Бесплатный фрагмент - Оригами

Оригами

История начинается не с теплой уютной комнаты, освещенной первыми лучами солнца, где герой лениво открывает глаза. И даже не со встречи двух занятых людей без зонтика в проливной английский афтернун. Возможно, она начинается с каждого из нас. С того момента, когда мы хотя бы на минуту закрываем глаза на окружающие нас мелочи. И замечаем, что на востоке за офисным центром выглянула радуга. На проспекте, где каждое утро спешащие добряки зло матерят друг друга, сейчас мамочка покачивает спящего младенца в коляске. И так, черт возьми, хочется сорвать со своей руки вечно торопящие часы, навязывающие своими цифрами нам рамки во всем прекрасном! Подобно Тайлеру Дердену взорвать все финансовые организации или словно герои старика Брэдбери отправиться в бесконечные каникулы по Флориде… Дело не в сотнях долларов и не в десятках друзей. Дело в каждом из нас.

Портрет Лайза Грина

Слегка растрепанные волосы, уложенные пробором, наверное, служащие метафорой для хаотичного потока мыслей при одновременной интеллигентности. Цвет тяготеет к русому. Выразительные брови, на шее, с левой стороны от зрителя, присутствует небольшое родимое пятно. Глаза светло-зеленые, помогают своему хозяину видеть вещи более позитивно, чем те есть на самом деле. Нос — как порядочный нос! Классический, обыкновенный, зеркальный относительно медианы между глазами. То же самое можно сказать и про уши. «Так… что же еще, о себе в третьем лице, глядя на фотографию…»

Комплекция не блещет крайностями; в то время, как Скотт явно худощав и высок, а Чарли страдает избытком веса, Лайз находится на «золотой середине». При носке рубашки со свободным воротником видны ключицы, однако, при тесном свитере слегка выпячивает пузо. Слегка. Не критично, чтобы бить панику и «с завтрашнего дня обязательно» начинать бегать, пропагандируя диванный ЗОЖ. Рост, кстати, повыше среднего — почти 6 футов без 5-ти см., впрочем, о последних Лайз никогда не переживал: ни в детстве, соперничая с компаньонами по двору, ни за школьной скамьей, и уж тем более ни с лысым Ларри, худым Скоттом и толстым Чарли.

На запястье левой руки верные спутники передряг — часы. Больше Лайз не приемлет аксессуаров на теле, лишь изредка позволяя добавить к парадной рубашке запонки, однако, данные поводы исключительны, и читатель вряд ли застанет Лайза за их примеркой, разве что, изрядно постаравшись. Он вообще любитель нейтральной, спокойной цветовой гаммы. «Период бурных контрастов, — как однажды признался Лаз, — уже далеко позади. Я спутник стабильности!» Что ж, вполне естественно для журналиста, периодически откровенничающего с фонарем. Исключительно юмор! Ведь мы пишем портрет категорически хорошего человека. Впрочем, о действиях судить вам.

Наверное, Лаз — идеальный кандидат на поговорку «внутренний мир человека отражен в его внешности». Умение сглаживать неприятности, выходить мудро из конфликтных ситуаций, одновременно не теряя хватки отдыхать и на один вечер уходить в отрыв. Потенциальный семьянин, не изживший в себе завидного жениха сквозь лабиринты рутины.

«…ни хорош, ни плох, и лавры бытовые

Но богатый мир и мысли роковые…»

Досье Чарльза Дэвиса

Под этими шикарными инициалами на всеобщее удивление скрываются паспортные данные добродушного Чарлея; уж его родословная постаралась наградить юнца! Впрочем, в детстве он полностью его оправдывал: осанка на зависть, приличный рост и статные плечи, правда с годами и чередой не слишком приятных бытовых событий ставшие мешковатыми. Даже сейчас, при первом взгляде, различимы оттенки боевой молодости старины.

Да, порою носит несколько дней подряд одну белую рубашку, разумеется, сочетая ее с подтяжками. Он приверженец классического мужского стиля, эдак на несколько размеров больше. В машине на заднем сиденье всегда пиджак, причем всегда кажущийся свежим и выглаженным. Хоть мы все помним разбросанный арахис на сиденье, и то, что Чарли может приналечь на выпивку, категорически нельзя олицетворять его сердце с негативом.

Он аккуратист в действиях, нежели в себе. Возможно, служба в войсках в юные года сыграла в этом свою роль, но при малейшем вопросе о ней он партизански молчит. Иногда он может проявлять свою закалку взглядов, ярый консерватизм в неподвластных ему вещах. Но что-что, а на авантюрах с ним не прогоришь! Вытащить, правда, легче бегемота из болота, чем его на нее. Но старый порох стреляет — стены замка рушатся.

Под носом усы. Довольно густые, но при естественном освещении различима легкая седина на них. Голова преобладающе отражает солнечные лучи, но по бокам никаких претензий. Нос, по правде говоря, значительно больше, чем у Лайза. Вообще, голова больше похожа на основательный круг. Если бы он годами плотно наедал щеки, то стал бы похож на хомяка-мутанта с грушевидной головой, но, — мы не фантастические мемуары описываем. Глаза у Чарли карие, отражающие патриотичность, надежность и, скорее, доверие. Порою в непонятных ситуациях они мечутся из угла в угол, как боксеры по рингу, но старая хватка делает свое смирительное дело. Он редко улыбается, чаще возмущается над нашими добрыми издевательствами, и его внутренний мир значительно возвышается над внешним. Не лишним было бы добавить, что он имеет упитанную шею, а неслабые морщины имеют его. Любимый цвет — темно зеленый.

«…врагу не сдается наш гордый «Варяг»

все стихии сокрушив, после ужина на боковую бряк…»

О Скотте Хэндриксоне

В отличие от исчерпывающего знания Чарльза я не могу однозначно описать Скотта! Сложно говорить о человеке, который за один чертов диалог может встать выше тебя на десять ментальных голов, а затем успокоить тебя, пошутив о чем-то приземленном. Он не теряет себя, не теряет своего непоколебимого позитивного лица, стой он хоть в октябрьский дождь в тонкой майке с вымокшей сигаретой в зубах. Черт, человек-загадка.

Возможно, он не тот персонаж, ключ к которому нужно долго и упорно искать: он сам спонтанно, с первого взгляда и попытки заговорить, найдет нужную манеру, правильный подход. Нужно принимать его таким, какой он есть перед тобой, не вдаваясь в причины.

Насколько мне известно, Скотт с Марго вместе несколько лет, и последний раз он слегка нервничал лишь в уикенд рождения семьи. Он владеет феноменальной памятью, и порою достает из памяти удивительнейшие детали, при этом оставаясь абсолютно невозмутимым. Приступая к занятию, к которому его душа не тяготеет, я полагаю, он надевает маску. Но, черт возьми, опять же! Он вполне уверенно, совершенно не зацикливаясь на неприязни совершать, осуществляет поставленную перед собой задачу. Он также предпочитает классический стиль одежды, и одному Богу моды известно, где ему удается доставать приталенные рубашки и штаны. Его волосы жесткие, нескольких оттенков черного сразу, с переливами в зависимости от освещения. А улыбаясь, он дополнительно завораживает собеседника белоснежными зубами.

После рабочего дня он моментально пропадает. Пятью минутами ранее, находясь на одной волне с тобой, он мог заводить речь о том, что обсуждать обычному человеку ровно час, а через эти пять минут сослаться на дела и исчезнуть, соблюдя все формальности вежливого тона. Прекрасный любовник!

Разумеется, шутка. Он семьянин твердых взглядов с надежным тылом. Если бы полвека назад немцы прижали его штыками к разрушенной стене, ни за что бы он не сдал собственные позиции, при этом умудрившись перенять немцев на свою сторону. Способен шутить обо всем и в любой ситуации.

Как и Чарли, Скотт — кареглаз. Как и Хельга, он способен затрагивать в разговоре вещи, что еще не прозвучали, будто предвидя общение на минуту вперед. Он обожает свой черный узкий галстук. Его воротник идеально выглажен. Часов не носит, видимо, у него свой контрольный механизм в мыслях.

Образ Хельги Сайкс

Вы знаете, легче разжечь огонь льдом под водой, воспроизвести жестами рифмы в произведении или голыми руками и стараниями отважных аквалангистов поднять «Титаник» со дна океана, чем описать Хельгу! Впрочем, историю о последнем шедевре кораблестроения она не любит.

Без сомнения, ее улыбка живительна. Ее настроение меняется подобно ветру в сезон тропических ливней. Когда хорошее — она ласковая и отвечающая теплом на любую нелогичность от тебя. Когда плохое — хочется поскорее умчать на другой континент от ее холодных, но, черт возьми, справедливых рассуждений. В ее голове крутятся тысячи белочек в колесе, или кровеносных сосудов. Зависит от погоды, температуры тела и воздуха за окном, от времени захода солнца и множества неразгаданных факторов. Она способна очень быстро пересказывать произошедшие события, и без того обаянием затмевая слушателя. Ее голос собран, интеллигентен, женственен и красив. Часто напевает композиции о любви. Со стороны обычному человеку кажется, будто нежно щебечет заморская птица.

Ее главное умение — привносить вдохновение, оставляя кучу вопросов и загадок за собой. Но искать на них ответы — участь наивных.

Прекрасно сочетает пестрые вещи с однотонными, благодаря чему на любой встрече в любом обществе будет выглядеть эстетично и стильно. Она словно лучшее лето в юности: дни с ней неповторимы, ярки и теплы. Но повторить их или превзойти в эмоциях — невозможно. Отсюда после встречи наступает внутреннее ощущение осени.

Возможно, некоторым людям посчастливилось встретить Хельгу на своем пути, чтобы сделать определенные выводы, стать сильнее или просто — многое поменять в себе и окружающей обители.

Мне кажется, ее спутник жизни — это небо. Никакие люди, никакие роскошные стены с лепниной или изысканным английским дизайном, славящемся лаконичностью мягких цветов, не способны дать ей самой вдохновения. Небо. Оно резко меняется в цветах и состояниях. Согласно легендам, способно даровать милость или посылать кару. Оно крайне могуче, но в то же время — лирично. Прекрасный фон для счастливых моментов. А если запечатлеть несколько сорванных по росе полевых цветов на фоне доброго небосвода на пленке «Зенита», то получится отражение настроения Хельги в день, когда мы познакомились.

Ночной Оуквуд

История начинается с полуночного фонаря на Оуквуде. Разумеется, от того он полуночный, что зажигается только после того, как последние трудоголики вернутся в свои четыре домашние стены, а не от того, что в ночи просыпается и топает шуметь и греметь на кухне. Его зовут Блэр. Конечно, у фонарей не бывает имен, но несколько зим назад, в канун Рождества, какой-то гуляка оставил свое имя на чугунном орнаменте. Блэр всегда умел слушать, понимать, и даже иногда казалось, что кивает своею тяжелой головой в такт моим мыслям.

Кстати, я. Лайз Грин. Друзья… Хм, вру. Приятели раньше называли меня Лаз, ибо в пьяном угаре так было легче произносить имя, опережая в голосе всех орущих в такт Битлз в четыре утра, тлеющих на старой пленке. А мама звала Лейзи. Особенно утром в воскресенье, когда не было нужды опрокидывать на пол и без того противный будильник. Просто она обижалась, что именно по воскресеньям я не спускался вниз на ее завтрак. Она всегда готовила завтрак. В надежде, что скоро я буду готовить для нее ужин. Буду. Но не скоро. Явно не сейчас.

Ведь сейчас мы с Блэром наблюдали, как капли прошедшего утром дождя бежали вниз на мостовую. Совсем не боясь попасть под поезд. Во мне сражались два чувства. Одно подстрекало скорее попрощаться со стариной Блэром и, подобно капле дождя, на ходу прыгнуть на спешащий на Восток экспресс. Слышно, как он стучит железными колесами, и его уставший локомотив совсем скоро разминется с тобой взглядами. Но ему придется отказать, ведь завтра грядет проверка в моем отделе. Наполовину облысевший от собственной брюзгливости Ларри вновь будет проедать и всем остальным лысины своими мнениями. Скотт снова опоздает, но просочится незаметно под общий шумок, и будто ни в чем не бывало, с улыбкой спросит: «Друг, тебе в кофе с утра наложили? Чего так угрюм?» Знаете, он всегда держал свою харизму в тонусе. На это жаловалась его жена, откровенничавшая, что во время ссоры со Скоттом просто невозможно находиться рядом. «К концу первого часа спора я уже черню наш брак, а он все улыбается, изредка посмеивается, левой рукой поправляя пробор и правой поднося тлеющую сигарету к губам! И ничего не говорит. Лишь обнимет в конце и пригласит на последний ряд на „Джеронимо“, как девять лет назад». Эдакая позитивная струна общества. Чарли. С Чарли у нас даже общий рабочий стол, и иногда мы даже угощаем друг друга пряниками за обедом. Они похожи с Блэром. Оба статны, высоки, и у обоих голова светит. Только у первого от подводимого электричества, (он не виноват, это даже его работа), а у Чарли от развлекающихся на его макушке солнечных зайчиков. Когда его повышали до нашего отдела, он стоял точно также, как Блэр. Даже, черт возьми, лучше! Чарли даже, думаю, мог бы дать мастер-класс Блэру, как нужно стоять! Вечно он поправлял свои подтяжки. Они были будто его ордена за пережитые времена сухого закона, отразившиеся на его мокрой душе. Нет, он славный пройдоха. Пятый год никак не починит передний бампер на Бьюике. Или, может, чинит… И сразу вновь лишает своего коня передней губы о высокие бордюры Пампл Стрит. Кстати, на Пампл журналистам по пятницам разливают бесплатно. Разбавленный до приторности шотландский виски. Настолько же шотландский, насколько моя зимняя шапка, зашитая немецкими нитками, с пришитым по весне финским козырьком. Но я не куплю себе новую шапку. Она словно подтяжки Чарли, к старости будет наглядно демонстрировать, сколько передряг я пережил.

Как вы могли уже заметить, приятельствую я со Скоттом и Чарли. А Ларри наше начальство. Даже когда мы поздравляли его пятничным вечером с юбилейным полтинником, он угрюмо отчеканил: «Перезвоните в нечетную среду с 10-ти до 2-ух». Надеюсь, рано или поздно, ему не ответит так местный хирург. Иногда Скотт с Марго приглашают меня на выходные барбекю, на озеро близ Ширло. Там живописные места, ничуть не тронутые со времен лордов. И от этого кажется, что даже кусты барбариса там отдают честь до земли, сверкая лампасами. Несколько историй о прожитой неделе, тройка выкуренных и вновь долгий путь по эстакаде в родной Оуквуд…

Так вот, все приближался восточный экспресс. Он настолько уверенно и настойчиво чеканил железные рельсы, что представлялся кредитным агентом. Который отвезет вас и, главное, Ваш дом в мир финансовых достижений, всего лишь за подпись в низу манерного бланка. Второе желание было закрыть глаза. Просто закрыть глаза. Сесть на холодную брусчатку Оуквуда и просто закрыть глаза. Слишком много, что я мог видеть отсюда, напоминало мне о ней.

— Видишь, Блэр, поворот на Соул Стрит? Да, тот, что у самой пекарни, сгори она ко всем чертям! … — кроме субботних круассанов, конечно же.

— Если бы любовь измерялась круассанами из этой пекарни… как ты думаешь, Блэр, сколько булок бы ушло, чтобы ее вернуть?

Он назойливо молчал. Он делал правильно. Не нужно было называть число, пусть даже неправильное. Если бы все решалось булками из той пекарни, люди Оуквуда быстро потеряли смысл всей жизни. А ее владелец быстро перебрался бы в Ричвуд. Вместе с ним его дочь. Она была безумно красива. Цвет волос напоминал будто лепестки небесных цветов, и от этого ее яркие голубые глаза еще более вводили ее собеседника в прострацию. Будто наркотик. Человек сразу вял, как она отводила свой взгляд. И уже по-другому смотрел вечером за ужином на свою жену.

— Вот, Блэр, еще причина, по которой я не женюсь. И знаешь, какая?

Конечно же он знал, ведь я как минимум уже двадцать таких утверждений поведал этому фонарю.

— Ни черта ты не знаешь! Потому что сначала она скажет, состриги свой пробор, побрейся по-человечески, и, наконец, наведи порядок в своем шкафу, ведь оттуда на голову уже падают книги!

Многое в нашем мире происходит неспроста. Будто кто-то, более мудрый чем мы, хранящий книги в своей голове, а не на запыленной полке, которая того гляди и свалится вниз под гнетом бумажных толщ, решает за нас. Хуже или лучше, мне кажется, он и сам не знает. Вот то же самое и мой шкаф. Да, книги иногда неприятно бьют по затылку, но падая, они открываются на случайной странице. И вверху всегда выгравировано название главы. Знаете, как цыганская лотерея. Какая глава тебе на голову сегодня утром из шкафа упадет, под таким девизом и пройдет твой день. За это я и люблю этот чертов шкаф. Можно в случае чего мысленно обвинять его в случившемся. Это как безнаказанное переложение ответственности. От этого спокойнее. Вот, к примеру, когда мы садимся на дальние сидения автобуса, мы спокойно считаем несущиеся по встречной огни, каждый из которых может в мгновение ока превратить вашу жизнь в летальное дорожное происшествие. Но то ли дело, если бы мы сами рулили. А так это делает за нас старик в малиновой кепке, что досталась ему на бейсбольном матче двадцатилетней давности, с табличкой «Водитель». Это он решает, какими поворотами привезти нас. И мы спокойны. В коей степени доверяя ему.

И тут мне на секунду показалось, что свет Блэра склонился ко мне и застыл с интересом:

— А что потом?

— Семейные квитанции. Либо ничего, — добавил я, набрав легкие дыму.

Вот и пролетел экспресс. Забирая свой железный хвост на горизонте, он будто заверил, что все в порядке, он понимает, но как-нибудь все равно свозит меня на манящие долины Нью-Браски.

Бутерброд с шоколадным маслом

Какое дело сентябрьским утром человеку, по мнению Ларри отданному ему в рабство, до первых оранжевых проблесков на дубах из городского парка? На этот вопрос непристойно отвечал всегда сам же Ларри, раздражавшийся при малейшем опоздании своих рабов. Мне кажется, даже если бы в восемнадцатом веке рабы имели и кулеры, и даже личный «Форд», делавший по шоссе на Ричвуд полторы сотни скорости, топились бы в грязных водах городской реки. Чисто от факта, что Ларри был их боссом. А вот, кстати, несколько плах в гостиной нашего офиса он с удовольствием бы поставил.

Сегодня в нашей типографской мастерской должен был с минуты на минуту появиться человек в шляпе и длинном плаще, которому со своей привычной услужливостью должен был Ларри сунуть белый конверт. Ни Чарли, ни Скотт тоже не понимали, что же в этом выдающегося. Мы единолично пришли к выводу, что заставлять нас надевать рубашки с длинным рукавом и выглаженными воротниками было лишним.

После всей меркантильной канители ожидало самое приятное время рабочего дня. Обед. Я, как обычно, доверял всегда только плову в местной столовой. Чарли же в этом деле был заезженный отважный каскадер — сочетал жирное молоко, одному только Богу известно, свежее ли, с не менее жирным гарниром столовских рукодельниц. Зато мы всегда шутили над Скоттом, что тот наестся одними своими сигаретами. Если находиться с ним рядом целый день, можно заметить, как вечером перед глазами сгущается туман.

Обычный сентябрьский день проходил по своему сценарию, не менявшемуся уже седьмой год, как я устроился работать в отдел к этим славным пройдохам. Вот, сейчас Чарли закончит уничтожать зубочистки с соседского стола, и положит их за батарею, будто так было задумано еще египетскими богами. Спустя пару минут ходики на дальней стене, казавшейся издалека больничной, отчеканят половину первого, разбудив тем самым старого зеваку Брэдли, снова заснувшего вместо обеда. Наверное, это искусство заснуть за столом и не уронить голову в тарелку с первым. К слову Брэдли вегетарианец. Он охранник соседнего с нашей мастерской офиса, в данный момент, как мы уже поняли, спит. Т.е. охраняет собственное пузо от губительного воздействия явно прокисшего супа. Наверное, человек, не знавший Брэда, мог счесть, что у того как минимум три ребенка, в один голос именно по ночам достающих его расспросами, откуда берутся дети!

Расскажу одну историю, пока мы со Скоттом и Чарли ждем чай. Вообще, Брэдли был очень жив и бодр. До определенного момента. Сейчас он — живой ответ на вопрос моей мамы «Чего же я никак не женюсь?». Брэдли тоже не женился. Единственного, кого он завел — это был маленький ручной медведь, которого ночью, находясь в веселом состоянии, он на спор вытащил из придорожного цирка. За несколько дней они так хорошо поладили, что мы со Скоттом шутили — когда уже ждать пополнения с человеческим телом и медвежьей головой? Но ребята в форме и со значками так и не дали нам узнать, когда же это случится. Но грустен и сонлив Брэдли стал от девушки по имени Марли.

Закончив архитектурную, Брэд всерьез начал работу над открытием собственной фирмы. Его раздражало, что все дома в нашем Оуквуде словно старые бесхозные дубы. Большие, широкие, но мрачные и ненужные. Он пытался создать красоту из простых вещей, и дизайн, который он упорно талдычил местным властям, был совершенно неплохим. Но наконец пришли новые молодые соки в мэрскую палату. Подающие надежду, интеллигентные дипломаты, поставленные на наши пролетарские плечи кем-то свыше. Им предложения Брэда показались довольно перспективными, пока тот не влюбился в сестру местного сапожника Тарни, и не уехал путешествовать на Юг. Новых земель он не открыл, острова на карту не нанес, так своего дома и не построил. Да и с Марли они разбежались, спустя одиннадцать лет насыщенных ссор. На одно утро, после очередной ссоры, а вследствие, порядочного принятия Брэдом виски, она оставила его лежащим пузом к потолку, собрав из дома все, что стоило хоть цент. С тех пор старина продал тот треклятый дом, похоронил в себе Марли и переехал к нам, в старый и недобрый Оуквуд. «Спокойнее» — отзывался он, сидя за кружечкой эля в пятницу, изредка откровенничая.

«Благодарю!» — Сухо отозвался задумавшийся Скотт, принимая наш чай от улыбающейся кухарки. Чай вводил Скотта в некую прострацию, и одному черту известно, что он там в себе анализировал, из раза в раз обжигая верхнюю губу о чашку. Собственно, все шло своим привычным чередом сентябрьским днем. Чарли в своем духе поправлял подтяжки, а я медленно помешивал сахар, стараясь не обделить каждую крупинку. Почему же глава названа «Бутерброд с шоколадным маслом», если я рассказал только о том, кто такой Брэдли и как же трапезничают три доходяги из типографской мастерской?

Наконец, я перестал размешивать сахар и поднял голову. Дверь заведения приоткрылась, и словно легкий ветерок, впорхнула за дальний столик молодая девушка в красной блузке, в этот же цвет за секунду повергшая все мужские лица.

— Добрый день! Что Вы предпочтете?

— Бутерброд с шоколадным маслом.

Волею судеб

Люди могут любить разные вещи. Даже разных людей. В первом случае не так больнее, а во втором не так расслабляешься. Кто-то предпочитает гольф, кто-то ставки, а третий чемпионствует лишь в местном баре. Но, черт возьми, не может быть двух людей, настолько любящих бутерброд с шоколадным маслом!

Каждое мое выходное утро в детстве начиналось именно с него. Это те самые четыре слова, считая предлог, которыми можно полностью охарактеризовать мое детство! Все ждут Рождества, чтобы открыть большую коробку с подарком, и оттуда выбежит не менее радостный щенок, все готовятся к Хэллоуину за, черт возьми, четыреста дней до него! Но я ждал больше всего выходных и именно это лакомое блюдо.

И сразу для себя я понял, что нас ждет с этой девушкой гораздо большее, нежели… разовое сидение за далекими друг от друга столами в столовой. Понимая, что больше я ее здесь не увижу, заверил ни о чем не подозревающих Чарли и Скотта, что мне нужно в уборную и я догоню их по пути.

Свет нежно переливался на ее светлых локонах, а ее голубые глаза, казалось, испепеляли без остатка все хоть немного умные в тот момент мысли в моей голове! А еще и мою походку. Потому что первое, что я сделал, когда она подняла голову — споткнулся. О спящего Брэдли. Мысленно поблагодарив товарища нетоварищескими словами, я все же достиг стола, за который присела…

— Хельга, — неожиданно первой представилась девушка, словно знавшая, что я подойду и обязательно споткнусь по пути.

— Лайз Грин. Очень приятно.

— Взаимно, Лаз.

Что, черт возьми?! Она назвала меня так, будто мы знакомы с детского двора, будто мы вместе праздновали несколько дней школьный выпускной! Она сказала это сухо? Сердито? А может ласково? Может даже маняще? «Кретин Лайз, возьми же себя в руки!» — зарубил я себе.

— Вы… в Оуквуде проездом?

Хоть бы она ответила, что нет! Черт, я идиот. Что, если она сейчас ответит «Да». Неужели проситься ей в спутники на пассажирское сиденье?!

— Нет, собираюсь провести здесь зиму. Говорят, здесь самые красивые заснеженные пейзажи. На окраине, за Тэмпширом. — приветливо поведала Хельга.

— Вы знаете, самые заснеженные да, но самые красивые в Бич Вуде..

— Вы журналист? — резко оборвала она, на что я молча кивнул головой.

— Терпеть не могу журналистов!

— Я тоже не люблю свое начальство, — попытался было я отшутиться… — но также люблю бутерброды с шоколадным маслом. Напоминают о детстве.

Хельга с интересом улыбнулась.

— Где Вы остановились?

— Завтра у городского фонтана, в 6:30. Вам удобно? — вновь опережая события, ответила Хельга. Эти слова зависли у меня в голове, ведь… Это была моя фраза! Черт, ох уж эти приезжие девушки!

— Непременно! До встречи! — неожиданно для себя быстро ответил я и скрылся в дверях, перебирая в мыслях городской фонтан.

— Для туалета, Лаз, куда ты так спешил, она явно хороша! — смеясь, поприветствовал меня Скотт.

— Ты явно сходишь в него не один раз! — добавил Чарли.

В тот момент следовало бы преподать господам порядочную взбучку, как минимум оторвать Чарли уже измученные подтяжки, но я лишь посмеялся, и мы как ни в чем ни бывало, зашли в свою мастерскую.

К слову сказать, это был все-таки еще не офис, где в кабинетах собирают информацию, решают, как озаглавить первые полосы, сотни телефонов разрывают все нервы ко всем чертям, а рекламные доходы полнят кошельки владельцев. Это была именно мастерская, которая сама выбирала, чем наполнять сознание читательской аудитории. Вернее, нам с Чарли и Скоттом так хотелось думать.

В понедельник радуют только два момента. Обед и вечер. Вечер в нашей мастерской начинался с того момента, как храп Ларри, доносившийся со второго этажа, будил даже вечно спавшего бульдога Чака. Тот сторожил заправку напротив лучше любого Брэдли, всего за несколько сосисок в неделю. О чем иногда Брэд любил пошучивать. Что он, двуногий, судьбой обделен сосисками, а четвероногий их со скуки на заднем дворе закапывает. На что мы желали Брэдли все-таки заполучить еще две ноги, чтобы тот не обижался на судьбу.

Обычно меня добрасывает до ближайшей станции Скотт, но сегодня я решил прогуляться до дома пешком, все теребя в мыслях «городской фонтан». По своему обыкновению я отвесил приятельскую оплеуху с нетерпением ждавшего меня Блэру, и, закурив, похлопал его по чугунному плечу. Блэр будто загорелся услышать мою историю со всеми подробностями, и о бутерброде с шоколадным маслом, и о том, как я споткнулся о спящего Брэда, и во сколько сегодня я упорхнул с работы… Выдержав многозначительную паузу, посмотрев внимательно прямо в яркую лампочку своего чугунного приятеля, я спросил, рассмеявшись:

Старина,

Был ли ты знаком с шедевром,

Что глазами голубыми ослепляет нашу жизнь?

Фонтан

На следующее утро я проснулся от убивающего чувства, будто на мой лоб упала бетонная плита. Но сразу закравшаяся в голову мысль о предстоящей встрече ударила еще сильнее «бетонно» упавшей с полки книги. «Черт, надо наконец починить…», — сказал я, было уже дотянувшись до молотка, но телефонный звонок прервал мое движение. В такие моменты меньше всего хочется услышать чей-то скрипящий недовольный голос, оповещавший, скорее всего, о неуплате счетов.

Поднимая трубку, на всякий случай я вспомнил все свои проступки за последние две недели. И даже был бы рад, если таинственный голос из трубки принялся отчитывать за уже признанный казус. Но то была интрига:

— Да!

— Да

— Нет

— Да.

Вот небо… Голубое, местами синее, местами с облаками, с самолетами, звездами и прочими лирическими контурами, что приписывают ему люди не от мира сего, — мечтатели; оно есть и никому ничем не обязано. Оно совершенно. Даже идеально. Всегда ровное, и в каждом его состоянии можно найти красоту. Испорченная погода не на его совести, оно скорее посредник, а может, и наблюдатель. И тысячи лет по одному сценарию. Небо. Без мозгов, абонемента в фитнес, двухкамерного холодильника и прочего! А гори он в аду, сосед, тоже всегда ровный, даже когда синий, с прочими лирическими контурами, что изрядно приписывает ему женушка, держа в руках ключи от его «Бенца», не может понять, что звонить по утрам ради чертового вопроса это сущее преступление! Это я вам еще не рассказывал, как в шесть утра заветного воскресенья ему взбрело попросить пылесос. Но до заветного дня недели оставалось еще добрых несколько десятков часов — и в четверг особенно хочется, чтобы они шли быстрее.

По дороге на работу помимо хмурых и спешащих лиц не давала покоя мне мысль о приближающейся встрече. Сегодня она казалась мне чем-то отдаленным, будто собиралась произойти не со мной. Будто даже не я вчера, не так много часов назад, о ней договорился с ровного места. И я даже на одном перекрестке было успокоил себя, что сейчас думать о ней не стоит, а за час до нее может что и решится или поменяется. «Но, возможно, стоит брать максимум, а не довольствоваться скромным началом?» Ответив себе утвердительно, я приободрился и зашагал быстрее, благо, ставший родным за прошедшие годы Пампл уже виднелся.

Как и следовало было ожидать, Скотт с Чарли уже стояли у входа в мастерскую, что-то обсуждали, изредка кивая головой, при этом совершенно не смотря друг на друга. Скотт и его сигарета считали глазами пролетающие мимо машины, Чарли же по обыкновению мысленно приделывал передний бампер. Мое появление отвлекло достопочтенных граждан от их привычных утренних увлечений и первый подал признак жизни Скотт:

— Лаз! Ты?

— Нет, Багз Банни!

— Тебе явно не хватает морковки и пушистого хвоста, но хотя бы серое пузо есть!..

— Вот чертяга! Рад тебя видеть, лучше бы вместо свежие шутки привез вместо сигаретного тумана, уже от него лысина Чарли не так блестит, как в старые добрые.

— Ха, то верно!

Внезапное появление Ларри так и не дало Чарли возможности ответить за свою утраченную блеск лысину.

— Ну чего уставились? Заходите внутрь, сегодня много работы! На часах 8:02 и даже, черт возьми, медная кукушка на бостонских часах пропела, пока вы трясете здесь лбами!

— А вот, ребята, и ложка дегтя в наше медовое утро, — туша сигарету, сухо добавил Скотт.

— Ага, как раз размером с бочку.

Зайдя внутрь, мы были сразу готовы окунуться в рабочий лад, и я было уже потянулся за карандашом, но снова критичный от рождения и писклявый от собственной души голос Ларри прервал мое намерение:

— Срочно жду вас наверху!

Быстро поднявшись, первым делом мы увидели лежащий на развороте свежий выпуск «Краймс», на котором пестрила сенсационная фотография убитой накануне кинознаменитости. К слову, около месяца назад она давала интервью недалеко от Пампл Стрит, и, пожалуй, единственное, что мы приятного отметили с той рабочей поездки, — мы быстро дошли пешком и не встряли ни в какое происшествие. На фотографии она выглядела более симпатичной, ухоженной, а Чарли и вовсе, отдал дань фотографу за удачно выбранный ракурс.

— Да, и свет отсюда на ножки лучше падает… Он словно хотел показать, как много потерял современный кинематографический мир… — оценивающе поддакнул ему Скотт.

— Ну, довольно болтовни! Нам нужно расширять горизонты, а то не на что будет скоро потолок чинить на чердаке! К слову, если мы проявим себя в этом деле, офицер Ричардсон обещал личную благодарность.

В этот момент все трое представили, что же может быть этой личной благодарностью. Повысить рейтинги, закрыв остальные мастерские города? Премия? В конце концов, перестать во время разговора доедать курицу, застрявшую в зубах на обеде? Так обещанная награда и осталась тайной за устами славного офицера Ричсона, как звали его коллеги, не менее бравые и не менее славные.

— Преступление было совершено в ночь на 23-е, на Браун Стрит. Двойное ранение левого бедра, неоднократные порезы бытовой бритвой в районе живота. — со свойственной сухостью зафиксировал, будто заправский следователь, Ларри.

— Журналюг, обычно, не допускают в первые часы следствия. — подметил Чарли, перебирая подтяжки, все еще надеясь, что озвученное выше нас не коснется.

— Значит вольетесь в это дело от следствия! Представитесь частниками, над лицензией пусть думает Ричардсон. Ну а вы в полном составе, марш на Браун Стрит!

Без эмоций я положил на место карандаш, переглянулся со Скоттом, и мы вышли на крыльцо, поторопив на сие действие и Чарли.

— Мы будто ищейки? Черт возьми, наглость средь белого утра. Плохо нынче дела полицейские идут, журналистов привлекают в следствие.

— Ладно, хотя бы не наоборот, — попытался было я защитить нашу благородную профессию от вторжения людей, чей ум отличается плоскостью.

Скотт закурил. Я упомянул в мыслях предстоящую встречу у фонтана и умозаключил, что сегодняшний день обещает быть более интересным, чем с утра казался после соседского привета. Сновавшие вниз по улице машины это будто утверждали, каждая проносясь будто с собственным ходом мыслей. Наконец, на крыльцо вывалился Чарли.

— Чего так долго, пирожки доставал из заначки? — подколол старину Скотт.

— Сейчас пешком у меня пойдете, любители сортирной сатиры! — злобно отозвался Чарли, открывая машину.

— Что, муха укусила на выходе?

— Ага, имя ей Ларри. Сказал, без материала на глаза не соваться!

— Продуманно, завтра ведь аванс ожидается, черт его побери.

— Ладно, едем, я спереди, — поторопил всех Скотт, будто попав под пристальный надсмотр Ларри со второго этажа мастерской.

Я расположился сзади. Захлопнув двери, мы быстро миновали выезд с Пампл на Сандэй-авеню, и пока в окнах пестрили мрачные пятиэтажки из красного кирпича с характерными стеклянными витринами, и газетные крикливые ребята сменялись один за другим, расскажу немного об этой улице, вернее о том, что разгорелось на ней 2 года назад весенним днем.

Заведовавший часовой мастерской на углу уважаемый старик Хаммс объявил о закрытии своего дела, и быстрой распродаже всего славного добра, что тикает и «ходит». К слову, к делу своему относился он весьма отъявленно, и поэтому каждое произведение, вышедшее из-под тщательных рук Хаммса, имело немалый профессиональный вес, и соответствующую цену. Некий Уильямс, появившийся в тот день и час неподалеку от мастерской, заприметил быстро нарастающий сбор людей и любопытных прохожих. Будучи человеком неспешащим и манерным, как отзывались позже, судя по дорогому костюму, зрители надвигающейся картины, он выждал, пока каждый зевака с пустым кошельком узнает цену часовых изделий и уступит первые ряды. Так в первом ряду подле главной витрины, у которой отважно противостоял напирающей толпе сам Хаммс, оказался и он. В тот момент один из потенциальных покупателей торговался за модель с деловым дизайном, и невооруженным глазом было видно, что часы легли на его душу, но всплыли с его кошелька. Воспользовавшись секундным затишьем галдежа, Уильямс отважно заявил:

— Я готов заплатить за каждый экземпляр, что представлен в этих стенах, ровное втрое больше заявленной цены, и ни центом менее. Уверен, они стоят и большего.

Столь громкое заявление вмиг утихомирило даже самых активных желающих.

— Но будучи человеком с принципами, уважающими права всех ныне присутствующих, предлагаю поступить честно и как подобает западно-американскому обществу — мы устроим аукцион.

Последовала попытка Хаммса отобрать слово обратно и отказаться от столь незаманчивого предложения, но толпа принялась активно обсуждать эту идею, и послышались одобрительные возгласы. Уильямс подмигнул Хаммсу, и обозначил первый лот.

— Золотая модель последней серии, лаконичность форм, отчетливость делений и явная зависть всех знакомых и потенциальных знакомых при взгляде на Вашу руку. Стартовая цена — 200 фунтов.

Хаммс утер пот со лба, предвкушая, что же может быть дальше при их цене в 190 фунтов.

Первое предложение из толпы, за ним второе, и к первому ряду тянется гражданин в черной шляпе, за ним следует повышение от дамы в бежевом кашне, расположившейся поодаль от основного скопления, звучит сумма «440!», «480», «520! 520 раз, 520 два, 520 три! Продано!» Мгновенно за ними последовали и вторые, третьи, десятые, двадцатые и, наконец, крайние, с сапфирным отливом циферблата и замшевыми краями ремешка.

Опускаю подробности и момент, как неохотно расходилась ожившая толпа, и перехожу сразу к финалу истории, когда старик Хаммс и Уильямс остались наедине у опустевших прилавков. Все время до этого Хаммс оценивающе молчал. И поэтому разговор начать довелось Уильямсу, снявшему шляпу и присевшему рядом.

— Мы с Вами незнакомы. Но сегодня, проходя вверх по улице, я услышал шум и заинтересовался. И ни трепещущая толпа, ни дорогой блеск не приметили мой взор. Меня поразило то, как Вы смотрели на свои работы под стеклом. Будто понимали, что расстаетесь с частью своей души. Ведь Вы вкладывали ее в каждые часы, не зная, в какие руки их приведет непредсказуемая судьба, — развел руками интригующий Уильямс и выдержал многозначительную паузу, — Вы делали их будто для себя. Будто для своего единственного сына. Слава о Вас ходит до самого Ричвуда, откуда довелось мне быть родом.

— Для Ричвуда на Вашей руке недостает часов.

— Их нет, Ваша правда. Волею судеб я избирал в каждом решении ценности, не подвластные денежным купюрам — честь, сердце, свободу. Что занесла меня сегодня сюда. Вот все собранные деньги за сегодня, и ни один цент не положен мне в карман. Я честен перед Вами, и искренне рад, если смог сделать для Вас нечто памятное добрым словом.

С этими словами Уильямс протянул широкую по своим размерам пачку ассигнаций, и ждал ответа. Хаммс, все это время смотревший в глаза незнакомцу, перевел свой взгляд вниз и сказал:

— Здесь на целых два благородных образования моей дочери, на которое я уже и не надеялся заработать своим ремеслом. Да, у меня дочь. Не сын. Она часы не носит, — с доброй улыбкой поделился Хаммс, снимая с левой руки потертые, прошедшие через время и пыль, часы, — не было за все годы труда экземпляра дороже этих. 34 года назад их завещал мне отец, и сжимая тогда их в руках, я явно осознал свое призвание. Теперь они Ваши.

— Нет, что Вы, я не могу…

— Примите, я настаиваю!

Все предшествующие и последующие слова и действия сопровождались значительными, важными, имевшими место быть, паузами.

— Торжественно клянусь беречь их и чтить память об этом дне, сведшем нас с Вами!

— Вот и славно. На днях я продам эти стены и покину Сандэй, что ютило меня все эти годы. Пора двигаться на Восток! — рассмеявшись, утвердил Хаммс.

На следующий же день, сдержав свои слова, старик вместе со своею дочерью Ханной уехали на Восток к светлому будущему, и далее история умалчивает их судьбы.

Между тем в окне автомобиля по-прежнему мелькали кирпичные здания, мы спустились к самому основанию авеню за время полета моих мыслей по дням минувшим. Эта упомянутая история наделила меня гаммой теплых чувств. Частично и в малой степени она учит, что впечатление обманчиво, и может, стоит ожидать всегда хорошего? Но этот вывод мало ожидался сегодня, ведь когда ты едешь на место совершения преступления, что ожидать хорошего? Особенно, если делаешь это под приказом назойливого Ларри.

Наконец, мы повернули на Браун Стрит, и до злосчастного дома оставалось несколько сотен метров. Уже виднелась черно-желтая лента, оцепившая особняк от любопытного глаза. На месте трудилось около десяти людей, завязанных в расследовании. Здесь не царили эмоции, лица всех присутствующих были каменно-серыми, будто самый дождливый осенний понедельник. И лишь луч света от непотушенной люстры воцарял хоть какой-то свет, ибо погода была крепко-накрепко пасмурной. Впрочем, в какую же еще, черт возьми, погоду, приезжать в подобные места?

Не спеша, Чарли заглушил двигатель, Скотт закурил еще в машине, за что получил недоброжелательный жест от нашей занудной старины.

— О, вот и вы, парни! — окликнул нас со спины Ричардсон, — Ларри предупредил меня о вас, вы даже приехали быстрее, чем ожидалось. Впрочем, оно и лучше, труп еще не потерял все соки и не приобрел аромат! Так что просим внутрь.

От столь небрежно опущенной не менее небрежной шутки скорее захотелось уехать прочь, даже не пожав руку Ричардсону, но положение обязывало отбросить справедливое презрение к этой затее и зайти в распахнутые двери особняка. Меня не покидало ощущение, что за нами кто-то пристально наблюдает со стороны, и мы стоим на пороге какой-то игры, которая вот-вот, и начнется, захлопнув нас во тьме с коварным смехом. Ричсон вновь нас поторопил, и Скотт потушил сигарету. По своему обыкновению, Чарли поправил подтяжки — это было последним штрихом. Мы вошли.

Из-за темноты на первом этаже (зачем-то завесили окна) полагаться приходилось в первую очередь на обоняние. И оно определяло здешний воздух холодным, неприветливым, с характерным запахом крови. Чарли пожелал подождать нас здесь и осмотреть первый этаж. Поднявшись выше, мы обомлели. Но длилось мление недолго, и мужество возобладало.

— Так, у вас около полутора часов. Далее тело заберут. Делайте то, что считаете нужным. — распорядился вершитель порядка и направился к криминалистам, трудившимся над орудием преступления.

— Явно не по собственной воле, — выдохнул Скотт, — отправилась на тот свет.

— Это нам в первую очередь и нужно выяснить, а телом уже займутся другие, — подметил я и развернул Скотта к длинному письменному столу, в одном углу которого стоял уже подмеченный ребятами из отдела расследований черный телефон с трубкой, что явно уронили, и в другом углу — кипа рекламных бумаг. И явным было ощущение, что накануне в этой самой кипе пытались найти важный бланк, быть может, чек, который привел бы нас к скорейшему продвижению в расследовании. Обычно, во всех выдуманных кинематографом историях было именно так. Мотив! Найденный в кипе рекламных бумаг! Пока эти мысли зажигали мое сознание, Скотта внезапно окликнул с первого этажа Чарли. «Сейчас спущусь!» — сухо отозвался Скотт и оставил меня в фактическом одиночестве на злополучном втором этаже. Обстановка комнаты, прямо скажем, свидетельствовала, что Сара Лайм, а именно под таким псевдонимом была известна она поклонникам и общественности, не тянулась поскорее завести семейную жизнь и распрощаться с неспокойным образом жизни. Груда разбросанных по комнате вещей, будто группа одиноких домохозяек скупила всю одежду в секонд-хенде через дорогу по выходной акции, внезапно разочаровалась и оставила их здесь, разбросав как можно старательнее. Рядом стоявший шкаф тоже не производил впечатление успешного — им пользовались, разве что, предыдущие хозяева особняка. Качественно покрытое дерево за многие года «уже дало седину». «А вчера и вовсе, стало свидетелем нехороших вещей…» — на выдохе произнес я про себя и подошел к шкафу. Левая дверца его была распахнута, и вдали на полке виднелась небольшая деревянная коробка с мягкой подкладкой, в таких обычно дарят на ситцевую годовщину элементы чайного сервиза. Несколько усердных попыток дотянуться и вуаля. Прежде, чем понять, с какой стороны эта штуковина открывалась, нужно было отделить ее от толстого слоя пыли. Внезапно, оглядев ее с тыловой стороны, я увидел 3 явных отпечатка. Мысли в голове засверкали, ведь было явно понятно, что ее накануне держали, может даже открывали и что-то доставали или клали. Я окликнул Скотта и через несколько секунд они вместе Чарли разделяли мою находку удивленным взглядом. Скотт снял шляпу и с ее обратной стороны достал нехитрую булавку для укладки женской прически. «Нужная вещь» — рассудительно подумал я. Несколько нехитрых движений, и коробка поддалась давлению трех жаждущих найти ответы мужчин.

— Ничего. Черт возьми, пустота…

— Пыль. И еще немного пыли…

Понадеявшись и разочаровавшись подряд, я уже хотел было ставить ее на место, но внимание привлекла та самая подкладка, отогнутая с передней стороны. Скотт догадался, на что направлен мой взгляд и опередил меня, подцепив ее все той же булавкой. На дне коробки пыли не было вовсе. И уже не оставалось никаких сомнений, что роковой ночью она сыграла может и не малую роль. Нашему вниманию предстал… кусочек розовой бумаги. С непонятным символом на лицевой стороне и недописанным адресом с другой.

— Чарли, ты что-то читал в том субботнем журнале про язык инопланетян? — смеясь, не сдержался Скотт. Да, черт возьми, Скотт не сдает позиции даже в самых неподходящих для веселости моментах. Эдакая позитивная струна общества вновь тренькнула.

Держа в руках отрывок еще непонятной записки, я чувствовал, что наступит время, и она обязательно даст свой ответ. Поэтому недолго думая, я положил ее в карман своей рубашки. Дальше мы действовали втроем: Чарли занялся кипой разбросанных бумаг, что заметили мы в самом начале, Скотт решил спросить трудившихся подле криминалистов на предмет уже найденных улик, я же отправился исследовать другой край стола, где стоял телефон с опрокинутой трубкой и, для полноты картины следует отметить, несколько уже твердо прилипших, засохших в кремовой душе своей, заварных пирожных суточной давности. Пахло явно незаконченным бабским вечерним трепом о сделанных покупках в модном бутике на распродаже или обсуждением нового мужа старой подруги. Постепенно в моей голове начинала вырисовываться картина. «Раз трубка опрокинута, значит, в момент, как возможный убийца подкрался сзади, она с кем-то разговаривала и ела пирожные. Да черт с ними, с пирожными, с кем она разговаривала той ночью, и через что убийца проник на второй этаж?!»

— Скотт, где тебя черти носят, иди сюда!

— Бегу-бегу, да-да?

— С кем она разговаривала той ночью, и через что убийца проник на второй этаж?!

— Вероятно, нам следует найти на это ответы… Так, включаем логику! Подруга? Родители? А он через окно… А кто вообще вызвал ночью полицию?

— С кем она вообще могла поддерживать контакт? Так, следует расспросить соседей и Ричардсона о том, кто первым к ним позвонил. Следует обследовать окно!

— Возможно, присутствуют следы на газоне…

Пока в наших со Скоттом головами рождались одна за одной мысли, вспышками угасая, к нам подошел Чарли и с довольным видом вручил счет за неуплату телефонных услуг.

— Чарли, — с шутливой, но доброй высокомерностью расплылся в улыбке Скотт, — ну потерпи немного, аванс уже завтра, и может не стоить так увлекаться интимными услугами по телефону, они не дешевы!

— Болван! — обозлился Чарли, теперь у нас есть название телефонной компании, она наверняка могут предоставить информацию, кому звонила накануне Сара!

— Когда ты уже перестанешь обижаться на меня, старина? Это и вправду очень дельное предложение, и после обеда мы туда, господа, направимся. Предложения, замечания?

— Я предлагаю знатно перекусить, но сначала нужно обследовать окно.

С этими словами мы осмотрелись вокруг себя и поняли, что сразу 4 окна вели на второй этаж с улицы. И все четверо были заперты, не оставляя на себе малейшего подозрения. Быстро спустившись на первый этаж, мы осмотрели окна здесь — и они не были открыты или тронуты. С растерянными мыслями мы выбежали на улицу — и там нас постигло разочарование: газон был свеж, не тронут, роса девственно сверкала после ночи и давала ясно понять, что трава не была вовлечена в злодейские намерения проникнуть в дом.

— Тогда какого черта? Он что, Санта-Клаус, через дымоходную трубу прошел, только вместо подарков смерть принес?!

— Ага, и на наши плечи геморрой.

— Если это действительно так, то убийца либо обыкновенный грабитель, косящий под Санта-Клауса, как мы выяснили, либо он тщательно готовился, потому что знал, что ночью Сара будет на втором этаже. Возможно, он следил за ней. Да я почти в этом уверен!

— Значит, в доме была слежка.

— Или кто-то выдал ее и позвонил тем, кто желал ей смерти.

— Второй вариант кажется более правдивым, господа. Чарли? Скотт? Эй, Скотт, куда ты засмотрелся?

— Лайз, какой номер дома?

— Кажется, Браун, 43. А что? Чарли, ты же записывал?

— Да, точно, сейчас не вспомню уже, я ехал сюда по памяти. Блокнот в машине, посмотри.

«Кто его, черт подери, знает, может в номере дома и правда что-то скрыто…» — подумал я, доставая из машины блокнот Чарли, заодно смахнув разбросанный по передним сиденьям арахис с последней гулянки.

— Да, и правда, 43-й.

— Лайз, по этой стороне идут четные номера… Ну-ка проверь.

Пристально всмотревшись в углы остальных домов, я нашел этому наблюдению подтверждение, и Чарли, быстро завернув за угол и вернувшись, убедительно кивнул головой.

— Кому потребовалось, и главное — зачем, менять номера домов?…

Вовлекшая нас игра показалась еще опасней, чем первый ее раунд. Стрелки часов неумолимо приближали обед, и всем сердцем я желал его скорейшего наступления. Конечно, наличие аппетита после всего увиденного — вопрос абстрактный, но нам с Чарли и Скоттом необходимо было разрядить мысли и привести их в порядок. На повестке стоял вопрос о том, чтобы поехать в телефонную компанию за дальнейшей информацией, но мы прекрасно понимали, что людей, добывающих на жизнь пером, даже в самых благих целях не пустят дальше крыльца.

— Ничего…, — обреченно подытожил Чарли, — ни в деле, ни в кармане, ни в животе. Только записка и спутанный номер дома.

— Ими сыт не будешь, — подтвердил мрачный исход Скотт.

Без эмоций мы сели в машину, и также угрюмо Чарли запустил двигатель. Для такой картины не хватало только капель дождя, нашептывающих третью часть второй сонаты Шопена. Мысли менялись одна за одной, и сложно было ухватиться за каждую. Я тщетно пытался отсеять те, которые хотел думать меньше всего. И одной из таких мыслей была приближающаяся с каждым ходом часовой стрелки встреча у фонтана. В лучшем случае она могла не прийти, а мог проявить инициативные качества в этом и я, минуя фонтан вниз по улице прямо до дома. В любом случае, до назначенного времени оставалось чуть больше восьмидесяти минут. Чуть больше пересечений четырех улиц и чуть меньше двух десятков голодных собак в подворотнях этих улиц. И ровно столько же, сколько раз я пообещал матушке решить вопрос с личной жизнью, на что она украдкой надеется каждый восход солнца.

Я попросил Чарли выкинуть меня подле St. Rise сквера, за квартал до места встречи, что несмотря на все жаждущие того мысли, изменить было нельзя. Ребята поехали на обед, и далее Скотт собирался заскочить к Ларри, чтобы рассказать картину дел, вернее сказать, их тупик. Проводив взглядом скрывшийся за углом болотный «Бьюик» Чарли, я сделал решительный выдох и не спеша пошел вниз по улице.

Восемьдесят минут до встречи

Настроение. Про него забывают. Оно не стоит в первых рядах. На всех торжественных празднествах желают сколь всего угодного хорошего, но про настроение забывают. Оно придет, оно меняется, а раз плохое, то станет хорошим. Раз плохо, то станет хорошим. Но раз хорошее, то плохим не станет. И чем чаще оно становится последним, тем чаще начинаешь в этом всем видеть хорошее. Наивно. А может, так спокойнее? — Так спокойнее. Жизнь идет уже третий десяток, и ты тянешься к спокойствию, и оно наступает, но в выборе между бесцельно проведенным вечером за тоскливой беседой с подругой, которой вас давно не сводили встречи, спокойным уединенным ивнингом или громким бессмысленным приятельским застольем, плавно перетекающим в подстолье, выбирается зачастую не второй заветный вариант. И так по кругу, смешиваясь с незыблемым давлением рутины.

И во всем протекающем вокруг и подле тебя ты не чувствуешь себя. Это декорации. Вовлеченность, интересы, работа, общение, манеры, жесты. Все смешивается в едином потоке огней, больших и малых, четких и расфокусированных, несущихся куда-то вдаль, будто ты сбоку наблюдаешь за движением на Южном мосту. Все несутся по своим делам, со своими опозданиями, криками, ссорами и преступлениями через интересы дорогого человека. И раз в мы мыслях еще стоим и смотрим на Южный мост, то что может взять и резко изменить это мрачное движение, целеустремленное до глупости?.. Добрый дядя-регулировщик, знаки движения… «Нет, авария!» — резко пронеслось в моем сознании. Ведь, черт возьми, когда мы несемся, не замечая ничего действительно важного на своем пути под гнетом рутины, случается авария. Остановка. Остановка всего того, что за пару мгновений до нее казалось необходимым. Несравненно приоритетным и важным. Авария. Теперь оно и не наступит. Словно и не собиралось. Нет, разумеется, мы рассматриваем случай, когда герои, тяжело дыша от неожиданности, откроют двери машин, смахнут градом льющийся пот и посмотрят на произошедшее. Никаких жертв. Не важно, как долго они будут смотреть на валящий пар из-под капота, тем самым состыковывая материальные ценности, не важно, сколько грязи выльют друг на друга эти герои-водители в горячем споре, кто же виноват. Важно послевкусие. То, кого первым они захотят услышать после всего. Жесткий тест, кто действительно важен. Что же скажут ему, медленно подбирая слова? — что машина была застрахована или как же непревзойденно ценно слышать ныне родной голос? В случае последнего общество еще подает надежду на сохранение истинных ценностей, неправда ли? И остается верить, что до второго шанса они не дорвутся, поняв и усвоив все с первого раза.

В иронии своей судьба вольна не предоставить второй шанс. Так и в аварии, так и в любви.

Я присел на бетонную ограду фонтана вдалеке от падающих капель. Оставалось прождать около сорока минут, прежде чем прозвенит последний звонок, и я отправлюсь сдавать экзамен на профпригодность противоположному полу. И как требует того классика жизни, мысленно я себя накручивал, с каждой минутой ожидая и предчувствуя от встречи все больше, придавая ей все более грандиозный смысл. И хочу заметить внимание читателя, так происходит часто и практически во всем. Даже когда надеваем лучшую рубашку на свадьбу к товарищам, предчувствуя нечто фееричное, хотя прекрасно представляем себе сценарий и смысл гулянки. Особенно с первыми свиданиями. Возможно, это относится больше к прекрасной половине: они представляют, как его волосы будет развевать ветер назад, и как скулы и белоснежная улыбка будут очаровывать ее, как он будет кружить на руках, а затем они вместе укатят в ночь, куда глядят их счастливые глаза. И что утром, с рассветом они дадут клятву верности друг другу. Да абсурдный бред! Это может и идеально, даже несколько утопически, но лучше бы так даже и не было. В конце концов, на работе следующий день ты будешь отвлеченным овощем, лишенным премии. А еще соберешь по свою душу десятка два острых шуток, особенно от Скотта. Чарли вообще шутит как-то грубее. Его механизм остроумия требует смазки уже лет как двадцать.

Однако даже смазанный и готовый к употреблению механизм остроумия не давал мне гарантии и спокойствия за то, как же я себя покажу на встрече. Хотелось положиться на импровизацию. Мой взгляд по-прежнему наблюдал за падающими рядом каплями, и они, одна за одной, исчисляли еле тянувшиеся минуты до заветной встречи. «Как она поздоровается? В каком настроении будет? Платье? Деловой пиджак? Главное, не кожаная куртка с шипами, скрывающая изобилие татуировок, сделанных на спор по молодости», — успокоил я себя. «Интересно, она тоже волнуется?» — вдруг снова забеспокоился мой внутренний я. Наскучившие падать капли заставили перевести мой взгляд на часы, и я удивился, что эти беспокойные мысли заняли все время ожидания. И вот-вот. С минуты на минуту. Suddenly and forever.

Спешат из магазина мама с дочкой, помогая друг другу нести пакеты. На дочке платье цвета морской волны, а волосы прижаты белым ободком. Вот, выплескивая будто ругательства на жизнь клубы черного дыма из выхлопной трубы, повернул на St. Rise старый лимузин. С мрачного монумента взлетел голубь, обыкновенный, городской, серого оперения, сытого телосложения и подлетел к голубке. Белой, радостно воркующей. Черт, где же моя голубка, какими английскими ветрами ее унесло прочь от намеченного фонтана и какое тревожное щебетанье других птиц разубедило ее приехать?!

Надежда еще теплится. Падение капель усиливается. Теперь они звучат о бетон в унисон урчанию моего живота, сегодня не ведавшего почти ничего кроме нервов и будничного табака. Пара движений, и кремниевое колесо озарило искру, едкий дым растворил свежесть зелени у фонтана. Мне не хотелось уходить, и даже оправдывать себя тем более. Может, так оно и лучше, ведь я пришел, прождал, сосчитал капли и прохожих, точно голодный пес, больше не лающий от скуки. Скотт в данный момент принимает по свою грудь за всю нашу творческую кучку от Ларри, который, точно говорю, не рад вестям о тупике. Чарли принимает в данный момент по свою грудь две по пятьдесят. Unusual day сменился на привычность, и следующим напряженным моментом виделся лишь час-пик. Вот-вот на железнодорожных станциях захлопают дверьми спешащие на перрон и сквозь него пассажиры, водители автобусного парка повернут ключи зажигания, и две моих ноги отправятся в путь ко вкусному домашнему ужину.

Уместно было бы в этот момент подметить, что человеку нужно мало для счастья, и весть о надвигающимся ужине согревала не слабее дедовской телогрейки. Но рай в шалаше невозможен без вкусных ужинов. А вкусные ужины без близкого человека. Следственно, мало построить шалаш и купить холодильник. Даже постоянный соблазн человечества увеличивать капиталы, раскрашивать еще более изощренно стены в своем доме, досуг и жизнь тут ни причем. Остановившись с такими мыслями на светофоре, я вдруг почувствовал себя участником той самой притчи, где пешеход с завистью смотрит на велосипедиста, тот на водителя, водитель в свою очередь за владельцем спорт-кара, и последний бдит в небо, восхищаясь полетом железных аэродинамических тел, столь грациозно на закате рассекающих небосвод. Но ведь это все станет ничтожно, даже отвратительно, если не с кем радости новых побед будет разделить.

Перейдя беснующий перекресток, я свернул во дворы, где тихо и спокойно. Обычно в такие моменты в кинофильмах картина становится мрачной, угрожающе показываются стены кирпичных высоток, среди лестничных балконов развешено одинокое белье, и в конце улицы на последнем этаже душераздирающе надрывается трубач, эмоциями затмевающий целый оркестр. Некая нуар-картина времен не так давно зацветшего джаза. Но я даже зашагал увереннее, и снова потянулся рукой в нагрудный карман рубашки за «огнивом», дабы раскурить трубку своего несостоявшегося мира. Внезапно, кроме удручающей пустоты моя рука не нащупала ничего. «Что за, какого черта!» — ведь «огниво» то было мне очень ценно, как минимум, оно было из-за границы и хранило в себе Бог лишь знает сколько пережитых случаев и историй. Машинально мои ноги вновь развернулись к фонтану.

Однажды в детстве на льду я поскользнулся и тормашками вверх приземлился перед возлюбленной девочкой, в весьма неловкой позе. Чувства схожи. На месте, где я сидел у фонтана, был аккуратно сложенный бумажный самолетик, на котором красовалось оставленное ценное огниво. Взяв его в руки, я быстро огляделся вокруг, будто надеялся обнаружить кого-то в кустах, смеющегося и подглядывающего, но площадь жила своим обычным чередом. Никакими духами бумага с крыльями не источала. Но я был явно уверен, что автором этого сюрприза была Хельга. Пытаясь мысленно ответить на еще большее количество вопросов, устремился прочь.

Ночной Оуквуд. Озаренная огнями фонарей старая добрая улочка. Вдох, и никотиновый выдох. Одна за одной беснующие и беспорядочные мысли. Снова с радостными объятиями меня встречает старина Блэр. Я поведал ему сегодняшнюю историю до последнего слова, будто так станет все понятней. «Она так просто не закончится!» — отрезал прочь все плохие исходы, вертевшиеся в моей голове. Свет доброго фонаря значительно поморгал, укрепляя мое успокоение… а знаешь, что, Блэр? —

Будь она столь ярка иль бледна,

Будь ты гением иль дураком,

Доверил бы ее улыбке жизнь свою переменить?

Искра

Из глаз. Из фраз ораторов. Из-под скрипящих колес старых башенных часов на площади. Та, что отправляет в небо салюты в честь главных праздников города, а может, те, что упорным трудом добывали на протяжении лет в пещерах древние потомки?

— «Совершенно нет».

Разве что способно затмить ту искру, что в нас разжигает любовь? В наполненные метаниями, резкими движениями и напряженным дыханием ночи невозможно спокойно лежать даже на самой удобной подушке. А за миг, когда ваши взгляды совпали, держишься до самого утра, страстно желая повторить его.

— «Во всем прочем, эта история не о прошедшем дне».

«И способен ли вообще этот самолет взлететь? Благополучно приземлиться…» — спрашивал я себя в четыре часа ночи, потеряв всякий сон и последнюю надежду заснуть, поднимая в руках оставленный незнакомкой бумажный самолетик. Так и не ответив себе, я отправил его в стену. «О, приземлился. Ну теперь не взлетит. А, к черту!».

Через пару часов очередная утренняя чашка кофе, новоиспеченная шутка Скотта, нетленная лысина Ларри. Не желаемая никем поездка на Браун Стрит, ставшая родной столовая на Пампл с пловом Чарли и множество безответных вопросов. А в сознании моем витает белый мотылек, стремящийся полететь прочь от клетки, яркого света, пророчащего притяжение всех остальных мотыльков. И даже если вопреки законам природы его замыслу суждено сбыться, никто даже ресницей не моргнет, услышав ничтожную весть о том, что мотылек не покорился неписанной истине. Другое дело — человек. Представитель пролетариата, работник мыслей, превращающий безжизненные полотна в произведения искусства, сойдя с нужного поворота системы, мнит себя творцом революции! И континенты блещут овациями, история вписывает его инициалы в свои бескрайние страницы! А я допил утренний кофе и вышел на улицу.

Осенний ветер норовил растрепать и без того ленивою рукой уложенные волосы. Больше всего мне не хотелось вновь поехать на Браун Стрит и на весь день окунуться в криминальную струю, с коей ничто меня не роднило. Нет, в детстве было интересно читать старые детективы или с такими же сорванцами лазить, куда бы нормальный ребенок посмотреть бы боялся, и представлять себя победителем всех дворовых опасностей! Впрочем, матушка отреагировала бы ровно также, как и в мои детские года. Благо, от обязанности носить закрывающие уши шапки я успешно избавился.

Все-таки полезно иногда импровизировать. Да, я, заспанный удрученный флегматик, это подметил, вы не ослышались! Владея запасом времени ровно в четырнадцать минут, по пути на работу я прокатился вниз до Соул Стрит, известной теми самыми круассанами, и захватил своим доходягам по плюшке. И даже придумал на то шутку про Чарли, уж очень он, черт возьми, похож на промасленную пышущую жаром мясную плюшку! И подхваченный осенним ветром, несущим меня вперед, достиг любимой лишь в день зарплаты, менее любимой в день аванса, родной мастерской. Кстати, интересно сейчас расспросить бы Скотта, что же Ларри ему возразил на вчерашний рапорт о нашем тупике.

«Внимание, три… два…» — (шепотом отсчитал я, переступив порог мастерской).

— О, Лаз! Ты сегодня свежее чем обычно! Тебя постирали? — не уступая никогда в пунктуальности и изощренности приветствия никому, обнял меня Скотт.

— Старина! Ты как всегда в своем духе! Приветствую, рад видеть! — радушно похлопал я Скотта по плечу.

— Взаимно! О, это мне?

— Не Ларри же!

— Мм, те самые, с лавки на Соул! Сегодня ты уже заслужил мою любовь! Тогда предлагаю срочно освоить эти кулинарные шедевры, пока Чарли не добрался до нас.

— Ну как тут отказать, а! Кстати, что с ним?

— У меня есть две версии.

— Давай с плохой.

— Он помирился с женой. И либо она забрала его машину, либо его самого вместе с совестью, и поэтому он прибудет на восточном экспрессе до станции, оттуда наверх по Памплу пешком взгромоздит наеденное за плотным завтраком пузо, и распахнет наши двери, когда Ларри будет уже рвать и метать все подручное.

— Что мы имеем с хорошей стороны?

— Он поругался с женой.

— Тогда его пузо должно иметь причину на опоздание.

— Точно! Предполагаю, он выехал, забыв надеть подтяжки…

— Ха, вернулся домой, там злая жена…

— Именно, вернулся на Пампл, а там уже пробка!

— Хуже, если сегодня на Пампл вышли бастовать рабочие Северного вокзала.

— Ну-ка, Скотти, просвети меня, отстал нынче от курса последних городских событий.

— Все то же, что и пять лет назад у рудников за Западной окраиной Роджерса. Задержки выплат, сокращения, клопы в матрасах, отсутствие мяса в щах…

— Дай угадаю, еще ненормированный рабочий день и табак втридорога?

— Да-да-да…

— Если этот лысый черт задержит нам аванс, будем иметь такую же участь.

— Меланхолия от Лаза. Точно, удручающе и никогда не поддержит!

— Даже не поспоришь, старина. — с улыбкой я вздохнул, заканчивая доедать последний, и от этого самый вкусный круассан.

Конечно же, в этот момент распахнулись широко двери мастерской, и влетел запыхавшийся Чарли.

— Я не опоздал? Ларри уже здесь?!

— Куда не опоздал? — с мировым спокойствием спросил Скотт, цивильно дожевывая завтрак.

— Ну на работу естественно! — нервно отозвался Чарли, вытирающий пот со лба.

— Какую работу? Тебя уволили еще час назад.

Холодок пробежал от затылка до пяток нашего толстого недоумевающего друга. И правда, еще чуть-чуть, и Чарли буквально бы оледенел, но Скотт начал тихонько посмеиваться.

— Да расслабься, старина, Ларри нет, ты здесь! — Идиллия!

— Аллилуйя, черт побери!

— Правда, одна плохая новость у нас для тебя все же есть… — подыгрывая Скотту, сказал я Чарли.

Снова наш успешно начавший день толстячок напрягся.

— Круассаны так до твоего прихода и не дожили, ха!

Скосила выражение лица Чарли очень приплюснутая злорадная улыбка, будто бульдогу наступил на хвост маленький мальчик, и ему не больно, не смешно и нелепо.

— А черт с вами! В обед наверстаем! — вдруг сменился на позитивную волну наш бульдог, — Какие будут указания?

— Прогревай мотор, старина! Едем на Браун, оттуда на обед, далее на ковер к Ларри, но сначала мы с Лазом за авансом. Ты с нами?

— Ого, сегодня ж мы станем любимы бухгалтерами! Конечно с вами, нужно же мириться сегодня с женой.

Мы со Скоттом понимающе переглянулись, мол, что и требовалось доказать. Через 15 минут карманы наших рубашек заветно полнились, мы размещали наши зады в плоскости «Бьюика» Чарли. Скотт медленно докуривал, опершись локтем о капот, ветер развевал ему галстук. Такая драматическая картина перед триллером, что вновь ожидал нас на Браун менее чем через час. Наконец, Чарли запустил двигатель, и мы двинулись в путь.

Искра. При зажигании спичек. При горении бенгальских огней в канун Рождества под звон пенящихся фужеров.

— «Да нет же! Совершенно нет!»

Не сравнится по яркости своей ни одна искра с той, что возникает между людьми. Та, что способна освещать стадионы, не вызовет и робкий холодок стеснения между людьми, еще не знакомыми, но чувствующими взаимные взгляды на себе. Когда Чарли распластывается аки барин на водительском сиденье, набивает сполна щеки арахисом и возмущенно пялится на тебя, мол, что в этом такого, ты волей-неволей испытываешь холодок стеснения. И когда тебе оставляют бумажную поделку вместо встречи, пробегает холод стеснения. Вдобавок это еще и бесит! Черт подери тот случай у городского фонтана, который мне непременно еще предстоит разгадать! Замаячили на горизонте узнаваемые кирпичные дома, что вот-вот сменятся на двухэтажные Браунинские.

Вот мне всегда было интересно, кто и как придумывал эти чертовы нелепые названия? Почему улица Браун? Там что, проблемы с канализацией, и от этого вся улица стала Браун? Или раньше был там гетто-квартал с выходцами из Африки? Хорошо, почему Соул Стрит? Что в ней такого «душевного», кроме круассанов? Но больше всего меня забавляет в нашем городке переулок Safety, который ну никак не соответствует своему громогласному имени! Ну никто еще, чувствуя защищенность, по этому переулку не проходил! Тот берет свое начало у Южного моста, и для многих искателей полуночных приключений начало этой улицы становится ее концом! Все же, мы втроем надеялись, что сегодня Браун Стрит не станет нашим концом. Ибо Чарли нужно было мириться с женой, Скотту спешить после работы за подарком Марго, а мне разгадывать головоломку. Звук накатанной бетонной колеи сменился на жесткую брусчатку, мы минули разъезд на Браун. Завиднелся конец улицы с путаницей номеров домов в паутине криминальных событий.

На секунду мне показалось, что асфальт стал холоднее и жестче, а лица пешеходов смотрели недружелюбно на хрипящий «Бьюик». Это ощущение подтверждалось напрягающим звуком перестукивания: то ли у Скотта стучали зубы, то ли Чарли забыл смазать свои суставы. Впрочем, в этот момент все мы втроем с радостью смазали душу градусным напитком, прежде чем снова лезть к ищейкам. Наконец, мы припарковались, и еще не выйдя из машины, мы со Скоттом закурили. В этот раз Чарли даже слова ни сказал.

Вдруг я заметил, как из переулка на нас косился юнец в оборванных лохмотьях, будто на секунду я ощутил перед собой картину военных голодных лет, от чего стало еще более не по себе. Но, сжав волю в кулак, а по правде говоря, намотав на него сопли, мы подошли к ограде злополучного дома. Со стороны он и сегодня казался ничем не отличавшемся от других таких же, стоявших поблизости: оцепляющую криминальный периметр ленту сняли, зевак больше не виднелось, и только люди нашей профессии знали суть.

— Если на нашем пути, джентльмены, не приключится дьявольщина, помирюсь с женой, вот увидите. — на выдохе заверил нас Чарли.

— Это прямая угроза самому дьяволу, смотри аккуратней! — с ухмылкой произнес Скотт, пытавшийся скрыть, что его коленки выстукивали полонез бояки.

— А, к черту, господа. Входим.

Со скрипом отворилась дверь, уверенною походкой ввалились три джентльмена, в сбитом с толку молчании они же и застыли.

— Свет выключен, вещи аккуратно сложены…

— Занавески открыты…

Скотт был первым, кто направился вперед и подошел к окну.

— Да и свежие цветы на подоконнике, земля сырая. Будто кто-то до нас навел здесь порядок и закрыл это дело.

— Пахнет явной чертовщиной!

— В точку, Лаз. Будто дьявол играет с нами.

— Так, нужно подняться наверх, вероятно, там остались хотя бы малейшие зацепки.

С этими словами мы втроем преодолели еще более скрипучую чем дверь лестницу, пытаясь побороть один за другим леденящие тело приступы. Перед нашими журналистскими глазами, имевшими дело лишь с неправильно оформленными статьями, боровшими ночную усталость из-за срочности сдать материал проклятому Ларри, открылась останавливающая все мысли… пустота.

Заправленная кровать с новым постельным бельем. Шкаф, ставшим вчера находкой для шпиона, отсутствовал, оставляя еще больше вопросов. В месте, где вчера лежало тело, находился комод. Кто-то изрядно постарался, чтобы отодвинуть его от стены. Его нижний ящик был легонько приоткрыт, будто чтобы специально заманить случайного посетителя. Или приманить к себе наши не смыслящие в криминалистике носы. Все мы втроем понимали, что именно в нем кроится хоть что-нибудь. Если бы это было не так, вряд ли кто старался навести бы такой безупречный порядок.

— Я посмотрю, парни. — набравшись смелости, шагнул я вперед.

Белый конверт. Потертая марка с самолетом. Более ни слова. В графе адресата отпечаток, сделанный кровью. Мои руки, державшие то, что явно не стоило открывать, налились свинцом.

— Со всеми святыми, Лаз.

— Здесь послание.

— Читай вслух…

«Мгновенно во мне проснулся и забушевал адский дух. В экстазе злорадства я калечил и уродовал беспомощное тело, упиваясь при каждом ударе, и только когда мной начала овладевать усталость, в самом разгаре моего безумия, сердце сковал леденящий ужас…»

— Про-дол-жать? … — пытаясь выдавить из более не двигавшегося от понимаемого рта, произнес я.

Отошедший на несколько шагов назад Чарли медленно одобрительно покивал головой, понимая, что следующие строки могут нести в себе ужас посерьезней.

«…но через секунды приступы слепой жалости к бездыханному окровавленному телу погасли. Как и я ко всему чертовому свету. Потушен светлый источник, задушен белый мотылек в открытой клетке! Ха-ха-ха! Вонзивши в ее нежное тело правду по всем заслугам! Ха-ха-ха! Лавры мне, лавры!…»

— Чертов идиот, упаси Господи и все святые… Свихнувшийся! — едва заикаясь, окрестился Чарли.

Скотт же сухо молчал, пытаясь сфокусироваться на мыслях.

— Продолжай. — кивнул он мне.

«…Тебе даже не стоит найти меня.»

— Закончил. — сухо сглотнув слюну, ответил я Чарли. — Уходим отсюда.

Через мгновение мы запрыгнули в «Бьюик», в тот момент казавшийся спасением из чертовой западни. Письмо мы доставили в целости Ларри, за исключением правого нижнего края — в тайне от всех я оторвал уголок бумаги. Ларри, глядя на нас, за день поседевших, даже не стал расспрашивать, в какую передрягу мы попали. Достаточно было просто посмотреть на Чарли, беспрерывно вытиравшего пот со лба. А на оторванном уголке бумаги красовалось следующее:

Честно говоря, до того момента, как мы вошли в Браун Стрит 43, мое состояние было смесью утреннего недосыпа и радостью от полученного аванса, на взводе я себя явно не чувствовал. Вот она и искра. Пролетела. Меж нами и чертовой пучиной дьявола, над которой, стоя на краю обрыва, ощущали себя мы, журналюги с Пампл, коим бесплатно разливали по пятницам.

Сразу после мы двинулись в бар. Даже не в поисках того, что способно отвлечь от чувства кошмара, скорее, из-за давившего отсутствия идей и непонимания, ради чего нам стоило окунаться во все сплетенные от безумства плети. Пампл Стрит встретила нас еще не горящими вечерними огнями.

Ветер перемен

Первая была опустошена в тишине. Вторая следовала вдогонку с негромким причмокиванием Чарли. Третью мы со Скоттом подняли стоя за все передряги, что гордо преодолели. Четвертая стала косвенным обещанием пятой. Экватор.

Я вышел раскурить папиросу пролетариата, попутно избегая предложения Чарли разыграть партию в бильярд. Честно признаться, и кием орудую не слишком умело, да и из угара хотелось уже на свежий воздух выбраться. Делая затяжку, я вспомнил об оторванном клочке бумаги, в тот момент значившем лишь оставленное позади. Вновь достал его из нагрудного кармана. Слегка помятый, маленький и ничтожный, не способный более наводить на плохие мысли. На моем лице проявилась улыбка с отголоском внутренней силы, значившая, что все передряги нам ни по чем! Рассмеявшись, отправил его волей ветра прочь, еще некоторое время наблюдая, как он бороздит уличное пространство, стремясь то найти пристанище на ветке попутного дерева, то приземлиться на прохладный асфальт. Осенняя прохлада уже успешно пронизывала мою рабочую рубашку, и я поспешил скорее зайти обратно к коллегам, пока еще не расписался о полученной простуде. Скотт как раз начинал искать все за и против нашего ввязывания в это темное дельце. Вдруг мое внимание привлекло резкое торможение машины на другом конце улицы, и что мгновенно развеяло мои пьяные мысли, — раздался женский крик.

«Что, черт подери, еще одна кровь за чертов день?!» — пронеслось в моем туманном сознании.

Сломя голову, я побежал к месту крушения женской судьбы, даже не раздумывая о последствиях. Через считанные секунды стал свидетелем бесцеремонно скрывавшегося за углом черного седана. Но ведь черт с ним! Девушка в белом суконном платье и кожаной куртке находилась в сознании, видимо, удар был не на высокой скорости, и падение случилось не головой вниз, — это главное. Завидев подбегающего меня, она замахала рукой, и я взял ее на свои руки, мгновенно забыв про коллег и собственное участие в барном застолье.

— Как Вы? Что, черт возьми, случилось?!

— Вы сами все видели… Мне больно, я не ощущаю ног.

— Держите силы, не разговаривайте… — в этот момент посмотрел я уверенно в глаза юной жертвы и обомлел…

— Хельга!

— Лайз!

— Бутерброд с шоколадным маслом! … — в один голос отрезали мы.

В такой напряженный и никем не ожидаемый момент раздался громкий смех.

— И все же ветер надул нам встречу, — не сдерживая уже ни смеха, ни Хельгу на руках, произнес я.

— Какой ветер, Лайз? — также по-доброму смеясь, спросила она.

— Перемен…

Красивая фраза привнесла капельку волшебства в этот прозаичный момент. Много же волшебства создал унисон наших взглядов и развевающий ее волосы легкий осенний ветер.

Мгновенно исчезли мысли о неудачном деле, испарились все опасения от реакции Ларри, даже Скотт и Чарли не мозолили более ни взгляд, ни мысли в моей кипящей голове. Мое сознание целиком и полностью принадлежало ее нежной улыбке и вновь столь изящному ее появлению. Благо, на нашем пути вот-вот должны были завиднеться ворота уютного зеленого сквера.

Дойдя до него в молчании взглядов, но ни на секунду не удручающем, а лишь интригующем, мы расположились на лавочке перед клумбой, в которой зеленый цвет сочетался с красными розами и голубыми крокусами, насколько позволяет мне знать цветочный кругозор. Появился он благодаря подаренной тетушкой на один из дней рождений моей матушки энциклопедии садовых цветов. Ни за что бы и не предположил, что тот понадобился бы сегодня вечером. Наконец, мои зашедшие в нелепый тупик мысли оборвала Хельга, вытянувшая ноги на мои:

— Устроить катастрофу, чтобы избежать встречи… Вот же глупость!

— Получилось здорово. Мне кажется, Вы взяли удачный пример с голливудской мелодрамы.

— А мне кажется, — рассмеялась Хельга, — что не очень. Да и как Вы меня называете, в конце концов?

— Перейдем на «ты»?

— С удовольствием. — утвердила, вновь улыбаясь, Хельга.

— Разреши я посмотрю ногу.

Я заботливыми касаниями начал осматривать ушибленные места.

— Ну-с, — начал я с видом знатного докторишки, — синяк на левой щиколотке, две ссадины и синяк на коленках. Прописываю больше не бегать по ночным дорогам, и до свадьбы… — вдруг резко оборвались мои мысли! Вместо легко отпущенной фразы, которой в детстве успокаивают ревущих детей после падения с качелей, раздалось лишь из моих уст нелепое секундное кряхтение… — до свадьбы заживет!

— Точно заживет? Вы обещаете, доктор? — как мне показалось, с мимолетной надеждой и долей иронии, подыграла Хельга.

— Непременно. Но с качелей не прыгать и в догонялки Вы уж поосторожней.

Хельга расплылась в улыбке.

— Ты… поосторожней.

Теперь еще и засмеялась. Повезло же мне встретить такую хохотунью! Вдруг внезапный порыв ветра оголил ее плечи, сдвинув воротник легкой куртки, и сразу же я постарался прикрыть, но снова перед моим взглядом предстала парализующая картина, ровно то же ощущение захватило мое сознание, что и днем. На правой ключице Хельги была татуировка.

Та же, что и в зловещем письме! Менее часа назад я отправил ее волею ветра бродить по ночной улице словно бесхозный фантик от невкусной желейной конфеты. Черт меня подери, это она! Максимально стараясь собрать за миг рассыпавшиеся мысли, попытался было скрыть свой испуг комплиментом:

— Несколько секунд твоей улыбки способны зажечь во мне настоящий огонь, от которого очень тепло…

— Теперь понятно, почему ты до сих пор, сидя в рубашке, не замерз.

— Это точно!

И снова на несколько секунд воцарилась вопящая тишина. «Бери ситуацию и себя в руки, чертов идиот! Все догадки потом!» — мучили меня же мои мысли. Попытка перевести тему на нейтральную вновь не отличилась лаврами креатива:

— Хельга, расскажи мне о своем детстве.

— Что? Прямо сейчас? Вообще не представляешь, что же слышать от тебя в следующую минуту, Лайз! Ну, хорошо, ты сам напросился. — заинтриговала Хельга, устроившись поудобней и надев поплотнее куртку.