Бесплатный фрагмент - Осколки

ЧАСТЬ 1
НОСТАЛЬГИЧЕСКИЕ ЭТЮДЫ

БЫЛОЕ

Давным давно

Пятидесятые годы ХХ века. Оазис на Петроградской стороне (угол Геслеровского проспекта и Бармалеевой улицы).

Сейчас от этого оазиса осталось всего лишь несколько деревьев, а тогда это был прекрасный сад с березами, сиренями, каштанами, яблонями, вишнями, кустами малины и крыжовника, цветами. Кроме того, у каждой семьи была небольшая грядка на общем огороде.

В этом саду располагались два дома: деревянный (ЖЭКовский) и каменный (дом кооператива научных работников).

Существовал некоторый антагонизм между этими домами. Бывшие отдельные квартиры деревянного дома были уплотнены случайными жильцами. Например, графиня С. (в то время библиотекарь, кажется, в университетской библиотеке) от своей квартиры в первом этаже имела всего лишь одну или две комнаты, в остальных же размещались все время меняющиеся жильцы, не оставшиеся в памяти.

Каменному дому удалось остаться более аристократическим. Во-первых, большинство квартир были отдельными; во-вторых, для уплотнения хозяева квартир приглашали к себе либо хороших знакомых, либо дальних родственников.

Население этого оазиса было очень пестрым: бывший министр железнодорожного транспорта Временного правительства (в то время завкафедрой Института инженеров железнодорожного транспорта), арестованный 25 октября 1917 и оставивший воспоминания об этом событии, профессор-физик в молодости работавший с И.В.Курчатовым, а затем с А.Иоффе, женщина-профессор-латинист из Первого медицинского института, и преподаватель оттуда же, преподаватели из консерватории, художник, биологи-генетики (в то время отправленные в Петрозаводск на «исправление»), жены репрессированных ученых, чудом оставшиеся в живых. В этот оазис часто приходили и приезжали интересные гости — художники, пианистка М. Юдина, ученый и писатель И. Ефремов и многие другие.

Управхоз

Всеми хозяйственными вопросами кооператива научных работников ведала управхоз, или управдом — не помню, как ее тогда называли. История появления ее в Ленинграде обычная. Ее старшая сестра приехала из деревни в Ленинград в 30-е годы, получила внешний лоск и какое-то образование, стала секретарем-машинисткой. Затем вызвала в Ленинград сестру и выдала ее замуж. Не знаю точно, но, кажется, именно этот муж и был управдомом в этом доме. Но он умер во время блокады, и его место по наследству передалось жене.

Уже на моих глазах в конце сороковых годов вдова вызвала из своей деревни шестнадцатилетнюю девушку, устроила ее к себе домработницей, потом выдала замуж, и еще одной ленинградкой стало больше.

Несмотря на то, что я знал о репрессиях, лагерях и т. п. — в моем окружении редко кто не сидел или не имел репрессированных родственников, настоящего анализа происходящего я делать не мог. У меня были свои детские «очень важные» проблемы. Однако, кое-что меня удивляло.

Мир окружающих меня людей делился на две категории — интересные люди и не интересные люди. Почему-то в круг интересных людей попадала в основном интеллигенция. Под интеллигенцией я, естественно, понимал не людей с высшим образованием, у некоторых было образование всего лишь в рамках гимназии.

Управхоз не принадлежала к разряду интересных людей. Это была простая, малограмотная женщина, которую мы дети очень не любили. Как сейчас я понимаю, она не была совсем неплохой женщиной, но нам всегда именно от нее попадало за разбитое стекло, помятые цветы и другие проделки.

Но вот факт, ради которого я ее вспомнил. Вечером в день ее рождения (а может быть именин) к ней домой направлялась делегация из пяти — шести представителей правления каменного дома во главе с председателем (бывшим министром), у каждого в руках были цветы и подарки. Не помню, происходило ли в квартире у управхоза чаепитие, но потом делегация в таком же составе расходилась по своим квартирам. Я никак не мог понять, почему эти культурные воспитанные люди участвовали в этом позорном действе.

И только одна женщина, у которой мужа расстреляли свои же в первые дни войны по пустяковому поводу (правда у него была немецкая фамилия), никогда не принимала в этом участия.

Много позже я понял, в чем тут было дело. Как и все управхозы, она, конечно, служила в НКВД, и все жильцы этого подозрительного скопища интеллигенции были у нее в руках. Поэтому осуждать их за раболепство трудно, да и не нужно.

Любопытный факт, косвенно подтверждающий службу нашего управхоза в НКВД, я узнал недавно.

В 1951 году у меня появился патефон с набором пластинок классической музыки и неаполитанскими песнями в исполнении Александровича. Точно так же, как сейчас производится обмен дисками, видео- и аудио лентами, тогда мы брали друг у друга «пленки на костях», трофейные и довоенные пластинки. Так вот у нашего управхоза были довоенные пластинки рижской фирмы «Электрокорд» с записями П. Лещенко, К. Сокольского, Печковского. Уже тогда я удивлялся, как они могли попасть к ней, поскольку искусство лежало вне сферы ее интересов.

И вот, когда средства нашей массовой информации обратились к «закрытым» темам, на одной из первых лекций, посвященной П. Лещенко, я узнал, что НКВД в качестве поощрения награждал своих сотрудников этими «запрещенными» пластинками. Это были, в некотором роде, привилегии этой касты.

Бунин

Как и в настоящее время, мои сверстники делились на несколько групп — много читающих, мало читающих и ничего не читающих. Чтение, правда, носило достаточно однобокий характер; читали не Бабаевского, Ажаева, Коптяеву и других много издаваемых писателей, а в основном совсем не издаваемую литературу — Луи Жаколио, Густава Эмара, Луи Буссенара, Александра Дюма, «Трильби» Дюморье, «Рокамболя» Понсон дю Террайля и прочее. Пути доставания этой литературы были неисповедимы. Это и оставшиеся с довоенной поры книги, это и книги, найденные на помойках, у приемщиков макулатуры. Большей частью книги читались на уроках. Борьба учителей с чтением была бесперспективной. На уроках читали, конечно, не все, но многие. Естественно, что в круг чтения включались не только приключенческие книги.

Так на одном из уроков литературы преподавательница, поймала ученика, читающего Ивана Бунина. Это был 1951 год. Разразился страшный скандал, были вызваны родители, на родительском собрании всем родителям были сделаны внушения, чтобы они следили за чтением своих детей. Слава богу, на этом дело было замято, и никаких санкций не последовало.

И вот однажды в 1953 г я прочитал в газетах коротенькую заметку, что в Париже умер русский писатель Иван Бунин. Удивившись, что об этом сообщила наша пресса, я спросил учительницу литературы, наступит ли такое время, когда Бунин будет издан у нас.

— Никогда! — воскликнула она. — Этого мелкого буржуазно-помещичьего писателя у нас не издадут.

Прошло около года и был издан маленький сборник его рассказов. Это открыло дорогу возвращению его к нам.

Первое знакомство с обэриутами

Жизнь сложилась так, что в 1946 г. я вместе со своей мамой жил на метеостанции. Жили мы там анахоретами, кроме нас двоих никого не было. Лишь на расстоянии одного километра в одну сторону располагались моряки, на том же расстоянии в другую сторону — пограничники и небольшая деревня. Мне было тогда 8 лет. Читать я любил, но было у меня всего лишь две книги — дореволюционная хрестоматия с отрывками из произведений русской классики и довоенная книга с детскими стихами А. Введенского. Помню вечерами, поев картошки, поджаренной на «сковородном жиру» (масла у нас не было), мы читали вслух «Старосветских помещиков», либо мама вспоминала жизнь в дореволюционные годы.

Почему-то были у меня «народнические» мысли, я стал ходить в деревню и читать деревенским неграмотным детям книги. И вот помню как-то вьюжным зимним вечером возвращался я на метеостанцию и, дойдя почти до дома, обнаружил пропажу книги А. Введенского. Горе мое было неописуемым. Я повернул назад и стал искать книгу в снегу. Несколько раз проделал я путь туда и обратно, но все напрасно. Стемнело. Пришлось вернуться домой без книги.

Никогда больше эта книга мне не встречалась. Я не помню из нее ни одного стихотворения. Но общее светлое впечатление от нее осталось на всю жизнь.

Несостоявшееся «тайное общество»

Я уже говорил о круге нашего чтения. Мы были заражены романтизмом; именно тем, чего так не хватало в реальной жизни. Мы представляли себя рыцарями, благородными разбойниками, индейцами. По много раз смотрели трофейные фильмы с Эрролом Флинном и Конрадом Вейдтом. Правда, отечественная кинематография и литература наложила и на нас отпечаток; такие фильмы как «Партийный билет», «Ошибка инженера Кочина» внушали нам, что среди нас находятся вредители и шпионы и что все время надо быть начеку. Поэтому, бегая по улицам, мы внимательно всматривались в лица прохожих, а вдруг заметим шпиона и обезвредим его.

Однако ни мне, ни моим соученикам не удалось совершить такого «героического поступка». Видно шпионы и вредители были хорошо законспирированы.

В детстве мир воспринимается иначе, чем в старшем возрасте, свои внутренние проблемы всегда намного важнее политических и бытовых проблем. Поэтому мы не замечали, как мы были одеты, что ели. Большинство из нас не имело отцов, практически все жили в коммунальных квартирах, а некоторые в сырых подвалах, куда никогда не проникало солнце. Мы часто ходили друг к другу в гости, правда старались не приходить к обеду, это было «плохим тоном». Как-то само собой получалось, что именно к тем, кто жил в отдельных квартирах, мы в гости, практически, не ходили. А если и ходили, то только на дни рождения, если было приглашение.

В нашем классе был один соученик, чья не работающая мать всегда состояла в родительском комитете. Так получилось, что в девятом классе я с этим соучеником сблизился и стал бывать у него в доме. Жил в шикарной (даже по теперешним временам) трех­ или четырехкомнатной квартире. Кем и где работал его отец я не знаю, внешне же это был важный большой мрачный молчаливый человек.

И вот однажды мой соученик, когда я был у него дома, предложил мне создать «тайное общество», которое состояло бы из нескольких человек. Нужно было выработать устав, подобрать участников и поклясться кровью в верности. Совершенно не помню, какие цели должны были быть у этого общества. Поскольку это предложение было довольно абстрактным, то больше мы к этому разговору не возвращались.

В то время я слышал, что в Ленинграде, были какие-то молодежные «антиправительственные» организации, но это все было очень далеко от меня. Много позже, вспоминая этот разговор, мне кажется, что это было провокационное предложение для выяснения лояльности школьников. Может быть я и не прав.

Возвращение

В конце пятидесятых — начале шестидесятых годов стали возвращаться бывшие заключенные. Как ни странно, те, с которыми мне приходилось встречаться, были не раздавленными системой, а уверенными в себе, энергичными людьми, вернувшимися к полнокровной жизни. В те годы я занимался философией для сдачи кандидатского минимума в Академии наук СССР. Нельзя сказать, что философия была моим самым любимым предметом. Выхолощенные институтские курсы, «убогие» преподаватели, конспектирование «Краткого курса» и «Материализма и эмпириокритицизма» отбили к ней всяческий интерес. А необходимость изучения ее для сдачи кандидатского экзамена, было такой же формальностью, как вступление в пионеры или комсомол.

Однако лекции в АН СССР носили совершенно другой характер. Заинтересованные, эрудированные, интеллигентные преподаватели, увлекали своими лекциями. Особенно запомнилась мне Г. Ее лекции было не сухое изложение современных течений в философии, а живой естественный рассказ. Она только что вернулась из лагеря и часто некоторые из нас оставались после лекций слушать ее рассказы.

С большой любовью рассказывала она об основателе школы логического позитивизма Людвиге Витгенштейне, о приезде его в 30-е годы в Ленинград, о том, как он обращал на себя внимание обывателей, т.к. бегал по Ленинграду в шортах и вел себя как мальчишка — очень непосредственно. Именно знакомство с ним и привело Г. в тюрьму.

Много рассказов уже забылось, а один остался в памяти. В какой-то момент времени Г. попала на работу в лагерную больницу. Там умирал юноша — студент-математик. Перед самой смертью он сообщил Г., что решил очень сложную математическую проблему и попросил Г. передать тетрадку с результатами своей работы на волю, чтобы там переслали ее математикам. Поскольку политических часто обыскивали, Г. попросила одну проститутку спрятать бумаги. Но как назло эта проститутка украла ложку или что-то подобное и попалась. Был произведен шмон, и бумаги уничтожили. Это произошло уже после смерти математика. Что было в этих бумагах навсегда осталось тайной.

СЛУЧАЙНЫЕ ВСТРЕЧИ

Обращали ли Вы внимание, что кроме людей, с которыми мы обычно общаемся существуют отдельные индивиды, которых сколько-нибудь наблюдательный человек отмечает на своем пути. Я, например, по дороге на работу почти всегда встречал определенных людей, замечал, когда они долго не появлялись. Точно также я одних и тех же людей встречал в театрах, Филармонии и на концертах. Как один из героев А. Доде, я часто придумываю им специальность, характер и т. п. Я никогда не разговаривал с ними и чаще отмечал их появление после долгого отсутствия, нежели их исчезновение. Но с одним человеком я общался несколько дней, затем же наблюдал за ним много лет, уже не разговаривая.

Мой незнакомец

Уже несколько лет я не вижу этого человека. То ли оттого, что редко стал ходить на всякого рода знаменательные премьеры, встречи и концерты, то ли он уже давно исчез из Ленинграда.

Он мне говорил, что его специальность литературоведение советская литература, на одном из концертов я слышал, как одна женщина говорила другой:

— Обратите внимание на этого мужчину. Он очень крупный коллекционер грампластинок.

Да. Он был очень заметный: высокий, белокурый, с неправильной формой головы — по-видимому был ранен. Очень часто я его встречал в Публичной библиотеке, Лавке писателей, Доме книги, да и просто на Невском.

Когда я увидел его впервые?

1963 год. Лето. Мой любимый писатель в то время — К.Г.Паустовский. Поэтому естественное желание — поехать в отпуск в Мещеру.

Собрал команду из четырех человек, но в последний момент моя команда испугалась трудностей (в стране были проблемы с едой). Ну и бог с ними. Беру рюкзак за спину, билет в Рязань. Приехал в Рязань поздним вечером, мест в гостинице, конечно, нет. Уговорил администратора, чтобы мне разрешили переночевать, сидя в вестибюле. И вот на следующее утро я в начальной точке своего пути в Солотче.

Мой план — присоединиться к туристам, путешествующим на лодках, и пройти с ними по реке Пре. Группа туристов должна прийти через несколько дней, поэтому я решаю посетить село Константиново — родину Есенина, куда еще не проложена туристская тропа.

От Солотчи до Константинова километров 20. Выхожу ранним солнечным утром. Дорога ведет через широкие поля, холмы, деревни. Старик-перевозчик переправляет меня через Оку, и вот до Константинова остается несколько километров. Иду по дороге один, люди встречаются только в деревнях.

Очень жарко. Вижу — на горизонте поднялся клубок пыли. Кто-то идет мне навстречу. Мужчина лет сорока. Приблизился. Диалог в духе Счастливцева и Несчастливцева:

— К Есенину?

— Да.

— Откуда?

— Из Ленинграда.

— Я тоже из Ленинграда. В Константинове музея нет. Только уголок в библиотеке.

Разошлись.

Наконец, я в Константинове. Действительно, в доме Есенина библиотека. Я единственный посетитель. Крохотный уголок отведен Есенину — несколько фотографий, книг и все. Посетители бывают редко, поскольку добираться до Константинова нелегко. Переночевал в школе, на полу и на следующее утро пошел обратно в Солотчу, а оттуда на турбазу в Спас-Клепики — городок, где Есенин учился.

Турбаза расположена на живописном берегу Пры. Она перевалочная, т.е. здесь туристы пересаживаются на лодки и спускаются по течению до впадения Пры в Оку.

Первый человек, которого я увидел на турбазе, мой незнакомец, встреченный по дороге в Константиново. Оказывается, он купил здесь на турбазе путевку, чтобы путешествовать вверх по Пре. Как и мне, ему нужно было несколько дней ждать приезда туристской группы.

Итак, нас на турбазе трое: он, я и не совсем нормальный, с моей точки зрения, директор турбазы, который каждую ночь искал меня в пустых палатках, где я нелегально спал на голой кровати, выгонял меня, а затем уходил домой с чувством выполненного долга. Я же возвращался в палатку и спокойно досыпал до утра.

Поскольку на турбазе не было ни магазина, ни столовой, ни общества, мы с моим незнакомцем провели несколько дней вместе, питаясь в столовой Спас-Клепиков (по-видимому бывшем трактире). Примечательно, что в этой столовой, кроме дешевого вина и водки, были только совершенно невообразимые котлеты, хлеб и чай.

Все дни напролет мы говорили о поэзии, о Клюеве, Мандельштаме и других поэтах, которые, казалось, вот-вот должны были быть изданы снова. Однако, как теперь мы знаем, на это потребовалось 10 — 20 лет.

И вот в одно прекрасное утро мой незнакомец сказал мне:

— Давайте, сходим на почту. Мне нужно послать телеграмму во Францию — у моей жены день рождения.

— ???

Представьте удивление на почте, когда простой советский человек посылал телеграмму во Францию из провинциального российского городка. Сейчас бы никто не удивился, а тогда это было что-то сверхординарное даже для меня.

Естественно, я заинтересовался, как он оказался женатым на француженке. Подробности его рассказа уже стерлись из памяти, но основные события я запомнил.

Во время войны подростком его угнали в Германию. Каким-то образом он попал во Францию, был ранен. Француженка выходила его, и он на ней женился. Я не спрашивал его, почему и когда он вернулся в СССР, попал ли после своего возвращения в лагерь.

Теперь живут они каждый в своей стране. Его жена — достаточно обеспеченная женщина — в качестве туриста ездит время от времени в СССР. Регулярно присылает ему монографии по искусству и пластинки, правда через таможню доходит не все.

И вот позже в Ленинграде я стал очень часто встречать его в различных местах, создавалось впечатление, что он интересовался тем же, чем и я. Однако, я к нему не подходил, но всегда наблюдал за ним издали. Последний раз я видел его во время гастролей Московского камерного оперного театра на опере М. Таривердиева «Граф Калиостро» в начале восьмидесятых годов.

Разгадка (добавление от 2 января 1995 г.)

Сегодня я прочел воспоминания Людмилы Эльяшовой «Кабинет начинающего автора» («Нева», N 10, 1995, стр. 219—221). Вот отрывок из них:

«…С Владимиром Смирновым я познакомилась на многолюдном вечере в Доме писателя, где мы обменивались мнениями, явно совпадающими, и где он предложил мне билет на концерт Вертинского…

Слушать пение Вертинского на том концерте мне мешал запах свежего хлеба, никак не сочетающийся с концертом. В антракте, когда мы со Смирновым разгуливали по фойе, я впервые разглядела его голубые глаза, красноватое лицо с белыми бровями и ресницами, его спутанные волосы. Рубашку под пиджаком ему заменяла… волосатая грудь. Он непринужденно переступал бутсами, из-под брючин с бахромой выглядывало нечто похожее на вафельное полотенце темно-серого цвета.

Каюсь, я дрогнула, когда внезапно встретила в фойе своих студентов и невпопад отвечала на их вопросы, видела удивленные взгляды, устремленные на моего спутника, который между тем запускал руку в карман, отламывал хлеб и непрерывно жевал.

Тогда я узнала, что работает Володя Смирнов грузчиком и экстерном кончает десятилетку, что все свои деньги тратит на книги и на билеты в театр. У него тогда были все абонементы в филармонию. И действительно, как я убедилась, на премьерных спектаклях, интересных концертах и лекциях можно было увидеть эту странную личность. Впрочем, облик Володи со временем становился более благообразным.

Впоследствии Владимир Смирнов закончил филфак университета, защитил кандидатскую диссертацию, женился на француженке, приезжавшей к нам по культурному обмену. Он показывал мне фотографию годовалого сына Дмитрия на фоне блестящего автомобиля, не игрушечного, а настоящего — подарок французских родственников. Отец владельца шикарной машины жил в комнатке в коммунальной квартире и никак не мог соединиться с семьей. Во Францию его не отпускали и были неприятности на работе из-за связи с заграницей. Однако он нашел себя в лекциях по современной литературе, которые с большим успехом читал от общества «Знание». Я знала об этом, но, когда собралась послушать его, мне сообщили, что Владимир Смирнов безвременно умер от рака.…»

Прочитав воспоминания Эльяшовой, я попросил своего приятеля (писателя Мих. Чулаки), который очень часто бывал в редакции «Невы», передать мои воспоминания о В. Смирнове редактору, который, в свою очередь, передал бы их Эльяшовой. И вот через несколько дней звонит мне Мих. Чулаки и сообщает, что он находится в редакции «Невы», а напротив него сидит сама Эльяшова. Вот какое совпадение — он зашел к редактору именно в тот момент, когда она была там. Эляшова взяла телефонную трубку, и мы немного с ней поговорили. Я сообщил ей номер своего телефона, мы договорились встретиться, но она так и не позвонила.

Казус

Но особенно памятен мне один концерт, на котором был и мой незнакомец. Конец августа 1968 года. В Ленинграде расклеены афиши — приезжает балет «Прага» из Чехословакии. Совершенно неожиданно для себя решаю пойти на него, оказывается это первое представление. В программе балет на музыку Яначека и «Некоторые попытки коллажа»; так, кажется, назывался второй балет. Труппа выступала в помещении Оперной студии Консерватории, публики было мало, большую часть составляли финские туристы.

Первое отделение — обычный модернистский балет на тему жизни человека от рождения до смерти. После антракта на просцениум вышел вместе с переводчицей представитель труппы и сказал примерно следующее:

— Мы хотим показать Вам экспериментальный балет. Это и шутка, это и серьезно. Мы шутим над тем, что нам дорого (например, над Чайковским), с другой стороны, это антиклерикальный, антифашисткий балет. Так, что не судите нас строго, не обижайтесь.

Открывается занавес. Никаких декораций, задник отсутствует, на сцене разбросан реквизит, артисты кто в чем бродят по сцене. Шумовое оформление — настройка радиоприемника, то речь, то обрывки музыки. Один молодой человек вышел на барьер, отделяющий оркестр от зала, и идет, балансируя из одного конца сцены в другой. Это продолжается довольно долго, зал настраивается благодушно — типичный хеппенинг, для нас это внове.

Вдруг раздаются звуки танца маленьких лебедей. Двое мужчин в пачках вывозят третьего на тачке, затем они начинают танцевать. Это уже смешно, зал смеется.

Музыкальное сопровождение резко меняется, раздаются звуки чешского национального танца, на сцену выбегают танцоры в национальных костюмах и начинается пляска. С этого момента все последующее идет в бешеном темпе.

Раздается автоматная очередь, один танцор падает, к нему бросаются на помощь. Девушка на авансцене льет из кувшина кровь. Музыка и действие на сцене калейдоскопично меняется, так что последовательно пересказать виденное невозможно. Здесь и зеки в полосатой одежде, и военные, и народ.

Все стало ясно — это отзвук на ввод советских войск в Чехословакию. Зал сразу раскололся на группы. Кто-то закричал:

— Безобразие! Прекратить!

Кто-то вышел, резко хлопнув дверью. Финны бешено аплодируют, остальные молча смотрят.

Самое неожиданное произошло в конце. Когда под аплодисменты артисты вышли раскланиваться, капельдинер вынесла корзину цветов. Ведь была-то премьера!!!

Что было непривычно, так это поведение зрителей в гардеробе. Все наши соотечественники молчали, никто не обменивался впечатлениями. Я вспомнил рассказ о премьере «Дракона» у Н.П.Акимова. Люди молча расходились, боясь, как бы их не увидели.

В тот же вечер я позвонил знакомым, чтобы на следующий день они пошли на этот балет. Но власти опомнились, и программа была изменена.

Краткая встреча с Ю. М. Лотманом

Когда-то давно я интересовался структурализмом и поэтому знал тартускую школу структуралистов, руководимую профессором Юрием Михайловичем Лотманом. Тогда они были не в чести у советских органов.

Однажды мой знакомый профессор из ЛИАПа, назову его М.Б., сказал между прочим, что в Ленинград приедет Ю.М.Лотман, и они встретятся.

А поскольку я люблю интересных людей, то попросил пригласить и меня на эту встречу.

Через несколько дней М.Б. позвонил мне и сказал, чтобы я срочно ехал к нему домой, потом мы заедем за Ю. М. Лотманом и поедем к сотруднице М.Б., преподавательнице ЛИАПа, с которой я был немного знаком по работе.

Я сорвался, мы взяли такси и заехали за Ю.М.Лотманом. Нам нужно было ехать через центр Ленинграда. Во время пути Ю.М.Лотман рассказывал о домах, которые мы проезжали, людях, которые там жили в XIX в. и пр. У него была удивительная речь — речь русского интеллигента XIX начала ХХ века. Он рассказывал о давно ушедших людях, как будто только что с ними расстался. Жаль только, что мы ехали не очень долго.

Наконец, мы приехали. Оказалось, что М.Б. поставил нас в очень неудобное положение. В этот день сотрудница М.Б. праздновала свое 50-летие, а мы явились без подарков.

Несмотря на это, все прошло прекрасно. Прошло уже много лет, я не помню, о чем конкретно мы говорили. Помню только, что и у хозяев, и у гостей осталось приятное воспоминание о встрече с таким замечательным человеком.

Полувстреча с К. Г. Паустовским

В 1963 г. мы с женой автостопом и общественным транспортом путешествовали по писательским местам Средней полосы России. Наш маршрут был такой: Ленинград — Орел — Спасское-Лутовиново — Таруса — Ясная Поляна — Мелихово — Москва — Великий Новгород — Ленинград.

Тогда Таруса был совсем захолустный тихий городок. Остановились мы в местной гостинице — маленькое двухэтажное здание с общими номерами человек на 10. Гостиница не была заполнена.

За день до нас сюда приехала из Ленинграда девушка-филолог. Если я не забыл, студентка Университета. Она сразу сообщила, что хочет зайти в гости к К.Г.Паустовскому и оставила ему записку, хотя на калитке у его дома висело объявление с просьбой не тревожить его, поскольку он болен. Тогда ему был 71 год.

В то время К.Г.Паустовский был кумиром вольной интеллигенции. Именно тогда, кажется, был выпущен альманах «Тарусские страницы», который был разруган официальной прессой за свободомыслие и публикацию запрещенных до этого писателей.

Девушка, к моему удивлению, спросила меня, что К.Г.Паустовский написал в последнее время. Вот вам и филолог. Я ее просветил, т.к. читал все, что К.Г.Паустовский публиковал.

В этот момент я перезаряжал свой старенький фотоаппарат «Смена». Вдруг к гостинице подъехала машина, из нее вышла большая грузная женщина. Она поднялась в наш номер и спросила, кто хотел встретиться с К.Г.Паустовским. Это оказалась его жена.

Я вышел на балкон и увидел в приоткрытую дверь машины Константина Георгиевича. К сожалению, я не смог его сфотографировать.

Филолог в этой машине поехала на дачу к К.Г.Паустовскому. Вечером она вернулась, но ничего интересного рассказать не могла. Ей был важен только факт посещения К.Г.Паустовского.

Ну а мы с женой, конечно, постеснялись пойти к К.Г.

Шутка

Конец шестидесятых годов. Я работаю в лаборатории, занимающейся вопросами бионики. Наши подопытные животные — речные раки. Уже ставшая привычной шутка посетителей лаборатории — это употребление объекта эксперимента с пивом. Сотрудники лаборатории уже привыкли к этой шутке. Однако начальника лаборатории, назовем его N, эта шутка коробит.

Однажды N сообщает мне, что должен быть снят научно-популярный фильм о бионике, и к нам в лабораторию приедут режиссер и писатель. На следующий день беседа состоялась. После официальных разговоров я пригласил писателя к себе домой, и мы продолжали беседу уже в непринужденной обстановке. Писателем оказался Игорь Губерман, в то время известный автор научно-популярных произведений, а в дальнейшем автор «Гариков».

Разговор затянулся и перешел в обычную беседу, которую вела интеллигенция в те годы. Кстати именно от него я впервые узнал об Орвеле, а затем вскоре и прочитал его.

Прошел год или полтора. Об Игоре я ничего не слышал и вдруг встречаю его на Невском. Несколько раз прошли мы от Адмиралтейства до Московского вокзала. Естественно, я поинтересовался, как дела с кинофильмом.

— А разве Вы не знаете? — спросил он.

— Нет — ответил я.

Вот, что он рассказал.

«Фильм не состоялся, благодаря моей неудачной шутке. Разговаривая с N, я похвалил удачный выбор объекта исследования. N подтвердил это, сказав, что выбору объекта было посвящено много усилий, т.к. объект должен с одной стороны, иметь сложную нервную систему, а с другой стороны, удобным для экспериментов.

Да нет, — говорю я. — Я другое имею в виду. После экспериментов Вы можете своих подопытных съесть. N изменился в лице, передал меня своим помощникам и ушел. Я стал работать над сценарием. Когда сценарий был готов, я вынес его на обсуждение в редсовет. В качестве рецензента был приглашен N. Каково же было мое удивление, когда N разнес сценарий в пух и прах (несмотря, что он был одним из инициаторов создания фильма).

Это было время после процесса Синявского и Даниэля, после погромного выступления Шолохова на съезде писателей.

В страстном монологе N было все: ссылки на речь Шолохова, призыв к бдительности, характеристика личности автора; т.е. все кроме обсуждения сценария. За этим последовал сокрушительный вывод — таким, как я нельзя поручать столь ответственные задания.

Вначале я не понял, почему мой безобидный сценарий вызвал такую отповедь. И только подумав, я сообразил: причина — моя неудачная шутка»

Жив Михал Михалыч!

Вот значит все куда-то ходят: кто на митинги, кто в церковь, кто в суд, кто в Дом кино. Вот и мне как-то приятель говорит: «Пошли в Дом писателя, там будет вечер знаменитого писателя Михаила Михайловича Зощенко. Узнаем чего-нибудь про Зощенко, на культурных людей посмотрим.»

— Ладно, — говорю, — пошли. Все равно вечер уже, да и делать нечего.

А надо сказать, было начало лета, и как я узнал позже Дом писателя закрывался — писатели уходили в коллективный отпуск.

Повязал я, как интеллигент, галстук, почистил ботинки и пошел в Дом писателя. Первым делом побежал занимать себе место. В первый ряд сесть постеснялся — сел во второй. Стал озираться, интересно посмотреть на живых писателей. Смотрю народу в зале немного, и сидят все не рядом, а кучками. Само собой, никого не узнаю — писатели ведь не артисты, портретов их не продают.

Смотрю на сцену — стоит маленький столик и ряды стульев, как для президиума. Наконец, на сцене появились люди, и вечер памяти Зощенко начался. Ведущий, как в таких случаях и полагается, сказал несколько прочувствованных слов. Сообщил, как все мы любим и почитаем Михаила Михайловича, а также намекнул, что здесь присутствуют люди, которые Зощенко хорошо знали, а также и его внук, и указал на довольно молодого, но очень крупного по размерам человека, от которого исходило такое амбре, будто он вылил на себя несколько флаконов одеколона, либо выпил его для храбрости.

Ну, в начале все шло, как обычно. Гласность только еще начиналась, и ведущий сказал, что сейчас мы услышим уникальные воспоминания бывших сотрудников журналов «Звезда» и «Ленинград», встречавшихся со Сталиным, Ждановым и другими членами Политбюро перед принятием известного постановления об этих журналах. Конечно, они рассказали очень интересные истории. Я, например, не знал, какими бутербродами кормили писателей перед совещанием. Однако, два участника этого совещания не могли никак договориться, кто из них съел больше бутербродов — ведь столько лет прошло!!!

А потом дали слово писателю-юмористу, так его обозвали. Я приготовился смеяться, но никак не получалось. Он очень серьезно рассуждал, какое издание Зощенко в одном томе или в трех томах лучше и вообще о природе зощенковского смеха. Людям, сидящим в зале тоже было никак не рассмеяться, и они стали покрикивать на выступавшего. Тот обиделся и спросил:

— Что же Вам не интересно?

— Нет, — закричали из зала.

— Ну, тогда я кончу, — сказал он и ушел, нахмурившись, на свое место.

Ведущий был не промах. Он понял, что нужно спасать положение и быстренько попросил выступить внука Михал Михалыча Зощенко, сказав при этом, что тот нам может рассказать много интересного про своего дедушку.

Внук Зощенко, бывший моряк, сразу взял быка за рога. Он поставил нас в известность, что живет в двухкомнатной квартире и не нуждается в жилплощади, но готов переехать в квартиру своего дедушки, если там будет музей, и согласен быть директором этого музея. То ли от волнения, то ли от чего-то другого внук никак не мог сойти с этой темы и продолжал бесконечно повторять одно и то же. В зале раздался ропот. Какой-то возмущенный писатель крикнул:

— А когда в последний раз Вы были на могиле дедушки, она ведь в безобразном состоянии?

— Вчера, — ответил внук и продолжал говорить, что он живет в двухкомнатной квартире.

Ведущий, видя, что назревает скандал, сказал:

— Ты лучше расскажи нам о дедушке.

— А я о дедушке и говорю. — сообщил внук.

— Ну, тогда ты расскажи нам, каким скромным и непритязательным был дедушка, как он спал на железной кровати и накрывался солдатским одеялом.

— Офицерским, — возмутился внук. — Дедушка жил очень скромно, спал на железной кровати и накрывался офицерским одеялом. У него не было почти никакой мебели. Но зато у бабушки…

И воодушевившийся внук стал расписывать шикарный белый мебельный гарнитур, какой был у бабушки в комнате.

Теперь уже разразился скандал, из зала кричали: «Хватит! Долой!», ведущий пытался остановить внука, тот, вцепившись в микрофон, продолжал говорить одно и тоже.

Все-таки ведущий победил, объявив, что сейчас самое время послушать рассказы Зощенко в исполнении актрисы К. Ампиловой. Зал как-то сразу умиротворился и приготовился слушать.

Мы с товарищем сели поудобней. К. Ампилова профессионально стала читать рассказ про то, как немецкий специалист, уехав из коммунальной квартиры оставил баночку с чем-то. При этом рассказ написан так, что Зощенко до самого конца не говорит с чем эта баночка. Я, конечно, сразу догадался, что это то ли средство от тараканов, то ли от клопов.

И вот, К. Ампилова приближается к тому месту рассказа, когда нужно произнести, что находится в баночке. В этот момент времени, полноватый писатель, сидевший, развалясь, в первом ряду громко сказал:

— От клопов.

К. Ампилова, которая стояла прямо над ним от неожиданности вздрогнула и замолчала. Увлеченная чтением, она не расслышала, что сказал, слушатель. Подумав, что что-то случилось, она спросила:

— Что?

— От клопов, — сказал догадавшийся писатель.

Возмущению К. Ампиловой не было предела.

— Я выступала в различных залах, на заводах, — возмущалась она, — но с таким бескультурьем встречаюсь впервые. И это писатели!

Собравшись с силами, она докончила чтение.

После этого вечер покатился спокойно и закончился показом отрывков из фильмов по сюжетам Зощенко.

Придя домой, я в лицах рассказал об этом вечере. Домашние очень смеялись. Жаль, что Зощенко уже умер. Как здорово он мог бы описать этот вечер!

Эпилог. Вскоре после этого вечера умер ведущий. Писатель, участвующий в заседании со Сталиным и Ждановым, опубликовал в печати свои воспоминания об этом. Эти воспоминания подверглись жесткой критике писателей, их родственников и друзей.

Добавление 10 августа 1994 г.

Заметка из газеты «С.-Петербургские ведомости»:

«Вчера в день 100-летия со дня рождения Михаила Зощенко, на доме по каналу Грибоедова, 9 в котором писатель жил с 1934 по 1958 год, была установлена мемориальная доска.

Церемонию открыл директор литературно-мемориального музея Михаила Зощенко Кирилл Кузьмин. Памятный барельеф представила собравшимся Ида Исааковна Слонимская, вдова известного писателя Михаила Слонимского. С Зощенко их связывала преданная дружба.

На открытии церемонии выступили исследователь творчества Зощенко Юрий Томашевский, писатель Михаил Чулаки, Елена Юнгер и Михаил Козаков, знавшие Зощенко артисты Николай Трофимов, Игорь Кашинцев и автор барельефа — скульптор Владимир Горевой.»

Все, кажется, хорошо, но и на этот раз не обошлось без курьеза. Все было готово к открытию. Но в последний момент, оказалось, что мемориальная доска находится у скульптора, а скульптор в отъезде. Тогда решили отменить торжественное открытие мемориальной доски, хотя уже об этом сообщили средства массовой информации. Однако, в последний момент скульптор приехал и все прошло, как было задумано.

Из мимолётных встреч — Татьяна Ивановна Лещенко-Сухомлина (1903 — 1998)

Очень часто в жизни встречаешь интересного человека, поговоришь с ним, а затем он исчезает из твоей памяти, если ты случайно не встретишь где-нибудь упоминание о нем.

Так недавно у меня всплыла в памяти встреча с Татьяной Ивановной Лещенко-Сухомлиной. Я встретил её в 80-е годы, когда ей было 90 лет или где-то недалёко от этого. Это был её визит в Ленинград.

О ней скажу только несколько слов. Она была из дворянской семьи, после революции эмигрировала, получила несколько высших образований. Кем только не работала — ассенизатор, певица, переводчица, актриса и др., много раз была замужем.

Она была знакома с Сименоном, переводила его романы. В её переводе вышел роман У. Коллинса «Женщина в белом».

В 30-е годы вернулась в СССР, конечно, её не миновал лагерь. Кстати, в «Архипелаге ГУЛАГ» её упоминает Солженицын.

О её жизни можно говорить много, но её биография есть в Википедии.

Итак, я встречался с Т. И. дважды — однажды у себя дома (её водили от одних компаний в другие), а второй раз у своего знакомого. Т. И. была звездой этих вечеров. У неё была светлая голова, прекрасная память. Она говорила, не останавливаясь, вспоминала встречи с интересными людьми, дребезжащим старческим голосом пела под гитару (это звучало ужасно). Несмотря на это она выпустила музыкальный диск.

Она спросила меня: «А Вы бывали в Швейцарии? Обязательно побывайте там, там так красиво, но нужно ехать на поезде».

А в то время я не мог выехать не только в Швейцарию, но даже в Болгарию.

Уже значительно позже я увидел кусочек документального фильма, где Т. И. гуляет по парку с Анастасией Цветаевой, ведя «светскую» беседу.

Есть книга её воспоминаний — «Долгое будущее» — но я её не читал. А надо бы.

2015

Михаил Куни

В послевоенные годы в Ленинграде было очень много стендов с газетами и рекламами театральных спектаклей и выставок. Я с детства привык читать все «буквы», которые видел.

Вот мне и запомнилась афиша с портретом, где было написано Михаил Куни «Психологические опыты».

Я уже знал, кто такой Михаил Куни, и как-то пошёл на его выступление.

Михаи́л Ку́ни (другие сценические псевдонимы Ганс Куни-Пикассо, Ганс Куни; (1897—1972) — цирковой и эстрадный исполнитель, художник, ученик Марка Шагала и Роберта Фалька.

В цирке и на эстраде он специализировался на психологических опытах, идеомоторной телепатии, быстром счёте, сеансах гипноза.

Поскольку Куни жил в Ленинграде, то выступал он намного чаще, чем Вольф Мессинг. Программы их были очень похожи, но Куни не вносил в них никакой таинственности и мистики. Он объяснял все, что делал чисто своими способностями и тренировкой.

Например, на трёх досках один из зрителей (не подставной) писал цифры, затем доски вращались. Куни на несколько секунд поворачивался, смотрел на них и затем говорил, какие цифры там написаны и их сумма.

Также он запоминал множество слов.

Однажды его пригласили к ученым и попросили запомнить набор слов (порядка 40). Он согласился. Но слова оказались латинскими, а этого языка Куни не знал. Несмотря на это, он назвал все слова правильно.

Или такой известный опыт. В зале у кого-нибудь прятался какой-либо предмет. Куни брал некоторого зрителя за руку, просил этого зрителя думать об этом предмете и шёл в зал. Там он порывисто ходил по залу и наконец находил этот предмет.

Я часто встречал Куни на улице или в книжных магазинах. Один раз я открыл дверь книжного магазина, а с другой стороны эту дверь открыл Куни. Наши глаза встретились. Мне стало как-то не по себе. Его взгляд пронзил меня насквозь.

Позже с подобными опытами стал выступать Лев Бендиткис. Он жил недалёко от меня, поэтому я часто встречал его на улице, но на его выступления я не ходил.

Неожиданная мимолетная встреча

Наш приятель писатель Михаил Чулаки время от времени приглашал нас на какие-нибудь интересные мероприятия в Дом писателей, Дом кино или другие места. И вот однажды он пригласил нас на концерт в дом графини Паниной. Правда, не сказал, что там будет. Мы встретились с ним и каким-то мужчиной по имени Витольд.

Однако концерт отменили, и Витольд предложил зайти к нему домой. Он жил, кажется, на Стремянной улице или где-то рядом. Квартира оказалась очень большой и какой-то неухоженный. Было впечатление, что она ни разу не ремонтировалась после 1917 г.

Витольд стал показывать нам квартиру. Удивил один зал (не комната), в котором в регулярном порядке было уставлено много одинаковых столов. Витольд объяснил, что здесь собираются игроки в бридж. Несмотря на то, что в СССР бридж был запрещён, бриджисты собирались здесь, играли профессионально, устраивали соревнования. На книжных полках (или шкафах, точно не помню) находилась большая библиотека по бриджу.

После разговоров о бридже Витольд рассказал нам о другом своём интересе — музыке то ли до 15, то ли до 17 века. Более поздняя музыка его не интересовала. Он собирал виниловые диски с музыкой этого времени. Хранилище (аудиотека) представляла собой стеллажи высотой почти до потолка (4 или 5 м), разбитые на ячейки. В каждой ячейке хранился только один диск — чтобы диски не давили один на другой. Все диски были зарубежными.

Наступил вечер, и в квартире стали собираться какие-то странные люди. Одной из первых пришла худенькая невысокая молодая женщина. Она как-то все время держалась в стороне, стараясь быть незаметной. Мы перешли в небольшую кухню. Женщина, назвавшись Ириной, приготовила кофе, на столе появилась бутылка сухого вина. Народ все приходил. Все они пришли играть в бридж. Чтобы не мешать, мы распрощались и пошли домой.

По дороге домой мы спросили Мишу, где это мы были. Тут он нам и сказал, что мы были у Ирины Левитиной — это и есть хозяйка квартиры, а Витольд — ее бой-френд.

Ирина Левитина (род.8 июня 1954) — американская, ранее советская шахматистка. гроссмейстер (1976), четырёхкратная чемпионка мира по бриджу. Претендентка на звание чемпионки мира по шахматам среди женщин. Четырежды участник чемпионата мира по шахматам.

Чемпионка СССР по шахматам — в 1971, 1978 (совместно), 1979, и 1980/81. Её не взяли играть в 1979 году на межзональный турнир среди женщин в Рио-де-Жанейро, потому что её брат репатриировался из СССР в Израиль.

После эмиграции в США Ирина Левитина была чемпионкой США по шахматам в 1991 (совместно), 1992 и 1993 (совместно) годах.

В настоящее время Ирина Левитина постоянно играет в бридж. Она пять раз завоевывала чемпионский титул среди женщин и многократно становилась национальным чемпионом США. По данным на апрель 2011 года Ирина Левитина занимает третье место среди женщин — гроссмейстеров бриджа во Всемирной Федерации Бриджа

То, что я пишу ниже — нужно считать апокрифом. Возможно меня подводит память. Витольд (родом из Молдавии) работал на киностудии «Ленфильм» бутафором. Он ввязался в какую-то финансовую авантюру и задолжал кому-то огромную сумму денег. В результате после эмиграции Ирины он вынужден был продать эту большую квартиру, которую ему оставила Ирина, но все равно не смог разделаться с долгами. Поэтому он куда-то исчез и Михаил Чулаки больше о нем ничего не знал.

Городские странные люди

Одной достопримечательностью города был молодой изящный человек лет тридцати, часто встречающийся на Невском. Я забыл, как его звали. Как говорили он был цирковым акробатом. Как-то он неудачно упал и ударился головой. Я его часто встречал в книжных магазинах и магазинах грампластинок. Он перебирал грампластинки, раскладывал на разные кучки и все время что-то говорил сам с собой. Продавщицы его знали, и поскольку он был совсем безобидным, никогда не делали ему замечаний.

Также на Невском часто я встречал немолодого высокого неулыбающегося джентльмена. Он всегда был строго одет в чёрное, на его голове был чёрный котелок, на руках перчатки, в петлице - хризантема. Он спокойно шёл по улице, ни на кого не глядя и ни с кем не заговаривая.

И наконец в районе улиц Кирочной и Восстания в продуктовых магазинах часто появлялся молодой человек, который любил общаться с продавщицами. Внешне очень симпатичный, всегда ухоженный. Он мог поддерживать диалог. Если я не ошибаюсь, его родственники жили за границей. Они высылали деньги и какая-то женщина за ним ухаживала. Но возможно я и ошибаюсь.

В Мариинском театре я иногда встречал странно одетую немолодую женщину, в платье с оборками. Она кругами ходила по фойе и сама с собой разговаривала.

Неожиданные незнакомые гости

В нашем доме очень часто бывали гости — и знакомые, и знакомые знакомых, и пациенты моей жены Алены, и совсем незнакомые случайные люди. Вот об этих последних я и хочу рассказать.

Когда Алена работала в институте скорой помощи, она часто приходила домой очень поздно. И вот как-то она привела с собой пьяненького моряка. Он служил в Кронштадте, опоздал на катер (дамбы тогда не было) и ему грозили неприятности. Встретила его Алена в метро, ночевать ему было негде, и Алена пригласила его к нам. Он подумал, что это приключение, а когда пришёл в нашу коммунальную квартиру, то очень смутился. Мы напоили его кофе и уложили спать. Проснувшись, он бегал по комнате и причитал: «Ой, как стыдно!» Мы накормили его завтраком и отправили в Кронштадт. Больше его мы не видели.

А вот другой случай. Зимний морозный день. Алена с дочерью Катей поехали за город, я оставался дома. Ближе к вечеру домой вернулись мои домашние и привели с собой двух здоровых больших женщин лет 40 и хрупкую беременную на последней стадии женщину лет 18. Алена встретила их в электричке, и они разговорились. Оказалось, что все они из Юрги. Приехали навестить мужа беременной женщины, который служил в армии под Ленинградом, и ночевать им негде. Это оказались очень хорошие люди. Мы как-то у нас разместились, и они прожили у нас несколько дней. У них был очень интересный режим дня. Они налепили огромное количество пельменей, и мы вывесили их в мешке за окно, поскольку холодильника у нас не было, а зима была морозная.

Поскольку в Юрге купить сапоги и пр. было нельзя, а деньги у них были, они с утра брали такси, и весь день ездили по магазинам, где с переплатой скупали для себя и своих знакомых всякие вещи. Уехав, они несколько раз присылали нам поздравительные открытки, а потом связь прервалась.

А однажды, придя домой с работы, я застал там молодую незнакомую женщину, варящую борщ в огромной кастрюле. Её звали Римма, она была врачем, приехавшим из Горького на курсы повышения квалификации в институт им. Поленова, где работала Алена. Поскольку Римме не было где жить, Алена пригласила её к нам. Римма была прекрасным интеллигентным человеком, интересующимся искусством. Так что нам с ней было интересно общаться. Именно от неё мы узнали о Шнитке, о снимающемся фильме Тарковского «Зеркало», о диске лютневой музыки и др. Римма за время пребывания у нас стала как бы членом семьи — забирала Катю из школы, водила её на кружки, отпускала нас на кинофестиваль, который проходил в это время в городе. В другие дни она ходила в филармонию, в театры.

Через несколько лет я был в командировке в Горьком и зашёл к ней в гости. Она жила с мамой в небольшой квартире в Сормово. Больше мы не виделись.

Но вот благодаря ей я стал следить за выходом на экран фильма «Зеркало». Помню он шёл только в Москве в кинотеатре ВИТЯЗЬ. Я специально поехал в Москву, но это было перед первым мая и фильм на эти дни был заменён. Зато, когда его привезли в Ленинград, я пошёл в первый же день на первый сеанс. После этого я смотрел его много раз

2016

Автограф

Очень давно в «Лавке писателей» я увидел в продаже книгу знакомого писателя В.У. с теплой дарственной записью.

Книга недорогая, но мне стало как-то неприятно, что подаренную книгу пустили в продажу. Хоть бы вырвали форзац с надписью или хотя бы надпись зачирикали.

Поход на Север, или случайная встреча через тридцать лет

Каждый год летом моя жена, маленькая дочь и я брали с собой рюкзаки и отправлялись путешествовать. Чтобы не таскать тяжестей, брали с собой лишь самое необходимое: спальный мешок для дочери, минимум одежды для себя и минимум еды.

Выбор маршрута

У нас дома чудом сохранился альбом с фотографиями конца прошлого века «Виды Первоклассного Ставропигиального Соловецкого монастыря». Нам очень хотелось побывать в тех местах и сфотографировать примерно с тех же точек то, что стало с Соловецким монастырем. А поскольку во время путешествий мы обычно не проводили много времени на одном месте, то изучив карты выбрали следующий маршрут: Ленинград — Кемь (поезд), Кемь — Соловецкие острова (катер), Соловецкие острова — Архангельск (теплоход или самолет), вдоль Северной Двины до Котласа (попутные машины или теплоход), Великий Устюг и Сольвычегодск (поездки из Котласа) и, наконец, Котлас — Ленинград (поезд).

Начало пути

1973 год — год пожаров. Через Карелию поезд шел в сплошном дыму. Каково же было наше разочарование, когда на пристани в Кеми мы узнали, что Соловецкие острова с этого года закрыты для «неорганизованных посетителей».

Обаяв капитана катера «Мудьюг», мы все-таки попали на Соловецкие острова. Не буду описывать наше пребывание там, сейчас о Соловецких островах информации достаточно (хотя бы вспомним фильм М. Голдовской «Власть Соловецкая»).

Курьез — на танцах играл вокально-инструментальный ансамбль «Зосима», названный так в память об основателе монастыря монахе Зосиме.

Слайды получились. До сих пор мы показываем их гостям вместе с альбомом фотографий прошлого века. Несколько позже, когда я впервые познакомился с «Архипелагом ГУЛАГ» А.И.Солженицына по глушимым передачам BBC, я ярко представлял себе СЛОН (Соловецкий лагерь особого назначения), каким был Соловецкий монастырь раньше и каким он стал.

Дальнейшее путешествие — Архангельск, Малые Корелы, Ломоносовка и далее по Северной Двине до конечного пункта, куда ходят «Ракеты» — было без приключений. А вот дальше нас ждала неожиданность. Шоссе, которое (судя по карте) шло вдоль Северной Двины отсутствовало — существовала жуткая дорога, по которой не было не только регулярного автобусного сообщения, но даже по­путки появлялись редко, т.к. дорога только строилась.

Продолжение

Просидев у дороги несколько часов, мы все-таки дождались попутной машины, которая шла в Сийский монастырь, расположенный к западу от Северной Двины и откуда пришли на Соловки основатели Соловецкого монастыря монахи Зосима и Савватий.

Монахи умели выбирать места для монастырей. Несмотря на полное разорение монастырь, стоящий в окружении озер производил неизгладимое впечатление. Кроме того, — тишина и отсутствие цивилизации. В окружении монастыря была расположена лишь небольшая деревушка. Мне кажется, что значительно позже я читал, что где-то в тех краях была обкомовская дача. Правда, может быть я и ошибаюсь. Ночевали мы у довольно своеобразного мужика — деда Гриши: небольшого роста, с очень хитрыми глазками. Поскольку он только что сложил печку, то отмечал это событие со своим племянником, как и полагается — пили до одурения. Это собственно и ускорило наш отъезд из этих прекрасных мест.

Дед Гриша рассказывал, что во время гражданской войны он вступил в армию белых, взял обмундирование и дезертировал, затем (когда пришли красные), вступил в армию красных, взял обмундирование и дезертировал. Позже его посадили. В то время, когда мы его встретили, он охранял рыбные богатства Сийских озер от браконьеров, т.е. сам ловил рыбу в неограниченных количествах и не мешал другим.

Через несколько дней на попутке мы доехали до городка Емецк, где решили на теплоходе ехать до Котласа.

Пристань в Емецке находилась примерно в трех километрах от городка, и идти надо было через поле. Поскольку теплоход был уже виден, мы почти бегом мчались к берегу Северной Двины. Наконец, пристань и теплоход перед нами, но… теплоход проходит мимо. Нам объясняют, что он останавливается дальше на расстоянии километра. Тут события стали развиваться, как в боевике.

Погрузив в оказавшийся на берегу мотоцикл с коляской жену, дочь и рюкзаки, я побежал вдоль берега к пристани, надеясь, что мотоциклист успеет вернуться за мной. Но тут появилась скорая помощь, которая меня подобрала, а навстречу ей уже мчался мотоциклист.

В последнюю минуту мы вскочили на теплоход, и затем путь до Котласа мы совершали в каюте II класса.

Знакомство

Дальнейшие события проходили на грани фарса. На следующее утро мы расположились на палубе и стали заниматься каждый своим делом: жена что-то шила, мы с дочерью читали. Поскольку этот большой теплоход был не туристский, пассажиров было очень мало. Среди немногочисленной публики выделялись два пассажира среднего возраста (один столичного вида, другой — провинциального), которые, разговаривая, бесконечно фланировали мимо нас.

Наконец, пассажир столичного вида не выдержал и подошел к нам, сказав, что он выделил нас из других пассажиров и хотел бы узнать о том, кто мы и какова цель нашей поездки.

Оказалось, что этот пассажир, будем называть его N — ленинградец, профессор высшей партийной школы, едет из Архангельска в Котлас, а поскольку «отцы этих городов» учились у него, то и принимают его везде по первому разряду.

Его же попутчик — докторант из Архангельска, чьим оппонентом являлся N и который страшно ему надоел разговорами о своей диссертации, провожал N до Котласа.

И вот жарким солнечным августовским утром наш теплоход прибывает в Котлас. У пристани стоит черная горкомовская «Волга» и рядом с ней мужчина средних лет в черном костюме, белой рубашке и галстуке (несмотря на жаркую погоду). Как оказалось, этому представителю горкома КПСС (который тоже учился в Ленинграде) было поручено принять N.

N был практически без вещей, у нас же — 3 рюкзака. N представил нас, как своих друзей, представитель горкома взял один из рюкзаков, и мы пошли к машине. До гостиницы было идти минут 10, но этот путь мы проделали на «Волге». Не прошло и нескольких минут, как нас поселили в номер, хотя в гостинице, естественно, мест не было.

Дальше лучше. После краткого отдыха, за нами зашли, и мы отправились к пристани, где нас уже ожидал горкомовский катер. В этот день мы отправились в Сольвычегодск осматривать достопримечательности.

Один из музеев — так называемый «Музей ссыльного революционера», бывший музей И.В.Сталина. Сам И. В. Сталин остался только «фотографией на белой стене». Я поинтересовался, куда делась экспозиция от старого музея. Экскурсовод указал мне на соседнюю избу и сказал, что на всякий случай вся экспозиция сохраняется там. А вдруг еще пригодится.

К вечеру мы вернулись в Котлас. Перед сном я зашел к N в номер, чтобы договориться о планах на следующий день. Он беседовал с высоким молодым человеком. Быстро договорившись, он дал понять, что мне не следует оставаться у него. Потом я узнал, что молодой человек был начальником УКГБ.

Следующий день мы посвятили поездке в Великий Устюг — на «Ракете» по реке Сухоне. Там нас встречала молодая женщина — представитель другого (Велико Устюгского) горкома КПСС, она и стала нашим экскурсоводом. Великий Устюг (в противоположность Котласу) нам очень понравился — ухоженный, отреставрированный, чистый. Однако, нам не повезло — в музеях города был выходной день. Но это полбеды, т.к. для нас музеи бы открыли, но музейных работников в этот день послали трудиться на поля, поэтому мы ограничились внешним осмотром. Что меня очень удивило так это то, что в церквях (правда, я не знаю во всех ли) расположились музеи и библиотека, а не склады, как это было принято.

Но зато нам удалось осуществить экскурсию на завод «Северная чернь», где мы прошли через большинство цехов и воочию убедились, какие прекрасные изделия делают наши умельцы в очень тяжелых условиях.

N оказался любителем пива, поэтому следующей достопримечательностью был старинный пивной завод, функционирующий еще с прошлого века. Пока мы дегустировали свежее пиво (а наша дочь свежий квас), нам рассказали детективную историю о похищении главного инженера этого завода.

В Котласе расположен современный пивной завод. Главного инженера Велико Устюгского завода долго приглашали переехать в Котлас. Однако он не соглашался. Однажды к нему приехали на машине, предложили большую зарплату, квартиру в Котласе, и он уехал с соблазнителями. Так поссорились два пивных завода.

После экскурсий нас повели обедать. Обед состоялся в отдельном зале лучшего ресторана Великого Устюга. Следует отметить, что за прекрасный обед мы платили сами; не помню сколько, но кажется совсем не много.

А теперь любопытное событие, которое имело некоторое продолжение. Идя по какой-то не мощеной улице Великого Устюга, N заметил, что-то металлическое, торчащее из земли. Поскольку это заинтересовало N, то он вместе с представителем горкома Котласа стал откапывать этот предмет, оказавшийся старинным утюгом с погнутой ручкой.

— Какой прекрасный подарок моему сыну ко дню рождения! — воскликнул N, — надо только выпрямить ручку. Вот это и было основным вопросом, который занимал N во все последующие дни.

И вот на следующий день мы отправились осматривать достопримечательности Котласа. Первый пункт — пивной завод, где мы познакомились с очень приятным (похищенным из Великого Устюга) главным инженером. Второй пункт — судоремонтный завод. Завод старый, руководство завода жаловалось на тяжелую жизнь, на невозможность выполнения плана и т. п. Беседа носила вялый, грустный оттенок. И тут N попросил руководство завода помочь ему выправить ручку утюга. Все сразу же оживились, поскольку появилась конкретная цель, которая может быть достигнута. Методом проб и ошибок, после нескольких попыток в разных цехах ручка была выправлена и утюг вручен довольному владельцу.

Из забавных событий запомнилось одно. Всю нашу делегацию, включая мою дочь, принимали в партбюро одного комбината. Над креслом секретаря парткома висел большой портрет К. Маркса.

— Ты узнала, кто это? — тихо спросил я дочь.

— Конечно, — обиженно ответила она, — это Короленко.

Настал день отъезда. Билеты на поезд нам достали через горком. Но в последний момент оказалось, что представитель горкома забыл взять детский билет для моей дочери, и ему пришлось прямо перед отходом поезда лезть сквозь толпу в кассу и брать билет.

И вот заключительный аккорд — отправляемся из гостиницы на вокзал. Начальник УКГБ берет мой рюкзак, я пытаюсь его отобрать, чтобы нести самому, но N меня останавливает.

— Пусть поносит, — говорит N.

Развязка

Поскольку до Ленинграда ехать долго, в разговорах выяснили, что лет тридцать назад, в конце войны мы с N один раз встречались.

Во время блокады я жил в квартире наших знакомых Ливеровских, поскольку она (квартира) была расположена ближе Ботаническому институту, где во время войны работала моя мама, и вот, когда в конце войны Ливеровские возвращались из эвакуации, им помогал молодой человек — сын их сослуживца.

— А кто Вам открыл дверь? — спросил я.

— Маленький мальчик, — ответил N.

— Так это я и был, — сказал я.

СЛУЧАИ

Месть

Лаборатория бионики. Соединенные вместе несколько подвальных квартир. Разновозрастный состав сотрудников различных специальностей (инженеров, биологов, врачей), связанных единой работой. Лаборатория находится далеко от alma mater — закрытого института, которому эта лаборатория принадлежит. Режим — свободный. Медики и биологи заняты своими проблемами и понятия не имеют о том, чем занимается институт. Отсюда, иногда возникают ситуации, которые не могли бы быть в режимных, чисто технических коллективах.

Для того, чтобы в лабораторию не заходили чужие люди, был взят вахтер. Работа вахтера чрезвычайно проста — здороваться со своими и не пускать чужих. Сперва вахтером служила симпатичная старушка-пенсионерка, и все было хорошо. Но вот после ее увольнения работать вахтером устроилась старуха, типичный представитель общественности при ЖЭКах, старый член партии, которая стала «бороться с дисциплиной», отмечать опаздывающих, а также постоянно докладывать начальнику лаборатории о поведении сотрудников.

Сотрудники роптали, но сделать ничего не могли. Поскольку старуха не переносила табачного дыма, стали курить в коридоре недалеко от ее стола. Это действовало, но не эффективно.

А я уже упоминал, что лаборатория находилась в подвале. И вот однажды летом самый ярый враг вахтера (молодой человек — биолог) вошел в лабораторию за несколько минут до начала рабочего дня, приветливо поздоровался и прошел в свою комнату. Затем вылез из окна на улицу и опять вошел в лабораторию, приветливо поздоровавшись. Такую манипуляцию он проделал несколько раз.

Старуха подумала, что она сходит с ума. Это переполнило ее чашу терпения, и через некоторое время пришлось брать нового вахтера.

Замечание от марта 2004 г. Эту историю я написал в 1990 г., а на днях увидел детский журнал «Ералаш», в котором был точно такой же сюжет. Консьержка не пускала в дом мальчика с собакой. Тогда девочка проходила мимо консьержки, здоровалась с ней, входила в лифт. Потом она спускалась по пожарной лестнице, опять проходила мимо консьержки и т. д. Когда консьержка упала в обморок, мальчик с собакой спокойно вошел в дом.

Происшествие

Директором института в то время был типичный представитель административно-командной системы, настоящий хозяин, небольшого роста, седой, властный, грубый, не терпящий возражений. А в лаборатории работала молодая мужеподобная женщина-врач, худая, высокая, с прокуренным хриплым голосом.

В одно прекрасное утро их пути пересеклись. По каким-то делам врач приехала в одно из подразделений alma mater. До начала рабочего дня оставалось минут пять. Вдруг в комнату этого подразделения вошел директор, притом один, без сопровождающих.

Что-то ему не понравилось, и он громко, матом стал отчитывать находящихся там сотрудников. Врач понятия не имела, что это директор института. Она подошла к нему и, смотря с высоты своего роста сверху вниз, сказала резким хриплым голосом:

— Ты что! Не проспался!? Не видишь, что здесь находятся женщины! Что ты с утра портишь всем настроение!

Все замерли от ужаса. Так разговаривать с директором никто не мог себе позволить. Директор от неожиданности лишился дара речи. Постояв несколько секунд, он молча повернулся и вышел из комнаты. Следует заметить, что этот инцидент не имел никаких последствий.

Секретарь парткома и Вольтер

Другая история с этой же женщиной. Для поступления в аспирантуру ей понадобилась характеристика. В семидесятые годы в режимных организациях считалось, что аспирантура это в некотором роде награда и поступать в нее, в основном, должны люди уже занимающие административную должность не ниже начальника сектора. Для остальных при поступлении в аспирантуру было необходимо преодолеть множество преград. Одна из первых — характеристика, подписанная директором, секретарем парткома и председателем профбюро. Так вот секретарь парткома не захотел подписывать характеристику этой женщине-врачу — во-первых, она недавно работала в этом институте; во-вторых, она не член партии; в-третьих, она не занимается никакой общественной работой; в-четвертых, она врач; и в-пятых, всегда лучше отказать.

Конфликт дошел до главного инженера. Разговор велся на повышенных тонах. В запале врач воскликнула:

— Плохо, когда несправедливы сильные мира сего!

— Как Вы смеете так говорить! — закричал секретарь парткома.

— Это не я говорю, это Вольтер, — парировала врач.

Немая сцена. На лице секретаря парткома мучительная работа мысли — кто такой Вольтер и можно ли соглашаться с его мнением.

Главный инженер — интеллигентный человек, улыбаясь, смотрел на секретаря парткома, но не приходил ему на помощь.

Конфликт был разрешен, характеристика подписана. Вскоре секретарь парткома стал директором другого научно-исследовательского института.

Мы мирные люди, но…

Как я уже упоминал медики понятия не имели, чем занимается институт, да это их и не интересовало. Однако, жизнь есть жизнь, и наступали моменты, когда нужно было вступать в контакты с администрацией института. Одним из таких моментов было прохождение конкурса, а значит и утверждение на парткоме характеристики.

В лаборатории работала миловидная женщина лет тридцати пяти — биолог, кандидат наук, старший научный сотрудник. И вот она попала в партком на утверждение своей характеристики.

Все шло как нельзя лучше: на формальные вопросы получали формальные ответы. Но вдруг один из членов парткома спросил:

— В чем Вы видите основную задачу в своей работе?

— Основная задача, — ответила она, — это, чтобы мои исследования всегда были направлены только на мирные цели и никогда на военные.

Такой ответ поверг партком в прострацию, ведь институт работал в основном на военную тематику. Обсуждение закончилось моментально, характеристика не была подписана, и начальнику лаборатории сделали внушение о плохо поставленной идеологической работе.

Так называемый коммунист

Жил-был секретарь партбюро. Пострадал он в свое время по ленинградскому делу: посидел ни за что, отморозил пальцы на «великих стройках коммунизма». Но жизнь его ничему не научила. Был он нудный пожилой человек, правда не вредный. Поскольку человеком он был малограмотным, была у него присказка «так называемый», которую он, как ни странно, вставлял всегда удачно.

Например, поздравляет на собрании сотрудников:

— «Дорогие товарищи! Поздравляю Вас с так называемым праздником Великого Октября.»

Или же выступает на партийном собрании:

— «Так называемый коммунист товарищ N сказал …". На это товарищ N, обладающий хорошим чувством юмора, обычно обиженно говорил:

— «Почему же так называемый коммунист. Я настоящий коммунист.»

Вот и все, что осталось о нем в памяти.

Прогресс

1957 г. Международный фестиваль молодежи. Молодой человек из Ленинграда как частное лицо участвует в мероприятиях. Он знакомится с молодым поэтом N. Они вместе проводят некоторое время, а затем расстаются, обменявшись адресами, и больше не общаются.

Проходит некоторое время, может быть несколько лет. Между Ленинградом и Москвой устанавливается видеотелефонная связь. Для того, чтобы осуществить видеоразговор, необходимо послать телеграфный вызов абоненту, приехать в единственный в городе пункт видеосвязи и поговорить с собеседником.

Наш любознательный ленинградец решил опробовать это детище прогресса на разговоре с N. Ну, а чтобы сделать последнему сюрприз, то ему предварительно ничего не сообщил. Представьте удивление N, получившего телеграмму, явиться в определенное время на переговорный пункт для разговора неизвестно с кем.

Не буду домысливать, какова была реакция N, который увидел на экране телевизора довольное лицо ленинградского знакомого, которого он может быть уже успел позабыть и который искренно думал, что N также интересно опробовать новшество.

Обед с иностранцами

В детстве мы воспитывались на любви к несчастным неграм и рабочим, жестоко эксплуатирующимся капиталистами («Хижина дяди Тома», «Дорога свободы» Говарда Фаста, рассказы А. Мальца, «Мистер Твистер» С. Маршака и удивительно долго живущий на сцене балет «Аистенок»). В реальной жизни я видел только одного негра — актера Тито Ромалио, иностранцев же знал только по трофейным фильмам.

И вот ко мне в гости приехал двоюродный брат — геолог, который со школьной скамьи ушел на фронт, был там ранен, затем обосновался в Москве. Только в 1950 г. он впервые после 1941 г. приехал показать свой родной город молодой жене и повидаться с нами.

Было жаркое лето. Полупустой город. В Ленинграде, несмотря на прошедшую войну и разрушения, еще оставался петербургский дух. Так молодую жену моего брата очень порадовало и совсем не обидело замечание петербургской старушки. В Елисеевском магазине, купив яблоки, молодая женщина тут же их попробовала.

— Что Вы делаете?! — воскликнула старушка, — Разве можно есть в магазине.

Причем это было сказано не с целью обидеть, а с желанием помочь.

Но я отвлекся. Перед отъездом брат решил шикнуть, и мы днем пошли обедать в «Асторию». Я думаю не стоит говорить, что до этого я еще ни разу не был ни в каком ресторане, не говоря уж о таком шикарном. Огромный (с моей точки зрения) и совершенно пустой зал, вышколенный официант, великолепная еда.

И тут в зал вошли два иностранца, среднего возраста, говорящие на английском языке. В самом разгаре холодной войны я, настоящий пионер, не подозревал, что в Ленинграде среди бела дня совершенно свободно могут появиться американцы или англичане. При этом они, с одной стороны, совсем не походили на несчастных эксплуатируемых рабочих, с другой стороны, на них не было звериного оскала капитализма, с третьей стороны, они не походили на шпионов и вредителей, прикрывающихся личиной простого советского человека. Боковым зрением я наблюдал за ними: это были обычные люди, правда, прекрасно (по сравнению с советскими людьми) одетые, воспитанные и уверенные в себе.

Сейчас трудно представить, что такая обыденная сцена может запечатлеться на всю жизнь. Изменение мировоззрения складывается постепенно и вырастает из мелочей. Эта запомнившееся мне сцена, была той каплей, которая показала мне, что что-то в нашей жизни не то, что пожалуй не стоит безоговорочно принимать за чистую монету газетную продукцию. Тогда, конечно, я всего этого еще не понимал. Прозрение пришло несколько позже.

Крушение мифа

В 1951 г., будучи подростком, я впервые поехал в Москву. Очень уж мне хотелось познакомиться с ней. В основном меня привлекала современность — мавзолей В.И.Ленина, лучшее в мире метро, песню про которое пела М.В.Миронова, самые красивые высотные здания, затмевающие мрачные американские небоскребы и, наконец, Дворец Советов, фотографии которого печатались во всех учебниках, с гигантским Лениным наверху.

В мавзолей я не попал, несмотря на то, что простоял несколько часов в бесконечной очереди. Это навсегда отбило охоту попасть туда когда-либо. Так я там и не был.

Метро не обмануло ожиданий, но я старался побольше ходить по Москве пешком, чтобы лучше в ней ориентироваться.

Высотные здания не произвели особого впечатления — показались какими-то искусственными наростами.

А с Дворцом Советов произошел казус. Выйдя на поверхность со станции метро «Дворец Советов» (ныне «Кропоткинская»), я задрал голову вверх, ища гигантское здание. Однако его не увидел. Тогда я подошел к милиционеру и спросил его, как пройти ко Дворцу Советов. По-видимому я не был первым, кто задавал ему этот вопрос. Нисколько не удивившись, он указал мне на неприглядный дощатый забор и сказал: «Вот он».

Я подошел к забору, заглянул в щель и увидел огромный котлован, заполненный грязной водой. Это был один из первых симптомов крушения мифа.

Потом в этом месте был бассейн, а затем храм Христа Спасителя.

Элементы благосостояния

Бывший министр Временного правительства А.В.Ливеровский (1867 — 1951) — человек маленького роста с большими седыми усами был очень общительным, веселым человеком, похожим на доброго гнома.

Несмотря на мой малый возраст, мы с ним были большими друзьями. Я очень любил сидеть в его кабинете, когда он работал. Я очень тихо либо сидел в уголке и слушал радио в наушники, либо просматривал большие по формату книги («Гаргантюа и Пантагрюэль» с рисунками Г. Доре и «Мертвые души» с рисунками Далькевича), либо смотрел через специальную стереоскопическую установку диапозитивы о строительстве Транссибирской магистрали, в стро­ительстве которой А.В.Ливеровский принимал самое непосредственное участие.

И вот однажды первоклассник Саша Ливеровский — малыш крошечного роста поднимался по лестнице, неся в руках большой арбуз. Вдруг перед его глазами оказались ноги. Подняв свой взор высоко вверх, он узнал директора.