Бесплатный фрагмент - От милиционеров к ментам

«НАША СЛУЖБА И ОПАСНА, И ТРУДНА…»

Все рассказы написаны на основе реальных событий, участником которых был лично я или мои товарищи. Изменены только фамилии действующих лиц и места событий.

Рассказы о советской милиции

Советская милиция — это был период социализма, а теперь мы живем при капитализме — разные общественно-политические формации и совершенно разный менталитет вырабатывается у сотрудников. Сравнивать есть что.

«Менты» — ведь это оскорбительная кличка, жаргон у́рок. Но с легкой руки Кивинова быстро вошла в повседневную жизнь. Теперь даже сами полицейские себя так называют.

Что же отличало советскую милицию? Это отсутствие коррупции в том понимании, которое имеется в настоящее время. Деньги в милиции тогда не добывали. У нас была заработная плата, вполне приличная — можно было прокормить семью, съездить раз в год в отпуск, купить телевизор и холодильник, т. е. нормальный прожиточный минимум был обеспечен. Это, конечно, не значит, что не было взяточничества. Было, но оно не имело такого массового характера, как теперь. В Закавказье, Средней Азии, вполне возможно, имело место, но там по-другому оценивали работу в милиции. Я имею в виду на бытовом уровне.

Но могу с уверенностью утверждать, что в Питере такого не было. Партийные власти, несомненно, имели полное влияние на правоохранительные органы, в том числе и на суды, но это носило единичный, а не массовый характер. Я беру только период своей работы, начиная с 70-х годов. Речь не идет о сталинском, да и хрущевском периоде.

Следующей отличительной чертой был менталитет сотрудников. Люди шли работать в милицию, чтобы помогать и защищать граждан от преступников. Честь, совесть — у большинства сотрудников были основой жизни. И следует отметить, что население в своей массе доверяло милиции и всегда обращалось к ней за помощью.

Что же отличает нынешнее поколение сотрудников: жажда наживы, у кого какая автомашина, какая квартира и так далее.

Следующая черта — это мера ответственности: в советский период сотрудник отвечал самостоятельно за то, что ему поручалось. Теперь — нынешние сотрудники не хотят ни за что отвечать, и главное, что это их вполне устраивает. Начальник сказал — он выполнил. Прав начальник или нет, сотрудника не волнует. Следователь привлекает человека к уголовной ответственности, даже не зная обстоятельств дела, его это просто не интересует. Ему сказали допросить — он это и делает. Судье дают указание — привлечь человека к уголовной ответственности, он (она) безропотно все выполняет. Есть, конечно, случаи неповиновения, но такие долго не работают.

Для объективности следует отметить, что социалистический и капиталистический периоды значительно отличаются. Такого вала преступности в социалистический период не было, но и отношение сотрудников правоохранительных органов к данному явлению было не такое.

После раздела Советского Союза, развала всей экономики, активно стали возникать бандформирования — начались разборки, так называемые стрелки, захваты людей и пр. В этот период времени милиция стояла как бы в стороне: расследовала преступления; если попадались бандиты, то их привлекали к уголовной ответственности. Приблизительно до 1995 года в милиции нормально и, главное, регулярно выплачивали зарплату. Был установлен специальный коэффициент на зарплату — при повышении минимального прожиточного минимума автоматически повышалась и зарплата. Если учесть, что зарплату платили вовремя и без задержек, что имело место на многих фирмах и предприятиях, то станет ясно, почему люди хотели и шли работать в милицию. Проблем с кадрами не было. Как мне помнится, последнее повышение зарплаты для работников милиции было в 1995 году, затем коэффициент отменили и зарплату фактически заморозили на несколько лет. Года два-три люди терпеливо ждали, когда же на них обратят внимание, но никому до этого дела не было: бизнес делили, переделяли, захватывали и перезахватывали. Кто повыше находился в руководстве, пристраивали своих родных и жен на теплые места, с тем чтобы свои зарплаты выделялись им на мелкие нужды. Вот тут и начал меняться менталитет у сотрудников милиции, тем более что соблазнов было очень много — наши бумажные, вернее денежные мешки решили от бандитского беспредела перейти к правовому беспределу. Переходить стали к решению экономических вопросов через милицию, следствие, арбитраж и суды. Именно туда и пошли деньги наших толстосумов.

Именно в этот период и сами сотрудники стали искать свой «бизнес»: крышевать, входить в соучредители фирм; если не напрямую, то через родственников помогать решать вопросы. Эта позиция осталась на многие годы и тянется до сих пор.

Какой же выход из данной ситуации? Прежде всего, это, конечно, достойная зарплата, чтобы было что терять. Далее: нужна коренная реорганизация МВД, следствия, суда, прокуратуры. Но не такая, какая прошла в МВД, — от перемены мест, т. е. названия, сумма не поменяется. Работа МВД по всем линиям, в том числе и кадровая, завалена. Тем, кто фактически привел к этому в МВД, поручили ее реформировать. Им это надо? Нет, конечно! Их все устраивало все эти годы, и будет устраивать дальше, только не трогайте. Менять надо кадры — это прежде всего, с такими далеко не уедешь. Всех выгнать нельзя, но коренную чистку делать необходимо.

По некоторым опубликованным данным, в милиции насчитывалось 1,4 млн сотрудников, это до 20% сокращения. В Советском Союзе с учетом наличия 15 союзных республик их было 800 тысяч человек. Это ведь о чем-то говорит. Слишком много служб, которые только контролируют, пишут доклады, рисуют картинки. Нужны ли они вообще, да еще и в таком количестве. Реформа, если проводится, должна быть реформой, а не ее обозначением. От перемены названия суть не поменяется. Как говорится: «Хоть чушкой назови, только в печь не сажай». Реформа проведена явно не подготовленной и поверхностной, не затрагивая существа вопроса.

Мои рассказы основаны на реальных событиях, по рассказам самих героев, — я стремился показать отношение сотрудника милиции в те далекие времена и сейчас, как теперь говорят, его менталитет. Насколько мне это удалось, судить читателю.

Милиционер

Я гражданин Советского Союза! Это потому, что родился я сразу же после войны в г. Ташкенте, Узбекистане. Детство и юность прошли в г. Каменец-Подольском, на Украине. А сознательную жизнь прожил в Ленинграде, России. Вот и получается — Советский Союз. Не так уж плохо было, когда в мире и дружбе жили разные народы.

В семье я был третьим ребенком, самым маленьким, а следовательно, и самым любимым. Двое моих братьев были значительно старше меня: один на восемь лет, второй на 11 лет.

После войны на Украине был голод. Хотя отец работал директором швейной фабрики, еды в семье не хватало, и мать меня кормила грудью до полутора лет. Видно, поэтому у нас, мужчин, такие слабости к женским прелестям проявляются.

Рос я слабым и болезненным ребенком, часто сверстники обижали, и драться я не умел и не любил. Может, поэтому во мне так развилось чувство справедливости. Так и в России было — кого больше всех угнетали, тот больше всех и участвовал в революции. Я мечтал стать сильным и смелым, помогать бедным и несчастным. Поэтому, как только я начал читать, а читать я начал рано, книги поглощались мной запоем. Телевизора тогда ведь не было. Вместе с героями книг я плавал в «Наутилусе», воевал в Африке, путешествовал на Северный полюс и участвовал в революции. Да, тогда для нас участники революции были героями, которые боролись за освобождение народов от гнета капиталистов. Это сейчас они уже не герои, но тогда мы все по-другому воспринимали. Вот только бабушка меня все останавливала, говорила, что надо верить в Бога. А что я тогда понимал? Время было совсем иным. Это теперь молодежь мечтает о бабках, машинах и квартирах. Мы же мечтали быть капитанами дальнего плавания, летчиками, космонавтами, изобретателями, но никак не официантами, продавцами и спекулянтами. Было такое слово в советское время, сейчас они называются бизнесменами. В общем, по идейным соображениям мне по душе больше социализм, чем капитализм с его «звериным оскалом», как раньше писали. Согласитесь, ведь что-то в этом есть в действительности.

Я мечтал о многих профессиях, зачитывался книгами о майоре Пронине, сотруднике КГБ, книгами Льва Шейнина, о следователях, поэтому хотел быть и следователем, но не милиционером. Уважение к милиции было, но не настолько, чтобы эта профессия привлекала.

Возраст подходил, и возникал вопрос об армии. Братья старшие к тому времени уже давно отслужили, поженились и проживали отдельно. Родители у меня были к тому времени уже преклонного возраста, и мне можно было отказаться от призыва в связи с необходимостью оказания помощи родителям. Но я не хотел быть маменькиным сынком — так тогда это называлось — и выбрал армию. Как говорится, пошел «исполнять священный долг перед Родиной». Неплохо ведь звучит.

Было у меня среднетехническое образование, поэтому призвали в технические войска. Сейчас они называются космическими. Это были сверхсекретные части, разбросанные по всему Союзу, — они управляли космическими спутниками, как военными, так и гражданскими. Я же служил под Симферополем. На третьем году службы познакомился я с девушкой, настоящей украинской красавицей, Лилей. Высокая, чернобровая, с копной волос на голове, большой и красивой грудью — в общем, красивая девушка. Каждый выходной — а тогда я уже был сержантом, дедом, — я проводил в городе, в увольнении, я мог себе такое позволить.

Лиля работала секретарем в отделении милиции, хотела поступать в юридический институт. Я тоже хотел учиться, но еще не решил, где и зачем. Метался в поисках. По специальности, после окончания техникума, я был электриком, но работа на заводе меня не прельщала. Когда меня демобилизовали, Лиля предложила мне остаться в Симферополе, пойти работать в милицию постовым, а потом вместе поступать в Одесский юридический институт. На ее предложение я просто рассмеялся и спросил у нее, как она представляет себе меня в форме милиционера. Вот такие дела.

Я вернулся домой, к родителям, пошел работать на завод и стал думать, куда пойти учиться. Приятель мой, Виктор, стал готовиться поступать в юридический институт, чтобы стать следователем прокуратуры. В общем, склонил меня тоже, так как я сам не знал, чего хочу. Он получил рекомендацию из прокуратуры (там работала его жена) и поехал поступать в Харьковский юридический институт, а я поехал в Воронеж. На Украине поступать не захотел, да и рекомендации мне никто не давал, и украинский язык я не очень-то знал, чтобы на нем учиться. Родителям не нравилась моя идея: они рассчитывали, что я буду жить с ними, но мешать мне не стали. Мне же хотелось, как теперь говорят, экстрима. Что ж, я его получил и получаю по жизни вполне, даже сейчас, находясь в камере «Матросской Тишины», в возрасте 64 лет. Экстрим — так по полной.

Вернемся, однако, к нашим баранам. Я решил, что буду поступать на юридический факультет и стану следователем. В Воронеже я провалился на первом же экзамене, сочинении. Вернулся назад и с удвоенной силой стал опять готовиться. На этот раз я уже выбрал Ленинград. Город-герой, город истории России и революции, манил к себе своей славой, своим величием. Но опять я срезался на сочинении. Ошибки, ошибки и еще раз ошибки. Передо мной возник вопрос, как у Гамлета: «Что делать?» Домой возвращаться я не хотел, скучно там было. И тут приятель, у которого я остановился, познакомил меня с экспертом райотдела милиции. Услышав мою историю, он и предложил мне идти работать в милицию. Объяснил мне, что при поступлении в университет я буду пользоваться льготами, могу получить комнату в коммунальной квартире, если женюсь, — в советское время их предоставляли милиционерам, а по окончании университета смогу работать следователем МВД, что фактически то же самое, что и следователь прокуратуры, только другая категория дел.

И вот без всяких связей и протеже я обратился в Октябрьский отдел милиции. Постовых всегда и везде не хватало. Хотя руководство все время обещает, что как повысят зарплату, то в милицию на поступление будет очередь «людей в шляпах» стоять. В то время фраза «люди в шляпах» означала «имеющие высшее образование». Но не очень они, видно, шли. Хотя, надо признать, наличие среднетехнического образования мне помешало. Не хотели брать на должность милиционера. В милиции в то время не все офицеры были с таким образованием. В конце концов, мне удалось убедить начальника кадров, что я согласен на должность постового и на большее пока не претендую. Но это было еще не все. В то время в милицию брали только по набору от коллектива завода или фабрики и через райкомы партии. Поэтому меня направили на Ленинградское Адмиралтейское объединение, которое рекомендовало меня для работы в милицию. У них желающих не было, поэтому они с удовольствием дали рекомендацию, тем самым выполнили разнарядку райкома партии. Им хорошо, и мне приятно.

Так в сентябре 1970 года я попал в милицию и через пару недель уже стоял на посту в качестве стажера в городе-герое Ленинграде. И, между прочим, гордился этим.

Оперуполномоченный

Отработав на заре своей карьеры полтора года постовым милиционером, я стал активно продвигаться к своей заветной мечте — работе следователем. Именно для этого поступил в Ленинградский государственный университет им. Жданова на вечерний факультет. Как я и ожидал, наличие у меня среднетехнического образования и поступление в университет привлекли внимание руководства к моей персоне. Вызывает меня как-то заместитель начальника отделения милиции по уголовному розыску капитан милиции Борнев Анатолий Андреевич (а тогда, надо сказать, были отделения милиции, а не отделы, как сейчас, и звания у всех были на порядок ниже. Полковник — это как сейчас генерал, единицы насчитывались, а генерал вообще один на весь город был) и говорит: «Чего тебе на посту стоять, давай в уголовный розыск». Я ему и отвечаю, что я следователем хотел бы быть. «Ничего, — отвечает Анатолий Андреевич, — и следователем поработать успеешь. Поработаешь в розыске, узнаешь, как дела раскрываются, и перейдешь в следствие». Я подумал и согласился, но с одним условием — что дадут возможность учиться на вечернем. На том мы и сошлись.

Все ребята в розыске были как на подбор: работали с полной отдачей, сутками не отдыхали, домой никого нельзя было выгнать, когда шло раскрытие, — и ведь это добровольно, никто не заставлял. О бабках не вспоминали и о взятках или крышевании не мечтали: в ходу были другие ценности. Трудно было, интересно было, экстрима всем хватало по полной. И я тоже увлекся, розыск полюбил, на работу каждый день рвался и о другой уже не мечтал.

Единственное, что давило, — это раскрываемость преступлений. Показатели. Оказалось, что главное в жизни милиции — это именно они. Я быстро понял, что, к сожалению, качество работы розыска и показатели совсем не обязательно взаимосвязаны. Ведь показатели — это некие цифры, а они имеют свойство регулироваться, причем искусственно. Но чтобы понять эту истину, мне уже потребовалось какое-то время.

Представьте: шла упорная, тяжелая каждодневная борьба за показатели. И выражалась она, прежде всего, в том, что не все заявки граждан регистрировались в книге происшествий — ведь далеко не все преступления можно раскрыть! В то время, согласно приказу министра МВД, при обращении граждан в отделение милиции дежурный по отделению был обязан заполнить в журнале соответствующие графы, выдать заявителю корешок заявления и вызвать оперативника. Однако приказ приказом, а действительность была совсем другая: дежурный после общения с заявителем сразу же вызывал инспектора уголовного розыска (теперь это оперуполномоченный), тот принимал заявку и докладывал о ней руководству. Руководитель, рассмотрев материал, писал на нем номер, под которым должна регистрироваться заявка, и фамилию исполнителя — инспектора, которому предстояло работать с делом. Вся изюминка процесса заключалась в том, что если руководитель обводил буквы на материале кружком, то дежурный материал регистрировал, если нет — то просто, без регистрации, отдавал его исполнителю. И в данном случае все беды ложились на опера, только он теперь отвечал за все: за отсутствие регистрации, за невозбуждение уголовного дела, за сокрытие преступления от учета — вплоть до уголовной ответственности. Уже приобретя достаточный опыт работы в розыске и определенный авторитет, я спросил у одного из руководителей, для чего мы прячем преступления, ведь мы обманываем только себя. Он мне ответил: «Это политика партии и правительства, направленная на искоренение преступлений». Получается, что спрятанное преступление все считали несовершенным.

Помню, как-то приезжала к нам делегация из Японии. В дежурной части отдела милиции (сейчас это называется управлением) висели различные графики: количество совершенных преступлений и их раскрытие, в общем, отчетная статистика. Все эти графики производили впечатление на посетителей, особенно если они в работе милиции ничего не понимали. Я находился в дежурной части, когда начальник отдела привел делегацию и стал показывать им эти графики и рассказывать о наших показателях раскрываемости. Тут он и назвал цифру раскрываемости преступлений, и, если мне память не изменяет, она составляла 99,8%. Услышав эту цифру, полицейские из Японии попросили назвать ее еще раз, решив, что они ослышались, а потом, переглянувшись, — рассмеялись. Для любого полицейского было ясно, что таких показателей просто быть не может, ведь мы работаем не в деревне, где все про все и всех знают. Существуют общие объективные и субъективные причины существования преступности, и их не переделать ни при социализме, ни при капитализме. Но в нашей стране в то время это никого не смущало: раз уж партия сказала «надо», все ей ответили «есть». Но хочу отметить, что этот чудный опыт «раскрытия» преступлений используется в полной мере и сейчас, несмотря на то что партии, руководящей и направляющей, больше вроде как бы и нет.

Можно сколько угодно играть в реформы МВД, делать вид, что что-то меняется, самим себя реформировать, но пока милиция-полиция работает на статистику, суть идущих процессов не изменится. Я уверен, что правоохранительные органы не должны иметь прямого отношения к статистике. Она должна лишь бесстрастно фиксировать все, что происходит в действительности в сфере правонарушений, давая понять, достаточен ли личный состав, хорошо ли он экипирован и как можно повысить эффективность работы милиции.

В связи с этой самой пресловутой раскрываемостью у меня произошел как-то интересный случай. В один из дней я был дежурным по отделению милиции по линии уголовного розыска. Поступает нам заявка о совершенной квартирной краже в районе Покровки. Машин у нас тогда было мало, и я просто на общественном транспорте добрался до места происшествия (благо проезд тогда для нас был бесплатный). Картина, вижу, обычная: квартира находилась на первом этаже, и грабитель проник в нее через окно, похитил различные вещи и бытовую технику. Убедившись лично, что имело место преступление, я позвонил дежурному по отделению милиции и попросил прислать следователя с экспертом. Дежурный попросил меня перезвонить и пошел докладывать о событии руководству. Через какое-то время я перезваниваю дежурному, и мне поступает команда все оформлять самому, пришлют только эксперта. А это значит, что надо самому принять заявление, провести осмотр места происшествия, зафиксировать следы проникновения и обежать соседей — может, кто-то что-то видел. Оформил я материал, приехал обратно в отделение, доложил своему начальнику, он же заместитель начальника отделения милиции по уголовному розыску. А он мне и говорит: «Раз ты все оформил, пусть дело у тебя и остается». Получается, что хоть я и не проявлял инициативу, но все равно был наказан, ведь «земля», на которой произошла кража, была не моя, я обслуживал совсем другую территорию. Но возмущаться в таком случае было бесполезно, надо было искать — главное, чтобы заявители видели, что работаешь, и не побежали бы в прокуратуру.

Что делать, пошел шерстить по территории — конечно, не один. В этом отношении мы все дружно работали, независимо от того, чья «земля». Начали проверять: кто из новых жильцов появился, кто чем торгует, кто загулял, ну и так далее. Собираем информацию: кто шепнет на ухо, кто и стукнет по старой привычке, а мы все обрабатываем, проверяем. Тут в поле нашего зрения и попал один паренек. Назовем его Николаем. Загулял парень, без работы болтается, пьет. Живет один в коммунальной квартире. Соседи подтвердили, что видели, как пьяный Николай тащил домой вещи. Пришли мы к нему в гости, а у него еще и барахло, и бытовая техника в комнате лежат. Сверили все — наша техника, та самая, из квартиры. Николай признался — делать было нечего, рассказал, куда остальные вещи продал. Собрали, оформили мы все как следует. И я, гордый, доложил руководству: так и так, раскрыл преступление, и не просто преступление, а квартирную кражу, давайте следователя, возбуждать уголовное дело надо. Как-то странно посмотрел на меня наш руководитель Лукин Александр Иванович и говорит: «Бери-ка материал и иди докладывать начальнику отдела». Я так и обалдел: с чего это вдруг? А Лукин мне и объясняет, что выезд следователя возможен только с личного указания начальника отдела. Делать нечего, я материал в руки, и вперед.

Приезжаю на Садовую — там находился кабинет начальника отдела и следствие. В то время начальником у нас был Ландышев Эльмир Михайлович — невысокого роста, плотный, рыжеватый. Хитрый до ужаса, но своих сотрудников в обиду не давал. Знал, кому что на самом деле надо и как решать свои и чужие проблемы, и его очень уважали. Дважды лично от министра получал внеочередные звания — подполковника и полковника.

Вот ему я и докладываю, что была совершена квартирная кража два месяца назад. В результате оперативно-розыскных мероприятий мы раскрыли преступление, преступник задержан, вещи изъяты, необходим следователь для возбуждения уголовного дела. Тут Эльмир Михайлович мне и говорит: «Почему ты приходишь через два месяца с этим материалом? Где ты все это время был? Почему материал своевременно не был зарегистрирован? Почему следователь не был вызван сразу на место происшествия?» От этих разных «почему» я совсем растерялся. Отвечаю, что, мол, не я все эти вопросы решаю, я только опер, я выехал на место происшествия, по указанию руководства все оформил, раскрыл преступление, а дальше все это не от меня зависело — и не ко мне вопросы.

Выслушал Ландышев меня и вроде бы смягчился. Говорит мне: «Прошло два месяца, а мы тут возбудим уголовное дело — чем я объяснять буду прокуратуре, что своевременно не зарегистрировали и не возбудили его? Тебя же таскать будут, это раз. Второе: вот видишь схему?» — и показывает на стену. Встает из-за стола и подводит меня к таблице раскрываемости преступлений, которая висит у него на стене в кабинете. «В этом году уже совершено восемь квартирных краж, а прошло только полгода. В прошлом году их было 14. Значит, за оставшиеся полгода мы можем возбудить только шесть таких дел, иначе будет рост. А мы с тобой этого допустить не должны. А если будет совершена серия краж, их ведь не спрячешь. Все понял?»

Я, конечно, понял. «Бери, — говорит, — свой материал и иди с ним куда хочешь, делай с ним что хочешь». Я и пошел, преисполненный сутью государственной политики раскрываемости преступлений и недопущения роста их количества.

Ну а с тем материалом что? Да ничего особенного — я сам выступил и следователем, и судьей. Вернул все вещи потерпевшим и приобщил Николая к гуманным методам борьбы с преступностью.

Екатерина

Дело было летом 1975 года. В Ленинграде начались белые ночи. Погода стояла хорошая, и по ночам на набережной Невы скапливались толпы людей. Приходили группами и поодиночке, пьяные и трезвые. По дороге на набережную и на самой набережной возникали разнообразные разборки и драки.

Милиции в эти дни особенно доставалось — дежурили в авральном порядке, усиленные наряды выставлялись на наиболее уязвимых и опасных участках. Но тем не менее преступления совершались.

В одну из ночей на Синем мосту, кстати, самом широком в Ленинграде, нашли труп молодого человека с ножевым ранением. Свидетели показали, что была драка между парнями, потом все разбежались, а он один остался лежать.

В то время убийство было настоящим ЧП для города, совсем не как сейчас. Сразу же подключался первый отдел Главка, так называемый убойный. Там работали лучшие опера города, одни зубры. В первом отделении милиции был создан штаб по раскрытию преступления на Синем мосту, и возглавлял его начальник отдела Илюшкин Пётр Иванович, в то время легенда уголовного розыска Ленинграда. Со всех районных отделов милиции города были присланы вспомогательные силы, человек сорок, и началась обычная процедура: обход территории для выявления свидетелей, проверка так называемого «подучетного элемента» — ранее судимых, проверка связей погибшего и т. д. Учитывая, что преступление было совершено на нашей территории, включили, конечно, и нас — оперов отделения и меня в их числе.

Распределял все задания и отслеживал их исполнение Мелехин Дима. Ему понравилось, как я работал на предыдущих делах, и он, так сказать, приблизил меня к себе. Конечно, я был горд этим, но за это приходилось расплачиваться — каждый вечер подведение итогов заканчивалось… выпивкой. Вообще-то я не очень отношусь к этому делу, а тут еще и каждый день, тяжело мне приходилось (пусть и звучит это как шутка). Да и жена заметила, ворчать стала — мол, что это за новости такие, мало того что приходишь черт знает когда, так еще и поддавший. Но работа есть работа, надо держать марку. Дима предложил как-то перейти работать в их отдел, но я честно признался, что не смогу выдержать столь напряженный «график». Дима согласился со мной, что это существенный недостаток, и на этом все разговоры закончились.

Сам Дима был заводной мужик: если где-то случалось какое-то ЧП, он обязательно подключался и помогал организацией. Я у него многому научился.

Так вот, раскрытием убийства на мосту мы занимались, но и от дежурства по отделению нас никто не освобождал. Дима часто оставался со мной дежурить, за компанию. В одно из моих дежурств рано утром приходит девушка, назовем ее Екатерина, и заявляет, что ночью она познакомилась с тремя парнями в Сашкином саду, они гуляли по городу, а под утро парни завели ее в одну из пустовавших квартир у Исаакиевского собора (тогда еще такие были) и по очереди ее изнасиловали. Катерине было 17 лет, изнасилование несовершеннолетней было уже ЧП, поэтому дело уголовное возбудили сразу. Таким образом, оказалось у нас на руках два уголовных дела — убийство парня на мосту и изнасилование Екатерины.

К делу сразу подключился Дима и предложил организовать в течение трех дней ночную облаву: надо было все-таки уточнить, кто бывает в Сашкином саду постоянно (по показаниям потерпевшей, у ее обидчиков в Сашкином саду были знакомые, и по поведению ребят было видно, что они там — не в первый раз), и провести опрос. С его помощью нам дали людей, и ночью мы начали облаву.

Представьте себе: Ленинград, белые ночи, масса народу — и облава. Решили сконцентрироваться именно на Сашкином саду. По показаниям потерпевшей, именно там они гуляли и у ее обидчиков в Сашкином саду были знакомые, да и по поведению ребят было видно, что они там — не в первый раз.

Имена преступников Екатерина знала, и мы предположили, что мысли об изнасиловании у них возникли только под утро — поэтому имена эти настоящие, они их от нее не скрывали. Собрались мы в отделении около полуночи, нас было человек десять. Вышли все в Сашкин сад и решили задерживать у памятника. Окружили людей на территории и стали им объяснять, что совершено серьезное преступление, необходимо пройти в отделение милиции, где мы со всеми познакомимся и потом всех отпустим — нам необходима помощь. Народ в то время у нас был сознательный, никто не сопротивлялся, не возмущался, не буянил. Построились в колонну и направились в отделение.

Трудно себе даже представить, что было бы, если бы такое сделали сейчас. Но тогда это было возможно. Да и вообще народ был более сознательным — я помню, как в Союз, и в том числе в Ленинград, приезжал в первый раз президент США. Дали команду: собрать всех валютных проституток и бомжей в отделение милиции и там держать. Сутки они сидели, и никто не возмущался, понимали, что политическая обстановка того требовала — не зря, что называется, по утрам политинформацию проводили.

В общем, привели мы народ в отделение милиции и разбрелись по кабинетам, начали опрос. Кто таких ребят знает, кто видел с девушкой и т. д. Так мы работали три ночи подряд. Наконец, на третью ночь, когда мы потеряли почти всякую надежду хоть на какой-нибудь положительный результат, наткнулись на одного парня, который заявил, что знает одного из парней.

Тут же мы установили, кто он, где живет — и выехали на задержание. Когда появились у него дома, то сразу же поняли, что попали «в цвет»: он нас ждал. Дальше уже пошла техника: допросы, опознание. Он раскололся, рассказал, с кем был, и дал подробные показания. Оказалось, что двое других парней работают на Ленинградском Адмиралтейском объединении (ЛАО). Едем мы вместе с потерпевшей и по фотографиям производим опознание. Тут же в цехе их и задерживаем. Оказалось, что вовремя: они уже знали, что их ищут, собирались уволиться и уехать в деревню. Все были задержаны, признались в изнасиловании. И тут приходят результаты судебно-медицинской экспертизы. Оказалось, что после изнасилования тремя парнями девушка Екатерина осталась девушкой, такое вот у нее строение.

Халатность

Говорят, от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Особенно для меня это актуально сейчас, когда по прошествии 10 лет после ухода на пенсию я очутился под следствием… Но это со мной не в первый раз. И мое первое столкновение с советским правосудием показывает, насколько в нем было много формализма.

Дело было где-то летом 1980 года. Я тогда работал старшим группы дознания Октябрьского РОВД Ленинграда. В то время отделов дознания как таковых не было: роль дознавателей выполняли участковые инспектора и инспектора уголовного розыска, назначенные приказом начальника отдела. Ну а для руководства ими назначался старший. Вот этим самым старшим и был я.

В одной из коммунальных квартир района — а их тогда было процентов восемьдесят — девяносто — проживали два бывших милиционера первого отделения милиции: Николай и Пётр.

Раньше они работали вместе, вместе же получили комнаты в одной квартире — и отношения между ними были хорошие. Потом их пути-дорожки по работе разошлись, но совместное проживание, разумеется, осталось. Оба они были женаты. Николай, когда женился, переехал жить к жене, а Пётр остался в своей комнате. Комната Николая пустовала, и Петра это очень устраивало, ведь фактически у него получалась отдельная квартира: комнат-то всего две и было.

Время шло, и у Николая где-то в деревне подрос племянник. И вот в один прекрасный день он приехал к своему дяде — учиться в ПТУ.

Разумеется, имея отдельную комнату в коммунальной квартире, Николай туда и поселил своего племянника. Однако появление постороннего парня для Петра, уже привыкшего к отдельной квартире, стало очень неприятным сюрпризом. Он начал потихоньку притеснять парня: то посуду за собой не помыл, то в туалете воду не спустил, то не там встал, то не там сел… Парень приехал из села, привык старших слушаться, но все же не вытерпел и пожаловался дяде: так, мол, и так, душит меня Пётр, не дает проходу в квартире. Николай, естественно, разозлился и приехал поговорить с Петром.

Разговор между ними был сложный: каждый отстаивал свою сторону. Пётр доказывал, что парень ведет себя плохо и его надо наказать, Николай — что Пётр почем зря его обижает. Разругались они окончательно и разошлись, каждый будучи убежденным в своей правоте. Через некоторое время между Петром и племянником Николая произошел конфликт, и Пётр, будучи крепким и здоровым мужиком, избил парня, при этом выбив ему несколько зубов.

Узнав обо всем случившемся, Николай не стал прибегать к самосуду, а подал заявление в милицию о привлечении Петра к уголовной ответственности. Вот это заявление передали на рассмотрение в группу дознания, то есть в мою группу, для проверки. Поручил я этот материал Антонине. Девушка она была добросовестная и грамотная, пришла к нам после окончания Высшей школы милиции (теперь это уже университет МВД). Антонина добросовестно всех опросила, выяснила суть произошедшего и для решения вопроса о возбуждении уголовного дела направила материалы на судебно-медицинскую экспертизу. В зависимости от итогов этой экспертизы, а именно выводов о степени тяжести полученных парнем телесных повреждений, и необходимо было решать: передавать материалы в следствие, если средняя степень тяжести, или направлять заявителя в суд — если легкая степень тяжести (возбуждать уголовное дело при нанесении телесных повреждений легкой степени имел право только суд или прокурор).

В нашем случае проведение освидетельствования затянулось, так как пострадавший долгое время лечился. Антонина, как положено, написала рапорт на имя начальника отдела, что необходимо продлить рассмотрение материала до получения заключения эксперта. Парень лечился около двух месяцев, и дали заключение, что полученные им повреждения относятся к средней тяжести и что надо начинать следствие. Туда мы материал и направили. Начальник следствия нам материал вернул с указанием, чтобы мы возбудили уголовное дело, а уж потом его и передали: так тогда делали, чтобы уменьшить нагрузку на следователей.

Антонина, получив обратно материал, возбудила уголовное дело, провела необходимые следственные действия и вернула уголовное дело в следствие. Все это заняло около двух месяцев, еще два месяца шло расследование, а потом направили в суд для рассмотрения. Все было проведено грамотно, и про дело это мы практически забыли: рядовое дело, никаких проблем.

Прошло где-то около года. Неожиданно меня вызывают в следствие городской прокуратуры. Толком по телефону следователь мне ничего не сказал: «Приезжайте, я все объясню», — вот и весь разговор. Что делать — пришлось ехать. Пришел я к нему, и он — на удивление молодой и зеленый, хотя обычно в то время в следствии работали настоящие зубры, — мне пересказывает настоящую жизненную трагедию.

Оказывается, Пётр, участник нашего уже полузабытого дела, решил отомстить Николаю — за повестку в суд. Николай жил, как мы знаем, в отдельной квартире на Петроградской стороне, и адрес ее был известен Петру. Взял он с собой штык, который хранил дома, и направился туда — видно, заклинило его серьезно. Дело было под вечер. Когда Пётр позвонил в квартиру, двери ему открыла двенадцатилетняя дочка Николая. Дома больше никого не было. Пётр зашел в квартиру, убил девочку штыком и сам спрятался за шкаф, в прихожей — стал ждать Николая. Когда Николай пришел домой, Пётр набросился на него и попытался ударить. Однако Николай оказался крепче, выбил штык у Петра из рук, и они начали бороться. Пётр понял, что ему не одолеть Николая, вырвался и убежал. Бегал он недолго — его быстро задержали, осудили и посадили за убийство, дали 14 лет лишения свободы. Обжалуя решение суда, в своей жалобе на имя генерального прокурора СССР, Пётр написал, что к решению так разрешить конфликт с Николаем его привела волокита по материалу уголовного дела в отношении избиения парня. Волокита, конечно, со стороны работников милиции.

Рассматривая жалобу, один из замов генерального наложил на нее резолюцию: «Возбудить уголовное дело в отношении работников милиции и о результатах рассмотрения дела — доложить».

Вот такая нам на голову резолюция… В качестве разъяснения для читателя — рассмотрение такого дела возможно только в суде.

Допросил меня подробно следователь и говорит: «Ну что, готовьтесь к предъявлению обвинения». Я так и опешил. Спрашиваю его — мол, а как вы видите связь между тем, что мы делали, и совершенным убийством? А он указывает мне на резолюцию и говорит: «Связи нет, но есть резолюция, где указано черным по белому, что докладывать надо о результатах рассмотрения дела, а это возможно только в суде».

Расследовали это дело около шести месяцев. Я заработал на нем язву и отлежал месяц в больнице. Я понимал, что резолюция есть резолюция и следователю кого-то надо привлекать к уголовной ответственности, чтобы отчитаться перед начальством. И наплевать, виноват ты или нет — это уже никого не волнует, отдадут под суд и осудят. Все прямо как сейчас, видно, корни одни и те же.

Однако мне повезло: вмешалось руководство, доложили прокурору города, и как-то обошлось — прокурор принял решение о прекращении уголовного дела из-за отсутствия состава преступления. Нас всех, кто был причастен к этому делу, подвергли дисциплинарным наказаниям, хотя волокиты по этому делу не было — как и вины нашей.

Вот такие-то дела.

Герой

Дело было осенью 1971 года. Я только что прошел курсы молодого бойца, вернее, молодого милиционера. Изучали мы уголовное, гражданское право, приказы и инструкции МВД, проходили физическую подготовку — в общем, я был готов к выполнению своих служебных обязанностей.

В то время на территории, подопечной отделению милиции, выставляли 10–11 постов в ночную смену. Тогда никаких раций у нас не было, и посты выставлялись так, чтобы в случае необходимости на помощь могли прибежать по свистку с соседних постов. А услышит сосед или нет — это уж как повезет. Звонить по телефону мы могли только из штабов ДНД (добровольных народных дружин), где размещались и участковые инспектора. Они по вечерам патрулировали по району вместе с дружинниками, которые в случае необходимости исполняли роль понятых — у нас милиции всегда не доверяли, и требовалось «подтверждение общественности», хотя чаще всего это была чистая формальность.

В тот день я заступал на пост в ночную смену в районе Покровки. Так называется район в конце Садовой улицы, часть Лермонтовского проспекта, между Фонтанкой и Мойкой. Пост достаточно большой, пока обойдешь — так и час времени пройдет. Покровка местом была неспокойным: проживало там много ранее судимых, воры имели в этом районе свои «хазы», или просто квартиры, где они прятались. Жили здесь и скупщики краденого. Поэтому, когда нас инструктировали, обращали особое внимание на постоянную бдительность и напоминали, чтобы мы не спали в штабе ДНД. Командир отделения в течение ночи обходил посты и появлялся один-два раза на каждом.

Обходя свой пост, я обратил внимание на группу молодых парней. Стояли они недалеко от угла Лермонтовского проспекта и Садовой улицы, как будто окружив кого-то. Я решил подойти поближе и понаблюдать. Парни были чем-то увлечены и не обращали внимания на окружающих, да на улице никого и не было: около двух часов ночи, будни, народ уже спал. Подойдя поближе, я увидел, что они окружили пьяного мужика и его обыскивали. Мужик был здорово поддавший и слабо от них отбивался, упрашивая, чтобы они его не трогали, так как у него ничего нет. Парней было пятеро, лет по восемнадцать — двадцать, все выпившие. Они смеялись и шарили у него по карманам. Что мне было делать? Я один, а их пятеро. Пока побегу вызывать помощь, пока прибегут, тут уже никого не будет. И тогда я решился. Вытащил пистолет и, тихонько подойдя сзади, каркнул: «Стоять, руки за голову! Малейшее сопротивление — буду стрелять!» Видно, у меня был достаточно грозный вид, да и решимость действий, так что они все дрогнули, безоговорочно подняли руки, и я повел их в штаб ДНД, прихватив с собой потерпевшего. Ребята были здорово напуганы, видно было, что это не грабители и не хулиганы, а домашние мальчики, которые решили немного развлечься, ограбив пьяного мужичка.

Из штаба я позвонил в отделение милиции, и, узнав, сколько у меня задержанных и за что, оттуда тут же примчались, забрали всех, а я остался дежурить.

После смены, утром, приехал начальник отделения милиции и стал подводить итоги. Я, конечно, ожидал похвалы — по крайней мере, за задержание и решительные действия. Как в сказке говорится: «Одним махом — пятерых».

Начальником отделения милиции в то время был Буряков Павел Михайлович, воевал в Великую Отечественную, потом в Прибалтике воевал с бандитами, так называемыми лесными братьями. Видел много чего, имел большой опыт борьбы с преступностью и к своим сотрудникам относился уважительно, независимо от их и своей должности. К нему, соответственно, было такое же отношение. В дальнейшем в своей службе я всегда ориентировался на его работу.

Но вернемся же к нашей истории. Подвел начальник отделения итоги работы за ночную смену, а про мое задержание ничего не сказал. Только когда всех отпустил, обратился: «А вы зайдите ко мне». Я шел за ним в кабинет и думал, что он хочет отметить меня лично, наверное, премию даст.

Зашел я в кабинет и, как положено, доложил. Так и так, прибыл по вашему приказанию. И тут уважаемый мной Павел Михайлович обращается ко мне с нецензурной бранью. Что, мол, ты делаешь, такой-этакий, с ума сошел, что ли?! Ты что, хочешь, чтобы тебя убили? Как смеешь ты, один, задерживать пятерых? Я опешил, но все же пытался как-то оправдываться, что человека грабили ведь, а пока я бы бегал, все бы скрылись. А он мне: «Тебе повезло, что сопляки были, а нарвался бы ты на настоящих бандитов, то лежал бы там, и оружие они бы с собой забрали».

В общем, навалял он мне под завязку. На всю жизнь я запомнил, что геройство надо тоже с головой проявлять.

Лопушок

Лето 1972 года было в самом разгаре, стояли белые ночи, погода чудесная. Люди толпами высыпали на набережную, любовались разводкой мостов. На Адмиралтейской набережной, у памятника Петру Первому, было очень удобно наблюдать за подъемом моста Лейтенанта Шмидта и Дворцового моста. Где-то после трех часов ночи мосты обычно сводились, и народ постепенно начинал разбредаться по домам и гостиницам. Около пяти часов на улицах было уже пусто: одни уже легли спать, а другие еще не встали.

В одну из таких ночей я дежурил у гостиницы «Астория». Это одна из старейших гостиниц Ленинграда, она находится в центре города, и там всегда выставлялся пост — для поддержания порядка. Проживали в гостинице в то время в основном иностранцы. Вечерами людей было много, и мы дежурили у гостиницы, а под утро, когда уже все расходятся, начинали обходить прилегающую территорию.

В ту ночь вместе со мной дежурил Алексей. Вообще часов пять утра — особенно тяжелое время для дежурства: только присядешь и сразу же можешь отключиться. Пошли мы патрулировать по Почтамтской улице, примыкающей к Исаакиевской площади. Около одного из домов мы обратили внимание, что в машине находятся двое пацанят, лет по двенадцать — четырнадцать. Один сидел за рулем, а второй рядом с ним, и они болтали между собой. Увидев нас, они никакого беспокойства не проявили. Мы подошли к ним, и я спросил: «Ребята, а что вы здесь делаете?» Один из них ответил: «Ждем папу, сейчас на дачу поедем». Выражение лица у пацанят было совершенно спокойным, никаких эмоций. Решили мы все-таки подождать, так, на всякий случай убедиться, что все в порядке. Ждем минут десять — пятнадцать, а папы все нет. Спрашиваю я пацанов: «А где папа?» «Не знаю, — отвечают, — чего-то там застрял». «Ладно, пойдем за папой», — говорю я. Выходит один из автомашины, и мы с ним заходим в парадную, ведет он меня на последний этаж. Подхожу к дверям, звоню — никакой реакции. Звоню опять, никто не отвечает. Опять позвонил, опять молчание… Спрашиваю пацана: «Так где же твои родители?» Отвечает: «Не знаю, может, что-то случилось». «Ладно, — говорю я, — пойдем в милицию, а там и разберемся». Пошли мы вниз, и только выходим из парадной, этот пацаненок кричит второму: «Беги!» И рванули они в разные стороны. Второй пацаненок, пока мы по дому ходили, вышел из машины и стоял рядом с Алексеем. Форма одежды у нас в тот период была наподобие армейской: пиджак, галифе и сапоги. Как рванули пацанята, мы за ними. Они налегке, в тапочках, а мы в сапогах и с пистолетами. Квартала два пробежал я за ним и выдохся, а он во двор заскочил — и был таков. Возвращаюсь я назад, а там уже стоит Алексей, тоже не догнал.

Додежурили мы до конца смены, и все удивлялись — как пацанята себя так спокойно вели и выдержку какую проявили. Вот так мы лопухами и остались.

Анжелика

Дело было летом 1972 года, в разгаре белые ночи, стояла чудесная погода. Я, молодой, здоровый, уже поступивший в университет на вечернее отделение юридического факультета, стоял у гостиницы «Астория» на посту. Это особенный пост, так как проживали здесь в основном иностранцы. Поэтому этот пост находился в поле зрения наших «старших братьев», и уделяли ему особое внимание: следили, кто появляется из гражданских, контролировали и валютных проституток.

В то время, как известно, контакты с иностранцами были чуть ли не криминалом и строго пресекались: советские граждане не должны были соблазняться западными безделушками и западным образом жизни. Поэтому простые ленинградцы старались у «Астории» особенно не появляться, зато валютные проститутки, понятно, с удовольствием там крутились. Среди них было много симпатичных девчонок, которые даже имели высшее образование, но «красивая жизнь» их почему-то постоянно манила. Среди туристов-иностранцев они пользовались большим спросом, многие выходили замуж — в большинстве случаев за финнов, они очень любили наших девушек — и уезжали. Будучи замужем, они приезжали к нам уже в качестве туристов, подчас окруженные целой свитой, и любили дарить подарки постовым милиционерам, которых знали в лицо — за постоянные задержания в их «прошлой жизни».

Постепенно между постовыми милиционерами и валютными проститутками сложилось взаимопонимание: девушки не должны были нарушать общественный порядок, приставать самим к иностранцам, болтаться пьяными по гостинице, а милиционеры — обращать на них особое внимание. Если же девчонки нарушали установленный порядок — их наказывали, обычно привлекали к административной ответственности за мелкое хулиганство — то есть арестовывали на 10 суток. В то время за мелкое хулиганство, включая и нецензурную брань в общественном месте (сейчас надо было бы каждого второго привлекать), полагался арест аж до 15 суток.

Так вот, будучи на таком посту в одну из ночей, я обходил территорию у гостиницы. Времени было около пяти часов утра, народ почти весь уже разошелся. И тут я обратил внимание на одну парочку: девушка сидела на коленях у мужчины и подпрыгивала. Вокруг никого не было. Я спокойно направился к ним посмотреть, что там происходит. Подошел вплотную, и что же я вижу: прямо в центре города, на скамейке, совокупляются, так сказать! Я подал голос — что это, мол, вы тут делаете. А они ноль внимания, никаких эмоций, я имею в виду в отношении меня — слишком углубились в эмоции собственные. Она знай себе — прыгает и прыгает. Я возмутился, подошел к ним и снял девушку с колен мужчины — нечего им прыгать в общественном месте, да еще и в присутствии представителей власти. Оба они были здорово пьяны и вообще никак на присутствие милиционера не реагировали. У мужчины я потребовал документы — он с большим трудом, наконец, сообразил, кто с ним разговаривает, и предъявил паспорт. Оказалось, что он финн и проживает в этой самой гостинице. Я велел ему идти спать, а девушку повел в штаб ДНД — оформлять задержание. Она была абсолютно никакая, спокойно встала и пошла со мной, взяв меня под руку — по всей видимости, посчитала, что гулянка продолжается. Я, довольный, что не надо тащить, иду рядом. Прошли так мы под ручку метров, наверное, сто, и тут она стала приходить в себя. Посмотрела на меня внимательно и как завопит: «Мент, ах ты мент поганый!» — и с кулаками на меня набросилась. Оставшиеся 100 метров до штаба ДНД я тащил ее полчаса, такое бурное неповиновение она мне оказывала. Мое общество, когда она поняла, кто я, ей явно пришлось не по вкусу, но что уж тут поделаешь — «такова се ля ви».

В штабе ДНД девушка уже пришла в себя окончательно, признала свою ошибку, стала просить прощения и предлагать бесплатные сексуальные услуги. Хотя девушка и была весьма симпатичной, но ее предложения меня не прельстили, и был оформлен протокол. Анжелика — так звали девушку — получила семь суток административного ареста за мелкое хулиганство и оказание неповиновения работнику милиции.

К слову вспомнилась одна байка, передаваемая из поколения в поколение сотрудниками милиции:

Дело также было летом, в дежурную часть первого отделения милиции поступило заявление, что на памятнике Петру Первому, под конем, сношаются парень с девушкой. Тогда у нас в СССР секса не было, посему немедленно выехал наряд милиции. И действительно, под конем задержали парочку — оба трезвые, муж и жена. Их доставили в отделение, где выяснили, что они только что окончили один из вузов Ленинграда и направлены на работу куда-то на Север, а перед отъездом решили зачать ребенка в каком-нибудь историческом месте и выбрали для этого именно Медный всадник.

Посмеялись все в отделении и их отпустили — нельзя же, право, такое историческое событие ломать.

Изнасилование

Лето 1975 года. Я дежурил по отделению милиции. С утра никого не было, и я надеялся, что, может, так и все дежурство проскочит. Когда вернулся с обеда, под дверью сидели две молодые женщины. По виду — обычные работяги. Так и оказалось, обе работали на Ленинградском Адмиралтейском объединении малярами. Одна из них, увидев меня, стала вести себя весьма агрессивно и заявила: «Что же это происходит, уже милиция насилует на улице. Немедленно постройте всех милиционеров». Я пригласил их пройти в кабинет и объяснить, что все это означает, что произошло и почему такие заявления. Надежда — так звали крикливую даму — опять завелась и стала кричать, что милиция насилует на улице. Наконец, мне удалось ее успокоить и выяснить, что ее подругу Наталью вчера вечером восемь сотрудников милиции изнасиловали. Тогда я попросил Надежду помолчать, а Наталью подробно рассказать, что же все-таки произошло.

Наталья, как я уже говорил, работала на ЛАО, была замужем, и был у нее ребенок восьми лет. На работе она познакомилась с неким Фёдором и договорилась встретиться с ним после работы, вместе провести время. Ну уж очень понравился ей Фёдор, бывает такое. Семейная жизнь стала пресной, и захотелось чего-то особенного. В общем, адреналина не хватало. Работу они закончили в 17 часов, встретились на проходной, пошли в магазин, купили бутылочку вина и закуски и направились в дом, находящийся на капитальном ремонте, на Дровяной улице, недалеко от площади Репина. В то время не было гостиниц, где можно было снять номер на несколько часов, не было столь много кафе и ресторанов, а в тех, что были, цены весьма кусались. Выпить любителей было много, но все предпочитали парадные, на подоконнике, или в садике на скамейке. Но здесь необходимо было бдительность не терять, милиция могла поймать и оштрафовать за распитие спиртных напитков в общественном месте. Были, конечно, в то время столовые, но в них распивать спиртные напитки было не положено, персонал могли оштрафовать, и они следили за порядком. Поэтому работяги пристраивались везде, где только можно было, — особенно около пивных ларьков, их по городу много было. Там были пиво, закуска, а водку с собой приносили. Ведь водка без пива — это напрасно выброшенные деньги. Ну да ладно, это все мелочи.

Наши герои, Наталья и Фёдор, пришли в пустующий дом, забрались на третий этаж и расположились в одной из комнат. Попивали вино, закусывали, беседовали и стали культурно проводить себе время. На какой стадии их застали неожиданные гости, история об этом умалчивает. Но вдруг в комнату ворвались восемь мужчин, и один из них предъявил какую-то красную книжицу и потребовал документы. Осмотрев пропуска на завод, он заявил, что за распитие спиртных напитков в неположенном месте их следует наказать. Но у них просто нет времени этим заниматься, так как они находятся на оперативном задании, поэтому предложили Фёдору просто убраться, а Наталья пусть остается с ними, будет понятой. Фёдор быстро смотался и без зазрения совести оставил свою подругу на съедение.

Компания расположилась в этой же комнате, вытащили пару бутылок водки, закуску и выпили. Самый главный из них подошел к окну, посмотрел напротив и велел одному из мужчин вести наблюдение за квартирой напротив. Сам же подошел к Наталье и предложил ей пройти в соседнюю комнату. Там, угрожая избиением, ее изнасиловал. Как я понял с ее слов, она особенно не сопротивлялась, так как рассчитывала, что после этого ее отпустят. Шума она поднимать не хотела, боялась, что работники милиции — она их так восприняла — сообщат ее мужу, где и с кем ее задержали. Однако после изнасилования мужчина позвал второго, тут она попыталась сопротивляться, но получила несколько раз по лицу и больше не дергалась, только упрашивала, чтобы ее больше не трогали. Но мужички, приняв на грудь, решили все проверить свои мужские достоинства. Бегая периодически за спиртным, они развлекались с Натальей около четырех-пяти часов.

Приняв такое заявление, я сразу же доложил руководству. Дело предстояло серьезное, так как подозрения падали на работников милиции. Мне было ясно, что это не работники милиции, но, чтобы как-то успокоить потерпевшую и ее подругу, решили построить всех сотрудников и дать ей возможность посмотреть и убедиться, что таковых среди нас нет. Кто-то под видом сотрудников милиции совершил данное преступление. В данном случае сразу же вызвали следователя прокуратуры и возбудили уголовное дело, а сами приступили к оперативной работе. В течение недели мы шерстили этот микрорайон, каждый вечер проверяли все злачные места и притоны, всех подняли на уши. Местный криминалитет выражал крайнее неудовольствие и грозился самостоятельно расправиться с подонками, которые подрывали авторитет советской милиции. И тут нам поступило сообщение, что такой факт действительно имел место и Василий хвастался тем, как отлично провел время.

Дальше уже было делом техники: установили мы этого Василия, задержали его и следом всех остальных любителей сладкого. Их действительно было восемь человек, полуопустившийся люмпен-пролетариат. Начали мы всех опрашивать, подключили следователя для опознания, задержания и т. д. Все признались, что действительно насиловали, развлекались, и вопросов вроде бы не возникало. Но тут при опознании одного из задержанных — назовем его Василием — Наталья заявляет, что он ее не насиловал, хотя в этой компании присутствовал. Сам Василий факт изнасилования признал. Пришлось опять вплотную подключиться и разбираться, в чем дело. И тут выяснилось, что Василий был последним, кто насиловал Наталью, но вел себя очень корректно, ее не бил. После изнасилования проводил ее домой и там, на чердаке, у своей квартиры, она добровольно ему еще раз отдалась, поэтому и считает, что с его стороны изнасилования не было. «Джентльмен», да и только.

Ну, разве поймешь после этого женскую душу.

Баня

На территории первого отделения милиции, располагавшегося по адресу набережная реки Мойки, дом 60, была когда-то баня, куда многие горожане любили ходить мыться. Сейчас ее, по-моему, уже нет. Дело было летом 1975 года. Я работал инспектором уголовного розыска уже четвертый год и считался опытным сотрудником. Борьба за показатели отделения, шедшая в масштабах всего Советского Союза, велась серьезная. Но различные преступления, совершаемые изо дня в день, никак не укладывались в нужные рамки — у преступлений ведь не было общего руководства и руководящей партии… Поэтому их количество не торопилось снижаться. Вся эта обстановка очень нервировала наше начальство, и особенно, как ни смешно, доводила эта самая баня: ведь почти каждый день оттуда привозили потерпевших — то без кошелька с документами, то без одежды. Кто-то из преступников повадился ходить туда на заработки, и нам надо было что-то предпринимать. Но наш непосредственный начальник, Александр Локтев, заместитель начальника отделения милиции по уголовному розыску — тогда так эта должность называлась — решил все по-своему, чтобы было ему проще и меньше хлопот: если у заявителя пропадают документы, то необходимо брать заявление об их утрате и направлять по месту выдачи этих самых документов. Если же похищены вещи — отвозить бесплатно домой, чтобы не было нареканий на бездушное отношение к людям, и, как обычно, ссылаться на загрузку по тяжким преступлениям. Эти сказки и теперь в милиции-полиции рассказывают заявителям, чтобы у них совесть взыграла и не приставали по пустякам к несчастным загруженным, перегруженным операм и следователям. И тогда, и сейчас это делается с одной целью — чтобы не регистрировать в журнале происшествий преступление, не портить статистику.

В то же время необходимо отметить, что Главк делал вид, что они борются с сокрытием преступлений и всячески преследуют нарушителей-милиционеров. Поэтому попасть в эту мясорубку и переделку было крайне нежелательно.

Так вот, в один из дней я был дежурным опером по отделению милиции. Где-то около 23 часов из дежурной части пришел мужчина и заявил, что у него похитили костюм, в котором были документы, пока он мылся в бане. Лично мне очень не нравилась идея Локтева уже описанным выше методом решать подобные проблемы, но начальник есть начальник, а в тот день он к тому же был на месте, тоже дежурил. Я пошел и доложил ему о поступившем заявлении. Получил, как и ожидалось, команду принять заявление о пропаже документов и отвезти потерпевшего домой, что мной и было исполнено. После дежурства, которое по обыкновению при отсутствии ЧП завершалось в полночь, я уехал домой.

Но на этот раз не тут-то было. Оказалось, что накануне Главком началась негласная проверка нашего отделения. Негласная — это когда никто ничего не знает о проверке. В нашем случае «ревизором из Петербурга, инкогнито» был инспектор контрольно-методического отдела, который, как выяснилось, все записывал, в том числе и всех тех, кто обращался с заявлениями.

Вход в отделение тогда был совершенно свободный, ведь никто ничего не взрывал и ни на кого не нападал, а дежурный по отделению, Бойнов Николай Иванович, его проглядел. Словом, прозевали мы его, и все тут.

Утром, как обычно, я приехал на работу к девяти часам, а у меня под дверью уже сидит мужчина в гражданском. Я в кабинет, а он ко мне. «Можно к вам?» — спрашивает. «Заходите», — отвечаю. Он заходит, показывает мне удостоверение инспектора Главка и спрашивает: «Был у вас вчера мужчина с заявлением о краже в бане?» «Был», — отвечаю. А что было делать — уже ясно стало, что дело темное. «А где это заявление?» — спрашивает меня. Ну я отвечаю ему, что по краже вещей у потерпевшего претензий ни к кому нет, просил только помочь в получении документов… А что мне делать — лучше я, как говорится, выдумать не мог. Инспектор говорит мне «спасибо» и уходит.

Через полчаса прибегает за мной наш начальник Локтев и ведет к себе в кабинет. А там уже находятся начальник отдела Ландышев Эльмир Михайлович и Крякин Георгий Михайлович, его заместитель по уголовному розыску. Ландышев — невысокого роста, пухленький, рыжеватый мужчина — очень любил устраивать «спектакли», где он был режиссером и ведущим артистом, а все остальные выступали зрителями, — театр одного актера, словом.

Захожу и докладываю: так, мол, и так, прибыл по вашему приказанию. Смотрю, наливается уже краской Ландышев, бурлить начинает, настраивает себя на нужный уровень. Грозно спрашивает меня, что произошло. Делать уже все равно нечего, и я докладываю все как было: обратился потерпевший по краже вещей из бани, а принял я заявление по утрате документов. Про то, что сделал я это по указанию Локтева, молчу: думаю, он сам скажет, а Ландышев тем временем все наливается и наливается, становится весь пунцовый, и как начнет на меня кричать: «Ты диверсант, разгильдяй ты этакий» — это его самые дружелюбные ко мне слова были, а большинство так вообще — ненормативная лексика. «Что ты делаешь, мы работаем, свой авторитет у людей завоевываем, а ты одним своим поступком все, все отправляешь псу под хвост!» И так он меня в течение часа шерстил вдоль и поперек. Я молчал и поглядывал на Локтева, но тот отводил глаза и тоже помалкивал. После того как Эльмир весь выдохся, он уже спокойным голосом сказал: «Завтра в девять часов утра все участники данного происшествия, начиная от дежурного и заканчивая руководством, ко мне в кабинет» — и вышел. Локтев молчит, и я молчу, жду, что он скажет. Он молчал-молчал, я тогда взял просто и ушел.

Утром приезжаю на Садовую улицу, где находилось руководство отдела, и поднимаюсь к кабинету Ландышева. Народу там тьма: все руководство отдела и отделений милиции, вся комиссия Главка, в общем — показательный процесс. «Ну, — думаю, — попал». Тут ко мне подходит Локтев и говорит: «Слушай, Александр, возьми все на себя, я тебя век не забуду, будешь после меня заместителем, я тебе гарантирую». «Хорошо, — отвечаю, — но ты иди сейчас и скажи Ландышеву, что это не я, „чудак“ такой, все придумал, а ты, а я просто все в точности выполнил, как ты велел. Пусть он знает, кто в этом виноват». А Локтев мне отвечает: «Нет, не пойду. Дураком быть не хочу». Он, значит, не хочет, а я уж точно хочу! Так и разошлись.

Тут всех нас приглашают в кабинет к Ландышеву, и начинается спектакль. «Докладывайте», — говорит Ландышев, обращаясь к инспектору Главка. Тот встает и докладывает, что во время проверки первого отделения милиции был выявлен мужчина, у которого похитили костюм в бане, ну и дальше вся эта наша история. Затем Ландышев спрашивает, кто был дежурным по отделению милиции. Поднимается Бойнов Н. И. и отвечает: «Я». Тут его Ландышев грозно так спрашивает: «Как вы должны были действовать при получении заявления о краже?» «Я обязан был внести все данные о потерпевшем и совершенном преступлении в книгу происшествий, выдать потерпевшему корешок о регистрации и после этого направить к дежурному инспектору уголовного розыска», — отвечает Бойнов. «Почему не сделали так?» — опять спрашивает Ландышев. Молчит Бойнов, нет ответа. «Ну ладно, садись пока», — говорит Ландышев. «Кто был дежурным инспектором уголовного розыска?» — спрашивает. А голос у него все наливается и наливается силой и мощью, лицо краснеет. «Я», — отвечаю и вскакиваю, чувствую, что сейчас грянет буря. «Докладывайте!» — говорит начальник. Я начинаю докладывать, только заявляю, что после того, как получил заявление о краже, сразу же о нем доложил заместителю начальника отделения милиции Локтеву и получил указание принять заявление только о пропаже документов. Ландышев не сразу понял, о чем я говорю, сценарий-то у него был расписан по-другому. Он переспросил меня, кому и что я докладывал. Я повторил все как было. В кабинете повисла тишина, даже дышать все перестали, кажется. Затем Ландышев спросил Локтева: так все было или нет? Делать Локтеву было уже нечего, и он признался, что, действительно, все так и было. Да, это была его команда. Опять наступила мертвая тишина. Прошла минута, и Ландышев скомандовал: «Всем разойтись».

Спектакль о публичной казни был отменен ввиду необходимости замены обреченного.

Естественно, после случившегося я уже не мог рассчитывать на карьеру при данном руководстве. Чем все это обошлось Локтеву, я не знаю, во всяком случае про выговор — не слышал. К тому времени я был уже достаточно опытным сотрудником и не боялся новой работы, и, если бы на меня Локтев начал давить, я бы просто перевелся в другое подразделение. Но он затаился, делал вид, что ничего не произошло. Через пару месяцев вызывает меня к себе заместитель начальника отдела по уголовному розыску Крякин Георгий Михайлович и предлагает перейти на работу в группу дознания отдела. «Тебе, — говорит он, — с Локтевым все равно не работать, не забудет он тебе, что ты его подставил». Да я и сам это хорошо понимал, поэтому сразу же и согласился. Так завершилась моя карьера в уголовном розыске, и начался новый этап в моей милицейской судьбе.

Сапоги

Шла осень 1987 года. Работал я в то время старшим следователем Куйбышевского РУВД Ленинграда. Вызывает меня как-то раз к себе начальник следственного отдела Петренко Андрей Валентинович и дает дело. «Дело, — говорит он, — на окончание. Двое обвиняемых, один в изоляторе, второй, несовершеннолетний, на подписке. Перепредъявляй обвинение и направляй в суд». Спрашиваю: «А почему дело отдаете, раз там уже делать нечего? Кто вел, тот пусть и заканчивает». «Много дел у него, — отвечает, — а у тебя на окончание ничего нет».

Очень уж я не любил брать чужие дела, потому что в каждом деле есть так называемые подводные камни, которые, если их не знаешь, могут привести к тому, что в суде все пойдет наперекосяк. Но тут делать было нечего, у меня действительно в том месяце не было дел на окончание. Взял я это дело и пошел к Валере Санееву, который вел его до меня. Спрашиваю его: «Как дело?» «Да ничего, все в порядке, особенно делать нечего. Перепредъяви обвинение и направляй дело в суд». Пошел я читать дело. Вроде бы и вправду ничего особенного: так называемый «кидок», который в то время был распространенным явлением в городе. Объясняю. Импортные вещи в советское время были проблемой — в магазине, в свободной продаже, их не было. Хорошие сапоги купить так просто было совершенно невозможно. Поэтому предприимчивые ребята стояли около Гостиного двора и предлагали покупателям импортные сапоги в коробке. Люди мерили, проверяли, все ли в порядке, затем наступало время расчета, и тут под каким-либо предлогом продавцы отвлекали внимание своих клиентов — и происходила подмена коробки. Потерпевший, придя домой, открывал коробку и обнаруживал там кирпичи, бумагу или просто старые сапоги.

Так было и в этот раз. Но в данном случае потерпевшая сразу же побежала в милицию, написала заявление и вместе с сотрудником стала патрулировать район у Гостиного двора. Обычно после удачно проведенной операции преступники скрывались и некоторое время в этом районе не появлялись. Но на этот раз один из них — назовем его Николай — обнаглел и, рассчитывая, что в тот же день потерпевшая точно не появится, продолжал болтаться у Гостиного, где и был ею опознан и задержан милицией. Было возбуждено уголовное дело, Николай, ранее судимый за аналогичное преступление, признался во всем содеянном, но своего сообщника не выдал, заявил, что тот просто случайный знакомый и где он проживает — неизвестно. Через несколько дней потерпевшая, энергичная женщина, продолжая патрулировать у Гостиного двора, опознала и второго. Им оказался несовершеннолетний Андрей. Опознание уже проводить не стали, так как он был опознан ею на улице, провели очную ставку, на которой потерпевшая заявила, что опознает второго мошенника и категорически утверждает, что это он. В ответ парень утверждал, что видит эту женщину в первый раз и никого не обманывал. Андрея арестовывать не стали, так как ему было 17 лет, и отпустили под подписку о невыезде. Был по этому поводу допрошен Николай, проведено опознание Андрея, и Николай подтвердил, что Андрей действительно его подельник. Вопросов вроде бы не возникало.

Я вызвал к себе Андрея, чтобы познакомиться с ним и выяснить, почему он отрицает свою вину, если потерпевшая его опознала и Николай подтвердил, что тот действительно совершил вместе с ним преступление. Андрей мне сразу понравился, не скрою: парень вел себя спокойно, был уверен в своей правоте. Он заявил, что не знает, почему его опознали. Где он был в момент совершения преступления, он просто не помнит, но никакого преступления не совершал и вообще-то это дело следствия — расследовать и выяснять, кто действительно совершил преступление. Честно говоря, такое поведение обвиняемого меня озадачило: бывает, что человек не признает своей вины, но все же видно, что выкручивается, рассчитывает, что в суде вину не докажем. Но в этом случае было ясно, что дело в суде пройдет без сучка и задоринки, раз потерпевшая и соучастник признают участие Андрея, и парень будет осужден. Но слова Андрея о том, что он не совершал преступления и что, мол, это не его дело — искать настоящего преступника, меня задели. Я поехал к Николаю в изолятор. Беседа у нас была долгой и серьезной, длилась она около пяти часов. В конце концов, он признался, что Андрей не имеет никакого отношения к данному преступлению, а участвовал вместе с Николаем в афере его приятель Анатолий, который проживает в области.