Бесплатный фрагмент - Оплети меня обманами

От автора

Рабочее название сборника — «Около классики». Классика — Солнце литературы. Подобно Копернику, я придерживаюсь гелиоцентрической системы.

Книга, по сути — диалог с мэтрами, попытка примерить на себя хрестоматийные образы и сюжеты. Условно она разделена на классику, фольклор, авангард-декаданс. Или полдень, восход, закат. Несмотря на разную степень «освещённости», все три части оплетены одними и теми же чувствами. Их связывают общие мотивы и темы. Грань между ними призрачна. Не случайно, в книге — один лирический герой. Это Гамлет, тире Иван-дурак. Как его ни назови, главное в нём останется прежним: в основе всех поступков ЛГ — путь к себе настоящему.

С уважением, Ирина Эфт.

***

Оплети меня обманами,

Небылицами и сказками;

Опьяни меня дурманами —

Хоть до смерти, только ласково.

Я и сам навру с три короба,

Унести потом попробуй-ка.

А любовь не делят поровну,

Бьёт она кого-то обухом.

Кто слабее, того до смерти;

Закалённых покалечит лишь.

Нет в победах этих доблести,

И гордиться ими нечего.

Только прыгают в бокальчиках

Вралей двух, друзей-соперников

Солнцем присланные зайчики —

На спасение Коперника.

СОЗВЕЗДИЕ КОЗЕРОГА

***

Козерожья моя суть,

Пощади меня, дай вздохнуть.

Не хочу больше лбом об стену,

Обновленье дай, перемену,

Кратковременную передышку.

Понимаешь, это уж слишком.

Сколько раз наступать на грабли?

Пожалей меня, что ли, как бы.

Или лучше — возьми полюби

За мои разбитые лбы,

За хожденье по минным полям,

За махание вслед кораблям,

За мои неоткрытые земли.

И за то, что я вечно не с теми.

Трудно Богом быть. Но не Богом

Невозможно быть Козерогу.

ПОЧТИ ПО БАЛЬМОНТУ

Я русский, русалочьи-грустный,

Под гусли мои попляши

В берёзовой роще у русла

Широкой равнинной души.

Я рыжий, по-рысьи бесстыже

Охоту веду на зверьё.

Поближе ко мне подойди же,

Чтоб имя услышать моё.

Я русый, как пепел и реки,

Как степи под солнцем, белёс.

Я в землю родную навеки

Корнями нерусскими врос.

КАК ЧЕ

Как человечность бесконечна,

Как нитка тонкая крепка.

Но небо падает на плечи,

и Атлас держит облака.

И так напряжена спина —

но не под тяжестью — под взглядом.

Той, что любил, что вечно рядом;

Как ни была бы далека.

Не наноси удар, не надо:

Раздавят землю облака.

МОНОЛОГ ЧАЦКОГО

Я лишь то, что есть, без грамма грима.

Больше тех, кто скрытен уязвимый.

Я живу велико и убого,

Милости не требуя от бога.

И любя людей, и ненавидя.

Не ведомый ими и не лидер.

Проклятый, забытый, прокажённый.

Может, гений? Нет! Умалишённый.

Я искал везде родную душу,

Но обманут лучшею из лучших.

Мне хотелось тьму рассеять светом,

За Отчизну умереть, но где там!

Дикая, разбойничья держава,

Ни порядка нет в тебе, ни права.

Можно лоб разбить об эту стену.

Разум спит, чудовища нетленны.

Мне противно быть на вас похожим:

Вежливым, безмолвным и ничтожным;

Кланяться угодливо пороку,

И шагать в толпе со всеми в ногу.

Я — чужой, хоть вам родня по крови,

Но меня не ранит уж злословье.

Вы, конечно, правы: я с приветом.

Прочь от вас! Карету мне, карету!

УЛИЦА МАНДЕЛЬШТАМА

«Век мой, зверь мой»

Судья:

«Прошлый век, кровожадный хищник,

Всё в зрачках твоих кверху дном.

Человек для тебя лишь пища,

Стал норой Отеческий Дом.

Разрушал ты святые храмы,

Возводил вавилонские башни,

Ты менял прихотливо кармы,

Чтобы ангелов не было падших».

Адвокат:

«О великий век откровений,

Настежь в космос дверь распахнувший.

Человек не один во Вселенной,

Мы отыщем родные души.

Ты нам дал чреду испытаний,

Чтобы выйти из них мудрее.

Мир не поздно ещё исправить,

Скоро свежий ветер повеет».

Поэт:

«Не играет, замолкла флейта.

В звере-веке остались звуки.

Оглушённые, ешьте, пейте

На поминках издохшей суки.

Вам осталась одна забава:

Вспоминать старинные сказки,

И болтаться от паба до бара,

Промочить чтоб усохшие связки».

Герой:

«Век мой, зверь мой, с руки прикормлен.

Ты мне брат, мы с тобой похожи.

На двоих — одна группа крови,

И порядковый номер тот же.

Мы стоим на пороге новых —

Дней, а, может, ночей кромешных.

И спасительно только слово,

То, что кровью из горла хлещет».

«Дыханье вещее…»

Мои стихи родились не во мне.

Они роились в звёздной вышине,

Они звучали в запахе цветов,

Они качали ветками ветров,

И горьким мёдом попадали в кровь.

Я набирал стихи в небесный ковш,

Я их вдыхал, едва кончался дождь.

Я им ладони подставлял свои,

И не было надёжнее брони

Для них, рождённых голосом земли.

Когда стихи я наряжал в слова,

Когда над ритмом долго колдовал,

Когда удобный подбирал размер,

Тогда они принадлежали мне.

Нас разлучить могла бы только смерть.

Но стоило лишь дописать финал,

Как стих взрослел. Он на глазах мужал,

И становился с каждым днём сильней,

И тосковал по звёздной вышине,

И уходил, чтоб вновь прийти ко мне.

«Куда мне деться в этом январе»

Куда мне деться в этом январе,

Где даже Рождество не загостилось,

Где в слове «радость» полукруглый «рэ»

На угловатый «гэ» исправил стилос.

Где выдавил из комнаты квадрат,

И арку входа, и проёмы света,

И биссектрисы каждого угла

Пересеклись во мне, и я — их центр.

Куда мне деться в этом январе,

Где вечное «поздняк» на циферблате,

Где снег напоминает крем-брюле,

Испачканное в угольной помаде.

Где маскарад — уже не карнавал,

Где снимок отложился негативом,

И в чёрной вьюге правят мрачный бал

Вороны белые и каркают ворчливо.

И вдруг так остро в этом январе —

Откуда взялся мой душевный голод? —

Захочется мне в Питер — в Питер? Мне?! —

В сырой и прежде нелюбимый город?!..

Гляжу в окно и ясно понимаю:

Мне нужно в Питер. Без него — всё не.

И прям сейчас, а не когда-то в мае:

Читать судьбу с листа — a livre ouvert.

ЦВЕТАЕВСКОЕ

Мне больно оттого, что Вы больны не мной,

Что не прийти мне запросто на ужин,

Что пролетая тихо над землёй,

Следов я наших там не обнаружу.

И в дом бревенчатый, за день до сентября,

Мне не ворваться, опрокинув вёдра,

И не спасти. Волос волнистых прядь

Легла на лоб. Но тот же профиль гордый.

Я эту боль не стану вытравлять,

Пускай мне душу вывернет наружу.

Пишу в словах упрямо букву «ять».

Нет никого верней тех, кто не нужен.

Колокола гудут по всей Руси,

И я, сжимая гроздь рябины зрелой,

Прошу у Бога: «Может, воскресишь?

Чтоб долюбила, дождалась, допела».

«ИНЦИДЕНТ ИСПЕРЧЕН»

«В том что умираю не вините никого и пожалуйста не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил…» (Владимир Маяковский)

Пистолет у сердца — не выход, не вход,

Всего лишь игра в «дурака» со смертью.

В голову адреналин бьёт,

Догорает в печке письмо в конверте.

От женщины. Ушла. А я заплакал

Слезами отчаянья и бессилья.

Да, двухметровый мальчишка, «лапа».

Но, боже, как мне нужны её крылья.

Чтоб укрыться и чтобы взлететь вверх,

И чтоб не бояться вовеки тленья.

Любимая, я простой человек,

Мне, увы, не подвластно время.

А, впрочем, разве ты виновата?

Жалела, бросала любовь на сдачу.

У тебя обожаемый муж, театр…

Всё! Хватит нытья! Я не плачу.

В завещании — расписать роли.

От души отлегло и тянет шутить…

Выстрел. Как странно. Не так уж и больно.

Мне было больней и страшнее бы жить.

БЫТЬ — НЕ БЫТЬ

«Что-то ничего не пишется, Что-то ничего не ладится — Жду: а вдруг талант отыщется? Или нет, какая разница!» (Владимир Высоцкий)

Что-то ничего не пишется,

Будто все слова исчерпаны.

Стали вод подземных тише мы,

Как вино мы стали терпкие.

Не пора ли хриплым голосом

Подбодрить коней разборчивых

Да рвануть к вершинам, к полюсам

Заполнять в анкетах прочерки?

Не пора ли к дальним приискам

Добывать руду словесную?

Есть ли что внутри под вывеской,

Что наружу хлынет песнею?

Набралось вопросов пиршество.

Быть — не быть? Какая разница!

Если нам с тобой не пишется,

Значит, в жизни всё не ладится.

НО Я БРЬ

Ноябрь —

озябшее время былых потерь

и скука маршрутов

но я б —

ни шагу за дверь, ни шагу за дверь

уснуть до салютов

до звона бокалов

до боя курантов

до музыки лютней

до скрипок, до всхлипов

к началу начала

к истоку и к утру.

Ноябрь

мелькает белёсой кометой

в безмолвии звуков

но ямб

но хорей, но трёхдольные метры

кричат о разлуке

о щедрости лета

о радости света

о песне неспетой

о ряби каналов

о том, что в финале

всё кончится балом.

но полночь —

и Золушка туфлю уже потеряла

вернуться б в Ноябрь.

ВОСКРЕСЕНИЕ

Это Воскресение —

до чего же странно —

было в день осенний.

Ты пришла. «Осанна, —

прошептали губы. —

Оживай, мой славный.

Оживай, мой глупый».

Всё ему простила Богу-пустомеле.

И лечила раны на холодном теле;

Исцеляла шрамы, утишала боли;

Проливала слёзы над горючей долей.

Из земного плена

взял да улетел я.

Над нетленным телом

аллилуйю пела,

аллилуйю пела

дочь, сестра, подруга.

Погляди на небо,

если будет туго.

ПЕРВЫЙ СНЕГ

Сегодня ночью выпал снег,

И до зимы — неделя.

Он первый, он белее тех,

Что выпадут позднее.

На подоконниках лежит,

Дымком струится с крыши.

И птицы в небе виражи

Закладывают ниже.

До декабря — рукой подать,

Гештальты не закрыты.

Растает снег, а в календарь

Внесут поправок свиток.

***

В небе серо-голубом

Пролетела птица.

Где теперь её гнездо?

Что ей ночью снится?

Холод, ветер да снега

Через сито с неба

Сыплет кто-то. На юга

С птахой этой мне бы.

Почему мы здесь — не там?

Что нас удержало?

В сердце кто-то бьёт в там-там

И вонзает жало.

В кресло с книгою в руках

Сяду у камина.

Не печалься, бедный птах,

Одолеем зиму.

ДЕКАБРЬ — НАЧАЛО ЛЕТА

Декабрь — начало лета!

Какая лепота!

Вы спросите: «Где это?

И что за широта?»

Та широта, что надо,

И в норме долгота.

Лягушачья рулада

Доносится с пруда.

Подбрасываю гроши,

И начинает медь

Мне биться о ладоши

И весело звенеть.

В кармане много меди.

— А где же серебро?

Иль вы раздали бедным

Фамильное добро?

— Мне лишнего не надо! —

Подбрасываю медь.

Декабрь — начало лета.

Ну как тут не запеть?

СНЕГИРИ

Я люблю весёлых снегирей,

Круглых, красногрудых, из раскрасок

Вылетевших будто; не жалей

Охру и кармин для детских сказок.

Пусть на лист драконья льётся кровь,

И струится золото рассвета;

Снегири похожи на любовь,

Превращают зиму в красно лето.

Всё пройдёт, растает, отболит:

Непогоды, грусти, лихорадки.

Расцветут на ветках снегири,

Сделав ярким тусклый лист тетрадки.

ЧЁРТОВА ВЕСНА

В городе сыро, серо.

Почки весны в чаду.

Чуешь, запахло серой?

Знай, это я иду!

Страсти холодным жаром

Душу мою морозь.

Крикнул тебе: «Тамара!»

Эхо отозвалось.

Где же ты? Где же, где же?

Как так? Ты не со мной?

Злая до чёрта нежность

В сердце вошла весной.

Крылья сложу в котомку,

Нимбом зажгу камин.

Это, наверно, ломка,

Или, быть может, сплин!

АДРЕС ЛЮБВИ

Переулком неказистым

Не сказать в каком бреду

Я пьянее гармониста

Деревенского бреду.

Каждый камешек — приятель,

С каждым деревом — союз;

Вот четвёртый дом, вот — пятый…

Дальше я идти боюсь.

Я сворачиваю к Бронной,

Добегаю до пруда —

Здесь гулять вполне резонно:

Здесь Булгаков, здесь вода.

Только что она, водица —

От весны и от любви —

Ею мне не охладиться,

Смесь горючая в крови.

Ох, взорвётся детонатор,

Полетаю над Арбатом

В виде маленьких клочков —

Разноцветных облачков.

ЧЕРКЕШЕНКА-ЧЕРЕШЕНКА

Черкешенка-черешенка нежнее, чем цветок.

Бросает взгляды томные, негромкий слышен вздох.

А губы, словно ягоды. И эта дрожь ресниц…

Мне на ладони, милая, воды скорей плесни.

Я девушки прекраснее не видел отродясь,

Просить руки красавицы отважится лишь князь,

Султаны будут свататься и плакать короли,

Из самых дальних гаваней отчалят корабли.

А в трюмах с драгоценными камнями сундуки.

Парчи, шелков из лотоса — огромные тюки.

И сладости заморские: нуга, халва, шербет.