Бесплатный фрагмент - Печали мира прочь гоните

*

Разлилось между нами море,

остов разрушен очага,

посеяли мы сами горе,

по разные теперь брега.

Исторгли крик, прокляли душу,

навечно ставшие враги,

кричим лишь: «Я тебя порушу!

И вправлю я тебе мозги».

Мы тем приносим в мир страданье,

идя благому вопреки,

чему находим оправданье,

сжимая крепче кулаки.

Из раза в раз, никак иначе,

свой выше ставя интерес,

а после в обоюдном плаче

прощенье просим у небес.

*

Опять и снова… Что такое?

И сколько это повторять?

Творите пагубу. Дурное!

Вы продолжаете плутать.

Живите миром в наше время.

Зачем полезли на рожон?

Взвалили груз. По силе бремя?

Творите это испокон.

Но нет у вас уже свободы,

вы брошены на жернова.

Все ваши вольные народы

забыли истины слова.

Искали в ком вы гегемона?

Взирая в сторону равнин.

Вы — порождение дракона,

и он над вами властелин.

Забыли честь и славу предков,

когда-то разоривших Рим,

живя теперь среди объедков.

Вам это нравится самим?

Где вольный дух? И где решимость?

И был ли вашим Ришелье?

Вы только пестуете лживость

Вас растерзал бы д'Обинье.

Заходит солнце над горами,

так зримо близится закат.

Повисло страшное над вами.

И кто в том будет виноват?

Не стало Рима — вас не станет.

Разрушен будет предков дом.

Могущество навеки канет.

Подумайте сейчас о том…

*

Не те пути мы выбираем,

идём дорогою не той,

на зло себе мы поступаем,

и жертвуем всегда собой.

Одно лишь помнится мгновенье,

когда вела дорога в рай,

но одолело всё сомненье,

в душе оставив птичий грай.

С поры той в памяти засело,

как бился в мраке серых туч,

стремление к мечте сгорело,

исчез последний света луч.

Всю жизнь построив из внушений,

в печали падаем без сил,

идя дорогой из лишений,

о чём никто нас не просил.

Мы сами в том повинны будем,

по доброй воле взаперти,

мы обязательно забудем,

и не найдём уже пути.

*

Сидел правитель в корчах боли,

хватал руками он живот,

безумный стал помимо воли,

казнил он лекарей пятьсот.

Желал спасения, молился,

конец предвидя скорых дней,

он с волей неба не смирился,

во злобе вызвал сыновей.

«С востока жду к себе я магов,

а вы встречать идите их,

мне нужен их совет и загов», —

сказавши это, он затих.

Три сына старших возразили:

«На небе яркая звезда.

Без колдунов мы прежде жили,

не пустим магов мы сюда!»

Правитель, в ярости воззревши,

лишь указал на эшафот,

и слуги, головы их вдевши,

решили дело без хлопот.

Входили маги в город после,

сюда влекомые звездой,

царя так стали они возле,

спросили: «Что же, царь, с тобой?

Болит живот! То всем нам ясно.

По воле это божества.

Тут промедление опасно!

Потребны нам для колдовства

златой предмет, смола и масло, —

добавив тихо, чуть дыша, —

пока на небе не угасло…

кровь непростого малыша,

чьё рождество на свет редчайше.

Пусти к нему для ворожбы».

Взглянул на магов царь строжайше,

грозя погибелью судьбы.

…Шли дни, царь становился злее,

а магов словно вовсе нет,

живот болел ещё сильнее,

погас звезды той яркой свет.

Велел тогда искать младенцев,

всем резать горло и топить,

встречая с кровью возвращенцев,

её бросаясь жадно пить.

*

О друг мой славный, сядь, откушай,

питья медвяного хлебни,

о славных днях страны послушай,

где славные бывали дни.

Хлебни питья, и дальше слушай,

рассказу моему внемли,

о друг мой славный, мёд откушай,

сколь славны люди той земли.

Ты слышишь, друг? Рассказ мой годен?

Иль не по нраву питиё?

Поверь, рассказ мой превосходен.

Он превосходит в мире всё!

И чем тебе рассказ не годен?

Послушай разве лишь сейчас.

Увидишь, сказ мой превосходен.

О людях он — рассказ про нас!

Про край из городов послушай,

про славных за морем людей,

питья медвяного откушай,

покой дай удали своей.

Хлебни питья, и дальше слушай,

рассказу моему внемли,

о друг мой славный, мёд откушай,

сколь славны люди той земли.

Скажу я тихо, между нами,

да не услышит бог без глаз,

рассказ хотел начать с Сигрлами,

и славен будет мой рассказ.

Начну издалека — с Сигрлами,

нисколько не жалея слов,

а после все, кто рядом с нами,

про край узнают городов.

*

Мне говорят: «Наш мир не мрачен.

Чудесен и прелестен всем.

Он красками богат — прекрасен.

И не ищи ты в нём проблем».

Им я в ответ: «Прекрасен!? Что же,

быть может подлинно красив.

Но не могу — мне так не гоже,

я вижу — безобразно крив».

И слышу: «Гнев смени на милость.

На мир иначе ты взгляни,

где видишь лишь упадок, гнилость,

к тому ты руку протяни».

Я говорю тогда: «Опасно!

Могу остаться без руки.

Поверьте мне — увы, напрасно,

к добру поступки не легки!»

Они подумали немного,

давая мне такой ответ:

«Смотри на мир не так уж строго,

ты различишь за мраком свет».

Подумал я, ответив: «Всё же,

и в том себе я не совру,

вокруг что есть — то непохоже,

как не стремитесь вы к добру».

…Ещё мне много говорили,

не меньше я им отвечал,

пусть доброе они творили,

а мир добрей так и не стал.

*

В печали мать встречала сына,

рыдала скорбью на плече,

и причитала: «Жизнь-судьбина,

погиб бы лучше на мече.

Пришёл зачем в чужих одеждах?

Зачем принёс ты мне дары?

Тебя ждала в иных надеждах,

и слёзы по тебе стары».

А сын молчал, немели руки,

он так давно не видел мать,

минули годы с той разлуки.

Что ей теперь он мог сказать?

«Судьбина-жизнь! Судьба-злодейка!

Я жизнь свою не так прожил.

Цена ей даже не копейка, —

и плача слёзы он давил. —

Я шёл по воле рока следом,

куда вела меня судьба.

Тот путь мне не был вовсе ведом,

стал там подобием раба.

Пришли и взяли, я смирился.

Тянули жилы из меня.

И с долей тяжкой вскоре сжился,

Христа пророком заменя.

Я стал другой с поры той веры,

не будь ко мне ты так строга.

Христову кровь я пил без меры,

любого бить ходил врага.

Моя душа навек в темнице,

не человек отныне — зверь!

Подобен лживой я лисице.

Во мне нет прежнего, поверь.

Прощай. Не свидеться нам больше.

Я не вернусь уже сюда.

Хотел, но не останусь дольше,

родная мне теперь Орда».

…Сын уходил, не обернувшись,

и отвернулась вовсе мать.

А после, до земли согнувшись,

так плач и не смогли унять.

*

Немало слышал прежде мнений,

сколь человек по жизни гнил.

И мне хватило впечатлений,

такое мнение сложил.

Я видел всякое, но чаще

заметны помыслы людей,

житья желающих послаще,

отнять кусок бы пожирней.

Хотят великого, и ноют,

и ищут, где ещё урвать,

а если их обидят — воют,

готовы в землю закопать.

Под грузом веса изнемогут,

простую истину забыв,

без человека жить не смогут:

живут, глаза на то закрыв.

…Бывает разное на свете,

не мыслим только лишь о том,

читал я в Новом то Завете,

мы все предстанем пред судом.

*

Путь к знаниям бывает долог,

но можно краткий путь найти,

скажи всем — я нутрициолог,

и можешь знания нести.

Неважно, что пока любитель,

понёс ты людям уже свет,

ты знаний верных есть носитель,

пусть не всегда найдёшь ответ.

Поверь в себя, и вера будет.

Не сомневайся, прав во всём.

Твоих стараний не забудет

к тебе пришедший на приём.

А если даже плохо стало,

иль результаты не видны,

и смотрит на тебя устало:

слова твои ему вредны.

А если даже стало ладно —

заслуженный тобой успех!

Одно лишь разве в том досадно,

коль за спиною слышишь смех.

Ты говоришь: орехи, рыба,

клетчатка, масло, рацион,

и от кишечника загиба…

Да разве не пустой то звон?

Твоя невелика наука,

сказать, что съесть мне на обед;

у авокадо и у лука

ты видишь пользу, знаешь вред.

И говоришь всем это сразу

согласно прихоти своей,

твердишь заученную фразу,

не видя пред собой людей.

…Быть может в чём-то ошибаюсь,

сказал в обиду это зря,

и в людях плохо разбираюсь,

ведь слушают они тебя.

*

В словах напрасна суета.

Из уст я источаю сор.

Как есть — так будет пустота.

К чему мне этот разговор…

В себя смотрю, и ничего.

Не то я говорю вослух.

И малой частью от всего

опять во мраке тонет дух.

К чему всю жизнь стремился я,

слагал о чём свою мечту,

в чём видел смыслы бытия,

всё погрузилось в темноту.

Так думал, понимая суть,

не мысли как и не живи,

пройти ты должен этот путь:

иначе вещи назови.

Неважно, сколько думал дел,

горел заботами в огне.

Гордись, к чему дойти успел,

довольно и того вполне.

*

Во мраке буйства плыли на плоту,

и с жадностью уже глядели,

едва теперь давили тошноту,

четвёртый день они не ели.

Напрасно дрались, прочих утопив.

Казалось, было мало места.

Голодные, на крайнее решив,

пошли с охотой — без протеста.

Сперва добили слабых, истязав,

терзая жилы их зубами,

а после падали на плот, рыдав,

прося прощения мольбами.

Взывали к небу — клятый капитан

жирует на брегу прекрасно,

срубил канаты, совершив обман.

Икает клятый ежечасно!

И ели мясо люди на плоту,

глаза с поры той не смыкая.

Теперь не знали вовсе тошноту,

лишь капитана осуждая.

Облитый кровью с головы до пят,

всяк пребывал ещё в надежде,

их оставалось семь и шестьдесят,

сто сорок семь их было прежде.

Усталые, боролись не с собой,

поклоны били истукану,

тогда не раз накрытые волной,

молились в страхе Океану.

Одни кричали — месть нам за Луи,

другие — за Наполеона,

в живых пятнадцать — их кончались дни,

и вот не слышно даже стона.

Без чувств лежали, воля высших сил,

познали жизнь, её невзгоды,

никто не плакал боле, не просил,

пускай тела поглотят воды.

…Тот плот нашли, спасли и тех людей,

спросить пытались про страданье,

и каждый честью славился своей,

о прочем — дружное молчанье.

*

Я на упрёки больше не смотрю,

вы упрекайте сколько захотите,

не против вашей воли говорю,

но коли есть желанье — возразите.

И важность речи вашей какова?

Чем ваш покой я столь уж сильно рушу?

Быть может есть достойные слова.

Скажите, что тревожит вашу душу.

Внимать готов я вашей речи весь.

Достойно говорите, уважая,

без грубости, запрятав гнева спесь,

умело аргументы предлагая.

Вы — человек, способный рассуждать,