Бесплатный фрагмент - Планетарий

Планетарий

+18. Мат в случае острой необходимости. Друзья, сосредоточьтесь! Если Вы религиозны, перед тем как ознакомиться с текстом Вам необходимо испросить разрешения у Вашего духовного наставника!

Общая диспозиция

― Классный пиджачок, не подскажите, где бы и мне разжиться таким же вот пиджачком?

Перед Наумом Дупло (Дупло ― это фамилия Наума Митрича, крестьянина одной из деревушек Дикого Поля, а говоря вообще, не совсем верно судить что фамилия выводится естественным образом из клички или прозвища, и затем переходит к потомкам, на самом деле, когда раздавали фамилии крестьянам, феодалы руководствовались исключительно своими собственными представлениями о прекрасном.

Например барин, любитель ружейной или псовой охоты давал, и давал вероятно совершенно неосознанно, своим подданным фамилии вроде Уткин, Зайцев, Глухарёв, или Лисицын, а дворянин предпочитавший проводить часы досуга на рыбной ловле, естественным образом нарекал подопечных Окуневыми, Карасёвыми, Карповыми, Севрюгиными, etc.

Если же барин был грамотным, и склонялся к учёной латыни, то случались и трудные для понимания формулировки, как например известный казус с фамилией Велосипедов, известной ещё с времён баснословных, когда не только велосипедов, но и простейших самокатов не было ещё и в помине.

На самом же деле помещик, желая как-бы облагородить и облагозвучить ряды своих вассалов, сплошь состоявших из Вислоуховых, Жучкиных, Умкиных и Оборзевичей, переименовывал Стрелкина сначала в Быстроногова, а затем, неудовлетворённый результатом, в Велосипедова, но по ходу повествования мы ещё вернёмся к этому кругу вопросов, речь сейчас идёт вовсе не об этом…

Что же касается самой фамилии «Дупло» нам остаётся только теряться в догадках относительно её происхождения, следует лишь заметить, что наши с вами современники, как только заботы о пропитании и убежище над головой отошли на задний план, стали вкладывать в эту фамилию, и эта тема очень болезненна и тревожна для и по сей день продолжающих свой род потомков Наума, фамилия эта приобрела несколько двусмысленное, и, в зависимости от личностных качеств наследников, временами сексуальное, а местами даже и гомо-сексуальное значение, впрочем, это касается только или подросткового периода, или влияния паров алкоголя, но, тем не менее, фамилия эта и по сей день служит поводом для пошлых и неумных подшучиваний в пубертатной среде старшеклассников и студентов).

― Классный пиджачок, не подскажите, где-бы и мне разжиться таким вот пиджачком?

Перед Наумом стоял средних лет худощавый человечек, (Аркаша или Аркадий Магидсон, если интересны подробности, для экономии трафика не будем на этот раз анализировать происхождение фамилии) одетый самым наипростейшим, и даже несколько аскетичным образом, в крестьянскую, длинную почти до колен рубаху, перепоясанную плетёной тесёмкой, потёртые, плотного денима штаны, окрашенные самым дешёвым красителем, в растоптанных домашних тапочках, что было несколько необычно, ведь далеко не во всех культурах существует специальная обувь предназначенная для ношения исключительно в домашних условиях, обувь которую не принято носить вне дома, впрочем за некоторыми исключениями ― тапочки ещё обязывают надевать при посещении музеев, художественных галерей, медицинских учреждений и цехов где предпринимаются, по примеру кремниевой долины, отчаянные, но неудачные попытки самостоятельно создать высокоточное оборудование.

На самом же Науме красовался парадный, праздничный сюртук, перешедший ему по наследству от евойного ещё дедушки, дедушка же сшил его по случаю своей серебряной свадьбы и успел надеть его всего несколько раз так как вскорости попал в этом пиджаке под грозу и умер от удара молнии.

После починки дырка от удара молнии была совершенно не видна, и кроме того, по случаю поездки Наума в столицу, сюртук был дополнительно прострочен по краям, и даже украшен неким подобием аксельбанта, при активном участии многочисленных тётушек и кумушек Наума, и сопровождался, как это завсегда водится у простонародья, многочисленными криками, плачем, спорами сопровождаемыми взаимными угрозами, оскорблениями и угрожающими замахиваниями предметами домашнего обихода, но результат действительно впечатлял, и Наум отметил для себя, что надо-бы не забыть рассказать у себя в деревеньке, как незнакомый человек из столицы позавидовал его пиджачку и захотел приобрести для себя такой же.

Но Наум не был окончательно и бесповоротно глуп, как можно было рассудить по его внешнему облику, червь сомнения всё-таки немного точил его изнутри, а также приобретённая за долгие годы жизни в Диком Поле крестьянская подозрительность не позволила ему размягчится окончательно, он продолжал оставаться настороже, (ударение на последнем слоге ― «насторожЕ») и он, в свою очередь оглядел стоящего перед ним незнакомца.

Старинная, но живая до сих пор традиция, когда аристократы стремятся одеться как можно проще, а простолюдины из последних сил тщатся украсить себя излишествами была явлена в этом противостоянии во всей своей доведённой до схематической условности наготе.

Да, на Аркаше была одета простая крестьянская рубаха, и Наум не обнаружил ничего вызывающего подозрений, но искушённый наблюдатель сразу бы отметил, что Аркаша также далёк от упражнений с лопатой и тяпкой, как Наум в своём доморощенном сюртуке от дефилирования по фойе театра или вальяжного присутствия на великосветском фуршете.

И если бы искушённый наблюдатель был бы не только искушённым, но вдобавок ещё и склонным к далеко идущим философским обобщениям, он наверно предположил бы, что затраты нервной энергии потраченной на простое одеяние Аркашки, были неизмеримо большими, чем у тётушек и кумушек Наума, пусть эта нервная энергия не расходовалась на крики, слёзы и порывы к мордобитиям, а выливалась в иные формы, например просмотры журналов мод, наблюдения за безупречными образцами и иконами стиля, долгие хождения по магазинам, верчения перед тройными зеркалами…

…И ткань вроде бы и крестьянская, но плотнее и дороже и качественней, и покрой точно по фигуре, и потёртости не возникшие случайно, во время разгрузки воза с дровами или гавном навоза, а тщательно продуманные, и нитка оборвана как-бы с напускной небрежностью, но с точностью выверенной почти до миллиметра…

Наблюдатель философского склада мог бы и дальше длить и развивать свои далеко идущие умозаключения, если б не проклятые тапочки.

Один мимолётный взгляд вниз, на ужасные, пыльные и стоптанные тапочки ядовито-красного цвета, в одно мгновенье разрушали стройную гармонию умозаключений и повергали её в смятение и хаос.

Надо сказать, что планы на сегодняшний день, даже на ближайшие несколько часов, стоящие перед пришедшими к стенам (ударение на последний слог ― «стенАм») стенАм планетария Наумом и Аркадием, их мысли, желания и помыслы отличались друг от друга много больше чем их одеяния, отличались во всём, и по оси икс, и по оси игрек и даже по оси зет, наибольшее внимание следует уделить разумеется именно Аркадию, а что Наум?

Наум просто привёз овёс.

― Воз овса, телегу запряжённою трудягой-лошадкой.

Привёз вместе со своим кумом Ерофеичем, таким же мудаком как и сам Наум.

Обуреваемые жаждой наживы, они с Ерофеичем привезли в столицу воз овса, овёс ― это такой корм для лошадей и коров, насыпанный тяжёлые в мешки, на окраине они спросили дорогу на рынок, и смышлёные не по годам ребятишки псевдоевреев из озорства указали им на дорогу ведущую к планетарию.

Теперь Наум с Ерофеичем стояли посреди галдящей и суетливой толпы, окружающей планетарий, всеми силами бодрясь и сдерживая охватывающую их панику и отчаянье.

Аркаша, надо отдать ему должное, сразу же оценил ситуацию.

Душевная драма раздирающая Наума с Ерофеичем, и старательно скрываемая ими от посторонних глаз была мгновенно прочитана Аркашкой:

― Что за беда, мил-человек?

― Что за беда стряслась?

Позвольте теперь автор немного отвлечётся от хода повествования, чтобы дать небольшой но очень ценный совет.

Если вы вдруг, случайно услышите обращённое к вам выражение «мил-человек», в любом сочетании, а особенно в сочетании с «что за беда» немедленно вставайте и уходите!

Уходите не раздумывая!

Уходите не говоря ни слова!

Посмотрите на запястье, где должны находиться часы, как бы вспомнив о неотложном деле, и торопливыми шагами немедленно покиньте помещение.

― Человек который говорит вам: «Что за беда, мил-человек?» ― прошёл огни и воды.

Вполне вероятно, что он действительно искренне хочет вам помочь, но соль в том что вы всё равно должны немедленно встать и молча покинуть помещение.

Если вы не можете покинуть помещение, например потому что едите в поезде, возьмите свой чемодан, перейдите в другой вагон, и стойте в тамбуре, до ближайшей остановки. Если вы увидите что человек спросивший вас «Что за беда, мил-человек?» появился в проходе и движется по направлению к вам, немедленно дёргайте стоп кран и прыгайте.

Ели вы летите в самолёте, то попробуйте вначале укрыться в туалете, а затем, в случае неудачи, начинайте имитировать эпилептический припадок, но не в коем случае не вступайте в разговор, не говорите ни слова, иначе ситуация может обернуться для вас самым непредсказуемым образом.

Если же вы отнеслись к этому сообщению скептически, и ошибочно считаете, что во первых вы находитесь в абсолютной безопасности, например рядом с вами, в непосредственной близости стоят несколько вооружённых до зубов стражей правопорядка, и сами вы не в коем случае не дадите себя обмануть, вы ошибаетесь, дело здесь вовсе не в этом.

Это такая форма гипноза или даже магии, после нескольких тайных манипуляций вы окажетесь беззащитным как будто бы кролик перед пастью удава.

С непредсказуемыми для вас последствиями.

Поэтому немедленно вставайте и уходите.

Что вы при этом теряете?

Вы теряете несколько граммов житейского опыта, ничего более.

Возможно вы теряете несколько забавных интересных и историй, но восполнить этот пробел можно читая книги определённой тематики, это вполне безопасно.

…Как в штрафном изоляторе, на крытой, несколько месяцев пришлось простоять по горло в ледяной воде, а потеплело только после того как прорвало канализацию, или как на лесоповале, десять сотоварищей прыгали на один конец положенной на бревно доски, и тогда рассказчик, стоя на втором конце, взлетал с топором в руке на самую верхушку сосны, и должен был, пока товарищи её пилят, успеть обрубить все сучки, до самого низа…

…Да много интересных и поучительных историй можно услышать, но разумнее и лучше не делать этого.

Аркаша же, если судить и по возрасту, и по интеллигентным и вежливым манерам поведения, не принадлежал к группе граждан прошедших огни и воды, вероятно просто нахватался где-то, или, что вероятней всего, выступил однажды в качестве потерпевшего, и попутно перенял несколько фраз, жестов, и приёмов поведения.

Возможно вы всё-же решите, что человек обратившийся к вам с вопросом «Что за беда, мил-человек?» так-же как Аркаша, просто нахватался верхов, просто малолетний позёр, и решите, вопреки изложенному выше предостережению, переброситься с ним несколькими ничего не значащими фразами, поверьте, это не облегчит ваше положение, а только лишь усугубит его.

Наум же, незнакомый с этими изложенными выше рекомендациями, охотно отвечал, но отвечал сбивчивыми и сумбурными идиоматическими выражениями.

То есть оборотами речи, значение которых не определяется значением входящих в него слов, и если быть полностью беспристрастным и положиться на машинный разум, на простейший скрипт анализирующий поисковые запросы и подбирающий на основании этих запросов рекламные объявления, то скрипт этот, проанализировав фразы Наума, немедленно предложил бы ему приобрести средство для повышения потенции, надувную резиновую бабу и силиконовый половой орган выбрав из всей линейки моделей образцы максимально возможных размеров.

Аркадий же, не вникая в умозаключения Наума, а просто оглядевшись по сторонам сразу же оценил стоящий перед Наумом круг проблем и сказал:

― Ну что-ж, мил человек!

― С'час подумаем, как твоей беде помочь!

― Как говорится, одна голова хорошо, а полторы ― лучше!

Если же опять на минутку отвлечься от основной темы, чтобы углубиться в ненаучное и по домашнему любительское сравнительное культуроведение, как это уже было, когда речь зашла о таком казалось бы обыкновенном предмете обихода как тапочки, а сделать это нужно, наверно нужно вкратце проанализировать фразу «С'час подумаем, как твоей беде помочь!».

― Она ведь не так проста как может показаться на первый взгляд.

В традиции уводящей к эллинам, в европейской традиции, это просто ничего не значащая фраза, форма вежливости.

У персов же, издревле враждовавших с эллинами, в традиции азиатской, это предложение помощи, в случае его приятия оно означает приобретение нового врага в вечной азиатской войне всех против всех.

Да вначале новый враг будет выступать в качестве временного союзника, но уличив (ударение на последнем слоге ― уличИв) уличив момент, он покажет своё истинное лицо.

Так ребёнок, воспитанный в традиции идущей от эллинов, случайно начав читать азиатскую сказку, например сказку о Ходже Насреддине, вдруг с удивлением обнаруживает, что сюжет повествования странным образом уходит в сторону от привычной и банальной канвы, где добро примитивно побеждает зло, где супергерой, наделённый сверхъестественными способностями, поражает злодеев и восстанавливает справедливость.

Теперь главный герой, спешащий на помощь попавшему в затруднительную ситуацию вовсе не доброму и наивному персонажу европейской традиции, моральные качества здесь не имеют никакого значения, о них ничего не сообщается, главный герой понимает свою миссию несколько иначе, и финальная сцена, хеппи-энд, счастливый конец, выглядит несколько необычно, и даже, на взгляд просвещённого европейца, несколько диковато и даже шокирующе-парадоксально.

В нём можно даже разглядеть посыпанный восточными пряностями варварски-людоедский юмор, ведь в финале сказки, персонаж, наивно доверившийся своему герою-спасителю вовсе не торжествует победу, напротив, он, обобранный до последней нитки в отчаянье рвёт на себе волосы, проклиная тот день и час когда он поведал о своей мелкой и легко разрешимой собственными силами проблемке неожиданно выскочившему ему навстречу сказочному герою.

Если же простереться мысленным взором ещё дальше к востоку, то там, на востоке, отказываются уже не только об эмоциональных оценок, каких-либо суждений о добре и зле, отказываются в пользу голой хитроумной интриги, но и от плетения сложного логического узора интриги отказываются тоже, переводя и его в разряд сущностей бесполезных и иллюзорных.

Там предлагается, путём многолетних медитаций и ограничений в удовольствиях, таким образом сбалансировать свой гормональный баланс, чтоб впасть в состояние трансперсональное, различать эмоции облаков цветов и деревьев, и взглянуть на собственные беды и горести с улыбкой безразличия и общей вселенской скорби.

Таким образом, предложение помощи, выраженное Аркашкой, не следует рассматривать ни как пустую и ни к чему не обязывающую форму вежливости, ни как предложение выступить в качестве напарника и компаньона, ни как предложение себя в роли наставника и учителя.

Ближе всего к описываемой ситуации подходит азиатское понимание фразы, но с небольшой поправкой, эта поправка не предполагающей какого бы то ни было дальнейшего развития событий.

Поэтому вернее всего будет истолковать реплику как предложение в самом ближайшем времени, как только представится такая возможность, приступить к совместному распитию алкогольных напитков, с сопутствующим процессу обменом крайне эмоциональными и уничижительными мнениями по поводу творящихся вокруг ужасов и безобразий.

Эту поправку хорошо передают пословицы, например азиатская поговорка «Собака лает ― караван идёт» в варианте Дикого Поля совершенно лишена практического смысла, практический смысл заменён на чистейшего разлива кристальную поэзию, трудно постижимую современным племенем менеджеров и дистрибьюторов, логистов, кураторов, культуртрегеров и коучеров ― «Собака лает ― ветер носит», то есть караван уже никуда не идёт, никакого каравана нет, следует согласится что это действительно труднопостижимо, особенно если ваша специальность ― логистика или культуртрегерство, и вылезти наконец из этих лингвистических дебрей.

― Ну что ж, для начала, друзья, ― обратился Аркадий к Науму с кумом ― давайте-ка поставим лошадку вон туда, к стенке, а то она своей жопой перегородила нам половину прохода.

― К планетарию? ― радостно переспросил ободрённый нежданной поддержкой Наум порываясь уже бежать к лошадке, но тут рассудительный и тугоумный кум спросил Аркадия неторопливым и прокуренным басом:

― Так ты что, собираешься продавать овёс столичной интеллигенции?

Выражение о столичной интеллигенции прозвучало из уст кума на удивление свободно и естественно, как будто бы речь шла об окучивании очередной грядки с огурцами, было только непонятно ― откуда он нахватался эдаких вот слов, но глаза кума светились таким простодушием и такой безбрежной пустопорожностью, таким отсутствием хоть какого-нибудь образования, что можно было сделать вывод, что сказал он это подстрекаемый исключительно жаждой наживы, готовый ради утоления этой самой жажды на очень и очень многое, и в том числе разумеется на такой пустяк как продажа овса, кстати, очень хорошего, первосортного овса, столичной интеллигенции.

― Так ты ж не гавно привёз, а, Наум? ― спросил Аркашка Наума, только что услышавший от кума имя своего нового знакомого.

― Ты что нам привёз?

― Овёс! ― отвечал Наум.

― Правильно, овёс! ― наставительно-учительским тоном провозгласил Аркадий.

― Поэтому и продавать мы будем овёс!

― Не гавно а овёс!!

После чего Наум с кумом, оставив все сомнения, занялись устройством лошадки с телегой в непосредственной близости от стены планетария, попутно уcтроив бессмысленный и бесплодный диспут относительно точного расположения головы лошадки, которая по мнению Наума должна была находиться в теньке, чтобы не попадать под лучи палящего солнца, на что куму было глубоко пофиг.

Их подкупило ещё и то, что Аркаша, имени которого они, впрочем, пока ещё не знали, принял участие в их деле безо всякого энтузиазма, совершенно равнодушно, и временами задумчиво поглядывал куда-то в сторону, как будто бы ждал кого-то, будто бы кого-то выглядывая в толпе, и вообще, большей частью был поглощён какими-то своими мыслями и заботами.

― Оно и к лучшему, ― думали бы Наум с Кумом, если бы они умели думать, ― по крайней мере не придётся платить ему за услуги, ну может быть и дадим самую малость, да и то в качестве добровольного пожертвования.

А что касается столичной интеллигенции, что да ― то да, площадь вокруг планетария буквально кишела ею.

Планетарий, а это был первый планетарий на просторах Дикого Поля, открывшийся около двух недель назад, и, кстати говоря, вскоре подвергшийся серьёзной реконструкции, как раз из-за описываемого здесь казуса, планетарий уже успел стать своего рода культурным центром, он действительно поражал воображение любого заглянувшего в этот район посетителя.

Происходило это отчасти ещё из-за того, что стоявшие поблизости дома естественным образом сливались с пейзажем, с тополями в пыльной и тяжёлой листве, с плавными и естественными как русла речушек извивами улиц, с палисадниками и трогающими до самого сердца резными наличниками, призванными хоть как-то скрасить царящую вокруг нищету и запустение, а новенький планетарий открыто и нагло заявлял о своих претензиях на главенство над патриархальным пейзажем, он как бы указывал безупречно выверенным своим куполом и абсолютно белыми стенами в совершенных пропорциях на холодное как могильная плита и бесстрастное будущее уготованное его архитекторами наверное для всего человеческого рода.

Если мы пристально вглядимся в здание практически любого планетария, мы не обнаружим ничего необычного. К слову сказать, до захвата рынка китайцами, планетарии всего мира производила одна-единственная немецкая фирма. Но если мы вглядимся в здание планетария несколько по другому, с другой, непривычной и предлагаемой здесь точки зрения, то мы с удивлением обнаружим, что здания планетариев спроектированы таким образом, что все они могут достаточно длительное время выдерживать яростный штурм дикой и разъярённой толпы.

Причиной тому и послужило описываемое здесь происшествие, заняло оно, это происшествие, если отбросить предысторию, время меньшее чем требуется для беглого прочтения всей этой истории ― не более пятнадцати минут.

А вокруг планетария самым естественным образом сновали туда и сюда целые толпы разнообразнейшего и пёстрого столичного люда.

Аркашка бы совершенно не удивился бы, если бы Наумовский кум, объехав на своей скрипучей телеге планетарий всего один раз, начал бы вдруг оснащать свою речь выражениями вроде «биеннале», «нон-фикшен», или «на голубом глазу», «на полном серьёзе», проехав бы второй, включил бы в свой лексикон выражения «прогрессивная общественность», глядя на часы приговаривал бы:

― Гнусное, гнусное и подлое время!

Или, тоже поглядывая на часы:

― «Доколе! Доколе это будет продолжаться!»

Или белиберду типа: «В социальных сетях интенсивно обсуждают», или «Подонки, какие же они все подонки!» или «эксклюзив», «аутсорсинг» или «нетворкинг», «креатив» и если б он продолжил своё круговое движение и дальше, как знать, возможно дело дошло бы и до «терраинкогниты» или «инфанттерибля».

И, кстати уж говоря, позволим себе немного поумничать, вероятно школьник, получающий по истории и литературе сплошные четвёрки и пятёрки, возьмись он вкратце ознакомится с этим философским эссе, привлечённый сюда изредка встречающемся в тексте простонародными выражениями типа «жопа», обратил бы внимание на некоторое «смешение времён», на некоторую несуразицу, на это надо ему сказать, этому школьнику, что в высокой литературе такое иногда используется в качестве особого литературного приёма, не говоря уже о последних конвульсиях исторической мысли, это делается иногда из-за недостаточного профессионализма авторов, но главная причина здесь в более современном подходе.

Ведь раньше, и не так уж и давно, в конце прошлого века, считалось, что вот, все вокруг современники, и даже поэт писал, мол, успокойтесь и расслабьтесь…

Все современники… Свои…

И вдруг внезапно выяснилось, что расслабляться пока ещё рановато.

И что множество граждан, живущих в одно и тоже время вовсе не являются друг-другу современниками.

Так например выяснилось, что молодой ещё человек, руководитель крупной ай-ти компании, летящей на самом острие передовых технологий ― по психическому строению не кто иной первобытный как охотник за мелкой дичью.

Первобытнейший охотник, на, к примеру, сусликов, вначале выслеживающий добычу, выкуривающий их из своих нор, и затем бегущий за ними с копьём, бегущий по кочкам, с улюлюканьем и свистом, продирающийся сквозь заросли камыша и осоки, необыкновенно азартный и выносливый.

А многочисленная группа старцев и лиц предпенсионного возраста, ни что иное как жрецы или шаманы, они настойчиво призывают идти, и даже не идти, а бежать, бежать в овраг, туда где, по их авторитетному мнению, до сих пор лежит недоеденная их пращурами лощадь.

А внешние приметы, будь то новомодный смартфон, или нагрудный знак члена корреспондента академии наук, почётный знак выдающего учёного, обогатившего науку не менее выдающимися научными трудами, есть не более чем простейшая и бесхитростная маскировка.

И ещё один момент, возвращаясь к планетарию, момент который следует иметь ввиду, это то, что в самом начале своей жизни планетарий был понят основной массой граждан не как учреждение научно-просветительское, а скорее как сооружение культовое.

Впрочем здесь, в Диком Поле, в этом нет ничего удивительного.

Культовое ― пожалуй наивысшая оценка, которую здесь можно дать и музею, и театру, и даже отдельно взятому музыканту или художнику, или литератору, в особенности если он напускает на себя задротскую глубокомысленность, а если учреждению, будь то консерватория, или редакция газеты, лаборатория или институт, не удавалось создать вокруг себя флёр культовости, что ж, тоже не беда, по мере роста и развития учреждения, близкие к нему люди, люди знакомые с его внутренней кухней, как только учреждение немного вырастет и окрепнет, тут же начинают, в своём узком кругу, пусть иронически, но называть его «синагогой», ― учреждением разумеется культовым, как бы указывая посвящённым на маленький и уютный оазис в бескрайних просторах Поля.

Таким образом планетарий воспринимался многими как храм какой-то новой, невиданной доселе религии, и вокруг этого, немедленно ставшего сакральным места, а «сакральный» в переводе с английского ― всего на всего «святой» но в слово «сакральный» жители Поля вкладывали несколько иные смыслы, ведь «святой» ― это всего лишь «святой» а «сакральный» не просто святой, а святой исполненный тайным и недоступным для простого смертного смыслом.

Вот и не удивительно, что у планетария целыми днями напролёт толкалась охочая до всевозможных тайн и чудес самая разнообразнейшая столичная публика.

И тут же, вокруг планетария, возник не предусмотренный властями стихийный рынок. Такого рода рынки иногда ещё называют «блошиными».

Это и был большей частью блошиный рынок, но с уклоном и в эзотерическую, и в другие, самые разнообразнейшие тематики, в том числе, как это ни странно, и в морскую.

Этот факт покажется ещё более странным, если учесть, что до ближайшего морского пляжа было без малого около двух тысяч миль.

Но, тем не менее, вместе с хрустальными шарами для медитации, в том виде как её понимают невежды, с особыми блюдцами для проведения спиритических сеансов, тарелками для вызова духов, с чётками самых разнообразнейших форм и конфигураций, на рынке были во множестве представлены приборы для морской навигации, корабельные компасы, карты, барометры и астролябии.

Тут-же на тесёмках болтались инструменты для извлечения самых разнообразнейших звуков, скульптурные фигурки из дерева, глины, кости, талисманы, обереги, вокруг бродили кришнаиты в своих жёлтых и оранжевых чадарах и сари, и, само собой разумеется, место куда непременно устремлялись все культурные люди ― в лабиринты книжного рынка…

…Кем-то из очень умных людей написана прекрасная фраза, мол книга не есть причина интеллекта, книга есть его следствие, или, иначе говоря, чтение книг не делает тебя умнее, а вот написание собственной книжонки, напротив… …впрочем не знаю… …но один только взгляд, один только беглый взгляд на разложенные нестройными рядами брошюрки, журналки и книжонки повергал в состояние некоторой растерянности.

Боже мой! Да нет таких слов в словаре, чтоб выразить одновременные удивление и ошеломление, охватывающие при одном взгляде на россыпи сокровищ человеческой мысли, представленные на книжных рядах околопланетарной площади.

Разве что призвать на помощь Наумовского кума, да, вот он бы, доведись ему потолкаться лишний часок в здешней толпе, наверняка ввернул что либо учёное, какой-нибудь когнитивный диссонанс, или экзистенциальный кризис.

Приблизим на минутку нашу оптику, и бегло пробежимся по самым верхам, по названиям:

Мадам Папюс ― Практическая чёрная и белая магия, «Наглец» Камю, Авдотья Затрапезная ― Гадания на кофейных гущах, «История гадов» Д'Арвина, «Книга вымышленных существ» Орхиса, «Наглец без свойств» Музиля, «Смерть наглеца» Манна, «Сравнительная демонология», «Интеллигенция Дикого Поля», «Отрицательная селекция», «Правда и истина ― восемь важнейших отличий» (раритетное издание поросшего мхами года), «Десять отличий правды от истины» (Под редакцией профессора Запрудника), «Тридцать восемь отличий правды от истины» (издание переработанное и дополненное), «Сто одиннадцать отличий истины от правды» (Новинка!), «Мученики Правды», «Жертвы Истины»…

…Разумеется были представлены и средства массовой профанации, но более чем скромно: «Столичный беспризорник», «Аргументы VS Факты», «Нищебродская Правда», официальный информационный листок «Истина», и оппозиционерская ей «Новая Правдивая Газета», что же касается поэзии, мы рассмотрим её немного позже, когда Аркашке по ходу повествования потребуется на минутку заглянуть на поэтический пятачок.

Торговля

Пристроив лошадку, Наум с кумом поставили для торговли деревянный складной стульчик и деревянный же ящик, найденный ими прямо здесь, на рынке. Стульчик же, хлипкий как все складные стульчики, был у них усилен приколоченным к ножкам нестрогаными деревянными дощечками, что делало его более основательным, теперь и кум, и Наум могли сидеть на нём без опасения сломать его своей тяжестью.

Но они не спешили садиться, неторопливо прохаживаясь около, осваиваясь на новом месте, что ж, день можно сказать потерян, перебираться на сельскохозяйственный рынок было уже поздно, это уж завтра ― думали бы они, если б умели думать, ― что ж, по крайней мере мы теперь как бы при деле, на законном своём месте, а не маемся без толку, не зная куда себя девать от смущения и сознания своей неуместности, никчемности и невостребованности.

Аркашка кажется уже совсем потерял интерес к Науму с кумом, и тоже прогуливался неподалёку, размышляя о чём-то о своём, и когда он очередной раз поравнялся с Наумом, Наум неуверенно сказал ему указывая на лежащие на телеге мешки:

― Сто рублей! ― сто рублей мешок!

― А, не, не, вы стаканами торгуйте ― сказал им Аркашка отвлекаясь от своих мыслей, ― стакан-то у вас есть наверно?

― Уж что что, а стакан-то у нас есть ― оскаливаясь отвечал плохо побритый Наумовский кум, и оба они сняли с воза мешок, поставили его перед стульчиком и ящиком, развязали, аккуратно закатав края, а сверху поставили стандартный гранёный стакан, предварительно насыпав в него горку овса.

Аркашка сделав полуоборот на каблуке (у тапочка, как ни странно, тоже есть каблук, хоть и совершенно незаметный) поворачиваясь к публике, вытянул вверх и вбок руку и торжественно провозгласил:

― Овёс недорого!

― Рупь стакан!

Буфер обмена у Наума, давно уже бал готов переполниться, и в этот момент он наконец переполнился, и Наум на минутку впал в ступор, пытаясь прикинуть, сколько же стаканов в мешке?

Триста? Семьсот? Тысяча?

Сколько стаканов удастся продать?

Восемь? Четыре? Два?

Но прохожие конечно же не торопились покупать совершенно ненужный им овёс и равнодушно проходили мимо, хотя следует заметить, что и рядом, у продавцов других, самых разнообразнейших товаров дела тоже шли не самым лучшим образом.

Это была скорее выставка, а не магазин или рынок, и поэтому Наум с кумом были вполне довольны новым своим положением, полученным благодаря подсказкам Аркашки, который теперь прохаживался мимо них туда-сюда, задумчиво поглядывая то на стоящую у стены лошадку, то на стену планетария, то куда-то вверх, на купол.

Поравнявшись очередной раз с Наумом он вдруг уставился на мешок, подняв вверх указательный палец, замер так на несколько секунд, и сообщил Науму, что им ещё не хватает бумаги, бумаги для пакетиков, чтобы покупатели могли насыпать в них овёс, и предложил Науму пойти купить старых газет или журналов на пятачке где торгуют книжками.

Они обогнули первый ряд, ближайший к площади, где лежали дорогие книги в твёрдых обложках, дополнительно обёрнутые ещё и в глянцевые суперобложки, прошли мимо барда с гитарой, поющего себе под нос что-то едва слышное, перед ним почему-то лежал футляр не от гитары, а от скрипки, с брошенными туда несколькими разного достоинства купюрами и мелочью, но нетрудно было догадаться, что это он сам их туда и бросил, с целью вызвать подобие цепной реакции, и прошли ещё дальше, к группе из человек двенадцати образовавшей полукруг центром которого была девушка читающая длинное стихотворение, или даже поэму, читала она почти наизусть, лишь изредка заглядывая в листки бумаги которые она держала перед собой:

Нам под гнётом гробов-городов уготовлено грозно другое,

и гормоны горя, с гомоном галок летят в гордеца и изгоя,

и угодив на погост, прахом прогорклым удобрим мы Дикое Поле нагое…

лишь превращаясь в компост, мы становимся сами собою…

где-то, в глубинах, в горах перегноя,

в первоосновах, где огненное и дорогое…

― Ого! ― подумал Аркашка, бывший в поэзии, как говориться, ни в зуб ногой, но тем не менее огорошенный обилием фрикативных «г» ― Не иначе как Гандельсман!

― Отчего-же всё на «г»? ― обратился Аркадий с вопросом к стоявшему неподалёку продавцу, пятидесятилетнему делового вида мужичку.

― Погряз в догадках!

Но ответил Аркадию не продавец, а стоящий рядом с ним молодой парнишка, по всей видимости не совсем трезвый:

― Ну понимаете, вот к примеру у художников, у них бывают периоды по цветам ― жёлтый период, красный, синий, а у нас, у поэтов, у нас по буквам, вот послушайте:

И парень завыл:

― Ой, октябрь, из пригоршни-и-и

меня накорми-и-и

и иргою, и горше…

…плодами рябин… …или вот: ― Город горклое пожирай! Ор вороний и галчий гай! ― и потом пошёл переход сначала на букву «п» и потом на «б»…

― А вот Сашка, или Оська ― парень ткнул пальцем в обложки прославленных классиков, называя их с предельной фамильярностью, вот те показывали высший класс, гласные нагнетали, с согласными любой сможет, а вот с гласными…

― Что ты бредишь, дурак! ― перебил полупьяного парня другой, много моложе, но с невероятно широкой и пышной бородой.

И если на минутку остановиться и задуматься о причинах того, что борода выглядит на нём действительно как-то странно, даже как-то парадоксально, после некоторого раздумья причина становилась ясна ― чтобы заиметь такую бороду парню надо было отращивать её начиная лет с пяти, что разумеется совершенно невозможно.

― Классики совершенно свободно оперировали и гласными, и согласными!

― Классики ещё смысл вкладывали ― вставил свою реплику делового вида мужичок.

На что первый парень, тот, не совсем трезвый, отмахиваясь от пятидесятилетнего как от безнадёжного дурака, заговорил торопливо и сбивчиво, заметно волнуясь:

― Друзья, позвольте я вам объясню, что я открыл, на личном опыте, вот значит читаю я список песен знаменитого нашего барда, струны на гитаре перебираю, и читаю.

И вот дохожу до строчки «Ещё не вечер». Я ещё этой песни не слышал, и думаю, интересно, что-же у него там дальше, думаю наверно там так: «Ещё не вечер, мама, ещё не вечер»…

…И что же вы думаете…

…Слушаю я потом эту песню, когда впервые услышал, первые слова, думаю, ага, с'час будет, «Ещё не вечер, мама, ещё не вечер…» а там, бля, не «мама», там «капитан!», «капитан!», «ка-пи-тан!»

Не «мама» бля, а «ка-пи-тан»!!!

Между Аркадием и Наумом протиснулись несколько новых зрителей, и Аркадию подумалось, что приди он к прилавку с поэзией несколько позже, в эту самую минуту, то ни секунды бы не сомневался что наблюдает обычный у поэтов приступ безумия или белой горячки, но так он сам в какой-то мере был родоначальником диспута, его охватило тщеславное удовольствие от сознания причастности и понимания таинственной сути поэзии.

― И как начал я, братцы тут писать ― продолжал не совсем трезвый парень, как начал, жена бухает с соседом, детишки голодные, денег нет, а я как начал строчить, после нескольких «е» обязательно должны идти несколько «а», чем больше тем лучше, у меня два в «мама» а в «капитане» три!

― Вот выведенный мной гармонический закон!

― А перед «е» должно идти, конечно же «у»!

― Вот вслушайтесь:

― Седьмой сундук!!

― Седьмой сундук!! ― Сундук ещё не полный!!!

― Шестой сундук! ― наставническим тоном поправил оратора бородатый юноша.

― Седьмой! ― упорствовал оратор.

― Шестой! ― настаивал на своём бородатый, беря с прилавка книжку классика, чтоб привести доказательства своей правоты.

― Вас какая поэзия интересует, классическая или современная? ― спросил Наума пятидесятилетний, делового вида мужичок.

― Мне всё равно, мне овёс заворачивать! ― отвечал Наум, но и в их разговор встрял беспокойный поэт:

― Послал в редакцию я шесть стихов про осень!..

― А из редакции мне их вернули восемь!

И шлёпнул о прилавок стопкой книжек в мягкой обложке, стопку коллективных сборников стихов на самой дешёвой бумаге.

Пятидесятилетней делового вида мужичок, прибавил к стопке ещё каких-то стихотворных брошюрок, и Наум, расплатившись несколькими рублями и медными монетами стал обладателем толстенной стопки книжек.

А с Аркашей в эти самые минуты свершалась совершенно незаметная глазу, но чрезвычайна важная перемена, «кетма одиноко гуляющего человека» сменилась у него «кетмой горящих мостов», если тема интересна, полный список кетм можно найти здесь же, на рынке, он рядом со терминологическим словарём мадам Лаватской, в разделе где книги по астрологии и эзотерике.

― В гору торговля дорогой пойдёт дорогою… ― вдруг забормотал Аркашка, подхватывая у Наума готовую выпасть у него из-под подмышки стопку печатной продукции.

― В гору торговля дорогой пойдёт…

…Дорогою ценою! …И деньги горою…

…Грянув, на смену грядут геморрою…

И, тут-же спохватившись, заметил уже своим нормальным голосом ― тьфу ты чёрт, прилипчивая какая хрень, поэзия эта, как же теперь отвязаться от этой хренотени?

― Мне тут мужички сказали, это которые санками торгуют, ну, лыжами там, коньками там, мол, не пойдёт у нас торговля ― поделился Наум с Аркашкой своими опасениями.

― Ждёт их прогорклое, горькое, гнойное горе!

Продекламировал в ответ Аркашка, и Наум подумал что Аркашка окончательно испортился.

― Горе когорте глаголющих гнусно другое!

Вот здесь бы и прозвенеть в голове Науму первому тревожному звоночку. Первому сигналу о том что торговля овсом под руководством Аркадия пройдёт не совсем гладко и окончится небывалым конфузом.

Впрочем жанр данного произведения не предполагает никакой интриги, это не более чем философское эссе, поэтому следует сразу же сказать, что для Наума с его кумом всё окончилось благополучно, более того, впоследствии, в результате многолетней торговли овсом у планетария, по своим деревенским меркам они с кумом стали сказочно богаты, хотя по меркам столицы это разумеется просто пыль, не более чем пыль.

Хотя один неприятный и даже опасный момент всё же случился, но длился те более нескольких минут, и ради будущего благосостояния его можно было и перетерпеть.

― А давай-ка с'час пройдёмся вот там, где художники, мне нужно немного развеяться ― предложил Аркашка ― заодно и на картины посмотрим!

С десяток художников, выставивших на продажу свои картины, являли собой полную противоположность горластому кружку литераторов, и если вдруг кто-либо из прохожих интересовался ценой картины, то непросто было ему добиться ясного от них ответа.

Много времени требовалось художнику что бы осмыслить вопрос, понять что же от него хотят. А когда взгляд его наконец приобретал осмысленность, следовала продолжительная пауза, потом раздавалось бормотание междометий, и наконец, после ещё одной небольшой, но полной колебаний и нерешительности паузы, следовала пауза полная нравственных мучений и невыразимой тоски, и только после этого художник наконец решался огласить цену своей картины.

Кроме того наиболее удачные свои работы опытный художник старается отодвинуть куда-нибудь подальше, куда-нибудь на задний план, так как по опыту знает, что самая лучшая, самая удачная и дорогая его сердцу работа будет куплена самой первой, даже если публика сплошь состоит из самых нетребовательных и мало чего понимающих в живописи граждан.

Это так называемый эффект варвара, старинное поверье, состоящее в том, что если в картинную галерею запустить дикаря, то он бегло осмотрев картины, обязательно надолго замрёт перед общепризнанным шедевром, так что настоящие знатоки и ценители искусства, зная эту наивную хитрость, сразу же идут к произведению упрятанному куда-нибудь в самый дальний закуток. И найдя действительно стоящую работу, старается не спускать уж с неё глаз, и покупку не откладывать, так как художник, не будь дурак, обязательно постарается подменить её наспех намалёванной копией.

И, раз уж речь зашла об отличиях, идеология художников, в отличие от бредовой и путанной идеологии деятелей литературного фронта, ясна и кристальна чиста, чиста как огранённый алмаз, разумеется до тех пор пока литераторы не сунут и туда свои наглые носы, и не наплодят всяческих измов.

Художник ― это просто образ жизни, его картина, что чрезвычайна важно, вовсе не должна претендовать на звание произведение искусства, а большая часть претензий в недостатках и огрехах легко пресекается фразой «художник так видит».

Хотя, чтобы закончить с абстрактными рассуждениями, и перейди наконец к описанию необычного происшествия, случившемуся в этот ясный летний денёк в планетарии, следует заметить, что внутренняя иерархия поэтов по своему чрезвычайна любопытна. Именно внутренняя, а не та о которой сообщают наивному читателю или слушателю лекторы, искусствоведы, филологи etc.

Иерархия поэтов целиком и полностью состоит из отрицательных величин и венчается нулём. Если бы речь шла о мастеровом-ремесленнике, например сапожнике или столяре, то его творческий путь можно уложить в примерно такую вот иерархию оценок:

«криворукий», «неопытный», «неумелый», «подмастерье», и затем: «опытный», «мастер», «мастер супер класса».

У поэтов, будь они столярами, она бы закончилась на «подмастерье», дальше никаких поощрительных и хвалебных определений нет.

Никакого «гамбургского счёта» разумеется не существует в природе, это пустая трескотня полупокеров, ничего этого просто нет. Этого детского и бессмысленного спора о том кто сильнее кит или слон, просто не может быть в высоком искусстве стихосложения, это просто такая особая форма гипноза.

Разумеется художники, или артисты, или музыканты, конфликтуют между собой не менее литераторов, но дело в том что для художника «мазила», или «косоглазый» не более чем бытовые ругательства, а у писателей, намного более обидное определение «графоман» означающее психическое заболевание, чрезвычайно плодовитого идиота, излагающего, по странному капризу, или по причине того же идиотизма, не устно а письменно, это обидное выражение является не бытовым ругательством, а вполне официальным определением и даже литературным термином.

Но беглый осмотр произведений, выставленных на продажу в престижнейшем месте, да ещё и с большим людским потом, огорчал и обескураживал.

Как будто бы художники, вооружённые совершенной идеологией, выбравшие для себя прекрасный образ жизни, свободный и мудрый, всеми силами устремились вдруг в соседний лагерь, к литераторам, существам вздорным, поверхностным, тщеславным, и склонным к сиюминутным увлечениям.

Какая-то суетливость сквозила в их работах, какая-то чрезмерность. Ведь задуманного нужно достигать минимальными средствами, лёгкими штрихами, иначе это уж не попытка искусства, удачная или нет, а полное непонимание самого предмета искусства.

Некоторые, и упаси нас боже смеяться над творческими экспериментами, но некоторые даже посыпали речную волну мелко истолчённым стеклом, для пущего эффекта, стремясь вот таким вот средством предать завораживающий блеск и игривость волны, а некоторые, вероятно отчаявшись и надеясь на снисхождение публики, вдруг объявляли себя не просто художниками, а художниками божественными, в смысле окунувшимися с головой в религиозную тематику.

Вот где начинался настоящий ад!

Ну, казалось бы нарисовал ты культовое сооружение, церковь.

Прекрасно!

Ведь церковь возвышается над остальными зданиями, над ресторанами, ангарами, складами, театрами, кафе, магазинами или офисами, как поэт над остальными гражданами, над менеджерами, водителями, продавцами, полицейскими, возвышается абсолютной своей практической ненужностью, отсутствием хоть какого-нибудь материального смысла.

Ведь возле церкви должно царить запустение, разве нет?

Поросшие мхом ступени, облака казалось бы замедлившие свой полёт над куполами, а рядом, на поросших мхом ступенях, неплохо было бы разместить странников, в лохмотьях развевающихся на семи ветрах, конечно лохмотья можно немного осовременить, тогда вместо рубища можно подобрать что-либо из ассортимента, например, магазина «Спортмастер».

И казалось бы, нарисовал ты церковь, и пора бы на этом и успокоиться, но художник впадает в творческий экстаз, и не может уже остановиться, и рисует ещё и голубя с оливковой ветвью в клюве, несущего благую весть, и затем, обнаружив что на картине осталось ещё свободное место размещает там призрачное видение, мираж из религиозных символов.

Учитывать рамку ― тяжкий грех, один из семи смертных грехов художника.

Но все как один художники, представившие образцы своего искусства на припланетарной площади, учитывали рамку. Это тем более странно, так как кадрирование ― пожалуй единственная в живописи манипуляция, которая легче и проще чем в искусстве фотографии.

Конечно зритель, взглянувшей на картину под именно этим прицелом, сразу же бы открыл для себя, что учитывает рамку не сам художник а нарисованные им предметы или персонажи.

К примеру злодей, поражённый копьём всадника, всадник, вместе с конём и плащом развевающийся над ними, были прекраснейшем образом скопированы, и образовывали завораживающей красоты силуэт кочующий из картины в картину, но поражённый копьём злодей откровенно учитывал рамку.

И вместо того чтобы естественным образом распластаться на земле, он, как-будто бы понимая что сзади у него уже рамка, он, изо всех сил скрючившись отчаянно вытягивал шею, и гримаса на его лице, больше необходимого повёрнутом к зрителям, вопреки замыслу художника выражало не злобу, а удивление.

Обычно в школьных сочинениях принято отвечать на вопрос:

― Что хотел сказать художник этим вот своим замечательным произведением?

Здесь же искусство достигало такой степени пронзительности, что немой вопрос звучал из самой картины.

― Какой же мудак меня так изобразил? ― будто бы вопрошал зрителей этот в общем-то второстепенный персонаж.

А если теперь взглянуть под этим вот прицелом на простейшие пейзажи, где казалось бы уже ничто не должно помешать самовыражению живописца, взглянув на картины соседних художников, то мы с удивлением обнаружим, что и в пейзажах дело с кадрированием обстоит даже ещё хуже.

Дерево, растущее несколько сбоку, вдруг обнаружив что скоро упрётся в рамку, даже упрётся в две рамки, сверху и сбоку, вдруг уменьшалось в перспективе, съёживалось, и противоестественным образом загибало ветви, как бы стремясь уместиться в картину целиком, что впрочем ему тоже удавалось не полностью.

И это дерево, просто дерево! А если речь пойдёт о портрете прекрасной незнакомки?

И художник подрезает её снизу рамкой? Хорошо ещё если он обрежет её по складкам одежды, это можно только приветствовать, а если нет?

Если прямо по ногам?

Допустим вы готовы простить хорошему художнику даже это. Хорошо.

А если на картине Ума Турман?

Ума Турман?

Если вы даже и на Уму Турман согласны, в таком вот урезанном виде, то тогда я даже и не знаю…

…Идите займитесь логистикой тогда.

…Пишите тогда PHP код, оптимизируйте базы данных, займитесь ресторанной или литературной критикой, искусство явно не ваша стихия.

Единственным полотном пользовавшимся на рынке успехом была «девочка со свечой», у автора было ещё несколько картин, но стояли они только для блезиру, пользовалась успехом единственно «девочка со свечой», продав одну «девочку со свечой», автор тут же доставал другую, точно такую же.

Хотелось бы ещё порассуждать о красках, верней о их чрезмерности и аляповатости, о композиции, да много о чём хотелось бы ещё порассуждать, но Аркашка с Наумом уже прошли ряды живописцев, но не вышли на основную дорожку, а, обогнув почти полный круг, вернулись к литературным рядам.

Внимание Аркашки привлекла живописнейшая жанровая сценка, Аркашка даже провёл пальцем в воздухе, как-бы рисуя в воздухе невидимую рамку.

Действительно, представшая взгляду картина заслуживала полотна живописца.

Зазевавшись Аркашка даже чуть было не столкнулся с выпускником «сморгонской академии», так в Диком Поле называли школу куда свозили со всех городов и весей медведей, для обучения цирковому искусству, но чаще всего выражение «из сморгонской академии» адресовалось здесь к неопытным или некомпетентным специалистам или консультантам.

В поэтических рядах появился новый продавец, и по выражению лица его было невооружённым взглядом видно, что появление это было для него важнейшим событием в его биографии, лицо его просто пылало от восторга и одухотворения.

Нетрудно было догадаться, что он издал на собственные деньги книжонку стихов, получил порцию восторженных отзывов от родственников коллег и знакомых, и теперь впервые предстал перед профессиональным сообществом, и, само-собой разумеется, ожидал полагающегося ему признания уже от коллег, пусть чуть менее восторженного, новичок был согласен на это, но зато более профессионального и компетентного.

Теперь уже знакомые Аркадию и Науму по предыдущему эпизоду поэты задумчиво перелистывали одну и ту же книжку, которую новичок им или предложил для ознакомления или подарил от доброты души, а новичок, заметно волнуясь, ожидал возгласов восторга и удивления.

Новички ведь никогда не ожидают ничего иного, знали бы они что их ждёт впереди, уж трижды наверно подумали бы, стоит ли, как говориться, игра свеч, стоит ли соваться, с таким то вот рылом, да в поэтический ряд.

Экзекуцию начал пятидесятилетний:

― Вот вы тут пишите ― задумчиво проговорил он перелистывая страницу:

«…Пролетали ветра… …Облака залетали…»

― Да, да, пишу ― отвечал новичок радуясь прервавшемуся наконец молчанию ― но вы не подумайте, это не бабская слёзовыжималка ― желая указать на свою причастность к кружку поэтов, новичок специально употребил «внутренние» термины, не те что пишут копипастеры-филологи в литературных журналах, а внутренние, внутрицеховые ― вот посмотрите…..у меня тут многоточия… многоточия…

― Дело не в многоточиях ― отвечал пятидесятилетний ― дело в слове «залетали»!

― Послушайте, ведь все мы живые люди, все мы ходим по улицам, пьём пиво, и все мы знаем какой обычно смысл вкладывается в слово «залетали»!

― Какой смысл? ― ошарашенно спросил новичок.

― Внематочная беременность! ― неожиданно выкрикнул полупьяный поэт.

― Не внематочная беременность, а неожиданная беременность, неожиданная или незапланированная беременность ― поправил полупьяного поэта бородатый малолеток, по всей видимости всегдашний его оппонент.

― Напиши лучше ― «облака проползали» ― знаешь, как бы глядя с высоты, с горного утёса, смотри как хорошо: ― облака проползали ― предложил пятидесятилетний, а то у тебя двусмысленно как-то, облака, и вдруг «залетали» ― но тут Наум, впервые проявив самостоятельность, потянул Аркашку за рукав, стремясь отвлечь и отвести подальше от тлетворного влияния поэтической лавочки.

― А почём вы знаете ― уходя Аркашка слышал продолжающуюся дискуссию, полупьяный поэт и не думал сдаваться ― может быть когда автор пишет слово «облака», может быть он вкладывает в это слово совсем иной, иносказательный смысл!

На глаза Аркашке попалась книжка «Протоколы сионских наглецов», и он подумал, что надо было спросить у литераторов, почему столько много наглецов в названиях книг, но тут же сообразил что получит не одно, а сразу несколько самых убедительнейших объяснений, совершенно взаимоисключающих друг друга, и решительно зашагал вперёд.

― Не голубые они, не голубые!!! ― сзади раздался полный отчаянья вопль начинающего поэта, это небо голубое, а облака у меня белые!!! ― облака вообще не могут быть голубые, они же среднего рода!!!

Но впереди уже показалась угрюмая рожа Наумовского кума, восседающего над мешком с овсом.

― Вот, Наумушка, подмочили мы овёс-тка, помнишь анамнясь гроза-тка была!

― Анадысь супротив рассупони!

― Супротив рассупони?!! ― переспросил Наум, приходя в ярость ― а ты, морда косорылая куда смотрел??

― Я смотрел?!! ― отвечал наумовский кум, тоже багровея и приходя в ярость ― а ты бы тка, Дуньку бы тка не бегал драть, так портянками да и укрыл бы тка!!!

Но на них тут же зашикали прохожие ― да тише вы, ишачье племя, чай не в кабаке у себя, в селе Кукуеве, тут мол планетарий всё ж, а не кабак деревенский.

…Торговля не шла. Но это обстоятельство вовсе не расстраивало Наума, глядя по сторонам он видел, что торговля не шла не только у них с кумом, не шла она ни у кого из окружающих. Это был скорее не рынок, а выставка, и, по всей видимости, это никого из торгующих совершенно не беспокоило. И Наум с интересом и воодушевлением осваивался на новом месте. Тем более и место-то было надо сказать, незаурядное, планетарий всё-таки, не амбар, не кабак, не конюшня ― самый настоящий планетарий!

Тем более Аркашка снова обнадёжил Наума ― с'час попробую наладить вам торговлю, вот только вещички свои придётся сюда перенести.

― Вещички у меня тут, неподалёку ― он неопределённо махнул рукой в сторону ― ну там, разное оборудование, для скалолазанья, для спасения заблудших душ, для хорового пения, подарки там ещё, я тогда рюкзачки к вам на воз кину?

Они посмотрели на телегу с овсом, стоящую у стены планетария, мешков с урожаем было не так уж и много, Наум с кумом взяли овса скорее на пробу, так как впервые приехали в столицу для торговли, но снизу под мешки был простелен почти метровый слой сена, которым с'час как раз и подкреплялась лошадка, ведь Наум с кумом были хозяевами заботливыми и рачительными, и конечно же положили перед лошадиной мордой внушительную охапку сена.

Остап согласно кивнул, и развёл руки в стороны ― ни одного стакана, ни одного стакана не продали ещё!

Главное в этом деле ― очередь! ― отвечал ему Аркашка ― вот сам увидишь, не берут, не берут, но если вдруг соберётся очередь, у тебя за пять минут раскупят весь мешок!

Науму оставалось только согласно кивать, при этом у него непроизвольно разевался рот, ведь всё что советовал ему Аркашка казалось таким простым, таким очевидным и естественным, что Наум каждый раз невольно застывал в удивлении, ка же так, думал он, как же я сам-то не догадался, ведь такое мог бы сообразить даже несмышлёный ребёнок, как же всё это просто, как же всё это удивительно просто!

Наум совершенно не заметил как Аркашка перетащил свои вещички на их с кумом повозку, ушёл Аркашка в левую сторону, а вынырнул из толпы уже с правой, безо всяких вещичек, налегке, и тут же принялся привлекать посетителей придумываемыми на ходу рекламными речёвками, или слоганами.

(Ударение на… …впрочем х.з. где здесь ударение! «СлОганами» или «слогАнами» или даже «слоганАми», если интересно ― спроси у того мудачья кто использует это выражение, я думаю и спрашивать бесполезно, они и сами не знают!

А если вдруг кому интересно мнение автора этого доклада о планетарии ― ни то, не другое, не третье не правильно :)

Короче ― рекламными призывами!

Так например, завидев мужичка с физтеховской лысиной, хотя, честно говоря, не хотелось бы сейчас отвлекаться от основной темы, но есть, есть, не перевелись ещё энтузиасты, пытающиеся, и не безуспешно, определить специализацию учёного или программиста по форме лысины, не хотелось бы разжигать здесь холивар, но согласитесь, если один программист пишет на C++ а другой отдаёт предпочтение Java, то было бы крайне наивно и опрометчиво считать что к пятидесяти годам оба мудака сформируют лысины одинаковой формы.

Конечно можно возразить, мол языки программирования здесь ни причём, и дело в генах, единственно генах.

На что автор может тоже возразить, что ему очень трудно объясняться со школьниками и программистами.

Разумеется гуманитарии ещё большие мудаки, но у них есть прекрасное качество, они доверчивы, наивны, и более подвержены внушению.

Послушай, речь идёт вовсе не о наследственности. О генах никто не спорит,

разумеется, разумеется и они тоже вносят значительный вклад в формирование лысины.

Проверить эту гипотезу можно только путём многолетних исследований.

И то, только в том случае если юзеры Hacker News, reddit, или Хабрахабра, дадут согласие на обработку персональных данных несколько специфического характера, даже в каком-то смысле интимного плана, только необходимо будет создать базу данных наполненную особыми фотографиями, тогда пункт «профиль» будет необходимо дополнить ещё и пунктом «вид сверху».

Это достаточно рационально, ведь в случае успеха можно будет вовсе отказаться от поля «профиль». Действительно, зачем плодить лишние сущности?

Я предвижу только одно серьёзное возражение этому проекту.

Одно, но чрезвычайно серьёзное, и сводящее на нет всю идею, превращающую её в бессмысленную и пустую затею.

Ведь что мы можем ожидать, к примеру, от хабрахабровского мудачья?

От хабрахабровского мудачья мы можем ожидать всего чего угодно!

Приношу свои извинения и соболезнования, если кого-то обидел эпитет, в своё оправдание сообщаю, что выбор эпитетов есть неотъемлемое право поэта, его единственное неотъемлемое право, и я не могу поступиться принципами, тем боле ради хабрахабровского или пикабушного мудачья, пусть и весьма многочисленного.

Тем более, если оставить в стороне излишнюю эмоциональную окраску, и взглянуть только на техническую сторону дела, взглянуть трезво и беспристрастно, то это хабрахабровское мудачье, из-за того что некоторые ареалы лысин будут пользоваться у хедхантеров, (хедхантеры ― это «охотники за головами, специалисты по подбору персонала), будут пользоваться особым спросом, разумеется прибегнут к фальсификациям.

Затем фальсификации примут массовый характер, такова жизнь, ибо специалисты не прибегающие к фальсификациям начнут ощущать дискриминацию, и начнут тоже прибегать к фальсификациям, но уже вынужденно, затем кадровые агентства начнут выдумывать средства противодействия, а на средства противодействия тут же найдутся противоядия, словом начнёт повторяться та же самая свистопляска, которая и без того существует с момента появления интернета.

Впрочем, не уверен.

Ведь если программист придёт на собеседование, можно будет поступить чрезвычайно просто.

Можно будет предложить ему надеть на шею особый воротничок, жабо, только увеличенных размеров, чтобы он не мог поднять руки и прикоснуться к голове, затем смочить ему лысину репейным маслом, ведь репейное масло ускоряет рост волос очень сильно, наверное раз в пятнадцать, и пока он показывает свои навыки программирования, пишет своё «hello world» внимательно наблюдать за его головой и как только на лысине начнут происходить изменения, то всё, goodbye work!

Гудбай джоб! ― лысину нужно растить и воспитывать многолетними умственными усилиями, а не выщипывать щипчиками, пытаясь скопировать рисунок Дональда Кнута или Брендана Айка.

Ладно, хватит о мудаках, вернёмся на гуманитарную стезю.

Да, конечно, может быть что вы в прошлом литературный критик, а ныне главный редактор издательства художественной литературы, и при этом вы обладатель физтеховской лысины, причём в самой удручающей её форме, о чём это может говорить внимательному, и познавшему дзен наблюдателю?

Это может сообщать бесстрастному наблюдателю о двух пунктах, назови хотя бы… …нет, просто ляпни любое предположение, вообще любое, абсурдное, глупое, заумное, любое!

Вот так вот!

А теперь заткнись и слушай!

Во первых, мог бы догадаться и сам, что чувак просто неверно выбрал специальность, а во вторых, критик никогда не станет редактором, это невозможно даже в принципе.

Что же касается мнения автора, если оно кому-нибудь вообще интересно, то мнение это крайне разумно и программатично.

Предлагается делить лысины всего на два вида, первый, наблюдаемый наиболее часто, это лысина трескучего телевизионного мудака, и второй, это лысина замкнутого кабинетного специалиста, иными словами лысину предлагается делить на экстравертную и интровертную.

В одном случае мы наблюдаем лысину начинающуюся ото лба, это как бы продолжение лба. В другом случае, лысина формируется в области темени, и имеет тенденцию наиболее интенсивно распространятся в сторону затылка.

Некоторые чудаки отчего-то стесняются лысины первого типа, и пытаются скрыть её зачёсывая остатки волос набок, делают это они совершенно напрасно, это придаёт их облику ещё большую абсурдность.

И к тому же, если не ошибаюсь, не могу сказать с полной уверенностью, так как мало интересуюсь модой, но как будто бы католические священники и по сей день практикуют создание искусственной лысины, имеется в виду лысина второго типа, впрочем не уверен, если тема интересна погугли сам по запросу «тонзура».

…А повествование остановилось на том, что завидев мужичка с достаточно перспективной лысиной, Аркадий ненавязчиво указал ему на мешок с овсом.

― Народное средство для ращения волос! ― бодрым и лживым голосом провозгласил Аркашка, но мужичок только мрачно покосился на него и ускорил шаг.

― Пророщенные зерна овса — кладезь витаминов!

― Чудо-средство народной медицины!

Вероятнее всего Аркашка старался на ходу подобрать фразу, бьющую, как говориться, не в бровь, а в глаз.

Друзья, как известно, познаются в беде, и надо думать Осип был неплохим человеком и неплохим другом, ибо Аркашка, ещё полчаса назад вызывавший в Остапе безграничное почтение, как существо превосходящее его буквально во всём, был в этот момент непереносимо ничтожен и жалок, по крайней мере с точки зрения простого бесхитростного деревенского парня, ни разу не сталкивающегося на своём жизненном пути с деятельностью рекламного агента, профессией думается более сложной чем профессия театрального актёра, по крайней мере рекламщик не кукла в руках мудака-режиссёра, а самостоятельно мыслящая единица, и действует он не в специально созданных искусственных условиях, где всё сделано для того чтобы зритель не смог покинуть своё кресло, не смог бы уйти и заняться более интересными делами.

Более чем уверен, что если б театральным зрителям, после того как они оплатили билет, сразу бы вручался специальный красиво раскрашенный буклетик, с кратким описанием спектакля и несколькими отзывами уважаемых ценителей и знатоков гуманитарщины, и, главное, с отметкой «просмотрено», а сам просмотр был бы заявлен как процедура в общем-то необязательная и устаревшая, это и облегчило бы участь зрителей, и стало бы огромным шагом вперёд в развитии театрального искусства.

А если какой-либо школян подумает что соображение это не более чем странная поза гражданина ничего не понимающего в массовых зрелищах, в той особой театральной ауре, которая влечёт и манит, пожалуйста, автор не и настаивает!

Но, если вы ещё не подцепили целый букет психических заболеваний, возникающих из-за длительного пребывания в театральной толпе, или заразились, но в лёгкой и подлежащей лечению форме, то хотелось бы указать на следующие отличие артиста, а под этим словом будем расширительно понимать и собственно артиста, и мудака-режиссёра, и составителя сценария, и даже литератора-критика, от свободного художника, каким и собственно и является автор этих букв.

Свободному художнику начхать, а артист, стоящий неизмеримо ниже в творческой пищевой цепочке, всеми мыслимыми и немыслимыми способами выпрашивает аплодисменты у зла, это его хлеб, а зал, в свою очередь, состоит из публики, сиречь странного и самодовольного сброда, пришедшего как бы зарядиться особой энергетикой, как бы очистится от скверны, пройти своеобразный катарсис, и ты часть этой публики, ты только потребитель, бессмысленная песчинка в вязкой слизи неквалифицированного зрительского или читательского большинства, с течением времени застывающего в пусть более твёрдую, и дающую хоть какую-то опору, но от этого не не менее зловонную материковую плиту из сложившихся общественных мнений.

То ли дело ― мюзиклы!

Над голосом не властен не режиссёр, не сценарист, да что там говорить, даже целая банда этих испражненцев, даже очень высокооплачиваемых, ничего не в состоянии сделать с голосом, в голосе иногда звучит характер, непередаваемая индивидуальность, невообразимая форма жизни, и целая банда представителей педерастии официоза не сможет подавить его до конца.

Свободный же художник придерживается старинного и забытого принципа ― искусство существует только ради самого искусства, и цели искусства нам неведомы, но современный художник, не приемлющий педерастию официоза, придерживается этого принципа, не как во времена бывшие прежде нынешних, не как это было принято в древности, когда художник высокомерно замыкался в башне из слоновой кости, где и парил в облаках, в недосягаемой для простых смертных высотах, в наше время художник замыкается в этой башне не по собственной воле, он как бы загнан туда сворой мудаков, небольшой нюанс, на который художник может при случае указать совершенно свободно, раскованно и безо всякого жеманства или стеснения.

Такого приблизительно рода мыслишки путались в голове Аркашки, вероятно мнившим себя несостоявшимся театральным деятелем, вспомнив о существовании мюзиклов и оперы он даже намеревался было запеть, по крайней мере мелькала и эта мысль среди множества самых разнообразнейших идей, ежесекундно посещавших его голову.

Минуте триумфа ведь всегда предшествуют часы, а то и годы стыда и позора, хотя чаще всего никто их не замечает, никто не обращает внимания, ввиду ничтожности как самого стыда и позора, так и микроскопичности самой личности предлагающей отведать этот собственноручно приготовленный им коктейль из таких вот неприятных ингредиентов.

Это и была минута позора, но Остап, ничего не подозревавший в высоких творческих материях, хотя и был бесконечно удручён и разочарован, и уже и не ждал ничего хорошего от сегодняшнего напрасно потерянного дня, надо отдать ему должное, повёл себя в высшей степени благородно, занявшись осмотром и перенатяжкой упряжки у лошадки, совершенно не вмешиваясь в происходящее, и предоставив Аркашке полную свободу выставлять в дурацком виде не только самого себя, но и кума, склонившегося над с мешком овса с выражением угрюмым и мрачным на своей простонародно-криминальной роже.

Но к счастью, час триумфа последовал сразу же после нескольких минут позора.

Это удивительно, но это действительно так!

Последовал в тот самый критический момент, когда один из прогуливавшихся по рынку намеревался уже закатить Аркашке увесистую оплеуху.

Буквально секунда отделяла Аркашкино ухо от затрещины, попрошу в полной мере осознать этот факт, получи он этот удар, история вероятно не имела бы такого продолжения, не было бы ни стрельбы полицейских по куполу, ни погони за доцентом высшей школы экономики, ни обезумевшей толпы громящей здание планетария, ничего этого вероятней всего просто не случилось бы.

А что касается причины столь недружелюбного обращения, да ещё со стороны незнакомого человека, доходящего даже до применения мер физического воздействия, в этом и вовсе нет ничего удивительного!

Если вы вдруг, по каким-то личным причинам рекламируете средство для повышения потенции, то будьте готовы к тому, что ваш потенциальный клиент, как раз в этот момент тоже находится в кризисной ситуации, вы по причине отсутствия денег, а он по причине кризиса в отношениях со своей подругой, и они, отношения эти, на грани разрыва, да и сама подруга, кстати, присутствует тут же, и не только присутствует, но ещё и издевательски хихикает, то уж будьте готовы к тому что вам заедут в ухо совершенно чистосердечно, и с полным сознанием собственной правоты.

Но, как гласит поговорка английских пиратов, с одной стороны бог, а с другой чёрт.

И, главное, не совсем понятно, кто из них кто.

Где god, и где another devil.

И спасение Аркадию пришло заранее, несколькими минутами раньше, в виде старенького дедушки, шедшего неподалёку со своим малолетним внучком.

Нет, дедушка не метнулся на выручку Аркашки размахивая костылём.

Более того, узнав суть дела, он скорее всего принял бы враждебную Аркадию сторону, и возможно даже постарался б огреть Аркашку вышеупомянутым костылём по спине.

И помощь от него пришла в голом и абстрактном виде, в виде оригинальной идеи.

Дедушка прогуливался вместе со всем своим семейством по околопланетарной площади, и нельзя сказать что он был дураком, по отношению к гражданам старше пятидесяти лет определение «дурак» совершенно бессмысленно, но глядя на его сына, а он с супругой задержался перед одним из продавцов и поэтому они шли несколько позади, это определение напротив было как нельзя более уместным, но нас в данном случае совершено не интересует сын, сын взятый как отдельный объект наблюдения, нас интересует только вся группа целиком, так как глядя на развитого не по годам, сообразительного и шустрого внучка, можно было предположить что природа вначале хорошо отдохнула, сотворив вначале дедушку и его сына, и только потом, как бы устыдившись результатами, напряглась и вложила в внучка максимум возможного, не задумавшись о том что судьба его будет скорее всего исполнена терзаний.

Дедушка же, украсивший себя самодельным знаком воинского отличия, и самодельным же знаком пусть и несуществующего в природе, но чрезвычайно почётного воинского звания, и надо сказать, этот факт способен удивить людей незнакомых с нравами и обычаями экзотических культур, пожалуй разве что за исключением программистов, которые сочтут такого рода форки, или ответвления, делом совершенно заурядным и само-собой разумеющимся, так вот, дедушка, пользуясь весёлым летним деньком, проводил со своим внучком воспитательную беседу.

Как бы делясь опытом, бесценным, по его мнению, опытом мудрого старца.

Делал он это достаточно громогласно, давая таким образом возможность приобщиться к бесценному кладезю и окружающим.

Проходя мимо Наумовского кума, смотревшего вокруг с таким видом, как будто он сидел не на ящике из-под яблок, а на скамье подсудимых, дедушка как раз рассказывал внучку одну из своих бесконечных историй.

И тогда наш дипломат открыл свой чемоданчик с двойным дном и…

И тогда все жители Дикого Поля, все как один встали…

И тогда проснулся наш великий и непобедимый рыцарь, оседлал своего могучего коня…

Дедушкины мысли несколько путались, и поэтому трудно точно установить что именно он конкретно имеет в виду, но это был настоящий былинный дедушка, вызывающий естественное благоговение.

Так вот, когда дедушка с внучком поравнялись с кумом, внучок, указывая на

мешок с овсом, посередине которого красовался доверху наполненный тем же овсом стакан, запищал:

― Дедуффка! Дедуффка, зёрныффки, смотффии, зерныффки!

При этих словах дедушка привычно ускорил шаг, дабы избежать ненужных расходов, и когда они с внучком оказались на безопасном расстоянии, выдвинул собственную версию нахождения мешка с овсом в непосредственной близости планетария, высказал он эту версию с интонациями не терпящими никаких возражений, чрезвычайно важно и с характерным старческим дребезжанием, способным убедить даже крайне недоверчивого и подозрительного слушателя:

― А это, Гостомысл, (несчастного ребёнка назвали Гостомыслом вероятно не без участия дедушки, кстати, неплохое имя, автор возможно в некоторых своих выводах и опускается ниже плинтуса, но уж точно не в этом месте, не настолько чтобы посмеяться над архаичным именем, на его вкус Гостомысл ― это великолепное имя, автор вообще за разнообразие, да и самого его зовут редким старинным именем ― Юджин :)

― А это, Гостомысл, наш народный обычай!

― Испокон веков повелось у нас в Дикополье, в праздничный денёк, кормить птичек зёрнышками ― и по лику дедушки расплылась благостная и добрая улыбка.

В этом и состояла идея!

Идея которая была подана дедушкой и выручила Аркашку в тот момент, когда он находился на йоту от неминуемого повреждения челюсти.

В тот момент когда Аркашка произносил свой рекламный призыв, он поднял голову, он посмотрел вверх, вернее он вынужден был посмотреть вверх, отведя глаза от вертлявой и кокетливой бабёшки, явно заигрывавшей с ним, и посмотреть на её спутника.

И он увидел, что плохо побритый и не совсем трезвый детина, которому он адресовал свой рекламный спитч, был чуть ли не на две головы выше его, и выглядел с каждой секундой всё более и более угрожающе, поэтому Аркашка резко оборвал цепь умозаключений:

― Увеличивает размер и усиливает эрекцию ― на этих словах Аркашка, наконец осознал весь ужас ситуации, и мгновенно сориентировавшись, продолжил ― но можно и птичек кормить!

Прекрасный овёс для корма птичек! ― заголосил он испуганно, отходя подальше от неадекватного клиента.

И здесь прозвучал кульминационный аккорд.

Иногда, слушая музыку, вдруг понимаешь, что ради этого вот единственного созвучия и писалась вся музыкальная партия, да и всё произведение в целом, всё остальное менее важно, остальное просто фон, или предисловие, без которого нельзя обойтись, а всё что будет звучать после, это тоже не так уж и важно, это необходимое послесловие, важна именно эта музыкальная фраза, остальное это просто красивая рамка, рамка с интересными завитушками, не более.

И забацал этот кульминационный аккорд, кто бы мог подумать?

— Ни кто иной как Кум!

Самый малоинициативный, и скептически настроенный участник будущей драмы!

Кум зачерпнул своей непропорционально большой, или, правильнее будет сказать трудовой пятернёй, горсть овса, и бросил прямо перед собой, благо площадь перед ним была пустой, покупатели непроизвольно обходили его стороной из-за угрюмой и насупленной физиономии.

Несколько голубей, давно уже проявлявших повышенный интерес ко всему происходящему в этой части рынка, тут же спустились на землю и принялись клевать зерна, остальные, более осторожные просто летали вокруг, и число их заметно увеличилось.

Вокруг Кума, пусть он теперь пишется с большой буквы, вокруг Кума тут же возникла оживлённейшая дискуссия.

Каждый мнил себя знатоком народных обычаев и старинных традиций.

Никто не подвергал сомнению сам факт существования обычая кормить птиц, разногласия касались лишь дней по которым полагается совершать этот красивый акт доброты и щедрости.

Разумеется этот обычай существовал, верней сказать, он не мог не существовать, но в этот момент он был воссоздан совершенно случайно, и с полного нуля.

Разумеется нашлись сторонники ортодоксальных взглядов, они считали, что кормить голубей следует по строго определённым дням, праздничным дням, и высказывались в пользу того или иного праздника.

Их оппоненты в принципе соглашались, но называли совсем другие дни, пока наконец одна бабка, поднятая на смех из-за того что выказала незнание и путаницу в самых главных праздниках, купила у Кума стакан овса, и бросив немного голубям, пошла по своим делам, бормоча себе под нос вероятно нечто нелестное и нелицеприятное по отношению к остальным участникам дискуссии.

Этот её поступок, прошу прощения за неуместный пафос и высокопарность, но этот её поступок был подобен спичке поднесённой к охапке идеально сухого хвороста.

Дискуссия относительно праздничных дней продолжалась, но теперь практически все её участники, независимо от поддерживаемых ими точек зрения, считали своим долгом приобрести у Кума по два или три стакана овса, про запас, дедушкин внучек тоже стоял в очереди, с зажатым в ладошке рубликом, приучаясь к самостоятельности, под присмотром самого дедушки, на лике которого светилась мудрая улыбка благости и умиления, и над ликом его казалось бы сиял нимб, нимб самой настоящей и неподдельной святости.

Надо сказать, пусть и забегая немного вперёд, что в очереди к Куму постояли практически все участники будущей драмы, и несчастный начинающий поэт, и угрожающего вида детина, намеревавшийся угостить Аркашку ударом в ухо, осмелюсь предположить, что удар, случись он в действительности, не подвернись вовремя дедушка, был бы с одной стороны ужасной разрушительной силы, но с другой стороны он был бы и с не меньшей силы замахом, это когда кулак заносится далеко назад, и только потом обрушивается на оппонента, возможно Аркашка успел бы отскочить в сторону, впрочем чего уж теперь гадать, ведь всем известно что история не может иметь сослагательного наклонения.

Практически все посетители рынка постояли в очереди к Куму, и если вдруг, кто-то особо наблюдательный найдёт, что небыло, не могло быть в этой очереди единственно что выпускника сморгонской академии, то да, так то оно так, но опять же, с другой, с противоположенной стороны, можно ведь сказать, что очередь-то и состояла единственно из выпускников сморгонской академии, но, ради математической точности, следует сказать что очередь эта состояла из двух частей, разительно отличавшихся друг от друга.

Это стало явственно видно в тот момент, когда Аркашка, увидев что напор посетителей ослаб, и очередь рассосалась, устроил небольшой перерыв, буквально на три минуты, после которого цена за стакан овса возросла до трёх рублей.

Теперь та часть посетителей которая проходила мимо мешка с овсом с равнодушным и независимым видом, вдруг стала проявлять интерес к продукту, и тоже образовала очередь, в три раза меньшую и не такую шумную, кроме того, во время перерыва Аркашка отозвал Осипа в сторонку, пошушукаться, к крайнему неудовольствию Кума.

Кум, откусывая огурец и поглядывая на стоящих поодаль Осипа и Аркашку, догадывался, что речь идёт о нём, и подозревал нечто нехорошее.

Действительно, речь шла именно о Куме:

― Ты посмотри рожа-то какая!

― Как тебя вообще пропустили через шлагбаум с такой рожей!

― Не понимаю, как вас вообще пускают в столицу с такими рожами!

― Ты скажи ему, пусть хотя бы не улыбается, пусть хотя бы немножко повеселей, поприветливей пусть будет, пусть просто не делает такой вот зверской рожи хотя бы!

Держа Наума за пуговицу его видавшего всякое пиджачка, Аркашка глядел в сторону, стараясь чтобы Кум думал что речь идёт не о нём, а о посторонних предметах.

Но после того как Наум разъяснил Куму существо дела, Кум начавший подозревать уж совсем нехорошее, радостно засмеялся.

― Буду, буду улыбаться, а ты Наумушка, если вдруг забуду, ты пинай меня, пинай под жопу, я сразу же и вспомню!

Затем Кум поведал товарищам о придуманном им приёме торговли.

Он наловчился насыпать стакан таким хитрым образом, что сверху образовывалась горка, а внизу почти половина стакана оставалась пустой, пустоту эту он закрывал от покупателей своей клешнёй, таким образом получалась существенная экономия овса, Наум с Аркашкой хоть и отнеслись к такой методике скептически, но не возражали.

Теперь технология у них была полностью отлажена, кум насыпал овёс покупателям, а Наум принимал деньги, крупные купюры он сразу засовывал во внутренний потайной карман, а мелочь рассовывал по боковым, купюры в левый, а монеты в правый, а так как оба кармана были уже переполнены, во время краткого перерыва излишек он засунул в глубь повозки, и вдобавок придавил сверху мешками.

После перерыва торговля возобновилась, и через минут эдак двадцать, насыпая очередной стакан, Кум увидел перед собой руку с несколько необычным перстнем.

Кум никогда не видел ничего похожего на этот перстень.

Много раз он из праздного любопытства рассматривал цепочки, кольца, браслеты, которые предлагали ему приставучие цыгане торгующие цыганским золотом, и не разу не видел такого странного своим крайнем убожеством перстня.

Толи дело у цыган!

Вот у них перстни ― так перстни!

Начищены до такого блеска, что просто жуть!

Блеск! Огонь!

А тут невзрачный такой перстенёк, и как будто бы даже покрытый какой-то плесенью. Но так он сросся с хозяйкиной рукой, как будто-бы особый нарост, какие бывают на лапках у породистых голубей. Да и сама хозяйка как будто-бы представляла из себя птицу особой и редкой породы.

Хищную птичку.

Мелкую птичку с маленьким клювиком.

Мелким, но предназначенном природой явно не для семян или ягод.

Скорее уж для разрывания трепещущей от предсмертного ужаса плоти.

Особенно это было заметно именно здесь, посреди рыночной суеты и толкучки. Если уж продолжить проводить эту параллель, то действительно, среди множества

уток, гусынь, ворон, голубиц, кукушек, кур, среди Тань, Валь, Анют, Галин, «galina» кстати на латыни и означает «курица», короче говоря, среди всего зоопарка и птичника хозяйка выделялась чем-то особым и неуловимым.

Только что хорошо пообедавшая, и поэтому добродушная и миролюбивая хищница.

Сокол!

Сокол ведь не слетает с руки. С руки слетают голуби, шумно махая своими тяжёлыми крыльями.

Вот они взлетают с руки поэта, бородатого юноши, уже настолько осмелели, что даже садятся на руку, надо только стоять неподвижно, изображая статую.

А сокол не слетает. Сокол просто исчезает, вы не видите ни подготовки к полёту, ни взмаха крыльев, ни самого полёта, он просто исчезает в небе.

А вы стоите и думаете:

Наверно я моргнул, да, я моргнул, и поэтому не заметил как улетел сокол.

Предположим вы стоите в ангаре с гоночными болидами.

Потому что вы с детства увлекаетесь гонками, вы прекрасный гонщик, один из лучших в команде.

И вот в ангар залетает сокол и бьётся о стекло, в то которое над воротами.

Он падает на асфальт, оглушённый ударом о стекло, и вы берёте его в руку.

Через несколько секунд он приходит в себя. Вы не сжимали его в пальцах с усилием, так как думали что он вероятнее всего мёртв.

Вы рассматриваете редкую птицу, пытаясь определить, что это за вид…

А потом проходит целая вечность, и вы начинаете думать:

Наверно я моргнул, да, я моргнул, и поэтому не заме…

…Вот таким вот образом и сморгнул Кум, пропустив момент когда надо было особым образом подвернуть стакан, чтобы оставить пустоту снизу.

Зазевался, отчего воспылал досадой на самого себя и ненавистью к обладательнице странного перстенька. Но секундная растерянность оттого что утратил контроль над собой прошла как только хозяйка перстня протягивая Осипу деньги вдруг легонько тронула его за рукав:

― Гнали бы вы Аркашку-то от себя!

― Смотри, как возле вас крутится, вы уж поаккуратнее с ним.

Подведёт он вас под монастырь!

Только в этот момент Осип с кумом узнали, что их благодетеля и помощника зовут Аркадием.

Оба они обернулись и посмотрели в сторону Аркашки.

Но в этот самый момент Аркашка вовсе не крутился. Автор и раньше порывался сообщить о небольшой странности Аркашки, но не было подходящего случая, необычность же заключалось в том, что временами Аркашка заметно тормозил.

Он мог посреди оживлённой дискуссии вдруг на несколько секунд замереть, как будто бы отключиться, абстрагируясь от всего происходящего вокруг.

В такие моменты он пристально всматривался в пустоту перед собой, и на лице его появлялась наигранно-лживая улыбочка, я бы осмелился назвать такую улыбочку «педагогической».

Педагогическая улыбка.

С такой вот лживой улыбочкой, органично дополненной ещё и наигранным крайним интересом и внимательностью, профессиональные лекторы выслушивают наиболее глупые вопросы своих идиотов-слушателей.

Но проходило несколько секунд, и Аркашка оказывался снова вовлечённым в круговерть происходящего.

А что не так с Аркадием? ― удивлённо спросил Наум.

― Да шизанутый он, Аркашка твой!

― Сумасбродный! ― злобно подтвердил кум, но Наум с силой пнул его под зад, и лицо кума осветилось лучезарной улыбкой.

― И баба у него шизанутая! ― Дополнила хозяйка перстенька.

И подумав добавила:

― И собачка у них шизанутая!

― И собачка? ― улыбаясь уже иронически, переспросил кум.

― И собачка! ― подтвердила хозяйка ― пудель у них, Хипустрюфель, якобы для поиска грибов, а ты знаешь, дурачок, что пудель ― это знак дьявола?

― Что у собак шерсть, а у пуделя волосы?

― У всех собак шерсть, а у пуделей самые настоящие волосы!

― Порода такая!

Кум озадаченно замолчал, но уже шумела перед ними очередь, требуя обслуживания без задержек, и этот ничтожный эпизод был тут же забыт обоими продавцами.

Но, хотелось бы сразу же намекнуть, так как книжка «Планетарий» не является детективной историей, и не предполагает никакой интриги, никакой завязки и развязки, просто сухое изложение идеи, с некоторой лёгкой коррекцией на восприятие, ведь произнесённое никогда не равно услышанному, надо сказать тётушка была совершенно права в этом своём предположении.

И хотя эта история окончилась для Осипа с кумом благополучно, ох и натерпелись же они страху, когда опричники, под руководством сержанта Преобладаева, и под крики разъярённой толпы вытаскивали их за ноги из-под телеги!

Но перед тем как изложить произошедшее, стараясь сделать это как можно кратче, неплохо было бы буквально на минутку заглянуть внутрь планетария, кстати говоря, ни Остап ни кум так и не заглянули внутрь, лучше всего использовать для этого глаза одного из персонажей ― астролога.

Внутреннее устройство планетария

Что же касается устройства самого планетария, как уже сообщалось ранее, в то время, до переделки, он представлял из себя круглое сооружение, чем то напоминающее цирковой шатёр, а если быть математически-точным, то здание представляло из себя цилиндр, с водружённой поверх его полусферой.

Если взглянуть сверху, то торговая точка Наума располагалась в сорока пяти градусах против часовой стрелки, от входа в планетарий. Совсем недалеко от входа.

Прекрасное место надо сказать! В этом нет ничего удивительного. Если хотите занять хорошее место на рыночной площади, просто вставайте пораньше, кроме того вам нужно обладать бойким характером, на тот случай если вас попытается согнать продавец который пришёл позже, он считает это место принадлежащим ему, так как он стоял на этом самом месте много лет, и как-бы сжился с ним, как-бы сросся с этим местом корнями, он попытается вас согнать.

Сам же вход в планетарий представлял из себя небольшой выступ в виде арки примыкавшей к цилиндру с куполообразной крышей, здесь размещалась касса, небольшое служебное помещение, а в самом верху, где арочный замок, или свод арки, там архитекторами была предусмотрена небольшая будка.

По своду арки полукругом шли металлические буквы образовывая надпись «ПЛАНЕТАРИЙ» и как-раз между буквами «Е» и «Т» вклинивалась небольшая, почти незаметная будка, из неё торчала труба рупора, из которой в свою очередь, временя от времени раздавался приторно-официозный голос, сообщавший о начале сеанса, цене билетов, и кратком содержании пояснительной лекции.

Так как в то время электрические усилители ещё не практиковались, то может показаться странным, как же так, неужели один единственный небольшой рупор способен заглушить гомон рыночной толпы, и шум города?

Разумеется, разумеется способен!

Голос диктора был слышен даже в самых отдалённых уголках рыночной площади, слышен громко, отчётливо и ясно.

Секрет же состоял вовсе не в рупоре, а в самом дикторе, настоящем профессионале своего дела.

Была в древности такая профессия ― глашатай.

И вот здесь представляется прекрасный случай убедиться в правдивости представленной здесь истории. Случай действительно редкий, ведь многое из рассказанного здесь невозможно подтвердить никаким способом, остаётся только верить автору на слово. (ударение на «а» «нАслово»).

Кстати, рекомендуется ознакомиться с краткой брошюрой «Десять отличий истины от правды» о ней уже упоминалось выше.

Как обстоят дела у певцов классической школы не знаю, по всей вероятности они ставят перед собой иные задачи, но когда автор этих букв брал уроки сценической речи, у него был великолепный педагог, женщина-педагог, кстати она ещё и прекраснейший логопед.

Так вот, однажды она, совершенно между делом, между разговоров о том о сём, вдруг сказала, что когда она когда она включает свой голос на полную громкость, то её слышно на первом этаже, а живёт она на шестом, в панельной двенадцатиэтажке.

Из чего думаю разумно будет предположить, что и на двенадцатом её тоже слышно. Может быть из-за влияния сил гравитации слышно несколько тише, хорошо, может быть немного и тише.

И если мы теперь возьмём циркуль, возьмём чертёж здания в разрезе, и проведём окружность, центром которой будет хозяйка квартиры на шестом этаже, то заметим, что её будет слышно и в соседних подъездах, кроме того внутри окружности окажутся квартиры не только соседних подъездов, но и следующих за ними!

Разумеется она говорила таким великолепно поставленным голосом, что я ни на секунду не усомнился в её словах.

Снова, но уже более настойчиво, отсылаю вас к брошюре об отличиях истины от правды, к разделу где рассматриваются детали и подробности. Истина может обходиться и без подробностей, но правду делают только подробности, подробности которые просто невозможно придумать, подробности о которых может поведать только непосредственный их очевидец.

Мне до сих пор стыдно вспоминать тот давнишний эпизод, у меня до сих пор прекрасные отношения с этой женщиной, но уроки как-то сами-собой сошли на нет, мне удалось взять только два урока, это случилось как-раз после этого небольшого житейского эпизода.

У неё есть сын, годков двадцати от роду, намного младше нас с Вованом, а нам в то время было уже около тридцати. Однажды нам пришлось провожать его домой, около двенадцати часов ночи. Он почему-то не хотел ехать в лифте, и мы не спеша, с многочисленными остановками поднялись на шестой этаж по лестнице.

Затем мы, убедившись что он подходит к двери, отошли вниз, на межэтажную площадку лестницы. Мы сделали это для того чтобы сложилось впечатление что чувак добрался домой совершенно самостоятельно.

Видя что молодой человек путается в ключах, Вован подошёл к двери и нажал на кнопку звонка, и сразу же, стараясь не шуметь, вернулся на исходную.

Мой бедный друг, я знаю что вы иногда позволяете себе лишнее в интернете, но бывают ли у вас бывают семейные скандалы?

Цэ фигня!

Нам с Вованом даже пришлось сесть на корточки и сгруппироваться, хотя мы находились на межэтажной площадке, а дверь за парнем сразу же захлопнулась, он сразу же оказался внутри квартиры.

Корме того, звук голоса, прекрасного чистого голоса, без хрипов и лишних обертонов сопровождался странным аккомпанементом.

Это было похоже на нечто среднее между звуками барабана и больших тарелок:

― Бум!

― Бум!

― Бум!

Мне этот звук показалось странным, начало каждой фразы сопровождалось этими необычными ударами.

И только через несколько дней, при следующей встрече с бедолагой удалось выяснить причину происхождения этих звуков.

Оказалось что парень настойчиво пытался пройти по коридору к своему дивану, но каждый раз неизменно ударялся спиной о железную дверь.

Его просто отбрасывало звуковой волной.

Астролог

Порфирий Глыба, ведущий астролог Дикого поля, и здесь необходимо сразу же решительно отмежеваться от каких бы то небыло связей и параллелей, от каких бы то ни было даже наипрозрачнейших намёков на уважаемых представителей астрологического сообщества, дело здесь совершенно в другом.

Дело здесь в той таинственной взаимосвязи, которая, по мнению тех же астрологов, существует между именем и судьбой, фамилией и биографией, вот и неудивительно, что граждане с похожими повадками и образом жизни обладают некоторым сходством, и сходство это простирается даже на звучание их имён и фамилий.

Да, действительно в конце прошлого века, да и в начале нынешнего тоже, практиковал специалист с похожей фамилией и сходным именем, тоже один из ведущих астрологов, но сходство, начавшись на этом совпадении, на нём же и заканчивается.

Да и вообще здесь речь идёт о более умных людях.

Было бы заблуждением считать, что в далёком прошлом люди были глупее чем в наше время. Мы судим о днях прошедших только посредством людей существенно опередивших своё время, но были ли они глупей в общей своей массе?

Трудно сказать, но контрасты были чрезвычайны, в наше время умного от глупого отличает всего несколько малозаметных деталей. В древности контраст был просто огромен.

Автор этих букв никогда не интересовался деятельностью современных астрологов, и тем более слухами об их приватной жизни.

Совершенно другое дело ― Порфирий Глыба, ведущий астролог Дикого поля, о деяниях которого автору известно очень и очень многое.

Он рассматривается здесь по той причине, что роль Порфирия Глыбы в этой истории ― уникальна.

Он ― единственная жертва, никто кроме Порфирия не пострадал на всём протяжении в этой истории. На всём-всём-всём протяжении, что даже немного странно, но не пострадал не только никто из персонажей, не пострадало даже ни одно животное, так как собаки (в эпизоде на последних страницах) сразу же разбежались, не получив никаких повреждений от выстрелов, а что касается Порфирия Глыбы, он тоже не пострадал физически, патологоанатом не обнаружил на его теле не малейшей царапины.

Можно даже сказать, и это не будет большим преувеличением, что Порфирий умер от удивления.

Или, если уж не от удивления, то, по крайней мере, смерть его была результатом его же собственных умозаключений.

Так вот, в то же самое время, когда Наум подтаскивал второй мешок овса, подготавливая его для продажи, Порфирий Глыба, в сопровождении трёх учеников и молоденькой длинноногой журналисточки, прикрываясь от начинавшего уже не на шутку палить солнца, а заодно и от разрушительного влияния планет журналом «Наука и жизнь», бодрым и деловитым шагом проследовал в планетарий, они вошли последними, перед самым началом сеанса.

За день до этого Порфирий договорился со смазливой длинноногой журналисткой о том что она напишет коротенькую заметку ― мол: так и так, наш ведущий астролог, Порфирий Глыба, посетил планетарий, как говориться «с дружественным визитом», остался очень доволен, пророчит на ближайшую неделю удачу в любовных и коммерческих делах…

…Небольшой краткий и скромный текстик, просто чтобы напомнить о себе, по этому поводу Порфирий хлопотал целый вечер, утрясая детали, но, как выяснилось в этом небыло никакой необходимости, на следующий день астролога вынесли из планетария ногами вперёд, и не только «Столичный мудозвон» и «Босяцкая Правда», но все остальные дикопольские газеты вышли с портретами Порфирия на первой полосе, с заголовками в которых журналисты казалось бы соревновались друг пред другом в остроумных догадках и версиях.

Да, действительно ― и ведь нашёл же место!

Когда подвижник-аскет погибает во время посещения публичного дома, это по человечески понятно, нетерпимый к пороку, он, под влиянием внезапного душевного порыва, устремляется к дому терпимости, где кончает в числе прочего и свой земной путь, что может быть прекраснее и человечнее?

Да и сказано старцами, что праведникам бог посылает смерть грешника, а грешникам, напротив ― праведную.

А здесь не всё было так однозначно, присутствовала здесь некая загадка.

Разумеется читателям Московского мудозвона было глубоко пофиг, но сразу же возникало множество вопросов, начиная с того что зачем он вообще попёрся в планетарий, чего он там забыл, и кончая труднейшим философским вопросом:

― А вот если бы он не пошёл в планетарий, а пошёл, например в бассейн или баню, что бы стало с астрологом, утонул бы он, или нет?

Разумнее всего было бы разместить здесь гороскоп, натальную карту Порфирия, всё сразу бы стало понятно, гороскопы так устроены, стоит лишь бегло взглянуть, и всё сразу становиться ясно, но ведь не все умеют читать астрологические карты, поэтому будет проще обрисовать диспозицию словами.

Начать с того, что Порфирий был настоящим учёным, истинным и честным исследователем, учёным в настоящем значении этого слова, настоящим подвижником и энтузиастом.

Неплохо было бы даже почтить его память вставанием, здесь нет сторонников формализма, поэтому можно немножко приподняться на стуле, буквально на секунду.

Много бессонных ночей провёл Порфирий над книгами и звёздными картами лженауки, пытаясь извлечь рациональное зерно, откопать хоть какую-нибудь крупицу здравого смысла, но для поверхностного наблюдателя он казался шарлатаном самого наичистейшего разлива.

Да, действительно, Порфирий, для привлечения читателей Московского мудозвона беспрестанно заглядывал в трубу телескопа что-то высматривая в небесных сферах, в чем небыло совершенно никакой необходимости, звёздные пути неизменны и давным-давно расчислены, более того, заглядывая в трубу, он надевал на голову остроконечный и расшитый звёздами колпак, более того, он был вынужден отрастить совершенно не идущую ему бородку, но, несмотря на внешние атрибуты, истинным учёным был именно он, а не многочисленные дипломированные представители научного сообщества, рассматривающие Порфирия как забавный и любопытный феномен невежества и мракобесия.

Им движил чистейший и бескорыстнейший интерес к тайне.

Именно там, в астрологии, по его мнению и пролегал передний край познания, а то что именно там, на переднем краю, у границы непознанного, пасутся стада баранов, разе это может смутить настоящего исследователя?

― Конечно же нет!

― А где ж им ещё пастись?

Более того, Порфирий непрестанно подвергался нападкам, насмешкам и издевательствам.

А нападки, насмешки и издевательства ― субстанции достаточно обидные сами по себе, и они не становятся менее обидными когда исходят от стада баранов, напротив, они становятся обидными вдвойне и даже втройне.

Кроме того, если уж взглянуть совсем уж беспристрастно, практически все научные открытия были совершены людьми не совсем здоровыми в умственном отношении, да что там говорить, вся история человечества написана исключительно умалишёнными, а с точки зрения обывателя и завсегдатая социальных сетей, так и вовсе неадекватами, что ж с этим поделать?

― Совершенно ничего нельзя с этим поделать!

И вот, став многоопытным и понимающим толк в своём деле астрологом, Порфирий столкнулся с самым настоящим парадоксом, когда дело уже было поставлено на поток, его предсказания стали действительно сбываться, этот удивительный факт заставлял Порфирия временами ошеломлённо застывать от ужаса и восхищения.

Однажды Порфирий, в результате ошибки, крайне редкой у него ошибки, человек он был пунктуальный, в результате ошибки он перепутал натальные карты двух своих клиентов, и затем, получив благодарности от обеих за сбывшиеся предсказания, решил выяснить в чём же тут дело.

О силе внушения, о самосбывающихся пророчествах ему было хорошо известно, он также был осведомлён о том что клиенты, как правило, забывают неудачные части прогноза, те которые не сбылись, а сбывшиеся настолько потрясают из воображение, что они склонны раздувать и преувеличивать их значение, но что бы до такой степени…

Один из клиентов был молодым человеком, студентом, а вторая ― старушкой на склоне лет, и когда Порфирий получил от старушки сообщение о том что она нашла наконец себе подругу, солидную зрелую женщину, и она пристроила её консультантом, в сферу новейших технологий, Порфирий удивился только слегка, а когда он получил второе сообщение, от теперь уж бывшего студента, о том что он избавился от мучивших его остеохондроза и радикулита, и тоже нашёл наконец себе друга, заботливого деликатного и предупредительного, Порфирий задумался о вопросах настолько странных и запутанных, что если бы обыкновенный дибил из социальных сетей вдруг каким-то чудесным образом проник в его голову, проник буквально на пару минут, время достаточное чтобы бегло ознакомиться с содержанием его мыслей, то но на некоторое, впрочем крайне непродолжительное время, приобрёл бы тоже самое озадаченное выражение лица что и у самого Порфирия.

Тот же самый потерянный и блуждающий взгляд, манеру вздрагивать и пугаться при малейшем шорохе, некую так сказать инаковость, некую трудноуловимую, но тем не менее вызывающую категорическое желание дистанцироваться странность, некую непредсказуемость поведения, образующую вокруг тебя пустоту, ведь желание держаться от психа подальше вполне естественно, естественно даже для очень интеллигентного человека.

Да, действительно, факт был странен до чрезвычайности, факт необъяснимый буквально ничем, если прочие удачные, и даже блестящие свои прогнозы Порфирий объяснял вначале собственным мастерством и искусностью, а затем, после долгих раздумий, добавил к мастерству и искусности ещё и честность, и даже, с течением времени начал придавать этому качеству решающее значение, ему стало казаться, что если очень долго говорить одну правду, а потом однажды соврать, то это враньё загадочным образом превратиться в правду, и вот теперь от всех его построений не осталось камня на камне, в чём же дело? ― задумался Порфирий, думал, думал, и не находил никакого ответа.

Вспомнилось, как однажды ему удался восхитительный прогноз, когда дело касалось судеб всего Дикого Поля, когда он предсказал повторение бунта черни и дворцового переворота, в момент когда прогрессивные граждане торжествовали победу, он вдруг высказал грозное предостережение, и предсказал повторение событий, повторный, спустя два года бунт, тогда несколько здравомыслящих граждан, а в Диком Поле их всего трое, трое совершенно незнакомых друг с другом мыслителей, один ― автор Планетария, и два персонажа того же Планетария, но об этом потом, так вот, все трое подумали, и подумали совершенно синхронно, мол надо-же, зачем он говорит такую глупость, он говорит это во вред себе, во вред своей репутации, как же он этого не понимает?

Порфирий прекрасно понимал, что прогноз его крайне неуместен и контрконъектурен, но ничего не мог с собой поделать.

В глубине души Порфирий, несмотря на шутовской колпак, и демонстративному заглядыванию в трубу телескопа, к тому же телескопа сломанного, без возможности фокусировки, Порфирий и купил его по дешёвке, уверив продавца, что обязательно починит, да так и не починил, Порфирий считал себя человеком в каком-то смысле святым.

И, как ни странно, в этом была некоторая доля правды, пусть со множеством натяжек, но он по всей видимости Порфирий имел достаточные основания так думать о собственной персоне.

Разумеется творческий путь Порфирия не был усыпан розами.

Попадались и больно ранящие шипы.

Однажды, и эта история долго доставляла астрологу болезненные воспоминания, он был подвергнут публичному глумлению и насмешке со стороны невежи, франта и позёра, анналы истории до сей поры хранят эту забавную сценку, её не трудно разыскать и ознакомиться, когда невежа, франт и позёр, что не мешало ему быть блестящим историком и контрпропагандистом, и кроме того, в силу многогранности дарования, режиссёром, оперным певцом, ценителем старинного фарфора, стилистом, знатоком множества искусств etc.

Разумеется он не мог подозревать в авторе «Звёздного ключа к сердцу мужчины» и «Календаря огородника» честного и беспристрастного исследователя.

И подверг его публичному глумлению.

Подверг насмешке, и, что особенно нехорошо, насмешке по поводу сучившейся с астрологом житейской трагедии.

― Несколькими неделями назад астролога обокрали, ценное его имущество было наглым образом похищено.

― Хорошо, обокрали ― так обокрали, с кем не бывает, но если бы был обворован например стоматолог, то в Диком Поле это событие служило предлогом для торжества и веселья, не боле того, собственно говоря забавен не сам факт кражи, в нём нет ничего весёлого, забавен сам выбор объекта, стоматолога, слишком уж он многозначителен, слишком уж намекающ, слишком уж компрометирующ для самого стоматолога, особенно если он не богат и скоромен.

В этом случае веселье и вовсе перехлёстывает через край!

Что уж теперь говорить о профессии астролога!

Нужно просто взять, назовём это «эффектом стоматолога» и умножить на два!

И вот, улыбаясь во весь рот, невежа, франт и позёр провозгласил, подняв вверх указательный палец:

― Вы только вдумайтесь в эту фразу ― астролога обокрали!!! ― и, не переставая улыбаться, с торжествующим и победоносным видом оглядел ряды своей многочисленной аудитории, стараясь не обращать внимания на тот факт, что ряды эти, кстати сказать, состояли преимущественно из идиотов и дибилов.

Выпучив рыбий глаз и беспомощно хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба Порфирий томился от невозможности высказать бессмысленной и самодовольно смеющейся толпе всю бездну своего презрения и негодования.

Торжествующее невежество!

Разумеется, разумеется звёзды указали Порфирию, указали со всей возможной определённостью, на неотвратимость кражи, именно на неотвратимость, а не на высокую вероятность, и Порфирий конечно же предпринял все необходимые меры предосторожности.

Не полагаясь больше на замки и запоры Порфирий решился на кардинальный шаг и вывез все ценные вещи в глубокую деревню, где зимовали всего несколько старичков-пенсионеров, дальние его родственники.

И невдомёк ведь было Порфирию, что как раз за день до этого в деревне угнездилась компания асоциальных элементов, да ещё подстёгивающих свою активность неумеренным потреблением алкоголесодержащих жидкостей.

Разбив окно, и проникнув на место преступления, негодяи были очень разочарованны обнаружив в помещении несколько покрытых плесенью мумий, и горку старинных книжек.

Украдено ничего не было, но бездельники не нашли ничего лучшего как нагадить прямо в центре помещения, но Порфирий решил извлечь даже из этого факта существенную для себя выгоду, заявив о утрате нескольких ценных старинных фолиантов, теперь он мог ссылаться на них совершенно спокойно, выдумывая всё что придёт голову.

Кстати говоря, наложить кучу на месте кражи, если судить по криминалистической литературе ― практика чрезвычайно распространённая, как ни странно, эксперты объясняют это явление достаточно причудливым образом, например тем что воришка какает для того чтобы как-то освоиться на новом месте, или метит территорию подобно псу, хотя само-собой напрашивается вывод простой и очевидный ― воришка обкакался просто от страха.

И вот теперь Порфирий удобно расположился в кресле планетария, это были последние минуты его земного существования.

Почему-то вдруг вспомнилось, совершенно неожиданно вспомнилось, давнее-давнее прошлое, когда он, вместе с однокурсниками, совершенно случайный и потому глубоко забытый эпизод, однажды они, направляясь с экскурсией по совершенно другому адресу, и с совершенно другими целями, просто попутно, забрели к пифии, или предсказательнице, она не пользовалась успехом у публики, и, судя по всему, была совершенно безумна.

Не все решились подойди к пифии.

Опыт первых двух смельчаков несколько расхолаживал, становилось понятно почему пифия не пользовалась, мягко говоря, успехом у аудитории:

В чудный источник сей отрок свой уд беспокойный направит,

тем извлечёт для себя и успех, и богатство и славу.

Разумеется это предсказание было встречено басовитым и преувеличено громким подростковым гоготаньем.

― А ведь пифия была очень и очень права! ― подумал теперь, спустя много лет Порфирий, поудобнее располагаясь в кресле планетария.

Сбылось ли второе предсказание Порфирий не знал, но оно было ровно того же характера что и первое:

Трепетный уд беспокойный, напрасно, о отрок, сжимаешь уверенной дланью,

С чёрного хода уж триппер стучится нежданный, войдя из лакейской.

Разумеется чтобы решиться подойди к пифии за предсказанием после первых двух, требовалось немалое мужество, и у Порфирия нашлось это мужество:

Тщетно, о отрок, исчислить пути, и постигнуть светил ты пытаешься силу,

Тщетно свой взор ты стремишь в небеса, высоко задрав подбородок,

Вздорной главы своей, будто б набитой тряпьём и картоном!

Неисповедимы пути колесниц чередою спешащих вослед Артемиде и Фебу.

Чтоб проучить дурака, боги коварно прибегнут к такому ж, картонному небу!

Надо сказать смысл пророчества не был до конца ясен Порфирию, ему было известно, что при строительстве планетария, когда закончились изразцы для декорирования купола, мастерам пришлось использовать картонные пластинки, которыми были проложены изразцы, это связано с особенностями мышления, и то что изразцов не хватило, и то что им была найдена замена, но Порфирию не удавалось увязать два третьестепенных факта, к тому же разделённых десятилетиями.

Но, как бы то небыло, звёзды настоящего неба складывались в эти минуты в фатальную для Порфирия комбинацию, Порфирий оглянулся по сторонам, ничто не предвещало беды, вокруг были одни интеллигентные и одухотворённые лица, в зале планетария медленно мерк свет и вверху проступали фальшивые звёзды искусственного неба.

Штурм планетария

Через непродолжительное время, когда покупателей в очереди несколько поубавилось, Осип и кум смогли обменяться мнениями о странном пророчестве одной из покупательниц относительно Аркадия.

― Нет, нет, ничего похожего, Аркадий в совершенно здравом умишке, всем бы нам такую башку как а Аркашки-то!

―Золотая голова! ― рассудительно говорил Осип и кум утвердительно кивал в ответ, не забывая при этом оставлять пустое пространство в нижней половине мерного стаканчика.

― Дуняшу бы нашу ему сосватать ― мечтательно прибавил кум ― ох какая пара бы вышла!

― Низкий поклон Аркадию нашему… …не знаю отчества… ― ещё более воодушевился Осип, и он на самом деле повернулся спиной к покупателям, лицом к планетарию, отыскал глазами Аркадия, Аркадий уже лез на купол, пользуясь альпинистским снаряжением, и в пояс ему поклонился, и несколько человек из очереди тоже отвесили Аркадию по земному поклону.

Аркадий не обратил на знаки признательности ни малейшего внимания, в этот момент он спускал на тонкой верёвочке, пожарную каску, она оказалась совершенно бесполезна и к тому же постоянно сползала на нос.

А на другом конце тонкой, но вероятно чрезвычайно крепкой верёвочки было привязано несколько мешочков и чехол с непонятным предметом, впоследствии оказавшимся берданкой ― стрелковым оружием давно устаревшей конструкции, для удобства обращения у таких берданок обычно отпиливали слишком длинный ствол.

Увидев Аркадия на сферическом куполе планетария, почти на самом верху, Осип был удивлён до чрезвычайности, он буквально выпучил глаза от удивления.

С«час щелбан, за излишнее доверие к тексту ― Осип совершенно не был удивлён происходящим.

Дело в том, что для крестьянина из отдалённой деревни покупка достаточно дорогого билета, получасовое стояние в очереди, и последующее посещение сеанса планетария было делом намного боле удивительным, чем заурядное альпинистское восхождение на крышу этого самого планетария.

Мало ли зачем человек лезет на планетарий?

Перебрав алкоголя поспорил с друзьями, хочет написать на куполе имя своей возлюбленной, решил водрузить на вершину какой-либо религиозный символ, просто хочет посидеть в тишине и спокойствии любуясь окрестностями, боже мой, сколько самых разнообразнейших дел может быть у человека на куполе планетария!

Перечень предметов оставленных Аркадием после штурма планетария включал в себя множество предметов, некоторые, например клетка с попугайчиками и строительный домкрат кажется вообще не имели никакого отношения к делу.

Чего нельзя сказать о кувалде, пробив кувалдой дырку в крыше планетария, Аркадий просунул внутрь голову, и внимательно оглядел присутствующих, стараясь побыстрее адаптироваться к темноте внутри зала.

Вначале изнутри послышалось насколько смешков, через несколько секунд они органически переросли в дружный хохот всего зала.

Тогда Аркадий просунул в дырку заранее приготовленную берданку, и с криком:

― узрите же гнев господень! ― разрядил её по тёмному залу планетария.

Гуляющий на околопланетарной площади патруль немедленно открыл ответную пальбу и над куполом планетария взвилось облако из мельчайшей манной крупы, один из мешочков поднятых Аркадием на купол содержал в себе манку, теперь это была воистину манна небесная, а сам Аркадий укрылся уже на противоположенной стороне купола.

Погоня

Доцент Лекманов, преподаватель высшей школы экономики, а так как никакой экономики в Диком Поле не было, то в высшей школе экономики, самом модном и престижном учреждении Поля собирались прекрасные знатоки живописи и литературы, поэзии и хореографии, театра, ваяния и зодчества.

Доцент Лекманов был любимцем студенческой молодёжи, в данный момент он в сопровождении нескольких учеников прогуливался по околопланетарной площади, у него всегда было припасено для студентов несколько забавных и поучительных историй, его эрудиция была воистину безгранична.

Вот и сейчас он рассказывал им о странном и любопытном обычае, существовавшем в доколумбовой Америке, этот обычай был, с какой стороны ни взгляни, действительно загадочным ― беглый и преследуемый разъярённой толпой раб считался свободным если ему удавалось найти кучку человеческих экскрементов и наступить на неё.

Теперь, увлечённый беседой, Доцент Лекманов, совершил небольшую ошибку, вокруг планетария постоянно крутилась группа приставучих цыганок, и доцент неудачно пошутил, это была лёгкая и почти прозрачная шутка, молодая цыганка была потрясающе красива, но особенностей этнической культуры цыган не допускают шуток и намёков касающихся лёгких любовных интрижек, к тому же доцент был не совсем правильно понят, и теперь он передвигался быстрым и деловитым шагом стремясь избавиться от целого косяка преследующих его цыганок, чрезвычайно громко и каждая на свой лад комментирующих, преимущественно в ненормативной лексике его игривое и шуточное высказывание.

Рыночные торговки преследовали его до тех пор пока он не укрылся в общественном туалете, новеньком, но, вследствие предельной простоты конструкции чрезвычайно пахучем, где смог ознакомиться с многочисленными объявлениями гомосексуальной тематики ― в соответствии с обычаями старины стены новенького туалета были уже сплошь покрыты подобного рода объявлениями.

Через несколько минут, осознав двусмысленность своего положения доцент Лекманов решился покинуть убежище, хотя посетители туалета не обращали на учёного ни малейшего внимания, но в помещении не было такого места где можно было бы встать так чтобы перед глазами не было ни одного из компрометирующих объявлений.

Осознав, что у посетителей туалета, бывших свидетелями его бегства от галдящих гадалок и торговок теперь может сложиться совсем уж искажённое представление о его личности, доцент Лекманов решился немедленно покинуть убежище, но выйдя из туалета он увидел бегущую прямо на него пока ещё небольшую толпу и бросился наутёк.

Разумеется точно таким же образом поступил бы на его месте и любой из нас, Лекманов решился спастись бегством, и это совершенно естественно, а когда сзади раздались выстрелы, доцент быстро оглянулся и увидел что толпа существенно увеличилась в размерах, теперь она серьёзно разъярена, он ускорился до максимально возможной величины и скрылся за поворотом.

Ему были прекрасно известны кривые переулочки старого города, и учёный, сделав несколько хитрых поворотов оказался в полной безопасности, его роль в начинавших чрезвычайно быстро разворачиваться событиях очень важна, возможно в этой роли было даже нечто профессиональное, ведь он задал толпе неверное направление, отвлёк от настоящей цели ― от Аркадия, который не только спасся от неминуемого возмездия разъярённой толпы, но и пребывал теперь в относительной безопасности.

Тем временем из дверей планетария с воплями и криками валила испуганная толпа посетителей, а навстречу её валила уже другая толпа, по пути вооружаясь подручными материалами, в толпе было чрезвычайно много бородачей, это выглядело насколько странно, ведь борода ― символ миролюбия и уютного домашнего очага, неожиданно выяснилось, что среди гуляющих вокруг планетария чрезвычайно много врагов и ненавистников этого учреждения, воспринявших происходящие события как сигнал к началу погрома.