Бесплатный фрагмент - Песня рун

Пролог

Мелкий, колкий снег сыпал, не переставая.

Кружил в ветре, вычерчивал метельные пряди, и заполонял, заполонял все пространство от неба до земли. До камней, до скальных уступов, тоже укрытых снегом.

Зима. Зима на севере — больше половины годового оборота. Снег в воздухе. Между снегом и снегом — тем, что в небе, и тем, что на земле — метель. Колкая, знобящая, равнодушная.

Бьёдн поднял глаза в небо. Все то же — метельное крошево, сизое небо… светать начнет еще нескоро. Колючие белые крошки, похожие на мелко смолотую соль, путались в его волосах, бороде, прилипали к ресницам, порошили в глаза — такие же серовато-сизые, как небо над горой. Крошки ледяной трухи сыпали на плечи и татуированную — обнаженную — спину. Сперва таяли ручейками на коже, потом стали оседать, как иней на шкуре большого зверя. Ничего, терпимо.

Холодно? Конечно, да. Но Бьёдн был не из тех, кого может смутить холод или ненастье… хотя, конечно, метель он видел в своей жизни нечасто — в подземном доме не слишком следят за тем, что творится наверху. Его народ — гномы — привыкли больше слушать подгорные массивы, чем капризное небо — но сейчас, именно сейчас Бьёдну был нужен ответ именно от неба. Холодно. Но не настолько, чтобы встать и уйти

Капризного, переменчивого неба взыскую ответ — повторял про себя Бьёдн. У чужого, хотя все свои восемь полудюжин зим Бьёдн встретил под ним, неласкового неба. Оно не жалует гномов, небо — чертог нелюбимого, приемного отца. У него, Отца Севера, есть свои дети — а гномы ему… не нужны? Не интересны? Свой собственный Сотворитель, давший гномам дыхание, тело и волю — он проклят, и проклято все, чего руки его касались… Бьёдн был гном, Бьёдн был шаман, он умел лечить и убивать, слышать камни и звать предков на помощь, и ему не пристали такие слова и мысли — но что делать, когда половина мира — глуха к таким, как ты сам? Руны, дар Хранителей всему северному люду — мертвы в руках гномов, не дают власти и силы, не помогают лечить, звать, убивать, строить… гномы много поколений удивлялись этому. Много поколений — кляли Фъорберга, создателя метелей, морозов… и гномов. Много поколений — после — гордились. Мы сами. Нам не нужна помощь из темного, холодного Неба от надменных Хранителей. В нас самих сила и огонь такие, что….

Да, это была правда. Гномы были сильны. Шаманы — такие, как сидящий на распахнутом овчинном тулупе посреди заснеженных камней, сам полузанесенный снежной крупой — могли спасать умирающих и выдирать дорогие камни из неподатливой породы, равно как и вражьи сердца из реберных клеток. В них доставало силы, огня, магии самой жизни.

Так было долго — пока жили гномы сами себе. И пока врагов было меньше, чем дорогих камней в мертвой хватке пустой породы. А смертельно больных или раненых — меньше, чем просто занозивших руку или ушибившихся о слишком низкий свод буйной головой.

У Бьёдна в бороде не тает снег, у Бьёдна застывает льдистой коркой накатившая от резкого ветра слезная влага прямо под веком — но шаману нужен ответ: отчего руны молчат в руках гнома? Впервые за столько поколений — Хранители, мне нужен ответ!

Жизнь не становится легче, и Горскун все больше презирает низкорослых своих неродных братьев — подгорных скитальцев-гномов, оттесняя их от своих поселений, забирая лучшее из лесов и озер, и даже — порой — из каменных горных недр. А главное — Бьёдн чувствовал — грядет время еще более непростое. Отчего расшалившиеся стуканцы повадились таскать детей и юных девушек все чаще? Отчего болеют забойшики престранными хворями в некоторых шахтах? Отчего горные обереги так часто перестают работать, не дают защиты, не хранят? Шаманы ли теряют силу — или и предки тоже, вслед за Хранителями, оглохли к просьбам их детей? Оглохли — нужно докричаться, значит!

В небо, в уши Седого Старика и его надменных сынов, что правят грозой и морем! Прямо в уши! Бьёдну нужны руны — значит, Бьёдн возьмет руны.

Небо светлее, и метель утихает — только упрямый гномий шаман уже не видит — лед склеил ресницы, когда отяжелевшие веки помедлили разомкнуться, ветер толкнул в спину — жилистую, могучую, исчерченную «картинками духов», и гномий шаман валится лицом вперед, в снег, теряя силы, концентрацию, силу духа… сознание.

Он не докричался — ему так кажется. Но ничего, гномы упрямы и настойчивы — он поднимется на гору еще и еще. Не на эту — выберет повыше, и переберет все возможные слова, все призывы… пока будет жив, он будет пытаться, да — именно об этом думал Бьёдн, когда, очнувшись, отдирал ледяную корку от волос, усов, сплетенной в косички длинной пепельной бороды. Он довольно молод по гномьим меркам, и у него хватит сил, о, не беспокойтесь, еще как хватит!

Он придет еще. И приходит. Раз, другой, третий… на полудюжинный ему скупо улыбнется мир — так он подумает, споткнувшись о полузанесенный плоский камень — что-то, похожее на камень в первые доли момента.

Камень? О нет, нет. Когда шаман сноровисто вынет из белого крошева эту штуку, но еще не развернув ветхую, обгорелую ткань, в которую она завернута, он поймет — какой, к стуканцам облезлым, камень! Это книга!

Книга — но откуда? Что за диво такое? Бьёдн обдирает расползающуюся обертку — кажется, это когда-то был плащ из тонкой шерсти, но он изветшал, порыжел и местами обуглился от горячего дыхания пламени, и ткань ползет в крупных, узловатых пальцах, распадаясь на нитки, осыпается, как хлопья пепла — а сама книга невредима.

— И кому пришло в голову бросать ее тут! Кто посмел бы с книгой да так обращаться… — бурчит себе под нос Бьёдн, сам не зная, что его возмутило больше — явно дорогая и непростая находка, валяющаяся посреди снега, или то, что он так запросто сыскал нечто необыкновенное? Как любой гном, он был недоверчив, но при том — запаслив и внимателен. А еще в голове внезапно принялась назойливо зудеть мысль — не должно книге валяться бесхозной, книга не для того создана.

Старая, тяжелая, обтянута она была гладкой, подзатертой по сгибам уже кожей — некогда крашеной в темно-синий. В коже выдавлены, вытеснены письмена, и когда гном видит их, едва сдерживает вскрик — да Фьорбергова борода! Это же…!

Нет, не поминай Фьорберга сейчас, когда тебе хмуро улыбнулись из-за туч и далеких звездных очей. Не сейчас. Книга, что лежит в широких ладонях, исчерчена рунами. Рунами! Вот-вот ноги пустятся в пляс, но Бьёдн одернул себя — так, а поищи-ка, мил друг, кто ее обронил? Кто там шел, не дошел, встретил волков или медведя-шатуна, выронил книгу, спасался, спасся ли? Горскунец-тайнознатец какой, м? Снега на ней не так много, а метет сейчас каждый день, — так что давно не могла она тут оказаться, и ищи давай, ищи. Следы побоища, кровавого пира звериного, или побега?

И искал, да, искал — любой гном, когда становится взрослым, должен будет показать сперва свое умение читать следы наружного, надпещерного мира, а после уже все остальные. Следы он читать умел — да только, вот диво, не нашлось их. Никаких, совсем.

Кто шел, кто обронил, почему, зачем — поневоле поверишь, что твои крики с горных вершин в метельное нутро зимнего неба услышаны.

Особенно когда книга в ладонях вдруг начинает исходить тихим, но явственным теплом, точно не лежала она в холоде, а вынесена только-только из жарко натопленного зала… или точно она — живое существо.

Гном попробовал сосредоточиться на этом тепле — и почувствовал, как от ладоней оно течет по рукам дальше, впивается живым легким огнем в жилы — точно хлебнул крепчайшего бренди или горячего эля с заморским перцем, колет иголками плечи и спину — там, где татуировки, сзывающие духов, набиты. И радостно, легко делается на сердце у Бьёдна — он нашел, что искал! Огнистые искры, что незримо пляшут на руках и плечах, дарят прилив сил — гору переставить с места на место хватило бы!

Книга Рун. Обманом, просьбами, мольбами добытая, отобранная у людей Горскун переменчивой волей Хранителей — теперь у него в руках. А значит — значит, у гномьих шаманов есть новая сила, а у народа — больше сил, и будут веселые быстрые дети, и бесстрашные подростки, и много сильных, крепких жен для мужей-воинов, и крепкие, не спешащие уйти на покой старики — как раньше. А стуканцов всех загнать в самые недра. И хвори. И утихнут, убоятся слова его ночные мары-напасти, и прочие нечистые, недобрые рудничные духи. И с людьми-зазнайками будет, с каким кукишем в кармане спорить. У гномов будет свой путь!

Ветхий обгорелый плащ разметывает ветром по снежному полотну, и тянутся, тянутся глубокие следы по снегу — от быстрых, уверенных шагов. Бьёдн, проваливаясь по самые бедра, но не обращая на то внимания, по целине спешит прочь с горы в дом, под своды родного поселения. Книга Рун больно наподдает окованными бронзой уголками под ребра, но класть в котомку шаман ее не хочет, и несет за пазухой, как что-то дорогое и важное.

Она и есть — дорогое и важное. Не зря же он замерзал до полусмерти столько раз, сидя в метельных объятиях. Все-таки они, Бьёдн думает теперь украдкой, не будут приемышами земле Севера. Как не должны были быть. Книга Рун пинает его в острым углом под ребро снова, напоминая — да, не должны.

Глава 1. «В путь!»

Лето обнимало мир — но все равно, собираясь в дорогу, Йэстен смутно подумывал иногда, что его встретят снег и метели. Это было так по-детски — до сей поры полагать, что раз северные земли так далеко, то и все там устроено иначе, и зима там всегда, и снег готов засыпать любого незваного гостя — на север приехал, не куда-то там!

Йэстен посмеивался над собой — ну хоть не считал, как в пору пятого лета своей жизни, что на Арвате, еще более далеком и вовсе не принадлежащем людям, все обязаны ходить вниз головой, и то дело! Нет, конечно, парень прекрасно понимал, куда он собирается и в общих чертах даже понимал, чего ждать от той земли. Упаковывал в промасленную кожу огниво и трут, помня о дождливости северного лета, брал лук и стрелы — не боевые, охотничьи; брал котелок да миску, сменную тетиву и зернистый камень-оселок, смену одежды да одеяло из мягкой, теплой шерсти — даром что лето, даром, что люди там живут, ну а как придется странствовать одному? Столь же придирчиво убирал мешочки с полезными травами и солью в хранящие от воды свертки, паковал и диковинный, незнамо у кого и как сторгованный учителем еще до его, Йэстена, появления плащ из кожи морского зверя — говаривали, и тепло хранит, и влагу не пропускает, взять его учитель сам велел: «мне послужил славно — и тебе послужит, не отказывайся!»

Йэстен и не отказывался — он знал, что его учитель, Силас, много где побывал и повидал разного, пусть тот и не слишком много любит о том рассказывать. Йэстен вздохнул и подумал — как было бы славно, если бы Силас тоже отправился с ним в дорогу! Вот бы сколько всего они смоги и… и эта мысль тоже была детской. Йэстен потряс головой — нет, дело явно не в ребячестве, никак не в нем, он уже встретил восемнадцатое лето своей жизни и умеет и решать, и поступать по-своему, не оглядываясь на одобрение старших, и если бы это было не так, то в дорогу, верно, он сейчас не собирался бы. Просто я буду по ним скучать — признался Йэстен самому себе. Очень сильно скучать — по маме и по учителю Силасу, и по янтарной драконице Саире, названой сестре учителя, разумеется. По приятелям, городу, саду вокруг дома и самому дому — где и прошло его детство и добрая половина юности. Надолго он никогда не покидал ничего из этого.

«Я тоже буду скучать, но ведь мы все равно возвратимся» — мысленно позвал Йэстена его собственный дракон.

Юноша чуть улыбнулся и отозвался:

— Да, Скай, конечно. Ты прав, я не о том думаю сейчас.

Йэстен отложил уже приготовленные для пакования в дорожную сумку вещи, выглянул в окно. Скай расположился под яблоней и смотрел в небо. Там, в ясной лазури, мелькал золотой лепесток — Саира летала высоко-высоко, но драконы, понял Йэстен, разговаривали. Наверняка Саира поучает перед дальней дорогой юного собрата, и точно так же чуть позже будет наставлять в сотый раз его самого Силас.

Еще раз взглянув на вещи и мысленно наспех перебрав в голове, что еще надо бы собрать с собой, Йэстен махнул рукой и вышел из дому — ему еще нужно успеть повидать приятелей, пройтись по городу, распить кувшин светлого сидра… во-первых, он обещал зайти перед отправкой, а во-вторых, ему очень уж хотелось сейчас поговорить с кем-то, кто так же бесшабашно и легко грезит о путешествиях и подвигах. В конце концов, рассказать о той грозе! Столько наводил туману и обещал, что расскажет после — что же, время пришло.

Лето обнимало мир — ливнями, теплым ветром, ароматом цветов, в ветер вплетенным, грозами и солнцем, и радугами, что рождало их соединение. Прекрасное время. Йэстен любил лето больше всего, и часто любил пошутить, что и лето любит его — дарит такую красоту на каждый новый оборот собственного колеса жизни. Он родился летом и считал свои годы с той самой луны, когда грозы наиболее изобильны и буйны в небесах — и в шутке оттого была свою доля правды, пожалуй.

Йэстен сидел с товарищами на камне-волнорезе, и, казалось, наблюдал за чайками и стеклянно-зеленой волной с пенным кружевом по краю, что размеренно накатывала на берег — и отступала.

Рамон, сын плотника, самый бойкий из приятелей, передал друзьям кувшин, не скрывая улыбки от уха до уха. В кувшине, что Рамон самолично добыл в лучшей лавке города, плескал грушевый сидр, крепкий и в каждом глотке взрывающийся сотнями шипучих пузырьков.

С такого питья поневоле загорится неудержимым весельем в глазах шальная искра — но, казалось, на Йэстена вовсе не сидр подействовал — а в который раз уже пережитое совсем недавно приключение.

— Понимаете, я — я! — поймал грозу! — взмахнув рукой с кувшином так, что питье плеснуло на песок, откуда его немедленно слизнула прибойная пена, воскликнул он. — Пусть говорят, что это невозможно, но поймал же!

— Рассказывай, не тяни, — фыркнул третий паренек, Нере. — Как так вышло?

— Вышло, — мечтательно протянул Йэстен. — Да, вышло…

…Учитель долго не дозволял молодому всаднику летать в одиночку далеко — до тринадцатого лета точно, а после уже — стал так нагружать уроками, что сильно много и не полетаешь в дальние дали. Впрочем, в воздухе со Скаем они проводили много времени — часть уроков относилась к полетам, и вот уж против них ни сам Йэстен, ни Скай ничего не имели.

Но то ли дело — учение, а просто прогулка ради удовольствия же совсем иное!

Взмыть в небо, оставить далеко позади Эклис с его садами, древними оливами на подступах к городу, потерять из виду стены и поместья близ города, и лететь, лететь — над горами к югу, над серебряными стежками рек и бархатными покрывалами лугов, леса, полей! Как выдохся — приземлиться, напиться вволю из ручья, отдышаться — и обратно. Никакой цели, только чистая радость движения. Как танец ради танца. Как песня — просто ради песни, как это умеют пастухи в горах, растягивая один-единственный звук на разные лады, так, что все равно выходит — песня.

И потому Йэстен завел себе обыкновение — тот день, когда он явился в этот мир, встречать полетом. Он родился всадником! Его дракон явился на свет всего одной луной позже его самого! И Йэстен не мыслил себя — без Ская, и без неба и ветра в крыльях, которые его поднимают в воздух. Так было и в этот раз.

— Только вернись до грозы! — крикнул ему с земли Силас, когда серебряные скаевы крылья распороли воздух над садом, как живые молнии.

Ответом ему был счастливый смех и после — уже совершенно серьезное:

— Да, конечно. Но она не скоро, учитель. Смотри, небо такое яркое! Если к вечеру и наползет…!

— Я знаю, — усмехнулся Силас.

Он явно хотел было сказать, что летнее небо в такую яркую погоду переменчиво ничуть не меньше нрава капризной девы, но промолчал — его ученик уже взрослый парень, разберется. Пусть и любит дурачиться, совершенно как дитя, а изводить его за это поучениями совершенно не стоит.

А гроза и в самом деле лежит где-то у самого горизонта, как спящий зверь. Темно-синяя шкура облачного дракона еще даже не думает сверкать молниями, и дыхание его пока что глубоко, но не рокочет громовыми раскатами — было бы о чем говорить!

Силас проводил учеников взглядом, и оба они — элфрэйского рода и драконьего — умчались в горизонт. Ровно навстречу тому самому гром-дракону — но на самом деле, конечно, скорее всего на реку или к озерцу в горах, у деревеньки в паре лиг пути от Эклиса, он туда зачастил что-то, помнится. Эстимэне у него там, что ли?

Но Силас, конечно, ошибся — возлюбленной девы в горной деревне у Йэстена не было. Амалита, дочка торговца пряностями из Эклиса, вряд ли простила бы — а терять ее расположение Йэстену не слишком хотелось, пусть и сводилась вся та душевная связь, что имелась меж ними, к недолгим прогулкам по саду за городом. Недолгим — потому что оба они бывали часто изрядно заняты и учением, и помощью родным. Амалита пропадала в лавке отца или у знахарки. Старуха Аточа, что учила девушку знанию трав, была суровой наставницей, у такой не прогуляешь особенно. Ну а у молодого всадника были обязанности рядом с его собственным наставником, когда тот принимал приходящих к нему просителей. Все-таки Силас был не просто ещё одним всадником, он был для Эклиса и окрестностей — маг и целитель, и иной день полнился людьми и их прошениями настолько, что Йэстен только диву давался — когда учитель вообще отдыхает?

Когда сам Йэстен умудрялся вырваться на волю, бежал он не к друзьям и не в заветный сад за стенами города — все его существо звало его в небо. Нестись серебряным росчерком, приникнув к спине Ская, в самый горизонт! Ловить ветер — Йэстен рассказывал после взахлеб матери и учителю, что ветер похож на цветные ленты, которыми украшают себя танцовщицы на площади города, мать смеялась, а учитель с пониманием и отчего-то чуть печально кивал. Улыбался, но ничего не пояснял — Йэстену не сразу пришло в голову спросить, видит ли сам Силас их, эти ленты? Нет, ответил Силас, и добавил — хотя он тоже всадник, но у всех драконьих всадников, оказывается, бывают разные таланты. И ветра учитель не видит, зато — чувствует, как тот течет. А ты, Тэнно, видишь — и в том твое благословение, дарованное богами, у каждого свое, у тебя — такое. Ты цени его.

И он, конечно, ценил. Не знал большей радости, чем смотреть на эту игру красок в полете. Ловить ветер и пить всем своим существом силу, его наполняющую. Вдыхать сладкую свежесть садов и терпкую сладость — леса, соленый морской бриз и ледяной горный воздух. Горы за эклисскими землями его манили особенно. А то озеро… о, с виду такое небольшое, но глубочайшее, холодное даже в лютую жару, а главное, полное все тех же танцующих в глубине цветных призрачных лент. Так он, Йэстен сын Анира, всадник серебряного дракона Къет-Ская, видел магию, что наполняла мир — как танец сияющих, цветных, подвижных лент, как разноцветные течения в воздухе, в воде, вокруг всякого живого создания. Да, чтобы смотреть так, чтоб эти ленты сделались явны, нужно особое состояние ума — но оно приходило к юноше в долгом полете. Поэтому-то он столь много и проводил где-то в небесной вышине — самое прекрасное зрелище было наградой долгому уединению. Чудеснее этих сияющих течений магической силы Йэстен ничего не видел. Он уже знал, что так выглядит сама суть жизненной силы, что наполняет мир — и восхищался вдвойне.

Куда уж лучше придумать было, чем встретить утро нового года своей жизни! Конечно, Йэстен и в мыслях не держал нарочно попытаться рассмотреть грозу того дня поближе. Он, положим. В самом деле по детству часто засматривался в небеса, когда в тех цвели ветви молний, как будто меж облаков прорастали диковинные опасные цветы. Только вот, сделавшись старше, он стал понимать, насколько такая игра может быть опасной. И если уж ему самому по малолетству и не было страшно за самого себя — как и все юные создания, Йэстен долго полагал себя неуязвимым, точно младший айулан — то за своего друга, Ская, он переживал гораздо сильнее. Ведь знал же уже, что их жизни накрепко связаны — и потому Силасу не нужно было предупреждать своего ученика о грозе, держа в мыслях — «не вздумай ловить молнии, сорванец!»

Другое совсем дело — что с летними грозами никогда не угадаешь, когда они придут… Пусть даже всадники и понимают о мире и том, что в нем творится, побольше прочих — а небо, вотчина Эрроса, Айулан ветров и ливней, непредсказуемо порой еще больше, чем море.

Как бы там ни было, а все равно небеса, заполненные в вышине клубящимися пышными облачными грядами, все еще были ясны и полны солнечного света, и горели чистой, пронзительной лазурью, когда юноша и его дракон, накупавшись, обсохнув и насобирав охапку свежего, душистого горного тимьяна, взмыли ввысь снова, собираясь домой.

День перевалил за полдень далеко, но вечерь еще не начинало. Облака белели пышными шапками — когда пролетаешь сквозь, точно попадаешь с ледяной кисель, Йэстен и Скай знали это уже на опыте, и потому старались в них нарочно не нырять — накупаться оба успели вдосталь, заново не хотелось макаться в холод и влагу. Где-то высоко и далеко впереди меж тем уже начало гулко ворчать — точно в пещере всхрапывал сказочный великан. Йэстен усмехнулся — вряд ли гром грянет среди ясного неба, а до города — лучины три пути, не так уж долго. Успеют, даже дымно-розовым и лиловым небо не успеет сделаться, как к вечерней непогоде по летней поре бывает. Конечно, погода переменится — тут учитель был прав, уж больно холодно становилось близ облаков.

Йэстен мысленно попросил Ская взять ниже — облака тяжелели, вынуждая и всадника лететь не слишком высоко — чтобы не нахлебаться того самого холодного небесного киселя-тумана. Они торопились домой — Йэстен вроде бы понимал умом, что до бури далеко, гром не может грянуть просто так, из ниоткуда, да и молния сама по себе не родится — а все равно спешил. Сколь бы не щекотала сладкая жуть душу близостью необычайного приключения, а чувство опасности заставляло спешить.

…Облачная гряда словно соткалась сама собой перед всадником — дышащая холодом, клубящаяся, синяя и бело-дымная, она накатывала, шла навстречу, как идет волна прилива, медленно, но неостановимо. Скай, а с ним и его юный всадник остро почувствовал себя крохотной искрой, мотыльком перед этой громадой.

— Облетим? — крикнул всадник, приникнув к драконьей шее

— Тэнно, да тут в ширину несколько лиг, разве что уйти вниз и влево…

— В глубину, думаю, не меньше, — Йэстен чуть тронул коленом бок крылатого товарища, как бы соглашаясь — да, влево. И вниз. — Насквозь мы в ледышку смерзнемся!

Скай чуть слышно фыркнул — он был серебряный, а серебряные не боятся холода, а значит, и его всаднику он не настолько страшен, но Тэнно, его добрый друг и брат Тэнно-Йэстен все-таки был прав. Когда облако полно льда, тот начинает тереться друг о друга острыми гранями, и от этого и рождаются острые, кусачие молнии — а вот с ними Скаю встречаться не хотелось больше всего.

…Говорят, что молнии и громы кует Айканто, ученик и младший брат могучего тучегонителя Эрроса, Айулан из меньших. Кует, это так — те, что огромными ветвистыми деревьями прорастают сквозь все небо, или безжалостными стрелами разят лихо на земле. А та мелось, что сыплется с его наковальни — это ледяная крошка и забракованные, мелкие молнии, вот они-то и обтачиваются острыми гранями облачного льда, становятся яркими, злыми, кусачими. Они рождаются вне воли Кователя, и тем они, самовольные, коварны.

Об этом помнили и всадник, и дракон — обходили обитель малых нерожденных молний и ледяной искристой взвеси, лавировали меж белых и сине-серых массивов… дыхание застывало паром, а в глазах двоилось от радужного блеска. Тэнно-Йэстен не сразу понял, что это не от того, что ветер выжимает колкие слезы из глаз, а оттого, что воздух, по-прежнему пронизанный ярким солнцем, полон сияющей ледяной взвеси. Кто бы сказал сейчас, что внизу, на земле этот же солнечный свет несет горячее тепло! Искристые льдинки сияли, клубился облачный пар, катил тяжелой волной грозовой фронт — как так вышло, что тот из спящего великана у самого горизонта превратился в плывущую прямо на всадника громаду, Йэстен понимал плохо. Понимал только, что надо еще снижаться и еще забирать в сторону — хоть потоками теплого воздуха снизу их и тащило неудержимо вверх, надо снижаться.

Они не успели. Их точно обняло со всех сторон ватным тяжким одеялом, оглушило холодом, снова вытолкнуло в искристый свет… а потом — громкий треск, ярчайшая вспышка, чернота перед глазами.

Запах опаленной выделанной кожи, запах горелого дерева, и больно плечам — крылья потоками ветра неприятно вывернуло, горит бок, точно плетью огрели, щиплет руки и лицо, кожу под чешуей, и почему-то совсем ничего не видно, а дышать так тяжело! А самое страшное — воздух больше не держит, крылья не слушаются, и падение все длится и длится — спиралью закручивается вокруг воздух, и у Тэнно только и осталось сил — вцепиться в своего друга и отчаянно, на грани гаснущего сознания крикнуть:

— Силас! Эррос! Аааайи!

Может, эта встреча с грозой с самого начала была в планах Пастыря Туч Эрроса, кто же знает?

Может, всадник, сам не отдавая отчета себе в том, отчаянный зов о помощи сплавил с собственной магией, вложил в него силу и волю, желая выжить во что бы то ни стало — и кроме того, что смог дозваться учителя, так и божьего слуха тоже достиг тот крик? Кто скажет? Пожалуй, уже никто.

Серебряная искра, ужаленная короткой, злой молнией, падала вниз, как падает кленовое семечко-крылатка — вращаясь и переворачиваясь в потоках воздуха. Скай терял высоту и никак не мог прийти в себя, крылья гнуло и выворачивало, трепало ветром. Наверное, это падение должно было окончиться могучим, страшным ударом о каменистую землю внизу, смять живое серебристое тело, смять тонкие изящные кости и крылья, скомкать, вдавить дракона и всадника друг в друга, превратив в единый ком плоти, крови и боли. Наверное.

Наверное, Саира понимала, метнувшись золотой стрелою в небо, что она не успеет поймать падающих. Наверное, понимал и Силас, в доли секунды успевший взобраться по саириной когтистой длани ей на лопатки, без седла, как в совсем давние годы, держась на своей дро-аргхас. Они не успевали. Золотой росчерк взмыл вверх — серебряный прянул вниз. Одновременно. Небо, отороченное темной кобальтовой синью грозового фронта, взирало равнодушно на происходящее.

Их разделяли лиги — и если бы Силас умел, он бы рискнул пробить рукотворный колодец прямо сейчас. Но подобное под силу только богам — и сколь не спешил старший всадник, а прибыли они на место уже тогда, когда Скай и Йэстен распростерлись на земле. Живые. Целые. Почти невредимые — если не считать царапин и обугленной местами одежды. Единственное, что пострадало — упряжь и седло Ская; от седла остался каким-то чудом только кусок передней луки, от упряжи — несколько закопченных и оплавленных пряжек. Казалось, что неведомая сила подхватила падающих всадника и дракона в исполинские ладони, и бережно опустила средь зеленого луга, едва примяв пышные травы, густые, душистые и часто прошитые шелковыми стежками цветов.

— Йэстен! — куда как более бесцеремонно сминая травяное покрывало, тут же, рядом, приземлилась Саира, и Силас буквально скатился с ее бока, споткнулся, но все равно метнулся вперед. — Скай!

Схватил ученика за плечо — и обжегся о пряжки куртки, отдернул руку.

— Живые, — подходя ближе, пророкотала Саира. В голове янтарной звучало неподдельное облегчение.

Силас кивнул — он знал это, как и Саира. Но живы — не значит, что им не нужна помощь! Наплевав на ожоги от горячих, как из кузнечного горна, металлических пряжек и клепок, он наскоро осмотрел Йэстена — и, к удивлению своему, заключил, что ученик его совершенно здоров. Только вот в сознание ни его, ни Ская они привести не могли еще добрых две лучины.

— Ильма меня убьет, — сокрушаясь, качал головой Силас.

Это и услышал, очнувшись, Йэстен — и страшно удивился:

— Мама? За что ей тебя убивать, Силас?

— А это ты ей сам расскажешь, — сердито заявил тот, вскинув голову… а потом рассмеялся от облегчения.

Домой добирались медленно — Саира не была уверена до конца, как сказалось на Скае и Йэстене это приключение, и потому не позволила взлетать. Они шли пешком. Встрепанный, пропахший гарью Йэстен нес под мышкой тот самый кусок передней луки седла — извилистый ожог, что оставил на нем удар молнии, явственно складывался в письмена, похожие на буквы старого алфавита, и всадники, не сговариваясь, решили — слишком странно, чтобы быть простым совпадением.

— Я просил помощи Эрроса. Я испугался, учитель. Как никогда в жизни испугался — когда только успел, если подумать, но это так.

— Он тебя услышал, — пожал плечами Силас. — Я услышал тебя тоже, но во мне нет столько силы, чтобы…

— Чтобы спасти нас?

— Да. Я не успел бы. Да что там «бы», я и так не успел, — голос Сласа был спокоен, но от Йэстена не укрылось, что за чувства обуревают наставника. — Боги тебя любят настолько, Тэнно, что прощают даже смертельно опасные глупости.

Йэстен насупился — он понимал, что, устрой ему сейчас Силас взбучку, он не найдет, что возразить по существу. Но ведь гроза на самом деле была далеко! И все же — буквально в четверть лучины она оказалась рядом, затянула едва ли не в самое чрево нарождающейся грозы восходящим воздушным потоком. Запорошила глаза блескучим инеем — пока не стало поздно повернуть, не сообразили. Да и успели ли бы вырваться? А они были чем-то вроде очень крупного куска льда в окружении инеистого крошева — да еще и все эти металлические пряжки, серебряные накладки пояса, клепки на летном снаряжении… Вся сила недозрелого разряда молнии выплеснулась через них.

И не иначе, как в самом деле воля богов, воля Айулан Эрроса оберегла и спасла и всадника, и дракона.

— Значит, моя жизнь теперь — это служение воле Айулан, — подумав, негромко заметил Йэстен.

Силас лишь пожал плечами — у него самого не было сомнений, что ни за чем другим всадники в мир и не приходят. Когда-нибудь Йэстен сам сообразит, что чудесное спасение ничего в этом смысле не изменило. А вот разобраться, отчего на остатках луки седла точно буквы проступили, ему самому хотелось не меньше.

— Я тебя не стану ругать. Я вижу, что ты и сам понимаешь… насколько опасной вышла прогулка, -ловя обожженной ладонью первые тяжелые капли дождя, заметил Силас.

Дождь так и не собрался, впрочем — ушел стороной, ворча громом, прибил скупой горстью тяжелых водяных брызг пыль на дороге, и пролился где-то далеко в горах, в поселениях пастухов, миновав Эклис и побережье.

— Ну так и что там, на седле-то, оказалось в конце концов? И впрямь слова? — поерзал Нере, с сожалением заглядывая в пустой кувшин. Грушевый сидр закончился, и у ребят был еще легкий светлый эль — но что простецкий эль после такого лакомства! У самого Нере, рыбацкого ребенка, денег на сидр из лавки Толстого Уно денег не было никогда, разумеется.

— И впрямь, — Йэстен задумчиво уставился в морскую даль, завершив рассказ. Даже хмель от сидра пригас, казалось — сам от себя не ожидал, что рассказать кому-то будет настолько непросто. — На старокортуанском.

— И что же, так прям и написано — «отправляйся, мол, на Север»? — Рамон недоверчиво прищурился.

— Нет, что ты! — рассмеялся, встряхивая головой, Йэстен. — Совсем нет. На север — это я сам захотел. Надо мне туда. Просто — надо. А слова молнии оставили совсем другие. «Небо не навредит тебе».

— Точно Эррос вмешался! — охнул Нере.

— А я что говорю! Я молнию поймал — не верите, седельную луку ту самую показать могу! — Йэстен снова принялся храбриться, окончательно прогоняя накатившую задумчивость.

Рамон скривился — читать, кроме всадника, никто из них не умел. На старокортуанском — тем более.

Оставалось только поверить — сколь бы ни была история причудлива. Впрочем, поверить в бутыль изысканного розового вина им по вкусу пришлось гораздо больше — когда ту бутыль Йэстен с загадочным видом извлек из тайника в камнях за кустиком песчанного дрока. На угощения всадник не был скупым — тем более что и правда, товарищей увидит он нескоро… ох нескоро.

Йэстен не стал говорить ни Нере, ни Рамону, ни даже Амалите о том, что дома у него с уст не сходило. После той несчастливой прогулки Скай и его всадник проспали больше полного дня. И с того раза всадник стал видеть сны, едва ли похожие на простые грезы уставшего за день человека или даже элфрэ. Они были… слишком плотными. Слишком реальными и подробными — полными таких деталей, которых всадник не мог додумать, и не знал даже из книг.

Он видел места, о которых едва ли мог от кого-то услышать — в Эклисском порту редко останавливались купцы из северных краев, а если и останавливались — с местными не болтали, в кабаках сидели тесной своей компанией, да и с элфрэйскими юнцами, вроде Йэстена, вряд ли стали бы вести беседы.

Он видел странных людей — светлобородых и рыжих, высоких и низкорослых. Людей, что живут в домах, крытых зеленым дерном, домах, по пол-года стоящих средь снегов, городах, высеченных в толщах гор — что это вовсе не те люди, которых он знал, всадник понял сразу. Но где такие живут — узнал лишь от учителя.

— По всему выходит, что ты видишь Ак-Каран. Самый северный материк, что населен живущими. Там обитают люди горскун… и еще, говорят, гномы. Оттуда ведут свой род такие, как Скай. Серебряные драконы всегда жили на севере. Не спрашивай, как яйцо с твоим другом попало к нам, Йэстен — я сам не знаю, чему верить.

— Мама говорила, его где-то нашел отец, — Йэстен пожал плечами.

— А мне твой дядя сказал, что твоему отцу Ская принес какой-то проходимец в одежде горскунцев, — Силас развел руками. — Чему же нам верить?

— А может, мне стоит это выяснить? Слетать на Север, м? Узнать, есть ли у Ская родня?!

— Это непростое путешествие, — нахмурился Силас.

— Я понимаю, — Йэстен качнул головой. — Но, Силас, я не могу сидеть вечно с тобой. Я… понимаешь, я решил, что хочу искать ту правду, ради которой Эррос меня спас. Я не слышу его воли — я не жрец и не посвященный какого-то оракула — но я хочу понять, зачем вижу эти сны. Ну и да — как так, Скай дракон северной крови, и не видел своей родины?

— Ты Ильме про это сам скажи, хорошо? — улыбнулся Силас.

— Я сказал. Мать не особенно счастлива, конечно, — Йэстен улыбался тоже. — Но я нашел, чем ее успокоить.

— И что же ты ей сказал?

— Что когда я пойму, зачем мне снится север и люди севера — я полечу искать отца. Торрос мне не снился ни разу — но я знаю, что однажды мне нужно там оказаться. Я хорошо учился у тебя, Силас, и не подведу. Обещаю. Тем более что небо обещало не приносить мне вреда.

После этого Йэстен и принялся готовиться в путь — так обстоятельно, как не ожидал от него, пожалуй, никто. Вряд ли кто-то сумел бы отговорить юношу — по счастью, пытались это делать довольно вяло.

Дорога, от которой никто не знал, чего ждать, звала молодого всадника — неодолимо.

Перед самой отправкой Йэстен увидел тот же самый сон, что снился ему после грозы — о бредущем вниз с горы, через глубокий снег, низкорослом человеке в плаще из темной, некрашеной шерсти. Человек прижимал к груди какой-то прямоугольный сверток, у человека была заплетенная по-горскунски в косички длинная светлая борода.

Вокруг вставали древние северные горы, покрытые густым темным бархатом северного вечнозеленого леса, с фьорда тянуло ледяным ветром. Воздух во снах пах хвоей и солью.

Глава 2. «Северный берег»

Костер вышел дымным, чахлым, плевался искрами и долго не хотел разгораться. По крайней мере, поначалу. Йэстен только досадливо изумлялся — как легко было разводить костры раньше. И отчего же, интересно, сейчас обломки найденного неподалеку хвороста, точно зачарованные, не желают заниматься как следует! В пору уже и попробовать было швырнуть в густо дымящие ветки наколдованным огнем — только вот Силас настрого велел не пользоваться этим умением без крайней на то нужды.

Впрочем, настойчивости юноше хватило, и костер наконец одумался, выпростал длинные рыжие пальцы огня, оплел ими ветки покрупнее, и дыма стало намного меньше. А вот искры все равно из трескучего нутра нет-нет, да и вылетали — уж больно смолистое дерево попадалось среди собранного хвороста.

В котелке над огнем грелась вода, Йэстен и Скай расположились рядом, отдыхая. Дорога вышла непростая, а если говорит честно, то последние несколько лиг и вовсе выпили все силы. Всадник вяло жевал едва подогретую, продымленную лепешку, дракон дремал.

Берег был чужим, лес — темным и густым, и даже яркое солнце едва ли могло пронизать густые кроны здешних деревьев… Забираться в глушь Йэстен не рискнул. Они достигли той земли, куда так стремились, но совершенно пока не имели представления, что их здесь ждет — или даже куда идти. Вокруг все было незнакомое и тем странное.

Пахло острой морской солью и хвойной горечью — почти как в тех самых снах, хотя там везде было белым-бело от снега, а сейчас северная земля Ак-Каран точно так же, как и весь прочий мир, вкушала лето. Оно на севере короткое и неяркое, но солнечный свет точно так же лился с неба, травы цвели и благоухали, птицы шумно бранились друг с другом, и кругом, куда ни глянь — было зелено, точно смотришь на мир сквозь кусок «лесного» стекла, замешанного на тонкой, чистой древесной золе и медных окислах.

Йэстен вздохнул, откладывая недоеденный хлеб — мысли его бурлили и беспокойно плескались в голове, тревожили — их следовало хотя бы попробовать привести в порядок. Этого юноше не удавалось сделать с самого начала своего пути, когда он, попрощавшись с друзьями и домашними — Саирой, Силасом, матерью — взошел на корабль. Это было маленькое, потрепанное жизнью торговое суденышко, и за то, чтобы «амис аргшетрон и его друг» добрались до Краймора, Силас заплатил куда как больше, чем вообще могло стоить место на такой посудине в самом лучшем случае. Именно учитель настоял — большую часть пути стоит проделать на корабле. Ак-Каран лежал слишком далеко от кортуанского берега вообще и родного Эклиса конкретно, зато рядом был Краймор — могучий континент и самый крупный сосед Кортуанского королевства.

«Этот прохвост содрал с меня на треть больше, чем стоит место на его корабле, но, Йэстен, он опытный моряк, и, что немаловажно, идет в один из северных портов Краймора. Оттуда тебе будет легче отыскать дорогу в Ак-Каран», — говорил Силас. Йэстен пожимал плечами — взвесив все и подумав как следует, он уже понял — лететь только верхом, своими силами, будет слишком сложно. Скай с ним никогда не летал так далеко. И никогда — один.

А что дальше? О, дальше их ждала дорога — однообразная и на более искушенного путешественника наверняка навеявшая бы глубокую скуку. Йэстену же скучно не было — вместо любого развлечения ему было достаточно следить за тем, как меняется мир вокруг, даже состоящий из всего двух частей, моря и неба над ним.

Море! Сколько раз Йэстен слышал — есть вещи, что всегда и везде одинаковы, горы и море из них.

Да как бы не так — заявил бы молодой всадник. Море никогда не бывает одинаковым.

Чем дальше шли они на север, тем сильнее становилась заметна разница. Иначе пахло в воздухе. Иначе отражалось солнце в бесконечной ряби волн. Менялся цвет волн. Ночи становились зябче. Звезды в небе над кораблем менялись — знакомые небесные фигуры-созвездия уплывали назад, точно небо — это шелковый платок, на котором их вышили, и он медленно парил над головою путников.

Ради того, чтобы увидеть, как движется небо и как море меняет свой нрав и облик с каждой лигой пути, стоило, наверное, терпеть неудобный корабельный быт и скудную пищу, не раз и не два вспомнив, как отлично мать готовит нежную, яркую форель или как вкусны свежие, только из печи, лепешки с оливками!

Йэстен усмехнулся — обнаружив за собой такую, как ему показалось, постыдную слабость, как придирчивость в еде, он изрядно негодовал по этому поводу, браня сам себя.

Это было поперву. А потом, пережив вспышку самокопания, подумал — а разве постыдно помнить и любить дом в том числе и за то, как там всегда было вкусно съесть что угодно? Даже дождевая вода в большой глиняной бочке в саду казалась вкусной — в ней искрами плавали осколки солнечного света, когда зачерпываешь ладонями и сперва глотаешь чуть тепловатые капли, а потом уже плещешь в лицо, смывая усталость и пот после долгого занятия — Силас заставлял ученика упражняться с клинком или копьем в иной день едва ли не до упаду, да и сам Йэстен, бывало, увлекался не на один пятерик лучин.

Тем более что вряд ли скоро ему снова доведется отведать что-то привычное — та же вода в ручье на северном берегу была другой на вкус. Тоже неплоха — но ведь другая! Северный берег во всем был другим — и Эклис с его оливами, пиниями, кедрами и зарослями розмарина казался далеким и уже почти ненастоящим, как красивая сказка. Восьмерик дней прошел только с начала пути — а гляди-ка… насмотрелся чужих земель, голова кругом. Может, от Краймора тоже стоило поискать кого на корабле? Но что же, дело уже сделано — перелет над морем меж берегом Краймора и Ак-Карана они осилили, хоть это и было непросто.

Йэстен помешал оструганной веточкой в котелке — набросал туда душистых трав из того, что показалось ему наиболее знакомым, уповая, что питье не выйдет слишком горьким. Вода, кажется, уже достаточно согрелась — вон, легким парком исходит. Теперь снять и дать травам настояться немного — и можно пить. Тут же перед глазами всплыло, как мать суетится на кухне. По вечерам он, когда был изрядно помладше, иногда приходил к ней туда, устраивался в дальнем уголке, чтоб не мешать. Болтали обо всяком, да, бывало, Йэстен выполнял мелкие поручения вроде очистки зерен миндаля от рыжей кожицы или отделения от трав негодных, увядших веточек.

Ильма не была стряпухой при доме учителя — но по вечерам она любила готовить ужин сама, отпуская приходящую прислугу. Яркая картинка стояла перед глазами — вот она, убрав темные волосы под чепец, растирает в ступке пахучие темно-зеленые бутоны каперис вместе с белым вином и оливковым маслом, солью, чесноком да черным перцем, по каплям отмеряет густой, как чародейский бальзам, красный уксус, добавляет понемногу трав — тех и этих, и все это под негромкую песню. Мать кажется маленькому Йэстену тогда настоящей чародейкой — не меньше, чем наставник Силас. Он, помнится, долго был уверен, что мама — волшебница, маг, потому что, наверное, дядя Силас — ее родной брат, а кем может еще быть сестра всадника, умелого мага?

Что все не так просто, и Силас — не родной его дядька, Йэстен понял много позже, конечно, но эта картинка с приготовлением соуса в голове засела накрепко с той поры, как самому Йэстену было меньше семерика солнечных лет. А соус с маринованными бутонами-капери матушка готовила часто — всегда к запеченной форели, которую очень уж любил Силас. Ильма готовила ее не так, как делали почти все хозяйки Эклиса — те оборачивали рыбу крупными виноградными листьями и обмазывали тонко мягкой глиной и клали в угли средь печи. Глина сделается корочкой, ее нужно будет разбить, а листья — убрать, и вот она, рыба — разломи вдоль и ешь. А Ильма, уроженка раскинувшегося на островах Торросса делала так — перекладывала рыбину ветками розмарина и засыпала ее, цельную, крупной морской солью на металлическом блюде — и только потом в печь. Получалась искристая корка, ее точно так же раскалывали и вынимали из нее сочную розовую мякоть форели… Силас утверждал, что так вкуснее и напоминает кушанья из его собственного далекого детства.

Йэстен улыбнулся — что же, домашние милые радости остались далеко. Придется ему теперь ловить рыбу в местных ручьях — и повезет, если таки попадется форель! Запечь рыбу, какая бы ни попалась, в корочке из глины, впрочем, представлялось неплохой идеей — но потом, потом… рыбалка, нормальный костер. Все потом. Да, запасы, конечно, стоит поберечь, да только вот в сон его стало клонить с неодолимой силой. Йэстен поморгал, с усилием подтянул к себе котомку, чтоб убрать в нее недоеденный хлеб, а после, забыв о травяном отваре, свернулся под боком у Ская, накрылся плащом с головой — и уснул. Полет через туман утомил и всадника, и дракона больше, чем они ожидали.

Проснулся Йэстен от навязчивого, въедливого звука. Звук вползал в уши, ворочался в голове беспокойным клубком докучливых мошек, побуждал откинуть плащ и грозно вопросить — кто и почему гремит?

— Кто здесь такой? — недовольно воскликнул юноша, выдираясь из теплого кокона плаща и крутя встрепанной головой. — Назовись!

Ответом ему стал противный смешок — вряд ли человеческий, больше похожий на звериное фырканье. Так, бывало, выдры заливаются, вспомнил Йэстен. Но не смех неведомого существа — его всадник сперва в самом деле принял за выдру или енота — разбудил Йэстена. Этот «кто-то» сидел и стучал по краю котелка камнем — выстукивал мелодию, выходило у существа совершенно ужасно в своей нескладности.

Существо захихикало, увидев проснувшегося хозяина котелка, вскинуло голову — и Йэстен понял, что это создание и не человек, и не зверь, и даже ни на одно существо, рожденное свободно льющейся земной силой, не похоже. Во всяком случае из тех, о которых он читал в книгах и слышал в речах учителя. Мелкое и мохнатое, в самом деле немного сходное статью с выдрой, существо имело когтистые кривопалые длани, словно скрученные из древесных корней, мохнатые длинные уши торчком и совершенно коровий с виду, но крохотный — под размер самого неожиданного гостя — хвост. Впрочем, самому гостю этим хвостом хватило бы обернуться раза три. Что же касается того места, где у живущих помещается лицо, а у зверей — морда, рассмотреть его не удавалось, и не только потому, что создание вертелось и кривлялось, не только. А в основном потому, что на этом месте точно какая-то дымка размазанная висела. Йэстену сперва подумалось, что ему что-то попало в глаз, и он с усилием сморгнул, а потом и потер лицо ладонью, но это не помогло.

— Ты кто такой? — еще раз спросил всадник, садясь. Он уже с неудовольствием приметил, что заваренное питье мелкий проходимец то ли выпил, то ли вылил на две трети, а в оставшееся накидал какой-то дряни. И когда успел? А главное, как так подкрался, что даже Скай не учуял?! Бросив взгляд на небо и тени от деревьев, Йэстен уверился — он проспал не особенно долго, вечереть только-только начало.

На вопрос, впрочем, пакостник не ответил, принялся снова стучать по котелку.

— Перестань, — буркнул Йэстен. — Отдай котел.

Ушастый гость жалобно, утробно ухнул и, будь у него нормальное лицо, наверное, состроил бы причудливую гримасу.

— Ты живущий или родня местным духам, а?

Снова без ответа, снова уханье, ворчание… Существо шумно втянуло воздух — с всхрюком, с хлюпаньем — и жирно харкнуло в котел, точно корова жвачкой, а потом вдруг со всей дури садануло камнем по котлу, так, что аж искры брызнули и край посудины вогнулся.

— Ах ты ж… — Йэстен нашарил ветку и швырнул в пакостника, вскочил на ноги. Гибко взметнулся, поднимаясь на ноги, и Скай, до той поры все еще дремавший.

Неведомое создание испустило острый, мерзкий визг, и так быстро, что ни всадник, ни дракон не сумели рассмотреть, порскнуло в кусты, пропав в подлеске.

— Ну и что это за…?

— Тролль. Лесной, — задумчиво произнес Скай. — Очень глупое существо. Очень простое. Оно меня… хм, боится.

— Тролль?

— Да. Он подумал, что мы мертвые, и хотел стащить что-нибудь, пока не пришел кто посерьезнее.

— Откуда ты знаешь?

— Я не знаю — я услышал. Троллем он сам себя называл, да и все, что я только что тебе сказал, тоже он и бормотал. Каким-то образом я в полусне смог понять лепет этого создания, — Скай задумчиво повел крыльями, тем же жестом, каким люди и элфрэ пожимают плечами — Эти его всхрюки и стоны — это оно, ты будешь смеяться, пело. И подыгрывало на котелке, ага. Радовался поживе.

— И расстроился, что мы оба живые? — недоверчиво уточнил Йэстен.

— Угу, — кивнул Скай.

Йэстен, вздохнув, покачал головой… и вдруг расхохотался, громко и от души. Представил ужас, объявший маленькую нечисть, при виде Ская, и смелся в захлеб. Дракон тоже повеселился изрядно.

Всадник был не слишком хорошо знаком с пакостливыми существами вроде этого, как сказал Скай, тролля, хотя, безусловно, имел понятие о том, что мир вообще населен много кем еще, кроме разумных живых душ вроде элфрэ, людей, драконов и гномов. В море и небе, в лесу и городах, в степи, в поле — да везде! — жили существа, которые были больше мыслью, духом, чем теми, кто рожден, как положено. Не богам родня, не младшие айулан даже — а так, обретшие плоть осколки силы, что оживляет все. Вроде тех негодных, самовольно явившихся молний, что не откованы рукою Айканто или им были забракованы, но снуют сами по себе в облачной выси. Видать, на северном берегу такие создания особенно бесхитростны и наглы — а значит, стоит быть осторожнее.

В конце концов, молнии-осколки, встретившись всаднику в небе, едва не привели того к гибели. Значит, и встреча с троллями и еще кем-то вроде тоже может быть опасной. Уж историй про зловредную нечисть Йэстен в детстве, как и любой кортуанский мальчишка, слышал предостаточно! О битвах с оборотнями, злыми призраками и жгущими города и поля огненными скакунами он наслушался баек столько, что все и не упомнишь. И не все сказки, говаривал Силас, выдумка и неправда.

— Что же… придется отмывать котел. Вдруг эта дрянь ядовитая, — проворчал, отсмеявшись, Йэстен. — Тебе, мой друг, придется, видимо, глаз да глаз за этими… троллями теперь держать. Раз уж этот тебя устрашился настолько. Впрочем, удивительно было бы, если б не устрашился!

— Верно, да, — Скай склонил голову на бок. — Хотя это существо несложно напугать. Как, правда, можно спутать спящего с мертвым, я не понимаю.

— Силас рассказывал, что некоторые духи плохо понимают, как устроены живущие. Он, может статься, не уловил мыслей никаких вокруг нас — я спал так крепко, что даже снов не видел! — и сделало вывод, что нет мыслей, значит, нет и жизни. Фууу, мерзость! — Йэстен перевернул котелок, выплескивая из него то месиво, что устроил тролль.

Кроме того, что ушастый поганец наплевал в котелок, он еще и накидал туда земли, вонючих склизких грибов, гнилушек и прелой листвы… и даже дохлую лягушку.

— Есть он собирался это, что ли? — Йэстен отправился к ручью, и Скай двинулся следом, заинтересованно осматриваясь по сторонам.

Пока всадник оттирал и выполаскивал котелок, дракон взмыл в небо и принялся охотиться — ловил мелкую пернатую дичь. Драконы едят редко, правда — им надолго хватает плотной трапезы. Но Скай потратил много сил на долгий перелет над морем, и их требовалось восполнить. Да и принести своему другу-всаднику рябчика на ужин — отличная идея. Не тролльими же грибами угощаться!

Рябчика Йэстен изжарил над углями, запил холодной водой из фляги — к котелку он потом еще долго брезгливо принюхивался, тер золой из костра и морщился, покуда Скай не посоветовал — переверни над кострищем да прокали огнем изнутри, сажу отмоешь, а троллий дух выжжет лучше всего!

— Огонь против любой дряни хорош, — согласился Йэстен, и поступил по совету друга.

Он потом, пока шел, куда ноги ведут, еще несколько раз встречал лесного тролля — этого же или другого, а то и других во множестве, неясно. Один раз даже бросил тому кусок хлебной лепешки со словами «Да возьми уже, только отстань!» Хлеб напугал тролля больше, наверное, чем даже меч — стоило Йэстену невзначай коснуться рукояти у бедра, лесной житель с визгом удрал, но потом все равно выглядывал — то прямо из ствола древесного, то меж веток. От хлеба шарахнулся же ровно от сгустка огня… лишь через луну, а то и позже, Йэстен узнает, почему: в хлебе была соль, а тролли ее не выносят.

О, южный кортуанский хлеб, обсыпанный солью по золотистой корочке! Кусочек дома — и гляди-ка, даже от докучливого недруга спасал. Йэстен усмехнулся про себя, когда услышал про соль — видимо, и в самом деле в сказочных историях не всегда сочиняют и привирают… Силас был прав. И сам Йэстен будет как герой такой истории — хлеб, припасенный из дому, отводит троллей, добрый меч пролагает путь, сердце указывает верный шаг… этому всему еще не настало время. Пока.

Пока что Йэстен решил так — нужно двигаться вперед, искать кого-то из живущих. Ведь не с троллями застолья водить он сюда прибыл! А зачем? Наверное, чтобы узнать, зачем ему снятся снег и горы, и тянется, тянется над горами тихая песня — не похожая ни на что.

Йэстен и Скай понимали, что, скорее всего, забрели в какую-то глушь, но, когда они подлетали, у них не было выбора. Если бы северный край Ак-Карана хоть на одной карте был прорисован чуть лучше, чем прихотливой волнистой чертой берега, намеченными устьями крупных рек и парой горных хребтов! Но нет — ни моряк, взявший в Эклисе на борт парня и дракона, ни кто-то из крайморских мореходов не мог ничем помочь. Самая лучшая карта принесла только и знаний, что о паре удобных фьордов да горном хребте в самой глубине материка — а кто, где и как живет меж горами и берегом, осталось загадкой.

В крайморском порту, расположенном в устье реки Ян, отдохнув от зыбкости под ногами корабельной палубы, крепко отобедав и узнав, что в Ак-Каран крайморцы сами не ходят, и лишь редкие северные купцы сами наведываются порою, Йэстен решил, что ждать этих полумифических купцов нет никакой возможности. Крайморцы оказались людьми куда как более неприветливыми, чем эклисские обитатели порта и прибрежных районов… или все же дело было в том, что Йэстен — чужак? Он, по хмурому совету капитана, не стал испытывать судьбу, и не обнаруживал того, что он — аргшетрон. Этому не было прямого обоснования, но почему-то юноша подумал, что моряк явно знает крайморский люд лучше. И потому Скай поднялся с корабля раньше, чем тот пристал в порту, и дожидался Йэстена с припасами и новостями вне видимости жилья… пару раз пролетел высоко-высоко в небе, оглядывая берега — так высоко, что его мог рассмотреть только сам всадник.

Подумал тогда — верно сделал. Тут был какой-то свой уклад. Агршетронским призванием, смутно догадывался Йэстен, дверей не отомкнешь на этом берегу… не Кортуанск, не Кортуанск!

Силас говаривал — уклончиво, правда — что в иных странах люди не так живы умом, как правило, и что ему, Йэстену, весьма повезло расти в просвещенном краю, где драконий всадник может научиться быть тем, кем и должно — помощником людям, заступником… не даром само слово — «аргшетрон» — ранее означало «заступник народа».

И уж что там с живостью ума, юноша не разобрал, а что с нелюдимостью все в других землях гораздо суровее, уже понял. Ему явно не доверяли… или не принимали всерьез. И это, кажется, было привычной манерой говорить обо всех, кто не местный.

«Чего это ты, молодой ран торроссец, крутишь головою — не задумал ли чего, м?» «Ха-ха, он сказок наслушался, верно, что с севера драконы прилетают!» «Да ты, парень, не жди каранцев, горскун — они страх ненадежный народ. Приплывут в своей ладье, всех торговцев на уши поставят, шкурами собольими, песцовыми, иль костью морского зверя поманят, сами стекла и шелков, золота-железа наберут, развернутся — и как не было… только потом в путь лучше дня три не ходить по морю, а то на суше они, вишь, торгуют, а в море — грабят тех, с кем торговали!»

Йэстен слушал. Старался не лезть в глаза лишнего — хотя получалось неважно. Элфрэ-южанин даже в порту выглядел если не диковиной, но уж точно гостем не из частых. Одет нарядно — кортуанские вещи славились красивым цветом тканей и изящным покроем, и, хоть Йэстену и нравились его прямо-таки цвета ночной темноты индиговый плащ и бирюзовый дублет, он, подумав, там же, в порту, купил наряд поскромнее. Мареновая рубашка, горчичного цвета котта да верхняя короткорукавая туника темного, пыльно-зеленого цвета будут куда как менее приметны… плащ все-таки оставил свой — больно уж мягкий и теплый, лучше точно не сыщешь. А к нарядной одежде липли, точно осы на мед или помятый виноград, разные жулики… задерживаться в городе Йэстен не стал. Он, конечно, едва ли чего-то боялся — да только задерживаться вообще ему не нравилось. Поесть и отдохнуть, а потом — в путь.

Берег, серый и сумрачный, по полосе прибоя оторочен подсыхающими и гниющими водорослями, бурыми, резко пахнущими. Море вдали — лазурь, но не теплая, а точно инеем подернутая. За этой лазурью где-то — если рискнуть по верить карте — лежит берег Ак-Карана. Туда, оттолкнувшись от просоленной, белесо-серой скалы, взял путь Скай.

Туда — к незнакомому берегу. Берег же гостей, казалось, вовсе не ждал. Укрылся, укутался полосами туманов — пока земля выплывет из-за них, гадай-ка, что внизу!

Оттого и кружили долго, оттого — пришлось приземляться скорее всего сильно в стороне от удобного фьорда, что облюбовал на карте сперва Йэстен. Оттого — устали и отсыпались.

Оглядываясь назад, Йэстен только усмехался про себя — путь над морем вышел немалый. Почти полный день летели! Поднялись в еще густых сумерках, задолго до рассвета, прилетели — день за половину перевалил. Внизу, сколько ни гляди — тянулось море. Синева и зелень, и серебряная рябь. А потом еще — полосы белого молока-тумана. Ак-Каран не торопился встречать гостей, да.

А и все же — вот они здесь. Понять бы еще, куда идти!

— Нам нужно кого-то найти, я думаю. Кого-то поинтереснее, чем тролля, — заметил Йэстен, когда Скай предложил пролететь над местностью — разведать, в какую сторону направляться. — Так что, конечно, ты прав.

И они поднялись. Рассеялся туман и пропала молочная пелена — смотри, путник, смотри! Берег Ак-Карана, самой северной земли, принадлежащей людям, перед тобой! Смотри — высоки скалы, остры светло-серые камни-клыки у берега, и глубоко в тело материка врезаются фьорды! Смотри, как густы облака, плывущие над вами — напоены водой, и несут летние ливни, отвесные ливни северного лета, похожие на завесы серого шелка. Сизо-зеленым, густым, вековым бархатом стелются леса. Смотри — зелены, щедры луга, что по весне заливает вскипающая силой после белого плена река! Смотри — сапфировые зеркала озер, знаешь, как даже летом холодна там вода? Прищурься сильнее — увидишь вдали чудесный пестрый ковер болот, где будет каждая кочка через пару лун красна от благословенной горьковато-кислой клюквы, и от брусники тоже.

Вдохни — соль, хвоя… смолистая вольная сила, сам Север в этом воздухе. Чуть ближе — ручьи и мелкие речки, серебряная сетка. Вот — пролетев ниже, рассмотришь — срывается с невысокого уступа поток воды, звонкий водопад едва ли выше, чем в твой рост. У подножия его, на камнях, в веере белых водных брызг, сидят двое. Мужчина и девушка, и они снова — не люди, не живущие. Не тролли, впрочем, тоже, хотя, верно, им родня больше, чем кому-то другому.

У них некрасивые неправильные лица и странно гибкие, костлявые тела. Большие ступни и кисти, хрупкие узкие плечи, а в волосах, черных, мокрых, застряли листья водяных трав. Мужчина играет на струнном инструменте странной формы, а дева — слушает… ты пролетишь слишком близко, и они сгинут, обернувшись сами веерами брызг от водопада. Ты узнаешь потом, что их зовут натэн и ниутэ, и это — не имена, но родовое прозвание. Шелест серебряных крыльев их спугнул, и ты не разобрал, что же играл хозяин ручья.

Эта ли музыка полнила твои сны, Йэстен? Нет, нет — ту ты успел бы поймать, расслышать и узнать, думаешь ты… и летишь дальше. И глядишь, вбирая картины и краски. Север знакомится с тобой, передумав прятать свои просторы. Кажется, что можно только красками на растертом в пыль диопсиде рисовать этот край — зелень всех тонов царит вокруг. Пройдись по краю индиго — те самые дальние горы. А другого краю — бледным лазуритом. Море за спиною. Еще, всадник, еще смотри.

Смотри, долина, потаенная, меж отрогами поросших лесами гор, смотри…!

Вот тогда-то и сам Йэстен, и Скай услышали ту самую песню, как цветная лента ветра, вплетающуюся в потоки воздуха. Песню из ниоткуда — прекрасную, но еле слышную. Казалось, поет сама земля. Тогда тебе и захочется попросить Ская — вниз, друг, туда. Туда.

Глава 3. «Белый Волк»

Внизу раскинулась долина — лежала себе будто в узорной чаше обрамляющих ее гор, поросших темным хвойным лесом. И она сияла в лучах солнца, точно выложенная хризолитом — лишь изредка тени облаков пятнали ее, тут же уносясь прочь.

Йэстен испытал тот же восторг, что и тогда, когда впереди только появился долгожданный берег — когда перед ним из тумана только показались берега. О, какими отвесными скалами Ак-Каран обрушался в море! Те больше напоминали могучую стену, окаймляющую берег. Здесь же горы не вырастали из моря, возносясь на добрый фурлонг над водою, точно крепостная стена, а лесистыми зубьями прорезали плоть земли, взяв в объятья, точно заслоняя от ветров, то самое место, откуда и текла, казалось, будоражащая душу мелодия.

Скай плавно снизился, заложив большую дугу, и вскоре всадник спустился на твердую землю, не без удовольствия потянувшись.

— Как здесь… красиво, — пробормотал Скай, осмотревшись. — Я никогда не задумывался, насколько может быть на севере красиво. Ни на что не похоже.

— Да, — согласился Йэстен. — Книги этого точно не передают настолько ярко.

Они еще какое-то время стояли и осматривались. Дракон с видимым наслаждением растягивал каждый вдох, словно смакуя запахи, попадающие с местным воздухом в его узкие, точеные ноздри. В хвойный дух леса вплетался медовый аромат цветущего луга — густой, точно цветочный настой в котелке, хоть черпай кружкой и пей!

— Будто сама земля поет, — вздохнул, по примеру своего друга, поглубже и Йэстен. — Знаешь, хочется просто лечь в траву и лежать, глядеть, как облака пляшут. Если не это место звало меня во снах, то какое же тогда?

Скай согласно качнул головой, но добавил:

— Не стоит все же грезить наяву, Тэнно. Мы не знаем здесь ничего и никого.

— Давай осмотримся, — предложил всадник.

Скай двинул крыльями, как если бы человек пожал плечами, и пошел следом за всадником, разгребая грудью волны высоких трав, будто корабль в зеленом море. Впереди воздвигался лес, слева где-то осталась река, и луг тянулся узким длинным языком меж лесом и речным берегом, по правую руку уходя вверх, в холмы, поросшие соснами и елями, и растворяясь там. Иди, куда вздумается — едва ли какое-то из направлений отличается от другого: нигде даже намека не было на след человека, как казалось поначалу.

И Йэстен со Скаем пошли — шли где-то с лучину или чуть больше, по лугу наискось от реки, и нырнули под лесную сень, где случайно не наткнулись на дорогу — скорее, впрочем, приличествовало сказать «тропу». Она была старой, поросла там и сям жидким кустарником и плосколистными травами, но все еще не потерялась в травяных прядях и не затянулась мхом. Под ногами похрустывали веточки и пружинил хвойный опад. Тропу эту явно натоптали не звери — присмотревшись, все-таки решил Йэстен. Давно затерлись следы колей от повозок, если те и были: не они навели всадника на мысль о людях, живущих где-то поблизости. Нет, все проще — на дорожной обочине стоял камень в рост высокого человека, обтесанный по краям и весь исчерченный письменами и странными рисунками — то ли орнамент, то ли еще какой вид письменности. Йэстен провел рукой по рисунку, стряхивая с камня рыжеватую и хвою — Видел он подобное впервые.

Стоило пальцам юноши прикоснуться к серому каменному боку, прохладному и шероховатому, как та самая музыка, что звала всадника, взвилась торжествующе, оглушительно, победно — так громко, что Йэстену показалось, будто над самым ухом ударили в медные литавры… и замолчала.

Пропала, затихла — будто не было ее никогда.

Йэстен потряс головой, как сделал бы тот, кому в ухо попала вода. Ощупал линии черт и резов в камне, пытливо прислушался к себе, к миру вокруг — ничего. Совсем ничего. Разочарованный стон с его губ так и не сорвался — парень сдержал порыв, хотя чувствовал себя одураченным и обманутым. Горько признал — обидно. А уж он-то подумал…

— Кажется, это рунный камень, — оживился Скай, подходя — Помнишь, Силас упоминал, что северяне имеют такой обычай, вырезать знаки на камнях?

— А по-моему, это просто дорожный указатель, как в Кортуанске, — вздохнул Йэстен, пряча досаду. Присмотрелся к рисунку, пытаясь понять, в какую сторону идет причудливая лента, изрезанная не менее причудливым письмом. Не признаваться же Скаю, что он, будто очарованный, подумал о том же? Но ведь песня… пропала. Значит, он ошибся.

— Ну надо же! — раздался возмущенный женский голос неподалеку. Всадник и дракон закрутили головами. — Так еще мои кобли не называли! Дорожный указатель, подумать только!

— Ко… что? — Йэстен смутился, не понимая, с кем он разговаривает.

Голос, чем-то неуловимо странный, одновременно звучал как будто со всех сторон. Наверняка собеседник — собеседница! — была где-то рядом, но оставалась невидимой. Впрочем, сложно ли это провернуть в лесу! Зайди за ствол покрупнее, затаись в кустах, иль вовсе взберись на дерево!

— Прошу прощения, я, то есть мы с моим другом тут совсем недавно, поэтому… — Йэстен бросил взгляд вверх, присмотрелся к кустам чуть в стороне — не дернется ли где ветка не в такт налетающему ветерку? Нет, ничего.

— О! Поэтому и будем вести себя как словно у себя в хусабю? У вас дома именно так принято, да? — одновременно с восклицанием к ним из чащи на дорогу вышел крупный белый волк и неторопливо, но уверенно двинулся к товарищам. Всадник и дракон замерли.

Йэстен медленно потянулся к рукояти меча, а Скай напружинился, точно готовясь к броску.

Волк остановился и склонил голову на бок. Желания нападать он не проявлял.

— Опусти руку и успокойся, юноша. Причинять тебе зло у меня нет желания. Не смотри так, это я с тобой говорю, я. Ты на меня смотришь, но не понимаешь, что беседуешь именно со мной.

— Волк? Ты — волк? — Йэстен наконец сообразил, что все только что сказанное слышал он точно так же, как слышал мыслеречь Ская — пасть стоящего напротив зверя не двигалась. Сам Скай тоже ее слышал — он подтверждающе качнул головой, когда всадник адресовал тому вопросительный взгляд. Если бы не эти слова, про «ты смотришь на меня, но не понимаешь…» — о, догадаться было бы непростой задачей! Ведь только к концу фразы и Йэстен, и Скай поняли, что говорит с ними этот самый волк.

— Волчица, если быть точной, — сказала волчица, отвечая на вопрос Йэстена. Подойдя к всаднику с драконом, волчица села и пристально посмотрела на компанию. — Удивительные дела происходят на земле Хранителей! И скажите мне, что глаза меня обманывают, если не всадника и sølve drakr я вижу перед собой. Всадник на севере!

— Не обманывают, aimin, — чуть поклонился Скай, первым сообразив, что, если с тобой довольно приветливо, хоть и с долей насмешки, беседуют, то стоит проявить хоть небольшую учтивость в ответ. В конце концов, этот волк — волчица — на своей земле, а они тут гости.

Йэстен предпочел просто кивнуть, он не понимал некоторых оборотов ее речи, но с изумлением отметил про себя: а ведь волчица говорит на очень чистом, хоть и весьма архаичном кортуанском! Да на таком только книги писать о великих героях, а не вести простой приветственный диалог… тем более, что ее упреки в их развязном поведении вполне справедливы.

Только вот с таким причудливым собеседником прежде говорить юноше не доводилось, хоть он и считал, что, как всадник, готов к многим удивительным вещам, и, как там, в трактате о всадниках… «умом гибче иных живущих». Йэстену сделалось стыдно, большей частью — от своей растерянности.

— И как же дракон со всадником попали сюда? Ты, юноша, не похож ни на кого из тех людей, что я видела раньше! Думается мне, что ты вовсе не из поселения на Длинном фьорде, — волчица махнула хвостом, как показалось Йэстену, то ли раздраженно, то ли задумчиво. — Они бы вряд ли стали тебя посылать… А даже если так, то уж точно ты бы не был столь, хм, наивен.

— Невежественен, — покачал головой всадник. — Наверное, госпожа, ты хотела сказать так?

— Да, — волчица уселась подле камня, и внимательно уставилась на Йэстена. У нее были светлые глаза — не желтые, как можно было бы ожидать. Внимательные, разумные и чуть насмешливые.

Йэстен живо сообразил, что пред ним либо чародей, сменивший облик, либо кто-то из младших божеств. Но если второе, то кто? Айулан? Или этой землей занимаются другие боги? Йэстен этого не знал.

— Я Хранитель этих рунных камней. Я — Айенга, — произнесла волчица.

— Это твое имя?

— Да, пожалуй, что имя, — кивнула она, совершенно по-человечески.

Йэстен промолчал — услышав о рунных камнях, он молча взглянул на рисунки и надписи. Пауза молчания затянулась.

— Я Скай… Къет-Скай, хоть и рожден вдали от Севера. Мой всадник — Йэстен из Торросса.

— Торросс? Это далеко? — поинтересовалась Айенга.

— Да, далеко… почти на другой стороне мира, — признался Скай. — На юге.

— М, то-то я вижу, всадник твой не похож на моих людей… да. Совсем не похож! Откуда столько солнца взялось бы здесь, чтоб на кожу лег такой яркий загар? Стоило бы мне догадаться, — она поднялась и снова взмахнула хвостом. Лапой ткнула Йэстена в колено:

— Чего замолчал, всадник?

— Он… этот камень. Он не поет, — растерянно проронил Йэстен.

— А должен? — Айенга, казалось, сейчас рассмеется. Умеют ли волки смеяться?

Йэстен окончательно смутился.

— Прости, почтенная Айенга. Я совсем запутался. Наверное, будет лучше, если я все расскажу тебе по порядку — откуда я и кто таков. Ты права, я не из поселения на фьорде — я вообще не знаю, где здесь живут люди, и не знаком с ними. Все началось с грозы, за которой следом пришли сны…

— Это явно долгая история, — перебила волчица. — Расскажи ее под крышей, и будь моим гостем, всадник — так вышло, что я в каком-то смысле сейчас хозяйка здесь.

— Под крышей? У тебя есть здесь такое жилище? — удивился Йэстен

— Есть, — отрезала Айенга. — Идем.

Скай и Йэстен переглянулись, согласно кивнули друг другу — и последовали за белым волком, невозмутимо трусящим впереди по тропе.

Светлая шерсть ее мелькала в густой лесной зелени, почти серая в тени, как дымка, и ослепительная, яркая, как снег — на солнце, иона пронизывала, подобно игле, подлесок. Двигалась Айенга вроде бы не особенно быстро, но Йэстен вскоре начал замечать, что едва поспевает за нею — казалось, Айенга всего-то обогнула куст, скрывшись из виду на миг, а глядь — уже на половину фурлонга впереди! Успевай смотри только.

Деваться было некуда — и всадник с драконом успевали. По пути Йэстен не раз и не два замечал в лесных дебрях, кроме обычного зверья и птиц, разных существ, но рассмотреть их не успевал. Какие-то напоминали уже знакомых троллей, какие-то — вовсе нет. Почти все они тут же удалялись прочь, завидев идущих по дороге. Все происходящее казалось более чем странным, и Йэстен не раз и не два принимался ломать голову — а верным ли поступком было довериться говорящей волчице?

«Она ведь сказала — будь гостем», — произнес мысленный голос Ская в голове всадника.

Йэстен признал — замечание справедливое. Наверное, не существует чародеев, рискнувших нарушить закон гостеприимства, а уж божество и подавно.

И они шли по усыпанной хвоею и прочим лесным опадом дороге. Еще несколько раз попались камни с рунной вязью на пути. Сорока, трескуче ругаясь на своем птичьем наречии, сбросила на головы путникам несколько сухих веточек, вспорхнув с кривоватой сосны. Странные существа перестали попадаться на глаза — только сойки да белки сновали по стволам деревьев, и где-то в вышине кружил ворон — самого его видно не было, но приглушенное кроканье доносилось изредка.

Вскоре впереди стал виден широкий прогал меж дерев, обступающих тропу — они пришли к обширной поляне, где и располагалось то самое жилище Айенги.

Им оказалась просторная усадьба, огороженная невысоким частоколом — совсем не то, что ожидал всадник. Нора или сплетенное из веток логово, или пещера — о чем бы подумал всякий, позови его «в свой дом» волчица? Но здесь все было обустроено так, что Йэстен окончательно уверился — никакой Айенга не дух, а вернее всего — колдунья, просто принявшая звериный облик. Вокруг большого, добротно срубленного из крупных древесных стволов дома ютилось несколько пристроек, сколоченных уже не столь тщательно. Но, пожалуй, некоторая неряшливость эта была таковой только на первый взгляд — амбар да сарай, к чему им красота, были бы крепки только! Присмотревшись, Йэстен понял, что усадьбе этой уже не один десяток лет.

А то и больше, чем на десятки, счет-то идет.

Сам дом, кроме мощности своих стен, поражал воображение всадника своей крышей — два могучих ската, спускающихся почти до самой земли, и скаты эти покрыты дерном, зеленым, пышным, и на одном скате даже выросла пара робких елочек, тонких и невысоких, но самых что ни на есть настоящих. А всадник знал, как медленно растут хвойные деревья — даже на юге.

Подойдя к дому ближе, Айенга ускорила шаг.

Когда она была уже у самого дома, дверь отворилась и пороге появился седобородый мужчина.

Он, было видно, прожил годовых оборотов столько, сколько вообще может осилить человек, но назвать его стариком у Йэстена не повернулся бы язык, хоть его лицо, темное от возраста и морщинистое, говорило об обратном. Встретивший их был высок и крепок — ширина плеч намекала, что, не смотря на сивую, древнюю седину в бороде и ниспадающих на плечи волосах, он еще полон телесных сил. Длинную, почти до пояса, бороду он заплел в три косы, на голову водрузил вышитую шапку с серой меховой опушкой, а одежда на нем была пусть и неброская, но крепкая, из добротной шерсти и льна. Да, одет хозяин усадьбы — что это именно его усадьба, у Йэстена отчего-то уже не было сомнений — скромно: коричневая, свободная рубаха и широкие штаны. Стоял он на пороге босиком, широкоплечий и могучий, после добродушно улыбнулся и приветственно взмахнул рукой, точно подзывая ближе всадника и дракона. Айенга поприветствовала его прикосновением лапы к плечу, поднявшись «свечкой», но седобородый, казалось, едва ли обратил на нее внимание.

— Ясное небо над вашими головами возвещает, что в добрый час вы явились сюда, — заявил он, когда дракон и юноша приблизились.

Стоило ему заговорить, как Йэстен едва не раскрыл рот в изумлении. То того его поразили… нет, не слова. Голос.

Могучий и чистый, чуть басовитый, без единого намека на почтенный возраст хозяина, звучал этот голос завораживающе и вдохновляюще. А главное — в нем снова почудились всаднику те самые отзвуки таинственной мелодии, за которой он гонялся. Было в них, отзвуках, что-то такое, что заставило оцепенеть, замереть и только молча внимать говорящему.

И только звонкий смех волчицы — да, она смеялась, совсем как человек — дал всаднику понять, что они с драконом сейчас стоят как истуканы, открыв рты от удивления, и им задали уже, по меньшей мере, несколько вопросов — но ни на один ни Скай, ни Йэстен покуда не ответили.

— Заходите в дом, нечего стоять на пороге, расскажете обо всем за столом, — усмехнулся старик.

— Все началось с грозы. Грозы в кортуанских горах, — начал заново Йэстен, умостившись на лавке.

Он сидел за столом — широким, из хорошо струганых крепких досок, темных от времени, и перед ним появлялись разные яства, странные и непривычные — какая-то темная, почти черная, тонкая, как пергамент, и точно так же скрученная в трубочку, пластинка странного кушанья — липковатая, пахнущая незнакомыми ягодами. Пресные хлебные лепешки — простые, с темными подпалинками, безыскусные — зато свежие, горячие. Ягоды свежей — всякой разной вперемешку в миске, малина, ежевика, земляника — мелкая, но такая темно-алая, какой Йэстен никогда не видывал. Сливки в чашке — очень плотные, будто масло — и, кажется, с подкисшего молока снятые… а все равно вкусно. Густой, почти белый мед — стоило попробовать, и во рту точно все цветы давешнего луга оказались. Холодноватый странный привкус в этом меду тоже был незнакомым, но очень приятным. Последними явились две лепные грубые кружки едва ли не великанского размера. В них плескался теплый травяной отвар — по запаху Йэстен узнал травки, что сам пытался заварить тогда, сразу после дороги, да так и не выпил из-за тролльей выходки.

— Ешь и пей, — велел хозяин, когда вся снедь утвердилась на столе, и сам тут же последовал своему совету, отломив пресной лепешки и зачерпнув ею же, не чинясь меду. Сел напротив, жуя, и Айенга улеглась подле него, иногда с достоинством принимая предложенные стариком лакомства.

Всадник отдал должное угощению, не отвлекаясь от рассказа. Говорил он долго — казалось, что его едва ли поймут верно, пропусти он что-то о грозе, о снах своих, или даже о том, как попал сюда.

В доме, не смотря на летнюю пору, потрескивал очаг — скорее ради света, чем для тепла. Он дымил, но дым споро вытягивало прочь, и пахло в жилище большей частью хлебом и травами. Снаружи дом не казался большим, однако поместился в нем даже Скай — свернувшись за спиною всадника, у стены, он порой прерывал рассказ, добавляя упущенное Йэстеном.

Слушали их хозяева дома, казалось, с неподдельным интересом — особенно старик.

Йэстен порой смущался такому пристальному вниманию, да и многозначительные взгляды, что бросал старик на волчицу, а она — на него, удивляли и обескураживали… Только вот улыбался Онгшальд — так назвался хозяин дома — тепло, как родной дед. Подозрения, если они и могли появиться у всадника, таяли, точно тот мед на теплой лепешке.

Старик, да… «Зови меня Онгшальдом, мальчик», — назвался он, когда только усадил гостей за стол, и имя это не показалось Йэстену необычным или странным — он понял, что вообще не представляет, как говорят, и как называют себя люди Горскун, которые, верно, живут в том самом Длинном фьорде, как сказала Айенга. Казалось скорее необычным то, что и волчица, и этот самый Онгшальд так хорошо знают кортуанский… пусть и старый кортуанский.

Не утерпев, всадник все-таки просил про это — как же так вышло, что говорят они на языке того места, откуда он прибыл.

— Мне кажется, такой кортуанский в ходу только у людей книг, ученых… да путешественников.

— Путешественником особо заядлым меня не назовешь, — усмехнулся в усы Онгшальд, и подмигнул. Йэстен только сейчас заметил, что глаза у старика — разного цвета, один тускло-серый, как морские скалы, а другой — зеленый, точно молодая хвоя. — Бывало время, езживал и по дальним странам, но не теперь, не теперь… Да.

— А, так вот почему кортуанская речь у вас такая… книжная, — улыбнулся Йэстен, и более не спрашивал о том. Только отметил себе — а ведь вряд ли ему еще раз повезет так же. Правда, наверняка горскунцы разумеют наречие Краймора — торговать-то они в тамошний порт ездили!

Снова поглядев в трескучее пламя очага, всадник продолжил.

Выслушав гостей, Онгшальд, огладил бороду, стряхнув случайные крошки, и, чуть откинувшись назад, проговорил:

— Эк интересно выходит! А отчего же это Айулан решили направить тебя именно сюда, к нам…? Посулив прежде защиту и помощь при том! А хотя, это вполне в их духе — отправить всадника на край мира решать загадки, неясные никому — ни тем, кто наверху, ни тем, кто на земле! — и он густо, басовито рассмеялся, следом Айенга тоже едва слышно прыснула, Йэстен же чуть нахмурился, возразив:

— Но ведь меня никто не отправлял! Я сам решил. Я услышал пение, услышал… непонятную музыку. И видел ваш край, Ак-Каран! Снег и горы, и идущего вниз с горы, и людей Горскун, и…

— Да я не гоню тебя, и не оспариваю решение ведущего тебя хозяина южных гроз, юноша, — отсмеявшись, серьезно произнес Онгшальд. — И того, что ты сам выбрал путь, тоже не умаляю. А говорю лишь о том, что ох и занятно Тучегонитель Юга решил — отправить всадника туда, где он сам не властен будет помочь, ежели что, сразу после обещанной защиты…

— Ак-Каран не во власти Айулан? — уточнил Скай, опередив своего всадника.

— Верно понимаешь. У людей Горскун свои боги, — отозвалась Айенга. Йэстену показалось, что волчица как-то хитро ухмыльнулась, но спросить у нее ничего не успел — она поднялась, потянулась со вкусом, зевнула и вышла из дома. Дверь следом хлопнула, словно была привязана на упругом ремешке.

— Но раз тебя что-то привело именно к нам, — продолжил Онгшальд, когда Айенга вышла. — То, думаю, будет неучтиво отсылать вас к Людям Звериных Семей, по крайней мере вот так сразу после прибытия.

— Людям Звериных Семей? — переспросил Йэстен. — А кто это? И что за песня слышалась мне, а потом вдруг провала, как не было ее? И почему… Почему она снова…

— Всему свое время, всадник, — решительным жестом оборвал его Онгшальд. — А сегодня вы отдыхаете. Путь был труден, а дорога — сложна. Сложнее, чем вы ожидали. Спи сегодня как мой гость, наберись сил. Разгадкам — хотя бы некоторым — придет время завтра.

И быстрым кивком указал на ложе близ очага. После поднялся на ноги, взял посох, прислоненный до той поры к стене, и вышел вслед за Айенгой.

И Йэстен тут же почувствовал, что и в самом деле утомлен, а за окнами уже сгущаются сумерки, непроглядные, густые, как сливки с темно-синего молока ночной коровы… и когда успела настать ночь? Едва не с полузакрытыми глазами, выбрался он из-за стола, улегся на ворох мягких, теплых шкур поверх соломенного тюфяка, да и заснул — и видел сладкие, простые сны о прогулке и охоте в здешних лесах… а главное, там снова пела та самая мелодия. Чистая, звонкая, как родниковая вода. Он ее слышал, и звучание наполняло душу радостью.

За нею ехал всадник, а не за разгадками для Айканто и Эрроса. Именно за нею.

Проснулся он еще до рассвета. За окном точно слабо разведенную лазуритовую краску разлили — голубое, прохладное предрассветье. Вышел на порог — полосами туман ползет по поляне, плутает меж деревьев, невесомый. Остро, сильно пахнет росой, смолой, мхом и грибами.

Прохладный воздух обнял за плечи — зябко без плаща показалось. Йэстен с наслаждением глубоко вздохнул и огляделся — хозяев нигде не видать. Зато тишины, тумана, медленно превращающегося в росу, и раннего утра — вволю, хоть ложкой, точно кашу, черпай. Солнце пряталось где-то за горами, за дальним лесом — небо уже было светлым и ясным, чуть подернутым нежным золотом и кармином, а внизу еще бродили, заблудившись, сумерки

Всадник сколько-то осматривался, вдыхал вкусный лесной воздух, сгонял с себя остатки сна. Потом прошелся по двору — вот бочка с водой, дубовая, старая. Вода в ней кажется черной, как болотная. Сверху листочки всякие плавают, хвоинки. Зачерпнул в ладони — вода оказалась прозрачной. Ожидал — будет холодной, как из горной речки, но она была точно молоко, теплой и невесомой. Подумав, скинул одежду, зачерпнул стоящим тут же небольшим ведерком — да и окатил себя с ног до головы, встряхнулся, разбрызгивая с темных волос воду — те мигом отяжелели, прилипли к плечам, как водоросли. Йэстен засмеялся — от импровизированного купания точно волна радости по телу прокатилась!

Встряхнулся еще раз — и в этот миг из-за вершин сосен вырвались солнечные лучи, прошлись по поляне, затопили двор, превратили остатки тумана в росные россыпи. И заставили вспыхнуть искристыми, яркими звездами и капли росы, и воду на коже, и брызги, разлетающиеся во все стороны с кончиков волос юного всадника.

Из дому выбрался и Скай — солнце заиграло на его чешуе, превращая дракона в живое сокровище, равному по красоте не сыскать. Он раскинул крылья, оттолкнулся, взмыл вверх, описал короткий круг и вернулся к своему товарищу. И вот тогда-то они наконец и завопили оба, торжествующе, не сдерживая переполняющего молодые тела и души восторга — просто потому, что жизнь казалась прямо здесь и сейчас прекрасной и удивительной, а мир — полным малых и больших чудес.

Добрый отдых принес успокоение душе, радость телу и ясность мыслям.

После, одевшись и причесавшись, Йэстен сыскал в доме на столе крынку молока — странного, непривычно жирного, но вкусного и холодного, да несколько простых, из темной муки, пирожков с незнакомой начинкой, вроде бы из мелко рубленых трав, подслащенных медом. Хозяев по-прежнему нигде рядом не было — и, делать нечего, устроившись со своим завтраком на пороге, всадник принялся ждать их, покуда Скай парил в вышине, ловя мелкую пернатую дичь — не столько проголодавшись, сколько из озорства.

Ждать, впрочем, не пришлось долго — солнце еще не начало припекать по-настоящему, да и молоко в крынке только-только закончилось, когда показался на уже знакомой дороге старец с посохом — и белый волк, трусящий рядом.

Сегодня Онгшальд был одет иначе, чем запомнилось вчера — Йэстену показались причудливыми широченные штаны, утянутые на голенях узкими ткаными полосами, и запахивающийся долгополый кафтан, и тусклые пряжки-фибулы, там и сям перехватывающие одежду довольно непривычным образом. Например, чтоб удержать на одном плече темно-серый квадратный плащ, отороченный алой тесьмой по краю.

Наверное, похожим образом одеваются все северяне, подумал Йэстен, решив ничему не удивляться. Даже тому, что старик вовсе не переодевался перед уходом, а нынче поутру щеголяет и ботинками, и кафтаном с густой рунной вышивкой. Подумалось вдруг — а к такому наряду меч пришелся бы в пору! Только вот у Онгшальда был с собой лишь посох.

— Побудешь здесь, сколько сам захочешь, — вместо приветствия заявил старик. — Научишься, чему ума и хотения хватит. А дальше — дальше волен оставаться гостем на каранской земле или возвращаться обратно, куда душа поведет. Вот разве что в Долину Рун вряд ли сможешь вернуться так просто сызнова. Но не обязательно — не сможешь.

Йэстен удивленно уставился на хозяина дома.

— А помогать тебе, если что, Айенга будет. Я бы сам обучил чем, да, знаешь, как-то недосуг. Дела появились, при том — далеко отсюда.

— Ты ж говорил, что странствовать перестал?

— Так то по другим землям. А Ак-Каран велик, мальчик. За один день не обойдешь! Да и не облетишь тоже, — задумчиво добавил Онгшальд, взглянув на снижающегося Ская. Вам тут тоже сидеть все время не стоит — это так, совет. Вряд ли увидимся после, поэтому — просто запомни: на одном месте и камень на речном дне не лежит вечно. А мне пора собираться.

И, выполняя сказанное, Онгшальд скрылся в доме, где, то и дело бормоча под нос по-горскунски, принялся собираться. За ним никто не последовал — всаднику показалось, что не стоит мешаться под руками, Айенга же осталась с ним.

— Ну, что ты хотел бы узнать?

— А чему ты сможешь научить меня?

— Много чему, на самом деле… я пусть и волк, но видала многое. И знаю и помню — тоже немало.

— А… научи меня языку горскун!

— Это самое простое, — усмехнулась волчица. — Но бесспорно полезное. Может, желаешь еще что-то узнать? Научить тебя различать наши травы?

— Да!

— Охотиться по-нашему, рыбу ловить?

— Да!!

— Видеть духов, договариваться с ними?

— Да что их видеть, — возмутился Йэстен. — Они мало что сами под руки не лезут, как тот тролль, мелкий пакостник!

— Это потому, что ты не умеешь с ними говорить, — хмыкнула Айенга. — Идем… тролль тоже мог быть опасен гораздо больше, чем ты думаешь — поэтому будем учиться всему.

— А… рунам?

— Посмотрим, — уклончиво отозвалась Айенга. — Разбирать написанное и отличать кобли один от другого — точно научу.

— Это ведь они поют, да? Они? Я же слышал! А перестал слышать — потому что ты надо мной подшутила, так?

Айенга не ответила, только сердито фыркнула под нос — на этот раз ничего человеческого в этом утробном, взрыкивающем звуке не было.

Но Йэстен только пожал плечами — он решил, что разберется во всем. Может, не сразу, но разберется. И двинулся вперед, за белым волком. Бело-серебряный взблеск крыльев Ская в небе следовал за ними.

Впереди были дни, которым он почти потеряет счет: почти полная луна пройдет в Долине Рун — так звалось это место. Он исходит ее вдоль и поперек, но все равно не сумеет понять, сколько же еще таит долина в себе тайн.

Будет смотреть и запоминать — выучится и охотиться, и рыбачить по-северному, пусть не так хорошо, как если бы учился этому с детства, но Айенга перестанет покатываться с хохоту, глядя на его усилия, а это уже неплохо. Выучится немного изъясняться по-горскунски — не раз и не два, вздыхая, волчица заметит: эх. Учиться бы тебе языку, обживаясь меж людей… там это легче, быстрее удается. Проще и приятнее — тем более.

Рассмотрит и запомнит камни рун — те, что тут и там усеивали долину, как рассыпавшиеся бусы великанши. Kobli, «сердца долины», как называла их Айенга — счет им всадник скоро потерял, так их было много. Он сумеет снова услышать их песнь, выделять его специально, ловить в потоках силы, текущей сквозь мир сознательно — но глубокий смысл самих рун так и не постигнет.

Узнает, какие травы северной земли целительны, а которые несут смерть, какие защитят от тролльих выходок, а которые же наоборот, приманят мелких духов — о, тех он тоже повидает в избытке!

Делить ягоды малины не с медвежонком даже, а с крохотным существом, укутанным в сухие листья, как в плащ, было забавно — и еще забавнее стало, когда это существо, похожее на костяную статуэтку, распахнуло «листья» — и взлетело, сделавшись неотличимым от ночного мотылька. Или разглядеть, что не лягушка вовсе весело скачет в прибрежной траве, а некто кудлатый и улыбчивый, но, увы, пугливый, как робкое дитя. Или играть на дудке для «попрыгушек» — комков неосязаемой темноты, что клубятся в сумерках по кустам!

Средь духов, населяющих северные леса, были всякие — забавные и безвредные, вроде этого малинового летуна, любителя ягод, добродушные, вроде похожих на мышей вэттэ, обитателей глубоких нор под корнями, но чаще встречались те, кто живущих или не любил, или считал за еще одну дичь, блуждающую по лесу.

Обо всех них — речных жильцов, натэна и ниутэ, троллей древесных и каменных, ясневых дев и оленьих пастыриц скугенро — подолгу говорила Айенга вечерами, в доме Онгшальда, где и поселился всадник.

Через раз беседы их обрывались довольно причудливо. Несколько раз на фразах вроде «и люди горскун знают, что…» Йэстен интересовался у Айенги — хорошо ли она сама знает тех людей. Долго юлить у нее не получилось, и волчица признала — да, неплохо. Дружна была с народом Длинного фьорда и жила с ними, и ей были те дни долгое время в радость. Но однажды все изменилось:

— Потом пришлось уйти, и не спрашивай, почему.

Йэстен и не спрашивал… напрямую. Задавал он, припоминая манеры Силаса, иные вопросы — а не жаль ли было уходить, а скучает ли Айенга по друзьям, а давно ли она оставила фьорд, а может, она проводит его к ним и познакомит?

Айенга рычала и отказывалась говорить сперва, а потом, не заметив хитрого блеска в глазах всадника, наконец, сдалась. Когда Долина Рун поделилась теми тайнами, что были Йэстену по плечу, волчица наконец согласилась — дальше ему стоит учиться у людей.

— Ты им нужнее, чем здесь — ведь призвание всадника быть с людьми. Так?

— Так. Разумеется, так, Айенга!

— Идем… я провожу тебя. Но — только провожу!

Глава 4. «Люди Горскун»

Йэстен, получив от Айенги обещание проводить, с трудом подавив торжествующий вопль, обнял волчицу, как сестру — что-то глубоко внутри, в самом сердце подсказывало ему, что все он делает верно. Признался, что людей горскун он давно уже хотел повидать — успев полюбить землю, на которой стоят поющие рунные камни, он хотел теперь увидеть и тех, кто этой землей рожден.

— Вообще-то я с самого начала хотел в этот самый Длинный фьорд попасть, — говорил всадник, покуда они шли прочь из Долины Рун. — Только на подлете заплутал. Скажи, а ты сама хорошо знаешь те места?

— Достаточно, — уклончиво отвечала Айенга. И потом въедливо добавила: — Уж в дороге от Долины Рун до Скарбора не запутаюсь, даже без дорожных указателей!

— Айенга, ну я же извинился! — досадливо рассмеялся Йэстен. — Ты и дальше станешь мне припоминать наше знакомство всякий раз?

— А это зависит от того, насколько ты хорошо запомнил все, чему я тебя успела научить, — Айенга тоже веселилась, но сама то и дело поглядывала на молодого всадника несколько испытующе: не похоже было, что парень оставил идею, уже несколько раз высказанную — уговорить Айенгу идти с ним к людям.

Впрочем, Йэстен пока что просто расспрашивал обо всяком вокруг — да крутил головой по сторонам. Поглядывал на парящего в вышине Ская, да не столько дорогу запоминал, сколько попросту любовался — теперь он знал о лесах и лугах, что разворачивались перед ним узорчатым гобеленом, намного больше, а значит, и замечал то, о чем раньше и не подумал бы.

Видел тропы звериные, прячущиеся средь трав. Видел метки, оставленные крупными зверями на стволах деревьев — обошел стороной кабанью тропу без напоминания, и с направления не сбился, глядя на длинные тени… здесь, на севере, даже тени иначе ложились, были длиннее и гуще. Йэстен тайно радовался тому, что придет к людям не чужаком и невеждой, путающимся во времени дня, а путником знающим, с опытом и умениями, без которых он, видимо, живо стал бы посмешищем. Ведь северные люди скоры на суждения, как он запомнил еще по разговорам в крайморском порту. И Айенга этого не опровергла, даже когда он спросил. Дернула ухом, точно ее ужалил кто, и скривилась на вопрос — так что впору было подумать: а то поди крайморцы еще и недоговаривают!

— Не вернее было бы нам все-таки полететь со Скаем? Я думаю, мы оба вполне смогли бы разместиться в седле, — задумчиво поинтересовался всадник, когда долина почти осталась позади. Впереди уже маячил распадок — меж гор и холмов, окружавших земли рунных камней, но путь их только начался, идти предстояло не одну лигу.

— Если ты хочешь хоть раз еще вступить на эту землю, дорогу отсюда нужно проделать по земле, — Айенга трусила впереди, и ее белая спина сверкала, как снежный островок, меж густых трав. Ты же должен чувствовать! Как слушал ту музыку, что привела тебя к нам — слушай так же!

И Йэстен послушно всем своим существом вслушивался в землю под ногами и горы вокруг, воображал себя солнечным лучом, что пронизывает воздух, травой, что растет вокруг, каждым шагом своим касался сухого песка дороги, как ладонями касался бы дорогого шелка — точно гладил ее. Где-то глубоко, меж корней трав, и глубже, в камнях земных, текли невидимые звонкие линии, незримые тропы, неведомо кем проложенные — идешь по такой, не собьешься с пути, за день дороги устанешь меньше, чем уставал раньше, а если потеряешь под ногами такую линию-дорогу, так, верно, и в трех соснах заплутать сумеешь!

В линии тоже текла песня — своя, но родственная тому, что напевали рунные камни.

У Йэстена скоро от сосредоточения закружилась голова, и он едва не споткнулся на ровном месте.

Остановился потряс головою:

— Скай…

Дракон приземлился рядом — вовремя, потому что всадник качнулся, будто собираясь все-таки упасть в обморок, оперся о выставленное крыло дракона и досадливо потрогал макушку — черноволосую, но непокрытую голову напекло летним солнцем так, как юноша и не мог ожидать здесь, на севере! Точно в полдень вышел у себя дома, в Эклисе, с открытой головою бродить!

— Привал, — заключила Айенга. — Во-он ель погуще, под нею и отдохнем. Я-то думала, раз ты с юга, должен знать, что солнечный жар печет в эту пору немилосердно!

Йэстен только посмеялся — южанин-то южанин, а на то и попался: понадеялся на сказки о том, что на севере-де холодно даже летом!

Отдохнув, он водрузил на голову шапку — по эклисской моде пошитая, синяя с белым, она смотрелась, наверное, с его нынешним нарядом странновато, но да выбирать-то не приходилось.

Двинулись в путь снова — Айенга сказала, дорога неблизкая предстоит. Миновали горы — меж отрогов гулял вольный, свежий ветер, холодящий уши, несущий, казалось, дыхание снега с самой вершины пика дальних гор. Снова пахнуло солью — хотя море осталось уже далеко. Йэстен припомнил свои сны и подумал — я сюда вернусь по зиме. Посмотрю на эти горы и это распадок. Я найду, откуда шел тот незнакомец в темном плаще из моих снов — если не узнаю этого раньше, конечно.

Дорога растянулась на добрых два дня — за горами потянулись холмы, местами их сплошь покрывал лес, сначала прозрачный березовый, потом — густой и темный еловый, потом — смешанный. В нем и пришлось ночевать — Айенга сказала, что сейчас, летом, настоящей темноты не будет, только густые сумерки, но в лесу все равно толком ничего под ногами не разглядишь, даже если выйдет луна.

— Да и нет нужды мучить себя бессонной ночью, — заключила она.

Йэстен развел костер, пожарил над углями лепешку да разогрел ломоть копченого мяса, что взял с собой из лесной усадьбы по совету Айенги, и, пока не стемнело совсем, насобирал малины.

Нагрел чаю с лесной мятой, поужинал — лепешку и мясо делил с Айенгой, ягоду ел сам — к мелкой лесной северной ягоде он пристрастился так, что и не ожидал от себя. Даже сладкие домашние сливы казались и вполовину не так вкусны почему-то.

Мясо, терпкое от дыма и трав, казалось одновременно чуть горчащим и сладковатым — Айенга говорила, это лосятина. Еще одно незнакомое кушанье, но Йэстен уже устал удивляться. Он знал, что знакомой пищи не увидит еще долго, а лосятина была даже вкусна по-своему, хоть и жестковата.

Скай улегся уже привычно клубком, и всадник устроился рядом — не успел подумать, что, наверное, чтоб тролли больше не шалили, надо бы сторожить по очереди, но Айенга опередила:

— Спи, я посторожу. Мне несложно.

Спалось, впрочем, не слишком сладко — впервые с прилета Йэстен видел сон не о том, что окружало минувшим днем: такие сны обычно снятся просто уставшим людям. Нет, теперь ему снилось совсем другое. И не сказать, что было оно хоть сколько-то приятным.

Он тревожно вздрагивал во сне, несколько раз просыпался, поднимал голову и мучительно смотрел вверх, в небо — черные в ночной темноте, неразумные после сна глаза его отражали в себе искры от костра, что исправно ворошила длинной веткой волчица, и словно искали что-то в ночном темно-синем небесном бархате. С этого бархата вниз глядели драгоценными каменьями мерцающие звезды, а после над макушками деревьев взошла полная луна — бело-голубой ее свет хлынул меж ветвей, коснулся беспокойно спящего всадника, вычертил серебряной краской силуэты волчицы и дракона и, наверное, проник в сонное видение Йэстена, растворив его, залив непроглядным молочным туманом — потому что после этого всадник перестал ворочаться и вздрагивать, а вздохнул поглубже, накинул на голову полу плаща и уснул наконец спокойно и легко.

За лесом, в котором пережидали ночь, холмы вышли все, сгладились, идти стало легче, лесные тропы сделались просторнее — редколесье пошло. Зато под ногами — не в пример сыро, сухие песчанистые тропы сменил густой, точно лучший бархат, изумрудный мох, который сочно прогибался под ногами и влажно взблескивал во вмятинах следов… впереди было болото.

— Обойдем болота краем. А за болотами будет сосновый хвойник, и от него уже до поселений — рукой подать.

— Тот самый Скарбор, который ты упомянула вчера? Это он — тот самый город во фьорде, да? — поинтересовался всадник.

— Да. Самый большой на лиги вокруг. Ближе него, к тому же, к Долине Рун нет жилья. Даже рыбацкие деревни — они все больше по морю рассыпаны, как клюква по кочкам на болотах осенью. А Скарбор — и велик, и тебе там, верно, будет интересно. Там стоит Зал Короля, по-местному, конунга. В нем правит вождь всех людей горскун, что живут в Ак-Каране. Носит конунг на пальцах кольца со звериными головами — те означают верность каждого клана ему, старшему над всеми вождю. И гривну на шее, богатую, из золота, да с подвесами. Гривна — знак большого воина, главного меж равными в доблести мужами. Такая, как у него — только у верховного, у конунга. У ярлов — что каждым родом отдельно правит — попроще, а вот кольца с головами зверей как раз у ярлов — богаче и тоньше сработаны. Конунг сидит на дубовом троне, устраивает в своем чертоге для воинов на праздники пиры, да на суд людей по важным делам созывает там же. Нынешнего конунга зовут Грамбольдом Эрлсоном.

— Он старый или молодой?

— Стар, но не слишком. Север не годами людей меряет, а доблестью. Стариком ли тебе показался Онгшальд?

— Стариком? Да уж скорее древним воином из сказки! Ему бы меч в руку, да на коня верхом! — развеселился Йэстен. — Старик, как же!

— А ведь годков ему — куда как больше, чем тебе, мне, твоему дракону — даже если наши годы в одну кадку сложить, — заметила Айенга.

— А тебе сколько лет?

— Зим, Йэстен. Мы меряем время жизни зимами, а не летами. Спросишь — почему так? А я отвечу: встреть свою первую зиму у нас, поймешь. Зим мне, ну, скажем, сколько тебе — да еще полстолько.

— Это не так уж и много, — пожал плечами Йэстен. — по твоим знаниям я думал, ты втрое старше!

— Ты прав, да. Знаю я немало.

— А расскажи-ка, что за звериные головы там на кольцах у ярлов? Почему головы?

— Потому что людей Ак-Карана — три рода, три клана больших. Каждый свой предок-зверь оберегает: волк, медведь, олень. — она помолчала и повторила уже на горскунском: — Снеррн, Троррн, Гноррн. И кланы носят имена такие: волчий, снеррг; медвежий, троррг; и последний, олений — гноррг.

— А Скарбор — чей город? Кто там живет?

— Там живут люди клана волка, снеррги.

— Твои люди? — безо всякой задней мысли спросил Йэстен, и едва не подпрыгнул на месте, когда Айенга зло щелкнула зубами и глухо рыкнула.

Всадник остановился. Волчица тоже.

— Айенга?

— Да… нет.

— Так да или нет, Айенга? Ты жила там? — поднажал всадник, про себя гадая: что ж такого у его новой наставницы, волчицы Айенги, вышло с народом этого самого Скарбора? Он уже не сомневался — колдунья в облике волка явно оттуда.

— Жила, — нехотя выдавила она.

— Слушай, может, расскажешь, что произошло у тебя с твоими сородичами?

— Они мне… Ай, всадник, ну зачем ты начал бередить?

Йэстену на короткий миг стало совестно, но он храбро ринулся навстречу возможному негодованию и обиде Айенги — он уже понял, что его спутницу что-то гложет, то-то давнее и, вероятно, очень серьезное. И очень хотел ей помочь с этим разобраться.

Он набрал побольше воздуху в грудь и начал было:

— Айенга, послушай, давай все же разрешим твои беды сейчас. Я думаю…

Договорить он не успел — их разговор прервал некто, вывалившись из кустов с громким восклицанием:

— Айенга! Айенга, это ты?!

Йэстен живо развернулся на голос — перед ними стоял здоровенный детина, летами под третий десяток, бородатый и длинноволосый, белоголовый, как зрелый лен, и одет точно тем же манером, что и Онгшальд в последнюю встречу — только с виду вещи попроще все. И он изумленно таращился мимо Йэстэна, мало что рот не приоткрыл — до того его залившееся то ли от жары, то ли от волнения румянцем лицо было удивленным. При чем в его светлых глазах отчетливо виделась и радость, и смущение… но удивления все-таки было больше.

— Ох, Отец, — тихо вздохнула Айенга. — За что…? Доброго и светлого дня, Вильманг.

Настала череда удивляться Йэстену — а с ним заодно и Скаю: он как раз приземлился подле, заметив, что друзья его остановились. Дракона названный Вильмангом едва удостоил взгляда — все его внимание было приковано к белой волчице.

Подошел ближе, опустился на корточки перед ней:

— Ты… к нам?

Айенга только отрицательно мотнула головой, но Йэстен, вдруг расплывшись в хитрой ухмылке, заявил:

— Да.

— Нет! — взрыкнула Айенга.

— Но Айенга, ты же теперь меня учишь… я еще столько хотел у тебя узнать! Прошу, не отказывай!

— Айенга, — Вильманг, верно, старался скрыть волнение, но голос его дрогнул. — Пожалуйста, идем. Ты нам всем очень дорога, и мне совестно, что тебе пришлось вот так убегать… кроме того, осталось недоговоренное!

— Меньше всего я, Вильманг сын Снёфрид, хочу говорить о том, что было в позапрошлое лето!

— Э нет, Айенга, ты не можешь против правды Хранителей идти, — ухмыльнулся Вильманг. — Ведь такие правила для всех. А значит — нам нужно договорить и помириться окончательно. Я прошу тебя — не отвергай мою дружбу, я-то перед тобой ни в чем не виновен! Мне, скажешь, легко было? Сразу без обоих друзей…

— Все, все, хватит, Вильманг.

— Идем, Айенга, — Йэстен плохо понимал, о чем говорят эти двое, но понял, что светлобородый здоровяк почему-то очень дорог Айенге. А она — ему. Вывод он, конечно, сделал поспешный — но не настолько неверный, чтоб принять неверное же решение. — Ты же сама говорила — важнее всего храбрость!

— Мужу севера, — огрызнулась Айенга. — А я волк!

— Храбрость всем к лицу, — вмешался Скай — он успел понять, о чем думает его всадник, и поддержал того.

Вильманг поднялся на ноги и озадаченно поскреб макушку, сбив мало что не на глаза круглую простую шапку:

— Ох, Отцовы ботинки! Эге, драконы, видать, не только в сказочных висах речью владеют!

— Не только, — Йэстен учтиво улыбнулся. — Меня зовут Йэтен, и мы со Скаем прибыли сюда издалека, но по крови мой дракон все же — северный. Мы будем рады быть гостями этой земли. Проводишь ли нас, Вильманг сын Снёфрид, в Скарбор?

Горскунец по имени Вильманг только расхохотался, согнувшись пополам:

— По имени моей матери меня только Айенга зовет… Зови просто Вильмангом лучше уж! Идемте же! И снова я — да из разведки с дивными гостями!

Айенга недовольно фыркнула… думала просочиться меж ног беседующих мужчин, да только вот Вильманг ловко ухватил ее за шерсть «воротника», точно человека — за плечо:

— Обещаю, все будет хорошо.

Клокочуще, громко выдохнув, она передумала выдираться — и пошла вместе со всеми по тропе вниз — к городу. До него оставалось едва ли больше лиги.

— Вот же дивные дела творятся — Айенга учит путника с юга! Путник не один, да с драконом, и я, снова веду необычных гостей в город, — рассуждал Вильманг, покуда они шли. Потом кивнул на Айенгу: — Я почти так с нею и познакомился несколько лет назад, только тогда без драконов и гостей вроде тебя обошлось. Ох, скажи мне кто тогда, что за гости придут к нам — нипочем не поверил бы….

— У вас нет всадников?

— Шутишь, малец? — рассмеялся Вильманг. — У нас и в драконов-то верят… ну так. Как в сказку про попрыгушек.

— Я их видел… попрыгушек, — возразил Йэстен.

— Я тоже, — серьезно кивнул Вильманг. — Да и добрая половина взрослых мужчин Скарбора, наверное, тоже видела: все знают, что они есть, а все равно болтать серьезно про такое не принято.

— И про драконов со всадниками тоже? — сообразил Йэстен.

— Да. Ух шуму будет, — Вильманг вдруг погасил веселье, точно свечу задул. — На роду мне, что ли, написано новости такие приносить… необычные?

— А ты совсем меня не боишься же, горскунец, — вдруг заметил Скай.

— Нет, не боюсь. И тебе, малец, склонен доверять и не бояться повернуться спиной, — Вильманг покосился на Йэстена, а потом остановился, и его спутники — тоже. — Только давайте-ка я, пока мы в город не пришли, поясню кое-что.

— Говори, — произнес Йэстен. Он заволновался, понимая, что все не может идти гладко, и чуть нахмурился.

— Ты, парень, видно, что чужак здесь — за лигу видно, что не нашем берегу вырос: черняв, солнцем зацелован… алуф, опять же. У нас твоя родня не живет, уж не знаю, ведаешь ли про то, нет ли — а дела таковы.

— Я знаю — элфрэ не забирались так далеко на север, — кивнул Йэстен.

— Как к нам добирался ты, я не ведаю…

— Через Краймор, — вставил юноша

— Воо-от, слышал в тамошнем порту что о нас?

— Недоверчивы, на расправу суровы, — хмыкнул Йэстен. — Но так ли это…

— Так, — отрезал Вильманг. — Смекаешь ли ты, парень, отчего я так радостно с тобой говорю?

— Из-за Айенги? — сообразил он.

— Да, — кивнул Вильманг. Когда он не смеялся и не балагурил, северянин — снеррг, напомнил себе драконий всадник — переставал казаться дурашливым увальнем. Да и не был увальнем, если смотреть в оба, не очаровываясь разухабистыми манерами: могучий, и широкий в плечах, но на диво гибкий в талии, с грубоватым, но правильным лицом, цепким холодным взглядом и тщательно скрываемой резкой порывистостью каждого движения, Вильманг ничуть не напоминал деревенщину из того же крайморского порта. Йэстен даже подумал — наверное, в юности старый Онгшальд выглядел ему родным братом бы.

— Да, из-за Айенги. Она — мой давний друг. Когда-то я встретил ее — почти так же — и привел в Скарбор, и не один годовой оборот она учила наших людей разным премудростям… Айенга — Хранительница. Мы ее почитали как знающую столь многое — да и сейчас не скажу, что что-то слишком поменялось… не морщись, Айенга, это так. И вот, подумай сам — ты идешь с моим другом. Друг с тобою говорит приветливо, и видно, что вы хорошо друг друга знаете. А друг моего друга — мне уж по крайней мере не враг. Друг моего друга заслужил приветливой речи, да. Только вот — думай дальше, парень, в городе не все настолько близко дружны с Айенгой, не смотря на все, что я сказал про почитание и все такое. Я-то знаю ее лучше остальных, это она для прочих — ну, пришла из Долины Рун, ну, учила всякому, да. Ну, в знаках смыслит. В твоем городе, или где ты там жил, Йэстен — много ли у тебя друзей было?

— Ну… с пятерик наберется.

— Ага.

— Ты хочешь сказать, что не все будут так уж рады нам?

— Точно не примут как своих сразу, этому не удивляйся, — отрезал Вильманг.

— Даже ко мне привыкли не сразу, — подтвердила Айенга.

— Но теперь тебя-то знают!

— Угу, — Айенга вздохнула. — Что Грамбольд скажет?

— Ну, тебе, Айенга, он будет точно рад… а с мальцом пусть сам говорит, — снова развеселился Вильманг. — Не дрейфь, парень — Грамбольд умный и справедливый человек. Если пришел с добром — вы с ним договоритесь.

— А остальные?

— А остальные… как себя покажешь, — Вильманг пожал плечами.

— Или как старики скажут? — поддела Айенга

— Видно будет, — беспечно махнул рукой Вильманг.

— Я хочу быть другом людям Скарбора, — отозвался Йэстен. — И худого я точно не мыслю.

— Это славно, — кивнул Вильманг. — Вон, гляди, город уже.

Город лежал среди зеленой вытянутой луговины, изумрудным языком тянущейся от гор к морю меж двух рек. Он не был так уж велик — для привыкшего к шумному, каменному лабиринту Эклиса Йэстена так особенно. Отсюда Скарбор показался и вовсе игрушкой, крепостью, построенной из ореховых прутиков — с его стеной из бревен и высокими воротами, с деревянными домами, людьми — не больше маковых зернышек для глядящего издали…

Они шли вперед, по утоптанной дороге, и город заметно увеличивался.

Вскоре всадник разглядел в подробностях и россыпь невысоких домов, чем-то похожих на тот, в онгшальдовой усадьбе, и крошечные хозяйственные постройки вокруг каждого, и заостренные бревна ограды, и даже башенку с навесом — прямо над воротами, явно дозорную. Там кто-то был, и их наверняка заметят задолго до того, как Вильманг постучит в ворота. Скорее всего, уже заметили.

У речных берегов близ города и у самой кромки моря, лениво плещущего о галечный серый берег, сушились лодки и снасти, дальше, у отвесных скал-стен фьорда, стояли большие корабли северян, ладьи с драконьими головами. У вытащенных на берег суденышек и рыбацкого скарба тоже были люди, занятые какими-то своими простыми делами — и они тоже потянулись к городу, оставив дела, когда увидели идущих. Может, без дракона они не привлекли бы столько внимания — но Скай был с ними, шел рядом со всадником, сложив крылья. Йэстену подумалось — лучше так, чем вызвать переполох, когда дракон с шумом приземлится на площади… ну или что там в городе под нее приспособлено.

Он понимал, что смотрят, скорее всего, на Ская — но казалось, взгляды незнакомцев липнут к одежде и коже, и чувствовал себя неуютно. Понял, что трусит — а вдруг прогонят? Или… впрочем, какое там «или»! Бояться какой-то опасности он и не думал — а вот выглядеть белой вороной оказалось неожиданно неприятно.

Повернулся к спутникам:

— Айенга… если нас примут охотно, пообещай научить меня рунному знанию по-настоящему, хорошо?

Волчица хохотнула, подумала… а потом сказала:

— Твоя просьба настолько же бредовая, как и предположение о теплой встрече, ты просто до конца не понимаешь этой бредовости… но хорошо, даю слово. Вильманг, ты слышал.

— Слышал, — кивнул он. — Но руны… да уж!

Айенга невнятно пробурчала что-то, и Йэстен не стал уточнять — понял, что волчица выбранилась, сетуя на то, что позволила втянуть себя в происходящее.

Вот идущие следом приблизились — северяне, люди снеррг, они были и похожи, и нет на то, что думал себе о них Йэстен. Что он слышал о горскунцах? Мужчин в крайморских землях звали пиратами и разбойниками. Экванские купцы в Эклисе порой рассказывали о горскунцах, как о нелюдимых и диковатых, верящих в странные вещи, одевающихся или с варварской роскошью, или простецки и некрасиво. О женщинах горскуна вообще никто ничего не знал — те не забирались так далеко от дома, чтоб купцы и моряки могли что-то о них рассказать. А учитель Силас и сам не был знаком с этим народом так уж близко. «Люди всегда люди… все живущие похожи в главном — хотят жить, любят своих и не верят чужим, Йэстен, вот что главное» — так говорил учитель, да.

Йэстен понимал, что россказни путешественников мало чем походили на правду — а слова учителя предстояло проверить. Вот и ворота, и Вильмангу даже не нужно стучать — отворяют и впускают, и народу становится сразу же больше. За воротами — площадь, но совсем небольшая. Дома и всякий скарб у их стен, и облепивших крыши детей, бродящих по улицам коз и рыжих лохматых свиней рассматривать некогда — Вильманг сказал идти сразу к Грамбольду, в Большой Дом. Да, тот самый чертог конунга, как и говорила Айенга.

— Откуда он знает, что к нему идут?

— О, не беспокойся, уже успели доложить, — усмехнулся Вильманг.

Люди снеррг шли рядом и чуть впереди. Люди снеррг догоняли гостей и шли сзади.

Мужчины и женщины вокруг были самые разные: молодые, старые, красивые и обычные, хмурые, любопытные… беловолосые, русые, рыжеватые, изредка — темно-пепельные. Одетые в лен и шерсть — большей частью серую, рыжую, крапивно-зеленую и тускло-синюю — несколько слоев одежды, на верхней — извилистая вышивка, у всех — бронзовые и серебряные пряжки; у женщин бусы и подвесы на груди, у мужчин — в косах и бородах темляки, и богато украшенные накладками ножны на поясах, и хитрые узорные пряжечки на полосах ткани, что обмотаны вокруг голеней — эти люди любили украшения и явно умели работать со стеклом и металлом ничуть не хуже, чем мастера Кортуанска или Краймора.

Их, высыпавших встречать гостей, было не так уж много — но они все то и дело посматривали на пришедших, обменивались фразами на своем языке… о, как был Йэстен рад тому, что хоть немного выучил его!

— Поглядите, поглядите… глазам не верю!

— Вильманг, ты снова нашел свою волчицу!

— О, Айенга! Приветствую тебя, белая!

— Что, наскучило просто так в разведку ходить — добыл себе приятелей?

— Да, Хельги, разумеется — с тобой пить скучно стало, каждый раз выдуешь бочку и спать, — то ли огрызнулся, то ли отшутился Вильманг.

— Смотрите, дракон… дракон-то какой! Наш, северный ведь?

— Наш… а может, и нет. Да полно, чудится поди… дракон-то!

Скай молчал — прекрасно понимал, как всколыхнет толпу его речь.

— Вильманг! Я скажу Грамбольду, чтоб не отправлял тебя дозорным, каждый раз какие-то новости!

— Иди ты в ботинок дырявый, Бран! — отмахивался Вильманг.

— Эй, а вы больше никого не собираетесь тут жечь?

— Заткните его кто-нибудь, а…

— Вильманг, тащи свою компанию обратно, у меня с прошлого раза куры нестись не начали еще.

Вильманг остановился так резко, что Йэстен налетел на него, как на внезапно выросшее посреди улицы дерево. Фыркнул, как рассерженный зверь, а потом широко улыбнулся и шагнул в толпу:

— Рагге! Какой ты весельчак с утра, я погляжу! А поди-ка сюда, и ты у меня живо и сам за кукарекаешь, и перьями обрастешь и нести начнешь — только, боюсь не яйца. Ну а если и их, то…

— Ээээ, стоя-ать! Вильманг, мне отвести гостей к конунгу?

— Да, Хакон, пожалуй… Эй, а куда этот Рагге делся?

По толпе прокатился короткий нервный смешок.

К компании присоединился рослый бородач — черноволосый, с выбритыми висками, могучий, как столетний кедр. Он примирительно пробасил, с легкостью перекрыв своим голосом шум собравшихся:

— Курями мериться только трус станет, мне думается… А гости это к новостям, новости — товар, что равен золоту, и разумный человек не станет пренебрегать ими, как и солнечной периной дракона… Вот, кстати, и узнаем, спят ли драконы на злате.

Смешок из нервного превратился в веселый.

Йэстен украдкой перевел дух.

К нему из толпы тут же обратились, какой-то звонкий, не то юношеский, почти детский, не то девичий голос:

— Приветствую, чужестранец… Светлого неба!

Тут же вклинился еще один голос, такой же высокий и неопознаваемый:

— Солли, ты думаешь, он знает ли наш язык?

Йэстен учтиво склонил голову:

— Благодарю, почтенные, за приветствие! И я рад знать вашу речь!

— Да где ж ты выучил-то? — изумились сразу несколько человек.

— В Долине Рун, — честно ответствовал всадник, так и не поняв, отчего по толпе пронесся приглушенный вздох.

После его начали очень вежливо, но настойчиво расспрашивать со всех сторон — да только когда в ответе снова звучало название Долины Рун, расспросы тут же прекращались… а там и Большой Дом оказался уже вот он.

— Грамбольд, конунг севера, ждет, — приветствовал на входе тощий сивобородый старец. — Проходите… и ты, Вильманг. А Хакон…

— И я, Айсвар, тоже, — Хакон оттеснил сухого деда в сторонку. — Айенга все-таки нам всем не чужачка. Вообще бы тинг собрать надо, если на то пошло.

Дед только покачал головой — и гости вошли в Зал.

Глава 5. «Темное прошлое»

Йэстен, конечно, никогда не бывал в королевских чертогах — никаких. Он вообще мало чего успел повидать за свою жизнь, кроме берега и гор близ Эклиса.

Но он мог бы поклясться, что и ни в одной книге ни разу не встречал описаний подобного тому, что видел сейчас перед собой — большой пиршественный зал, после яркости летнего дня кажущийся темным, столы и длинные скамьи, факелы на стенах, где-то вверху, средь слегка чадного, сизоватого воздуха, в косых солнечных лучах под крышей танцуют пылинки — они кажутся живыми искрами, подобными крошечным звездам.

Внизу — длинный очаг и столы с лавками по обе стороны от него.

Пахнет хвойным дымом, впитавшим запахи пищи и питья деревом, выделанной кожей, людским духом, хмелем и недавно готовленным жарким — в этом чертоге наверняка собираются помногу, дружина конунга, советники, знающие тонкую колдовскую науку… кто там еще должен у северян быть подле правителя? Сейчас, впрочем, почти никого нет — кроме пары стариков и пятерика воинов, да самих пришедших, ну и, разумеется, конунга.

Он восседает на дубовом троне, массивном, с фигурными подлокотниками и грубоватой, но по-своему роскошной резной спинкой — звериные тела, прихотливо изогнутые в то ли танце, то ли схватке, Йэстен разглядит, когда конунг поднимается с места и пройдет к столу. Трон застлан меховой полостью; мехом же оторочен, не смотря на летнее время, плащ сидящего. Конунг и в самом деле сед, прожитым годами, как патиной, покрыт, но крепок статью, и даже сидит так же непринужденно, как это делал бы молодой — не старше Вильманга — воин. У конунга красивое лицо с крупными чертами — огрубевшими от возраста, и прочерченными тенями-морщинами; и светятся на этом лице пытливые глаза человека, знающего цену, наверное, вообще всему в мире — в том числе себе и трону, на котором он сидит.

Едва взглянув на правителя, Йэстен понял, о чем вели речь те, кто говорил о варварской роскоши — колец на пальцах, браслетов и гривен на вожде было немало. Они заменяли ему корону — северные вожди не носили венцов, как узнает позже всадник.

— О, Вильманг, ты с новостями! И даже Айенга снова с тобой, — конунг усмехнулся. — Занятный разговор нам предстоит, чувствую.

— Светлого дня, конунг Грамбольд, — Вильманг и Айенга произнесли это почти одновременно, и правитель чуть усмехнулся, кивая. Потом обращает взгляд на остальных:

— Кто это припожаловал к людям снеррг и ко мне, конунгу всего Севера, в гости? — речь государя звучала довольно приветливо, и Йэстену послышался живейший, совсем не старческий интерес в голосе конунга.

Вильманг чуть подтолкнул всадника в плечо — говори, мол.