Бесплатный фрагмент - Пещера Титичных гор

Пещера Титичных гор

Ты обойден наградой — позабудь.

Дни вереницей мчатся — позабудь!

Небрежный ветер в вечной книге жизни

Мог и не той страницей шевельнуть.

/О. Хайям/

1

Загадочная пещера Титичных гор с детских лет — а точнее, сразу после окончания восьмого класса — влекла меня своей тайной и была ареною моих рискованных предприятий. В то лето я побывал в этих местах и узнал много интересного об удивительном гроте в одной из двух гор, огороженному рекой от любопытства людей. Легенды гласят, будто бунтарский царь Емельян Пугачев припрятал в пещере свою казну.

Это была старая и странная история, ставшая достоянием ушей, но не глаз. Я интересовался в библиотеке источниками события, но нигде ничего не нашел. А вот слухи идут — легенду передают из уст в уста, почитай, уже третий век. Причем рассказывают её, ссылаясь на семейные предания. И в этом нет ничего удивительного — ведь смутьянство и царствование Пугачева как раз проходило в здешних местах, и предки наши были активными их участниками.

Не знаю, были ли экспедиции на государственном уровне, но энтузиасты-кладоискатели это место не пропустили. В пещере Титичных гор рылись все кому не лень на протяжении трех веков. И, похоже что, безуспешно.

Иной раз подумаешь — а существовал ли этот клад на самом деле? Может, кому-то было надо запустить эту липу в народ — но кому и зачем?

Однако, кладоискательство — болезнь не только заразная, но и хроническая. А жить без мечты совсем тоскливо.

Ещё говорили, в этой пещере жили доисторические люди. Но их рисунки я и сам видел — ейбо!

А местный житель однажды поведал, что дыра эта в скале есть ни что иное, как вход в другой мир. Мы с приятелем побывали ночью над ней — прямо-то подойти река мешает — и слышали из утробы горы какие-то непонятные звуки.

Совокупность этих тайн источала такую притягательную силу, так захватывала воображение, что стала магнитом души на всю мою жизнь. А может быть, это рок, который делает прожитое сверкающим и интересным? Думая о пещере Титичных гор, ощущал, что прикасаюсь к какой-то заповедной, может быть, для кого-то запретной части мироздания, и мне начинает открываться новый и неожиданный смысл прежде привычных вещей.

Будучи студентом предпринял отчаянную авантюру проникнуть в загадочную пещеру на лодке, поднявшись от самого дома по рекам Увелька и Коелга. Клада тогда не нашел и чудом остался в живых.

В следующую попытку добраться до золота Пугачева мне уже было тридцать лет. И опять неудача. И снова жизнь моя висела на волоске.

Бог любит троицу. Опять собрался судьбу испытать, когда вышел на пенсию.

Мог бы ещё поработать — а чего не трудиться охранником в санатории? — но такое дерьмо пришло в непосредственные начальники, что я тут же на стол заявление об увольнении по собственному желанию с непоколебимой выдержкой абсолютно уверенного в себе человека.

Правда, грустно жить стало на одну пенсию беспокойной душе, хоть и приговорен к ней пожизненно. Наверное, это главная причина моей новой попытки отыскать загадочный клад. На здоровье не жалуюсь — так чего дома сиднем сидеть?

И потом, эта легенда о другом мире добавляла мотива. Очень хотелось увидеть доледниковую эпоху, как она есть. Почему-то её я считал самой благодатной в истории Земли, когда все было громадным — деревья, животные…

Короче, тайны пещеры Титичных гор тянули к себе — мне и теперь, как в детстве, казалось, что там сокрыт неведомый доселе мир, способный качественно перевернуть мою жизнь.

Особо к экспедиции не готовился. Ведь давно не был — почитай, тридцать лет с гаком. А за это время либо гор не стало, либо пещеры… либо река пересохла. И зачем мне тогда покупать лодку? Решил прошвырнуться до места праздношатающимся «дикарем». Мол, сезонный турист — и не более. А там — посмотрим, увидим, решим…

Жалко, что друга-приятеля нет, на которого в такой ситуации можно было облокотиться. Когда ходишь один по таинственным местам, почему-то все время тянет оглянуться назад.

Куда и зачем собрался отъехать никому объяснять не надо — один живу.

Собрал в рюкзак самые необходимые вещи, продукты, сел на автобус до Южноуральска и однажды в начале лета отправился к Титичным горам. В этой самодеятельной экспедиции не было никакого криминала — клады можно было искать где угодно.

На автовокзале дождался автобуса до поселка Подгорный — он же Охотник. А уж оттуда — пешком по полям и лесам к Титичным горам. Направление я, в принципе, знал. Мимо двух гор трудно пройти на равнинной местности. Так что…

В пути размышлял.

Человек получил разум и способность мыслить, но вместе с тем утратил возможности и способности, которыми очень даже просто владеет весь животный мир.

Звери совершают переходы в тысячи километров, точно зная, где есть корм и условия существования. Рыбы безошибочно торят путь к местам нереста. Птицы, вылупившиеся на Севере и никаких земель, кроме родины, не знавшие, отлично справляются с дорогой на юг к местам зимовки.

Человек же, получив разум, разучился ходить по Земле. Без компаса он и дороги себе не найдет в пространстве, потеряв всякую чувствительность к естественным пунктам ориентации.

Чем глубже мы проникаем в явления и процессы, происходящие в окружающем мире, тем больше теряем естеством заложенные способности. Наше единение с природой навсегда ушло в прошлое. Остались — шашлык на полянке да полотна знаменитых пейзажистов в картинных галереях. За знания приходится расплачиваться умением…

Загадка древних путей человека, миграции зверей и птиц состояла в том, что, передвигаясь на земле с севера на юг, с востока на запад, а равно и в обратном направлении, они не задумывались об ориентирах — шли, повинуясь инстинктам.

Это было единство природы, несмотря на все многообразие форм существования жизни. Живые существа инстинктивно знали, как пройти по земле, где найти пищу, воду, кров, а если нужно — целительные травы и корни. Эти природные способности хранили им не только жизнь, но и способность род продолжить.

Трагедии для всей живой материи на Земле наступали лишь тогда, когда они становились продолжением космических катастроф — например, падения огромных метеоритов, взрывы которых могли породить эффекты «ядерной зимы» и оледенение материков.

Однако, если где-то как-то жизнь сохранялась, она продолжала существовать, приноравливаясь к новым условиям. И, конечно, эволюционировала…

Вокруг было пусто. По открытому полю гулял теплый ветер. Дымка испарений у горизонта скрывала перспективу — иначе горы можно было уже увидеть.

«Титьки» оказались не так уж и близко — дошел только к вечеру. И место здесь было действительно пейзажное. Даже не знаю, с чем сравнить. Пусть будет Швейцария, хоть и ни разу там не был.

В распадке малинник, сосны на склонах, макушки лысые, у подножья — река. В воздухе реяли ласточки, остро пахло смолой и нектаром. Хотелось лечь на землю, раскинув руки, испытывая благодатный покой и усталость — я дошел!

Уп-с! А меня, оказывается, опередили — в распадке гор, в том самом месте, где полвека назад мы, туристическая команда Увельской школы номер один, стояли лагерем, вижу палатку, костерок, судя по кругу пепла, не один день палимый. Его дым, подносимый движением воздуха, пах благодатью и безмятежным покоем. Возле палатки лежала надувная резиновая лодка с маленькими пластиковыми веслами для гребли…

«Дикаря» -конкурента звали Алексей Петрович Лозовский. И был он не какой-нибудь хухры-мухры городской, вырвавшийся на природу, а целый доктор наук и профессор кафедры минералогии Уральского государственного университета. Во как!

А еще он был любителем путешествовать по Уралу — естественно мало обжитым его местам. Уходя в двухмесячный летний отпуск, Алексей Петрович одевался попроще, собирал в рюкзак самое необходимое — смену белья, носки теплые, одеяло, гамак, спички, соль, нож охотничий, рыболовные крючки, леску… ещё что-нибудь по мелочам — и покидал свое постоянное место жительство в Екатеринбурге.

Два этих месяца скитаний он и жизнь вел (то бишь существовал) подобно австралийским аборигенам — охотой, рыбалкой и собирательством. Правда, про охоту весьма сильно сказано. Ну, какой из него охотник с одним ножом в руке. А вот собирательство — это да. Это давало пищу — и грибы, и ягоды, и коренья съедобные, и птичьи яйца в гнездах… А ещё он был заядлый рыбак. Мог голым крючком на леске, намотанной на палец, ловить в прозрачной воде не только полосатых окуньков, но и представителей рек и озер куда более солидных — сома, например. А раков он просто руками вытаскивал.

Голодал частенько — чего скрывать! — в походах своих, но всегда домой возвращался посвежевшим и бодрым.

Все это он поведал мне в первые минуты знакомства, угощая чаем из трав.

Его нельзя было назвать стариком — смешливые и чуть шальные глаза смотрели молодо, с каким-то постоянным азартом. От одинокого житья в палатке меж благословенных гор Алексей Петрович, видимо, и скучал, и испытывал наслаждение одновременно. Он жаловался на тоску одиночества и воспевал все вокруг. Признался, что невероятно ленив от природы, однако ни минуты не сидел без дела.

Едва я заикнулся, что оказался на Титичных горах не случайно, он тут же пригласил меня жить в палатке. Вообще-то я рассчитывал на случай непогоды ютиться в усадьбе Абузара (если она сохранилась, конечно), но тут же принял его приглашение. Профессор шибко располагал к себе.

Мое согласие жить с ним в одной палатке обрадовало Лозовского — оказывается, есть ещё на свете люди, которые рады гостям!

Заговорили об усадьбе Абузара.

— Вы заглядывали?

— А что там смотреть? Руины, они и есть руины. Домик в пыли и паутине. В стайках запах скота и навоза. Наверняка, крыс полно. На чердаке дома прячу палатку и лодку, когда сворачиваюсь. И дома молюсь — ах, как бы бродяги не сожгли…

— А что бывают?

— Пока не видел.

— И давно вы здесь лета коротаете?

— Да уж пятый год.

Ого! Чего это он повадился?

Чтобы не выболтать свою тайну, стал доставать продукты из рюкзака — в общий котел.

— А вот я тебя ухой накормлю, — обрадовался Алексей Петрович. — За валежником пойдешь или водой?

Помнится, в школьном походе воду мы брали из реки.

К ухе у меня нашлась выпивка — прихватил несколько пластиковых сосудов крепчайшего самогона Хомутининского производства, на меде настоянного. Вот с него-то пошел другой разговор.

— А ты-то сюда зачем? — вдруг с хитринкой спросил Лозовский.

— Брожу по местам прежним, школьную жизнь вспоминаю.

— И что здесь интересного было в твои школьные годы?

— Дед Абузар и бабка Лукерья в той самой заброшенной усадьбе жили. Нас молоком снабжали и хлебом домашней выпечки.

Профессор пожевал губами, пощурился, ломая мохнатые брови, и рассмеялся:

— Как баба-яга и дед-лесовик… да?

Выпив ещё, забалагурил:

— Хороша медовуха! Сроду такой не пивал. Под такую и говорить всласть. Я хоть один в городе живу, но без людей не могу. Раньше по Уралу бесцельно шастал — минералы искал, следы присутствия инопланетян, снежного человека… А теперь к этому месту прикипел. Здесь в одной из гор пещера есть, так она такие чудеса вытворяет… Вот останешься — сам увидишь.

Уже на закате позвал купаться.

— Так вода ж, поди, холодная.

— Река — не озеро, вода в ней всегда в одной поре. Пошли-пошли — теплее не будет.

Искупавшись голышом, присели на берегу. Алексей Петрович не унимался с рассказами. Умопомрачительный романтик! Из сказочника он легко превращался в философа, тонкого знатока психологии, творческой природы человека…

За один неполный день этот путешественник, профессор и говорун окончательно меня покорил. Тем более, что обещал посвятить в известные ему чудеса пещеры. А мне туда и надо! Но своей тайны я ему не открыл…

— Красивые здесь места!

— Места — слов нет! Хоть оставайся и живи.

— Нет. Зимой здесь скучно. Зимой грозы не бывает.

— А ты любишь грозу?

— Гроза мне нужна. Вот дождемся её и поплывем в пещеру. Она нам такое устроит… Да сам все увидишь!

Потом была ночь — светлая в небе и на реке, но непроглядная вокруг костра.

Вот тогда-то и завязалась беседа о главном.

— Так что за чудеса, Алексей Петрович, вытворяет эта пещера?

И он признался:

— Эта пещера — машина времени, созданная природой.

— Как это? Вошел… Впрочем, войти не удастся. Заплываешь в лодке и попадаешь — ну, скажем, в далекое будущее…

— Будущего нет. Будущее — это просто бесконечное количество вероятностей. А вот прошлое уже зафиксировано историей и природой, наложило свой отпечаток. Оно было и от этого факта никуда никому не деться. Впрочем, пещера переносит из настоящего в прошлое не тебя телесного, а некий фантом — считай, душу или сознание… Ты все можешь видеть-слышать, но не участвовать, поскольку тела-то нет.

— Ты уже переносился?

— И довольно удачно. Меня интересует самый разгар Палеогенового периода развития Земли — когда зарождались все полезные ископаемые. Увидел много интересного для себя и науки.

— Ясно. И ты возьмешь меня с собой?

— Если хочешь. Одно только правило для начала запомни — срок пребывания в фантомном состоянии ты устанавливаешь сам и заранее. Скажем, сутки вполне тебе для начала хватит. Вот загадаешь это время и ровно на 24 часа удалишься из тела. Когда уж освоишься, гуляй хоть неделю. Только запомни — тело в отличие от души требует корма, хоть и спит в это время. Ты вернешься — оно проснется. И сразу со зверским аппетитом…

— Понятно. Много ли без еды протянешь.

— Вот-вот. Единственный изъян. А в остальном, прекрасная маркиза — все хорошо, все хорошо…

Ну, и я ему выдал в тон:

— Париж ещё узнает Дартаньяна!

Это от выпитого…

Когда, наболтавшись, спать легли, задумался о практических перспективах чудес пещеры. К черту мне сдался Палеогеновый период. Я бы лучше прилепился к самому себе прежнему и отговаривал от допущенных в жизни ошибок. Глядишь, иная судьба была…

Сон приснился, можно сказать, кошмарный — молния с неба врезала прямо в лицо. Я обезглазил или ослеп… вобщем, кошмар да и всё! Тыкаюсь-тыкаюсь, не зная где я.

Мы вчера говорили о процессе фантомизации сознания в пещере Титичных гор — нужна искра небесная — вот она и приснилась.

Утром проснулся с пением птиц. Да и как же иначе? Любопытная сорока даже на палатку скакнуть умудрилась — заскрипела когтями по авизенту. Она разбудила, а уж потом птичье пение донеслось…

Не смотря на все походные неудобства, тело вполне комфортно себя чувствовало. Две неприятности — комары с муравьями.

— Заел гнус? — спросил Лозовский, услышав, что я почесываюсь.

— Заел, — согласился.

Ещё не встали.

— Чем будем заниматься? — поинтересовался распорядком дня.

— Ждем грозу. А пока займемся поиском пищи. Какие есть перспективы? — бодренько так спросил Алексей Петрович.

— За грибами пойду.

Мы выбрались из палатки.

Внизу белела река, подернутая туманом. Округа звенела птицами.

Лозовский пошел за водой и принес приличную щуку — в реке у него стоял перемет.

После завтрака поднялись на макушку одной из гор. Я помнил её — отвесная стена к руслу реки, а в ней как раз вход в пещеру. Вернее, вплыв — ведь по какой-то необъяснимой причине вода из реки втекает в пещеру и где-то там пропадает. Где? Надо спросить у профессора — может, знает.

— Смотри, — указал он на горизонт. — То, что нам надо. А ты, брат, счастливый…

Грозовая туча черной горой поднималась по небосклону от западного края земли навстречу солнцу, метя в зенит.

— И молния обязательно попадет в эту гору?

— Эта выше другой. И ещё я поставил громоотвод. Хотя, правильнее его назвать небесный искрогаситель, — он показал стальной лом, вбитый в лысое темечко макушки «титьки». — Обязательно попадет.

Когда край тучи набряк малиновым цветом, подул ветер и принес звук далекого грома. В ответ стихии где-то под кручей у самой воды пронзительно защелкал соловей. В степи за рекой тоненько и призывно выводил трели жаворонок…

— Ну, пойдем собираться, — двинул вниз Алексей Петрович. — Или ты за грибами?

Нет, я не за грибами — спускался с горы вслед за Лозовским, ощущая спиной вдруг возникшее чувство опасности. Представилось, как из черной тучи вдруг шандарахнет по «титьке» зигзагом молния, и…

А что если не лезть в эту пещеру чертову?

Профессор прибрался вокруг палатки на случай грозового шквала — и прикрыл её.

Надо бы за лодку браться и спускаться к реке. Взглянув на меня, Лозовский, видимо, понял состояние.

— А ты молодец, Анатолий Егорович! Тебе можно доверять!

— В каком плане?

— Боишься и не ищешь способа слинять. Лодку мне помоги спустить и оставайся палатку охранять.

— Ты один поплывешь?

— Первый раз что ли?

— Послушай, Алексей Петрович, гроза ещё на подходе — час-полтора у нас есть. Мне надо побыть одному. Понимаешь?

— Ты верующий?

— В Судьбу…

Лозовский пожал плечами и улегся в лодку с видом — могу и подождать, не простыну.

Я отошел шагов на сто и лег на землю. Прикрыл глаза, прислушался. Птицы умолкли, и это понятно. Притихли кузнечики в траве, унялся ветер, истаяли шорох трав и шелест листвы. Вдруг показалось, что я остался совсем один между этих двух гор. В ушах тихо позванивало, будто от банного угара, и дышалось с трудом. Но одуряюще пахло цветами…

Сколько раз я здесь рисковал! Если это последний мой день, то стоит сказать — жизнь прожил прекрасную! Боюсь ли я умирать? А что мне терять? И что ждет в пещере? Познание неизвестного? Тогда стоит рискнуть! Для чего ещё жить?

Ну, кажется все — настроил себя…

Встал на ноги и медленно пошел к палатке.

— На что решился? — спросил Лозовский.

— Иду с тобой.

Спустили лодку на воду, сели в неё. Профессор на весла и погреб против течения.

— Похоже на самоубийство или прошло? — пробормотал он, напрягаясь в работе.

Страх перед надвигающимся зевом грота вдруг уступил место удивлению.

— Смотри, Алексей Петрович, вода не течет в пещеру.

— С чего бы ей течь туда, откуда выхода нет.

— А ведь текла.

— Я помню — ты рассказывал вчера. И вот что скажу по поводу — это еще одна из аномалий пещеры. Ты искал вход в неведомый мир, и тебя туда несло… Если конечно, ты не стал жертвою собственного воображения.

Мы нырнули под свод, и за этой чертой остались мои сомнения. А когда в полумраке открылся сводчатый грот, круглый как шатер шапито, я почувствовал легкую растерянность. Прерывчатый грохот приближающейся грозы здесь сливался в сплошной гул, метавшийся между куполом и гладью спокойной воды.

— Теперь ложимся валетом, закрываем глаза и ждем попадания молнии, — приказал Лозовский.

Я лег, прикрыл глаза и тут же увидел молнию, летящую прямо в лицо. Белый сполох сверкнул в голове, разлился блистающим кипятком, заполонил пространство все…

Тихо было в пещере и сухо — ни грохота от грозы, ни воды от реки.

Ни лодки, ни Алексея Петровича. Да и меня тоже нет. Просто кино какое-то вижу — без запаха и температуры…

И тут вспомнил, что с нами произошло — в гору ударила молния, и мы с Лозовским, покинув тела, оборотились в фантомы и умчались в те века, о которых мечтали.

Как ни пытался понять своего состояния — не удавалось. Ладно, пусть будет кино.

Да, еще одна неприятность, к которой привыкнуть надо — обзор сферический: я вижу одновременно все стороны вокруг себя, а также купол пещеры и её пол…

Вдруг откуда-то снаружи послышался голос — одинокий, пронзительный и тоскливый.

По волнам плывет золотой корабль.

На корме сидит казак, рулем правит… (нар. фольклор)

И голос этот словно вернул память. Я здесь, чтобы разгадать тайну пугачевского клада.

Далее ищу синонимы своего движения к выходу — поплыл, полетел, потек… Раз я фантом, электромагнитное существо (думать-то не перестал!), значит… пусть будет — ток, потек, перетек. Или может быть лучше — переместился?

Так вот, я вне пещеры. Река в метрах тридцати от неё. Березы, сосны, кусты, не вижу малинника…

Был костерок на берегу, и возле него лежали три казака — понятно было по одежде.

Один пел:

Сам рулем правил, да не справился,

Закричал волнам громким голосом:

Переместился туда. И тут же услышал крутой, забористый мат. Ругался один из лежавших возле костра.

Тот что пел, продолжал петь, не обращая внимания на брань.

«Уж вы, волнушки, волны быстрые,

Отнесите корабль в родну сторону,

В родну сторону, к дому ближнему…»

— Может, стукнуть тебя? — со злостью поинтересовался недовольный.

Неподалеку, пофыркивая, паслись стреноженные кони. Они-то и подтвердили мысль о социальной принадлежности лежавших у костра.

Подал голос третий:

— М-да, отгулялись! Побили нас — не подняться. Что толку лаяться? Всё! Не уйти! Молись, кто верует.

— И-эх, сволота! — простонал матюгавый. — Мало я солдатской кровушки пустил! Э-э-х! Мал-ла!..

— Теперь не о них надо думать, а о себе, — прервав песню, в разговор встрял солист. — Где прятаться? Кто не выдаст?

— Вот батьку дождемся и решим, куда бегчи.

— Куда бегчи, если все прахом пошло? А когда начинали, думали — в Питере будем бражку пить, паскуду Потемкина кокнем, матушку-императрицу чпокнем.

— Мне от этих подлюг и капли не надо. Вот кровушки бы ихней попил!

Так, понятно. Пугачев разбит. Казаки ждут его приезда — казну спрятать в пещере хотят. Ну, значит, я в самое время…

Разговор у костра продолжался.

— Это правда, что нас предали? — спросил певун.

— Теперь-то чё? Успокоиться не можешь?

— А ты чё спросить мне не даешь? Чё за слова цепляешься?

— Да хватит вам! Разорались… Раньше надо было орать — за Волгой! Хоть сейчас дайте душам покоя.

— А я вот и думаю, сколько нас есть — и все разные. Вот солдаты строем ходят, все делают по команде — потому и победили.

— Чему радуешься?

— Я не радуюсь. Я смеюсь над гонором казачьим.

— Надо к смерти готовиться, а не ржать жеребцом.

— Ну и готовься! А я с батькой до конца пойду. Может, ещё поживем.

— Что о Титке известно? Где он?

— Слышал — убили.

— Жаль. Зато болтуны живут.

— Дай время, до всех доберутся.

— На то и власть.

— Батька знает, что делать. Вся надежа у нас на него.

Оглушенный руганью у костра, я отправился вдоль реки, вокруг гор… Потом меня потянуло подняться вверх — просто вверх без какого-то края. И я поднялся, взглянул на мир и ощутил, что до этой минуты бродил по свету с завязанными глазами.

Дух зашелся, насколько высоко было, такая открылась панорама! Рядом со мной плыли легкие облачка. Казалось, весь Урал лежит под ногами. Сквозь частокол сосен речки поблескивают, отражая солнце. А само оно зависло надо мной так, что пропали тени на земле. Картина увиденного была потрясающей и эффектной.

Когда это на Урале солнце бывало в зените? Или это оптический обман — игра света и тени? Впопыхах не понять, а времени нет разбираться. Все-таки около часа я смаковал восхитительный миг высоты. А опускаясь на грешную землю, успел заметить грозовую тучу у самого горизонта.

А была-не-была, слетаю до посмотрю — когда еще представиться такая возможность? По воле мысли и со скоростью света (то есть практически, мгновенно) оказался в грозовой туче. Неожиданно окружающее пространство засветилось ярким светом. Потом свет погас и где-то внизу загрохотало, словно потрясли гигантский лист жести.

Наверное, я высоко. Опустился ниже и увидел то что хотел — шипящие зигзаги молний.

Вот и все ощущения.

Часа полтора, наверное, отсутствовал любуясь ландшафтами Титичных гор восемнадцатого столетия, панорамой Уральских гор с высоты облаков и грозой за горизонтом. Вернулся к тому, от чего переместился…

Зловещий призрак отчаяния по-прежнему веял над костром. Ожидание смерти, теперь казалось, куда печальнее нежели сама безносая.

— Оставьте, казаки, свои надежды.

— Значит, нас всех тут кончат. Жалко… Опять земля непаханая останется. Думал, с войны приду — пахать начну… Сказал дома, сваво царя поставим — жизнь станет лучше. Да уж…

— Это наказанье господне нам за бунт противу царицы!

— Не ищи беды. Вот услышит крамолу такую атаман, вмиг башка с плеч слетит.

— А хоть так, хоть так помирать. Всем миром даже приятнее.

— Будь ты проклят! Накликаешь!

После проклятия надолго притихли казаки у костра.

Ужин затеяли, когда сгустились сумерки. Над речкой туман зародился, и его полотном берега застелило. Прохлада выжимала росу из травы. Все вокруг цепенело от задумчивости и тишины. Самому хотелось замереть и слушать…

Огонь в сумерках стал ярче и притягивал взгляд.

Казаки, сунув седла под голову и укрывшись попонами, отошли ко сну.

Для меня представление о времени исказилось — осознавал только, что идет ночь. Дождусь ли я Пугачева? Увижу ли клад его? Становится тревожно за миссию…

Батюшка-царь самозваный, Петр Федорович Романов, приехал заполночь на телеге с сундуком, возницей и немного выпивший. Подкатил прямо к костру.

— Живы, бродяги… А ну-ка вставайте! Бражничать будем…

На мой взгляд, Пугачев показался человеком вспыльчивым и даже отчаянным. Если его раскачать, будет драться насмерть.

Возница распряг и стреножил коня. Емельян Иванович принес из телеги мешок со снедью и ведерную бутыль самогона — почти полную. Но почему-то начал ругаться на ожидавших его казаков — мол, темные они и полоротые люди, проигравшие войну Катькиным солдатам.

Выпили, закусили…

— Ладно, полоротые, убегим, схоронимся, отсидимся, потом новую войну зачнем. Должон я себе престол вернуть али нет?

— А где таиться будем, царь-батюшка?

— Так везде — мир большой. Карманы золотом набьем, остальное в пещере спрячем и пойдем гулять по белу свету. Вы-то как хотите — на виселице болтаться или по земле шастать?

— Всю жизнь бродяжить?

— Может и всю, раз такая она вышла. Не пропадем!

И завернул таким матом, что казаки заулыбались — вот это была игра слов!

— К цыганам можно пристать, — сказал певун. — Про них всякое говорят, но я точно знаю — хорошие они люди, совестливые, дурного не делают, живут по справедливости. А какие песни поют…

— Ох, и дураки же вы! — засмеялся захмелевший Пугачев, а потом стал насвистывать какой-то мотив. Вдруг прервался и сказал. — А может, на богомолье пойдем?

— Охотиться будут за тобой, царь-батюшка, Катькины шпиёны, — посетовал певун.

— За награду объявленную и свои польстятся, — горестно сказал возница Пугачева, досель молчавший.

— Кто бы им отдал? — горделиво начал ругливый и тут же смял разговор.

Емельян Иванович, печально глядя в костер, качал головой.

— Попы народу говорят, что за каждую убитую змею прощается сорок грехов. И объявили меня гадюкой.

Казаки помолчали, выпили, крякнули крепости самогона…

Пугачев:

— Сундук затаим и пойдем.

— А в какую сторону, знаешь?

— Нет.

— А кто знает?

— Вот он, — Емельян Иванович кивнул на возницу.

Чувствовалось, что самозваный царь-батюшка верит этому мужику искренне и бесконечно, как можно верить только в детстве. А мужик этот, на которого пренебрежительно поглядывали казаки, сидел у костра благостный, умиротворенный и даже ни разу не матюкнулся в разговоре.

— А дорога твоя не в рай случаем? — спросил казак мужика.

— Именно в рай, — кивнул возница.

— Ну, как всегда — метили в рай, попали в ад.

Мужик:

— Ада нет — врут попы. Ад на земле, где живем и мучаемся. А в рай попадают все после смерти — и грешные, и безгрешные. Рай он не такой, как в библии пишут.

Певун:

— И ты знаешь дорогу в рай?

Возница оглянулся и махнул в темноту, где были гора и пещера:

— Вон там она.

— Может, не стоит сейчас об этом? — нахмурился Пугачев.

— Ничего, царь-батюшка, — успокоил мужик. — Пусть послухают. Все одно бестолковые и слепошарые — ничего не поймут. Дыра эта в стене отвесной горы не простая, а вход в иной мир, где нет ни бедных, ни богатых. Там все живут счастливо. Но глядите — никому. Рот на крючок.

— Я туда срать ходил, — признался казак-сквернослов.

Пугачев головой покачал.

Возница насупился, перекрестился двумя перстами, потом сказал казакам с осуждением:

— Истинно, вы анчихристы! Давайте пить или спать — чего расселись? Чего ждёте? Думаете, ещё что скажу?

Больше он не обронил ни слова.

Однако, певун никак не мог успокоиться:

— Ты знаешь, что нас ждет там — а здесь? Там, говоришь, будем счастливы. А здесь только плаха и виселица? А может, удастся заныкаться в какой-нибудь вонючей дыре? Будем где-нибудь вкалывать, на мужичках женимся и выть от тоски по казачьей доле…

М-да… пьяный бред! Устал я от этих казаков, мужика и царя. Подался к телеге.

Всегда думал, что драгоценности производят на человека какое-то особое впечатление. Слышал, у некоторых вид и думы о золоте вызывают угнетенное состояние, чувство тяжести, головные боли и даже полное искреннее отвращение. Не встречал ещё, но говорят есть люди просто одержимые «цацками». К своему собственному удивлению, проходя мимо ювелирных витрин, всегда испытываю полное спокойствие и даже безразличие к драгоценностям.

А вот клады с чем бы там ни было… совершенно другое дело. Во-первых таинственность. Во-вторых, его ещё надо найти. В третьих…

Я проник в сундук на телеге через стенку и попал в объятия золота — монеты, кубки, образа… ещё какая-то ерунда и все из металла желтого. Вдруг ощутил растерянность от удивительного и восторженного состояния — потрясающего до слез (а глаз-то нет!), ввергавшего в безумную радость. Самое главное — мне очень хотелось, чтобы оно бесконечно длилось и продолжалось. И больше ничего в жизни не надо. Так бы и «плавал» по этому сундуку из угла в угол, пропуская драгметалл через себя и проникая в него.

Что это со мной? Кайф ловлю от того, что просачиваюсь сквозь золото? Надо же! Кажется, я подхватил «золотую лихорадку» или меня хватил, на подобие солнечного, «золотой удар». Только ощущения были обратные — эйфория как от наркотиков. А ведь никогда не пробовал — только читал.

Может, это моя судьба — попасть туда, где есть золото, алмазы и прочие драгоценности? И там доживать остаток дней!

Далее началось невообразимое. Охваченный впечатлением от проникновения вглубь божественного металла и стараясь не расплескать это состояние, я медленно погружался вглубь и также не спеша всплывал на поверхность. Золото не просто мне грело душу — оно её раскаляло.

Содержимым сундука так увлекся, что не замечал времени — состояние было такое, словно вбирал в себя что-то и искрами брызгал. Кайф!

Подобного чувства никогда не испытывал. Бывали моменты, когда терял ощущение времени. Но то состояние можно было назвать радостью. А то, что испытывал сейчас, невозможно назвать.

Седьмого июня 2021 года от Рождества Христова, на шестьдесят седьмом году своей жизни я нашел источник наивысшего наслаждения души. Остаток времени, отпущенного мне природой состояния электромагнитного фантома провел как во сне. Побывал во всех драгоценных вкраплениях на вазах, образах и крестах — алмазах, жемчугах, рубинах… но более всего меня влекло к себе золото. Таким казалось святым и непорочным.

Забыв обо всем, нырял и нырял в него. И оно наполняло мне душу радостью.

Наверное, уже ночь прошла. Солнце вышло из-за горизонта. Что с казаками, собравшимися спрятать в пещере этот клад, не понятно. А я не мог оторваться от удивительного путешествия в мир драгоценных камней и магического металла. Все мои мысли обращены к тому, что испытывал.

Наверное, я забыл, как сюда попал и зачем. На какое-то время отшибло память. Не знал и не думал, что делать дальше — просто слился с золотом и хотел находиться в нем вечно. Но, увы, время мое истекло…

2

Пришел в себя, в смысле вернулся в свое тело и несколько минут смотрел на купол, вполне различимый в полумраке, а по спине прокатывался озноб. Да, не простая ты, пещера Титичных гор.

И ещё почувствовал усталость душевную — сколько всего произошло и случилось, явный перегруз на рассудок. Начал тупить — не хотелось ни о чем думать. Общий тонус падал, наваливалось равнодушие — а ведь только что проснулся, если это можно назвать пробуждением.

А как там Лозовский? Почему не шевелится и в себя не приходит?

Потрогал его — теплый вроде. Спит или в коме? Попробовать разбудить? А вдруг он проснется без вернувшегося сознания каким-нибудь зомби. Лучше не рисковать, а подождать. Вот только голод действительно донимал…

От нечего делать исподволь стал прокручивать в памяти события минувших суток. И от мыслей, которые через силу, вдруг почувствовал прилив бодрости — радость в теле появилась, захотелось вскочить, крикнуть что-нибудь… Но нельзя — вот беда! В резиновой лодке шибко-то не попрыгаешь. И не надо забывать про Алексея Петровича. Что же с ним происходит?

Поймал себя на мысли, что мне не хочется покидать пещеру. Так и лежал, ждал невесть чего, наслаждаясь бодростью тела, которое сейчас питалось запасами подкожного жира. И рассудок, кажется, заработал. Я боялся расплескать это состояние — лежал неподвижно, распираемый восхищением. И одновременно всё сильнее чувствовал голод…

Прошло не так уж и много времени, но уже случилось всё, что может случиться с человеком за целую вечность. Я вплотную приблизился к тайне пугачевского клада и узнал кое-что о пещере Титичных гор.

Это в первые мгновения воссоединения души и тела было тягостно. А вот отлежался и поразмыслил — голова стала светлой, а состояние души возвышенное. Про тело я уже говорил. Тоже ведь причуды пещеры — не само по себе…

Время шло. Лозовский в себя не приходил. И это беспокоило сильнее всего — даже голод так не донимал. Надо что-то делать — но что? Ещё ждать? Да сколько можно?

Мне по-любому надо выбираться из пещеры. А Алексея Петровича перетащить в палатку. Но там он, беспомощный, станет легкой добычей всех кровососущих и мясогрызущих. Здесь хоть вода защищает и лодка. Да и сама пещера от гнуса спасает.

Голос рока приказал мне оставить Лозовского и выбираться вплавь или вброд — как придется.

Как был одетым, осторожно спустился с лодки, но дна не достал — ничего себе аквариум! Поплыл к выходу, ожидая в спину гневную и страстную брань Петровича — мол, бросил его, друг ситцевый.

У входа в пещеру нащупал дно. Встал на ноги и медленно побрел по течению вдоль отвесной скалы — все равно спешить некуда. Что если профессор Лозовский навсегда потерял свою душу из тела? Шансов мало, но если в судьбу была вписана такая строка, никуда не денешься — кому в огне гореть, тот не утонет.

В таком случае получается интересный расклад. Сколько может прожить человек в коме, не подпитываемый капельницей? Ну, не вечно же! И не до зимы. Я решил — до первой грозы. Если ничего не произойдет, и профессор останется в том же состоянии, топаю к ближайшему населенному пункту и вызываю скорую.

В палатке и возле ничего не изменилось.

Первым делом достал банку тушенки, из числа продуктов мною принесенных, вскрыл и слопал без всякого разогрева. Потом разделся, развесил одежду сушиться. Спустился к реке и нашел профессорский перемет — две крупных налима на нем. Наловил сачком головастиков на мелководье — навесил наживками на крючки. Занялся приготовлением ухи.

Когда наелся основательно, завалился в палатку и, что удивительно, быстро уснул.

Проснулся вечером, когда подступающие со всех сторон сумерки навевают знобящую жуть. Сидел у костра, прислушиваясь к окружающим звукам. Но кажется, наступил час совершенного безмолвия — когда дневные птицы спать подались, а ночные ещё не проснулись.

Непонятное происшествие с Лозовским подействовало странным образом на мою психику — пропала радость природе. То, что ещё недавно вдохновляло, теперь казалось суетой, смешное перестало веселить, маленькие приятности не замечались, чудеса пейзажей и атмосферных явлений не волновали. Окружающий мир вдруг стал жестоким, бесчувственным и холодным — его не в силах согреть даже летнее солнце.

Думать надо, бояться мне некого. Но обстановка не располагала к спокойствию. На небо поднялась луна огромная. Прибавьте к ней две зари — не отгоревшая на западе и засветившаяся на востоке — и сложиться картина той ночи.

Полнолуние уж очень беспокоило — обязательно что-нибудь должно случиться. Как-то стало не по себе. Теперь мне казалось — в пещере надежнее. А здесь, на юру у костра я всех распугал собственным страхом. И ещё появилась тоска по общению. Хотелось подняться на вершину горы и закричать: «Люди, где вы?»

Так и просидел всю ночь у костра. С рассветом умял остатки ухи и завалился спать в палатке. И не был я на горе, и не кричал, но крик мой таки был услышан — вдруг появился гость в нашем лагере.

Когда услышал его присутствие и выглянул из палатки, он стоял мокрый, в трусах и тянул руки к чуть курящему костру. Сказал весело:

— Вода холодная. Рано купаться.

Я вылез.

— Ты откуда?

— С того берега.

— Палатку мою увидел?

— Нет, огонь костра. Мы приехали вчера вечером на выходные, порыбачить.

Уж не в пещеру ли гости?

— Вы турист? Не скучно вам одному? Подбивайтесь в нашу кампанию — есть выпить и закусить.

— А лодки нет?

— Была бы, на ней приплыл.

— Вы с Коелги?

— Из Еманжелинска. А вот брательник и супруга его здешние.

— Много вас?

— Четверо на одной машине. А вы откуда?

— С Екатеринбурга, — соврал зачем-то.

— Далече. И что интересного в наших краях?

— Безлюдье.

— То есть мы вам мешаем?

— Ну, почему же? В гости приду. Интересно послушать — что в мире нового?

— Давно здесь?

— Неделю.

— На долго?

— Не знаю.

— В этой речке рыба клюет?

— У меня перемет стоит — попадается.

— А мы вот с удочками. Да ещё бредешок прихватили. Ну, пойдем в гости. Дамы что-нибудь уже сварили.

— И что я — в трусах и мокрый буду перед ними щеголять?

— Хочешь форсить — положи одежду в пакет целлофановый и плыви. Ну, я пошел. Жду в гости…

Готов был согласиться на визит к гостеприимным рыбакам — судя по всему, приехавшим развлечься на выходные. Пещера им не нужна. А может, и не знают о её существовании.

Собирался, боясь дыхнуть — удача редкостная: люди вроде как неплохие, машина есть и сутки в запасе. Если Лозовский не придет в себя, отвезу его в больницу под капельницу…

Что это — провидение? Опека добрых духов? Чья-то воля, мне помогающая?

Гостинцем взял бутылочку самогонки хомутининской.

Чуть ниже по течению на том берегу стоял джип навороченный, палатка, стол, стулья раскладные, костер дымился и мангал. Две женщины суетились между ними. Мужики разматывали невод.

Вход в пещеру отсюда не виден. А там, где можно было разглядеть, рос непролазный тальник, не подпуская к берегу.

Две семейные пары вели себя беспечно — сразу понятно, что приехали на пикник: никакой деловой суеты, смех, веселье… И в то же время ни минуты покоя.

События раскручивались так непредсказуемо, что я опять перестал понимать, что происходит возле этих Титичных гор и поплыл по течению…

Дамы накрыли стол. Мы поели и выпили, поговорили. Мужчины, раздевшись до трусов, полезли с неводом в реку. А я ходил по берегу с ведром — на подхвате. И про все на свете забыл, повинуясь азарту рыбалки.

Рыбы, хоть и мелкой, наловили ведро полное. Поставили закидушки, искупались, оделись и снова сели за стол. Поддали уже покрепче и решили передохнуть до вечернего костра. Это они. А я разделся и, с целлофановым пакетом переплыв Коелгу, завалился в свою палатку отдыхать.

Проснулся часа через три с чувством тревоги и желанием куда-то бежать. Ничего особенного, на первый взгляд не произошло — кругом тихо, никого не видать. Только на западном горизонте у края неба зависла угрюмая туча.

Первым делом, взглянул на своих новых друзей, которым обещался к вечеру быть. Никакого движения в их бивуаке. Наверное, ещё дрыхнут в палатке или машине.

Между тем, туча, поднявшись от горизонта, начала заволакивать небо. Гроза обещалась быть нешуточной. Я разделся — одежду в пакет и по колено в воде берегом отправился к входу в пещеру. Миновав арку, поплыл к лодке с беспамятным Алексеем Петровичем на борту. Интересно, как глубоко здесь находится дно?

Забрался, оделся и лег, убедившись, что Лозовский по-прежнему в коме.

Гроза обрушилась вместе с дождем.

И продолжалась, когда я фантомом стал.

Казаки вбежали в пещеру, от души матерясь.

— Истинно, как из ведра.

— А где Поликарп? — спросил Пугачев.

— Под телегу полез. Ему казачье гавно душу воротит.

— За одно и сундук посторожит, и за конями присмотрит.

— Как хочет! — громко сказал беглый царь, потом сел, потом лег.

Вслед за ним повалились на землю и казаки.

В небе часто грохотал гром. И дождь поливал проливной. А меня таки манило золото! И когда добрался до сундука, одна из молний угодила в гору. Грохот накрыл окрестности. А из пещеры донесся рев — низкий, утробный, клокочущий, грозный…

Ошарашенный мужик под телегой крестился истово и бормотал молитву. Сильный дождь дополнял картину пришествия конца света.

Я нырнул в сундук с драгоценностями.

Ах, золотишко-золото — век бы в нем прожил, коль имел две жизни…

К утру дождь закончился. Гроза ещё раньше. Солнце взошло.

Мужик под телегой за ночь намаялся — знай похрапывает себе.

Сколько средь сокровищ блаженствовал — время не засекал. Но пора и честь знать — в смысле, заняться делами.

Мужика под телегою не обнаружил. Нашел в пещере — опять креститься и убивается над бездыханным телом Емельяна Ивановича. Вой Поликарпа, отражаясь от сферического купола пещеры, закладывал уши. Вот те раз!

Впрочем, помню — молния ударила в гору, и, наверное, бывшие в пещере казачки офантомились. Может, ненадолго, а может, как Алексей Петрович… время покажет.

Нарыдавшись досыта, возница Поликарп повел себя весьма практично с крестьянской точки зрения. Запряг коня своего в телегу, туда покидал седла и амуницию, оружие казаков, а их коней взял в повод и прочь поехал.

Сундук с драгоценностями манил меня больше бездыханного царского тела, и я отправился вслед за ним.

Поликарп уже не плакал и не крестился, а, кажется, улыбался своим мыслям. Даже фразу мне непонятную буркнул себе под нос:

— Ну, веселитесь, твари!

Я решил проблему слежки нестандартно, нырнув в сундук с драгоценностями. Их потряхивало, они позвякивали, лошади фыркали, а мужик бурчал что-то или молился.

И все-таки на вора он не смахивал — финт судьбы скорее всего.

Накувыркавшись в золоте до одурения, наконец-то заметил, что тряска закончилась, а, стало быть, и движение. Вынырнув из сундука, увидел мужика, сверкавшего лысиной перед телегой. Был какой-то обширный сарай с единственной щелью в крыше, через которую солнечный луч уперся в его обнаженную голову. А точнее, конюшня — лошадей он уже пристроил к коробу, из которого, пофыркивая, они уминали то ли отруби, то ли мякину. Сам накрывал каким-то хламом сундук с драгоценностями.

На бытовом уровне у него вроде бы мало что изменилось в характере — был не суетливым, но ворчливым. И при этом выносливым, терпеливым с неплохим самообладанием — как и подобает русскому мужику.

Я пришел к пониманию, что драгоценности в сундуке поменяли хозяина. Клад Пугачева в пещере Титичных гор — это блеф. Или пусть — изначальное название. Судьба самозванца мне известна — его поймали, судили, отлучили от церкви и казнили, отрубив голову. Что будет с мужиком по имени Поликарп? А точнее, с содержимым сундука, который он сейчас наскоро прикрывает.

Чтобы определить местоположение, поднялся над крышей… все выше и выше… Внизу земля, как географическая карта. Похоже, заимка Поликарпа располагается в месте слияния рек Коелга и Увелька. А сам хозяин, не иначе, беглый старовер. Буду иметь ввиду.

Заимка на стрелке была отгорожена от русла до русла рек сосняком вперемешку с акациями. Прорублена дорога через заросли и ворота поставлены перед двором. Забора не было — да он и не нужен, при такой-то густоте деревьев. Кроме конюшни и других хозяйских построек высился большой дом на каменном фундаменте, что большая редкость для построек того времени. И чуть поодаль церковь со старообрядческим крестом на макушке.

По двору без привязи шныряли огромные сторожевые собаки, напоминавшие кавказских овчарок. В доме община крамольников-староверов жила. Скотину держала, промышляла рыболовством-охотой, собирательством плодов леса, а ещё на полянах в лесу у них было поле под злаки и огород.

Староверами правила пожилая слепая женщина — провидица Феодора, как её называли.

Они встретились с Поликарпом на крыльце.

— Ты где был и кого привез?

— Я тут недалече… — начал было оправдываться мужик, но старуха перебила.

— Говори, с кем был.

— Старый друг. Мы с ним в миру побратались. Просил помощь оказать.

— Знаю. Но ты почему без благословения?

— Торопились очень.

— Будешь наказан.

— Прости, матушка! — Поликарп упал на колени.

— Никто не покидает скита без моего благословения.

— Я не пустой вернулся. Взгляни, Феодора.

Он подал провидице руку и отвел в конюшню к сундуку. Сдернул дерюжку, открыл крышку.

Положив руку на сокровища, старуха проговорила:

— Это печально — их не видеть. Сверкают?

— Глаза слепят, матушка.

— Казачья казна?

— Теперь наша.

— И кони их? Не явятся сюда с шашками да пистолями?

— Нет, матушка. Все на том свете — громом убило.

— Бог покарал.

— Сам Петр Федорович с ними.

— Не богохульствуй! Не смей самозванца царем величать.

— Похоронить бы их надо. В пещере они Титичных гор.

Провидица двумя перстами перекрестилась.

— Царствие небесное. Поезжай, схорони.

— Дай двух отроков в помощь.

— Поклич Микитку да Ванятку-Всмятку — скажи, я велела.

Поликарп поклонился.

Я перенесся в пещеру Титичных гор. Сокровища знаю где искать, и до моего возвращения в тело они никуда не денутся. Интересно, что с казаками? Ведь староверы скоро приедут их закапывать.

Бунтари не спали и ругались матом на чем свет стоит. Рыскали по окрестности, искали пропавших лошадей, телегу и мужика.

Странное дело. Меня пещера офантомила на сутки. Лозовский уже третьи в коме. А эти бродяги с самозванцем-царем пробыли без душ несколько часов и опять на ногах. Что творится? И где они были в электромагнитном состоянии? В какие времена далекие уносились — вот бы узнать.

Нет, я допускал, что такое возможно, поскольку уже во второй раз отправлялся фантомом сквозь глубину веков и каждый раз что-то новое открывалось в явлениях пещеры Титичных гор.

Один из казаков вернулся в пещеру, где в подавленном состоянии сидел Емельян Иванович.

— Еще не пришел в себя, царь-батюшка?

— Что это было с нами?

— Думаю, молния шандарахнуло — у меня до сих пор гул в ушах.

— А сон видел?

— Видел, батюшка.

Пугачев тянул паузу, такую длинную, что казак отчаялся ждать слова царского и отправился к выходу. Тут самозванец спросил:

— Лошадей не нашли?

— Нет.

— Времени слишком мало… — проговорил Емельян Иванович словно сам себе.

— Ты знаешь, куда идти? Так ведь и оружие забрал мужик этот. С чем пойдем коней вызволять и сундук твой?

Вернулись в пещеру ещё двое. Один, не скрывая ехидства, заговорил:

— Да-а, стареешь ты, царь-батюшка. Ведь хотел государством править, где графьев да князей, генералов образованных пруд пруди. А тебя простой мужик кержацкой веры вокруг пальца обвел. Слаб ты для трона. Ну, посуди сам — народ не поднял, войну проиграл. Сейчас в бегах. Быть рядом с тобой все равно, что в петлю головой лезть…

Пугачев слушал невозмутимо — не перебивал, не оспаривал и тем самым гасил разоблачительный пыл задиры.

— Вы должны мне помочь… — наконец проговорил тихо.

— Без коней? Без оружия? Когда вокруг рыскают охотники за твоей головой. А если поймают? С нас ведь спросят. И не кресты на грудь дадут, а положат головушки наши на плаху…

— Вы клятву давали…

— Царю Петру Федоровичу. А ты кто теперь?

— Помазанник божий свергнутый с трона подлой императрицей…

— Вот-вот… Чем за службу будешь платить?

Пугачев замолчал, прикрыв глаза — будто задремал.

— Мы должны знать, что в сундуке было, который мужик увез, — казак толкнул его в плечо. — Хочешь молчать — молчи. Сдыхай и молчи — дело твое.

— Это так важно для вас? — через несколько минут отозвался самозванец.

— Позарез!

— Что ещё интересует?

— Ещё? Где искать Поликарпа этого?

— В ските староверов.

— Где этот скит? Дорогу знаешь?

— Конечно.

— Покажешь?

— Зачем это вам? Без оружия сунетесь к кержакам? Они вас положат и прикопают.

— Найдем, оглядимся на месте и что-нибудь примозгуем. Али мы не казаки?

— Неужели кроме золота вас ничего не интересует. Мы разбиты! Я должен переломить ситуацию. Эта Катька-подлюка! Она всегда под меня копала. Всё время строила козни. Из-за неё я стал изгоем. Да, во мне сейчас говорит обида. Но ведь она мне жена по закону. И мы с ней можем договориться и примириться в любой момент. Что тогда с вами будет, казачки уральские?

— Не понимаю, о чем ты говоришь. Какой мир с Катькой? Да покажись ты сейчас в Питере — в миг в кандалах окажешься, и на дыбу подвесят.

— И не нужно ничего понимать. Помогите мне в трудную минуту, — вдруг попросил Емельян Иванович. — Перед вами человек в беспомощном состоянии. А вы же христиане…

Казаков, похоже, проняло.

— Мы поможем, раз должны. Но ты должен нам рассказать все о ските Поликарпа. Вернем себе золото, с ним легче уйти — хоть в Бухару, хоть в Самарканд… Ведь в твоем сундуке золото? Теперь-то хоть не бреши…

Пугачев старался не смотреть им в глаза.

— Однажды я познакомился с кержаками, — признался он. — Поликарпу даже жизнь спас. Он поклялся быть верным мне…

— Доказал — украв сундук и лошадей.

— С этим надо разобраться.

— Вот именно. Потому и жаждем встречи с ним.

Пугачев усмехнулся.

— Добро. Я покажу вам дорогу к скиту.

— Постарайся.

— Но вы будете мне послушны и никаких своеволий. Я в долгу не останусь — слово царское.

— Чем же отблагодаришь?

— Золотыми монетами.

— Много дашь?

— На жизнь безбедную хватит. Договорились?

— Договорились. Тогда пошли — чего тянуть?

Казаки заспорили.

— Порубать бы не худо. Рыба в реки. Огниво в кармане.

— По дороге чего перехватим — ягод, сыроедных грибов.

— В первый раз что ли…

— На голодный желудок далеко ли утащишься?

— Может, царскую ногу съедим — одну на троих, — сверкнув глазами, пошутил казак-матершинник. — А величество на руках понесем.

— Странная помощь, — уныло откликнулся самозванец.

— Ладно, а сколько до скита идти?

— Говорю же, близко.

— Ну, пошли тогда.

— Ладно, пойдем. Путь я знаю.

Определить расстояние в лесу очень трудно: ориентиров не видно — топаешь, топаешь… И потом, Поликарп знал прямую дорогу от скита до Титичных гор, а Пугачев повел казаков берегом Коелги, догадываясь лишь, куда она приведет. Но это отнюдь не прямая дорога. И потому разминулись казаки с кержаками.

Емельян Иванович шел направляющим, повторяя все извилины русла. Казаки заметили некую бестолковщину — где можно было срезать угол, выписывали полукруг.

— Какого черта мы вертимся на одном месте? — наконец, не выдержал один.

— Молчи! — сказал самозванец, сквозь зубы и не оборачиваясь. — Обещал служить мне — служи!

Если считать по времени, то шли уже три часа, а конца пути не наблюдалось. Голодные казаки да и сам атаман начали выдыхаться. Ближе к вечеру в поведении ведущего появились новые странности. Он то и дело озирался или всматривался вдаль, будто искал приметы какие-то.

— Заблудился? — озадачились казаки. — Как можно, у реки-то?

— Идите не дергайтесь, — сказал назидательно самозванец. — Ведь вы же крепкие парни. Смотрите мне в спину и не вякайте — не отрывайте. Иначе мы не успеем.

— Куда не успеем? — спросил казак.

Второй ответил:

— На тот свет.

Пугачев поправил:

— До темноты дойти.

Странностей и недомолвок было уже столько, что спрашивать и уточнять не имело смысла. Казаки примолкли и устало брели за атаманом. И кажется, поспели до темноты, уткнувшись в непроходимые заросли сосняка и акации — своеобразную стену скита.

Пугачев остановился.

— Подойдите сюда. Это живой забор — за ним скит. Есть дорога и врата, — он махнул рукой в противоположную сторону от реки, — но они наверняка под надзором. Нужен другой путь — казацкий. Вброд или вплавь по реке до стрелки. Там и стоит кержацкий скит. Кто на разведку пойдет?

Вызвался матершинник.

Пугачев напутствовал:

— Выследи — сколько их, где сундук, наше оружие, как удобнее напасть или лучше украсть? Возвращаться будешь, жратвы прихвати.

Казак снял сапоги, кафтан. В нательной рубашке и штанах шагнул, а потом нырнул в холодную воду — вынырнул и поплыл.

Я уже нацелился за ним, как вдруг услышал…

Голодные и уставшие казаки прилегли, ожидая возвращения разведчика. И вдруг певун говорит:

— Удивительный сон я видел в пещере. Будто в детстве с горки на санках лечу и замирает душа. Будто я и не я. Будто смотрю на себя со стороны. А потом в облака поднялся совершенно без крыльев и смотрел сверху вниз будто с кручи. Страшно и сладко…

Он умолк — почудилось, всхлипнул.

Пугачев оживился.

— И я видел сон. Будто били мы прусаков, а я пал с коня раненый. Никому дела нет. Но подходит вдруг дева неземной красоты и накрывает меня плащом. Говорит: «Ступай за мной. Я отведу тебя в Валхалу. Один на пиру тебя ждет». Я поднялся и пошел. Битва куда-то пропала. Чертоги. А перед входом в зал она подает мне старинный меч и говорит: «С ним надо к Одину входить»…

Самозваный царь замолчал.

Казак спросил:

— Это страна или город — Валхала?

Емельян Иванович тяжко вздохнул:

— Валхалу не знаю. Про Одина слышал. И меч старинный. Этот сон от предков моих, варягов Рюриков.

Теперь он надолго замолчал.

Певун другого казака спросил:

— А ты, Остап, что видел во сне или проспал без задних ног?

— Ничего не видел, ничего не слышал…

— Неправда. Ты что-то скрываешь.

— А если мне стыдно рассказывать?

— Что же ты такого увидел, что устыдился? За тобой не водилось прежде…

— За сестрой и мамкой подглядывал, когда они в бане мылись.

— В детстве?

— Ну, не теперь же!

— Смотри-ка! Нам с тобой детство приснилось, а царю-батюшке Валхала какая-то.

— Царской особе царские сны. А Валхала сия — это наш тот свет. Только вот не понятно — ад или рай.

Певун снова стал мечтательным и благодушным. Лежал на спине, подложив руки под голову, и в небо смотрел, на котором уже появились звезды…

Шорох какой-то в лесу раздался.

— Что это? — шепотом спросил Остап.

Певун, на локте приподнявшись, настороженно прислушался, лёг и вяло махнул рукой.

— Почудилось.

Пугачев отозвался:

— Зверь какой-то. Я тоже слышал.

Певун, будто между прочим, поинтересовался:

— Слушай, царь-батюшка, а почему ты после изгнания к казакам на Урал подался, а не за границу, к королям-императорам? Или секрет — нельзя рассказывать?

— Почувствовал свой рок и повиновался ему, — недовольно проговорил Емельян Иванович.

— Так просто?

— Каждый должен пройти свой путь. — Пугачев явно не хотел разговаривать на эту тему.

— Ты прошел?

— Нет. Ещё надеюсь на удачу.

— У тебя нас трое осталось. А если мы уйдем, с кем будешь?

— Ну, и уходите к чертовой матери! — крикнул атаман в сердцах и повернулся спиной к казакам.

— Ты, наверное, к кержакам-раскольникам надумал податься? — спросил Остап.

Самозванец молчал. Ему вдруг обидно стало по-детски — болезненное ощущение собственной ненужности, сиротской неприкаянности настолько, видимо, обострилось, что навернулись горькие слезы. Он боялся сморгнуть, лежал и таращил глаза в темноту, подавляя совсем уже ребячье желание встать и уйти. Куда? А хоть к тем же кержакам. Поликарп звал…

— Тебе не повезло, царь-государь, — подливал масла в огонь Остап. — Не надо было такую стерву в жены брать.

— Ты меня будешь учить! — Пугачев удержал слезы, не сдержав ярости.

Казак казался невозмутимым.

— У меня хорошая жена. Ждет меня…

— Мне плевать, кто тебя дома ждет!

— Не обижайся. У каждого своя судьба. Ну что молчишь? Ты ещё здесь? Я бы на твоем месте подался к кержакам. Они не выдадут тебя Катьке…

Это было последней каплей для разбитого самозванца. Он вдруг словно проснулся, поднялся и решительно зашагал спиной к реке. Впопыхах запнулся о лежащего певуна и всердцах пнул его ноги.

— Ты, батюшка, до ветра пошел? — как ни в чем не бывало, спросил тот.

— Я не обязан тебе докладывать, — огрызнулся Пугачев.

Остап вмешался:

— Конечно же не обязан. Но если срать, иди подальше, чтоб не воняло царским гавном.

— Без советчиков обойдусь.

Казак будто не слышал ничего:

— Вроде бы царь, а по нужде ходит, как простой казак. И Катька твоя на горшок садится, как моя баба. Так чем же вы лучше, цари-императоры, простого народа? Горшки из золота? Задницу парчой подтираете?…

Тут пути наши разошлись — Пугачев ушел в темноту, а я переместился к разведчику.

Чуточку припозднился к его смертному часу, но что произошло, понял сразу. Он удачно добрался до стрелки, на берег выбрался и стал осторожно пробираться к строениям. Одного не учел — огромных, непривязанных псов-людоедов, рыскавших по усадьбе. Они его тут же учуяли, набросились, поняв что не свой, прикончили, пикнуть не дав, и принялись пожирать. В этот момент я появился и увидел отвратительную картину дикой трапезы.

Произошло это внезапно и как-то классически — первая жертва охотников за сокровищами. Умер он для меня безымянным. В какой-то момент я даже растерялся. Но потом осенило — в кержацком селении, видимо, такая охрана была предусмотрена. Раскольники найдут завтра останки, лоб перекрестят и бросят их свиньям. Те, говорят, и кости молотят. Так что, даже могилы не останется от казака, любившего нецензурно браниться. Ни надгробья, ни эпитафии…

Вскоре событие, касавшееся лично меня, затмило печаль кровавой трагедии.

Прямо от места пиршества собак я направился в конюшню к сундуку с драгоценностями. И каково же было мое потрясение, когда обнаружил пустую телегу. Впрочем, седла и сбруи казацких коней ещё лежали в ней, а казны след пропал.

Ох, уж эти мне кержаки!

Шаря по усадьбе в поисках сундука, чувствовал себя почти уверенно — ещё не было ни паники, ни растерянности, ни, тем более, отчаяния. Все обшарил. Всех обитателей досмотрел — нет золотишка. Куда-то успели сундук кержаки спрятать за время моей отлучки. Мне чудилось, что сокровища где-то в покоях слепой Феодоры — все обшарил, не нашел, дальше направился, а мысль свербит: может, заклятье наложила провидица? И я опять к ней…

Если в землю где-нибудь закопали, то кранты — без их участия мне не найти.

И вот тут ощутил толчок отчаяния — всё! Клад Пугачева пропал для меня…

Это был первый миг в двух моих путешествиях во времени, когда окружающий мир восприниматься стал таким, какой он есть на самом деле, а не как интересное кино.

Заполночь вернулась погребальная команда. Поликарп немедленно отправился на доклад к провидице.

— Закопал?

— Их в пещере не оказалось?

— Не понимаю.

— Приехали — нет никого.

— Куда ж они подевались?

— Может, забрал кто.

— А может, не умерли вовсе и теперь рыщут — тебя ищут.

Поликарп зябко поежился.

— Похоже, ты врал мне — золото умыкнул у живых казаков. Знаю я — ты скользкий и хитрый, Поликарп. Любишь мужикам лапшу на уши вешать. Со мной так не надо. Я властительница души твоей. Говори всю правду, как на духу!

— Матушка! — Поликарп бухнулся в ноги. — Святой крест целую — мертвы были они, как уезжал.

— Святой крест испоганил. Запру я тебя в темницу и до конца дней не выпущу.

— Воля, твоя, — поник мужик головой.

— Смотри мне в глаза, — провидица широко распахнула веки бельмастых очей и сменила интонацию голоса. — Ты пойдешь сейчас в лес и найдешь казаков, живыми или мертвыми.

— Повинуюсь, матушка. Позволь мне собаку с собой взять. Одну или две.

— Бери и не вздумай скрываться от меня.

Феодора перекрестила Поликарпа и махнула рукой — пошел прочь!

Собираясь в новый поход, бывший возница Пугачева заглянул в конюшню. Заметив отсутствие сундуку, сплюнул всердцах. Проворчал:

— Я ей золото привез цельный сундук, а она — в темницу меня…

А я в этот момент подумал — нет, ни один человек, что встретился мне на пути к тайне Пугачевского клада не был случайным. Каждый выполнял какую-то функцию, возможно, не подозревая о всем процессе в целом.

Путь от скита раскольников до пещеры Титичных гор совсем не помню. Последнее, что отчетливо видел, как Поликарп седлал лошадь. Всё остальное было либо плодами моего воображения, либо самой настоящей галлюцинацией. Я вдруг осознал, что полностью ослеп и вижу лишь светлое пятно лица мужика. И вместе со зрением неожиданно начало меркнуть сознание.

Говорят, уснувшие на холоде люди умирают очень легко, ибо видят потрясающие по краскам и образам картины с полным ощущением присутствия. Обычно это ласковое тропическое море, горячий под солнцем песок, оазис в пустыне, где человек испытывает сладкие чувства тепла, покоя и неги. Что-то подобное было со мной сейчас…

Я уже знал, что за этим последует — очнулся в теле своем, на резиновой лодке, в пещере Титичных гор, не испытывая ни отчаяния, ни разочарования, как-то очень спокойно.

3

Очнувшись и не застав Лозовского в лодке, я сразу подумал, что пещера со мной (с нами?) ведет свою игру. И все, что случается, происходит по её воле. Более того, мне теперь уже казалось, что на Титичные горы попал не случайно — типа, вдруг захотелось — а кто-то (или что-то) подтолкнул меня на эту мысль. А. П. Лозовский, этот профессор, путешественник и открыватель природных тайн, наверняка знал, кого пригласил в свою палатку. И потом, невероятные приключения в восемнадцатом веке. Кто-то ведёт со мной игру, контролирует каждый мой шаг, держит под неусыпным надзором… или, может быть, водит за нос.

Хотя, наверное, тоже самое происходит и с Алексеем Петровичем.

Мне следовало принять эту игру, упорно продолжая свое дело. Возможно даже, в какой-то степени демонстрировать свой интерес, провоцировать пещеру к действиям. Иначе никогда не понять её тайну — сама она по себе номера такие выкидывает или под воздействием ещё какой-то, более могущественной силы?

Этот вывод — всего лишь догадка. Что могло истиной быть — об этом мысль холодила не только голову, но и солнечное сплетение, будто заглядывал в черную бездонную пропасть.

Надо подкинуть эту идею доктору наук, который наверняка сейчас занят одним из трех дел — варит уху, ест её или дрыхнет, наевшись, в палатке.

Заведующий кафедрой минералогии Уральского государственного университета варил уху, подбрасывая сухие сучья в костер.

— А вот и ты! — обрадовался он. — Проголодался? Сейчас пообедаем.

Я не стал ничему удивляться.

— Надо лодку с реки поднять.

Принесли лодку к палатке.

— Ну, давай пообедаем. Приятного аппетита! — сказал Алексей Петрович весело и принялся за еду.

— Вам тоже.

Я ел, исподтишка поглядывал на Лозовского и размышлял — он такой же как я, дилетант пещеры или её подручный? Зачем же я им?

Не стал расспрашивать доктора наук — где побывал его фантом и что видел, почему задержался с возвращением в тело? Подумал — он сам захочет рассказать, и так скорее можно понять, кто он такой на самом деле. А не захочет, будет врать, изворачиваться, а мне не хотелось его видеть таким.

Кроме причуд пещеры у меня есть своя тема — сокровища Пугачева. Я их нашел. Потом потерял. Но не теряю надежды снова найти. Ждем грозы и отправляемся в тот исторический момент, когда сундук с золотом ещё стоял на телеге в конюшне скита раскольников. Чего проще?

С той стороны реки раздался звуковой сигнал машины — рыбаки прощаются, собираясь уезжать… А я только о них подумал — сходить напроситься с ними доехать до населенного пункта. И там в магазин…

Ну, раз Лозовский молчит, не хочет делиться своими секретами, начну ворчать я.

— Рыба вареная, рыба печеная… и все без хлеба.

— Кто-то грибов ещё обещал.

— А не сходить ли нам в магазин? Что тут ближе — Подгорный или Коелга?

— Я однозначно не пойду — обет дал. Ты — как хочешь.

— А принесу, лопать будешь?

— Конечно. Успокою совесть, подумав — случай подкинул.

— Слышал сигнал? На том берегу рыбаки таборились целых три дня, пока ты без тела гулял. Смотаюсь-ка я с ними до Коелги. Перекинь меня через речку на лодке.

Конечно, нехорошо вот так-то использовать профессора университета и доктора наук, но он молча исполнил все, что просил. Мы спустились на лодке до того места, где приезжие рыбу ловили неводом. Там и причалили.

— Пойдем, познакомлю, — пригласил Алексея Петровича.

— Здравствуйте. Уезжаете? А ко мне друг приехал. Знакомьтесь, профессор УрГУ Лозовский Алексей Петрович.

— Здравствуйте. Очень приятно. А мы вас вчера потеряли. Как самочувствие?

— Все нормально.

— Мы уезжаем. Хорошо отдохнули. Продукты вот вам оставляем — чего их туда-сюда таскать. А вы профессор по какой части?

— Минералогия.

— Так вам в горы надо.

— А эти вам чем не нравятся?

— Низкие да и заросли основательно.

— А вы знаете, в Ильменях после бурелома под корнями ветром вывороченных сосен часто драгоценные камни находят. Тоже ведь невысокие горы, — улыбнулся профессор любопытной женщине.

— Я там не была. У мужа работа такая, что мы нигде не бываем. Раз в году к морю съездим и все.

— Кем же работает ваш супруг?

Ответ прозвучал будто с угрозой.

— Муж у меня — милиционер! Участковый!

Вот как! — засмеялся Лозовский. — А мы сейчас не на его участке?

— Нет. Мы в Еманжелинске живем. А вы что, испугались?

— Конечно, испугался — с детства милицию боюсь.

— Супруг у меня очень строгий, — с уважением сказала женщина. — Его все слушаются и боятся.

— А сюда как попали?

— Сестра пригласила на день рождения, — она любовно охлопала плечи другой женщины и поцеловала в щеку.

— Жаль, что не знал — прихватил бы подарок. Но если подождете с полчасика, я смотаюсь — он у меня в палатке. Малахит настоящий…

— Малахит — это из которого шкатулки делают? Ой, Витя, давай подождем!

— Собрались уже, Галя, — нахмурился супруг-участковый.

Галя сестре:

— Вика, прикажи — ты ж именинница!

— Подождем-подождем, — сказал весельчак Валера.

Профессор уплыл за своим даром, а Виктория поманила меня в сторонку.

— Мы вам тут оставили…

В траве накрытые газетой лежали — горка рыбы очищенной, остывшие шашлыки в целлофане, также упакованные две с половиной булки хлеба, консервы разные несколько банок, вода минеральная, кетчуп, майонез и масло подсолнечное, конечно, в неполной таре…

— Спасибо большое!

— Не стесняйтесь, берите. Мы-то домой возвращаемся, а вы остаетесь. Надолго?

Тут я прокололся, размякнув душой от даров обилия:

— До конца грозовых дождей.

— Причем тут гроза?

— Дышим озоном.

— От чего помогает?

— От ковида железно.

— Не слыхала.

— Профессор пишет новую диссертацию на эту тему.

Ой, что я плету! А вдруг как спросит, а Лозовский ляпнет не по уму.

— Только это секрет. Не выдавайте меня. Алексей Петрович будет злиться.

— Хорошо-хорошо…

Вернулся Лозовский с кристаллом малахита величиной с кулак.

— На шкатулку, конечно, не хватит, но искусный мастер запросто может сделать великолепную коробочку под золотые кольца, серёжки или ещё что… Поздравляю с днем рождения!

Виктория светилась счастьем и на радостях чмокнула Алексея Петровича в заросшую щетиной щеку.

Отдыхающие уехали. Мы вернулись к своей палатке. Продукты так в лодке и принесли. Я достал последнюю бутылочку самогонки — выпили и закусили, разогрев на прутьях шашлыки.

От счастья и какого-то мальчишеского азарта хотелось петь и скакать. Хорошо что на свете есть люди такие!

Когда ночь настала, Лозовский забрался в спальный мешок и сразу уснул. Я тоже лег, но через пять минут мне стало душно и жарко в палатке. Вопросы и мысли распирали сознание — спать не хотелось. Перебрался к костру.

В траве бесконечно трещали цикады. Земля и деревья отдавали дневное тепло. Вездесущий запах хвои и сосновой смолы кружили голову. А мне надо обдумать всё, что произошло со мной и вокруг за эти дни, и понять, как себя дальше вести и куда двигаться. Испытав золотой кураж, я уже не мог избавиться от мысли завладеть пугачевским кладом. Это что-то вроде психического заболевания, которым страдают наркоманы.

А проникнуть в тайну исчезнувшего сундука можно было двумя путями. Один долгий и кропотливый — сесть на хвост слепой провидице Феодоре и следить за ней: наверняка без её участия, драгоценности с места не сдвинулись бы. Другой путь — снова вернуться в то время, когда сокровища ещё оставались в телеге, а Поликарп во второй раз отправился к пещере Титичных гор.

И ещё загадка: почему Лозовский молчит — не спрашивает меня, где был и что видел, сам не рассказывает? Здесь-то какая тайна? Его поведение сейчас мне кажется странным…

Перед рассветом таки заснул у костра.

Когда мы устроились завтракать, Алексей Петрович неожиданно предложил:

— Давай так, Анатолий Егорович, условимся — ты меня ни о чем не расспрашивай, что происходит со мной в прошлом мире, а я не буду тебя.

— Почему? — изумился я.

— Долго объяснять… Существует такое правило… Скорее, закон подлости — стоит только похвастаться, и все получится с точностью наоборот. У меня вроде бы кажется что-то намечается, и чтобы не спугнуть удачу — ни слова об этом. Договорились?

Интересно, что у него может намечаться в палеогеновом периоде развития Земли?

— По рукам! — я подал ему ладонь. — О бабах ни слова!

— Намек ясен! — улыбнулся Лозовский. — Ты меня видишь насквозь. И ещё на три метра под землю.

— Под землей-то, профессор, мне как раз тебя не найти. Лучше скажи, где малахит раздобыл? — не из дома же притащил. Надеюсь, эта тема не под запретом?

— А здесь и нашел. Даже ногу порезал острым углом, когда перемет ставил. Как тут было не найти?

— Хочешь сказать, что дно Коелги усыпано драгоценными камнями?

— И полудрагоценными тоже.

— А не заболеть ли мне золотой лихорадкой?

— Но как же грибы? Или обещанного три года ждут?

— Ну, пока продукты есть, чего зря ноги бить. Ты лучше, Алексей Петрович, расскажи что-нибудь из удивительного прошлого твоей жизни. Надеюсь, и эта тема не под запретом?

— А что тебя интересует?

— Вот ты говорил, следы инопланетян на Урале искал, снежного человека… А летающую тарелку видел? Скажи, как специалист — они существуют на самом деле или это плод фантазии?

— Не знаю, не видел…

— Ну, а снежные люди?

— Они в горах где-то живут.

— И что, видел?

— Следы на снегу. Дома есть фотографии.

— Потом пришлёшь по интернету?

— Если спишемся.

Лозовский замолчал, и в эту короткую паузу я уловил в его глазах тень какой-то давней мечты, ставшей сейчас уже просто воспоминанием и тоской.

— Смотри-ка, погода портится…

Погода и в самом деле портилась. С востока потянулись низкие холодно-серые тучи, чем-то напоминающие ледник с картинки. Ветер зашумел листвой и хвоей. Примерно через час небо окончательно заволокло и пошел нудный, мелкий, нескончаемый дождь. Мы, расстроенные, забились в палатку, в которой в такие минуты бывает особенно уютно, сухо и чисто. Лежали, переговариваясь, слушая шелест капель по авизенту.

Дождь действовал усыпляющее. И самое время было собрать воедино все, что видано и слыхано в путешествиях во времени, и выстроить логическую схему действий на будущее проникновение в восемнадцатый век. Иначе можно было нечаянно сделать какую-нибудь глупость и утратить след сокровищ навсегда. Что с ними могут сделать староверы-раскольники? Чтобы двигаться дальше, необходимо было срочно найти ответ на этот вопрос.

Но что-то не ломалась голова моя, как я её не уговаривал — вот не хотела анализировать события, и всё тут.

Повинуюсь року — успокоил себя такой мыслью и отдался во власть дремы.

Ночью ветер переменился. В разрывах облаков появились звезды. Дождь практически иссяк.

Десять дней после этого дождя грозы не было в наших краях. Парило-парило… и всякий раз чудилось — ну, быть скоро блистанию молний. Увы. А зарницы-то как полыхали ночами — из края в край, со всех сторон. Только наши Титичные горы грозы эти обходили обочиной.

Житьё стало унылым и голодным. Хотя я трижды за эти дни ходил в Подгорный (Охотник) за свежим хлебом.

И не выдержал.

— Скучно с тобой, профессор, становится. Раньше ты разговорчивей был, а сейчас молчишь и молчишь. Это что — характер или есть другие причины?

— Другие, — подтвердил Лозовский. — Есть несколько способов показать окружающим, что ты очень умный. Первый — глубокомысленно молчать. Второй — говорить по делу. Третий — говорить по уму.

— А у меня не проходит ощущение, что за нами кто-то подглядывает. У тебя нет такого?

— Да пусть подглядывают, — отмахнулся Алексей Петрович.

— Знать бы кто…

— Ну, а если снежный человек… Забоишься?

— Это что — сказка?

— Сказка — ложь, да в ней намек…

— Упертый ты человек, профессор.

— Упертый, надо понимать, плохой?

— Не знаю. Хочется иногда просто жить, лежать на траве, смотреть в небо, слушать, как шумит река и поют птицы… Нет, черти заводят нас и несут невесть куда, невесть зачем…

— Все вокруг что-то ищут… славы, денег. Никто не хочет просто жить.

— А ты что ищешь?

— Знания. А ты?

— Клад Пугачева.

— Я так и думал. Пойдем искупаемся.

В особенно жаркий день вода напоминает жидкий лед — перехватывает дыхание, но освежает здорово! Потом мы лежали голышом на траве, раскинув руки и ноги.

— Грейся, — стуча зубами, говорит Лозовский. — Впитывай солнце.

Его белая ознобленная кожа медленно расправлялась, розовела и начинала светиться изнутри прожитыми годами, а капли воды стекали искрами.

— Постоянно хочу есть, — пожаловался вдруг профессор. — Просто умираю с голоду.

Он был непредсказуем, как женщина. В нем уживалось одновременно всё — романтика и практичность, строгость и бесшабашность, огонь и вода. Наверное, так проще жить, а не мучиться в сомнениях, как это делаю я.

Впрочем, мои сомнения — мои мучения, легкая форма мазохизма, которая доставляет мне удовольствие. Я считал это наследием предков, перешедшим из глубокой древности — исконный, национальный характер. Какой же ты русский, если боишься чуток пострадать?

А вот Лозовский кто по крови — поляк, еврей или хохол?

У Алексея Петровича не было врагов — я так думаю — поскольку он владел огромным потенциалом примиряющего начала и мог найти общий язык даже с милиционером. И ещё один плюс — будучи профессором университета, он не копил денег, тратил их на свои изыскания, жил просто и не стыдился своей нищеты.

На мое молчание вдруг попросил:

— Расскажи про свой клад.

— Я же практически местный. И предки моим с Пугачевым якшались. Из поколения в поколение передается тайна, что Емельян Иванович зарыл казну казацкую в пещере Титичных гор.

— И потому ты здесь?

— Ага.

— Нашел сокровища?

— Нашел. Из пещеры их унесли. Но пока отлучался, снова уперли, а где спрятали, ещё не знаю. Жду грозы… А ты расскажешь, зачем здесь?

— В свое время. И может, даже помощи попрошу.

— Это как?

— Увидишь… Ты женат? — сменил вдруг Лозовский тему.

— У меня и женщины нет. Я свободен!

— Стало быть, круглый холостяк.

— Нет, правда. Женщины сами возле нас появляются, когда в кармане монеты звенят. А мне сейчас без них хорошо.

— В этом мы с тобой схожи. Жена-то была?

— Даже две.

— Любил?

— Когда-то. Теперь все прошло.

— Ну, вылитый я, — горестно хмыкнул Алексей Петрович. — А ты книги пишешь для себя или на продажу?

— Зачем мне их продавать? Чтобы бабы сбежались?

— И что — совсем-совсем уже никак к женщинам не тянет?

— Знаешь, Петрович, есть у меня мечта — каждый день с ней дома засыпал. Чтобы проснуться однажды, а рядом — прекрасная женщина, совсем незнакомая, никогда не виданная прежде. И хотел бы начать с ней отношения с чистого листа. Блажь такая у меня…

Лозовский помолчал немного под впечатлением услышанного, а потом спросил осторожно:

— А это ничего, что мечтатель, разменяв седьмой десяток, раскатывает губешки на молоденьких?

— Может, оставим баб и коснемся политики? Как думаешь, профессор, Россия когда-нибудь встанет с колен?

В природе был полнейший штиль, и солнце жарило как в пустыне.