Бесплатный фрагмент - Пародии на стихи

Иосиф Бродский

* * *

Я не то что схожу с ума, но устал за лето.

За рубашкой в комод полезешь, и день потерян.

Поскорей бы, что ли, пришла зима и занесла всё это —

города, человеков, но для начала зелень.

Стану спать не раздевшись или читать с любого

места чужую книгу, покамест остатки года,

как собака, сбежавшая от слепого,

переходят в положенном месте асфальт. Свобода —

это когда забываешь отчество у тирана,

а слюна во рту слаще халвы Шираза,

и, хотя твой мозг перекручен, как рог барана,

ничего не каплет из голубого глаза.

Пародия

* * *

Сижу, довожусь до ума, переводятся лепты.

За заначкой в сундук полезешь, ан нету злата.

Каждый нерв на участке меня от ступней до портрета

отторгает обрыдшую зелень путем (сопро)мата.

Засыпаю в одежде, форся в галифе модельера,

книгу чужую подпортив. Остатки года

бьют собаку, как мамонта били зачатки эры.

Прогнозируя индекс на бирже, Скульптура Свободы

путает отчества нефть продающих тиранов.

Хочется сладкого. Хоть бы халвы Шираза.

А в холодильнике — мозг петуха, гнутый рог барана

и два посиневших коровьих глаза.

Иосиф Бродский

* * *

…и при слове «грядущее» из русского языка

выбегают мыши и всей оравой

отгрызают от лакомого куска

памяти, что твой сыр дырявой.

После стольких зим уже безразлично, что

или кто стоит в углу у окна за шторой,

и в мозгу раздается не неземное «до»,

но ее шуршание. Жизнь, которой,

как дареной вещи, не смотрят в пасть,

обнажает зубы при каждой встрече.

От всего человека нам остается часть

речи. Часть речи вообще. Часть речи.

Пародия

* * *

…и при слове «поэзия» из русского языка

выбегают музы и всей оравой

просят у поэта лакомого куска,

а у него только сыр дырявый.

Зимы проходят. Ни разу не глянул, кто

стоит у окна за шторой. Яга, Кармен ли,

Аполлон Бельведерский ли, конь в пальто?

Их неземное «до» ему до фени.

Одна лишь беда, что жизнь разевает пасть,

приличные части тела откусывая при встрече.

И вот от поэта осталась лишь часть,

о которой не может быть речи.

Иосиф Бродский

* * *

Север крошит металл, но щадит стекло.

Учит гортань проговаривать «впусти».

Холод меня воспитал и вложил перо

в пальцы, чтоб их согреть в горсти.

Замерзая, я вижу, как за моря

солнце садится, и никого кругом.

То ли по льду каблук скользит, то ли сама Земля

закругляется под каблуком.

И в гортани моей, где положен смех

или речь, или горячий чай,

все отчетливей раздается снег

и чернеет, что твой, Седов, «прощай».

Пародия

* * *

Пишу — как целую зубилом стекло,

табула раша скулит: «Дай покой…»

Кто вдел мне в кулак супер-пуперное стило,

вопиет, что твой спикер: «Долой!»

Ха! Плюя на фарватер, сбегу за моря,

сяду в засаду, и никого кругом.

Запляшет вприсядку канкан искусительница-змея,

притопну гадине каблуком.

И в гортани моей раздаются снега,

чай и чача лежат, положившись на хрен,

буль-буль кувыркается. В речи моей — пурга,

а в наречье — пурген.

Иосиф Бродский

* * *

Тихотворение мое, мое немое,

однако, тяглое — на страх поводьям,

куда пожалуемся на ярмо и

кому поведаем, как жизнь проводим?

Как поздно заполночь ища глазунию

луны за шторою зажженной спичкою,

вручную стряхиваешь пыль безумия

с осколков желтого оскала в писчую.

Как эту борзопись, что гуще патоки,

там не размазывай, но с кем в колене и

в локте хотя бы преломить, опять-таки,

ломоть отрезанный, тихотворение?

Пародия

Луны глазунья и лазанья

Тихотворение мое — дитя немое

певца, ржеца: поэта и Пегаса.

Стиху пырнем халтурящий геном и

коню поведаем, как жизнь ужасна.

Как, взъевшись заполночь на ту глазунью,

ее пихаешь из зуба спичкою,

нюх преломляют в носу козюли.

Рука-добытчица ох невеличка и

свистульки тащит из раков с патокой,

что вялил предок в седьмом колене,

и, чуть не вывернувши лопатку,

дерет со шторы луны пельмени.

Выходят боком тебе те раки,

но естественно — лунные кулебяки;

и, дань отдавая блину Селены,

борзопись мечешь на мракопись тени,

матопись позже — на фигопись хрени.

Обидны оскалы диска мухортого.

Ну что с него взять, калача не тертого…

Тут Пегас, как безумный, заржал — и

примчался дежурный пожарный,

тут как тут подоспел участковый,

опознали Пегаса подковы.

А рассказчик лежал оглушенный,

копытным под дых запряженный,

в грезах спутались мухи, котлеты

и постной луны омлеты.

Александр Кушнер

* * *

В стране теней завидуют простому

Поденщику, лопат его и вил

Несложному набору; он солому

Несет в мешке — и жмурится Ахилл,

Припоминая летнюю истому

И как блестит соломенный настил.

И всю свою прижизненную славу,

Всю о себе посмертную молву

Отдать готов за острую приправу

В похлебке, зной, шуршащую траву,

За смертный пот, смешных детей ораву,

Жену, тепло земное — наяву.

Пародия

* * *

В стране теней попсового поэта

Поденщики не будут содержать,

Дадут лопату, задерут манжеты,

Заставят гнуть с рентабельностью стать

И не профанацией куплеты,

А мешки, как профи, набивать.

Ах, коротка прижизненная слава —

Как рубль у непорядочных менял…

И вот в Аиде, скинув ризы сана,

Мэтр ваньку стратегически свалял

И тщится убедить чертей ораву,

Что он им брат, ведь много начертал.

Александр Кушнер

* * *

У меня зазвонил телефон.

То не слон говорил. Что за стон!

Что за буря и плач! И гудки!

И щелчки, и звонки. Что за тон!

Я сказал: — Ничего не слыхать. —

И в ответ застонало опять,

Загудело опять, и едва

Долетали до слуха слова:

— Вам звонят из Уфы. — Перерыв. —

Плохо слышно, увы. — Перерыв. —

Все архивы Уфы перерыв,

Не нашли мы, а вы? — Перерыв.

— Все труды таковы, — говорю, —

С кем, простите, сейчас говорю?

— Нет, простите, с кем мы говорим?

В прошлый раз говорили с другим!

Кто-то в черную трубку дышал.

Зимний ветер ему подвывал.

Словно зверь, притаясь, выжидал.

Я нажал рычажок — он пропал.

Пародия

* * *

У меня зазвонил телефон.

Кто-то важно представился: Слон;

А моя телепатия, бдя,

Вмиг унюхала: вылитый клон.

Вдоль по проводу было слыхать,

Как хотел он меня приласкать.

А потом звал до кучи. Но я

Всяким разом ему: «Черта с два!»

— У меня, — говорю, — перерыв,

И мозоль в сапоге, и нарыв.

Он кричит, что, Уфу перерыв,

Получил пятой чакры разрыв.

— От труда лишь беда, — говорю.

— Я, — вопит, — из тебя щи сварю.

Два часа друг не-друга томим,

Как неродственника побратим.

Он все звуки в меня издавал,

А я хрюки туда запускал,

И не помню, кто был тот нахал,

Что от трубки меня оторвал.

Евгений Евтушенко

* * *

Идут белые снеги,

как по нитке скользя…

Жить и жить бы на свете,

но, наверно, нельзя.

Чьи-то души бесследно,

растворяясь вдали,

словно белые снеги,

идут в небо с земли.

Идут белые снеги…

И я тоже уйду.

Не печалюсь о смерти

и бессмертья не жду.

я не верую в чудо,

я не снег, не звезда,

и я больше не буду

никогда, никогда.

И я думаю, грешный,

ну, а кем же я был,

что я в жизни поспешной

больше жизни любил?

А любил я Россию

всею кровью, хребтом —

ее реки в разливе

и когда подо льдом,

дух ее пятистенок,

дух ее сосняков,

ее Пушкина, Стеньку

и ее стариков.

Если было несладко,

я не шибко тужил.

Пусть я прожил нескладно,

для России я жил.

И надеждою маюсь

(полный тайных тревог),

что хоть малую малость

я России помог.

Пусть она позабудет,

про меня без труда,

только пусть она будет,

навсегда, навсегда.

Идут белые снеги,

как во все времена,

как при Пушкине, Стеньке

и как после меня,

Идут снеги большие,

аж до боли светлы,

и мои, и чужие

заметая следы.

Быть бессмертным не в силе,

но надежда моя:

если будет Россия,

значит, буду и я.

Пародия

* * *

Идут белые снеги

(тоже мне ходоки),

и ногам яро бегать

стало ох не с руки.

Рвя язык мой превратный,

Серафим отощал;

будет ведать пернатый,

что случится рвачам.

Снеги прямо ступают

на восток или норд.

Я к РФ подъезжаю

задней мыслью вперед.

Чьи-то души с насеста

в небо мечут швартов,

мне бы тоже иметься

надо сверху миров.

Но мне чудо не снится.

Я как ГЭС фарисей

сном и духом сложился

там под Братскую сень.

Я с Россиею в браке

всем хребтом. «Бракодел», —

говорят мне писаки,

чьи хребты не у дел.

Жил игриво, задорно!

Не спадал мой накал,

когда поочередно

я все власти лобзал,

и они впишут «Женька»

в титул всех картотек,

сдвинув Пушкина, Стеньку

и Серебряный Век.

Мне всегда было сладко,

и теперь не тужу,

в расписном анораке

в новый рупор жужжу.

У меня много силы,

и поэтому впрок

я набрал у России

всего сколько смог.

Мне она не забудет,

что я взял без труда.

Ах, с нее не убудет,

это ей — ерунда.

Идут снеги кривые,

как курсив от балды,

мне в стихи и за выю

наливают воды.

Вот опять наметелил

и надеждою полн:

снова купит Рассея

мой продажный глагол.

Дмитрий Быков

* * *

Уходит год, который меня любил.

Приходит новый.

От грома петард, от пенья его мобил

Разит столовой.

Уходит мир, который меня любил.

Вся ткань — сквозная.

Всего страшней, что я его погубил,

Того не зная.

Маршрутный ад. Напротив сидит дебил,

Подобный кукле.

И даже Бог, который меня любил, —

Не знаю, тут ли.

Не знаю, что ему делать среди слепней

И мух навозных.

Но если тут, ему что ни день трудней

Кроить мне воздух.

Пародия

* * *

Меня поматросил год, что меня любил.

Влюбился новый,

Ибо я, как огурчик, остался ядрен и мил,

Разя столовой.

Уходит мир, что пуще меня любил,

Чем та Венера;

Я его повсеместно лапал и сзади лупил,

Как кавалер кавалера.

Меня по маршруту куда-то ведет дебил,

Ему виднее.

А идол, который раньше меня любил,

Еще умнее.

Истукан не прибегнул к услугам сопла

И мух навозных,

А сам для меня в духе мух и козла

Испортил воздух.

Дмитрий Быков

* * *

Все не ладится в этой квартире,

В этом городе, в этой стране,

В этом блеклом, развинченном мире,

И печальней всего, что во мне.

Мир ли сбился с орбиты сначала,

Я ли в собственном бьюсь тупике —

Все, что некогда мне отвечало,

Говорит на чужом языке.

Или это присуще свободе —

Мяться, биться, блуждать наугад?

То ли я во вселенском разброде,

То ли космос в моем виноват.

То ли я у предела земного,

То ли мир переходит черту.

То ли воздух горчит. То ли слово.

То ли попросту горечь во рту.

Пародия

* * *

Вопрошаю вопросы в квартире,

Хоть и дразнится гад-резонанс.

Шуры-муры начальствуют в мире

Иль пиф-паф регулирует нас?

Мир ли свесился с утлой орбиты,

Или я — на седом волоске?

То ль его сноской вверх реквизиты,

То ль мое это коммюнике.

Размечтавшись, эдемской свободы

Алчу в тесном раю шалаша —

И то ль кажут мне шиш с небосвода,

То ль не светит мне уж ни шиша.

Вновь к чертям на кулички я выйду,

Думу думати буду полдня:

Я ль победил Куликовскую битву,

Иль кулик переплюнул меня?

Дмитрий Быков

Снегопад на закате

Снегопад на закате, на розово-сером,

Как речная вода.

И строка упивается тихим размером,

не спеша никуда.

Так бывает — посмотришь на небо, на ветки

за оконным стеклом,

на закат, на фонарь — и почувствуешь этакий

переход, перелом.

Словно в битве какой-то небесной, за тридевять

Облаков — наступил перепад, перевес,

Словно кто-то меня перестал ненавидеть

И простил наконец.

Примирение, розовый свет снегопада,

Мостовая, река…

Успокойся, душа моя. Плакать не надо.

Все возможно еще, нас потерпят пока.

Пародия

Снегопад на тетради

На закате для всех поэтических перлов

Аж три о преподносит вода,

И строка напивается так безразмерно,

Что ни туда ни сюда.

Искривлённое зеркало косной рутине

Моделирует взад перекос;

Возьмет распояшет на мне честь мундира —

И стои́т ни во что моя ось.

Виден везде, в том числе и за тридевять

Земель мой большой перевес,

Там меня каннибал перестал ненавидеть

И хочет меня позарез.

Первый инициал мой в бузе снегопада

Становится буквою зю.

Выходит, я зюзя. Цыц, плакать не надо;

Два других, глядь, — СС, что ужаснее ада,

Но их расшифровка — сю-сю.

Бахыт Кенжеев

* * *

Как клонит в сон! Я книгу выключаю

и предвкушаю, как приснится мне

вода: брусничная, жавелева, морская,

родильная, поющая во тьме, —

в ней странствуют таинственные твари,

она для них родимая земля,

гуляют парами, объёмными очами

горят и, плавниками шевеля,

по кругу ходят. Утихает ругань,

подводный свет слабеет подо мной.

Они жрецы не бога, а друг друга —

как homo sapiens, мятежный и дурной.

Страшилка есть такая: астероид

взорвётся в небе — и придёт кирдык,

планету бурей пламенной покроет

и истребит всяк сущий в ней язык.

Все сбудется: настанет жизнь другая.

И осьминог печально поплывёт

не вдаль, а вглубь, с трудом превозмогая

давление шатающихся вод.

Пародия

* * *

Как клонит в сон! Скосившись, уповаю,

что мне приснится океан бурды

и старый конь, что у нее по краю

не портит борозды для ерунды.

Над океаном тучи ходят хмуро.

Как волк тамбовский, чудо-твари бдят

и, насобачившись, на берегу Амура

плавниками бьют япону мать.

Хам сапиенс имеет много брюха.

Глубоки могилы подо мной,

там спят жрецы, сожравшие друг друга;

кто не съелся, спился сам собой.

Страшилка есть: ужасней геморроя

хрястнет по зубам каюк-кирдык,

и зря оттоль, из кучи разнобоя,

высунется доктору язык.

В конце ханы́ придут иные ха́ны,

Раздвинут новый бла-бла-бла-баян;

Ну а когда раскроют чемоданы,

Будет шире жизнь держать карман.

Белла Ахмадулина

* * *

Опять в природе перемена,

окраска зелени груба,

и высится высокомерно

фигура белого гриба.

И этот сад собой являет

все небеса и все леса,

и выбор мой благословляет

лишь три любимые лица.

При свете лампы умирает

слепое тело мотылька

и пальцы золотом марает,

и этим брезгает рука.

Ах, Господи, как в это лето

покой в душе моей велик.

Так радуге избыток цвета

желать иного не велит.

Так завершенная окружность

сама в себе заключена

и лишнего штриха ненужность

ей незавидна и смешна.

Пародия

* * *

Провидит флоре перемены,

вооруживши глаз, главком:

перерастут былье поленья

под белым атомным грибом.

Парады бестий опошляет

их трусов мелкая трусца.

Стоглавый змей благословляет

свои любимых три лица.

Во мне приплясывают мысли,

как под чуприной мотылька!

Моль осеняя из-за высей,

та мною брезгует рука.

А днесь под дых мне воин лета,

размахнувшись, не попал,

и сдвиг во мне менталитета

не случился с дамских шкал.

Так Лобачевская окружность

кичится толщею штриха.

А Пифагора брючин узость

демонстрирует, конфузясь,

как его нога суха.

Белла Ахмадулина

* * *

Всех обожаний бедствие огромно.

И не совпасть, и связи не прервать.

Так навсегда, что даже у надгробья, —

потупившись, не смея быть при Вас, —

изъявленную внятно, но не грозно

надземную приемлю неприязнь.

При веяньях залива, при закате

стою, как нищий, согнанный с крыльца.

Но это лишь усмешка, не проклятье.

Крест благородней, чем чугун креста.

Ирония — избранников занятье.

Туманна окончательность конца.

Пародия

* * *

Телосложений минусы огромны.

Совпавших связей навсегда стыдясь,

бурчу за бетонитовым надгробьем,

не смея откровенно топнуть в Вас.

И мимо цели извергают грозно

ошметки Ваши спесь и неприязнь.

Чуть сбрендивши от бренди на закате,

мозги вставляю нищему с крыльца,

он всю меня вставляет в щель в ограде,

чугун которой сжал объем крестца.

Iron-ия — литейщиков занятье.

Прекрасна палка не о двух концах.

Iron — англ.: железо, сталь, чугун.

Эдуард Асадов

Падает снег

Падает снег, падает снег —

Тысячи белых ежат…

А по дороге идет человек,

И губы его дрожат.

Мороз под шагами хрустит, как соль,

Лицо человека — обида и боль,

В зрачках два черных тревожных флажка

Выбросила тоска.

Измена? Мечты ли разбитой звон?

Друг ли с подлой душой?

Знает об этом только он

Да кто-то еще другой.

Случись катастрофа, пожар, беда —

Звонки тишину встревожат.

У нас милиция есть всегда

И «Скорая помощь» тоже.

А если просто: падает снег

И тормоза не визжат,

А если просто идет человек

И губы его дрожат?

.