Бесплатный фрагмент - Осенняя песня

РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ

***

Я тёмные часы души люблю,

когда все чувства глубоко зарыты,

и в них, как в письмах, мной давно забытых,

я словно через время вглубь смотрю,

читая жизнь прошедшую свою.

Вдруг знание пришло, что я живу

вторую жизнь в безвременном пространстве,

и деревом цветущим я стою,

исполнив мальчика из прошлого мечту,

(и корни тёплые вокруг него теснятся)

который в прежней жизни затерялся

в печальном песнопевческом краю.

Конец осени

Я вижу с некоторых пор,

как в мире всё не постоянно:

за ясностью идут туманы,

за умиранием — укор.

И каждый раз меняются сады

от лёгкой желтизны до желтизны,

когда всё более отчётливо видны

распада постепенного следы,

и нет пути другого у судьбы.

Стою я в пустоте теперь,

смотря на мир сквозь голые аллеи,

почти до дальних берегов морей,

отвергнув, понимаю всё сильнее

всю мощь небес среди осенних дней.

Вечер

Медленно вечер меняет одежды,

сыпят деревья все старой листвой;

видишь — мир делится на двое прежний:

падает первый, взлетает второй;

ты остаёшься идти одиноко

там, где светлее, чем в доме пустом,

милости просишь у вечности строгой,

чтобы звезда освещала путь твой —

и пусть тебя (немыслимо распутать)

пугает жизнь и манит новизной,

душа, ошибаясь, близится к сути,

становится то камнем, то звездой.

***

Что, Боже, сделаешь, когда мой мир прервётся?

Я — твой кувшин (который разобьётся?)

Я — твой напиток (что в момент свернётся?)

Я — твой наряд, творение под солнцем.

Ты смысл после меня утратишь.

Не встретит без меня уже тебя, Создатель,

мой дом, куда ты каждый раз входил. Мой Бог,

не упадёт с твоих усталых ног

сандалия, которой был я кстати.

Сползло пальто большое с плеч твоих.

Твой взгляд, ловил всегда который,

когда щекой касался тёплой,

пойдёт искать меня надолго

и на закате, уйдя в горы,

он ляжет в каменные своды, колени преклонив.

Мне страшно. Что ты делать будешь, Боже?

***

Тихая мелодия ручья

звучит вдали от городской пыли.

Верхушки сосен машут в забытьи,

как будто отрываясь от земли.

Лес дик, и шумный мир далёк,

лишь сердца слышен бой.

Я в одиночество своё

ныряю с головой.

Осенний день

Господь, пора. Не мало длилось лето.

На солнечных часах оставь немую тень,

открой дорогу ветру до рассвета.

На фрукты спелые прощальный луч пролей;

дай им почувствовать ещё тепла блаженство,

создай труда земное совершенство

последней сладостью вина в осенний день.

Не строит больше тот, кто не имеет дома.

Кто одинок теперь, навеки будет лишний —

не спать, читать, писать большие письма,

в смятении бродить аллеями безмолвно,

когда под ветром грустно кружат листья.

Детство

Как хорошо бы, подчинившись сну,

в фантазиях, что греют моё сердце,

увидеть вновь потерянный мир детства,

что канул безвозвратно –  почему?

И он мелькнёт, быть может, под дождём,

но мы не помним, что это такое  – 

мир, полный встреч, когда чего-то ждём,

когда прошедшее ещё с тобою.

Казалось, ничего не происходит,

нас манит круг обыденных вещей,

мы наслаждаемся теченьем дней

и этим переполненные ходим.

Мы одиноки в детстве, как пастух,

что смотрит бесконечно в свои дали,

а кто-то издали движеньем рук

жмёт клавиши, мелодию играя,

а мы танцуем под неё на слух,

пока она свой не закончит круг.

***

Белый замок в одиночестве пустом.

Крадётся в голых залах тихий трепет,

плющ на стене висит из сил последних,

и все пути в округе замело.

Раскрылось небо, облака развеяв.

Мерцает замок. Вдоль белёсых стен,

держась руками, поднимается с колен

тоска… Часы стоят, и умирает время.

Опасение

В увядшей роще слышен птичий крик,

бессмысленный в такой увядшей роще.

И всё же раздаётся звонкий клик

в то время, когда мир затих,

широкий, словно небо, в мятой роще.

Покорно превращается всё в звук:

земля вся в нём беззвучно растворилась,

и с грозным ветром что-то вдруг случилось,

он, тихо вея, весь как будто сник.

Одна минута, словно вечность, длится,

бесстрастная, всё зная в этой жизни,

где нужно умереть, родившись.

На краю ночи

Моя спальня и этот мир,

что бодрствуют над землёй ночной,

едины, как скрипка, где я один

ощущаю всю эту ширь

возбуждённой струной.

Эти скрипичные вещи

полны воркующей тьмы,

в них слышен плач женщин,

в них обида кипит внутри,

пугая сладкие сны…

Я должен

дрожать серебром:

подо мной будет всё трепетать,

и то, что затянуто сном

на свету начнёт умирать

в ритме скрипичного танца,

что закружит небеса,

в узкие щели солнца слеза

упадёт с неба сразу

в пучину пространства,

чтобы светить без конца…

Смерть поэта

Лежал он. Отчуждённый его лик,

бледнея, на подушках возвышался,

и с этих пор он без него остался,

без чувств его, без знаний и участья,

тот мир, к которому он так привык.

Кто видели его живым, не знали

как был со всей природой он един,

луга, леса, все воды и глубины

его лицом до самой смерти стали.

Да и сейчас его лицо вбирает

всю необъятную земную ширь,

как нежный плод, открытый изнутри,

и постепенно тихо угасает, 

оторванный когда-то от земли.

Прощание

Нутром всем ощутил я смысл прощания

в его тяжёлой беспросветной сути,

в его жестокости, что неизбежно губит

и рвёт безжалостно душевных нитей связи.

Я, словно беззащитным став, смотрел,

как мне позволило оно уйти, позвав,

как долго, поотстав, ещё белел

платочек у той женщины в руках.

Кивок, уже не связанный со мною,

движенье рук почти необъяснимо

напомнили цветущую мне сливу,

покинутую птицами весною.

Мост Каррузель

Слепой человек на мосту стоит,

как серый камень безвестных империй,

как вещь неизменная тех материй,

что в час звёздный свой напевают мотив,

когда небосвод, как безмолвных сил центр,

в котором струится, плывёт звёздный свет.

Стоящий в сплетении разных дорог,

он — стойкий праведник грешного мира,

на крае царства злой тёмной силы,

где в преисподнюю видится вход.

***

Были двое в саду долго, звуки

взволновали вдруг вечера тишь.

«Как нежный шёлк твои белые руки…»

Она удивилась: «Ты так говоришь…»

Кто-то вошёл в сад незримо, двери

не выдали скрипом приход,

лишь розы качались, и ветви деревьев

в присутствии том била дрожь.

Встреча в каштановой аллее

Вход был объят зелёной темнотой,

в которую, как в плащ он обернулся,

и в новый мир невольно окунулся,

когда вдали, как призрак неземной,

весь созданный из зелени и света,

из белых и воздушных облаков,

возник прозрачный образ в конце где-то,

чуть уловимый по простым приметам

ещё далёких призрачных шагов,

тогда луч света, поменявший путь,

вдруг замер в её белых волосах,

открыв чуть-чуть прикрытые глаза,

в одно мгновенье обнажив их суть,

в которых, кажется, застыла вечность

на чётко нарисованном лице,

художником как будто на холсте,

на миг один, чтоб навсегда исчезнуть.

Музыка

Что ты играешь, мальчик? Через сад

нам шепчут о таинственном шаги.

Что ты играешь, мальчик? Посмотри,

в свирели скрыт души твоей заряд.

Чем ты завлёк её? Тот звук звучит,

словно в темницу заточили ветер.

Судьба сильна, ещё сильней кричит

та песня, что тоской рыдает в клети.

Дай тишину ей, чтоб она могла

домой вернуться тихо, без усилий,

туда, где возрождалась, где жила,

где для игры копила свои силы.

Уже она готовится взлететь,

расправив свои крылья для полёта,

мечтатель, не мешай ей, ради бога,

даруй ей долгожданную свободу,

где бы легко смогла она запеть.

Сонеты к Орфею. Сонет ХХ

Тебе, о Боже, что  могу сказать,

тому, кто слух всем существам дал в уши? —

Глаза закрою, вспомнится опять:

весна, Россия, поздний вечер, лошадь…

Примчался из села тот белый конь,

 кол деревянный сзади волоча,

мечтая на лугу гулять всю ночь,

кудрявой гривою на шее шевеля.

От изобилия он, одурев,

скакал галопом, грубо тормозя.

И кровь кипела в жилах, как напев!

Он слушал песню, что его вела.

И я подумал, что тот конь в ночи —

частица, Бог, твоей большой души.

Воспоминание

Ты ждёшь всё, ожидая лишь одно,

когда жизнь возрастёт, как бесконечность,

чтобы постичь её уродство, мощь её,

чтобы на камне разглядеть своё

то отражение, что смотрит в вечность.

На книжных полках видятся тома

то в золотом, то в сумеречном свете;

ты думаешь о странах, где весна

сошла, как будто только с полотна,

о женщине, что потерял ты, встретив.

И понимаешь вдруг ты: было всё,

что больше никогда не повторится.

Годам прошедшим смотришь ты в лицо,

где скрыт и страх, и образ, и молитва.

***

Сосед мой Бог, когда тебя в ночи

тревожу много раз я долгим стуком,

то это значит, я не слышу звуков

дыханья твоего и знаю, ты — один.

И если рядом никого, а что-то нужно,

еду попробовать на вкус, воды подать,

услышу я всегда. Ты дай мне знать.

Я близко буду.

Лишь тонкая стена по случаю меж нами,

могло быть так: зов мой, а может, твой

звучит из наших уст порой,

и рушится она без грохота, как тайна,

без лишней суеты, придуманных секретов,

построенная из твоих портретов.

Стоят портреты пред тобой, как имена.

И если раз во мне зажжётся свет,

он осветит священный твой портрет,

и встрепенётся в глубине моя душа.

Как чувства, что слабеют ото дня

без родины и там, где тебя нет.

***

Его забота нам внушает страх,

а голос его, словно мёртвый камень, —

с охотой мы словам его внимаем,

не уловив в них главного никак.

Большая драма между ним и нами —

так шумно, что не слышно нам друг друга,

и только форму рта мы видим сами,

откуда не доносится ни звука.

Ещё мы дальше от него сейчас,

когда любовь вплелась в нас прочно нитью,

когда он должен умереть за нас,

тот, кого живым никто не видел.

То отче наш. И я, я должен тоже

отцом тебя назвать?

Но это нас разъединит опять.

Ты — сын мой. Я тебя могу узнать,

как бы любимое дитя узнал,

если бы он мужем или старцем стал.

Вечерняя прогулка

Идём с тобою мы в вечернем свете

тропою белой через строй зелёных тисов,

мечты твои полны глубоким смыслом,

плетёшь венок ты из цветов в букете.

Устала ты. Берём короткий отдых:

Ты улыбаешься закатным далям сонным,

ты улыбаешься на небе первым звёздам,

но знаю я, что сердцу очень больно.