Бесплатный фрагмент - Первая отечественная

Первая отечественная
На Дону

Зима укутала южные степи белым, слепящим на солнце глаз, снежком от горизонта до горизонта. Мороз сковал льдом Дон до самого моря.

Воевода боярин Андрей Васильевич Алябьев наблюдал вчера эту картину целый день по пути следования из Нижнего Новгорода до первых верховых донских станиц. А, сегодня его глаз, порядком соскучившийся по разнообразию в дороге, радовали камышовые крыши казачьих хат, в изобилии рассыпанные по обе стороны большой реки. Уютные столбики дымов поднимались от них почти вертикально к синему безоблачному небу. На удивление, белые берега реки и ее лед украшали пестрые толпы казаков в синих и, праздничных красных шароварах, желтых, зеленых и алых сапожках, с загнутыми носами, лисьих шубах и овечьих тулупах, мехом внутрь, расшитых поверху разного цвета бархатом. На берегу встречались стайки казачек, тоже в шубейках малинового, сиреневого, но более всего голубого оттенков, расшитых шелковыми нитями и отороченных по краям, поверху соболиным, или куньим мехом, в юбках-плахтах, цветных сапожках ичегах и с несколькими цветастыми платками на голове.

Боярин Андрей по приезде в станицу сразу поспешил к станичному атаману, дабы ударить в колокол и собрать народ на сход. Андрей Васильевич прибыл с миссией набрать какое-нибудь казачье войско для борьбы с поляками, захватившими страну. Сам князь Дмитрий Пожарский поручил ему это дело. Атаман выслушал его и покачал головой:

— Надоть трошки годить! Скликать ноне казаков покеда не выйдеть. Зараз они неслухмяные (глухие, непослушные). Думки казачьи лишь про одно — бой кулачный левого берега супротив правого. Опосля пировать зачнем. Мо быть завтра? Однако ж… сколь вже таких сборщиков было: и от царя Бориса Годунова супротив самозванца, и от Ивана Болотникова, и от царя Василия Шуйского, и от Лжедимитрия второго, и от атамана Заруцкого…

— Так тут же иное, — возразил воевода, — иноземцы уже по всей России, уже в самом сердце ее в кремле московском ляхи, весь север, почитай, за шведами. Банды грабителей всюду. Кончилось Государство Российское. Только в Нижнем Новгороде последняя Русь осталась, оттуда я и прибыл. А поляки, шведы, да немцы скоро начнут нас православных в латинскую веру обращать!

— Оно конечно! Только на обчем сходе тебе наши так гуторить станут, мол, ляхи далеко, а ногаев десять туменов туточки под боком. Мы, де, в поход, а они наши станицы и разграбять, жен и детву полонять!

— Ну, что же, — молвил Андрей Алябьев, — завтра, так завтра, попытка — не пытка!

Теперь он смотрел, как три дюжины молодых бойцов с одной и столько же с другой стороны строятся стенками на льду большой реки. До другого речного берега было далековато, а потому зрители с той стороны тоже расположились на льду поблизости, чтобы лучше наблюдать все действо.

Казаки в стенках скидывали шубы и оставались в бешметах, чтобы не стеснять движений. От правобережных к кулачникам шел вразвалочку богатырской стати казак, широко, но недобро улыбаясь. В наступившей тишине на берегу был слышен скрип морозного снега под его сапогом, снега, припорошившего лед реки:

— Михайло!

— Михайло Кряж, — загомонили зрители на левом берегу, там, где стоял боярин, — Зараз станет валить наших одного за одним!

— Нет, сперва зачнет выкликать себе поединщика! А наш то Сула (судак) руку в кузне поранил!

— От то и оно, — все повернулись в сторону дюжего казачины, стоявшего среди зрителей с продетой в петле-перевязи рукой. Тот лишь виновато улыбнулся:

— Ноне святки! Мо быть к масленице заживеть, тогда вже держись Кряж!

Казаки на берегу продолжали обсуждать ситуацию, тревожиться, но не сильно:

— Кого ж тогда в поединщики?

— Да, кроме, Захарки вроде как некого!

— Молод ишо Захарка, молоко на губах ишо не обсохло, он и пяти минут супротив Кряжа не выстоить!

— Эх, ма, хоша бы выстоял, не так зазорно тогда будеть!

Зрители дышали махоркой, луком и подсолнечным маслом семечек. Воевода стоял в казачьей толпе один. Слуг в этот поход он не взял намеренно, чтобы не кичиться перед донцами знатностью. В пути его сопровождали лишь полсотни стрельцов для охраны, которые сейчас стояли стами метрами левее, перемешавшись с местными зрителями и уже распив с ними дружескую чарку за знакомство.

Некая мысль заставила боярина поднять вверх брови. В свои 38 лет он, как ни странно, для человека его звания, был опытным кулачным бойцом. Обладая силой, ловкостью и отвагой, многократно участвовал в кулачных боях, где не было званий, а все равны! Что поделать — был такой грех у воеводы, любил подраться на кулачки!

Вдруг он ощутил на себе пристальный взгляд. Карие женские очи не спрятались под ресницами, когда боярин отыскал их в толпе, а смотрели дерзко и пристально. Казачка была, скорее всего, одних лет с воеводой, но сохранила свою женскую привлекательность и лицом, и статью. Темные вразлет брови, ямочки на румяных от мороза щеках, огонь взгляда. Давнее воспоминание пронеслось молнией в голове боярина Андрея.

Но тут окрест раздался зычный вызов:

— А ну, который не из пужливых, выходь сам на сам!

— А вот он я, — внезапно, быстро и весело выкрикнул в ответ боярин. Он мигом скинул боярскую шубу и высокую шапку и, в стрелецком кафтане скатился с берега. Через полминуты неожиданный поединщик уже стоял подбоченясь против поединщика-казака. Тот, осклабив щербатый рот, насмешливо произнес:

— Как звать величать, кого у поминанье записать?

— Звать, стало быть, Андреем, что надает тебе по шее!

Несмотря на годы воевода не огрузнел жиром, как его сверстники-бояре. Постоянные походы и бои были тому причиной. Он был на полголовы ниже своего соперника, но также, как и он широк плечами. Иногда, ради забавы, усаживал по взрослой девке на каждое плечо и приседал с ними две дюжины раз. Или привязывал к четырехпудовому мешку с зерном веревку, брался за нее зубами и так поднимал мешок. А уж гнуть подковы и завязать кочергу узлом — это была для него безделица. В добавок к своей силе воевода еще был быстр в движениях, как дикий кот на охоте. Вот и теперь, когда Кряж попытался достать его несколькими ударами с натужными выдохами, боярин, шутя, картинно уворачивался и вдруг сказал:

— Не так, давай покажу, как надо, — тут же ударил снизу по челюсти (аперкот), оставив руку в победном жесте! Кряж упал на лед, но тут же вскочил и попер вперед, как разгневанный бугай! Это, конечно зря! Но ведь обидно — с ним, здоровенным казачиной и знаменитым кулачником обращались, как с сопливым мальцом! Михайло тут же наполучал по ушам, сам не попал опять ни разу, зато хоть устоял на ногах. Он кинулся на обидчика, проскочил мимо и, получив кулаком по затылку, или, как сказали зрители по хирше, упал вторично!

Все это вызвало насмешки и хохот левого берега и, до поры, сдерживаемый гнев правого. Боярин Андрей, между тем, градом ударов погнал далеко своего поединщика, который уже не помышлял наступать, лишь пятился, сначала мимо левобережной кулачной стенки, а после к зрителям. Там у самого левого берега его и уложил удалой воевода, как и в начале боя, ударом снизу по челюсти, но теперь уже окончательно! Кряж встать не смог, хоть и пытался безуспешно. Тут же обе стенки сошлись грудь в грудь, а боярин, словно потеряв интерес к происходящему, забрался на берег, оделся и стал зрителем. Левый берег и без него побеждал. Особенно выделялся молодой русоволосый парень: красивый, статный и ловкий. Он чем-то неуловимо напоминал самого боярина Андрея. Может быть веселой удалью, шириной плеч, цветом волос? Он добился одобрения зрителей:

«Экий хват, Захарка, чисто кречет утиц бьеть!»

Левый берег погнал тех, из правобережных, кто еще оставался на ногах через весь Дон!

***

Зимние ночи длинные. Станица долго еще гуляла, взбудораженная кулачным боем, пила, пела и плясала. Наконец, угомонилась, улеглась сладко похрапывая под ярким степным звездным небом. Казачьи хаты погасили огоньки в окошках, объевшиеся после людского пира костей цепняки (цепные псы) перестали брехать и разлеглись по своим конурам. В мире воцарились тишина, мороз и неподвижность, в которой лишь иногда мерцали звезды. Не спали лишь двое: боярин Андрей и казачка Алена, в доме которой он остановился на постой. Они тихонько беседовали, удалившись в нетопленную часть дома и там затеплив свечу:

— Здорово живешь, Андрейка, голубёночек мой!

— И тебе поздорову, Лелюшка!

***

В 1592 году, в царствование царя Федора Иоановича, войско крымского хана дошло до Москвы. Под стенами столицы оно было разгромлено российской ратью под предводительством князя Милославского. Татар гнали до Оки, истребив почти 2/3 ордынцев, кого порубив, кого потопив в реке. Дальше основное русское войско не пошло, однако разрозненные отряды молодых детей боярских продолжили преследование. Среди прочих был и 19летний Андрей Алябьев, его воины окружили большой татарский отряд возле Дона. Прижатые к реке, татары дрались отчаянно, но все были уничтожены. Досталось и нашим. Многие получили тяжелые раны, в том числе и боярин Андрей. На казачьем хуторе всех тяжелораненных разместили по хатам. Так и познакомились 19 лет тому назад Андрей и Алена.

***

Алена к тому времени была уже год, как замужем. Ее выдали по необходимости… Муж некрасивый и нелюдимый казак Кондрат безуспешно добивался расположения красавицы Алены 2 года. Как-то изрядно напившись, он подкараулил ее в поле и изнасиловал. Родные опозоренной девушки собрались было зарезать насильника, который ползал перед ними на коленях, винился и умолял выдать Алену за него замуж. Кондрата избили до полусмерти, но потом решили, что брак — это лучший выход для всех! Алена, прежде добрая и веселая, после этого случая замкнулась, сделалась хмурой и нелюдимой, как и ее муж. Его она ненавидела, а от самоубийства тогда ее удержало только то, что наложить на себя руки — это худший из смертных грехов! Таких не хоронили на кладбище и не отпевали в церкви! Тут-то и появился в ее жизни Андрей, и словно выбралась она из темницы на солнечный свет! Любовь закружила в сладостной круговерти обоих. Впрочем, влюбленные старательно скрывали свои чувства. Через 4 месяца раненый пошел на поправку. За ним приехал отец с многочисленной челядью и собственным вооруженным отрядом. Они вдвоем пошли в поле для разговора без свидетелей. Сын открылся отцу, говорил, что полюбил, в отчаянной надежде просил помощи, совета. Однако боярин Василий был непреклонен: «Боярскому сыну оженится на простой казачке — род свой опозорить! Да и замужем она, их Бог уже обвенчал, соединил навеки, а вас кто соединит, дьявол? А и сам-то ты в начале года нонечного посватался к Настене Черкасской, княжне! Что же нам теперь их и себя позорить — обратно наше слово забрать?! А казаки, как пить дать за сабли похватаются — боярин, де, чужую жену казацкую умыкнул, отплатил так-то за гостеприимство и уход. Ну отобьемся, положим, нагромоздим, навалим мертвяков, христиан православных по твоей милости! Какая слава тогда про нас пойдет? Дойдет сие непотребство и до царя! Что тогда — опала роду нашему? Положим не послушаешь отца, опозоришь мои и матери своей седины, да и бежать с ней удумаешь, а куда? На Дону сыщут в два счета! Без денег отцовых, а их на срамные дела я и не подумаю дать, и на Руси не схоронишься тем более, что кроме как воевать, ты ничему не обучен. К запорожцам саблей деньгу добывать? А жену куда, в батрачки? Там, глядишь, она уж и забрюхатеет. Кто тогда о ней, да о дите позаботится, коли ты в походе? А, срам, а грех-то какой?! Загинете вместе без своих родовичей!

Это сейчас родительское слово мало значит, также, как и род, отчизна, честь, Бог! Тогда не так нет! Переступить через эти святые понятия было, ох, как непросто, пожалуй, невозможно!

Бояре уехали, Алена осталась. Через три года она овдовела. Муж погиб нелепо, провалившись зимой под лед, и совсем ей незачем было бы жить на белом свете, если бы не сынок Захарушка.

***

— Стало быть, ты вдовая?

— Вдовая. А, ты, как оженился, дети есть?

— Женат! Детей четверо, все дочки!

— Ить не всё, сокол мой, ты об себе ведаешь.

— Как так?

— А так, шо пятеро детвы в тебя, ишо один парнишоночка — Захарка!

— Да ты что?!

***

Не знаешь, где найдешь, где потеряешь! Вдруг нахлынула нежданная радость, как теплый ливень для иссохшейся земли, заискрилась миллионами сияющих капель на воспрявшей листве, зазеленела, расцвела, одарила душистыми запахами, птичьими голосами откликнулась на ласку небес! Сын!!! Как же хорошо, как благостно стало на душе!

***

Они все говорили и говорили, и не могли наговориться, понимая, что может быть это их последний разговор:

— Захар знает?

— Никто, окромя тебя и меня не ведает! Сын-то наш с тобой ехать удумал! Просил меня у поход его отпустить. Возьми его Андрей, у нем вся жизня моя! Хуч байстрюк боярский, однако все лучше бедноты казацкой!

— Да, сподобил Господь сына отыскать! Возьму, право слово, уж не оставлю свою кровиночку, — Андрей сиял, весь лучился радостью!

— И еще просьбишка до тебя, мой славный. Коль Захарка вже оженится, так не иначе, шоб по любви! Не как в нас с тобой, — она горестно вздохнула, — пущай его суженая любого звания будет, ты на то не зри, лишь бы малец наш счастие узнал! Андрей улыбнулся нежно и произнес твердо:

— В том слово тебе даю, Аленушка!

***

Зимою, не то, что летом, темнеет рано и необъятное небо становится усыпано огненными звездами! Никаких дел нет в поле и на огороде у казака. В походы он зимою не ходит тоже. Так, что-то делает, не спеша по хозяйству, ремонтирует там что-либо.

Молодежь: парни и девушки собираются зимними вечерами в кружок. Веселятся, поют, пляшут, рассказывают разные забавные истории, особенно на другой день после боя кулачного, тогда есть что вспомнить! А, бывает, что устраивают разные проказы…

У Захара Пыра, единственного сына казачки Алены был дружок Дмитрий Коржов. Трудно было найти двух столь непохожих один на другого людей и внешне и нравом! Захар — крепок телом: широченные плечи, могучие руки, грудь колесом. Дмитрий строен, изящен, худощав, черен волосом, с черными же глазами и тонкими чертами красивого лица. Его же друг светловолос, словно спелый пшеничный колос, могучий подбородок и шея, голубые очи, добродушная улыбка, по-мужски пригож. Коржов: мечтателен, скрытен, себе на уме, мастер на выдумки. Пыр: открыт, добродушен, справедлив.

Девушки отличали их обоих, но Митю все же больше. Их очаровывал его бархатный вкрадчивый голос, томные взгляды, ласковые речи. Само собой станичные парни ревновали девушек и плохо бы пришлось Дмитрию, но за него всегда горой вставал Захар! Да были они очень разные, однако дружили! Сызмальства устраивали вместе разные проказы, кои выдумывал Митька. Вот и сегодня решили они подшутить над молодым казаком Демидом, который давно мечтал отыскать редкую для степного края пушнину — седую лису (песца)! Дело в том, что казачка, к которой он надумал свататься давно мечтала о таком подарке. Демид всех уже утомил речами про то, где бы раздобыть такую диковинку. Тут Митька Коржов и скажи ему этак серьезно, дескать боярин Алябьев подарил тетке Алене, матери Захара седых лисиц несколько на шубу, как благодарность, что ее семья в свое время боярина от ран выходила. Да только Захарка нынче в поход навострился и нужен им теперь в хозяйстве будет второй конь, на одном-то Пыр «верхи побежит» (ускачет). Так вот подумывают они седых лисиц продать, да и купить второго коня! Мол, покупателя им на лис надобно. Кроме самих двоих шутников никто не знал, что затевают два друга проказу!

Вечером боярин Андрей и тетка Алена пошли в гости к соседям, так что Захар сидел дома один, делая вид, что мастерит новую рукоятку для ножа. Раздались веселые голоса, стук в дверь — это несколько парней и девушек пришли посмотреть на седых лисиц. Вскоре молодежь гурьбой ввалилась в хату, были там, среди прочих, и Демид, и Митька! Захар деланно удивился, когда узнал зачем все пришли. Он сказал, дескать вон они лисицы наверху в мешке на полке-грядке. Коли Демиду охота, так пусть встанет на скамью, да и снимет мешок, а он Захар, де, вчера ногу зашиб в бою кулачном, нынче она разболелась чего-то, потому и не пошел гулять нынче. Так, что, уж извиняйте, но хозяину сигать вверх-вниз ноне не способно! Демид, ничего не подозревая встал на скамью и потянул мешок с полки. Не подозревал несчастный, что Захарка и Митька напихали в этот мешок куриного пуха под завязку, горловину затянули, а дно, на котором мешок стоял на полке, крест-накрест разрезали, так что ежели мешок взять — дно откроется, а пух весь высыпется! Так оно все и случилось! Грянул такой хохот, что стекла на окнах в хате задрожали! Не до смеха было только Демиду. Он стоял, хлопая очами, на скамье: и голова вся в пуху, и брови, и нос, вся одежда и пол вокруг!

Гуляют казаки, пока срок не пришел, а срок придет — выступят против поляков защищать землю русскую!

Весна

Весна 1612 года была ранней. Теплыми ветрами она пришла из-за моря в донские степи, слизала, растопила белое зимнее покрывало. Уже к середине марта сошли снега, обнажив бурую подстилку прошлогодней травы. В степь вернулись жаворонки, прилетающие всегда раньше прочих перелетных птиц, просторы наполнились их приятным негромким пением:

«Жаворонки прилетите,

Студену зиму прогоните!»

Уже к началу апреля степь стала прихорашиваться, просыпаться, зазеленела, покрылась цветочным ковром из крупных фиолетовых цветов сон-травы и золотисто-желтых горицвета. Теперь казацкие лошадки не пропадут в походе от бескормицы. Весенний воздух наполнился ароматами, гудением шмелей и пчел, хаотичными полетами легкокрылых бабочек. В небе послышалось тоскливое курлыканье журавлей. Они ведь получили свое название от древнего славянского слова журба, то есть грусть, печаль. Люди тех времен верили, что осенью эти птицы уносят в небо души умерших, а весной несут на белых крыльях души младенцев, ожидающих рождения.

Андрей Васильевич Алябьев в течении зимы, объехав донские станицы, собрал за зиму тысячный казачий отряд. Казаки по достоинству оценили его силу, удаль и нечванливость. Немалую роль оказали также послания патриарха Гермогена, томившегося в польском застенке, в которых он призывал встать на защиту России и православной веры от польских захватчиков. Да и жалование Кузьма Минин сулил всем ополченцам немалое 40—50 рублей в год, тогда, как в мирное время стрельцы, например, получали по 4—5 рублей, то есть в 10 раз меньше.

Казачье войско вместе с весной двигалось на север. Ушастая лисичка корсак прорысила в сторону, уходя с дороги всадников. Семейство сурков, протявкав тревогу, юркнуло в свои норки. То тут, то там взлетали свечками в небо жаворонки. Во главе отряда ехали боярин Андрей со своими стрельцами и войсковой атаман Макар Наметов, невысокий, но с ладной, как у соколика фигурой, седоватый, со шрамом через всю левую щеку. Вместе с ним следовала и передовая казачья сотня, в которой находился и Захар и Митя Коржов. Атаман втянул носом воздух и мечтательно произнес:

— Толока (пастбище), вольные травы, целинные. Никто здеся не пашеть, не сееть! Мабудь принесем мы весну у Россею, да и прогоним зиму вместя с ляхами!

— Дай-то Бог, — откликнулся воевода, весело щурясь в небо!

— Дай-то Бог, — произнес, ехавший немного позади Захар!

— Мы с Захаркой ляхам

Надаем по ляхам,

И панов спесивых

Погоним в хвост и в гриву, — произнес громко Митька! Командиры, ехавшие впереди улыбнулись. Это был его первый поход. Обычно таких молодых еще не брали на военное дело, но был у парня один талант — зоркость! Мог он подмечать то, что иные пропускали мимо глаз. Да и наездник он был хоть куда, всегда побеждал на скачках. Но главное, конечно, зоркость, потому и ехал сейчас впереди и первым заметил черную точку на горизонте:

— Атаман, гля-ка, шо там у небокрая, вроде верховой?

Макар Наметов поглядел куда указал нагайкой Митька:

— Татарин, — сказал он уверенно. Мабудь чомбал (татарский конный отряд) поблизости рыскает, только мы им не по зубам ноне, их-то косоглазых сотня не боле!

У Захара — это был второй поход. В свои 18 лет он был уже хожалым казаком (ходившим в морской поход, нынешний поход езжалый, или конный). Его взяли в морской поход прошлым летом, не взирая на молодость, взяли за силу и смелость. Донцы понаделали тогда 40 стругов, каждый из которых вмещал по 30 воинов, имел мачту и парус, два кормовые и загребные весла по десятку на каждой стороне. Палубы не было, к бортам были привязаны, закупоренные бочки с порохом, пресной водой и съестными припасами. Быстроходный флот вышел в Азовское море. Скоро прошли его и ранним утром, укрывшись густым туманом, на веслах двумя колоннами ходко проскочили черноморский пролив, избежав выстрелов из пушек керченской крепости. А, дальше хорошо погуляли по прибрежным крымским городкам, взяли там богатую добычу. Казаки нападали внезапно и быстро уходили на своих челнах, так что татарские войска не успевали собраться и покарать их! Однако дважды им пришлось помахать саблями. В одном из таких сражений Захар получил новое прозвище. Как-то в одном городке, утопавшем в зелени акаций, греческих маслин и орехов, они задержались, освобождая рабов: запорожцев, русских, поляков, прикованных цепями к галерным веслам. Татарский отряд, ведомый молодым мурзой, ханским сыном, ворвался в порт, но вынужден был весь спешиться, потому что кони не могли спуститься с высокой кручи, где находился торговый греческий город, по длинным узким лестницам к морю. Казаки встретили их залпом из ручных пищалей и, растянувшись вдоль порта, где стояли их струги, стали рубиться саблями. Силы были примерно равны, но тут на правом фланге, освобожденные рабы, вооружившись чем попало, кинулись в бой, пылая местью за все страдания, выпавшие на их долю. На правом фланге это решило ход боя. Не выдержав бешенного натиска, татары показали спины. Но в центре они продолжали теснить казаков, грозя скинуть их в море. Там, сплотившись вокруг молодого вождя, их лучшие воины рвались вперед.

Захар очень хорошо освоил один боевой прием. Он всегда работал в сабельной рубке двумя руками: в одной — сабля, в другой — длинный кинжал. Им он и закрывался от сабельных ударов, как щитом, и — это главное, делал шаг вперед, сокращая расстояние, бил кинжалом сам слева. Этого колотого удара, прямого, или бокового не могли сдержать ни кольчуга, ни панцирь. Тем более, что молодой казак унаследовал от отца большую физическую силу, что помогало ему легко отражать удары противников и наносить страшные собственные.

Татарские наездники не привыкли рубиться в пешем строю, где большое значение имеют крепкие и подвижные ноги. Захар раз за разом, ныряя под татарские сабли, сразил уже троих и, наконец оказался один на один с молодым ханом. Глаза обоих бойцов горели отвагой, у того и другого на лице были тонкие ниточки первых усиков. Некоторое время мелькали с огромной скоростью их сабли. Тут казак ударил хана каблуком сапога в колено. На мгновение тот растерялся от боли и неожиданности. Тогда Захар пырнул, нанес свой главный удар. Кинжал, пробив кольчугу, по рукоять вошел в печень врага. Татарин рухнул замертво. Оставшись без вождя, остальные побежали. После этого сражения молодому казаку дали прозвище Пыр, а атаман подарил ему прекрасной работы грузинский кинжал, рукоять и ножны которого были украшены золотом и драгоценными камнями.

***

Письмо, доставленное гонцом

«Досточтимый Али Уйшун Мурза, пишет тебе раб твой Азат. Спешу сообщить, что кровник твой, зарезавший твоего брата, сейчас следует в войске, ведомым воеводой Андреем Алябьевым по степи в сторону Рязани. Мне было бы несложно подстрелить его из лука, он едет в передовой сотне, только прикажи!

Подпись: Азат».

Ответ на письмо.

«Нет, мой славный Азат! Я хочу убить его своею рукой! Наблюдай сам или покупай сведения, посылаю тебе еще денег. Сам уже двигаюсь со своими нукерами в сторону Москвы.

Подпись: Али Уйшун Мурза».

***

Войско, ведомое Андреем Алябьевым и Макаром Наметовым, быстро миновало донские степи, после всю рязанскую землю и подошло к Коломне.

В это же время второе народное ополчение в количестве 5000 человек под командованием князя Дмитрия Пожарского и земского старосты Кузьмы Минина вышло из Нижнего Новгорода и, двигаясь вверх по Волге, пополнялось числом и денежными пожертвованиями в торговых волжских городках: Балахне, Тимонькове, Сицке, Юрьевце, Решме, Кинешме и Костроме. Наконец, оно вошло в Ярославль, выгнав оттуда банды атамана Ивана Заруцкого, около 4000, который до этого участвовал в первом ополчении, но потом дал присягу тушинскому вору Лжедимитрию второму. Из Ярославля открывалась прямая дорога на Москву.

Войско же Алябьева тем временем двигалось с юга в сторону Коломны, по пути разгоняя многочисленные разбойничьи шайки, свирепствовавшие тогда по всей России, состоящие из всякого сброда: татар, русских, поляков. По слухам в Коломну недавно вошел большой польский отряд, присланный из Москвы пополнить съестные припасы, а на самом деле грабивший город. Решено было послать на разведку зоркого Митю Коржова и Захара Пыра.

Молодые ребята на рассвете, негромко переговариваясь, шли по тропе через лесок, примыкавший к городу. На востоке стая мелких облаков окрасилась розовым рассветным золотом. Легкий ветерок зябко лез под одежду, трогал за щеки и нос.

В походе молодые казаки переменились, стали серьезней, собранней, готовыми к любым испытаниям! Тропа была широкая, по ней могла бы пройти и лошадь. Словно подтверждая это глазастый Митька обнаружил следы лошадиных копыт, а потом разглядел еще и дымок недалекого костра. В это время его товарищ подобрал брошенную подкову:

— Гля-ка, Захар, сие примета добрая, удачу, счастье нам сулит! Наш-то боярин Алябьев способен сгибать такие, наградил его Господь силушкой!

— Эка, невидаль, — ответил ему Захар, мы тоже этак могем, — он взялся двумя руками за подкову и без видимых усилий согнул.

— Силен казак, — завистливо молвил Дмитрий! Тут, впереди раздались крики, топот ног, треск сломанных ветвей. Кто-то кого-то преследовал! Дозорные сошли с тропы и схоронились за деревьями. Вскоре по стежке пробежали две девушки, визжащие, с выпученными от ужаса глазами. Их преследовали, судя по одежде, четыре поляка. Через несколько шагов они их настигли и повалили на землю. Полупьяные, рыча по-звериному от вожделения, стали сдирать со своих жертв одежду. Если и было в их душах что-то светлое, оно в этот момент улетучилось и лишило их своей защиты, открыв путь темноте! Отошли, отскочили от них в омерзении их ангелы-хранители и их святые, отвернулась Богородица, и Господь Бог покинул их тоже, ведь они встали на сторону тьмы, которая теперь вошла в них беспрепятственно и безраздельно, которая их же и погубила, готовясь забрать в ад исковерканные души.

Захар, на ходу вытаскивая заряженный пистоль, кинулся на насильников, его примеру последовал Дмитрий. Поляки, увлеченные борьбой, не заметили опасности. Казак в упор выстрелил в спину одному, бросил пистоль, тут же вогнал кинжал в брюхо другому, тоже торопясь, оставил свое оружие. Третий успел выхватить саблю и заорать:

— Пся крев (пёсья кровь), — Пыр раскроил ему саблей голову надвое, сказав после этого:

— Сам ты блуд собачий!

Растерявшийся четвертый в ужасе смотрел в дуло нацеленного на него пистоля Мити:

— Не стреляй, — крикнул Захар и, подскочив к поляку, ударил кулаком в глаз, — тот рухнул без сознания, — сыми с него пояс, свяжи ему руки сзади, приказал он Мите! Тот кинулся исполнять, беспрекословно, признавая в такие моменты в своем друге главного.

Девчонки в страхе смотрели на них, сидя на земле и обнявшись, вцепившись одна в другую. Пыр улыбнулся им, сказал ласково:

— Здорово живете, девоньки! Не пужайтеся милые! Теперя вас никто не тронеть! Напротив, защитим, ежели чего! Вас как кликать-то?

— Маруся, — настороженно произнесла одна, та, что была посмелее и постарше, — а сестрицу мою Глашей кличут.

— Ну вот-то и лады! Вот, шо девицы, мы сами казаки с отряда боярина Андрея Алябьева, воеводы Нижегородского, посланные им у дозор, дабы дознать много ли в городе пшеков, ляхов стало быть?

Маруся, небольшого роста, большеглазая красавица с высокой грудью, выступающей под белой, отороченной куньим мехом свиткой быстро успокоилась и теперь отвечала толково:

— Гусары польские вчера пришли, сотен пять, али боле! Нам батюшка сказывал. Он нам и велел до срока схорониться в лесу, а то ведь напьются и насильничать станут, как в воду глядел! Мы с Глашей костерок запалили, дабы погреться. Гусары по дыму нас и сыскали.

— Батюшка ваш, чай с мастеровых, — вступил в разговор Дмитрий, приглядываясь к девушкам.

— С чего ты узял, — удивился Захар?

— А с того, шо око в меня острое, потому и в дозор послали. Были бы боярышни, либо дворянки, так тем вообще с терема со своей женской половины и ступить нельзя! Им и мужиков до свадьбы зрить не полагается, а вже гуторить с ими и подавно! Они бы тогда, вытащенные со свого терема, яко с реки рыбы, токмо бы молчали, да очами хлопали! Были бы купецкого звания, так попышнее бы гляделись, да и одежкой побогаче! Хотя одежку-то и другую одеть недолго, только к чему? Ну и не крестьянки, сие точно, те как-то простоватей, что ли, да и одежка была бы иная. Вон полусапожки да поневы (юбки) добротные, стало быть, из ремесленных.

— Верно молвишь, батюшка наш мастеровой, гончар, мы посуду делаем, — произнесла, наконец-то и Глаша, поправляя на своей головке съехавший на бок плат. Она была двумя годами моложе сестры (тринадцатилетняя отроковица) и не успела еще расцвести в полную меру своей девичьей привлекательности.

— Вот шо, девицы-мастерицы, — серьезно произнес Захар, — мы ноне до своих возвертаться будем, сего выползня гадючьего, ляха с собой заберем, воевода наш его вже поспрашаеть, как надоть. А, вам выходить с нами итить! Сего допустить не можно, дабы кто через вас прознал, шо мы ноне пшеков, ляхов, стало быть, атаковать станем!

Девушки пошли без разговоров, гуськом за идущим впереди Пыром, позади них ковылял поляк со связанными руками, замыкал шествие Дмитрий.

Коломенский сговор

После полудня казаки ворвались в город, с гиканьем пронеслись по узким улочкам, с тесно стоящими по их краям деревянными избами, влетели в незапертые ворота каменного кремля. Поляки, не ожидавшие нападения, оказали вялое сопротивление. Большинство их, сотни четыре, погибло под казацкими саблями, около сотни взяли в плен. После их обиженные жители утопили в речке Коломенке (казаки не успели вмешаться), напутствуя тонущих такими словами: «Ешьте лучше рыбу, чем наше добро», — местные были очень злы на поляков, на все их издевательства, глумления и грабёж! Те вели себя заносчиво и хамски: насиловали жен и дочерей, избивали, а то и убивали мужчин, пытавшихся их остановить, выгребали из сундуков и клетей все подчистую! Атаман Наметов строго наказал своим казакам не баловать с местными. Все добро, отбитое у поляков, вернули горожанам. За постой воевода Алябьев расплатился из казны, выданной ему еще Кузьмой Мининым. Казаки также вовремя получали жалование из этой казны.

***

Захара девушки пригласили в гости. Он шел по городу в ремесленную слободку, радуясь погожему майскому дню. Над городом витал сильный запах цветущей черемухи, которая то тут, то там выглядывала, наряженная белыми цветами, из садов горожан. По пути приходилось обходить или перепрыгивать лужи, возникшие после ночного дождя: синие, отражающее безоблачное теперь небо. Молодой казак почему-то вспомнил найденную вчера подкову и предчувствие приятных перемен охватило парня. В слободке стояли большие двухэтажные дома. Подойдя к гончарной мастерской, Захар разглядел, что первый этаж там был каменный, второй — деревянный. На первом этаже была небольшая кухня, или, как говорят у казаков, стряпка, и обширная мастерская, которую можно было разглядеть в четыре распахнутых настежь окна. В проемы окон вместе с Захаром заглядывали кусты черемухи. Из мастерской пахло сырой глиной и уютным печным духом. Внутри стояли гончарные круги, печи для обжига, столы для росписи посуды и стеллажи для готовых изделий. В помещении работали десять подмастерьев в серых кожаных передниках, среди которых была и новая знакомая Захара Маруся. Она сноровисто расписывала кобальтом сырую слепленную посуду из белой глины всякими диковинными сказочными цветами и узорами. Потом все эти чаши, мисы, кувшины, супники, кашники, тарелки и прочее будут обжигать в печи. Изделия тогда приобретут несколько насыщенных оттенков синего и голубого на безупречно белом фоне.

Девушка почувствовала на себе взгляд, улыбнулась гостю и поплыла лебедушкой дверь открывать, встречать. Сначала Захар перезнакомился, поздоровавшись за руку со всеми работниками, потом сразу напросился поглядеть вблизи посуду. Маруся провела его к полкам, где сверкала красотой невиданная доселе казаком сказочная лепота. Сама девушка тоже сияла красотой и радостью:

— Как же прозывается сие диво, — спросил восхищенный парень?!

— Жгель, — ответила ему молодая хозяйка, — сию посуду лишь мы делаем, да еще несколько деревень от Москвы недалече. Там и глину копаем, оттуда и батюшка наш, Савва Прокопыч, родом. Эх, захворал он родимый, так с ночи и не вставал сегодня с постели! Все работники — братовья мои родные и двоюродные. Кто лепит, кто обжигает, а расписываем только я да Авдейка, ну и сам батюшка. Остальные к сему делу неспособные.

— Ну, могете! Таковских вас у всех землях казать надоть!

Захару Маруся понравилась сразу, но в сердце еще не вошла. А вот, когда сейчас, улыбаясь, стояла перед полками с готовой жгелью (гжелью), той лепотой, которую она сама же и создала, когда мастерица уверенно и как-то ласково наносила кистью легкие мазки, и посуда покрывалась чудесными узорами — вот тогда молодой казак словно отдернул некую вуаль и разглядел прекрасную душу девушки. А она, поймав этот взгляд, как по нити путеводной вошла к нему в душу и также вспыхнула, засияла любовью! Любящие взгляды встретились, без всяких слов понятные каждому:

— Давай-ка я завеску (передник) сниму, и мы поднимемся к батюшке. Он наказал тебя приветить и к нему привесть, дабы мог поблагодарить за то, что спас ты вчера меня и Граню от пьяных поляков…, а мамоньки у нас нет — два года, как померла сердечная от огневицы (лихорадки).

***

Казачье войско задержалось в Коломне на трое суток. Атаман за умелые действия и отвагу в дозоре пожаловал Захару трофейную саблю, взятую с убитого польского шляхтича. Сабля была богатой, дамасской стали, с затейливым узором по клинку, ножны и рукоять ее сверкали золотом и изумрудами. Боярин Андрей тоже сделал подарок: парчовый казачий чекмень (кафтан в талию), золотого цвета, сказав при этом: «В таком и жениться не зазорно! Носи герой на добрую память! К такому молодцу я сам готов сватом идти!»

Захар одел чекмень, прицепил к поясу новую дареную саблю и грузинский же дареный кинжал, а вечером явился к новым знакомым для разговора с отцом Маруси. Тот, изможденный болезнью, принял гостя лежа на деревянной кровати с высоким резным изголовьем. В спальне была небольшая печь, покрытая изразцами из гжели, дубовый стол, застеленый нарядной столешницей, с одной стороны которого у стены стояла лавочка с вырезанными на спинке котами-баюнами, с другой была скамья с искусно сработанными козлиными ножками и копытцами. Еще были полочки, завешенные нарядными ручниками, дубовый сундук, окованный железом. Стены были оббиты светлыми досочками из белого клена, кое-где мореными.

Они долго проговорили за закрытыми дверями. Молодой казак просил позволения заслать сватов к Марии:

— Экий ты борзый, казаче, два дня знакомы, так уже и «прикажи сватов заслать, батюшка!» Как там у вас на Дону готорют: «Надо бы трошки годить!»

— Надоть годить, как же! Вот возвернусь с похода. Ляхов с России повыметем, тогда только и сватов засылать! А, вено (выкуп за невесту) заплачу какое скажешь! Не хватить грошей, так саблю продам и кинжал, им цены нет! А ноне в нас с тобой, батюшка Савва Прокопыч, навроде сговора, — больной покряхтел, поглядел устало:

— А с дочушкой как, ты о сем сговорился?!

— Точно так, она согласная, — подтвердил Захар радостно!

— Во как! Когда успел-то, — прошептал родитель устало-удивленно!

— Так наше дело военное! Скоро у поход, а Маруся девица видная, мабудь кто еще свататься надумаеть — так упущу тогда свое счастье! А, еще боярин Андрей Васильевич Алябьев, воевода наш, вызвался сватом до меня идтить!

В то время заполучить такого человека знакомым, почти родичем было большой удачей. Сильные мира сего могли помочь в очень многих вещах:

— О! Сие честь великая! Только, вишь ты, Манечка для меня — рука моя правая! Наградил ее Господь талантом! Она ведь и на кругу гончарном такое выделывает, такое выдумывает, что никому не способно! А какие узоры выписывает по жгели! Парни, пока меня нет во всем ее слушают и, как скажет, так и делают, даром, что девица! Уж она три года в мастерской. Поди уж и позабыла всю работу по дому женскую: вышивать, да стряпать! Как тебе жена такая, — мастер поглядел хитро?

— А так, что люблю ее больше жизни! Однако, батюшка, мастерить жгель — то дело доброе, но, наиглавнейшее для девицы дело — замуж выйти, семью содеять, да детвы народить! Я так полагаю! Будут гроши — найдется кому кулеш, да кондер стряпать! Дар ее я уважаю и зарывать его не намерен! Можно и нам с ей этакую мастерскую завесть, коли дозволишь, — Савве Прокопычу такой ответ понравился, улыбка тронула усталые губы недужного:

— Что же, парнек, ступай пока, а ко мне Машу покличь. Я с ней побеседую, все обмыслю, дай срок, да и после ответ дам!

***

Боярин Андрей послал слугу разузнать куда ходил такой нарядный Захар? А уже вся слобоа ремесленная знала, что Захар — это жених Маруси Жгелевой. На следующий день боярин пошел к отцу Маруси сам. Тот было хотел встретить важного гостя стоя, но воевода не позволил. Он, как и его сын недавно, теперь беседовал с лежащим в постели мастером:

— Доброго здоровьица Савва Прокопыч, мастер жгелевый!

— И тебе не хворать, батюшка боярин Андрей Васильевич, — он сделал попытку привстать, чтобы поклониться!

— Лежи, лежи, Савва Прокопыч, — велел ему воевода, — позрил я работу твою — отменно, зело лепо! Я так мыслю, что в купцы тебе выходить надо, потому как жгель твою народ покупать станет, как пирожки горячие!

— Дак я уж помысливал о сем. Один купчина ярославский предложил мне создать кумпанство. Он, вишь ты, по весне, только ледоход минет, челны свои здесь в Коломне жгелью нашей отоваривает и гонит их вниз по речке Коломенке, далее по Москве реке до Оки, потом по Оке до Волги, а уж после вверх по ней до Ярославля, где сам и обитает. В сие же время весной ранней другой его караван, груженый пушниной, по тем же рекам идет до Коломны. По пути оба каравана весь товар распродают подчистую в торговых городках, почитай за полгода, аккурат до середины осени. Здесь его челны зимуют и, на год следующий, все повторяют по новой. Так тому купчине мало того, что мы делаем. Он желает большой торг затеять по всей Волге и Оке, и Каме. Посему хотел бы производство жгели в Ярославле наладить, дабы раз в 10 поболе чем теперь лепить. Так, что сей купчина предлагал мне так: его деньга, челны, а мои мастера там производство запустят. Барыш пополам! Хотел уж было я с ним по рукам ударить, сынов в Ярославль отрядить, да уж времена ноне сильно смутные! На дорогах разбой!

— Э, Савва Прокопыч, волков бояться — в лес не ходить! Мой совет те собирать сынов, все, что для дела надо, сырье, краски, что там потребно, грузитесь на телеги и езжайте с Богом. За нами еще один казачий отряд следует, сабель триста-четыреста, те, что, как и ты долго мыслили. Вот с ними и их обозом отправляйтесь, за седмицу то, чай соберетесь! Мыслю, за сей срок они в Коломне будут. Казакам скажи, де я попросил о том, а еще скажи, дескать Захар Пыр зять твой будущий, парень геройский, даром что молод, а его на Дону знают! Лучшей защиты в пути, чем сии казачки сынам твоим не сыскать! Да, а про Захара я к тебе особый разговор имею. Почитай лет двадцать тому лечился, отлеживался я от ран тяжких на казачьем хуторе. Приютила меня там одна молодая семья: казак Кондрат и жена его казачка Алена. Кондрата Господь забрал, Царствие ему Небесное, а с Аленой повидались мы недавно. Просила она приглядеть за сыном своим единственным, за Захаркой, стало быть! Я, Савва Прокопыч, добро помню и считаю себя их должником — не дали помереть мне 20 лет назад! Так, что дал я слово матери, что о сыне ее попекусь! Потому и пришел ноне к тебе. Ежели счастье казака Пыра в твоей дочери, так и о ней моя забота тоже! Так, что будет нужда какая — обращайся, ни в чем тебе отказа не дам! А, вот еще держи-ка перстень с моим вензелем. Нас Алябьевых по России, по разным местам немало. Случится мне быть далече, мои родичи подсобят, коли перстень им покажешь, — боярин тут же вложил в ладонь мастера золотой перстень с выступающей посередине буквой А в фигурных завитушках, как бы сидящей на крупном сапфире.

Захар утром следующего дня заехал попрощаться с невестой и будущими родичами. С ним вместе увязался Митька. Где-то через час казачье войско отправлялось дальше в поход на соединение с ополчением Минина и Пожарского. Молодые казаки прежде еще не были в избе, где проживала Маруся. Они переступили через порог и замерли от изумления. Да, посмотреть было на что, ярко и весело вокруг: огоньки множества причудливых серебряных светильников в форме лодочек, уточек, братин и прочих вещиц были убраны в цветные стеклышки (желтые, красные, синие, зеленые), отчего разноцветные пятна света застыли на стенах, которые и без того пестрели разными рисунками! Тут и катание с гор на санях, хороводы, прыжки через костер, ряженые на колядки, скоморохи с медведем, тройки лошадей и всюду смешные, или хохочущие рожицы. Даже выбеленная печь и та хитро подмигивала гостям нарисованным глазом. Ещё их встречали: Маруся, Глаша, Авдейка и старший брат Степан. Он, улыбаясь, как и все остальные его родичи, сказал:

— Сие, сестрица Маруся так избу расписала, любит она, когда весело и ладно в доме. Нам нравится и батюшка не против. Балует он её, всё ей дозволяет, таланту сестрицыну потворствует раскрыться, — Марусины щечки от похвалы слегка заалели! Она стояла рядом с другим своим братом Авдеем, очень на нее похожим, потому что это был ее брат-близнец:

— Ну, проходите гости дорогие, за стол садитесь, в ногах, как говорится, правды нет!

— А, иде же она, дядечка Степан, невжели от тут, — вопрошает Митька дурашливо, пытаясь заглянуть себе через плечо назад и тыча большим пальцем (остальные сжаты в кулак) пониже собственной спины? Весь вид шутника выражает безмерное удивление. Он садится на лавочку и принимается елозить по ней задом, как бы прислушиваясь к своим ощущениям. Хозяева улыбаются шутке, а Степан отвечает:

— Э, нет, Димитрий, на пустое брюхо беседа у нас не выйдет, да и вам перед походом потрапезничать оно не лишним будет, — между тем девушки сноровисто уставляют стол закусками: пирогами с капустой, визигой и мясом, сбитнем, квасом, медовухой. Митька продолжает дурачиться:

— Оно дюже верно, правда с меня так и лезеть, сей миг балакать зачнеть! Стал быть, Захарка намедни сговор вчинил, а я чем хужее? Правда у том, шо я вообче татарския купец Дамир, — начинает свою игру Дмитрий. Теперь на его месте сидит на скрещеных поджатых ногах степняк: узкие глаза щелочки, масляная глуповатая улыбка:

— Тут ещё один есть девищка — Глашира яным и моя тоже хотель с ней сговор делать!

Все поворачиваются в сторону Глаши, посмотреть ее реакцию. Она, понимая, что это лишь игра, тем не менее смущается, опускает глаза и произносит:

— Что же у Вас платье казачье, не татарское?

— Нада так. Девичка мене пугаться! Моя приехаль искать себе жина, такой красывий, как Глашечечка, сыладкий, как рахат-люкум, неженый, как питичка, — Митька делано проглатывает слюну!

— Мне еще замуж рано, пока нельзя, — говорит тихонько Глаша, опуская теперь не только глаза, но и голову!

— Пачиму, сердце моё? Моя смотрэль, как Ваша говориль — «сама девка раз!»

— Еще старшая сестра не выдана. Стало быть, нельзя о сем мыслить, — девушка теперь алеет, как маков цвет.

— Да, низя, низя, конешн низя, что ты?! Кылянус мамой, чесный слова! Однако… еси оченно хочется — тада можна! Моя пылатить калым, по-вашему вено — стадо баранов, сто голов!

— Только после старшей сестры о том помыслить можно, — всё больше робея и придвинувшись на лавке к брату Степану, прикрыв рот и щеки рукавом нарядной свиты, — шепчет смущенно девочка.

— Два стада баранов! Беру два штука разом: один — Глашечечка, дыругой старш сестра Мар уся, по рукам дядечка Сытепан, — за столом хохочут все, кроме шутника и его жертвы!?

***

После завтрака всей семьей вышли проводить жениха Маруси и его друга. Захар тепло простился с ее братьями и сестрой Глашей, поклонился отцу, глядящему в окно из своей спальни. После птицей взлетел на коня, сильными руками подхватил невесту, посадил ее перед собой, выехал шагом за ворота. Там они обнялись, троекратно поцеловались. Словно дожидаясь этого, вдруг грянул свою волшебную песню соловей. Мало было ему ночи, забыл про дневной отдых неугомонный птах, захотел и теперь рассказать всему миру о своей любви! Замерли, очарованные соловьиными раскатами, его сладостным, блистательным пением дома, деревья и люди. А, может быть, он пел сейчас для двух влюбленных, про любовь, разлуку и надежду на счастье!

Захар ссадил девушку на землю и пустил коня галопом вслед ускакавшему чуть раньше Мите и ушедшему войску. Девичья ручка смахнула набежавшую слезу.

***

Письмо, доставленное гонцом.

«Досточтимый Али Уйшун Мурза, пишет тебе раб твой Азат. Спешу сообщить тебе, что казачье войско взяло приступом город Коломну, уничтожив бывший там польский отряд. Теперь оно движется в сторону Ярославля. У твоего кровника появилась невеста по имени Маруся Жгель. Сам он отличился в бою. Атаман наградил его дорогой саблей.

Подпись: Азат»

Ответ на письмо.

«Мой славный Азат, скоро мы увидимся. Мой отряд через три-четыре дня догонит и пристроится в хвост казачьему войску. Думаю, увидимся в лесах под Ярославлем. Мне не терпится поскорее зарезать своего врага.

Подпись: Али уйшун Мурза».

Дорога на Ярославль