Бесплатный фрагмент - Планы изменились

Основано на реальных событиях. Имена всех второстепенных героев изменены.

Когда ко мне пришла беда, я понял, насколько важны и ценны настоящие близкие люди, которые остаются с тобой, поддерживают и любят. Я благодарю Бориса Титова, своих родителей, жену, брата Сергея, Дмитрия Григориади, Сергея Конопского и каждого, кто поддерживал меня все трудные месяцы. Отдельное спасибо — журналистам. Когда активные люди объединяются вместе, мы — сила.

Задержание в аэропорту

Вместе с другими пассажирами рейса Москва — Ростов выхожу из самолета, сажусь в автобус. Ужасно болит голова, давление, чувствую, зашкаливает. Декабрь, снег, темень. Скорее бы в номер, скорей бы уже заснуть. Нас долго катают по полю, и я еще думаю: «Везут не туда». А когда на выходе два полицейских требуют у каждого паспорт, хотя рейс внутренний, немеждународный и досмотра быть не может, сразу чувствую: что-то не так. Это за мной. Подхожу к ним сам.

— Вы не меня ищете?

Отдаю паспорт.

— А, точно вас, пойдемте

Мне даже становится легче на душе. Думаю: пусть уже разберутся. Я глубоко верю: если ты прав, если ничего не нарушал, ничего плохого случиться просто не может. Поэтому я не прячусь, не бегу из страны, как советовали.

За пять дней до задержания

Четвертые сутки веду семинары в «Федеральной Электросетевой Монополии» для губернаторов, для министров, делюсь опытом, приобретенным за время работы в Агентстве стратегических инициатив. Ежедневно выезжаю в семь утра, начинаем в девять, и до шести вечера мой телефон выключен: семинар, ответы на вопросы, нон-стоп.

Звонил ли мне в те часы кто-то с предупреждением?

Бессонница четвертые сутки. Не могу спать от перегрузок.

На 4 декабря запланирована встреча с предпринимателями. Перенести не могу, моя помощница много раз уже это проделывала. Я должен лететь на встречу к бизнесменам-строителям. Один из участников круглого стола, к слову, сейчас задержан. Под следствием.

В день задержания

Катастрофически опаздываю на рейс. Мчим по новой платной трассе к Шереметьево. За стеклом мелькает сырая и серая московская зима. Сумерки.

— Сан Саныч, может быть, не полетите? Или поедем машиной? — предлагает водитель.

Риск опоздать на самолет велик, а в автомобильном салоне по дороге ждет новый автомобиль, который я еще не успел забрать. На минуту задумываюсь. Запах нового салона в уникальной комплектации, надежная тяжесть двери автомобиля. Почти чувствую, как сажусь в кресло и засыпаю от плавности хода.

Эти минуты я потом буду вспоминать много раз. Если бы согласился ехать на автомобиле? Тогда меня успели бы предупредить?

Но я мечтаю поспать в самолете и быстрей добраться до Ростова, чтобы растянуться в полный рост в постели, а не коротать ночь на заднем сиденье автомобиля. Провожаю глазами салон, где ждет новая машина, заруливаем к терминалу.

Чудом успеваю к последнему звонку, и только потому, что меня тут все знают, узнают и даже здороваются сотрудники авиакомпании — я летаю из Москвы домой и по стране очень часто.

Успел. Отлично. А теперь спать.

Но выспаться не получается: встречаю в самолете приятеля. Голова от давления болит невыносимо, я понимаю, что все равно не смогу заснуть, и коротаю полет за разговорами. Сели.

Уже у трапа, когда мы выходим из самолета, вижу одноклассника. Он смотрит на меня в упор, но не узнает. Я и сам как в тумане — зашкаливает давление. Садимся в автобус.

Куда нас везут по полю?

Неудобный

За год до задержания

Акционерное общество «Энергия», в котором я основной акционер, вдруг превращается в предприятие, с которым борется крупная госкорпорация. Я рискнул побороться в правовом поле с естественной монополией, защитить интересы своего предприятия. Настаиваю на соблюдении договоренностей, и меня решили раздавить.

За 14 месяцев до задержания

Я узнал, что в коридорах власти готовится закон, который уничтожит мой основной бизнес-актив. Дело семи лет жизни, семейное предприятие фактически экспроприируют.

Закон лоббирует госструктура под названием «Федеральная Электросетевая Монополия» — головная компания всех РЭМ (Региональная Электросетевая Монополия), которая говорит, что небольшие энергетические предприятия больше не нужны, давайте-ка мы запустим процесс консолидации. То есть процесс, который коммунисты называли «экспроприацией», в наше время назвали благозвучным словом «консолидация», суть же осталась прежней. А для того, чтобы экспроприация-консолидация произошла успешно, оставалось придумать правило, которое подтолкнет всех участников рынка быстро бежать и сдаваться по очереди. А «Федеральная Электросетевая Монополия» будет вальяжно ждать, когда к ним придут, и изучать, кому какие предложения выдвинуть за решение вопросов: «Ваши сети мы готовы купить за 100 рублей. А ваши вообще не готовы покупать».

Когда я вижу, как разрабатывается этот законопроект и к чему он ведет, серьезно напрягаюсь. Понимаю: нужно докупать оборудование, чтобы соответствовать выдвинутым «Федеральной Электросетевой Монополией» требованиям. Мне было очевидно, что законопроект примут стремительно. Нужно было готовиться. Срочно.

Я решаю: если действовать по их же законопроекту, если соблюдать новые правила, все обойдется. Справлюсь — спасу предприятие от разорения.

Фактически я занялся стратегическим планированием спасения своего бизнеса и поручил совету директоров, генеральному директору найти оборудование, которое может увеличить количество энергооборудования нашего предприятия до уровня соответствующего новым требования. Согласно нашим расчетам, это сохранило бы за нами статус территориальной сетевой организации, мы смогли бы и дальше работать. Мы должны были найти оборудование. Другого спасательного круга не было.

Мы переворачиваем весь рынок — ничего. Переговорили со всеми, кто мог помочь, — безрезультатно… Нервозность растет.

И вот однажды раздается телефонный звонок, и я замираю с ощущением, что вытащил счастливый билет. Вы верите в счастливую судьбу? Мне позвонили из «Федеральной Электросетевой Монополии». К этому моменту из конкурентов они превратились в наших партнеров. Мы поняли, что у нас больше точек соприкосновения, чем точек расхождения. Через несколько лет после создания некоммерческого партнерства территориальных сетевых организаций (НП ТСО) «Федеральная Электросетевая Монополия» стала одним из его активных участников. Туда входила и «РЭМ Юг». Мы достаточно нормально общались.

И в тот день мне звонят, чтобы познакомить с продавцом спасительного необходимого мне оборудования, и говорят:

— Покупай. Тебе оно действительно нужно.

Прямо спрашиваю:

— «РЭМ Юга» будет платить по новым объемам передачи электроэнергии с использованием купленного оборудования?

— Да, будут платить.

Был ли я рад? Да я был счастлив! Я без задней мысли купил оборудование, все согласовал. Выдохнул спокойно.

А через несколько месяцев после оформления покупки я узнаю, что в «РЭМ Юга» поменялся директор… Меня это серьезно насторожило. Предчувствие не обмануло: еще до его официального вступления в должность нам остановили все платежи, а затем Борис Авазов решил открыто с нами бороться.

Я ничего тогда не понимал. Свято верил, что, если выполняю распоряжения системы, она, в свою очередь, поддержит меня, и выполнил свою часть сделки — энергию будут исправно покупать. Что же пошло не так? Разве мы допустили ошибку? Остановка платежей — недоразумение?

Меня поразило, что до назначения новый директор никогда не работал в сфере энергетики, и вдруг его поставили руководить предприятием, у которого семнадцатитысячный коллектив и филиалы по всему Югу России, в том числе в Волгоградской, Астраханской областях. И этот «энергетик-управленец» пришел на предприятие и первым делом решил остановить нам всю работу. Однако я надеялся, что мы поймем друг друга, когда я смогу поделиться с ним большей информацией. Мы ведь сделали так, чтобы предприятие соответствовало требованиям нового постановления, и теперь очередь была за государством выполнять обязательства — продолжать исправно платить по тарифам. Я верю в справедливость… Ох как это опасно — быть идеалистом и верить в справедливость…

Меня быстро предупреждают: у моих противников серьезный административный ресурс, и они не намерены со мной сотрудничать. «Федеральная Электросетевая Монополия» становится моим личным врагом.

И законы против них не работают, предупреждают меня. Более того, у них в штате «прикрепленные сотрудники» — это фактически домашний милиционер, который сидит прямо у тебя на предприятии и обладает всеми полномочиями представителя власти, но работает на тебя. Бороться с обладателями такого ресурса — то же самое, что приехать безоружным на переговоры, зная, что у той стороны всегда при себе пистолет. «Прикрепленный сотрудник» располагает доступом к базам данных, в любой момент может зайти в кабинет к сотрудникам Федеральной службы безопасности региона и в подобные организации — это широкий круг полномочий и возможностей. Такие сотрудники есть только в крупных госкомпаниях. И у «Федеральной Электросетевой Монополии» тоже.

Но я ведь не сделал ничего вне рамок закона, думаю. Только хочу, чтобы предприятие продолжало работать, чтобы люди сохранили места и получали зарплаты, чтобы бизнес развивался дальше и приносил доход мне и другим акционерам.

Я надеюсь на улучшение ситуации, хотя предпосылок в общем-то не наблюдается.

Помню, как снова позвонят из «Федеральной Электросетевой Монополии». На этот раз в панике:

— Срочно приезжай! Тут такое творится!

Приехал. Выяснилось, что назначенный Борис Авазов — сын бывшего руководителя одной из кавказских республик, который, по всей видимости, купил сыну должность. По-другому не скажешь, потому что у него не было никакого опыта работы в сфере энергетики. Под умелым руководством нового директора компания обрастет долгами, на конец 2017 года — более 30 миллиардов. Когда Борис пришел, размер долга составлял 4 миллиарда. Видимо, за «эффективное» управление ему в 2017 году продлят рабочий контракт… Но так рассуждает идеалист, который верит в справедливость и логику причинно-следственных связей. Так думать, если сталкиваешься с системой, опасно.

Смотрю на панику в глазах советчиков, слушаю угрозы, но думаю: закон на моей стороне, почему я должен отступать и бояться? Просто нужно действовать в правовом поле и идти в суд.

Я взвешиваю риски, советуюсь. Партнеры в «Федеральной Электросетевой Монополии» говорят: «Мы не можем влиять на ваши взаимоотношения с этой организацией, с этим новым человеком, которого назначили. Да, он, может быть, и неправ, но идите в суд. Если суд решит, что ты прав, то мы заплатим, и все будет нормально». И я иду. Иду и выигрываю все суды.

Вредные иллюзии

В день задержания

С виду бодро, но словно во сне я шагаю по залу прилета аэропорта в сопровождении полицейских в штатском. Иду и думаю: я предприниматель, криминальными делами никогда не занимался, предприятие у меня белое, зарплаты, извините, белые, что большая редкость в 2015 году, суд поддержал мои требования — мое предприятие выиграло каждый суд! Что мне можно предъявить? Да ничего!

Я уверен: если я ничего не нарушал, то и бояться мне нечего. Меня правда запутывает двойная игра… Казалось бы, выиграли все суды… Но вместо денег получили ад. Вместо выплат — угрозы.

Месяцами мне постоянно передают, что за мной придут, что меня арестуют. И вот за мной пришли.

Я к этому даже морально готов. Так надоело чувство непредсказуемости, нужна развязка — хоть какая-то. Высокое напряжение не может продолжаться вечно. Невозможно, когда все пытаются развести, дают телефоны полезных людей. Начальник службы безопасности говорит одно, адвокаты — другое. Работая в Агентстве стратегических инициатив на государство, я представляю интересы страны. И в то же время с моим собственным предприятием происходит полный беспредел. Ты рассказываешь о нем в серьезных кабинетах, все кивают головами: «Что же это за бардак такой?! Что за беспредел? Сан Саныч, мы с тобой. Мы поставим на контроль. Мы разберемся».

И? И ничего. Ничего хорошего не происходит. Не удается им «разобраться».

Мы судимся и выигрываем. Вынужденно требуем денежные средства через службу судебных приставов. Мне открыто угрожают уголовным преследованием. Постоянные советы полушепотом: тебе нужно валить, а перед этим продать бизнес определенным людям.

Все сводится к тому, что предприятие со мной им не нужно — у товарищей сверху совершенно другие планы: работай за откат по понятным, установленным в отрасли правилам. Нюанс в том, что размер желаемого ими отката предприятие в принципе не может себе позволить отдать и при этом выжить. Большое количество денег на предприятие приходило в виде выручки. А дальше шли транзиты. Часть денег я должен был отдавать сетевой компании. А товарищи хотели откат с оборотных денег, а не прибыли. Это разные вещи. И разный порядок цифр. Но никакой сверхприбыли, как могло показаться со стороны некомпетентным управленцам, когда посмотришь на гигантскую выручку и большие активы, у нас на предприятии не было.

Я сопротивляюсь давлению месяцами. Обострились все болезни. Редко сплю. Угрожают, возбудили дело против генерального директора предприятия, идут обыски. Мы больше года отбиваемся.

Когда вижу в руках полицейских документ, подписанный следователем, я, конечно, испытываю не только облегчение, но и тревогу — начинаются активные действия, сбываются самые беспредельные прогнозы. Но задерживают меня как свидетеля, якобы за неявку в суд для дачи показаний в рамках гражданского дела о взыскании с ОАО «РЭМ Юга» более 135 млн рублей, которые мое предприятие должно было получить согласно решениям арбитражных судов. Я как никто заинтересован как можно скорее решить этот вопрос и даже рад, что и государство обратило на него внимание. Поэтому я взбудоражен и в то же время воодушевлен встречей с полицейскими.

А вот высокое давление держится, и голова по-прежнему адски раскалывается.

Мы идем по аэропорту к выходу, вижу брата, который приехал меня встречать. Сергей сбоку, недалеко, мы проходим с полицейскими рядом, и я передаю брату большое количество документов. Подыгрываю:

— О, как раз знакомый! Родителям передай…

Полицейские реагируют вяло. Это потом, уже на допросе, пойму, что ребятам не сказали, зачем их за мной посылают. Сергей — человек хладнокровный и разумный, он и виду не подает, что что-то идет не так.

Дурной сон продолжается. Звоню адвокату.

— Уже глубокая ночь… Куда я сейчас? Утром приеду…

— Какое утром?!

Но адвокат мнется. Давление еще идет вверх. Полицейские не торопят, не мешают говорить, мы уже на парковке. Холодно, темно. Сажусь в машину оперативников, и, когда дверца с лязгом захлопывается, оптимизм меня оставляет. Звоню «полезным контактам», но никто трубки не поднимает. Даже безопасник! Даже по телефонам на случай «ядерной войны». Тишина.

И тогда я начинаю удалять из телефона все подряд: сообщения, переписку, контакты, СМС жены. Уже знаю, что любую информацию попытаются использовать против меня, сфабриковать факты.

Смотрю на часы и понимаю: время задержания выбрано идеально — после 23:00 трубки никто не снимает. Зачем меня везут прямо сейчас, ночью?

Эх. Но скорее бы уже все закончилось, чтобы закрыть глаза и наконец уснуть.

Жаль, дорога от аэропорта до полиции ночью короткая — успеваю удалить из телефона мало информации. Как в абсурдном сне, отделение полиции теперь занимает здание юридического института, в котором я учился сразу после школы. Я поднимаюсь по лестнице и вспоминаю: слева за стеной на этом этаже был деканат. А вот здесь — библиотека. Пусть ее даже нарезали на узкие помещения, я все равно чувствую запах книг, чувствую себя в знакомом месте.

Моя специализация в институте — гражданское право. Хотя я писал два диплома. Одна работа была посвящена свободным экономическим зонам и проблемам вывода капитала за рубеж. Вторая тема — обоснование смертной казни. Я изучал громкие процессы: дело Чикатило, Кравченко. Я пытался понять, насколько велик был на тот момент процент судебных ошибок. Ирония судьбы, да… Изучив архивы, увидел, что в большинстве случаев в расследовании таких страшных историй все-таки редко происходят ошибки.

Для себя же я искал ответ на вопрос, можно ли исправить серийного убийцу, если наблюдаются такие серьезные отклонения от нормы. Даже сейчас отвечу то же самое, что и много лет назад. Решайте сами.

Когда искали Чикатило (он обвинен в 53 убийствах), раскрыли очень много других дел. По этому же делу, за эти же преступления — семь убийств — был осужден и расстрелян некий господин Кравченко. По нему выносил решение судья Постаногов, как сейчас помню. Помню, потому что адвокатом я представлял на уголовном процессе интересы семьи Эдуарда Уяса, который был убит в середине 90-х. Я видел киллеров, которые его убили, исследовал материалы дела. И выносил решение тот же судья Постаногов, который вынес смертный приговор Кравченко.

Есть вероятность, что имела место судебная ошибка, но я изучал материалы и пришел к выводу, что на месте судьи вынес бы аналогичное решение. В деле Кравченко три доказанных убийства, а еще четыре, вероятно, совершил Чикатило. Но Кравченко уже сидел за жестокое изнасилование и убийство, в первый раз избежал расстрела только потому, что не достиг совершеннолетия.

Должны ли другие люди оплачивать из налогов содержание серийных насильников, серийных убийц? Когда я поднимался по ступенькам бывшего юридического института, отделения полиции в ту ночь и вспомнил тему диплома, эмоционально я на тот момент считал, что общество не должно содержать жестоких серийных преступников. Я тогда верил, что судебная ошибка — по-прежнему редкость.

Потом встречи с людьми, которых обвинили в убийствах, когда они в принципе не могли быть на месте преступления, пошатнули мою уверенность и дали новую пищу для размышлений, но это будет потом, а сейчас – иду в неизвестность.

Виноватые без вины

Вот человек гуляет по парку в центре Ростова с собакой. Это его многолетняя привычка и обычный маршрут. Но в этот раз собака бегает на одном месте и лает. Он подходит — рука торчит… Вызвал полицию.

Те приехали, откопали, вызвали понятых. Собака бегает, лает, ему домой давно пора, но полицейские говорят: «Нет, товарищ, вы нашли, вы и распишитесь». Человек присматривается внимательно: «Слушайте, да я ее знаю. Это моя знакомая, мы раньше с ней в беседке бывали здесь в соседнем дворе». Те: «О, запиши». Расписались. Проходит месяца три. Его вызывают, говорят: «Мы убийцу нашли, приезжайте еще раз, надо дать показания». Он опять приезжает, дает показания. Его снова отпускают. А потом приезжают к нему домой: «Мы за вами, собирайте вещи».

Никаких доказательств нет. Дядька сидит несколько лет.

Следователи говорят: «Ну, это ж тяжкое преступление — мы не даем оценки, виновен или не виновен. Это суд решит». Полицейские говорят: «Мы полагаем, у вас с потерпевшей был конфликт: она вам не дала или еще что-то, и вы ее встретили… А потом, чтобы снять с себя подозрения, решили вызвать полицию». Другую информацию, факты — где он был во время убийства, сколько времени труп там провел, что зафиксировали камеры, которые висели рядом — они не учли. Специально дождались, когда уничтожат за сроком давности записи, чтобы он не мог доказать свою невиновность. И все. Посадили. Через год его бросили все родные, и он остался совершенно беззащитный.

Потом я увижу несколько таких случаев. Буду читать материалы и ужасаться тому, что такие люди не попадут под защиту ни одного омбудсмена, и никто не будет читать их дела, защищать. Таких будут просто «выдаивать» до последней копейки адвокаты, а они, бедолаги, не смогут никак себя защитить. Вот это страшно. Они попросят меня посмотреть дела, надеясь на помощь, но что я смогу сделать?

Дым без огня бывает? Оказываются ли за решеткой невиновные? А теперь представьте, что задаете эти вопросы родным арестованного…

Когда обвиняют в тяжком преступлении, у людей — даже близких — меняется отношение к человеку, и он остается один на один с системой. Если ты ни в чем не виноват, будет ли судьба к тебе справедлива? Крайне редко кому везет и адвокат действительно хочет защитить, докопаться до сути. Наверное, где-то в фильмах бывает такое, но на практике я с таким в российских тюрьмах не встречался…

Но эти знания — многие печали ждут меня потом. Однако точно могу сказать: если бы до задержания я знал все, что скоро узнаю в этих стенах, я действовал и думал бы совершенно иначе, чем той ночью.

А пока я впервые вхожу в казенный кабинет капитана Веригина. Уверенный в своей быстрой победе над системой вхожу на его порог.

Приехали

Раньше тут был деканат, а теперь — кабинеты. Капитан бодр и доволен, и не скрывает своего злорадства:

— Ну все. Приехали.

— Приехали, да. В каком качестве?

— Свидетеля.

— Замечательно. Утром встретимся с вами и адвокатом, я на все вопросы отвечу. Ни от кого в жизни не скрывался и не бегал.

— Вы можете не надеяться сегодня выйти. Не надеяться, что завтра в это же время будете в гостинице на мягких подушках. У вас впереди веселая жизнь. В ближайшие 10–15 лет вам ничего привычного не понадобится. Ни телефон, ни костюм больше не нужен.

Мне трудно поверить в происходящее. Даже головная боль от удивления на какие-то минуты отступает, а потом резко накатывает снова. Я не верю капитану.

Я внутренне собран, и даже высокое давление не мешает думать трезво. Ну хорошо, ты тут за всех сразу все решил, капитан, думаю я, без суда, ладно. Твоя же задача — меня сразу сбыть психологически. Ничего неожиданного в твоем поведении, в словах для меня нет. Такая игра. Давай только скорей — и спать поеду.

Голова болит нереально, о чем я и говорю Веригину. А еще напоминаю, что без адвоката меня допрашивать нельзя.

— И обыск, и досмотр без адвоката проводить запрещено. Так что давайте не будем нарушать закон.

Разрешает позвонить адвокату.

— Я смогу приехать только к утру… У меня ребенок… Я далеко, — отказывается от ночной работы защитник.

— Значит, будем говорить без адвоката, — потирает ладошки капитан.

— Нет такого закона, который позволяет допрашивать свидетеля без адвоката. Вызовите скорую, голова сейчас лопнет.

— О! У меня есть таблетка, — роется в ящике стола, достает потертую упаковку. — Вот, цитрамон. Если не поможет, сделать ничего не могу.

И внимательно смотрит.

Собираюсь внутренне. Предельно спокойно объясняю, какие статьи он демонстративно сейчас нарушает. Даже оперативники притихли от наглости Веригина. В регионе меня знают, и полицейские понимают, что привезли публичного человека, но, судя по их напряжению, допрос и для них сюрприз. Полицейские смотрят то на меня, то на капитана с тревогой. В воздухе разлито напряжение. Голова болит так, что мне хочется закрыть глаза.

Цитрамон, конечно, не помогает. Силы тают. Я не понимаю, почему капитан так боится, что я сбегу, и даже в туалет отпускает меня только в сопровождении оперативников. Двух сразу. Хотя мы находимся в здании полиции, сбежать отсюда непросто.

Третий час допроса.

— Не помню. У меня так болит голова, что я не могу сообразить. Мне необходима помощь адвоката, — говорю я вместо ответов на вопросы.

— Отвечать отказался.

Так пишет капитан рядом с каждым своим вопросом на месте моего ответа в протоколе.

— Но я ведь не отказываюсь отвечать. Я готов, с адвокатом, днем, когда скорая собьет мне давление, — повторяю я. Надежды получить помощь врача почти нет.

— Для меня и всех, кто будет читать твои протоколы, то, что в них написали, ничего не значит, — отмахивается капитан и довольно улыбается.

Четвертый час допроса.

Приводят понятых — двух мужиков прямо с улицы. Вначале они пугливо озираются, больше смотрят в пол, боятся.

— Вот, — тычет в меня пальцем капитан. — Посмотрите на него. Пока вы по ночам трудитесь, хлеб развозите за 30 копеек, этот коммерсант украл у вас, у государства 500 миллионов. Видели вы 500 миллионов?

Я внимательно наблюдаю за мужиками. После слов капитана один понятой злобно вскидывает немытую голову, оценивает меня взглядом с ног до плечей, в лицо не смотрит. Второй — руки в карманы, зыркает с ненавистью.

Они ночью на морозе хлеб с завода по магазинам возят. Мне бы сейчас на мороз, мечтаю я, чтобы голова прошла… А у работяг одна мечта — пусть смена скорей заканчивается, выпить и спать, а тут я между ними и водкой оказался — бизнесмен в костюме, галстуке. Смотрят с нескрываемой злобой, даже Веригина дослушать не хотят.

— Мужик, ты покажи, где подписать, мы того… смена у нас…

Согласно закону понятые должны быть независимы. Допрос нельзя проводить ночью, думаю я, но молчу. Что я могу сказать понятым, которые уже верят, что вора за нарушения поймали доблестные милиционеры? Когда же эта пытка закончится?

— А теперь давайте сюда ваш телефон, карточки.

— Опечатайте вещи. Пусть понятые распишутся.

— В этом нет необходимости. Сообщите пароль от телефона.

— В этом нет необходимости. Опечатайте телефон вместе с другими вещами. Потом при адвокате и свидетелях вскроем, и я назову пароль.

— В этом нет необходимости, повторяет Веригин.

И кладет телефон себе в карман. Бессилие. Давление.

За окном совсем редко проезжают машины. На моих часах 3:57 утра. Врач. Мне нужен доктор.

Потом на одном из допросов я снова увижу свой телефон, из которого, насколько успел, удалял контакты и информацию, взломанный, с дисплеем, который открывается только по диагонали. Они умудрятся поменять даты в настройках, и от этого система заглючит и станет сбоить. При этом капитан будет утверждать и так будет значиться в документах, что пакет с моими личными вещами не вскрывали. Потом я напишу об этом одну из тысяч жалоб. И еще через две недели снова увижу мой телефон, но он уже не будет глючить.

4:30 утра.

Опера, тоже измученные бессонной ночью, везут меня в изолятор временного содержания. Они еще вежливы и сдержанны. Мир, в котором нет «вы», начинается за воротами изолятора. И там я впервые слышу «иди», «сюда», «стой». Тут обращаются только на «ты». Вчера ты — руководитель, от которого зависели сотни людей, а сегодня с тобой все тюремщики на «ты».

За моей спиной с грохотом захлопываются решетки. Одна. Вторая. Отобрали ремень, галстук, шнурки и шарф. Третья. Яркий свет. Голова. Вызовите мне скорую!

Вместо этого прокатывают пальцы. Коридор. Захлопывается дверь камеры.

И вот я стою без сил с пульсирующей головной болью в своем прекрасном костюме Zegna в камере. Я долго ждал, когда выйдет именно эта коллекция, чернильный цвет и тонкая голубая полоска. В таком же тонком для русской зимы, но понтовом пальто. В прежней жизни я ведь редко бывал на холоде. Из дома в машину, из машины в офисы или в аэропорт, а там снова ждет теплый автомобиль… А теперь планы изменились. Но это ненадолго, верно? Я ведь ни в чем не виноват…

Казак

А теперь самое время рассказать о том, как у меня появилось предприятие в сфере энергетики. Вы ведь уже стали подумывать, что дыма без огня не бывает, верно? И так ли Хуруджи невиновен, как пишет?

Я родился и вырос в Ростове-на-Дону. Мои родители тоже из Ростова. Отец вырос в станице. Он у меня лучший во всем: золотая медаль, красный диплом. По профессии он инженер, при этом очень талантливый. Всю жизнь занимался системами управления для космоса и оборонки. Мама работает проектировщиком электрических подстанций. Она создавала проекты больших объектов, в частности подключение резиденции нашего Президента, очень сложных подстанций.

У меня вся семья — труженики. А дедушка — лауреат Государственной премии. Он придумал технологию сдерживания почв, когда вдоль дорог высаживают лесополосы, работал над освоением степей, выращивая там хвойные. Одним из первых в конце семидесятых он начал поставлять арбузы, выращенные в Ростовской области, в Финляндию.

А фамилия у нас греческая. Я на 25% грек по дедушкиной линии, а на 75% донской казак. У нас в семье даже сохранилась купчая на дом в Новочеркасске от 1861 года, которая подтверждает, что я коренной, что называется, казак.

Мы потом узнавали специально — в нашей семье во многих поколениях никогда никто не сидел, дедушка попал под репрессии, это да. У меня и по греческой линии, и по линии казачьей достаточно успешные были родственники. И когда пришли к власти коммунисты, начались репрессии, так уж получилось, что, не сговариваясь, не зная в то время друг друга, оба деда фактически сами передали свое имущество советской власти в обмен на отсутствие преследований. Деды быстро поняли новые правила игры, что их и спасло.

Одна семья переехала в маленький дом в Новочеркасске. Большой дом передали военно-революционному комитету, лишь бы оставили в покое. Другой дедушка был арестован, но потом выяснилось, что он не мог участвовать в антисоветской деятельности в Украине, поскольку находился в это время в австрийском плену и его освободили (спасибо следователю — не холуем оказался). Он дожил до 91 года. Я его видел, помню.

Сума, тюрьма обходили нас стороной. С преследованиями после деда никто в семье ни по одной линии не сталкивался. Поэтому то, что произошло со мной, стало шоком для всех родных. Да и для меня тоже. Мне только казалось поначалу, что я морально готов. К задержанию невозможно быть готовым.

Однако родители всегда верили в меня и даже не допускали мысли, что я могу быть не прав. За это я им безмерно благодарен. Поддержка родных — мощная сила. Они знали, что я человек очень принципиальный, жесткий. Уже позже родители скажут мне, что с момента, когда я начал заниматься бизнесом еще в конце 80-х — в начале 90-х, они понимали, что рано или поздно плохое может произойти. Поэтому морально были готовы. Насколько вообще родители могут быть готовы к тому, что сын окажется за решеткой? Стать предпринимателем в наше время — словно поселиться на вулкане. Разные были ситуации. В 90-х опасней нынешних силовиков были криминальные структуры, и, осознавая риски, родители понимали, что я бываю в опасности. Они на моей стороне всегда и готовы выдерживать трудности. От близких же не скроешь…

Я начал заниматься бизнесом еще во время Советского Союза, когда появились кооперативы. Я учился в вузах, когда стал предпринимателем, то есть осознанно, платно. Все — только за собственные деньги.

У меня четыре высших образования. Основным, на мой взгляд, является юридическое, и себя я всегда считаю не столько управленцем, сколько юристом. По факту я всего лишь последние несколько лет занимался предпринимательской деятельностью. У меня именно юридический склад ума. И я серийный предприниматель, да — развивал проекты в самых разных областях.

Я привык жить скромно. У нас в семье не было никаких привилегий, доставшихся в советские времена. Я не успел, да и не собирался строить карьеру с опорой на государственную систему или коммунистическую партию. Особых доходов семья не имела. А в 90-е родители месяцами не получали зарплату. Мы жили, прямо скажем, небогато, в скромной квартире в пятиэтажке.

Мажором, новым русским я не был никогда. Мне комфортней жить скромно и не разбрасываться деньгами. Я достаточно рациональный товарищ, уважительно отношусь к деньгам, стараюсь особо не баловать семью, детей. Хорошо это или плохо — не знаю. Но такой подход облегчил ситуацию во время следствия. Даже когда следователь нашел в телефоне фотографию яхты и радостно потирал ручонки, через некоторое время его ждало разочарование — я просто помогал выбирать яхту другому человеку. И, конечно, следователя разочаровало, что у меня нет ни офшоров, ни домов за границей, ни других подобных атрибутов успешного бизнесмена.

Я всегда считал: если у тебя есть нормальный, успешный, стабильный бизнес, ты можешь спокойно снимать жилье, не привязываясь к определенному месту жительства. А к 50 годам, когда определишься, где и как хочешь жить, где нравится твоей семье, детишкам, тогда уже можно, что называется, бросать кости и создавать серьезное семейное гнездо. А пока молод, не стоит привязываться к вещам и местам, тратить время на возведение своего дома, бороться со строителями, обустраивать его потом. У нас с женой была такая жизненная философия.

В 2005–2006 годах я неожиданно оказался в Волгодонске — выбирал купола для одной из церквей, когда входил в попечительский совет в Ростове. И случайно встретил своих знакомых по работе со службами судебных приставов. Они мне так, между делом, сказали: «Слушай, да тебе, видимо, Ростов надоел. Приезжай к нам, здесь у нас рыбалка, классно! Волгодонск — гостеприимный город. У нас для тебя и работа есть. Построишь многоэтажку? Спасешь людей, которые не получили квартиры?» Может, со стороны покажется чудаковатым, но я увидел перспективу в этом проекте и купил долгострой. Я продал квартиру и, к удивлению жены и многих моих знакомых по бизнесу, заявил, что уеду в Волгодонск и заработаю тут миллиард.

Погрузил жену и наши вещи в «Пежо-307» — все остальные машины, квартиру пришлось продать, чтобы войти в проект. Иначе не хватало денег рассчитаться с дольщиками. Потратив все средства, я оказался в Волгодонске с незавершенной стройкой — площадкой, на которой квакали лягушки, с коробкой здания, которое было очень некачественно заморожено лет 10 тому назад. И вот стою я на этой самой стройке и понимаю, что надо как-то деньги зарабатывать, на что-то жить нам с женой. А на реализацию проекта требовалось по тем временам миллионов 200. То есть нужно было сделать нечто феноменальное. Удивить Волгодонск.

И я сделал. Мы придумали, как совсем на другом уровне поставить продажи квартир. И практически сразу за месяц мы продали около ста квартир. Это какие-то несусветные цифры, особенно для маленького города. Как так получилось? Мы создали полный комплекс, стали трудиться, как фабрика, где и кредиты выдают на покупку квартир, и дом достраивают, и риэлторы продажи делают, и рекламу придумывают, и как средство массовой информации специализированные передачи выпускают, в которых рассказывается, как пользоваться ипотекой. То есть мы создали централизованный риэлторско-строительно-девелоперский рынок в регионе.

Затем, наблюдая за нашей работой, нам поверил местный застройщик и дал право эксклюзивной продажи своего жилья. И у нас довольно неплохо все шло. В общем я потихоньку развивался, строил-строил и наконец достроил многоквартирный дом. Проект успешно реализовался.

Мы

В Волгодонске я начал понимать, что мой коллектив стал для меня не просто работой с сотрудниками, а чем-то большим. Чувствовалось, что это моя команда, я с ними советовался, как с партнерами, отношения сложились открытые, искренние. И ребята это ощущали. Когда я говорю «команда», то подразумеваю брата, жену, финансиста Илью, а еще — юриста Дмитрия Григориади.

Логично, что вскоре возник новый общий на всех проект. Как-то коллеги сказали: «Слушайте, Сан Саныч, вот тут предлагают предприятие в энергетике, а оно с проблемами серьезными. Там между собой бьются акционеры, чуть ли не стреляются, какие-то наркотики, в общем кошмар. А от этого предприятия полгорода зависит.

«Берем?» Вначале я хотел сказать нет. А потом подумал: «А почему бы и нет?» И наконец: «Нет-то почему?»

Ну, мы и взялись. Согласно договоренностям решили навести порядок на предприятии, упаковать актив и выгодно его продать. Мы провели ряд подготовительных процедур, описали имущество, изучили предприятие. А самое главное — убедили его акционеров, что пора прекратить воевать, потому что боевые действия снижают стоимость актива и в конечном итоге приведут к тому, что они не смогут его продать и попросту потеряют. Наступило перемирие.

Предприятие почти продали. Почему «почти»? Сделка сорвалась в последний момент, местный региональный олигарх резко передумал покупать. В соглашении с акционерами предприятия было прописано: если до определенного периода я не продаю актив, то обязуюсь выкупить его сам. Причем выкупить по цене последнего предложения.

Акционеры обратились с просьбой: «Лучше вы его у нас купите, чем региональный олигарх возьмет за те деньги, что предложил». Я задумался.

Мы понимали, что риски большие, что можно потерять все ранее заработанное. Но я решил, что это новый вызов. В прошлый раз же получилось, а когда меня пугали сложности? И мы пошли на риск.

Было непросто. Люди из одной из противоборствующих групп, получив первые деньги, решили не очень корректно вернуться на предприятие, но уже с другими партнерами, и сразу же побежали договариваться с другими акционерами, чтобы с помощью контрагентов нас ослабить.

Мы тут же угодили в боевые действия. За каждой минимальной передышкой сразу же следовал новый бой. И дальше уже передышек не было. Мы жили в состоянии бесконечной войны.

Однажды в офисе я огляделся вокруг, прислушался к разговорам коллег и подумал: «Надо же, а я даже привык, что у нас постоянно встречи с юристами, сотни судов идут одновременно…» Зря я стал привыкать к тому, что суды — вещь обычная. Зря продолжал верить в справедливость закона.

Наши противники все-таки довели предприятие до банкротства, а я его вывел обратно. Ситуация была тяжелая, но с помощью тонны скоординированных сложных усилий нам удалось вернуться «с того света» — предприятие уже больше года находилось в состоянии банкротства, а мы его вернули в строй. При этом мы вернули не просто имущественный комплекс, а именно предприятие с таким же ИНН, с прежними сотрудниками. У нас получилось его сохранить. Я был рад и горд. А в рабочем коллективе к нам многие за это время прониклись уважением, нас поддерживали, ведь, несмотря на то, что мы были новенькими, именно нам удавалось всех мирить и успокаивать.

Я продал остатки своей недвижимости, бросил в проект заемные денежные средства, и платежеспособность предприятия была восстановлена. Через некоторое время я понял, что наконец-то от меня отстанут, потому что мы выиграли тяжелый бой с серьезным противником. Настал относительно спокойный период, который длился несколько лет.

Наконец-то можно было мирно созидать: мы расставили приоритеты, занимались развитием бизнеса.

Все, что зарабатывал, я вкладывал в предприятие и получал дикое удовольствие от того, что оно развивается.

Уже появились деньги, и возникал соблазн. Единственной моей слабостью стали автомобили, а не яхты или особняки на зарубежных курортах. Из самых экстравагантных увлечений — учеба на пилота вертолета. Я мечтал тогда купить вертолет. Чуть-чуть не успел. Меня раньше вернули с небес на землю.

20 минут

Однажды поехали мы с мужиками на рыбалку. Лето, тепло, клюет, а у меня… телефон не умолкает. Друзья ничего не говорят, но коситься стали. И вот я сижу у воды и думаю: «Что за ерунда? Сколько лет только то и делаю, что живу на работе. Жить толком не успеваю. Третий год, как долгожданная дочка родилась, а я ее так редко вижу! А если даже и выкрою полдня погулять с дочкой в парке или выбраться с мужиками на рыбалку, так весь издергаюсь — не отхожу от телефона. Что за ерунда?»

Так моя жизнь дала крутой поворот.

Вдруг настал момент, когда я осознал, что предприятие может работать, как настроенный механизм, но меня по привычке постоянно подключают к решению каждого вопроса. Стало досаждать, что я не успеваю даже на обычную рыбалку съездить спокойно, ведь постоянно принимаю рабочие решения, провожу встречи. Если честно, в тот момент совпало: я потерял интерес к развитию бизнеса и нашел его в занятиях общественной деятельностью. Не смейтесь, я хотел трудиться на благо общества, на благо страны. Я же настоящий и еще не пуганный идеалист в тот момент был.

Позже, когда было время, я проанализировал свою жизнь и понял, что, согласно пирамиде Маслоу, я тогда просто перешел на следующий уровень. Вначале мне казалось, что происходящее сродни кризису среднего возраста, который связан с потерей целей — нет нового вызова. А у меня кризисы очень остро происходят. Я копаю, пока не найду решение.

Понимаешь, что нужны перемены, поскольку ты не хочешь делать привычное, а то, что отлично получается, тебя уже попросту не заводит. Нет той мотивации, которая заставляет подниматься каждый день с кровати. Нет драйва. Предприятие работает. Ты пришел, походил. Да, если есть какие-то проблемы — решил, но принципиальных изменений в твоей жизни от этого не происходит. Нет радости, нет кайфа, нет драйва в ней больше.

Тогда я пошел к консультантам.

И мне повезло: я с первого раза попал на очень крутых людей, которые мне серьезно помогли, а не стали толочь воду. С того момента я живу вообще в другой парадигме. Я понял, что значит найти профессионалов и делегировать полномочия. Задача же руководителя — строить стратегические планы, помогать, когда задача его масштаба, и не мешать.

Я рискнул, провел мониторинг того, что у меня происходит на предприятии, и встретился с экспертами. Консультант спросила:

— Что вы хотите?

Я задумался и сказал неожиданно даже для самого себя:

— Я хочу работать на предприятии не больше 20 минут.

— 20 минут в день?

Как оказалось — сложнее. Я хотел работать на предприятии 20 минут в год…

Консультант, конечно, не думала, что задача будет настолько сложная, но в итоге мы несколько месяцев перетрясали бизнес-процессы и все же пришли к тому, что я утверждал на предприятии бюджет и план. Занимало это примерно те самые желанные 20 минут.

Остальные задачи я передал генеральному директору, совету директоров. Мы расписали все возможные отклонения от бюджета. Теперь я просто получал от коллег информацию и ставил задачу, а еще определял, сколько мне нужно денег на жизнь. В текущую деятельность предприятия я в принципе не вдавался. Если что-то делал, то в удовольствие: спросить, позвонить, дать совет. Но я уже не воспринимал это как работу. Предприятие могло месяцами работать без моего участия, и я с семьей переехал в Москву.

Там я занялся уже более интересными для меня вещами. На предприятие я практически больше не возвращался, но мне было интересно, чтобы этот бизнес вырос в цене. Соответственно, к «Энергии» я относился как к некой долгосрочной инвестиции.

Сразу могу сказать: если бы я продолжал заниматься оперативным управлением, это ничего бы не изменило в войне, которую за моей спиной начал вести Борис Авазов.

Служить отечеству

Думаете, освободившись от бизнеса, я стал больше времени проводить с дочкой и чаще ездить на рыбалку? Дураков работа любит!

Как человек, который привык постоянно что-то делать и не может спокойно сидеть на месте, я занял освободившееся время работой в Агентстве стратегических инициатив (АСИ), которая приносила мне удовольствие. В свое время я активно участвовал в деятельности «Опоры России». А потом мне сделали предложение из АСИ, и я стал замруководителя рабочей группы по упрощению доступа к энергетической инфраструктуре.

Мы создавали условия для снижения скорости технологического присоединения. Это была благая цель, поставленная Президентом, чтобы страна вошла в 20-ку лучших экономик по инвестиционной привлекательности. Мы собрали замечательную команду с администрацией Президента. Я познакомился с большим количеством интересных людей. Для меня это был новый важный опыт, потому что если раньше мы просто собирались в «Опоре», обсуждали, но дальше разговора ничего не шло, то здесь наши обсуждения воплощались в проекте, законодательном или нормативно-правовом акте. Вот это вдохновляло — мы видели изменения.

Потом нужно было проводить мониторинг. Мы ездили по стране, смотрели, как работают наши решения. По дороге я участвовал в различных форсайт-проектах, искал лучшие практики, чтобы их повторять, масштабировать по стране. Стал руководителем одной из групп по поиску лучших практик в сфере электроэнергетики, которым мы обучали губернаторов. А это уже работа преподавателем в Российской академии народного хозяйства, куда меня пригласила АСИ.

Я участвовал в проекте национального рейтинга инвестклимата, который запустил лично Президент, и сделал его фактически своей настольной книгой. Я отвечал за весь Южный федеральный округ как руководитель представительства АСИ. Кроме всего прочего — возглавил некоммерческое партнерство территориальных сетевых организаций, которое создал вместе с единомышленниками.

Получилось, что высвободившееся время я занял большим количеством общественной работы. Она не приносила каких-то денег, но подарила весьма полезные интересные знакомства и позволила самореализоваться совсем на другом уровне.

Дураков работа любит. Я очень быстро нашел себе новую занятость. И дочка снова не видела папу. Что поделаешь? Я активно работал, но теперь уже бесплатно. Не ради того, чтобы развивать бизнес, а ради того, чтобы развивать инвестиционную привлекательность страны. Я принимал участие в более глобальных обсуждениях, выступлениях, форумах. Много ездил в деловые командировки, знакомился, чувствовал свою востребованность. Я кайфовал от того, что могу многое сделать для страны, для улучшения ее экономики и жизни тысяч людей.

А в это же время, пока я трудился и преподавал, в Ростовской области фабриковали уголовное дело. Следователи и представители ведомств, которые должны были контролировать законность их работы, действовали вполне согласованно. Я об этом догадывался в последние месяцы и убедился на первом допросе. Но в тот момент я был еще совершенно уверен, что невиновному человеку государство не может сделать ничего плохого. То, что происходит со мной, — дурацкое недоразумение, халатность, ошибка. Мы быстро разберемся, был уверен я. И относительно спокоен за свою судьбу.

Когда меня задержали, я еще не знал, что в конечном итоге именно публичность, моя известность скоро невероятно пригодятся. Хотя, признаться честно, я на них надеюсь, когда металлическая дверь с лязгом закрывается за моей спиной.

Товарищ прокурор

Первая новая проблема после давления, с которой я сталкиваюсь в камере, — нечем отмыть руки от краски для отпечатков пальцев.