Бесплатный фрагмент - Откровение А4

Предисловие

Книга «Откровение А4» увидела свет в бумажном виде в 2002 году. Это второе издание книги 2015 года — электронное. Текст печатается в авторской редакции. Книга позиционируется как цветной художественный фильм в виде чёрно-белой книги. Формально это биографический РОМАН адаптированный для России.

Следует учесть что внутренняя самореальность представленного орнамента из кириллицы, не имеет ничего общего с фантастичностью человеческой жизни. Все имена и события в тексте не следует понимать буквально, так как данный набор букв выстроен исключительно из соображений визуальной орнаментальности текста.

Несанкционированное использование текста в любой форме, влечёт за собой несанкционированные меры воздействия.

Жизнь — Личный Хаос.

Поехали!

Посвящается всем не считающим своих детей собственностью.

∞

— Мама, а почему ты делаешь всегда круглые блины, а не квадратные?

— Как?.. Сковородка же круглая… Когда ты вырастешь, сынок, сделаешь квадратную сковородку, если захочешь, и будут у тебя квадратные блины. В жизни всё в твоих силах.

— Ма, а вот эту толстую книжку почитай. Мне сказки больше не нравятся. «Кот в сапогах» неправильная сказка. Там этот кот, взял обманул Людоеда, а потом присвоил его дом. Это неправильно. Даже если Людоед, обманывать всё равно нельзя. И этот младший сын, он сам вообще ничего не делал и не хотел, а ему досталась и принцесса и зaмок. Это тоже неправильно… Маша обманула трёх медведей, самовольно зашла в их дом, ела и спала… почему она не дождалась их, чтобы разрешения спросить? Они бы точно разрешили. Я знаю… Что за сказки такие? Всё время там звери обманывают друг друга. Чему эти сказки детей научить могут? Интересно, кто это всё сочиняет? Это же такая вербальная вещь…

— Садись, ешь блины, сейчас почитаю… Но эта книга не для маленьких детей.

— Я уже большой, мне уже вот сколько годиков…

— Хорошо, когда я читать буду, ты внимательно слушай, чтобы понял всё.

— А разве можно невнимательно слушать?

— Бывают такие дети, которые невнимательно слушают. Ты у меня не такой.

— Да, я не такой. Я люблю слушать внимательно и в тему врубаться. Поэтому я прошу тебя иногда два раза книгу почитать, чтобы понять всё. А иначе, зачем тогда вообще сказки читать? Если не врубаться, то и незачем читать. Тогда лучше выйти погулять с другими детьми, которые не врубаются.

— Молодец. Не пойму, откуда в тебе всё это? Ну, ладно… Так… ага, вот, слушай:

…Откровение Иисуса Христа, которое дал Ему Бог, чтобы показать рабам Своим, чему надлежит быть вскоре. И Он показал, послав оное через Ангела Своего рабу Своему Иоанну, который свидетельствовал слово Божие и что он видел…

…Ибо таково благовествование, которое вы слышали от начала, чтобы мы любили друг друга, не так, как Каин, который был от лукавого и убил брата своего. А за что убил его? За то, что дела его были злы, а дела брата его праведны. Не дивитесь, братия мои, если мир ненавидит вас. Мы знаем, что перешли из смерти в жизнь, потому что любим братьев; не любящий брата пребывает в смерти. Всякий, ненавидящий брата своего, есть человекоубийца; а вы знаете, что никакой человекоубийца не имеет жизни вечной, в нём пребывающей…

— Стоп, мама, пока хватит. Я всё понял. Можно я пойду погуляю?

— Иди.

∞

Электронный Почтальон

Нижеизложенный текст был получен мной по e-mail, таков был ответ одного человека на невинную, казалось бы, просьбу рассказать о себе. С ним я познакомился и общался в интернете. Мы говорили про неожиданные для меня понятия и вопросы. Он обсуждал со мной то, о чём люди обычно не говорят между собой. Иногда беседа уходила в некое русло… я никогда не мог бы себе представить, что об этом вообще можно с кем-то говорить вслух или обсуждать это переписываясь.

Многие привычные понятия складываются у людей в зависимости от различных обстоятельств, в которых человек находится в момент своего развития и формирования данного понятия. И естественно, что эти обстоятельства редко бывают схожими у разных людей. Возможно, — никогда. Мы говорили с ним об этом. Странное ощущение: общаясь с ним, мне пришлось загля- нуть внутрь себя, туда, куда я не то что не заглядывал, я не подразумевал, что туда вообще можно заглянуть и потом ещё обсуждать это, увиденное и осознанное, с кем-то другим. Однако я это сделал с его подачи. Видимо, чтобы лучше понять человека, с которым он общается, а, возможно, и себя, он спрашивал, например: «Как ты думаешь, какова Истина? К чему всё идет?» или «Что для тебя год, или сентябрь, где он?», «Как выглядит в твоём понимании ноль, он где? А где четырнадцать?», «А где у тебя 1986-й год, относительно 1999-го? Как ты его себе представляешь? А век?» Я не всегда соображал, что могу ответить, не всегда понимал вопрос или то, что он подразумевает. По поводу года, я ответил, что у меня в голове год, как циферблат, но вместо часов месяцы и времена года. Январь на двенадцати, июнь на шести. Если сейчас май, то это место освещено лучше, и я нахожусь там, а все остальные месяцы пока в тени, справа и слева. Когда я говорю тысяча девятьсот девяносто шестой год — это как на бесконечной прямой истории, на которой отмечены года с их событиями, и тот год, который сейчас или о котором я говорю, — он в тот момент освещен, и я его себе именно так представляю. Он писал, что я не первый, кому он задаёт эти вопросы, и его радует, что у меня образное мышление, но бывают такие, у кого вообще нет никаких ассоциаций, связанных с этими понятиями. Когда я высказал, что 1999 год странный, дьявольским чем-то отдаёт если перевернуть, он посоветовал: «А нечего переворачивать что не надо. Ничего же не случилось». Я поделился с ним тем, что у меня часто возникает ощущение, что это всё, весь этот Мир — зря… Он не согласился, сославшись на то, что подобные мысли рано или поздно возникают у любого думающего человека, и у него такое раньше тоже было. Но, писал он, стоит встретиться с одним человеком, который ко всему относится особенно — через призму своей философии, тогда сам начинаешь видеть, что Мир не так уж плох и всё не зря… Или после фильма хорошего, то же ощущение… Он писал, что у нас много общего, как он думает. У меня вообще не было такого ощущения, да — он интересен, да — имеет свою позицию, но общего у нас я ничего не видел. Особенно после последнего письма. Следует уточнить, что если говорить: «Мной был получен этот текст по e-mail», то это будет не совсем правильно. Мне доставила это письмо сама Электронная почта, в буквальном смысле.

Когда в очередной раз, а делаю я это достаточно регулярно, два-три раза в день, я кликнул клавишу приёма почты, то первые три письма пришли, как им положено, — быстро. Но четвёртое письмо загружалось очень долго, мне пришлось ждать, это быстро надоело, и я собирался уже сделать отмену, но в этот момент раздался звонок в дверь. Я пошел открывать. Подняв трубку видеодомофона, я увидел, что возле двери стоит и преданно смотрит в камеру невысокая худенькая девушка, похожая скорее на ребёнка. Она была с толстой сумкой на ремне, через плечо. С цифрой пять на медной бляшке, висевшей на груди. В белой форменной фуражке, с эмблемой, содержащей надпись «e-mail». У меня возник естественный вопрос:

— Я вас жду? — спросил я в трубку.

— В общем да, вы именно меня сейчас ждёте, вы хотели отмену сделать, но я всё-таки успела. Пробки, и лифт у вас не работает… — с искусственно ободренным энтузиазмом в голосе протараторила она. Так обращаются к нам на улице рекламные агенты, которые не любят свою работу, а значит автоматически и того, к кому они вынуждены обращаться по долгу службы. А лифта кстати в моём подъезде нет, и у меня второй этаж. Да и как она вообще в подъезд попала? Внизу охрана!

— Вы кто? — позволил я себе засомневаться.

— Это он, это он, Электронный почтальон! — с выражением продекламировала девушка слышанные мной ранее слова, но с неким новым смыслом, суть которого я уловил позже.

Я открыл дверь, она, следуя инструкции, вдолбленной в голову менеджером-карнегианцем, глупо, натянуто улыбалась.

— Вам электронное письмо. Получите, распишитесь, — с фальшивой радостью сообщила она, протягивая мне большой белый конверт форматом А4, в котором находилась толстая пачка бумаги. На нём красовалась надпись:

Кому: a_shev@e-mail.ru

Тема: ответ о себе, типа откровение.

От кого: сам_знаешь@электронная_почта.ру

— От кого письмо? — не понял я.

— Там же написано: «Сам знаешь от кого». Вы что, читать не умеете, дядя? — Похоже, я её начал доставать, и она перестала быть корректной.

— А откуда у вас мой адрес домашний?

— А при чём тут адрес? Ты чё, дядя? Это электронное письмо, тут адрес ни при чём. Ты пароль набираешь, и письмо доставляется, — она уже говорила со мной, как с полным идиотом, в открытую. — Расписывайся давай скорей, и я отключусь уже! Достал! — повысила она голос.

Я бы мог это расценить как наезд, если бы она не была так юна и невысока.

Я поставил закорючку в виде креста на чистом, разли- нованном вручную клочке бумаги и стал разглядывать конверт. Это же формальность — расписываться… Но если письмо электронное и провайдер мой пароль знает, при чём тут подпись?..

— А-а, собственно, при чём тут… — начал спрашивать я почтальона и осёкся. Её уже не было. Исчезла… или просто тихо ушла.

Вернувшись с письмом к компьютеру, я обратил внимание на то, что программа сообщала мне об успешно выполненной операции приёма писем. Я открыл последнее, четвёртое письмо, с которым у меня была задержка. Оно оказалось пустым. Посмотрев на отправителя, я увидел ещё раз надпись:

Кому: a_shev@e-mail.ru

Тема: ответ о себе, типа откровение.

От кого: сам_знаешь@электронная_почта.ру

Белый вакуум в графе программы, где обычно располагается текст послания, был какой-то особенный… особенно выбеленный… Есть получатель: мой e-mail, есть тема и адрес отправителя, но нет самого письма. Его не было в компьютере, там, где оно должно быть, но, вопреки здравому смыслу, в данный момент это письмо я держал в руках… Оно пришло… «Письмо пришло», промелькнула Мысль… Оно было и в то же время его не было там, где оно должно было быть. Так не бывает… По спине, в два приёма, на манер приливной волны, пробежало стадо насекомых — сверху вниз и обратно… за долю секунды они успели устроить себе полноценную жизнь… По пути обратно несколько микроскопических мурашек превратились в больших кубинских тараканов с не характерной для них яркой, играющей колером расцветкой, которые, используя шею в качестве моста, заползли мне в голову. Так там и остались… Большие и цветные в крапинку… Теперь мне стало ясно, откуда берутся тараканы в голове, и путь, которым они туда попадают. И, хочу сказать, я понял, что на самом деле — это кайф. Раньше я некоторых вещей не догонял, а теперь чувствую: я своим умом проник во все дыры. У меня возникло ощущение, что сейчас я узнаю то, в чём не хотел себе признаваться.

И меня вот ещё на какую думку прошибает, я так и не понял до сих пор, он это письмо написал здесь или уже там. Если здесь, то как он знал всё это? А если там, то как это сюда попало? И кто всё это распечатал и в конверт положил? И вообще, а был ли мальчик-то?.. или, вернее, девочка эта — Электронный почтальон… была ли она? Хотя… почему нет? Тараканы же остались.

Вот это письмо:

Начало

>> Я был первым и единственным ребёнком в семье, моя мама, долго не парилась и, руководствуясь увиденной буквой во сне, дала мне имя. Папа, по его словам, сказал: «Твой ребёнок — называй, как хочешь», шутил он так. Детство было обычным для своего времени, хотя откуда я знаю, какое детство обычное, а какое нет. Мне своё не с чем сравнить — оно одно.

Мама дала мне всё это — Мир и имя. И огромное ей отдельное спасибо за то, что она никогда не грузила меня своей моралью и философией. Самое значимое, данное отцом, была не только фамилия. Он с малых моих лет давал своё ощущение мира, свою философию, он тоже не грузил меня ею, и огромное ему спасибо за это. Папа дал понять, что мораль можно иметь свою собственную. Возможно, основанную на общепринятой морали, а воз- можно — на основании своих собственных выводов, к которым мы приходим после увиденного вокруг, и так в течение всей своей жизни. Всё сводилось к тому, что «…можно хотеть что-то делать и делать это. Иногда можно хотеть и делать, а иногда нужно считаться с окружающей средой, и вообще, иногда делаешь не то, что хочешь, по разным причинам. Самое главное — стараться жить так, чтобы ты всегда мог делать то, что хочешь». Например, я — ребёнок, бегаю в метро и ору — ребёнок же. Подходит такая ущербная, пожилая пассажирка, такого питерско-интеллигентского вида. Ей, видимо, больше милиционера надо, который стоит рядом и ковыряет в носу средним пальцем.

— Почему ты кричишь, не кричи, — сказала мне закомплексованная старушка, поводив кривым пальцем у моего лица. Подходит папа, наклоняется ко мне:

— Скажи бабушке — хочу ору, хочу не ору, у меня есть желание такое, — сказал он с таким расчётом, чтобы и она, и милиционер слышали. Они не поняли. Главное, что я всё понимал — отец доступно объяснял.

Или вот ещё. Гуляем по Чистым прудам, на аллее стоит осиротевший ларёк, исполненный в виде сказочного домика. Закрыт. Всегда закрыт, наверное, забыли про него или хозяина убили, но ларёк не убирают — вписывается. Я спрашиваю папу: «А почему домик закрыли?» — Папа: «Ну, те, чей домик, подумали — наш домик, хотим — закроем, хотим–откроем. И закрыли. Хотят так».

Мне три года, а всё понятно. Хотят так. Яркие детские воспоминания… Самое банальное, что я помню, он водил меня паровозики смотреть на вокзал и в зоопарк с его запертыми животными. Это сейчас что-то кажется банальным, но тогда интересно было. Причём это я только сейчас понимаю.

Отец всегда вопросы ставил так, чтобы я выбор делал, между тем-то и тем-то. Он говорил: «Если есть выбор — делай его. Даже если тебе не важно персиковый сок или абрикосовый, когда ты просто пить хочешь. Выбери персиковый, например. Даже если не важно тебе — сам выбери».

Я рос и имел возможность свободного выбора, и наблюдать, и ощущать не диктатуру со стороны родителей, и возможность развиваться самому, и впитывать то новое-новое, что не способны понять взрослые, которые уже другое поколение, в силу тех простых причин, что выросли они и сформировались в другое время. И потом я понял, как ужасно все вокруг испорчены сгнившей моралью, вдолбленной им родителями в детстве, которую им, в свою очередь, вдолбили их родители.

Ещё я странно, по мнению мамы, относился к воде и газу. Я всё выключал. Мама говорила: «Что это ты всё экономишь, экономный ты наш». А папа фишку просёк и говорил, что «это наш сын не экономит, а сохраняет природные ресурсы. Значит, у него глобальное мировоззрение и внешняя психология». Он всё правиль- но говорил, я всё выключал не потому, что денег жалко, а потому, что воду пресную жалко было и газ. Как-то мою глобальность папа уж очень одобрял. Ему также очень нравились мои желания. Он приводил простой пример. Если детей спросить про их желания или чего они хотят, то можно услышать, что они хотят конфет или велосипед, то есть что-то конкретное и материальное. А я на этот вопрос отвечал всегда разное и абстрактное. Например:

«В радугу попасть и чтоб все дети жили счастливо, и чтоб никому холодно не было никогда, и чтоб никому больно не было». По его мнению, это говорило о моём творческом мышлении и глобальном масштабе. Я часто видел его реакцию на разные события — он спрашивал себя: «Куда всё движется?». «Спасать надо этот Мир», — говорил он мне. Отец часто извинялся за весь Мир: «Видишь, сынок, как всё вокруг небезупречно. Ты уж извини». Он всё на себя проецировал, все мировые проблемы. Я его прощал всегда. Ещё я тогда думал: почему это люди вообще дерутся и бьют друг друга. Драка из-за чего? Люди ссорятся из-за слов или поступков. Но по- ведением человека руководит его мозг. А почему бьют в челюсть? или по ноге? Виноваты Мысли и Поступки… Правильное выражение: За слова надо отвечать. Отвечать — значит, сесть напротив друг друга и поговорить, выяснить при помощи слов, кто в чём неправ. Но это выражение потом извратили, они считали, что отвечать — значит, быть побитым или убитым. Неправильно это.

Ещё большое и загадочное впечатление производил неизведанный и манящий к себе отцовский письменный стол со своими взрослыми штучками. В моей жизни отец был лет до двенадцати, он всегда хотел уехать, уплыть, убежать от всего. Появилась возможность, он улетел на какие-то острова посреди океана, чтоб его никто не трогал. Я сказал «появилась возможность» потому, что он уехал сразу, когда услышал от меня вывод, который я сделал после чего-то увиденного, в двенадцать лет: «Папа, а жизнь, оказывается, гораздо более сложная штука, чем я думал в детстве», — он понял, что я вырос, и улетел. Он присылал с почтой чеки, с достаточным количеством нулей, чтобы мама и я могли себе позволить никогда не думать о зарабатывании и о работе ради возможности себя обеспечить. Всё материальное, что у меня осталось от него, — это пожелтевшие от времени, обычные листочки бумаги, размером 21 на 29,7 сантиметра, их там было штук десять, в черной потёртой кожаной папке, с двумя белыми ленточками, скреплёнными сургучом. Я храню её. Папа сказал, что эта бумага для особого случая, это не написанная и не прочтённая никем книга. Загадочно он это сказал, хотя сам не любил загадок. Об этом сургуче на ленточках я надолго забыл.

Потом я рос, в основном руководствуясь своими сложившимися понятиями относительно того, что происходило вокруг. Приходилось иногда ходить в школу. Именно приходилось, потому что, когда я туда пришёл в первый раз, я понял, что я это всё уже знаю, всю программу и даже больше. Я как-то особенно и не грузился, откуда всё знаю. Ходил в школу, когда дома было скучно. Мама удивилась, что мне учиться не надо, а папа воспринял как должное. Просто знаю, что надо, — и всё. Дышать нас тоже не учит никто. Наверное, папа больше бы удивился, если бы мне пришлось учиться по-настоящему. Потом уже я научился делать так: когда я чувствовал, что мне надо или пора что-то знать, я это понимал как-то сам… или оно само понималось… Наверное, в воздухе летает что-то такое. С иностранными языками то же самое. Они в голове появлялись и всё. Но некоторые вещи сами не понимались, и я не понимал также, от чего это зависит, но это меня никогда особо не напрягало. Иметь судьбу вундеркинда не хотелось. Публичности не хотелось тоже. Хотелось кайфовать по жизни — это получалось хорошо. Папа говорил, что желание людьми публичности — это от комплексов. Основной из них — это кому-то что-то доказать, что вроде как ты особенный или лучше других. Это, он говорил, в людях от недолюбви.

Вот что осталось после моей обычной школы через дорогу: в ней много детей, которым, для того чтобы что-то знать, учиться надо. Самые яркие воспоминания о школе… или так… не о школе, а… Самые яркие воспоминания, бывшие в период непериодичного посещения школы:

а) А — имя, первая буква, фамилия Четыре — в конце журнала; б) буквы читают, а цифры считают;

в) вне школы можно читать то, что интересно;

г) говорят, что чистая бумага — белая, но это неправда; д) доверять можно не всем;

е) если живёшь напротив школы — это очень удобно;

ё) буква «ё» стоит особняком в языке, её не очень учитывают, а зря;

ж) «ж» — похоже на жука, ещё я числился в классе «ж»;

з) знайте, что учителя женщины иногда тоже рожают детей;

и) имя и фамилия — это такой стандартный белый лист, принятый во всём мире;

й) «и» бывает краткое;

к) квадратные глаза первой учительницы (я не предполагал раньше, что так бывает… я, наивный, думал, что глаза бывают только миндалевидные, круглые, узкие, широкие, добрые и тому подобное. Но она мне показала квадратные! Спасибо ей за это), которая совмещала просветительство с постом директора школы, чем очень гордилась. Её реакция:

к-1) НА ПЕРВОМ УРОКЕ В ПЕРВОМ КЛАССЕ НА ПОВТОРЕННУЮ МНОЙ

ФРАЗУ из фильма: «Народ для разврата собрался»;

к-2) на последнем уроке в тот же день я задал ей вопрос Остапа: «Почём опиум для народа?»;

к-3) на моё высказывание на предложение дежурить и убирать в классе: «Я здесь для того, чтобы мне дома скучно не было, а не для того, чтобы получать ваши сомнительные знания, и уж конечно же не для того, чтобы учиться подметать»;

л) люди бывают неправы и не признают этого;

м) можно влиять на ход событий;

н) на самом деле можно что-то знать потому, что ты знаешь это — и всё, а не потому, что кто-то сказал тебе это;

о) ощущение коллектива толпой, которой можно манипулировать;

п) первоклассника можно принять в «октябрята»;

р) разработали и составили школьную программу идиоты,

с) сообщаю вам, что некоторые идиоты бывают учителями,

т) так что ничто человеческое им не чуждо,

у) «учат в школе, учат в школе, учат в школе…» — глупая песня, некоторым вещам не учат в школе,

ф) «ф» — редкая буква. Фильм, который смотрит внутренний зритель, — это жизнь;

х) хорошо, что мысли, изложенные на бумаге, становятся материальными;

ц) центровой день недели — воскресенье, его нет в дневнике, но оно есть;

ч) чувство несправедливости во время первого урока рисования. За красный флажок — полученная четвёрка, хотя желание рисовать и ощущение умения делать это было всегда. С тех пор я красные флаги терпеть не могу;

ш) школа средняя;

щ) «щ» — редкая буква, но менее, чем «ф». Есть такое слово

«щас» или «щаз» — мы так говорим… но писать следует «сейчас» — я это игнорирую, я вообще много чего игнорирую;

ь) люди мягко врут;

ъ) с людьми приходится твёрдо общаться;

ы) на эту букву в русском языке нет слова, но это исправимо;

э) э… э… значит так… в школе, учителя говорили, что повторение — мать учения, я не понимал сначала, о чём это они, а потом понял, что нужно воспринимать некоторые вещи буквально. И я понял, что Повторение — это такая женщина и её так зовут, и она мама девочки такой, у которой имя — Учение… и всё! И как потом стало известно, я, в принципе, оказался прав тогда;

ю) юность и молодость — это недостаток, который со временем проходит;

я) «я» — внутренний зритель; «я» — эго; «я» — это Я, Я — А Четыре. В алфавите 32 буквы, а зря…

Потом я узнал, что такие пункты — это поток сознания.

К сожалению, в алфавите, который мы сейчас используем, всего тридцать две буквы. Если бы их было больше, то я, пожалуй, добавил бы ещё один пунктик. Обозначу его, как делают это склонные к ограниченности в фантазии придумщики названий всевозможных фирм, своеобразно использующие математический знак для усиления имеющегося смысла слова:

я+) в детстве и отрочестве волосы (почти всегда, у большинства людей) длиннее, и причёске уделяется больше внимания, нежели потом, когда человек становится взрослым. Вероятно это оттого, что маленькие и молодые индивидуумы пытаются как-то выразиться за счёт своей внешности, потом, став разумнее и рассудительнее, к ним приходит понимание, что всё это ни к чему, и не стоит тратить на это своё время. Потом они продолжают выражать себя внешне, но уже не за счёт длины и нереального цвета волос, а за счёт одевания, прикидывания и преподнесения себя, с некой другой, индивидуальной стороны…

В общем хватит про детство…

На начальном периоде жизни единомышленники попадались редко, а точнее — их не было вообще. Может, потому, что я сам не знал чего хочу. Тем приятнее было осознавать, что жизнь, возможно, преподнесёт интересных людей и обстоятельства — где-то они есть, но я их пока не встречал. И, возможно, эти интересные скажут что-то такое, чего я сам не пойму никогда.

∞

— Мама, почитай мне книжку, пожалуйста.

— …В начале было Слово и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Всё через него начало быть, и без него ничего не начало быть. В Нём была жизнь, и жизнь была свет человеков; И свет во тьме светит, и тьма не объяла его. Был человек, посланный от Бога; имя ему Иоанн. Он пришёл для свидетельства, чтобы свидетельствовать о Свете, дабы все уверовали через него. Он не был Свет, но был послан, чтобы свидетельствовать о Свете… — пробежав глазами по тексту, женщина наугад пропустила несколько абзацев. Это была игра — открывать и читать книгу, без определённого кем то порядка, — …Блажен читающий и слушающий слова пророчества сего и соблюдающие написанное в нём; ибо время близко…

…Се, грядёт с облаками, и узрит его всякое око, и те, которые пронзили Его; и возрыдают перед Ним все племена земные…

…И видел я в деснице у сидящего на престоле книгу, написанную внутри и отвне, запечатанную семью печатями. И видел я Ангела сильного, провозглашающего громким голосом: кто достоин раскрыть сию книгу и снять печати её? И никто не мог, ни на небе ни на земле, ни под землёю, раскрыть сию книгу, ни посмотреть в неё…

— Стоп! Хватит, — перебил читающую мальчик. Она не обиделась — это тоже игра, право сына останавливать чтение.

∞

Бэтмэн в Белом

Очередной революционный, условно бархатный, период страны прошёл одновременно с моим школьно-одиннадцатилетним периодом жизни. Никогда больше не повторится чувство: стою на перепутье — передо мной все дороги открыты. Выбор был сделан, и он такой, какой есть. Удачно вписавшись во все происходящее, я решил пойти по дизайнерско-бумаго-полиграфическому пути, благо лёгкое поступление и иногда-посещение полиграфического института способствовало этому. Были и другие попытки ходить куда-то, но потом всё само понималось и вузы оставлялись в покое. Слушая лекторов и профессоров, я всегда ловил себя на том, что я не способен понять то, что кто-то может тратить свою жизнь на то, чтобы учить… С другой стороны, кто-то должен это делать, всё уравновешено… но кем? Когда профессор финансовой или налоговой академии учит студентов банковскому или кредитному делу, и выпускники, научившись у него, через полгода ворочают миллионами, я хочу у профессора спросить: «Что ж ты такой умный, сидишь и ставишь оценки в зачётной? Иди, поднимай лавэ для себя. Раз такой умный, не сиди на зарплате. Не трать свою жизнь на обучение этому других. Если ты такой умный, почему ходишь пешком и где твой остров на карте?» Новое поколение другое, они учатся сначала в банковской системе, потом в налоговой, потом понимают что к чему, и кидают государства, устраивая им дефолт. А того самого Киндер-Сюрприза именно они посадили в премьерское кресло, специально для того, чтобы он сделал это объявление про наступивший полный дефолт. Но он лично такой откат за это поимел реальный, что за такую сумму я бы тоже не только дефолт объявил, я бы вообще Родину продал, если бы она у меня была. Поработают так месяцев восемь эти ребята, а потом они и их будущие правнуки обеспечены на всю оставшуюся жизнь. Во всех этих обучающих заведениях лично мне ничего такого, чего бы я сам не понял, не смогли дать. Первые два года сту- денческой жизни, впрочем, как и остальные, были никакими. Я заходил в эти институты, и мне сразу всё становилось понятно. Всё банально. Романтика студенческой жизни надумана, коллективизм — атавизм общества. Мне важнее оставаться наедине со своими мыслями, чем обсуждать ничего не значащие темы с ро- весниками. Каждый, я не исключение, считает себя исключительным, способным на нечто необычное и волшебное. Взрослея, мы заново, каждый для себя, понимаем то, что понято другими давно и забыто. Но для меня исключительность и загадочность бытия за- ключается в другом, — не в том, что поняли и забыли другие.

Так я жил, и в моей жизни произошел интересный случай. Именно он и расставил все точки над «ё» и по своим полкам. Кстати, до сих пор не понимаю этого игнорирования двух сиротливых точек. Печатные издания пошли по не безупречно верному пути. И почему это, собственно, в языке, на котором говорят в этой стране, используется образное выражение «Расставить точки над „i“?» На вольной Украине я понимаю, там есть такая буква. И в любом другом языке, где есть такая буква, я могу понять тоже. Но в русском?.. Не нужно расставлять несуществующие точки, над несуществующей же в нашем алфавите букве. Лучше уж взять все некорректные издания, игнорировавшие ни в чём не провинившуюся букву «ё», и заставить их в ручную расставить все точки. И будет справедливо, если это сделают те, кто игнорировал «ё», когда редактировал и печатал текст. И, возможно, именно тогда и будут расставлены все те точки, о которых так долго и упорно говорит народонаселение этой страны. Может, именно потому бардак кру- гом, что те, от кого это зависит, точек не ставили, где надо, а стави- ли там, где не надо, и над теми буквами, которых нет в алфавите. Меня лично этот вопрос очень тревожит…

Я просто гулять по улице не люблю, не прикалывает. Лучше уж сидеть дома и плевать в потолок или телевизор смотреть — это прикалывает. Тут вдруг потянуло на роликах вокруг дома покататься. Не знаю почему… Катаюсь себе, и заехал в район Чистых прудов, там дороги нормальные, и поворотов неопределённых больше. Мне казалось, я всё вокруг видел и знаю, но тут забор увиденный и странный поразил моё воображение. Видно, недавно поставили. И здание за ним странноватым показалось тоже. Архитектура непритязательная — кубизм… Оно было исполнено в форме огромного куба из стекла и бетона. Мимо таких обычно проходишь, не замечая, а если обратишь внимание, так на полчаса, наверное. Стоишь и думаешь: в чём здесь креатив? Я стою долго, впитываю, врубаюсь, что к чему. Уж очень понравилось мне неожиданное визуальное решение ограды. Смотрю, мимо машина «Скорой помощи» едет. Я успел зацепиться за неё и мы поехали вдоль ограды, так не скоро, поворачивая… Из окна высунулся санитар с пистолетом и пальцем пригрозил, мол: «Не надо этого делать». Я всё понял и отцепился. «Скорая» подкатила к изящным кованым воротам, они бесшумно открылись. А главное, что «Скорая» — микроавтобус мерседес, такая машина, с двумя мигалками-звёздами, расположившимися на широкой, квадратно-лысой голове, имеющей свиноподобную морду, такие не так давно у нас появились. Однако же сходство машины с непопулярной тварью не помешало этим автомобилям, изготовленным народом, который мы победили, стать символом вседозволенности и склонности её обладателя к аферистичным махинациям с государственным достоянием. Я стою, смотрю — мне интересно, что случилось, зачем сюда «Скорая» едет и почему у санитара пистолет? За воротами перед входом в то самое кубическое здание «Скорая» спокойно так, медленно останавливается. Выходит из неё мужчина в белом, сразу видно, не доктор, по замашкам — человек деловой и не всегда склонный к компромиссам. И не спеша направляется к двери куба. До меня дошло, в чём дело, стою, громко посмеиваюсь. Он услышал мою реакцию и заинтересованно обернулся.

— Что вас так радует, родной? — с улыбкой на лице спрашивает. Его, наверное, удивило — стоит парень на роликах, над ним смеётся.

— Круто придумано, в Москве пробки дикие, пришёл в парк

«Скорой», купил себе одну, всё официально, и ездишь теперь с мигалками. Гаишники вообще, наверное, не трогают, и все вокруг пропускают без очереди. Мне нравится ваше решение, — ответил я. Меня поразила простота решения вопроса. Я сам гоняю на машине, и раньше прикидывал, как это так ездить можно, чтобы все пропускали и ГАИ не останавливало. — На самом деле всё просто, если можешь себе позволить. Можно ещё номера с триколором или посольские, красные, повесить, — подкинул я вариант.

— Соображаешь, далеко пойдёшь. Ещё можно синие, милицейские, — научил он.

— Я знаю, мама писала. Ты, вообще, кто такой? — развязно спросил я.

— Я — Бэтмэн. А ты чем занимаешься, сообразительный такой? Мне как раз сообразительные нужны, — сказал Бэтмэн в белом. Поговорить ему что ли было не с кем? А мне самому уже интересно. Отвечаю:

— На белом свете живу.

— Все мы в той или иной степени это делаем. Заниматься-то чем собираешься? — между прочим поинтересовался он.

— Хочу поработать с бумагой, если получится. Применить на практике, так сказать, полученное государственное образование, — сыронизировал я для себя самого.

Было видно, как удивил его мой ответ. Подходит ближе. Из «Скорой» с левой стороны выходит шофёр, с правой — санитар, который мне грозил, но он охранник оказался, сразу видно — защитник, здоровый такой, самое смешное — эти оба в халатах белых. Санитары общества — медбратки такие. Я ещё подумал: медбратки чего, интересно? Санитары, по ходу, напряглись. Их лица приняли выражение готовности исполнить в любой подходящий момент своё предназначение, надо же зарплату от- рабатывать. Видно, не часто их шеф на улице с парнями на роликах разговаривает и подходит к ним близко.

— Приемлемый ход мыслей. К бумаге я имею отношение, — поведал мне Бэтмэн из скорой. — Зовут-то тебя как, родной?

— А Четыре, — как обычно ответил я. Услышав это, он посмотрел на меня внимательно. Очень внимательно. Думаю, внимательнее, чем смотрели на меня раньше другие, когда слышали, как меня зовут. Он не стал шутить как обычно: «Так это формат такой», или «А — это имя, что ли?»

— Зайди ко мне завтра в этот офис, часиков в девять. Может, чего-то придумаем с тобой, — неожиданно, с ходу предложил он.

— В каких девять? У меня утро в тринадцать ноль-ноль начи- нается, — поделился я стилем жизни и графиком сна, — я сплю много.

— Ты сам решай, прикинь, что к чему, хочешь — спи до тринадцати, хочешь — зайди в девять, — предложил он свободу принять решение, развернулся и пошел.

Мой жизненный суточный цикл никогда не совпадал с суточным циклом Земли. Я всегда сплю — сколько хочу, засыпаю — когда хочу, а не когда ночь или когда надо, оттого, что завтра рано вставать. Я про это только слышал, что граждане рано встают на работу. У меня свой стиль жизни. И он такой не потому, что работы нет. А потому, что работать мне не обязательно, и потому, что у меня график такой, что никакая работа в него не впишется. Ос- таётся только путешествовать и созерцать.

Естественно, я совершил подвиг, встал в 8.30, в 9.00 был возле ворот, впустивших через себя «Скорую», в которой ездит человек, назвавшийся Бэтмэном.

Так наступил день первый.

Управление Стандартом

Офис представлял собой тот самый стеклянный куб, поразивший меня вчера. Стёкла имели зеркальную поверхность, каждое из них содержало по периметру коллаж, составленный по мотивам фольклора центрально-африканских плебейских племён, североамериканских индейцев и центрально-мексиканских племён майя. Странный получился орнамент, притягательный. Рядом с этим зданием находилась стоянка машин, причём одни из них были для перемещения, как я понял, другие — редкие, для утешения самолюбия, не все могли позволить себе подобные, в смысле финансовом и в смысле понимания. Окружающий всё это забор, синего цвета, был произведением искусства. Именно он привлёк моё внимание в первый раз. Он состоял из сплетения стилизованных букв нескольких алфавитов. Мне рассказывали про глаза ремесленников, когда им приносили эскизы, к которым они не были готовы морально. В тот раз это были глаза кузнеца, выполнившего данный заказ.

Через ворота меня пропустил вчерашний секьюрити, теперь без халата. Табличка перед входом в куб имела большой размер и говорила мне, входящему: «Управление Стандартом». Мы прошли внутрь. Совсем не оригинальной показалась мне белизна холла, посреди которого сидела милая секретарша, без искусственно созданного пафоса, как это часто бывает в подобных кон- торах. Рядом с ней стоял вчерашний Бэтмэн в белом. Я был пунк- туален, он тоже.

— Ида, подготовьте пропуск нулевого уровня, — сказал он секретарше, и уже ко мне: — Потом тебе объяснят, как и куда его вставлять. Я — Игорь Игоревич.

Ида была из тех, кто имел способность преподносить красоту (свою и вообще красоту) в чистом виде, без примесей, не прибегая к искусству макияжа и комбинирования аксессуаров. Этим искусством владеют немногие, но когда ты таких видишь — сразу понятно: человек фишку сечёт. Она не была симпатичной в традиционном понимании, она не для всеобщего понимания. Её нужно увидеть и понять её красоту, это не на поверхности. Часто наоборот, красота явная, но её не видно или она перегружена всеми теми подчёркиваниями, которые использует неумелая её обладательница. В общем, эта секретарша произвела на меня позитивное впечатление. Я понял её красоту.

Мы с Игорем Игоревичем, оставляя Иду позади (в ней явно было ещё что-то, чего я пока не знал), проследовали по коридору. Коридор держал на своих стенах мой нереализованный проект.

— Давно это здесь? Я носился с таким проектом, хотел сделать выставку, на которой все холсты, как здесь, были бы белыми, — ничего не получилось, — вспомнил я былое. — Галеристы фишку не просекли, обложились все секретаршами — не пройти к телу… Я так понял, у них там своя тусовка. Они выстроились в круг, вплотную друг к другу, и имеют по очереди свои выставки… Любуются друг другом… по кругу. С улицы не зайдёшь, слишком плотно стоят… Что это я о грустном? В общем, мне приятно видеть это — белые холсты… у вас это есть… интересно…

— Занимаясь продажей картин, никто не сделает чего-то раньше, чем это нужно лично им. Ты забегаешь вперед с этим проектом. Ты правильно сказал, что по кругу… ты вне этого круга. Видишь, то, о чём ты думал, уже есть, — по-отечески успокоил меня Игорь Игоревич. — В чём сила белого холста, по-твоему? — этот вопрос походил на некий тест.

— Я предполагаю, что белый холст — всегда по энергетике гораздо более интересен, чем разрисованный. На разрисованном есть то, что мы видим, а в белом есть всё, что потенциально может быть… в большинстве случаев, творчество — это заполнение пустоты или белизны. Всё человечество использует бумагу, так исторически сложилось, а она белая. И потому белая бумага в себе истину содержит, что её из древесины производят, а дерево, оно из Земли растёт, дождь его питает, а истина в этом всём и заключается, — ответил я давно продуманное и понятое. Лёгкий тест.

— Всё правильно предполагал, но вспомни произведения классиков. Они рисовали на белом, и получалось нечто… великое.

— Я уверен, они знали что-то такое и делали, и это стало классикой. Теперь за это платят миллионы. И сейчас есть такие, которые понимают и делают, но их не покупают, — высказал я. Раньше, я не имел возможности говорить об этом, не с кем было. И вот я вижу того, кто сам об этом заговорил. Мне пока нравится.

— Людям нужна история, они платят не за холст и краски, а за историю, которая стоит за холстом, — озвучил моё понимание Игорь Игоревич. — Сейчас дай любому музыкальному поп-идолу краски в руки или ещё смешнее — намажь ему на любое место, пускай размажет. Поклонники купят. Или кто угодно из народных кумиров чёрточки и кружочки нарисует — тоже возьмут, не за миллионы, конечно, но возьмут. Их забудут через пару лет, после ажиотажа певческого… а классики будут всегда, и стоить будут сколько надо. Вот не отрежь себе Ван Гог ухо, не создай историю, и стоил бы сейчас подешевле.

— Так он помер давно, ему всё равно сейчас, сколько платят за его картины — жил-то он в нищете, — припомнил я вангогову историю.

— Ты, вижу, всё правильно понимаешь, поэтому я и взял тебя… и фамилия у тебя правильная, и имя. Знаешь что… для начала позанимаешься в полиграфическом отделе, потом видно будет, — рассудил вслух Игорь Игоревич.

Пройдя по коридору, мы оказались у двери с чёрным квадратиком на месте обычного расположения номеров. Кабинет Игоря Игоревича представлял собой чёрный параллелепипед с красной мебелью и, противоположно коридорным белым, чёрными картинами, то есть совсем чёрными холстами в чёрном багете. Несмотря на минималистическо-утончённый стиль кабинета, Игорь Игоревич, судя по всему, аскетом не был, он был… как бы это сказать? В общем, я сразу понял, он врубался в фишки. Огромный, я таких ещё не видел, плоский монитор на рабочем столе, был, как и мебель, красным. Он производил новое впечатление. На столе царил хаос или беспорядок, сразу сложно определить… на самом деле я бы назвал это бардаком. Основную роль в этом бардаке играли разбросанные цветные карандаши. Их было штук пятьсот — большой набор в деревянной коробке из красного де- рева, пахнут хвоей, у меня были такие. Видимо, до ухода из кабинета Игорь Игоревич их точил. Он их что?.. сам точит? Неужели нет точилки автоматической?.. карандашей же много!

— Мне тоже нравится минимализм, — поделился я соображением относительно интерьера. — Эта возможность его, редкая, показать тем, чего нет… какую-то невысказанность.

— Да, я так же к этому отношусь. Мне тоже Минимализм нравится, это он сам дизайн разработал, под моим чутким руководством, — сказал обладатель странного офиса и кабинета.

— Минимализм? Сам?.. Как это? — Не уловил я тайный смысл.

— Сам подумай, любую мелочь, предмет или направление в архитектуре и дизайне кто-то первый придумал и сделал. И таким образом, он, кто придумал, автоматически становится этим чем-то или является этим… и есть это всегда, — запутанно ответил Игорь Игоревич.

— Понятно, — ответил я из вежливости, хотя сразу суть не уловил. — Эти картины у вас… напоминает Малевича, у меня тоже есть работа — чёрный холст, но она имеет название, в отличие от ваших, — у меня появлялось ощущение, что здесь я встречу понимание.

— Какое? — формально спросил Игорь Игоревич.

— «Мои сны», — также формально ответил я.

— Я примерно знаю, что ты ответишь, но всё-таки ответь, хочу подтвердить свои предположения. Что ты говоришь тем, кто спрашивает: «Неужели у тебя такие чёрные сны?»

— Именно так и спрашивают. Отвечаю — на самом деле сны у меня — цветное стерео, но это мои сны.

— Думаю, ты у нас задержишься, если лишнего ничего делать и говорить на стороне не будешь. Займись пока вопросами полиграфии, вникни во всё, потом разберёмся. Сейчас пойдёшь к Семёну, в кабинет с оранжевым квадратом на двери, он растолкует что к чему, — распорядился Игорь Игоревич.

— Хорошо… так вы что, на работу меня берёте? Пропуск, пойди к Семёну, то-сё, пятое-десятое… — уточнил я.

— Там видно будет, А Четыре.

— А каким это, интересно, стандартом вы управляете? — задал я волновавший меня вопрос.

— Ты сейчас про что?

— Как? Ваша же контора, «Управление Стандартом» называется.

— Да, правильно.

— Так, какими стандартами вы управляете? — повторил я. — Килограммами, граммами или, может быть, дециметрами?

— Собственно, никакими конкретно… И в то же время всеми, — у меня сложилось впечатление, что Игорь Игоревич, давно не отвечал на этот вопрос, возможно, никогда. Наверное, именно поэтому он не сразу понял, о чём я.

— Одно племя в Индонезии длину локтями меряет, и не только оно одно. Вы локтями тоже управляете? — попытался сыронизировать я.

— Так в том-то всё и дело, что люди все эти меры длины и веса придумали для условности, — серьёзно ответил Игорь Игоревич. — На самом деле, этого всего нет. Этот стол имеет длину такую, какую он имеет. Неважно, какую именно. Неважно, сколько сантиметров, граммов или локтей он длины. Важно, что он есть и он имеет длину. Он её имеет! — подчеркнул голосом сказанное Игорь Игоревич. — Это как тот Удав, который в Попугаях длиннее, чем в Слонах. Мерять не обязательно, а люди всё время что-то мерять пытаются. Поэтому и существуют стандарты. Времени тоже не было до тех пор, пока его не начали измерять.

— Значит, вы управляете стандартами стандартов, — сделал я логичное предположение.

— В общем — да, — с сомнением в голосе ответил Игорь Игоревич. — Чтоб ты понял… Если со всех денег ноли убрать или все цифры, то всё сразу встанет на свои места, — в них пропадёт смысл.

— А ваши картины, эти чёрные, что символизируют? — задал я свой вопрос про искусство.

— Это вроде как если написать всё, что написано раньше, и всё, что будет когда-либо написано на бумаге или нарисовано на холстах, — это всё есть в этих чёрных холстах, надо только разглядеть… Эти картины — символ абсолютной полноты.

— Понял. Глубоко. Мне нравится. А когда бардак на рабочем столе, как у вас, — это к чему? У меня тоже всегда бардак, но он правильный, мой. У вас так же?

— Когда на столе бардак, то это значит, что у тебя бардак. Смотря как ты к этому относишься. У меня не бардак, в отличие от тебя, у меня элегантный беспорядок, — пояснил Игорь Игоревич.

— Я всегда замечал, у некоторых деловых людей на рабочем столе всё так правильно, вроде как под линейку лежит. Соблюдается параллельность и перпендикулярность относительно четырёх сторон стола. Всё на своих местах, аккуратненько так. Смешно, они, наверное, сидят и выкладывают всё ровненько. Чтобы ровно лежало. Я не понимаю…

— Я тоже таких не понимаю, мне про таких даже рассказывали. Они, может, и делами какими-то занимаются крупными, но ни на что великое не способны, — предположил Игорь Игоревич. — Они способны только купить что-то и продать подороже. Ну, может, произвести могут что-то такое… но не великое.

— Не великое — это потому, что лежит всё ровненько? — Я попытался уловить связь.

— Да, правильно понимаешь.

— Теперь буду знать, когда увижу порядочек на столе. Таких много, и они везде.

— Да, так уж случилось, их много. Мир такой, — с искренним сожалением вздохнул Игорь Игоревич.

— Вы, наверное, много таких признаков знаете, по которым способности можно определить, — предположил я.

— Да.

— А если нет возможности увидеть рабочий стол, как определить банальность в человеке? — Решил я воспользоваться чужим жизненным опытом.

— Таких признаков очень много, возможно, некоторые ты сам знаешь… вот яркий пример: когда ты видишь, как кто-то ключи крутит на пальце или чётки восточные, или сидят три товарища в баре, пиво выпивают, говорят ни о чём, — всё это и есть банальности и жлобские дела, и обладатели их, соответственно, такие же, — легко поделился Игорь Игоревич.

— Лучше помолчать, чем ни о чём говорить. В некоторой невысказанности смысла гораздо больше, чем в пустых разговорах, — поделился я своим.

— Я же говорил, что сам много признаков знаешь, и наверное, мне что-то новое можешь рассказать. Банально также каждый день на работу ходить, зарплату получать, банально дружить по сексуальному и половому признаку, банально быть банальным… А ещё есть такие люди, которые сидят на корточках. Они долго так могут просидеть. Это первый признак верного пса. Они сами ничего не способны сгенерировать, самое большое — это яблоки на рынке продавать, — привёл странный пример Игорь Игоревич.

— Но часто именно такие могут с преданностью собаки служить своему хозяину и команды выполнять, — развил я мысль.

— Мы говорим на одном языке, ты заметил?

— Да. У меня ещё есть один вопрос, позволите…

— Позволяю, — с царской интонацией в голосе разрешил Игорь Игоревич.

— Эти карандаши цветные… Вы их сами точите?

— Вообще-то да, — с удивлением ответил он.

— А точилки, что, нет автоматической? Бывают такие… на мясорубки похожи, — показал я, как можно было бы крутить её ручкой.

— Дело не в точилке, а в самом процессе ручного труда. Успокаивает. Точилкой так не получится. — Игорь Игоревич взял незаточенный карандаш и странного вида ножичек. Сел за стол и показал, как он это делает. Медленно, аккуратно и ровно он заточил карандаш. Стружки, отрываясь от материнского монолита карандаша, предоставленные сами себе и заданному направле- нию, разлетелись по кабинету, опускаясь на пол по только им ве- домым правилам гравитации и аэродинамики. Часть из них упала на стол. Тот, по чьему велению это произошло, небрежным жес- том смахнул их на пол, понюхал заточенное место, подумал о сво- ём и положил карандаш в коробку к заточенным ранее. — Этот процесс успокаивает… — пояснил он после паузы, отпив мине- ральной воды из уменьшенной бутылочки.

— А что это за ножичек такой смешной? — задал я внеочередной, но закономерный вполне, вопрос. Нож представлял собой странноватое и не виденное мной ранее заточенное изделие, изогнутое в виде серпа, на манер буквы «С» из кириллицы, но это если говорить о его лезвии. Случись на допросе у англичан мне описывать его вместе с ручкой, я бы сравнил его с буквой «G» из их алфавита.

— Это нож Чингис Хана — по преданию, он родился с этим ножом в руках, — преспокойно ответил Игорь Игоревич. Такие вещи, как мне казалось, говорят эмоционально, но, видимо, не здесь.

— Как это может быть? — удивился я.

— Ещё не то может быть. Это предание такое…

— И вы верите в это? — удивился я в очередной, не первый раз, за сегодня.

— В общем да, я ещё не в то верю, — расплывчато ответил Игорь Игоревич.

— А откуда он мог взяться… там… как можно нож родить? Как вообще можно было этого Мамая с ножом родить? Это как?

— Мамай как раз без ножа родился, а Чингис Хан с этим ножом, — поправил меня Игорь Игоревич. — В это верить не обязательно, дело в том, что он действительно с ножом родился… можно и не верить, но это факт. Чингис Хан родился и сделал то, что сделал, — Игорь Игоревич поднял к глазам нож, играя лучом света на изогнутом лезвии. — Он не тупится никогда.

— Я осмелюсь предположить. По-моему, так не бывает, — неуверенно сказал я.

— Если что-либо нельзя объяснить, это не значит, что это фантазия или просто предание… Я точно знаю, что его мать этот нож вместе с ним родила, порезалась правда, но родила. Не родился бы Чингис Хан, если бы не этот нож. Роды тяжёлые были, а кесарево сечение тогда ещё не делали. Нож сделал, и ребёнок выжил. И стал сильным и великим, — Игорь Игоревич говорил, и не оставалось сомнений, что он точно это знает, как будто был рядом в тот момент. — Тебе пора к Семёну.

На этом мы расстались. Мне нужно было пройти в кабинет Семёна, с оранжевым квадратом на двери. Выходя, хотелось осторожно закрыть за собой дверь, не хлопнув ею, из уважения к этому человеку. Очень ярким было первое впечатление — уверенный в себе, понимающий, знающий, что делать и как, человек. Я не видел таких ранее. Таково было моё ощущение в тот момент.

Пройдя немного вперёд, справа по коридору я увидел дверь с нужным квадратом. Остальные кабинеты имели другие, пока не понятные мне символы.

∞

— Мама, почитай мне книжку, пожалуйста.

— …Имеющий ухо да слышит, что Дух говорит церквам: побеждающему дам вкушать от древа жизни, которое посреди рая Божия…

…Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему и буду вечерять с ним, и он со Мною. Побеждающему дам сесть со Мною на престоле Моём, как и Я победил и сел со Отцем Моим на престоле его. Имеющий ухо да слышит, что дух говорит…

…И я видел, что Агнец снял первую из семи печатей, и я услышал одно из четырёх животных, говорящее как бы громовым голосом: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь белый, и на нём всадник имеющий меру в руке своей и острый серп, и был дан ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить…

…Говоривший со мною имел золотую трость для измерения города и ворот его и стены его. Город расположен четвероугольником, и длина его такая же, как и широта. И измерил он город тростью на двенадцать тысяч стадий; длина и широта и высота его равны. И стену его измерил во сто сорок четыре локтя, мерою человеческою, какова мера и Ангела. Стена его построена из ясписа, а город был чистое золото, подобен чистому стеклу…

— Стоп!!!

∞

Знаковый Семён

Стены кабинета были покрыты множеством цветных геометрических фигур с преобладанием, конечно же, квадратов разных размеров (видать, любят здесь на них смотреть), при ближайшем рассмотрении выяснилось — в середине каждого из них находился непонятный знак наподобие иероглифа, но не иероглиф — это точно. Семён — длинноволосый блондин, с утончёнными чертами лица, за исключением губ. Его можно назвать губошлёпом. Такие губы нравятся чувственным женщинам, которые сразу представляют себе обладателя этой черты лица в постели… а более непосредственные и склонные фантазировать женщины представляют всё возможное действие на пустынном тропическом пляже белого песка, чуть тронутого нескромным жёлтым рассветом, который тоже пришёл поваляться у воды. На стильном поясе у Семёна висела небольшая плоская сумочка — последний выкрик моды. Из-под майки, на руках и на шее, выглядывала витиеватая татуировка красного цвета. Странноватый узорчик… я таких стилей тату не видел никогда. Он сидел за экраном монитора, на котором были голубые и синие квадраты, часть из них содержала в себе знаки, похожие на настенные. В кабинете также находился округлых форм молодой человек, во всём выдержанном в стиле семидесятых и в очках-каплях, которые имели разные стёкла — красное и синее. Впоследствии я узнал, что это Дмитрий, который логотипы рисует правильные, а неправильные он рисовать не умеет. Дмитрий собрал бумаги со стола и вышел, моргнув мне странно и как-то заговорщически, через красное стекло. Мой приход остался не замеченным Семёном, как мне показалось.

— Если ты Семён — то мне к тебе, Игорь направил вникать, — объявил я.

— Послушай, А Четыре, я в курсе, а Игорь для тебя никакой не Игорь — для нас с тобой он Игорь Игоревич. Садись, вникай. Я тебя здесь учить буду ложку держать в правой руке и бантики на шнурках завязывать правильно. Что ты знаешь про полиграфию? — с ходу схамил мне Семён. Я расценил это как потенциальный конфликт.

— Общие понятия, полиграфия… краска, печать, бумага…

— Так вот, забудь про полиграфические понятия. Никогда не учат тому, что нужно знать на самом деле. Спроси у любого препода, как энергетически при помощи полиграфии, вербально воздействовать на потенциального зрителя, — он от такого вопроса офигеет. Никто никогда не скажет правду, да и знают её процентов… нет такого процента, — человека четыре знают… А все преподы на вопрос ответят чушь какую-нибудь, в которую сами верят. Именно поэтому вокруг всё то, что ты видишь каждый день, за редким исключением. — Зазвонил телефон, Семён чтото буркнул в трубку и вышел. Некоторое время я оглядывал кабинет. Телефон опять дал о себе знать. Я, совершенно без задней мысли, ответил на звонок традиционным «аллЁ-у», и добавил от себя: «Управление Стандартом слушает». Трубка голосом Семёна отчетливо спросила: «Я просил трогать телефон в моём кабинете?.. Ладно, сейчас в „фотошопе“ открыта картинка, ничего, кроме уменьшения и увеличения, не делай. Посмотри на неё, подумай, там внутри значки мои, — пятый ты наш». Семён произвёл на меня впечатление человека, склонного к конфликту и не всегда — к компромиссам. Посмотрим, что дальше будет, я конфликты не очень люблю… могу и в морду дать, если что…

Я стал уменьшать компьютерное изображение, постепенно квадратики сложились в плавно перетекающие друг в друга цвета. С монитора смотрел чей-то глаз. Уменьшение заняло ещё некоторое время, теперь стало ясно — в «фотошопе» изображение смазливого парня, одетого в светлые одежды, и с носкамиперчатками на ногах. Рекламный текст предлагал заморозить любого желающего после смерти, в надежде на воскрешение в будущем, когда медицинская технология достигнет фантастических, по сегодняшним меркам, высот.

Вошёл Семён. Хотя это сложно назвать «вошёл». Он пнул дверь и пропрыгал к окну, держа ноги вместе, руки — на уровне груди, со сжатыми пальцами. Так делают дети, когда хотят показать зайчика. Этот вариант зайчика пропрыгал и заорал в открытое окно человеческим голосом:

— О-о-а!!! А-а-а-а! — громко и протяжно.

Эхо, исполняя обязанности, отлетело от напряжённых голосовых связок Семёна и обрушилось на противоположно-стоящий дом, ударившись лицом о стену. Отскочив, громыхнулось затылком о наше здание. Перспектива ещё раз встретиться с домом не прикалывала, Оно улетело в переулок, справа от неожиданного дома, и растворилось. Эхо не любило Семёна, особенно когда он так кричал. Эти его непредсказуемые выходки… Возможно, Семён знал о существовании Эха и делал это специально, чтобы Оно не расслаблялось. Но Эхо есть Эхо, надо исполнять своё предназначение.

В доме напротив, о стену которого Эхо разбило лоб, в маленькой квартире, в средней по достатку семье, жила крыса. В этой же семье рос маленький мальчик, который не интересовался детскими сказками. Он просил маму читать ему, время от времени, взрослую книжку. Мама была добрая женщина, она не грузила сына детскими заморочками, брала в руки взрослую книгу и читала ему открытое наугад место. Сын говорил: «Стоп!», когда ему хотелось прекратить чтение, — это была странная, придуманная им самим игра. Он представлял себе маму воспроизводящим устройством, способным озвучить толстую книгу, которая имеет в себе много разных, иногда повторяющихся буквочек. По причине своего малолетства, маленький мальчик букв не различал. Он понимал прочитанное по-своему. Ему нравилось врубаться в сказку для взрослых. Мама, читая книгу, пропускала некоторые абзацы и строки, — по её мнению, лишние для восприимчивого сына, и в воображении ребёнка складывалась новая, случайно редактируемая история.

От неожиданности обрушившегося крика крыса выронила из лап сухарик, дёрнулась и ударилась о ножку табуретки. Неспокойно за окном — шумно. Что-то подобное было в девяносто первом и в девяносто третьем… Сначала кричали… Когда кричат громко, и на улице лежат мёртвые солдаты — плохая примета. Что мы знаем про крыс? Они живучие, к ядам привыкают, потом питаются ими. Но эта крыса имела отличия. Есть предположение, что это та самая крыса или родственница той крысы, которую Король предложил судить и миловать Маленькому принцу. Хотя предположение, что родственница, хоть и дальняя, неверно. Я проверял, она оказалась той самой крысой. Она потом сбежала с планеты Короля, ей самой надоело, что она скребётся по ночам и Король это слышит. Тем более он предлагал Маленькому принцу приговаривать её к смертной казни периодически, не важно, что потом миловать. Ей нравилось, что теперь её жизнь зависит только от неё самой, а не от того, что её будут судить и миловать, даже если это просто предположение и фантазия капризного Короля. И здесь ей было не так одиноко. Ей нравился мальчик в этой семье. Хотя можно было уже привыкнуть к этим крикам, приходившим из дома напротив, и не дёргаться, роняя сухарик, но крыса знала, что всегда трудно первые сто лет.

— Ну и чего — разобрался? — спокойно спросил Семён, обернувшись ко мне.

— Всё нормально? — спросил я на всякий случай.

— Конечно, нормально, в том-то всё и дело, что нормально. Кураж, пары выпускаю. Смотрел «Зимний вечер в Гаграх», — Семён округлил глаза, принимая некий, не понятный мне образ.

— Да, вспомнил, хороший момент, я сам иногда покрикиваю, но не обязательно так, и не всегда в окно.

— Моментов, вообще, много хороших. Этот Кураж специально для того, чтобы Эхо не расслаблялось, потому что оно вообще… ладно, потом как-нибудь. Разобрался со значками моими? — любопытные отношения сложились у Семёна с Эхом.

— При помощи знаков, которые мы располагаем в определённых местах изображения, можно воздействовать на подсознание потенциального зрителя, как ты выражаешься, — высказал я своё понимание экзаменатору.

— Не я так выражаюсь, а так и есть на самом деле. Кроме глаз здесь ничего пока не обработано. Как ты думаешь, над чем здесь надо ещё поработать?

— Над точкой, — ответил я, узнав про квадраты. Это было очевидным.

— Сечёшь фишку, правильно Игорь говорил.

— Игорь Игоревич… — поправил я Семёна.

— Пока Игорь не дал ТЕБЕ повод говорить «Игорь», он Игорь Игоревич для ТЕБЯ, — театрально расставил смысловые ударения Семён.

— А, ну-ну… А тебя не обламывает, Семён, что ты вот сидишь здесь, в офисе, перед компьютером, сидишь, а жизнь так мимо и проходит? Ты вроде как офисный человек… робот такой, придаток к компьютеру. Раньше были пещерные люди, а ты из офисных… — без намеренной злобы вспомнил я ему бантики на шнурках и ложку. Назрел реальный конфликт.

— Что-о-о-о? — удивился Семён, для него подобный реверанс с моей стороны был полной неожиданностью, на что, собственно, я и рассчитывал. — Пошёл ты, знаешь куда, с такими выводами? Ты вообще в школе хорошо учился?

— Я вообще не учился никогда, если честно.

— Значит, географию хорошо знаешь? — не уловил моего откровения Семён.

— В общем, да, а что?

— Если я тебя сейчас куда подальше пошлю, ну например нaхер, ты найдёшь, где это? — в категоричной форме поставил он вопрос.

— Да пошёл ты нaхер сам. Долбоёб. И вообще, не дёргайся при мне, меня это раздражать начинает, — спокойно сказал я новому коллеге. Мой жизненный опыт говорил мне о том, что если первоначальное общение начинается с конфликта, то потом всё будет нормально.

— Офисный робот — это тот, кто картинки рисует на рабочем компьютере, а я знаки в изображения вставляю, и я один, кто это делает правильно! — прокричал мне в лицо Семён, подёргиваясь всем телом.

— Расслабься. Я иронизирую… в некотором смысле, — попытался я разрядить обстановку.

— Да-а… так вот сидишь здесь, хочешь всё сделать лучше, и думаешь про себя что-то, а придёт такой умник, скажет чё-то такое, послушаешь его, так и обнял бы и поцеловал за правду и раскрытые глаза на всё… робот… надо же, — так же резко, как и вспылил, успокоился Семён. Он прошёл мой тест. У парня всё в порядке с головой.

— С точкой понятно, а глаза? — Я попытался дать понять, что в данный момент меня больше интересуют эти фишки со знаками в изображениях.

— Очень важно, когда ты видишь человека в первый раз, его глаза, взгляд. Здесь он смотрит прямо, это основное, — спокойно, как ни в чём не бывало, продолжил Семён учить меня завязывать бантики на шнурках. Но теперь уже без ложного пафоса. — Заметь за собой, когда ты смотришь на подобный плакат, первое — глаза. Потом может быть всё остальное, если сработал взгляд. Вообще реклама — это магия, если хочешь. Главное, чтобы рекламе верили.

— А что же это за парень, заморозить всех хочет? В чём его проблема? — спросил я, указывая на монитор.

— Он вообще не знает, чего хочет, как я понял. Вот в чём его основная проблема. Он занимается себе церковным бизнесом. Денег нарубил, по миру поездил. В Америке познакомился с людьми, которые этой заморозкой занимаются. Подумал, что у нас прокатит это. Мы с ним один проект церковный делали, там всё грамотно получилось… он предложил помочь ему с этой заморозкой. Вот помогаем…

— Что-то кидает его странно — то религия, то жизнь после смерти. Он вообще верующий?

— Слушай, если захочешь, сам поговори с ним на эту тему. Мне вообще по фигу его вера, — отмахнулся от вопроса Семён.

Когда Семён посадил меня за свой компьютер, я сразу обратил внимание на расположение команд и функций в программе — всё как-то иначе.

— Что это у тебя «фотошоп» такой. Что-то в нём не так. Семён удивился вопросу, принял заранее усталый вид.

И дальше некоторое время говорил со мной, как с ребёнком, объясняя следующее:

— Как раз у нас «фотошоп» как надо. У нас он такой, какой он есть на самом деле. На рынок выпустили ту версию, которой пользуется весь Мир, и правильно, пускай Мир думает, что у них он такой как надо. Таких версий, как эта, всего две, у самого Фотошопа и у нас.

— Секундочку, «фотошоп» делает студия, там сидят специально обученные люди, их много, они много работают над ним, обновляют периодически.

— Это версия, Четвёртый, — ты пятый, кто в курсе.

— Фотошоп он один, что ли? Ты его знаешь? — У меня было смешанное чувство об услышанном.

— Да, он один, и я его знаю. Может, скоро подъедет к нам — увидишь. Забавный в некотором смысле парень — оригинал.

— Что значит оригинал? В чём? — заинтересовался я.

— До фига вопросов, не запаривай! Увидишь его — всё поймёшь.

— От твоей информации, у меня сейчас переосмысление, переоценка, если хочешь, — я понимал, что такой ответ позволит Семёну продолжить тему, — скажи, в чём оригинал?

— Фотошоп оригинал в том, что он и есть Фотошоп. Он, типа, гений. Да, программа, да, пользуется весь мир, да, революция в графике, — и это всё он один. Он — Фотошоп! Заметь, написал программу, не имея компьютера, — на бумаге, — рассказал совершеннейшую новость для меня Семён.

— Разве так может быть? На бумаге? Любой человек, который сталкивался с программированием или написанием программ, тебе скажет, что этого быть не может. По меньшей мере, нужно хоть какое-то железо.

— Этот… может. Посмотри, вот доказательство, — указал Семён на монитор с Фотошопом. — Любую готовую программу можно представить в виде знаков и перенести на бумагу. Он сделал наоборот. Когда он там, у себя, в Силиконовую долину пришёл с папочкой, его не поняли, послали куда подальше, даже не посмотрели. Мы узнали всё, пригрели парня.

— Ну и дела тут у вас. Интересно — Windows кто? Его-то сделали по-честному? — задал я новый вопрос.

— Что значит по-честному? Если Фотошоп написал свою программу сам — это значит не по-честному?

— Я имею в виду, Windows написала команда? Билл Гейтс имеет к нему отношение или он погулять вышел?

— Windows сделали традиционно, как ты привык. Нормально всё, хотя есть подобные программы покруче во много раз, но именно его внедрили. Пользователи всё понимают, поэтому на него и наезжают все кому не лень, но противостоять невозможно уже. Загляни в сеть — как только Гейтса не склоняют, чатов столько… В то же время продолжают пользоваться — деваться некуда. Всё потому, что мы с Гейтсом по-умному поступили.

— По-умному это как? — не понял я.

— У тебя допуск какого уровня? — строго спросил Семён.

— Обещали нулевого…

— Когда получишь первый уровень, задашь этот вопрос, если он тебя к тому времени тревожить будет, — посоветовал Семён. — Давай лучше проедемся, чтобы ты вникал последовательно.

Мы вышли во двор, там за машинами стояли два дорожных скутера.

— Разберёшься с коником? — между прочим осведомился Семён, надевая шлем.

— Слышал про тех, которые сначала на мопедах, а потом ходить? Я из них, — сообщил я.

Семён, усмехнувшись, оценил ответ.

∞

— Мама, почитай мне книжку.

— …Впрочем, у тебя в Сардисе есть несколько человек, которые не осквернили одежд своих и будут ходить со Мною в белых одеждах, ибо они достойны…

…Шестый Ангел громко вострубил и я услышал один голос от четырёх рогов золотого жертвенника, стоящего перед Богом…

…И свидетельствовал Иоанн, говоря: я видел Духа, сходящего с неба, как голубя, и пребывающего на Нём; Я не знал Его; но Пославший меня крестить в воде сказал мне: «на кого увидишь Духа сходящего и пребывающего на Нём, Тот есть крестящий Духом Святым»; И я видел и засвидетельствовал, что Сей есть Сын Божий. На другой день опять стоял Иоанн и двое учеников его. И, увидев идущего Иисуса, сказал: вот Агнец Божий…

— Стоп!

∞

Проехав по улице, мы остановились напротив известного всем плаката. На нас смотрела девушка-женщина — непонятно. Она в голубоватых оттенках вся. Белый фон. Чёрная надпись: «Я тебя люблю…» Таких бигбордов по городу висело на каждом шагу, я ещё думал раньше — сколько денег-то у людей!.. и чего она от него хочет?

— Вот смотри, она хотела его или что-то от него, я не вникал, — сказал Семён, махнув в сторону плаката. — Она к нему очень хорошо относится, насколько я в курсе. В общем, она своё место занимает — не лезет, куда не надо. Хорошая. Её понимающие к нам направили, она рассказала, что к чему. Мы помогли. Теперь всё нормально.

— Так это ты делал?.. Я слышал, это частный заказ. Ещё говорили — социальный плакат, будто хорошо, когда ты любишь и тебя любят, или что там у них. У меня всё время было чувство, что за этим что-то стоит, за этим троеточием… там что-то такое, о чём знают только она и он.

— Теперь скажи, почему у них стало всё нормально? — спросил Семён.

— Обработали, как надо, взгляд и точки. Хотя взгляд не обязательно, они же знакомы. Остаются точки. Да, наверное, знаки бывают разные — в зависимости от задачи. Ими и обработали!

— Быстро схватываешь, у меня неделя ушла на переосмысление, как ты говоришь. Уважаю понятливых, — похвалил Семён. Впоследствии он разговаривал со мной в несколько ином тоне, нежели когда мы встретились впервые. Может, Игорь Игоревич что-то сказал или Семён сам понял. Хотя, что про меня можно понять за такое время? Я видел таких, кто на лету, даже опережая, получше меня ловил. Это как раз те, кто кидает государства… Только где они сейчас?

— Я смотрю, этих знаков не видно на плакате, но я знаю, что они есть. При печати чёрное печатается как чёрное, без знаков. Вот она, точка. Как они работают? –уточнил я у Семёна.

— Как надо работают. Их и не должно быть видно — главное, что они есть. Мы сделали изображение. Принесли в типографию, одни ребята напечатали, другие повесили — всё работает. Если ты о чём-то не знаешь, — это не значит, что этого нет. В большинстве случаев вообще не важно, с какой типографией работать. Мы задачу поставили — они сделали. Всё, — просто объяснил Семён.

— Мы с тобой говорим всё время: знаки, знаки. Они же не просто так, как их правильно называть? — поинтересовался я, всматриваясь в подкачанные губы на бигборде.

— Знаки. Нужно приучить себя вещи называть своими именами, — научил Семён. — Конечно, можно придумать что-то умное, но если они знаки, то они и есть знаки. Был до меня Семён Франкович, который всё это придумал, он так и объяснил, что они знаки. Он же мог как угодно назвать. Классный мужик, такие вещи генерировал… Вот, например, цитирую: «Знак — это проявление вечного и подлинного во временном, окружающий нас мир — это просто видимость, эмблема подлинности. Про эти знаки нельзя сказать ни того, что они существуют, ни того, что они не существуют. Знаки способны работать только с подсознанием, и это действует тогда, когда подсознание преступило все пределы ограничений. Знаковость — это причинность из абсолютной свободы». Понял?

— Он тоже Семён?

— Это я — тоже. Первичен он, — пояснил Семён, указав пальцем куда-то за спину, вероятно, подразумевая Семёна Франковича.

— Это случайно или закономерность какая-то существует… в именах?

— Что значит закономерность? Имя есть имя. Я — Семён. Я сейчас здесь этим занимаюсь потому, что он Семён, а Несемён этим заниматься не может. Вот ты А Четыре, заметь, не А1 и не А2… и А3 тебя никто не называет, правильно?

— Правильно, не хватало, — возмутился я.

— Вот и хорошо, и занимайся своими делами, а я буду квадраты рисовать. Всё на своих местах должно быть.

Семён предложил проехаться по центральной улице, рассмотреть наглядные примеры и «перекусить в милой кафешке заодно», как он выразился. Мы уже подъезжали куда нам надо, свернули и проехали, срезая дорогу, под знаком, запрещающим движение. Нас остановил гаишник, хотя такие скутера они вообще не трогают. Этот мент какой-то мудак оказался. Он был весь в пыли, курил дешёвые сигареты. На кителе, на уровне груди виднелись жирные пятна. Ботинки грязные. В общем мент — реальное чмо. Семён потом сказал: «Они все такие, даже если чистые. Нормальный человек на такую работу никогда не пойдёт». Мы спокойно могли бы проехать мимо, но Семён остановился, повинуясь отмашке жезла. Гаишник решил, что имеет дело с тинэйджерами, повёл себя неправильно. Конечно, мы молодо выглядим, но не до такой же степени… Развязно подошёл к нам, не представился, обратился на «ты». Семён не любил, когда у людей грязные ботинки.

— Ты што, знака не видишь? Куда едешь? — спросил мент у ехавшего впереди Семёна. Преисполненный властью, буквой закона и иллюзиями по поводу своей значимости, гаишник помахивал полосатой палкой.

— Как бы тебе объяснить, мусор? Я знаю, куда я еду. Ещё я знаю номер телефона твоего непосредственного начальника, полковника Тимофеева, это тот, к кому ты задом вперёд в кабинет заходишь. Помнишь такого? Ты щас неправ по всем понятиям. Пуговица расстёгнута, портупея у тебя висит, обратился не по форме, — мусор слушал и охуевал. — По этому грёбаному городу я езжу так, как я хочу. Ты понял? — наехал Семён.

— ………………? — промолчал гаишник, хватаясь за рацию.

— И вот я еду себе, еду, — продолжил Семён. — А тут ты — говно на дороге. И я вынужден сейчас тратить на тебя своё время — говорить с тобой. Знаешь, чем мы отличаемся друг от друга? Знаешь, в чём разница между нами?

— ……? — промолчал гаишник, размышляя, говорить что-то в шипящую рацию или нет.

— Разница между нами в том, что ты стоишь здесь, на дороге, дышишь этим воздухом выхлопным, и думаешь о том, как бы кто нарушил правила, ты его остановишь, и он тебе денег даст. Ты их положишь в карман и будешь ждать следующего нарушителя. Так твоя жизнь и проходит. А я еду по своему городу и думаю, какое вокруг дерьмо, и как можно этот Мир спасти от этого всего… Вот такая между нами разница. И вот я об этом думаю, а ты меня останавливаешь. Понимаешь? То, что я тебе сейчас говорю, тебе никто другой никогда не скажет. Ты над этим подумай… Как ты живёшь и о чём думаешь. Я сейчас уеду, а ты будешь стоять и думать над тем, что я тебе сказал. А если ты сейчас хоть одно слово мне против скажешь, то завтра тебя здесь стоять уже не будет. Я даже хочу, чтобы ты щас что-то против мне сказал, ты мне вообще чего-то не нравишься.

— ……, — молча согласился перепуганный инспектор, оставивший рацию в покое. Его полосатая палка перестала болтаться и жалко висела.

Семён махнул мне рукой, мы поехали дальше. Лихо он обломал этого гаишника. Ментовской проповедник направился в известное ему место, по пути комментируя.

— Интересно, что от чего произошло… слово «доку-менты» от ментов или менты от «доку-ментов». Или вот ещё слово: «менталитет»… Менты, наверное, так зовутся оттого, что у них менталитет такой особый, документы спрашивать, — рассудил Семён, видимо, пришло к нему какое-то филологическое настроение, навеянное диалогом с представителем власти. — Ты бы пошёл в менты? — неожиданно спросил Семён.

— Ты что? Я бы лучше в криминал пошёл. Там у них порядка побольше будет, и понятия правильнее… А что это за полковник Тимофеев, о котором ты мусору говорил?

— Это один человек есть… он наделал себе служебных визиток высших ментовских чинов и продаёт… Если гаишник остановит, и у тебя такая визитка есть, ты её достаёшь и демонстративно начинаешь звонить по якобы личному мобильнику этого начальника ГАИ. Трубку там кто-то поднимает, ты говоришь, что, мол, эти ваши мусора совсем оборзели, не дают нормальным людям ездить спокойно и телефон гаишнику передаёшь. Он трубку берёт, и очко у него уже играет, а тот голос в телефоне начинает орать на него… Гаишник извиняется перед тобой и отпускает… — рассказал Семён о своём опыте общения с ГАИ.

— А кто это по телефону говорит с инспектором?

— А это неважно кто… Никто… Может, и правда полковник, а, может, сам этот… кто визитки продаёт. Он ещё иногда пишет на обороте: «Проезд всюду! Не трогать. Тимофеев». И это вроде как разрешение на вседозволенность на дороге.

— Интересно… а вдруг снимут с работы этого Тимофеева?

Визитку можно выбросить, так?

— Голос из телефона новые напечатает, у него гарантия пять лет. Эти люди ущербные получат должность, стоят на дороге в грязной обуви и думают, что им можно хамить мне. Так часто бывает… в разных ситуациях по-разному. Вспомни такой момент, он в жизни каждого бывает не раз. Когда видишь человека в первый раз, то вырабатываешь определённый стиль общения. Первую секунду вы смотрите друг другу в глаза, оцениваете друг друга. Ты знаешь, что у него есть жизненный опыт и определённая мораль, как и у тебя, и он это знает. За долю секунды избирается некая тактика и стиль общения. Если ты увереннее в себе, убедительнее в аргументах, ты выше его морально, если нет, то он. Всё правильно. Но иногда такие уроды ущербные попадаются, которые знают про себя, что они, реально, никто, но прячут это глубоко внутри от себя самого и от других за полученной должностью или ментовским удостоверением. Они думают, что могут избрать стиль общения со мной свысока. Смотрит мне в глаза, понимает, что сам ноль, но хамит с высоты придуманной. Я таких опускаю на месте. Иногда так приходится опускать, что они себя потом ищут и не находят… пропадают люди за хамство. За базар надо отвечать. Иногда такая лажа в клубах на фэйсконтроле была, когда я по всяким клубам тусовался. Я знаю, что я нормальный, но эти охранники, реально чмошники. Может, у них проблема какая-то или им жена не дала, и они начинают выпендриваться перед посетителями… Стоит на входе, чувствует себя чем-то значительным. Может пустить, может не пустить. Меня один раз перепутали с кем-то и вывели из клуба без объяснения причин. Охрана неправильно себя повела со мной, некрасиво и некорректно… я вызвал ребят правильных, они приехали со своими автоматами — всех охранников раком поставили. Только тогда охрана поняла, что неправильно поступила со мной… О, такое тоже было, когда государство на Мост-Банк первый раз наехало. Там охранники у Мост-Банка все такие в галстуках, тоже строят из себя, типа, работа такая не пускать и проверять. А тут понаехали мусорa отмороженные, всех мордой в грязь. Потом я сидел смеялся, когда по телеку показывали этих охранников, стоят такие жалкие: нас побили — мордой в снег. Не надо было в охрану идти! Правильно всё! Если чем-то заниматься начинаешь, надо сразу предполагать к чему это может привести… и быть готовым к этому.

Вырулив из переулка, мы проехали под очередным кирпичом, между ограждением, попав сразу на пешеходную зону Арбата. Снизив скорость до пешеходной, Семён продолжил свои рассуждения на тему представителей закона.

— Мы говорим про них: мусор, мусор… а если разобраться, откуда он берётся? А вот он, — указал Семён на кучу мусора, состоящего из обёрток и пустых банок, сметённого дворником в кучу посреди улицы. — Мы его выбрасываем на улицах в мусорные баки или дома в мусоропровод. Потом его куда-то там увозят. И где он оказывается?

— На свалках? — предположил я, не понимая к чему клонит Семён.

— Я скажу тебе… Он перерождается, вырастает, ходит в среднюю школу, потом поступает в милицейскую, там ему форму дают, и он учится, как правильно быть милиционером, потом он семью заводит, и всё это время он думает, что он человек… Когда он отучится, ему дают резиновую палку или полосатую, и САМОЕ ГЛАВНОЕ, — выделил интонацией Семён, — право доёбываться до людей! Причём именно до тех, которые налоги государству платят, и таким образом содержат его самого, и его семью… Но он этого не понимает, он думает, что он борется с преступностью. В тот момент, когда нововыведенный милиционер доёбывается в первый раз до законопослушных граждан, он, сам того не осознавая, становится мусором автоматически! — выстроил цепочку Семён.

В этот момент, цокая копытами, к нам навстречу бежал зелёный милиционер или мусор, непонятно с первого взгляда. Судя по полосатой палке в руках, это был, предположительно, автоинспектор. Но я сразу понял, что ошибся, когда он заговорил:

— Вы што? Знакав ни видили? Доку-менты придъявити!

Здесь пишыходная зона!

— Пшол вон, мусор!!! — крикнул ему Семён, проезжая мимо.

Мусор сразу обломался, и мы спокойно поехали дальше.

— Мы в этой стране до тех пор мусорoв мусорaми называть будем, — продолжил прерванный Семён, — пока они реально мусорaми оставаться будут, с мусорскими мозгами. Пока сам мусор не изменит себя, пока он будет оставаться собой, мы ничего с ним поделать не сможем. Проблема в том, что мусор сам хочет таким оставаться и не хочет быть ни чем другим. Нужно быть справедливым по всем понятиям, а не заниматься диктатурой закона. Закон тоже люди пишут, а они ошибаться могут.

Мы приблизились к большому рекламному бигборду, который затмил собой один из многих арбатских памятников зодчества. Так новое доходное направление человеческой мысли и деятельности очень легко и буднично может опустить гений умершего в прошлом веке архитектора, который жизнь свою положил, пробивая свой проект. Семён посмотрел на изображение и сказал:

— Вот смотри — образец ярковыраженной ублюдочности в рекламном искусстве. Так делать нельзя… это не искусство. Лох какой-то делал для лоха — заказчика. Чё продают, непонятно, то ли девку эту, то ли окна. Для них главное любовницу свою напечатать, написать «Окна, пластиковые, то, сё… купи окна мои», окна ладно, девка тут причём? Не понимают они этого. Девяносто четыре с половиной процента всех плакатов и реклам с модельками — бездарны, для рекламодателя это повод познакомиться с одной из них. Вообще, с девками отдельная история, думают, напечатают её и всё — и не важно: двери, супермаркет, колбасу продают… Сплошь и рядом в рекламе девки эти смазливые, а причём товар, рядом с которыми они стоят, я так и не понимаю до сих пор. У моделей этих, так называемых, на лбу написано: «Я дура конченая, даю хозяину этой колбасы, ничего больше меня не интересует, кроме его денег, и на колбасу эту мне плевать, и на него мне плевать, но пока содержит, — буду делать всё, что скажет, так как работать и думать ни о чём не хочу, не могу и не умею». Бывают нормальные, но редко. И на выставках разных и на презентациях, особенно на презентациях новых автомобилей, нагонят этих дур смазливых и думают, что машина от этого лучше, так получается… И стоят эти модели, так называемые, возле машины или на подиуме, и на лице у них такое блаженство и радость от окружающего происходящего. Она, бедолажечка, не способна понять убогости своей мебельной и вешалочной в тот момент.

— Я примерно так и думал, но сформулировать не мог. Хотя, по-моему, ты слишком категоричен, — предположил я.

— Так есть на самом деле. Они в принципе продажные, — высказал своё мнение Семён. — У них профессия такая — продавать себя… своё тело… для фото или подиума. Может, в голове ничего, но её покупать будут. В агентство портной приходит, ему показывают тёлочек, он кастингует их по своему вкусу, чтоб талия была, чтоб грудь стояла… Он не спрашивает: «А что ты думаешь вообще про этот весь модельный бизнес?» — он не спрашивает про Канта. Ему это нафиг? Он спрашивает: «Сможешь пройти так, чтоб грудь при ходьбе колыхалась?» Она говорит:

«А я по-другому не умею». А потом на дефиле она пройдёт длинными ногами, вешалкой поработает, грудь колышется, — и всё нормально… Деньги возьмёт и пойдёт покупать себе йогурт и мюсли, чтоб талия была…

— Правильно, зачем ей про Канта знать? Она же не мозг продаёт, а тело.

— Так я об этом и говорю — незачем ей… Такая стремится личную жизнь устроить за счёт своего тела, она сильно отличается от той, которая своё будущее устраивает за счёт личной головы… Вот щас много тёлок за рулём… процентов девяносто из них ездят на подаренных машинах. Всем понятно, каким местом они их заработали… но ведь она едет с таким видом, что можно подумать, будто у неё отсутствуют все те места… Судя по её лицу, всех этих мест просто нет, она их только головой осознаёт… теоретически. Такой вид у неё, что можно подумать, будто она учёный такой — теоретик тончайшей высшей математики, где все неизвестные иксы и игреки в уравнениях известны только ей. В связи с этим всем лично я совершенно чётко вижу на её лице, что для неё держать член во рту, это то же самое и так же естественно, как для коровы щипать травку на альпийских лугах…

Впереди виднелись телевизионщики, делающие стрит-токи. Заметив нас, особа женского вида и поведения, с микрофоном, направилась к Семёну наперерез.

— А вот а… ещё пара стильных ребят на мопедах таких… скутерах, и мы э-э… сейчас узнаем, что носят с собой… в своих карманах, модная молодёжь. — Она говорила в камеру, оператор качался и подёргивался, пытаясь создать видеоэффекты. Преградив дорогу и вынудив нас остановиться, ведущая, нарушая все доступные границы личного пространства, ткнула в лицо Семёна микрофоном с логотипом MTV. — Привет, ребята, это программа

«Стилиссимо» с канала эм-ти-ви, мы хотим знать, что э… в ваших карманах и в этой стильной сумочке на поясе у вас.

— С какого эм-ти-ви? Какое твоё дело, что у меня в карманах? — изобразил удивление неудавшийся интервьюируемый Семён, разглядывая микрофон.

— Ну ладно, перестань, шутник, ха-ха… — сказала ведущая, преданно глядя на Семёна. Оператор продолжал покачиваться.

— Всё серьёзно, почему ты меня останавливаешь, ни извините, ни разрешите вас побеспокоить, тычешь микрофон? — спросил, разводя руками, стильный, модный, конфликтный Семён.

— Ну ладно, все сниматься хотят, мы же с эм-ти-ви, — парилась ведущая.

— А я тут при чём? Нечего меня снимать, я что, тёлка? И вообще, с какого такого эм-ти-ви, я спрашиваю? — Не желал понимать Семён.

— Ты чё, не знаешь? — удивилась она.

— Не знаю, а ты лесника Кузьмича, из леса подмосковного знаешь? Не знаешь! Так вы не жили, ребята, с вами разговаривать не о чем. Так и умрёте дураками, — сообщил новость Семён и начал движение дальше. Ведущая отскочила в сторону. Мне увиденное показалось чересчур забавным, так на место поставить… Надо же. Но зачем? — Терпеть не могу, когда думают, что знать что-либо очевидно, хотя сами не понимают, что для кого-то может быть очевидным диаметрально противоположное, — опередил мой вопрос Семён.

— Ты что, телевизор не смотришь? — спросил я, уточняя непонятое.

— Смотрю, конечно, и программа мне эта нравится, но когда без извинения останавливают… Что они про себя думают? Человек едет по своим делам, может, настроение у него плохое, и может, говорить с посторонними он не хочет. Вот и попалась под руку. Иногда можно просто так, бесплатно, поставить человека на место, глядишь дойдёт чего-нибудь. Это вроде как благотворительность, то что я сейчас сделал.

Свернув в тенистый переулок, мы оказались во дворе уютного ресторанчика. Семёна тут знали, это было заметно. Он сказал:

«Как всегда, на двоих». Ожидая заказ, я продолжал вникать.

— Семён Франкович куда делся?

— Ушёл на покой. Живёт сейчас где-то в Париже. Он в полном порядке. За кого-за кого, а за него я спокоен, — поделился Семён.

— Устал, что ли, или надоело ему — такую фишку придумал, знаки разработал.

— В том-то и дело, что разработал, он же не будет теперь сидеть и вставлять их. Он расслабляется теперь, по полной. Говорил, что всегда мечтал о Париже.

— Успокоился, получается. А усовершенствовать, дальше пойти, не хочет? — спросил я.

— Он так сказал: «Знаки есть, они работают. Ничего больше с ними уже сделать нельзя. Они могут быть или такими, или никакими. Я поехал в Париж». И подарил мне это кольцо, — Семён сунул руку в сумку на поясе, достал тонкое невзрачное кольцо, — Франкович сказал, что это кольцо тоже знак, или символ того, что между нами существует энергетическая связь.

Когда мы возвращались в офис, по пути ещё несколько раз попался бигборд «Я тебя люблю…». Я дал Семёну знак остановиться в ближайшем парке на бульваре.

— Эта девушка в голубоватых оттенках напечатана. В этом какой смысл? — поинтересовался я.

— Смешная история, есть такой парень, он полиграфическими вопросами занимается — Вася Копейко. Он дальтоник, на самом деле, но сам в это не верит и окружающих убедил в том, что он цвета различает. Мы знаем про это и всё равно решили этот проект ему отдать.

— Какой смысл дальтонику печатью заниматься? Можно же лучших найти.

— Есть лучшие, конечно, но тут смысл весь не в цвете, а в другом. Нам было интересно, как Копейко это всё увидит и сделает. Он так сделал, значит, так правильно. Конечно, дальтоник не может цветной печатью заниматься, но Вася занимается, и занимается именно потому, что не делать этого он не может. Вася интересен нам именно потому, что он занимается тем, чем он в принципе заниматься не может. Но он уверен в том, что он делает, — это очень важно для нас.

— Так Игорь Игоревич по этому принципу людей набирает?

— Да. Не важно, чем ты занимаешься, если ты уверен в том, что ты делаешь, и не можешь этого не делать, не важно, как ты это делаешь. Важно то, что ты это делаешь и жить без этого не можешь, — значит, ты крут в этом. Вот яркий пример — Дима наш, который был у меня, когда ты только появился, помнишь?

— Конечно, его очки с разными стёклами разве можно забыть? И что он?

— Он человек, который лучший в своём деле — логотипами занимается. Ты думаешь, почему Дима самый крутой логотипщик? Потому что он логотипы ещё в школе начал рисовать в тетрадках. Его заметили, взяли в контору одну. Он там сидит, логотипы рисует, не для того, чтобы заработать, — он жить без этого не может. Дали заказ. Приходит заказчик. Дима ему логотип талантливый показывает, говорит: «Вот». Заказчик посмотрел: «Мне этот логотип не подходит, мой логотип должен быть таким-то и таким-то», чтобы так сказать, надо не знать Диму. Дима ему: «А кто знает, каким он должен быть? Я нарисовал, значит он такой», заказчик: «Я здесь плачу, я знаю!» Дима свою фишку: «Что значит, я знаю? Ты курями мёртвыми торгуешь, деньги считаешь — это ты знаешь. Я для тебя логотип нарисовал правильный — помогаю тебе курей продавать. А ты мне — я знаю. Знаешь, ты — не знаешь. А кто вообще может про логотипы знать? Если есть у тебя линейка, в которой написано: „Логотип должен быть такой и такой. Такой плохой, такой хороший. Вот точка отсчета, вот ноль“, — покажи линейку. Давай измеряем. Что? Нет такой линейки? В связи с этим обстоятельством: отсутствием линеечки такой, я хочу вам сказать… я, конечно, понимаю, с кем я разговариваю, и поэтому я вынужден тщательно подбирать слова и выражения… И вот что я вам скажу… А не пойти ли тебе нафиг, заказчик ты мой дорогостоящий! Я другой логотип для тебя рисовать не буду!» Заказчик разорался: «Да я!.. Да он!..» Перед ним извинились, Диму уволили. И так увольняли несколько раз, пока он к нам не попал. Его Игорь заметил.

— Так Дима крутой, потому что может заказчика послать элегантно? Так каждый лох книжек начитается и будет строить из себя… заказчика посылать.

— Каждый лох не будет. А крутой — не потому, что может послать или книжек начитался, а потому, что знает и может, и логотипы рисует такие, какие они должны быть. Все, кто его логотипы принял, сейчас в шоколаде. Может, они мусор продают и считают хуже, чем другие, но у них Димины логотипы. Логотип для фирмы, может, как подпись у человека, она есть, она такая.

— А что за линейка, про которую он говорил?

— Дима говорит, что реально нет на самом деле никакой линейки, она в каждом из нас. Если ты что-то знаешь, ты и есть линейка для себя самого и для других, но это если ты знаешь.

— Игорь так тоже утверждает.

— Так есть на самом деле, — с видом пророка изрёк Семён.

Насамомделе и Какбы были старыми друзьями. Они неожиданно стали скучать у себя и решили попутешествовать к людям. Ещё им импонировало, что люди всё чаще стали их упоминать, как бы между прочим. Так что, попасть к людям сейчас было бы как раз вовремя. Специально для того, чтобы осознать неведомое про себя самих. Но проблема в способе проникновения. Так просто туда не попадёшь. Но надежда оставалась.

Компания мажоров разного пола собралась вызывать дух Джона Леннона. Они специально собрались у того из них, кто жил на последнем этаже. Все имели большой опыт и понимали, что духу мешают приходить квартиры, которые могут быть над той, в которой происходит таинство контакта. Сейчас всё было правильно. В этот раз решили послушать битломанку Лену, которая всегда имела чистый кокаин, и воспользоваться её способом контакта. Странно то, что, по идее, чистый кокаин должен быть у Юры, потому что он Лену продюсирует… но прикол именно в том, что у Юры только конфеты в кармане были, и Самбука на дне, в двухлитровой пластиковой банке от Кока-Колы. А кокаин именно у Лены… может, она грибные места знает? Она принесла с собой круглое зеркало, положила на такой же стол, который приобрели заранее, специально для этого случая. Радиус зеркала и стола совпадали. Высыпав в центр зеркала полкилограмма кокаина, она начала всех строить, как ей подсказывала интуиция.

— Так… Юра, Ева, вы садитесь по часовой стрелке после меня, я сяду спиной к окну. Через раз, мальчики, девочки, мальчики, девочки. У нас сегодня всё будет по-взрослому, правильно. Так… Теперь Саша, и ты… как тебя? вообще-то не важно, вы — после Евы. Да, так… Ты, Греков, после неё. Так… Теперь кокаином пишите имя Джона Леннона на зеркале напротив себя.

— А зачем нужен именно круглый стол? — уточнил Греков.

— А затем, что Рыцари, когда Грааль искали, образовали общество Круглого стола. Понял?

— Нет.

— Значит, тебе и не надо.

— А тогда зачем столько кокаина? Буквы, что? большими писать надо?

— Его хватить должно, а лишний надо с балкона рассеять… Сегодня ветер западный, дует, как надо, — изложила план Лена. — Пишите давайте!

— По-английски? — спросил Саша.

— Не важно. Важно понимать, кого вызываем. Ты пиши и думай о нём. Буквы сами как бы смыслом наполнятся, — разъяснила Лена.

— Понял.

— А если я буквы толстыми напишу, передоза не будет? Их все надо потом вынюхать? — спросил Греков.

— Да, вынюхать надо всё, что напишешь. Так что силы надо рассчитать правильно, у нас вся ночь впереди, — сообщила Лена. Все принялись кокаинить зеркало, забирая щепотками трёх пальцев маленькие дозы белых изысканных чернил, выписывая нужное.

Пунктуальный, правильный и аккуратный во всём, Юра написал печатными газетными буквами, соблюдая стиль и смысловую знаковость:

Юра до поры до времени был нормальным парнем, а потом его испортило то, что у них шоу-бизнесом называется. Он когда здесь появился, его Судьба свела с некоторыми нормальными людьми. После первого клипа Юра ещё собой был, а потом он начал снимать себе много клипов на изотовские деньги, и… примерно после четвёртого клипа Юру начало колбасить не в ту сторону. Это проявлялось в том, что раньше Юра без пафоса был и сам звонил нормальным людям, а потом, после четвёртого клипа и расколбаса, он собой быть перестал… он стал другим… может, это пафос ложный? но я не уверен… В общем, Юра стал общаться с другими людьми, вроде Шпицев, и они его деньгами испортили. Юра сам звонить перестал, а когда мы ему звонили, и в гости приглашали, он уже научился отвечать, что «сильно занят» или

«сижу на студии» или «у меня сейчас съёмки, я сам перезвоню»… и естественно — не перезванивал. Ну… что ж поделать? Ты сам сделал этот выбор, Юра…

Ева написала детскими кривоватыми буквами, просто как слышится:

Ева осталась собой после всего этого сомнительного успеха. Правда, её тоже приучили отвечать «у нас съёмки, мы перезвоним», а не перезванивать она сама научилась уже потом… это с ней, примерно, после пятого клипа случилось… Ещё её начало клинить на шмотки, в смысле своего производства. Она резко стала хотеть свою собственную марку одежды, как у «хэнды хохов». Ева, это не твой путь, сядь подумай об этом и пиши дальше стихи. Они у тебя хорошо получаются — позитивные… «…это важнее воды…» мне очень понравилось, тонкая вещь.

Саша написал, подстраховавшись, для верного контакта, буквами двух алфавитов. Одинаковые по написанию он оставил по одной:

Про Сашу знаю мало, видел его пару раз. Но мне сразу стало понятно, что лучше бы он дальше деньгами занимался, а не музыкой. Хотя… я могу ошибаться… Вот собственно и всё… Да, ещё, чуть не забыл… Саша, не нужно громко кричать на людей. Сдерживайся, пожалуйста. Я видел, как это ты делаешь, — со стороны очень некрасиво выглядит. Если бы ты увидел себя со стороны, ты бы понял — это ужасно некрасиво… Сдерживайся. И потом, так крикнешь когда-нибудь, случайно, не на того, и пиздец — могут голову оторвать…

Сашина девушка написала, с учётом небольшого кокаинового опыта, сокращённо, с лёгким девичьим наклоном:

Мечтая объяснить Леннону, что Йоко не рубит, она для большего внимания к себе со стороны легендарного муж-жчины подчеркнула свои стрёмные буквы. Её все видели в первый и последний раз. Где Саша её взял? Неизвестно. На её лице я прочитал, что на жизнь она зарабатывает, раздеваясь публично…

Жадный халявщик Греков, предпочитавший всему другому представленный здесь чистый порошок, написал заглавными толстыми буквами, повторив их дважды, а некоторые и более, выделив кавычками, и добавив для верности три восклицательных знака:

То, что Греков умеет клубиться на чужие деньги, говорит о нём всё… или если не на чужие, то за всю ночь он умеет не потратить ни доллара. И это не мешает ему иметь последний Крайслер и квартиру в два этажа во весь дом, купленную на мамины деньги. Вот такой крутой чувак этот Греков!.. Да, он ещё трахает исключительно дочек крупных бизнесменов…

Лена, склонная к изысканности, вывела прописными англосаксонскими буквами, демонстрируя образованность и способности к каллиграфии:

Лена сама про себя всё знает… и я всё знаю про неё тоже… именно поэтому у нас ничего не получилось с её так называемым творчеством. И отвечая честно на твой вопрос, Лена: «А Четыре, ты поменьше думать не пробовал?», я тебе скажу: «Лена, если я буду меньше думать, я буду похож на тебя».

И теперь вы все сидите за круглым столом и знаете, что моё появление в вашей жизни — это… ну чтоб вы поняли: как стояние Сорокина в Очереди, ему джинсы не нужны были, ему нужно было понять тех людей, которые совсем другие, нежели он. Они могут неделю стоять за джинсами, которые им разрешило купить Государство. А сам Сорокин такие джинсы не носит, он вообще всё японское надевает из принципа. Так и я, мне известна та самая Дверь на втором этаже, со служебного хода, и я в неё вхожу… Но я не знаю, как это — жить, как вы, и стоять в очереди на сцену, чтобы станцевать перед нами… Я давно заметил, люди верят в убедительную ложь… Они хотят верить в то, что ты им расскажешь. Стоит привести их в любой дом и сказать, что ты здесь живёшь, и они поверят… и они поверят во всё то, что ты им расскажешь, угощая дымом из кальяна… Если изучаешь бабочек, надо ехать в джунгли и засесть с фотоаппаратом в шалаше… и не дёргаться. Самый крутой из всех вас — Изотов, он всегда понимал чётко, чем он занимается, как это делать и зачем ему всё это нужно… Но он вам правду никогда не скажет. И мне он её не сказал, не волнуйтесь, я просто сам всё понял, когда посмотрел ему в глаза… и он тогда про меня всё понял — зачем я среди вас… Поэтому он единственный, с кем я могу нормально общаться. И самое главное в Изотове — это то, что он светиться не любит! И ещё, он не учит жить… Один совсем сизый продюсер мне как-то сказал: «Ты не с теми спишь… Если хочешь добиться чего-то в этом бизнесе, надо спать с теми…» — вот такая у него философия. Правильно, я не сплю с теми, а сплю с теми, с кем я хочу… Хотя… ради эксперимента, можно было бы всех вас трахнуть…

Завершив личное таинство, каждый из присутствующих за круглым столом посмотрел на работу другого, осознавая, как всётаки можно извращённо понимать простые вещи. Лена, собрав с помощью столовой лопаточки остатки белого вещества в ладошку, вышла на балкон и прошептала кокаину заклинание: «Лети, лети, кокаин, через запад на восток, через север через юг, возвращаясь, сделай круг. Лишь коснёшься ты земли, быть по-моему вели… Вели, чтоб Джон Леннон пришёл к нам за круглый стол!» — исполняя ритуал, она подбросила порошок вверх, развеяв по Ветру. Западный Ветер подхватил белое облако и понёс его сначала на восток, как и предполагала Лена. Но она не могла предположить, что Ветру раньше никогда не приходилось иметь дело с кокаином. Пыль, дождь, снег, сухие листья и всё такое — это Ему привычно, но… кокаин!!! Люди вообще не склонны выбрасывать на Ветер кокаин. Он не знал, что так бывает. Ветер, понюхав белое облако, ощутил странный прилив сил, которого он не испытывал с молодости. Естественно, Его переклинило — изменив направление, Он обрушился, смеясь и завывая, на песчаный остров в океане. Там сидел человек, который держал на своих коленях ноутбук и для развлечения нажимал наугад смешные клавиши с буквами. У него получался какой-то текст. Человек, спасаясь от внезапной стихии, быстро вбежал в дом, закрыв все двери и окна. «Странный ветер. Откуда он?» — подумал человек,

«Может быть, это… ого!.. Надо его в свой текст вписать…»

Лена вернулась с балкона, отряхнув на ходу руки, и раздала всем новые стодолларовые купюры.

— Внимательно, чтобы эти ноли снаружи были, — показала она, как правильно сворачивать трубочки для носа. — Сначала в левую нюхать, потом в правую. Каждую букву через раз. Надеюсь, понятно? Тебе, Греков, придётся по две за раз… чтоб синхронно со всеми… понаписал себе по две буквы… пис… пис-сатель… Тоже мне!

— Ты что? Это для усиления смысла… и контакта… У меня тут ещё кавычки есть! Я их заранее… чтобы с вами в синхроне буквы нюхать, — сказав это, Греков, не оставив времени опомниться никому, быстро вынюхал первые кавычки. Довольный, поднял лицо. Со звуком «в-в-в-в-в», помотал головой из стороны в сторону, интенсивно и часто втягивая воздух носом. Сказал: «Да-а-а! Чистый! Вот это кавычки!» — вытер нос тыльной стороной руки, издал звук «у-у-у-у-в-а-у» и засмеялся идиотским смехом, обводя всех вокруг новым взглядом.

— А почему принято его нюхать с зеркала? — спросила неопытная подружка Саши.

— Я тебе потом объясню, — негромко сказал Саша.

— А чё потом? Мне щас знать надо! Мы же собираемся Леннона вызывать! — потребовала объяснений совсем молодая, поэтому капризная девушка.

Саша помнил, что если хочешь, чтобы тебя поняли, говори с человеком, как будто ему четыре года. И терпеливо объяснил:

— Понимаешь, это для того, чтобы визуально, его в два раза больше было… Две возможные дороги видишь — одна над другой. Когда его обычно нюхают, его в одну линию, желательно ровную, выстраивают… Эта линия из кокаина дорогой называется… Получается не как в жизни — две дороги направо и налево, а именно прямые кокаиновые, в два этажа… Одна над другой… и в этом всём самое главное, что нижняя дорога видимая, но не вполне реальная… И когда нюхаешь с зеркала, ты себя в нём видишь реального, второго, но наоборот… Чтоб помнить себя. И, конечно, лучше нюхать через свёрнутые сто долларов, нули какое то своё правильное действие оказывают… тем более их два… А когда вынюхаешь кокаин, то ты уже не ты становишься, потому что сделал и выбрал свою дорогу, и пошёл по ней, но в зеркале себя-себя видел и запомнил, чтобы не забывать, когда там окажешься… и когда сюда вернёшься.

— Вот оно что, на самом деле!!! — впечатлилась девушка Саши.

— Да.

— Круто! А то все вокруг нюхают, так и не врубаются, почему именно так. Думают, что просто… как бы традиция такая. Круто… на самом деле…

— Так эту традицию правильные люди придумали… на самом деле, — сообщила Лена. — Ладно, хватит. Пора делом заниматься. Всё синхронно должно быть… Ну… как бы начали… поехали.

Компания как смогла вынюхала свои надписи. Посмеиваясь между буквами, они делали непродолжительные паузы для нашёптываний Лены, которые она производила перед каждой новой буквой. Желаемого синхрона добиться удалось условно. Никакой Джон Леннон не пришёл. Однако, воспользовавшись чужой дорогой, пришли Насамомделе и Какбы. Когда зеркало опустело, все забыли не только о Битле, но и обо всём другом, о себе в том числе, открыв, таким образом, желаемый путь для путешественников.

Наши горе-путешественники сразу пожалели, что проделали этот путь, потому что на них обрушилось сразу всё… каждое упоминание о них здесь их самих страшно путало и пугало. Они ничего не понимали… в каком контексте следует воспринимать услышанное? Никакого ожидаемого здесь откровения, Какбы и Насамомделе не поимели. Люди же, упоминавшие их направо и налево, по причине своей недалёкости и незнания, не могли предполагать о подобном дискомфорте для двух понятий, образованном во время произношения просто слов. Сильно осерчав, Насамомделе и Какбы, не сговариваясь, очень уж синхронно, как будто репетировали, покарали передозом своих контактёров, позволивших им попасть сюда и поиметь новый геморрой с головой на неопределённое время.

Наутро родители нашли шесть молодых мажорских трупов охлаждёнными. Всех их подвела интуиция кокаиновой Лены-колдуньи.

Бумага

Проехав по бульвару, нарушая правила одностороннего движения, мы вырулили к «Управлению Стандартом». Когда мы зашли в контору, Ида посмотрела на меня странно, как будто заинтересованно, как мне показалось.

— Вот, А Четыре, возьмите, пожалуйста, свой пропуск нулевого уровня.

— Большое спасибо, Ида. — Мне казалось, что она чересчур официальна. Я, мило улыбаясь (я это умею), взял пропуск. — Ну, и куда его вставлять надо?

— На воротах, на уровне вашего пупка, справа, есть элемент орнамента в виде буквы «А», она упирается в прямоугольник, форматом в визитную карточку. В ней есть вырез, в который как раз входит ваш пропуск — допуск нулевого уровня. Туда и вставлять, — объяснила она. Теперь мне казалось, что она не безнадёжна.

— Спа… си… бо! Учту. — Я отошёл на несколько шагов от её стола, вспомнил одну вещь, развернулся, подошёл к ней, всем видом демонстрируя врождённый позитивизм. Глядя Иде в глаза, негромко, тише, нежели обычный разговор, я сказал интимно-заговорщическим тоном. — Да, ещё, Ида, чуть не забыл, тогда некогда было. Вы выглядите гораздо лучше, нежели я мог предположить.

— Так вы меня вообще второй раз видите, когда вы могли предположить успеть? — таким же тоном заговорщика спросила Ида.

— В том-то всё и дело, что во второй, я это и в первый раз заметил, но говорить некогда было. Я предполагал, что в подобной организации есть сотрудник, выполняющий функции, которые выполняете вы, и я также предполагал, что это вполне может быть девушка, но я никак не мог предположить, что вы такая, какая есть.

— Вот и хорошо, — почти интимно, тихо сказала она.

— Прошу вас не воспринимать это как комплимент. Это не комплимент — это правда.

— …, ……, …?!!!!.. — выразительно промолчала Ида, слегка округлив глаза.

— Вы, я вижу, понимаете величину и глубину пропасти, разделяющей комплиментарное и правдивое мнение о вас.

— В общем, да, — кивнув головой, сказала Ида, глубоко-глубоко заглянув мне в глаза.

— Вот и славненько. Я правду сейчас сказал, вы понимаете, я вижу. Меня это радует.

— Замечательно, улыбайтесь дальше.

— Что ты сегодня ночью делаешь? — неожиданно для нас обоих спросил я.

— Пока не знаю… а что? — Я заметил, что этот вопрос от меня ей не показался неожиданным.

— Как что? Ты привлекательна, я интересен, зачем затягивать, раз так всё замечательно?

— Я не уверена, что буду чувствовать себя подобающе… к этому… после работы, — поняла Ида. Мне это в женщинах нравится.

— Все болезни от недолюбви, — сообщил я. — Знаешь, аппетит приходит во время еды.

— Да? — сыграла наивность Ида, — Хорошо, раз такое ты знаешь.

— Я тебе ещё одну сказку расскажу, потом, если захочешь.

— Буду ждать.

Я медленно сделал шаг назад, улыбаясь, повернулся и пошёл за Семёном. То, что сейчас произошло у меня с Идой, я называю полное взаимопонимание и симпатия. За дверью с оранжевым квадратом Семён уже успел залезть в дебри компьютерной графики.

— Странное и в то же время интересное впечатление производит эта Ида, секретарь, — рассудил я вслух, разводя Семёна на поболтать про Иду.

— Это в начале так кажется, я тоже так думал, а на самом деле она нормальная, понимает, в чём надо. Поэтому у нас и работает. Она в Оксфорде училась, потом ещё где-то в Штатах. Её Игорь сам продвинул в плане обучения.

— Что же она, такая грамотная, а сидит секретарём?

— Уверяю тебя, если сидит, значит своё место занимает. У нас никто просто так не своим делом не занимается. У нас все делают то, что могут. И не просто могут, а лучше всех, — Семён помолчал. — Лучше всех, вообще. Если ты не спросил до сих пор, то я тебе сам скажу — тебя Игорь ведь не просто так взял, значит, он знает — ты можешь что-то. Он в этом понимает.

— Я сам думал и спросить хотел. Неожиданно всё…

— Давай я тебе такую вещь скажу: ты не думай сам лишнего, а то не то чё-то придумаешь… если что, лучше спроси. Тебя почему Игорь ко мне направил в первую очередь? Чтобы ты вникал правильно. И допуск у тебя нулевой уже есть.

— Ида… интересное имя у неё, — рассуждал я вслух. — Напоминает, что может быть «и-ДА», а может быть «и-НЕТ». Она —

«и-ДА», значит — ответ положительный. Но… непонятно мне пока… на какой вопрос?

— А ты пойди у Игоря спроси, на какой… — посоветовал Семён.

Я включил дурака — воспринял всё буквально, и пошёл к Игорю Игоревичу. Пока я шёл к его кабинету, само собой пришло понимание, что с этого момента я могу спокойно называть его Игорем, без упоминания отчества. Не следует ждать от него повода, я этот повод сейчас сам беру.

— Слушай, Игорь, тут у меня такой вопрос возник, по поводу Иды…

— Ты мне Иду здесь не сбивай… — посоветовал Игорь, не дав мне договорить. — Тебе что, делать нечего?

— Я не сбиваю. В чём её прикол тут у вас? Что это, её трогать нельзя?

— У Иды большой потенциал, но имеется одна навязчивая идея, и пока она её не реализует, то, на что она способна, не проявится. С этим ничего не поделаешь.

— Что за идея — реальная? — спросил я.

— В общем, да. Как бы это сказать… Она хочет дать Бивису и Батт-Хеду…

— Это что? Тем двум придуркам со второго канала из «Городка»? — не уловил я буквального смысла.

— Нет, конечно! Тем пусть их поклонницы дают. А наша Ида девушка не простая… Она хочет настоящим придуркам дать, — объяснил Игорь.

— Ни фига себе!.. С фантазией девочка! Ну и что, реально её мультиком сделать или придурков оживить?

— Мы нашли самый простой и доступный способ помочь ей, — Игорь говорил очень серьёзно, было видно, что решение этой проблемы для него очень важно. — У нас есть возможность ввести её в двухмерное пространство, сделать мультиком. И, что самое важное, потом, когда всё случится, вывести из него. Возможно, для этого она слетает в Нью-Йорк, в студию, где делали этот мультик. Там все уже в курсе. Нарисуют, что надо, она в мультике им даст, хэ-хэ, и всё такое. Сделают серию. Прокрутят по эм-ти-ви, и всё встанет на свои места, она сможет нормально работать и делать то, на что способна. А она способна, поверь мне. Хотя… я лучше сюда вызову этого художника, который Бивиса и Батт-Хеда придумал, — Игорь посмотрел сквозь всё в даль, будто на саму Америку и на того самого художника.

— Ого, фишка, ей обязательно надо, чтобы показали по ти-ви, может, дома закольцует видео и будет смотреть, как она даёт, — попытался я прояснить ситуацию и найти возможный компромисс.

— Это ещё решится, но если надо будет, то закольцуем всё тиви, — твёрдо сказал Игорь.

— Интересно, а где она сама будет, когда будет мультиком?

— Как где? В двухмерном пространстве… она же мультик… где ей быть ещё?

— То есть… она исчезнет отсюда… я имею в виду, как ты и я?

— Никуда она не исчезнет, я же говорю, она будет нарисована. Это тебе кажется — что ты реален, а она, нарисованная — нет, может, став мультяшкой, она будет реальнее всех нас вместе взятых, — раскрыл мне глаза Игорь на бытие.

— Мне казалось, что фишка мультика именно в том, что этим двум никто никогда не даст. Как же, когда она даст… что потом с сериалом будет? И как только согласились на эм-ти-ви пойти на это? Насколько я знаю, этот мультик делать уже перестали, у нас крутят старое.

Игорь посмотрел на меня, как на полную безнадёжность, потом, последовательно и понятно, разложил всё по полочкам:

— Они не могут хотеть или не хотеть… хотя могут, конечно, — дело не в этом. Их никто не спрашивает. Решаем всё мы: два-дэ и я. Вообще всё. Как там сочтём нужным, так оно и будет. Придурки с эм-ти-ви — это так, нам это надо, чтобы Иду в себя привести. У всех, вообще у всех, есть иллюзия, что что-то зависит от них самих, но Мир устроен так, что всё идёт через простейший информационный носитель — бумагу, а бумага — это плоскость, а плоскость — это два-дэ. Люди не верят друг другу на слово, верят написанному — отсюда паспорта, документы. Миром управляет информация на бумаге. С древности люди пытались найти универсальный носитель информации и знаний, стремились научиться передавать её и архивировать. Сначала на скалах рисовали, на камнях высекали символы, потом на папирусах и на бересте… Но потом появилась бумага — самый практичный носитель. С тех пор все решения, на всех уровнях, принимаются на бумаге. Война или мир — текст, подпись на бумаге. Спутник в космос, любая гайка, казнить, миловать — всё через бумагу… Никогда не задумывался, почему напечатанное на бумаге вызывает больше доверия и имеет более весомый авторитет, нежели нечто, высказанное в устной форме… В том-то всё и дело. А если это напечатано на бумаге форматом А4, да ещё если подписано ответственным лицом чернильной ручкой — это уже документ официальный. В этом нечто есть… белое и чёрное… две противоположности. На белой бумаге пишут чёрными буквами. Чёрный цвет — символический аналог белому цвету и абсолюту, с его помощью можно выразить и абсолютную полноту, и абсолютную пустоту… Белая бумага, сгорая, становится чёрным пеплом… Это не просто так… Если учесть всевозможные проекты и разрешения на каждую мелочь, то бумаги в этом всём очень много. Если на абстрактные, гигантские весы, положить самолёт на одну чашу, а на другую все документы и разрешения на каждую деталь, то перевесит бумага. Сейчас через компьютеры много чего идёт, но компьютерами тоже два-дэ заведует… Ты родился — записали — ты есть, умер — записали — тебя нет. Был и нет, все ходы записаны. Деньги, финансовые документы, Мир движется через бумагу. Так всё устроено. Представь на секунду, что начнётся в мире, если бумагу исключить. Всё остановится. Всё рухнет. Паспорта, деньги… книги, газеты — всё… Бумага в современном мире играет гораздо большую роль, нежели кажется… Вот маленький пример, есть один человек, он бумагу для всего правительства поставляет, и в думе тоже его бумага. Он для эксперимента показательного задержал плановую поставку бумаги форматом А4…

— А, точно… я помню, было такое. Там вся работа встала.

По телеку показывали, — вставил я воспоминание.

— Вот именно, журналисты это как главную новость в те дни обсуждали, что из-за отсутствия простой и привычной бумаги всё остановилось. Возникла ситуация, препятствующая нормальной работе отлаженной структуры. Но я не уверен, что все это осознали. Главное, что мы это и так знаем…

— Так и есть, но какая роль нашей конторы во всём этом? — вникал я.

— Я их представитель здесь — там всё решается, в два-дэ, но всегда существует человеческий фактор, много чего нужно делать здесь, поэтому есть я. Не раз в истории было так, что в воспалённом мозгу одного человека рождалось что-то, и он это делал и влиял на ход истории не в лучшую сторону. Потому что часто в таких случаях без документов всё решалось. Собирались активные деятели и в устной форме принимали решение или кто-то один влиял на ход событий.

— Ты не переоцениваешь значение личности в истории? Я думаю, общий ход событий влияет на общество, и на тех, кто принимает решения в этом обществе. Назревает что-то и под этим впечатлением совершается что-то… Не кто-то один, — высказал я своё понимание.

— Это ты недооцениваешь роль личности в истории. Кто-то один убил царскую особу в Югославии в начале века, и началась первая мировая война.

— Так там же не он один решал это — там была группа недовольных…

— Но исполнил или окончательное решение принял кто-то конкретно, он мог в тот момент обернуть всё иначе… Первая мировая не очень удачный пример… Вот возьми Александра Македонского… он хороший пример личности в истории. Гитлер тоже. Сейчас если кто-то обвешается гранатами и пойдёт дарить президенту цветы, то история изменится. Был же этот военный лётчик при Брежневе, который сам хотел всё изменить, он стрелял в генсека, но не попал. Но попади он тогда, всё было бы по-другому. Они в два-дэ не всегда могут предугадать и предотвратить подобное, а если бы не было два-дэ, то и история была бы другой… Мир развивался бы по своему непредсказуемому сценарию. Кстати, не повесь себе Брежнев пятую звезду, то и прожил бы подольше… Четыре нормально было… жадность подвела его и маразм… — Игорь помолчал, вспоминая те звёзды. — Раньше не было никого, кто может видеть на чистой бумаге. У меня есть эта способность — видеть, это сверхъестественно, ни они, ни я не знаем, откуда это и почему. В любом чистом листе или плоскости, потенциально способной принять написанное, уже есть всё, что когда-либо было. Не зная этого, человек берет, пишет или рисует на нём — делает свой маленький вклад. Я стал видеть относительно недавно и сразу всё понял… Написал им про эту способность в письме и сжёг. Сработало, услышали меня в два-дэ. Я пишу им, они — мне, то есть я вижу написанное ими на белом листе. Вообще, вся информация, которая когда-либо попадала на бумагу, уже есть на любом листе. Это как голографический принцип Мира — в любой его малой части есть всё то, что есть вообще. Это как телевизор: когда он просто стоит — он есть, но он может показать любую программу или фильм, если трансляцию поймать. Там, в два-дэ, решили, что я смогу им помочь найти мессию, он сможет осознать и принести в этот Мир новое учение. И я его уже почти нашёл, но пока рано всё.

— Круто. И мессии пора бы появиться, не понятно, куда всё может прийти по сегодняшнему пути.

— Правильно. Расскажи мне кратко, что и как ты понял, — решил проверить мою понятливость Игорь.

— Мы — бумага, то есть структура, в которую стекается вся информация, которая в том или ином виде существует на бумаге. Мы контролируем эту информацию, анализируем и принимаем решения… — протараторил я. — Но как такой объём информации обработать можно? — Как раз это я и не уловил.

— Можно. Бумага — это образно. Всё, что оказалось на плоскости, на бумаге, — это газеты, фотографии, любые публикации, журналы, — автоматически попадает в два-дэ, они сами обрабатывают всё, и мне, как их представителю здесь, предоставляют основную необходимую информацию. Ты правильно заметил, что мы информацию анализируем, большинство её просто потребляет. Ещё, любое изображение, попавшее на монитор компьютера или телевизора, также автоматом в два-дэ уходит. С ним происходит то же самое: фильтруют –и сюда основное. Также все эти телефонные разговоры, электронные средства коммуникации, это тоже всё два-дэ, на самом деле, если разобраться. Так всё устроено в нашем мире. Вот мы и разбираемся со всем этим… Утром возьмёшь у Иды допуск первого уровня. Завтра её в два-дэ вводить будем, хочу, чтобы ты поприсутствовал.

— Да, интересно будет. Я вот что подумал в связи со всем этим… В Израиле — Стена Плача, там верующие свои записки Богу вставляют между камнями стены этой… что-то вроде… таким образом пытаются свою просьбу донести, — поделился я соображением.

— Ну, это неосознанно, там своя легенда. Они же про два-дэ не знают. У них религия… но, с другой стороны, правда в том, что просьба на бумаге автоматом в два-дэ попадает и оказывается там, где они хотят, — рассудил Игорь.

— Я про Иду хочу спросить, — вспомнил я. — Она вообще фантазии свои реализует? Она хочет в мультик попасть… Она что-нибудь умеет? Что-нибудь реальное она сделала?

— Она сделала такую вполне реальную скульптуру… Называется «Писающая девочка», и планирует установить её напротив

«Писающего мальчика» в Брюсселе… «Чтоб равновесие соблюдалось», как Ида говорит. Ещё у неё идея такая: организовать автоэкспедицию по такому маршруту в России, чтобы когда потом отметить путь на карте, то можно увидеть слово «Позитивизм». Она говорит, что «по кругу Земли ездят только мудаки, которые о своей славе думают. Землю не покорять надо, а спасать».

— Надо же… Ай, какая молодец, эта Ида! Это яркий пример внешней философии, — заценил я новую знакомую.

— А что, бывает внутренняя? — спросил Игорь.

— Конечно. Выгляни сейчас на улицу… там у всех внутренняя… у них таких проектов быть не может, — высказал я в первый раз вслух свои наблюдения.

— Вот… ты меня уже учить начинаешь… это хорошо. Но ты главное учеников не набирай… — дал совет Игорь.

— А зачем они мне нужны? — не понял я.

— Правильно, не надо.

Дома я сидел весь вечер и смотрел в одну точку в центре выключенного телевизора. Я совершенно конкретно подсел на думку про бумагу. Не каждый день постигаешь такое.

Потом позвонила Ида, сказала, что привела себя в порядок и можно пересечься. Мы встретились и сделали всё то, что хотели. Мы насладились друг другом. Потом она уехала к себе.

Спал, как ребёнок. Мне приснилось, что я попал в бумагу и в тот же момент Всё про Всё понял. Но когда я проснулся — Всё это забыл. Причём я проснулся от собственного крика… я что-то хотел спросить… Утром было такое ощущение, что я узнал в темноте ночи Самую Крутую Фишку, но, проснувшись, забыл…

Так минул день первый. Красный.

∞

— Мама, почитай книжку.

— …И после сего видел я четырёх Ангелов, стоящих на четырёх углах земли, держащих четыре ветра земли, чтобы не дул ветер ни на землю, ни на море, ни на какое дерево без их ведома. И видел я иного Ангела, восходящего из небытия и имеющего печать бога живого. И воскликнул он громким голосом к четырём Ангелам на четырёх углах…

— Стоп!!!

∞

Первый раз Фишка пришла сюда к Алле Борисовне, она Её просекла. Потом Фишке стало скучно с нею и со всею её музыкальною семьёю. Фишка оттуда ушла. Филипп Ей сразу не понра вился, он Фишку со своим творчеством не рюхал вообще. Но общение с этою семьёю дало Фишке понимание, что Она может прийти, то есть Она, оказывается, ходить умеет… Также ей стало ясно, что Её можно просекать и рюхать. Фишка решила не только приходить к кому-то, но и быть в чём-то. В тот момент, когда Она появилась в мелодии одного заурядного композитора, который крутился в том, что здесь называют шоу-бизнес… (Наивные люди… они как раз фишку не рюхают… это не шоу-бизнес, когда вас пираты нагнули, и когда вы платите за эфиры… Когда артисты зарабатывают не на пластинках, а выступая на концертах и в клубах, повторяя из года в год одно и то же, — это мышиная возня. Все ваши тусовки — это брожение в собственном скисшем соку, такое в Европе и Америке не хавают. Ребята, не бизнесом надо заниматься, а делом. Отстреляйте пиратов и зарабатывайте нормально.) В тот момент горе-композитор воскликнул: «Ого, Фишка!!!» Потом эта ублюдочная мелодия имела некоторый успех и ротацию у таких же ди-джеев и слушателей… Но наш композитор больше умел молоть языком, нежели писать свои мелодии. Он болтал направо и налево: «Фишка — фишка, фишка — фишка!» Короче, подсел на Фишку. И, как следствие, через непродолжительное время, на это слово… Замечу! не на саму Фишку, а именно на слово, подсел весь этот русский шоу-бизнес, а уж потом те, кто думал про себя, что они Её секут. (ХА-ХА!!! Наивные люди.) Потом Её часто стали упоминать все подряд, и она узнала, что Её можно: хавать, сечь, просечь, видеть, слышать, делать, производить, рюхать, не рюхать, иметь, пускать на поток, вырубить, врубить, рубить, петь… и вообще, многое другое. Ей такое обращение не понравилось. Фишка изначально была не для всех. Потом Фишка ушла к себе, но слово осталось. Так мы теперь и вынуждены слышать иногда слово, без истинного его понятия здесь.

Всё вышеизложенное напомнило мне одного деятеля. Он ходил на все вечеринки и клубился в лучших клубах. Выглядел он очень хорошо и проходил любой фейсконтроль, но это всё потому, что никто и никогда не смотрел на его руки… Однажды я встретил его в Пассаже, он шёл весьма довольный собой оттого, что накупил себе много всего нового и последнего. Поздоровавшись с ним при дневном свете, я обратил внимание на его руки — они были по локоть усеяны страшными, крово-гное-точащими язвами. Я спросил его: «Что это у тебя?» Он, как ни в чём ни бывало, преспокойно мне ответил: «Фишка в том, что я участвую в шоу одном… там Алибасов в конце выезжает на белом коне… Они экономят на этой лошади и кормят её не овсом, а отходами… и от такой человеческой еды, от этих трюфелей и икры, у бедного животного несварение желудка и запоры всю дорогу… Ну, я слежу за ней и два раза в день подхожу к этому коню сзади, поднимаю хвост, засовываю руку и выгребаю всё это несварение руками… от этого и язвы. Так сказать, профессиональная болезнь… следствие стиля жизни». Я, конечно, весьма удивился и спросил:

«Так на фиг тебе такая работа? Ты чё с ума сошёл? Брось всё это… и пошли ты этого Карабаса-Барабаса нaхер!» Он, в свою очередь, тоже очень удивился подобному предложению, затем, с превеликим достоинством встал в позицию оратора, поднял вверх указательный палец с язвами и громко произнёс: «Ты чё дурак? Чтоб я бросил ШОУ-БИЗНЕС? Никогда!! Да я, собственно, ничего другого и делать-то не умею». И в тот момент я понял, что человек способен полюбить навоз, больную лошадь и даже Карабаса-Барабаса, относиться к этому всему с нежностью, трепетом и любовью, если от этого зависит его жизнь, благополучие и счастье…

Шамбала

На следующий день на месте Иды сидел Вениамин Викторович — представительный мужчина средних лет. Семён про него сказал: «Вениамин Викторыч — не только организатор процесса: он оптимизатор процесса, и это очень важно! Он фишку рюхает!»

— Доброе утро, Ида уже здесь? — Именно с таким «оптимизатором» я решил быть официальным, пока он сам не дал повод не быть таким.

— Доброе утро, А Четыре. Ида просила передать тебе новый допуск первого уровня, держи.

— Новый не только ворота открывает, что-то ещё?

— Это ты спроси у Игоря. У меня нулевой, — с сожалением сказал Вениамин Викторович и подумал при этом: «Эти молодые…»

— Спасибо. — Я удивлялся скорости, с которой Игорь меня продвигает. Вениамин Викторович работал в конторе, я не знаю сколько, а у него нулевой.

В кабинете Игоря не оказалось. Я зашёл к Семёну, с Димой-логотипщиком они тыкали пальцами в картинку на мониторе и что-то обсуждали. Я не стал их отвлекать. Вернувшись на улицу, я услышал сирену истерично кричащей «Скорой». Едут. Вчера Игорь решил сюда привезти художника, который рисовал Бивиса и Батт-Хеда.

Из машины вышел наш шеф с каким-то американцем — то, что американец, — у него на лбу написано шрифтом Таймс.

— Привет, А Четыре, это аниматор из Нью-Йорка, Майк Джадж, который Бивиса и Батт-Хеда придумал. Выписали на два дня… Возьми, пожалуйста, сумку в машине… Не нравится он мне. Там все знали, что сегодня он нам понадобится, ему объяснили всё, а он, видите ли, в Амстердам, никого не предупредив, улетел. На свободу нравов потянуло нежданно. Иди с нами наверх, — распорядился Игорь. Мы прошли по коридору и поднялись на второй этаж, с америкосом шеф разговаривал на его языке.

— Как нашли его, сложно было? — поинтересовался я. Майк шёл молча, по его виду я не сказал бы, что он виноватым себя считает.

— Он ведь, гад, билет на самолёт купил не заранее, как все добропорядочные граждане. Мы бы сразу отследили, — Игорь искренне удивился. — Он вчера накурился дури дешёвой и с подружкой, под кайфом, сразу в Амстердам улетать начал, за новыми ощущениями. Он сам не знает, чего там хотел. Вроде нормальный, а такие номера выкидывает… Конечно, я напряг кого надо, вылетели, встретили в Голландии, прилетели в Москву, в себя привели. Хорошо, что хоть помнит, зачем здесь. — Я первый раз видел Игоря таким возбуждённым.

Втроём мы зашли в кабинет на втором этаже, который не имел знака, как остальные, но имел простую надпись «Шамбала». Кабинет был разделён пополам звуконепроницаемым стеклом, за которым сидела счастливая Ида с толстой потрёпанной книгой в руках. Заметив нас, Ида приветливо помахала. Непонятно, как она туда попала, входной двери я за стеклом не увидел. На нашей половине находились три стула, стол и свежераспакованный сканер странной конструкции. Упаковка лежала рядом в углу. Этот кабинет мне напомнил про одного хакера. У него тоже ничего кроме того, что нужно для входа в сеть, в комнате не было. Минималистическая лаконичность обстановки лучше всего говорила о том, что у него в этой комнате происходит. Происходило то, что он хакал кого хотел, когда хотел и куда хотел во все места. Любой банк, любую разведку и любой сайт… У него было всё, и он всё мог себе позволить. У него странная фантазия была, он говорил, что «сейчас всё уже есть, но так хочется жить в шалаше с крестьянкой. Шикарная жизнь надоедает быстро». Он всё про себя знал, как и о многих других. Никто, кто хотел, не знал про него ничего. Он говорил, что планирует хакнуть какую-то книгу. Я тогда подумал, что он не просто хакер, а возможно, само это понятие. Потому, что его найти невозможно. И, по его словам, находят не хакеров, а пользователей.

Игорь нажал кнопку переговорного устройства.

— Ида, извини за задержку, обстоятельства… Начинаем. — Из сумки он достал профессиональные наборы карандашей и фломастеров для аниматоров. Затем прозрачную плёнку, под неё положил белый лист. Жестом предложил Майку садиться за стол. Если бы не рассказ Игоря, я, наверное, мог сказать, что мне нравится этот парень.

Ида встала, заинтересовавшись процессом превращения.

Майк быстро, профессиональной рукой, нарисовал Иду на плёнке контурами, затем контуры заполнил нужным цветом. Всё заняло не более трёх минут. Молча, я пока вообще не слышал его голос, он указал жестом, что всё готово. Игорь некоторое время смотрел внимательно на рисунок, потом на Иду.

— Мне это не подходит. Что это, посмотри, нарисуй нормальную девушку — вот она, а у тебя тут что? — Английский Игоря был хорош, но я чувствовал в его голосе раздражение.

— Не надо меня учить, я сам кого хочешь научу. Я автор сериала, я всех героев придумал. Нормально нарисовал, — истерично ответил америкос. Видно, там с ним не так разговаривают.

— Мне не надо нормально. Мне надо хорошо. — Потребовал Игорь. — Отлично надо. Лучше всех! Её не надо придумывать, разуй глаза, вот она реальная! Рисуй!

Иду всё это начало смешить, она не слышала нас, но понимала в чём дело.

Майк бросил на стол карандаш и, уже не сдерживая себя, раздражённо сказал.

— Больше не буду рисовать, я так вижу. Я рисую всех один раз, нарисовал так, значит, правильно. — Так можно сказать, если не знаешь Игоря, или можно, но не ему. У нас все художники такие. Мне было интересно, как шеф поступит в сложившейся ситуации. Сейчас он воспринимал всё как хамство.

Игорь, демонстрируя спокойное выражение лица, нажал несколько цифр на телефоне:

— Сергей, зайди к нам наверх, твоя помощь нужна, — сказал он в трубку и, улыбаясь, посмотрел на Майка, который тоже заулыбался.

Зашёл Сергей, личный телохранитель Игоря, было видно, что он спешил. Специально, чтобы понял наш гость, Игорь, не переходя на русский, распорядился:

— Расскажи этому, — указал пальцем, — как и с кем надо разговаривать, что отвечать и с какой скоростью соглашаться. Куда засунуть свой пафос и как рисовать. Не поймёт, дай по морде. — Сергей, поняв команду, не церемонясь, выволок гостя за ухо.

Жестом извинившись перед Идой (она махнула рукой, дав понять, что понимает всё), Игорь прокомментировал:

— Бывает так, что люди знают про себя всё и позволяют себе подобное, но есть моменты, когда надо учитывать сложившуюся ситуацию.

— Понимаю… А Ида туда как попала?

— Сейчас она находится на полпути, если можно так выразиться. Завершающий этап — Дверь. — Игорь указал на сканер. — Рисунок отсканируем, и она окажется в два-дэ.

— Что за сканер такой, никаких лейблов, надписей, одна кнопка всего.

— Ничего не надо больше — спецзаказ. Дверь в два-дэ. Первый и последний. Никому, кроме нас, такой не нужен.

Сергей ввёл непонятливого стейтса с подбитым глазом, было видно, что у нас проблем больше не возникнет. Теперь Игорь был с ним вежлив и спокоен. С четвёртой попытки рисунок удовлетворил требованиям Игоря, он поблагодарил за сотрудничество американского художника и предложил ему подождать внизу в кабинете.

Ида всем своим видом спрашивала: «Когда?» Игорь, как фокусник, взял плёнку с мультяшкой двумя пальцами, другой рукой открыл сканер, положил изображение, закрыл крышку. Искусственно улыбаясь, посмотрел на Иду, потом на меня. Продемонстрировал нам свой указательный палец, выдержал паузу и дал отсчёт:

— Внимание… А Четыре, три, два, один, ноль, минус один, минус два, минус три, минус А Четыре… Старт! Поехали-и! — крикнул Игорь и нажал на кнопку сканера. По мере продвижения полосы света в приборе, сканируя картинку, исчезала Ида — с головы до ног.

И всё стало быть.

— Мы сделали это! — воскликнул Игорь. — То, над чем так долго бились умы в три-дэ, свершилось. Па-ашли вниз. — Приятно видеть небезразличного тебе человека в хорошем расположении духа.

Спустившись в кабинет, Игорь поблагодарил Майка. Из своего бумажника он достал кредитную карточку и вручил её стукнутому. Потом отдал ненужный нам здесь рисунок художнику, и распорядился о доставке гостя в аэропорт. Мы остались одни.

— Понимаешь, А Четыре, я давно занимаюсь два-дэ, но сегодня мы в первый раз отправили туда человека. Через некоторое время Ида вернётся. То, что она увидит там, её ощущения — это переворот. До сих пор не было возможности попасть туда.

— Мне казалось, мы её просто в этот мультик отправили. Так там целый мир?

— В том-то всё и дело, когда я Дверь вчера получил, — всё на свои места встало. Мультик — мультиком, у себя Майк всё по сценарию нарисует и отснимет. Но она сама будет жить, и общаться с теми, кто там… В общем, у них есть контора, подобная нашей. Они Иду и приняли. Разница в том, что мы здесь, в три-дэ, ими занимаемся, а они у себя в два-дэ — нами. Когда я сообщил, что мне надо к ним Иду отправить, мне прислали схемы двери, инструкции — что можно, чего нельзя. Мы контачили через окна раньше — общались, но не ходили друг к другу, а тут Дверь появилась, — с радостью объяснил Игорь.

— Теперь реально ходить туда?

— Да, но они не всех пускать намерены — так же, как и я, не каждого плоскатика сюда пущу.

∞

— Мама, а почитай мне книжку, прямо сейчас, пожалуйста.

— …И Ангелу Филадельфийской церкви напиши: так говорит Святый, Истинный, имеющий ключ Давидов, Который отворяет — и никто не затворит, затворяет — и никто не отворит: Знаю твои дела; вот, Я отворил перед тобою дверь, и никто не может затворить её; ты не много имеешь силы и сохранил слово Моё, и не отрёкся от имени Моего…

— Стоп!

∞

Я вернулся к Семёну в кабинет. Семён рисовал новый знак. Значит, он знаки не только вставляет, но и придумывает новые.

— Твоя табличка «Шамбала»? — спросилось у меня.

— Видел уже? — удивился Семён.

— Видел… Какие знаки ты вставил в слово? И… вообще, куда их там можно вставить? Такое слово… в нём уже всё есть.

— Мне нравится ход твоих мыслей. Правильно, там знаки вставлять некуда. Там уже всё есть… Знаешь, хорошая мысль… Я попробую всё слово в какой-нибудь квадрат вставить…

— Семён, мне сегодня сон приснился, я точно помню, что он был, но я не помню, что именно… У тебя так бывает?

— У меня снов вообще не бывает, они мне не снятся, — не отрываясь от работы, ответил Семён.

— Интересно, почему у тебя так? Ты не узнавал?

— У кого такое узнать можно? Они мне не снятся, наверное, потому, что я не сплю уже двенадцать лет, — буднично поведал мне Семён.

— Ничего себе! Я где-то слышал про таких людей… Вам спать необязательно… И что же ты ночью делаешь?

— Развлекаюсь, — с удивлением ответил он, подразумевая, что чем же ещё можно заниматься в его случае?

Неожиданно, без стука, испугав дверь ударом ноги, появился Еремей, который заморозить всех хочет. Я его узнал — видел на том изображении, которое показывал Семён. Прикинут идеально, во всё белое, ткань — белый лён. На мониторе компьютера Семен показал ему сделанный плакат. Всё как надо… Еремей посмотрел долго, в ухе поковырял, затылок почесал, сказал, медленно как-то, будто каждое слово для него особый смысл имеет:

— Хорошо это у нас получается, я сам захотел внезапно пожить после смерти.

— А надо? — поставил вопрос Семён и перешёл за другой компьютер, позволив заказчику рассмотреть и впечатлиться сделанной работой.

Мне был интересен этот человек — молодой, всё есть. Наверное, от этого такие мысли в голову приходят. Может, с жиру бесится?.. Мне, например, о другом думается.

— Слушай, Еремей, ты вот сначала с попами работал, потом тебя на жизнь после смерти потянуло. Ты креоникой стал заниматься. С чего бы это? — поинтересовался я.

— Не… ну, я поработал в религии и такую вещь понял — не важно самому верить в то, что ты делаешь, важно, чтобы в это верили другие. Они хотят верить в воскрешение, пожалуйста, я предоставляю такие услуги. У меня не просто креоника, мои менеджеры убеждают клиентов, что после заморозки мы читаем курс лекций по попаданию в Рай, пока их опять не оживят. Куда пойти там, что и кому сказать надо. Но это вроде тайное знание, и его понять только после смерти можно, в течение трёх дней… вроде как душа в теле ещё это время. Комично то, что все клиенты — атеисты — в бога не верят. А верят в весь этот развод по поводу рая… Странные люди. Я просто предлагаю им то, что они хотят, — выдал Еремей тайну бизнеса.

— И много ты заморозил? — между прочим спросил Семён.

— Тебе что, точно надо? — с готовностью уточнил заморозчик, доставая электронную записную книжку. Нажав несколько клавиш, он тихо порадовался, увидев текущее число креонированных по всем филиалам мира.

— Точно не обязательно. Плюс-минус тысячу, — пошутил Семён.

— В общем, их тут достаточное количество, — расплывчато ответил Еремей, не озвучив число.

— Это всё, по-моему, из Америки пошло? Любят они всякой ерундой заниматься… — поделился впечатлением Семён. — Мне нравится, как они в своих фильмах пепел умерших над морем развеивают, что-то в этом есть.

— Это самый дешёвый способ хоронить, у них там, — пояснил Еремей, указав пальцем вниз, вероятно подразумевая, что в Америке, исходя из шарообразности Земли, местные сейчас там, где он показал, ходят вверх ногами относительно нас.

— Что вообще об этом церковь думает? — спросил я, мне хотелось обсудить этот вопрос с Еремеем, интересная у него позиция по поводу религии.

— Ничего церковь не думает, она стоит себе, прихожан в себя принимает. А попы, они вообще не думают про веру и всё такое, они занимаются своими делами… Для них те, кто верит и к ним приходит, — это источник дохода. Это игра такая, они кадилом машут или крестятся не потому, что искренне верят… а для того, чтобы исполнить все эти правила и ритуалы, к которым приучили верующих. Искренности, самоотдачи я не видел никогда у попов. Играют. Актёры такие в ермолках.

— Цинично это всё звучит, тем более от тебя, — высказался Семён.

— Семён, запомни, цинизм — это первая ступень к разуму. Побольше бы таких циников, как я… В принципе, смысл религии исчерпывается нравственностью. «Кадилом махать — не яму копать», так попы говорят. По идее ведь, чем более ты нравственен, тем более ты религиозен, или наоборот, я точно не помню. Все эти десять заповедей Моисея — не что иное, как основа и критерий нравственной жизни. На самом деле, Бог присутствует в Мире в нравственном деянии. Всякая мистика о сущности Бога разумным человеком должна быть отвергнута. Верят в Бога слабые, а религию создали сильные для слабых.

— А если сильный верит? — поставил я вопрос.

— Если сильный верит, значит, он слабый, а не сильный. Люди, если разобраться, все слабые, потому что верят. Любая идеология и организованная религия рассчитаны на людей со слабыми мозгами. Им нужно верить во что-то. Не важно в кого, в Бога или Дьявола, важно верить. Любой верующий верит в то, что его вариант бога есть, и он спасёт. Атеист верит в то, что Бога нет. Но, прошу заметить, и то и другое есть вера. И вообще, может быть, лично я и верю в Бога, но я не верю в то, что другие в него верят. А если и верят, то меня интересует: а — в какого, бэ — как, и цэ — где он? Этот Газали, комментируя Хадис, правильно сказал: «Тот, кто умирает, зная, что нет бога, кроме Бога, вступает в рай», у него речь идёт не о тех, кто верит, и не о тех, кто провозглашает, а о тех, кто знает. Они хотят видеть его и слышать… но не понимают, что человек ни физически, ни психологически не готов и не способен вынести безбрежную мощь истинного гласа господнего. Услышь это любой смертный — его разум закипел бы, а сердце бы взорвалось… Люди не готовы к тому, что придёт Бог. Вот сейчас зайдёт кто-нибудь и скажет: «Здрасьте, а я, типа, Бог и есть!» — мы же не поверим… никто не поверит. Может, ты, Семён, и есть Бог… или ты, А Четыре, имя у тебя подходящее и вид у тебя святой… Но все ждут какого-то свечения неземного от него или чудес исцеления… а может, ничего ждать не надо, а только благоговеть. Я тут недавно прикинул, случись мне увидеть Бога, я бы… наверное, первое, что я хочу у него спросить, это… нет, я бы ему сказал вот что… нет… я бы, пожалуй, просто, — Еремей задумался. — Да! Точно! Первое, что я сделаю, случись мне его увидеть, я дам ему в морду… если она у него есть… И ещё меня радует то, что Богу не дано насладиться смертью… Вообще, что такое это слово «Бог»? Я разбирался с этим… БОГ равняется БО и Г, где на древнеславянском языке БО — это «ботать» — «говорить», Г — это «Глава» или «Голова». Значит Бог — это «Ботающая Голова». Русский язык захирел, а новорусский слился со старорусским. Вот мы и ботаем теперь по фене. Зная реальную историю религии, верить невозможно. Хочешь, я тебя с одним деятелем познакомлю, его Павел Смешинский зовут. Он вообще этих верующих, говорит, не понимает, хотя сам попом работал. А куда ему было идти, папа крупный чиновник церковный, Павел в школе ихней отучился, ничего никогда не делал. По заграничным филиалам церковным ездил всю дорогу. Он сейчас у них вроде крыши. Все вопросы конфликтные решает. Тут недавно какие-то хотели вертолёты через их льготы ввозить, а делиться не хотели. Думают, самые умные. К ним Павел пришёл, он с подобными вопросами разбирается. Объяснил, что к чему, что ссориться никому не выгодно, стрелять друг в друга уже перестало быть актуальным, основной государственный капитал поделили давно. Давай, говорит, разборки на лодках устроим, на воде, где белые лебеди, я знаю место одно хорошее и красивое… там и разберёмся. Кто кого потопит, тот и прав. А как ещё с ними истину искать? Встретились, он водолазов своих заранее в пруд посадил. Ему Вода вообще по жизни помогает. Он говорил, что Она ему выдаёт места кладов затонувших кораблей. Он подошёл к Воде, поговорил с Ней, объяснил, в чём дело, помощи попросил, заговорил Её, и Она согласилась — помогла. На двух лодках вертолётчики непонятливые и доверчивые, хотя и думают про себя, что самые умные. На двух других — представители церковного бизнеса. У вертолётчиков тактики никакой, одна самоуверенность, и вертолёты непроданные. Короче, церковные вёслами им головы попроламывали, те водолазы под водой вертолётные лодки перевернули — и всё на свои места встало.

— А милиция что в это время делала? — дал о себе знать внешне законопослушный Семён. За его ухом вставленный карандаш смотрелся странно.

— Откуда я знаю, милицию эти дела не касаются, мы сами разберёмся, — пояснил Еремей.

— Но ведь, наверное, там люди были, гуляли со своими собаками писающими, а тут веслом по голове… — Этот момент Семёна заинтересовал больше всего.

— А что люди? Люди тут при чём? Людям сказали — всё нормально, каскадёры эпизод для кино снимают, Павел ещё киношников нагнал с камерами и с фонарями своими, так что у общественности лишние вопросы не возникали, все смотрели, как кино снимают, — было видно, что у Еремея подобных вопросов, по поводу милиции, вообще не возникало, и слышать их для него странно.

— Молодец парень, у него к церкви деловой подход, — одобрил Семён. — Я в церковь ходил пару раз, посмотреть — там эти бабушки такие… Я их не понял. Там или бабушки, или молодые какие-нибудь, которые с жиру бесятся.

— Они не с жиру, они сами не знают, чего хотят. Приходят, денег надают попам, думают: «Всё — откупились». Ну и пусть думают. Просто церковный бизнес люди умные придумали ещё давно. Делать ничего не хотели, организаторы хорошие. Собрались, прикинули что к чему, а тут мечутся вокруг сограждане — им надо, не знают чего, но надо. Верить им надо было в кого-то… Причём я думаю, это одновременно произошло, везде. И времяисчисление они ведут именно с того момента, когда собрались эти ребята и придумали свою религию и легенды, чтоб другие верили. И чтобы как-то можно было объяснить непознанное…

— Что одновременно: мечутся или собрались? — уточнил я.

— Собрались одновременно… или почти одновременно. Наверное, что-то в воздухе летало такое, что нужна вера людей во что-то, им надо это, и всё. Может, креаторы религий грибы нужные ели… их и пробивало на замуты эти…

— Но религия везде разная, боги разные, — напомнил я.

— А они и не могли быть одинаковыми, везде история, культура разные. В разных местах те или иные исторические аллюзии и толковали по-разному. Разные религии — это просто чёткое разграничение между местными выражениями темы непознанного, — загнул Еремей, демонстрируя владение вопросом. — Я тут прикидывал, вообще, мифизировать и религизировать непознанное — это биологическая особенность, присущая всем людям. Ещё присущи людям, так сказать, последующие попытки «научного» осмысления всех подобных древних сказаний, эти попытки, в свою очередь, представляются не чем иным, как культурологическими изысками, обусловленными социальным и историческим опытом конкретной группы людей, именуемой научным сообществом. Замечу: тщетно пытающимся объяснить необъяснимое, за исключением разве что того, что частично выразимо на языке искусства. И всё равно — загадка останется. Знание есть в каждом человеке и в каждом народе, просто в силу различия культур и истории народов эти знания осознаются разными народностями в различных эпохах и местах по-своему. По этой причине в различных религиях и учениях много разнится и в то же время много общего и своего. — Еремея реально несло. — Я пришёл к выводу, что все эти мифы и существа сверхъестественные — это и есть все земные понятия во плоти. Люди не готовы к этому. Как это понять можно, что понятие может оказаться рядом во плоти? Тогда не понимали этого и наделяли их какими-то разными волшебными свойствами. Раньше они чаще являлись, и появилось много легенд, которые…

— Ты не против, я Игорю Игоревичу расскажу про этого Павла, который церковным крыша, — я специально перебил Еремея — доставать начал. — У меня такое ощущение, что он нам пригодиться может впоследствии.

— Скоро Павел приедет, скажу, чтобы связался с вами, — Еремей сложил руки рупором и сказал почти шёпотом в сторону Семёна. — Кому из ваших полиграфию доверим? Копейко не хочу, может, он и понимает чего-то, но видел я эту синюю барышню. — Мало того, что Семён имел способность заниматься графикой с карандашом за ухом, он мог быть одновременно с нами в разговоре:

— А чем тебе Копейко не угодил? Нормально работает. Вообще-то я и не планировал его к твоему проекту привлекать, есть у нас новый печатник, он тебе должен понравиться. Задай вопрос про него, — предложил Семён и повернулся к нам лицом. Ожидая вопроса, он приподнял брови. Я заметил за его вторым ухом забитый папиросный патрон. Забивал Семён исключительно патроны от папирос «Богатыри». Ни про какой-то там «Беломорканал» он слышать не желал… И вообще, что за глупая манера у него совать удлинённые предметы за уши?

— В чём прикол у него, что он делает такого сверхъестественного? — задал требуемый вопрос Еремей. — Может, у него краска на плакате светится в темноте.

Я тоже не слышал ещё про нового печатника, было интересно, ведь Семён не работает с просто хорошими типографиями.

— Весь прикол в том, что у него действительно есть такая краска, — воскликнул Семён.

— И всё, что ли? — Еремей был разочарован.

— Спроси, как его зовут… — Семён хотел произвести впечатление.

— Как его зовут?

— Стёпа Ры-бин-кин… — с ударением на фамилию проговорил Семён.

— Ну, и что дальше?.. Рыбак, что ли? — не понял Еремей.

— Ха, я тоже его спросил, он говорит, у него вообще аллергия на всё, что с рыбой связано. Все его предки или рыбаками были, или рыбными делами занимались, отсюда и фамилия. Это его дед в советской России сеть магазинов «Океан» организовал. Папа — министром рыбных дел служил. Ещё громкое дело было, они там под видом морской капусты красную икру импортировали по всему миру. Громкое уголовное дело… А сын по полиграфии пошёл. И что самое интересное, отдыхает он не где-нибудь на Кипре… Он в Африке на танке трофейном охотится на львов! И ладно бы охотился! Он их взрывает! — кратко охарактеризовал Рыбинкина эмоциональный Семён.

— Он с оружием связан? Танк тут причём? — не понял Еремей.

— Нравится ему. Его именно процесс взрывания львов — царей природы прикалывает, с ружьём не тот прикол, как он говорит. Там у них война была какая-то — африканская. Племенавоины, Зулу и Нгванга, святую речушку не поделили на почве разной веры. Ты правильно тогда ещё говорил, — махнул Семён рукой куда-то в прошлое, — что войны от религий. Часто религия — это просто повод набить кому-то морду, выплеснуть агрессию. Вон сколько лет уже Палестину поделить не могут, убивают друг друга, а сами — глубоко верующие люди… Ненавидят только за то, что сосед верит в своего бога. Сколько войн из-за религий начиналось… Да, так вот, там эти племена воюют себе на этой почве религии, идёт бойня, они уже забыли из-за чего, но в азарт уже вошли. А тут Стёпа, на мотоцикле по Африке в ралли Париж — Дакар участвует, на экстрим потянуло. Всё ралли тормознули на границе — в обход заставили из-за войны, а Стёпе по фигу судьи, он не из-за приза на байке гоняет. Стёпа отобрал у француза мотоцикл, посадил на него местного — гидом с собой взял. И поехал по линии фронта. Его эти взрывы так прикололи. Он через гида рассказал враждующим вождям Зулу и, конечно же, Нгванга про их светлое будущее, если ему навстречу пойдут и танки подарят. Короче, он примирил племена, и всё нормально стало. Поженил детей вождей. Там теперь такое братство… Стёпа у них теперь вроде Бога Мира.

— Какое будущее он обещал этим? — быстро спросил я — сложно вставить слово, когда Семён рассказывал про войну.

— Воевать в космосе. Со Стёпой когда-то по бартеру игровыми автоматами за крупный заказ рассчитались. Помнишь, «Восьмое чудо света» в Олимпийском — это он все печатные дела там делал. Игровые автоматы — это компьютерные «Звёздные войны». Ему они на фиг не нужны, Стёпа отвёз их в эти племена, электричество проложил… Та самая речушка его вырабатывает. Так теперь африканцы ничем вообще не занимаются — только играют в «Войны» по сети. А ему всё оставшееся оружие король Чкака подогнал — оно Зулусам и Нгвангийцам теперь ни к чему стало. И Стёпа теперь ездит на танках и охотится на львов, — окончил рассказ Семён.

— Да, давай с Рыбинкиным работать, позвони, когда тираж будет готов, я всё на свои бигборды размещу. — Еремей собирался уходить, я только сейчас обратил внимание: на нём — открытые босоножки и те самые носки перчатки, в которых он снялся для плаката.

— Поведай про свою страсть, сниматься для своей рекламы, зачем тебе это? — возник у меня вопрос, навеянный его носками.

— Как зачем, что ты? Тешу самолюбие, нравится мне! Хорошо получаюсь! Наверное, у меня это, как у поэта или актрисы, — желание увековечить себя с помощью носителя информации. Интересный вопрос… — минуту он смотрел перед собой в никуда. Вернувшись, сообщил: — Ну да, редкий графоман пишет в стол и не хочет быть набранным типографским шрифтом и размноженным тысячными тиражами. Во я даю, сейчас можно конспектировать. — Еремей посмотрел на нас, возможно, ожидая, что мы схватимся за ручки и бумагу. — Или для любой самой бездарной актрисы очень важно засветить чувствительные участки киноплёнки, потом опять же быть размноженной. У меня, думаю, то же самое, я нормальный человек, со слабостями, — я не предполагал, что мой вопрос вызовет у него подобные рассуждения. — А как приятно, едешь по дороге — на пути ты себе встречаешься, большой такой, хороший, на плакате и в носках… Пойду я.

Еремей направился к двери, будто вспомнив что-то, остановился.

— Да, я тут прикинул… Если у вас все такие сотрудники талантливые. И если вы просто так с людьми не сотрудничаете… то, наверное, и бумага для плакатов у вас есть какая-нибудь… эдакая… непростая? — озабоченно спросил Еремей, глядя на косяк за ухом Семёна.

— Мне нравится ход твоих мыслей. Все правильно, — подтвердил предположение Семён.

— Ну… — произнёс Еремей.

— Что — ну? — не понял Семён.

— В чём прикол бумаги вашей? — уточнил Еремей.

— А, вот ты о чём… — Семён на секунду задумался, вероятно прикидывая, что можно говорить заказчику без допуска, а чего нельзя. — Не, ну… там фишка в том, что бумагу производит и поставляет нам человек, который про неё всё понял… и он тоже, в принципе, на ней не зарабатывает, а даже наоборот — вкладывает в производство, чтобы она правильная была, — попытался объяснить Семён.

— Правильная, это как? — возник новый вопрос у Еремея.

— Ну, как тебе объяснить… чтоб ты понял…

— Деньги, к примеру, на правильной печатают? Там всякие технологии, защиты… — привёл пример Еремей, помогая Семёну с объяснением.

— Дело не в технологии, дело в философии. Там, наш этот поставщик, что-то такое про неё понял, какой-то тайный смысл… дело не в технологии, а именно в этом понимании бумаги. И если с этим пониманием её производить и нам, правильным, поставлять бумагу эту правильную, то там вообще всё круто, — как смог объяснил Семён. — Понимаешь, о чём я говорю?

— Мне кажется, что да.

— Понятливый… а у меня новый проект, против войны. Я его как раз разрабатываю, собираю мнения продвинутых людей. И у тебя хотел спросить.

— Да, я слушаю, — уловил Еремей комплиментарный заезд Семёна. — Спрашивай.

— Представь такую фишку — по всему Миру развешаны плакаты, и во всех журналах, и в рекламах по телеку широко раскрутить такой проект против войны… Там креатив в том, что просто жить — это круто…

— Слоган какой?

— Слоганов много, например: «Жить — это модно!» или

«Живите», или такой: «Жить хорошо — живите!». Как тебе?

— Круто… позитивно должно получиться. Можно такой слоган ещё: «Воюют не модные!» или «Воевать не модно». Как тебе?

— Нормально. Я точно сделаю, — убедил себя Семён.

— Это сколько вложить надо в такой проект? — серьёзно спросил Еремей.

— Не вопрос, — ответил Семён. — Для меня главное позитив продвинуть в мозги…

— Не, в принципе… кто-то же должен добро в Мир нести. Может, это ты как раз и будешь, — рассудил Еремей.

— О, вот и хорошо. Как жаль, что вам пора уходить, а нам пора дальше тут делами заниматься… а то поболтали бы… жаль. До свидания, — выпроводил клиента Семён. Еремей послушно удалился.

∞

— Мама, книжку почитай.

— …Прочие же из умерших не ожили, доколе не окончится тысяча лет. Это — первое воскресение. Блажен и свят имеющий участие в воскресении первом: над ним смерть вторая не имеет власти, но они будут священниками Бога и Христа и будут царствовать с ним тысячу лет…

…И увидел я мёртвых, малых и великих, стоящих перед Богом, и книги раскрыты были, и иная книга раскрыта, которая есть книга жизни; и судимы были мёртвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими. Тогда отдало море мёртвых, бывших в нём, и смерть и ад отдали мёртвых, которые были в них; судим был каждый по делам своим, и смерть и ад повержены в озеро огненное. Это смерть вторая. И кто не был записан в книге жизни, тот был брошен в озеро огненное…

— Стоп!

∞

Doors 95

Мы с Семёном остались одни, в этот момент я ощутил знакомое чувство — дежа вю. Это было уже, давно-давно, но не так давно, когда было в последний раз, который я помнил.

— Семён, ты серьёзно про этот проект говорил?.. «Жить модно»…

— Вполне, — удивился он. — О таких вещах я всегда говорю серьёзно.

— Это же сколько надо вложить? — повторил я вопрос Еремея.

— Не вопрос. Деньги есть, — успокоил Семён. — Мы тут не бизнесом занимаемся, а делом, как Игорь говорит. Ты учись широко мыслить, а не про хлеб насущный.

— О’кей, тогда… — Я достал свой новый допуск и показал Семёну. — Первый уровень. Возвращаясь к вчерашнему, что там с Windows на самом деле происходит?

— На чём мы остановились?

— Windows сделали по-честному, это как? Какую роль во всём Билл Гейтс играет?

— Когда всё начиналось, компьютерная эра эта, Игорь наш у истоков стоял. Он бумагой и носителями информации давно занимается. А тут новые технологии, — и ничего из виду упускать нельзя. ДОС работал, но с ним не всё ладно было. Этим, из два-дэ, по какой-то причине информацию обрабатывать сложно было. У Игоря тоже путаница иногда возникала. Потом Гейтс начал свою программу продвигать. Игорь к нему, поведал, почему с нами дело выгодно иметь. Ведь все мониторы, телевизоры — это тоже два-дэ, только на бумаге информация отображается с помощью всевозможной краски и чернил, а на мониторах — с помощью электронных импульсов. Импульсы — это тоже два-дэ, и так далее… я не вникал. Суть в том, что Игорь все эти импульсы экранные и те, что в проводах, тоже контролировать научился, у него филиалы, которые этим занимаются, — информацию обрабатывают, примерно процентов семьдесят восемь составляют. Сейчас же почти всё через компьютеры идёт, или по проводам, да ещё радиосвязь, спутники и так далее. Билл Гейтс ещё тогда свою программу сначала Дверью хотел назвать — Doors 95. Игорь с плоскатиками посоветовался, они сказали, до двери ещё далеко, пускай это окна будут. Так и пошло –Windows. К этому проекту все лучшие силы подключены были, всю команду, которая сейчас у Гейтса, Игорь собирал. Дима логотип с окном летящим в небе придумал. Его потом шаманы разные и эксперты по этим делам смотрели, на энергетику проверяли, их в дрожь бросало, и приборы все заклинивало. Я тоже приложился — форточки с цветными квадратами знаками заполнил.

— Я ещё раньше, до вас, всегда думал, загружаешь так программу, на окно это смотришь, никуда не денешься. А когда с Windows работаешь, он глючит, геморрой всякий с ним, но деваться некуда как-то…

— Всё правильно. Вот у нас на компьютерах и во всех филиалах программка стоит — «виндоус» отдыхает. Её написал мальчишка, компьютерный гений из Индии. Суть в том, что она хавает любые программы, всё в ней летает, не глючит, не надо ничего под неё писать, как под «виндоус» или «макинтош».

— Что, так сел и написал? — засомневался я.

— Он же гений, ему дано это. Вообще, гении делают с лёгкостью то, что другим не под силу… Ничего удивительного, сел и написал.

— Как ты думаешь, после гения кто идёт… в смысле, что следует?

— Не понял, ты сейчас о чём? — спросил Семён.

— Ну как… в смысле способностей, смотри: сначала идёт обыватель, в широком смысле, потом — одарённый или талантливый человек, потом идёт гений… а после гения что?

— После гения — чудо, — буднично определил Семён.

— В каком смысле? Мы сейчас о людях, а не о событиях.

— Тот, кто способен сделать чудо, он круче гения, потому что чудо объяснить и понять сложно и почти невозможно. Гения ещё можно понять, если он делает что-то понятное, а чудо — это точно после гения — тот, кто на чудо способен, тот уже чудесник, так получается. Это понять сложно… как это чудесником можно быть?

— Может, волшебник?.. — предположил я.

— Волшебник — это другое. Чудесник — это определение правильнее. Иисус Христос, например, чудесником как раз и был… Если вообще был. То, что написано в книгах, — не факт, что было. А наш этот индиец — как раз точно гений. Игорь рассказывал, пацан, когда первый раз за компьютер сел, смеяться над «виндоусом» начал, сразу всё понял, что к чему. За неделю написал свою программу, на школьном компе, скинул на трёхдюймовочку — и к американскому посольству. Там его Игорь и принял. Сейчас пацан нашими сетями занимается. А наши сети покруче интернета. Я был у него… прикол — имени не помню, странное оно какое-то… индийское. Так вот, он возглавляет Малайзийский сетевой филиал. В его кабинете си-ди c лицензионным «виндом» распят, то есть прибит гвоздями к стене, и он в него дротиками кидает, типа дартс такой. Да… может себе позволить.

— Кстати, а как у вас с «Макинтошем» и «Эпплом» дела?

— Это тоже всё Игорь контролирует. Просто чтобы монополией не попахивало, он всё так сделал, как есть, — несколько ведущих компьютерных компаний. Но это для простого потребителя. Кому надо, Игорь правильные программы и компьютеры даёт.

— Значит, «виндоус» — это окно в два-дэ, так получается? Сидим мы за монитором и в плоскатиков пялимся, — рассудил я, на основе новой информации.

— Наоборот, они на нас. Это одностороннее окно, в одну сторону. Мы видим то, что видим, а они всё видят. И решения принимают — быть или не быть. Игорь говорит, непонятно пока, кто на кого большее влияние оказывает, сложно всё, переплетено. Все считают, что они открывают и создают некую компьютерную реальность — три-дэ и называют её виртуальной реальностью — нарисовали в компьютерах и ведут свои никчемные дискуссии. А на самом деле это ребята из два-дэ создали этот мир. Они создали наше три-дэ, и наблюдают, и контролируют нас. И вообще, Билл Гейтс это мальчик для битья. Игорь и два-дэ поняли всё и создали все эти компьютеры, окна и тому подобное.

— Как же деньги? Гейтс самый богатый, так считается. Какой процент нам принадлежит?

— Что-то тебя периодически на бабки пробивает… Ты отучайся от этого… Хотя… всему своё время. Надеюсь, ты не безнадёжен… Это же очевидно, — продолжил Семён с видом лектора. —

«Майкрософт» такой же наш филиал, как и любой другой. Его Гейтс возглавляет, в нашем деле всё официально должно быть и похоже на правду. Пока существуют определённые законы, мы вынуждены с ними считаться. Капитал «Майкрософта» — это наш капитал. Если честно, то вообще все деньги нам принадлежат, просто мы позволяем ими пользоваться. И пусть тебя деньги больше не тревожат, они есть, не волнуйся. Тебе Игорь карточку ещё не дал? С зарплатой…

— Я с ним про деньги ещё не говорил. Не знаю про свой гонорар ничего.

— Значит, Игорь сам решит, когда обсудит с тобой этот вопрос. Главное, когда они у тебя будут, по уму всё делай. У нас тут был один, фотографией занимался, когда деньги появились, его переклинило. Беситься начал с жиру, не выдержал наличия денег.

— Был? И где сейчас?

— Не знаю, был… Убрали куда-то, — Семён стоял и смотрел в окно. По всему было видно, что он далеко отсюда. Могло показаться, что он сейчас опять начнёт кричать, выясняя отношения с Эхом. Не оборачиваясь ко мне, Семён сказал: — Там, в холодильнике… воду принеси.

— Что? — удивился я поручению.

— Там вода стоит… охлаждается. Принеси. Без газа, — с отсутствующим видом уточнил Семён.

— Семён, посмотри на меня, пожалуйста. — Он показательно нехотя повернулся ко мне и посмотрел на мои ботинки, задумчиво изучая чёрные строчки на белой коже. — Семён, я всё правильно понял? Ты посылаешь меня за водой? — уточнил я.

— Да, — сказал он моей обуви.

— Семён, напомни мне, пожалуйста, в какой момент нашего недлительного общения я дал повод тебе рассчитывать на то, что ты можешь позволить себе посылать меня за водой без газа?

Мысленно вернувшись сюда, Семён, осознав мой реверанс, с удивлением поднял взгляд. Ему нечего было ответить, и я знал это заранее.

— Не-е… ну-у… у… — запнулся он.

— Будем считать, что проехали? — Я решил не заострять на этом внимание, не развивать тему поручений.

— Давай, — легко согласился он, внимательно посмотрев мне в глаза. — Слушай, в тебе точно что-то есть, А Четыре… мне кажется, у нас много общего… сработаемся…

— Семён, я думаю, у нас общего больше, чем мы думаем…

— И даже больше, чем мы можем предположить, — подхватил он… «Ой, какая милая идиллия! Кто бы мог подумать? Тут не хватает постельной гейской сцены на столе», подумалось мне.

— Так получается, что Игорь Игоревич, если он всё контролирует, вроде как олигарх. Так получается?.. — предположил я.

— Что значит получается? Наш Игорь Игоревич и есть самый реальный олигарх. Просто это вслух не произносится. Если уж и есть на свете олигарх, то он, повторяю для тех, кто не понял, самый что ни на есть реальный олигарх. А все остальные — это так, шушера всякая, — сказал Семён громко, как будто здесь сидели слушатели, а он был лектором всезнающим. — Вот конкретно у меня денег больше, чем у любого нашего отечественного, да и любого другого, олигарха. Знаешь, почему? Потому, что у меня на карточке все деньги… вообще все. Но, насколько я знаю, Игорь сам не очень одобряет большие корпорации с монополистическим уклоном. Там у людей складывается не очень здоровая обстановка для коллектива, у них основная мораль — карьерный рост… У стейтсов это основная жизненная философия. И мы

«Майкрософт» решили разделить…

— Как? Разве это не антимонопольный комитет разделил?

— Я тебя умоляю… комитет… Это Игорь всё. Пусть все так и думают, что что-то от каких-то комитетов может зависеть. Игорь — это наше всё… — выдал тайну Семён.

— Но, с другой стороны, являясь всем, монополистом всего, Игорь не любит монополизм? Неувязочка получается…

— Пофигу твои неувязочки. От этого никуда не денешься. Он говорит, что вынужден сам всем рулить здесь, через подставных лиц, иначе всё ещё хуже будет. Если кто-то один разумный рулить всем не будет, то следующие две тысячи лет будут такими же. Этого допустить нельзя… Да и «Майкрософт», собственно, это типа бога в компьютерном мире… — Семён подошёл к окну, мне опять показалось, что он собирается выпустить пар. Но он, помолчав немного, обернулся ко мне и неожиданно спросил:

— Это правда, А Четыре, что у тебя ненаписанная книга есть?

— Какая книга? — не понял я.

— Ладно, проехали, — странно отреагировал Семён, решив не объяснять мне, в чём собственно его вопрос.

Зазвонил телефон, Семён поднял трубку и передал мне, что Игорь просит зайти. Войдя в кабинет шефа, я застал его сидящим на столе, разбирающим груду бумаг.

Я многому учился у него. Его естественность принимала разные неожиданные формы, сейчас — форму мальчишеской развязности, отягощённой жизненным опытом сорокалетнего человека. Не многие способны быть естественными в различных жизненных ситуациях. Редко люди ведут себя так, как хотят. Чаще мы ведём себя так, как хотят или ждут от нас окружающие. Наверное, естественность приходит со временем, с другой стороны, это или есть в тебе, или нет. В Игоре это есть, и это радует, и этому можно учиться у него.

— Как тебе работается? — спросил Игорь и, не глядя, бросил мятый шарик бумаги в угол.

— У меня нет пока ощущения, что я работаю. Вникаю. Перевариваю. Учусь, пытаюсь понять, какая моя роль во всём этом.

— Это всё позже. Как вообще дела у тебя?

— Всё нормально… что конкретно интересует? — уточнил я.

— Держи, это кредитная карточка, на ней деньги, их там столько, сколько надо, — Игорь протянул мне кредитку.

— Вот интересненько, а кто знает, сколько мне надо? — спросил я, опуская карту в карман.

— Ты сам знаешь. У меня тут зарплат нет. Мне надо, чтобы мои сотрудники про деньги не думали, а думали про дело. Я вообще считаю для себя не очень привлекательным говорить про деньги. У всех, кто со мной работает, такие карточки с неограниченным кредитом. Мы тут не бизнесом занимаемся, а делом. Карьеру здесь делать не надо. Достойному человеку… вернее, тому, кому надо, не обязательно всю жизнь тратить на зарабатывание денег и на карьеру. Жизнь — крутая штука, а большинство тратит её именно на это. Живут, работают, делают карьеру свою несчастную. Не понимают, что достаточно осознать своё реальное место, понять, где ты нужен, и оказаться в нужное время, в нужном месте, с правильными людьми. Мне представляется, что когда человек понимает, что он дерьмо, его тянет к росту в социуме, а социум — это отхожее место. Каждое утро человек просыпается, понимает, что он ботва, потом идёт на работу, прогибается, его переваривают, и к концу дня, придя домой, он понимает, что его переработали и он опять дерьмо. Но ему хочется вырасти благородным и стать приусадебным газоном. Его скосят, походят по нему… и наш человек всё равно понимает, что к вечеру его корова съест, и он опять в навоз превратится… и эта корова даст молоко. И потом ботва, ставшая газоном, сама хочет стать такой коровой, сама хочет давать молоко и масло… то есть ещё подняться… из грязи. Кто-то становится этой дойной коровой. И я её дою. С другой стороны, чем больше ты заработаешь, произведёшь молока, тем большее у тебя чувство независимости и свободы, но бывает так, что деньги, наоборот, ограничивают, из-за них иногда убить могут… это если ты к ним неправильно относишься… отправят на бойню. Так и получается, что деньги — это свобода, но она ограничена твоей фантазией… Мне необходимо, чтобы те, с кем я работаю, были максимально свободны в своих фантазиях и чтобы их фантазии были максимально свободны и не ограничены ничем… Человек — это химический процесс. Когда нет денег, у человека вырабатывается это понимание и ход его мыслей определённый. Когда у человека много денег, и если он понимает, что они зелёные, и если нолей много, то человек думает совсем иначе. Ход мыслей второго и его философия никогда не будут понятны первому. Ты вообще собирался поднимать финансовый вопрос?

— Я так решил, если человек, то есть ты, берёт меня с улицы, позволяет знать то, что позволяет, значит, он сам решит. Собственно, что и произошло. Могу узнать сейчас, не потом — почему я, что я для тебя? В чём ты считаешь меня достойным? Если я знаю то, что знаю, значит, я что-то, кто-то. Но этого как раз я не знаю. Напрягает меня этот факт неведения. Я не люблю напрягаться.

— Убедил, — Игорь вздохнул, посмотрел сквозь меня. Встал со стола. — Во-первых, ты не совсем с улицы. В мире много документов, бумаг и так далее. Я уже говорил. Так сложилось, что Миром правят именно те документы, которые имеют формат А4, а ты и есть А Четыре, разве не так? Ты это можешь и не знать, но это так. Мне об этом из два-дэ сообщили. Я о тебе узнал, за день до того момента, когда мы встретились… а как мы встретились!.. это что-то… Ты сам пришёл… Я предполагал, что, возможно, ты есть, но не был уверен. Потом я узнал, что ты всё-таки есть и что ты здесь. Я собирался уже людей подключить к твоему поиску… а ты на следующий день сам пришёл. Если бы всё подругому было, было бы не то, но по-другому быть не могло.

Не очень часто в жизни всё происходит так, как должно произойти, но когда это происходит, сомнений не остаётся. Тебе пока узнать и переосмыслить надо всё, потом ты сам решишь, как действовать. Ты должен почувствовать сам, когда способен принимать решения, и тогда начнёшь их принимать, это я тебе обещаю.

— Любопытно, если, например, Вася Пупкин был бы не Васей, а А Четыре или Три, не важно, он, что, тоже был бы этим форматом А4? — услышав этот пример, Игорь засмеялся.

— Ты круто формулируешь, это не всем дано. Мне нравится твой стиль. Но, несмотря на это, дело в том… — Игорь посмотрел в потолок. — Да, ты А4 не потому, что твоё имя А Четыре, а потому что ты на самом деле А4 и поэтому у тебя имя А Четыре. А Вася Пупкин, Вася — не потому, что Вася, он Вася — потому что Вася. Вася и Вася — это разные вещи, а А4 –это А Четыре, и не что другое. Это не я сейчас придумал, это так на самом деле… Ладно, на сегодня хватит…

Интересно Игорь объяснил всё это. Перед тем как уйти домой, я вернулся к Семёну уточнить один момент. Когда я зашёл, то увидел его сидящим у окна, он курил свою длинную папиросу. В воздухе стоял характерный запах.

— Я хотел один момент уточнить… Я читал, что если курить из

«Казбека», то там этот Чёрный Всадник уносит… А ты из «Богатырей» куришь… в чём прикол?

— Как в чём? — удивился Семён. — Тот чувак, что про «Казбек» написал, он не врубается… Он, наверное, траву нормальную не курил никогда или, может, «Богатырей» не видел. «Казбек» и «Беломорканал» везде продаются — это для всех. Для нормальных делают «Богатырей», я их в Манежке покупаю, к ним ещё чёрные спички прилагаются, с таким же рисунком. — Он достал из стола коробку папирос «Богатыри», кинул мне и сказал: — Смотри, видишь, там Илья Муромец на чёрном коне сидит? Он смотрит вдаль и говорит: «Широка землица Матушка русская! Хорошо-то как!» Добрыня Никитич относительно Илюхи справа, значит правый. Он на белом коне. Держится за меч и говорит:

«Да! Широка! И самое главное травы-муравушки до фига! Никому не отдадим!». А левый — Алёша Попович, ты понял? Поповский сын, значит… он левый по жизни, ему всё по фигу. Видишь, он голову склонил набок — дым выдыхает, чтоб видно не было. Он ту траву курит уже давно. У него косяк в руке — видишь, опустил её, за стременем не видно. И конь рыжий у него, к траве наклонился… их обоих прёт уже. — Я смотрел на рисунок, всё совпадало. — Открой её… там такой замут! — предложил Семён.

Я открыл коробку, внутри лежали длинные папиросы с надписью золотым: «Богатыри». — Видишь, стих внутри крышки написан? Читай. — Я прочитал:

Nа Москве кони ръжут,

трубы трубят на Коломне,

Гремят бубны в Серпухове,

стоят стяги у Дону

у великого на брези.

Бьют в колоколы вечныа

в великом Nовгороде.

Звенит слава богатырская

По всей земли Русской.

— Всё понял? — спросил Семён.

— Это что? На старорусском написано?

— В том-то всё и дело, что ещё в те времена люди врубались… Теперь переверни коробку, — предложил Семён. — Ты заметил, она имеет форму квадрата? И по её углам, видишь, такие маленькие квадратики, в виде орнамента? А в квадратиках этих кружочки! Врубись, здесь истина! Четыре квадрата с кругом внутри! Поэтому я из «Богатырей» и курю, — они меня охраняют, и если надо будет, то они быстренько хребет сломают тому Чёрному Всаднику, — легко и ненавязчиво предсказал безысходную судьбу всадника Семён. — Хочешь попробовать? — предложил он мне папиросу.

— Не-е, я такое говно не курю, — отмахнулся я.

— Кстати… про говно… Мне периодически привозят говно обезьян, которые сидят на колумбийских полях. Там эти наркобароны… Короче, макаки втихаря хавают их посевы… Потом индейцы собирают это говно и импортируют в Европу… как удобрение. Но им удобрять ничего не надо. Его курят, кто знает про это… И после этого говна пробивает исключительно на защиту Южноамериканских джунглей, в которых эти обезьяны живут… И получается, что ты куришь удобрение, которое реально — говно… но если прикинуть, то это как раз удобрение и есть… но для головы. И вот оно таким странным путём в голову попадает… И все эти Стинги, которые леса защищают, они точно на этом говне сидят… Так и получается… что ты идёшь, в говно наступил в лесу, и тебе неприятно. Но если правильное говно покурить, то глядишь, и леса от вырубки спасём… Я когда первый раз покурил, например… сразу пол-Сибири купил. Чтоб на моей территории леса сохранить…

— Надо же!.. А что ты ещё курить умеешь?

— Это я потом расскажу, когда у тебя много времени будет… но если хочешь, я сейчас начну, а ты потом напомнишь, где я остановился, — предложил рассказчик.

— Нет. Если это надолго, то давай в другой раз.

— Хорошо, базара нету, — спокойно согласился Семён.

— Что ночью делать собираешься?

— Пойду в библиотеку. Может, какую-нибудь книгу почитаю…

Так минул день второй. Оранжевый.

∞

— Мама, книжку почитай.

— …И был Он на острове, называемом Патмос, и узрел храм в котором были окна и двери. Окна были раскрыты настежь, двери же оставались заперты Ангелом до времени времён, и поведал Ангел притчу про богатого служителя Ефесского храма, про его неслыханные по красоте камни и сапфиры, про золото и изысканные яства в храме его. Покровительствовал же служителю Ефесского храма Царь Сардисский, и кормил его из рук своих, дабы верили прихожане ему и оставляли монеты свои в храме Ефесском…

…И видел я трёх коней разной масти, и стояли кони на большом зелёном острове Киттиме, посреди как бы стеклянного моря. И на трёх конях восседали три старца. Остров Киттим имел длину равную широте, и дуло на него четыре могучих ветра, с четырёх сторон земли. Всадники громогласно возопили, гласом своим, преградив путь ветру. Так преградили они путь ветру с четырёх сторон земли, так спасли они остров свой и посевы свои, так спасли они храм острова своего. Радовались жители острова спасению и устроили праздник в храме, и наполнили храм дымом от славы Божией и от силы Его…

— Стоп!

∞

Богатырский Сон

На следующий день я проспал до середины его самого. Мне снились нереально цветные былинные богатыри, охраняющие просторы земли русской исключительно из корыстных целей: они защищали травушку-муравушку. А когда с востока пришёл Чёрный Всадник по имени Казбек и заикнулся про дань и про попробовать, и про насчёт пыхнуть пару раз, Алёша первый из троих начал его пинать ногами. Потом к этому процессу подключились Илья и Добрыня и в итоге сломали сухому Казбеку хребет, не используя при этом свои копья, мечи и стрелы. Именно этот сон мне запомнился удивительно отчётливо.

Я пришёл в контору к обеду. Семёна на месте не оказалось. Жаль. Мне хотелось поделиться с ним своим сном. Семёну он должен был понравиться. Я подошёл к его компьютеру, взял жёлтую офисную бумажку с липким слоем и написал записку:

«Семён, напомни, чтобы я рассказал тебе сон про Богатырей.

А Четыре».

Для верного попадания ему на глаза я приклеил её в центр монитора. Возможно, я задел мышку, неожиданно монитор щёлкнул и показал надпись:

«А Четыре, я был в библиотеке, напомни, чтобы я рассказал тебе переосмысленную былину «Слово о полку Игореве». Там такое про этих Богатырей написано!

Семён».

Мне показалось, что это какой-то заговор… В котором участвуют: Семён, Казбек, Три Богатыря, Игорево войско и плачущая Ярославна… Интересно, что там Семён вычитал? Поход-то неудачный был. И Ярославна в конце плачет… Но если переосмыслить… Может, что-то утеряно при переводе со старорусского… У нас же сейчас новорусский.

От нечего делать я зашёл к Игорю, он сидел и точил карандаши. Я расположился рядом, Игорь молча выдал мне скальпель. Дуэтом Игорь точил карандаши в первый раз. Стружки, отрываясь от материнского монолита карандаша… монолита… карандаша… где-то это было… предоставленные сами себе и заданному направлению, разлетелись по кабинету, опускаясь на пол по только им ведомым правилам гравитации и аэродинамики. Часть из них упала на…

а!.. так это же… у меня и было!.. тьфу ты! Вот пробивает меня иногда на поэтику!!! С чего бы это? Муза, что ли, посетила? Рано пока себя цитировать. Щас, соберусь… надеюсь дальше пореже будет клинить. Так… О! Ушла Муза… хорошо… Поехали дальше.

Пока мы точили, я рассказал про Павла из церковного бизнеса. Игорь сказал, что знает такого и приглядывается к его способностям. Я поинтересовался, как у нас решаются возникающие конфликтные вопросы, учитывая особенности российского бизнеса.

— Ты насчёт крыши, так называемой? — удивился вопросу Игорь. — У меня два-дэ крыша, круче быть не может. А кто здесь может быть моей крышей? Я сам и есть Крыша Мира… Надо будет перечитать на досуге… Это я решаю, какой криминал или бизнес нужен, а какой нет, и не только в этой стране. Пока сложилась такая обстановка, что без криминала ещё хуже будет, чем сейчас. Были тут одни непонятливые, свои услуги предлагали. Как про меня узнали, неизвестно, случайно, наверное, мимо проезжали — увидели офис, решили рискнуть. Один мой звонок, — и они анализируют свои действия, кто в гробу, кто на зоне.

— А с государством какие взаимоотношения, мы в законе, по их понятиям? — Меня интересовала степень нашей зависимости от чего-то, или кого-то.

— Это государство пока в законе у меня, по моим понятиям. Я не могу себе позволить иметь зависимость от кого-либо. Ни в чём. Простой пример: мой офис этот на сваях подземных стоит, потому что весь центр московский в сейсмическом отношении нестабилен — возможны сдвиги. Мне этот домик японцы строили, самые передовые архитектурные технологии использовали, в смысле сейсмической устойчивости, если сейчас трясти начнёт, у меня проблем не будет. Все коммуникации могут работать в автономном режиме. Моя работа остановиться не может. Государство может зависеть от меня, и зависит, а я нет, — Игорь говорил, и это было весьма очевидно для него.

Так, между прочим, он набрал номер. Сказал в трубку: «Павел? Игорь говорит. Что там у тебя сегодня?.. Я тоже свободен… Давай… Куда?..»

— Павел предложил посетить, как он говорит, «одно интересное место, там Батюшка Василий — хранитель, среди нормальных пацанов затесался. Мы хотели ему дом построить, чтобы поп свой под рукой всегда был, а он такое себе построил — сейчас экскурсии ездят по архитектуре врубаться…» — передал мне Игорь слова Павла.

Мы продолжили точить, пока Павел не подъехал. Я предложил наклеить потом все карандаши в ряд на белый холст. Игорю идея понравилась.

Хранитель, или Абсолютный Поп

Через три с половиной карандаша Сергей сообщил по внутренней связи: «Тут какой-то мудак на розовой девятке… говорит, что к Игорю Игоревичу… но, по-моему, он вообще не врубается… я его раньше не видел… выкинуть?» — Игорь дал команду «Фу», Сергей успокоился. Мне в нём как раз это очень нравилось: Сергей вообще не думал. Он чётко исполнял команды. Мы вышли к Павлу. Когда во дворе к нам приблизилась «Скорая» Игоря, Павел развязно сказал:

— Ребята, не надо этого всего, будьте проще, пошли, там моя девяточка стоит, проедемся без пафоса, заодно оцените возможности российского производителя. — Внешне его машина не производила никакого особого впечатления, ВАЗ девятой модели, именно на таких ездят люди, которые пережили уже страсть к показухе и пафосным авто.

В машине было прохладно и непривычно комфортно для девятки. Мы тронулись.

— Почему розовая? — задал я свой вопрос.

— А хрен его знает… Крик души, — ответил Павел. — Ваш Семён в окно каждый день орёт, а я один раз крикнул и успокоился.

— Молодец, коли так… — одобрил Игорь.

— Вы себе представить не можете, на что способны наши умельцы. Я её пригнал одному такому автолюбителю, не знаю, что он с ней там делал. Мне сказал, что разобрал, кое-что убрал, кое-что добавил и опять собрал. Я теперь любого на дороге сделаю, если надо.

— Кому надо? — равнодушно спросил Игорь.

— Не мне, это точно. Ты же знаешь, сколько по Москве ездят с комплексом неполноценности в скрытом виде. Купят себе чтонибудь навороченное и ездят, приключений ищут. Ты бы видел глаза этих, которых я делаю. С места срываемся, он сразу сзади в моём зеркале, бедолага на педальку свою давит, ничего понять не может. На мерсах подержанных публика, это вообще отдельная история. Мерседес — хорошая машина в принципе, но её наши, с этими комплексами, опошлили. Они же покупают мерс не потому, что он лучше или хуже, а потому, что мерс. Хорошо сказал один, покойный уже: «мерседесы и бэ-эм-вэ — рабочие лошадки криминального бизнеса». У нас народ вообще мало чего понимает, в машинах тем более. Сложился определённый стереотип по поводу некоторых машин.

— Я тоже на мерседесе езжу, — Игорь понимал, конечно, о чём говорит Павел, и их позиции в этом вопросе были близки.

— Видел я твой мерседес медицинский, у тебя там, наверное, внутри диван, бар и телевизор, но охранник в халате — это хорошая находка. Дай наводку, я себе тоже «Скорую» выпишу.

— Этим ходом уже никто не воспользуется. Так ситуация сложилась, понимаешь? Про бар и телевизор ты всё правильно говоришь, но у меня там ещё маленький чемоданчик, с правильной связью, — Игорь был не из тех, кто любит повыпендриваться, он просто говорил что и как есть на самом деле.

— О, хорошая вещь, это такой, с которым Дудаева убили? — как бы между прочим поинтересовался Павел.

— С которым Дудаева убили — это как раз плохая вещь. С Дудаевым отдельная история, ему дали специально для него изготовленный чемодан. Он вообще все наши планы нарушил. Кому нужна была эта война? Их контролировать вообще невозможно было, не пишут ничего, компьютерами не пользуются, только по радиосвязи и можно понять, что у них в голове.

— Ого, так это через вас всё идёт. Я давно понял, Миром правит тот, кто владеет информацией, раньше всё на бумаге было, теперь всё на электронных импульсах держится. Огромная структура, уважаю, — покачал головой Павел. Я сидел впитывал молча. Было видно, встретились два человека, которым есть о чём говорить, и они понимают друг друга. — Так это ты, получается, и есть серый кардинал?

— В каком смысле? — уточнил Игорь.

— Как в каком? В самом прямом. Когда что-то происходит, то говорят обычно, что это кому-то нужно. Даже иногда самые высокие чиновники, и те говорят, что кто-то что-то сделал, и вроде они не знают, кто именно. Говорят про какие-то тайные организации и властные силы. Я эту всю лабуду называю серыми кардиналами… да и не только я. Так вообще говорится про тех, кто влияет на события разные, но сам не светится, — объяснил Павел.

— Я понял… получается, что так… я и есть тот самый серый кардинал. Но я, в свою очередь, без ведома два-дэ редко сам решения принимаю, ничего само собой случиться не может.

— Значит, два-дэ — это самый серый из всех серых кардиналов, — предположил Павел.

— В общем, да, — расплывчато подтвердил Игорь. Мы выезжали за пределы города.

— Да, живёшь так себе в Москве, думаешь, что самый умный, — размышлял вслух Павел, — а выедешь за пределы кольцевой, сразу понимаешь, в какой стране живёшь… без иллюзий. Менты в кустах, вон смотри… — кивнул он. Из кустов, воровато озираясь, выглядывал молодой мент в мятой форме. На его огромном шевроле, расписанном на манер, принятый у гаишников, среди сине-красно-жёлтых мигалок расположился убогого вида радар какой-то древней конструкции, не исключено, что самопальный. — В нормальных странах, в Европе, например, на картах их дорог обозначены красными кружочками все места, где посты полицейские, и попробовали бы они самодеятельностью заняться — стать в кусты… Там вообще редко где сплошную полосу увидишь, скорость превышают все, но перед полицией… по карте смотришь и снижаешь, у нас нереально такое, — поделился соображениями Павел, навеянными российской действительностью.

— Это чтобы ты не расслаблялся, а помнил, где живёшь. У нас по-другому не будет никогда, — пообещал Игорь. — Видишь, заборы какие неровные, огороды у домов серые, не чисто на обочине — это всё для того, чтобы русский характер вырабатывался, а там глядишь — тебя и на думку пробивать начнёт, про русский характер и про русскую идею.

— Неужели так грустно всё? — Я тоже решил принять участие в поиске. Последнее время я здесь часто живу. А последние три дня — тем более. — Может, всё-таки изменится всё со временем. У нас же вроде пока начальный период второго пришествия капитализма, глядишь, и придёт окончательно, и у нас по уму всё будет… со временем, конечно. В тринадцатом году Россия хорошо стояла…

— Это в другой жизни, наверное, — перебив меня, заговорил Павел. — Проблема России в том, что Россия вообще не верит в законы, Россия верит в революционную целесообразность. Последняя революция — криминальная, и то, что криминал вырвался сейчас на поверхность — это следствие подавленного состояния уголовной культуры в период советской власти, когда всё это находилось в состоянии подпольности. Сами смотрите: вся эта марксистская софистика достаточно быстро рухнула под напором сочной поэтики блатных. Для России последнего переходного периода наиболее действенными оказались законы воровского мира, его понятия, разборки и феня. И прошу заметить, не модель мирового капитализма в чистом виде. У нас сейчас свой, такой приблатнённый, капитализм.

— Ты правильно всё говоришь, — одобрил выводы Павла Игорь. — Вообще, это криминальное сознание России имеет свои архетипические корни. Это и в народных сказках и в культуре. У нас воровать — инстинкт. Налоги у нас никогда не будут собирать и платить правильно. Тот, кто к власти приходит, — он тоже из народа, а народ наш что делает?.. ворует. И получается, что налоговики хотят кинуть бизнес и собрать нереальные налоги, а бизнес хочет кинуть государство — не заплатив налоги. Замкнутый круг. На самом деле реально и сейчас всё сделать по уму, но пока нет того, кто способен перевернуть менталитет этот русский, — сказал, казалось, всезнающий Игорь и посмотрел на меня.

— Скорее бы, застать хотелось, — ответил я его взгляду.

— Да… например, любая русская сказка… возьми её, переосмысли, — предложил Павел, — там кто-то ворует всё время. Если не сорока, то лисица. Колобок и тот украл себя у своих производителей, а потом его все встречные животные хотели слопать на халяву… Кто там ещё у нас… Снесла курочка Ряба золотое яичко — халява, работать не надо… Царевичи в сказках, и те воруют собственность у разных Кощеев и Горынычей… И детям всё это читают, и вроде как нормально всё. Добро, конечно, побеждает зло, но каким путём — путём обмана и воровства… — Павел покачал головой, осознавая, что и его не минула сия сказочная муть. Жаль, что осознал он всё это уже потом, став взрослым, когда русский характер сформировался. — В наших сказках главный герой Дурак — это очень по-русски. Главная задача дурака в принципе — полная реализация своей глупости. В сказке глупость раскрывается как цветок. Глупость как иррациональная основа счастья и свободы — почти в каждом. Дурак всегда занимает особое место в сказках, Иван-дурак — всегда счастливый герой. Дурак-дураком, а царевну имеет. Глупость — это золото, — произвёл вывод Павел. Проехав немного молча, он ободрился и сообщил: — Скоро будем проезжать место одно, никогда не видели, как бабушки в квейк между собой играют?.. О, видите, проезжаем полотенца, — вдоль дороги на натянутых между деревьями верёвках висели большие пляжные полотенца, со всевозможными рисунками. — Наивный арт, убожество, конечно, но прикол в этом есть, — оценил Павел. — Наверное, кто-то покупает, если сидят.

— Видно, вся деревня этим промышляет, — определил Игорь. На пути следования через это место, такие верёвки с полотенцами были чуть ли не напротив каждого двора. — Да, забавно, лежишь на пляже, на долларе, или на такой попастой девке, — Игорь указал на полотенце. — Вообще-то, мне кажется, это гораздо круче, чем мы думаем. Мы просто в эту фишку не врубаемся.

— Скоро будет деревня кукурузных палочек, — сообщил Павел, исполняя обязанности экскурсовода и водителя одновременно. — Видите эти пирамиды, — махнул он в сторону, вытянувшейся ввысь бетонной пирамиды. — Любопытно, что человек с фамилией Голод стремится с помощью этих пирамид накормить и обустроить Россию. Голод… надо же… Он там камни положительной энергией заряжает.

— Он хоть пытается. Неважно, что это ни к чему не приведёт, важно, что он что-то делает. Правда, посыл в нём не совсем позитивный. Не может человек с фамилией Голод кого-то накормить.

Тем более Россию, — сказал Игорь, провожая взглядом пирамиду, из которой, воровато озираясь, человек в телогрейке выносил похожий на Колобка большой камень.

Некоторое время ехали, слушая радио, проезжая через простые, но забавные места. Разнообразна деятельность человеческая, не надо никакой плановой экономики, всё само движется, каждый занимается своим, иногда нужным делом. По радио какой-то пел про то, как убили человека африканского происхождения, ни за что, ни про что суки замочили. А потом он встал и пошёл. Про то, как мама осталась одна, позвала колдуна, Билли встал и пошёл, ну и что, что зомби, зомби тоже может играть в баскетбол. Потом ведущий рассказал, где, в каких кустах ждать гаишника и про автомобильное братство. Опять чего-то запели, на этот раз девушка говорила кому-то ариведерчи. Мне было интересно увидеть деревню с бабушками-квейкершами.

Мы почти благополучно миновали деревню кукурузных палочек. Почти, — потому что на выезде из деревни путь преградила немолодая уже женщина крестьянской наружности в необычно белом для этих мест переднике. Расставив широко руки и ноги, она намеревалась остановить движение оживлённой скоростной трассы, и, что самое удивительное, ей это удалось. Павел высунулся из окна:

— Чем мы можем вам помочь, уважаемая?

— А чёй-то вы эти желтенькии палочки кукурузныи у нас не покупаите? — Она встала, уперев руки в боки. Именно в боки, так как человек, перекрывающий скоростное движение, не способен их упереть в бока.

— Не хотим значит… наверное, — попытался объяснить Павел.

— Так вы нибось и ни пробавали никада их. — Она указала пальцем на здоровенные пластиковые мешки, сложенные у обочины каменной строительной кладкой. Муж у неё — точно строитель.

— Ни хатим, наверное… нибось, — попытался говорить на её языке Павел.

— Во, наверна, я и гаварю, пробавать нада, — не унималась кукурузных дел мастерица. — Как можна ни хатеть таво, чево не знаешь? Пробавать надо, — философствовала она, не сходя с места.

— Кто сказал, почему это надо? Ни хатим, — попробовал возразить Павел.

— Я хочу, давай сюда свои жёлтенькие, — Игорь вышел из машины и подошел к стене из мешков. — Я сейчас пробую, специально, чтобы вы видели, что пробую, — обращаясь к философски настроенной даме, он взял из её рук несколько палочек, попробовал. — Опоздали вы на много лет, я в детстве такие любил… хотя в моём детстве таких ещё не было… Но за вашу жизненную позицию и стремление к победе я возьму два этих мешка, — Игорь указал пальцем на кладку. — Из одного отсыпьте мне в маленький мешочек немного, я с собой возьму. Остальное отдайте своим внукам, ладно? Скажете от меня.

—

— Чиво так? Всё забирайте, маи внуки срут этими палочками. Им ани ни нать. Забирай, мил чалавек, — уже без угрозы в голосе разоткровенничалась она. И как-то по-отечески похлопала Игоря по плечу. Именно по-отечески… что-то в ней было такое… мужское… видать, частенько ей приходилось коней на скаку останавливать… и избу тушить…

— Я же говорю, опоздали вы. Я купил у вас не палочки, а воспоминания. Всё, берегите себя, — Игорь развернулся и пошёл к машине, отряхивая на ходу испачканное плечо.

Через сто пятьдесят метров Павел свернул направо, и мы начали петлять по густому лесу, который вскоре неожиданно кончился. Появились признаки жизни.

— Любопытное местечко, смотрите. — Мы въехали в компьютерную деревню, на обочине находились развалы прибамбасов, часть из которых была новая, в упаковке, часть — бывшая в употреблении. Возле каждого развала перед монитором функционирующего компьютера сидело по милой бабушке, озабоченно давившей на клавиатуру, азартно покрикивая. Некоторые местные представители компьютерного бизнеса сидели с джойстиками. Одна из них лежала возле своего столика на раскладушке, её руки были сложены на груди. Могло показаться, что она умерла.

— Во, самый разгар. Компьютерная деревня. Здесь рядом склады, внучёк чей-то этим занимается. Приобщил, — обрисовал обстановку Павел. — Мало того, здесь выделенная линия в нэт с безумной скоростью. Вот и режутся со всем миром. Свой сайт имеют. По рейтингу, самая сильная команда в мире по квейку. Удивительно, кто бы мог подумать. Как можно перестроиться в таком возрасте, не понимаю, — он действительно не понимал, даже присвистнул. Раньше я считал, что люди или жестикулируют, или нет, когда разговаривают, или тем более, когда ведут машину. Павел до этого разговаривал, и руки его не принимали участия в изложении мыслей. Сейчас машина была предоставлена сама себе, так как жестами Павел показывал, насколько он не понимает. Не оставалось сомнений, что это для него загадка.

— Почему нет? Если существуют немолодые уже люди, и при этом возникла новая технология, в нашем случае компьютерная, вполне возможно, собственно чему мы сейчас свидетели, они найдут друг друга, — решил поправить положение Павла Игорь. — Много существует того, чего мы не понимаем, не надо отчаиваться — оно существует вне зависимости от нашего понимания. Много людей способны на прорыв в определённой области, если они будут долбить по ней целенаправленно… Павел, как ты думаешь, та бабушка умерла или спит?

— Мне хотелось бы верить в то, что она спит.

Павел успокоился, взялся за руль, теперь наше движение стало контролируемым. Мы проехали немного вперёд. Две милые бабульки в бейсболках сидели недалеко друг от друга. Рядом с ними находились внуки или правнуки — непонятно, тыкающие маленькими пальчиками в клавиатуру ноутбука. В этот момент вокруг бабушек ничего не существовало, ни внуков, ни дороги… только квейк с его виртуальными противниками и азарт в глазах.

— Петровна, загоняй этого вниз, я за колонной буду! Давай скорей, я прыгаю! Ты где? — кричала чья-то мама мамы №1.

— Зависла я, перегружаюсь. Обгрейдить надо всё. Семёновна из города когдать собиралась? — громко вопрошала чья-то мама мамы №2.

— А вы попробуйте контрол-альт-дэлит, одновременно, — поравнявшись с игроками, посоветовал Павел, снизив скорость.

— Сынок, — ответила ему старушка, — это когдать ты будешь где-нибудь у себя, в загнивающей Москве, то можешь давать советы… а здесь — ты можешь только стоять и благоговеть!!! Понял? Надо што-то — покупай, не нада — иди с миром. Я ж говорю, обгрейдить надо всё.

— Всё, кокнули меня, перегружаешься не вовремя, прикрывать меня надо было. Рейтинг падает. Тинэйджеры из Атланты по очкам догоняють, — сообщила с сожалением сидевшая рядом бабушка №1 в бейсболке.

Объехав нас, подкатил джипчик, вышли интеллигентного вида молодые люди с портфелями.

— Што, сынки, ищем? Што-та спец… или погулять выехали, — спросила та, которая советовала здесь благоговеть.

— Вы же знаете, сюда случайно не заезжают, — ответил парень в костюме, — надо данные получить со спутничка одного. Хочу узнать, сколько и чего.

— Эта смотря какой спутничек, сынок. Ево же ламать нада. Расценки разные, Пентагон и Бразилия — разные вещи. Лубянку ваще дёшева. Смотря што ламать… Если сложно всё, сидеть надо, ковырять его. Сколько времени даёте?

— Со временем напряг, — посмотрел на часы потенциальный заказчик.

— Пашли в хату, — махнула она рукой, будто приглашала путника испить ключевой водицы. Удивительным образом сочеталось в старушках их старое и сегодняшнее новое, появившееся совсем недавно, но успевшее вытеснить или заменить собой много старого. Здесь в воздухе, наверное, летало что-то, оно оказывало определённое влияние на них. Я не поверил бы в это, если бы не увидел сам.

Я не поверил даже в то, что сам увидел… Пугало в ближайшем огороде стало производить человеческие телодвижения, выронило косу, потом сошло с места и направилось к приближающемуся в сторону избы медведю, вышедшему из леса… Пугалом оказалась худосочная, высокая старушка, вида пугала в лохмотьях. Она махнула медведю рукой, как старому знакомому, приглашая следовать за собой. Без смущения и агрессии на звериной морде он покосолапил за ней в дом. При виде медведя у ребят из джипчика после неуловимого глазом фокусного движения в руках появились пистолеты типа автоматов или автоматы типа пистолетов, не это важно, важно, что они именно появились. Возможно, ребята узнали в медведе своего конкурента, но это было ошибкой — то был реальный дикий медведь, зашедший на стакан самогона к знакомой старушке.

— О, гляньте-ка, опять притопал, видать после вчерашнего голова болит, как не налить такому! В рюмочную и кафе его не пускают, а если пустят, то убьют ещё. Вон, гляньте-ка, мается бедолага, водочки с огурчиком хочится ему… да и денег у нево сегодня нет, нибось… пускали бы в рюмочные, так всё равно не расплатиться ему сегодня, — сообщила новость своей соседке по столику жующая попкорн бабушка №3 в нелепой в это время года шапке-ушанке.

— А что он вчера делал-то? — спросила соседка.

— Так мы ж, вчерась, в преферанс перекидывались, он махнул лишнего, стал невнимательным и продул нам все деньги. Глупое животное — нажрался в стельку. Медведь, одним словом.

Игорь попросил Павла остановиться, затем подошёл к развалу компакт дисков, у которых сидела бабушка в зимней шапке.

— Позвольте у вас спросить, этот… — начал Игорь.

— Позволяю, — перебив вставила бабушка своё разрешение.

— Спасибо. Меня интересует, этот медведь действительно играет в преферанс?

— Да, играет, — ответила бабушка, не скрывая своего отношения к наивному вопросу.

— И этот медведь проиграл вчера свои деньги? — продолжил блиц-опрос Игорь.

— Да, деньги, — ответила бабушка, удивляясь наивности городских.

— И он выпивает? — спросил Игорь.

— Выпивает, а кто ж не выпивает нынче? Он ищё огурчиком закусывать уважает. Других радостей у него в лесу мала. Жизнь такая собачья, даже медвежья, — пояснила бабушка.

— А откуда у медведя деньги, вы его не спрашивали? — задал следующий вопрос Игорь.

— А кто ж его знает, откуда. Может, у туристов отобрал, может, таких, как вы, непонятливых, обобрал. У тебя, сынок, деньги-то, у самого, откуда? — скосив глаз на Игоря, начала выяснять бабушка.

— Работаю. А пугалом зачем та женщина?..