатность!

Она мягко положила свою руку поверх руки Федулова.

— Ехать надо, не мешкая: документы на вас обоих уже готовы.

— Ого!

На этот раз удивление Федулова было, если и не приятным, то уважительным.

— Оперативно! Значит, Вы были уверены в том, что я никуда не денусь — и приму Ваши условия!

Спиральская очаровательно улыбнулась — и Лесь Богданыч припал губами к её руке.

— Вы — удивительная женщина, Аксинья Андревна!

Тут же его лицо приняла деловое выражение.

— И кто же мы с моим молодым попутчиком такие?

Спиральская встала из-за стола и проследовала к сейфу, вмонтированному в стену гостиной. Отперев ключом тяжёлую стальную дверцу, она извлекла из него два паспорта.

— Вы, уважаемый Лесь Богданыч — французский коммерсант Морис Лефевр, родственник известного ювелира. А Георгий Сергеич — Ваш референт Жорж Арман. Неплохо звучит, а: Морис Лефевр и Жорж Арман!

Думая о чём-то своём, Федулов нахмурился и рассеянно бросил:

— Главное — не в звучности фамилий, а, напротив, в том, чтобы ГПУ, как только ознакомилось с ними — сразу бы их забыло…

Ответ приятно удивил Жору: этот пожилой человек весьма трезво подходил к их, теперь уже общему, делу. Аксинья Андревна тоже по достоинству оценила рассудительность компаньона, и, согнав с лица неуместную улыбку, решила не отставать от него в плане деловитости.

— Выезжаете завтра. Поезд Париж-Берлин-Варшава-Москва. При себе иметь минимум вещей: только самое необходимое, так сказать, стандартный дорожный набор. Учтите, что нагрузки на обратном пути будут несколько большими. Хотя…

— «Хотя»? — стимулировал её активность Федулов.

— … не лучше ли будет реализовать ценности на месте? Ну, во избежание непредвиденных осложнений? Это значительно упростило бы Ваше возвращение.

Выслушав «совет на дорожку», Федулов скептически пожевал губами.

— «Упростило бы»? Возможно. Только Вы, любезная Аксинья Андревна, забываете, что мы едем не в Швейцарии, а в Советскую Россию, где иностранных банков нет. А без этого Ваше предложение лишено смысла: куда вкладывать деньги, вырученные от продажи? И, потом: неужели Вы всерьёз думаете, что такие ценности можно продать в Совдепии? Я сомневаюсь в том, что там найдётся покупатель на них. Нет в Совдепии таких денег — даже у нэпманов. Так что, в реализации клада на месте нет ни необходимости, ни возможности! Да и, какой смысл в этой затее? Ведь здесь мы можем реализовать ценности без проблем и с куда большей выгодой! Кроме того, вещи будут компактней пачек с банкнотами — и намного! Так, что, уважаемая Аксинья Андревна…

Не стирая с лица скептического выражения, Федулов молча развёл руками.

— Ну, смотрите сами, — дёрнула плечиком Аксинья. — Вам, как говорится, виднее…

…Назавтра два элегантно одетых парижанина — пожилой и молодой — заняли места в экспрессе, следующим через несколько европейских столиц в Москву — и путешествие за бриллиантами началось…

Границу с Советской Россией путешественники миновали без проблем. Паспорта, хоть и оформленные на вымышленные фамилии, были подлинными: Аксинья Андревна честно зарабатывала свою долю.

Путь из Москвы в Киев также не обогатился происшествиями. По прибытии в столицу «радяньской» Украины Жора первым делом отправился в справочное бюро: о прогулке иностранцев в предместье и речи быть не могло. Если бы Пинский остался верен своей хибаре, его пришлось бы вызвать на встречу в центр. Через пять минут юноша уже имел на руках бумажку с адресом. Адрес был новым: Аркадий Леопольдыч, оказывается, уже переселился в самый центр города, на Крещатик. Необходимость в организационных хлопотах отпала.

Жора взглянул на часы: все нормальные советские чиновники давно уже должны были быть дома. Он щёлкнул пальцами — и через минуту «карета прошлого» везла их по знакомым до слёз улицам прекрасного города.

Пинский был дома — во всяком случае, так об этом объявила гостям его домработница. Она провела гостей по длинному коридору роскошной многокомнатной квартиры, в которой явно проживал один человек, и осторожно постучала в одну из дверей.

— Аркадий Леопольдыч, до Вас пришли…

В дверях появилась сухая фигура в роскошном восточном халате «с павлинами» — и спустя мгновение она уже тискала в своих объятиях растроганного юношу.

— Жорка, чёрт — ты? Неужели это, в самом деле — ты?

Аркадий Леопольдыч отстранился от объекта «рукоприкладства», и окинул фигуру гостя цепким оценивающим взглядом.

— Господи, а франт-то какой! Одно слово: Европа!

Тут же он посерьёзнел, и почему-то с опаской выглянул в коридор.

— Между прочим, дорогой Георгий Сергеич, здесь так не ходят…

Изрядно помятый в дружеских объятиях, Жора широко улыбнулся.

— Беспокойство излишне! Ты видишь перед собой французского подданного Жоржа Армана, который прибыл сюда легально по коммерческим делам, представляющим интерес…

Он сделал паузу — и усмехнулся:

— … и для Советской власти — тоже…

Нос Пинского моментально заострился: намёк был неясный, но перспективный.

— Ну, ты даёшь! А кто это, там, прячется у тебя за спиной?

Не снимая с лица насмешки, Жора посторонился.

— Мсье Лефевр, выйдите, пожалуйста, на передний план!

Едва только свет лампы упал на лицо «мсье Лефевра», Пинский вздрогнул от неожиданности.

— Что такое?! Не может быть! Лесь Богданыч?!

Федулов перевёл растерянный взгляд на Жору.

— Так вот, кто Ваш приятель, Георгий Сергеич…

Очередь удивляющихся замкнул Жора.

— Вы, что: знакомы друг с другом?

Пинский и Федулов дружно и одинаково неопределённо пожали плечами.

— Ну, так… встречались как-то… в прежней жизни, — не слишком ловко увильнул от прямого ответа Пинский. — Знакомство можно сказать, шапочное: мы с господином Федуловым — будущим мсье Лефевром — работали тогда в разных… хм… сферах.

Он покачал головой, словно не веря тому, что видит собственными глазами.

— Ну, если вы здесь — и в одной компании — то…

— … дуэт станет трио! — закончил за него Жора, многозначительно поигрывая бровями. — И теперь нам всем предстоит работать в одной сфере! Надеюсь, ты ещё не утратил квалификацию? Не прочь составить нам компанию — разумеется, не для того, чтобы «сообразить на троих»?

Глаза Пинского хищно — как это и требовалось сюжетом — блеснули, руки зачесались, ноздри раздулись. Аркадий Леопольдыч уже почувствовал запах денег. Больших денег.

— Можешь считать, Жорочка, что я уже подключился! Что от меня требуется?

Жора ответил не сразу — так, будто собирался с духом перед решающим броском. Наконец, он, собрался, решился — и поймал Аркадий Леопольдыча в прицел настороженных глаз.

— Скажи, Леопольдыч, в каких отношениях ты с ГПУ?

Пинский не вздрогнул от неожиданности — нет: он только ещё лучше услышал запах денег. И уже не просто больших денег — а очень больших денег. Огромных. Предваряя ответ, он уклончиво пожал плечами — из тактических соображений.

— Да, как тебе сказать…

— Да, как есть, так и скажи…

Юноша уже понял, что его «старинный приятель», не мешкая, приступил к «набиванию» себе цены. Поняв, что «номер не прошёл», и не выдержав насмешливого взгляда юноши, Пинский сразу же перестал ломаться.

— Есть знакомые, Жорочка. Кормлю, можно сказать, прямо из рук. И не какие-нибудь, там, замухрышки: с самых верхов.

Он многозначительно понизил голос и выразительно закатил глаза к потолку.

— …В том числе — и самый-самый…

Торжествуя взглядом, Жора обернулся к Федулову: «а я, что говорил»?

— А как в смысле… ну… это…

— ??? — целиком превратился в вопрос Пинский.

— … контрабанды? — выпалил Жора, здраво полагая, что тянуть резину — только снижать эффект неожиданности. А проверить старинного приятеля совсем не мешало: дело-то — какое!

Аркадий Леопольдыч улыбнулся.

— Зачем она мне — при моих-то возможностях?

Услышав такой ответ от человека, чьи возможности ему были хорошо известны, Жора не мог не удивиться, а заодно — и не позубоскалить.

— При каких возможностях, Леопольдыч: ты ведь не султан и не падишах?

— Ну, куда мне? — с деланным сожалением развёл руками Пинский. — Я — всего лишь скромный начальник Зевакинских складов.

Ироническая улыбка медленно сползла с лица юноши.

— Ты — начальник Зевакинских складов?! Вместо Закладина?!

Аркадий Леопольдыч шутливо уронил голову на грудь.

— Так ведь сам Бог послал нам тебя! — совершенно забыл о конспирации Жора — а ведь домработница всё ещё гремела кастрюлями на кухне.

— Сам Бог?! — ухмыльнулся Пинский. — И за чем же, если не секрет?

— Секрет — но не от тебя! — поддержал ухмылку Жора.

— Ищете кого? — «забросил крючок» Пинский.

— Не кого — а что! — со стороны полюбовался на «крючок» юноша.

— Уж, не сокровища ли, часом?

Аркадий Леопольдыч попытался сохранить ухмылку, но голос его дрогнул, и веко дёрнулось.

— Угадал!

— Газет начитались? — «спрямил дорогу» Пинский. Он уже с трудом удерживал на лице маску иронии, которая всё время норовила сползти и обнажить подлинное лицо хозяина, явно не приветствовавшего это намерение. Ну, вот, отвык Аркадий Леопольдыч работать со своим лицом.

Да и момент откровенно призывал к бдительности: денежная перспектива наклёвывалась всё отчётливей.

— Не угадал!

Аркадий Леопольдыч перестал трястись. Но и улыбаться он тоже перестал.

— Значит, вы — по другому вопросу?

Юноша ухмыльнулся.

— Нет, по тому же — но по другому адресу…

— ???

У Пинского уже не хватало слов: всё израсходовалось на переживания и догадки.

— Лесь Богданыч, опять Вы спрятались за моей спиной…

Жора укоризненно оглянулся на Федулова.

— Выйдите, наконец, из тени: общество хочет знать своего героя!

— За Вашими?!

Глаза Пинского выразительно округлились. Но не от изумления: от энтузиазма. Федотов лаконично кивнул головой. Руки Аркадия Леопольдыча зачесались ещё сильнее.

— Ну, тогда — другое дело… Тогда это — действительно серьёзно…

Пинский с трудом скрывал ликование: такой человек, как Федулов, из-за десятка-другого бриллиантов через границу не полез бы. Значит, речь могла идти только о миллионном состоянии, как минимум!

Облизнув пересохшие губы — да и то лаконично: избыток чувств в таких вопросах подозрителен — Аркадий Леопольдыч тряхнул «национальными» кудрями.

— Я готов! Я готов помочь Вам всем, чем только смогу!

— У Вас есть свои люди на юго-западной границе? — взялся за слово — и за Пинского — Федулов. — Точнее, на одном из её участков?

Заметив висящую на одной из стен карту Украины, Лесь Богданыч ткнул пальцем в точку на ней.

— Вот здесь?

Некоторое время, уткнувшись в карту, Пинский осмысливал информацию, очевидно, сопоставляя её с наличными возможностями.

— Вам нужны пропуска в погранзону — на въезд и выезд… Ну, что ж: будут! Как — это уже мои проблемы! Только…

— Сколько?

Хорошо понимая, что означает эта заминка, Федулов решил не тратить время попусту.

— Десять процентов!

— Пять — и ни процента больше! Ни доли процента больше!

В голосе Федулова Пинский как-то не услышал не только готовности к компромиссу, но даже готовности обсуждать тему и, так сказать, творчески спорить. Аркадий Леопольдыч сразу понял: явно Жора и тот, кто стоит за ним — вероятно, Спиральская — уже продуктивно «ощипали» Лесь Богданыча. Рассчитывать на повторный «ощип» «клиента» уже не приходилось: только — оплата услуг. Торг был уже неуместен. Нужны были иные варианты решения — а они пока не находились.

— Согласен, — вздохнул Пинский.

Он согласился с цифрой — но отнюдь не смирился с ней. Впереди, пусть и неясно, маячило широкое поле деятельности. Возможности для манёвра ещё не были исчерпаны. Аркадий Леопольдыч всего лишь отступил — но не сдался. Не такой он был человек.

— Кстати, господа, вы можете остановиться у меня: места хватит на всех.

Жора и Федулов молча переглянулись.

— Нет, Леопольдыч, — огласил содержание консенсуса Жора. — Спасибо за гостеприимство, но лучше этого не делать. Как-никак мы — иностранцы, а ты — ответственный советский работник Зачем привлекать к себе ненужное внимание? И, потом: у нас — вполне приличный номер в «Национале». А встретиться нам лучше всего завтра утром, в букинистическом магазине — здесь же, на Крещатике. Знаешь такой?

Пинский кивнул головой.

— В десять часов тебя устраивает?

— Вполне.

— Ну, вот и славно!

Жора старательно изобразил на лице подобие радостной улыбки.

— Надеюсь, завтра мы сможем обрадоваться уже конкретным результатам?

— Обижаешь! — ухмыльнулся Пинский.

— Тогда — до встречи!

Жора дружески хлопнул Пинского по спине, а Федулов вежливо приподнял шляпу…

… — Он и в самом деле может нам помочь?

Сомнение было первым, чем Федулов поделился с Жорой, едва только они оказались на улице. Жора искоса посмотрел на ювелира.

— Не сомневайтесь, Лесь Богданыч: если Пинский обещал — сделает! Аркадий Леопольдыч никогда не говорит просто так. Если он не может — то сразу же откажется. Хотя тип он, как говорится — «ещё тот»! «Жук» первостатейный! С таким всё время надо держать ухо востро…

Как только гости ушли, Пинский заметался по кабинету. Он думал. Он напряжённо размышлял. Он был полон идей и соблазнов. Изощрённый мозг его старательно отрабатывал одну мысль за другой. Это было видно уже по одному его одухотворённому лицу, отнюдь не обезображенному безумным взглядом.

Наконец, что-то надумав, он решительно поднял трубку телефонного аппарата.

— Барышня, коммутатор ГПУ…

Глава сорок шестая

… — А, Павел Андреич! Прошу, прошу!

Широким хозяйским жестом Кутахов указал полковнику Концову на кресло. Седалище полковника не осталось неблагодарным к любезности новоявленного главы РВС.

— Надеюсь, Павел Андреич, Вы не считаете, что я, как это говорится, «подсидел» Барона?

Всегда по-солдатски прямолинейный и решительный, генерал уже с порога «взял быка за рога». Этим вполне определённо выказывалась и готовность к скорейшему переходу к делу. Концов индифферентно пожал плечами.

— Я не считаю возможным давать оценку взаимоотношениямсвоих начальников, Ваше превосходительство.

— Похвально, Павел Андреич!

— Нет, это я — не ради похвалы, — ухмыльнулся Концов. — Просто констатирую факт. Меня интересует дело — и только дело. Если Барон решил выйти из игры — это его выбор. И я его принимаю как данность. Значит, так тому и быть. Один ушёл — другой пришёл. Естественная смена поколений. Лирика здесь неуместна.

И содержание, и форма ответа произвели благоприятное впечатление на Кутахова. Сам он так куртуазно изъясняться не мог — да и Концов был в ударе. Лицо главы РВС растянулось в довольной улыбке.

— Однако, какой у Вас прагматичный подход к делу, дорогой полковник! Что значит Европа, Париж! А я, грешным делом, полагал Вас человеком исключительно Барона, и поэтому с опаской выходил на этот разговор.

— Вы полагали меня человеком Барона? — усмехнулся Павел Андреич. — Ошибаетесь, Ваше превосходительство: я — человек самого себя. И только себе я присягал на верность. Прошу меня понять верно — и не поминать ни государя, ни России: мои слова — вне этого контекста.

Павел Андреич не лгал. Да, он заверял Барона в лояльности и даже преданности — но только до известного предела: до отставки Барона. Да и его заверения носили тактический характер: ему нужно было выглядеть человеком Барона. Нужно для того, чтобы поддерживать в Его Высокопревосходительстве готовность продолжать интриги против Кутахова и Клеймовича — на пользу третьего… в данном случае, четвёртого радующегося: самого себя. Отставка Барона и выданная тем на прощание «индульгенция» освобождали его от «клятв верности».

В стратегическом же плане Концов действительно был человеком самого себя. И чем дольше — тем дальше: чем дольше он формировался как миллионер — тем дальше он отходил от всего, что не способствовало накоплению капитала, не говоря уже о том, что могло влечь за собой его растрату. Концов, наконец-то, становился тем, кем он и должен был стать: добропорядочным состоятельным эгоистом. Но пока мундир не был снят, и, главное, пока не были сняты оковы ГПУ, ему приходилось играть роль. И — не всегда ту, какую он отводил себе сам.

— Вы ведь уже здесь не первый год представляете особу Барона, не так ли? — улыбнулся Кутахов, извлекая Пал Андреича из мыслей.

— Да, Ваше превосходительство.

«Ваше превосходительство» из уст полковника Концова нисколько не задевало Кутахова: полковник не обязан был уподобляться ротмистру Телятьеву. Держа в уме, в том числе, и эти соображения, генерал улыбнулся ещё шире.

— Ну, а теперь никого представлять не надо, дорогой Павел Андреич: наш Союз — в лице его руководства — перебирается сюда на постоянное жительство. В Сербии останется лишь наше представительство, ибо остаётся прежней дислокация основных сил РВС.

Кутахов взял паузу и задумался. Когда он зазвучал вновь, энтузиазма в нём было уже значительно меньше.

— Не хочу скрывать от Вас, Павел Андреич: наш Союз переживает сейчас не лучшие времена. Непрекращающиеся склоки, моральное разложение отдельных офицеров и даже отдельных частей, настроение безысходности… Всё это не способствует укреплению наших рядов. Но это ещё полбеды. Самое неприятное для нас сейчас — отсутствие денег. Потому, что нет денег — ничего нет! Ни конкретных дел, ни спонсорской помощи, ни авторитета в эмигрантских кругах и в кругах правительств стран места пребывания — ничего!

Он вздохнул: минор быстро перешёл в подавленность.

— Мы, конечно, не сидим, сложа руки, пытаемся заручиться согласием потенциальных кредиторов, но…

Он взглянул Концову прямо в глаза: ему, солдафону до мозга костей, это не составляло труда.

— … нужны доказательства нашей политической состоятельности! Вы меня понимаете, Павел Андреич?

Концов «понял».

— Шпионаж?

Кутахов замялся. Если он, сам прямолинейный во всём, и пытался возразить против избыточной прямолинейности Концова, то сделал это не слишком убедительно и активно.

— Ну, зачем сразу так…

— А Вы предпочитаете упаковать это как-нибудь покрасивше? — ухмыльнулся Концов, глядя прямо в глаза Кутахову. Тот не выдержал этого взгляда и смутился: Концов хоть завтра мог уйти к своим миллионам, о наличии которых у полковника в РВС не говорил только немой. А с кем тогда останется Кутахов? С Клеймовичем и его людьми?

— Ну, если хотите… если Вы так ставите вопрос — то: да! Да!

Он решительно тряхнул наголо бритой головой. Это у него получилось даже с большим эффектом, чем, если бы он тряхнул кудрями.

— Нам сейчас приходится торговать секретами, потому, что это — единственный товар, за который покупатель готов платить! Как военная сила, мы — ничто! Нам ещё только предстоит стать такой силой! А до этого, уж извините за прямоту, нам придётся старательно поползать на брюхе, преданно заглядывая в глазки хозяевам! И в этом я очень рассчитываю на Вас, полковник!

— В совместном ползании на брюхе? — не изменил усмешке Концов.

Кутахов не опешил от нахальства, хотя никому другому он не простил бы подобной вольности. Однако Концов не был «кем-то другим». Это был Концов, во многом напоминающий генералу самого себя — такой же отчаянно-смелый, грубоватый, однозначно понятный и без «интеллигентских выкрутасов». Именно такой, каких только и любил никого не любивший Кутахов.

Поэтому сейчас он лишь усмехнулся вослед концовской дерзости. Добродушно, так, усмехнулся.

— Хм… Не исключено, Павел Андреич, что и в этом — тоже… Однако — шутки в сторону… Дело, которое я намерен Вам поручить — совсем не шуточного свойства.

Концов подобрался: он хорошо, и не в теории, усвоил смысл библейской истины: «Всему своё время». Поэтому он трезво представлял себе границы допустимого в обращении с начальством.

— Я Вас слушаю, Ваше превосходительство.

Прежде чем начать, генерал походил по кабинету, собираясь с мыслями и набираясь решимости.

— Помните, Павел Андреич, по прибытии в Константинополь Вы докладывали Барону о выполнении поручения генерала Клеймовича?

Из тактических соображений — нужно было прикинуть, куда это клонит шеф РВС — Концов старательно и правдоподобно изобразил амнезию.

— Поручение? Клеймовича?

— Ну, да! Ну, помните, ещё в Севастополе он поручил Вам спрятать архив штаба армии и отдела контрразведки?

«Вспомнив», Концов звучно шлёпнул себя ладонью по лбу.

— Ах, Вот Вы о чём! Ну, конечно же, помню! Разве можно забыть, как штаб и отдел контрразведки дружно бросили меня «на съедение» «красным»!

Ответ по эффективности превзошёл вопрос — и генерал покраснел. За бесчестными делами он ещё не утратил способности к честным оценкам.

— Видите ли, Павел Андреич… Тогда была такая обстановка… «красные» уже прорывались к порту… и мы подумали… Ну, и… Вот…

Закончив весьма «красноречивое» выступление, генерал беспомощно развёл руками, словно говоря: что было — то было.

Смятение генерала удовлетворило Концова. Он своей цели добился: в очередной раз продемонстрировал начальству колючий и независимый характер, с которым надо не только мириться, но и считаться. Хотя бы — в силу исключительной ценности его обладателя.

— Я — не в претензии, Ваше превосходительство. Я — солдат, и лирика — не по моей части.

Кутахов перевёл дух и заулыбался.

— Рад слышать это, Павел Андреич. В очередной раз приятно убедиться в том, что я в Вас не ошибся. Полагаю, что ни тот… м…м…м…м стародавний инцидент, ни отставка благоволившего Вам Барона не повлияют на перспективы нашего сотрудничества? Поверьте, я ценю Вас нисколько не меньше Его Высокопревосходительства!

Судя по вовремя прикушенному языку, Кутахов едва не добавил, что он и сам уже — Его Высокопревосходительство, пусть и не по праву. Но совсем без текста он не остался — под многозначительный прищур глаз и выразительную игру бровью:

— Я умею ценить людей… Не всех, конечно…

Концов улыбнулся.

— Чтобы покончить с этой темой: можете пока считать меня в числе тех людей, которых Вы умеете так ценить!

Разумеется, Кутахов не пропустил мимо ушей это многозначительное «пока». Намёк был понят: генерал и не сомневался в том, что «миллионщик» Концов в любое время мог «на законных основаниях» отойти в сторону. Имея в виду это соображение, он благоразумно не стал развивать тему, а лишь осторожно подержался за локоть полковника.

— Вот это — мужской разговор, Павел Андреич. Честный разговор. Офицерский.

Он извлёк из сейфа бутылку «мартеля» и разлил коньяк по рюмкам.

Концов удивлённо оттопырил губу. Такой чести от Кутахова не удостаивался ещё никто: Барон и Клеймович, как «триумвиры» — не в счёт.

— Выпьем за то, что было, и, главное, за то, что будет!

Они чокнулись рюмками и аккуратно выцедили их содержимое.

— Сигару, Павел Андреич?

— Не откажусь, Альсан Палыч.

Некоторое время курили молча. Наконец, Кутахов прервал молчание.

— Итак, о деле. Как Вы уже наверняка догадались, я не зря завёл разговор об архивах. Это — товар! Валюта! Единственная наша надежда на более или менее сносное существование хотя бы на ближайшее время. Даже если агентура окажется не в состоянии добыть приличной информации, мы продадим саму агентуру. И покупатели уже есть. И не просто есть: в очередь выстраиваются.

Концов аккуратно положил окурок сигары на край пепельницы и, встав из-за стола, по привычке, словно китель, одёрнул пиджак.

— Я готов, Ваше превосходительство. Когда прикажете отправляться?

— А чего «тянуть»: завтра же и отправляйтесь!

Кутахов «приговорил вопрос» столь поспешно, словно боялся, что Концов передумает. Он и в самом деле не ожидал такой скоропостижной готовности от полковника, который был известен скрупулёзной подготовкой к операциям — за что и ценился начальством. Поэтому Кутахов и не сомневался в том, что Павел Андреич запросит несколько дней на подготовку. Одно только и радовало, что денег полковник запросить не мог: глава РВС не зря предварился «оригинальным вступлением» в духе «плача Ярославны в переложении для финансов».

Концов с достоинством поклонился и вышел. Вечером того же дня он навестил связную.

— Немедленно предупредите Центр о том, чтобы архивы в оригинальной упаковке были возвращены на место первоначальной закладки. И не позже дня нашего прибытия в Севастополь: я еду не один, а с «ревизорами». Хоть их и определили под моё начало, как тягловую силу, но это — «глаза и уши» Клеймовича. А между мной и генералом всегда существовало определённое недопонимание. Вряд ли он подозревает меня — для этого у него нет оснований. Но чтобы подгадить Кутахову, он может использовать и меня. Пусть в Киеве подсуетятся. И пусть там подготовят людей: не исключено, что я не смогу контролировать выбор кандидатур для проверки.

— Для проверки? — дрогнула голосом Наташа.

— Да! — мужественно нахмурился Концов. — Насколько я понял, перед моими сопровождающими поставлена задача не только заполучить архив, но и проверить сохранность агентуры. Такой тип, как Клеймович, вполне резонно может опасаться, что архив достался Чека со всеми вытекающими последствиями.

— Будет исполнено!

Наташа положила свою маленькую лодочку-ладонь поверх холёной руки Павла Андреича: в последнее время она не могла налюбоваться рассудительностью Концова и изысканностью его речи.

— И сегодня же!..

На следующий день в сопровождении двух «грузчиков» из аппарата Клеймовича Павел Андреич отправился в Марсель. Спустя два дня они сели на первый же пароход, идущий к Босфору и далее в Одессу: в Севастополь решили добираться пешком и окольными путями.

Этого времени органам ГПУ хватило для того, чтобы самым тщательным образом подготовиться к встрече гостей «из-за рубежа». Архивы были возвращены на место, люди на «окнах» — предупреждены и проинструктированы.

До Одессы группа Концова добралась без приключений. Севастополь тоже не стал исключением. В этом была заслуга не только «товарищей из органов», но и Концова, который не позволил компаньонам отклониться от маршрута, согласованного с ГПУ. Хотя, наслышанные о крутом нраве полковника, спутники особенно и не настаивали.

По Севастополю Концов мог пройти с завязанными глазами или, как некогда и бывало, невменяемо пьяным. Каждый камушек под ногами был ему знаком. В подвал дома, определённого Концовым тогда, в ноябре двадцатого, в качестве места закладки тайника, группа проникла, не привлекая к себе ничьего внимания. За исключением, разумеется, тех, чьё внимание она обязана была привлечь.

Когда попутчики извлекли из ниш чемоданы, Павел Андреич про себя поблагодарил товарищей чекистов за надлежащую подготовку операции: чемоданы были покрыты таким густым слоем «возрастной» пыли, что сам Фома неверующий с первого взгляда подтвердил бы факт неотлучного пребывания архивов в тайнике.

Один из чемоданов вскрыли тут же. Видимо, проинструктированный Клеймовичем, «попутчик» -капитан решил удостоверить порядок укладки документов. Концов отнёсся к этой затее спокойно и даже равнодушно.

По причине лимита времени ни до закладки, ни во время её он в чемоданы не заглядывал, и с их «внутренним убранством» знаком не был. Доказательством тому являлось содержание актов о закладке тайника, подписанных не только им, но и ушедшими в «мир иной» его тогдашними спутниками.

— Порядок! — удовлетворённо прошептал человек Клеймовича: чекисты и здесь не поленились — и восстановили «первозданный облик» «внутреннего убранства» чемодана. — Ну, что, господин полковник: теперь наугад проверим несколько адресов?

Концов равнодушно пожал плечами.

— Валяйте!

Несмотря на демонстрацию равнодушия, Павлу Андреичу было немного не по себе: успели ли чекисты подготовить разоблачённых агентов к встрече с «гостями»? Хорошо, если так. А если некоторые из агентов были ликвидированы во время ареста? Как тогда объяснишь Клеймовичу их отсутствие на месте во время проверки? Заменить же их чекистами невозможно: в досье каждого наверняка имелись фотокарточки.

Словом, Пал Андреичу было, от чего «вибрировать». Минор усугублялся ещё и тем, что информацией от чекистского начальства о реальном положении дел он не располагал.

Для проверки спутники полковника определили пять агентов: двоих — непосредственно в Севастополе, одного — в Киеве, и двоих —

на обратном пути — в Одессе. Но после некоторых раздумий, даже

без подсказки Концова, от проверки киевского адреса люди Клеймовича отказались сами. Идти вглубь страны по территории, полностью контролируемой ГПУ, им совсем «не улыбалось». В итоге третий адрес для проверки оказался также севастопольским.

Решив, что «инспекторы» не сунутся вглубь страны, чекисты не ошиблись в расчётах. Это в значительной степени упрощало задачу надлежащей подготовки к встрече гостей — и ГПУ постаралось «не ударить в грязь лицом». В этом Павел Андреич оказал «конторе» существенную помощь: в месте закладки чемоданов оставил записку с координатами. По причине ограниченных возможностей, в записке он указал лишь порядковые номера агентов — но чекистам осталось только сопоставить их с фамилиями и адресами из списка.

В итоге, всё пять адресов были оперативно «заселены» их прежними обитателями, временно изъятыми для этих целей из мест их теперешнего пребывания. Ещё до получения записки Концова чекисты — на всякий случай — подготовили всю агентуру из списка. Теперь же они имели возможность предметно работать с объектами проверки. До сведения агентов было доведено о том, что в случае надлежащего поведения во время встречи с «гостями» они могут рассчитывать на снисхождение в части изменения срока и режима отбывания наказания. Положительное воздействие этой информации было закреплено также и объявлением о том, что в случае «неправильного» поведения «агенты» могут жаловаться только на себя и собственную недальновидность.

В свете изложенного визит «гостей» из-за кордона не оказался неожиданностью для «агентов» и «курирующих» их товарищей из ГПУ. Задача «агентов» облегчалась ещё и тем обстоятельством, что «ревизоры» могли только проверить факт их наличия на месте и сличить физиономии с анкетными данными из досье. Никаких претензий к содержанию и результатам «работы» проверяющие не могли предъявить по одной лишь причине: приказом Клеймовича агентура была «законсервирована» «до востребования».

Поэтому товарищам чекистам не требовалось «легендировать» безделье агентуры. Не понадобилось и сочинять «липовые» заметки в «липовых» же номерах газет о проведённых врагами Советской власти диверсиях и терактах, комплектовать «боевые пятёрки», изготавливать «муляжи» тайников с оружием. Словом — делать всё то, что обычно делают спецслужбы для имитации кипучей деятельности своих подопечных.

И «агенты» не подкачали. Встречая гостей, они были естественны, непосредственны, не выказывали ни страха, ни показного рвения. Они позволили себе даже некоторое отклонение от чекистского сценария, по собственной инициативе продемонстрировав в момент застолья явное нежелание рисковать жизнью, которая, как-никак, а налаживалась. И это не только не вызвало у людей Клеймовича подозрений — напротив, они с пониманием отнеслись к выражению подобных настроений. В самом деле, если есть водка, есть закуска, есть тёплая баба под боком, то какого чёрта ещё надо человеку для нормальной жизни?!

В результате, все фигуранты остались довольны. «Гости» — наличием архивов и результатами выборочной проверки агентуры. Чекисты — тем, что «гости» «одобрили» их работу. «Агенты» — надлежащим поведением, которое давало им надежду на снисхождение. Ну, а Концов был доволен тем, что прошёл очередную проверку и вышел из неё не только без потерь, но и ещё больше укрепил авторитет. Теперь уже — и в глазах Клеймовича, традиционно подозревающего всех и вся…

После доклада об итогах работы генерал крепко обнял Концова — и даже прижал его к груди.

— Павел Андреич, я никогда не сомневался в Вашей преданности нашему делу!

Клеймович остался верен себе, не моргнув глазом, солгав об отсутствии у него подозрений в отношении Концова — хотя бы и в прошлом.

— А сейчас я получил ещё одно подтверждение этого! Можете считать, что с сегодняшнего дня число Ваших друзей увеличилось ещё на одного человека!

Так как это было сказано в присутствии спутников Концова по «турне» в Совдепию, похвалы Клеймовича моментально разнеслись по русской диаспоре в Париже. Павла Андреича и раньше принимали с исключительным радушием: «каждая собака» в городе знала, что Концов — феноменальный нувориш. Но теперь его принимали не только радушно, а как своего: миллионщик — и жертвует своей жизнью ради идеи! Да, ещё, где: в Совдепии!

Как итог: к восхищению состоятельностью блистательного полковника добавилось восхищение его очередными «боевыми заслугами». И это — в то время, когда аналогичные «заслуги» подавляющего большинства эмигрантов остались в далёком прошлом. Идеальный фон для подчёркивания достоинств полковника Концова…

Глава сорок седьмая

…Утром «договаривающие стороны» одновременно подошли к букинистическому магазину с разных концов улицы. Не спеша, они вошли в двери, и столь же обстоятельно начали знакомиться с раритетами, выставленными на витринах и разложенными на лотках. Так как все трое были не чужды литературы и обладали неплохим образовательным уровнем, то им не составило труда вызвать к себе доверие старого еврея-букиниста, который истосковался не столько по солидному покупателю, сколько по живому интересу к книге. Пока Федулов заговаривал старичка, Жора, будто бы внимательно листая старинный фолиант, заслушивал Пинского.

— С пропусками всё решено. Едем на «место» под видом картографов якобы для уточнения прохождения линии границы. Нужного человечка «наверху»…

Пинский закатил глаза к потолку.

— …я должным образом «простимулировал». Так что никаких осложнений с этой стороны не предвидится. Только надо поторопиться: другой «товарищ оттуда»…

Он опять показал глазами на потолок.

— … сообщил мне по секрету, что скоро как раз в этом районе начнутся широкомасштабные плановые учения по линии военного ведомства. Ситуация заметно осложнится. Так что выезжать надо уже завтра. Встретимся на вокзале: билеты уже заказаны. Новые документы на вас обоих также уже готовы. Да, и ещё…

Он критически оглядел шикарный парижский костюм юноши — и перевёл взгляд на такой же «haute couture» Федулова, который оживлённо беседовал с букинистом.

— … оденьтесь вы как-нибудь поприличней! В смысле, похуже: нельзя же так бросаться в глаза! От вас обоих за версту несёт Парижем! Такая реклама нам ни к чему! Будьте, как все! Здесь рядом есть магазин готового платья. Там вполне можно подобрать какую-нибудь дрянь… пардон — вещь для одноразового использования.

Жора усмехнулся и кивнул головой.

— Будет исполнено. Время и место встречи?

Прежде чем ответить, Пинский наклонился над книгой, словно обнаружил в ней нечто, из ряда вон выходящее.

— У касс пригородного сообщения, ровно в десять. Немножко поболтаемся там для отвода глаз — отдельно друг от друга, конечно.

Проанализируем обстановку — и через пятнадцать минут трогаемся к поезду на Одессу. Но перед этим по моему знаку вы с Федуловым по одному посетите вокзальный туалет. Там я и передам вам документы. Предупреждаю: место — не для слабонервных! Так что прошу отнестись к этому делу с пониманием, без «охов» и «вздохов». Ну, а сейчас…

— Нет, мы непременно должны прийти сюда ещё раз!

Голос Пинского загремел по магазину непритворно энергично и жизнерадостно: что значит — мастер своего дела!

— Надо же: живу в пяти минутах ходьбы отсюда — а здесь ни разу не был! Всё, дружище…

Он буквально за рукав оттащил вцепившегося в Федулова букиниста.

— … считайте, что с сегодняшнего дня одним клиентом у вас стало больше. Я к Вам загляну на днях, и куплю фолиант потолще! Слово чести!

Растроганный букинист на мгновение потерял бдительность — и этого мгновения всем троим оказалось достаточно для того, чтобы стремительно ретироваться из его владений.

— До завтра, — перевёл дух Пинский, едва только они оказались на улице. — Вам — направо, мне — налево.

И, не глядя на «соратников-библиофилов», он энергично зашагал в направлении дома, в интересах конспирации даже отказавшись от услуг извозчика. Жоре и Федулову осталось лишь последовать его примеру — но уже в противоположном направлении…

В назначенное время все трое смешались с пёстрой толпой желающих воспользоваться услугами железнодорожного транспорта. В этот раз «парижане» Лбов и Федулов ничем не отличались от бодрой массы советских трудящихся. На них были допотопные мешковатые пиджаки и такие же брюки, традиционные пролетарские косоворотки, и стоптанные кирзовые сапоги гармошкой. Живописный портрет путешественников довершали совершенно дикого вида картузы на головах обоих.

— Типичные землемеры! — оглядев попутчиков, с удовлетворением констатировал Пинский. — Не придерёшься!

Сам он обличьем напоминал средней руки хозяйчика, отправляющегося в поездку по таким же — средней руки — делам: светло-кремовые полотняные брюки, толстовка, белая сорочка с вышивкой на украинский манер и традиционный светло-кремовый картуз.

Согласно представленным им сопроводительным документам, сотрудники картографического управления ГПУ Украины товарищи Лисицкий — Лбов, Федорчук — Федулов и Глинский — Бинский, направлялись в один из районов юго-западной границы для проведения картографических работ с целью уточнения на месте линии прохождения этой самой границы. Срочность выполнения работ, как явствовало из сопроводительных документов, вызывалась грядущими переговорами с сопредельным государством, имеющими целью своей разрешение территориальных споров.

В Одессу «товарищи картографы» прибыли точно по графику: никто в дороге их не потревожил даже рядовой проверкой документов. Далее группу вёл уже Федулов, лучше всех знакомый с местностью и пешим маршрутом. Правда, Лесь Богданычу — во избежание вполне вероятных нежелательных встреч — приходилось старательно обходить те населённые пункты, в которых ему в своё время довелось останавливаться для расспросов и даже на ночлег.

Но всё обошлось — и «товарищи картографы», только однажды потревоженные каким-то бдительным милиционером, тут же при виде печати ГПУ на документах вытянувшимся «в струнку», добрались до района, указанного Федуловым на карте Пинского.

— Точно! — удивился Аркадий Леопольдыч. — И главное, оперативно! Не ожидал я от Вас такой подготовки, дорогой Лесь Богданыч!

Тяжело отдуваясь после «пешей прогулки», утомительной для его возраста и комплекции, Федулов шумно потянул носом.

— «Жареный петух» клюнет — и не на такое ещё окажешься способен…

С этого момента дальнейший маршрут группы пролегал исключительно по лесистой местности. Как любой начальник «при автомобиле», успевший отвыкнуть от передвижения «на своих двоих», Аркадий Леопольдыч не переставал «костерить» пейзажи.

— Кодры проклятые! До конца дней моих хватит этой «прогулки» и этих впечатлений!

Как бы там ни было, но сбивая каблуки и истирая подошвы сапог, цепляясь штанинами за многочисленные сучки и колючки, «картографы», в конце концов, прибыли на место.

Обливаясь потом, Пинский рухнул в траву. Лишь по прошествии четверти часа, немного придя в себя, он оказался в состоянии извлечь из планшета компас и карту и определить местонахождение группы.

— Точно… Тютелька в тютельку. Как Вы и говорили, Лесь Богданыч.

Он медленно приподнялся на локтях и повернулся к Федулову.

— Место я вижу — но не вижу сокровищ… Или всё это мы проделали лишь для того, «чтобы тело и душа были молоды»?

Федулов иронически хмыкнул, и, наклонившись к Пинскому, прошептал ему что-то на ухо. «Заслушав товарища», Пинский, кряхтя, поднялся на ноги.

— Вам бы, Лесь Богданыч, в ГПУ работать: хорошо умеете хранить тайны… Ладно, вы с Жорой оставайтесь пока здесь, а я пойду, разведаю, всё ли в порядке… Подстрахуйте меня, на всякий случай.

— На какой ещё случай? — озадаченно двинул бровью Жора.

— Ну, мало ли, что, — неопределённо покрутил пальцами Аркадий Леопольдыч. — И на старуху бывает непруха…. Осторожность не помешает…

Пинский ушёл. В просвете между деревьями его тощая фигура была хорошо различима из укрытия, в котором прятались двое других «картографов».

— Подходит к месту, — напряжённо вглядываясь вдаль, прокомментировал Жора. — Всё, как Вы и говорили, Лесь Богданыч. Можно и нам ид…

Оборвав фразу, он застыл с открытым ртом.

— Что?!

Лёжа в густой траве, Федулов дёрнул юношу за штанину.

— Пограничники! — живописно помертвел лицом Жора. — И с ними ещё какой-то тип — явно из ГПУ… Пинского взяли… Обыскивают… Всё…

Жора без сил опустился в траву.

— … кончено… Всему — конец…

— «Конец всему? А было ли начало?

Могло ли быть — лишь видимость мелькала!»

— ???

Жора явно решил, что Федулов заговаривается от горя.

— Читайте Гёте, юноша! — усмехнулся Лесь Богданыч, энергично вскакивая на ноги. — Но это — после! А сейчас — бежим!

И он подхватил ошарашенного юношу под руку.

— А… Леопольдыч?

Жора трясущейся рукой повёл в сторону своего «дружка».

— Чемодан вытаскивают… — красочно помертвел он губами.

— Бегом! — яростно вращая глазами, шёпотом «заорал» Федулов.

Треща сучьями и штанами, раздирая в кровь лицо и ладони, скользя, падая и поднимаясь, несостоявшиеся «картографы» кинулись прочь от этого места. Никогда ещё Жора не бежал так быстро и долго. И никогда ещё он не видел, чтобы так быстро и долго мог бежать пожилой человек: ведь именно Федулов был ведущим в паре. Юноша не понимал, куда они бегут, полагая, что, скорее всего — никуда: просто бегут. Убегают от ГПУ, «повязавшего» друга Леопольдыча.

Наконец, полностью обессиленный чудовищным кроссом, Федулов в полуобморочном состоянии прислонился к дереву, и медленно сполз по стволу на землю. «Бодрый» не больше Лесь Богданыча, Жора молча присоседился к нему — и «тем же макаром»: рухнул, как подкошенный.

— Странно, но мы не слышали за собой никаких криков «Стой!» или чего-нибудь в этом роде…

Эта фраза была первой, которую мог произнести юноша, с трудом восстановив дыхание и утирая градом катящийся пот со лба.

— Хотя, чему тут удивляться: спасибо Пинскому, что не выдал… Эх, Леопольдыч, Леопольдыч…

Жоре вдруг послышалось, что Федулов при этих его словах насмешливо хмыкнул. А может, это ему действительно послышалось, и

старик всего лишь прочищал нос и горло.

— Ладно, пошли…

По неистребимой интеллигентской привычке отряхивая брюки, Федулов медленно, держась руками за ствол, поднялся на ноги.

Жора вздохнул.

— Пошли…

Минут через пятнадцать ходу он с тревогой огляделся по сторонам.

— Лесь Богданыч, где это мы? Не кажется ли Вам, что мы заблудились?

— Через пять минут будем на месте, — не сбавляя шага, бросил через плечо Федулов. — Не принимайте меня за Сусанина, Жорочка: я ему — даже не родственник…

И действительно, минут через пять-шесть энергичной ходьбы он остановился.

— Ну, вот и пришли…

Юноша покрутил головой по сторонам.

— Пришли… Только вот — куда?

Нагнувшись к земле, Федулов шумно прочистил нос.

— На место — куда же ещё?

После этого он приподнял накрывшие землю огромные лапы старой ели — и исчез внутри.

— Ныряйте сюда, Жора…

— Спрятаться мы могли бы и в другом месте, — не выразил энтузиазма юноша, но примеру компаньона всё же последовал. Внутри было темно и сыро. Пахло прелью.

— Помогите мне поднять дёрн…

Если бы Жора мог пошевелиться, он бы непременно пожал плечами: похоже, старик рехнулся на почве утраты сокровищ. Тем не менее, лёжа на животе, он следом за Федуловым вцепился обеими руками в указанный ему край и потянул на себя. Трава с проросшей корнями землёй медленно поползла в сторону.

— Скатываем! — прошептал Лесь Богданыч.

Удивительно, но снятый дёрн скатывался как толстый ковёр. Скатав свой край, Жора бросил взгляд на место, где только что лежал дёрн — и остолбенел: под дёрном оказался большой ровный кусок брезента, который уже стаскивал шумно отдувающийся Федулов. Ещё лишь догадываясь о «чём-то таком» — но ни о чём конкретно — Жора начал энергично помогать старику.

Когда брезент был оттащен в сторону, глазам юноши предстало нечто, не поддающееся определению, но также обёрнутое мешковиной. Основательно приложившись щекой «к природе», Федулов покопался под мешковиной.

— Помогите мне, Жора.

Юноша засунул руку под мешковину, пошуровал там немного, и нащупал что-то дугообразное.

— Ну: раз… два… три!

Они одновременно рванули за эту штуку. Из чрева земли наружу наполовину вылезло что-то большое, прямоугольное, обёрнутое мешковиной и туго стянутое верёвками. Вторым рывком груз был доставлен на поверхность.

— Тут ещё есть кое-что…, — выдохнул Федулов: в этом незримом стороннему глазу тайнике было невыносимо влажно и душно. Вскоре к первому грузу, по форме напоминающему большой дорожный чемодан, присоединился обсыпанный землёй здоровенный вещмешок с завязанной тугим узлом горловиной.

— Ч-что это з-значит?

Жора от волнения начал заикаться. Ещё не вполне сформировавшаяся, догадка уже начала просветлять его сознание.

— Вылезаем! — скомандовал Федулов. — Тащите чемодан!

Выбравшись из укрытия, некоторое время они жадно хватали ртами сырую прохладу свежего летнего утра. Отдышавшись и утерев грязной рукой пот со лба — то есть, равномерно размазав его по коже — Федулов развязал верёвки, опутывающие чемодан, и снял мешковину.

Это действительно был чемодан: старый, потёртый, с оббитыми углами, неброский по цвету и форме. Такой, каких на каждом вокзале — сотни. В руке Лесь Богданыча тускло блеснул сталью маленький ключик. Он его вставил в отверстия замков — и те открылись.

Жора во все глаза следил за манипуляциями Федулова. Лесь Богданыч усмехнулся.

— А ключик-то — непростой, да, Жора? Ключик-то — золотой!

Он медленно приподнял крышку и откинул прикрывающий содержимое чемодана кусок льняного полотна.

— Не изволите ли взглянуть, сударь?

Заинтригованный торжеством в голосе Федулова, юноша, хоть и на карачках, галопом преодолел расстояние от «лежака» до чемодана.

— Как?!

Это было единственное, что он сумел выдавить из себя, заглянув в чемодан. Глазам его предстало зрелище, прекраснее которого он ещё не видел. То, что находилось в чемодане, нельзя было назвать просто сокровищами. Это были сокровища те самые, которые в сказках и романах определяются тремя прилагательными: «бесценные», «несметные» и «невиданные»! Ослепительным огнём в глаза ему полыхнули огромные, в десятки каратов, бриллианты, рубины, сапфиры и изумруды. Жора немного разбирался в украшениях и понял, что камней массой меньше двадцати каратов там попросту не было! Камни были вынуты из оправ и образовывали отдельные груды, отчего представшее глазу богатство казалось ещё более фантастическим. И только ювелирные изделия, представлявшие собой уникальные произведения искусства, не были размонтированы, ибо составляющие их основы золото и платина были естественной и неразделимой частью предметов.

Даже в музеях Москвы и Петербурга Жоре не доводилось видеть таких уникальных вещей! Чего там только не было: платиновые броши с огромными сапфирами в обрамлении бриллиантов; колье с бриллиантами и изумрудами — такие тяжёлые, что оттягивали натренированную мужскую руку; диадемы, браслеты, эгреты, серьги! И все изделия — с камнями фантастической чистоты и невиданных размеров!

Наконец, юноша оказался в состоянии оторвать полубезумный взгляд от сокровищ, и перевести его на снисходительно улыбающегося Федулова.

— Как?! — не стал он оригинальничать.

Лесь Богданыч сощурил глаза.

— Как? Эх, Жорочка, Жорочка! Меня столько раз в жизни обманывали, а ещё больше пытались обмануть, что я не мог позволить сделать это ещё раз — даже Вашему другу, при всей моей симпатии к Вам…

— Моему другу?! Вы хотите сказать, что Леопольдыч…

Жора не закончил вопроса: помешала догадка.

— Да, Жорочка: именно Леопольдыч! Именно этот «кристально чистый», «безоговорочно честный» человек, которому Вы так доверяли и которого так настоятельно рекомендовали мне, и решился нас с Вами «кинуть». Извините за такое грубое выражение, но оно лучше всего отражает намерения Вашего «друга».

Некоторое время Жора молча осмысливал информацию.

— Но как Вы узнали?

Федулов усмехнулся.

— А я и не знал. То есть, не знал наверняка: я мог только догадываться. Но действительно «мог».

Он сделал голосом ударение на последнем слове.

— Ваш друг, Жора, некоторым образом известен мне ещё по прежним временам. Жульничество и склонность к авантюре всегда были его второй натурой. А, может — и первой… Узнав, за чьим богатством ему предстоит идти, разве не мог он, так сказать, взалкать? Мог! Да что там «мог»: обязан был это сделать — именно в силу природных наклонностей! Ну, а после того, как он подтвердил всё сказанное Вами о его связях «на самом верху», я уже не сомневался в том, что события будут развиваться по избитому сценарию…

Он устало покачал головой. Юноша слушал его молча, опустив голову.

— Честно говоря, я был готов к такому сценарию. Ещё до того момента, когда оказался здесь, в этих приграничных лесах… Поэтому и подстраховался…

Жора поднял голову.

— Вы хотите сказать, что тот чемодан…

Подтверждая догадку молодого компаньона, Федулов кивнул головой.

— Да: это была ложная закладка, как пишут в шпионских романах. Отвлекающий маневр. В самом пиковом случае это позволило бы мне сослаться на то, что кто-то нашёл клад, выпотрошил его — и решил над нами пошутить, оставив на его месте никчёмный чемодан… Не очень убедительно, но для местных «пинкертонов» сгодилось бы…

— Если я Вас правильно понял, то там… в том чемодане — ничего?

— Ну, почему же, — улыбнулся Федулов. — Кое-что там есть…

— Кирпичи, что ли? Для веса?

Федулов рассмеялся, шутливо осеняя себя крестом.

— Свят-свят! Господь с Вами, Жорочка: тащить сюда такую тяжесть! Да и откуда тут взяться кирпичам? Тут, на сотни вёрст вокруг — одно дерево и глина, напополам с рубленой соломой: других строительных материалов здесь не признают.

Только что добродушная, улыбка его вдруг стала мстительной и даже злорадной. Да это уже и не улыбка была: ухмылка. Ну, как и полагается по сюжету в такой момент.

— Нет, друг мой: там — те самые тридцать сребреников, которые честно заработал наш общий «друг»! Я готовил их, конечно, не для него персонально, но определённо для человека его типа.

— Тридцать сребреников?!

Недоумевая по поводу иносказания, Жора пожал плечами.

— В каком смысле?

— Ну, я, может, несколько фигурально выразился, — смягчил ухмылку Федулов. — Там, конечно же, нет никаких денег. Там — моё дорожное платье, в котором я прошёл не одну сотню вёрст в поисках украденного имущества.

— Украденного?!

— Да, Жорочка: украденного. Но об этом — как-нибудь после, когда вернёмся домой…

Он замолчал. Молчал и Жора. Для того, чтобы правильно оценить ситуацию и сделать надлежащие выводы, он имел теперь всё — но сердце отказывалось верить в измену друга. Да и то: в верности же клялись!

— А если бы Вы ошиблись в расчётах?

Словно хрестоматийный утопающий — за хрестоматийную же соломинку, Жора ухватился за последнюю возможность реабилитировать Бинского.

Федулов вздохнул и развёл руками.

— Ну, если бы я убедился в том, что на месте закладки «фальшивого» тайника» нас никто не ждёт, то Леопольдыч без проблем получил бы свои законные пять процентов.

— Но ведь чекисты могли уже вскрыть эту «закладку» и убедиться в том, что это — туфта? — не сдавался Жора.

Федулов отрицательно покачал головой.

— Они же не знали точного места. Они знали только координаты района поиска. А это — непочатый край работы! Поэтому они не могли выйти на «точку» раньше нас. Они пришли сюда одновременно с нами. Точнее, они «вели» нас. Ну, то есть, сопровождали, передавая от одного другому. Хотя правильнее будет сказать, что это мы «вели» их. «Наводили», так сказать…

Лесь Богданыч дружески похлопал по плечу расстроенного юношу: энтузиазм Жоры в деле защиты друга от клеветы заметно пошёл на убыль.

— Вы ведь помните, Жорочка, что мы пошептались с Пинским уже перед самым выходом на ложный тайник. Это не могло его насторожить: все классические владельцы сокровищ именно так и поступали. Доверять секреты другим со старта дураков нет! Это — классика, мой друг! Зачем я, всё же, поделился с ним секретом? Потому что якобы опасался насчёт «чистоты места». Вероятно, он подумал, что я нарочно подвигаю его к жертве. Это совпадало и с его планами — и он тут же вызвался провести, как это говорят военные, «рекогносцировку на месте». Ну, чтобы якобы не подвергать опасности всю группу. Такое, вот, благородство. Я, разумеется, не возражал — и Пинский направился к месту. Вероятно, это и был сигнал чекистам открыться.

Федулов усмехнулся.

— Да будет Вам известно, Жора, что это не было экспромтом с моей стороны. Я проиграл этот вариант сотни раз, прежде чем позвонить в ворота дома Спиральской.

Упорно не желая расставаться с иллюзией, Жора в очередной раз встрепенулся.

— Но ведь они могли просто выследить нас?

Судя по минимуму энтузиазма в его голосе, он израсходовал последний довод в пользу невиновности друга. Федулов почти сокрушённо покачал головой.

— Я понимаю, как нелегко поверить в измену того, кого считал другом: сам прошёл через это — и не раз. Но факты — упрямая вещь…

Он полез в карман, вынул оттуда скомканную бумажку и протянул юноше. Тот поспешно развернул её.

— Какие-то цифры… Ну, и что? Что это доказывает?

— Что доказывает?

Федулов взял из его рук бумажку.

— Вот смотрите: вот эта пятёрка с шестью нулями — видите?

— Вижу. Ну, и что?

— А то, что это — цифра названной мной примерной стоимости этих вещей в золотых рублях. Стоимости, весьма далёкой от реальной.

Лесь Богданыч выразительно поработал бровями.

— Нарочно далёкой. Пристал ко мне Ваш друг, как банный лист — извините за выражение: сколько это примерно будет стоить? Ну, я и сказал. Примерно. Весьма. Должен сказать, что это его весьма впечатлило.

— Не довод: это любого бы впечатлило, — буркнул Жора.

— Хорошо: идём дальше. Значение этой загогулины Вам объяснять не надо: это — знак умножения.

Соглашаясь, Жора кивнул головой — и вынырнул взглядом исподлобья.

— А что означают эти цифры — двойка и пятёрка?

— А это — «двадцать пять», друг мой…

Лесь Богданыч выразительно поработал бровями.

— …процентов.

— Процентов?!

Жора так и замер с открытым ртом: он понял всё. Или почти всё. С трудом ему удалось «отработать» челюстями назад.

— Вы хотите сказать, что Леопольдыч сделал это, потому что… ну, что всё это — от сравнения пяти процентов и двадцати пяти?!

Федулов не стал уводить взгляд в сторону.

— Не буду Вас разубеждать, Жорочка. Не буду и не хочу. Да и нет в этом необходимости: Вы всё правильно оценили и расставили по местам.

— Но почему — двадцати пяти? Откуда эта цифра?

— От закона, — улыбнулся Федулов. — Уже тогда, в Киеве, по лицу Пинского я понял, что пятью процентами он не удовлетворится. Я нисколько не сомневаюсь в том, что сразу же после нашего ухода он позвонил своему другу в ГПУ и сообщил ему о том, что на подходе — огромные ценности. И ценности эти существуют в виде клада, за обнаружение которого ему по закону полагается двадцать пять процентов их стоимости! Вот Вам — двадцать пять процентов! Вы представляете, Жора: пять процентов — и двадцать пять! Есть разница?

Юноша удручённо вздохнул.

— Вот именно! — тактично обошёлся без назидания Лесь Богданыч: молодёжь — ещё научится! — Словом, дрогнула мелкая душонка Вашего приятеля. Я убеждён в том, что в путь вместе с нами он отправлялся, уже заручившись согласием ГПУ на получение двадцати пяти процентов! Он не возразил бы и все сто захапать — да без помощи дружка ему было не обойтись! Но и двадцать пять — это двадцать пять! И я совсем не исключаю того, что свои проценты он получил бы «в натуре»: при наличии «таких связей» сделать это — не проблема. Просто клад ещё до описи уменьшился бы на эти двадцать пять процентов — а всё «полагающееся ему по закону» Пинский, как честный советский гражданин, «пожертвовал» бы на нужды мировой революции. Ну, или ещё на что-нибудь в этом духе.

Подавленный несокрушимой логикой компаньона, Жора печально покачал головой. В процессе развенчания друга он только и занимался тем, что вздыхал, мрачнел и сокрушался. И не только — по молодости и неопытности. Вероятно, потому что только так и надо расставаться с иллюзиями.

— А зачем же, в таком случае, Вы приняли его услуги?

— А как бы я попал в погранзону? У меня таких знакомых нет!

И потом, есть такая поговорка: предостережён — значит, вооружён! Я «расколол» нашего «друга — и мог теперь спокойно действовать по своему плану. Главное заключалось в том, чтобы не дать ему понять, хотя бы ненароком, что я его давно уже «раскусил»… Ну, а бумажку эту я стянул у него, когда мы остановились на отдых у какой-то речки. Помните, он ещё предложил искупаться, так как пот с него катился уже не градом, а ручьём?

Впервые за время разговора Жора усмехнулся и покачал головой уже в ином контексте.

— Никогда бы на Вас не подумал… Значит, когда я отдыхал, Вы работали? А что навело Вас на эту мысль? Ну, проверить его карманы?

— Наблюдательность, — улыбнулся Федулов. — Я увидел, что он что-то царапает на бумажке — ну, и решил полюбопытствовать: прежде я не замечал у Пинского склонности к эпистолярному жанру. Думаю, Вы не станете упрекать меня в неблагородном поступке?

Юноша усмехнулся.

— У меня много недостатков, Лесь Богданыч, но в их числе никогда не значилась чёрная неблагодарность…

Федулов мягко положил свою ладонь поверх Жориной.

— Я рад, что не ошибся в Вас. Ну, так вот… Прочитал я эту бумажку, и подумал: «Не такой ты, оказывается, умный человек, каким хочешь себя выставить. Другой-то давно избавился бы от этого компромата». А он сохранил! Может, по забывчивости: сунул в карман — и забыл. А может, и намеренно: глянет на цифры — и словно елей по сердцу растекается… Ну, и…

— А если бы Вы не нашли этой бумажки? Что тогда?

Федулов равнодушно пожал плечами.

— А ничего! Это ведь только подтверждало мои предположения. В любом случае, всё открылось бы на месте. «Ложный аэродром» для того и создавался, чтобы обмануть противника, заставить его раскрыться и дать мне время сориентироваться в обстановке. Проще говоря, попытаться «дать дёру»! Ну, или хотя бы интеллигентно «отмазаться»!

Лесь Богданыч перевёл взгляд на часы, потом и на солнце — и покачал головой.

— Заболтались мы с Вами, друг мой — а за нами наверняка уже снаряжена погоня. Так, что, пора в дорогу. Но теперь мы пойдём другим путём: боюсь, что там, откуда мы пришли сюда, нас уже ждут «товарищи».

Он перевёл взгляд на чемодан.

— Мне уже не осилить этот вес, Жорочка… А идти нам — ой, сколько много километров!..

— Нет проблем, Лесь Богданыч!

И Жора решительно взялся за чемодан.

— Ну, а Вам остаётся вещмешок. Надеюсь, там не запас провианта в дорогу?

Федулов рассмеялся.

— Нет, мой юный друг: его содержимое ничем не отличается от того, что находится в чемодане — разве стоимостью…

— Меньше, — понимающе кивнул головой Жора.

— Больше! — обошёлся без кивка Лесь Богданыч.

Юноша отвесил челюсть: неужели есть что-то масштабнее того, что ему уже довелось увидеть?! Но челюсть провисала недолго: Юра уже понял, что Федулов — не из тех людей, кто набивает себе цену.

— Верю Вам на слово, Лесь Богданыч… Очень хочу верить!

Федулов улыбнулся.

— И правильно делаете! Тогда — в путь!

Подхватив вещи, кладоискатели углубились в лес в направлении, известном только Федулову. Через несколько минут могучие стволы деревьев и густой подлесок скрыли их фигуры, сгибающиеся под тяжестью груза. Но своя ноша, как известно, не тянет. Особенно — такая…

Глава сорок восьмая

— Что это такое?!

Начальник генерального штаба армии Его Величества никогда ещё не видел своего шефа в такой ярости.

— Я Вас спрашиваю, сэр Генри, что это такое?

Палец военного министра ткнулся в какую-то бумагу на его столе.

Дорабатывая лицом, генерал Уилсон растерянно пожал плечами: он не знал, что отвечать. Не ответишь же министру, тычущему пальцем в бумагу, что это — бумага? Это будет смешно — но ненадолго и только для сэра Генри. Потому, что дальше смеяться будет один только сэр Уинни, а сэру Генри придётся выражать эмоции уже другим, менее приятным способом. Да и эмоции будут другими — ещё менее приятными, чем способ их выражения.

— У Вас не слов?

Министр ещё продолжал бушевать, но появившиеся в его голосе саркастические нотки явно свидетельствовали о том, что волна гнева пошла на убыль.

— Знаете, и у меня — тоже!

Голос министра был уже настолько язвительным, что сэр Генри смог, наконец, перевести дух. По своему опыту начальник генерального штаба знал, что «высочайший» сарказм обычно заключает фазу открытого неудовольствия, и сейчас разговор перейдёт в исключительно деловую плоскость.

И действительно: министр взял из лежавшей на столе коробки любимую безразмерную — как только во рту помещалась! — сигару, и медленно раскурил её. Это был верный признак того, что «отвод» души состоялся.

— Садитесь, Генри! — прожевал министр, и показал глазами на кресло.

Не перебирая с вольностью, генерал разместил зад на самом краешке кресла. Спина его при этом была прямо перпендикулярна полу.

— Сигару?

Уилсон на дух не переносил табачного дыма — но разве можно отказать шефу? И, потом: такое великодушие сэр Уинни проявляет чрезвычайно редко и по отношению далеко не к каждому посетителю этого кабинета.

Давясь удушливым «горлодёром», Уилсон из последних сил пытался изображать восторг от получаемого им «удовольствия». Сэр Уинни, разумеется, знал о действительном отношении генерала к табаку, но ему доставляло искреннее наслаждение наблюдать за тем, как из-под маски блаженства на лице Уилсона то и дело проглядывало страдание.

— Девяносто миллионов фунтов, сэр!

Тыча пальцем в бумагу, министр ненароком стряхнул на неё пепел с сигары. Со стороны этот выглядело не вполне аристократически. Но Уилсону, испытывающему невероятные физические и моральные страдания, было не до анализа поступков начальства.

— Девяносто миллионов фунтов!

Уронив на бумагу ещё одну порцию пепла, министр сокрушённо покачал головой.

— И хотя наш Форин-оффис не заслуживает ни малейшего доверия, этой бумажке я почему-то склонен верить! Думаю, что они ещё и преуменьшили цифру: подлинная наверняка привела в ужас даже их, не слишком озабоченных защитой интересов империи!

Багровея и обливаясь слезами, генерал воспользовался представившейся ему возможностью вынуть сигару изо рта — вроде бы для того, чтобы оказаться лучше понятым.

— Сэр, могу я узнать, что это за цифра?

Министр усмехнулся.

— Вообще-то, я хотел узнать это от Вас, но коль скоро и Вы не в курсе, то скажу: это — цифра наших затрат на русские армии.

Уилсон покрутил головой. Трудно было разобрать, что означает это телодвижение: то ли желание протолкнуть в одном из направлений очередную порцию дыма, то ли действительное удивление цифрой расходов. Но, понимая двусмысленность реакции, он тут же постарался развеять сомнения шефа в своей искренней озабоченности положением дел.

— Невероятно!

Уилсон даже прослезился — правда, опять по причине ядовитого дыма, буквально выедающего его глаза.

— Можно даже сказать — чудовищно!

Министр раздражённо пыхнул наполовину искуренной сигарой.

— Вот и я так думаю, сэр Генри!

Дымящийся окурок полетел в пепельницу.

— Вы захватили с собой документы, о которых я Вас просил?

Понимая, что неофициальная часть общения закончена, Уилсон немедленно вскочил на ноги: поджарая фигура позволяла сделать ему это почти без одышки.

— Да, сэр, конечно!

Он немедленно развязал шёлковые тесёмки папки с тиснёными золотом буквами «Для доклада».

— Вот, сэр, прошу!

Министр, не спеша, просмотрел бумаги.

— На первый взгляд, всё гладко и чисто…

Он был словно недоволен тем, что не удалось сходу обнаружить вопиющий компромат.

— И, всё-таки, меня смущает эта цифра… Смущает своей явной чрезмерностью…

— Кхе…

Начальник Генерального штаба осмелился вклиниться в размышления шефа, который и в самом деле абстрагировался от него, и сейчас обращался, скорее, к себе, чем к начальнику генерального штаба.

— Что, Генри?

— Осмелюсь напомнить, сэр, что ещё в девятнадцатом году, как раз перед наступлением «волонтёров» на Москву, Вы лично говорили мне, что нам не следует экономить на поддержке «белых» армий. Вы ещё сказали, что эти армии — Ваши армии, и защищают они там от большевизма не столько свои интересы, сколько наши!

Министр надул щёки и мрачно поиграл бровями: напоминание было явной дерзостью — но, увы, соответствовало факту.

— Да, Генри, я, конечно же, помню этот разговор. Но это не значит, что мы должны бросать деньги на ветер. Не значило тогда — и сейчас не значит!

Уилсон немедленно подобрался всем телом.

— Вы хотите сказать, сэр, что…

Ужасная догадка округлила его водянистые глаза.

Прежде чем ответить, министр извлёк из коробки новую сигару, и, не спеша, раскурил её. Генерал терпеливо ждал — с открытым ртом и округлившимися глазами: к счастью для него, министр не предложил ему новой сигары.

— Да, Генри. Конечно, у меня нет пока оснований утверждать это наверняка. Пока… Но история с финансированием русских — это чуть ли не «тайна, покрытая мраком».

Он усмехнулся и ещё раз пыхнул дымом — прямо в лицо изобразившего неописуемый восторг генерала.

— Вспомните хотя бы эти нескончаемые пропажи оружия и продовольствия, которые мы отправляли Силам Юга России в девятнадцатом и двадцатом годах… Не исключено, что кто-то мог «погреть руки» на поставках. И хорошо «погреть»…

Отставив в сторону руку с сигарой, он задумался. Для большей выразительности он даже привлёк к этому мероприятию губы — посредством их сжатия. Но придать лицу античную твёрдость не удалось, ибо губы у сэра Уинни были толстые, мясистые, пухлые. В результате образовалась всего лишь куриная гузка — правда, гигантских размеров. Мимику римских императоров и новоявленного дуче воспроизвести не удалось исключительно «по техническим причинам».

Но сэру Генри было не до радостных констатаций: он уже знал, что последует за этими мимическим экзерсисом. И, разумеется, не ошибся.

— Что-то здесь — явно не так…

Министр ещё раз окунул лицо генерала в дымовую завесу, из которой тот вышел стоически, даже не кашлянув. Потому, что: субординация-с! А ещё больше потому, что это только Христос мог жить днём сегодняшним: британский генерал не мог позволить себе такого легкомыслия, ибо не одним днём жив человек. Во всяком случае — начальник генерального штаба армии Его Величества.

— Надо всё это проверить, Генри! И самым тщательным образом! Свяжитесь с Интеллидженс-сервис: пусть и они тоже почешутся!

Но в основном рассчитывайте на своих людей. Кого Вы можете предложить для выполнения этой деликатной миссии?

Уилсон отметил, почти не задумываясь. Точнее, задумался ненадолго — и только для приличия.

— Бейли, конечно, сэр — кого же ещё? Умён, решителен, смел, коварен, в совершенстве владеет русским и знает русских — родился и вырос в России! Идеальная кандидатура — лучшей и не найти!

Впервые за время сегодняшнего общения с генералом министр не подверг генерала визуальному уничижению.

— Наши с Вами мысли, Генри, работают в унисон.

В голосе сэра Уинни не слышалось даже традиционной насмешки.

— Кстати, где он сейчас?

— Здесь, в метрополии, сэр!

Уилсон уже был на ногах и тянулся в струну.

— Как раз сегодня в шестнадцать ноль-ноль он должен быть у меня для доклада!

— Отлично!

Словно не замечая страданий генерала, министр продолжал тщательно обрабатывать его дымом. Хотя, не исключено, что в данном случае он не имел злых умышлений. Просто сэр Уинни был уже весь в себе, оставив снаружи лишь отработанный дым.

— Сегодня же поставьте перед ним задачу, и пусть он сегодня же выезжает в Париж!

— Почему в Париж?

Вопрос, конечно, вырвался у генерала невольно. То есть, стал результатом недоработки и торопливости: в мыслях начальник генерального штаба уже находился за дверью. В следующее мгновение он пожалел об этом, но было поздно.

— Видимо, я несколько поспешил с заявлением насчёт «унисона»? — не стал экономить на сарказме министр.

Покраснев — и уже не от спазмов — генерал уткнулся в пол, сгорая от стыда. И было, от чего: так осрамиться перед шефом! Так глупо, по-детски! Уж кому-кому, но только не ему, начальнику генерального штаба, задавать идиотские вопросы? Ну, в самом деле: где ещё прояснять вопрос, как не в месте скопления всех основных эмигрантских группировок и их вождей?

Насладившись зрелищем, приятным глазу любого начальника любого ранга, министр снисходительно бросил:

— Ладно, генерал: можете идти!

И уже в спину бредущему с опущенной головой Уилсону добавил:

— Чтобы сегодня же он выехал!..

…Сидней Джон Бейли не был профессиональным разведчиком. Он был скорее «теневым» бизнесменом, прикрывающимся интересами военной разведки. Задание, с которым его ознакомил начальник Генерального штаба, почему-то сразу же вызвало прилив творческой энергии в нём. Прожжённый спекулянт, Бейли мгновенно почувствовал запах денег! И заинтересовала его не цифра общих расходов на русскую контрреволюцию, как таковая, а отдельные её составляющие. Ниточки для решения загадки, похоже, и в самом деле вели в Париж…

Бейли вспомнил, как ещё пару лет назад, толкаясь по антикварным лавкам Парижа в надежде разжиться каким-нибудь раритетом, он впервые услышал фамилию русского эмигранта, аттестованного сразу несколькими известными антикварами как крупного знатока древностей и человека с большими возможностями.

Бейли, сам не чуждый страсти к старине, тут же загорелся идеей познакомиться с этим человеком. Один из антикваров, «заинтересованный» соответствующим образом, согласился быть посредником в этом деле. Так мистер Бейли познакомился с господином Старским.

Он остался чрезвычайно довольным этим знакомством. Мало того, что человек этот полностью оправдывал данные ему лестные характеристики, так он ещё и оказался к тому же жуликом, каких мало! А таких людей Бейли, сам из их числа, ставил неизмеримо выше просто умных и состоятельных дельцов.

Бейли, открывший к тому времени пару фирм, специализирующихся на антиквариате, даже не стал упрекать Старского в том, что тот уже несколько раз опередил его в вопросе приобретения ценностей у русских эмигрантов в Одессе, Севастополе, Константинополе, Берлине и Париже. В конце концов — бизнес есть бизнес. Кто-то всегда оказывается удачливее и ловчее. Как пелось в одной песенке: «Так тебе и надо — не будь такой болван!»

В результате, узнав Старского поближе, британский негоциант сразу же предложил ему сотрудничество. Русский, правда, оказался неуступчив при решении вопроса о долях каждого в уставном капитале, способах его образования. Да и по всем остальным финансовым аспектам предстоящего сотрудничества он тоже оказался «не подарок». В этом отношении он был совсем непохожим на традиционного русского, который обычно, а в сильном подпитии — сверх обычного, живёт и действует по принципу «Эх, была, не была — где наша не пропадала!». А когда «наша», в конце концов, «пропадает», то не предъявляет обжулившему его подельнику никаких претензий: «не судьба!» Не судьба — и нет виноватых!

Отсутствие этой замечательной черты в Старском Бейли решительно не понравилась. Тем более что русский потребовал — не попросил, а именно потребовал — не гарантий и не бумаг, а «живых» денег в качестве взноса в уставный капитал. По всему чувствовалось, что на подобных комбинациях он, как говорят русские, «собаку съел».

На тот момент Бейли испытывал серьёзные трудности с деньгами: «прогорела» очередная его затея, а содержание поместья вкупе с ненасытностью супруги практически ничего не оставляли ему «на развитие». Он попытался уговорить русского, суля ему — в будущем — преимущества в дележе прибыли. Но русский не уступал. Перспективная сделка — а Бейли чувствовал, что это именно так — оказалась под угрозой срыва.

И в этот момент сработал один из каналов информации британца. Занимаясь коммерцией как основным родом деятельности, время от времени Бейли вынужден был уделять часть своего внимания и другой своей ипостаси: шпионской.

К нему, в надежде заработать, как говорят у русских, «на бутылку», обратился один бывший офицер из штаба генерала Кобылевского, давно уже оставшийся не у дел и почти опустившийся. В своё время Бейли, постоянно третируемый начальством в связи с недостатком информации о русских делах, даже побрезговал вербовать его «на постоянную службу».

Сейчас же Бейли с неослабевающим вниманием выслушал информацию «добровольца», изнывающего от желания опохмелиться. Даже исходящий изо рта того прокисший многодневный перегар не мог заставить чопорного русобританца хотя бы раз брезгливо поморщиться, не говоря уже о том, чтобы отстранить ухо от пересохших губ «стукача».

Бейли ликовал в душе: он почувствовал, что напал на след. На след больших и неправедных денег! Хотя, понятие неправедности всегда было для него относительным и небесспорным. А применительно к деньгам — тем более.

Отпустив «информатора» с парой сотен франков, Бейли, не мешкая, отправился к Старскому. Там он почти с порога выложил свою информацию, предложив использовать её на благо концессии. При этом он заявил, что готов весь причитающийся ему доход от намеченной акции включить в оборот будущей фирмы.

— Шантаж! — усмехнулся тогда Старский. — Грязное дело! Я к подобным способам добывания денег никогда не прибегаю.

Больших трудов стоило тогда Бейли убедить русского принять его предложение и немножко — на несколько десятков тысяч долларов — пошантажировать генерала Кобылевского. Он клялся, что между визитами полковника Криппса к русскому генералу накануне исчезновения вначале — транспорта с танками, а затем и с продовольствием, существовала какая-то связь. Да, комиссия тогда не нашла ничего компрометирующего генерала, но дыма без огня не бывает. И потом: зачем генералу такая дурнопахнущая реклама?!

В таком формате агитировал Бейли Старского. Тот обещал подумать, и взял тайм-аут на несколько дней. Но тут, как назло, в Индии началась забастовка рабочих, занятых на уборке хлопка. А это уже напрямую касалось Бейли, владеющего небольшой фирмой «Сидней Бейли коттон», которая специализировалась на экспорте высококачественного сырья в Европу и являлась основным источником дохода шпиона-предпринимателя.

Бросив все дела, Бейли вынужден был мчаться на край света. К его несчастью, поездка, которой он отводил минимум месяц-другой, затянулась почти на десять месяцев: он явно недооценил масштаба проблемы. Когда же он вернулся, то с удивлением узнал, что его несостоявшийся компаньон Старский стал компаньоном Кобылевского, и открытая ими на пару фирма «СтарКо» является одной из крупнейших, созданных русскими эмигрантами.

Бейли сразу же решил, что Старский ловко и воспользовался его «наводкой», сам шантажировал Кобылевского — и преуспел в этом. Бейли недолго материл коварного русского: представься ему такой случай, он поступил бы точно так же.

Повторять избитый ход Бейли не пожелал: это было не в его правилах. Да и «остричь» набравшего силу Кобылевского, используя отработанную доказательственную базу, было нереально. Нужны были новые, более веские доказательства, желательно подкреплённые документами.

Но времени на их поиски у Бейли тогда не было. Да и ситуация не позволяла ему вплотную заняться этим делом. Совсем не вовремя возникли проблемы с господином Свинковым. Обострилась борьба между различными монархическими группами — а руководство, не желающее больше тратить деньги по принципу «всем сестрам — по серьгам», требовало от него определить только одну «лошадку», на которую можно и должно было сделать ставку.

А тут ещё и информатор пропал. Как в воду канул. В итоге никаких доказательств о причастности к его исчезновению Старского и Кобылевского у Бейли не было. Но, как говорят в таких случаях, он «печёнкой чувствовал», что в этом деле не обошлось без их участия — и участия не скромного, а решающего. Бейли тогда серьёзно задумался. И не просто задумался, а сильно перепугался. Очень вовремя он был отозван на Ближний Восток, где и застрял на целых полтора года.

И вот сейчас он снова оказался лицом к лицу с проблемой, о которой уже и думать забыл. Пришлось вспомнить — и забытое чувство тревоги вновь разбередило его успокоившуюся на Ближнем Востоке душу. На этот раз он решил действовать осторожнее, не доверяться людям, и длительную осаду «крепости» Кобылевского-Старского начать с тщательного изучения документов недавнего прошлого.

Не знал, конечно, матёрый жулик одесского происхождения с британским паспортом, что хоть знакомство его с господином Старским и было случайным, но последовавшие за этим встречи и деловые переговоры были уже совсем другого рода. Они были тщательно подготовлены — и подготовлены не кем иным, как бывшим офицером для особых поручений Кобылевского Михаилом Николаевичем. Именно он поручил Платон Иванычу установить прочный контакт с Бейли, который был известен ему по шифровкам из Москвы как крупный деятель британской военной разведки. Именно он поручил Старскому вытянуть из Бейли как можно больше относительно намерений того в части шантажа Кобылевского. Прежде всего, Михаила Николаевича интересовало, насколько «бронебойными» сведениями для такого рискованного мероприятия обладает англичанин.

Однако, в том, что Бейли даже не попытался довести свой замысел до логического конца и стремительно исчез «с горизонта», ни вины, ни заслуги Михаила Николаевича и Платон Иваныча не было: всё происшедшее никакого отношения к делам разведки не имело…

Теперь же Сидней Джон Бейли день и ночь просиживал в архивах военного ведомства, тщательно выискивая малейшие следы соприкосновения Кобылевского с грузами союзников. Следы были, но крайне малочисленные и незначительные. Ничего компрометирующего.

Ну, дал заявку — и то — не напрямую, а в штаб Главкома ВСЮР. Ну, назначил комиссию по расследованию пропажи танков в пути следования. Кстати, большего об этой истории из британских источников ему узнать не удалось. Единственными документами на этот счёт в них была копия радиограммы, посланной на борт британского транспорта председателем комиссии ВСЮР, и ответная радиограмма британского капитана. Все остальные документы: рапорты, протоколы, акты — находились в архивах штаба ВСЮР-Русской армии-РВС.

История с исчезновением транспортов с продовольствием, несмотря на огромную стоимость утраченного, также не могла быть поставлена в вину лично Кобылевскому. Заявка была оформлена через Главкома, груз отправлен легально, в счёт кредита, захват груза подтверждался радиограммами с борта одного из судов, а также вырезками из советских газет…

Издав вздох разочарования, Бейли с раздражением захлопнул архивную папку. Придраться, по большому счёту, было не к чему. Даже те сведения, которые в своё время передал ему «горящий нутром» поручик, и то не были закреплены документально: уж слишком торопился тогда Бейли к Старскому поделиться радостью! Он и не подумал тогда о необходимости письменного оформления «показаний» случайного информатора: куда денется этот русский?!

Единственное, что сейчас насторожило Бейли, это упоминание во всех этих случаях рядом с фамилией генерала Кобылевского и фамилии полковника Криппса. С одной стороны, ничего странного как будто в этом и не было: Криппс был главой британской военной миссии, постоянно находился на связи с Главкомом ВСЮР и по долгу службу вполне мог выезжать в Волонтёрскую армию генерала Кобылевского. Но вот даты…

Бейли почувствовал, как в предвкушении разгадки у него зачесались ладони.

«Как у алкаша в предчувствии пьянки!» — усмехнулся он про себя.

Дрожащими руками Криппс состыковал бумажки. По датам выходило, что Криппс выезжал в армию Кобылевского как раз накануне отправки сначала танков, а затем и продовольствия. И выезжал неоднократно. Вроде бы, ничего странного: глава военной миссии имеет право и даже обязан проверять исполнение заявки на месте.

Бейли попробовал связать воедино появление Криппса, исчезновение грузов и резкое изменение в поведении Кобылевского, о чём ему рассказывал информатор-поручик. Оказалось, что изменение в поведении наблюдалось как раз в период после отъезда Криппса, но до момента исчезновения груза!

Бейли почувствовал, что напал на след. Осталось только установить, кто сопровождал грузы со стороны поставщика. Бейли начал лихорадочно ворошить бумаги — и через полчаса докопался до истины в лице майора Фицпатрика и лейтенант Рича!

Почти бегом он кинулся к архивариусу. Через полчаса интенсивной работы оба досье лежали перед ним на столе. Но едва только он раскрыл одно из них, сердце его похолодело: первый же лист досье извещал любопытствующего — в данном случае его, Бейли — что майор Фицпатрик исчез при невыясненных обстоятельствах в Константинополе вместе с деньгами для Барона и Русской армии два года назад.

Трясущимися руками он открыл вторую папку. И дрожал он не зря: содержание бумаги, открывающей дело Рича, практически ничем не отличалось от той, что лежала в папке личного дела Фицпатрика. Разница была только в дате исчезновения: лейтенант — тогда уже капитан — Рич исчез на Ближнем Востоке двумя неделями позже Фицпатрика.

Весь в холодном поту, Бейли откинулся на спинку стула. Конечно, это могло быть чистой воды совпадением, и не иметь никакого отношения к интересующему его делу. Но что с того: все его надежды получить от этих господ хоть какие-нибудь сведения, хоть сколько-нибудь проливающие свет на одну из этих тёмных историй, оказались несостоятельными.

Итак, документы не дали ему нужных козырей для борьбы с такими опасными противниками, как Кобылевский и Криппс. Нужны были свидетели. Свидетели их неблаговидных делишек. А в том, что делишки эти были — и были именно такими, он уже нисколько не сомневался.

При этом он меньше всего думал о выполнении задания начальства, об интересах империи, о служебном долге, о моральной стороне этого дела и прочей лирической чепухе. Единственная мысль владела сейчас его воспалённым воображением: никогда ещё перед ним не открывалась такая перспектива быстрого и сказочного обогащения. Это тебе — не спекуляции антиквариатом и даже не поставки хлопка под заказ военного министерства! Это — настоящие деньги! Деньги сумасшедшие, за которые можно всё отдать и всех продать!

— Надо ехать!

Бейли сам вздрогнул от звуков собственного голоса: оказывается, он говорил вслух! Он огляделся по сторонам: не выболтал ли ещё чего в забытьи, вызванном мечтами о богатстве? Но нет: в архиве, кроме архивариуса, никого не было, да и тот откровенно клевал носом в своём углу.

Бейли молча подошёл к нему, лишь приоткрывшему глаз при звуке шагов, и также молча вернул ненужные, и, по большому счёту, бесполезные, папки. Теперь ему предстояла работа не с бумагами, а с людьми.

«Кажется, тот поручик называл мне фамилию ещё какого-то русского, очень близкого сотрудника Кобылевского, с которым также произошли разительные перемены? Как же была его фамилия? Штукин… … Чукин… Щуркин… Вспомнил: Чуркин! Полковник Чуркин, начальник контрразведки Волонтёрской армии! Вот кем надо будет заняться — и заняться вплотную! Вот кто отдаст мне золотой ключик от двери, ведущей в страну счастья!»

Раскрасневшийся от энтузиазма, Бейли стремительным шагом покинул архив. Погружённый в собственные раздумья, он даже не обратил внимания на то, каким взглядом проводил его архивариус, выдававший по его запросу личные дела Фицпатрика и Рича.

Вечером того же дня полковник Криппс, обитатель одного из роскошных особняков в Челси, получил от своего осведомителя, которым и был этот архивный работник, информацию о характере запроса, сделанного накануне в архиве Сиднеем Бейли. Ознакомившись с запросом, Криппс понял всё. А когда прочитал в записке о том, что Бейли вслух высказал намерение куда-то ехать, понял также и то, что медлить нельзя. Отдав необходимые распоряжения, уже через час, первым же поездом, он отправился из Лондона на континент. Ему удалось опередить Бейли, который был настолько взволнован вдохновившими его мыслями, что решил «отвести душу» в хорошем ресторане, а в Париж отправиться утром следующего дня.

Каждый из них решил, как пишут в романах, «не на жизнь, а на смерть», бороться за свои деньги. Криппс — за те, что уже были получены и давали ему возможность пользоваться всеми благами жизни. Бейли — за те, которые он только надеялся получить, и которые только и могли ему дать возможность жить в роскоши и неге.

Схватка предстояла нешуточная…

Глава сорок девятая

… — И это — все твои миллионы?

Голос Председателя ГПУ Украины был полон яда. Выдав текст, он покосился на выпотрошенный прямо здесь, в его кабинете, чемодан. На полу в живописном беспорядке были разбросаны предметы мужского гардероба — грязные и изрядно побывавшие в употреблении. В «предметы» были завёрнуты комья сырой земли — очевидно, для придания чемодану «должного веса».

Чекист перевёл взгляд с «сокровищ» на Пинского. Аркадий Леопольдыч подавлено молчал.

— Обвёл он тебя вокруг пальца, друг Леопольдыч…

Чекист с трудом давил в себе поднимающееся раздражение.

— … Да и меня — тоже…

Он рассеянно поддел носком зеркально сверкающего сапога штанину федуловских брюк.

— Я не буду спрашивать у тебя, как он мог догадаться — сейчас это уже ни к чему… Меня больше интересует другой вопрос: как они смогли уйти из района?

Он стряхнул с сапога тряпку, и вплотную подошёл к Пинскому.

— Из района, каждый участок которого находился под нашим контролем? Конечно, я спрошу об этом… точнее, за это — и по всей строгости — с непосредственных исполнителей, но сейчас я хочу знать твоё мнение.

— Полагаю, что Федулов ушёл так же, как пришёл, — уставившись глазами в пол, ещё раз поник плечами Леопольдыч.

— Не понял? — не соврал чекист.

По-прежнему не поднимая глаз, Аркадий Леопольдыч вздохнул.

— Я хотел сказать, что он ушёл тем же маршрутом, каким и пришёл к настоящему тайнику. Ещё тогда, в момент его закладки. Ни я, ни ты, ни твои сотрудники не знали и не могли знать ни этого места, ни этого маршрута.

— Ну, хоть какие-нибудь следы нашли? — взорвался Председатель. — Хоть какие-нибудь следы их пребывания в районе? Не могли же они просто убежать? Налегке, без груза? Зачем тогда нужно было устраивать этот балаган с «ложным аэродромом»?

Пинский опять вздохнул и пожал плечами.

— Мы с твоими людьми прочесали весь район, но ничего обнаружить не смогли…

— Даже места настоящего тайника? — не поверил чекист.

Аркадий Леопольдыч кивнул головой.

— Даже его. Конечно, если бы обнаружили тайник… место тайника, то это облегчило бы нам поиски Федулова и Лбова. Хотя я не уверен и в этом…

— ???

— В этом проклятом лесу можно без труда раствориться и выйти в любом месте — там, где тебя и не ждут!

Не желая мириться с провалом, хотя уже и сознавшись в нём — и не только себе — Председатель заметался по кабинету. Как известно из литературы, начальники в такие моменты либо испепеляют взглядом подчинённых, либо мечутся по кабинету, матерясь и стеная. После пятиминутного кросса — преодолевать ведь пришлось и опрокинутые стулья — чекист, наконец, угомонился.

— В общем, «кинули» нас с тобой, Леопольдыч?

Взгляд его был весел и зол. Пинский опять вздохнул и ещё ниже опустил голову. Председатель взглянул на часы: ни материть Пинского, ни самому горевать времени уже не было.

— Ладно, хватит мотать сопли на кулак! Пора на работу!

И он решительно нажал кнопку звонка.

— Распорядись, чтобы это немедленно убрали! — приказал он моментально появившемуся помощнику и брезгливо покосился на содержимое выпотрошенного чемодана. Помощник кивнул головой и исчез.

— Значит, думаешь, что они уже в Одессе?

Пинский тускло сверкнул полинявшим глазом.

— Убеждён в этом.

Нервно массируя переносицу кончиком пальца, чекист нахмурил брови.

— Тогда наверняка они сейчас рассредоточатся с твоим «дружком», и дальше будут ехать порознь!

Он пригладил ладонью лысину — вероятно, в силу годами отработанной привычки, ещё с тех самых времён, когда это место было покрыто растительностью.

— Скорее всего, у Федулова, кроме тех документов, что ты передал ему от меня, и тех, по которым он прибыл в Москву, есть ещё и третий комплект. Он-то и позволил им проскочить КПП уже за пределами зоны поиска.

(Опытный чекист не ошибся в предположениях. В поездку Лесь Богданыч действительно запасся страховочными документами для себя и для Жоры. Потому что жизнь научила его бережно относиться к бережно сбережённому. К ней самой, то есть, и к тому, что она дала и ещё может дать).

Ладонью, освободившейся от «укладки» лысины, Председатель звонко шлёпнул о дубовую столешницу.

— Тогда будем ждать их в порту! Никуда теперь они от нас не денутся!..

…Доблестные сотрудники республиканского ГПУ долго и безуспешно перлюстрировали списки пассажиров всех пароходов, отходящих из Одесского порта. Даже тех, которые совершали рейсы по внутренним линиям. Французских подданных господ Лефевра и Армана в списках не значилось. Визуальное наблюдение, на которое делалась основная ставка, также ничего не дало: в течение трёх дней никто, хоть издали похожий на Федулова и Лбова, ни на один борт не поднимался.

И лишь тогда Председатель догадался, что Федулов поступил вопреки логике: вместо того, чтобы поскорее добраться до порта, он направился вглубь страны. И чекист был прав в запоздалой догадке: Лесь Богданыч именно так и поступил.

— Знаете, Жора, — решил он на одном из коротких привалов, — а мы, не пойдём в Одессу: наверняка, нас там уже ждут. И ждут с нетерпением. Вместо этого мы пойдём к ближайшей железнодорожной станции и будем «на перекладных» добираться до Москвы: до истечения срока нашей визы времени ещё достаточно. Думаю, что наши «опекуны» из ГПУ догадаются об этом уже тогда, когда проглядят все глаза в Одесском порту. К тому времени мы уже пересечём границу «страны Советов».

Жора безоговорочно поддержал старшего товарища, несмотря на то, что Одесса, а с ней порт и заветный пароход на Марсель были уже почти рядом, а до железной дороги — ещё топать и топать…

Председатель ГПУ тут же вызвал к себе руководителя шифровального отдела. Спустя час он получил ответ из Москвы: «Председателю ГПУ Украины. Совершенно секретно. Строго лично. На Ваш запрос сообщаем, что французский предприниматель Морис Лефевр и его референт Жорж Арман два часа назад прошли таможенный досмотр на границе с Эстонией…»

Читать дальше Председатель не стал. Скомканная телеграфная лента выпала на пол из разжавшегося кулака. И только по прошествии некоторого времени, в течение которого Председатель тупо смотрел в одну точку на стене кабинета, он, наконец, смог выдавить из себя классически горькое признание:

— Вот тебе и ювелир… Недооценил я старика…

…Через неделю смертельно уставшие, исхудавшие до неузнаваемости от тягот пути, французские подданные мсье Лефевр и его референт мсье Арман вновь стали Лесь Богданычем Федуловым и Георгий Сергеичем Лбовым. Измученная ожиданием, Аксинья Андревна буквально не знала, в какой угол усадить дорогих гостей. А уж когда Жора, обменявшись заговорщическими взглядами с Федотовым, щёлкнул замками и отбросил крышку чемодана, Спиральская утратила дар речи.

Правда, обрела его вновь она довольно скоро — когда стороны приступили к дележу имущества в счёт полагающимся им процентов. Консенсус был достигнут только в одном — но зато сразу: никто не требовал непременного обращения ценностей в деньги. Все сошлись на дележе имущества, как выражаются юристы, «в натуре». (Не путать с другим по значению термином из лексикона уголовников).

А, вот, делёж был долгим и трудным. Никто не хотел уступать друг другу без спора ни одного предмета — настолько они хороши были все! Но так как раздел должен был быть совершен, он и был совершён. Правда, как это часто бывает в подобных случаях, все остались в чём-то недовольными его результатами. Конец спорам и взаимным косым взглядам неожиданно положил не кто иной, как самый молодой из участников дележа. И произошло это не самым деликатным способом.

— Аксинья Андревна, — укоризненно покосился Жора на хмурую подругу. — Грех тебе! Ведь твоё участие в этом деле было самым незначительным. Разве можно его сравнить с тем, что сделали и пережили мы с Лесь Богданычем? Единственное, что ты сделала — это не отказала господину Федулову с порога и обратилась за содействием ко мне! И всё!

Спиральская молчала. Она, конечно, признавала обоснованность доводов, но признавать и мириться с мыслью о потере приглянувшейся вещи — «две большие разницы».

— И ведь мы с Лесь Богданычем не требуем пересмотра ранее достигнутых договорённостей только на том основании, что ты спокойно пила кофе в роскошном дворце на Елисейских полях, а мы с ним на брюхе ползли по непроходимым лесам и болотам. В том числе — и для того, чтобы доставить тебе твою долю! Долю, которой, даже при твоих немыслимых тратах, хватит на несколько жизней! А ведь её могло и не быть — доли-то!

Спиральская побледнела.

— Да-да, Ксенюшка! Я предложил Лесь Богданычу не возвращаться в Париж: мир ведь не ограничивается этим городом! Но господин Федулов захотел стать миллионером именно в этом городе. Так, что, радуйся, тётенька, а не ворчи!

Некоторое время Аксинья Андревна хватала ртом воздух — а потом неожиданно улыбнулась.

— Да будет тебе… Разошёлся… Сам ведь должен понимать: что я за женщина была бы, если бы не пыталась торговаться из-за каждой безделушки? Ну, сам посуди?

Как умная женщина, Аксинья поняла всё. И, прежде всего — то, что часть — это много больше, чем ничего. А ведь она запросто могла остаться именно ни с чем: Жора уже неоднократно доказывал то, что никак не относится к шутникам по финансовой части. Поэтому она приняла верное решение: свела всё к женскому капризу. Это было наилучшим выходом из положения — и противная сторона вполне удовлетворилась им.

Потеплев глазами, Федулов деловым тоном обратился к «подельникам»:

— Как думаете распорядиться своими долями, господа?

Аксинья Андревна мило улыбнулась.

— Как ещё может распорядиться всем этим женщина — да к тому же ещё не утратившая привлекательности?

Федулов понимающе вздохнул.

— К Вам вопросов больше не имею. Ну, а Вы, Георгий Сергеич?

— Я?

Жора задумался на мгновение, и твёрдо посмотрел в глаза Федулову.

— Я рассчитываю на Ваш совет, Лесь Богданыч!

Федулов удовлетворённо кивнул головой: похоже, именно такого ответа он и ждал.

— Тогда я сейчас же звоню начальнику департамента экономической безопасности концерна «СтарКо». Он пришлёт людей и оформит наш взнос в уставный капитал фирмы — я с ним уже имел предварительную беседу по этому вопросу…

В ответ на удивлённый взгляд Жоры Федулов смущённо хмыкнул.

— Каюсь: забежал несколько вперёд. Курочка ещё, как говорится, была в гнезде, а я уже… М-да… Но я твёрдо верил в успех операции — поэтому и вступил в переговоры с руководством «Старко» до её начала.

Он подошёл к телефонному аппарату и снял трубку с рычагов.

— Приёмную концерна «СтарКо»!

Пока на коммутаторе производили соединение, она повернулся к Спиральской.

— Ещё раз спрашиваю Вас, Аксинья Андревна: не желаете преумножить свой капитал?

— Желать-то желаю, — уклончиво повела та головой. — Но, может… чуть позже…

— Как Вам будет угодно, — равнодушно отреагировал Федулов, и тут же откликнулся в трубку.

— Да, я, Михаил Николаевич. Да, всё со мной. Всё, как договаривались. И он — тоже. Да. Хорошо. Жду!

Положив трубку на рычаг, он обернулся к Жоре.

— Он прибудет со своими людьми прямо сейчас. Сами понимаете, Жорочка, что разгуливать — даже разъезжать! — по Парижу с таким грузом небезопасно! А у «Старко» — бронированный автомобиль с бронированным же сейфом, вооружённая охрана! Улавливаете разницу?

Минут через десять в дверь осторожно постучали.

— Да?

В образовавшуюся щель робко просунулась голова привратника.

— Сударыня, там прибыли люди из «СтарКо»…

— Пропустите!

…Несколько часов потребовалось Федулову, Лбову и людям из концерна для того, чтобы переписать, сдать и принять все заявленные ценности. Подписывая сопроводительные документы, Михаил Николаевич, по одной из случайных реплик, которыми обменялись между собой Федулов и Жора, как-то сразу догадался об источнике происхождения этого богатства, и завистливо вздохнул.

— Да, ради этого и я бы рискнул головой — и не только в России, но и в пасти самого дьявола!

После того, как начальник сопровождения доложил о готовности к отправке груза, стороны обменялись «верительными грамотами». Лесь Богданыч и его молодой друг получили от представителя «СтарКо» заверенные надлежащим образом свидетельства о размерах своих долей в уставном капитале фирмы. В свою очередь, Михаил Николаевич получил от них заявления о приёме в ряды участников. К заявлениям прилагались перечни имущества, которое новые участники вносят в качестве взносов в уставный капитал…

Руководство концерна было довольно инициативой шефа экономической безопасности. Именно сейчас «СтарКо» остро нуждался в солидных деньгах как для пополнения уставного капитала, так и в качестве оборотных средств. Именно сейчас «наклёвывалась» перспективная сделка с империей Рено. Несколько десятков «свежих» миллионов долларов в уставном капитале ощутимо увеличивали вес «СтарКо» и делали почти стопроцентными его шансы в борьбе с конкурентами за получение сверхвыгодного контракта…

Михаил Николаевич не знал о намерениях Лесь Богданыча совершить опасный вояж в Россию. Он знал только о том, что Федулов в ближайшие недели ожидает поступления ценностей на большую сумму. Разумеется, он не знал о том, что цена — не большая, а умопомрачительная. Тем более он не знал, откуда эти деньги ожидаются получением. Однажды уже обжёгшись, Федулов не собирался посвящать в свои секреты постороннего человека. Он даже не сообщил главе службы экономической безопасности «СтарКо», что намерен покинуть город. Он лишь информировал его о том, что ценности будут на месте примерно через две недели.

Но, даже если бы Михаил Николаевич наверняка знал о готовящемся турне за сокровищами, он не стал бы сообщать об этом своему чекистскому руководству. Сейчас, задним числом, он мог говоритьоб этом со всей определённостью. И причина этого его решения заключалась не в забвении им обязанностей разведчика, а в исключительной нужде концерна в притоке средств. На карту было поставлено будущее «СтарКо»: либо ему суждено превратиться в транснациональный концерн и войти в число избранных вершителей судеб мира и человечества, либо ему пришлось бы довольствоваться скромной ролью «провинциального» — по меркам «великих» — предприятия средней руки.

А так как Михаил Николаевич — миллионер и западный человек по взглядам на бизнес — ощущал себя частью бизнес-сообщества в куда большей степени, чем сообщества разведывательного, то выбор был сделан без малейших сомнений в его правильности. Сейчас, заполучив для концерна огромные деньги, Михаил Николаевич был более чем убеждён в правильности своих поступков… И потом — а может, и самое главное: он вовсе теперь не был убеждён в том, что ему когда-нибудь ещё доведётся побывать в России…

Глава пятидесятая

… — Разрешите, Михаил Николаевич?

Референт осторожно проскользнул в дверь кабинета вице-президента концерна по вопросам экономической безопасности: так, после нескольких удачных операций «носителя» по защите интересов фирмы, стала именоваться должность бывшего штабс-капитана. И референт был не президентским: в соответствии с новым статусом Михаил Николаевич обзавёлся и большим штатом помощников. А что делать: «noblesse oblige» — положение обязывает!

Михаил Николаевич оторвал взгляд от бумаг, и с неудовольствием взглянул на помощника. Нет, никаких замечаний к тому по качеству работы у него не было: помощник оказался работником толковым, в меру исполнительным, разумно инициативным — словом, с головой. Но для его появления в кабинете шефа были установлены строгие часы — и даже минуты. Если он появлялся вне графика — как это и было сейчас — значит, произошло что-то неординарное. Это выбивало Михаила Николаевича из режима — отсюда и такая реакция на появление референта.

— Виноват, Ваше превосходительство…

Да, теперь и Михаил Николаевич, как миллионер и один из руководителей концерна, известного уже не только во Франции, но и далеко за её пределами, имел право на подобное обращение к себе!

— … но на проходной стоят какие-то люди, по виду — офицеры. Они утверждают, что прибыли по делу чрезвычайной важности. Кроме того, они уверяют, что являются Вашими старыми знакомыми и Вы якобы с радостью их примете…

Михаил Николаевич вздохнул: придётся, видимо, принять. Он старался никогда не отказывать бывшим сослуживцам хотя бы в приёме. Ему совсем ни к чему была репутация человека, который «зазнался и забыл старых друзей». Это тоже было частью имиджа концерна. Во всяком случае, Михаил Николаевич относился к таким встречам именно как к работе по сохранению и улучшению реноме «конторы». Всегда — даже тогда, когда посетители оказывались людьми совершенно ничтожными и абсолютно бесполезными с точки зрения извлечения из встреч с ними хоть какой-то пользы… фицеры. виду — явные добеное обращение по отношению к себе! выбивало Михаила николаевича ковым, инициативыныма николаееичав

— Ну, что ж: просите…

Через пять минут дверь его кабинета вновь распахнулась. На пороге появился референт и доложил:

— Ваше превосходительство, капитан Мыльников и штабс-капитан Угрюмов просят аудиенции у Вашего превосходительства!

— Запускай!

Один за другим в кабинет вошли двое в штатском. Михаил Николаевич сразу узнал их. Это были действительно хорошо знакомые ему «волонтёры». Как и большинство нормальных офицеров армии Кобылевского, они чаще отличались не на поле боя, а в борделях. Разумеется, если «полем боя» не считать рестораны и казино.

Посетители были явно подавлены великолепием интерьера и многочисленностью персонала, сопровождавшего их до дверей кабинета вице-президента концерна. Обращение же референта к бывшему товарищу по ресторанному застолью, как к «Его превосходительству», окончательно уменьшило их в росте.

— Здравия желаем, Ваше превос…, — дрогнул уже и голосом Угрюмов, но Михаил Николаевич широким жестом добродушного хозяина прервал его.

— Да бросьте Вы, штабс-капитан! Какое я для Вас «превосходительство»? Обидно слышать такое от товарища по оружию!

Насчёт «оружия» и «товарищества» по нему Михаил Николаевич несколько перебрал. Товарищами по оружию они были лишь в том случае, если таковым считать бутылки водки и коньяка. Но чего не сделаешь на благо концерна?!

Разгладив лицо, Мыльников толкнул Угрюмова в бок.

— А что я тебе говорил? Не зря все у нас говорят о том, что заделавшись миллионером, штабс-капитан не оскотинился и не брезгует старыми друзьями!

Михаилу Николаевичу было приятно слышать эти слова. Значит, его тактика на продолжение человеческих контактов с однополчанами была и есть совершенно правильной, и уже приносит свои плоды!

— Проходите, друзья, садитесь!

По физиономиям посетителей можно было без труда определить, что обращение «друзья» вместо ожидаемого нейтрального «господа» елеем растеклось по душам бывших «волонтёров». А когда стюард — Михаил Николаевич и стюардами обслуживался теперь персональными, а не общими — внёс поднос с бутылкой «мартеля» и маленькими тарелочками с нарезанными на дольки лимоном, гости окончательно поверили в дружбу.

Осушив рюмку, Михаил Николаевич демонстративно обратился во внимание. Даже улыбка на улице хозяина кабинета не помешала гостям понять всё, как надо. Они тут же подобрались.

— Видишь ли, Михаил Николаевич, — начал Мыльников, явно запевала в дуэте, — мы не станем хвалиться перед тобой достижениями, которых нет. Впрочем, как и денег…

Он искоса взглянул на хозяина кабинета, словно проверяя реакцию того на свои слова. Начало действительно было «с места в карьер» и достаточно откровенным. Да и косился он не зря. Вероятно, после таких слов его чаще всего выпроваживали даже их тех редких домов, где всё ещё изредка принимали «беззаветных борцов с большевистской тиранией».

Но Михаил Николаевич ничем не показал, как ему наскучила эта «песенка». Более того, он изобразил живейший интерес и даже участие в судьбе товарищей по оружию.

Столь благодушная и совсем не привычная реакция на стандартный текст явно обнадёжила и даже обрадовала Мыльникова. Михаил Николаевич не ошибался в своих предположениях: уже после первых же слов, господ «борцов за идею» вежливо просили выйти вон. В отдельных случаях просьба выражалась не одними только словами — и это было весьма чувствительно. И уже — не только душой, но и телом.

— Ты, наверно, знаешь, что мы сейчас работаем у Кутахова…

Мыльников усмехнулся, но совсем невесело и ничуть не наигрывая.

— «Работаем»… Ни дел, ни денег… Никто не хочет связываться

с нами: говорят, что мы — дискредитированная публика. Русские, из тех, кто хорошо устроился здесь, и слышать не хотят ни о какой политике! Ну, а французы… Чёрт бы их побрал! «Правые» следят за «левыми» — чтобы те не узнали об их грошовых тратах на нас! «Левые» — за «правыми», чтобы те не сомневались в том, что они и так всё знают! Ну, и все вместе они следят за нами, чтобы теперь уже мы не сомневались в том, что «лавочка» близка к закрытию!

Прикрываясь завесой участливого интереса, Михаил Николаевич не мог не поразиться тому, как точно капитан определил текущую ситуацию. Это совсем не монтировалось с его сильно амортизированным обликом.

— Вот так и живём, — вздохнул Мыльников и выразительно потянул носом. — Как говорится, перебиваемся с хлеба на квас. Обращаться к Кутахову за работой бесполезно: в лучшем случае «пошлёт» — и не на задание! А кушать-то хочется! И выпить — тоже! И ведь мы не Христа ради просим денег: согласны на любую работу — хоть на теракт! Где угодно: хоть здесь, хоть в России!

Выпустив пар, Мыльников «отошёл в сторону» — и на его место заступил молчавший до сих пор Угрюмов.

— Ты не подумай, Михаил Николаевич, что мы пришли сюда клянчить «на бутылку». Нет, брат, мы пришли за протекцией!

Вот тут Михаил Николаевич несколько оживился — и даже проявил уже почти неподдельный интерес: разговор сворачивал с «наезженной колеи».

— Не мог бы ты замолвить за нас слово перед «Торгпромом»?

Просительный взгляд Угрюмова наткнулся на взгляд хозяина кабинета, который уже активно избавлялся от равнодушия. Ходоки переставали соответствовать канону странников с протянутой рукой.

— Перед «Торгпромом»?!

— Ну, да!

На передний план вновь выдвинулся «отдохнувший в запасе» Мыльников.

— Говорят, они согласны хорошо заплатить за стоящий теракт.

Ну, в отношении какого-нибудь видного большевика. Узнав об этом, мы сунулись было к Барону. Но ты же знаешь, как он относился — да и до сих пор относится — к терактам! «Булавочные уколы!» — орёт. — Толку от этих терактов, как от козла — молока! Вы только дискредитируете идею!» Ну, и всё в таком же духе…

— Мы и к Кутахову ходили, — опять вклинился в разговор Угрюмов. — Но Альсан Палыч в последнее время совсем испортился. Если раньше сам требовал от нас активности, то теперь осторожничает и на любую нашу инициативу отвечает в формате «зайдите на недельке — такие дела с кондачка не решаются»! Барон, что ли, его «сглазил»?! Теперь и этот всё больше в политику играет, стараясь понравиться кредиторам…

Он обречённо махнул рукой.

— А нам куда податься? Как снискать хлеб насущный?

Гости замолчали: слово предоставлялось хозяину кабинета. Михаил Николаевич не стал играть в дипломатию: он уже проанализировал ситуацию и принял решение.

— «Торгпром» действительно был готов заплатить за теракт — и даже открыть финансирование той организации, член которой совершил бы этот теракт. Но… Представители всех без исключения монархических групп здесь негласно решили, что по возвращении в Россию ни один инородец не будет допущен к «дележу пирога». А в «Торгпроме» их, как вы сами знаете — только они и есть… Сведения эти дошли до руководства «Торгпрома», и те заявили, что никаких дел с монархистами иметь больше не намерены.

Михаил Николаевич скромно умолчал о том, что сведения эти руководству «Торгпрома» подбросил именно он. Его шеф в ОГПУ решил, что финансовое участие такого серьёзного объединения крупных российских капиталистов за рубежом сразу же сделало бы деятельность монархистов отнюдь не карикатурной, и представляло бы уже значительную угрозу для Советской власти.

В решении проблемы серьёзным подспорьем Михаилу Николаевичу был пещерный великодержавный шовинизм главарей монархических групп, совершенно не зависящий от того, насколько «дружны» они были между собой. Михаил Николаевич вовремя подсуетился, стимулировал активность некоторых «в пух и прах» «прожившихся» монархистов — и нужные документы в нужное же время были представлены руководству «Торгпрома». Реакцию последнего нетрудно было представить…

— Так, что, даже если бы Барон с Кутаховым и одобрительно относились к затее с терактами, ничего бы у вас с «Торгпромом» не вышло…

Гости заметно приуныли.

— А вот с другим человеком…

Михаил Николаевич сделал многозначительную паузу, столь же многозначительно поигрывая бровями.

— … можно иметь дело… И этот человек весьма заинтересован в теракте с участием какого-нибудь видного большевика, Например, из числа их послов в европейских странах. И человек этот — при весьма больших деньгах…

Услышав о деньгах, гости моментально оживились и нетерпеливо заёрзали задницами в креслах.

— Имя этого человека — Андрей Владимирыч…

Определив по реакции собеседников, что имя это ни о чём им не говорит, Михаил Николаевич многозначительно понизил голос:

— … Его Высочество великий князь…

Вот теперь реакция не заставила себя ждать. Оба кандидата в террористы одновременно издали вздох облегчения, мгновенно просветлели лицами, а Мыльников даже начал возбуждённо тереть ладонью о ладонь.

— Вот это похоже на дело! — просиял он. — Спасибо за наводку, штабс-капитан…. Виноват… Ваше превос…

Отпуская грех панибратства, Михаил Николаевич снисходительно махнул рукой.

— Только…

Мыльников замялся.

— Кто же нас допустит до великого князя?

Он скептически оглядел себя — явно не для себя. Михаил Николаевич усмехнулся и потянулся к кнопке звонка. Немедленно на пороге появился референт.

— Соедините меня с великим князем Андрей Владимирычем.

Через минуту он уже энергично и несколько фамильярно, как доброго знакомого, приветствовал отпрыска царской фамилии.

— Здравствуйте, Ваше высочество!.. Да, я… Нет, не забыл. Именно по этому поводу и телефонирую Вам… Да, как раз двое… Оба — мои сослуживцы по Волонтёрской армии… Капитан Мыльников и штабс-капитан Угрюмов… Да, горят желанием… Ну, уж это Вам решать… Моё дело, сами знаете — петушиное: прокукарекать — а там, хоть не рассветай! Шучу, конечно. Но выбор — за Вами! И решение принимать Вам… Конечно: а вдруг не понравятся?..

Он покосился на посетителей, которые, затаив дыхание, следили за его репликами, боясь пропустить, не то, что слово — малейшую интонацию.

— … Да, тут Вы правы: обещать легче, чем сделать… Нет, этих господ я помню людьми дела… Да, конечно, времени прошло много… Ну, я сейчас подошлю их Вам — а там смотрите сами… Нет…

Михаил Николаевич широко улыбнулся.