Бесплатный фрагмент - Откуда ты родом, душа?

Душа болит… О чем? Не знаю!

Но сам не свой сегодня я.

И странно мне: она моя,

А мучит — словно бы чужая.

И. Бехтерев

1. Введение

Артур Шопенгауэр в работе «Об основе морали» утверждает, что

«…действительной основой всякой свободной справедливости и всякого подлинного человеколюбия»1

является сострадание, которое

«…имеет ис­конный и непосредственный характер…» и «…заложено в самой человечес­кой природе…». (Там же, стр. 209).

Но так ли это на самом деле? Если бы это было так, то почему тогда не все члены общества и не в одинаковой степени спо­собны к состраданию; почему тогда ребенок становится способным к состраданию только в том возрасте, когда он сам пройдёт через ощу­щение, осознание и оценку собственных страданий и испытанных несправедливостей со стороны окружающего мира; почему тогда мы так малоспособны сострадать человеку, понёсшему заслуженную кару или человеку, к которому мы испытываем чувство зависти, не говоря уже о ненависти; и почему тогда, в конце концов, в мире так много зла и не­нависти и так мало добра и сострадания? (Можно было бы, кстати, заметить, что греки времён Античности не слишком-то ценили состра­дание и даже не включали его в канон таких общепринятых добродете­лей как справедливость, мудрость, рассудительность, мужество и т. д.).

Может быть, всё-таки не сострадание послужило тем основополага­ющим камнем, на котором впоследствии стало возводиться здание мо­рали? Как-то с трудом верится, что человек вдруг ни с того ни с се­го приобрёл способность отождествляться с человеком страдающим и брать на свои плечи часть его забот и страданий. Не таким уж «бес­корыстным» существом он являлся во все времена, тем более в ту да­лёкую пору, когда происходило становление морали в человеческом об­ществе. Скорее всего, ближе к истине оказался киник Диоген, который, по свидетельству Диогена Лаэртского, на вопрос, почему нищим дают милостыню, а философам нет, ответил, что причина проста: нищими лю­ди могут стать всегда, а вот философами вряд ли2. То есть люди сос­традают порою не совсем уж бескорыстно.

Думаю, мы нисколько не погрешим против истины, если для начала допустим, что развитие морали в человеческом обществе происходило посредством внедрения в духовную жизнь комплекса таких позитивных понятий и чувств как справедливость, вина, сострадание и т. д. И попытаемся всё-таки в следующем разделе, хотя бы в общих чертах, проследить истоки и взаимосвязи моральных чувств в процессе их раз­вития.

2. Через страдание к морали

Можно было бы без особой натяжки предположить, что в начале социальной жизни первобытного человека было только «зло» (читай «агрессия»), так как жизнь всецело была посвящена борьбе за вы­живание. «Добро», как противоположность «зла», было ещё не «по кар­ману» человеческому сообществу. Слишком большая это роскошь, о ко­торой оно, возможно, даже и не имело представления. Как не имели мы понятия о микро и макро-мире до изобретения соответствующих приборов, так и человек в те времена ещё не имел понятия о добре, потому что в жизни он никогда не встречался не только с проявления­ми добра, но и с представлением о нем. В обществе действовало право сильного и если бы было по другому, сообщество людей просто не выжило бы. Зло было естественным актом взаимоотношений в первобытной орде.

Инстинкт и безграничный эгоизм — вот и вся мораль тогдашнего общества. Это даже нельзя назвать моралью, поскольку животному ми­ру вряд ли свойственна мораль. А поскольку господствовало зло, то неизменным спутником его было страдание, которое, будучи поначалу только физическим, с постепенным одуховлением человека стало при­обретать свою душевную составляющую, сыгравшую в дальнейшем суще­ственную роль как в формировании морали, так и в становлении чело­века разумного через его социально-материальную деятельность, о чём речь пойдёт в следующем разделе.

Для начала следует помнить, что зло, по своей природе, всегда переизбыточно и не будь оно таковым, жертва зла могла бы вполне ос­порить его успех. Это, во-первых. И, во-вторых, все добрые чувства человека развились от чрезмерности недобрых чувств, как реакция на них. Как человеческий организм реагирует предупредительным и цели­тельным повышением температуры на внесение инфекции, так и всё по­зитивное в человеке — с точки зрения морали — от его негативности. Как верно заметил Ж. Батай:

«В основе добродетели заложена наша способность разорвать цепи добродетели»3.

И эта способность базиру­ется в основном на изначальном стремлении человека к удовлетворению своих эгоистических потребностей. Вот почему мы полагаем, имея в виду животное происхождение человека и избыточность зла, что «вна­чале было зло»: человек это не ангельское изобретение, а продукт животного мира, где действуют жестокие — с нашей точки зрения — за­коны выживания и сохранения рода. На самом же деле человек медлен­но взбирался по лестнице морали, ступая попеременно «ногою» зла и «ногою» добра.

Сострадание, чувство вины, альтруизм, эмпатия — понятия и чувства производные, как реакция на отклонение от «нормы», так как чрезмерное преобладание каких-либо негативных чувств, например, ненависти и зла, нарушает равновесие системы, в которой они действуют и сама система вырабатывает противоположные им понятия и чувства, способствующие её уравновешиванию. Без этого нет развития, это принцип жизни всех саморазвивающихся систем. Скорее всего, формирование нравственного облика человечества происходило не только посредством обуздания и сдерживания негативных эмоций и чувств, но и путём постепенного насыщения и обогащения душевной жизни людей добрыми чувствами. Поэтому сам вопрос, что было вначале добро или зло, не имеет смысла, как не имеет смысла вопрос, что было вначале курица или яйцо.

Так вот, с улучшением условий существования и постепенным усовершенствованием общественной жизни слишком сильные и быть может не всегда оправданные проявления зла — положим, как следствие аффективных действий — более сильного по отношению к более слабому ста­ли откладываться в душе человека в виде чувства вины, для компен­сации которого и было «изобретено», во-первых, сострадание к своей поверженной жертве уже не способной на ответный удар, а, во-вторых, ханжество, то есть такая модель поведения, при которой реально-со­деянное зло под влиянием вполне ощутимых душевных угрызений совес­ти компенсировалось излишним благочестием, благочестием, соверша­емым для вида и на виду у сообщества.

Учитывая важность чувства вины в развитии морали, хотелось бы, кроме указанных выше последствий этого чувства (сострадание и хан­жество), определить, во-первых, что послужило причиной формирова­ния чувства вины, а, во-вторых, какие функции оно было призвано выполнять в обществе — ведь для чего-то оно всё-таки зародилось?

Итак, откуда могло возникнуть само чувство вины, что могло способствовать пробуждению совести? Для начала согласимся с тем, что чувство вины у человека может появиться только в том случае, если он совершает поступки, осуждаемые тем обществом, в котором он живёт. А для того чтобы разделить эти поступки на осуждаемые и при­емлемые, должна существовать система ценностей, на основе которой возможно было бы «отсортировать» одни поступки от других.

Рассмотрим этот вопрос на примере Античности, культура которой и была положена в основу европейской культуры. Судя по мифологии, литературе и истории античного общества, главной ценностью почита­лась добродетель справедливости, и даже остальные добродетели — рас­судительность, мудрость, мужество — призваны были её поддерживать и восстанавливать в случае попирания или ниспровержения её. Поэтому вполне резонно предположить, что до зарождения в душе человека чув­ства вины он уже должен был обладать способностью оценивать, хотя бы самым примитивным и приближённым способом, справедливость как своих собственных, так и чужих поступков.

Дело в том, что каждый человек — не важно, страдающий от зла или это зло причиняющий — имеет собственный опыт страдания от болезней, травм, ранений, голода, холода, отчуждения, притеснения и прочих несправедливостей. И в процессе приобретения этого жизненного опыта он постепенно вырабатывал оценочные, качественные и количественные, представления о «справед­ливости–несправедливости» испытанного или причинённого страдания. То есть человек, посредством сопоставления страданий другого чело­века с когда-то испытанным аналогичным собственным страданием, на­учился в процессе собственной эволюции чувствовать, насколько спра­ведливо и оправдано причинённое зло или насколько оно не заслужено.

На основе подобного сопоставления стало формироваться, возмож­но, сначала на бессознательном уровне, чувство вины, компенсация ко­торого могла быть направлена, во-первых, на сострадание и помощь жертве, коей было причинено страдание не адекватное её деянию, а во-вторых, на демонстративное, рассчитанное на публику «участие» к страданию другого человека, то есть на ханжество. (Ханжа — это от­части актёр, заглушающий собственное чувство вины посредством бутафорской демонстрации поступков и намерений, противоположных по своему этическому характеру поступкам им реально содеянным, а хан­жество — это сострадание для вида, сострадание эгоистическое, имею­щее целью подавить или, в лучшем случае, смягчить чувство вины, а не снять его со своей души, потому что «откупиться» от этого чувства можно только искренним состраданием и действенной помощью постра­давшему).

Таким образом, необходимой предпосылкой зарождения совести явилась способность человека оценивать характер поступков с точки зрения их справедливости, а непосредственной причиной — переизбыточность зла, которая привела, в конце концов, к появлению чувства вины за несправедливость совершаемых поступков.

Что касается функциональной роли чувства вины, следует иметь в виду (если мы возьмём в качестве примера всё ту же Античность), что первые известные нам писаные законы появились всего лишь в У11-У веках до н. э. (Дракона — 621г., Солона — 594г., Клисфена — 508г., 12-ти Таблиц — 450—451г.г.), а до этого правосудие в об­ществе регулировалось, скорее всего, только традициями, обычаями, религиозными предписаниями, клятвами и т. д. И не малую роль в упорядочении взаимоотношений играло чувство вины, которое выполняло регулятивную функцию в качестве предупредительной меры при откло­нении нравственности до границы, за которой неминуемо следует наказание.

Чувство вины — это как бы незримое, но действенное соглаше­ние человека с обществом в том, что он обязуется не заходить за пределы морально ещё допустимого и терпимого поведения, а общество, в свою очередь, обязуется не наказывать его в пределах этой границы. Таким образом, чувство вины — это «самонаказание» человека, которое заставляет его держаться в допустимом традициями и нормами диапа­зоне. Оно гарантирует тот «люфт» нравственности, за пределами ко­торого с неумолимостью рока уже вступает в действие карательная ма­шина в лице правосудия, то есть оно обеспечивает допустимый диа­пазон поведения, который ещё не наносит ощутимого ущерба обществу и его членам. В противном случае, малейшее отклонение от нормы су­рово бы наказывалось, и жизнь сама по себе была бы просто невыноси­мой, не говоря уже о том, что это потребовало бы излишне громоздкой и скрупулёзней системны правосудия.

В дополнение к вышесказанному следует отметить, что чувство вины формировалось, по всей видимости, не только на почве межлич­ностных взаимоотношений в обществе, но и на почве отношения инди­видуумов к наиболее общим действующим нормам, обычаям и традициям, нарушение которых трактовалось как отклонение от правильного пути или порядка и выражение которого, например, в Китайской философии заключалось в понятии Дао, не следование которому ведёт к гибели, а в Античной философии — в понятии Космоса, то есть мира, мыслимого как упорядоченное единство.

Резюмируя выше отмеченное, можно сказать, что причиной возникновения чувства вины послужило отклонение от «справедливого» поведения в условиях переизбыточности зла. Функцию, которую данное чувство призвано было выполнять, это регулирование нравственности в пределах ещё ненаказуемого поведения; и разряжающее последствие чувства вины — это или искреннее сострадание, или ханжество, или психосоматопаталогия (как следствие фрейдовского вытеснения).

И вряд ли можно согласиться с авторами, полагающими чувство вины врождённым свойством личности человека. Так, например, О. Ранк считал, что человеку присуще «биологическое чувство вины», отвеча­ющее потребностям рода4. А Шопенгауэр в «Новых паралипоменах» писал:

«Так как характер врождён, а поступки — лишь его обнаружения, при­чём повод к крупным злодеяниям встречается не часто и отпугивают сильные противоположные мотивы, и так как наш образ мыслей обнаруживается для нас в желаниях, мыслях, аффектах, т. е. там, где он остаётся неизвестным для других, — то можно думать, что у иного чело­века — до известной степени прирождённая неспо­койная совесть (курсив А. Шопенгауера — И. Ф.), хотя он и не совершил крупных злодеяний»5.

Чувство вины вряд ли можно считать биологичес­ким или прирождённым хотя бы потому, что оно возникает по поводу какого-либо конкретного нашего поступка, действия (или бездействий) в ситуации, к которой мы причастны, и когда затрагиваются наши эгоистические интересы. В остальные моменты это чувство не беспо­коит нас поскольку оно не касается наших личных интересов: таких как желание быть (или казаться) справедливым, храбрым, сострадатель­ным и т. д. Чувство вины — это сугубо личностное качество психики че­ловека, как сугубо личностным качеством является ненависть, букваль­но захлёстывающая нас только в том случае, если предмет нашей ненависти ущемляет наши интересы.

Другое дело, что врождёнными свойствами человеческой психики могут быть как агрессия (согласно Фрейду), так и альтруизм (сог­ласно В. Эфроимсону), но ненависть, зависть и садизм с одной сторо­ны, а с другой стороны чувство вины, сострадание и доброта — это уже проявления не родовых свойств личности человека, а именно лич­ностных, которые могут проявиться (или не проявиться) в зависимос­ти от затронутости нашей психики конкретными обстоятельствами. Скорее всего, агрессивность и альтруизм, как два полюса направленности человеческого характера, являются врождёнными потенциями, которые могут обязательно проявиться в каких-либо конкретных формах, в то время как ненависть, зависть, чувство вины, доброта и т. д. — это и есть конкретные личностные формы проявления этих полюсов в обстоятельствах, затрагивающих наши интересы.

Относительно же «добра» можно сказать, что понятие о нём, возможно, было выработано как на основе искреннего сострадания, так и на основе ханжества, то есть показного добра, добра принимаемого за «чистую монету». Не исключено, что ханжа, как актер, талантливо сыгравший свою роль, воздействовал на публику и убедил её в искренности своих неискренних чувств, на основе чего в дальнейшем и было сначала выработано понятие добра, как компенсации за причинён­ное зло, а уже затем постепенно стало практиковаться и культивиро­ваться само добро. Добро отчасти явилось зеркальным отображением мнимого добра, то есть ханжества. Можно сказать, что ханжество послужило как бы теоретической предпосылкой формирования понятия доб­ра, в то время как сострадание — это его практическая часть. (Как ложная теория эфира способствовала развитию электромагнитной теории, так и ложное добро, то есть ханжество, возможно, внесло свою весьма существенную лепту в становление морали и понятия добра).

И всё же самое интересное не то, откуда зло, откуда страда­ние и сострадание, откуда чувство вины — это более или менее объяс­нимо, исходя из природы самого человека и его не совсем благополучных взаимоотношений в обществе. Самое интересное — откуда добро?! Откуда добро бескорыстное, спонтанное и искреннее, откуда добро не запятнанное ни эгоизмом, ни надеждой на выгоду, ни боязнью что-то недополучить. Факт существования добра сам по себе не оспорим, без этого искреннего добра жизнь во многом бы потеряла в палитре своих светлых красок, людское сообщество было бы менее «склеено» между собой, из этой жизни улетучился бы аромат собственной причастности к чему-то неизведанному, чисто человеческому и таинственному.

Что же касается сострадания, я бы поостерегся возводить его на пьедестал «истинного морального импульса», поскольку сострадание при всей его кажущейся простоте является весьма противоречивым, а порою и сомнительным чувством. Начать хотя бы с того, что любое чужое чув­ство — в данном случае страдание — никогда не может стать полностью нашим, так как мы «физически» не в состоянии испытать всю гамму чувств человека страдающего и «вжиться» в его душу для того чтобы наиболее полно выразить своё сострадание. А потому, как можем мы облегчить терзания человека страдающего, если мы в состоянии пред­ставить и почувствовать всего лишь слабую копию его страданий, которую к тому же не можем в виде со-страдания передать ему в неизмен­ном виде, поскольку чувство не переводимо на язык жестов и слов без искажения и понижения его искренности.

Кроме того, сострадание в общем-то ни к чему нас не принуждает и не обязывает, поскольку мы вольны не прибегать к нему, оно мало затрагивает нашу эгоистическую природу, потому что то что мы отдаём человеку страдающему мы отдаём добровольно. Это, во-первых, а во-вторых, на сострадании у нас есть возможность «заработать очки», удовлетворив, положим, собственное тщеславие, если наше сострадание не вполне чистосердечно. В сострадании, кроме искренней его части, порою присутствует что-то формально-фальшивое и натянутое, обусловленное в некоторой степени давлением существующих обычаев, норм и правил, которые искажают проявления нашего истинного отношения к человеку страдающему.

Поэтому за понятием сострадание может скрыва­ться много смешанных и привходящих эмоций и чувств: здесь, наряду с искренним состраданием, может найти своё проявление и эгоизм, и злорадство, и довольство, и тщеславие, и лицемерие. И не исключено что библейский змий соблазнил наших прародителей из добрых побуждений, сострадая им в их неведении добра и зла. Но, как изве­стно, благими намерениями устлана дорога в ад. При сострадании у человека появляется величайший соблазн проявить свою бестиальность, даже не вполне осознавая этого потому, что за видимостью сострада­ния, как за надёжной стеной всегда можно укрыться как от возможной ответственности, так и от собственной внутренней совести. При от­сутствии нравственной культуры ощущение собственного превосходства, вкупе с возможностью скрыть свои истинные чувства, таит в себе пос­тоянный источник зла, который способен начать функционировать даже при слабых побуждениях к этому процессу.

Да к тому же наше сострадание к человеку в сильной степени зависит от справедливости понесённого им наказания. А многие ли способны и готовы сострадать человеку, понесшему заслуженную кару за соб­ственные поступки: сострадать, оказывается, можно только не заслу­женному страданию, в связи с чем объект сострадания предвари­тельно должен быть «просеян» через нормативные правила, обычаи и за­коны, действующие в данном обществе. Я уже не говорю о том, что он должен пройти «сито» нашего личного отношения к нему со стороны на­шего чувства зависти или ненависти: к человеку, которого мы нена­видим или которому завидуем, мы вряд ли будем испытывать сострадание и даже незаслуженное им страдание покажется нам если уж не «божьей карой», то хотя бы вполне оправданным. Как известно, Пуш­кинский Олеко испытал бы чувство невыразимого наслаждения от гибе­ли своего соперника, застигнутого им спящим даже на краю пропасти:

«Я не таков. Нет, я не споря

От прав моих не откажусь,

Или хоть мщеньем наслажусь.

О нет! когда б над бездной моря

Нашёл я спящего врага,

Клянусь, и тут моя нога

Не пощадила бы злодея;

Я в волны моря, не бледнея,

И беззащитного б толкнул.

Внезапный ужас пробужденья

Свирепым смехом упрекнул,

И долго мне его паденья

Смешон и сладок был бы гул»6.

Поэтому, скорее всего, можно было бы предположить, — но от этого предположения мы вскоре откажемся, — что не сострадание явилось «истинным моральным импульсом», а чувство вины за чрезмерное зло, оценка «чрезмерности» которого производилась на основе сопоставления соб­ственных испытанных страданий со страданиями человека, которому причинено зло. Отсюда, из сопоставления страданий, и появилось понятие справедливости, представленное, в греческой мифологии богиней правосудия Дике, богиней права и законного порядка Фемидой и богиней возмездия Немесидой, воздающей людям сообразно их вине наказание за гордыню и несправедливость.