Бесплатный фрагмент - Первый пар

Цыганке Нэле,

предсказавшей мою творческую судьбу,

посвящаю

ПЕРВЫЙ ПАР

Я люблю белый стих.

Он тело моё

и камень с души,

искупление и прощение,

я синие брючки ношу —

и трутся они, как стихи,

вместе с кожей снимаю

пенку строчек —

и бинты широки,

как хотите трясите бумагу — там ключи не звенят,

кто верлибру товарищ, тот сам же брильянт,

по дорожкам пустынным бродят стаи собак,

но сияет, как Север, — свободный мой шаг!

Рифма — армия.

Рифма — лампасы.

А я в редьку,

а я в редьку больше масла.

А я к людям,

а я к людям в робе мельника.

Я люблю белый стих.

Мне большие грибы находить,

мне снегом дышать,

в русые косы влюбляться.

Рифма чудесна.

Я обожаю рифму. Рифма — волшебный клубок.

Рифмы тёплое лицо

поварёнка красит —

подаёт к столу мясцо,

подаёт салатик.

Критик битые бока

лихачу рихтует.

Дождалась волны доска —

серфингист рифмует!

Кровеносные сосуды

слепых

котят —

тоже в рифму хотят!

Фары, рассеивающие тьму, —

тоже в риф-му.

Но… попробуйте потерять глушитель… Пусть ничего

не останется в мире —

ни cельских дорог,

ни огромного солнца,

ни глаз, ни ушей,

ни отрубленной головы,

пусть только МУЗА приходит — трясёт своими «арбузами»,

вырабатывает эры и небо,

обрастает людьми и белыми словами.

Рифма пойдёт по следам.

Вскинет штуцер.

С веточек рухнет снежная пыль.

Так марганцовка баки зальёт воде бестолковой.

Так красят белька,

уводя от крюка.

Белые шубы.

Разлагающиеся тела.

Я вам другое поведаю,

застёгивая хрустящие манжеты,

я сделаю это тайно:

просто напялю свитер поверх,

потому что зима и ветер как зверь,

но я буду замечен, буду выдан собой,

словно видел луну в рубашке ночной,

или прямо с утра

винца пригубил —

и глазами блещу, и язык распустил,

то ли Шурик я,

то ли Сашка,

то ли ничего у меня не болит, —

а это попросту рубашка

под чёрным свитером творит!

Не называйте белую поэзию прозой.

Она у себя дома на просторах листа.

Я росинку кипящую света снял с души

и на листик спустил — куйте же её, пока горяча!

Я коней вам привёл

из затерянной жизни своей — так седлайте же их, дорогих!

…Река выходит из берегов.

Дельфины больше не взрывают корабли.

Всё очень просто.

Всё объяснимо:

лопнула фирма.

Рифма — за финку!

А мне б на нехожую тропку

выйти, скучая, —

а это не мало

для шумного мира,

для шумного бала — случайно

вдруг встретить кого-то…

Я не хочу рифмовать:

четыре столетия в строфе воевать.

Рифмы хочу сплошной —

чтоб волна на волну,

чтоб волна за волной.

Я просто хочу рисовать.

Просто играть джаз.

Но ещё с детства люблю первый морозный пар изо рта —

на пороге дома.

ЗАЗВЕНЕЛА ПЕСНЯ ВО МНЕ

Зазвенела песня во мне

под счастливую песню неба!

…Стройный тополь, грустя о весне,

не стряхнёт пушистую негу.

Будет бал, будет сказочный бал,

вот и котик шагает гусаром…

Мне бы с ними поднять бокал,

мне бы с божьим чокнуться даром!..

Но я славно присел у окна:

созерцаю, слежу за игрою.

Вся в тумане, как в дрёме, луна, —

покачаю её… и прикрою.

А окошки бегут, бегут,

леденцами бегут по фасадам.

А на улице дети орут,

леденцов им больше не надо.

Будет лету и мяч и сачок,

но такое ему не приснится:

осветился снежком старичок,

как вечерней лампадой божница.

Это слёзки, пушистенький пшик,

измененье всего лишь погоды.

А душа, как усталый мужик,

пьёт и пьёт на лоне природы.

Будем пить его на лету,

чистогонное снежное тело.

Белизной нарастаю, расту, —

набелело во мне, набелело!..

Зазвенел мой песенный ряд

под растущую белую стаю.

Словно сильный собран отряд

и по всем фронтам наступает.

Я сегодня уйду от окна.

Я к мальчишкам выбегу с клюшкой.

Я куплю у бабуси вина

или пару бокалов в пивнушке.

И любимый Кировский мост

мне свой трап загадочно спустит:

может, смотрит с моста… Христос,

или вышел проветриться Пушкин.

Я у Блока о вьюге читал,

я на Зыкиной видел платочек…

Мне бы с ними поднять бокал,

очень хочется этого, оч-чень!..

КЛЕТОЧКА

Я человек.

Я сильным быть хочу.

Как те пятнадцать

памятных республик.

Я скоро сам, подобно силачу,

на сцену выйду

и согну железку в бублик.

Я человек.

Я в глубине души молюсь.

Есть Свет, есть Истина,

есть Книга.

Я с этой книгой не боюсь

ни дьявола, ни жизни-мига.

Так что же делает меня

таким настырным?

Откуда выбросы огня,

потоп всемирный?

Я Человек.

Проснуться им хочу.

Я бросил собутыльников отчизны.

Но на другую тоже я ворчу,

чего-то больше надо мне от жизни.

Играюсь с глобусом, верчу, —

какую надо мне отчизну…

Где кости зла.

Где корень жизни.

Я Человек.

Я вечным быть хочу.

За то, что я такой капризный,

я получаю всё, что я хочу.

Я по распределению лечу

в далёкий край,

мечтающий о жизни.

Я на земле.

Где хаты — якоря.

Где сердце пашет на одной свече моторной.

И там, где кладбища раздвинуты края,

я снова ленточкой повязан чёрной.

Земля как пух,

когда сердца нежны…

И нас хоронят во вселенной

снега и звёзды,

коллектив Луны, —

бросая горсть сердцевесны,

сердцереки,

сердцестремленья.

Я буду идти в затменье.

Как салют будет мой шаг.

Личное местоимение

имеет прекрасный шанс

доказать происхождение

и собственную ось.

И солнечное затмение,

и вселенскую горсть!

Мы прощаемся,

мы сердечны,

мы темны, как атомный крах, —

лишь слышны наши скорбные речи

и дрожат огоньки в руках…

О, прекрасная!

О, конечная!

Ты — безумие у окна, —

я люблю тебя,

Звёздная, Млечная,

глубина, глубина, глубина…

Так и хочется сразу ответа,

и всего-то — рвануть за кольцо…

Возгорелась хвостом ракета,

села курица на яйцо.

Спят кометы, как ржавые бомбы,

пудрит зорьку лучик-штангист,

марсианину ставит пломбу

на Bay Parkway хороший дантист.

Вот Медведица,

вот колечки

окружили Сатурн. Я сам

Кем-то вселенским замечен, —

устремились глаза к глазам.

Я глазами сверлю бесконечность…

Продолжаю всем сердцем пытать…

Мир сокрыт.

Запустить в него нечем.

Дайте смерти похохотать!

Может, с Ней —

на памятник свой

я накакаю чайкой морской,

может стану серебряным хеком,

может всё же проснусь человеком,

с этой клеточкой — упрямой такой…

БРОДСКОМУ

Мне в падлу спать,

когда сигналит солнцу

с блатными номерами ночь.

Я побегу за нею марафонцем

и вырублюсь на финише — точь-в-

в точь.

Меня муравушка задавит

своей тележкой поутру,

меня, горбатого, исправит,

когда я глазоньки натру.

Дождусь подушки лебединой:

— Пора в отлёт! Пора в отлёт!

А простыня, которая невинна,

поможет труп мой выбросить за борт.

…Ход чёрных придаёт томленье.

Я сплю, как шахматный король.

Но, чувствуя свирепой пешки жженье,

я бегаю по полю вдохновенья…

И выхожу к своим под дружный вопль.

Мне темнота — под интеллект мой.

Я даже получал деньгу,

бродя по сказочным объектам

с повязкой красной «стерегу!».

Другой и слышать не желает,

другой храпит уже давно.

Он видит сон, во сне летает.

Бесплатно крутится кино.

Он не выдерживает давки:

луна, как бюст, плывёт в окно.

И звёздочки, как обручалки,

летят на цинковое дно.

Прилежно спит:

ему не важен образ,

он на свиданья не ходок

с той дивой, чью красу недобро

увозит чёрный воронок.

Я во Христе.

Я помню, кто мой крёстный.

Могу и пальцем показать

на этот пулемёт несносный

из певчих глоток под закат.

Но кто расстреливает ночью

Сердца поэтов, как солдат?!

Ведь можно и попасть неточно —

вдруг выплывет на свет

                    ваш гениальный гад!

Избыток звёзд… и недолётов.

Но обязательно присутствие Звезды.

Ведь ночь — наплыв

тяжёлых бегемотов,

асфальт,

чтоб оставлять следы.

Дымятся туфельки надежды.

Выравнивается благодать.

И даже черные одежды

нам могут ясности придать.

Я видел день.

Его лохматость.

Все зубы сосчитал во рту.

Чирикала и кукарекала крылатость,

горели вишни, бил кнутом пастух.

Но почему

выглядываешь кошку,

как будто в космос запускал?

И гладишь старую гармошку,

как будто девок не ласкал?

Мне интересна ночь.

Её часы-заточки,

срывающие глаз.

Мои острейшие глоточки

ворует чёрный скалолаз.

И скоро солнце

щёлкнет выключателем.

Точней, развесит

майки облаков.

А ночь,

её часы-старатели,

пойдут в кабак

с крупинками стихов.

В МАВЗОЛЕЕ

Царской семье

Я сегодня увидел лебедя:

отразился лироагрессией.

Буква «р» не мешала Ленину.

За меня же вам скажет Поэзия.

Нет, не ружьями и пленниками —

царь не Бог. А Бог — не партсессия.

Как живого, я вижу Ленина.

Но мертва на лице — Поэзия.

САМОЕ ГРУСТНОЕ

Мама

            выходи ко мне по утрам

            в белом платье —

            будь добрым

началом

ГОРОД СЕРДЦА

Белый город во мне________Белый от гнездовий верлибра

Белые воды_______________во мне

ждут

____крещения

____________в белом

Тихий город наводнили дорогие икринки яркого света

Славный город во мне______Город больших дел

Бог ходил

всё спрашивал:

из какого сплава опоры

что за дятел в груди

Только жизнь —

жена его красивая

выбрала время —

юркнула в зал

чтоб послушать городской романс

Жизнь моя!

Вечная ночь моя…

________________на рассветах Певучей судьбы

Славный город во мне______фантазия ребёнка

на_______________________потребительском формате

это шпоры________________это клык

это______________________гимнастические кольца

это______________________мы с тобой

это мясо тем кто делает бумагу

это скандал

_________это сердца удары

_________________прижатое к Свету сердце

рукопашное сердце поэта

Сердце во мне_____________Сердце

Сердце___________________которое стучит

Сердце___________________разгоняющее кровь

Сердце во мне_____________Человеческое сердце

Сердце несёт меня как орёл

Сердце___________________Сердце

Солнце___________________Солнце

Птица____________________Птица

Сердце во мне_____________Сердце

городки из песка_____________деревянные «рюхи»

Сердце во мне_____________Сердце во мне

Сердце___________________которое болит

Неустанный город во мне

Пупок замечательный

Стальные удары___________в породу жизни

ОБНОВА

Вадиму Кисляку

Давно примерил я обнову.

Но всё-равно она «с куста»,

когда впечатывают слово

в лоб типографского листа.

Давайте выпьем, —

Петя, Маша, Света, —

                                   просите!

Я не буду ничего просить.

Мой стих берёт одна газета.

Мой дождик начинает моросить.

Мой стих,

                   мой стих,

мой голубок почтовый,

мой паровозик с огненной трубой,

мой юный стих с мешком пудовым

на худенькой спине дугой.

Мой стих,

               моё родное и щемящее,

мой салабон с рублём в руке,

мой стих болит по-настоящему,

как будто сын мой вдалеке.

И я тянусь к стиху, как к сыну,

кудряшки строчек теребя:

«Сынок,

я сам куплю себе машину,

не нагружай ты так себя!..

Гуляй по городу Воронежу,

кружись, как мелкие клочки…»

Но вот в газету строчки вложены,

как глазки, ножки, кулачки!

О, белы рученьки мои!

Бесхитростные карты.

Так белые цветы земли

видны под грязной

                         рубашонкой марта!

Но я приеду, помогу —

молоть муку или цементом шлёпать, —

я буду грязным на снегу,

я буду… хитрой попой.

Как хорошо,

                     что я чужой.

И в ожидании — смешной.

Я не был никогда в Воронеже.

(И буду ли? Хотел бы быть!)

Но и сейчас

цветком ухоженным

могу все розы перепить!

ИНОПЛАНЕТЯНЕ

Загляделась луна на погост.

Приутихли злые старухи.

А снежинки хохочут до слёз:

моет кошка лапкою ухо.

МОНОЛИТ

Одинокие лодки рассвета,

листопадный журчит туман…

Тишиной и людьми

                                надетый,

вьётся жизни моей…

                                  талисман!

Здравствуй, детство!

С песком самосвалы,

дядей Толей раздавленный велосипед.

Здравствуй, Таня!

Ты меня целовала

и оставила след.

Я как ветер,

                   как радостный ветер,

нагоняю