Бесплатный фрагмент - Паутина

Паутина
1

Это было его тайным летним увлечением. Воображение услужливо придавало действиям девятилетнего Евгения Дерягина облик преступления. Дыхание перехватывало, и что-то изнутри щекотало низ живота.

Прихлопнуть, раздавить, — тоска, да и только. Надо длить, растягивать их боль. Лишь тогда войдешь в раж. Только тогда окатит теплая, сладкая волна, и в глазах потемнеет. На кухне, где трепыхались выцветшие занавески, и бормотало сбрендившее от новостей радио, Дерягин медленно, как можно медленней отрывал им конечности. Он аккуратно вешал жертвы на виселицы, сделанные из спичек и проволоки, а после подпаливал. Черные тельца подергивались, корчились в огне агонии, и, казалось, безмолвно молили о пощаде и звали на помощь. А их соплеменники, будто пытаясь спасти несчастных, кружились над юным палачом и жалили его в шею, в руку, в щеку. От внезапного приступа страха Дерягин передергивался, соскакивал с табуретки и махал руками.

Но больше всего Евгений боялся, что ночью, когда он заснет, из-под кровати, шурша лапами, выползет мохнатый король мух и, холодно поблескивая сетчатыми, размером с баскетбольные мячи глазами, сделает с Дерягиным все то, что Евгений проделывал на кухне с его назойливыми поданными.

2

Гостиничный номер был крохотный. Выбравшись из-под кровати, Дерягин уткнулся лицом в коричневый ботинок Светланы, которая сидела в драном с деревянными подлокотниками кресле, закинув ногу на ногу. Евгений потерся щекой о ботинок и, шутливо зарычав, впился в него зубами. Пташкина, поморщившись, отдернула ногу.

— Упс, — вытянув губы, произнес Евгений, поднялся и стал неторопливо отряхивать от пыли серый мятый костюм. — Еще скажи двадцать шесть (чихнул) лет, а веду себя, как маленький, — он напряженно усмехнулся и опять громко чихнул.

Когда они только вошли в номер, и Евгений, с глухим хлопком откупорив игристое полусладкое, наклонил бутылку над пластиковым стаканчиком, то Светлана, дергая себя за мочку уха, оглушила Дерягина тихими словами. И советское шампанское, переливаясь через край стаканчика, шипело и пенилось озерцом на столе, и струйками стекало на пол. Больше Светлана ничего не сказала. Она лишь буравила Дерягина глазами.

С их последней встречи прошло каких-то две недели, а Светлана так переменилась, — не узнать. Черная длинная, до щиколоток юбка и такой же траурный свитер с глухим воротником, пожухлые соломенные волосы, болезненно-бледное лицо с кумачовыми губами, — все это было незнакомым, чужим, странным.

Протягивая Светлане сережку — золотой листочек, сорвавшейся с мочки уха и залетевший под кровать — Дерягин сухо посоветовал:

— Сдай в ломбард. Деньги тебе понадобятся.

— Какой ты добрый, — она усмехнулась.

— Это только твоя проблема, — вспыхнув и опустив глаза, поспешно пробормотал он.

— Только моя… — глухо отозвалась она, съежившись в кресле.

— Да. Только твоя, — нахмурившись, раздраженно настаивал он.

Взвизгнув кошкой, Светлана схватила вазу с тремя розами… Голова Дерягина разлетелась на зеленые осколки. В одном из них сверкнуло: «Зачем я это брякнул?»

***

Реактивно завывая, кто-то на скорую руку склеил голову. Подташнивало, мутило. Поскрипывала полуоткрытая дверь. За ней, в коридоре, надрывался пылесос. На полу номера, у пустого кресла, в лужице крови лежала красная роза. Ее бутон очертаниями напоминал лоно Светланы. Дерягина повело. Он тихо простонал, и его вывернуло на розу. Прополоскав рот шампанским, Евгений приложил мокрое, отдающее хлоркой полотенце к ноющему, раскаленному виску.

За окном желтела, рыжела аллея, — то ли маскарад, то ли поминки. Дождь наискось, торопливо штриховал темные, сгорбленные силуэты прохожих. Ледяные, белые гранулы скакали по подоконнику.

Большая сонная муха безуспешно пыталась выбраться из ловушки окна. Застряв между оконными рамами, она упрямо ползла вверх по расплавленному, дождливому серебру. Дерягин раздвинул скрипучие рамы и зажал муху в руке. Муха стала щекотать ладонь. «Я ничем от нее не отличаюсь» — грустно прошумело, пробарабанило в голове и застряло комком в горле. Евгений выпустил муху в дождь, — и она черным камешком сорвалась вниз, исчезла в серой пелене. Дерягин вдруг вспомнил о давнем, летнем увлечении, о кухонных казнях, о мохнатом короле мух и подумал о Светлане. Возможно, его опять подвело слишком услужливое воображение. А на самом деле ничего такого не было, и быть не могло. Светлана расколошматила вазу и теперь станет тем, кем была долгое время раньше…

3

Семнадцатилетний призрак в белом халатике оживленно щебетал у окна и звенел скальпелями, зажимами, ножницами. Солнечные зайчики от инструментов, перекладываемые неприметной, но говорливой медсестрой, прыгали по бледно-зеленым стенам, по небритой физиономии хирурга, по коричневой, залитой йодом женской ноге, в которой, весело посвистывая, ковырялся Сап.

Призрак материализовался в розовом коридоре. Там солнце, полоснув по глазам, пряталось за темный полог, что висел над соседним корпусом больницы. Взбудораженный Дерягин, взмахивая руками, безуспешно пытался рассказать о прошедшей операции Пирогу, на голове которого белела шапочка, лихо сдвинутая на ухо, как берет десантника.

Во время своего сумбурного рассказа Евгений внезапно вспомнил кошмар, который привиделся ему накануне ночью… Паук длинными мохнатыми лапами перебирал нити блеклого узора на обоях. С придушенным криком проснувшись посредине ночи, Дерягин бросился к столу и на белом листе черной пастелью нарисовал мохнатого ткача… Это был лучший рисунок Дерягина. На уровне Леонардо и Буонарроти. Паук получился пугающе живым. Дерягин решил подарить рисунок Сереге Пирогову, который устроил себе и заодно Евгению трудовую практику в местной больнице. Уж лучше, чем весь день вытачивать болванки на заводе… Оставив рисунок на столе, Дерягин вернулся в кровать… А утром, проснувшись, он обнаружил на столе лишь белый лист бумаги. Выходит, это был сон во сне… Вспомнив в больничном коридоре ночной слоеный кошмар, Дерягину стало не по себе…

— Там было столько крови, столько крови! — захлебывался Дерягин, пытаясь не думать о пауке.

Пирог, глядя на свои модные кожаные сандалеты, покачивался, вставая то на носки, то на пятки, и давил зевки кулаком. Но вот он оживился, стал бросать странные взгляды через плечо Евгения и с хитрым прищуром ухмыляться.

— Столько кро… — Дерягин запнулся оттого, что кто-то легонько ткнул его под ребра. Евгений вздрогнул, представив мохнатые паучьи лапы, и вскрикнув, отскочил в сторону.

Пирог, хлопнув себя по ляжкам, захохотал, коридор ответил ему лающим эхом. Обернувшись, Дерягин увидел сияющего призрака в белом… Солнце спряталось, и стены потемнели до цвета крови, что капала в тазик на кафельном полу операционной.

— Это не смешно! — почти выкрикнул Евгений с перекошенным лицом.

— Извини… — тень побледнела и, опустив плечи, поплелась прочь.

— Что за чикса? — спросил Пирог, пристально глядя ей вслед.

— Да так… — Дерягин махнул рукой.

— А она ничего, — заметил Пирог.- Даже очень…

— Ты думаешь? — Евгений недоверчиво посмотрел на удалявшийся призрак в белом.

И вдруг из небытия проступили виолончельные изгибы, темно-рыжие локоны, вспыхнула золотая змейка на запястье…

Как же ее зовут? Что-то сияющее, солнечно-светлое… Имя ускользало…

А тут еще испуганно задребезжал голос.

— Давайте лучше завтра — под нож, а? Или — на следующей неделе, ну же…

Мимо, обдавая Дерягина холодком, проскрипела каталка. На ней лежал мускулистый парень лет восемнадцати. Белые халаты, облепив каталку, жалостливо жужжали над парнем, пытались успокоить его.

— Ненавижу! — парень отмахивался от белых пчел.- Ненавижу!

Небритый Сап зычным голосом вбивал в парня ободряющие слова:

— Мы еще на твоей свадьбе кутнем. Вот увидишь, — и гладил парня по косынке на голове. Косынка сливалась с мраморно-белым лицом. Дерягину казалось, что на каталке везут одного из богов-олимпийцев. Их изображения Евгений в последнее время частенько копировал себе в альбом, — набивал руку для рисования комиксов, которыми он заболел, насмотревшись японских мультфильмов.

Дома Дерягин по памяти углем набросал молодого бога. А ночью тот, мертвенно-бледный, явился к Дерягину во сне. Он сел на стул у окна и, как собачку, поглаживая на коленях паука, шевелившего мохнатыми лапами, парень тихо-тихо, так, что невозможно было расслышать, продребезжал имя медсестры…

Следующим вечером Дерягин вновь увидел ладно скроенного парня. Перетаскав медицинский хлам в подвал, уставший Евгений украдкой курил, рассеянно глядя в окно на пурпурные всполохи вечерней зари над черной коробкой больницы… Вдруг в операционной вскрикнули. Евгений метнулся к двери, толкнул ее и обмер. В углу на высокой кушетке, навсегда прикрыв длинные ресницы, вытянув руки вдоль мраморного голого тела, покоился тот самый парень. Бритую, похожую на бильярдный шар голову полировал полумрак. Теперь, сочась зеленовато-матовым светом, с отстраненным, заиндевелым лицом, обращенным вверх, парень еще сильнее напоминал древнюю статую.

А на соседней кушетке между брыкающихся женских ног раскорячился полуголый, растрепанный Сап с висящим на плече чулком в мелкую клетку. Сдернутой с мертвеца простыней Сап накрывал какую-то особу, метавшуюся то ли в истерике, то ли от наслаждения.

Заметив Дерягина, Сап смешался, побагровел и вдруг жестко рявкнул:

— Курить в операционной?! Вон!

Евгений вздрогнув, тут же выплюнул сигарету и кинулся прочь. Он несся по сумрачному коридору, слыша за спиной чьи-то гулкие, стылые шаги…

Утром Сап поспешно отвел Евгения к окну. На подоконнике лежал коробок спичек… Владимир Романович, оглядываясь и подергивая верхнюю пуговицу на халате растерянного Дерягина, заговорил глухим баском:

— Дело-то житейское… Ты ничего вчера не видел. Ведь так?.. Поздравляю с успешным окончанием трудовой практики, — и оторвал пуговицу.

Дерягину показалось, что хамоватый Сап вбил его в пол по самую макушку.

— Ртутный ты какой-то, без стержня, — напоследок вынес диагноз Сап, отдавая Дерягину пуговицу…

***

— Колись, давай… Как от практики отделался? — чуть позже насел Пирог.

— Бывает… — пробормотал Дерягин, напряженно улыбаясь и поглаживая влажной ладонью макушку.

— Ну и тихоня, — усмехнулся Пирог, покачивая головой.- Ох, тихушник…

4

Невнятно прошелестели шесть лет.

— Светлана! — выкрикнул Пирог июльским вечером; на темно-синий бархат был наклеен оранжевый фонарь в ореоле белых мотыльков, роившихся снежинками. Опаленные мотыльки блеклыми искрами осыпались на небо, размытое светом витрин, окон, автомобильных фар и цепких, как репейник, женских глаз.

Пирог проходил мимо остановки с бутылкой пива и Евгением, у которого от переулочных кружений гудели ноги. А Светлана и ее бледная, восторженная, с большими лихорадочными глазами подруга, похожая на глянцевую диву тридцатых, одетая в белое винтажное платьице гимназистки с отложным кружевным воротничком, после танцпола ждали автобус. В двух шагах от остановки, на крыльце кафе «Карамболь» пьяные парни каркали и налетали друг на друга.

— Бросили нас на произвол судьбы… Вот торчим тут… — обиженно нарезая вечерний бархат звонким голосом, пожаловалась блондинка подкатившему Пирогу. Он хмыкнул и отпил из бутылки. — А ведь мог бы, и подвезти твой старинный знакомый…

— Цейтнот у него, — процедила Светлана, отмахиваясь от комаров чайной розой.

— Какой там еще цейтнот! — Марлен Дитрих скривилась.

Светлана, отвернувшись от нее, спросила ухмылявшегося Пирога, тусил ли он в «Бардаке» на прошлой неделе:

— Кажется, я тебя видела там с лысой незнакомкой.

Они оттаивали и притирались друг к другу после холода размолвки. Пирог поглаживал Светлану широкой, душевной улыбкой, от которой она щурилась и торопливо говорила, как будто мурлыкала.

— Кстати, это Женя. Добрейший человек, — гнусавым, распевным голосом проговорил Пирог и опять отхлебнул.

— Кстати, мы уже знакомы, — Светлана тепло улыбнулась Дерягину.

— Серьезно? — пробормотал Евгений и стал растерянно вглядываться в живое, озаренное мягкой улыбкой лицо с мелкими морщинками-лучиками в уголках темно-карих пушистых глаз.

— Какая досада, — буркнул Пирог, облив пивом Светланину блузку, которая черной паутиной расползлась по телу девушки.

Пирога ненароком толкнул бугай с вытянутой, словно наспех вырубленной топором, физиономией-трапецией, которого вышвырнуло из штормящей, бурливой толпы…

Драка девятым валом накрыла остановку. Пирог молча, с пол-оборота разбил бутылку о голову бугая и рванул за ворот ветровки. Тот ударился лбом о фонарный столб, обхватил его руками и, булькая, сполз на тротуар. Со столба на драку таращился долговязый городской дурачок в военном мундире, в галошах на босу ногу; он бойко что-то напевал, потряхивая головой и помахивая авоськой, словно дирижируя.

Поскрипывая, остановился «Икарус» и распахнул створки. Светлана и ее подруга заскочили в автобус. «Икарус» тяжело вздохнул, выпустив черный клуб дыма, и тронулся с места. Дерягин замер на краю панели, провожая взглядом желтый автобус под цифрой восемь. В этот момент Дерягина сшибли с ног, и он, погружаясь в зыбучий асфальт, наконец-то вспомнил, где он видел Светлану и улыбнулся.

5

Секретаршу Сапа тоже звали Светой. Она была высокой, поджарой, с мелкими чертами хорошенького веснушчатого лица. Короткие темно-рыжие пряди топорщились перьями взъерошенного воробья. Светик скучала у окна за овальным столом, подперев голову рукой, рассеянно постукивала пальцем с узорчатым длинным коготком по клавиатуре. Когда в зеленоватых очерченных черным контуром глазах-миндалинах отразился осторожно вошедший Дерягин, Светик встрепенулась, наморщила лоб и, цокая шпильками, впорхнула в кабинет начальника, оправляя на лету короткую серую юбку.

— Проходи, — тихо чирикнула она, выпорхнув из кабинета, села за стол и, вздохнув, нажала на всю ту же клавишу enter.

Узкий с голыми, белыми стенами кабинет смахивал на операционную. За черным столом, заваленным бумагами, сидел Сап в светлой рубашке в тонкую полоску и, закатав рукава по локоть, торопливо писал шариковой ручкой. За сгорбленной спиной Сапа у стены притулился стеллаж, где стояли только телефонный справочник и уголовный кодекс… Дерягин негромко кашлянул. Сап поднял голову с вросшей в темя матовой шапочкой плеши, сверкнул на Евгения острыми черными глазами навыкате, отрывисто и резко пророкотал:

— Принес?

Дерягин поспешно протянул пухлую желтую папку. Жилистая, волосатая рука схватила папку, разъяла ее. Указательный палец с черными волосками на фаланге червем заелозил по строкам договора. Зашевелилась жидкая рыжеватая щетка усов, нависавшая над поджатыми губами, стало подергиваться нижнее левое веко…

Однажды в середине мая Дерягин задумчиво брел по тротуару вдоль дороги, шелестевшей за пропыленными липами. Вяло колыхалась матовая листва. Сотканная из тонких теней ажурная кисея опутывала прохожих. Дерягин гадал, может ли всемогущий и бессмертный бог наложить на себя руки… Заметив Сапа, который твердым, размашистым шагом проходил мимо, Евгений робко окликнул его. Владимир Романович остановился… Прищурив левый глаз, прихлебывая лимонную газировку из жестяной баночки, Сап выслушал Дерягина. Евгений с горькой усмешкой рассказал, что взял очередной академический отпуск в институте, где кое-как домучивался на архитектора, и теперь безуспешно пытается пристроиться хоть куда-нибудь.

— Мне нужен координатор проекта, — густым обволакивающим голосом произнес Сап.- Кажется, ты умеешь держать язык за зубами…

— Вроде того… — смущенно пробормотал Дерягин.- А что за проект?

— Обычный бизнес-проект. Детали обсудим позже, — уклончиво ответил Сап.

С тех прошло три года, но Дерягин так и не понял, чем конкретно занимался Сап и что нужно было координировать. Странные деньги неизвестно откуда и непонятно за что внезапно сваливались на расчетный счет и через несколько дней куда-то уходили, оставляя Дерягину сны, где шныряли люди в черных масках и хищно лязгали тюремные засовы. Пора. Пора завязывать. Думал Дерягин, просыпаясь в холодном ознобе. Еще одна транзакция, еще один договор — и все. Он уходит… Но шло время, а Дерягин все так же барахтался в мутном потоке, который уносил Евгения черт знает куда. Все так же, подобно мотыльку, он жил одним днем и летел навстречу оранжевой, слепящей смерти. Он все сильнее запутывался, увязал в паутине, оправдываясь, в том числе, тем, что таких шальных денег больше нигде и никогда не поднимет и поэтому можно еще чуть-чуть потерпеть. Постоять на краю…

— Скоро придут деньги, — сказал Сап и бросил папку в сейф.

— Когда? — в груди Дерягина тоскливо заныло, заворочался холод; Евгений вдруг почувствовал, что больше не может… Острее не придумаешь, подступил тот самый момент, чтобы уйти…

— Я же сказал: скоро, — с глухим раздражением ответил Сап.- Можешь идти… — и сгорбился над бумагами, продолжив писать.

Бледный Дерягин постоял, постоял, потом отошел к двери, схватился за дверную ручку и опять застыл в нерешительности. Бухало сердце, отдаваясь в висках. Ну же, скажи ему…

— Что еще? — недовольно сказал Сап, оторвавшись от бумаг и исподлобья уставившись на Дерягина.

— Нет, нет, ничего… — покраснев, торопливо пробормотал Дерягин и выскочил из кабинета.

6

Дерягин лежал навзничь на жесткой, дедовских времен кровати в комнате, которая была ненамного больше сейфа в кабинете Сапа. Шторы, лампа, знаком вопроса склонившееся над исцарапанным столом, книжные полки, шкаф, тумбочка с телевизором, паутина обоев на потолке… — все вылиняло и затуманилось. Предрассветный полумрак затопил комнату, вытоптал ее до призрачного состояния и утрамбовал Дерягина, раскатал его по матрацу. Было так тихо, что казалось, что в квартире никого нет, ни младшей сестры, ни бабушки, которые спали в дальней комнате, что напротив кухни, ни мамы, которая спала в гостиной.

Дерягин замер, еще надеясь забыться и забыть о надвигающихся деньгах, о прочих передрягах. Холодело, покалывало правое запястье — отлежал. Что лучше: прожить счастливую, но короткую жизнь, или длинную, но несчастную? Или — упростив: умереть молодым, но богатым, или нищим, но очень старым?

Внезапно полумрак на потолке сгустился и серым шевелящимся комком стал опускаться на Дерягина. Как будто двигаясь короткими перебежками, комок то замирал, то опять срывался вниз, подбираясь все ближе и становясь все крупнее и оживленнее…

Около девяти утра, нашампуривая и поджаривая мозг, скручивая взбунтовавшийся кишечник, в начале тихонько захныкал, а потом все громче и громче стал голосить телефон. Выскочив из сна, Дерягин схватил телефон.

— Срочно приезжай, — глухо прогудел Сап.

7

С каждым днем росло и крепло ощущение приближающейся катастрофы. Но подобно преступнику, которого приговорили к смерти, Дерягин старался не думать, что его ждет не сегодня-завтра. Ведь все равно ничего уже изменить. У него просто не хватит духа разорвать невидимую паутину и уйти от Сапа. Так же как в свое время не хватило решимости раздобыть пистолет и застрелиться…

Ко всему прочему, если он уволится, то Пирог больше его никуда не позовет и Дерягин больше никогда не увидит Пташкину. Без денег он до смерти никому не упал.

Дерягин отмахивался от нехороших мыслей, старался не грузиться ими. Но эти пугающие мысли сами собой, назойливо лезли в голову, застревали там, ворочались и разрастались, словно раковая опухоль, пожирая Дерягина изнутри.

В таком подвешенном, лихорадочном состоянии ничего не хотелось, — даже рисовать. Коснувшись карандашом бумаги, он вдруг замирал, неподвижным взглядом увязая в белом мареве листа. Потом вдруг вскакивал из-за стола и торопливо ходил, ходил по комнате, как заключенный по камере, гоняя, пережевывая и переживая одно и тоже, одно и тоже.

Чем больше у него было денег, тем меньше хотелось заниматься творчеством, и тем хуже он себя чувствовал. Все краски померкли. Мир усох и сжался до темно-серой воронки. От накатывающих волн страха знобило и ломало. И хотелось только одного: чтобы навязчивые, пиявчатые мысли отпустили его. Дерягин чувствовал себя жалкой мухой, которую поджаривали на медленном огне…

Позвонил беззаботный Пирог и позвал на дачу к Оле Павловне, той странноватой, худосочной блондинке, подруге Пташкиной.

— А Светлана будет? — почему-то спросил Дерягин и смутился.

— Будет и не только она, — загадочно усмехнулся Пирог.

Как обычно почти все расходы легли на Дерягина. Остальные, особенно Пирог, были не при деньгах. Купив все, что нужно в ближайшем супермаркете, на трех такси махнули за город. И во флагманском такси спереди сидел с дымящейся сигарой в руке Дерягин. Он блаженно улыбался, как человек, которого оставляет ползучая, тлеющая боль.

***

На даче развели костер. Пирог стал колдовать над шашлыком из свинины и бренчать на старой, расстроенной гитаре.

Дерягин удивленно поглядывал на оживленную Пташкину. Потягивая через тростинку коктейль и подталкивая ногою в лодочке ветки в костер, она рассказывала об авиакатастрофе так, словно это была забавная история. Она доучивалась на патологоанатома и любила поговорить о смерти, о странных болезнях и чужих деньгах. О том же невольно заводил речь и Дерягин, когда ему было не по себе… Вспомнился больничный коридор, неуклюжий рассказ об операции и ткнувший в бок призрак в белом. Дерягину вдруг загорелось нарисовать Пташкину.

Портрет не получался, — черты лица расползались. Обычно это Дерягина сильно расстраивало и заставляло сомневаться в себе. Но только не теперь. На него снизошло что-то вроде озарения и все вокруг заиграло оглушительно-радостными красками. Он вдруг понял и ощутил что-то огромное и прекрасное, чего невозможно описать словами. Его обдало теплой и сладкой волной, подобной той, что окатывала его детстве, когда он казнил на кухне мух.

Ему просто нравилось водить обугленной веточкой по белой картонке из-под обувной коробки. Нравилось рисовать Светлану. Рисование было прекрасным поводом сколь угодно долго смотреть на Пташкину и выхватывать отблеск костра в ее быстрых, порхающих глазах. Она его пьянила наравне с коктейлем, который намешал Саша Мельников, парень Оли Павловны. Он барабанил в местной группе и мечтал открыть бар под названием Бар-а-Басс, где будут продавать только самые изысканные и дорогие напитки.

Навязчивые, тревожные мысли отпускали Дерягина. И чем дольше Дерягин прикладывался глазами к Пташкиной, а губами к оранжевой смеси в стаканчике, тем легче Евгению становилось. И тем сильнее он ощущал себя воздушным шариком, который накачивали веселящим газом. Ему казалось, что еще немного Пташкиной и оранжевого коктейля, и он оторвется от бревна и взлетит высоко-высоко, в густеющую синеву.

Дополнительным ингредиентом вечера была тихая и одинокая Карина с пепельными волосами и острым подбородком, которая задумчиво поглядывала на Пирога, бренчавшего на гитаре и гнусавым голосом певшего про черепаховый лорнет. Оля Павловна суетливо позвякивала кастрюлями и тарелками на веранде, самозабвенно играя роль расторопной хозяйки. В ее ногах путалась крохотная собачонка, таращившая мультяшно-большие глаза. Саша Мельников с тонкими чертами узкого лица и нависающими веками, тряся гривастой головой и ритмично дрыгая правой ногой, стучал вилками по бревну, подыгрывая Пирогу.

— …Оказывается, этот астероид — громадный бриллиант, — торопливо проговорила сияющая Пташкина.

— Вот бы мне кусочек от него, — сказал Дерягин. Он допил свой коктейль и показал рисунок Светлане.

— Не похоже, — сказала Светлана, приподняв тонкие брови.- Совсем…

— Я знаю, — с широкой, блаженною улыбкою сказал Дерягин, еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. — В топку его.

— Ах, зачем… — Пташкина схватила Дерягина за руку. Но он все-таки бросил рисунок в огонь. И не удержавшись на бревне, нет, не взлетел, а упал на траву, увлекая за собою Пташкину.

И тут же смех вырвался наружу. Вслед за Дерягиным засмеялась Пташкина.

— Как насчет поцелуя за портрет… — полушутя спросил Дерягин, которому вдруг показалось, что это его минута и возможно все.

— Так ведь не получилось, — глаза Пташкиной растерянно заметались между Пирогом и Дерягиным.

— Тогда за попытку… — тихим дрогнувшим голосом проговорил Дерягин и, затаив дыхание, слегка обнял напрягшуюся Светлану и приблизил свое лицо к ее раскрасневшемуся лицу…

Но тут подоспел Пирог. Он проворно вклинился между Дерягиным и Светланой и со словами:

— Давайте правильно распределим роли, — впился в губы Пташкиной.

Облом…

Оставалась задумчивая, заманчивая, вкусно и дорого пахнущая Карина в бежевых джинсах с вкраплениями серебристых блесток. Дерягин грубовато схватил ее чуть выше локтя и потянул к себе. Она расслабленно, безвольной куклой повалилась на спину. Дерягин с отчаянной веселостью заглянул ей в лицо и тут же протрезвел, перестал улыбаться, — бледно-зеленые по-кошачьи распахнутые глаза Карины окатили холодом. Обожгло затылок и спину. Весь кураж пропал.

— Извини, — смущенно пробормотал Дерягин, поежившись. Он поспешно отвернулся и схватился за шампур.

Плохо… Очень плохо… Совсем не прожарилось… И к тому же жилистое.

Исподволь смеркалось, как в кинозале перед началом сеанса. Дерягину показалось, что все это уже было, что этот унылый фильм он уже когда-то видел. Давным-давно Саша уже тряс своими лохмами и выстукивал по бревну замысловатый ритм. А Оля Павловна с лупоглазой собачкой на невидимом поводке лет сто тому назад уже металась между костром и верандой, подыгрывая своему барабанщику звяканьем кастрюль и тарелок… Карина вот-вот мяукнет и прыгнет в темень, приняв ее за мышь. А обжимавшиеся в траве Пирог и Светлана зароются в землю и обрастут желтыми огурцами.

Со стороны озера донесся тоскливый вой. И оборвался. Собачка тявкнула и, сорвавшись с невидимого поводка, пропала из виду.

— Улисс! — испуганно прозвенела Оля Павловна. Все прислушались. Ни звука в ответ. Лишь костер и магнитофон устало трещали между собой.

Оля Павловна, всхлипнув, сорвалась в темноту, как с обрыва. Вслед за ней кинулся Саша. Все тронулись к озеру, ища Улисса.

Вскоре темнота уплотнилась и дохнула сыростью. Споткнувшись о корягу, Дерягин угодил ногой в парное молоко.

— Озеро, — проворчал он и захлюпал мокрой сандалетой.

Заговорили шепотом, словно на похоронах. Откуда не возьмись, невдалеке вздрогнул костерок и стал колыхать темную фигуру.

Обхватив руками колени, у подрагивающего огня сидел рыбак в бушлате и кепке с козырьком на затылке. Седоватые кусты бровей нависали над длинным крючковатым носом, а нос — над большим вытянутым ртом. Выпуклыми остановившимися глазами рыбак угрюмо смотрел на удочку над черной рябью.

— Собачку не видели? — спросил Пирог.

Рыбак ничего не ответил, даже не шелохнулся.

— Как улов? — Пирог икнул.

Та же насупленная тишина.

— Время не подскажите? — не унимался Пирог.

Раздалась трескучая трель, и завоняло тухлыми яйцами.

— Хамишь? А если я тебе нос откушу? — хрипло проговорил Пирог, тяжело засопев.

— Не надо… — негромким мягким голосом попросила Карина и повисла на толстой шее Пирога.

— О-хо-хо, — вздохнул рыбак. Взяв удочку и котелок, он поднялся и дунул на костер. Тот дернулся и, словно свеча, потух. В темноте раздался мерный удаляющийся плеск, — рыбак входил в озеро. Внезапно плеск оборвался. И стало не по себе от тишины, от притаившегося в темноте озера, которое дышало тиной.

— Мне холодно, — испуганно прошептала темнота голосом Светлана и невольно вцепилась Дерягину в предплечье.

Дерягин хотел обнять Светлану, но она, словно опомнившись, отдернула руку, и Евгению осталась лишь мерцающая бриллиантовая пыль, которая разметалась на черном небе.

***

Чуть позже Дерягин, прикрывшись шерстяным пледом, лежал навзничь на краю раскладного дивана и с тоскою прислушивался, как наверху погромыхивают Пирог со Светланой. Словно мебель передвигают.

Рядом с Дерягиным прикорнула Карина, отвернулась к стене, — вроде бы спит. Чердачные шараханья смешивались с прохладным, дразнящим запахом пепельных волос притихшей Карины и снежной лавиной обрушивались на Дерягина, расплющивая его.

А из соседней комнаты, поддавая жару, выплескивались поскрипыванья кровати, прерывистые стоны, шепот и мягкие шлепки по телу, словно Саша обыгрывал на Оле Павловне чердачную мелодию Пирога.

И только Дерягин был не в теме. Откуда не возьмись, вернулись и заворочались в голове тревожные мысли. Как же душно… Нехорошо как…

Пытаясь забыться, Дерягин повернулся набок и, затаив дыхание, робко положил вспотевшую ладонь на бедро как будто спящей девушки, которая стала для него чем-то вроде соломинки для утопающего.

— Даже не думай, — раздался в темноте глухой студеный голос Карины.

Дерягин отдернул руку и лег на спину.

— Черт, — с досадой пробормотал он, глядя в скрежещущий потолок.

Проклятые, прилипчивые мысли окрепли, загромыхали и заскрипели расходившимся чердаком, налетели ночным комарьем.

— З-з-зачем ты здесь? З-з-зачем? — навязчиво зудели комары.

Но было понятно зачем. Дерягин почувствовал себя вдребезги разбитой копилкой. Использовали. Опустошили. Обманули. Фемиталя комедия.

Почему одним достается все, а другим ничего? Чтобы там не говорили, а реальность по сути своей дихотомична. Кто-то наверху двигает мебель, а кто-то внизу кусает губы и кривит их в горькой усмешке.

— Черт, — опять вырвалось у Дерягина.

За окном звякнула и проскользнула холмистая тень. Скрипнули половицы на веранде. Кто-то прильнул к витражному стеклу входной двери и расплылся темным силуэтом. В комнату вплыли, впуская сквозняк.

Дерягин хотел бежать с криком. Но не мог пошевелиться и открыть рта, словно тот мраморный парень на кушетке в операционной. Зато, уплотнившись, зашевелился над головой сумрак, который подергивал за чердачные скрежеты, за стоны-шлепки соседней комнаты и создавал из них странный узор.

И кто-то стоял у изголовья, помахивая звякающим котелком, словно кадилом и, обдавая зябкой сыростью, вздыхал:

— О-хо-хо…

Силы оставляли Дерягина. Что-то опустошало его и медленно, но верно вытягивало из него жизнь, наполняя телесную оболочку липким холодом и страхом.

***

Утром Дерягина разбудило тик-таканье веселых настенных часов с коричневыми гирьками.

Дерягин погладил глазами светловолосую недотрогу. Она лежала под пледом тихо-тихо, отвернувшись к стене и поджав ноги. Дерягин прислушался, пытаясь уловить дыхание девушки. Но так ничего и не услышал, кроме бодро-чечеточного: тик-так.

Нехотя поднявшись с дивана, он наступил на что-то черное и склизкое. Они были повсюду: пошевеливались на полу в комнате и на веранде, черными шнурками свисали с подоконника, с перил и со ступенек, усеивали дорожку из гравия…

— Пиявки, — вяло проскрипел Пирог. Болезненно бледный, разбитый он сидел у тлеющего костра и разглядывал тучную черную матрону с шишковидным утолщением посредине, которая замерла на сгибе его левой руки.

— Ну, хватит, — Пирог оторвал разбухшую пиявку от синеватой вены и швырнул в костер.

Оказывается, ночью у Пирога взбунтовались почки. Наверное, это они сшибали углы на чердаке, ища пятый.

Сгорбившись и обхватив руками живот, Пирог прислушался к магнитофону, который нашептывал что-то задумчиво-джазовое.

Прохладные гитарные переборы, сизый дымок догорающего костра, блеклый, потусторонний свет затушевывали и размывали Пирога до состояния небытия и призрачной дымки. Дерягину показалось, что Пирог истончался и бледнел прямо на глазах. Дотронься до Пирога, и он рассыплется пеплом, растает в воздухе.

8

И однажды добродушно-блудливая улыбка, и красная клетчатая рубашка навыпуск, прихватив с собою шпроты, водку, молочную колбасу, колбасный сыр и Карину, исчезли из города «на неделю-другую».

— Асфальт, панельные коробки, машины — все загребло, — развалясь на скамейке с бутылкой синей Балтики и сигаретой Петр 1, жаловался Пирог августовским вечером, накануне отъезда.

Над головой темный Ленин, вытянув руку, указывал на Макдональдс. На асфальте, рядом со скамейкой, двое взъерошенных голубей сцепились из-за сизой голубки, — хлопали крыльями, клевались, раздувая зобы и глухо воркуя. В нескольких метрах, у туи, бродила полная старуха с пакетом, украдкой поглядывая на Пирога.

— А как же Светлана? — осторожно спросил Дерягин и поморщился от сигаретного дыма выдохнутого приятелем.

— А она больше всего достала. — Пирог бросил окурок в дерущихся голубей, и они упорхнули. — Каждый день: ты где, с кем ты, что делаешь… Ревнует по-черному. А у самой какой-то там старинный знакомый для ночных клубов… У каждого есть свой дежурный чемоданчик, свой запасной аэродром, — Пирог с горькой усмешкой покосился на Дерягина.

Дерягин, у которого не было ни чемоданчика, ни аэродрома, лишь пожал плечами и раздраженно подумал: наговаривает на нее, чтобы себя оправдать.

Пирог допил пиво и поставил бутылку на асфальт. Тут как тут — старуха, подхватила бутылку, сунула ее в звякнувший пакет и вразвалку удалилась.

Пирог вздохнул, вкрадчиво промурлыкал Дерягину:

— Может, еще купишь? Да, и сигареты, не забудь… А то у меня — алес…

Итак, Пирог покинул город.

А Дерягин еще глубже увяз в тревожных мыслях и предчувствиях. Тяжелее всего было вечерами, когда комната начинала схлопываться, и ледяной волной обрушивалась паника, вышвыривала из квартиры и гнала в центр города. Там Дерягин с угашенным, мутным взглядом бродил до гула в ногах и дымящейся голове по оживленной набережной, притихшими переулками, сумрачными скверами… И все думал, думал, накручивал себя, пытался выпутаться из паутины страха, но все сильнее запутывался.

Но была еще Светлана… Брошенная и обмененная на другую, Светлана невольно стала меркнуть, уплощаться до монохромной тени, до черно-белой героини дешевых комиксов. Чердачная музыка как-то поутихла, почти сошла на нет. И все же… И все же Дерягин продолжал думать о Светлане. Где она? Что она?

***

В тот душный августовский вечер то и дело развязывались шнурки, и тревога когтила сердце сильнее обычного. Неприкаянный Дерягин слонялся в центре, по бульвару, вбирая заторможенным взглядом густеющую синь, фонари, которые вот-вот оживут, витрины, которые совсем скоро погаснут, прохожих… Парень, в мятых шортах и майке, шлепки на босу ногу, прошел под руку с красоткой, тонкой-тонкой, на цокающих шпильках, в черном вечернем платьице, с черной прозрачной накидкой на плечах. Две старушки, в коротких брючках, провели на длинных поводках двух шустрых, лохматых песиков.

Дерягин, опустившись на корточки, стал завязывать треклятый шнурок.

— Это судьба! — прозвенел насмешливый голос.

Дерягин испуганно поднял голову.

Она торопилась к очередной знакомой на крестины очередного ребенка. На ней был сарафан, до пят, в крупном зеленом узоре из папоротников. Рукой придерживала юбку, чтобы подолом не подметать асфальт. Она похудела, стала блеклой копией прежней Светланы, а так же девушки с рисунка Боттичелли. Но пушистые глаза были наполнены все тем же быстрым сиянием.

Надо было что-то сказать. А Дерягин молчал, растерянно и недоверчиво глядя на Светлану, как на рояль из кустов. Было что-то странное и не случайное в этой вроде бы случайной встречи. Что-то подстроенное было. Кто-то, подергивая за невидимые нити, явил перед Дерягиным Светлану.

Скажи хоть что-нибудь. Но мысли разбегались. Как же не хватает Пирога. А может, о Сергее?.. Нет, не в коем случае! — спохватился Дерягин

Она с мягкой выжидательной улыбкой долго смотрела на него.

— Ну, я пошла, — она вздохнула.

— Можно к тебе позвонить? — вдруг вырвалось у Дерягина. — Как-нибудь…, — и пуще прежнего смешался от изумленного взмаха ее ресниц. Что-то булькнул, неловко оправдываясь, не слыша сам себя от накатившего в уши шума.

Она, усмехнувшись, покачала головой и, порывшись в сумочке, достала оттуда блокнотик и шариковую ручку…

— Пока, — коснувшись своими губами колючей щеки Дерягина, она оглушила его цветочным ароматом и ушла.

Дерягин долго смотрел ей вслед, невольно вспоминая, как шесть лет назад в больничном коридоре он впервые разглядел ее. Теперь же все было с точностью наоборот: он быстро терял ее из вида. Она исчезала в сумеречной сини, среди неторопливой, разморенной толпы.

Янтарными бусами вспыхнули уличные фонари. Дерягин взглянул на листок в клетку, вырванный из блокнота, взглянул, в том числе для того, чтобы убедиться, что она не померещилась ему, что еще несколько минут назад он разговаривал с ней…

На листке чернел бисерный ряд цифр… Зря все это. Он передернулся и смял листок…

Весь следующий день, который тянулся и тянулся, Дерягин пытался припомнить и нарисовать ее. Она не выходила, тонула в лихорадочных, отчаянных штрихах, — даже хуже, чем тогда, на даче. Точно — зря…

А вечером он вдруг ни с того ни с сего, позвонил к ней, и, задыхаясь от волнения, медленно чеканя слова после двух баночек Очаковского джин-тоника, пригласил на пиццу.

***

Это был один из последних очень жарких дней стремительно уходящего лета. Высунутый ярко-красный язык одуревшей от жары дворняги почти доставал до асфальта, который окутывал сухим, плотным жаром. Взмокшая от пота рубашка липла к телу. В душной пиццерии загнанная продавщица, с круглым пунцовым личиком, нечаянно надорвала крупную купюру.

— Упс… — продавщица виновато улыбнулась и отдала Дерягину сдачу, сопливую от помидор и сыра пиццу, а также две коробочки апельсинового сока.

Уже пожелтевшая ива глядела в зеленоватую воду, где водочная бутылка с отбитым горлышком колотилась о голыш. Пицца поначалу оплавляла пальцы. Ах ты, помидорина, — оставила на светло-серых брюках розовый след.

Но надо было что-то говорить. Вторя гудящему над головой оводу, Дерягин забубнил о предопределенности, о неосознанной тяге к саморазрушению. Разомлевшая Светлана задумчиво смотрела на ревущий, кружащийся белый катер.

— А мы ведь часто здесь зависали, — вдруг сказала Светлана.

И Дерягин сжался, как будто от удара. Набежавшая волна вытолкнула бутылку на бурый песок.

— Ты не знаешь, где он теперь? — она обернулась и, прищурившись, посмотрела на приунывшего Дерягина.

Дерягин пожал плечами, что-то буркнул и, опустив глаза, покраснел. Светлана отвернулась к реке и тихо проговорила:

— Не парься… Оля мне все уже рассказала.

Насмешливым звяканьем отозвался козлиный колокольчик. Стало расти и тяжелеть молчание. Дерягин чувствовал, что Светлана, как будто оторвалась от жухлой травы и теперь уносится все выше и дальше от него, а он сам сжимается и мельчает до размера хлебной блошки. Пытаясь отвлечь и вернуть Светлану, Дерягин бросился говорить о злополучных граблях, на которые все время наступают, и еще черт знаем о чем, но потом вдруг забыл ужасно простое слово, смешался и замолчал. Кыш-кыш. Овод улетел. Совсем.

За спиной, на грунтованной дороге прогрохотало облако пыли. От лодки осталось лишь отдаленное стрекотание. Светлана сплюнула травинку и, все так же рассеянно глядя на обмельчавшую, заросшую водорослями реку, сказала:

— Может, к Мельникову?

***

— Ты с Птахой?! — ошеломленно переспросил Саша.

— И с водкой, — поспешно уточнил Дерягин.

— С этого и надо было начинать! — обрадовался голос в телефоне.

Сталинка таращилась окнами на драмтеатр. В гулком обшарпанном подъезде пахло травой, повсюду белели россыпи окурков, у стен и на подоконниках поблескивали пивные бутылки… Дверной звонок висел на проводе, как выбитый глаз на нерве. Рука Дерягина уже потянулась нерешительно к звонку, как вдруг дверь открылась. На пороге сиял улыбающийся солнечный Саша, одетый как обычно: во все черное.

Саша кое-как сводил концы с концами. Но безнадежное безденежье ему было до барабана. Вот счастливый барабанщик.

Почти всю комнату занимал старый диван с высокой спинкой. В углу у окна притихла акустическая гитара. Саша угостил свежим анекдотом, засохшим ржаным хлебом, початой банкой шпрот, половинками помидор в белых шапочках майонеза.

Вскоре от водки и тоника голова Дерягина стала вроде толстенного приземистого стакана, в котором взлетали и лопались пузырьки.

Раскрасневшаяся Светлана принялась перемывать косточки своей знакомой:

— Она даже не знала, как его зовут!

Саша в черной майке и джинсах похохатывал, понимающе кивал. Его улыбка ширилась и уже с трудом умещалась в комнате… Вот бы изобразить Светлану такой, немного стервозной, тулуз-лотрековской. На экране телевизора бульдог вытряхивал душу из кота. Кот, приподняв озеро за край, искал шуструю мышь. Надо будет замыть брюки.

Саша кинулся в прихожую догонять телефон. Догнал.

Оторвавшись от дивана, Дерягин прикрыл дверь в комнату и, оправляя на ходу рубашку, медленно, очень медленно, как будто опутанный сном, стал продираться сквозь голубоватую муть обратно к дивану. А диван покачивал Светлану, дырявый тапочек на ноге закинутой на ногу, идеально прямая спина похожа на перетянутую струну, в руке нервная сигарета. Светлана, щурясь, быстро затягивалась и лиловым ноготком с кончика сигареты сбивала пепел в блюдце с маслянистыми шпротами. Дженис Джоплин надсадно прощалась с летом, точнее выла колыбельную.

Евгений наклонился и неловко поцеловал Светлану.

— Это же, как с пепельницей, — усмехнулась она.

— Скажешь тоже, — прошептал Дерягин, шалея от горько-сладкого запаха дыма и духов. Все плыло и прыгало перед глазами… Ее жесткий, верткий язык расплющил язык Дерягина и стал вталкивать в пересохшее горло. Закрыв глаза, Дерягин закружился на черной карусели. Мешало липкое ощущение, что он целуется с образом и подобием Пирога. Ведь это Пирог научил Светлану слюнявой борьбе.

Карусель остановил Саша. Утопив окурок в блюдце, он с напускной печалью сообщил, что ему срочно надо уходить.

***

А дальше начался какой-то сумбур. Дерягин и Пташкина зачем-то стали метаться по раскаленному до бела центру города, нигде не задерживаясь надолго. Как будто заметали следы, пытались скрыться то ли от назойливого соглядатая, то ли от самих себя.

Все скомкалось и перемешалось. В стеклянной голове Дерягина плескались мысли, взлетали и лопались частыми, быстрыми пузырьками.

И что теперь? — думал Дерягин, украдкой взглядывая на Светлану. А вдруг все получится точно так же, как с ее портретом? То есть ничего не получиться? Вдруг он все испортит? Презрительно усмехнулся незримый Пирог, с которым Дерягин себя все время сравнивал. Дерягин быстро опустил глаза и подобрался. Лучше пусть она сама еще что-нибудь предложит, вроде наведаться к Мельникову… Но Светлана ничего не предлагала. И вообще у нее был такой вид, словно они и не целовались взасос, словно не было ничего такого. И Дерягину волей-неволей приходилось ей подыгрывать.

Дорогу терзал отбойный молоток. Фонтан поделился своим летаргическим сном, отразившись в глазах зеленым отблеском. В летнем шатре пили пиво, не обращая внимания на то, что круглый красный столик, за которым они сидели, был не убран: в железной вазочке розовел тонкий окурок, а рядом валялась смятая баночка из-под слабоалкогольной шипучки. Пивные бутылки схватила со стола толстая старуха. Спрятав добычу в пакет, она покатилась вперевалку дальше.

— Чертова ведьма! — крикнул ей вслед худой парень, выскочив из ларька и подергивая выпирающим, как острый камень, кадыком.- Чтобы я больше тебя здесь не видел!

Старуха остановившись, обернулась:

— А ты знаешь, какая у меня пенсия? Знаешь? А?

Парень только махнул рукой и вернулся в ларек.

В магазинчике, рядом с автобусной остановкой, Дерягин и Пташкина купили пакет семечек. Чуть позже их тени переплелись в глубине сквера, где, присев на скамейку, Евгений и Светлана бросали семечки воробьям, которые звонко чив-чивкали. Когда слетелись голуби и нагло оттеснили воробьев, Дерягин и Светлана переметнулись в очень старый и тихий дворик — дремотно-рыхлую сердцевину города, из которого Дерягин вряд ли уже выпутается, — застрял пожизненно. Там сквозь подъезд облупленного дома можно было выйти к бурлящему перекрестку, как в другое измерение. Подъездная дверь то приоткрывалась, то захлопывалась, на кого-то ворча, возможно, на шастающих туда-сюда призраков. Затюканная временем, облезлая стена дома молодилась, признаваясь в любви какому-то Коле. Замерев на лавочке, Дерягин и Светлана смотрели, как нехотя по диагонали падало, соскальзывало по воздуху желтое сердечко понурой липы. И в голове Дерягина крутилась колыбельная — прощальная от Дженис Джоплин.

Пришел бородатый бродяга и принес с собой большой пакет и мелкий дождь. Бродяга — приталенное черное пальто, вязаная шапочка, стоптанные зимние сапоги цементного цвета, носок левого сапога обмотан синей изолентой, мрачный запах чердаков и пригородных поездов, — присел с краю на лавочку и вынул из шелестящего пакета рыбину. Оторвав рыбью голову, он убрал ее в пакет, облизнулся и вонзился зубами в хребет. Ел он очень медленно, со смаком, с причмокиванием, проглатывая чешую и кишки, обсасывая кости. Длинные черные пальцы осторожно потрошили рыбу, словно препарируя ее. Рыбий сок стекал по щетине. Дум, дум, дум, — задумчиво стучал дождь по ржавой шляпке гриба на детской площадке, под которым прятались трое. Солоноватый влажный воздух стал пощипывать ноздри и горло. Напоследок была голова. Разделавшись с головой рыбы, бородач поднес руки к лицу, прикрыв глаза, обнюхал лоснящиеся пальцы, потом снял шапочку и медленно вытер руки о длинные волосы, схваченные на затылке черной резинкой.

— Зачем это ты? — Дерягин поморщился, косо глядя на бродягу и невольно подумав, что рано или поздно превратится в нечто подобное.

— Запах дюже хороший, — добродушно улыбнулся тот.

Светлана, хмыкнув, передернулась, вскочила с лавочки и устремилась прочь. А Дерягин следом за ней, — поеживаясь от колючих капель затихающего дождя.

***

— Только никаких резких, скоропалительных штрихов, — говорил себе Дерягин на остановке, держа влажную руку Светланы и ловя машину. — Ты не можешь обложаться, как с ее портретом. Ты не должен… Ведь другого шанса уже не будет…

Копейка, покореженная, кофе с молоком, подрезала подплывающий к остановке троллейбус и, взвизгнув, остановилась, въехав передним колесом на бордюр. В машине сверкнула широкая лысина. В углу рта дымящейся антенной торчала сигарета в мундштуке, вопрошая небо черт, знает о чем. Квадратными камешками плясали зрачки в темных омутах очков — хамелеонов.