Бесплатный фрагмент - Оттенки души

К читателю

Здесь вас ждут истории и этюды, срисованные с самой жизни. Я написала их просто так. Не выгоды ради и не забавы для, а просто следуя душевному порыву. Я писала, когда мне было больно, когда я была счастлива, когда отчаивалась и когда выкарабкивалась. Я писала, когда видела чужую боль или победу, уныние или подъем, равнодушие или ярость. А иногда я не писала очень подолгу. Просто так.

А вы давно в последний раз делали что-нибудь для себя просто так? Безо всякой логической надобности, не для чьей-то пользы, а просто потому, что так захотелось?

Мы живем в мире, который вынуждает забывать себя, время мчится все быстрей, дел надо успеть сделать все больше, и мы привыкаем все делать на ходу — на ходу есть, быстро просматривать новости, на скорую руку заниматься хозяйством, навскидку выбирать партнера, а между всем этим — пытаться жить.

Но есть вещи, которые нельзя сделать на ходу. Например, услышать себя, осознать, ответить на вопрос — «Кто я сейчас?» и «Чего я хочу?» и сделать это. Просто так. Чтобы на сердце стало хорошо, на душе тепло, а по лицу расползлась довольная улыбка.

Этот сборник — для того, чтобы вы что-то сделали для себя просто так. Проснитесь утром, откройте наугад страницу, и прочитайте ее. И, может быть, вы что-то поймете про себя, свои желания, про то, какого оттенка сегодня ваша душа и про то, какое «Просто так» вам непременно сегодня следует осуществить, чтобы стать чуточку ближе к счастью…

С уважением и карими глазами,

психолог Галина Соколенко.

Ищите меня тут sokolenkogalina@bk.ru

Оттенки души

А что, если счастье за углом?

А что, если счастье за углом… Вон за тем, облезлым, раскрошившимся от старости, пугающим своей неблагополучностью и дурно пахнущим. Кажется, что из-за такого угла, может выскочить только лихой человек, поджидающий зазевавшегося обывателя. А ты зайдешь за него и — раз — счастье! Розовое, пушистое, с нелепым бантом, пенящейся бутылкой шампанского и двумя одноразовыми стаканчиками…

А что, если осталось совсем чуть-чуть? Вот ты сдашься сейчас, плюнешь, крикнешь в эфир претензию, обращенную ни к кому — мол, хватит! Достали! Все бесполезно! А счастье, уже было подошедшее к твоей двери, в запыленном драповом пальто и стоптанных «лодочках» с английским носком, поставившее чемоданчик на недружелюбный бетонный пол и протянувшее руку к твоему звонку, с досадой прошепчет: «Ну вот, и этот не дождался». Опустит плечи, глотнет нематериальной воды из нематериальной бутылочки, и поплетется к лифту, так и не найдя у тебя долгожданного убежища.

А что, если они уже почти сдались? Те, которые не желают, чтобы ты смог. Те, которые испокон веков подтасовывают обстоятельства, внушают бесталанность, искушают и уводят в сторону — прочь от мечты, от отчаянно желаемого, от долго вынашиваемого и неутомимо зовущего… Что, если их ряды уже смяты Добрыми Силами, которым остался один рывок до того, чтобы высвободить счастье, заключенное в темницу лютыми врагами, желающими твоей мечте смерти? Что, если твое Счастье, репрессированное темными силами, уже почти допилило решетку и готово спуститься к тебе по канату, сделанному из простыней? А ты — раз и сдался…

А что, если именно ты избранный? Разве не могли выбрать именно тебя, чтобы это было сделано, привнесено, построено, создано и отдано? Что, если именно вот такой ты понадобился для этой мечты — и ни у кого другого не подошли больше ни степень потрепанности судьбой, ни характер жизненных испытаний, ни совокупность личностных черт… Что, если именно твой набор обстоятельств с тобой в самой гуще, подходит для этого дела и никто другой не сможет сделать это, так как ты? И сидит сейчас твое счастье на тренерской скамейке, в компании тех, кто сделал ставку на тебя там, наверху, и неотрывно следит за каждым твоим шагом, не замечая, что шепчет: «Давай, давай, ты сможешь, давай…» Что, если еще шаг — и небесные трибуны взорвутся аплодисментами и криками радости. И счастье выбежит к тебе на поле, и начнет качать и уже никогда не отпустит… А ты опускаешь руки…

Что, если все было не зря и всего-то нужно — протянуть еще чуть-чуть. И с этим чуть-чуть ты выйдешь на новый уровень, и все, что было раньше, покажется страшным сном. И все, кто в тебя не верил, будут смешны и жалки. А те, к которым ты шел — скажут: «Ну где ты, запропастился-то?» и нальют чаю. И все, что ты испытал — окажется не бесполезным дерьмом, как ты его обзывал, а отличным удобрением для новых начинаний и надежд…

Просто подожди еще чуть-чуть, хотя бы до завтра, ладно? А завтра перечитай это сначала…

Если что-то в вас не так

Когда вы отвергаете часть себя, будь то постыдная мысль или надоевшая черта характера, тяга к чему-то неодобряемому или досадная неспособность к чему-либо, вы лишаете ощущения себя внутри своего мира как дома.

Дом — это место, где все признаны и любимы. Где каждый имеет право быть в своей форме и мироощущении. Место, все элементы которого: и люди, и животные, и вещи, выпуклы, объемны и как бы «прописаны» в микрокосме этой маленькой вселенной. И бабушка в платье, передняя часть которого длиннее задней; и треснувшая подставка под ложку; и кот, тихо гадящий под диван; и новенький будильник с заводными звоночками, и все остальные и все прочее имеют равную возможность здесь существовать.

Они могут выпирать из положенного объема, мешаться под ногами, изводить несовпадениями, но никто не ставит под сомнение их право пребывать дома. Меридианы живущих бок о бок людей, и сопровождающих их предметов, вещей и штук так переплетены, что пропажа любой даже самой мало-мальской детали, создает ощущение потери.

Не потому, что она была очень важная, может быть, вы ей даже и не пользовались, но она была, занимала пространство и взгляд и каким-то странным образом балансировала дом, внося свой неповторимый колер.

В доме может, конечно, присутствовать несогласие между его жителями, также как и разнохарактерность членов семьи или неспокойность атмосферы; но никому в голову не придет выдворять кого-то за дверь, делать вид, что его не существует, или, чего хуже, — каждый день встречать тирадой о том, как его ненавидят и мечтают, чтобы его не стало. Но ведь именно так поступает человек, не принимающий в себе какое-либо из естественных проявлений.

Презирая в себе критицизм или мягкотелость, услужливость или вспыльчивость, замкнутость или, напротив, обнаженность души; словом, выбрав в россыпи своих черточек какую-нибудь одну, особо раздражающую, человек склонен пытаться избавиться от нее любыми способами, от простого отрицания до циничного самовысмеивания.

Надо заметить, что люди весьма изобретательны в выкорчевывании попавших под опалу склонностей. Кто-то насилует себя бесконечными тренингами по переделыванию себя в несебя, кто-то выказывает ненависть к части своей самости, ведя монологи после очередного неудачного выступления «черты» на тему «Какой же я идиот» или «Какая же я дура». Некоторые умудряются убедить себя в том, что «этого» у них быть не может, и потому «нет». Но большинство просто ничего с этим не делает, молча в унынии презирая доставшееся им от природы или от жизни свойство.

«Выписывая» тем или иным образом из своего внутреннего храма неполюбившуюся черту, человек перестает быть целостным. И сколько бы он ни пытался после этого почувствовать себя внутри своего мира как дома, этого обычно не случается.

Еще бы, ведь объявив избавление от части себя, вы не можете ее на самом деле уничтожить; пока существует ваша психика — существуют и все ее стороны. Избавление от них может произойти только в тот момент, когда вы весь покинете этот мир, забрав с собой и все свои проявления.

А до того времени, изгнанная на задворки души, заваленная барахлом, маленькая частичка вас будет петь свою тоскливую песню изгоя и даже если вы научитесь выключать внутренний слух, чтобы не слышать душевной боли, вам все время будет чего-то не хватать. Чего-то, что было не так важно и может, не очень полезно, но без этого ваша душа шагнула от дерзкой полноты жизни в сторону выхолощенной стерильности, сделав ваш облик — этичнее, а ваш внутренний дом — мертвее…

Когда вам в очередной раз захочется избавиться от части себя, представьте, что это ваш ребенок, которому вы говорите что-то вроде: «Извини, малыш. Но ты не нравишься моему руководителю или отвлекаешь меня на свидании, или мне с тобой трудно делать работу, поэтому я от тебя избавляюсь».

Представьте это, и может быть, ваше отношение к себе изменится, а ваш внутренний дом в этот раз не опустеет…

Есть слова пострашнее, чем порох

Как удар в под дых лишает на какое-то время возможности дышать, так некоторые слова лишают на долгое время способности открываться. Заставляют спрятаться в самую потаенную ложбинку своей самости, настроить вокруг себя заборов, и больше на пушечный выстрел не подпускать хозяина этих слов к своей сердцевине. А иногда заодно — и всех остальных, тоже умеющих говорить, а значит способных причинить такую же боль.

Есть слова, после которых вы навсегда разрушите мост от вашей души к душе Другого.

Неосторожно выпалив словесную пулю, сгоряча запустив маленький смерч в другого человека, вы можете испытать торжество, но оно будет недолгим.

Когда вы увидите, как смерч дырявит Другого насквозь, рикошетом проходясь по самым чувствительным местам, оставляя в его тонкой оболочке души раны с рваными краями; как темнеет его лицо и он, еще не успевший собраться, на мгновение становится некрасивым беспомощным ребенком, проваливаясь в детство — ваше торжество может смениться ужасом от содеянного и отчаянным желанием все вернуть назад. Отчаянным, потому что это уже невозможно.

Есть слова, обронив которые, вы засеете в Другом червивые семена, которые принесут на свет черные плоды печали, горечи и озлобления.

Одни слова прорастут сомнениями в своей ценности, вторые — расползутся по душе кривыми побегами страха, третьи подорвут начавшийся было рост веры в свои способности. Случайно брошенные и на первый взгляд вполне невинные камушки могут оставить в Другом неизгладимые вмятины, в которых будет еще долго бродить обида, смердя и наливаясь градусом.

Есть слова, которые стеной станут между вами и Другим.

И Другой больше не сможет видеть вас как вас, ваш образ будет теряться и лишь слегка просвечивать сквозь Слово, однажды неосторожно поставленное между вами в дурацкой ссоре. И, каждый раз, ловя себя на желании открыться вам, он будет спохватываться, и оставлять при себе все наболевшее, самобытное и смутное, приберегая все это для кого-то другого, кто выслушает и не будет плеваться огнем, а постарается понять, а может даже соткет нехитрое одеяло из простых теплых слов, и укроет им в разговоре.

Есть слова, после которых вы никогда уже не встретите Другого настоящим, спонтанность и естественность засядут в окопах, дозированно являя к вам только те части себя, которые прошли внутреннюю цензуру и могут быть вам представлены без риска быть использованными против него.

Есть слова, которые могут поставить в ваших отношениях невеселый знак препинания. Точку…

Любовь — это решение

Любовь — это чувство… Так полагают многие и… заблуждаются.

Любовь — это не только и не сколько чувство, сколько решение. Твердое намерение, сформированное разумом. Закон, вписанный в Конституцию Внутреннего Мира человека им же самим по доброй воле. Бесповоротная реформа, автор которой раз и навсегда решает служить, защищать и беречь чью-то жизнь.

И с этого дня служение избранной им душе становится неотъемлемой его частью. Существующей априори, а не потому что. Такой же само собой разумеющейся, как сам факт существования человека.

Человек существует по факту рождения, а не потому что желает существовать. И истинная любовь также существует по факту рождения — с того самого момента, как намерение любить родилось в душе человека.

Она не зависит от того, насколько покладист, удобен, сексуален и успешен в данном отрезке жизни объект любви. Она не зависит и от того, насколько влюблен, расстроен, раздражен или разгневан сам любящий.

Ее степень и качество не определяются жизненными обстоятельствами или эмоциями. Истинная любовь рождена не ими, а разумом, и потому никакой власти они над нею не имеют.

До тех пор пока вы свое решение любить не приняли, вас будут раздирать сомнения в любой мало-мальски сложной ситуации.

Вы испытаете страсть к кому-то другому и начнете думать, а вдруг это — любовь? Ваш избранник выведет вас из себя — и вы начнете прикидывать — а может уйти от него? Вы однажды поймете, что ушли далеко вперед вашего любимого, и — задумаетесь — может найти себе новую достойную пару?

Любая негативная эмоция, непонимание в отношениях, и даже наспех склеенная чужая сплетня будут управлять вашей любовью, если она всего лишь клубок страстей.

Только твердое намерение разума — есть любовь. И именно оно позволяет пронести ее через всю жизнь.

И если вы до сих пор ждете, что вам встретится половинка, к которой вы будете питать положительные чувства, просто потому что она существует, то спешу вас разочаровать. Любая особь на планете при желании найдет, чем вас достать.

Но вы можете выбрать одну из семи миллиардов душ получше, и решить — я буду любить ее. Не за что-то, и не при условии. А просто потому, что я хочу узнать любовь. Такой, какой она и задумана Творцом — до донышка, до изнанки, до конца.

А что, если ты умрешь завтра?

Как часто мы ощущаем себя только зрителем или дублером, который смотрит спектакль жизни из-за кулис, и при этом постоянно надеется и верит, что в один прекрасный день сам окажется на сцене и уж тогда-то он возьмет от этой пьесы все — от ощущения полноты жизни до рукоплескания зрителей.

Как многие из нас, воспринимают текущую жизнь всего лишь как репетицию той, настоящей, ожидающей впереди. Вот закончу институт и тогда… Вот выйду замуж и тут-то… Вот расплачусь за машину и уж точно… Вот сделаю этот проект и начну… Вот вырастут дети и займусь…

Мы откладываем «настоящую» жизнь на завтра, на год, на десятилетия, как будто надеемся, что наступит момент, при котором однажды в среду ты проснешься и вдруг поймешь, что не осталось никаких дел, все в жизни уложено, распределено и решено. Никто от тебя больше ничего не хочет — ни коллеги, ни близкие, ни начальство. И, главное, ты сам неожиданно полон сил, абсолютно здоров, ясен умом, до пятницы свободен, и обеспечен всеми ресурсами, чтобы наконец-то начать «настоящую» жизнь.

Надежда на наступление такого дня кажется странной не только потому, что трудно себе представить такую точку на линии жизни, в которой бы мир тебя оставил в совершенном покое, но еще и потому, что мечтая об этом дне, мы упускаем из виду течение времени, которое, как известно, движется только вперед. Давайте начистоту, только родившись, мы уже начинаем умирать, а это значит, что с каждым днем, ты становишься чуточку старее. И чем дольше ты оттягиваешь «настоящую» жизнь, тем меньше сил и возможностей для ее реализации остается.

Мы живем так, как будто вечны! Понимая, что смерть существует, но где-то очень глубоко в душе надеясь, что лично меня это обойдет стороной. Это может произойти с соседом, с человеком из новостей, с кем-то из знакомых, но со мной? С таким шумно дышащим, явственно думающим, имеющим трехлетнюю дочку, машину в кредит и коричневую родинку над пупком; одним словом, с таким выпуклым, с таким явно живым, этого случиться не должно. По крайней мере, сейчас. Как-то минет, обойдет…

А что если, если не обойдет? А что если смерть придет раньше, чем начнется «настоящая» жизнь? Как банально и трагично было бы осознать тогда, что ты едва ли жил вообще. Что репетиция и подготовка к жизни и были самой жизнью. Что и вчера, и год назад, и в самой юности, ты как раз и жил. И другого времени, для того, чтобы что-то начать, почувствовать, сказать или сделать — нет.

Ты живешь прямо сейчас. И, может, за твоим окном уже никогда не будет такой ледяной осени и надменного ветра. И вместо того, чтобы прятаться от них в своем бетонном домике, отдавая все внимание бездушным битам на мониторе, ты можешь надеть шапку, выйти на улицу и вдохнуть полной грудью всю недружелюбность нервной рябины и скрюченной листвы; ведь и такая осень зачем-то нужна. Ведь и она может тебе что-то рассказать, чем-то наполнить, к чему-то развернуть.

Ты можешь взять ее всю, без остатка, чувствуя и проживая сейчас, сию минуту, не ожидая, когда стихнет ветер, выпадет день потеплее и поясница будет не так стрелять…

Также ты можешь поступить и со своей жизнью. Сейчас любить детей, хоть они и притащили из школы двойку; сейчас позвонить родителям, хоть ты и собираешься к ним в выходные; сейчас взять билеты на Чертов Мыс, хоть ты еще и в недостаточной форме; сейчас пойти и заварить себе вкуснецкого чая, хоть ты еще и не закончил работу; сейчас уйти из тягостных отношений, хоть ты и не уверен, что справишься; сейчас…

В следующей минуте тебя может уже не быть. Так как насчет того, чтобы свернуть репетицию и выйти на сцену прямо сейчас?

Быть женщиной

Вчера я была Зима. Я глядела на мир сквозь сосульки, и он казался чудным. Дома ломались в причудливых изгибах, заваливаясь на бок и выгибаясь, и вместе с ними выкручивало и меня. Моя зима плакала, стекая по крышам домов, по людям и по лицам; закруживала события прошлого в неуютных колючих метелях, окрашивала будущее в цвет тяжелого декабрьского неба; выматывала мне душу однообразными пейзажами несбывшихся ожиданий и подсовывала под нос расплющенные неудачными падениями звезды утраченных надежд.

Я стекала по краям колыбели, в которой качается наша вселенная, одинокой неприметной каплей, потерянная и одинокая. Меня манила печаль и не было больше сил ползти к тоненькой полоске надежды, светом пробивающейся где-то там, наверху…

Я и сегодня еще немного Зима, но уже другая, уснувшая черной веткой под шубой инея, распластавшаяся ровным одеялом по бескрайним полям, спрятанная…

А еще совсем недавно я была Осень. Меня несло пронизывающим ветром по подворотням, я залазила за воротники и пробирала до костей. Мир мне совсем не нравился, и я хлестала его косым дождем, одним движением смахивая все, что он накопил за лето. Я окрашивала в пожухлые цвета, а потом жгла неугодные воспоминания, и топала маленькой ножкой, если мне перечили.

Я сдирала старую кожу с уютного быта и спесь с попадавшихся под горячую руку людей. Из моего личного пространства то и дело вылетали вверх тормашками то состарившиеся идеи, то неоконченные рукописи, то недодруженные люди.

С меня хватит! Прочь, прочь, прочь, — кричала моя душа. Хотя чего «хватит» и почему «прочь», наверное, смогла бы объяснить только вдумчивая Зима, чем она и займется после…

А как хочется Весны! Отсюда, из Зимы, так трудно представить, что она есть. Но я помню, помню ее. Сосульки ослабеют и подтают, мир покажется таким многообещающим, и я разбредусь по вселенной, наполняя живительной влагой каждую ямку, умывая всех, кто встретится на моем пути. Будущее расцветится новенькими, только-только сделанными мечтами, а в настоящее вольется, как ни в чем не бывало, скрипка и что-там еще, тоже из весеннего оркестра, только не певучее, а ухающее, находящее отклик в струнах души, чуть ниже настроенных, но тоже радостных.

Появятся неожиданные помощники и Добрые Начинания запросятся ко мне на руки. Я сгребу их в охапку всех, от мала до велика, и понесу в мир, давая имена, наполняя импульсом и бережно отпуская.

И чтобы я ни делала, у меня будет получаться песня, и о чем бы я не думала — фоном будет звучать музыка, и во что бы я не наряжалась — будет платье…

Постойте, мне кажется, я что-то забыла. Что-то было еще — пестрое, томящее, наполненное, пульсирующее, зеленое… А впрочем, нет, показалось. Зимой мало ли что померещится…

Какая Я? Я — не «какая». Я — «кто». Я — женщина…

Иди

Если кажется, что ты всего лишь марионетка, которую дергает за веревочки невидимый кукловод — иди. Спотыкаясь, буксуя, таща за собой веревки и их огромного хозяина — иди.

Если чувствуешь себя под колпаком, мимо которого, старательно огибая, проходит Жизнь, иди. Упирайся в стену, меняй направление и снова иди.

Если ужас окутывает со всех сторон, нашептывая истории с плохим концом и рисуя мерзкие исходы, иди. Вязни в нем, как в нечистотах, холкой ощущая что-то шевелящееся в его влажных складках, не оборачивайся и иди.

Если твоя судьба кажется худшей из судеб, если хочется оказаться кем угодно, где угодно, баобабом или песчинкой, только не собой, только не здесь и не сейчас — иди. Проклинай судьбу, злись, но иди.

Если не можешь больше, как раньше, — жить, действовать, обладать, творить, любить — делай то, что можешь и продолжай идти. Можешь встать — вставай, можешь смотреть — смотри, можешь чувствовать — чувствуй, только иди, на полшага, на четверть шага — иди.

Если кажется, что жилы лопнут от напряжения, что нет больше смысла, что ты уже сто раз пробовал, что проще сдаться, забыться, заснуть и будь что будет, иди. Скажи себе, что ты проиграл, признайся, что все было зря, крикни, что смысла нет, что ты, в конце концов, просто человек, и ты сдаешься! — и иди, все равно иди.

Если силы на исходе, если боль навалилась всей тушей, заполонив каждую клеточку тела и всякий уголок сознания, если препятствия размножились, как саранча, и даже близкие перестали в тебя верить — сядь, оплачь утрату, вытри сопли и иди. Выдергивая из сердца гвозди бессилия, отыскивая остатки мужества, увертываясь от волны подкатывающего страха, затравленно озираясь, иди.

Если злой рок выкинул тебя с обочины жизни, а обстоятельства навязали неравную борьбу; если ты знаешь, что по очкам все равно уже проиграл, и тебя вот-вот раздавят в лепешку, иди. Пусть до последней минуты это будет борьба, а не убийство. Иди.

Если все кричат, что батарейка на исходе, что огонь в тебе еле теплится, что идти дальше — самоубийство, что пора уже смириться, свыкнуться, принять предложенную форму и замереть, чтобы подольше протянуть в этой неудобной позе жизни, не верь им. Между замереть и умереть всего лишь в две буквы разница. Зажги в своем сознании свои три буквы и ИДИ.

Если все пути закончились, если выхода нет, если больше некуда идти — иди внутрь себя, в приятные тихие вечера прошлого, в дерзкие мечты будущего, в эмбриончики задуманного и в плоды сделанного. Наведи там порядок, разложи по полочкам впечатления, выдели отдельное место для ценностей, выбей на внутренних скрижалях главное, освежи бережно хранимые Первую Любовь, Первый Шаг, Первое Слово…

Навесь на все это разноцветные ярлычки и броди по своей библиотеке, снимая то с одной, то с другой полки, что душа пожелает, любуясь и аккуратно ставя обратно. А краешком сознания обдумывай новый план побега.

Иди. С упрямостью ростка, пробивающего асфальт, с цепкостью рожденного младенца, впивающегося в грудь матери, с неутолимой жаждой жизни вновь наполнившегося русла реки, иди. Ты для этого и пришел сюда — идти.

Когда у меня будет ребенок

Когда у меня будет ребенок, я потеряю грань между днем и ночью, потому что для моего карапуза ее не будет существовать вовсе, и он будет требовать густого материнского молока, когда ему вздумается.

Когда у меня будет ребенок, моя жизнь сильно усложнится, в ней появится множество рисков и непредсказуемостей. Когда он будет плакать, я буду бояться, что ему больно, а я не знаю — где. А когда он будет лежать тихо и почти неподвижно, я тоже буду бояться, и вставать, чтобы проверить — дышит ли он.

Когда у меня будет ребенок, мой дом превратится в ураган. Все будет завязано, спрятано, убрано, но он все равно будет находить щелочку, и маленькими пальчиками вытаскивать через нее мои кремы и папины железяки, с упоением откручивая крышечки и разбрасывая шурупики.

Когда у меня будет ребенок, мне придется ходить в смешных толстых штанах и дурацкой трехслойной шапке, потому что каблуки и капор — не вариант для часовой зимней прогулки. Мои бедра округлятся и волосы ослабнут и я со вздохом буду провожать взглядом подтянутых сверстниц, изящно садящихся за руль своих блестящих машин.

Когда у меня будет ребенок, я буду вынуждена оставить работу, мой кошелек будет преимущественно пустым, а мозг от неиспользования перейдет в режим ожидания, в котором нет места блестящим идеям и умопомрачительным проектам. Да что там, самым интеллектуальным проектом в моей жизни будет освоение горшка.

Когда у меня будет ребенок, мой отпуск перестанет носить романтический или познавательный характер. Мне придется ездить в теплые страны, где тоннами такие же мамы и папы прогревают свои дряблые животы на унылых пляжах или терпеливо ждут, когда сладкоголосые неискренние аниматоры отработают детскую программу.

Когда у меня будет ребенок, после очередной простуды, мы вдруг не поправимся, он будет кашлять и кашлять, и нам придется лечь в больницу. Я буду с ужасом смотреть, как его увозят от меня на кушетке равнодушные белые халаты, а он шепчет: «Пожалуйста, мама, не оставляй меня». А потом три дня и три ночи я буду следить за неровными подрагиваниями его груди, а когда он откроет глаза, буду нарочито весела, и, пряча слезы, буду сочинять для него сказки все равно про что, главное, чтобы они хорошо заканчивались…

Однажды, когда у меня будет ребенок, он придет из школы и скажет мне, что учителя глупые, предметы — неинтересные, мир злой, и что лучше бы я его не рожала. Я закроюсь в комнате и буду плакать в подушку от обиды, старательно и громко, в надежде, что он услышит и все поймет. Как будто мамины слезы могут нас заставить понять, что мир прекрасен и в нем стоит жить…

Когда у меня будет ребенок, я почувствую, что моя мама, хотя номинально все еще ей является, на самом деле перенаправила всю любовь на него, моего ребенка, и теперь он главнее, чем я.

Когда у меня будет ребенок, из моей жизни уйдут комфорт, уверенность, независимость, свобода и… пустота.

Когда у меня ребенок, и грань между днем и ночью сотрется, у нас на двоих с ним появится одно время, и оно будет течь уникально только для нашего маленького дуэта.

Когда у меня будет ребенок, и он скрутит все крышечки с моих кремов, я буду долго оттирать его в ванной, а он, разгоряченный и возбужденный, будет заливаться смехом от лопанья пенных пузырьков.

Когда у меня будет ребенок, и в дурацких толстых штанах я буду гулять с ним по тоскливому зимнему двору, вдруг приедет раньше времени папа, и мы все вместе отправимся на горку. Я буду бояться, а они мне будут кричать: «Давай, мама, не бойся, мы же с тобой!».

Когда у меня будет ребенок, однажды перебирая кубики, он притащит букву «М» и скажет — «Мама» и я заплачу, и почувствую, что это лучший проект во всей моей жизни.

Когда у меня будет ребенок, мы поедем в отпуск на море, и вместе с ним выложим из мокрого песка причудливый замок, и никто мне не скажет, что я занимаюсь ерундой, а должна бы работать.

Однажды, когда мы с ребенком будем лежать в больнице, я придумаю для него сказку про Маленького Бота, и он, а также еще четверо его сопалатников скажут мне, что это самая лучшая сказка в мире.

Когда у меня будет ребенок, и, став постарше, он скажет, что мир злой, и я родила его зря, я пойму, что мой ребенок созрел для того, чтобы пробовать этот мир на зуб и формировать свое собственное мнение, а значит, мне удалось взрастить в нем свободу мышления. А на следующий день он притащит из школы неумело склеенного ангела, у которого на правом крыле будет неровная надпись: «Мама, прости».

Когда у меня будет ребенок, моя мама станет любить его больше меня, и я буду так рада, что у нее вновь появился смысл жизни, и она забыла про свои болячки.

Когда у меня будет ребенок, в моем доме будет бить ключом Жизнь. И, знаете что? Хрен с ним, с комфортом…

Обращение тяжелобольного к близким

Не жалейте меня.

Когда вы меня жалеете, я чувствую свою ущербность, и отчаяние накрывает меня.

Не делайте за меня то, что я могу сделать сам.

Когда вы делаете за меня все, у меня слишком много свободного времени, и я трачу его на копание в своей болезни.

Не терпите мои истерики.

Повышайте на меня голос, если я на вас кричу. Обижайтесь на меня, если я вас обижаю. Возвращайте мне ответственность за мою жизнь, если я ищу виноватых. Иначе я превращусь в жертву. А это только на руку болезни.

Не говорите мне «Все будет хорошо».

Так говорят тем, кому осталось только надеяться, потому что выхода нет.

Не говорите мне «Бывает и хуже».

Это добавляет к моему отчаянию еще и чувство вины за то, что мне не жалко тех, кому хуже.

Не говорите мне «Не парься и все само пройдет».

Мысль о том, что я должен безучастно следить за тем, как мое тело разваливается, приводит меня в ужас.

Не говорите «Ничего серьезного у тебя нет».

Не делайте вид, что проблемы не существует. Что может быть ужасней, чем остаться в полном психологическом одиночестве с проблемой, которую близкие люди отказываются признать.

Показывайте, что без меня вы не справляетесь.

Просите моей помощи и совета. Болезнь лишила меня возможности получать удовольствие от жизни, и единственный способ наполнить свою жизнь смыслом — быть полезным кому-то. Если я не смогу делать кого-то счастливым — причины жить у меня не останется.

Нагружайте меня посильной работой.

Если у меня болит живот — нагрузите мои ноги. Если у меня болят ноги — нагрузите мои руки. Если болят руки — нагрузите мозг. Чем больше вы поправляете мне подушку и оберегаете от дел, тем больше меня раздавливает ощущение беспомощности.

Неустанно доказывайте мне, что я способен победить.

В сотый раз приводите мне примеры моих больших и маленьких успехов в жизни, которых я добился сам. Находите все новые примеры людей, которые справились с похожей ситуацией. Читайте и показывайте мне их истории успеха. Находите реальных людей, победивших болезнь, и знакомьте их со мной.

Заставляйте меня пробовать снова и снова.

Находите новые способы работы с болезнью и отчаянием, и предлагайте выполнять их, даже если они будут нелепыми, а я не буду в них верить. Водите меня к психологу, варите мне народные зелья, приглашайте ко мне знахарей, вместе со мной делайте гимнастику… Если это не помогает, ищите еще способы. Не сдавайтесь, если сдадитесь вы — что останется мне?

Ведите себя со мной, как со здоровым.

Справляйте праздники, приглашайте гостей, подшучивайте надо мной, рассказывайте, как прошел день, смотрите легкомысленные передачи и требуйте моего внимания. Не спрашивайте, хочу ли я этого — я скажу нет. Просто делайте это. Словом, ведите себя со мной, как обычно. Поверьте, траур, в то время, когда я еще не умер — это лучший способ организовать мне скорую встречу со смертью.

Если шансы выжить очень малы, познакомьте меня с Богом и с прощением.

Читайте мне книги о прощении, о Царстве Небесном и о тонкостях жизни после жизни. Разучивайте вместе со мной молитвы. Узнавайте древние легенды о вечном перерождении души. Если я не могу жить здесь, помогите мне увидеть жизнь там.

Поступая так, вы заставляете меня помнить, что я — частичка Творца, а значит, могу управлять своей жизнью даже тогда, когда это кажется невозможным.

Поступая так, вы рождаете во мне веру в себя и в то, что все не зря. Поступая так, вы даете мне надежду. А с ней вдвоем мы обязательно справимся.

Мир всегда больше, чем ты думаешь

Я презирала песни на трех аккордах, начиненные бездарными текстами и положенные на убогую музыку, пока не услышала один из таких образчиков безвкусицы в исполнении дяди Васи, случайного соседа по караоке. Никогда еще столь дурные тексты, излюбленные современной эстрадой, кочковатые, как моя изломанная судьба, не вызывали во мне столько восторга.

Дядя Вася пел, неловко сжимая пошарпанный микрофон, и от его исполнения дрожали не только видавшие виды колонки, и уши любителей попеть, но и наши сердца; отзываясь на каждый завиток его тенора. Оказывается, сиянием души можно добавить в песню все то, что хотел, но не смог вложить в нее автор, и она заиграет новыми красками, заряжая настроением, бередя воспоминания о чем-то желанном, но давно забытом, лишая покоя, ставя вопросы и зовя искать ответы.

Я знаю теперь — нет плохих песен, есть неспособность услышать и разгадать мелодию сердца автора, порой едва угадываемую среди нот.

Мы часто отбрасываем, возмущаемся, не принимаем, смеемся над тем, что не вписывается в известные нам рамки, кичась своей правотой и, казалось бы, бесспорными ее доказательствами. Так уж устроены люди, способность ставить под сомнение — начало здравого смысла, и опора для разумных решений.

Но какими же смешными и нелепыми кажемся мы, наверное, в такие минуты тем, кто знает больше, кто уже отболел высокомерием категоричности, и жестокостью принципиальности. Как должно быть больно им за нас и наше невежество, и грустно от того, что, брызгая слюной, переполненные приятным чувством твердой убежденности, мы находимся в очередном заблуждении, и придется еще не один пуд соли съесть, чтобы выбраться из него на новый уровень, отбросив изжившую себя иллюзию и обзаведясь новой.

Пожалуй, это не значит, что нужно не иметь четкой позиции. В конце концов, все наши поступки определяются тем, соответствуют ли они неким принципам, принятым однажды самими для себя. Не будь нашей внутренней веры в то или иное, человек превратился бы в беспринципную «тряпку», метущуюся от одной позиции к другой, меняя убеждения, как проститутка — клиентов.

Но все же неплохо бы помнить, что мир всегда больше твоих представлений о нем, и что бы ты о нем сейчас ни думал, скорее всего, ты и в этот раз ошибаешься. Самоиронии вам и гибкости в познании мира…

Если честно…

А если честно, не люблю я ваше лето. Ну не восхищают меня солнечные зайчики — от них в глазах рябит. И жара не радует — от нее мысли становятся вязкими, а тело вялым. И от мороженого — стылое горло и ангина на утро.

Вот осень — это да. Дождь, слякоть, серая мгла и пронизывающий холодок — вот чудесный набор. У меня от дождя сознание как будто умывается — таким ясным становится. А от серости будней — покой наступает и тишина на сердце.

И, между нами говоря, эта ваша «нацеленность на успех» и «неутомимость на пути к цели» тоже мне не по душе. Я, знаете ли, люблю пофилонить где-то на середине пути, или даже в начале, а иногда и вместо пути… Посидеть за чашечкой мечты, порисовать бесполезные, но красивые звездочки в ежедневнике, или просто покрасоваться перед зеркалам, выбирая лучший ракурс для несуществующей фотосессии. И нет у меня в этот момент и в помине никакого чувства вины. Так, разве что, легкое беспокойство на предмет того, чтобы никто не застукал…

И если уж на то пошло, то к этой всеми любимой загранице я тоже никаких чувств не питаю. Ни к шезлонгам, ни к морям, ни памятникам архитектуры. Ну, видела я древние храмы, зимние дворцы и столетние статуи. Храмы как храмы. Статуи как статуи. Дворцы как дворцы. Много раз честно старалась, никакой благодати и умиления не ощутила. Мне бы к речке, в плетеное креслице, под клетчатый плед и перед пляшущим костром. Все. Месяц могу так жить, и чувствовать себя так, как будто к щеке Бога прикасаюсь.

И, если уж начистоту, то и Бога вашего я не люблю. Того, который заставляет страдать, чтобы смыть какие-то там грехи в прошлой жизни, про которые я в этой ни сном, ни духом… Того, который сначала сделал меня со свободой выбора, а потом искушенно наказывает за то, что этой самой свободой выбора, по глупости и без присмотра я натворила. Того, который не слышит меня, только если я не обращусь к нему на специально вызубренном, давно мертвом языке. Того, который через своих адептов на любой, даже самый пронзительный крик души отвечает: «Бог терпел и нам велел…»

У меня свой Бог. Он добрый, и любит меня, а не наказания. Он прощает меня за любой выбор, потому что любит без условий. Он дает мне ошибаться, чтобы я научилась, а не чтобы стать потом мишенью для презрения праведников. Он показывает свою мощь, чтобы я знала, что он сильный и могу на него положиться, а не чтобы держать меня в страхе. Он посылает трудности, но для того, чтобы я нашла выход, а не для того, чтобы наказать. Он готов подсказывать и объяснять через людей, обстоятельства и знаки. Он обнимает меня, если сильно попросить. И мой Бог всегда оставляет выход. Всегда.

Каюсь, но не могу я похвастаться и любовью ко всем ближним. Есть среди братьев по вселенной те, которые мне не нравятся. Вообще не нравятся. И не понравятся ни за какие коврижки. А некоторых так вот, знаете, собственными бы руками куда-нибудь в другую вселенную спровадила.

Что, не нравлюсь я вам? Отлично, значит и у вас тоже есть Свое Мнение, и я искренне надеюсь, что оно именно ваше, а не культурно-социально-телевизионно взращенное;)

А ты взял и полюбил меня

Ты полюбил меня еще тогда, когда я плевалась огнем в каждого, кто смел мне перечить и носила латы, тщательно собранные из сарказма, целеустремлености и прочей интеллектуальной лажи, помогающей скрывать пустоту жизни.

Ты полюбил меня еще тогда, когда приходя к тебе в гости, я сначала протискивала в двери разбухшее, а потому очень чувствительное эго, и только потом вваливалась сама.

Ты полюбил меня еще в ту пору, когда я, брызгая слюной, безжалостно клеймила чужие пороки, не замечая своих. Когда пыхая сигаретным дымом, я отравляла твою кухню, а выплескивая свой словесный яд — твое существование.

Ты полюбил меня еще тогда, когда я махала налево и направо наспех и неумело взращенной нелепой мужикастостью, пытаясь уравняться с мужчинами в достигаторстве в поисках иллюзорного социального счастья.

Ты полюбил меня еще тогда, когда я называла женщин, посвятивших себя дому, не иначе, как курицами, и на всякий случай убедительно и концептуально объясняла, почему я для тебя такой становиться не собираюсь и если ты хочешь есть, то вот тебе макароны и майонез.

Я лихо скакала по жизни, волоча, за собой, как гирю, скрюченную аниму — остатки моей женской самости, и уже была готова вот-вот с ней расстаться навсегда, как с чем-то мешающим и доставляющим только боль и страдания…

А ты взял и полюбил меня.

Наверное, ты сумел разглядеть во мне нечто иное, чем то, что я так старательно показывала, или может божественные силы ослепили тебя на то время, пока ты выбирал себе спутницу жизни, потому что иначе меня было не пристроить, а может ты просто чего-то не то выпил или съел и временно потерял способность мыслить рационально.

Иначе как объяснить, что ты выбрал женщину, обещающую стать главной неприятностью твоей жизни?

Ты полюбил меня уже тогда, и я не знаю — почему. Но это не так уж и важно. Просто спасибо, что ты сумел дотерпеть до сегодня…

Если тебе страшно

Если тебе страшно, то это повод отделить главное от пустого. Понять, что на земле не так уж много людей, которые захотят знать о твоем страхе, и среди сотен твоих друзей на фейсбуке едва ли найдутся двое или трое, готовых разделить твою тревогу. А поняв, позвонить им и сказать «спасибо, что вы есть».

Если тебе страшно, то это шанс вспомнить, какой ты маленький, и как величественна и необъятна наша Вселенная. Как мало ты значишь для нее, и как много она значит для тебя. А вспомнив, попросить у нее прощения.

Если тебе страшно, значит пришло время узнать, что ты больше, чем то, чего ты боишься. Что у тебя могут отнять все — работу, благополучие, здоровье, близких; но даже и тогда — ты останешься. Даже если у тебя отнимут настоящее и будущее, твое прошлое навсегда останется с тобой, и никто ни в силах у тебя его отобрать.

Если тебе страшно, то это повод вернуть долг своим родителям, и, как они берегли тебя от своих проблем в детстве, так и ты можешь сейчас уберечь их — от своих. Хотя это не так-то просто — не сказать о своей беде тем, кому больше всего хочется сказать.

Если тебе страшно, то это повод стать образцом силы и мужественности для близких, чтобы они, глядя на тебя, верили, что когда к ним придет беда, они справятся, раз справляешься ты.

Если тебе страшно, и раз уж все равно не спится, то можно разглядеть все звезды на небосклоне, доступные твоему обзору с третьего этажа типовой девятиэтажки, — раньше тебе на это всегда не хватало времени.

Если тебе страшно, то это время остановиться, оглянуться, спросить «За что?», найти ответ и раскаяться. А раскаявшись, поверить в кого-то всемогущего и доброго, потому что ты чувствуешь, что должен быть кто-то, кто может это раскаянье принять и все исправить, кто обязательно любит тебя даже сейчас, даже после всего того, что ты натворил и накуролесил, и он обязательно поможет и подскажет, и он обязательно есть, ведь иначе — какой вообще смысл…

Если тебе страшно, то ты можешь найти кого-то незнакомого, которому еще страшнее, и помочь ему, и приободрить, и заставить поверить в то, что все изменится. Ведь ты теперь ты знаешь — что когда человеку страшно, так нужно, чтобы кто-то был рядом.

Если тебе страшно, и ты осмеливаешься находить в этом смысл, то значит, ты перестаешь быть игрушкой страха, и теперь он — в твоих руках.

Если тебе страшно — ищи.

Однажды паршивым вечером

Когда однажды паршивым вечером тебе покажется, что нет никакого смысла дальше жить, потому что всем все равно, вспомни, пожалуйста, что есть те, для кого это не так.

Мне не все равно. Я хочу, чтобы ты жил. Может, ты не такая уж и важная закорючка в этой вселенной, но без тебя чего-то в ней будет не доставать.

И я очень расстроюсь, если тебя не станет, ведь тогда у меня не будет шанса тебя узнать. А мне страшно интересно, как ты устроен, чем живешь, что с тобой приключалось и как ты до этого паршивого вечера дошел.

Адмиралу не все равно. Ты купишь на базаре у молчаливой бабки в дурацком оранжевом берете и выцветшем синем пальто, из подворота которого он и будет выглядывать черными пуговками глаз.

Он очень огорчится, если тебя не станет, ведь тогда ему так и придется жить у молчаливой бабки, в богом забытой квартире, пропахшей чем-то едким и невкусным.

Без тебя ему не выйти на разноцветную сентябрьскую прогулку с веселыми щенячьими забавами, и не лизнуть уставшего хозяина в нос однажды паршивым вечером. А без всего этого собачья жизнь не имеет никакой радости.

Одинокому Сердцу не все равно. Тому, которое учащенно бьется, когда его хозяин или хозяйка, в профиле на сайте знакомств, просматривает новое сообщение в надежде, что, может в этот раз повезет.

Оно страшно расстроится, если ты так и не отыщешь его, и ему придется качать кровь почти целый век в одиночку, так и не узнав твоего ритма и не сделав ни одного па в такт с твоим сердцем.

Делу не все равно. Делу, которое только и ждет, что ты до него доберешься, и тогда оно заспорится, заиграет в соскучившихся руках, и запоет свою деловую песню, набирая обороты, наливаясь твоими талантами, вбирая лучшее, что в тебе есть, чтобы потом кому-то отдать… А без тебя оно пропадет, покроется плесенью и сгинет, так и не начавшись.

Вот сидим мы тут вчетвером — я, Адмирал, Одинокое Сердце и Дело, и очень хотим, чтобы ты Был. В конце концов, однажды к каждому из нас придет Паршивый День, и кто, если не ты, скажет нам, что ему не все равно?…

О том, что не сбылось

Я смотрела через щелку забора на малину, налившуюся сочным цветом.

Можно было протянуть руку, сорвать и убежать, но бывшее пионерское прошлое прочно впечатало мне в голову — «Не трожь чужое!», и я никак не решалась.

Устав разглядывать вожделенный запретный плод, я отвернулась, чтобы пойти дальше, оставив чужую малину чужим хозяевам, и мне вдруг подумалось…

Когда-то я перестану быть человеком. Сидя на весеннем облаке, задумчиво накручивая на палец луч солнца, я буду пафосно рассуждать с другими душами о прожитых жизнях.

Так, мол, и так, человек слаб, тело — ничто, и как же прекрасно, что мы с вами больше не заточены в сосуды из тканей и нервов, и можем свободно обмениваться энергиями и пребывать в вечной нирване. Ни тебе боли, ни страха, ни страданий.

А только заслуженная безмятежность, и бесконечное творчество в добрых тонких мирах. И как же хорошо, что все жизненные уроки мы уже прошли, и нет больше необходимости воплощаться в этом примитивном мире, полном мучений. Я буду кивать головой, и отпускать колкие замечания в адрес еще живущих, высмеивая их и тут же снисходительно прощая.

Но уже в самом конце беседы во мне опять вспыхнет навязчивое видение — малиновая малина, вся в капельках от прошедшего дождя призывно смотрит на меня из-за чужой ограды в жаркое байкальское утро.

И я вспомню — там, в мире людей, мне так хотелось ощутить ее утреннюю свежесть на шершавом языке, но я так и не решилась, а теперь уже никогда не узнаю, какая же все-таки она на вкус — малиновая малина в жаркое байкальское утро поле дождя…

Таксист

У каждого из нас в своей собственной душе есть внутренние ресурсы для вытаскивания из критических ситуаций. Один из таких реаниматоров, живущих в моей памяти — московский таксист.

Когда жизнь кажется невыносимой и не имеющей смысла, я вспоминаю, как он вез меня, отчаявшуюся и раздавленную сложностью бытия, из Митино в Новогиреево, и молча слушал мои претензии ко Вселенной.

Когда претензии кончились, таксист, вопреки моим ожиданиям, не стал утешать или подбадривать меня, а вместо этого повел свой неторопливый рассказ.

— Когда мне было 12 лет, мы ехали с дедом на его разбитой шестерке в деревню. Дорога была сложной, проселочной, с ухабами и ямами. Дед матерился на каждой кочке, а я с тоской думал о своем ближайшем будущем. Три месяца в деревне не вселяли в мою пацанью душу радости.

Небо хмурилось, но никак не могло разродиться дождем. И вдруг, безо всякого предупреждения, без каких бы то ни было предварительных намеков, с неба повалил град. Да какой град! Градины с куриное яйцо летели с небес так, как будто мы с дедом попали под раздачу Всевышнего, по каким-то причинам проклявшего это место и вознамерившегося его уничтожить.

Дед перестал материться, остановил машину и принялся неистово молиться. А я, не знающий еще страха небытия, с восторгом смотрел на падающие с неба «яйца смерти», как я их уже мысленно прозвал, и чувствовал себя в центре Приключения.

Град кончился также внезапно, как и начался. Дед тронулся и до деревни не произнес уже ни слова. Ни в самой деревне, ни в городе никакого града не было. А я еще долго с восторгом вспоминал и рассказывал пацанам о яйцах смерти, заслужив себе славу местного героя.

— И что? — спросила я, недоумевая, как это связано с моими бедами.

Таксист, не глядя на меня, продолжал:

— В прошлое воскресенье мы встречали с моей девушкой закат. Я давно уже хотел сделать ей предложение, но никак не мог решиться. Вот и в этот раз, она смотрела на закат, я — на нее. И тщательно пытался вытащить давно приготовленные слова наружу. Я уже было отчаялся, и понял, что и сегодня не смогу, когда она посмотрела на меня, улыбнулась и сказала: «Да, я хочу быть твоей женой».

— Ну, поздравляю, — сказала я. — А к чему ты это мне рассказываешь-то?

— Понимаешь, между тем градом и этим закатом, было много всего. И не все из этого было легким и приятным. Иногда казалось, что лучше сдохнуть, чем так жить. Но теперь-то я знаю, что какими бы не были эти несколько лет после «Яиц смерти», их стоило прожить только ради того, чтобы встретить этот закат. Мы приехали, — сказал таксист. С тебя — 300 рублей.

Я отдала деньги, и побрела домой. Домом считалась убогая съемная комнатушка, в которой вместе с моим соседом по несчастью ютился еще огромный хозяйский шкаф, пахнущий чем-то едким и запрещенный к использованию, и две скрипучие, промятые кровати, которые и служили нам ложем.

Забравшись под латаное одеяло, и, как всегда, провалившись в вытянутый к полу матрас, я против обыкновения, не почувствовала безысходности. Ведь кто его знает, может быть, через пару лет меня ждет мой личный закат, перед которым это забытое Богом жилище покажется неважным и смешным…

Твой человек

Твой человек — это не тот, чье присутствие приводит тебя в восторг. И не тот, без которого ты высыхаешь. И даже не тот, который понимает тебя с полуслова.

Когда в твоей жизни есть ТВОЙ человек, то каждая закорючка этого мира сама по себе восторгает, каждое мгновенье наполняет, и все вокруг понятно.

Тебе не нужен ОН сам по себе, просто без него мир какой-то неоконченный, недорисованный. Ты можешь без него жить, радоваться, грустить, творить… Но когда есть ОН, то живешь, радуешься, грустишь и творишь с ощущением, что ты делаешь то, что надо.

В твоей вселенной добавляется деталька, которая непоситижимым образом меняет оттенок твоего мира. Добавляя той краски, которой и не хватало для того, чтобы все встало на свои места. И твой мир сказал тебе — ну все, теперь ты можешь бежать по своим делам, ведь тебе столько всего еще надо успеть…

Тебе как будто разрешают больше не тревожиться о последствиях и не проверять себя на каждом шагу — туда ли ты идешь. Теперь, куда бы ты ни шел — это верный путь…

Если ты не можешь без человека жить. Если его присутствие затмевает весь мир, а его отсутствие схлапывает мир до одной мизерной точки, имя которой — ожидание, то это не ТВОЙ человек. Это случайная болезнь или эмоциональное рабство. Что угодно, только не то, за что ты это принимаешь. Беги от него. Ведь где-то тебя ждет твой человек…

Остаться, чтобы уйти

Иногда бывают ситуации, из которых хочется уйти, а не можешь. Не можешь, потому что считаешь правильным не уходить. Потому что кому-то обещал, или это лучший компромисс, или так нужно для хорошего дела, или потому что это единственный шанс переждать, набраться сил и уйти, уйти с плохой скрываемой радостью, не оглядываясь и ни секунды не жалея, в другое, обетованное и долгожданное место.

Первой такой ситуацией на моей памяти была общага, в которой мы мыкались с трехлетним сыном по воле судеб. Я ненавидела каждый миллиметр этого убого здания, и заодно (что было уж точно несправедливым) и всех его жильцов. А они ненавидели меня. Не все, конечно, а только самая колоритная, обладающая неформальной властью часть населения нашей общаги, задающая тон в этом царстве неблагополучия.

И не любить меня было за что — во-первых, я была единственным жильцом с городской пропиской, которому дали комнату, а это означало, что я обрушила чьи-то надежды на расширение.

Во-вторых, я была соответственно возрасту дерзкой и за словом в карман не лезла. А в-третьих, в отличие, от когорты жильцов, правящих в нашей общаге, связывать свою жизнь с этим Богом оставленным местом, не собиралась.

В окончательную опалу я была отправлена за факт установления автоматической стиральной машины в общем умывальном пространстве. Новенькое, 12-программное чудо техники гляделось на фоне полусгнивших канализационных труб сиротливо, но вызывающе.

Зависть и недоброе отношение к себе я заслужила прочно и бесповоротно, впрочем, по молодости лет, отвечала им полной взаимностью.

В такой атмосфере мы с сыном прожили почти 2 года, и каждый божий день я мечтала оттуда свалить. Но общага — это был лучший вариант из всех плохих (а других у меня на тот момент не было), потому что отдавал хоть капелькой свободы, которая на фоне общей финансовой, личной и профессиональной пропасти, была моим маленьким допингом.

Те 12 метров, служившие и спальней, и кухней, и прихожей и гостиной одновременно, были единственным моим островком личной независимости, пускай и очерченной рассохшимся плинтусом, «фанерными» стенами и печальными событиями.

Я очень хотела оттуда уйти, и не уходила. Это была одна из первых «тюрем» в жизни, добровольно мной выбранных. И, как и положено в тюрьме, основным занятием в ней, помимо выживания, были мечты о том, как я оттуда свалю.

Казалось, что еще чуть-чуть, и я встану на ноги, и окрепну, и больше никогда не поставлю себя в такие условия, где душа должна ощущать себя запертой в чулане, или того хуже — вброшенной в чужую агрессивную среду, где, чтобы выжить, ей приходиться черстветь и обрастать панцирем, потому что иначе — всмятку.

Но прошло одно десятилетие, и еще одно… И вместе со все новыми свободами я по-прежнему приобретаю и очередные «тюрьмы», снова одевая на душевные порывы ненавистную робу, подставляясь под огонь нелюбящих и неродственных душ, окуная внутреннего ребенка в неприютные условия, а то и вовсе, запирая в чулан.

Пожалуй, это одно из условий взрослости — быть стойким, и уметь выбирать не только свободу, но и, при необходимости, несвободу. Отметать, все, что напрягает, тяготит и создает дискомфорт — это позиция незрелого капризного дитя. Зрелость же предполагает, в том числе, и готовность к трудностям.

Именно так я себя и пытаюсь уговорить, когда стиснув зубы, отправляюсь в свою выбранную и определенную, как «лучшее из плохих решений» в этом периоде жизни «тюрьму», но кто-то внутри меня никак не желает «уговориться»…

Не верь, не бойся, не проси

Мы, воспитанные на советском и постсоветском пространстве, привыкли добиваться всего своими усилиями и, в итоге, совсем разучились просить. Советские идеологи прочно впечатали в головы своим подопечным и их потомкам — что просить — стыдно. «Ведь ты человек, ты и гордый, смелый, своими руками судьбу свою сделай», — вот парадигма, с которой мы росли.

Планировать и просчитывать варианты, страховать риски, вырабатывать запасные пути, не сдаваться, идти по головам, преодолевать — это пожалуйста. А вот просить — как-то неловко.

Хотя, казалось бы, что может быть забавнее маленького хрупкого человека, полагающего, что все в его руках, и что он сам способен управлять своей судьбой, без чьей либо помощи.

Человека, которого в два счета может уничтожить даже слабое проявление стихии. Человека, который даже собственным телом не знает, как управлять. По Вселенским масштабам — букашку, которая какает и потеет, тогда, когда это нужно природе, а не когда он захочет.

Человека, действия которого в мире пока привели лишь к разрушениям, а никак не к созиданию.

Человека, который сумел превратить себя — высочайшее достижение природы — в автомат-потребитель — бухай, ешь, кайфуй, паши, зомбируйся телевизором, чтобы снова — бухать.. есть… кайфовать… пахать…

Мы настолько задрали вверх свои носы, думая, что можем оседлать все блага, которые нам нужны, что совсем перестали обращаться за помощью к Всевышнему, к Вселенной, к силам природы. А может быть, там есть кто-то, кто только и ждет, чтобы нам помочь?

Наши предки знали ритуалы, которые умели вызывать дождь или солнце. Почему вы думаете, что это не работало? Только потому, что современники не знают, как это действовало? А разве — если мы чего-то не знаем, то этого — не существует?

Представьте таракана, который никогда не видел неба, потому что не способен поднять голову и утверждающего, что неба — нет…

Я прошу вас. Если вам трудно, просите помощи. У Всевышнего, если в вашей жизни есть вера в Бога. У Вселенной, если вы в Бога не верите. У природы, если вы доверяете ей. У людей. У психолога. У друзей. У близких. У постороннего человека. Выполняя чью-то просьбу, мы становимся лучше.

Дайте людям рядом с вами шанс стать лучше, а себе — шанс стать счастливее.

Почему ангелы плачут

Когда я училась в 7-м классе, у меня была страшная тайна, порожденная моим патологическим невежеством. У меня росли усы. Ну, или, по крайней мере, я так думала. Потому что в один прекрасный день я обнаружила над верхней губой маленькие волоски, которых раньше не было. А за день до этого я стырила у мамы запрещенный журнал. И там была фотография усатой девочки.

В моем воображении все сошлось. Одно к одному. Все. У меня будут усы. И каждый вечер, засыпая, я молила Бога, чтобы у меня не выросли усы. Мне почему-то казалось, что если я повторю молитву 333 раза, то она сбудется. И я считала целую неделю. Досчитала до 68…

А потом… Усы почему-то не вырастали…. Да и при близком рассмотрении оказалось, что у всех девочек есть еле заметные волоски над губой…. И благое намерение молиться куда-то ушло… Но ведь усы-то не выросли! А я даже не остановилась на миг, чтобы обрадоваться и поблагодарить Вселенную.

Для большинства из нас, религиозность ограничивается крещением в детстве по воле доброхотной бабушки, периодическим ношением крестика, ну и свечкой за близких раз в год.

Однако когда ситуация аховая, выхода нет, и ни деньги, ни положение, ни знания не могут помочь, люди часто вдруг вспоминают о Высших Силах и начинают отчаянно молиться. И кажется, — что готов на все, лишь бы избежать беды. И чего только не наобещаешь Всевышнему под страхом беды. И всех любить, и пост держать, и курить бросить, и начать новую жизнь…

А когда ситуация разрешается, начинает казаться, что Всевышний тут ни при чем. Что помог тебе конкретный живой человек из крови и плоти, да еще и обстоятельства удачно сложились, да и проблема оказалась не такой уж серьезной. Поэтому и взятые на себя обязательства выполнять не совсем обязательно. Тем более, что пост — это стресс для организма, сигареты — помогают быть добрее, а новую жизнь я обязательно начну, только потом…

А мне все кажется, что в этот момент ангелы, так просившие за тебя перед Всевышним, так отчаянно убеждавшие его, что ты развернулся к свету и стоишь того, чтобы помочь, беспомощно складывают огромные трехметровые крылья и плачут…

Что с тобой?

Разве это не ты, будучи пятилетним мальчуганом, сидя под солнечной липой, внимательно следил за тем, как ползет жук по выстроенной тобой в песке канавке и точно знал, что ты — хозяин этого мира?

Разве это не ты, во время игры в прятки, утаившись от всех на заднем дворе под лохматой корягой, горько плакал от того, что всех нашли, а тебя забыли. Ты плакал, потому что точно знал, что ты настолько важный, что нет ничего более несправедливого, чем не заметить тебя.

Разве это не в тебе все клокотало от ярости, когда в четырнадцать лет ты вдруг обнаружил, что взрослые бывают умственнослепыми и душевноглупыми; и что ты, ты, а не кто-то другой все будешь делать по-иному, что еще пара лет — и ты покажешь этим закостенелым унылым старикам, как на самом деле надо жить!

Разве это не ты, субтильным юношей, после бессонной развеселой ночи, ехал на велике в институт и одновременно мчался навстречу будущему, крича — Давай! Я готов! Все пути — мои. Все дороги — по плечу. Давай сложнее, больше, быстрее — так интересней.

Но что с тобой?

Кто смог убедить тебя, что ты жертва, а не хозяин своей жизни? Когда ты начал стесняться себя, то и дело втягивая эго внутрь, чтобы дать пройти другим? Какое непроходимое болото утянуло тебя в привычку быть унылым и клясть окружающий мир? Когда твои шутки из добрых превратились в тяжелый пахучий сарказм, царапающий нервы окружающим? С каких пор ты стал доверять чужим постам и дикторам новостей больше, чем себе? С какого момента мысли о будущем стали рождать в тебе страх, а не радостное возбуждение?

Да что с тобой!

Тебе по-прежнему подчиняются жуки. Ты все еще важный настолько, что не замечать тебя — преступление. Ты также способен рушить стереотипы и выкорчевывать привычки. Твоя путеводная звезда все еще ждет, когда ты разглядишь ее, протрешь от пыли и, отправишься вслед за ней.

И мальчуган под солнечной липой все еще верит в тебя…

Наши

Я сидела в купе и надеялась, что и на этой станции никто не подсядет, и я буду продолжать безраздельно владеть нижней полкой. Надежды не оправдались. Она вошла, забила все пустые местечки своими пакетищами и с привычным раздражением спросила: «Надеюсь, никто к нам больше не подсядет? Хоть отосплюсь нормально…». И завалилась на полку.

«Мымра», — подумала было я, но вдруг четко поняла — а ведь мы одинаковые. И я тоже… Мымра…

Когда это с нами случилось? В какой момент нижняя полка стала для нас самой важной частью путешествия в поезде? Почему мы перестали предвкушать новые знакомства и вагонные споры? В какой момент общий стол под водочку и картошку на газеточке, сменился индивидуальной пластиковой упаковкой с лапшой и заткнутыми ушами?