Бесплатный фрагмент - Оранжевая книга

SHUFFLE

***

Щенок был чёрный, мокрый. Сам ли он залез в фундамент недостроенного дома — или кто-то бросил его туда — неизвестно. Щенок бегал под дождём и скулил. Мы гуляли с Сэмом по свалке. Сэм сказал — наверное, это и есть Чёрный Пёс Петербург. Сэм вытащил щенка, и мы пошли по свалке дальше, в сторону дома. Пёс увязался следом. Когда мы проходили мимо кучи костей с мясокомбината, он отстал — и нагнал нас уже у ворот. У ворот сторожевая собака порычала, но пропустила — и нас, и щенка. Мы дошли до недостроенного дома возле свалки — щенок не отставал. Мы решили не брать себе щенка. Залезли по железной лестнице на крышу. Щенок кружил внизу — не мог забраться. Мы спустились с крыши с другой стороны.

Больше щенка мы не видели.

***

Сэм взял гитару и сел в угол, за телевизор на четырёх ножках. Когда в Питере было землетрясение, телевизор ходил по комнате на этих ножках, и потому был прикован цепочкой к батарее, на случай землетрясения. Теперь я буду, как Марк Болан — сидеть в углу и играть на гитаре, — сказал Сэм. А я — как Тук — сказал я и начал барабанить. Барабан был сделан из банки из-под сухого молока KLIM с вырезанным и затянутым лавсановой плёнкой дном.

— Давай, включим телевизор, — сказал Сэм. Телевизор был чёрно-белый, «Ладога». Телевизор работал от комнатной антенны — лишь на одной из программ можно было различить среди полос картинку — марширующие гитлеровские войска. «Обыкновенный фашизм» Ромма, но без звука. Мы ведь теперь — как T-Rex, сказал Сэм. — Точно, T-Rex, согласился я.

***

Ступаков достал из кучи большую пластиковую бутылку — Во! То, что нужно. А теперь, позвольте, я уединюсь. Он вошел в парадную. Мы с Сэмом закурили. Ступаков вышел через пару минут с бутылкой, наполовину заполненной желтоватой жидкостью. — А ты говоришь — интеллигенция! Ступаков потряс бутылкой. Образовалась обильная пена. — Весь подъезд засрали. — Ступаков выбросил бутылку в мусорный контейнер.

***

Концерт закончился, и мы пошли к Ступакову домой.

— А какая у тебя любимая группа?

— Пинк Флойд, — ответил я.

— Странно. Ведь выросло же целое поколение людей, которые начали слушать Пинк Флойд и Тома Вэйтса ещё до того, как стали сами жить. И живут по заветам Ильичей.

Пришли к Ступакову. Из окна кухни выло видно, как ползёт последняя ночная электричка на Питер. Пили кофе, потом разбрелись — спать. Оказалось, что Королева уже легла на единственную в комнате кровать. Я лёг рядом с Королевой и стал думать. Королева немного полежала и убежала на кухню. Я тоже пошёл на кухню — думать. Королева посидела, подумала — и пошла на лестницу. Я пошёл за ней.

— Почему ты всё время за мной ходишь, — спросила Королева с возмущением.

Я вернулся на кухню, налил себе ещё кофе — и стал думать. Потом я пошёл в комнату. Потом мы немного поговорили с Королевой — и она стала засыпать. Я сидел на кухне и думал — про концерт, Пинк Флойд, цыганку, девятнадцать лет и Королеву. Я не мог заснуть. Снова пошёл на кухню. Пил кофе — и смотрел на проходящие мимо грузовые составы и освещённые трубы у самого горизонта.

***

Сэм позвонил в семь. Не хочу ли я встретиться? Хочу. Как всегда. Если ты хочешь меня найти, ищи вечером, после десяти, в Д’Акти. Д’Акти — маленькое кафе типа гадюшник, пять минут от «Спортивной». В десять Сэма еще не было. За нашим столиком уже сидел рыжий молодой человек и не отрываясь смотрел на бомбардировщик В-52 с рекламы «Lucky Strike». За соседним столиком пили глухонемые. Я взял чашечку растворимого кофе, спросил разрешения у молодого человека и сел ждать Сэма. Закурил.

— Можно прикурить? — спросил молодой человек, закрыв блокнот. Я подвинул к нему зажигалку.

— Нет, от вашей сигареты.

Сегодня вроде не пятница. В пятницу происходят гей-тусовки в «Красном октябре», и тогда в Д’Акти заходят такие товарищи. Сигарету я все-таки протянул. Он прикурил, затянулся и выпустил дым в потолок.

— «Monte Carlo». Вы, должно быть, Авец. Меня зовут Ангел, Сэм сказал, что Вас можно найти здесь. Можно на ты?

— Можно на ты.

Подстава. Предупреждать нужно.

— Возьмем за знакомство?

— Возьмем за знакомство.

Взяли по 100 коньяка. За знакомство. Ангел спросил, — зачем тебе фотоаппарат? Я сказал, что снимаю фоторепортаж. Про войну. Есть места в городе — где война. Если собрать вместе, получится история. История одной паранойи.

— Клево, — сказал Ангел.

За фотографию.

Оказалось, что мы с Ангелом соседи — он совсем недавно переехал с Петроградки на Васильевский, и жил теперь на улице Репина.

— Как ты думаешь, почему мы встретились именно здесь?, — спросил Ангел.

— Здесь хороший коньяк, — пошутил я.

— Тебе нравится жить здесь?

Смотря что называть жизнью. И что считать «здесь».

— Ну, серьезно, — здесь и сейчас тебе нравится?

— Нравится. Только дымно.

— Ты хочешь что-нибудь сделать? С-делать. Совершенный вид глагола.

Я, конечно, не ответил. Сделать. Вырастить ребенка, дерево, построить дом. Пописать. Допить коньяк. Потошниться, наконец.

***

Ангел позвонил через неделю, предложил пойти погулять. Было воскресенье. Мы встретились на «Василеостровской». Ангел сказал, что знает, где живет пророк. Вообще Ангел работает почтальоном в 34-м отделении связи, на 8-й линии. В четверг пришло письмо. Дом на его, Ангела, участке. Причем дом, заброшенный лет 10 назад. Ангел нашел квартиру — по табличке на подъезде. Действительно, в квартире, на полосатом матрасе сидел мужик. Бомж-бомжом, в несусветном пальто, заросший бородой так, что не видно лица. Мужик что-то жевал. На конверте было написано — Коле. Ангел спросил, Коля ли? Мужик закивал головой. Ангел протянул письмо. Коля спрятал его под матрас и начал говорить. Ангел послушал с полчаса и, попрощавшись, ушел. Коля сказал, заходите еще. Приносите консервы. Так что мы с Ангелом купили банку килек и пошли в госте к Коле.

Коля жил в заброшенном доме сразу за отделением связи, в одной из немногих квартир, где еще остались стекла. Когда мы пришли, он лежал на матрасе, отвернувшись к стене. Ангел достал нож и открыл банку. Коля оживился. Авец, — представился я. Коля взял банку и стал есть, доставая рыбок пальцами. Ел он неторопливо и сосредоточенно. Мы с Ангелом вышли в прихожую и закурили. Ангел подошел к окну и долго выглядывал что-то в зарослях во дворе. Я присел на корточки и стал смотреть, как плывет дым. Дым поднимался к потолку и уползал на лестницу. Когда мы вернулись в комнату, Коля допивал соус. Облизал пальцы, пристально посмотрел мне в глаза и начал говорить.

…Вечером февраля в холодном автобусе попытаться остановить оранжевую реку внутри своего глаза — и изморозь, и узоры (переливаются); было бы все равно, кто звонит мне, и где я был, когда началась осень из оранжевого вечера вчера; и она говорит мне о зеленом городе (когда она была молодая) и о птицах, которые сидят на спинке кровати и не хотят улетать, пока кто-нибудь не умрет в твоем королевстве, и о черном короле и зазеркальном лабиринте (человечек заводит граммофон и люди на площади танцуют) и кружится, кружится, но никогда не возвращается обратно…

***

Когда Ангел начинал носить газеты, его поразило то, что, по идее, из трёх или четырёх сотен подписчиков разные номера квартир должны встречаться примерно с одинаковой частотой. Ну, меньшие номера — немного чаще, так как не во всех домах квартир много, а нумерация обычно начинается с №1. Но всё оказалось не так. Например, жильцы квартир с номером 4 чаще выписывали «СПб Ведомости», а квартир с номером 90 — «Смену», причём распределение газет по участкам тоже не было равномерным — на одном участке 10 человек выписывали «Смену» — и не выписывали «Невское время», на другом — только «Невское время» — и никакой такой «Смены».

***

Мы с Ангелом договорились встретиться на «Василеостровской», на выходе с эскалатора. Я, как всегда, приехал раньше минут на 20 — и разглядывал пассажиров. Странные это были наблюдения. Мне показалось, что люди, выходящие с эскалатора, появляются на нём снова — минут через пять. По крайней мере, человек в драной кожаной куртке и с метлой, обёрнутой полиэтиленом, появлялся с завидной регулярностью. Я рассказал Ангелу. Ангел сказал, что думал о том же самом, когда ехал в метро. На «Маяковской» человек, сидевший напротив Ангела и читавший газету, сложил её, положил на сиденье и вышел. На Гостинке вошёл другой человек, взял газету с сиденья, развернул — и стал читать. Ангел подумал тогда о профессиональных пассажирах — людях, которые ездят с утра до вечера на общественном транспорте и получают за это зарплату. — Коля говорит, что вообще людей в Питере не 5 миллионов, а гораздо меньше, тысяч 100. Всё остальное — видимость. Профессиональные пассажиры, статисты. В конце 80-х по телевизору часто показывали заставку — городские кварталы ночью, а свет в окнах горит так, что получаются лозунги навроде «Слава КПСС». Хотя Коля говорит много странных вещей. Например, что в троллейбусе 34 ездит Убийца. Или — что Питер стоит на черепахе, которая плывёт по морю. Чувствует, как качается, когда ветер.

***

— Слушай, а как ты думаешь, дон Хуан был? На самом деле? Сэм сидел на краю крыши, свесив ноги в пропасть.

— А какая разница — был или не был. Даже если Кастанеда его придумал — он мог быть. Если кто-нибудь скажет — дон Хуан говорил то-то и то-то — ты ведь сможешь определить, говорил или нет. Значит, у тебя в голове он есть. Что-то похожее было ведь с Шекспиром — определили, что писал один человек, в то же время, когда, считается, жил Шекспир. Какая разница, как его звали? Хотя, Шекспир тоже у тебя в голове.

Я достал пачку, и мы закурили. Почему-то подумал про необратимые действия, что нельзя выкурить сигарету обратно. Что если Сэм сейчас упадет, он никогда не будет сидеть здесь и курить — вот так, как сейчас. Сэм щелчком отбросил окурок.

— А фиг его знает, может быть, если поверить, можно пойти по воздуху. Для всех окружающих ты умрешь, а для себя — сможешь пойти. Только никто тогда не узнает.

— Знаешь, одна наша общая знакомая, Киса, хотела узнать, что там. В церковь ходила, иконы у нее висели. Пока не заболела. Натерла в походе ногу, и началось заражение крови. Почти месяц лежала в бреду, а когда поправилась — все. Отдала соседке иконы, выбросила крестик. Теперь говорит, знает что там. Мы давеча бухали в Д’Акти, я говорю — пошли к Ксении желание загадывать, она и рассказала. Она вообще когда-нибудь рассказывала тебе о себе?

— Да нет, у нас вообще довольно странные взаимоотношения. То есть просто пока не возникало ситуации, когда она могла бы о себе рассказать.

***

Ступаков допил пиво и поставил бутылку около урны. Я спросил, не хочет ли он её сдать. — Это — как касса. Касса взаимопомощи. Когда у меня много денег, я оставляю бутылку, кто-нибудь, кому сейчас нужны деньги, находит её и сдаёт. Когда мне не хватает на что-то, я ищу бутылки и сдаю их. Ещё оставляю — с глоточком. Всегда найдётся человек, который захочет допить ништяк. Панки — не умерли, просто от них так пахнет.

***

Ступаков был уже изрядно пьян. — Ты понимаешь, это не Бог рулит вероятностями, сами вероятности и есть Бог. Чудо — это что? Помнишь — нулевой закон Ньютона — что Бог, единожды в своей неизъяснимой благости создав мир вместе со всеми физическими законами, более в них не вмешивается? Так вот, чудо — это флуктуация. Именно так Бог мог создать жизнь и всех нас. Кроме как через флук-ту-ацию Бога и не пощупаешь, а он есть, что бы ни делали эти святоши, каких бы крестов и гигантских Будд ни строили. Бог — он здесь, он рядом. С этими словами Ступаков обрушил лохматую голову на стол. Барменша Катя посмотрела на нас неодобрительно. Глухонемые продолжали играть в кости. — Опять придётся везти его на такси, — сказал Ангел.

***

Королева вышла из дома вечером, королева надела красное пальто. Ступаков ждал на углу. Было холодно, шёл пенопластовый снег. Королева перешла дорогу. Ступаков закурил, чиркнув спичкой. Королева дошла до остановки и посмотрела на часы. Ступаков поёжился, бросил сигарету в снег и тоже посмотрел на часы. Колокола на соборе начали бить. Шесть. Подошёл двенадцатый троллейбус. Королева вошла в переднюю дверь и села у кабины. Кроме кондуктора, в салоне не было никого. Троллейбус закрыл двери и уехал. Ступаков развернулся и пошёл по улице, опустив голову. Часы продолжали бить.

Если бы у Ступакова была кинокамера, он обязательно снял бы такой вечер. Пенопластовый снег, свет оранжевых фонарей и свои жёлтые ботинки, тонущие в шуге. Как королева выходит из дома, как садится в троллейбус. Бомжа, сидящего на ступенях парадной. Раскачивающиеся колокола. Бомжу было холодно, он пытался поднять воротник пальто, но у него это не получалось. Тряпка, намотанная на шею вместо шарфа, развязалась. Бомж рассердился и бросил её в грязь — под ноги Ступакову. Я — чёрный король — заявил он. Ступаков поднял тряпку и отдал её бомжу. А я — Ступаков, — сказал Ступаков.

Король был сильно пьян. Ступаков помог ему подняться и войти в парадную. Пахло кошками и табаком. Ступаков усадил его спиной к батарее, и король заснул. Вот и хорошо, — подумал Ступаков, прикурил и вышел на улицу. Снег уже кончился. Ступаков бросил пустой коробок в снег. Подошёл молодой человек в пальто и шляпе попросил прикурить. Ступаков протянул ему свою сигарету.

Королева уже подъезжала к метро, когда в троллейбус села компания подростков с гитарой. Вошедшие громко смеялись. Один из них, в шляпе, подошёл к королеве и подарил ей открытку с нарисованной улиткой. С обратной стороны открытки был написан адрес отправителя, адреса получателя не было. Подростки вышли на остановке около метро, никто не вошёл. Снег за окном кончился.

***

В тот день с утра было пасмурно, без просвета. Я бродил по Петроградке в поисках места, которое мне снилось уже неделю, но — ничего, ни единой зацепочки. И освещение было плохое — если что-нибудь сфотографировать, всё будет серым и плоским. Без пяти двенадцать я был на Большой Пушкарской. С выстрелом полуденной пушки начался дождь. Я зашёл в Д'Акти. В это время здесь всегда бывало пусто, как оказалось и сейчас. Только за дальним столиком сидел человек — в шляпе и тёмных очках. Никогда раньше я его здесь не видел. Я взял растворимый кофе, пирожное — и сел за столик. Человек мелденно пил портвейн из стакана и разглядывал меня сквозь тёмные очки. Я курил, пил кофе, писал этот рассказ, ел пирожное — и всё время чувствовал на себе его взгляд — не враждебный, скорее, изучающий. Минут через двадцать дождь закончился — по окну над головой перестали стучать капли — и в кафе заметно посветлело. Человек встал, сунул руки в карманы и вышел — не оборачиваясь — и не сказав ни слова барменше. Я вышел вслед за ним — но ни справа, ни слева, ни на противоположной стороне Добролюбова его уже не было видно. Я рассказал Ангелу о странном посетителе кафе. — Это был Сахарный человек. Ты видел его в самый страшный для него момент — когда он вышел из дома, и пошёл дождь. Его дом носит почтальон из нашего отделения, поэтому, как понимаешь, мне всё известно. Человек этот никогда не выходит в дождь, потому что думает — сахарный. И — растает. У него есть родственники где-то на Севере, они присылают ему деньги. Поэтому он нигде не работает. Целыми днями сидит дома, смотрит телевизор и пьёт портвейн. Хотя, вроде, пока ещё не совсем бухарик. Хотя так, конечно, живёт бОльшая часть народа у нас на участке. Только работать вынуждены. То есть он — как все, только дождя боится…

Ангел продолжил, — на самом деле, когда первый раз попал в больницу, меня испугало поразительное сходство между жизнью больных и здоровых людей. Только в больнице люди общаются, едят, пьют, смотрят телевизор в ожидании выздоровления, а чего ждут здоровые люди — мне кажется абсолютно неясным. Может быть, смерти. Может быть, <некоторые> прихода чудесного человека, который уведёт их в прекрасный новый мир. Только, думаю, люди будут там точно так же играть в больницу — если, конечно, не поводить их до этого сорок лет по пустыне.

***

— Молодой человек, а что вы сейчас бросили? — Окурок. — А куда вы его бросили? — В урну, то есть в коробку с мусором. — Предъявите документы. В «обезьяннике» на «Пионерской» сидели трое — человек лет 40 в дорогом пальто, бородатый БОМЖ и пьяный мужик в тренировочных и рваной куртке. — Фамилия, имя, отчество, число, месяц и год рождения, адрес регистрации? — Оружие, наркотики — есть? На столе оказывается содержимое карманов и рюкзака — записные книжки, нэцке, «И-Цзин», игральные кости, письмо в конверте, пачка «Примы», пластмассовый космонавт, шахматная королева и прочее, и прочее. Оружие и наркотики — отсутствуют. Достают письмо из конверта, читают вслух. «Май лежит на ладони и кажется холодным — и — не уходи — странник телефонной книги…» Смеются. Наркоманский бред. Складывают вещи в рюкзак, пишут протокол. — Пиши: «Я бросил окурок на землю, потому что не заметил урну». — Но после терактов у метро нету урн, только коробки. — Ты что, самый умный? Как сказано, так и пиши (поигрывает дубинкой). Старшина достаёт пухлую записную книжку. Пишет свидетеля: «Пётр Константинович Иванов, проживающий — Московский проспект…» Статья 44 АК, нарушение благоустройства города. Русский язык. Мужик в куртке храпит. Человек в пальто просит перевести с английского — для милиционеров — что он — подданный другого государства. Перевожу. Милиционеры смеются. — Можно позвонить? — Сиди. Ты — наказан. Через два часа, когда метро уже закрывается, БОМЖа, пьяного и человека в пальто увозят в отделение. Меня — отпускают. Последний автобус уже ушёл — и я, как всегда, иду домой пешком.

***

Я достал из кармана фигурку черной королевы. Ступаков слегка удивился. — Коля сказал, это та самая королева. Пешка доходит до восьмой линии и становится королевой. Поэтому о ней ничего не было слышно, когда она туда шла. Девушка, идущая по Лейтенанта Шмидта, девушка, слушающая плеер. Сейчас она вне доски, сейчас она за морем. Коля сказал, что пока она на Петроградке, она в безопасности. Ступаков взял фигурку, посмотрел, перевернул и попытался оторвать кусок фланельки с подставки.

— По-моему, это, все-таки не королева. Это — ферзь.

***

Мы нашли Чёрного короля через пару дней после разговора с Колей. В тот вечер мы с Ангелом сидели за столиком вдвоём и пили кофе. Играть в шахматы не хотелось, и мы играли в ассоциации. Ангел писал слово в записной книжке — и передавал её мне. Я писал то, с чем слово ассоциировалось — и передавал книжку обратно. Конечно, гораздо интереснее играть впятером, но была уже половина одиннадцатого, — и никто из наших не подошёл. Вряд ли уже подойдёт. Третий раз игра закольцовывалась — мы возвращались к Чёрному Королю. Видимо, под впечатлением от разговора с Колей, который, со свойственной ему загадочностью, утверждал, что Короля нужно найти в ближайшие дни. Крайний раз получилась цепочка Чёрный король — Белый рыцарь — Эдисон — Яблочков — ДК Красный Октябрь — педерасты — Меркьюри — Королева — 8-я линия — рокировка — Чёрный король. — Ангел достал шахматную доску и поставил ферзя на соответствующую клетку. Ладью, tower, поставил на клетку, где башня. Если была рокировка — то Король должен быть в доме …, верно? Ангел сказал, что знает этот дом. Мы сложили шахматы, расплатились — и пошли через Биржевой на Васильевский. Когда дошли до места, уже совсем стемнело. В нужном дворе никого не было. Мы вошли в подъезд. — Я здесь почти всех знаю, — сказал Ангел, — бабки и алконавты, ну, пара тёмных личностей, которые никогда не получают почту. Поднялись верхний этаж. Дверь на чердак была открыта, в каморке за ней была ещё одна дверь, за которой горел свет. Я заглянул в замочную скважину. За дверью оказался не чердак, а мансарда. С потолка свисала на мохнатом шнуре лампочка, на паркетном полу спал бомж в чёрном спортивном костюме. В другом углу комнаты стоял огромный сундук. Окно было разбито, из скважины сильно тянуло. Ангел открыл дверь. Бомж заворочался, но не проснулся. В комнате пахло бумагой и пылью. Обычно в комнате, где спят бомжи, пахнет совсем иначе. Я посмотрел на обитателя мансарды. Судя по длине волос и растительности на лице, он не стригся и не брился несколько лет. Ангел осторожно подошёл к сундуку. Сундук не был заперт, и Ангел открыл крышку. В сундуке были буквы. Огромный сундук букв — зазеркальных букв от печатных машинок, букв от наборных машин, букв от игры «Эрудит» и букв из касс букв и слогов. Ангел зачерпнул горсть букв и засунул в карман куртки. Мы вышли, аккуратно закрыли дверь, спустились, сели на лавку и закурили.

***

В холодной трубе из ларьков с кассетами доносилась музыка — кажется, Юрий Антонов. Довольно тихо, можно переорать. Народу не очень много, да и не в деньгах дело <а в чём?>. Можно начинать играть — хотя февраль, пальцы холодные, правая рука ничего не чувствует. Действительно, перекричать можно, только голос срывается — холодно, сыро. Подходит человек с пионерским барабаном. — Меня зовут Костя. Я играл в джаз-бэнде. Давай — вместе, а деньги — пополам. Играем джаз. Людей подходит значительно больше, кладут купюры. Медиатор ломается, приходится играть пальцами, холодно, кровь. Через сорок минут вся гитара в крови, рвётся третья струна — пора заканчивать. Считаемся. Денег — 80 рублей, как стипендия. Пополам — значит, пополам. Пошли в булочную на Караванной. Бублики, кофе, чай. Угощаю я. У Кости на лице оспинки, он смотрит подозрительно, щурится. — Где ты живёшь? — Я — на Ваське, у залива. — И я — на Ваське, на 7-й линии. — Встретимся завтра? — Может быть, может быть… Внезапно в булочную заходит Королева. Смотрит на нас пристально, идёт в хлебный отдел. Покупает бублик и выходит. Костя остаётся за столом, я хватаю гитару и бегу за ней. Бегу по Невскому, прижимая к себе гитару с порванной третьей струной — а Королева исчезает вдали, в сверкающей в свете фонарей ледяной крупке, сыплющейся с неба.

***

— Значит, завтра — в 11, в Румянцевском сквере.

— Значит, завтра. 8 марта ещё лежал снег. В Румянцевском сквере никого не было. Антон достал губную гармошку и заиграл «…How many roads must the man goes down…» Гитара была немного расстроена; играть было холодно. Антон был в ватнике, ему было тепло. Моё пальто продувал ветер. Поиграли час; в двенадцать нас ждали в булочной на Репина.

— 6 пакетиков чая и 6 бубликов, пожалуйста. Кипяток из самовара — сколько угодно. В булочной было тепло. К часу дня чай уже стал совсем прозрачным, бублики закончились. Сэм сказал — давай на Добролюбова, в Д'Акти. Где можно купить и разлить. Мы загрузились в трамвай — чтобы ехать на Добролюбова. Посередине Тучкова моста выяснилось — я забыл в булочной гитару.

— Как я могу вам открыть здесь дверь?! Видите — там, в будке — контролёр. Я вас выпущу, а мне — штраф. Доехали до Спортивной.

— До первой линии не подбросите — только денег нет? — Садись. В булочной уже играли на гитаре. Что-то из репертуара Юрия Антонова.

— А, это ты… А мы думали — не вернёшься. Забирай свою гитару, ладно. Пока трамвай ехал через мост, они уже допили первую бутылку портвейна.

— Может, пойдём к Королеве? Из Д'Акти позвонили Королеве. У Королевы был пирог и Ступаков. Ступаков играл на гитаре — «…How many roads must the man goes down…» Доели пирог. Наступил вечер. День 8-го марта заканчивался. Пора уже было — по домам.

***

«Здравствуйте, Ангел. Вы не знаете меня, знаете только почтовый ящик, серый металлический ящик с нарисованной улиткой, куда Вы почти каждый день носите письма. У меня будет к Вам просьба. Дело в том, что история с письмами сегодня заканчивается, и я, наконец, уезжаю в Шотландию. Я попрошу Вас оставлять у себя все письма, пришедшие на мой адрес. Пусть Вас не смущает, что письма адресованы мне — мы с Вами в каком-то отношении родня и ни я, ни те, кто писал, не будут возражать, если Вы или Ваши друзья прочтут их вместо меня.

Королева»

***

Он сидел за столиком под плакатом с Б-52, курил и смотрел на меня. Мне показалось, что он изрядо пьян, хотя, как оказалось потом, нездоровый блеск в его глазах не исчезал, даже когда он был трезв. Он встал и, пошатываясь, подошел ко мне. «Здравствуйте. Разрешите, я сяду за Ваш столик?» Вид у него был очень несчастный. Я кивнул. Он сел и закурил. Посмотрел мне в глаза и уже собрался было что-то сказать, но передумал, махнул рукой и выпустил дым. Потом все-таки решился.

— Извините, а та девушка, которая сейчас вышла — вы с ней давно знакомы?

— Давно. Только я не понимаю, при чем здесь Вы. (Только мордобоя сейчас и не хватало)

— Может быть, Вы и Королеву знаете?

— Знаю.

— Может быть, Вы также знаете, что с ней произошло?

— Вроде бы уехала в Шотландию. По-моему, работать. Она, кажется, ни от кого это не скрывала.

— Значит, все-таки, уехала. Наверное, это из-за того, что Ангел рассказал мне.

— Вы давно знаете Ангела?

Он улыбнулся. Улыбка получилась немного вымученной.

— Мы познакомились на прошлой неделе. При весьма странных обстоятельствах. Может быть, я чересчур пьян, но я попробую расказать Вам все, и, раз уж Вы знаете Ангела, может быть, ты мне объяснишь, что все это значит?

Я был влюблен в Королеву, знаете, как бывает… Сейчас, наверное, уже нет. Ну, я просыпался, садился на велос и гнал к ней… Просто — чтобы увидеть… Напротив ее парадной — скамейка, я сидел на этой скамейке, курил и ждал, когда она появится… Она выходила около половины девятого, а где-то в восемь пятнадцать к ее парадному подходил почтальон… Он заходил на минуту, опускал почту в ящики и выходил… Я думал, никто меня не видит… Одним утром, в прошлый вторник, было очень светло и солнечно, он вышел и пошел не направо, как всегда, а прямо, ко мне… Я подумал, что он хочет прикурить и уже приготовил зажигалку, — но он сказал

— Здравствуйте, меня зовут Ангел, как Вы уже поняли, я почтальон, и я хочу рассказать Вам историю. Конечно, Вы можете подумать, что я — сумасшедший, но, на самом деле, если Вы уж сидите здесь, Вы знаете, что ничего невозможного не бывает. Просто бывают маловероятные события, а если для каждого человека какое-то событие кажется маловероятным, то с кем-нибудь из пяти миллионов населения оно может произойти, а, если так, почему бы не с Вами?

Я тогда подумал, что, наверное, с этим человеком мы нашли бы общий язык. Его мысли были похожи на мои, и говорил он примерно так же, как я — отличие только в том, что я не привык высказывать свои мысли вслух, а он делал это с чрезвычайной легкостью.

— так вот, я осмелюсь предположить, что Вы ждете здесь девушку — и, скорее всего, она не знает, что Вы ее здесь ждете… Вы сидите здесь, и все происходит, вроде бы, как всегда — в восемь проезжает оранжевый троллейбус, в восемь пятнадцать — иду я — и Вам, наверное, кажется, что Вы растворяетесь в этом мире, и, не исключено, что и Вас, и мир это полностью устраивает. Дело только в том, что лет десять назад я точно так же сидел на скамейке и ждал, когда она появится… Точно так же в 8—15 приходил почтальон — я тогда, конечно, не думал, что когда-нибудь стану почтальоном и буду смотреть, как кто-то сидит и ждет Королеву — так, кажется, ее зовут — другой вопрос, кто тогда работал здесь почтальоном, и что с ним стало теперь, но, если хотите, я расскажу Вам, что может быть дальше… Вы познакомитесь, Вы будете приходить к ней в гости, писать ей письма — и так же приезжать, ждать, когда она выйдет, по утрам… В один прекрасный день Вы (может быть) заметите толпу киношников на перпендикулярной улице и на крыше — они будут снимать свой бесконечный сериал — она выйдет немного попозже — и не одна, а потом она ненавязчиво попросит Вас больше не появляться — и, если это действительно та история, которую я хочу Вам рассказать — Вы вскоре придёте устраиваться работать на почту — если только я ничего не разрушил, когда подошел к Вам, а я ой как надеюсь, что я кое-что разрушил…

***

В тот же день я встретил Ангела — он стоял на набережной, у моста Лейтенанта Шмидта, курил и смотрел на воду. Я рассказал ему про встречу. Про то, до чего могут довести его шутки.

— Понимаешь, это — не шутки. И про киношников, и про ожидания, и про молодого человека. Если такие совпадения начинаются, это не случайно. Не случайно Королева срулила в Шотландию на следующий день после нашего с ним разговора. Не случайно я его заметил. Не случайно он мне поверил. И эти письма Королевы — почему она оставила их именно мне? Понимаешь — она даже не родственница той девушки, о которой я говорил, кроме того, девушка уехала из этого дома за месяц до того, как Королева туда въехала. Что бы с ними не произошло, это лучше, чем то, что случилось с прошлым почтальоном. Помнишь, я рассказывал тебе о слепом с собакой? Из того дома за памятником Крузенштерну? Этот человек раньше работал на почте, на моем участке. Я — не верю в совпадения.

***

Играла музыка, кажется, Юрий Антонов. Мы сидели вокруг столика на высоких табуретах и ждали, когда принесут пиво. Принесли пиво. Я отхлебнул пену — и мне на несколько секунд показалось, что картинка остановилась — темный подвальчик, освещенная стойка и шесть столиков, вокруг которых люди, похожие на нас, сидели и пили пиво — нет, никакая джаз, к черту, не экзистенциальная музыка — именно сейчас, когда в ушах назойливо бьет бас, и чтобы сказать что-нибудь Ступакову, нужно орать ему прямо в ухо — именно сейчас чувствуется эта странность — как будто бы я — лазутчик, заброшенный в этот мир с его абсурдными законами. Я поставил кружку, слез с табурета и пошел к выходу. Ступаков и Сэм, наверное, подумали, что я пошел в туалет.

***

Когда-то кольцо 34-го троллейбуса было на Крестовском — напротив входа в ЦПКиО. Троллейбус шел через Петроградскую — как раз до Политеха — я часто на нем ездил. Был там один весьма примечательный кондуктор — я не сразу понял, что именно он и есть Убийца, но когда понял — было уже поздно. В городе есть довольно странные места, некоторые из них кажутся таковыми не только мне — и, если провести линию, их соединяющую, она частично совпадет с тогдашним маршрутом 34-го троллейбуса.

Поэтому, когда я — после посещения очередного странного места встречал в троллейбусе одного и того же кондуктора — мне не казалось это странно. Он уже не спрашивал карточку — и даже периодически стрелял у меня сигареты. Однажды троллейбус сломался. Мы были уже на Крестовском — шел дождь — и мне было довольно лениво идти до и через ЦПКиО. Времени было — полные карманы, и поэтому, когда все уже вышли — в троллейбусе остались только кондуктор, водитель и я. Кондуктор подошел ко мне и предложил покурить в салоне. Мы сели на сиденье сзади и закурили. И тогда он рассказал историю. Когда-то он жил в области, в одном довольно большом городе, выросшем вокруг завода. Он закончил школу (в армию его не взяли из-за зрения) и решил стать писателем. Устроился корреспондентом в местную газету, писал заметки и истории из жизни рабочих. Для себя писал историю, почти детективную. Естественно, большая часть персонажей была из жизни — и один из них — по замыслу, отрицательный (кондуктор так и сказал) персонаж — был очень похож на его врага и соперника. Поссорились они еще в школе — из-за девчонки, так что вражда была «крепкая, настоявшаяся». Персонаж этот в романе погибал — в результате умело подстроенного несчастного случая, падал с крыши, когда его взяли «на слабо». Через неделю после того, как кондуктор написал это, человек действительно погиб — в реальности. Кондуктор запил, уволился из газеты и переехал в Питер. Работал кем придется, но писать не бросал — а вдруг действительно есть оно, магическое зеркало, власть слова над реальностью. И до сих пор потихоньку экспериментирует, хотя и считает себя убийцей. Я спросил его, что он сейчас пишет. Кондуктор многозначительно сказал — поживем — увидим. Мне как-то расхотелось разговаривать, и я пошел домой. С тех пор я редко езжу на 34-м троллейбусе.

***

Трава кончилась, каркадэ в холодильнике — тоже, и мы пошли в ларёк за вином. На улице был дым — горели торфяники. По Московскому шоссе неслись шары света с белым ореолом — фуры, легковушки. На бутылке, купленной в ларьке, цитировали Омара Хайяма. «Горе — медленный яд/ А лекарство — вино/ Пей вино, не грусти/ Мудрецы говорят». Мы открыли бутылку и легли на траве. Я не видел Сэма, Сэм не видел меня. Передавали наощупь.

Fade.

Мы встали и двинулись обратно — держась за руки, через Московское шоссе, на кухню, где нас ждали, и где тихонько играло радио.

***

У Ступакова была своя история, мучившая его уже пару месяцев. Он находил пачки сигарет. Полные, без пары сигарет, наполовину пустые — всякие. Каждый день, в разных местах. Какое-то время мы даже бросили покупать сигареты — потому что у Ступакова в рюкзаке всегда что-то было. Ангел, хотя и вставал раньше всех нас — и нельзя сказать, что не смотрел под ноги, когда ходил по участку, находил сигареты раз в пару недель. Ангел, как всегда, начал искать во всём этом метафизический смысл. Он расспрашивал Ступакова — где, когда, при каких обстоятельствах тот нашёл ту или иную пачку, сколько было в пачке сигарет, какой марки — и записывал рассказанное в записную книжечку. Чуть не описался от восторга, когда узнал, что прадед Ступакова владел до революции табачной лавкой в Питере. Легче и понятнее, правда, от этого — не стало. Ступаков, спрятав ферзя в карман, задумчиво осматривал пачку, лежащую на лестнице под батареей. «Monte Carlo». — Как ты думаешь, — полная? — спросил Ступаков. — А может, не будем смотреть? Какая разница? Она может быть и пустая, и полная, но если ты посмотришь, она обязательно окажется не пустой, это ведь твоя история. Это — как ждать автобус — пока не видно номер, это может быть и твой автобус, и не твой. Но если прикуришь, обязательно окажется — твой. И дело не в том, что водитель переставит табличку. Он их не переставляет. Просто — разные версии реальности. В одной — ты прикурил, и автобус — твой. В другой — ты не прикуривал — и автобус — не твой. Пару лет назад у меня началась тема с подарками. Я просил товарищей дарить мне маленькие подарки в коробочках. С условием, что я их НИКОГДА не открою. С тех пор у меня в ящике стола много маленьких коробочек, в которых что-то звенит и перекатывается. Я не знаю, что там. Может, ключи от нового мира — и, если бы я открыл коробочки, всё сразу бы изменилось. А может — там ерунда какая-нибудь на отвяжись. Не знаю. Ступаков наступил на пачку. Пачка смялась. Пустая.

***

Сэм не появлялся уже две недели. На телефонные звоночки не отвечал. Мы с Ангелом пришли к нему домой на Маяковского. Открыла соседка — в цветастом халате и босая. Узнала нас. Из комнаты вылетела «грецкая собачка — до старости щенок», Виола — и стала лаять на нас, припадая на задние лапы. Соседка проводила нас до комнаты Сэма и сказала, что сама уже беспокоится — пришёл телефонный счёт за международку, а кто оплачивать будет? Сэм никогда не закрывал комнату. На всех вещах лежала недельная пыль. На столе, рядом с полупустой пачкой «Голуаз» — стояла кастрюля. В кастрюле росла мохнатая зелёная плесень. Ангел взял у соседки счёт и сказал, что оплатит. Виола продолжала надрываться в коридоре, но в комнату не заходила. Ангел спросил, кто последний видел Сэма. Соседка сказала — дед Клим. Сэм рассказывал — деду Климу было лет 80, и он был со странностями. В прошлом году летом он поехал в лес в Комарово и привёз банку садовых улиток. Выпустил их в комнате — улитки расползлись по стенам и стали есть обои. Через некоторое время начали размножаться. Мелкие проползали под дверью — в коридор. Соседи их давили — случайно и со злости. Угрожали Климу милицией и санэпидемстанцией. Дед не отвечал из-за двери — и только делал телевизор громче. Вообще он стал выходить из комнаты только на почту за пенсией — или в Комарово в лес. По-видимому, он питался улитками и супами из пакетиков. Когда-то Клим прочитал в газете, что человек, куривший всю жизнь только одну марку сигарет, заболел раком — и подал на табачную компанию в суд. Выиграл дело, вылечился — и начал безбедно жить. Вдохновлённый примером, Клим решил подорвать своё здоровье супами из пакетиков. Только организм деда не сдавался и портил весь план.

За дверью деда Клима бесновался телевизор. Концерт Юрия Антонова. Ангел постучал. Дед спросил, — кто? Ангел ответил, — Ангел. Клим открыл. Был бледен и крестился. Не каждый день ангелы приходят. Узнал Ангела и начал приходить в себя. — Эка вы, молодые, всё шутки шутите, над стариками издеваетесь. Я уж думал, правда — ангел из Небесной канцелярии за душой моей пришёл. Ну и бес с ним, говори, чего? Ангел рассказал. — Ну, слушай. Аккурат в пятницу, я за пенсией собирался, в дверь позвонили. Я спросил, как водится — кто? Сказали — к Сэму. Открыл, а там девка стоит, вся в белом, а сама — чернявая такая. Открыл я, а она — прямым ходом к его комнате, даже не поздоровалась. Ну, он к ней в коридор вышел, обрадовался вроде как. Оделся — и ушли они. Ангел поблагодарил деда. Мы вернулись в комнату. Ангел включил магнитофон. Стояла кассета «Air», последняя вещь с «Moon Safari». Я взял пачку со стола и закурил. На пачке был записан телефон, рукой Сэма. Я показал Ангелу — код города совпадал с кодом на квитанции. В коридоре Виола лежала в углу — кончились силы. Мы попрощались с соседкой и пошли в переговорный пункт на Чайковского.

На улице шёл дождь. Мужчина в кителе и морской фуражке рылся в мусорном баке. В переговорном пункте было пусто. Ангел купил карточку, и мы вошли в кабинку. Трубку долго не поднимали. После двадцатого гудка женский голос ответил: «Алло, небесная канцелярия». Я спросил Сэма. — Извините, он сейчас не может подойти. А кто его спрашивает? Я назвался. Женщина пошуршала бумажками и сказала, — хорошо, приезжайте. И назвала адрес — в Питере, на Введенской. Добрались мы быстро — на 76 топике до Австрийской, а там пешком. Дождь продолжался — и поэтому на улицах почти никого не было, несмотря на выходной. Нужный дом оказался за 198 отделением связи. На стене был написан адрес, но дом был заброшен, причём давно. Ещё в школе мы с Сэмом там пару раз бывали, пили вино на крыше. Осторожно ступая по разбросанным кирпичам, мы зашли в парадную. Сильно пахло мочой и мокрой штукатуркой. -Чего надо? Ссать пришли? — в комнате на первом этаже на перевёрнутом ведре сидел бомж. Я сказал, что мы ищем Сэма. Что он должен быть тут. — Какой сегодня день недели? Я сказал, что воскресенье, но это, вроде как, к делу не относится. — А ты сходи в магазин на углу, купи портвейн — посидим, подумаем. Ангел остался с бомжом, я пошёл в магаз. Всё страньше и страньше, как любила говорить Алиса. Я купил две бутылки — одну — на всякий случай — спрятал в рюкзак. Авось, пригодится в поисках. Когда я вернулся, Ангел с бомжом уже пили портвейн из гранёных стаканов. Бомж посмотрел на бутылку у меня в руке, потом на меня, потом — опять на бутылку. — Сказал бы раньше, что вы — ангелы. Для ангелов у меня всегда что-нибудь припрятано. Он достал из коробки за спиной ещё один стакан, на удивление — чистый, налил до краёв и протянул мне. -Угощайся. Райский нектар. Специально для ангелов. На бутылке было написано — «Мадера». И по вкусу было похоже на «Мадеру». Мы не пили уже с месяц -вместо этого играли в шахматы. Поэтому в голову ударило достаточно быстро. Контуры предметов стали резко очерченными, воздух — холодным и прозрачным. Мир стал разваливаться на составляющие его кадрики. Говорить расхотелось. Ангел тоже молчал. Похоже, у него тоже всё разваливалось на кадрики. — Значит, нужен Сэм? Всё очень просто. Сегодня, говорите, воскресенье. Бомж достал кусочек оконного стекла и положил его на кирпич. — Послезавтра, значит, вторник. Он взял осколок коричневой пивной бутылки и положил его на стекло. — Вы, значит, здесь, — показал на прозрачное стекло, — послезавтра — будете там, — показал на бутылочное. — А Сэм — он — здесь. Бомж взял второй кирпич и ударил по стёклам так, что осколки брызнули во все стороны. Кадрики начали складываться в сюрреалистичное кино. Мы с Ангелом сидим бухие и слушаем философствования бомжа, вместо того, чтобы искать Сэма. Видимо, непростое было это вино. Ноги не слушались. Похоже, что-то недоброе появилось в моём взгляде — потому что бомж взял принесённую мной бутылку и пошёл к выходу. — В этом доме — 48 дверей, одна — из вторника в пятницу. Если найдёте — Сэм там. Ошибётесь — обратно уже не вернуться. Лучше — поезжайте в Лахту. Он открыл дверь парадной. — А как тебя зовут?, — крикнул Ангел. — Иван Харонович. И хлопнул дверью.

Как мы оказались в Лахте, я не помню. Смутно помню, как бродили по дому, открывая все двери. Странно — двери были, никто не растащил. Вздыбленный паркет, разбитые окна, брошенные книги. Потом — мы — в Лахте. Иван Харонович явно что-то подмешал. Между — ничего. Часы показывали восемь вечера. Дождь продолжался. Голова болела страшно. Домой я вернулся около десяти. С Ангелом мы расстались на «Василеостровской». За всю дорогу из Лахты мы едва ли произнесли десяток слов на двоих. Было плохо. У Ангела была зажигалка «Зиппо», поэтому всю дорогу я прикуривал у него. Сейчас, дома, я понял, что спички есть только те, которые я взял у Сэма в комнате — и они в пальто. В кармане пальто — кроме спичек — обнаружился сложенный вчетверо лист бумаги. Я закурил, развернул — и стал читать. Это было письмо, письмо от Сэма. Вообще Сэма было сложно сподвигнуть что-либо написать. Но почерк был явно его. «Привет. Честно говоря, не знал, что вы найдёте меня так быстро. Хотя, скорее всего, вы с Ангелом ничего помнить не будете — потому что то, что вы увидели понять просто так, без подготовки, невозможно. Голова не такая простая штука, чтобы вот так дать себя испортить. Думаю, мы ещё увидимся. В метро, на улице или на концерте. Я — между вторником и пятницей, брожу из комнаты в комнату, сам не знаю, где и когда окажусь С.К.» Я подумал, что Сэм употребил какой-то сильный галлюциноген и вышел во внутренний космос. Возможно, галлюциноген он достал через то, что называется «Небесной Канцелярией». И Иван, Харонов сын, когда понял, что мы с Ангелом повелись на мистификацию и пришли, подмешал нам в вино тот же самый галлюциноген. Я позвонил в справочное — уточнить код города. Мне сказали, что такого кода нет, что — ошибка. Я сказал, что код написан на квитанции. Спросили номер Сэма. Точно, ошибка. Квитанцию оплачивать не нужно. Я извинился и положил трубку. Набрал номер. Несуществующий номер или код услуги. Всё страньше и страньше. Заварил кофе. Выпил, выключил свет и лёг спать.

Санкт-Петербург, 1998—2022

Оранжевое и Зелёное

Началось

В ловушку из слов, вечером, когда был дождь и оранжевые фонари, и голоса внизу: заклинание, некий набор слов — пускай только гласные и «М», не важно;

то, что осталось <не было> — проснуться ночью, когда есть только желание и <опять ловушка>.

Сделать из голоса поток (оранжевого и зеленого), без словарей и не говорить правду (слово), а просто говорить.

Февраль

Вечером февраля в холодном автобусе попытаться остановить оранжевую реку внутри своего глаза —

и изморозь, и узоры (переливаются); было бы все равно, кто звонит мне, и где я был, когда началась осень из оранжевого вечера вчера;

и она говорит мне о зеленом городе (когда она была молодая) и о птицах, которые сидят на спинке кровати и не хотят улетать, пока кто-нибудь не умрет в твоем королевстве, и о черном короле и зазеркальном лабиринте

(человечек заводит граммофон и люди на площади танцуют)

и кружится, кружится, но никогда не возвращается обратно.

Иногдавечером

Где-то в Шотландии ты видишь, как птица садится тебе на руку (как вертится твоя голова),