Бесплатный фрагмент - Осколки истории

I

Я выбежала из университета, радостно срывая с лица надоевшую маску. Как достала эта пандемия, а еще больше — все эти масочные и прочие режимы! Невыносимо было сидеть в душной аудитории в маске и еще пытаться собрать мысли и сдать экзамен как следует. Счастье, что это был последний, и сессия закрыта. И счастье, что на улице я все-таки могу снять маску и наконец хоть немного подышать!

Я учусь на филологическом факультете, и мне там здорово интересно, хотя вообще-то я мечтала поступить на РГФ. Но с моими способностями к иностранным языкам этой месте суждено оставаться неосуществимой. Я и английский еле осилила в рамках школьной программы, и вступительный по английскому был для меня самым трудным. А в эту сессию был как раз экзамен по-английскому. Ну и пришлось мне попотеть!

Но вот наконец сессия сдана, осталась только практика, по которой я почти все сделала, только зачет надо получить. И все, на свободу! Хотя повсюду еще карантинные ограничения, и никуда толком нельзя ни съездить, ни сходить, но все-таки отдых это счастье.

— Ну что, Аня, на свободу с чистой совестью? — услышала я знакомый голос, и его обладатель сдвинул меня в сторону, встав передо мной. Это был Дима, мой однокурсник.

— Знаешь, для меня университет все-таки не отсидка. Дай пройти, я хочу домой, — я попыталась его обойти, но он встал так, что перегородил мне весь проход.

— Ну, на самом деле я просто хочу поздравить тебя со сданной сессией.

— Это очень мило, но все-таки разреши мне пройти.

— Ты что, даже скучать по мне летом не будешь? — спросил он как бы шутя, и ту же добавил: — Я — не буду! — и захохотал, словно отпустил прекрасную шутку.

Вот умеет он так держаться, как будто все вокруг его слуги. Я попыталась силой спихнуть его с дорожки, но тут послышался голос моего брата Леши:

— Ань, я тут.

Мой брат всегда очень ревниво относился ко мне и внимательно смотрел на всех молодых людей, которые даже случайно оказывались рядом со мной. Я считала, что он местами перегибает палку, но с другой стороны, мне это льстило. И очень помогало по жизни. Вот и сейчас Дима в ту же секунду пропустил меня, пожал руку Леше и пошел своей дорогой.

А мы — своей. Леша протянул мне букетик полевых ромашек, которые сам же и насобирал на лугу. Обожаю ромашки! Я тут же зарылась носом в букетик, счастливая просто от того, что живу.

***

Наши родители были или, во всяком случае, считались местной интеллигенцией. В моем раннем детстве, когда я еще ничего не помню, наша семья переехала из Москвы в пригород областного центра, потому что захотелось растить детей на чистом воздухе, на природе, а не в шуме и суете большого города. Мама любила Москву, и у нее все друзья остались там, она не хотела уезжать. Но папа настоял. И мы теперь очень этому рады, потому что тут действительно здорово.

Мама закончила МГУ, папа — Бауманский, так что они не без оснований считались очень образованными. Брат Леша пошел на IT и теперь уже работает по этой специальности. А я поступила на филологический. Вообще я мечтала о романо-германской филологии, но иностранные языки мне категорически не даются. Мама подсмеивается надо мной иногда по этому поводу и говорит:

— А вот бабушка Саша три иностранных языка знала, причем испанский выучила совершенно самостоятельно уже взрослой!

Бабушка Саша вообще была крутая. Это она маме бабушка, а нам с Лешей прабабушка, но мы ее в семье так и зовем — бабушка Саша. Она родилась еще до революции и прожила почти 90 лет, умерла, всего несколько месяцев не дожив до моего рождения, а Леша ее хоть и смутно, но помнит.

Прожив такую долгую жизнь, она много успела рассказать о семейной истории, в основном маме, конечно. У нее была маленькая сестренка — у мамы есть их фотография, где Саша в платьице, лет пяти, обнимает совсем крошечного карапуза — но малышка умерла от какой-то болезни. После революции у нее родился брат Леша, а их отец умер не то от тифа, не то от воспаления легких, чем, очевидно, спас себя и всю семью от репрессий — он был офицером царской армии. Мать, оставшись вдовой, пошла работать в детский дом, где Саша с Лешей и выросли под ее крылом.

Леша вошел в историю семьи своей ужасающей, тотальной неграмотностью. Он писал слова так, что их невозможно было узнать: «итсо», «априкоз», «киртпич», и тому подобное. Сейчас сказали бы, что у него дисграфия, и учили его по специальным методикам, а тогда он считался просто необучаемым в плане русского языка. Особенно это смотрелось, конечно, на контрасте с сестрой — кандидатом филологических наук, но бабушка Саша все-таки 10 лет прожила в семье, а Леша почти с рождения в детдоме, и не получил такого воспитания, как сестра.

Бабушка Саша успела до войны защитить диссертацию, выйти замуж и родить дочку Женю, нашу с Лешей бабушку. А когда началась война, она с трехлетней Женей и пожилой мамой уехала в эвакуацию в Ташкент, а Леша писал им с фронта письма своей неподражаемой орфографией. Его язык можно было использовать как шифр — письма могли понять только мама и сестра. Неизвестно, получил ли его специфический талант использование на войне — а мог бы: шифры там были необходимы — но в 43-м году на Лешу пришла похоронка. Бабушка Саша только одному радовалась — что их мама успела умереть раньше, от болезни, и не узнала о гибели единственного сына. А для бабушки Саши это был огромный удар; она нежно любила брата. И день победы всегда, до самой ее смерти, был для нее днем памяти о павших, днем скорби по брату. В этот день она всегда плакала.

А вот бабушкин муж, тоже Саша, всю войну прошел радистом и вернулся без единой царапины. Она с дочкой вернулась в 44-м году из эвакуации в Москву, Женя пошла в первый класс, а дедушка Саша, придя с фронта, устроился работать в какой-то архив. Он был очень хозяйственным, добрым и домовитым. Растил дочку, вел хозяйство, пока бабушка Саша учила испанский — или португальский? — и рассекала по миру, ездила в командировки то в Латинскую Америку, то в Японию, то во Вьетнам. Она до самой смерти оставалась всегда живая, веселая и всем интересующаяся. Меня по рассказам мамы о бабушке Саше всегда поражало, как в те трудные времена, пережив столько испытаний, можно было сохранить такую любовь и жажду жизни и такой неиссякаемый оптимизм.

А баба Женя художник-керамист. Закончила Суриковку, там же познакомилась с будущим мужем, дедом Иваном. Он всю жизнь преподавал в художественном училище и просто обожал свою работу, а она творила. И все стены у нас дома и у дяди Кости — это мамин брат — увешаны картинами деда и декоративной керамикой бабушки.

Баба Женя умерла, еще когда мы жили в Москве, а дед успел пожить с нами здесь и умер всего несколько лет назад. Я очень хорошо его помню — он всегда с интересом возился со мной и братом, учил нас премудростям сельского хозяйства, пытался научить рисовать, но на это уже мы оказались необучаемыми.

II

После зачета по практике я созвонилась со своей старинной подругой, Настей. Мы с ней не виделись с весны, с начала карантина. Так-то она учится в соседнем корпусе, но сначала карантин и дистанционка, потом сессия, одно за другое, так и получилось, что мы полгода только созванивались и переписывались.

Но теперь можно было уже и повидаться. Ковидные ограничения к середине лета немного ослабели, но нам хотелось еще большей свободы, и поэтому мы договорились съездить на природу, на пикник или что-то вроде того. С нами должен был поехать Андрей, Настин брат — во-первых, он за рулем, а своим ходом туда не добраться, разве что на велосипедах. А во-вторых, он часто участвует в наших с Настей задумках и приключениях.

Андрей вот как раз этим летом получил диплом на том же факультете, который несколько лет назад закончил Леша, и поступил в аспирантуру. Настя по секрету рассказывает мне, что Андрей ко мне неравнодушен, и это очень лестно, но я дружу с ними, сколько себя помню, и никак не могу отнестись к нему иначе, как к старшему брату, дорогому другу, товарищу игр, и это напрочь лишает наши взаимоотношения какого-либо романтического флера.

Вся романтика у меня в голове и только при мыслях о Диме. Он, конечно, хлыщ, но такой милый! И главное, чем? Не знаю. Я стараюсь держать его на расстоянии, но какая-то нежность все-таки проскальзывает. И я действительно буду по нему скучать все лето, а он, действительно, по мне скучать не будет. Вот зараза!

***

Для нашей поездки мы выбрали жаркий летний день, чтобы можно было и искупаться, и на травке полежать, и вообще, насладиться солнышком. Мы встретились, совершенно счастливые, что впереди у нас целое лето. Чтобы быть точными, ровно половина лета, потому что сегодня 12-е июля, но зато свободная его половина — сессия сдана, практика зачтена, а ослабление ковидных ограничений давало нам надежду кроме пикника побывать и в других местах, которые еще весной были закрыты.

А сегодня мы приехали на наше любимое место, которое как-то «открыли» совершенно случайно, во время наших велопрогулок по окрестностям, и с тех пор очень к нему привязались.

Это была заброшенная усадьба, которая лет 100—150 назад была благоустроенным хозяйством. В советское время здесь, видимо, было что-то вроде санатория, и минимальный порядок поддерживался, но сейчас все заброшено, каменный дом стремительно ветшает, сад зарос так, что пройти к дому можно по одной-единственной тропке. Дорожки сада все заросли, некоторые и вообще исчезли, старые яблони еще стояли, как свидетели славного прошлого. Дом и небольшой флигель, стоящий рядом, похоже, были желтого или бежевого цвета, судя по полуоблупившейся краске. Местами из-под отколовшейся штукатурки виднелась кладка красного кирпича. В наших краях все постройки из белого кирпича, и места реставрации дома угадывались — некоторые окна, видимо, за ненадобностью, были заложены белым кирпичом, и им же заложены те места, где осыпалась старая кладка.

Метрах в трехстах от дома, на пригорке, находились руины церкви. Она была совсем в плачевном состоянии, потому что ее, видимо, вообще никогда и не пытались реставрировать. А вокруг церкви было старое кладбище, тоже, как и сад, все заросшее, с покосившимися деревянными и железными крестами и облупившимися оградками.

Примерно в полукилометре от усадьбы виднелась крошечная деревушка, буквально три бревенчатых домика, имевших жилой вид, и еще там-сям несколько заброшенных, полуразвалившихся или совсем развалившихся, в которых явно уже очень давно никто не жил.

Почему-то эта старинная усадьба всегда манила нас, а в такие дни, как этот, она словно сбрасывала с себя все наносное, более позднее, и дышала обаянием прежней эпохи. Здесь пахло стариной и сеном, было очень тихо, сюда почти никто не заходил.

***

— Как тут хорошо! — лежа с закрытыми глазами, сказал Андрей, — я целый год мечтал снова оказаться здесь в летний жаркий денёк!

— Не то слово! — согласилась Настя, — я тоже весь год только и думала, как мы снова сюда поедем. Хорошо здесь, так что даже и мечтать больше не о чем. Или есть о чем? О чем вы мечтаете?

— А ты? — спросила я.

— Даже не знаю. О самозавязывающихся шнурках, как в «Назад в будущее». Но только там такие шнурки уже пять лет назад как должны быть, а их все нет. Интересно, лет через сто их все-таки изобретут? Или там туристические полеты в другие галактики?

— Так тебе шнурки или галактики? — усмехнулась я, а Андрей сказал:

— Не будет ни того, ни другого, только цены еще вырастут.

С ним было трудно не согласиться. Но Настя недовольно протянула:

— Ну я ж только мечтаю! А ты чего хочешь? Никакого полета фантазии?

— Нууу… Я бы хотел, чтобы у нас не было пятидневного графика обучения и работы, чтобы мы путешествовали бесплатно и куда хотим, и чтобы наконец эта дурацкая пандемия закончилась.

— А вот это прям реально, ага. Успокойся! — не смогла удержаться я, — а я бы хотела, чтобы все было хорошо всегда! Чтобы у каждого был свой дом, родные и близкие люди рядом, и возможность вот так полежать в старом саду, помечтать о жизни. И, заметьте, прямо сейчас это все у нас есть.

— Проза жизни, однако, — поддразнила меня Настя. — Тебе бы отправиться в прошлое, где все такие же серьезные и прозаические.

— А ты откуда знаешь, какие все были в прошлом? Но только туда не попасть. А вот искупаться в речке очень даже можно, кто со мной? — спросила я у Насти и Андрея.

— Мне что-то сейчас не хочется… еще погреюсь на солнышке, — ответила Настя.

— А я тебя догоню минут через пять. Сейчас, вот только переоденусь, — сказал Андрей. Я не стала его дожидаться и побежала к воде сразу.

— Смотри не утони! — смеясь, крикнула Настя.

Я быстро добежала до речки по заросшей травой, едва заметной тропинке. Было ощущение, что здесь мало кто ходит купаться, но это меня не смутило. Возле берега я быстро скинула сарафан и босоножки, оставшись в купальнике, смело зашла в прохладную воду и поплыла. Вода бодрила и веселила; я то ныряла и смотрела сквозь толщу воды на блики солнца, то, вынырнув, ложилась на спину и отдыхала, позволяя течению медленно нести меня, то возвращалась, любуясь желтыми кувшинками у самых берегов.

И в ту минуту, когда я уже собиралась выйти из речки и поторопить Андрея, я подплыла к берегу и опустила ноги на дно, но его там почему-то не оказалось. Я с усилием подпрыгнула и только хотела подплыть еще ближе к берегу, как какая-то непонятная сила стала тянуть меня назад, в глубину. И я опять увидела солнце сквозь воду, но сейчас это зрелище меня уже не радовало. Я сделала еще один рывок и вынырнула на поверхность, и с силой хлопнула по воде руками, чтобы шумом привлечь внимание моих друзей, и они помогли бы мне выбраться.

И в ту же секунду кто-то вбежал в воду и схватил меня за руку. Я ухватилась в ответ и, уверенная, что это Настя, сказала, отфыркиваясь:

— Фу, ну надо же, омут тут что ли? Чуть не утопла!

И услышала в ответ звонкий и мальчишеский, совсем не Настин голос:

— В этом месте никто не купается, тут на самом деле омут! Откуда ты, девочка?

Я с удивлением подняла глаза на говорившего и увидела незнакомую девушку в очень красивом винтажном платье — я такие видела только у реконструкторов или в музеях. Ее лицо, тоже какое-то винтажное, в тени широкополой соломенной шляпы, было совсем юное, а большие серые глаза изумленно смотрели на меня.

— Мы на пикник с друзьями приехали… — робко начала я, — они вон там, в саду…

— На пикник? Это здорово, но в саду только садовник, — заметила девушка, с непонятным мне смущением оглядываясь и как будто пытаясь загородить меня от кого-то.

Я посмотрела через ее плечо и не узнала местности. Нет, усадебный дом явно был тот же, но гораздо новее, как будто после реставрации. Сад — не заросший, каким я оставила его 15 минут назад, а подстриженный и ухоженный, и все дорожки ровно посыпаны песком. Но главное — под старыми, нет, очень даже молодыми яблонями не видно ни следа нашего пикника, Нади, Андрюши, и никаких намеков на наш пикник! Куда они подевались? Вместо них я разглядела на одной из дальних тропинок широкую спину в старомодном кафтане.

Тем временем моя спасительница тоже быстро оглядела местность, накинула мне на плечи неизвестно откуда взявшуюся шаль и сказала:

— Кто ты такая и откуда, расскажешь мне после, а пока побежали скорее в дом, нельзя же быть здесь такой голой! — тут же схватила меня за руку и почти бегом увлекла меня по боковой дорожке к дому. И та самая тропинка, по которой я шла к реке и обходила колючки, сейчас оказалась чистой, ровной и мягкой даже для босых ног. Ведь моей одежды и обуви на берегу тоже не оказалось.

Мы подбежали к боковому входу и быстро шмыгнули в дверь. Девушка, не выпуская моей руки и не замедляя хода, поднялась по лестнице на второй этаж, забежала в одну из комнат и закрыла за нами дверь. Я оглядывалась, изумляясь свежему виду интерьера, чистым обоям и блестящим от лака деревянным полам. Как это все сохранилось?

— Вот теперь скажи мне, как ты оказалась в нашем саду. Потому что твоих друзей я не видела, да и не могли они пройти в сад без нашего ведома!

— В вашем саду? А ты… Вы кто? — я невольно перешла на Вы, потому что эта девушка, несмотря на свою почти детскую внешность, была так солидно одета и причесана, как учительница из старых фильмов, и смотрела так серьезно…

— Зачем Вы? — засмеялась девушка. — Меня зовут Оля, и мои родители — хозяева этого имения. Мы не… ой, да что же я болтаю, а ты вся мокрая, девочка! — и Оля тут же протянула мне простыню. — Вытирайся, а я сейчас найду тебе что-нибудь из одежды. Мы вовсе не против гостей! Просто сегодня к нам никто не приезжал, — добавила она из соседней комнаты.

— Хозяева имения? — в эту минуту в мою голову закралась мысль, которая должна бы была прийти сразу. — Или у меня солнечный удар, или… какой сейчас год?

Оля вышла из соседней комнаты с платьями в руках и весело посмотрела на меня:

— Девочка, ты и правда, наверное, перегрелась! Еще бы — купаться и гулять без шляпы! 1909-й, 29-е июня!

Я села прямо на пол.

— Ты что! Вставай. Вот, примерь это платье. Мы с тобой почти одного роста, может, получится. Скоро обед, нельзя опаздывать. Только сними это — что это на тебе?

— Это купальник, — сказала я, невольно краснея.

Оля, чтобы не смущать меня, ушла в другую комнату. К тому же ей самой необходимо было переодеться — она вымочила юбку, когда вытаскивала меня из речки, а кроме того, у них, как я поняла, было принято вообще переодеваться к обеду.

Я быстро скинула купальник и надела на себя какое-то непонятно что — рубашку, только очень длинную, и потянулась за платьем. Платье оказалось узковато в плечах, а когда Оля вошла, она сказала, что и юбка коротка — я не заметила сначала, что я была на полголовы ее выше.

— Не беда, снимай, сейчас все сделаю, — скомандовала Оля.

Я завороженно смотрела, как она быстро и ловко принялась пришивать еще одну нижнюю юбку к подолу платья, делая строчку не хуже швейной машинки.

— Кто научил тебя так шить? Ты швея? — спросила я.

Оля весело засмеялась.

— Конечно, нет! Научила бонна. А ты разве не умеешь шить? Все-таки откуда ты, и как тебя зовут?

Когда я услышала про бонну, сразу же в полной мере поверила, что, сама не зная как, попала на 100 с лишним лет назад. Такое точно не придумаешь. И, понимая, что Оля вряд ли мне поверит, рассказала ей все — что меня зовут Аня, я студентка, приехала с друзьями на машине на пикник в эту заброшенную старую усадьбу, пошла купаться, и вот…

— Заброшенную? Старую? — нахмурившись, переспросила Оля. — Вы что, там, в 2020-м году, в усадьбах не живете?

Похоже, это единственное, что удивило ее из моего рассказа. Все-таки она, судя по всему, была еще совсем ребенком.

— Я расскажу маме про тебя. Она поверит, — улыбнулась Оля так, как будто сама во всем сразу же мне поверила. — А вот папе и всем остальным скажем, что ты моя троюродная сестра, приехала издалека и будешь жить с нами, как моя компаньонка. Пока вот так, — и она протянула мне платье, с уже удлиненным подолом и как-то ловко распоротыми и вновь подшитыми, но уже свободнее, плечами, — а потом надо будет заказать тебе гардероб.

— Как же я буду жить у вас? Ты что, вот так, просто, откуда ни возьмись?

— Ну да. А что такого? Я давно, с тех самых пор, как бонна уехала от нас, мечтала о компаньонке. Ну, или ты найдешь способ вернуться в свое время… Но больше я не пущу тебя купаться в омуте, даже не думай! — и она притворно-строго погрозила крошечным пальчиком.

— Вы дворяне? — немного невпопад спросила я.

— Нет, что ты! Папа получил личное дворянство, но на нас это не распространяется. А что, ты согласна жить компаньонкой только у дворян?

Вот это да, подумала я. Не дворяне, но могут взять на полный пансион еще одного человека, и Оля говорит об этом, как о самой обыкновенной вещи. Я всегда считала свою семью достаточно состоятельной, но вряд ли наш бюджет потянул бы мою «компаньонку».

Оля тем временем поправила на мне свой собственный, немного модернизированный костюм, и заметила:

— Никто даже не усомнится в том, что мы родственницы, посмотри!

Я взглянула в большое старинное зеркало, в раме которого мы стояли с ней рядом. В одинаковых по фасону платьях мы и правда выглядели очень похожими друг на друга. А когда Оля так же ловко и незаметно, как с платьем, соорудила мне на голове прическу, похожую на ее собственную, мы вообще стали почти неотличимы. Только ее ботинки на пуговицах мне были слегка тесноваты, но эту беду Оля обещала поправить при первом же визите в город. А пока она на несколько минут оставила меня, а сама спустилась к матери, чтобы рассказать ей про меня.

Когда Оля вернулась, я хотела расспросить ее, что сказала ее мать — я была уверена, что она никогда не поверит в эту историю с перемещениями во времени. Но я не успела еще толком ничего сообразить, как прозвучал гонг, и Оля сказала:

— Пошли скорее обедать! — и снова схватила меня за руку и повела по неосвещенной лестнице вниз. Она, кажется, соображала гораздо быстрее меня.

Когда я в первый момент вошла в дом, меня не удивило, что лестница темная, особенно после яркого солнечного сада. Но сейчас я поискала глазами лампы — а вместо них увидела свечи в канделябрах!

— Точно 1909-й год… У вас ведь еще нет электричества?

Оля посмотрела на меня и не вдруг ответила:

— Ты про лампу накаливания? Я только слышала про такие, но здесь еще их нет и не было. Это все-таки деревня. Но подожди, мне надо представить тебя родителям.

С заметным волнением Оля вошла в столовую. Там уже сидели за большим столом, украшенном цветами, как я поняла тут же, ее родители — одетые еще винтажнее, чем Оля, и очень представительные. Отец в сюртуке — так, кажется, это называется? — в пенсне и с бородой. Мать в платье с воротником-стойкой, манжетами до пальцев и какой-то изящной брошкой у основания шеи. Они строго и вопросительно взглянули на дочь:

— Лёля, ты заставила себя ждать. Что случилось?

Оля застенчиво извинилась и сказала:

— К нам внезапно приехала моя троюродная сестра Аня — мама, помните, она мне писала? — и она чуть заметно повела рукой, словно давая знак матери. Мать вскользь улыбнулась, отец привстал и слегка поклонился мне, а я оглянулась на Олю — что мне делать-то? Оля явно для меня присела в реверансе, я неуклюже повторила ее движение, и мы сели за стол.

Я так была поражена новой для меня обстановкой, что почти не замечала, что мы едим. Однако, кто-то подавал и менял блюда — вероятно, этим занималась прислуга, но в тот момент я совершенно не уловила, кто и как занимается технической стороной обеда. Родители Оли сдержанно разговаривали, а она открывала рот только тогда, когда они к ней обращались. Но я успела заметить две-три улыбки ее матери и поняла, что под всей этой строгостью и правильностью скрывается такая же веселая и жадная до приключений душа, как и ее дочка.

Закончив обед, мы с Олей встали, снова присели и поблагодарили родителей, и тут же вышли из столовой. Наконец я получила возможность спросить Олю, как ее мать отнеслась к перспективе новой компаньонки дочери, да еще из будущего.

— Ты думаешь, она не поверила мне? — так удивилась Оля, как будто речь шла о самой обыкновенной вещи. — Конечно, она разрешила тебе остаться у нас. Сказала, что ничуть не удивлена даже, потому что от меня можно ожидать чего угодно, даже того, что я найду себе подругу в будущем!

— А как ты поверила мне? Просто я сама с трудом во все это верю.

Оля внимательно посмотрела на меня:

— Поверила. Я видела твои глаза.

III

Вечером мы с Олей пошли погулять по саду. Я хорошо помнила этот сад 111 лет спустя, и сейчас могла только с изумлением оглядываться вокруг. Перед домом пестрела большая клумба, все яблони были подстрижены и ухожены, трава тоже подстрижена, а дорожки расчищены и посыпаны песком. За оградой сада, насколько хватало глаз, простирались засеянные поля — там, где в моем времени были заросшие кустами и мелколесьем луговины. А что самое удивительное — Оля со знанием дела отвечала на мои вопросы, что здесь растет и кто обрабатывает землю. Мое первое впечатление о ней, как о шаловливой девочке, постепенно сменялось на совсем другое — уважительное, и я начинала немного робеть перед ней. Заметив это, Оля сама переменила разговор и начала расспрашивать меня о моем времени, о моем детстве, вообще обо мне. И слушала с большим интересом и вниманием, и задавала такие вопросы, что я убеждалась — она пытается сложить в голове целую картину моей эпохи.

На мои вопросы Оля рассказала, что у нее есть старший брат, офицер, зовут Володя, и он сейчас в Петербурге, а был еще младший, Петя, но умер в детстве от дифтерита. Ее глаза затуманились грустью, но потом она тряхнула головой, отгоняя это чувство, и пообещала, что завтра мы обязательно покатаемся на лодке по реке. И сказала еще:

— А сестры у меня никогда не было. А я так всегда мечтала! Мне кажется, мы с тобой и правда похожи чем-то, даже не внешностью. Как сестры! — И она очень по-доброму посмотрела на меня. Мне это было очень лестно. Она держалась, как барышня, и я с первой минуты начала дорожить нашей дружбой.

Я была так утомлена новыми впечатлениями, что Оля настояла на том, чтобы пораньше лечь спать, тем более, что вставать у них было принято рано. Я впервые за весь день оказалась одна в комнате и невольно оробела. Все незнакомое, и чтобы зажечь свет, надо звать горничную! К такому меня жизнь не готовила.

Мне отвели комнату для гостей, и здесь все было непривычно и странно. Я не могла заставить себя лечь, потому что чувствовала себя, как в музее. Как можно вот так просто хотя бы потрогать большую кровать под балдахином, не говорю уже — лечь на нее? Постояв минут пять, я подошла к окну. Увидела сад в лунном свете, а впереди, на пригорочке — церковь. Трудно было представить себе, особенно при таком освещении, что это та самая церковь, которую еще сегодня днем я видела в руинах. И окружавшее ее кладбище казалось таинственным и странным, но даже ночью было видно, что оно ухожено и упорядочено так же, как и сад возле дома.

Постояв у окна минут 10, я собралась с духом, вышла из комнаты, надеясь никого не встретить — хотя ночная рубашка, которую мне выдали, была вся закрытая и длинная, я все-таки понимала, что, наверное, у них не принято гулять в ночнушках по коридору. И постучалась в дверь Олиной комнаты, которая располагалась чуть наискосок.

Оля тут же открыла дверь. В такой же, как и моя, белой до пола сорочке с длинными рукавам и кружевными манжетами, с воротником под горло.

— Аня! Я думала, что ты спишь. Что случилось?

— Мне так непривычно здесь все… чувствую себя, как в музее! И немного страшно. Можно, я переночую в твоей комнате?

— Конечно, можно, только я позову Варю, она постелит тебе на диванчике.

Пока горничная стелила новую постель, я оглядывала Олину комнату. Она была вся светлая, нарядная, в полном смысле слова девичья спальня. Стены были обиты белыми в бежевый цветочек обоями, шторы с голубыми вышивками по всей длине, и небольшая кровать светлого дерева. Комод, тумбочка возле кровати, у окна — журнальный столик. С другой стороны от окна — диванчик, на котором мне и стелила постель Варя. Обстановка здесь выглядела гораздо менее музейной и более живой, чем в комнате для гостей.

— Спасибо, Варя! — поблагодарила горничную Оля, когда та закончила. И обратилась ко мне:

— А теперь ложись. И расскажи мне немного о вашем времени. Как вы живете?

— А что тебе интересно?

— Ну, например, где ты училась. Дома, как я, или в гимназии, или?..

— У нас обязательное среднее образование. Для всех. Дома учиться тоже можно, но у нас нет таких средств. Или показаний по здоровью, из-за которых школьные учителя должны были бы приходить ко мне домой.

— А что значит обязательное среднее?

Я вкратце рассказала ей про наши школы. Оля удивилась только, что образование обязательно вообще для всех:

— И все должны 11 лет учиться? Обязательно?

— Ну да. Можно после 9-го класса продолжить образование в колледже или училище. А в ВУЗ только после 11-го класса или уже после колледжа.

— А что такое колледж и ВУЗ? Коллежи, я знаю, есть во Франции, это примерно так же?

— А я не знаю про коллежи! У нас в колледже мы получаем среднее специальное образование, а ВУЗ это высшее, университет. С высшим больше возможностей в плане будущей работы.

Так мы перешли на тему работы, и я рассказала Оле, что женщины в наше время работают почти наравне с мужчинами, и очень много профессий стали нам доступны. Оля слушала очень внимательно, а когда я вскользь упомянула автомобиль, спросила, что это. Я рассказала, как могла, про машины, двигатели, насколько могла — я мало в этом разбираюсь. Оля улыбнулась:

— О, я читала об этом у Жюль Верна. Здорово! Но давай все-таки спать.

***

Утром я проснулась в полной уверенности, что имение, Оля и 1909-й год мне приснились, и я сейчас расскажу маме свой удивительный сон. Не тут-то было — не успела я еще открыть глаза, как услышала Олин голос:

— Вставай, соня! Не успеешь одеться к чаю!

Я уже поняла, что к столу здесь опаздывать не принято, и быстро подскочила. А в столовой меня ждал новый сюрприз: Оля, войдя, обратилась к родителям с приветствием на французском языке! И они ответили ей и мне так же. Но мои познания в этой области приветствием и заканчивались, и поэтому, когда они заговорили между собой полностью по-французски, я не поняла почти ни слова. Оля заметила это и обратилась к родителям сама, уже по-русски:

— Мама, папа, наша гостья не говорит на французском!

Они посмотрели на меня в первый момент с удивлением, но тотчас же перешли на русский. А я возразила:

— Нет, лучше говорите по-французски, я научусь понимать, а пока Оля мне переведет все, что меня касается. Пожалуйста!

Мне показалось, что мое предложение подняло меня в их глазах, хотя они и очень старались не показать своего впечатления обо мне. Подозреваю, что оно было не слишком лестным.

А звали их Владимир Андреевич и Вера Николаевна Дубровские. Как у Пушкина в «Повестях Белкина», это надо же.

После чая Оля уже по-русски сказала мне, что они всегда говорят день на русском, день на французском, день на немецком, что так повелось еще со времени ее обучения, потому что это отличная тренировка языка. Трудно поспорить. Судя по всему, у меня открылись отличные перспективы в изучении иностранных языков. Я в школе и на факультете учила только английский, и то не в том объеме, чтобы свободно на нем говорить.

За этими рассуждениями мы дошли до маленькой пристани — она оказалась совсем в стороне от места моего вчерашнего купания, и тут же неподалеку была огороженная купальня. Я пыталась вспомнить, как выглядело это место там, в 2020-м году, и не могла. Наверное, эта часть сада превратилась в совсем непроходимые заросли.

Оля, как выяснилось, и грести умеет отлично. Я не могла угадать, сколько ей лет, и спросила прямо. Оказалось, 20, как и мне. А мне постоянно казалось в какие-то моменты, что она сильно младше, а в другие — что наоборот, сильно старше.

Оля выгребла выше по течению, потом опустила весла, и лодка сама тихо поплыла по течению, возвращаясь к пристани. И только в эти минуты, любуясь живописными берегами и тишиной летнего утра, я осознала, что это за время такое — 1909-й год. Это же через пять лет начнется мировая война! А потом революции… Несмотря на начинающуюся жару, по моей спине пробежал холодок. Я помнила не так уж много исторических подробностей, но общая канва грядущих событий сильно меня пугала. И угораздило же — на 111 лет назад! Ни единого шанса снова увидеть свое время, хоть древней старухой. Да и вообще, судя по всему, шансов дожить до старости здесь у всех очень немного.

Оля как будто прочитала мои мысли:

— Что, страшно знать будущее на сто лет вперед?

— Как ты догадалась? Но ведь я знаю только в самых общих чертах… И все же…

— Только не говори мне ничего! — живо откликнулась Оля. — Я не хочу знать даже в общих чертах. Живем и отлично, а что там будет… Ты вот знаешь, что будет тут у нас, а что будет у тебя, в твоем времени, не знаешь даже приблизительно. Может, еще страшнее, чем у нас!

— Ты мудра не по годам, — засмеялась я. — Но страшнее, чем у вас, придумать трудно.

Оля посерьезнела.

— Будь что будет. Если от нашего знания будет зависеть что-то очень важное, ты мне скажи. А до тех пор не надо.

Конечно, я сразу же ей это пообещала. И мы причалили к пристани и пошли завтракать.

***

Теперь я могла более внимательно присмотреться к окружающей обстановке, и она меня впечатлила. На стол подавала девушка в платье горничной — но горничные у них одеваются очень нарядно, я скажу! За еду отвечает повар, и Оля сказала мне, что это считается рангом выше, чем кухарка. Садовника я видела еще накануне, но вообще он был малозаметен. Наверное, работал в те часы, когда мы еще спали или занимались дома.