Бесплатный фрагмент - Перебеги меня

Перебеги меня…

Их пару друзья называли «Димамария», потому что он — Дмитрий, а она — Мария. Иногда их называли еще «бешеной парой» — по аналогии с тем, как они «чудили», в том числе и в ВУЗе.

Познакомились они сначала на университетском форуме, так как учились на одном факультете, потом нашли общие интересы в вк, а потом встретились и в реальной жизни. Дима учился на 3 курсе, она на первом, ему было 20, а ей едва только исполнилось 18.

Инициатором первой встречи был Дмитрий. Он появился в аудитории первого курса, «выцелил» её взглядом и подошёл:

— Привет. Я Дима, с третьего. Ты «постила» мои комменты… Можешь выйти?

Она пожала плечами:

— Здравствуйте. Конечно, сейчас… — неторопливо стала вываливать на парту тетради, ручки, пеналы и прочее, — Я приготовлюсь только…

Он сразу же развернулся и вышел в коридор.

А она выкладывала свои вещи специально медленно, не поднимая глаз и вышла, когда до звонка оставалось всего пара минут:

— Здравствуйте, — произнесла она снова. Что вы хотели?

— Ну… — он развернулся от окна и оглядел её всю взглядом, — Поговорить. Во-первых, я мог бы стать Вашим куратором на проекте, — Дмитрий тоже перешёл на «Вы». Во-вторых, Ваши комментарии к моим комментариям мне понравились, — он усмехнулся, — Иногда они очень удачны. А в-третьих, мне хотелось бы просто с тобой пообщаться… — снова перешел на «Ты»… — Если не против, конечно.

Мария задумалась. Парнем Дмитрий был интересным, а еще высоким и явно не слабым. И уж точно не стеснительным, раз так смело и нагло «завалился» в их аудиторию.

На факультете о нём ходили разные слухи, но компания, с которой Дмитрий, видимо, чаще всего проводил время, была закрытой, как и группы, в которые, по правде сказать, она «стучалась». Говорили, что на слухи ему тоже абсолютно «пофиг».

— Я подумаю, хорошо? — Мария вопросительно посмотрела ему в подбородок, в глаза она ещё боялась, — Я на пару, ладно?

— Конечно! Ты же есть у меня в друзьях, если чё… А я — в друзьях у тебя. Спишемся, — сделал шаг в сторону, собираясь уходить, — Не торопись. Никогда не торопись. Нужно рассчитать всё… Ну ты иди, а то звонок сейчас. На первом курсе опаздывать вредно. — дождался, когда она зайдёт в кабинет, потом пошёл к себе.

***

Несколько дней она выжидательно молчала, а в коридоре при встречах с Димой (так она уже назвала его про себя), опускала глаза и мышкой проскальзывала мимо, стараясь не ускорять шаг и не оглянуться.

Впрочем, и он не был навязчив — спокойно говорил «Привет» и спешил дальше, по каким-то своим делам.

Примерно через неделю она отпустила в Интернет какую-то глупую шутку в комментарии под его постом. Посмеялись, после чего он ответил ей под тем же постом — очень по-деловому и серьёзно.

Дружить они стали ещё через неделю. Дима снова «накрыл» её в аудитории первого курса и вызвал в коридор «поговорить».

— Принцесса Ядвига… — едко бросила ей вслед одна из однокурсниц.

— И князь Ерёма — добавил кто-то еще.

— Завидуйте молча… — холодно обернулась она на всю свою группу, — Чем он вам не «заелся»? — и вышла, почти что хлопнув дверью.

Она снова не знала, как на него посмотреть, так как Дмитрий явно услышал весь диалог.

— Привет, «Принцесса», — он улыбался и был ничуть не обеспокоен и не шокирован, — А знаешь, в чем-то они правы. Хотя, совсем не умеют рассчитывать последствия…

— Они глупые дуры, — зло ответила она.

Дима поднял вверх указательный палец:

— Если «дуры», то уже по определению «глупые», — ему было весело, хотя Марии — совсем «не очень», — И ты тоже пока не умеешь…

***

Через месяц Дима и Мария уже «почти встречались» и Дим — так его называли друзья -познакомил её со своей «компанией».

Людей в ней было немного, но были одни только пары — не важно, парень это или девушка, две девушки или двое парней. Кто-то просто дружил, кто-то давно уже «не просто»… Возраст у всех был самый разный — от 15 и примерно до 22—24.

— Почему всегда чётное число? — однажды спросила у него испуганно и шепотом, на что он внимательно посмотрел куда-то в небо и стал объяснять…

Оказалось, что «компания» иногда проворачивает какие-нибудь «шалости», например — пробраться в лабораторию и «стырить» оттуда банки с заспиртованными лягушками или вскарабкаться на многоэтажку…

— Двоим легче, чем одному — есть, кому «подстраховать», — говорил он.

Из Марии «подстраховщик» получался пока «никакой», поэтому с ней Дима на многоэтажки не лазил, как и не прыгал с проводом с одного здание на другое. Но вот, когда она училась уже на втором курсе, а он на четвёртом — что-то у Марии стало «выходить».

Для всего факультета они уже были «официальной» парой, никто не бросал вслед ядовитых замечаний, а с мамой Марии Дима разговаривал просто как с «Тетей Леной», часто бывал у них в гостях — да и Маша часто «зависала» у него, хотя, естественно, домой он её всегда привозил до двадцати двух.

***

Самыми особыми «фишками» компании были две игры: «Стой или умри» и «Перебеги меня». Эти «игры» предназначались только для «профи» и обычным новичкам, вроде Марии, о них просто не говорили. Когда она узнала, Дима ей сразу всё рассказал:

— Суть первой — самая простая. Нужно встать на пути трамвая или автомобиля, когда твоя «пара» лежит на рельсах или путях позади тебя, — он грустно и ласково посмотрел на её руки, — Так, мы считаем, проявляются отношения, потому, что если струсишь и отпрыгнешь, твоя пара с большой вероятностью отправится на небеса, понимаешь?

Мария закивала — да, она уже понимала смысл многих игр и «шалостей»:

— А дальше? — она взяла Димкину ладонь в свои руки и легонько потёрлась об неё.

— Самое трудное — это встать на пути локомотива. Его слишком трудно остановить, он большой. У нас в группе это сделали только Жора со Светой и Стас со Степаном. Две других пары развалились, двое погибли.

— Нифига себе, — Мария отстранилась, — Это же очень страшно и опасно!

— А что «не опасно» в жизни? — Дима потряс Марию за плечо, так как она на какое-то время замерла, боясь представить…

***

— «Перебеги меня»? — Дима задумался… — для этого оба должны уметь водить автомобиль. И есть правила…

— Я почти умею, — она с самодовольством посмотрела прямо Дмитрию в глаза.

— Я знаю. — он взял в руки её лицо и поцеловал в губы… — Но есть правила… Хотя это, конечно, вообще для «адреналиновых наркоманов».

Он усмехнулся:

— «Крышу» прямо сносит. Не знал, что ты из таких «рисконавтов». — он улыбнулся.

— Ну и какие тут правила? — это было уже не просто вопросом, а и требованием на этот вопрос ответить.

Дмитрий вздохнул:

— Правила такие. Первое: нельзя проводить эту игру больше одного раза в день. Второе: нельзя проводить её в снег, дождь или ночью, или на трассе. Третье: нельзя проводить её на пешеходных переходах или на светофорах…

А суть… очень простая — один из пары садится за руль и максимально разгоняет машину… а второй — должен перебежать дорогу прямо у него под «носом». Тут нужен только расчет. И удача, конечно, потому что нет ничего хуже, чем сбить близкого тебе человека… Бежит тот, кто первый сказал «Перебеги меня».

— Это ещё страшнее, — Мария вздрогнула и со свистом выдохнула.

***

Один раз Диме не повезло — перебегая дорогу перед Марией и до этого наблюдая за её (его) машиной, он не успел заметить «встречку» и воткнулся в заднюю ее дверь, как носорог, в итоге поломав руки, получив сотрясение мозга и кучу побочных ссадин и травм…

6 июня, 2021 года. Вечер. Родители Марии со вчерашнего дня на даче, «Мама Лена» отдала Диме ключи и строго велела дочери:

— Не шуметь, музыку громко не включать.

Мария тихо потягивает Димку за футболку и тихо говорит:

— Перебеги меня… — после чего начинает неуклюже тереться носом.

«Побереги меня»? — слышится ему, уже полусонному, так как он сегодня уже «бежал»…

— Что? — он тоже ткнулся лицом ей в грудь, — Поберечь тебя? Конечно… Всегда.

— Нет. Перебеги… Меня..

— Ну тебя, девушка… Два раза нельзя же. Да и поздно…

— Перебеги меня! — говорит она снова и уже трясет его за шею. — Ну же, я хочу бежать!

— Ты дура? — он равнодушно подтягивает Марию к себе и целует.

— Но не глупая. Пожалуйста… — игриво взгромождается на Димку с верху и начинает дубасить его кулачками. Он лениво отмахивается:

— Ладно. Раз я это придумал, то исключительно… Но беги быстро. Очень быстро!

— Я как всегда быстро, — она довольно вскакивает и первым делом одевает шорты и кроссовки, — Я уже давно быстрее тебя. Даже одеваюсь, «тормозлюка»…

— Угу, — он встает и тоже одевается.

***

Мария стояла на старте и ожидала Димкиного разгона. Машина тронулась и она приготовилась бежать…

Дмитрий ехал по всем правилам игры — он не мог тормозить, должен был выжать максимум — только тогда у «игры» был смысл. 120 километров, камер нет, время бежать.

И Мария побежала… Но что-то случилось не так — то ли свет фонарей и фар её ослепил, то ли она споткнулась, но Димка увидел, уже подлетая — как она оступилась, испуганные её глаза, расширенные и чёрные, где есть одни лишь зрачки…

С трудом владея рулём, добавляя газ, чтобы машину не занесло, он едва-едва не коснулся хрупкой Марии бампером и вывернул вправо.

Машину вынесло на ново-вкопанный бордюр, подбросило об него так, что диски слетели, и с размаху, почти на метр вверх, впечатало в придорожный фонарный столб, что корпус машины стал на треть меньше.

А Димка всегда одевал ремень — была у него такая фобия.

Из под капота пошёл пар, будь Дим даже в сознании — выбраться он не мог, так как мотор и торпеда целиком пережали его. А потом машина загорелась…

Рядом сразу остановились все, кто ехал — водители подбегали с огнетушителями, даже пытались залить огонь тосолом, но машина горела. И Димка горел тоже.

Мария рванулась вперёд, но её остановил какой-то в возрасте мужчина из красной машины:

— Женщинам не надо туда… — сказал он спокойно и строго, — Потушим, но Вы ничего хорошего не увидите. Как Вас зовут?

— Мария, — ответила она, еще не вполне понимая, что происходит, но всем своим женским сердцем чувствуя, как уходит, или ушло время, — Что же делать, это мой парень, мой, мой…

— Ясно, идём, — он силком взял её под руку и отвёл к подъехавшей скорой, — Вот вам, ребята, работа …а там уже всё…

Пожар потушили. На похоронах все из компании странно смотрели на Марию, а на кресте было латунью выложено: «Дмитрий Борисович Ив, 12.03.1998 — 6.06.2021»…

Неудержимый Понч

Когда в сентябре учительница представила классу нового ученика и сказала:

— Ребята, знакомьтесь, это Толя Рысаков, ваш новый одноклассник, — с задних парт тут же удивлённо донеслось:

— Это же Пончик! — кое-где захихикали.

Действительно, комплекция у Анатолия была такова, что называть его «по фамилии» — «Рысаком» — никому бы и в голову не пришло.

По крайней мере, прозвище «Пончик» — хоть и было обидным, но не было таким злым, как «Толстяк», как его обзывали в первом классе другой школы.

Причём и мать и отец у Анатолия были «нормальными», даже худыми, а у него …еще в детском саду выявили артериальную гипертонию и атеросклероз, которые и привели к появлению избыточного веса.

Больше других он не ел, столько же спал, столько же гулял, но даже овощные диеты и всякое «таблеточное» лечение не помогали.

***

В новой школе над ним сначала посмеивались, на что он не особо обращал внимания, потом перестали — учился он неплохо, наравне со всеми убирался в классе и не был злым.

Только учитель физкультуры, Виталий Николаевич, поначалу невзлюбил Анатолия, подозревая в том ленивую и бездарную личность. Однажды он оставил Рысакова в спортзале после урока, и хмурый «Пончик» вернулся в класс, когда все уже сходили в столовую, поели и сидели на своих местах.

Тут он удивил всех, а многих даже напугал. Открыв дверь кабинета, не останавливаясь, на ходу срывая с плеча портфель, подошёл к окну, в два движения распахнул его, вскочил на подоконник и выпрыгнул…

Кабинет находился на втором этаже. Все рванули к окнам, кто-то взвизгнул.

— Всё нормально, ребят, — помахал рукой из большого сугроба весёлый Анатолий, — Я допрыгнул! А говорили, что не смогу!

***

На самом деле и с физкультурой у него получалось неплохо — к чужим воротам он летел с мячом как небольшой таран, изредка «бросаясь» из стороны в сторону, пугая своих и «вражеских» игроков. Пожалуй, только вратарь, Вовка Хорьков, его не боялся. Хорь был маленьким и быстрым, легко уводил у Пончика мячи или в прыжке ловил их своими цепкими, как у обезьяны, руками. Конечно, иногда и его «Пончик» сносил и отбрасывал, но, как настоящий вратарь, Хорь падений не боялся.

В начале третьего класса Анатолий записался в секцию лёгкой атлетики…

— Толя… — отоваривал его совершенно изменивший своё отношение Виталий Николаевич, — у нас в школе нет никаких технических легкоатлетических видов… никакого метания ядра, а только бег и прыжки.

— Ну и что!? — взглянул на учителя Анатолий, — Мне же нравится.

В итоге его всё же удалось уговорить пойти на секцию борьбы, где из-за особой весовой категории в спарринги Пончика ставили только со старшеклассниками. Те и сократили его длинное прозвище «Пончик» до короткого и звучного «Понч».

***

В 7 классе он пять всех удивил, тем, что вызвался участвовать в межрайонной эстафете. Виталий Николаевич вздохнул, но всё же включил Понча в состав команды, поставив на самый короткий и лёгкий этап, всего в 150 метров. Понч прибежал к следующему этапу первым, и больше никто уже не сомневался в его спортивных и атлетических способностях. Подтягивался и приседал он на рекорд школы, легко делал «колесо» и сальто — вперёд и назад…

— Откуда, Толя? — поражённо восклицал физрук.

— Тренировался, — смущенно отворачивался Анатолий.

Его самостоятельные и клубные занятия спортом ничуть не мешали учёбе — и в пятом и в шестом классе он уже был отличником по всем предметам, кроме музыки:

— Толя, — сокрушённо вздыхала учительница, — Ты во время концерта хора лучше не пой, а просто открывай рот или шепчи слова песни про себя, у тебя получается какой-то кошачий рёв…

Но Анатолий так не мог, он предпочёл смотреть на выступление хора своего класса из зала и хлопал громче всех.

***

— Я поражаюсь такому упорству, — говорила классная руководительница родителям Рысакова. — Может быть, это и упрямство, но оно до такой степени бескорыстно, что совершенно лишено всякой жалости к себе…

— Это хорошо? — спрашивала мама, прижимая руки к груди, — Или это плохо?

— Сложно ему будет в жизни, с его принципиальностью и нежеланием обходить препятствия… с другой стороны — это целеустремлённость, которая есть не у каждого взрослого.

***

А Понч продолжал учиться и «лететь» вперёд, не вдаваясь в подробности особенностей собственной психологии. И его это устраивало, он даже о своём странном облике забыл, как не замечали эти «странности» его одноклассники.

В октябре уже восьмого класса в школе во время уроков случился пожар — не смотря на то, что здание школы было кирпичным, внутренние перегородки представляли из себя гипсово- деревянные стены, а пол везде сплошь был деревянный, пропитанный многолетними слоями краски. Он даже не то чтобы горел, а быстро тлел, подобно теннисному шарику, выделяя огромное количество дыма, который заполнял помещения мгновенно.

Все классы побежали к выходам, кто чем закрывая рты и носы. Некоторые падали, другие школьники их поднимали и попарно тащили. Слышались строгие оклики учителей и старшеклассников, пробивающиеся сквозь шипение плавящегося пола, но не было никакой паники.

Понч и учитель бежали последними из своего класса, подгоняя отстающих, которые уставали бежать сквозь дым и начинали идти. Наконец, он схватил кого-то, сам не видя кого, на руки, крикнул ребятам, чтобы ждали всех. Многие остановились, развернувшись, тоже кого-то потащили на себе. Вышли без потерь.

— 8а весь? — взволнованно спросил ловивший учеников у центрального входа физрук.

— Мы все, — кашляя, ответили ему.

— Хорошо, вон там стройтесь, — Махнув рукой, он отвернулся к школе.

Пошли строиться, но вдруг одна девочка воскликнула:

— Смотрите! Вон там, на первом этаже! — все развернулись. — Вон там, она показала.

В одном из кабинетов кто-то изнутри открывал окно, дёргал фрамугу, но ему мешала краска, склеившая рамы окна между собой.

— Виталий Николаич! — заорал Понч и бросился к окну. Хорь метнулся за ним, следом ещё кто-то. — Подсадите! — бросил Рысаков ребятам, и те, забыв о его габаритах, подкинули почти до самого окна, за которым назад, в дым метнулись тени…

Анатолий сначала кулаком, а потом ногой вышиб раму с присохшей краской и кошкой заскочил на подоконник:

— Кто здесь? — крикнул он в дым.

— «Первфый „а“, кхе-кхе»… — ответили ему. — Нас много, 32, многие лежат на полу.

— Сейчас! — Понч спрыгнул вовнутрь, на подоконник с улицы залез Вовка Хорьков:

— Понч, стой! — он тоже спрыгнул в класс и схватил Анатолия за пиджак, — Я не смогу пересадить их на улицу. Всех — точно нет, но я могу их до окна довести, — он указал на марлевую маску, которую единственный догадался намочить меловой водой из ведра.

— Давай! — Рысаков в охапку взял первую пару попавшихся первоклассников и потащил к окошку. Перекинул сначала, одного, потом второго, — Ловите!

— Ловим! — ответили снизу.

Хорь притащил еще двоих. Понч сел на подоконник верхом, левой ногой зацепившись за батарею… и подавал приведённых и принесенных ему Вовкой и учительницей детей.

— Всех считайте! — говорил внизу физрук, — Сколько всего, Толя?

— Тридцать два и учительница, и Хорьков.

— Ясно… Несите их к забору, на траву, к забору. Пусть сидят, дышат.

— Я всё… не могу… — Вовка, шатаясь подвел за руку одну девочку. Рысаков передал вниз сначала её, потом Вовку:

— Сколько еще? — спросил.

— Троих не хватает. И учительница… — Понч побежал в дым…

Трое учеников с учителем спрятались под партой первого ряда, он выволок их — двое могли стоять и пошли, схватив Анатолия за карманы брюк. Третью он нес в руках.

— Идите, я подожду… — сказала учительница…

Так же, как остальных, он перекатил учеников во двор, снова ушёл в дым…

— Сейчас я… сама… — сказала учительница, но он даже слушать её не стал, как первоклассника схватил на руки и понёс, передал в низ, а потом слез сам, дёрнув за собой фрамугу окна.

Его слегка пошатывало, сильно слезились глаза и немели кончики пальцев.

— Его тоже на траву! — распорядился Виталий Николаевич, — Молодец, Толя!

Приехало три пожарных расчета и четыре машины скорой. К сидящему Рысакову подошла какая-то маленькая девочка из его класса, сейчас он даже не смог вспомнить, как её зовут, наклонилась и протянула намоченный носовой платок:

— Спасибо, Пончик, — ласково сказала она, — На, лицо вытри.

***

В конце восьмого класса все вдруг заметили, что Анатолий изменился. Он совершенно перестал казаться «толстым» или даже «полноватым», перестал быть другим, став просто своим — необычным и естественным «Пончем»…

То, чего не купишь

В толпе людей, посреди Невского проспекта я резко остановился. Люди культурно меня обходили, некоторые извинялись, а я не сразу понял, что же меня остановило. Такого чувства я прежде не испытывал, я даже не предполагал, что оно существует: одновременно похожее и на запах, и на вкус, и на цвет. Еще оно было похоже на чувство какого-то узнавания и немного кружило голову.

Я поднял глаза. Рядом, шагах в десяти, остановился другой человек, при виде которого всё моё существо как-то подобралось, окружающее вообще перестало иметь хоть малейший смысл: пропали звуки, цвета, словно весь мир сместился в один небольшой силуэт впереди, зависший в неожиданной пустоте.

В то время, как он оборачивался, я медленно и с опаской стал подходить, пока мы не оказались лицом к лицу.

Это была девушка в длинном светло-зелёном пальто с неизменным питерским шарфиком с котиками. Мы встали слишком близко, так как тоже успела сделать шаг вперёд. Она казалась небольшой и миниатюрно-хрупкой, хотя я точно видел, что это совершенно не так. Под определённым углом зрения она переливалась перламутром и превращалась в нечто необычайно прекрасное..

— Я думала, что таких как я больше нет… — в каком-то полусне пробормотала она и поднесла ладонь к моему лицу, — Сними… — я кивнул и снял очки.

— А у тебя глаза — самые обычные, — невпопад ответил и ощутил, что смущён.

— Это линзы, — она дотронулась другой рукой до своей щеки, и всё-таки прикоснулась ко мне, — Откуда ты взялся?

— Прилетел в гости, — пожал я плечами и решил представиться, — Юрий…

— А по нашему как? Ты сам прилетел? — я усмехнулся:

— Юджин Лонг Ня… но это прозвище, скорее. А ты? Конечно на самолёте, — ответил я и на второй вопрос, надевая очки.

Она задумалась над чем-то своим, немного отодвигаясь, но хватая при этом меня за рукав, вероятно, чтобы я неожиданно не испарился, невпопад сказала, путая слова:

— Длинное, старое… А я просто Таня… Тингрин. Я всегда здесь жила…

— Парень есть? Дети? — прямо спросил я, на что она кивнула:

— Муж… Но я полагаю, больше уже нет, да? — я молча поклонился, так как знал, что впечатление и это чувство уже не уйдут никогда.

— У тебя? — она отвернулась, продолжая меня держать.

— Нет. Была.

Окружающий мир вернулся на свои места:

— Пойдём, а то долго стоим. Можно? — я положил её руку себе на локоть, и мы пошли неизвестно куда — просто идти среди людей, древних фасадов, забредая в разные дворики. Пока мы говорили не очень много, казалось, времени наговориться у нас будет бесконечно много. В каком-то смысле, это так и было.

— Юрий, а ты встречал ещё нас? Таких вот, как… Я никогда. — она странно на меня покосилась. Я задумался:

— Очень давно… Только одного.

— Как давно? — она остановилась, будто оса зависла в воздухе, ожидая ответа.

Я отнял её руку, взял за плечи и внимательно на неё посмотрел, пытаясь разделить внешнее — то, что видел и то, что чувствовал:

— А сколько тебе лет, Таня? Я понимаю, такие вопросы не задают, тем более при первой встрече, но… выглядишь на 20—22…

— Точно не задают! — рассмеялась, — Мне 25. Но это ведь только начало, так?

— Точно, — мы снова куда-то пошли, — А так, дай угадаю: детский дом, интернат, приёмная семья?

— Нет, приёмной семьи не было. А у тебя?

— У меня была… Только детских домов тогда ещё не было, были приюты при религиозных общинах и школах.

Татьяна задумалась:

— Ох, это как же далеко тебя занесло! — обогнала меня на шаг и с силой дёрнула за собой, — А тебе сколько годиков, Юджин?

— Другому бы руку оторвала, — я деланно посмотрел под ноги, чуть ли не пришаркивая, — Много.

— Ну? — она не отступила, — Я же вижу, что много, но не могу точно определить, ты то всплываешь, то выглядишь как… как все. Когда «всплываешь», это меня завораживает… Ну? Сто? Может, 300?

— Умножь где-то на семнадцать… — она замолчала.

Большую часть пути она смотрела на меня почти не отрываясь, полагаю, что точно также «поедал» её глазами и я. Это было похоже на близкую встречу двух родственников, которые прежде жили далеко друг от друга, но постоянно переписывались, не оставляя другого в неведении относительно собственной жизни.

— Ты так смотришь, как будто хочешь меня взглядом сжечь, — я взял её ладонь, — Такая горячая!

— У тебя тоже, — Таня сжала мою руку в своей, — Я ведь и по настоящему могу сжечь…

Я скептически хмыкнул, но вежливо согласился:

— Не сомневаюсь. Можешь.

— Да нет, вряд ли, — по наклону головы я понял, что она использует то же искажённое зрение, что и я, — Не смогу.

— Не сможешь, — с этим я тоже согласился, немножко её разозлив:

— Ну, хватит «поддакивать»! Пошли куда-нибудь…

На такси мы доехали до залива, подальше от людей. Конечно, человеческое присутствие ощущалось и здесь — в банках, каких-то торчащих из воды сваях, выброшенных на берег досках и прочего сора, который с усердием растаскивали чайки. Нас, в отличие от людей, они совершенно не боялись — подлетали и ходили у самых ног, норовили сесть на голову и покопаться в волосах. Я их шутливо отгонял, а Татьяна смеялась:

— Чуют сородичей!

— Ага. Особенно когда один такой «сородич» в глаз тебе влетает на скорости…

— А ты часто летаешь, Юрий? — она с интересом на меня посмотрела.

— Нет, конечно! — я откинулся на камень позади, — Для этого приходится далеко уезжать, а пугать военных и диспетчеров я и сам боюсь… Зимой ещё в буран можно… От ракеты не убежишь, и заметишь её, когда уже поздно.

— А бывало? — Таня вскинула на меня глаза.

— Пару раз. Однажды зимой три дня в снегу провалялся, как Мересьев. Но летаю, у меня маленький городок. — я вспомнил город, где сейчас обустроился.

Какое ПВО? Завалющий аэропорт, откуда рейсы только в Москву и есть. Хоть прямо над ним и летай — пальцем потычут, потом напишут, что новый беспилотник испытывал местный (уже несколько лет как закрытый) завод.

— А-а, — завистливо вздохнула, — А я только плаваю. И то несколько раз приходилось убегать от береговой. Страшно! А ты не знаешь, откуда мы вообще взялись?

— Поплаваем. — я погладил её по спине, — А откуда? Трудно сказать. Может, со звёзд? Олег, тот единственный, о котором я говорил, считает, что со звёзд.

— А ты как считаешь? Ты же так много должен знать?

— Понимаешь, забывается тоже многое, — убрал руку, отмахнулся от чайки, — Когда-то узнаем.

К вечеру, после телефонного звонка из дома, Татьяна погрустнела:

— И что мне теперь делать? С Андреем, с мужем. Надо поехать, поговорить. Вещи собрать, да?

— Да, поговорить надо, — я посмотрел на часы, — А вещи тебе теперь собирать не надо, в мире вещей много, иногда даже слишком. Кстати, я часто уходил не прощаясь… Трудно, но так надо было.

Таня вздрогнула:

— Нет, ты что! Я так не могу! — прижалась ко мне боком и долго, неподвижно смотрела, запрокинув голову, как будто выбирая.

Я медленно гладил её по спине. На самом деле, выбора у нас никакого не было.

— Надо ехать, — она поднялась. А молча убегать — это не по-людски…

***

Я ждал ее с водителем в машине у дома. Мы с нею молча решили, что она съедет ко мне, поэтому я по телефону отменил бронь и взял в том же агентстве другой номер, покомфортнее, хотя сам и не планировал оставаться в Питере надолго. Теперь будет нужно: мне — пересмотреть дальнейшие планы, Татьяне — попрощаться с друзьями и местами. Когда откуда-то уезжаешь, кажется, что это навсегда.

Она выскочила из подъезда, сменила прыжки на степенный шаг, села в машину. Думал, что будут слёзы, но вид у неё оказался на удивление довольным, каким-то «освобождённым». Небольшой рюкзак из дома она всё же прихватила.

— Вот… — положила рюкзачок между нами, подумала, что он станет мешать и переложила к двери, — Что теперь?

— Теперь мы едем по магазинам, — я ухмыльнулся, — Потом ко мне. Неделю раскачиваемся, затем едем в Финляндию, если ты не против, в Японию и на Багамы — Олега навестим…

Сидящий впереди водитель только хмыкнул и склонился ближе к рулю.

— Вы не уезжайте, я залог оставлю, — обратился я к нему, — Нас до отеля потом…

— Понял, — водитель довольно кивнул и хитро посмотрел на нас в зеркало, наверное, поняв, что на случайную женщину в моих глазах Татьяна точно не похожа… — Хорошо, шеф.

— У меня загранпаспорта нет… — прошептала Таня мне в самое ухо.

Я тоже склонился к её ушку:

— Во-первых, он тебе не особо и нужен, а во-вторых, он у тебя будет…

***

Пожалуй, одно из величайших удовольствий в жизни любой женщины — это шопинг. Иногда она останавливалась возле какой-то вещи, хмуро разглядывала её, вздыхала и отходила. Я не удержался и спросил, в чём дело.

— Это дорого. — сказала она.

Я взял её за плечи оазвернул к себе, мы встали так же, как первый раз на Невском:

— Знаешь, Татьяна, в чём плюс быть древним? — посмотрел на своё отражение в витрине за её спиной. Нет, «древним» я совсем не выглядел… — Нельзя выжить в течение нескольких тысяч лет, оставаясь при этом непрактичным идиотом. Пойдём поедим?

— Пошли… — она о чём-то задумалась, — А-а-а, поняла!

— Здорово, что поняла! — я поцеловал её в макушку, от чего по всему телу прошла дрожь, но она сама ещё теснее прижалась ко мне и обняла в ответ.

Мы немножко так постояли, потом она опять смешно запрокинула голову:

— Веди, корми!

После еды дело с покупками пошло веселее. Это когда на глазах молодая женщина превращается в удивлённую и чуть ли не танцующую от восторга девчонку.

— Хорошо сходили! — пробормотала она в машине и уснула на моём плече.

— «Хорошо я приехал…» — подумал я.

Швейцар с водителем помогли занести покупки в номер, а сонная Таня, оглядев интерьер, произнесла:

— Надо завтра здесь всё осмотреть!

— Уже сегодня, — я пошёл ставить кофе, — Но ты спи, на работу тебе утром позвоним!

— У меня же отпуск…

— Отпуск не вечен, — мудро и тихо прошептал я.

А она уже спала.

Выпил кофе, посидел над электронными сообщениями. Передвинув несколько дел «на потом» и решив пару других, долго сидел перед кроватью, глядя на перламутровые облака, на сверкающие в бледном свете торшера ярко-зелёные крылья. Они были ярче света.

***

В обед нам принесли завтрак, потом мы спустились в бар, промчались по игровому залу, подышали свежим воздухом бассейна, снова пообедали, уже в местном ресторанчике. А затем пошли разбирать ночные покупки.

Вышло так, что на большинство встреч с Таниными друзьями мы «забили», пообщавшись по телефону и через Интернет, бегая вместо этого по отелю и зонам комфорта, а вот к себе на работу Татьяна решила всё же ехать, причём уговорить её написать заявление мне удалось с большим трудом.

— После отпуска я подумаю… — отмела она встречные аргументы, оделась в обновки, — Ну, как я?

— Шик! — я поднял вверх большой палец, — Пошли ещё в салон сгоняем, я тоже, кстати, зарос как медведь.

— Ты со мной хочешь поехать?

— Нет, Тань, у меня дела, — я развёл руками, — Карточку возьми только, держи, это вот твоя…

— И-и?..

— Ну и… в салон! Наводить «блеск». Кстати, загранпаспорт готов…

— Ты не говоришь всё, что хочешь. — она посмотрела на меня слегка обиженно.

— Ну… — мы знакомы всего…

— Вечность, — договорила она, изменив мои слова, — Просто я раньше была в другом месте, пока ты искал. Я сегодня вернусь как можно раньше…

— Я тоже постараюсь… — немножко напрягся и выпалил, — И мы никуда из номера не пойдём…

Она прижала ладонь к моей груди и склонила голову:

— Ты прямо сияешь сейчас. Ждал вечность и только сейчас смог мне это сказать? А чипсики будут?

— Мешок, — выдохнул я.

Естественно, в своём институте появление Татьяны произвело эффект бомбы.

— К чёрту ВУЗ, — с горечью жаловалась она мне, — Теперь до конца года будут шептаться, — она пришла раньше меня, не стала заказывать в номер, а приготовила из того, что было в холодильнике.

— А карьера? — я достал из-за спины два пакета чипсов.

— Я постараюсь… — нырнула в постель и протянула ко мне руки, — Давай мне! — я кинул ей пакет, сам сел рядышком.

Она забрала и мой пакет тоже, переложила на кресло:

— Верно говорят, что мужчины — вечные дети, ничего не понимают…

— Результат эмансипации, — я попытался развести руками, но в таком сиянии сделать это было невозможно, — Меня знаешь, что волнует?

— Что? — она слегка отстранилась.

— Мы отель не разнесём? Не спалим?

Она крепко обхватила меня.

Я видел Таню, нет, Тингрин сразу в двух формах, и это было удивительно. Иногда она или я начинали терять контроль, тогда второй обнимал его и своим теплом отменял начавшиеся изменения. Это было и странно и приятно, напоминало полёт, но при этом я чувствовал, что несу её, а иногда она несёт, поддерживая, меня. Я понял, что вдвоём мы сможем лететь вечно, никогда не останавливаясь и не приземляясь. Когда. Один несёт другого.

Нам в номер звонили с ресепшена, Таня прокричала в трубку, что у нас никого не убивают, бросила её, даже не положив.

Наверное, поэтому, когда мы съезжали, смешливые администраторы подарили Татьяне большого плюшевого зайца, а мне — маленького пластмассового щенка.

— А знаешь, — призналась мне моя Таня как-то утром, — Теперь я вижу тебя чётко.

— И я тебя тоже, — согласился я.

— Я, конечно, инстинктом чувствовала, что золотые — это ужас какой, но… У тебя одна только голова занимала весь номер…

— А внутри неё калачиком свернулась ты…

— Я знаю, — она прижалась ко мне. — Никакой ты не «ужас»! А ещё смел мне врать, будто я способна тебя сжечь? Смешно!

— А я тебе сопротивляться не буду.

***

В Финляндию мы ехали на машине, которую взяли в аренду, поэтому половину вещей пришлось отправить почтой в город, который я выбрал местом следующего нашего пребывания. Границу переехали без проблем, причём и русские и финские пограничники были максимально вежливы, только спросили:

— Mikä on vierailun tarkoitus? — принимая документы.

— Häämatka.- ответил я, почти не соврав. Пограничник улыбнулся:

— Hyvää matkaa. — и добавил, глядя на Татьяну, но обращаясь ко мне — Olet onnekas.

Едва мы отъехали, пришлось пересказать Тане весь диалог. Она расхохоталась:

— «Медовый месяц»? — сделала шутливо-чопорный вид, — Я ещё не готова к столь серьёзным отношениям… — в ответ я тоже рассмеялся и «втопил» педаль газа, наплевав на местные законы.

Будь это обычная девчонка, она бы взвизгнула, а эта только высунула голову в окошко и закричала:

— Быстрее, быстрее!

Скоро остановились в каком-то безлюдном кемпинге с окультуренным лесочком и провалялись пару часов прямо на траве.

Конечно, Европа всюду бросалась в глаза. Гостевые домики с припаркованными у причала катерами, высокие черепичные крыши, газончики, неторопливо идущие люди. Более-менее крупные города мы старались объезжать, а одну ночёвку сделали прямо на берегу Саймы, перекусив и немного поплавав, так как вокруг не было ни единой живой души.

***

Преображение — интересный процесс, чью физику или химию я не могу целиком объяснить. Лучше всего преображаться среди множества камней, груды металла или песка, хуже и труднее — в воздухе, совершенно недопустимо в лесу или рядом с живыми существами.

Внешне он слышится как схлопывание крупного воздушного шарика, после чего от тебя расходится какая-то энергия, которая подхватывает всё, находящееся в определённом радиусе, и несёт к тебе. Выглядит это свечением большого яйца с ярчайшим пятном в центре, похожем на шаровую молнию. Ты начинаешь расти и становишься тем, кем всегда был.

Машину мы бросили глубоко в лесу, одежду оставили там же.

— Я первая? — Таня ходила вокруг, подпрыгивая от возбуждения, — Тогда отойди… Ещё дальше отойди…

Она вытянулась, как струна, сосредоточенно развела руки в стороны… в воздухе хлопнуло и тихонько, на грани слуха засвистело. Странно, но снаружи преображение выглядит быстрым: хлоп, вспышка света, и передо мной — самое красивое создание, которое я только видел:

«Зелёненькая какая!» — подумал я с восхищением.

Возможно, кому-то мои эстетические предпочтения покажутся странными, но крылья, лазурно искрящиеся под незаходящим здесь в июне солнцем, длинные руки и ноги, которые язык не поворачивался назвать «лапами», гибкая шея на сильном, гибком вытянутом туловище. Она больше всего была похожа на кошку или куницу. Вы видели крылатую кошку, таинственно блестящую тускло — зелёными чешуйками? С большими глазами, которым никакие «стрелки» в принципе не нужны — они просто уже были в виде вытянутых вверх и вниз базальтовых ресниц. Конечно, наличествовали и клыки, но в такой форме поцелуи — я откуда-то это знал — заменялись «потиранием» чешуйками друг об друга или обматыванием шей…

Конечно, мы являлись животными, а разве человек не является? Больше мне все-таки нравится определение «биологическая форма жизни», ну, может, вот сейчас — не совсем «биологическая», а какая-нибудь «кварцевая». Или «разумное существо».

Тингрин жестами указала на своё горло:

— «Я не могу говорить…» — и, грустно на меня посмотрев, легла на песок.

— Не надо говорить, — я подошёл к ней и провёл пальцами от самого кончика носа до опущенного ко мне чешуйчатого лба, — Надо вот тут думать, — постучал по точке в самом возвышении.

Крепко зажмурив глаза, целую минуту она пыталась. Я же улавливал какой-то сумбур про кофточки, маечки, вообще всякие структурно неясные мысли, куда вклинивался ещё и страх, что она мне не понравится.

— «Какие ещё кофточки?» — подумал я, за что тут же был локтем отброшен метра на три.

— «Ой, прости, — чётко, вероятно от страха, у неё получилось, — Ты теперь и мысли мои читаешь? Зато я больше, чем ты»! — и она протянула мне свой «коготок», чтобы я мог подняться.

— Это ненадолго, — пообещал я и пошел в воду. Удивлять смотрителей парка видом бомбардировки его побережья мне не хотелось.

Как я уже говорил, субъективно процесс длиться несколько минут, но Тингрин сказала, что это было мгновенно — будто вся вода в том месте, где я нырнул, мгновенно испарилась, а потом захлопнулась, как по велению посоха Моисея.

Я вышел на берег.

— «Божечки, Божечки..». — Тингрин отступила, сложила ручки перед грудью и распахнула крылья, намного превосходящие размером её остальное тело.

Я тоже распахнул крылья в таком своеобразном ритуале приветствия, где красота соседствует с беззащитностью: «Я не враг, смотри…»

— «Лучше присядь, тебя над деревьями видно, — она несмело подошла ко мне, — Нереально.»

— «Я уже сижу».

— «А почему чёрный»? — спросила, потрогав лапкой одну из чешуек.

— «Солнце позади, — ответил я и засветил буквально на кончике языка крохотный огонёк, — Видишь?»

— «А …как?..Ну, про это?» — передала она мне новый вопрос, вложив него смешной и интересный образ, здорово меня развеселивший.

Я лёг и легонько почесал ей шейку. Замурчала. «Ну, точно, кошка.»:

— «Что ты знаешь про огонь? Ты должна помнить, это глубже тебя. — я подождал, — Огонь бывает красным, синим, белым, фиолетовым, зелёным… Бывает фосфорическим, газовым, реактивным, атомным…»

— «Я помню все названия! Так много?!» — она придвинулась ко мне. Я аккуратно положил голову рядом:

— «Он может разрушать, убивать. А может создавать и рождать, понимаешь?»

— «Я так люблю смотреть на огонь… — положила лапку мне на нос, закрыв одну ноздрю, — Я так хотела камин… А приходилось смотреть на газовую плиту.»

— «Вот!» — я прочертил когтем борозду на песке.

— «Я вспомнила…» — Тингрин, как и раньше делала, запрокинула голову.

— «Здорово! — поднялся, — Пошли купаться, маленькая!» — она засмеялась.

Плыли мы, естественно, под водой и парой. Когда я особенно разгонялся, благо глубина озера позволяла, она хваталась за мой гребень, и мы почти летели, вероятно, поднимая на поверхности среднюю волну.«А может, миф о Лохнесском чудовище — это о таком же, как мы? А что, по размерам Тингрин как раз подходит…» — думал я, скашивая глаз, — «Если мы — создание эволюции, то какими же были наши естественные враги? — также приходило на ум, когда я разглядывал свои когти. Но больше я, конечно, смотрел на Тингрин…

Воздух был нам не нужен, лишь ускоренный метаболизм вызывал голод: по пути она чавкала мелкой рыбешкой, некрупными затонувшими деревцами, я уминал со дна всё, поэтому возвращались мы в густых тучах поднятого ила.

Под конец всё же не удержались, взлетели над озером, камнем рухнули вниз и доплыли до берега, вылезая и отряхиваясь уже мокрыми беленькими «черепашками» с мягким панцирем. Один ругался на острые камешки, а вторая на длинные запутавшиеся волосы…

— Всегда тебя узнаю. — уточнил я в машине.

— А я тебя… — улыбнулась моя Таня.

***

В аэропорту Вантаа мы познакомились с довольно большой компанией молодых людей, как и мы, летевших в Японию. Сначала они привлекли внимание Татьяны, так как всё время смеялись, фотографировали друг друга, незлобно шутили и дарили подарки пассажирам.

— Это «блогеры», — просветил я её, приглядевшись, — Некоторых я знаю. Сами снимают, ведут трансляции и каналы в сетях. Самоорганизованные ребята.

— Подойдём? — она вопросительно подёргала меня за рубашку.

— Ага! — я снял солнечные очки, так как сегодня тоже был в линзах.

Мы подошли как французская пара, под ручку, наверное, странная: Таня в длинном облегающем платье, а я в бермудах. Правда, мои кроссовки и рубашка были в тон её платью, а её туфельки — в тон моих ярко-жёлтых шорт. Ребята сразу нас окружили.

— Привет, Сень, Саша… — я приподнял край шляпы, — Вот уж не ожидали…

— Ух ты! Юрий Михайлович! Вы тоже тут? — высокий и худой парень, Семён, не скажешь, что акробат и танцор, потряс мою протянутую руку, — А мы слышали, что вы в Питере зависли?

— Отпуск, — я легко пожал плечами, — А вы куда такой командой?

Смугленькая Саша произнесла «Здравствуйте», улыбнулась нам, а потом стала шёпотом что-то втолковывать стоящим рядом девчонкам. Судя по «перегляду» и оценивающим взглядам, я примерно представлял, о чём идёт речь.

— Знакомьтесь, это Татьяна, — я представил свою спутницу, — моя жена, которую я от всех скрываю… — Таня игриво толкнула меня локотком в бок.

— А мы в Японию, — Сеня вскинул вверх кулак, — Хей!

— Хей!!! — подхватило большинство.

Тут же, имевший характер няньки Семён принялся всех со всеми знакомить:

— Это Валя из Москвы, Паша с Олей тоже, Серёжка из Кемерово. Еще один Сашка, только «он», а не «она», хе-хе — с нами из Питера, это близняшки наши, Оксана с Роксаной, кто из них кто — не знаю… Волгоград. — он легко увернулся от порядочной зуботычины. О-о! — вспомнил вдруг, — И ваши тоже здесь — Максим, Гриша, как его… Егор, только они где-то в кафе пасутся…

— Ладно, ладно, хорошо, — улыбаясь я его остановил, — Мы тоже в Японию… Ана тано нихонго ха доа десука?

Семён замер:

— Сукоши… Немного, — и засмеялся.

До самой посадки мы все вместе общались: ребята рассказывали о своих планах, я — о том, как создавались первые продюсерские проекты и какие войны идут сейчас на «большой сцене», что, в принципе, должно случиться, а чего опять же «в принципе» не может…

В самолёте Татьяне захотелось идти в эконом-класс к ребятам, на её место явился Григорий, рассказал про дела «на Родине» и взялся за книжку. Лететь было 10 часов. Судя по музыке, доносящейся из хвоста самолёта, у ребят пошла «веселуха».

***

В отеле Таня рассказала, что помимо обычных клипов с шутками, сценками и «пранками» некоторые ребята планируют прыгнуть с парашютом:

— Давай тоже, а? — упрашивала она меня.

— А справку и книжку когда тебе делать? — я отошёл от компьютера и сел в кресло, — Там ещё и обучение пройти…

— Но мне же не страшно, ты же знаешь! — она села на подлокотник, — И воздух я чувствую лучше любого парашютиста…

Я думал. Угодить очень хотелось, тем более, что в современной Японии за тобой не будут гоняться с пулемётами и танками — только с фотоаппаратами и камерами.

— Раскроем себя, — выразил я сомнения.

— А у тебя все эти документы есть? Твои? Тебе можно? — меня явно решили дразнить. Перламутровый призрак за Таниным лицом сморщил носик, — Ты сам как медосмотр проходил, Юрий!?..

И не поспоришь ведь, медосмотр я не проходил нигде и никогда. Даже рентген с флюорографией не делал, не говоря уж об ЭКГ- результаты были бы странными.

— Нет, прости, Тань, — я решил окончательно, — Мы прыгать не будем. Вот с земли или с самолёта посмотреть можем. Но сделаем, обещаю.

— Эх, ну, ладно. — она легко, почти намёком поцеловала меня в щёку, — Покушать тебе сделать?

— Ага, я тоже сейчас помогу, только письмо отправлю, — быстренько закончил, пошёл к Татьяне — последнее время нам нравилось готовить вместе самим, и только ужинать мы ходили в разные экзотические места.

— Завтра у нас музей кукол? — она передала мне морковку, которую я быстренько нашинковал — ножи в отеле были великолепны, да и плита предоставляла массу возможностей.

Я наклонил голову, вытер руки, подошёл к Тане сзади, обнял и поцеловал в шею:

— Угу… Не злись, ёршик!

Она перестала что-то мыть, сама повернулась ко мне и вдумчиво смотрела в глаза:

— Всё, не могу больше злиться! — поцеловала в ответ в губы.

Японцы — люди очень спокойные и терпеливые, со стойки администратора нам никто не звонил, только по утрам прилично кланялись.

Нам с Татьяной совсем не нужно было друг к другу привыкать — если мы ходили по магазинам по одиночке, то я или она приносили как раз что-то недостающее, если я видел что-то и в моей голове раздавался внутренний голос: «Да, хочу», — то это всегда было «то самое».

После ужина, если не приходили ребята, мы ненадолго спускались в SPA или в бар, после чего, побродив по пригороду, возвращались в номер, где я садился за работу, а Танька — за русско-японский разговорник. С языком у неё выходило всё лучше и лучше, чему она удивлялась и радовалась. Когда мы полетим на Багамские острова или вернёмся в Россию, даже не обговаривалось.

Ребята делились новостями о том, что уже сделали, иногда приглашали на свои съёмки Татьяну — я сниматься категорически отказался, мотивируя занятостью.

— Просто ты себя не видишь со стороны, — вздыхала Таня, на что я лишь посмеивался.

Однажды в баре мы познакомились с одной итальянской парой, которые оказались очень интересными и приятными собеседниками.

— Как приятно встретить соотечественника, — сказал на первой встрече Алессио и был очень удивлён моим ответом, — А ваша жена русская?

— В этом вопросе о женщине сложно не ошибиться… — мы втроём посмеялись.

— You are beautiful.- сказал Алессио специально для Татьяны. Та немножко улыбнулась.

Алессио оказался бизнесменом и профессиональным рыбаком — поэтому его и «занесло» в Японию.

А вечером я заметил, что Танька чего-то хмурится.

— Тань, — позвал её, — Иди ко мне, сядь… — похлопал рукой по своей коленке, — Чего ты, котёнок? Что мы морщимся, мой ласковый и нежный?…

— Зверь… — закончила она за меня словом из вальса и села, обхватив за шею, — …Признавайся, Юджин Лонг Ня… — узнала, что я не люблю это прозвище.

— В чём?

— Догадайся! — похлопала меня по щеке, — А то сейчас же не получишь поцелуя, — Сколько? — я молчал. Тогда она пересела на кровать, уперев руки в подбородок и специально встряхнула волосами так завораживающе и хитро, что сразу же захотелось зацеловать её всю.

Я сполз с кресла и встал перед ней на колени:

— А ты прочитай! — прошептал в её ладошку, отняв ту от лица.

— Ха! — она подставила мне для поцелуя вторую ладонь, — Ну я же не факир, как вы, великий и могучий… Сколько языков ты знаешь?

Вопрос заставил задуматься, потому что на самом деле был сложным:

— Не в равной степени, Котёнок. Около 400, может, больше… Я уже давно перестал считать.

— Целуй! — Таня подставила губы.

На следующий день в её сумочке поселился еще и учебник итальянского.

На пляже она спросила:

— А почему ты не любишь медосмотры? Вроде, нормально всё… — зарыла ноги в песок и стала им же забрасывать меня, — Вот тебе, мой любимый ананас!… — я вертелся и яростно «отбивался», — Я же вот неоднократно, точнее, ежегодно прохожу!

— Тьфу, — я выплюнул песок, оставшимся во рту хрустнул, — Ты «проходила», потому что на вас, бюджетниках, где-то халтурили. Ты знаешь, что у тебя три сердца даже вот в таком вот состоянии? Здесь ты думаешь, — я постучал пальцем ей по виску, — А здесь, — положил ладонь на живот чуть пониже линии талии, — Здесь ты знаешь. Даже то, чего не могла бы… А кварцевая ты вообще как компьютер.

Было похоже, что она расстроилась:

— Получается, мы роботы?

— Все мы немножко роботы.

— Устала. Пойдём домой.

***

Прыжки ребят мы решили смотреть с земли, для чего те ребята, которые не прыгали, вооружились биноклями и длиннофокусными объективами. Я об этом аспекте как-то совершенно позабыл. Немножко поволновался, но посчитал незначимым. Таня же вообще не обратила никакого внимания. Полагаю, её отсутствие бинокля тоже нисколько не смущало.

Саша раздала всем наушник — слушать переговоры в воздухе:

— Прыгают Семён, Саша, Максим с Егором и Паша с Олей.

— Эта такая рыженькая девчонка? — удивился я. Таня толкнула меня: «Видишь, я тебе говорила?!»

— Три тысячи?

— Да, — Саша кивнула, — Саша оператор, но камеры у всех. Давай, тёзка!

Самолётик вылетел из-за холма и стал кругами набирать высоту. Танюшка хихикнула, и уже я толкнул её: «Хватит!»

— Уже! — Валя следил за самолётом по дальномеру.

— Пошли! — раздался в наушниках Сашин голос, вслед за ним — счастливый и лихой визг нескольких человек.

— Мы ловим картинку, Саш, — «тёзка» показала мне планшет, на который передавался сигнал.

— Лево — право, — командовал в небе Сашка, и человеческие фигуры, сначала разбежавшись, сформировали потом почти правильную звезду, потом две «четвёрки» подряд.

— Красиво, — даже Таня, сделала шаг вправо, неотрывно глядя вверх.

— Перекличка на десять, девять… — стал считать Сашка, пока фигуры разлетались, — Три… Кто готов, двигайте…

В небе раскрылось три купола.

— Остальные на крыле, — пояснила Сашка, а её «коллега сверху» отсчитал «ноль». Раскрылось ещё три парашюта. Один всё ещё падал, а Сашка в ухе орал:

— Сенька, с..ка!!! Саша, Семён не отвечает, я за ним…

— Семён… — прошептала Сашка, выронив планшет, — Саша…

Рядом кто-то всхлипнул, близняшки закрыли руками лица.

Один из куполов свернулся — это отстегнулся Сашка, падая за Семёном на запаске.

— Сто пятьдесят, сто двадцать… — глухо и монотонно считал Валя.

— Не успеет! — покачал я головой.

— Не успеваю!!! — словно в такт мне кричит и плачет вверху Сашка.

— Сашка! Запаска! — я тоже кричу, схватив девчонку с микрофоном и подтащив её, почти бесчувственную, к самому своему лицу…

Над нами раскрывается купол запасного и резко под ветром уходит вправо — в сторону леса…

Позади нас раздаётся очень знакомый мне хлопок и, засыпав ребят веером травяной трухи и веток, повалив половину, рывками бросая себя вперёд, стрелой в небо взмывает что-то ярко-зелёное и большое… и только я знаю, что это.

— «Нет»… — замирает во мне собственный голос. Я чётко вижу закрытые глаза вертящегося Сёмки, каждую перепонку Тингрин, с пронзающими их лучами солнца.

— «Не лови!» — кричу я где-то внутри,

— «Хорошо!» отвечает мне её голос, и она не ловит, а принимает падающее тело себе на крыло, переворачивается и ловит на другое.

— Сорок, — отсчитывает Валька.

— «205 километров в час» — проносится у меня в голове, а она, перехватывает Сёмку когтями и пытается планировать в сторону леса на одном крыле, постоянно заваливаясь.

С земли поднимаются ребята, на ногах остался только Валя и Сашка, которую я крепко держал.

— Что это было? — нетерпеливо хрипит наушник — купола уже совсем рядом.

— Эта штука не съест Семёна? — тормошит меня, как самого старшего, Сашка.

— Нет. — отвечаю и разворачиваюсь к лесу, сначала иду, а потом бегу туда:

— «Как ты?»

— «Живая»…

— «Семён?»

— «Тоже. Только он без сознания.»

— «Ясно. — я принимаю решение, — Уходи к океану. Мы идём.»

Меня догоняют Валя и Гриша:

— А где Таня? — спрашивает второй.

— Послал за медиками, — отмахиваюсь я.

После того, как мы нашли Семёна и Сашку, я сдал их и ребят приехавшей медслужбе — на базе тоже слушали переговоры и поехал искать Таню, которая «вероятно, заблудилась». Я нашёл её на берегу — голую, исцарапанную ветками — пока бежала — и уставшую.

— Прости меня, — шептала она, пока я заворачивал её в свою длиннющую футболку и нёс к машине, — Ты не мог… Ты бы там всех остальных поубивал. Не успел бы так далеко отбежать…

Я скрежетал зубами, потому что тоже это знал:

— Я бы крыло не сломал… Но ничего, ёршик, ничего… — переломов у тебя уже нет, потому что ты… сейчас другая. — я еще пытался её утешить, — Болеть будет. Память тела. И усталость, я помню. Пройдёт.

***

Андрей названивал каждые полчаса:

— Юра, что у вас там?, — я как мог оттягивал разговор и отмалчивался. Потом решился и позвал к себе обеих Саш, Ольгу и Гришу. Тем более, что ребята стали присылать мне свои видео ролики.

Когда все четверо пришли, я усадил их за стол в главной комнате:

— Слушайте, народ… Последние десять секунд видео со всех камер нужно удалить… — ребята недоуменно переглянулись и заёрзали:

— Я свою уронил, когда падал, — Сашка вздрогнул, — И ничего не видел.

— Почему, там же такие кадры!? — возмутилась Ольга, деловито сжав кулачки.

— Да, но есть два «но», — я сходил на кухню, принёс всем бокалы и лимонад, — Первое: ваш товарищ чуть не погиб, второе — любой скажет, что это видео — полнейшая подделка.

— Но вы же тоже видели! — Оля усмехнулась.

— Да не, не скажут! — уверенно добавил Гриша, — Этот зверь так реально крыло сломал. И падал потом.

— Ага! — Ольга кивнула, — Это был самый нестоящий…

— Стоп! — прервал я её. — Их не бывает, ясно? Совершенно, нигде, никогда и совсем не бывает! И кто спас Семёна — неизвестно. Скорее всего парашют сам собой раскрылся.

Несколько минут ребята сидели молча, потом Гриша осторожно спросил:

— А вы вашу Таню …нашли ведь? Её так и не было уже три дня… С ней… всё в порядке? — остальные мальчишка и девчонки непонятливо переглянулись. — Я просто за пригорок ходил, где этот… до того, как… а Тани нет.

— Она спит. Там, — я указал на спальную, куда мы потом все на цыпочках прошли.

Татьяна лежала на двух подушках, свернувшись калачиком, словно лежать просто на постели ей было больно. Бледное и осунувшееся лицо со шрамом на щеке, выбившиеся из-под вздыбленного одеяла исцарапанные ноги, такие же изодранные руки, все облепленные пластырем…

— Мальчики, выйдите, — строго сказала всем Оля, — И вы тоже, — повторила она специально для меня.

Когда они с Сашей вышли, то Ольга долго в раздумьях стояла у двери.

— Мы всё удалим, — наконец проговорила она, быстро на меня взглянув, и так же быстро отвернувшись. На секунду мне показалось, что я почувствовал тот самый «угол зрения», но нет, показалось, — Никто не знает, что это было, но спасибо ему за Сему…

Я наклонил голову.

Через час позвонила Саша, отчиталась что всё сделали. Я сделал вид, что поверил во «всё», сам позвонил Андрею и назначил его на своё место, так как всю «кухню» он не хуже меня знает.

— Опять отпуск? — спросил Андрей.

— Пенсия, — возразил я.- Отдых.

— В ваши-то годы? — он почему-то серьёзно перешёл на «Вы».

— В мои-то. — я улыбнулся.

***

Вечером, когда я вошёл, Таня уже проснулась и, сидя в кровати, учила японский. Я отнёс её на балкон и усадил на диванчик:

— Я чай приготовил, Коть… А завтра мы с тобой улетаем к Олегу.

— На Багамы?

— Да.

— Сами? — она опасливо посмотрела в открытое небо.

— Нет, на самолёте.

— Хорошо, — встала, «по стеночке» подошла к столику, потом с чашкой в руках вернулась ко мне, — Какой из тебя «Чёрный плащ»? — поставила чашку на бортик, — Возьмёшь меня на ручки?

— Конечно! — я посадил её к себе и обнял.

Почти до утра мы так и сидели, глядя на звёзды.

Безумие

В небе мчались облака, обгоняя друг друга. Гоночные автомобили неба.

Бледные и невзрачные, впитавшие в себя свет солнца, в которое даже не верилось, они угрюмо бежали вперёд, пожирали своими телами пространство, летели, не оглядываясь.

Сумрачно и тихо проходили дни. Начинались они с серого тумана, заканчивались сыростью. Редко-редко моросил снего-дождь, тогда оголённые деревья с надеждой тянулись вверх, зябли и дрожали. Не хватало зимы. Давным-давно закончилось лето, а зима куда-то запропастилась, оставив землю на растерзание осенним полчищам. Сквозняки метали мокрые листья, давно потерявшие свои цвета, под ноги; птицы в некоем раздумье жались по колодезным люкам, самые отважные побирались по тротуарам, и не находилось вожаков стай, которые могли бы взлететь и потянуть за собой косяки…

— Куда?

— А туда, где, говорят, зимы не бывает…

— А разве есть такая земля?…

***

19 декабря несколько подвыпивших подростков, возвращаясь домой с концерта после отказа каких-то девчонок пойти с ними, перешли все границы. Не желая расплачиваться в трамвае, они выкинули из вагона женщину — кондуктора. Их действия были названы преступными, виновников поставили на учёт в КПДН, пожурили.

— А почему? Почему артистам можно напиваться на концерте, выхватывать из подтанцовки полуголых девок и орать матом на публику, а нам нельзя? — недовольно ворчали наказанные.

***

Снег всё же выпал. Мало, скупо, еле-еле прикрыв слой пожухлой листвы, смятой ветром и множеством косых взглядов. Детворе едва хватило на радости, а после обеда оказалось, что весь снег, этот наряд невесты, разодрали на лоскутки и превратили в снежки.

Снежки обратились ледышками, безжалостно спрессованными и отправленными по неопределённому адресу, к безвестной станции. К черту на куличики, к Дедушке Морозу — в память о внучке.

***

23 декабря на дискотеке в 102 школе между учениками старших классов и «пришлыми» — учащимися разных школ — произошёл конфликт. В итоге посторонних лиц из школы «попросили». На следующее утро, вооружившись обрезками труб и арматурой, вечерние гости «встречали» десятиклассников и начинали их избивать. На крики и шум из школы выскочили учителя и попытались разнять дерущихся. В 8:30 с вахты позвонили в милицию, через 20 минут приехали машины скорой помощи, троих ребят и двоих учителей отвезли в неотложку, и лишь в обед приехал полицейский наряд, чтобы приступить к составлению протокола.

Утренний звонок в отделение не был отслежен, так как офицер, сдав дежурство, не занёс сообщение в журнал. Ответственность возложили на директора учебного заведения, так как позвонивший — старенькая бабушка — вахтёрша, забыла своевременно записать фамилию дежурного, взявшего трубку.

Два дня крыльцо и дворик школы живописно сияли яркими красными разводами, напоминая сюрреалистическое полотно.

***

К концу декабря на улице стало белым-бело. Однажды утром, проснувшись, дома с удивлением уставились на незнакомый пейзаж, даже не сразу обратив внимание на собачий холод, пробиравший до стальных костей. Балконы провисли под белыми шапками. Красиво! Вот бы обрадоваться! Нет. Впечатление разрушили проснувшиеся вслед за домами дворники. Посыпая солью всех, и снег в первую очередь, они схватились за лопаты и веники, с невиданным энтузиазмом содрали с тротуаров серебристое убранство, беспрестанно сплёвывая в растущие белые горы.

Люди, появившись из каменных сот, вдыхали новый воздух, мгновение чудно озирались, взмахом головы отгоняли наваждение и, как всегда, бежали на работу. К вечеру они снова появились и, опять натоптав, исчезли. Погас свет, кончился день.

***

Вечером 26 декабря на пересечении улиц Рябушкина и Кармышева был задержан молодой человек с топором. Наряду полиции он объяснил, что взял топор, дабы срубить, как обычно, ёлку к Новому Году. На последующие вопросы ответил, что нигде не работает и, не имея возможности купить «зелёную красавицу», каждый год рубит деревца, практически не отходя от подъезда. Молодой человек был очень удивлён, узнав, что совершил административное правонарушение:

— Я чё, убил кого-то? — возмущался он, когда ему выписывали штраф.

***

Человек преклонного возраста резко сел в постели. Затуманенный взор его обратился к окну.

— «Светло»…

Человек удивился, потом испугался. Ему показалось, что он проспал на работу, не услышав будильника. Человек встал и аккуратно взбил смятую на бок подушку — он спал только на правой стороне, болело сердце, и подушка постоянно сминалась.

За окном чирикнула синица.

— «Надо же, прилетели… Совсем зима!» — человек взял с близко подступавшего к кровати журнального столика наручные часы и вдруг ошарашенно замер:

— А-а-а… Сегодня ведь выходной. И будильник я поэтому не завёл. А светло потому, что снег…»

Странно, но человек успокоился. И только потом вспомнил свою мечту, увиденную во сне. Снилось, что он молод, а сын ещё начинает ходить. И будто живут они в собственном доме. И, «Невозможно!», — человек является аристократом, только и делает, что читает романы, нянчится с ребёнком и разводит кошек. Смешно. И жестоко!

***

27 декабря мальчишки загнали в угол садиковского забора дикого котёнка, вылезшего из подвала. Сначала они с ним играли, потом стали по очереди дёргать за усы. С каждым рывком котёнок «мякал», издавая короткое «мяв», — и снова покорно ожидал следующего рывка. Ребят это развеселило. Выдернув коту почти все усы, они зашли в подъезд, поднялись на восьмой этаж и сбросили несчастное животное в мусоропровод. Рванули на первый этаж, чтобы достать котёнка из «мусорки» и повторить… но на дверях «мусорного» отделения висел замок…

***

28 декабря, после уроков, ученица Света зашла в гости к своей подруге Оле, чтобы поделиться с той горьким разочарованием в любви:

— Он меня не любит, его видели с другой тварью!

У подруги нашлось время и сходные проблемы — обсуждение затянулось до позднего вечера. Затем обе девочки, написав записки, в которых сказано, что «они несчастны потому, что их бросили», совершили акт двойного самоубийства, повесившись в спальной комнате напротив друг друга. Пришедшие с работы родители были в шоке.

***

Серебристая «девятка» сбила щенка. Конечно, он сам был виноват — выскочил на проезжую часть… Щенок лежал в самом центре дороги, только ветер от проезжавших машин шевелил его шубку. Лапы вытянулись в сторону подступавших к дороге кустов, кончик языка безжизненно дразнил водителей, глаза равнодушно смотрели в небо. Автомобили ехали мимо, увозя звуки магнитол в тепле салонов. Все старательно объезжали мёртвое животное.

Мальчик Серёжа увидел «пёсика». Он взял его на руки, еле отодрав от асфальта. Щенок совсем застыл, казалось, он был стеклянным и мог рассыпаться от малейшего сотрясения.

— «Это незнакомый щенок», — подумал Серёжа, но ему всё равно захотелось заплакать.

Уши мёртвого зверька были прижаты к голове, усы не топорщились, а плавно опускались книзу, придавая мордочке грустное и пустое выражение. Собачка грустила, что уже умерла и не могла познакомиться с таким замечательным добрым мальчиком. Серёжа положил тельце под куст и сверху присыпал трухой вперемешку со снегом.

Скоро, забыв про щенка, Серёжа играл у Володьки в «Мортал Комбат».

***

30 декабря, утром, в приёмный покой детской клинической больницы доставили полугодовалого малыша, найденного дворником у дверей продовольственного магазина №56 с диагнозом «переохлаждение, воспаление лёгких». Младенец слабо и виновато кашлял: «Кхе-кхе…", — он всю ночь провёл в коляске на улице при температуре минус восемнадцать. 31 числа в больницу приехала мама ребёнка.

Оказалось, отец, гулявший с сыном, зашел в магазин, купил продукты и вышел, забыв коляску у разгрузочных столов. По заявлению администрации торговой точки, возможно, кто-то из покупателей вывез коляску с ребёнком под открытое небо задолго до закрытия. Завмагом таким происшествием была просто возмущена.

***

По ночам в городе зажигали фонари. Так было почти всегда. Фонари и теперь зажигают в городе по ночам.

В канун праздника двадцатитрёхлетний работник автозавода на спор проглотил зажжённую петарду. Насмерть.

В остальном встреча Нового Года прошла незаметно и закончилась похмельем.

***

Сидя в подсобке лениво болтали о том, чем бы занимались, если бы не… В общем, разговор ни о чём. Петр Анатольевич — для своих — Петя — покровительственно усмехался — минуло то время, когда он и сам был не прочь почесать языком. Теперь уже устал — возраст, инерция. Курил, стряхивая пепел в баночку из-под «Нескафе» — собирал; вроде, табачная зола — лучшее средство от тли. Занимался глупостью, лишь бы оправдать бездеятельность.

— Папа, ты взрослый и толстый уже, — говорили дети, а Петя всё вздыхал и стряхивал пепел в баночку, воображая, что великие огурцы вдруг «заколосятся» на его огороде.

Кроме Пети в подсобке сидели двое — практически вся мужская часть коллектива. Мишка — ясное дело, курилка, хоть и молод. Второй год работает, а дорогу к Пете изучил, по его словам, на пятьдесят лет вперёд. На пятьдесят потому, что мужики, опять же, по его словам, дольше шестидесяти не живут.

Мишка молод и вихраст ещё с последнего курса пединститута — старички ворчат, а ему плевать, наморщит свой маленький курносый носик и промурлычет: «Да ссто вы гавалите…» Немного наглый, но это нормально, лишь бы черту не переступал. Пете он нравился.

Насчет второго сегодняшнего гостя Петя думать так поостерёгся бы. Не то, чтобы он его плохо знал — работали уже достаточно долго, просто не понимал иногда. В Мишке хоть всё ясно — пацан, а этот… Вроде всё, нормальный мужик, Серёгой звать, а на деле — вегетарианец. Бррр. И не поймешь сразу. Ест растительную пищу — это-то Петя знал, но… не понимал, хоть убей. Как можно не есть тот же жареный шашлык? А Сергей не ел. Не любит что ли? Значит, точно, с ним не всё «Ок».

Массой Серега только чуть-чуть превосходил Мишу, и опыта больше. А Петя на весах их обоих точно бы перевесил. Сергей тогда бы сморщился и стал выискивать причины, типа: «Накурено тут у вас…»

Ещё все трое были «очкариками», но смущало это одного Сергея, и опять — неизвестно от чего.

— Да всё «маразм». — распалялся Мишка. Собственно, не просто Мишка, а Михаил Александрович, но не среди своих… — Маразм! — произнёс он с особенным нажимом, — Вот рекламу смотрю. Из старых, где у пацана этот, велосипедист, выхватывает из рук бутылку «Спрайта». Пацан сам себя спрашивает: «А что бы сделал Джеймс Бонд?» — и на танке за вором… Джеймс Бонд… По английски это может и смекалка, а по-русски — жадность! Удавить готовы за бутылочку лимонада. Туфта! Конченный народ, — Подвёл Мишка итог и наконец затянулся, так яростно, что чёлка свалилась, скрыв пол лица. Мишка её поправил, попал дымом в глаза, маленький его нос поморщился, необычно пошевелив самым кончиком.

— Это направленное воздействие на разум, — вставил Серёга, — Так получается из-за бездействия или даже благодаря «помощи» со стороны государства. Получим в результате страну танцоров, бездельников и умственно неполноценную молодежь, которая будет зарабатывать, вихляя задом на камеру, — он говорил чётко и веско, как с трибуны — учитель истории, что ж поделаешь. Петя подумал: «Эх, в депутаты бы его… Я бы проголосовал». Сергей Евгеньевич единственный из них не курил, строгость соблюдал почти во всём, если и срывался, то начинал тогда с с выдоха — вдоха; «А-у-у-пп…", — будто ему воздуха не хватает. Даже ученики подметили эту его слабость, чуть что — добрели и заискивали, прекращая «шушуканье» и почёсывание макушек.

И теперь тоже не сдержался, «аупнул».

— Да хотя бы Сельчикова твоя, — Сергей кивнул в сторону Михаила, тот внимательно наклонил голову. Сельчикова был его ученицей, в его классе, а всё, связанное с его учениками, его касалось, — Ну, тупая же. Говорит, революция впервые была в Америке. И спорит: «Я читала…» — Евгеньевич замолчал.

Петя решил, наконец, тоже высказаться:

— Может, и читала. В «Ридерз Дайджест», там много этого есть…

— Ага, — Миша согласно кивнул, — Точно! Первый космонавт — Армстронг, Вторую Мировую они выиграли, а мы только мешали и язык показывали…

Сергей Евгеньевич скривился:

— Вы что, тоже такое читаете? — как специалист, он считал ниже собственного достоинства даже близко стоять с подобной «лабудой», — Америка — великая страна? Туфта, это государство деградатов, пасть мира… — он прикрыл глаза, понял, что отвлёкся и вновь перестроился, — Я говорю, Миш, твои историю не знают! Что делать с ними?

— Придумай, ты же взрослый… — Миша провёл ребром ладони по горлу, — Стрелять… — ответил и добавил, помявшись… — Или вешать…

— Ся… — многозначительно возразил Петя, — Самим проще… Кстати, Лужин, которого исключили… Опять взяли. И посадили в десятый «Г»… У его мамы «в верхах» мохнатый родственник. Говорят, богатый и приятно пахнет деньгами — на начальство этот запах сильнее угроз действует.

— «Лужин» — Михаил задумался, — Это мой что ли? Тот самый «идиотик», который нанюхался и в окошко со второго этажа выпрыгнул с криком «Банзай?» Избивал всех подряд — мальчишек, девчонок…

— Он самый, зверюга… — Петр выпрямился и, загасив сигарету, взглянул не часы: — Всё… Урок, пора. Всем подъём!

— Кому-то не повезло… Это по поводу дегенератов и Лужина, — Сергей тоже встал, недовольно отмахнулся от густого табачного дыма, от чего-то косо взглянул на Мишку.

— Мда-м, — Михаил лениво повернулся, безразлично поправил брюки на заднице, он точно знал, кому это не повезло, но вида не подал и обернулся к Сергею, — У тебя где, Евгеньевич? На втором? И у меня. Пошли… Работать…

— Звенит звонок и мы идём… — ни к месту «проблеял» Петя, все трое приняли чинный вид и степенно вышли — друг за другом, сохраняя невозмутимость, прямо научный совет, а не компания случайных собеседников.

***

После шестого урока, по необъяснимой прихоти начальства снова… снова и снова… Нет, стоило нарисовать огромный транспарант, вывесить и гордиться: «В нашей школе не как у всех!» У всех педсовет в два месяца — раз, планёрки «понедельно» а здесь — чуть ли не через день, а спроси кто: «Нахрена?», — только плечами пожмут: «Традиция…", — а кое-кто вылупит гляделки и рявкнет: «Надо!»

— Кому?

— Нам!

— Нахрена?

Примерно с таким обще-коллективным настроением собирались в 14 кабинете учителя, зевали, переговаривались, ждали администрацию. Та обычно задерживалась, без опоздания приходил только один хмурый, вечно загнанный и обиженный человек, он доставал бумагу и составлял список присутствующих. Затем список ложился на стол директору. Маленькая пакость, а приятно.

— «У меня индивидуальники.» — прочитал Петр СМС от Миши и вздохнул: «Вот ведь везёт!» — прошёл к своему месту, подмигнув по пути «иностранке» Верочке, от чего та слегка зарделась.

***

— Да пропади оно всё! — в планах Верочки было сразу же после урока бежать на рынок — сегодня там с двенадцати началась распродажа, и Верочка опасалась, что все самое ценное уже разберут. А тут еще совещание… Эхх, — она подняла глаза, успела увидеть ухмылку Петра Анатольевича, вздрогнула и отвернулась; «Ничего не было, я ничего не знаю…", — скосила взгляд вправо, толкнула ногой подругу, литераторшу Лариску, в данный момент «клюющую носом».

— Да? — обернулась та.

— Караганда, — сощурилась Верочка, — Не спать!

***

Лариса и не хотела засыпать, по крайней мере, первые пятнадцать минут совещания. Как и у других собравшихся учителей, уроки у неё закончились, а вот домой не пойти…

Она с мрачным удовольствием стала рассматривать собравшихся коллег, пытаясь угадать — что в них сегодня нового. Внешне, конечно, с прошлой недели изменилось немного — не те у учителей кошельки, чтобы решительно менять имидж и поведение. Не то настроение, чтобы под конец рабочего дня сидеть и «жариться» под бдительным оком администраторского прихвостня. Но у Марины, однако же, новая кофточка…

«И немногие знают, что есть в этой кофточке небольшой дефект, сейчас аккуратно скрытый брошью»… Мелочь, след от случайной сигареты торговца, однако, уменьшивший цену одёжки ровно на половину.

А в целом -ничего необычного.

Лица наполнены скукой, тоской по выходным и усталостью, все покорно ждут — какое новое никчемное задание свалится на их хрустальные головы. Многие механически улыбаются — профессиональная привычка… Лариса поймала себя на том, что и сама время от времени улыбается встречным лицам, вызывая отклик, в котором, она точно знала, мало искренности и доброты — всё забрала работа. Тебе оскалились — оскалился в ответ.

— Как дела?

— Да ничего, помаленьку…

— А-а-а. А так — скука страшная…

— И не говорите…

Разговоры переливались, слова можно было угадать по шевелению губ. Шаблоны таких разговоров можно купить за углом — рубль за штучку.

— «Какова моя роль в этом спектакле?» — часто спрашивала себя Лариса, а ответа не находила, смысл ускользал, к концу недели истончался в малюсенькую ниточку — и узелок «на память» не завязать.

«Ольга Петровна задумчиво перебирает пальцами тесёмки на папке с личными делами, у неё проблемы дома — сын женится, просит сыграть свадьбу. За ней сидит Мамонтова В. Г. — серьёзная, но крикливая женщина, при которой ученики дрожат от страха — она и сейчас громогласно спорит о чем-то с Лидией Александровной, вернее, „добродушно“ той что-то втолковывает. Слишком велика она, чтобы спорить… гора телес, а Лидия Александровна — маленькая, тщедушная и к тому же ещё и старенькая. Не хочет на пенсию, недавно плакала в кабинете, у неё муж в больнице…»

На стол перед Ларисой хлопнулась методичка:

— Да? — повернулась налево.

— Караганда! — соседка Верочка ткнула её плечом, — Не спать! Лариса Борис-на…

«Хорошая она коллега… если это уместно… А ведь здесь ни у кого нет настоящих друзей!»

— Я со следующей недели на курсы ухожу, — поделилась Верочка, — беру работу писать у Львовича. Мировой, говорят, дядька, он у нас философию вёдёт… Хоть отдохну от них… — Вера неопределённо повела кистью, -Ты на волейбол играть приходишь? Ну и как?

Лариса уселась на стуле прямо, бросила осторожный взгляд вокруг:

— Да ничего…

«Да ничего там, на волейболе, не происходило, всё шло, как шло — собирались от силы человек семь, болтали, потом лениво бегали за мячиком, слегка забывая проблемы дня уходящего, потом шли по домам и снова — тетрадки, планы, конспекты…»

***

Прическа у Верочки слегка растрепалась, и Лариса автоматически притронулась к своей голове: «Нет, у меня всё в порядке».

Уловив жест, Верочка закатила глаза: «Мрр, что тамм?» — стала похожа на кошку, встревоженную жужжанием шмеля. Вера даже внешне напоминала это домашнее животное, прически выбирала искусно растрёпанные, кончики волос всегда напоминали у неё или маленькие ушки, или рожки — кому как. Волосы чёрные, да и глаза, собственно, тоже.

— Что поделаешь!? Это я по лестнице неслась, напугалась… Меня ж в прошлый раз «прокатили» за опоздание… — она понизила голос до шёпота и зашепелявила, подражая одной «местной достопримечательности»: «Вер Иван… щ-щ-щ, сколько можно-щ-щ… Каждый рас-с-с…» — в голосе появилась обида, — А я никогда раньше…

— А я словно сплю. Никчемное занятие. Ну, всё это… окружающее, — Лариса покачала головой, — Не знаю, кому надо, явно не мне. Мне бы домой, к семье.

«К детям», — попросилось на язык, но… детей у Ларисы не было, как не было, собственно, и мужа, от чего все, даже Верочка иногда относились к ней покровительственно, — Мне ещё на рынок зайти, яйца купить…

Дома «из семьи» Ларису ждал только маленький серенький котёнок, которого она, сжалившись, подобрала у своего подъезда — тот полз к ней, с трудом подтягиваясь на передних лапах, а задние бессильно и неподвижно волочились по снегу. Ветеринар сказал, что «возможно, это временное»…

«И приду я в свой одинокий дом, возьму на руки Пушка и лягу на свою кроватку, и уткнусь в подушку от усталости. Или сразу зареву, или сначала усну, а во сне буду вздрагивать, ожидая директорского окрика…»

— Эх, вот… — Вера заметила, что Лариса её не слушает, опять толкнула её, — Ларкин! Только никому!… У Вальки Петровского отец на рынке работает! — видя, что Лариса не понимает, — У Вальки из восьмого класса. Ну, завскладом. И ещё магазин… Такой же толстый, как сынок, но солидный дядечка, всё «лыбиться». Он ко мне на собрании «подкатывал»… — она мечтательно вздохнула и резко откинулась назад, засмеявшись, от чего прическа окончательно разлетелась, обрамив миленькое симпатичное личико. Сделав огромными и без того большие глаза, выгнув стрелками брови, она прижала пальцы к губам и неожиданно отняла их, — Представляешь, узнал!: «Ах, Вера Иванна! Вот тут посмотрите, вот это, а это…!» — а потом шикнул на продавщицу: «Сосчитайте тут всё «по-нашему», «мой покупатель…», — И представляешь, рублей четыреста мне скосил. Еще набивался проводить с покупкой. Так что, подруга, у нас с тобой теперь блат! — Верочка украдкой оглянулась, — Только ты никому, я тоже сегодня на рынок собираюсь, вместе пойдём…

«Ну раз кому-то нравится… А я бы так не смогла.» — Лариса только плечами пожала.

***

В сумраке потускневшего дня ветер поднажал лбом на стекло, предвещая снег. Вблизи школы качнулись обледенелые деревья, сбросив со своих веток стайку ершистых воробьёв, внизу, у забора, прогуливающаяся собака задрала лапу, а стоящий рядом хозяин деланно отвернулся, равнодушным взглядом провожая спешащих домой школьниц. Потом качнулись деревья дальше — у жёлтых пятиэтажек, с крыши песочного грибка стартовала снежная пыль… Вниз, рассыпаясь веером… затерялась. А с неба, давлеющего и жутковато-плоского опять дунуло в окно, свистнуло сквозь плохо заклеенный проём и качнуло измятую множеством рук грязно-зелёную штору. На шторе явственно проступали меловые следы детских пальцев, у самого пола её, видимо, топтали и регулярно мыли половой тряпкой…

***

— Лариса Борисовна! — она обернулась на звук своего имени. Эту важную даму она знала, здоровалась при встрече, но совершенно не помнила её имени, а потому нахмурилась, пытаясь угадать. Дама снисходительно улыбнулась, вроде: «Не стоит, не стоит. Куда уж вам уж» … — Лариса Борисовна, у вас сколько урочных часов?: «В принципе, это не моё дело, но ведь хотя бы из вежливости ты должна ответить, правда?»

Это не являлось таким уж великим секретом, и Лариса сказала:

— Тридцать два, два у индивидуальника. Вместе с заменами… «Кого это волнует? И зимой и летом… Тридцать часов, что это означает? А просто постоянный, ровный бледный цвет лица — от недосыпания и бессонных мук над конспектами» … А что?

— Да ничего страшного, просто интересно… А вы сколько уже у нас уже работаете? — глаза подошедшей юркнули в сторону, она пришла спрашивать, и ответного вопроса в глазах Ларисы, будто бы и не заметила.

«Это вид анкеты или способ начать разговор?» — удивлённо зависло дымным облаком, но никакого криминала:

— Полтора года уже, сразу после университета…

— Ага! — дама решила закончить опрос и торопливо отошла, оставив Ларису в неведении о цели своего визита.

— Это Елена Санна, химичка, сучка, — просветила Вера, — Любит создавать людям проблемы… — Ларису покоробило от злых Верочкиных слов.

Означенная Елен Санна гордо прошла к месту, где сидел «клан старейших педагогов», откуда после лёгкого «шушуканья» донеслось:

— Вот, вот всегда! Молодые едва работают, а им тридцать с лишним часов дают, а нам пенсию заработать — жалко дать. Это что ещё, нигде такого нет! Безобразие! У меня стаж 30 лет, а часы отдают! — несколько взглядов упёрлись в Ларису, заставив съёжиться изнутри: «Почувствуй себя виноватой, ты, отнявшая наш хлеб!»

— Ну, конечно! — подали голос с «Камчатки», кто-то из не очень молодых, но и не совсем «старых», — Сколько можно! Сравнили! Небось у вас, Лидия Сергеевна, у вас, Елена Александровна, категория не вторая, а высшая. Вы и получаете по высшей. А мы — те же деньги, а работаем в два раза больше, себя гробим… У вас, наверное, и дети уже зарабатывают. Всё вам, пенсионерам, мало. Слушать тошно.

— Мы тоже так начинали… — протестующе «пискнули» из «клана», — Заслуживайте сами!

— Верно! А сейчас поди-ка, заслужи, с новыми-то правилами… защитись…

Все заговорили о несправедливости нынешних законов и начальников, с упоением отдавшись вечной теме. Факты, похожие на вымысел и известные ещё не всем сплетни… Обхохочешься!

«Ну и вредина ты, Лариска», — обругала себя, и тут же сама удивилась: «За что? Чего это я себя не люблю? Разлюбила, бедную, сама себе противная стала, вот и проблемы… Люди видят, как к себе относишься, и вслед плюнуть не стесняются…»

Ощущение взгляда пропало.

Начальство.

***

Директор стояла, подобно изваянию, и советовалась приказным тоном:

— Я вас спрашиваю! Так, Света, запиши: «Решением педсовета…»

— А я всё равно не согласен, что Лужина оставили. Из-за него нормальные дети учиться не могут, потому что боятся. Ладно, если он ходить не будет, так он же придёт и «кодлу» с собой приведёт. Раз отчислили, два отчислили… — это с места встал Сергей Евгеньевич и заговорил в тишину, пытаясь быть убедительным. Все смолкли — его всегда внимательно выслушивали. Тем более…

Даже постоянно говорливые филологи поражённо притихли — зрелище! Что же ответят «открытому бунту»? — а Сергей с воодушевлением, свойственным самым «натуральным» артистам, продолжал:

— Лужин на учителей с кулаками бросался, на дискотеке постоянно пьяный, у себя на уроках я ни разу его не видел, ладно, под конец года показали: «Смотрите и внемлите — ваш ученик…» Если бы я знал, что его в десятый возьмут, я бы вас не слушал, не поддался бы. И тройку бы не поставил, влепил бы «два», как есть!

— Сергей Евгеньевич! — голос директрисы взвился по нарастающей, — Сядьте! У нас с вами ещё Отдельный Разговор по поводу Вашего класса, у Вас тоже много недоработок, а Лужин — не Ваша проблема.

— Скинули на девчонок… — недовольно бурча под нос, Сергей сел, культура не позволяла спорить с женщиной. Учителя — люди правил и принципа. И их за это бьют.

— Поросёнок… — восхищённо прошептала Верочка Ларисе на ушко, и по загоревшимся глазам Веры той стало ясно, что о муже Веруся временно «подзабыла»…

«А впрочем, администрации это бы понравилось… Когда однажды Вера пришла в школу с мужем и ребёнком, чтобы просто позвонить, на неё „окрысились“ и отчитали при детях как девочку… Может, чтобы крепче привязать к бесплатной работе, им удобно было бы произвести массовое скрещивание? И всем „перетрахаться“ друг с другом? Учитель и учитель, круто!»

Отчасти от таких мыслей Лариса не спешила отвечать на явную симпатию со стороны физика Михаила. Как все ей говорили — зря.

«Вообще, мужчины в школе — как инопланетяне, это другой мир. А ещё ходят слухи, что все они от обилия окружающих женщин и девушек быстро сходят с ума и становятся импотентами в 30 лет…»

Сергей сел, недовольный собой. «Мы — бессловесное стадо, — думал он с горечью, — Прав Мишка, что сбежал, не остался на это «доказательство показательства.»

Сидящий рядом Петр сочувствующе похлопал по спине:

— Не переживай, Серёга. Всё проще, она не со зла, у директрисы должность такая — чтоб карась боялся, и чтоб трон не шатался. Короче… они делают вид, что платят, мы делаем вид, что работаем… Расслабься.

— Да надоело уже…

— Понимаю. Но ничего, всё одно — вечно жить не будешь.

***

Педсовет прошёл. Лужина определили в 10 класс, к Ларисе. Она пожала плечами, так как мало его знала — он и впрямь редко приходил на уроки. Работа есть работа.

Было сказано ещё много, но оно почему-то не запомнилось. Директриса для поднятия боевого духа ещё поорала на некоторых, потом перед учителями полчаса выступала «гостья», на тему «здравствуйтеяпредставителкосметическойкомпаниикоторая…» и т.д

Муть, реклама — та же проституция.

А кого-то и просто так дерут.

Кому это надо?

Нам!

Нахрена?

***

Михаил лениво вёл урок. В кабинете стояла посредственная тишина, её создавало работающее меньшинство класса. Остальные, погружённые в своё вели между собой монотонно жужжащую беседу. С губ Михаила изредка срывались фразы:

— Внимательнее…

— Вот здесь посмотри…

Единицы понимающе кивали, остальные…

— «Боже мой, как же мне влом! — думал Мишка, который раз открывая учебник и повторяя только что сказанное, — Как же они тупы и дебильны… Нет, не все. Но сколько же тут «дубов»! Дубоцефалы, маразм, натянутый на глобус. Снаружи некие разводы, будто очертания материков, а на деле — полный ноль, какие-то пятна. И внутри пусты! Чего я здесь делаю? Зачем я тут? У меня столько важных, нужных дел. Я мог бы принести пользу обществу, а не вянуть здесь. Кому нужен такой труд? Хотя, постойте, ясно, что никому. Если бы в нём кто-то нуждался, всё было бы не так… и родители не смотрели бы с презрением, принося учителям свои заношенные вещи: «Вы возьмите, а то мы на дачу увезём…» — он оглядел класс.

«Бедные дети… Ну чему, спрашивается, чему их могу научить я, думающий лишь о том, как бы мне сегодня поесть, и чтобы друзья не смотрели осуждающе: «Третий раз у нас питается…» И куда идти в следующий раз? Что я здесь делаю?

Да, умом я понимаю, что могу найти другую работу, денежную, надёжную… и оправдания мои: «Боюсь за будущее и потому хочу сделать его лучше», — чепуха, туфта. Ты «гонишь», Миха! Почему тут? Лень.

Лень и вбитая в башку еще в Университете идея о благородном и бескорыстном служении. Покорность… Человек, по-видимому, так привыкает к свинскому отношению к себе со стороны других, что уже не может без него обходиться. Это как мазохизм. Все зачем-то сочувствуют: «Ах, вы учитель…» — а за спиной злорадствуют. И потом любой, хоть как-то выше, больше получает, стремиться пнуть побольнее. А особенно плохо, если он тоже нищий, но на копеечку «дороже» и «имеет право» учить тебя, как тебе работать. Как же терпеть?

— «Привыкнешь, братан… Лох вонючий».

А потом на улице спросят: «Слышь, ты учитель? В школе работаешь? А ты, часом, не пидор?» — и загогочут, и третьим не возьмут. Как печать — хуже, чем у полицейских, тех хоть боятся.

***

— Закончили? А теперь открываем параграф сорок один на странице двести шестьдесят и зачитаем формулы… Синим они. Рустам?!

Ученик с красным от натуги лицом поднял голову. Он занимался тем, что изо всех сил вдувал воздух в стержень от ручки — среди учеников бытует миф о том, что от этого к стержню вернётся способность писать.

— Глаза вылезут! — Михаил кивнул на предмет в руке школьника, — Хватит дуть, возьми у меня на столе… Итак…

— Ладно, — Рустам поднялся, проходя между рядов, толкнул соседку впереди, за что получил мощный шлепок пониже спины. Класс развеселился.

— Хватит, не успеете… — Михаил многозначительно посмотрел на часы. Уловка не помогла — по кабинету гулял весёлый говорок.

Тогда Миша прошёлся по проходам, на секунду останавливаясь возле каждого. Он обращался к любому шёпотом еле слышно. Подействовало, ребята стали прислушиваться и затихать.

Остановившись у доски и оглядев уже успокоенный класс, Михаил опять посмотрел на часы, удовлетворённо вздохнул и, взяв в руку мел, принялся записывать номера параграфов, начертав сверху буквы «ДЗ».

«Волчья работа»…

***

В середине января отключили горячую воду. Страдальцы многоквартирных домов нещадно жгли газовые плиты, согревая кастрюльки с H2O. Особо не повезло тем, у кого газовые плиты были заменены электрическими. Счета за электроэнергию возросли многократно. На электроплите даже чайник закипал неохотно, потом долго еще плевался кипятком, не желая затихать.

Батареи слегка грели. Самые «ушлые», отвинтив непредусмотренные конструкцией вентили, набирали в тазы ржавую жидкость и споласкивали ей посуду. Лицо от такой воды долго щипало.

А снег покрыл всё. Снегоуборочные машины не справлялись, их железные щётки не могли продраться до асфальта сквозь слой свалявшегося снега. У домов тротуары сужались с каждым днём, скоро они превратились в узенькие тропинки, пьяно бегущие через изгороди и бордюры — не глядя, бездумно, криво…

— Извините, простите пожалуйста, не будете ли вы любезны передать деньги за проезд?

— Ты чё, бля, интеллигент?

— Да нет, что вы, что вы! Такое же быдло, как и все…

***