Бесплатный фрагмент - Петля для падчерицы

Это произведение является художественным вымыслом. Имена, герои, места и ситуации являются плодом воображения автора или же используются в художественных целях. Любое сходство с реальными лицами, живыми или умершими, событиями или местами является чистым совпадением.

18+ Слабонервным и впечатлительным индивидуумам читать и слушать это произведение категорически запрещено. Автор.

ПЕТЛЯ ДЛЯ ПАДЧЕРИЦЫ

Часть 1.

Англия 19 век.

Еда для бедняков (они предпочитали покупать еду на улице, т. к. это было дешевле, чем готовить дома):

— вареные овечьи лытки (копытца, отрезанные ниже голени) — 1 пенни за большую и сочную ножку;

— жареная рыба (чаще всего селёдка) с хлебом — 1 пенни;

— печеный картофель — полпенни;

— кусок хлеба с маргарином (масло было только для богачей) или кексик — полпенни;

— вареное яйцо — 1 пенни;

— пучок кресс-салата — полпенни;

— суп гороховый — полпенни за 250 гр.;

— горячие угри + бульон — полпенни за 250 гр.;

— 250 мл молока, кружка чая, кофе, какао — 1 пенни;

— 250 гр. креветок — 1 пенни (покупали достаточно редко, за эту же сумму было выгоднее купить хлеб);

— ломтик ананаса — 1 пенни (популярное лакомство в 1-й половине 19 века, покупали редко, чтобы попробовать/угостить).

Кроме этого, пользовались спросом:

Жареная рыба с картофелем;

Устрицы (популярная еда бедняков, заедались хлебом);

Береговые улитки — считались хорошим дополнением к чаю;

Мясные (из обрези) и рыбные пироги. Мясо было очень дорогое, бедняки могли себе позволить (редко) мясо мертворождённых телят или больных овец. Для примера — мясо для кошек и собак с живодерни стоило 2, 5 пенни за 450 гр. Но оно было такого качества, что даже бедняки его не покупали;

Вареные пудинги с жиром и почками;

Открытые пирожки с начинкой из ревеня, ягод, фруктов;

Традиционные пирожки mince-pies.

Пили:

Сырое молоко, рисовое молоко;

Чай (спитая заварка высушивалась, подкрашивалась и продавалась для бедняков);

Кофе (низкого качества с примесью цикория и сушёной моркови);

Имбирное пиво;

Мятную воду;

Джин, ром, бренди, эль.

Рацион среднестатистической бедной семьи — хлеб и картошка, чай, и селёдка были далеко не каждый день.

Зарплата рабочих (плотники, каменщики, сапожники, портнихи, прачки, ткачи, мясники, грузчики и т. д.) составляла 7—8 шиллингов в неделю. Основная часть из них уходила на аренду жилья. Например, умеренной платой было 3 шиллинга 6 пенсов в неделю. А уголь стоил 1 шиллинг в неделю для отопления 1 комнаты.

Если что, в 1 шиллинге — 12 пенни.

Министерство внутренних дел:

Министр внутренних дел;

Главный комиссар столичной полиции;

Три помощника (ассистирующие комиссары), один из них занимался уголовными расследованиями (работой детективов у этого помощника руководил главный констебль, которому подчинялись инспекторы-детективы и т. д.), другие два помощника занимались общими полицейскими вопросами.

Суперинтендант. Ранг суперинтенданта был введен при основании полиции в 1829 году. Это звание имеют все руководители полицейских участков, которые подчиняются главному управлению, где заседает начальник всей полиции города (комиссар). Каждой дивизией (отделением, участком) командовал суперинтендант (дивизионный суперинтендант их около 22 человека по числу дивизионов А, В, С, D и т. д.);

Старший инспектор — возглавляет различные отделы в полиции по расследованию различных преступлений;

Инспектор (детективы) — выполняет функции детектива по расследованию различных преступлений;

Сержант — руководит констеблями, а также выполняет каждодневную рутинную работу;

Констебль — звание сравнимое с рядовым. Каждый офицер начинает со звания констебля. После двух лет испытательного срока констебль может остаться в своем звании, перевестись в Отдел Уголовных Расследований или подать прошение о повышении звания до сержанта.

Пролог…

Если «Золотым веком» для Франции принято считать эпоху правления Людовика XIV, для Германии — «золотые двадцатые» в XX веке, когда Веймарская республика достигла определенного уровня стабильности, то по истине «Золотым веком» для Англии, без всякого преувеличения, следует считать век XIX, период правления королевы Виктории. Стремительные политические и экономические перемены в стране, словно в жерновах, перемалывали старые, отжившие нравственные устои и язвы. И там было что перемалывать…

Глава I. В табачном дыму

Лондон, 1863 год (где-то рядом со старым портом Доклендс)

В табачном дыму и копоти ламп — тесная, душная, невыносимо жаркая, пропитанная запахом еды, пота и наполненная людским гвалтом харчевня, где справа от входа, за длинным прилавком, сваленные в кучу: копчёная и кровяная колбаса, гороховый пудинг, рыба с жареной картошкой, буханки хлеба, куски бекона, маргарин, кипяток в двух баках, три насоса для эля и стеклянная банка с маринованным луком, а слева — многовековая привычка к не уюту и грязи: маленькие темные отсеки со столом на козлах и стульями с высокими спинками; на столах, усыпанные крошками, серые скатерти с ржавыми пятнами, железные вилки, свинцовые солонки, глиняные тарелки, а под ногами, покрытый камышом пол и табличка на стене: «Выносить сахар запрещено».

В одном из отсеков двое, он и она. Она, старая «мишура» в поношенном платье с заплатами и с напудренным лицом поверх глубоких морщин, и он, здоровенный детина в брезентовом плаще и с густыми, спутанными, черными с проседью волосами ниже плеч, грубым бронзовым лицом, изрытым язвами и шрамами, вероятно, полученными в бесчисленных пьяных драках.

— Если ты лжешь, — говорит он старухе, хватая ее за руку и наклоняясь вперед, да так, что нос его оказывается в нескольких дюймах от ее лица, — я убью тебя! — говорит он угрожающе, процеживая каждое слово сквозь редкие и гнилые зубы, а затем, скривив лицо, резко отстраняется от невыносимой вони, исходящей от немытой женской плоти.

— Чтоб мне сдохнуть! — отвечает ему старуха, выдергивая свою руку.

— Посмотрим, — соглашается он и собирается броситься вверх по лестнице, но старуха спешит остановить его и советует дождаться ночи. — Дьявол! — ругается здоровяк и, вероятно, соглашается с доводами, потому что не поднимается наверх, а тянется за джином на столе. Но делает это он слишком поздно: рука старухи уже крепко сжимает горлышко бутылки. На его лице появляется презрительная ухмылка. Он оставляет джин старухе и уходит…

И наступила мертвенная ночь, осенняя ночь с холодным туманом, отравленная угольным дымом и пронизанная колким дождём. Янтарный отблеск света витрины на мокрой брусчатке раздавил его ботинок, приспавшая лошадь, запряженная в одинокий кэб, почуяв его, испугалась, захрапела и дёрнула головой; мокрые и почерневшие от дождя рекламные щиты с едва различимыми буквами: Дом Бефидо, стиральные машины, коврики, детские коляски, С. Уилкс и компания, столовая Сэма испытали полное безразличие с его стороны, а фонари «quadra» на стальных опорах, как немые свидетели, через каждые 13 ярдов по очереди, холодно освещали его квадратный силуэт до тех пор, пока он не свернул в темный переулок. Пройдя немного вдоль двухэтажных домов, тесно соприкасающихся друг с другом, он остановился и прислушался: где-то впереди послышался бесстыдный смех, несомненно, пьяной женщины. Когда смех утих, он продолжил движение…

И вот он у цели, в задней части харчевни, у единственного окна с тонкой полоской света, пробивающейся сквозь плотно занавешенные шторы. Без особого труда он дотянулся руками до подоконника второго этажа, помогая себе ногами, подтянулся, надавил рукой на раму и просунул голову в комнату…

Глава II. Синяя куртка и короткая дубинка

Всё, что осталось у лейтенанта Томаса Берча после Ост-Индской компании, так это маленькая комнатёнка в Лондоне, в доме на пересечении двух улиц Бедфорд-стрит и Кинг-стрит, 135 фунтов за доблестную службу, ноющий в непогоду шрам на левом предплечье от меча сипая, да и сам клинок, доставшийся Берчу в качестве трофея от убитого им же мятежника.

Обыкновенно утро Томаса начиналось с того, что, завернувшись в плед, он садился в кресло, допивал купленный с вечера кофе с примесью цикория и предавался тягостным раздумьям о военном прошлом, сером настоящем и беспросветном будущем, не сулящем ничего стоящего в его жизни. И то ноябрьское утро 1863 года было для Берча таким же обыденным и унылым. Он посмотрел на стену, где висел тяжелый изогнутый меч в турецком стиле, и мысленно начал прокручивать варианты значения странного и глубокого клейма на его лезвии. Рисунок был прост: какие-то два полукруга с группой точек под ними, и ничего больше. И хотя в очередной раз Берч так и не нашел для себя ответа, однако подобные размышления отвлекали от тяжелых мыслей о матери, которая не дождалась его и умерла.

За месяц до возвращения Томаса из Индии управляющий домом нашел мисс Дарлин Берч в её комнате. Женщина, склонив голову к груди, сидела на раскладном стуле, а рядом на треугольном столе лежало несколько монет. Прикрыв нос рукой, управляющий сгрёб монеты в карман и отправил своего сынишку в полицейский участок.

Допив кофе, Берч поднялся с кресла и перевел взгляд с клинка на окно, где сквозь пыльное стекло он увидел констебля в темно-синей куртке с высоким кожаным воротником, шлеме с кожаной тульей и «петушиным гребнем», напоминающим шлем римского легионера. Полицейский расхаживал по улице, лениво поглядывал в разные стороны и постукивал по ладони короткой дубинкой.

«Мистер Берч, мистер Берч! — услышал Томас стук в дверь и голос управляющего. — Я знаю, — вы дома! Если я сегодня же не получу деньги, которые вы мне должны, я буду вынужден просить вас, убраться вон!»

Томас ничего не ответил управляющему, а, только, прищурив глаза и прикусив нижнюю губу, подумал: «Может устроиться в полицию?» И, не откладывая в долгий ящик своего скорого решения, он живо надел на голову клетчатую кепку с клапанами, накинул на плечи длинный черный сюртук и вышел на улицу. Теперь его путь лежал в несколько кварталов от дома, в полицейское управление на Лемон-стрит, 74.

К удивлению Томаса, полицейским участком на Лемон-стрит оказались, соединённые аркой для доступа на задний двор, два трехэтажных особняка под номерами 74 и 78. Дома были выстроены из красного кирпича, с резными центральными эркерами, наличниками и карнизом под парапетом. Прежде чем Томас даже добрался до двери офиса, его остановил усатый тип, одетый в штатское. Получив исчерпывающий ответ о причине визита, усатый скривил улыбку на своем откормленном лице и открыл Томасу дверь. Шагнув в высокий вестибюль офиса с внутренней витой лестницей с балясинами и деревянными панелями, Берч окунулся в шумный гомон, снующих туда-сюда, полисменов. Здесь у него снова осведомились о причине визита и сопроводили в отдельное помещение, схожее с виду на потайную комнату в замке, где попросили немного подождать, а затем, спустя каких-то пару минут, отвели в приемную суперинтенданта.

В просторной приемной, нагретой до жары огромным камином, Берч увидел человека в военной форме с медалью на груди, сидевшего спиной к окну и склонившегося над массивным прямоугольным столом, заваленным кипой бумаг. Томас не мог видеть его лица, а только макушку с зачёсанными назад вьющимися темно-каштановыми волосами. В одной руке хозяин кабинета держал карманные часы, а другой старательно, как школьник, делал какие-то пометки в толстом журнале с потёртой обложкой. Словно не замечая ничего вокруг, он продолжал свое занятие: бросал короткие взгляды на вещи, лежащие перед ним на столе, делал пометки в журнале и перекладывал бумаги с одной стороны стола на другую.

— Я суперинтендант дивизиона «H» — Джейкоб Райли Оллфорд, — не отрываясь от своего занятия, представился хозяин кабинета голосом поставленным и твердым. — Прошу вас, присаживайтесь, — суперинтендант рукой указал на стул у двери и равнодушно добавил: — Что вас привело в полицию, мистер?

Томас не стал садиться на стул, а спокойно и твердо ответил:

— Я бы не прочь послужить в полиции, сэр!

— Как вас зовут, молодой человек? — тут же отложив свое занятие и оценивающе взглянув на Томаса, спросил суперинтендант и, вероятно, для важности нахмурил брови.

— Берч, сэр! Томас Берч!

— Сколько вам лет, мистер Берч? — подымаясь с кресла, спросил Оллфорд.

— Тридцать четыре, сэр!

Суперинтендант вышел из-за стола, и Томас увидел перед собой довольно высокого, около шести футов ростом, пожилого человека с тонким длинным носом и бакенбардами на худом лице и полным отсутствием даже намёка на выступающий живот. Скрипя начищенными до блеска сапогами, суперинтендант подошел к Томасу и открыто спросил:

— Вы служили в вооружённых силах Ее Величества, мистер Берч?

— Да, сэр. Восточная компания.

— В каком чине ушли в отставку?

— Лейтенанта, сэр.

— Ну, что же вы, лейтенант, остановились?! — по-молодецки оживленно и не скрывая своего любопытства, спросил Оллфорд. — Смелее, молодой человек! Хвастайтесь! Я наслышан о подвигах британских офицеров в Индии. Наверняка вам пришлось там не сладко, в борьбе с туземцами?!

— Да, сэр. Наш гарнизон из трехсот человек в Лакхнау под командованием Генри Лоуренса был разбит, а сам Генри Лоуренс был смертельно ранен мятежниками. Мне и еще нескольким другим офицерам гарнизона чудом удалось спастись. И всё это благодаря, подоспевшему к нам на выручку, отряду под командованием генерала Коллина Кемпбелла. Да пусть хранят его небеса.

— Превосходно, мистер Берч! — карие глаза суперинтенданта ожили, а лицо приобрело черты доброго старика. — Нам нужны храбрые офицеры, хотя вам наверняка известно, что лондонцы не слишком жалуют нашего брата, а что до газетчиков, так эти крысы называют нас: «Кровавой бандой»! Вас это не пугает, лейтенант?

— Нет, сэр! — уверено ответил Берч.

— На здоровье, жалуетесь?.. ранения?

— Плечо, сэр, но это в прошлом. Сейчас я полностью здоров.

— Превосходно, мистер Берч! Нам нужны крепкие, а главное, толковые офицеры! Вот, прошу вас, ознакомьтесь, — Оллфорд протянул лист серой бумаги, на котором первой строкой крупными буквами было напечатано: ИНСТРУКЦИЯ.

Из текста Томас узнал, что главной обязанностью полицейского является предупреждение преступлений, что стражи порядка должны быть вежливыми с людьми всех чинов и классов, должны сохранять выдержку и не злоупотреблять своей властью.

— И так, мистер Берч, что вы на это скажите? — спросил Оллфорд, когда увидел, что текст прочтён.

— Мне все ясно, сэр, — ответил Томас с той же уверенность в голосе, что и в первый раз.

— Превосходно! Превосходно, мистер Берч! — воскликнул Оллфорд с нарастающим энтузиазмом. — Сегодня же и приступайте! А азам полицейского права обучитесь по ходу дела! Вы не возражаете?!

— Нет, сэр.

— Ваш ответ — ответ настоящего офицера, мистер Берч! В таком случае, будем считать, что вы приняты! — суперинтендант протянул Томасу сухую ладонь с таким величественным видом, что можно было подумать, будто сам король Англии предложил ему службу. — Ах да, чуть не забыл. Сорок пять шиллингов в неделю, вас — устроит?

— Вполне, сэр.

— Ммм… Молодчина! — Оллфорд снова одобрительно посмотрел на Берча и, на секунду задумавшись, добавил: — А как бы вы посмотрели на то, лейтенант, что мы с вами сейчас же — немедленно, отправимся на место преступления? Я приглашаю вас. Составите мне компанию?

— На место преступления? — удивился Берч. Томас никак не ожидал столь скорого решения.

— А что тут тянуть? Тут, знаете, — убийство, лейтенант. Жутчайшее убийство, я вам доложу. Как вы, от крови еще не отвыкли, мистер Берч?

Томас на это только повел плечами.

— По той информации, которой я располагаю, кровью там испачкано все вокруг, — уточнил суперинтендант и широкой ладонью очертил пространство перед собой. Ну, лейтенант?.. Как вы? Не против?..

Томас сглотнул. Перед его глазами пробежали ещё свежие воспоминания боя в Лакхнау. Берч не любил вида крови, но признаться Оллфорду в данной ситуации он не решился.

— Я готов, сэр, — вытряхнув с головы прошлое, ответил он.

— Вот и превосходно! Превосходно! — Суперинтендант взглянул на часы. — Через пять минут выезжаем! — Полностью войдя в роль командующего армией, Оллфорд взмахнул рукой точно так, как если бы под ним была лошадь, и он хлестнул её кнутом. — Прошу вас, мистер Берч, наймите кэб, а я непременно следом.

— Да, сэр, — кивнул Томас в ответ и вышел из кабинета…

Дорога к месту преступления заняла несколько минут. И по тому, как зеваки заполнили улицу возле трактира «Бурый медведь», было очевидно, что преступление, произошедшее внутри, вызвало в их сердцах невиданный резонанс.

Томас первым сошел с кэба, а следом с важным видом ступил на брусчатку Оллфорд. И как только высокая фигура суперинтенданта появилась среди толпы, навстречу к нему быстрым шагом направился один из констеблей, стоявших у входа в трактир.

— Ну?.. Что тут, Одли? — спросил Оллфорд у полисмена с румянцем на щеках и редкими рыжими усами.

— Убийство, сэр! — бойко доложил констебль. — Омерзительное убийство, сэр! Я даже не припомню, чтобы раньше!

— Превосходно, Одли, — прервал доклад суперинтендант. — Проводи нас, сынок, — совершенно по-отечески обратился он к стражу закона.

— Да, сэр. Прошу вас, — забегая вперед, Одли поспешил открыть входную дверь.

Томас никогда ранее не прибегал к услугам «одиноких дам», но хорошо был осведомлен о существовании подобных заведений. И, честно говоря, в его жизни была только одна женщина, да и то, давно позабытая им.

«Неужели так выглядит дом разврата? — подумал он. — Какая же здесь вонь…»

Постояльцев трактира Берч не обнаружил. Только, словно оловянные солдатики, констебли стояли вдоль стен у дверей многочисленных комнат.

— Сэр, нам нужно подняться по лестнице на второй этаж, — прервал мысли Томаса голос констебля Одли.

— Этим делом занимается старший инспектор Джеймс Бакер из Скотленд-Ярда, — проинформировал Оллфорд Берча. — Молодой и толковый сыщик, скажу я вам, но уж слишком шумный. Да вот он и сам — собственно, знакомьтесь.

— Моё почтение, сэр! — громко поприветствовал инспектор Бакер суперинтенданта еще издали.

— Я представляю вам, Берч, лучшего детектива Скотленд-Ярда — Джеймса Бакера! — Оллфорд указал рукой в сторону инспектора.

Инспектор Бакер на это широко улыбнулся и протянул руку новичку.

— Томас Берч, — в ответ назвал свое имя новичок и заметил, что ладонь лучшего сыщика Скотленд-Ярда была тонкой и гладкой.

Инспектор со своей стороны, за секунду окинул взглядом новобранца и, не отметив ничего особенного, направил всю свою бурную энергию на Оллфорда.

— Знаете, сэр, тут дело ясное, — живо начал он доклад голосом с намёком на тенор. Некая Пегги Чадлер, а по другой, имеющейся у меня информации, Криворотая Пегги найдена в своей комнате убитой. Хорошо, если бы просто убитой, — «что мы раньше не видели убийств?». Но тут, сэр, о-со-бый случай. При осмотре тела, и это только по предварительным подсчётам, доктором обнаружено не менее пятидесяти колотых ран. Представьте себе, сэр, пятьдесят, нанесенных ножом или каким-либо другим острым предметом, доктор выяснит позже, что это было. И судя по характеру и числу увечий, у меня сложилось твердое убеждение, сэр, что женщину искромсал человек, не имеющий опыта в подобных делах, или просто умалишённый. Ну, зачем, скажите мне, убивать пятьдесят раз? По мнению доктора Oувена, две-три раны на теле жертвы были смертельными. Тут явно поработал не просто сумасшедший, а какой-то маньяк.

— Прошу вас, Бакер, — прервал доклад инспектора Оллфорд. — Давайте обойдемся без этих крайних версий. Вы же знаете, как у нас газетчики умеют раздувать подобные события. Этим писакам только дай повод. Избавьте меня, прошу вас Джеймс, и не упоминайте ни-ко-гда.

— Да, сэр. Я все понимаю, — согласился Бакер. — Ну, а что вы скажите на это? — спросил инспектор, когда все трое оказались в комнате жертвы.

Ошеломляющая картина преступления предстала перед глазами Оллфорда и Берча. Вся комната, включая мебель и стены, была измазана кровью и складывалось такое впечатление, что всех предметов коснулась страшная трагедия насильственной смерти, а ноги жертвы, торчащие из-под кровати в огромной луже запекшейся крови, придавали всей этой жуткой картине нечто невообразимое и невероятное и наверняка вызвало бы у человека, не искушенного в подобных делах, чувство неописуемого ужаса. Сама жертва, а вернее, верхняя её часть, находилась под кроватью и оставалась невидимой для присутствующих.

— Пегги, вероятно, попыталась спрятаться под кроватью, но не у-спе-ла, — изложил свою версию инспектор.

Томас почувствовал, что ему становится дурно. Он никогда не видел столько человеческой крови в одном месте, даже в Индии. Зрелище напомнило ему, залитую по щиколотку кровью, скотобойню на Шамблс-стрит, где когда-то работал его отец и куда он, будучи мальчиком, по какой-то причине забегал.

— Что здесь произошло? — спросил он.

— Вот и разберитесь! — пряча нос под носовым платком от тяжелого железистого запаха крови, ответил Оллфорд. — Я назначаю вас помощником инспектора Бакера. Вам это будет полезно, но, а мне, джентльмены, нужно на свежий воздух, — огласил суперинтендант и поспешил покинуть место преступления.

Глава III. «Бурый медведь»

Паб «Бурый медведь» был обычной забегаловкой в восточной части Лондона, где-то в районе старого порта Доклендс. Дом, некогда принадлежавший титулованной семье и воплощавший элегантность, вначале второй половины 19-го века представлял собой жалкое подобие былой роскоши. Словно во время линьки, старая известка на прямоугольных фасадных стенах набухла и облупилась, накрепко забитые, многочисленные двери прогнили, и только окна с плотно задернутыми шторами, сквозь которые просачивался тусклый свет от горящих газовых ламп, ясно указывали на то, что дом еще жил и каким-то непостижимым образом не рухнул. Словно огромный клоп, паразитировал он на теле города и жадно «дышал» вонью квашеной капусты, пивным перегаром и мочой. Справа от входа в забегаловку висела табличка, на которой каким-то умельцем красной корабельной краской было старательно выведено недвусмысленное извещение: «Имеются кровати». Паб днём и ночью кишел моряками, пропивавшими свои жалкие гроши, дешевыми проститутками, готовыми за пенни отдаться любому бродяге, пьяными солдатами, мелкими воришками и всяким пролетарским сбродом, которого было предостаточно на серых, грязных, пропахших помоями, угольным дымом, тухлой рыбой и гнилой сыростью улицах. Вот в этой самой забегаловке в ночь с третьего на четвертое мая 1849 года зачали Эмму.

«Ах, Джуди, ты просто бестия! — сказал здоровенного вида клиент и, вцепившись железной хваткой в тощую руку продажной девицы, помог ей подняться с колен. — Теперь я, детка!» — он круто развернул Джуди к себе спиной и повалил на стол, от чего гнутые тарелки с объедками полетели на каменный пол и, коснувшись его грязной и липкой поверхности, резанули по ушам противным звоном. Запутавшись в многочисленных юбках девицы, здоровяк выругался, но все же отыскал «слепого ангелочка» и, издавая рёв удовольствия, вошел в неё. Джуди тихо вскрикнула, но через секунду уже сама стонала и извивалась под яростным натиском клиента. Она давно привыкла к грубому обращению, а было ли иначе, она и понятия не имела.

Рыжеволосая Джуди Шелдон, по прозвищу «Пчелка», благодаря своему молодому возрасту и заманчивой внешности считалась самой популярной «кружевной овечкой» в забегаловке, а кроме того, единственной, которая не обзавелась дурными болезнями. Удивительно, но инфекции обходили девушку стороной, что вызывало черную зависть и ненависть у остальных жриц любви. Ведь все они, пораженные сифилисом, чахоткой или какой-нибудь другой заразой, как старые, вонючие тряпки, тихо гнили и пухли от голода в нечистых своих лачугах. Заправляла всем этим пёстрым хозяйством некая «леди» по имени Пегги Чадлер, или, как ее называли в хорошо известном кругу, Криворотая Пегги. Матушка умело использовала свою лучшую «подстилку» и подкладывала Пчелку под выгодных клиентов. Одним из таких клиентов в ту майскую ночь и оказался тот здоровяк. Звали его Дэн Эванс, и служил он матросом на одномачтовом боте «Фантазия».

Джуди до последнего скрывала свою беременность, потому как знала, что в заведении Криворотой Пегги не принято было обзаводиться детьми. Но когда слухи о круглом животе Пчелки всё же долетели до ушей матушки, то та вначале оттаскала девицу за волосы, затем долго била метлой и в довесок закрепила все увесистыми кулаками, потому как считала, что все эти ненужные обстоятельства напрямую скажутся на толщине ее кошелька. Ведь народец, наведывающийся в ее притон, был хоть и тёмен, но безумно суеверен, и никто не пожелает связываться с брюхастой проституткой.

«Вот неблагодарная тварь! — ругалась Пегги до хрипоты, а ее перекошенный рот, не знавший зубной пасты под названием „Мазь от доктора Шеффилда“, извергал брызги ядовитой слюны. — Как она могла, стерва, так со мной поступить?! — жаловалась она своему старинному приятелю, иссушённому солнцем южных морей и туговатому на ухо, боцману». А старый моряк глупо смотрел на Пегги слезливыми и покрасневшими от кератита глазами и постоянно переспрашивал, чем еще больше распалял подругу.

Матушка хотела избавиться от плода немедленно, и она вероятно так и поступила бы, но печальный прогноз повитухи остановил ее, но не остановил ненависть, которую Пегги, при любом удобном случае, выказывала Джуди.

И всё же, если быть до конца беспристрастным, хозяйке борделя следует отдать должное. Пегги не выгнала бедняжку на улицу, как обычно, она проделывала это с другими мамашами, да и рук своих больше не распускала, а напротив, кормила Джуди лучшими объедками, при этом, конечно же, не забывала вставлять пару тройку проклятий…

С появлением писклявого младенца барыши снова замаячили на горизонте. Пегги, всегда неизменно угрюмая, словно внутри нее постоянно что-то болело, в то раннее утро была в приподнятом настроении. Еще бы! Ведь в строй вернулась лучшая ее шлюшка. Она много пила и громко, словно каркая, смеялась. А что касательно ребёночка, то его отобрали у Джуди в ту же секунду, как только малютка покинула теплое и влажное материнское «гнёздышко». Еще не успела обрезанная пуповина коснуться грязного таза, а матушка, словно булку хлеба, завернув ребенка в кусок грубой ткани, отнесла в приют, где ей, как бы сильно этого ни хотелось, пришлось раскошелиться и заплатить настоятельнице три фунта.

Несчастная Джуди до истерики умоляла Пегги вернуть дочь, но все стенания были напрасны. Матушка оплеухами и проклятиями быстро вернула на грешную землю еще не совсем оправившуюся от родов заблудшую овечку, и та приступила к обязанностям по пополнению казны ненасытной хозяйки.

Глава IV. Приют

— Смотри, Лора, — ангелочек, — сказал Кирке своей жене, настоятельнице приюта, и, плотно прикрыв беззубый рот, сжал губы.

— Хватит, пялиться! — зло проворчала Лора. — Лучше бы сходил за кормилицей, а то еще чего, орать начнет!

Кирке Пандо, в прошлом бравый сержант флота Её Величества, в свои сорок лет с небольшим, выглядел глубоким стариком. Куда-то со временем подевалась его морская выправка и гордость. Измученный за долгие годы военной службой, заклёванный вечно недовольной женой и истощенный постоянным недоеданием, Кирке, напоминал больного и ощипанного цыплёнка с худым телом на спичечных ножках. Всё, начиная с носа картошкой на лице со впалыми щеками и заканчивая большим лысым черепом в пучках редких и безжизненных волос на макушке — всё вызывало у людей, видевших его, чувство тошноты и отвращения. Кроме того, голова муженька подергивалась, как при нервном тике. То ли он, таким образом, был всегда готов уберечь свой затылок от затрещины, посылаемой при любом удобном случае женушкой, то ли психические изменения в мозгу Кирке вылезали наружу. Неизвестно. А вот супруга его Лора Пандо, напротив, обладала крутым нравом и пышнейшими формами. Наверняка, какому-нибудь торговцу из мясной лавки, Лора напомнила бы перевязанную в несколько местах колбаску, до того она была кругла и неохватна в боках. Ко всем этим прелестям надо причислить и её патологическую безродность. И как это зачастую бывает у безродных, а у нее в роду были только прачки и слуги, отличалась Лора редкой безвкусицей ко всему, к чему только прикасались ее пухлые и короткие пальцы. Всем расцветкам в одежде настоятельница предпочитала цвет белый. Он был абсолютно во всём: и в оборках на грубых платьях, и в обрамляющем венчике льняного чепчика, туго подвязанного тонкими завязками на круглой и щекастой её голове.

Жили Пандо ничтожно бедно. Ведь Кирке так и не сумел за многолетнюю службу скопить деньжат, а Лора приданного не имела. Поэтому семейка выкручивалась, как могла. Как говорится, не брезговала испачкаться темными делишками. Основным заработком парочки была приёмка у нищенок младенцев и впоследствии, если повезет, перепродажа в состоятельные дома. А поскольку своими детьми, по какой-то причине, Пандо не обзавелись, то о таких родительских чувствах, как материнство, отцовство, доброта и забота, они и понятия не имели, и относились к детям, как к каким-то вещам, которые нужно всего лишь с выгодой продать.

Содержались дети в антисанитарных условиях. Вся мебель, если это определение уместно, состояло из трех деревянных кушеток, где сироты спали вповалку в тряпье, поедаемые вшами. А облезлый кролик, больше смахивающий на замученного кота и десяток клеток с птицами и их песнопением предавали приюту видимость уюта.

Что там говорить, но все недавние приобретения семьи Пандо были крайне неудачными. Видимые невооруженным глазом, дефекты несчастных сироток и их истощенные тельца, отталкивали покупателей и барышей не сулили, а только одни сплошные, — сплошные и ненужные расходы.

Когда же семейная парочка окончательно убеждалась, что «товар» никудышный и вряд ли на него будет найден соискатель, то, не испытывая особых душевных мук, избавлялась от лишних ртов. Как? Да очень просто. Лора без тени сожаления, задыхаясь и обливаясь потом, душила детей бельевой верёвкой, а Кирке топил трупы в бурой и вонючей Темзе. Бедолага не выносил этих опасных и ужасных процедур. Ведь он подвергался невероятному риску. Стоило ему хотя бы только раз попасться на глаза какому-нибудь «бобби», то участь Пандо была бы незавидной. Висели бы они на пару с Лоретой в петлях на площади перед тюрьмой Ньюгейт, а их грязные раскачивающиеся пятки вызывали бы отвращение у зевак. Но куда деваться? Кирке выполнял приказы жены беспрекословно. Ведь перечить Лоре, он не смел, да и если бы попытался как-то возразить, то жёнушке не составило бы особого труда — также, пыхтя и потея, придушить и его своими крепкими, как у мясника, руками. Глубокой ночью Кирке, словно крыса, весь дрожа от страха, пробирался к набережной и топил, топил младенцев. Еще круги на воде не успевали окончательно скрыть преступление, как он пулей возвращался домой и прятался под лестницей. Ужасные кошмары лезли Кирке в голову и не покидали его ни днем, ни ночью. Ему казалось, что он определенно сходит с ума. Всплеск, круги на воде, темные маленькие фигурки с неразличимыми детскими лицами, и всё это вперемешку в его сознании, и как результат: холодный пот, постоянное недосыпание и крайнее психологическое истощение.

Вырученные деньги за ребёнка Лора спрятала. И теперь все ее чаянья были устремлены на милую крошку. В конце-то концов, это помогло бы хоть как-то поправить их семейный, весьма плачевный, бюджет. Тем более что именно сегодня, Пандо ожидали богатого гостя, а хорошенький младенец, к тому же, девочка, был как нельзя кстати. Лора нашла кусок шелковой ткани, надежно спрятанный и припасённый для такого случая, и, смочив его последними, вульгарно пахнущими каплями духов, случайно позабытые кем-то из посетителей, запеленала ребенка. И как только ночь вступила в полные права, напряжение в ожидании покупателя достигло своего пика и такой долгожданный стук в дверь, все же оказался неожиданным для Пандо, и заставил их одновременно вздрогнуть. Лора, что-то ядовито шепнув мужу, лично пошла встречать гостя, а Кирке растворился в черном мраке, где-то под своей любимой лестницей.

В приют вошла во всём черном тонкая, словно спица, женщина. И все попытки Лоры рассмотреть лицо ночной визитёрши оказались тщетными. Черная вуаль надежно скрывала тайну, но запах, стать и бесшумная поступь всё же выдавали в незнакомке некий достаток. И Лора оказалась в чём-то права. Это была служанка Мэри Уильямс. По поручению своей богатой и бездетной хозяйки девушка должна была за пять фунтов отыскать новорожденного и, никем не замеченной, вернуться домой. Главными предъявляемыми требованиями к младенцу, были требования отсутствия каких-либо изъянов, чтобы ребенок был непременно девочкой с хорошим здоровьем и аппетитом.

Ночная гостья попросила настоятельницу распеленать ребенка. И убедившись в качестве «товара», сунула в руки ей деньги и удалилась. И как только она покинула приют, Кирке вышел на свет и заглянул жене из-за спины в попытке рассмотреть выручку. Но ему это не удалось. Лора двинула плечом мужа под подбородок, и тот ничего не увидел, а только плямкнул своим беззубым ртом.

А Мэри с младенцем в руках спешила домой. Ей было безумно страшно ночью в трущобах среди воров, проституток и нищих. Пройдя одну из улиц, она остановилась. Преграждая путь, ей навстречу из темноты двинулись две темные тени…

Мэри жутко испугалась и решила вернуться, но отыскать приют Пандо не сумела. Она-то и в первый раз с трудом разыскала его, а теперь в полной темноте да еще преследуемая кем-то, безнадежно натыкалась на запертые двери домов, схожих друг на друга, словно их возводил слепой безумец. Все ее тело трепетало от страха, и бедняжке хотелось закричать о помощи, но тайна о младенце и ужас, сковавший ее волю, не позволили Мэри этого сделать.

И вот чья та шершавая ладонь с запахом табака закрыла девушке рот…

«Не дергайся, мать твою! — приказал грабитель. — Пикнешь, я живо из тебя дерьмо вышибу!»

Мэри не видела разбойника. Он настиг ее сзади и прижал к холодной стене.

«Давай! Что там у тебя?» — сиплым голосом велел он.

Мэри окаменела от ужаса и прижала младенца к груди. Тогда грабитель попытался силой отобрать сверток. И уже, когда ему это почти удалось, девушка совершила фатальную ошибку. Насколько это было возможно, она крикнула сквозь вонючие пальцы:

«По-мо-ги-те!»

Это были последние слова в ее жизни. Заточка из металлического прута пронзила живот Мэри и вонзилась в сердце: девушка обмякла, а из ее ослабевших рук клубком скатилась необычная ноша, которую убийца едва успел поймать свободной рукой.

— Какого хрена? — сообразив, что свалилось ему в руки, выругался душегуб.

— Что там? — поинтересовался второй из грабителей.

— Дитя, мать его! — выругался первый и, словно избавляясь от тряпки, зараженной холерой, сунул приятелю свёрток с младенцем. — Держи его! — приказал он. — Вот задница! Влипли, нахрен! Я обыщу эту сучку, а ты — грёбанный, тупой урод, смотри, чтобы оно не пикнуло! — Душегуб живо обшарил одежду Мэри и, не обнаружив ничего ценного, снова выругался, а затем быстро зашагал в темноту проулков. Путая следы и задыхаясь от быстрой ходьбы, они остановились в трех улицам от преступления.

— Придурок! Зачем ты его тащишь?! — переводя дыхание, спросил первый, когда увидел в руках приятеля всё тот же сверток с младенцем.

— Да ты же сам сказал: держи! — ответил другой.

— Брось его, идиот! А то я тебе яйца отрежу, нахрен!

— Куда?

— Вот, дерьмо! Бросай в реку и догоняй, чёртов кретин! — сказал первый и ускорил шаг.

— Как, в реку? — вытянув руки с ребенком перед собой, в полном замешательстве спросил второй. Постояв так несколько секунд, он пришел в себя и, не в силах придумать ничего лучшего, осторожно положил ребенка на мостовую и бросился вслед за приятелем…

А в это же время проститутка Марта Табрам возвращалась домой по Ярд-стрит. От бренди, которым ее щедро напоили два офицера, ее тошнило и постоянно рвало. Марта, опираясь о холодные стены домов, медленно брела к себе, останавливалась, блевала и снова, пошатываясь, продолжала свой путь. Так что приглушенный писк младенца не сразу привлек ее внимание. Сначала она даже подумала, что это у нее пищит в голове от выпивки. Но когда на мгновение каким-то чудом мозг Марты прояснился, она отчетливо услышала плач ребенка. Опьянённым взором женщина осмотрелась вокруг, но не увидела ничего, кроме черного мрака ночи, смешанного с зеленоватым туманом. Наверняка малышка, не замеченная проституткой, так и осталась бы лежать на мостовой, но весы проведения склонились иначе. Извилистый путь Марты пролегал точно через живой сверток, и она споткнулась об него своим грязным ботинком с дырявой подошвой. От толчка ребенок закричал, и Марта склонилась над тем местом, откуда доносился звук. Почувствовав что-то мягкое, она развернула ткань вялыми и неуклюжими руками и на мгновение замерла.

«– Э-э, срань божья! — простонала Марта и подхватила ребенка на руки. — Живой». — Потом, чуть не упав с младенцем на мостовую, медленно встала и пошла. Что творилось тогда в мозгу у проститутки, неизвестно, но доподлинно известно, что Марта добрела до забегаловки «Бурый медведь», куда ввалилась в него с черного хода и наткнулась на Пегги.