Мишка Потехин сидел за контрольным терминалом и, не отрываясь, смотрел на тазик. Воды в тазик накапало уже доверху. Пора бы и выливать. Но сегодня Мишка твёрдо решил не делать этого. Какого чёрта?! Почему всегда он? Пусть Фрол хотя бы раз, хотя бы для виду хотя бы что-нибудь сделает для обеспечения жизнедеятельности. Потому что в инструкции так и записано: «Дежурные операторы станции обязаны делать всё необходимое для обеспечения жизнедеятельности станции». Чёрным по белому. Дежурные. А не один дежурный. Понятно, да? Так что, извольте выполнять. Мишка перевёл взгляд на сводчатый потолок. С него капало. Уже двести лет с него капало. А точнее: сто восемьдесят девять лет, три месяца и сколько-то там дней.

Скрипнул шлюз кессона, и в дежурку вошел мокрый Фрол. Он стянул с себя комбез, бросил его на калорифер, молча взял с терминала тазик, и унёс его в санузел. Мишка ухмыльнулся и локтем вытер лужицу на пульте. А то, что при этом он случайно надавил на кнопку экстренной связи, было пофиг. Кнопка экстренной связи не работа уже лет семьдесят. А точнее: семьдесят три года восемь месяцев и, соответственно, сколько там дней. Кому интересно пусть в архивных файлах смотрит.

— И откуда у нас взялось такое могучее чувство ответственности? — как можно язвительней поинтересовался Мишка, когда Фрол вернулся с пустым тазиком и водрузил его на прежнее место.

— Оно проистекает из чувства самосохранения, — дружелюбно ответил Фрол. — Дело в том, что когда вода начинает переливаться через край, а ты не реагируешь, значит выливать воду пришла пора мне. Иначе ты лезешь в драку. Мы уже четыре раза дрались из-за этого чёртова тазика.

— Да? — разочарованно спросил Мишка. — Ничего такого не помню.

— Естественно. Просто ты поудалял эти воспоминания, а я сохранил.

Мишка внимательно рассмотрел застарелый шрам на подбородке у Фрола и спросил:

— Ну и кто кого?

— Когда как, — ответил Фрол, потирая шрам.

— Да, представляю себе, — произнёс Мишка со злорадством. — Слушай, должно быть, это было эпическое зрелище. Жалко, что я удалил. С чего бы?

— Откуда мне знать? — пожал плечами Фрол. — Гигиена памяти дело интимное.

Да. Гигиена памяти. Почти все из первого поколения вечных или сошли с ума, или покончили с собой. Потому что тогда ещё не была разработана технология гигиены памяти. Чистка каждые пятьдесят лет. Это была мучительная процедура: отрезать от себя ломти личности и понимать, что это навсегда. Но иначе в результате пресыщения информацией неизбежно наступали депрессия, безумие, смерть… При этом технология не позволяла сохранять только радостные воспоминания, а все горести и печали пускать под нож, необходимо было сохранять пропорцию. Мишка когда-то мудрил с программой чистки, но это было так давно, что теперь он и не помнил, чего, собственно, добивался. Впрочем, если интересно, всегда можно заглянуть в архивные файлы.

Фрол уселся за пульт наблюдения рядом с Мишкой и врубил обзорные мониторы.

— Опять будешь за эмпатами подсекать? — ехидно спросил Мишка.

— Буду вести наблюдение, — сказал Фрол.

— Не надоело?

— Нет.

— Слушай, ну что в них такого интересного? Чумазые, наверняка вонючие. Дикие.

— Ага. Они дикие. А мы тут с тобой сидим все такие высококультурные, — пробурчал Фрол, нажав на кнопку старта дронов-амфибий.

Мишка с минуту размышлял, наблюдая за отметками дронов на локаторе, как они сначала всплывают, а потом взлетают, а потом спросил:

— Я так понимаю, что и этот диалог у нас с тобой также не в первый раз происходит?

— Да уж, — усмехнулся Фрол. — Когда-то ты с интересом следил за бытом эмпатов, но тебе быстро наскучило.

— А тебе?

— Мне интересно.

— А почему мне нет?

— Не знаю. Последние полтораста лет, должен сказать, ты слишком часто и тщательно чистишь память. Поэтому я всё меньше про тебя знаю. Знаю только, что сериал «Место встречи изменить нельзя» ты смотрел примерно двадцать тысяч раз. А фильм «Книга про конец света сегодня» примерно тридцать тысяч раз.

— Тридцать тысяч раз?! — изумился Мишка. — С ума можно сойти. Должно быть, мне очень нравится. Как ты сказал? Про конец света сегодня? Пойду, гляну.

— Нет, ты лучше сюда глянь! — почти закричал Фрол. — Нет, я серьёзно, посмотри. У них там реально какая-то фигня творится…

Слухачи всегда завтракали первыми. Так было заведено. Колясик ничего против этого не имел, они и к Озеру тоже всегда первыми отправлялись, а там путь не близкий, тернистый. Но вот дополнительная пайка масла, которую слухачи демонстративно ложками намазывали на хлеб, вызывала в животе у Колясика тревожное бурление, производила в душе адское смятение, будила в мозгу греховные мысли. Не честно это. Озеро на всех поровну даёт, а старшие медиаторы вон как распределяют!

Слухачи отвалили с раздачи, и тут уже Колясик никого вперёд себя не пустил: взял пшёнки, хлеба пайку, ну и масло. А стаканы с чаем к столу приносили дежурные. Чаёк был ничего себе, сладенький, но понятно ведь, что раз сахар по норме положенный не кусками раздают, а сразу на кухне в кипяток сваливают, то непременно уворовывают! Но по-другому нельзя, по-другому сахар быстро превращается в валюту. На него играют, на него спорят, на него покупают барачных шлюх. Из-за него дерутся. Так что лучше уж так.

Слухачи за соседними столами доедали свою двойную пайку, а Колясик размышлял над вечной дилеммой: намазать кусочек масла на хлеб или положить его в кашу? И так, и так вкусно. Вот ведь как хорошо слухачам, у них такой проблемы нет, они одну пайку в кашу, другую на хлеб и трескают вон сидят, ажно вспотели. Хорошо быть слухачём, Колясик бы не отказался. Но карьера слухача ему никак не светила. Нету у него таких способностей. А вот в шепталы вполне можно было податься, ему предлагали.

— Не пихайся, — строго сказал Колясик застольному соседу, канифольщику Митеньке. Митенька в ответ заблочился и Колясик продолжил размышлять.

Шепталы, прощелыги те ещё, тоже пользовались привилегиями: им в неделю набегало по два дополнительных часа сна. Но ведь язык подрезать придётся! Этого Колясик не хотел категорически и поэтому давно смирился со своей незавидной участью вечного нюхача. Зато никогда никакого насморка и шерстяные носки в придачу, и одеяло теплое. Тоже неплохо. А язык себе пусть дураки режут, Колясик не такой.

— Заканчиваем приём пищи, чуварищи, — объявил дежурный старший медиатор и все с новой силой застучали ложками, выскребая из мисок остатки каши.

Щупач Стасик, что сидел напротив, жестом показал Колясику, что, дескать, разговор есть, и не при всех. Колясик его на выходе из столовки дождался, и приятели зашли за угол. Стасик разблочился почти наполовину и Колясик почуял его истовую убеждённость. Это показалось Колясику странным, потому как Стасик брехлом был несусветным. Из вежливости Колясик тоже чуток ослабил ментальный блок, но всё же не настолько, чтоб его как открытую книгу читали все кому ни попадя.

— Озеро волнуется, — доверительно сообщил щупач, и Колясик обомлел.

Последний раз Озеро волновалось, когда Колясик был ещё ребёнком. Тогда же в Посёлок наведывались странные люди, с которыми вышла какая-то неприятная заварушка. Колясик толком не помнил, да и никто уже не помнил, остался только страх перед чужаками да запрет на дальние вылазки через лес. Хотя никаких чужаков с тех пор никто ни в глаза не видел, ни спиной не чуял. А чтоб через лес ходить надо совсем заблоченным быть, кому это надо, через лес ходить? Запрет, тем не менее, действовал, а зачем — всегда можно у старших медиаторов спросить.

— Насколько сильно волнуется? — спросил Колясик.

— Вот так, — Стасик показал ладонью метра на полтора от земли.

— Ох, — сказал Колясик.

— Ага, — согласился Стасик.

— Ты откуда знаешь?

— Слухачи трепались.

— Тогда точняк. Эти знают.

— Ну.

Успокоить разволновавшееся озеро можно только жертвой. Это все знают. Об этом поют песни и рассказывают легенды. Этим пугают детей. Это бывает редко. Последний раз Озеро успокоили теми самыми странными пришельцами. Двое их было. В бронежилетах. Только булькнули и пузыри пошли, видать, тяжёлые были бронники.

— Пойдём, глянем, — предложил Колясик.

— Так не наша смена.

— Всё равно пойдём. Хочу позырить.

И почапали кенты к Озеру. Шли через лес, продирались сквозь бурелом, по пояс в густой траве, то и дело, цепляя на морды липкую паутину. Вот тоже — правило! Нельзя чтоб к Озеру тропинки были, всегда новым путём ходи. Зачем, почему? Неведомо. Но если прознают старшие медиаторы, что сноровил напрямки проскочить — сгниёшь в канифольщиках. Ладно хоть с дороги при всём желании не сбиться, не заплутать в страшном лесу: днём и ночью высоко в небе светит Ободок. Висит он прямо над Озером. Ободок с Озером связаны двумя трубками. По одной Озеро своей водицей Ободок питает, по другой в ответ телесной материей Ободок делиться.

В Легенде о Последнем из Модераторов сказано, что Ободок это «станция на геостационарной орбите». Но слова такие, хоть и веет от них мощью древних Доцентов, которые Творческо-Эмпатическую Революцию замутили — слова эти нынче мало кто понимал. Старшие медиаторы, может, и понимали, но никому не рассказывали. А может, только вид делали, что понимают, их не разберёшь, у них ментальные блоки крепки, мысли далеки, а слова и вовсе редки. Зато рожи откормлены. Колясик представил ломоть белого, непайкового хлеба, который для старших медиаторов делает в поселковой пекарне Манюня. На ломте лежали два жёлтых-жёлтых куска масла. Потом Колясик представил кружку парящего какао. И чтоб какао не из банки, а натуральное, в кастрюльке сваренное. Но со сгущенкой! Потом Колясик представил Манюню, как она, низко нагнувшись, ворочает половником в котле с кулешом. Сзади он её представил. И спотыкнулся о корягу, а падая, ухватил Стасика за пояс, а тот, как назло, повалился прямо в муравейник. Стасик на полсекунды разблочился полностью, и Колясика обдало волной глубокого негодования.

Чтоб не столкнуться с дежурной сменой, к Озеру подошли с дальней стороны. Озеро вроде бы выглядело как обычно. Вода в нём была очень синяя, не такая, как в реке. Щупачи, как всегда, стоя по пояс в этой синей воде, водили руками по поверхности. Щупали. Нюхачи слонялись вдоль линии прибоя, вытягивали шею, мотали головой. Нюхали. Шепталы, кто, лёжа на пузе, а кто и просто стоя на карачках, шептали в воду нужные, им одним ведомые слова. Всё как обычно. Слухачи услухивают, бормачи обормачивают. Вдалеке, на железке, канифольщики поют артельный запев: «Канифоль ни канифоль, всё равно проскочит вдоль». В их сторону прямо из Озера тянулись рельсы, по которым на берег уже выезжали вагонетки со жратвой. Всё как всегда. Вот только в самой серёдке озера, там, где из воды торчали две трубки, уходящие в бесконечную высь, маячила мёртвым маревом жуткая зыбь. Озеро волновалось. Дрожь пробежала по спине у Колясика от этой картины и во рту пересохло.

— Ну всё, амба, дорогие чуварищи, — со странным злорадством заявил Стасик. — Теперь жди, что медиаторы непременно пайку урежут.

— Куда её больше-то урезать?! — всполошился Колясик. — И с чего бы? Склад же под завязку маслом забит, все знают.

— А это не важно, — со знанием дела продолжил нагнетать Стасик. — Ты вот вспомни. Эпидемия синюхи была, пайку резали? Резали. Нашествие зайцев-шатунов было, пайку резали? Резали. И когда старейший медиатор помирать надумал, тоже почти неделю сухим пайком выдавали. Понимаешь? Это же не потому, что со жратвой напряг, а просто чтоб народец в момент лихих испытаний не об чём другом не думал, кроме как об ей. Об жратве, то есть.

Всё это Стасик плёл, ни на чуточку не ослабив ментальный блок, и Колясик к словам его отнёсся легко. Только вдруг с чего-то припомнились строчки Легенды о Последнем из Модераторов: «И поймёт каждый каждого, как себя самого. И почувствует боль его и чаяния. И посочувствует!». Ну и где спрашивается сочувствие Манюни к нему, Колясику? Ведь сто раз просил хотя бы сиськи показать! А старших медиаторов к себе в каморку при пекарне ночевать пускает…

Стасику же сказал:

— Жратва жратвой, а ты подумай лучше, кого на этот раз старшие медиаторы в Озере топить будут?

Фрол рассказывал, тыкая пальцем в обзорные мониторы, а Мишка с интересом слушал.

— Видишь? Это у них медиаторы, типа старейшины, они всем заправляют, — говорил Фрол. — Сейчас у них типа сходняк, решают, кого в озере топить.

— Зачем?

— Сам же говорил — дикие люди.

— И всё же?

Фрол вздохнул и как будто бы в миллионный раз отбарабанил:

— Примерно раз в двадцать пять лет, иногда реже, иногда чаще, озеро над нами входит в фазу нестабильности. А их, дикарей, это почему-то жутко беспокоит. Они тогда кого-нибудь натурально приносят в жертву.

— Как?

— Топят.

— Херассе. А с чего возникает фаза нестабильности?

— Кто бы знал. Но самое интересное, что каждый раз после жертвоприношения, озеро действительно успокаивается.

Мишка задумался и посмотрел на тазик. В тазик капало. Посмотрел в мониторы. Там мелькали какие-то сельские интерьеры.

— А дронов эти дикие люди не замечают?

— Дроны замаскированы под москитов, — терпеливо пояснил Фрол.

Мишка ещё пристальней вгляделся в монитор. В полутёмном помещении, при виде которого припоминалось слово «хижина», кружком сидели на корточках волосатые и бородатые старики. Штук десять. И не скажешь на первый взгляд, что злостные утопители. Нормальные такие, с виду мирные, улыбаются. И разговаривают между собой очень-очень вежливо. Даже как будто бы подобострастно.

— Слушай, а чего они так сюсюкают?

— Они же все эмпаты.

— И чё?

Фрол посмотрел на Мишку с жалостью. Мишка на всякий случай сделал умный вид.

— Не важно, традиция такая, — сказал тогда Фрол. — У них там весьма сложная система социального взаимодействия. Но главное, что всё крутится вокруг озера. Каждый в посёлке имеет свою специализацию по взаимодействию с окружающим миром, а озеро для них — центр вселенной. И они эту вселенную, как умеют, ублажают. Неужели ты и это забыл?

— Это я помню, — недовольно произнёс Мишка.

На самом деле ни хрена он не помнил. И не хотел помнить. Ему показалось, что Фрол снова собирается что-то сказать, и Мишка резко врубил звук трансляции на полную. Дежурка наполнилась шумом покашливаний, посапываний и, кажется, даже попукиваний. Старческий такой шумок получился, унылый. Но вкрадчивый шёпот ораторствующего медиатора был твёрд.

— Слухачи услухивают добротно, это надо признать, — говорил в мониторе патлатый худой старик. — План по затоплению слухов мы выполняем. А стараниями щупачей, нюхачей и шептал, к моменту утопления все эти слухи уже мертвы, как им и положено быть. Моё особое мнение по работе канифольщиков всем присутствующим чуварищам хорошо известно, но сейчас я не об этом. Сейчас я, милые мои, об очередном феномене волнения нашего Озера. Вижу и понимаю, что решили вы действовать по устоявшейся схеме. Но спрашиваю вас: доколе? Не пора ли, наконец, хотя бы попытаться понять мир, в котором мы живём? Хотя бы понять, а чтобы изменить, я вас даже и не призываю.

Не успел худой договорить, как с корточек вскочил дедок, видом столь древний, что казалось, весь мохом зарос. А может лишаём.

— Любезный Джоник снова нас призывает лишиться стабильности, — защебетал он фальцетом. — Экспериментов ему хочется. Голод духа у него. Познание ему подавай. И ведь блок снял почти полностью, дескать, поглядите какой я весь перед вами откровенный!

— Пашенька, да я ведь просто хочу сейчас хоть какие-нибудь правила выработать, — заоправдывался Джоник. — Чтоб хоть как-то народу объяснить.

— Критерий отбора утопленника ему подавай! — возмутился Пашенька, но вежливо.

Остальные медиаторы крутили головами, кряхтели, наматывали бороды на кулак, но пока отмалчивались. Тут в хижину вошла ядрёная деваха, неся на подносе ломтями нарезанный хлеб, и деды дружно зашамкали: «Сиськи, Манюня, сисечки!».

— Чего это они? — поинтересовался Мишка.

— У них сильный гендерный дисбаланс, не хватает женщин. Восхищаются, — пояснил Фрол.

— А кто такие женщины?

Фрол глянул зло, такие шутки он не одобрял. Да, химическая кастрация была таким же непреложным правилом дежурства, как и чистка памяти. В хижине тем временем деды разобрали хлеб и принялись чавкать. Мишка почувствовал сильный голод и сделал звук потише.

— Да. Я бы тоже чего-нибудь сейчас пожевал, — сказал он.

Фрол смутился:

— Слушай, извини! Сегодня только консервы, я сегодня миноги не собирал, я сегодня так прогулялся. На поверхность поднялся, поплавал…

— Какие миноги? — спросил Мишка.

— Ты удалил память об озёрных миногах? — поразился Фрол. — Ну. Это ты сильно, от души. Этого я от тебя точно не ожидал.

Мишка лишь пожал плечами. Он попытался припомнить вкус озёрных миног.

— О, слушай, про нас говорят, — сказал Фрол, снова увеличивая громкость.

Теперь дрон транслировал изображение толстого старика, в бороде которого застряли хлебные крошки.

— Пашенька с Джоником снова нагородили семь вёрст до небёс, а народная мудрость утверждает, что до Ободка всего лишь три глотка. То есть, я хочу сказать, что всё намного проще. Мы топим в Озере слухи, а Озеро даёт нам пропитание. Так повелось со времён Творческо-Эмпатической Революции. И пусть так будет всегда. Но Озеро иногда волнуется. А это может повредить трубы, связующие Ободок и Озеро. Что тогда будет, кто-нибудь знает? Правильно, никто не знает. Значит, Озеро надо успокоить. Всё.

И вот вроде бы осадил неопрятный старик своих оппонентов, но тоном прямо таки извиняющимся, чуть не плакал он от досады, что приходится такие неприятности произносить.

— Выходит, мы их снабжаем продовольствием? — спросил Мишка.

— Да, — ответил Фрол.

— А они?

— Они своими эмпатическими эманациями, а может быть ментальными корреляциями, а хочешь, скажи магическими манипуляциями, поддерживают необходимый уровень дейтерия.

Мишка смотрел, выпучив глаза.

— А как вообще это действует? — наконец спросил он.

— Ну, — неуверенно произнёс Фрол. — Озеро над нами наполнено тяжёлой водой. Купол станции, по сути, представляет собой фильтр. На молекулярном уровне, само собой. Он сосёт дейтерий для реактора, который вырабатывает антигравитационную суспензию. Которая, в свою очередь, дополнительно используя центробежную силу планеты, фигачит вверх со страшной скоростью. По одной трубе. А по другой вниз под силой тяжести фигачит протоплазма. Из неё синтезаторы продовольствия синтезируют продовольствие. Примерно так.

Мишка посмотрел недоверчиво и спросил:

— Фрол, а ты точно инженер?

— Слушай, я не Фрол, — обиженно сказал Фрол. — Я Фарлей Фердинанд Флойд, я тебе это миллион раз повторял.

— Всё же думаю, не миллион, — сказал Мишка. — Думаю, примерно, полтораста тысяч раз.

— Из какого алгоритма исходишь?

— Ну, примерно раз в день, но всё же не каждый день.

— Триста шестьдесят пять на четыреста? — сказал Фрол, прикидывая в уме. — Да-да, примерно так. А если тебе интересно, как устроена энергетическая станция, можешь заглянуть в архивные файлы.

— Не хочу, — мотнул головой Мишка. — Лучше ответь: а что такого произошло, полтораста лет назад, что я стал слишком часто и тщательно чистить память?

Фрол молча отвернулся и с преувеличенным вниманием уставился в мониторы. А потом негромко, через плечо проговорил:

— Всё это давным-давно затеяли в АО «Руссо-вирт». Была такая контора. На обломках технической цивилизации они пытались сохранить хоть какие-то достижения прогресса. Это было неимоверно трудно. В условиях перерождения самой структуры материи любые механизмы отказывались работать, электроника накрылась, химические реакции происходили спонтанно, законы физики сошли с ума. У эмпатов сохранились легенды о том периоде, они называют это Большая Лажа. Позже удалось создать оазисы стабильности, мы один из них. Работа нашей подводной базы обеспечивает энергией орбитальную станцию, а станция обеспечивает эмпатов едой. Всё шло хорошо, но мы тут застряли, нас почему-то не сменили. Связи нет. А озеро волнуется.

Мишка короток хохотнул.

— Смешная фраза, — смущённо пояснил он, под недовольным взглядом Фрола. — Озеро волнуется.

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.