Бесплатный фрагмент - Осколки

Повесть одной любви

Предисловие

Спасение пришло неожиданно. Володя и не ожидал получить его, тем более от Сергея, с кем они не были большими друзьями. Они встретились случайно в баре, и Сергей понял, что у Володи проблемы. Он поинтересовался, на что тот ответил:

— Я заключил договор с одной издательской фирмой. Каждый год я должен писать по три повести, хорошие повести. Скоро срок сдачи, а у меня как назло ни идеи, ни вдохновение.

— Ты и без того известен, порви этот договор.

— Хм, — промычал в ответ Володя и начал медленно пить пиво. После продолжительного молчания он признался: — Я ведь тоже человек, Серега. Мне тоже хочется жить, а не влачить жалкое существование. Фирма платит хорошие деньги.

— Привык к роскоши?

— К этому быстро привыкаешь. Тем более договор продлится ещё лишь год. Не хотелось бы эту затею бросать на полдороги.

— Понимаю. — Сергей открыл свой кейс и достал толстую тетрадь, бросил её на стол.

— Что это?

— Дневник. Нет, нет, не мой, конечно. Я не такой человек. Кто-то оставил в гостинице, где я недавно останавливался. Очень интересно. Прочти.

— Спасибо, — Володя пролистал тетрадь.

— Я прочитал и понял, что из этого получится хорошая повесть. И я подумал о тебе.

— Я польщён, — Володя улыбнулся

— Да ладно тебе. Бери. Может это поможет тебе. Если это случится, то я буду рад за тебя.

— Я не могу опубликовать чужой дневник без согласия автора. Это не честно.

— Ты же не будешь просто переписывать его. Измени имена, место действия, добавь свои фантазии и мысли. Главное есть основа.

— Уговорил, — Володе почему-то стало стыдно за самого себя, и он вздохнул, но легче от этого не становилось.

Он долго не решался открыть и прочитать чужой дневник, но сроки поджимали, да и в издательстве начали волноваться. В конце концов, Володя не выдержал внутренней борьбы. Поздно ночью, когда его мучила бессонница, он сидел за рабочим столом и читал дневник незнакомца.

Часть 1

Люблю рассветы. Когда ещё солнце не взошло, а на улице уже светло. Пройдёшь через сад и выйдешь к полю, ноги мокрые от росы, слабый ветерок шелестит листьями деревьев. Мне прохладно после тёплой постели, и сон как рукой снимает. Смотрю я строго на восток, где у горизонта плывут медленно и величаво кудрявые облака. Солнечный диск ещё не появился, а его первые, ещё холодные лучи, уже окрасили эти облака в нежно-розовый цвет, который так приятен для глаз. Боже мой, как это красиво. Я снял бы на видеокамеру этот рассвет, но у меня, к сожалению, её нет, и вряд ли, когда будет.

Стоп! Не стоит думать о плохом, когда вокруг такая красота и тишина. Жаль, что я любуюсь этим так редко потому, что я ещё большой любитель поспать. Но в последнее время меня мучает бессонница. Я догадываюсь о её причинах, но мне самому не хочется признаться в этом. Когда мысли о ней приходят, я стараюсь заняться чем-нибудь. Это не всегда, но помогает. Вообще у меня сложный период. Ищу смысл жизни, и чем дольше ищу, тем больше запутываюсь в ее философии. Как говорит мой старший брат Толя: «Не человек, а комок противоречий». Он прав. Чу! Кажется, я снова слышу его тяжелые шаги. Так и есть: это он.

— Привет.

Я лишь промычал в ответ. Давая ему понять, что я не очень-то рад ему. Но Толя — толстокожий парень. Даже если он и понимает намёки, то всё равно стоит на своём

— Опять не спиться?

— Как видишь.

— Думаешь о ней? — в его словах язвительные нотки.

— Нет, — я слишком быстро ответил ему, и он заметил это.

— Ну-ну, — он ушёл.

Слава Богу! Он не стал больше говорить о ней. Я проклинаю себя за слабость, когда я ему рассказал о ней. Теперь он постоянно подкалывает меня. Он считает, что моё увлечение — большая глупость, а не любовь. А разве увлечение может длиться семь лет? Долгих семь лет?

Ему повезло в жизни. Он женатый человек, у него прекрасная, симпатичная жена. Сынишка растёт. Сам Толя работает в совхозе агрономом. Отец говорит, что у него — хорошее будущее, и гордится этим. В отличие от младшего сына, то есть меня. А я и не в обиде. За свои двадцать четыре года я ничего не достиг. Школа, ПТУ, армия, работа в городе. Простой электрик, койка в общаге. И это все мои достижения. Отец пытался устроить меня в институт, но я был против. Помню, я заявил, что глупых начальников и без меня слишком много. Толя обиделся, принимая намёк на себя. Отец лишь махнул рукой, как бы говоря, что я неисправимый и испорченный. Мать качала головой и не заметно вытирала слёзы.

Работа не отнимает у меня много времени и сил, и в своё свободное время я в основном читаю. Книги — это моя единственная радость в жизни. Отец говорит, что это пустая трата времени, а Толя утверждает, что я, начитавшись философов, разочаруюсь в жизни и сойду с ума. Может он и прав: я — сумасшедший. Мои мысли вновь вернулись к ней.

Быть младшим братом не так уж хорошо, как кажется на первый взгляд. От Толи мне достались порядком потрёпанный мотоцикл «Минск», на котором я катался с Сергеем, другом детства.

В тот день мы решили поехать в соседнее село на танцы. Было самое прекрасное время года — май. Хотя на носу были выпускные экзамены, мы с Сергеем все вечера пропадали на улице.

— Там такие классные девчонки, — уверял меня Сергей.

— Ты же знаешь, что сельские пацаны не очень любят приезжих, — констатировал я всем известные факты.

— Я был там прошлый раз и, как видишь, живой, — отпарировал Сергей.

Короче, Сергей умел уговаривать людей. Сказано-сделано. Мы поехали к соседям. Танцевать я не люблю, поэтому скромно сидел в последнем ряду и смотрел на происходящее в клубе. Девчонки были такими же, как и у нас, но одна меня просто поразила. Я не знаю, что мне так приглянулось в ней. Обыкновенная девчонка, но когда я смотрел на неё, то в груди становилось жарко. Хотелось просто смотреть на неё, долго-долго. Не высокая, стройная, карие глаза, чёрные волосы. Косметика отсутствовала. Или была, но очень мало. Ничего необыкновенного. В толпе танцующих, например, были и покрасивее. Но они не произвели на меня такого впечатления, как эта девушка. Она тоже не танцевала. Стояла около окна в компании парня, и они разговаривали. Я только и делал, что смотрел в их сторону. Даже танцующий Сергей заметил это и подошел ко мне.

— В конце концов, это не прилично, — улыбаясь, сказал он.

— Что? — я сначала не понял его.

— Смотреть полчаса на девчонку, — ответил он и сел рядом.

— Мы же приехали, что бы на них смотреть.

— Да конечно. Но эта девчонка уже занята.

— Какая? — я нарочно удивился.

— Брось притворяться.

Я просто пожал плечами, давая понять, что не намерен дальше разговаривать на эту тему. Друг промолчал, и вернулся к танцам. А я уселся удобней, но сменил тактику.

Уж если Серега заметил мою заинтересованность, то наверняка и местные парни увидят. Неприятностей мне не хотелось. А захотелось вскоре покурить. Вышел на крыльцо. Не успел прикурить, как следом вышел парень, который беседовал с понравившейся мне девчонкой. Как только он появился, у меня в голове мелькнула мысль: «Вот и всё. Я, кажется, влип». Местные не жаловали посторонних.

— Закурить не найдётся? — спросил он спокойным голосом. Классика жанра, продолжение которого всем известно. Протянул пачку и зажигалку. Он закурил, молчал. Молчал и я, ожидая продолжения. И когда ожидание достигло апогея, он произнёс неожиданный вопрос:

— Тебе понравилась моя девчонка?

Хорошо, что в этот момент он не смотрел на меня, и не видел, как я вздрогнул.

— Какая? — снова «удивился» я.

— Тебе сколько лет? — второй вопрос ошеломил меня ещё больше.

— Семнадцать.

— Хм, — он усмехнулся и вошел в клуб.

Да, пронесло. Я еще ни разу не сталкивался со столь благородным поступком. Он не стал угрожать мне, брызгая слюною и размахивая кулаками. В клуб я не вернулся, хватило и этих минут волненья.

А девушка в эту же ночь явилась ко мне во сне. И она была моей. Как говорится в народе: «С четверга на пятницу — сны всегда сбываются». Вообще-то я не суеверен, но когда вопросы касаются взаимоотношений с девчонками, то я начинаю читать гороскопы, зодиаки, учение по кабалистике и прочей ерунде. Надолго я запомнил то счастливое сновидение. Где-то в глубине души надеялся, что народ наш великий не ошибся, и сон мой станет явью. Я бы и сейчас пролистал бы все астрологическую литературу, но, к сожалению, ни чего не знал о ней. Даже имени. Мне казалось, что имя у неё должно быть необыкновенным и прекрасным.

В школе, на протяжении всех уроков, я ловил себя на мысли, что опять думаю о ней. Свой коротенький сон я раздул до больших размеров, щедро приправляя мечтаниями и грёзами. И это, конечно же, не прошло мимо внимания Сергея. Он очень проницательный и внимательный человек. Терпел, правда, пять уроков, а на шестом не выдержал:

— Слушай, ты случайно не влюбился?

А на душе у меня всё цвело и пело. И вроде особых причин для этого не было. И всё же. А когда у меня хорошее настроение, то я стараюсь с кем-нибудь им поделиться.

— Наверное.

— Ты меня удивляешь.

— Почему?

— В ней нет ничего привлекательного. Обычная девушка из серой толпы.

— Она прекрасна, — возмутился я.

— Что же в ней такого прекрасного? — Сергей театрально развёл руками.

— Всё! — категорически заявил я и отвернулся от друга. Настроение пропало. Внутри образовалась пустота. Не хотелось никого не видеть и не слышать. Окружающие мешали мне.

— Возьми мой дипломат, — попросил Сергея, а сам отпросился с урока и ушел домой.

Минуя дом, я прошел в самый укромный уголок нашего большого сада, где сел на пенёк недавно срубленного тополя. Старался не думать об этой девчонки, что впрочем, у меня не особо-то и получалось. И чем я больше думал о ней, тем сильнее было желание вновь увидеть её. С трудом дождался вечера. Незамеченный домочадцами, выскользнул из дома, и один, без Сергея, помчался в соседнее село.

Моим ожиданием суждено было сбыться: она снова была в сельском доме культуры. И на этот раз она была одна. Но зато вся моя решительность испарилась как росинка, к которой прикоснулся солнечный луч. Я просто сел в кресло на последнем ряду, откуда так хорошо проглядывался её профиль. Да, Сергей был прав: она не обладала вызывающей красотой. Ни яркой, ни броской. Её красота отдавала холодной затаённостью. Как на картинах художников эпохи Ренессанса. Притягивала неизвестностью, словно магнит. Мой словарный запас слишком скуден, чтобы передать точное описание её лица, глаз, фигуры. Я искал подходящие эпитеты в своём лексиконе, и даже не заметил, что кто-то присел рядом. Только вздрогнул, когда услышал у самого уха:

— Это снова ты?

Я медленно повернул голову: так и есть. Её парень. И его глаза уже не светились одобрительными огоньками.

— Разве это запрещено?

— Нет, почему же? — он пожал плечами. — Но это мне может скоро надоесть.

Я, конечно же, ничего не ответил. И что вообще я мог сказать?

— И многое ты узнал о ней?

— Ничего.

— Понятно, — он усмехнулся, — а ведь ей двадцать два.

Ей двадцать два?! Какая глупость. Я бы ни за что не поверил. Девушка заметила нас и подошла.

— Привет, Коля, — она улыбнулась.

— Привет, — он поцеловал её в щёчку. — Вот, познакомься.

Я осторожно пожал её маленькую и тёплую ладошку.

— Алексей, — голос выдал моё внутреннее волнение.

— Людмила.

Я был прав! У неё чудесное имя! Люда, Людочка, Людмила! Мила! Людям милая. Её родители не ошиблись, нарекая дочь таким чудесным именем. Она и впрямь была очень милой. Хотя, вот только голосу не хватало нежности и утонченности. Грубоватый чуток. Больше похож на голос подростка, изредка балующегося сигаретками.

— Это твой друг?

— Нет. Мы познакомились только что. Пойдём, потанцуем?

— Конечно.

Они ушли, и я смотрел им во вслед, надеясь, что она проявит любопытство и обернётся. Но этого не произошло.

Домой я вернулся в полном смятении чувств. Внутри всё бурлило и кипело. Мне стало вдруг понятно, что между мной и Людмилой ничего не может быть. Мы — птицы разных стай. Это было ясно, как божий свет. Слезы обиды потекли по щекам, и я не стыдился их!

После этого я долго не ездил в соседнее село, хотя каждый вечер меня тянула туда неведомая сила. Наверное, вот так же тянет мотылька на пламя свечи, где ожидает его неминуемая погибель. Я знал, что меня ничего не ожидает, и всё равно тянуло. Я просто горел желанием снова «утонуть» в её карих глазках.

Сергей ничего не говорил со мной по этому поводу, за что я и был ему благодарен. Он, скорее всего, догадывался о моём состоянии и старался всеми способами и силами отвлечь меня от тяжелых дум. И это ему даже удавалось. Целый месяц я даже не пытался завести мотоцикл. Всё время занимали экзамены и подготовка к ним.

Кстати, я не провалил ни одного.

Я очнулся от воспоминаний, и заметил, что солнце уже взошло, заливая нашу грешную землю светом и теплом. Пора вернуться домой. Отец, мать и Толя, наверняка, уже ушли на работу. Дома остались только невестка Надя и племянник Андрюха.

Надежда — очень чуткая натура, по одному взгляду она может определить какое состояние души у собеседника. Вряд ли она сейчас начнёт приставать ко мне с расспросами и душевными разговорами. Но мне всё равно не хочется идти домой. Андрюшка ещё спит, и в доме царит тишина. Лучше, займусь я колкой дров. Не растерял ли я навыки за время проживание в городе? Город и деревня! Вечная тема для споров и разговоров. Горожане почему-то уверенны, что в деревне легче жить. Тут и воздух чистый, и вода без примеси хлора, и продукты свои, не покупные. Жители деревень знают истинную цену этим продуктам. Здесь нет свободного времени. Работа и работа. Особенно летом. С утра до вечера. До полного изнеможения. Ни книгу почитать, ни телевизор посмотреть. А если и выпадает это время, то не остаётся уже ни сил, ни желания. Усталость в прямом смысле валит тебя с ног. В городе в этом плане намного легче. Знаю по себе. Приду с работы в общагу, приму душ и лежу. Читаю. Тепло, светло, мухи не кусают — жить можно. По вечерам сходишь куда-нибудь. Выбор большой: кинотеатры, дискотеки, выставки, музеи. Видеосалоны и стадионы. Да уж, не сравнить с деревенским клубом: два раза в неделю кино, и по субботам танцы. А в остальные дни маются и шатаются по улицам и чужим огородам. А библиотека? Искушенному читателю здесь делать нечего. Всё давным-давно читано перечитано. Вот и решайте: где лучше, а где… Варианты я предоставил. Вообще-то, я стараюсь избегать тривиальности, но в голову так и просится банальность: «Там хорошо, где нас нет».

— Привет! — вдруг раздаётся за мой спиной нежный голосок.

От неожиданности я едва не выронил топор. Этот голосок мне очень знаком. Обернулся, так и есть: Мария. Моя соседка и большой друг детства.

— Привет, — я отложил топор и закурил.

— А я слышу, что кто-то дрова колет. И сразу подумала про тебя.

— Не ошиблась.

— Ага. Давно приехал?

— Нет.

— В отпуск?

— Да, — отвечал лаконично, не находя слов для длинных фраз. — Расскажи лучше о себе.

— А что рассказывать? Всё по-старому. Дом — работа — дом. Жизнь катит по замкнутому кругу. День наступивший похож на день предыдущий. Обыкновенные будничные дни.

— А праздники?

— Какие праздники? — она мило пожимает плечами. — Они ничем не отличаются от будней.

— А в личном как?

Я видел, что она ждала от меня этого вопроса. Ждала, какой интонацией я задам его. Мне было жаль разочаровывать её, но ничего не мог поделать. Вопрос прозвучал равнодушно.

— Нормально. — По её лицу пробежала лёгкая тень. — Муж хороший. Не пьёт, главное.

— Да. Наверное, это главное, — согласился с ней я.

Ох, уж эта водка! Сколько людей она сгубила. И почему люди хватаются за рюмку как за спасательный круг? Чтобы забыться и скрыться от проблем? Хотя бы на некоторое время. И в это время увидеть жизнь в другом ракурсе, в более радужном свете. Но это же утопия. Пройдёт и это время, и реальность вернётся на привычный круг. Вновь придут проблемы и дела. А от них уходить — себе вредить. От алкоголя в человеке, прежде всего, умирает ЧЕЛОВЕК. А это страшно, очень страшно. Страшно, когда в человеке не остаётся ни чести, ни совести, ни добра.

— Ну, а ты? Ещё не женился?

Я посмотрел в её глаза, уже догадываясь, как дальше потечёт разговор. Если скажу «нет», то, скорее всего, она спросит о Людмиле. А я не хочу этого. В течение нескольких часов вторые расспросы о ней — это слишком. Поэтому, и солгал:

— Скоро, думаю.

Боже, я не подумал о ней. Слишком мало времени было для обдумывания ответа. Совсем забыл о её чувствах. А может, и правильно сделал. Давно пора забыть всё.

— На свадьбу пригласишь? — голос дрогнул. Нет, она ничего не забыла.

— Приглашу.

Мы ещё некоторое время поговорили, и она ушла. А я снова принялся за дрова. С удовольствием ощущал, как мышцы наполняются приятной усталостью. Я колол чурбаки чисто автоматически. Мысленно же я вновь вернулся в прошлое.

Я намывал мотоцикл около дома, хотя он и был чистым. Нельзя сказать, что я такой уж аккуратный и фанат чистоты. Просто мне хотелось убить время. Экзамены остались позади, документы отправлены в райцентр, ПТУ. Делать особо было нечего, да и делать-то не хотелось ничего, если быть до конца честным. Я собирался поехать к соседям. Желание вновь увидеть её становилось просто невыносимым. Странно было одно: если человек влюблен — то он часто видит объект обожания в сновидениях. Но мне она так редко снилась. Я и думал о ней постоянно. Но большинство, кроме чепухи, мне ни чего не являлось во сне.

Незаметно подошла Мария, и стала наблюдать за мной. Мария — отличная девчонка. Она всего на год младше меня, и мы всё детство провели вместе. Шли года и Маша, незаметно для меня, выросла в симпатичную девчонку. Многие парни заглядывались на неё. В их число я не входил, питая к ней лишь чисто дружеские чувства. Она всегда для меня была просто соседкой и другом. Иногда мы с ней спорили, доходя даже до ругани, но тут же мирились. А спорили мы по любому поводу, и редко приходили к общему знаменателю. Каждый оставался при своём мнении, и это не мешало продолжать дружить.

— Ты что в клубе не появляешься? — спросила она меня.

— Некогда было. Сама понимаешь, экзамены, — отмахнулся я.

— Ну да, конечно, — она отвернулась и прикусила губы.

— Э! Мария! Что с тобой? Чему ты так расстроилась? Или в клубе без меня плохо?

— Нет, почему это? — она быстро взяла себя в руки. — Просто не люблю, когда мне врут.

— Я не вру никогда, — сильно преувеличивая, ответил я. За что, впоследствии, было стыдно.

Ещё в четырнадцать лет, когда формировался мой характер, и я, начитавшись книжек про рыцарей и благородных пиратов, составил свой кодекс чести. К сожалению, я не помню всех пунктов кодекса, но точно помню один: «Не врать. Ни при каких обстоятельствах, даже если от этого зависит жизнь твоя». Но мне приходилось врать. Жизнь — слишком сложная штука. Ситуации бывают такими сложными и запутанными, что иногда ложь — единственное спасение. И не только себя, но и твоих друзей, и даже просто прохожих. Каждый человек на протяжение жизни идёт на компромиссы. Без этого не возможно. Только надо знать грань, где заканчивается допустимое и начинается преступное. Нет, это не мои умозаключения. А может и мои? Я начитался столько трудов философов, поэтов и писателей, в голове крутятся тысячи имён и афоризмов, что всё смешалось. Ложь во имя правды — оправданна?! К сожалению, я это только понял сейчас. Мне бы не было тогда так стыдно за себя. И может быть, не мучили ни совесть, ни бессонница. А тогда, после слов Марии, я отвернулся и чуть-чуть покраснел. К моему счастью, Маша не смотрела в мою сторону. Но и от своего не отступила:

— А ездить в Багрянское у тебя есть время?

Я вспыхнул ещё больше. Откуда она узнала об этом? Я просто усмехнулся:

— Там девчонки классные.

Глупец! Слепец! Больше литературных слов нет. Это сейчас, спустя семь лет, я понял, каким глупцом был тогда. Хотя в то мгновения я чувствовал себя правым.

— Алексей, — меня позвала Надя, — пошли обедать. Скоро все соберутся.

Я отложил топор, и только сейчас заметил, что день был в самом разгаре. Умылся холодной колодезной водой и зашел в дом. Андрюха уже проснулся и медленно ходил в своей кроватке.

— Привет, озорник, — я поцеловал его в лобик, от чего тот широко заулыбался.

— Садись за стол, я налила тебе суп.

— Спасибо.

Как же я соскучился по вкусной, домашней пище. В городе приходится варить самому, что не всегда не только вкусно, но и не съедобно. Как-то уже привык жить на бутербродах. Ежедневно посещать кафе — накладно.

Вскоре пришли на обед родители. Мать, проходя мимо, по привычке, потеребила меня по волосам.

— Устал?

— Нет.

— Отдохнул бы, — вздохнула она. Для неё я всегда останусь младшеньким и любимым.

— Это и есть хороший отдых, — пошутил отец.

Я говорю, что отец пошутил, но не стоит это принимать всерьёз. У него отсутствует чувство юмора. Говорит старые, изъеденные молью фразы, и наивно полагает, что это смешно. По-моему мать прекрасно это понимает, привыкла за всю жизнь. Но улыбается. С натяжкой, но улыбается. Ради уважения? Уважение так легко сливается с унижением. И стоит ли прожитая жизнь таких жертв? Значит, стоит, если это продолжается. А может, вошло в привычку? Но, скорее всего, здесь присуще одна причина — взгляд общества. Всё держится на этом. Не правильно и глупо.

— Ты сильно изменился, Алёша, — сказал вдруг отец. В его голосе было озабоченность. Даже если и он заметил перемены во мне, то чего говорить и о других?

— Всё такой же, — возразил я. — По крайней мере, мне так кажется.

— Тебе это кажется, — мягко сказала мать, — тебя что-то волнует и гложет.

— Память, — буркнул Толя.

Я собрал всю волю в кулак и даже не обернулся в его сторону.

— У меня всё хорошо.

— Может, тебе поехать куда-нибудь на море, отдохнуть? — предложила мать.

— Не плохая идея, — поддержал её отец.

Ещё бы! Я никогда не видел моря. Но сейчас меня ничего не интересовало, никуда не тянуло. Мне милее сад с вишнями и яблоками.

— Я подумаю, — и вылез из-за стола. — Спасибо за обед. Пойду в сад, покачаюсь в гамаке.

И покинул дом.

В тот день я всё-таки поехал в Багрянское. Помню, что мчался словно угорелый, ежеминутно прибавляя скорость. Добрался до села наверняка с олимпийским рекордом. Но моим надеждам не суждено было сбыться: в клубе её не было. Я прождал почти час. Сидел в дальнем, тёмном уголке и не спускал глаз с двери. Уходили, приходили многие, но моей феи не было. Радужное настроение, которое доселе наполняло меня без всяких оснований, таяло снежинками под весенним солнцем. Моё терпение, наконец-то, лопнуло. Я решительно вскочил и направился к выходу, строя мысленно планы на остаток вечера. Вернуться, завалиться в родной ДК, потанцевать, может даже выпить с пацанами портвейн и почудить. Но только я вышел на крыльцо, как столкнулся с ней лицом к лицу. Это было так неожиданно, и уже не ожидаемо, что я растерялся.

Я растерялся! Ну почему это происходит со мной, я не знаю. Вроде бы и готов был к встрече, и даже к различным вариантам течения разговора, но появилась она — и всё пошло прахом. Я впал в ступор. Эта особенность моего характера не раз подводила меня. Может, ещё и поэтому я не добился в жизни никаких успехов. Может, поэтому я до сих пор одинок.

И она была одна. Но она не растерялась.

— Привет, Алексей.

— Привет, — я улыбнулся.

— Приехал в гости?

— Да.

Я не помню, как, но у нас завязался разговор. Лёгкий и непринуждённый. Я многое узнал о ней, многое поведал о себе. Мы стояли на крыльце достаточно долго. На меня напало вдохновение, и я удачно шутил. Она мило смеялась, а я любовался ею. Какое чудное время я провёл рядом с нею. И мне в один миг показалось даже, что так будет всегда. Что мы будем вместе. Но я сам всё испортил. Сам! В каком-то бешеном порыве я вдруг заявил, что приехал не просто в гости, а лишь для того, что бы увидеть её. Люда сразу переменилась в лице. Улыбка пропала бесследно, больше её в этот вечер я не наблюдал. Насупленные брови, резкий, колючий взгляд и даже голос проливал холодную твёрдость.

— Извини, но мне кажется, что я не давала тебе никакого повода, — она замолчала немного: — И не стоит ради этого приезжать сюда. Я для тебя старая. Оглянись: вокруг так много симпатичных девчат твоего возраста.

Она что-то продолжала говорить, но я смутно помню её монолог. В висках стучали её слова о возрасте, и я осознавал. Что она просто-напросто считает меня мальчишкой. И, конечно же, не верит в мою способность на большое и серьёзное чувство. Даже не помню, как мы расстались, как я возвращался обратно. Помню только, что рассвет я встретил в своём саду. И вот что странно: я в эти минуты ни о чём не думал. Со мной это бывает очень редко, если не сказать большее. Со мной такого никогда не было! Даже если я чем-нибудь сильно занят, то всё равно в голове прогуливаются сотни мыслей и идей. Но в этот предрассветный час в голове была абсолютная пустота. Просто сидел и смотрел пустым взглядом куда-то в пространство и курил. Одну за другой. Окружал меня мир тишины и тьмы, а я гармонично сливался с ним. Очнулся я от этого странного состояния только тогда, когда восходящее солнце коснулось моего лица. Заметил кучу окурков у своих ног, и, к своему стыду, не высохшие слёзы на щеках. Я плакал! Плакал! И так стыдно стало, даже перед самим собой. Тогда я еще не знал цитаты:

Не стыдись своей любви,

Стыдись измены и обмана.

И всё же Надя не выдержала (видно, вид у меня был не важный). Она пришла в сад и присела на краешек скамьи.

— Спишь?

— Нет, — я сел в гамаке и посмотрел на неё, ожидая продолжения разговора.

— Что происходит с тобой, Алексей? Может, поделишься? Всё останется между нами. А если всё держать в себе, то, в конце концов, это выльется в какой-нибудь необдуманный и глупый поступок.

Как будто глупый поступок может быть обдуманным. Я знаю, что всё останется в тайне, но почему-то рассказывать о Людмиле мне совсем не хотелось. Может не она причина моего душевного кризиса. Может, просто я устал от жизни. В двадцать четыре года? Когда всё ещё впереди, когда я только что, по большому счёту, я вступил в эту жизнь. Казалось: живи и радуйся. А тут такое разочарование!

— Я не знаю, что со мной. Помнишь, когда тебе было четырнадцать-пятнадцать лет, и у тебя формировался характер, складывались принципы, взгляды на жизнь? Помнишь? В это время такие перепады настроения. Но в основном оно плохое. Тебя всё раздражает и пугает. И полное безразличие.

— Помню.

— По-моему, такое же состояние сейчас и у меня. И не стоит проявлять настойчивое беспокойство. Я просто расклеился. Но пройдёт некоторое время, и будет всё как прежде. Будет всё хо-ро-шо!

— И часто на тебя нападает такая хандра?

Я отвёл глаза и пожал плечами. Не хотелось врать. Не хотелось расстраивать. Это длится со мною несколько лет.

— Нет. Не часто. Когда просыпается память.

— А знаешь, что я думаю? — она мило улыбнулась. — Не жениться ли тебе? А что? сразу же пропадёт безразличие и раздраженность. На это просто не хватит времени. Дела и заботы съедят твоё свободное время. Правда, некоторым быстро надоедает семейная жизнь, но только не мне. И на вопрос «почему», я не смогу точно ответить.

Я тоже попытался, и кажется успешно, улыбнуться ей в ответ.

— Дела, заботы, волнения толкают жизнь вперёд. В их отсутствии жизнь начнёт ползти медленно и однообразно. Ничего интересного в этом нет. Человеку необходимы взлёты и падения. В этом и заключается сама жизнь. В этом вся соль.

— Значит, мы тебя скоро женим? — она вновь улыбнулась.

— Позвольте, но это я уж сам как-нибудь. Без посторонней помощи.

— Хорошо, — она засмеялась в голос. — Мне приятно, что я хоть немного развеселила тебя.

Какая наивность! Неужели она не знает, как люди умело используют маски, что бы скрыть истинное лицо. За моей улыбкой и веселым блеском глаз скрывалась гримаса боли и отчаянья.

Был какой-то праздник, а может, и не было. Может, просто был выходной, но вся молодёжь в тот вечер была навеселе, и я, конечно, в том числе. Хотя слово «конечно» тут не очень уместно. Я иногда делал всё наперекор коллективу. Не знаю почему, но мои мысли и желания не всегда совпадали с общим настроем. И когда я так поступал, то про меня говорили: «Выпал в осадок». Но в тот вечер я был со всеми. И тогда я убедился. Что алкоголь заглушает боль, мысли и память. Во время дискотеки я не думал ни о Людмиле, ни о своих чувствах к ней. Захватили в свои сети ритмы музыки. Я танцевал, шутил, смеялся и без разбора обнимался с девчонками. Домой мы возвращались вдвоём: я и Мария. Ещё долго сидели на скамейке, вспоминая весёлые денёчки нашего беззаботного детства.

Дальше мне не хотелось вспоминать. Вскочил с гамака и прошелся по саду. Только сейчас я понимаю, что в тот вечер я многое потерял. Слишком многое. Может быть, даже своё единственное счастье.

Разговор как-то перешел на Людмилу. И я, в пьяном порыве, всё рассказал. Мария не смеялась надо мной, как это делали и Сергей, и брат Анатолий. Она меня поняла и даже успокаивала, как могла. Я был благодарен ей за это. Но в тоже время она тактично объяснила, что мои мечты — несбыточны, что есть предел возможности. Как оказалось, она была знакома с Людой. Так поверхностно, но знает. И мы с ней очень разные, как небо и земля, как два полюса. И ведь главное, что я это понял. Осознал, что Людмила — это голубая сказка, лёгкий розовый сон, который никогда не сбудется. Но в те минуты журавль в небе был для меня милее, чем синица в руках. Лучше всю жить прожить мечтами о ней, чем… Чем? Я и сам не знал. А может, это вовсе не упрямство говорило во мне? Нет, не упрямство! Это кричала любовь! Первая! Настоящая! Большая! Любовь, которая до сих пор живёт в моём сердце. Я был поглощен мыслями о своих чувствах, чтобы понять состояние Марии. Она была в меня влюблена. А я был этим возмущён до предела. Меня просто бесило то, что предметом её любви стал именно я. И это после того, как я узнал Людмилу!? Идеал, и только. Короче, в тот вечер мы крупно поссорились.

Утром я проснулся не только с головной болью, но и с угрызениями совести за своё поведение. Мне бы сразу пойти к Марии и попросить у неё прощение, но я и шагу не сделал. Что мне тогда помешало сделать этот шаг? Стыд? Да нет, просто я свято верил в свою правоту. А через неделю было уже поздно: Мария уехала на море, к родственникам. А я пошел работать штурвальным на комбайн. Мне эта работа очень нравилась. Хотя не об этом стоит говорить. С тех пор наша доверительная дружба с Марией сошла на «нет». Мы стали просто соседями. И виделись очень редко.

А с Людой мы встретились ещё раз. Это случилось зимой. Нас (меня, Сергея и ещё троих пацанов) положили в больницу от военкомата. Как говорится для профилактики. Положили нас в одну палату, назначили витамины в уколах и таблетках. Для нас такое положение было просто раем: тепло, светло, хорошо кормят, а главное — нет ни уроков, ни педагогов. Целыми днями мы играли в карты и слушали магнитофон.

И вот в один из таких беззаботных вечеров в палату зашел Сергей и махнул рукой, обращаясь ко мне:

— Иди, там твоя.

Я не дослушал его, вышел из палаты, уверенный, что приехала мама. Хотя время для визита было уже позднее. Когда я проходил мимо поста медицинской сестры, то неожиданно увидел её, Людмилу. В белом халате и в белом колпачке. Я и не сразу сообразил, что она работает здесь, в больнице, медсестрой. Она разговаривала по телефону, и не замечала моё присутствие. А я спрятался за угол, и стал наблюдать за ней. Мне нравился разлёт её бровей, они-то величаво сходились к переносице, то грациозно приподнимались вверх. Когда она говорила, то кончик её прелестного носика вздрагивал. Но это нисколько не портило ее, а наоборот, придавал её лицу какую-то оригинальность и привлекательность. И как красиво сочетались её белоснежное одеяние с чёрными волосами, чьи кучерявые локоны выбивались из-под шапочки. И с её выразительными глубокими черными глазами. При разговоре губки то обнажали ряд белых мелких зубов, то плотно сжимались, при этом образовывая едва заметные морщинки. Я готов был вот так стоять и любоваться ею целую вечность. Но она красивым движением положила трубку на аппарат и вздохнула чему-то своему. Дальше прятаться было не корректно, она могла в любую секунду заметить это. Я подошел к ней и сел напротив:

— Привет.

Она оторвалась от сортировки таблеток.

— Ты? — удивление ей тоже было очень к лицу.

— Я.

И больше и слова, снова принялась за лекарственные препараты. А мне так хотелось поговорить с ней. Как тогда, на крыльце сельского дома культуры. Только до того, как я признался в своих чувствах. Мы же тогда говорили обо всём так легко и свободно. Хотя сейчас это уже вряд ли могло повториться. Я видел, как поджаты её губы, как напряженно и сосредоточенно её лицо. Словно она замерла в ожидании от меня продолжения объяснения. А мне так захотелось отогнать с её лица эту тень ожидания. Мне хотелось лицезреть её улыбку. И пусть не такую прекрасную и таинственную, как у Джоконды, но по-своему очаровательную и веселую. И меня прорвало. Целый водопад шуток и веселых каверзных загадок. Я говорил, говорил, не ожидая ответа. И видел, как она сдерживается, чтобы не улыбнуться: все крепче поджимает губки, с трудом заставляет себя хмуриться. И всё-таки не выдержала, и засмеялась. Это было больше, чем простая улыбка. Я был вознаграждён за свое старание. И чувствовал себя счастливчиком. Рухнула невидимая стена между нами, и разговор дальше потёк мирно и свободно.

— Алексей, — по саду, навстречу мне, шла мама. — Я ухожу на работу.

— Хорошо, — я понимал её беспокойство, и мне хотелось как можно быстрее успокоить её.

— Ты не руби дрова. Отдыхай.

— Ну, что ты? Не беспокойся за меня. Просто так хорошо оказаться дома, где всё до боли родное и знакомо. Ностальгия что ли мучает меня.

— Может, тебе жениться? Пора уже.

Боже, что они, сговорились что ли?

— Скоро, мама, скоро, — в очередной раз я иду на обман.

Она лишь покачала головой, но промолчала. Вряд ли я успокоил её. Нельзя мать обмануть веселыми словами и улыбкой до ушей. Она всё чувствует сердцем. Это и подтверждает её натянутая неестественная улыбка, которой она ответила на мои слова о скорой женитьбе.

Женитьба! Может, это и впрямь моё спасение от самого себя? Возможно, я в делах и заботах забуду о сказочной мечте. Перестану принимать мир как жестоким и несправедливым, где все поросло обманом и фальшью. Нет! Конечно же, нет! Разве может жена и дети укрыть меня от мира? Я же буду в нём крутиться постоянно. И чтобы выжить буду изворачиваться, изменять себе и своим принципам. А я не хочу. Не хочу приспосабливаться в жизни. Хочу сам строить такую, какую мне надо. Хочу, да вот только не могу. Всё против меня. Катится неизбежно к пропасти. Люди, неужели вы этого не замечаете? Очнитесь, оглянитесь, что творится с вами? Где совесть? Честь? Добро? Этим раньше так гордились, к этому стремились. А теперь? Куда ушло всё это? Куда? Жизнь теряет смысл. Но ведь существует спасение. И оно такое простое, что его просто-напросто не замечают. Надо просто улыбаться друг другу. Без причин и без умысла. Надо просто говорить друг другу комплементы и принимать их как должное, с улыбкой и от души. Не искать тайные причины, не подвергать сомнениям. Надо больше доверять друг другу. Любить и уважать. Быть человечным и милосердным. Неужели это так сложно: быть человеком, а не животным. Мы же, судя по науке, высшая ступень развития, в названии присутствует слово «разумный». А по сути? В жизни мы — звери. Нет, мы страшнее зверя. Как страшно жить в этом диком мире. Жить по законам джунглей, где сильнейший — победитель. И не важно, кто ты: честный или подлец, злой или добрый. Копни глубже, и ты поймешь, что на суть человека, на его стиль жизни, на его характер огромное влияние имеют деньги. Деньги решают всё!

Всё хватит! Это я говорю уже себе. Если я начну рассуждать о значении денежных средств, то ни к чему утешительному всё одно не приду. Лучше, пойду, поколю дровишки, или с племянником позанимаюсь.

Люда работала сутки через двое. И я с нетерпением ждал её дежурства. Каждый раз приготавливал новые шутки, анекдоты. Мне нравилась, как она улыбается и смеётся. Я помогал ей сортировать таблетки, писать бумаги на анализы. Короче очень много времени проводили в обществе друг друга. В разговорах обходили стороной тему о моих чувствах. Я боялся, что она вновь станет холодной и далёкой. Лелеял себя смешными надеждами, что она поругается с Николаем, а я — не плохой вариант. Он ни разу не звонил ей на работу (по крайней мере, в моём присутствии звонков не было). Это приносило мне не большую радость (мелкий такой эгоизм). Но, увы, моим надеждам не суждено было сбыться, а все мечты вмиг превратились в химеру. Людмила сама их с легкой руки разрушила. Просто взяла и рассказала о Николае. А я сидел истуканом, слушал о чужом счастье, и молчал, хотя душа кричала от боли и отчаянья. Зачем ты так? Зачем мучаешь меня? Все у них было хорошо, и даже у горизонта не просматривалось ни намёка на облачность. Сергей мне говорил тогда:

— Я не понимаю тебя. Ты же знаешь, что между вами пропасть?

— Знаю.

— Так зачем же ты ходишь к ней, сидишь, разговариваешь? Вы же даже просто друзьями не станете. Зачем?

— Я так хочу.

— И зачем терзать себя? Глупости всё это. Тебе же потом будет ещё хуже.

Я понимал, что Серега прав. Что после выписки из больницы, я не увижу её. Стану скучать по этим зимним вечерам. Буду вспоминать каждый её взгляд, каждое слово, каждый жест. Я буду прокручивать это в голове сотни, тысячи, миллионы раз, пока медленно не сойду с ума. Я понимал это разумом, а вот сердцем… Сердце поступало по-своему. Как там у Шекспира? «Разум в споре с сердцем». «Быть или не быть». И я, как мотылёк, летел туда, где минутная радость несёт неминуемую погибель. Вряд ли кто-либо мог тогда переубедить меня в обратном. Если только Людмила. Если она прямым текстом сказала, что бы я отстал, отвалил, отошел, то я бы.… Не знаю, что бы я сделал. Не хотелось думать об этом. Не хотел заглядывать в завтра. Я жил минутной радостью и был счастлив.

Топор скользнул и стукнул по ладони. Я выругался, и выронил топор. Ничего страшного не было, но кровь сочилась обильно. Я промыл рану под рукомойником и поспешил в дом. Надя сразу же заохала и засуетилась. Обработала мне рану и крепко перебинтовала.

— Ничего страшного.

— Конечно. Пустяки.

— До свадьбы заживёт.

— Еще бы, — усмехнулся я. И она всё поняла, что мои разговорчики про скорую женитьбу — чистой воды туфта.

— Разучился я колоть дрова. — Старался я перевести разговор в другое русло. И это мне в той или иной степени удалось. Родители только и говорили на эту тему весь вечер.

Как хорошо было бы, если можно было вот так взять топором и отрубить все прошлое. И все начать с нуля. Ничего не получается. Память о первой любви, ошибки юности мешают этому. Мне иногда приходит мысль, что я совершил большую ошибку тогда, в больнице. Если бы я был тогда настойчивее, настырнее, и даже чуть наглее, то смог бы остаться с ней. Теперь, спустя семь лет, вспоминая те вечера, я понимаю, что не зря Люда считала меня мальчишкой. На самом деле я был молоденьким, необстрелянным воробьём. И от этих мыслей мне становится еще горше, еще больнее. Время нельзя повернуть вспять, те дни уже никогда не вернутся, и даже не повторятся, хотя бы приблизительно. Иногда, насмотревшись заграничных фильмов, я начинаю завидовать тем, кто страдает амнезией. И чего они страдают от потери памяти? Ударение необходимо ставить на слове «страдают». Это же здорово: забыть всё прошлое, и начать писать свою жизнь с чистого листа. А если посильнее стукнуться головой о стену? Может, получится амнезия? Правда есть опасность перестараться. Жить хочется? А для чего?

А для того, чтобы доказать самому себе, что я смогу выжить в этом мире. И при этом останусь самим собой! Только вот вопрос: смогу ли я это доказать.

Нас выписали из больницы. Я пролистал все существующие гороскопы. От китайского гороскопа до записей ацтеков и друидов. Я многое узнал о Людмиле. И, к сожалению, обнаружил, что мы с ней несовместимы. Полная противоположность. Отбросил в сторону журнал, произнёс:

— Чепуха!

Я обманывал себя. Точно знаю, что прочитай в них обратное, то поверил бы и радовался. В первое время я по вечерам звонил ей в больницу, и мы продолжали общение на расстояние. Потом она всё чаще ссылалась на занятость и бросала трубку.

Чёрным днём для меня стал тот день, когда я случайно узнал, что она выходит замуж. Я даже плакал. И вспоминая это сейчас, мне становится очень неловко за себя.

Вообще-то в дневнике полагается писать не только хорошее, но и плохое. Иначе моя личность получается уж больно какой-то идеальной. Но писать об этом не хочется. Вот когда умру, люди сами скажут об этом. Хотя над могилой всегда говорят только хорошее. Или молчат, когда сказать особо нечего. Не знаю, как будет над моей, но в одном я уверен: водопада слов не будет.

Ну и ладно. Пора спать. На дворе уже ночь, а денёк выдался не из лёгких. Оказывается, физическая боль оттесняет душевные терзания. Сильно болит рука. Всё! Гашу свет настольной лампы под зелёным абажуром.

Часть 2

Разбудил меня друг Серега. Только сейчас, глядя на него, я понял, как быстро пролетело время, как много утекло его. Смотрю на друга и с трудом узнаю. Он вытянулся, раздался в плечах, возмужал. Короче, он уже не похож на озорного юркого паренька. Мы не встречались с ним много лет. После школы судьба разбросала нас в разные стороны. Даже письма друг другу не писали. А раньше нам казалось, что дружба — это навеки, что мы будем скучать, и возможно даже, не сможем жить порознь. Но в жизни все наоборот. Мы разъехались, и не скрою, что первое время я скучал. Но шли дни, месяцы, года. Появились новые друзья и знакомые. Новые дела и заботы, свежие интересы. И все равно, Сергей оставался моим единственным большим другом. Он подтвердил мои чувства, когда разбудил меня как раньше:

— Очнись, мой друг! Уже заря!

Мы с ним попили чай и вышли на воздух перекурить.

— А ты изменился, — сказал он мне.

Не знаю, со стороны, конечно, это виднее. Но мне самому так не казалось. Я смотрел в зеркало, и видел всё те же детские черты. Даже как-то неудобно: словно детство моё всё ещё продолжается. Как назло, даже растительность на лице не торопилась пробиваться.

— Ты тоже, — сказал я банальность, и добавил: — Стал солидным и важным.

Он улыбнулся как-то чуточку виновато:

— Мне многие это говорят, а я не верил. Тебе, конечно же, по-прежнему доверяю. — Он немного помолчал. — Правду говорят, что должность меняет человека.

— И высоко взлетел? — мы понимаем друг друга, как и раньше, без комментариев.

— Больно уж резко.

И вновь повисла молчание. Он не стал рассказывать о своей работе, да и я не настаивал. Не знаю почему, но мне, честно говоря, не особо хотелось знать об этом. Может во мне опять кричит стыд за свою жизнь. Иногда ко мне приходит навязчивая идея: Александр Невский в свои двадцать два года одержал великую победу, а я в свои двадцать четыре нажил только кучу проблем.

— В отпуск? — спрашиваю я.

— Да, — он кивнул на удочки, которые стояли около крыльца. — Пойдем, сходим на рыбалку?

Рыбалкой я не увлекался. Не по мне это увлечение. Помню, в детстве, когда мне было около десяти лет, пошли мы на пруд. Мечтал на ужин наловить свежей рыбы. Клёв в тот день был не очень хорошим. Правда, мне удалось выловить четыре ерша. Но когда я собрался уходить домой, то выпустил их обратно в мутные воды сельского пруда. Мной тогда руководила жалость. Обыкновенная человеческая жалость. Потом я даже тайно презирал рыбаков, и уж тем более сам никогда не рыбачил. Сейчас, конечно, к любителям рыбалки отношусь равнодушно, но сам по-прежнему удочки в руки не беру.

— Пошли, — согласился я.

Мне хотелось поговорить с другом детства. О пролетевших годах. О планах на завтра. Окунуться в прошлое. И еще: это была возможность отвлечься от своих нелегких мыслей. Решил не упускать столько возможностей за один раз.

Сельский пруд находился в трёх километрах от села. Пока мы шли посадками, Сергей успел кое-что рассказать о себе. Работает инженером на большом автозаводе. Жена, скоро ожидают ребенка. Двухкомнатная квартира, старенькие «Жигули». В прошлом году отдыхал на Черном море, а в этом решил посетить родные края.

Я же о своей жизни сказал всего три слова:

— Электрик. Общага. Один.

По интонации в моем голосе он понял все и только вздохнул.

— Слушай, давай ко мне приезжай. Устроишься на заводе. Зарплата хорошая.

Я улыбнулся:

— Ты не думай, что я жалуюсь, что плачу тебе в жилетку. Мне и этого достичь стоило большого труда. А большего мне и не надо.

Сергей даже остановился и посмотрел на меня как-то пристально, потом сказал:

— Не замечал, что ты такой щепетильный. Даже какая-то брезгливость скользит в голосе твоем. Да, я не сам достиг таких высот. Мне очень помогли. Теперь я готов помочь тебе.

— Не обижайся. Просто я считаю, что человек сам должен устраивать свою жизнь.

— Да, — качнул он головой. — Ты изменился.

И мы пошли дальше. И всё-таки он немножко обиделся. Потому, как остаток пути упорно и сосредоточенно молчал. Я тоже не заводил нового разговора. Шел и вдыхал ароматы леса, и в данный момент был абсолютно счастливым. Наслаждался видами, запахами и шорохами природы. А Сергей, в отличие от меня, продолжал думать о нашем разговоре. Новая его реплика изумила меня:

— Жизнь — одна. И надо её красиво прожить.

— А в чём смысл? — перебил я его, зная, что он дальше станет говорить.

— Смысл? Точно не знаю. Но рассуждаю так: чтобы создать при жизни рай для себя и своей семьи.

— Всё это плотские потребности. — Возразил я. — Смысл в жизни вообще отсутствует.

В этом я был уверен.

— С таким настроением можно потерять всякий интерес к жизни. И от этого или с ума сойдешь, или совершишь самоубийство.

— Есть еще один выход.

— Какой?

— Бутылка.

Сергей принял это за шутку и громко рассмеялся. Я, чтобы не обидеть его, тоже подержал его смех.

Мне вдруг вспомнилась армия. Ничего страшного со мной не произошло. Привык я на удивление достаточно быстро. Иногда разговаривали с сослуживцами о гражданке, вспоминали своих девчат. В те минуты меня тяготило одно обстоятельство: кроме родни меня никто не ждёт. Я и не знал тогда, что Мария ждала. А потом произошел дикий случай: застрелился паренёк на посту. В кармане нашли письмо от девчонки, в котором она сообщала о любви к другому. У меня, как обычно, были противоречивые мнения на этот эпизод. С одной стороны я оправдывал его: вот если бы Людмила меня не дождалась, я бы тоже не раздумывая, поиграл с затвором автомата. А с другой стороны, я его ругал. Ведь дома осталась мать. Представляю, каким ударом это стало для неё. Помню, что тогда кто-то сказал: «Самоубийство — решение всех проблем».

Я долго тогда думал над этими словами. Нет, это не решение, а уход от проблем. А это, согласитесь, не одно и тоже.

Наконец-то, мы пришли. Пруд за эти годы тоже изменился (как всё в этом мире). Деревья, которые мы, будучи пионерами, сажали по берегам, стали совсем большими. Разрослись и в высоту, и в ширину. Ветки некоторых из них склонялись до самой воды. Здесь царили покой, тишина и прохлада. Как в садах Эдема. Сергей по-прежнему молчал. Разобрал рыбацкие снасти, забросил удочки и закурил. И я достал сигаретку.

— Ты счастлив? — неожиданно спросил Сергей.

По-видимому, он всё ещё продолжать мысленно переваривать наш разговор. С ним я мог быть абсолютно откровенным. Хотя это было раньше. Теперь он изменился, и я не знаю в какую сторону. Но и обманывать больше не хотелось. К тому же следовало мне давно с кем-нибудь поделиться своими философскими мыслями на многие вещи.

— Счастливых людей не бывает.

— Почему? — изумился друг, явно не ожидая такого ответа.

— Счастье — это такое состояние души, к которому ты стремишься всю свою сознательную жизнь, но которого никогда не достигнешь.

Серега просто покачал головой:

— Спиноза, — он силился вспомнить имя хотя бы еще одного философа, но так и не смог. Знания были ограничены.

Я иногда размышляю о школьной программе и всякий раз убеждаюсь, что в ней допущены ошибки и просчёты. Нет, я не говорю, что произведения Достоевского, Толстого, Чернышевского необходимо вычеркнуть из программы. По-моему, мы изучаем их слишком в раннем возрасте. Мало времени отводилась, что бы понять всю глубину мысли автора. Возьмем, например, «Евгений Онегин». В школе я прочитал этот роман. И мне тогда было пятнадцать. Читал я его, как помнится, с неохотой и большой натяжкой. Просто понимая, что надо. И. конечно, мало что понимал. Своего мнения тогда так и не сложилась, да и не могло его быть, по большому-то счёту. На уроках, отвечая на назойливые вопросы учителя, говорил мнение других людей, прочитанные в хрестоматии и учебнике литературы. И только сейчас, спустя почти десять лет, я вновь прочитал этот великий роман, и у меня словно открылись глаза. Только сейчас передо мной открылась вся красота и гармония этого произведения. Ведь здесь каждая строчка дышит жизнью и тайной. Поистине: Пушкин — солнечный гений. Гений от Бога! Возможно, пролетит ещё десять лет, и я снова открою для себя удивительный мир романа.

— Слушай, Алёха, — Сергей уже поймал первую рыбёшку, и снимал её с крючка, — раньше я не замечал, чтобы ты так увлекался книгами. Что случилось?

— Не знаю. Я разочаровался в людях. А книги мне помогли. Они не могут врать и предавать.

— Тебя предавали?

— Не один раз.

— Как?

— Обыкновенно. Вроде он мне друг, по всем параметрам, по всем меркам и понятиям, я и открываю ему душу свою. Он понимающе кивает головой, поддерживает, словом и делом помогает. Но стоило мне отвернуться, как он нагадил мне в душу. И выставил при этом все мои болячки на показ. Вот тогда-то я и стал читать. И находил в книгах ответы на все мучающие меня вопросы, слова утешения, слова — маяки. Я так привык к этому, что иногда приходит мысль, что вообще я не нуждаюсь в друге.

— А ты случайно не пишешь стихи?

— Пишу, — в непонятном порыве признался ему, хотя до этого от всех скрывал увлечение «марать рифмами бумагу».

— Прочти, — попросил Сергей, и я продолжил выворачивать себя наизнанку:

Вновь встретимся мы

На исходе зимы,

И запах весны

В наши души ворвётся.

Без лишних слов

Мы вспомним любовь,

Которая уже

Никогда не вернётся.

Когда я писал эти строчки, а потом читал их про себя, мне он казался красивым и прекрасным. Но сейчас, при публике (в лице одного слушателя), мне он показался чёрствым и сухим. Да, никуда не годные. С другой стороны, я их пишу не для общего обозрения, а так, для себя. В них — моя жизнь, моя боль. Моя любовь.

— Странно, — сказал Сергей, — в стихотворение никакой философской подоплёки. Только любовь.

А кто сказал, что мои стихи так уж плохи? Может, время для них не настало. То время, когда над миром будет властвовать только любовь и добро. И не останется ни зла и обмана, ни философии и бытовых проблем. Но это же не возможно! Это сказка, которой не в силах стать былью. Это утопия. А значит, и стихи мои в какой-то степени утопические. Просто глупые фантазии воспалённого мозга. А мне хочется, чтобы время изменилось. Только в ином времени я обрету себя.

— А почему ты до сих пор один?

Я не ждал этого вопроса и поэтому, немного растерялся. Лишь на одно мгновение я бросил взгляд в сторону села Багрянское, но Сергей заметил это. Я ж пытался снова обмануть:

— Прежде чем жениться, надо обустроить свою жизнь. Не приводить же молодуху в общагу?

Сергей распознал «мякину» и грустно улыбнулся:

— Ты обманываешь не только меня. Ты же сам себе противоречишь.

— Да неужели? — я наивно пожал плечами.

— Ты не забыл её?

И чтобы снять все вопросы сразу и окончательно, ответил резко и холодно:

— Я люблю её.

И отвернулся. Случай помог мне — у Сергея снова задёргалась удочка, и он бросился к ней. Мысленно я обманулся в друге. Он всё понял и не стал более заводить разговор на эту тему. Опять же, только в мыслях, я поблагодарил его за это. Взгляды пересеклись, и я прочитал в его глазах, что и моё «спасибо» не пропало даром.

Возвращались мы уже вечером, в хорошем настроении. Всё оставшееся время мы только и делали, что вспоминали школьные годы и смеялись. В ведре плескалась рыба, и Сергей разделил её по-братски, поровну, не смотря на мои горячие протесты. А может они были и не такими уж горячими и убедительными. Пришёл домой, и гордо так (вот глупость-то) положил улов на стол. Мать и Надя принялись чистить рыбу, я же вышел на улицу. Сигареты у меня закончились ещё днём, на пруду, и сейчас я смаковал. Первые затяжки заставили слегка закружиться голову. Сидел на скамейке, ни о чём не думал и наслаждался вечерней прохладой. Да только так кому-то угодно, что такие минуты выпадают у меня очень редко. Подошла Мария. Еще до того, как она приблизилась ко мне, по походке подруги детства, я почувствовал, что разговор предстоит неприятный.

— Привет, — она присела рядом.

— Привет.

И завязался разговор, в котором не было ничего интересного. Пустой, обыкновенный. Про быт и цены, кино и музыка, литература и политика. Ошибся я в определении классификации разговора. Он не был тяжелым и неприятным. Наоборот. Мне вдруг стало легко и радостно на душе. Может и правда, меня сильно затянуло в эту трясину поисков смысла и философии. А здесь, на поверхности, катится жизнь. Со своими проблемами, которые кажутся мне детскими и смешными. И почему я не могу жить такой жизнью? Почему не могу вкушать наслаждение от неё? Чем больше мы разговаривали, тем больше я понимал, какая чудесная она девушка. Нежность и доброта, совесть и ум — вот не полный портрет моей соседки. А её потерял, не увидел, или просто не хотел увидеть. А ведь это произошло тогда, после моего дембеля. Я только приехал домой, а слухи уже расползлись. И она прибежала в гости, разрумянившаяся и весёлая. В её больших красивых глазах светились радость и ожидание. Но я не оправдал её ожидание. Помню, она мне бросила в сердцах:

— А я-то ждала тебя. Сухарь ты, Алёшка. — И слёзы брызнули из глаз. Она ушла.

Как и сейчас. Заспешила домой, разогревать ужин мужу.

А меня никто не ждёт. Никто не скажет мне утром «как тебе спалось?». Как страшно, когда некому открыть тебе дверь. И кто в этом виноват? Кто? Только я сам. Искал своё счастье где-то там, за горизонтом. Оно светило мне далёким неопределённым светом. И я, загипнотизированный, шёл на него, не замечая ничего и никого рядом. А оказалось, что счастье было всё время рядом. Ходило за мной по пятам, дышало мне в спину. Мне стоило только протянуть руку, отозваться на её горячий зов. Но нет же. Я был слепцом. И вот она, расплата! Она рядом, как и прежде рядом, но так далека!

— Алексей, уха готова, — позвал меня ужинать брат.

И как хорошо, когда есть кому оторвать тебя от мыслей. Правда отвлечься у меня получается на короткое мгновение. Здесь, в родном доме, я почему-то не вспоминаю своё детство. А наоборот: каждый уголок отчего дома и сада мне напоминает о Людмиле. Даже брат Анатолий мне врезался в память лишь насмешками о моей первой любви. Именно от него перед самым уходом в армию узнал, что она родила. Тогда я позвонил в роддом, желая узнать, кого она родила и всё ли с ней в порядке. Дежурная медсестра поинтересовалась, кто я такой, и я, испугавшись, бросил трубку. Чего я испугался? Не знаю сам. Словно преступление совершил. Убежал вновь в сад, в свой спасительный уголок, и долго приходил в себя. Лишь намного позже я узнал, что у неё родилась дочка.

Уха и правда оказалась вкусной, и я поел с большим удовольствием, удивляя сам себя. Вообще-то, я не ем рыбу ни в каком виде. Скорее всего, просто наголодался за день. Утренняя чашка чая была не в счёт.

— Как отдохнул? Развеялся немного? — спросила мать после ужина.

— Да, — я старался при родных чаще улыбаться. Главное: не переигрывать, иначе примут за слабоумного. Был противен сам себе за очередную ложь. Ничего в моей жизни не получается.

А почему? Живу под каким-то гнётом, что-то давит на меня. Как говорит Остап Бендер: «атмосферный столб давит на меня больше, чем на других». Я словно в плену. Задыхаюсь, стараюсь вырваться, мечусь. Но лишь натыкаюсь на преграды. Нет выхода. Не видно света в конце тоннеля. И я не знаю, как дальше жить. Что делать? Как обрести себя? Где зачерпнуть силы?

Последняя встреча с Людмилой состоялась три года назад. Увидел её в районном центре, на автовокзале. И вновь чего-то испугался, спрятался за колонну, исподтишка наблюдая за ней. Она была не одна, с дочкой. Изменилась, но не сильно. Сменила причёску, только и всего. Она что-то говорила дочери и улыбалась своей милой, очаровательной улыбкой, которую я добивался с большим трудом. Как и прежде, её кончик носика вздрагивал. Как безумец я смотрел на неё, а в горле першило от слёз. Хотелось вцепиться зубами в мраморную колонну и закричать от боли. При этом едва не опоздал на автобус, который увёз меня в город. Всю дорогу я сидел, не шелохнувшись, и смотрел в окно. А перед глазами стояла эта картина: Людмила с дочкой. Вернувшись в общагу, я не находил себе место. Метался по маленькой комнате, натыкался на скудную мебель. Душа кричала. И надо же было такому случиться, что мне на глаза попался томик Шекспира, с сонетами. Я просто утонул в строчках. А потом сам непроизвольно схватил карандаш и стал писать стихи. Свои первые стихи. Такое состояние длилось целых три дня. Я никуда не выходил, я не ел и не пил, лишь ночами забывался в тяжелых сновидениях. И писал, писал, писал. За три дня нацарапал пятьдесят сонетов!!! Потом, вспоминая это сумасшествие, удивлялся сам себе. Конечно. Мои творения очень далеки до шедевральных, но думается, что даже великие поэты не смогли бы в столь короткий срок набросать сюжеты к такому большому количеству. В них было всё: от нашей первой встречи до последнего рандеву, от моих снов и грёз до горькой реальности. Теперь я иногда перечитываю их, и снова попадаю в мир юности своей, переживая вновь по-новому. И каждый раз убеждаюсь, что мои чувства нисколечко не изменились, не смотря на прожитые года. И если бы она меня вот сейчас позвала, тоя бы бросил всё и пошел за ней, хоть на край света, хоть за край его. Да я бы в ад пошел. С улыбкой на лице. С улыбкой от предвкушения счастья быть с ней рядом.

Разбудил меня вновь Серега. Он попросил проводить его до остановки. Мы шагали по улице и молчали. Не решаясь первым заводить разговор, хотя мыслили в одном направлении.

— Ты не передумал? — первым не выдержал друг.

— Нет.

— Есть ещё один выход.

— Какой?

— Монастырь.

— Мне никто не поможет. Даже молитва.

— А знаешь что? — вдруг разозлился Сергей. — Ты возвысил её. Поднял на вершину богов. Словно Пигмалион, ты изваял её из своих грез и сновидений, добавляя нереальные мечты и тайные желания. Она не существует! Это плод твоей богатой фантазии.

— Я помню запах её волос.

— Надо жить в реальности. Опустись на землю, не витай в облаках. Не молись на неё, не преклоняйся. Представь, что это был сон, только сон, и ничего более. Забудь. Встряхнись и оглянись. Мимо проплывает жизнь. И она одна.

— Ты закончил? — я устал от афоризмов в приказном тоне. Как он может так говорить о ней! Если бы он не был моим другом, то я затеял бы потасовку, но мне хватило рассудка не сделать этот шаг.

— Мне жаль тебя, ты же гибнешь.

— Это ты гибнешь, — огрызнулся я. — Машина, дача, деньги, связи. А что дальше?

— Жена, дети, семейный уют.

Я отвернулся. Просто не хватило ни сил, ни желания спорить с ним. Да и аргументов возразить, если быть честным до конца, тоже не было. Я ведь знал, чувствовал, что он в чём-то прав. Но такой уж у меня характер, не хотел признавать его правоту. По крайней мере, не сейчас. Расстались мы всё же очень миролюбиво и доброжелательно. А что удивительного? Многолетняя дружба от одного удара не разбивается. И на прощание он вдохнул в меня надежду, давая ещё один совет:

— Она теперь живёт в Волгограде. Поезжай туда. Может, хватит тебе страдать со стороны, пора что-нибудь делать.

— Она одна?

— Муж и дочь.

— Я не стану рушить чужую семью.

— Ты же ни чего не знаешь о её семейной жизни. А вдруг она не счастлива в браке? Может, она только и ждёт перемены. Подумай!

И он уехал. А я думал. Целый день. И продолжаю делать это, когда уже на пороге очередная ночь, со своими снами и сомнениями. Конечно, прав Серега, что я возвысил Людмилу. Сотворил из неё идеала. А если честно разобраться, что я знаю о ней? Да ничего! Не ведаю её внутреннего мира. Чем она дышит, чем живёт, что любит, а что презирает. Как айсберг, я знаю только поверхность, малую часть. А вдруг, узнав её ближе, я разочаруюсь? Хотя это вряд ли случится, я не буду с ней рядом. Никогда! И мне надо жить. И потратить отведенное мне временное существование на поиски. Искать, искать такую же! Ну не могу я знакомиться с девчонками, вести с ними разговоры, шутить, флиртовать. Я же сразу начинаю искать в каждой знакомые и милые для сердца моего черты. Доходит до глупости порой, когда я даже поцеловаться не могу. Кажется, что тем самым я изменяю Людмиле. И сознаю свою глупость и смехотворность, но поделать ничего не могу. И в Волгоград мне не стоит ехать. Зачем? Искать? Это же не деревенька какая-нибудь. Мегаполис. Один шанс из миллиона, что я случайно встречу её. А допустим и встречу, и что тогда? Что? Ну, увижу я её, поговорю. Может быть, если опять не спрячусь за колонну. А потом? Потом я снова буду метаться, писать стихи, по-бабски рыдать в подушку, и проклинать всё на свете. Нет, ехать туда — большое безумие. Будет только еще хуже. Хоть и шанс существует всегда, не стоит сломя голову гоняться за ним, тем более он катастрофически призрачен. Мне пора начинать жить по-новому. Самому стать архитектором жизни. Необходимо сделать так, чтобы свободного времени стало как можно меньше, что бы ни забивать его думами о ней и не поглощать труды философов. Иначе и, правда, я сойду с ума.

Интересно, а что лучше: сойти с ума, бутылка или суицид? Понимаю, что снова противоречу сам себе, но думаю, что последний вариант самый подходящий. Хотя стоп! Кажется, я опять увлекаюсь. Необходимо чем-нибудь серьёзным заняться. Спортом, например, или коллекционировать что-нибудь. Надо быть чаще среди молодёжи, общаться больше с девушками. Смотришь, и это принесёт свои плоды: притупится память. Может тогда стоит сжечь свои стихи, чтобы лишний раз не вызывали приступы боли и отчаянья? Да, значит, надо. Приеду и спалю их на пламени свечи, а пепел прошлого пущу на ветер. Пусть развеет его по всему белому свету!

Утром у меня вышел разговор с братом. Он сам того, не подозревая, подтвердил мои мысли о дальнейшей жизни.

— Ты бесишься от лени.

Я лишь глазами задал вопрос: о чём ты? Он понял меня и развил свою мысль:

— Ты не знаешь чем себя занять, потому и ударился в философию. Хорошо, что не вступил ещё в какую-нибудь религиозную секту.

— Я не глупый.

— Надеюсь. Может, лучше будет, если ты переедешь в деревню. Здесь некогда скучать и заниматься дурью. Работы хватает на каждый день, и так весь год.

Я улыбнулся. Ну, уж нет, теперь меня в деревню не заманишь, ни кнутом, ни пряником. Здесь я решил похоронить своё прошлое.

— Я решил в институт поступать, на заочное отделение.

— Решил пополнить ряды глупых начальников?

Всё-таки он не забыл мои слова. Я пожал плечами и удалился в сад. Конечно, я кривил душой. Ни в какой институт я поступать не собирался. Сказал просто для того, чтобы отмахнуться от брата, который своими разговорами посыпает соль на свежие раны. Нельзя взять и просто так перечеркнуть всё прошлое, и начать писать с чистого листа. Может некоторые сильные личности и способны на такое, но куда там мне. Знаю, что никуда мне не деться от этого, не скрыться. Я не смогу жить только настоящим и будущем. Судьбой мне приписано жить прошлыми воспоминаниями, и всё. Баста!

Догадываюсь, в каком русле потёк бы наш разговор. На мой отказ о переезде, братик бы обязательно съязвил:

— Ты боишься потерять свободу.

На что бы я ему ответил словами Фридриха Ницше:

— Свобода — это когда перестаёшь стыдиться самого себя.

Он бы, конечно, опять пошутил над моими знаниями философии. А ведь я, если судить по Ницше, совсем не свободен. Я стыжусь самого себя. Мне стыдно, что не могу перебороть себя. Что не могу жить, не оглядываясь, не могу освободиться от прошлого. И се мои вчерашние лозунги о новой жизни — полная туфта, Не смогу я этого. Я слабая гнилая личность. Да какая к чёрту личность! Я — полное ничтожество! Раб своих страстей. Кто-то сказал, что любовь прекрасна, даже когда по щекам бегут слёзы. Так что же в ней прекрасное? Что? кто ответит мне на этот вопрос? Никто!

Помнится, у девчонок в одно время в моде были анкеты, где их друзья и подруги отвечали на серьёзные и глупые вопросы. Среди которых был и такой: «Что лучше, страдая любить, или не любить вообще?». И я тогда (в четырнадцать лет) ответил, что лучше любить, можно и страдать при этом. Глупец. Прошло десять лет и что же? Я изменился. Кардинально, получается. Лучше бы я не влюблялся, а вместо мягкого и порой сентиментального сердца, в груди бился бы кусок льда. И я бы тогда прошел мимо Люды, не обращая внимания на чёрные волосы, алые губки и прочие прелести. И жил бы сейчас без бед и забот, наслаждаясь каждой минутой единственной жизни. И воздух был бы другим, и солнце светило бы ярче. А так? Вся жизнь наперекосяк. Так значит что, мне слепо следует судьбе подчиниться и мучиться дальше? Да. Лишь бы от этого не страдали окружающие. Иногда я замечаю за собой плохую черту: когда мне очень хреново, то не могу видеть вокруг себя улыбающиеся и счастливые лица. И я стараюсь погасить эту радость и подчинить их своему настроению. А это плохо. Очень плохо. Правда, в такие минуты стараюсь не выходить из своей комнаты, но не всегда это удаётся. Мне всё равно долго не протянуть. Я обречен. Стоит только сделать выбор, что лучше: смерть, сумасшествие или алкоголизм? Снова вернулся к этим размышлениям, которые вчера мимолётно посетили лишь меня. И я стал говорить сам с собой, да ещё и вслух.

— Что лучше?

— Сумасшествие.

— Да неужели? Представь мать свою, которая будет смотреть на тебя, и видеть глупую физиономию. Задавать тебе детские вопросы и получать в ответ абракадабру.

— Бутылка?

— И это не хуже. Сначала пить начнешь на зарплату и медленно втянешься. Потом дозы увеличатся, денег не станет хватать. Начнешь продавать личное имущество, потом и воровать. А в итоге либо нары, либо помойка. Грязный, обросший, вшивый. В отупевшей голове бьётся единственная мыслишка — похмелиться.

— Смерть?

— Уход от проблем? А кто их станет решать? Нет, из жизни надо уходить чистым, без долгов.

Я тряхнул головой. Что это со мной? Заговариваться что ли начал? Кажется, по-научному это называется раздвоением личности. Шизофрения? Паранойя? Я что, психически ненормальный? Во! К чему я пришел, до чего докатился. Всё-таки вредно напрягать серое мозговое вещество целыми днями. Ницше, между прочим, тоже сошел с ума. Неужели такая же участь ждет и меня?

Вечером все ушли в клуб, на индийское кино. Я остался за няньку, хотя Андрюха уже уснул, а ночами он никого не беспокоит. Я не люблю индийское кино. Сюжеты так аналогичны. Предугадать финал — легко и просто. Красивые сказки. В жизни так не бывает. А может и бывает. Жизнь сама порой выписывает такие кренделя, что диву даёшься. Иногда, даже полезно посмотреть на такую сказку, чтобы вдохнуть ветерок надежд, смягчая тяжесть бытия. Честно говоря, мы разучились делать легкие и наивные глупости. Живём серо, скучно и обыденно. И нет той весны, которая кружит головы, подогревает кровь. Нет романтики и искренней радости. Мы не радуемся молодой листве, не слушаем трели соловьиные, не замечаем стрекотни сверчков. Куда-то ушла способность. А может просто это я такой, один, в своем роде?

Я встретил вновь Марию, мы вместе возвращались из магазина.

— Маша, ответь мне на один вопрос.

— Давай.

— Ты счастлива?

Она метнула в мою сторону удивительный взгляд.

— Какой ответ тебя устроит?

— Честный.

— А почему ты об этом спрашиваешь?

— Ты не ответила.

— Да, я счастлива. Теперь ты.

— Просто подумал, что я тоже мог бы быть счастливым. С тобой.

Она не вздрогнула, обманув мои ожидания, не побледнела, не прикусила губы. Даже тональность голоса не изменился ни на йоту:

— Мог бы.

— А давай сбежим куда-нибудь? Бросим всё и уедем вдвоём.

— Чудак.

— Почему?

— Я не люблю тебя.

Мне это показалось обидным.

— Быстро же любовь твоя прошла.

Вот теперь она слегка покраснела:

— Да и ты меня не любишь. В твоей голове по-прежнему только она.

— Кто? — я как-то произвольно спросил, и в ту же секунду пожалел об этом.

— Женщина с большой буквы. Людмила!

Не искренне, с большой долей не то обиды, не то сарказма. Да, Мария, ты права. Я люблю её. Люблю, как и прежде, а может ещё больше. И не стоит мне стыдиться своего чувства. Любить совсем не стыдно. И я буду жить! Я не сопьюсь, не сойду с ума. Буду жить, добро творить. Во имя Люды, во имя моей любви к ней. И никто не убедит меня, что я напрасно прожигаю жизнь свою. И стихи свои сжигать не стану. Что за глупость, что за блажь на меня накатила? Наоборот, я постараюсь довести их до ума, до совершенства. Буду посылать их во все редакции и издательства, пока их не опубликуют. И пусть на это уйдет оставшееся жизнь. Я не оступлюсь. Вот и смысл, вот и цель. Придётся мне псевдоним придумать. Какой же? Конечно: Невский. Это мой любимый исторический герой, вызывающий уважение и гордость. А во-вторых, Нева — северная река. У моих любимых литературных героев фамилии тоже происходят от названия северных рек. И Онегин, и Печорин. Интеллигентные, образованные, яркие личности, которые оказались лишними в обществе. Я тоже чувствую себе никому не нужным странником, ищущий место под солнцем. А блок стихотворений я назову «Женщина с большой буквы», и посещение «Л». Может, она когда-нибудь, случайно, наткнётся на них и, конечно же, узнает себя. Вспомнит меня, и поймёт тогда:

Что в сердце мальчишки

Бьётся всё та же любовь.

Было бы замечательно, если стихи нам помогут встретиться и обрести друг друга. Да, всё-таки с надеждой легче жить. И если сейчас кто-нибудь спросит меня «Счастлив ли я?», то я с большой уверенностью ответил бы:

— ДА! Я ОЧЕНЬ СЧАСТЛИВ!

Мне нравится моя работа. И главное в ней не оплата, а призвание. Работаю я с удовольствием, получая необъяснимое удовлетворение. Да, мне нравится жить в общежитии, где много народа, и большое движение в узких коридорах. Здесь скука не прописана! Хотя я и живу один, но это взгляд со стороны. В моём сердце живёт любовь. И я рад, что она не угасает. Ни дела, ни прожитые годы, ни катаклизмы не уменьшили её, не притупили. Она только растёт и крепнет. А теперь и высокая цель есть у меня. Я не отступлю от мечты ни на шаг. И пройду по этому пути до самого конца, как бы мне не было трудно. Я смогу заставить себя исправить ошибки прошлого, если существует возможность исправления, а если нет — то забуду. Не позволю прошлому врываться в настоящее, и отравлять будущее.

Я хочу быть счастливым! И я буду им!

Мать заметила, что со мной произошла очередная метаморфоза. Теперь мои глаза (я даже чувствую это сам) излучают веселый блеск. Она потрепала меня по голове и улыбнулась. Без натяжки, от души.

— Всё хорошо, мама.

— А что было с тобой?

— Не знаю. Просто потерял ритм жизни. Но теперь всё будет хорошо.

— Я очень рада.

Если бы она только знала, как я рад этому. Перемены не прошли мимо и Анатолиного внимания.

— Ты справился с собой?

У меня не было возможности уйти от разговора, пришлось ввязаться.

— Да.

— Выкинул её из головы?

— Она не в голове, она в сердце, — возразил я. Иногда я придираюсь к словам, уделяя каждому особое значение. Так что некоторые мои знакомые смеются, говорят, что при разговоре со мной следует взвешивать каждое слово, проверять каждое ударение. А ведь от этого зависит слишком много. Переставь ударение на иное слово в предложении, и оно кардинальным образом меняется. Поистине, русский язык — самый богатый и самый сложный для обучения язык в мире. Я в этом убедился еще в школе. Он мне давался с огромным трудом, я до сих пор пишу с ошибками. Десятки правил, и в каждом — исключения.

— Пусть будет так, Спиноза. А из сердца ты её выкинул?

— Это же не вещица какая-нибудь, которую вот так легко можно взять и выкинуть.

— Хм, — он пожал плечами и закурил. Мне было приятно, что я загнал его в тупик. Даже смешно видеть его в таком положении. Ведь он всегда считал себя правым, а теперь растерялся от слов младшего, хоть и любимого, но непутевого.

— И это не мешает тебе?

Я посмотрел прямо в его глаза и с горячей уверенностью ответил:

— Нет! Наоборот.

За вечерним чаем, который в семье было принято пить долго и по много, велись обычные разговоры: про дела минувшие и предстоящие.

— Как рука? — поинтересовался отец.

— Порядок.

— Чем собираешься заняться?

— Поеду в Волгоград, — неожиданно для самого себя, ответил я. Видимо, где-то в подсознании я уже принял это решение, и теперь оно вырвалось наружу. Впрочем, мой ответ стал неожиданным для всех.

— Почему Волгоград?

— Надо.

— У тебя там друзья? — мать спрашивала мягко и осторожно, словно у тяжелобольного.

— Нет. — На этот раз я не обманывал, но и всей правды не сказал. — Просто, я там ни разу не был. Интересно посмотреть.

— Почему не Нью-Йорк? — съехидничал Толя.

Я не остался в долгу:

— Он следующий в моём списке.

Брат крякнул и замолчал.

— Хорошая идея, — отец вдруг легко, без предварительных дискуссий, одобрил моё решение. Ничего криминального он не учуял.

— А когда? — и Надя внесла лепту в разговор.

— Завтра.

— Я приготовлю тебе сумку, — после некоторого молчания, сказала мать и тут же начала суетиться.

— Не надо, мама, я сам. Да и ненадолго же я еду. Просто поброжу по городу, осмотрю достопримечательности, отдохну.

— Да, да, — мать была в некой растерянности.

Я обнял её за плечи, и чмокнул в щёчку, пожелав всем спокойной ночи.

Я лежал на верхней полке купе и смотрел в окно. Ветер врывался в полуоткрытое окно, и приятная прохлада окутывала меня. На душе было легко и весело. Слушал своих попутчиков, не принимая участия в их беседе. Их было трое — молодожены и мужчина средних лет, настоящий сибиряк. Молодая чета светилась счастьем, одаривая им всех присутствующих. Сибиряк был прирожденным весельчаком и шутником. Он обладал даром замечать в любой вещи что-то смешное и неординарное. А главное, он умело пользовался своим талантом, и имел большой успех. Смеялись от души, до слёз, до коликов в животе. А когда он принял энное количество спиртного, то стал декларировать на память сказку Ершова «Конёк-горбунок». Это было что-то, прямо чудо. Читал он просто великолепно. И я не выдержал, отвернулся от окна и стал внимательно слушать сказку и смеяться. Вспомнилось детские впечатления, которые будоражили меня, когда мама читала мне эту сказку.

Уверен, что надолго в моей памяти останется этот конёк-горбунок и молодожены, как эталон жизнелюбия и искренности.

Гостиничный номер превзошел все мои худшие ожидания. Хотя и был он самым дешевым, был достаточно просторным и светлым. Не пахло плесенью, клопов не было, вентилятор работал исправно. Даже постельное бельё было новым и свежим, и совпадало с размерами одеяло и подушки. Я спустился в бар, где лицезрел изобилие лёгких закусок: от салатов до гамбургеров, от коктейлей до марочного коньяка. Не говоря уже про ассортимент сигарет и жевательной резинки. Я взял коктейль с красивым, непонятным названием и мороженое с орехом. В висках стучал вопрос: «Зачем я тут?»

Но я тут же отбросил его. У меня не было определенной цели, но где-то в глубине души я чувствовал, что приехал я в незнакомый для себя город только с одной надеждой: случайная встреча с Людмилой. Я верил почему-то (и очень сильно) в этот шанс из миллиона. Свято верил, что на этот раз судьба снизойдёт до меня и подарит мне эту встречу.

Несколько дней пролетело очень быстро. Я вставал ранним утром и шел бродить по городу. В гостиницу возвращался лишь поздним вечером. Ноги от усталости просто гудели, и я засыпал мгновенно, без единой мысли в голове, без единого кадра сновидения.

Утром мне сегодня неожиданно пришла великолепная идея, которая так сильно понравилась мне самому. И я ухватился за неё, словно утопающий за соломинку. Мне стоит пройтись по всем больницам. У меня, конечно, не было уверенности, что она устроилась работать по своей специальности, но и вероятность такую нельзя было упускать. По крайней мере, это лучше, чем бродить по миллионному городу и заглядывать в лица прохожим. Идея дохнула меня новые силы, словно допинг.

Сегодня же начну поиски.

Итак, я покидаю номер.

Эпилог

После выхода книги, Володя порвал договор с издательством, заплатив при этом не малую неустойку. И после этого он почувствовал себя неожиданно свободным и счастливым. Словно свалил с плеч тяжесть, которая в последнее время так тяготила и угнетала его.

Но зато с этих пор его не покидала мысль о дальнейшей судьбе своего невыдуманного героя. Почему-то хотелось верить, что Алексей обретёт себя в жизни, и станет счастливым. Конечно, не с Людмилой, сказки достаточно редко становятся былью. Хотя так хочется, чтобы жизнь у каждого была похожа на чудесную сказку.

Он долго раздумывал, прежде чем напечатать эту повесть. И всё-таки решился. А теперь постоянно чувствует горькое сожаление. Получается, что он выставил чужую душу на всеобщее обозрение, без согласия на то Алексея. «Имел ли я на это моральное право?» — часто задавал он себе вопрос. Совесть мучила его. Так, что пришлось порвать договор. Потому, как он охладел к творчеству. И уже полгода не садился за пишущую машинку.

Был зимний, холодный вечер. Володя сидел на маленькой уютной кухоньке и пил чай, попутно изучая свежую прессу. Звонок в дверь, и лай собаки заставили его прервать занятие.

— Иду, иду. Кто там? — он успокоил собаку и открыл дверь.

Перед ним стояла молодая женщина, на пальто лежали снежинки.

— Заходите, — Володя без лишних расспросов почувствовал, что визит незнакомки важен. Он помог ей снять пальто, провел на кухню. Налил чай, сделал пару бутербродов.

— Пожалуйста.

— Спасибо, — она согревала руки о чашку с горячим чаем.

— Я слушаю вас, — сказал Володя после некоторого молчания.

— Я Мария.

— ?

— Из вашей новой повести.

Рука с чашкой застыла в воздухе. Володя с удивлением смотрел на женщину. В душе он как-то готовился к встрече с Алексеем, а так полная неожиданность. Он же переименовал всех героев, и теперь силился вспомнить её настоящее имя. Она словно почувствовала это.

— Зовите меня Марией. А где вы нашли дневник?

— В гостинице Волгограда. — Писатель встал и принес тетрадь. Чувствовал он себя очень неловко.

— Я виноват перед Алексеем. Мне следовало разыскать его, и добиться согласие на публикацию. — Пытался хоть как-то оправдаться он.

Мария перелистывала тетрадь, и Володя видел по её глазам, как нестерпимая боль, словно тиски сжимает её сердце. «А она любит его» — мелькнула мимолётно догадка.

— Он не против, — успокоила она его.

— Правда?

— Да.

Володя шумно вздохнул, с явным облегчением.

Спасибо. Вы спасли меня от угрызения совести.

— Это вам спасибо, что изменили наши имена.

— Я понимаю вас, — они немного помолчали. — А как бы мне встретиться с ним?

— Зачем? — она медленно подняла глаза, в которых плескалась отрешенность и боль.

— Он интересный человек. Мне бы хотелось поближе познакомиться с ним. Почитать его стихи.

— Они потерялись.

— Да? Очень жаль. Я бы помог ему с их публикацией. Мне сейчас приходят письма с просьбой написать продолжение.

Мария грустно улыбнулась.

— Вы не могли бы дать мне его адрес? — Володя словно и не замечал, что Мария никак не хочет идти на контакт.

— Нет.

— Почему?

— Он погиб.

Писатель ощутил холодок в груди, хотя сердце заработало на повышенной скорости.

— Когда? — в горле вмиг пересохло, и голос сломался.

— Тогда, в Волгограде. Так что ваша повесть окончена.

— Как это случилось?

— Попал под машину.

Володя встал, прошелся по кухне, налил ей еще одну чашку чая, закурил, не спрашивая на то разрешения. Он не знал, что делать, что говорить. Словно потерял близкого для себя человека.

— Некоторые утверждают, что он покончил с собой.

— Нет, — категорически не согласился Володя, — он этого не делал. Он только что поверил в себя, в свои силы. Он начал с чистого листа, и не мог уйти просто так.

— А может, он встретил её?

— И что?

— Между ними произошел неприятный разговор, из которого стало понятно, что мечты его — химера. Несбыточность и нереальность.

Володя молчал, обдумывал такой поворот сюжета. Понимал, что в словах Марии присутствовала логика. И такое было вполне возможным. Только верить в это душа не желала.

— А может, он увидел её на противоположной стороне улицы и окрылённый бросился к ней на встречу. Не замечая потока машин.

— Может и так, — согласилась женщина, — но точно знаю одно: она не побежала ему на встречу.

От слов её повеяло холодным злом. Явно осуждала Людмилу в том, что произошло с другом детства.

— Не стоит гадать, мы всё равно это никогда не узнаем. А для читателей пусть останется сказка.

Она долго молчала, и пила чай мелкими глоточками. И он тоже молчал, теребя в руке не прикуренную сигарету.

Мария встала:

— Можно я возьму, — она кивнула на тетрадь.

— Конечно. Позвольте, я провожу вас. Ночь уже.

— Не стоит. Спасибо. Мне тут не далеко.

Володя помог ей надеть пальто, и спросил, когда на уже переступила порог:

— А как у вас дела?

— У меня всё хорошо. Сына родила.

— Поздравляю.

— Спасибо.

— Жизнь продолжается. Желаю вашему сыну избежать такого потрясения чувств. Как назвали малыша?

Она посмотрела мне в глаза и назвала имя. Это было настоящее имя Алексея.

Она до сих пор любит его, раз решила увековечить память о нем в своем ребенке. Она ушла в ночь. Володя запоздало пожелал ей счастья.

1995

Рыжая ворона

Вся наша жизнь ажурно сплетена совпадениями. Порой фантастическими, не поддающимися здравому смыслу и объяснению, и потому заставляющими нас верить во что-то сверхъестественное и мистическое.

А порой — это простые, бытовые стечения обстоятельств, которые мы даже и не замечаем, не задумываемся о них. И несут они то толику трагедии, то йоту комедии, то просто без начинки, так — пустышки.

И это всё жизнь.

Алексей Воронин с раннего детства стал жертвой комично сложившихся факторов, которые и подарили ему второе имя. Изначально все просто дразнили его «рыжим», что неудивительно, если брать в расчёт цвет его огненных волос. Потом как-то переключились на фамилию, и стал Алёша «вороной». Годы шли. И сверстники стали замечать, что Лёшка выделялся и характером, и поведением из однородной массы деревенских пацанов. Рыбалкой он совсем не интересовался, на местном заросшем стадионе не гонял кожаную сферу, не бегал в ремонтные мастерские, чтобы покрутиться среди тракторов и автомашин. Воронин любил читать. Читать! Деревенские мальчишки, где каждый второй «сорвиголова» и книга — понятия почти не совместимые. Парадокс. Книги, по мнению друзей, ничему хорошему его не учили. Кошек он не мучил, собак не травил, девчонок за косички не дёргал, заступаясь за них перед друзьями. Учителей уважительно назвал по имени-отчеству, пренебрегая кличками. По чужим садам не лазил, а если случайно, за компанию участвовал в этих пиратских набегах, то потом честно признавался и искренне просил прощение.

Тема урока по русскому языку «фразеологизмы и идиомы» окончательно определила пожизненное прозвище Алексея. Правда «белая ворона» приняла свой природный окрас. И если у всех мальчишек были короткие клички, то Алексея называли всегда полным именем, с равной долей сарказма и уважения одновременно, — Рыжая Ворона.

                                     * * *

Влажный ветер с речки приносил долгожданную прохладу. По пути он наполнялся ароматами старого барского сада, богатого на плодоносные деревья, кустарники и ягоды. Воздух был насыщен букетом ароматов, отчего голова немного кружилась, глаза закрывались, и чувство блаженства накрывало пеленой.

Но Алексею было не до отдыха. Раз наметил до вечера переколоть все берёзовые чурбаки, то, будь здоров, держи слово. Да и физический труд приносил только удовольствие. Лёгкая усталость разливалась по телу, обостряя чувства молодости, здоровья и гордости. Он словно видел себя со стороны. В одних шортах, сланцах и рукавицах, которые только подчёркивали загорелое, мускулистое тело со всеми бицепсами, трицепсами и «кубиками». В городе, где обучался в институте на экономическом факультете, он с ребятами единомышленниками вёл здоровый образ жизни. По вечерам они ходили в местный клуб «Атлант», где «таскали железо», по утрам совершали обязательные многокилометровые пробежки по парку «Дружба», а по выходным устраивали либо пешие, либо велосипедные походы за город. Но их связывало не только это увлечение, все ребята любили слушать рок-музыку. Магнитофон сопровождал их везде, наполняя антураж тяжёлой музыкой и словами, от которых так и веяло свободой, переменами, бунтарством.

И когда Воронин, полностью сменивший имидж, появился в деревне, то буквально шокировал всё местное население. Никто ещё из парней до этих пор не отращивал волосы ниже плеч, не прокалывал ухо, не одевался во всё кожаное с многочисленными металлическими заклёпками и цепочками. Одним махом он нарушил все консервативные устои деревни, давая нескончаемые поводы для разговоров, сплетен, обсуждений.

Мать ничего вразумительного сказать так и не смогла, а отец только слабо, чуточку обречённо, махнул рукой, чувствуя сердцем, что сын уже вырос, окреп и просто не позволит отцу всыпать ремня. «Перебесится, перемелется, жизнь смахнёт всю мишуру».

— Ну, здравствуй, — раздался за его спиной густой, сочный бас.

Алексей обернулся.

— Здравствуйте.

Перед ним стоял сам Шаронов. Парторг местной организации. Первый человек на деревне. И власть неограниченная, и царь самодержавный, и бог всемогущий.

— Ну-ка, ну-ка, покажись, — он сложил свои пухленькие короткие ручки на большом круглом животе и, прищурив масляные глазки, внимательно оглядел Алексея. — Молодец! — сарказм просто плавал на поверхности. Смачно чмокнул языком. — Значит, и до нашей глубинки докатилась зараза загнивающего капитализма. Плохо, что в твоём лице, Воронин. Серьга, патлы, металлические браслеты с шипами! Тьфу! Стыдно должно быть, товарищ Воронин. Комсомолец, как-никак.

— Одно другому не мешает, — попытался оправдаться Воронин. Он всегда чувствовал дискомфорт при общении с этим важным человеком. Да и не только он. Даже старики, прошедшие годы войны, годы лишения, голода и холода терялись в разговоре с ним. Шаронов словно имел какую-то телепатическую власть, невиданную силу, с помощью которой спокойно подавлял в собеседнике волю и спокойно манипулировал его действиями.

— Молод еще! — вот и сейчас в голосе стали появляться металлические нотки, от которых по спине пробежал неприятный холодок. — Не дальновиден. Многое не понимаешь, а спорить норовишь.

У Алексея как-то непроизвольно опустилась голова. Боялся даже взглянуть на парторга.

— Отец-то дома? — сбавил обороты Шаронов.

— Дома. Проходите.

Иван Петрович громко хмыкнул и направился к крыльцу.

«Сейчас отцу мозги промоет. Потом отец на мне зло сорвёт, — грустно вздохнул Алексей. — Серёжку и браслет снять не долго. Не в этом суть. Вот волосы жалко. — Он тряхнул золотой гривой и еще раз безутешно вздохнул. — И как только у такого бессердечного человека родилась такая прекрасная дочь».

И мысли его переключились на Лидочку Шаронову.

                                     * * *

Если и существуют эталоны женской красоты и привлекательности, то Лидочка Шаронова подходила по всем параметрам на все сто, а то и на двести процентов. Очаровательная, милая девушка, с правильными чертами лица, серыми, как ртуть, глазами, пушистыми ресничками, родинкой над пухлыми губами. Точёная фигура только приумножала эстетическое наслаждение. Старшее поколение не могло налюбоваться, ровесницы, кто тайно, кто открыто завидовали ей. А уж парни, все без исключения, хотя бы раз, хотя бы на мгновение, мысленно рисовали свидание с Лидой. Однако, дожив до девятнадцати неполных лет, Лида так и не осчастливила ни одного односельчанина. Довольствовалась повышенным вниманием, романтическими посланиями в почтовом ящике, букетами цветов ранним утром на крыльце. Воспитанная на пуританских жизненных принципах матери, на рыцарских романах, на поэзии серебряного века, Лида не видела в своём окружении достойного кандидата на спутника жизни. Молодые односельчане все, за очень редким исключением, ну никак не дотягивали до идеала. Выпускники районного ПТУ с незавидными рабочими и бесперспективными профессиями трудились в местном совхозе трактористами, водителями, электриками и слесарями. Свободное время убивали футболом на школьном стадионе или рыбалкой. В городе, где Лида училась в институте, постигая педагогику, она также не могла найти подходящего парня. Кто и подходил под её запросы, те, увы, были уже заняты и ревностно охранялись своими вторыми половинками.

Но….

Как часто этот сочинительный противительный союз русского языка играет судьбоносную роль в жизни. Гораздо больше, чем стечение обстоятельств, чем его величество случай.

Год выдался урожайным. И жары не было аномальной, и дожди шли вовремя. Совхозу не хватало ни людей, ни техники, чтобы убрать богатый урожай. На помощь приехала командировочная бригада механизаторов и водителей. И был среди них Константин. Мужество и обаяние в одном флаконе. Позитивный парнишка с постоянным весёлым настроением, с тонким чувством юмора. Он красиво говорил и прекрасно пел под гитару. Он виртуозно сорил комплиментами, от которых девичьи сердца просто замирали от восторга. В его компании забывалось всё на свете: и детские мечты о рыцарях, и подростковые грёзы об идеале, и даже строгие наставления матери о чести, достоинстве, гордости.

Только время было безжалостно. Закончилась битва за урожай. Опустели поля, наступила тишина, и август шагнул навстречу осени. Уехали командировочные, уехал и Константин. Не оставил ни точного адреса, ни номера телефона, подтверждая слова своей любимой песни: «Мой адрес не дом, и не улица, мой адрес — Советский Союз». Даже не было прощального свидания с клятвами писать, не забывать, с планами на новые встречи. Просто одним прекрасным утром бригада как-то буднично, почти по-английски, покинула село.

Как будто и не было. Да вот только «интересное положение» Лиды говорило обратное.

                                     * * *

— Какой позор! Какой позор! — неустанно повторяла Ирина Анатольевна, хаотично шагая по комнате и без всякой театральщины заламывая руки.

Её муж, Иван Петрович, сидел в кресле, понурив голову. Известие о беременности единственной, горячо любимой доченьки-лапочки сломило его. Он и прежде в быту не имел ни единого шанса реализовать сильный характер и волю. Супруга подавляла любое проявление этих качеств своим напором, своим властным нравом. Это он на работе, на политической стезе, демонстрировал жёсткость, нередко переходящую в жестокость, выплёскивая энергию лидера, а дома — плотно сидел «под каблучком», преданно смотрел жене в глаза, выполняя любые прихоти и желания. Однако Ирина сейчас сама находилась в плачевном состоянии, вмиг утратив уверенность и стойкость.

Лидочка, причина внезапно грянувшей беды, казалась абсолютно спокойной и отрешенной. И только плотно сжатые пухлые губы выдавали признаки внутреннего дискомфорта, волнения и зарождающееся паники.

— Это же пятно на всю жизнь. И его уже ничем не смоешь. Даже если ты совершить нечто такое, подвиг, например. Даже если ты прославишься на всю страну. Пятно останется!

— Не я первая, — хватило смелости робко возразить матери.

— О! — широко всплеснула та руками. — Конечно, не ты первая принесёшь в подоле байстрюка. Но это пусть они, — Ирина указала на окно, — доярки и разнорабочие плодят незаконнорожденных. Но не мы!

— Но, — Лида хотела защитить свою точку зрения, но Ирина Анатольевна уже начала брать себя в руки:

— Нам это непростительно! Мы — представители приличного общества, интеллигенция. Нам не простят, от нас отвернутся. И вот когда мы станет отвергнутыми там, — она кивнула вверх, а потом и вниз, — то и тут нас не примут за прежние заслуги. Смеяться и презирать — вот на что способна челядь. Больше ничего. Это ты хотя бы понимаешь?

— Нет, — честно призналась Лида.

— Нет?! — Ирина Анатольевна просто опешила от столь прямолинейного ответа дочери, утратив на мгновение дар речи.

— Я не понимаю, — тихо, с большой осторожностью, пояснила та. — Почему это рождение ребёнка от любимого человека в цивилизованном мире считается позором

— Рождение?! — Ирина почувствовала признаки приближающегося приступа астмы. — Ребёнка?! Никогда! — последнее она уже просто прохрипела, упала в большое кресло и стала задыхаться.

Иван Петрович по-молодецки рванул на кухню за ингалятором и водой. Лида меланхолично наблюдала за холуйской суетой отца, за жадно глотающей воздух матерью. Наконец, приступ был купирован. Ирина начала приходить в себя.

— Ребёнка не будет! — жёстко вынесла она свой вердикт.

Взгляды отца и дочери пересеклись. Лида красноречиво умоляла о помощи и поддержке. Иван Петрович решился вступить с супругой в спор. В конце-то концов, решалась судьба любимой дочери, да и жена ещё не совсем отошла от приступа.

— Ты предлагаешь сделать аборт?

— Да.

— Но как? Надо будет искать доктора, а как? Через знакомых? Это равносильно тому, что во всём самим признаться. Интеллигенции, — он горько усмехнулся, — легче горящий уголь держать на языке, чем хранить чужую тайну. А риск? Ты готова рисковать здоровьем Лидочки? Готова рискнуть её будущем? Нашими внуками, которых может уже и не быть.

— А ты что предлагаешь? — Ирина окончательно пришла в себя и перешла в наступление. — Оставить всё, как есть? Плыть, как мёртвая рыба, по течению? И это накануне такого события?