Бесплатный фрагмент - Охотовед

Пролог

Это только дилетанту кажется, что лес вечно спит или дремлет и что жизнь в лесу — это неорганизованная, дикая стихия. На самом же деле лес и дикая жизнь в нем никогда не замирают: днем или ночью, зимой или летом, в жару или в ненастье лес — это практически идеально организованное сообщество, это настоящее живое государство, реальная страна. И нет в этой стране иных законов, кроме как естественных законов природы — законов Создателя. Все обитатели, жители этой страны: и божья коровка, и муравей, и гусеница, и лось, и белка — все они живут своей жизнью, подчиняясь законам, неподвластным времени. Только подумать, сколько лет, сколько миллионов лет! И все живое не взялось просто из ничего: у всех есть предки, у всех есть реальное историческое и физическое прошлое. И в том прошлом все они жили этими же, сегодняшними законами… Двадцать миллионов лет назад, например, болотная черепаха, осторожно выбравшись из грязи и тины, поймала и полакомилась зазевавшейся огромной стрекозой. А сегодня, где-то в пойме Днепра или Припяти, ее потомок точно так же выполз на сухую кочку и, вытянув шею из жесткого кожаного панциря, с интересом поглядывает на неосторожную маленькую стрекозу, пытающуюся невдалеке отложить свои яйца в теплую болотную воду. В другом конце света стремительный гепард настиг быстроногую антилопу. А где-то грозный шершень тащит в свое гнездо не менее грозного для всех животных овода -всё это охота! Охота изначально и всегда была в природе. Но человеку, кроме умения и знания существа охоты, природа дала еще и необычайную радость бытия: всесторонне развитый ум для познания и анализа сущности окружающего мира. И он осознал, что такое есть жизнь, он узнал, что есть реальная и ощутимая связь между всем живым в этом мире. Многое изменилось за миллионы лет разнообразных форм жизни на земле, но сама суть охоты не изменилась. Не ест лев траву, не питается мясом олень, не пьет шершень нектар, но каждому в этом мире дикой природы хватает своего, ему данного в начале его пути по жизни и во времени. Только охотник-человек сегодня сильно изменил свое отношение к охоте и к добыче диких зверей и птиц. Есть, конечно, исторически сложившиеся условия жизни отдельных людей и целых народов, когда охота становится и есть способ их существования. Дикие звери, птицы употребляются ими в пищу, как и установил когда-то Создатель. Но для определенной категории людей охота в наше время есть не что иное, как историческое, этически и нравственно оправданное, насыщенное эмоциями духовное и практическое возвращение во времени к своим истокам — к личной свободе и к гармонии с дикой природой.

Там, на заре человечества, охота была способом нашего существования. И от успеха охоты зависело будущее всего рода. А для успешной охоты требовались знания условий жизни диких зверей, их повадок и других особенностей их поведения. Зачатки знаний о естестве дикой природы стали неотъемлемой частью обычной, казалось бы, жизни древнего человека. Но и спустя миллионы лет зов предков тянет людей не только к непосредственному, прямому общению с дикой природой, но и к изучению жизни ее обитателей. И не столько охота как собственно добыча дикого животного влечет охотника в это древнее, волнующее царство, сколько непреодолимое стремление побыть в этом царстве, ощутить себя его частью, увидеть и явно прочувствовать красоту дикой страны, услышать, осязать, ощутить и разгадать птиц, зверей, насекомых, прикоснуться к неповторимым ландшафтам и неописуемой красоте, которую не видит и не очень-то желает, к сожалению, увидеть большая часть человечества. Это и есть счастье! Счастье настоящего охотника. Охотники смотрят на природу глазами восторженного младенца: вековая дубовая роща по берегу быстротечной или величественной реки, скрытое папоротником барсучье поселение-колония на склоне поросшего могучими соснами холма, звенящий неописуемой словами природной музыкой лесной ручеек, эмоциональный и красивый брачный танец журавлей или волнующий ток древнейшего глухаря — вот это видят в первую очередь глаза охотника. И лишь во вторую очередь сознание принимает решение о добыче (или не добыче) презревшего опасность дикого животного. И только настоящий охотник не может уснуть за неделю до открытия охоты. Тысячу раз не прав тот, кто утверждает или даже думает, что охотник в это время мечтает о добыче. Ему, охотнику, грезится закат, искры костра, тихая звездная ночь накануне открытия охоты и слышится свист крыльев стайки уток, скрывшейся в густом утреннем тумане, или неотразимая, сладостная музыка гона гончих, или нежный посвист пестрых рябчиков. А если и добудет он утку, зайца или другой заслуженный выдержкой, трудом и знаниями трофей, и несет он их домой с гордостью и радостью, то и не столько ради пропитания, а ради того, чтобы показать добычу близким, дать потрогать, рассказать о своих чувствах охотниках и, чего греха таить, услышать если и не похвалу — то хоть понимание и признание своего счастья охотничьего.

И уж совсем напрасно всех охотников некоторые люди ставят в один ряд с браконьерами! Главное отличие этих абсолютно разных людей — в отношении к дикой природе. У одних — это любовь и образ существования неразрывно с дикой природой. У вторых — это корысть, жадность, выгода, жестокость и варварство. И совсем не одно и то же: тихо бредущий с ружьем на плече по лесу, полю или болоту счастливый человек, и крадущийся, сглатывающий слюну, с горящими глазами варвар-браконьер, жаждущий только крови. Не многие знают и понимают, что охотники берут у природы только то, что она им разрешает и сама дает им за их любовь и откровение, в то время как браконьеры берут в природе все то, что хотят и что смогут. Это главное их отличие. В охоте — закон от Создателя. Для того чтобы это все попытаться почувствовать, понять и принять простому, обычному человеку, не охотнику, надо, чтобы ему повезло и он встретил бы настоящего охотника и провел с ним в лесу, в дикой природе всего лишь одни сутки! Прошелся бы по тихому утреннему пахнущему мхом, грибами и папоротником лесу, увидел бы, например, дятла, достающего из их убежищ прожорливых вредителей или вспорхнувшего из-под ног и притаившегося у ствола ели петушка-рябчика, полюбовался бы семьей косуль, внимательно тебя изучающую, ощутил ядреный запах секача из еще кажущейся теплой его лежки, попробовал на вкус нежную полоску стебля аира, разведя костерок, пожарил бы сала с хлебом и заварил чая из собранного по пути чабреца, зверобоя и земляники. И это далеко не сутки! А впереди — гон преданных собак и хитрый заяц, на глазах у людей запетлявший свои следы. Впереди хитрая или свирепая мордашка куницы, которую потревожили в ее убежище: старом дупле в не менее старой осине. И это еще не сутки! Впереди вечерний затихающий, кажется, лес. Но это только кажется так. Затихают дневные птахи, а их место занимают ночные обитатели дикой страны. Шуршит сухой травой неугомонный ежик, бесшумно несколько раз проносится прямо над головой невидимый и никому почти не ведомый козодой. Где-то грозно рявкнул самец косули, закопошились, ворчливо скрипя, лесные дрозды, ухнул филин. Звездное небо прочеркивают стаи уток, на озере плещется бобр, у берега тихо шуршат камышами ондатры. И это ведь еще не сутки! Впереди полная жизни ночная стихия дикой природы: шуршат ветки, трещат сучья, колышутся листья — лес полон таинственных и от того чарующих звуков жизни его обитателей. И лишь с рассветом на коротенький миг эта ночная жизнь затихает, чтобы передать эстафету пробуждающимся обитателям этого дивного, дикого, древнего царства. Эти впечатления всего лишь от одних суток, проведенных с настоящим охотником и настоящим ружьем в дикой природе, навсегда изменят скептицизм и осуждение в отношении охоты и самих охотников.

Браконьеры же — суть антигуманная. Злые и алчные, они нарушают законы природы и законы человеческие. Это они оставляют детенышей без мамок, это они убивают ради наживы, ради корысти, ради личных амбиций и ради убийства. Это браконьеры используют ухищрённые методы добычи диких животных, это браконьеры отрицают сложившиеся устойчивые связи между человечеством и дикой природой. Не дрогнет у браконьера рука, рубящая с корня зеленые елочки для разведения костра или подстилки, не дрогнет у браконьера рука, устанавливающая весной во время нереста сети по озерам, рекам и разливам. Это браконьеры убивают не ради охоты, а ради бесплатной халявы, это не охотники, а варвары заливают на охоте свою совесть спиртным, это браконьеры воруют и снимают с гона чужих собак. Это не охотники, а браконьеры используют все более изощренные способы убийства дикой природы. Разве есть хоть капля сходства в романтике-охотнике и кровожадном браконьере? Только охотники, добрые и бескорыстные люди, хранят в своих генах, в своем сердце и в своем сознании любовь ко всему живому, неотъемлемые и интересные знания о дикой природе, и только они способны сострадать и помогать диким существам, отложив, если это надо, на это время свое любимое древнее занятие, охоту. Жизнь на земле создана для того, чтобы живущие пользовались теми ее проявлениями и форматами так, как это и было задумано природой — Создателем этой жизни. Охота — это проявление такой жизни; браконьерство — это извращение сути взаимного существования человека и дикой природы.

Вот так из охотников, из прирожденных или наученных охотников, возникла обобщенная, почти фанатичная группа профессиональных охотников и профессиональных защитников дикой живой природы: егерей, охотоведов, лесников. Но большинство людей в жизни ничего о них не знают, так же, как и об их работе, о смысле их жизни, о взглядах, о стереотипах, не говоря о проблемах их работы. Впрочем, как и не знают многого о дикой природе. Поэтому и возникает неоправданное ничем сравнивание охотников с браконьерами, а егерей — с дилетантами или «лесными бродягами». А ведь эти люди, живущие в неразрывной связи и даже сотрудничестве с дикой природой, в этой же природе растворились, слились с ней — они в ней незаметны, и в жизни своей в большинстве своем всегда не привередливы и не честолюбивы. И большинство из них смело стоят на страже принципов честности и равноправия в дикой природе и справедливо разделяют мир людей и мир диких животных, при этом порой ставя на кон свою личную безопасность и даже жизнь. Егеря, охотоведы и лесники, получив в дар от природы знания ее секретов и тайн, как правило, остаются верными ей до конца своих дней, как и верными общечеловеческим принципам и ценностям: быть честным, не искать корысти в открывшихся тайнах, помогать людям понять и сохранить тайны дикой природы, одновременно сохранив и приукрасив древние традиции человечества и морально-эстетическое удовлетворение современных охотников и членов их семей в самой охоте.

В охоте — страсть, в охоте — любовь, в охоте — жизнь. Страсть в отношениях с естественным, страсть быть вольным и свободным, сильным и смелым, честным и открытым; в охоте преданность и любовь ко всему первозданному. Это любовь и страсть настоящего охотника получена и пронесена генами в теле человека от его первобытного естества до наших дней. Может, с тех самых времен древней болотной черепахи — и до настоящего времени. Это ли не достояние? И в целом суть отношений настоящих охотников с дикой природой остается неизменной: они не убивают, а берут с благодарностью и благоговением у природы то, что она им сама позволяет взять за их искреннюю преданность и любовь к ней.

Именно этим проявлением человеческого бытия — любви, охоте, искренности и свободолюбию посвящена серия моих книг, в которых читатели найдут, безусловно, много интересного и нового не только об охотниках, но и о дикой природе в целом. В своих книгах я как истинный охотник иногда умышленно слегка отклоняюсь от точного биологического описания жизнедеятельности диких животных в природе в пользу создания необходимого художественного их образа, но в целом, я уверен, что суть остается извечной: дикие звери не знают в своем существовании подлости, предательства, корысти, зависти и обмана. Не потому, что они звери, а потому что их душа не знает греха. И это следует знать и помнить все нам, людям.

Я благодарен и признателен всем, кто прислал мне искренние письма и записки на мои книги: их много, но я в силу определенных причин не могу сегодня на все ответить. Мне очень приятно, что абсолютное большинство моих читателей, в том числе и женщин, понимают и принимают мою мысль. Спасибо вам за это огромное, спасибо моим друзьям и друзьям моих друзей, что помогали и поддержали меня в моем искреннем желании приоткрыть завесу непростой, невидимой и интересной жизни одаренных природой и преданных ей людей — охотников, и первых из них — охотоведов.

Николай Близнец. 2017—2022 г

Глава 1

Собаки, почуяв запах охотничьей одежды, ружейной смазки, а может, и тревожный азарт своего хозяина, завыли-заголосили, царапая тупыми когтями сетку вольера. Земляной пол вольера усыпан щебнем вперемежку с почерневшими останками костей крупных животных. Два пегих русских гончих с разбегу бросаются на сетку, отскакивают, громко и низко взлаивая и скуля, торопливо лакают воду из большой посудины у будки и вновь бросаются на сетку.

— А что б вы сдохли, дармоеды! Тихо, тихо — в лесу еще набрешетесь, если жрать охота. — Хозяин, в болотных сапогах, черной телогрейке, кепке, прикрывающей макушку лохматой, кучерявой черной головы, подошел к вольеру, оглядел собак и, обернувшись на тихо стоящую на крыльце жену, злобно спросил:

— Ты, Надя, их не кормила случайно?

— Нет, Коля, ты же предупреждал…

— А! Тебя предупреждать… Смотри, если кормила, сама за лосем бегать будешь. Ишь ты, разъелись, засиделись. Два месяца, дармоеды, в лес не ходили. Два месяца кормлю вас. Если лося сегодня не найдете, не остановите, то сами в лесу останетесь на корм волкам и воронам! Не пожалею картечи на вас…

Собаки притихли, нетерпеливо перебирая лапами и поблескивая в темноте зеленовато-желтыми блестками преданных глаз. Калитка подворья бесшумно отворилась, и во двор вошли двое мужчин. В таких же болотных сапогах и телогрейках, только с вылинявшими огромными полупустыми рюкзаками.

— Здорово, Колян. Ну что, едем? — поздоровались они с хозяином, не обращая внимания на хозяйку.

— Конечно! Едем. Я вчера вечером проехал в Бобовки, где ты, Свист, весной косулю завалил. Посмотрел — на Микитовой поляне лосиха с лосенком живет. Взять ее легко. Собак пустим от Маяка, они их быстро найдут. С лосенком она далеко не пойдет, будет кружиться вокруг поляны по кустам. А если и пойдет, то на остров через Глиницу. Ты, Свист, сразу пойдешь на этот переход, а мы с Дротом пойдем с собаками.

Свист оскалился сверкающими коронками, сплюнул под ноги:

— Понятно, Колян. Я тоже следы видел на прошлой неделе. Ездил ловушки на пчел ставить на Маяк. В километре — Думановская пасека, думаю пару роев словить. Зашел в болото — точно, лоша с лосенком тропки все исходила. Не пойдет она с поляны, точняк. Но это ты хорошо придумал насчет острова. Я стану на переходе — может, шумовой козел, а то и кабан наскочат…

Оба пришедших охотника достали из-под телогреек висевшие на шеях разложенные ружья, быстро собрали их, положили на сиденье заляпанного грязью старого газика-«козлика».

— Колян, — второй из пришедших, высокий, поджарый, со скуластым горбоносым лицом и потухшей папиросой в узких губах, подошел к хозяину и что-то шепнул ему на ухо. Заматерившись, хозяин злобно зашипел на жену:

— Чего стала? Что смотришь-сурочишь? Тебе работы нет? Уже рассвет скоро. Иди, свиньям пайку замешивай. Мне пожрать собрала? Тащи мой рюкзак, не забудь пузырь положить, стоишь, как столб! Бегом!

Хозяйка, молодая хрупкая женщина с большими грустными глазами, бросилась на веранду и вынесла такой же, как и у вошедших гостей, выцветший рюкзак, подала мужу. Тот быстро проверил содержимое: патронташ, полностью заполненный патронами, снаряженными пулями и картечью, нож, бутылка самогона, полиэтиленовые мешки, топорик, фонарик, веревка, оселок, термос, газетный сверток с салом, луком, хлебом и его любимыми сырыми куриными яйцами.

— Надя, — Николай положил рюкзак в машину, — сколько раз тебе говорил, чтобы канистру воды в машину клала! Ты вечно забываешь! Чем только у тебя голова забита?! Вечно, наверное, об одном только и думаешь! — он хлопнул дверями машины, засопев, сходил в беседку и бросил в багажник пластиковую канистру с водой, — Дрот, тащи собак!

Дрот снял со столба поводки с ошейниками, ловко нацепил ошейники на шеи рвущихся и скулящих собак, подвел их к открытому багажнику. Собаки, не раздумывая, привычно и ловко заскочили в пыльный багажник машины, уселись между беспорядочно разбросанными инструментами и снаряжением: лопатой, топором, мешками, домкратом, тросом и запасным колесом.

— Садись, мужики. Поехали, с богом. Рассвет начнется, а мы еще копошимся! Надя! Затвори ворота за нами!

Одинокий серп луны медленно тает в поднимающихся из-за леса лучах восходящего солнца. Скрипя пружинами изношенных амортизаторов, проваливаясь на кореньях и ямках-ухабах, «козлик» почти бесшумно катится по лесной дороге. Справа темнеет стена высокого хвойного леса. Слева внизу простирается широкая пойма урочища, именуемого у местного населения странно и звонко «Бобовки». До реки отсюда километров семь. Сначала заболоченное урочище Бобовки, потом — луг, а за ним течет величавая Березина. Через все урочище сквозь заросли и топи пробирается чистейшей воды ручеек — Криница, впадая в большое пойменное озеро Винницкое, которое дальше впадает в саму Березину. По устью неширокой Криницы бобры у своих хаток настроили плотин — оттого Криница у этих плотин разлилась, затапливая берегов, густо заросших камышом-очеретом. Ивняк и ольшаник, кое-где вперемешку с березняком и осинником, густо оплетенные у корней крапивой и осокой, составляют непроходимые заросли, словно в джунглях. Местами заросли расступаются, образуя разной формы и размеров поляны с высоким разнотравьем, никогда людьми не кошеным и лишь изрезанным-истоптанным тропами диких зверей. По окраинам этих полян среди зарослей крушины и ольхи пробиваются кусты калины, ивняка, одиноких дубков, елей и сосен. Поляны соединяются между собой тропами, образуя нескончаемый лабиринт дорожек, истоптанных копытами диких животных, нашедших в заболоченном лесу летом себе и кров, и пищу, и убежище, и места уединения для таинства рождения на свет новой жизни. Дикие кабаны большую часть времени проводят в самых низких заболоченных логах. Лоси и косули держатся ближе к полянам: и корма больше, и ветерок хоть как-то, хоть не намного, но разгоняет тучи гнуса…

Молодая лосиха, всю зиму проведя с семьей в хвойных посадках, повинуясь зову инстинкта, с наступлением весны ушла из своей семьи в болото, в котором она родилась три года назад. Это болото она знала хорошо. Каждую полянку, каждую тропинку она исходила со своей матерью. А прошлой осенью здесь она встретилась с красивым и сильным молодым лосем, пришедшим в их болото издалека. Отец молодой лосихи гонялся за пришельцем, грозно сопя и угрожающе склоняя к земле голову с тяжелыми лопатообразными рогами. Но позже молодая лосиха, когда ее отец и мать стали уединяться и прогонять даже ее саму, ушла с чужаком за ручей к большой поляне, протянувшейся почти до самого озера. За поляной, через небольшой перешеек, находится возвышенность — гряда, на которой молодые лоси, ставшие парой-семьей, уединившись, наслаждались покоем и неизведанными молодой лосихой ранее чувствами взрослой самостоятельной жизни. Лось-самец изломал рогами молодые кусты крушины на тропинке от поляны к острову, обозначив тем самым неприкосновенность территории их только что созданной семьи и свою силу. Изредка покой пары нарушали люди. Громко перекликаясь, они бродили по острову, собирая в короба грибы и снимая с деревьев орехи. Лоси сторонились людей. Завидев их или услышав их шаги, треск сучьев у них под ногами, лоси тихо, почти бесшумно уходили с гряды по тропинке на поляну, а оттуда, если возникала такая необходимость, в чащу, в заросли — ближе к ручью, к бобровым плотинам, где жили кабаны. Ближе к зиме они объединились с родителями молодой лосихи и двумя прошлогодками, младшими братьями лосихи, и ушли на зимовку из болота. Сложная и страшная была зима. Но и волки, и люди с ружьями, и собаки, и отсутствие соли, и холод — все это осталось позади. Еще зимой, почувствовав в себе волнующую, но приятную тяжесть, молодая лосиха поняла, что с наступлением весны она тихо уйдет одна в болото на свою поляну, на свою гряду. И лишь только расцвели ландыши, лишь только робко запели соловьи, под свист крыльев прилетевших уток и хорканье вальдшнепов, ранним весенним утром у неё появился ее теленок — тонконогий, большеголовый рыженький лосенок. Сейчас, спустя два месяца, он уже смело отходил от матери, не боясь затеряться в густой траве, умел надежно спрятаться, если мать подавала сигнал тревоги; быстро семенил за матерью по тропам от поляны до поляны, если вдруг возникала такая необходимость. Он уже хорошо понимал, что такое всплеск от удара хвостом по воде загадочного бобра; знал, что ежик колючий, а лисица не опасна; знал, что волчица очень опасна, но боится матери; а все остальные звери боятся не только волчицы, но даже ее запаха. Он знал, что люди более опасны, чем волчица, хотя видел их только один раз. Мать научила его находить вкусные грибы, лакомые побеги и нежную кору, хотя большую часть его рациона составляло густое сладкое материнское молоко. И вместе с этим молоком лосенок впитывал в себя и трели соловья, и запах черемухи, и грозное уханье свиноматки с маленькими полосатыми поросятами, и великое множество запахов, шелестов, шорохов, тресков, шипений и хрипов, других уроков непростой школы дикой жизни. Мать все дальше и дальше водила его от их поляны, и с каждым днем что-то новое, что-то интересное, что-то неизвестное ранее открывалось лосенку, как и любому другому любознательному ребенку, познающему окружающий его мир. Далеко не простой мир — а в дикой природе ещё и опасный.

* * *

Родители уехали на работу в шесть утра. Проводив взглядом мотоцикл, Леша закрыл ворота и быстро бросился в дом переодеваться. Сегодня он решил сходить в дальний поход: пройти берегом Винницкого до острова, оттуда через Бобовки и Криницу до Маяка, а от Маяка, через Боровичное, большим лесом — домой. Родителям об этом не сказал — кто пустит двенадцатилетнего пацана в такую даль.… Эх, разве ж это даль! Со старшим братом, который сейчас в армии, он уже давно ходил не только в Бобовки, но и на Белый берег, в Думановские дубы. И не только.… Уже второй год взрослые пацаны берут Лешу с собой в лес пострелять из самопалов, пожарить сало на костре, покурить, а то и бросить в костер головку от неразорвавшегося снаряда, найти который на «трофеях» в Дубовке вообще не проблема. Но в лес Леша любит ходить один. Отец не разрешает брать ружье, хоть и догадывается о том, что Леша давно самостоятельно стреляет из ружья по воронам или газете, а потом сам заряжает патроны, аккуратно открыв проволокой замочек на чемодане с боеприпасами, пылящемся под диваном. Прошлой зимой он попался. С соседским Серегой повесили газеты на яблони в саду, постреляли. Газеты убрали, следы замели. Но пострелянные ветви яблонь отец обнаружил сразу же, придя с работы. Ох, и попало же Леше. И ремня получил, и в углу постоял. Но зато, когда этой весной Леша принес домой чирка, добытого на разливе прямо с автомобильной камеры, отец похвалил, а мама приготовила вкуснейшую наваристую лапшу, добавив, правда, в суп полкурицы.

Накинув братову штормовку, зеленую панаму-«афганку», бросив в рюкзачок завернутый в газету кусок сала, луковицу и хлеб, одел мамины короткие резиновые сапоги. На сеновале из-под крыши достал с вечера заряженный самопал, ствол которого изготовил из трубки маслопровода трактора, а рукоять — из корня лозы. Проверил, сухие ли спички, закрыл на навесной замок дом, положив ключ под кирпич у крыльца, огородами пробрался к лазу в заборе и вскоре исчез в кустах олешника, поросшего по пойменному лугу за огородом. Комаров, оводов Леша не боялся: он был уверен, что они больше гудят, чем кусают. Пройдя кустами до берега озера, он по кладке перешел небольшую промоину, и вскоре его зеленая панама исчезла в зарослях прибрежного аира. Леша знал, что за промоиной в озеро вдаются несколько заросших аиром кос. В зарослях камыша и аира он еще весной нашел несколько гнезд крякв. Сейчас гнезда пустые, но утят уж очень хочется посмотреть! А они, должно быть, плавают с мамкой-уткой среди прибрежных лопухов и кувшинок. Осторожно, стараясь не хлюпать и не набрать воды в короткие сапоги, Леша подкрался к кромке озера. Из-под ног выскочила камышовая курочка и, быстро шлепая по траве и воде, помогая себе крыльями, скрылась в камышах. И тут же Леша заметил утят. Заподозрив неладное, утка-мама тихо крякнула: утята, черные, пушистые с оранжевыми клювами, тут же быстро выстроились за ней в «кильватерную» колонну и бесшумно всей семьей уплыли в заросли кустов аира. Леша усмехнулся, пряча в самодельную кобуру самопал: «Пусть до августа подрастут. А там! Открытие охоты на уток! Будут моими!»

Вернувшись на тропинку вдоль озера, мальчишка весело и быстро направился по ней к чарующей и манящей своей неизведанностью, своим величием, своей первозданной дикой красотой полосе лиственного пойменного леса — урочищу Бобовки. У входа в лес тропинка разделялась. Одна, еле видная, натоптанная грибниками дорожка уходила влево к острову. Вторая шла к большому лесу на Маяк через Бобовки. Леша уверенно свернул на вторую, и, пройдя по ней вглубь леса, уверенно свернул с натоптанной людьми тропки на тропу звериную. Он знал эту тропу — она вела на большую поляну через заболоченный лог. По этой тропе он начал изучать Бобовки еще в прошлом году под бдительным оком брата. Теперь на этом участке он чувствовал себя как дома. Пройдя полкилометра, осматривая на грязи следы косуль, кабанов, кое-где лапы енотовидной собаки или лисы, Леша дошел до лога, свернул с тропы и по косогору гряды с буйной порослью подрастающего ельника, осторожно пошел параллельно логу. Как он и ожидал, ветерок вдоль лога поднял диких кабанов. Их Леша не увидел, но услышал грозное уханье секача, легкий треск редких сучьев под копытами диких свиней. Постояв на месте и выждав время, чтобы не нарваться на свиноматку, он прошел еще метров сто по ельнику и свернул в болото. Здесь, на старой, разросшейся кверху толстыми сучьями осине находится старое гнездо черного аиста. Осторожно подкравшись по ельнику к началу заболоченного лога, Алексей заулыбался: из расположенного в развилке толстых сучьев гнезда на него, чуть высунув головы, смотрели двое аистят. «Заметили! — усмехнулся Леша, — или кабаны их всполошили». Он присел на заросший мхом пенек и притих. Капюшон ветровки накинул, чтобы не было видно сверху. Не прошло и десяти минут, как среди деревьев мелькнула черная тень и на гнездо бесшумно опустился взрослый черный аист. Быстро раздав принесенную пищу в открытые красные клювы птенцов, птица также бесшумно и стремительно исчезла в кронах деревьев. В отличие от семей белых аистов, все произошло абсолютно тихо, словно в «немом» кино. Постояв недолго у гнезда, Леша вернулся на тропинку и, дойдя до противоположной окраины лога, опять свернул на гряду. Буквально в ста шагах, на косогоре, под пологом молодых елочек жила семья лисиц. На утоптанном щенячьими лапами песке у входа в нору нашел перья рябчика, мелкие косточки, видимо от зайца, скорлупу пятнистого яйца. Стебельки березок и осинок сгрызены, изломаны. Узенькая тропка протоптана от норы к логу, где у лис водопой. Наклонившись, Леша заглянул в нору. В нос ударил резкий запах псины, смрад падали. Самих лисят, конечно, не видно. Оглянувшись на шорох, с удивлением увидел в десяти шагах от себя совсем тощую облезлую лису, которая, по-кошачьи выгнув спину, оскалила клыки, смешно сморщив нос. Она вдруг несколько раз сипло тявкнула, фыркнув, юркнула под елку. Леша засмеялся и быстро ретировался на «свою» тропу — предупреждение он понял правильно.

Вот, наконец, Криница. По бобровой плотине Леша перешел ручей и остановился у изготовленного им с братом солонца. Осину они сначала подрубили с одной стороны до середины, пониже. Потом — с обратной стороны, уже на уровне груди. Дерево упало, но осталось висеть на расколовшемся от подруба пне. В верхней толстой части ствола они сделали первое корыто, выдолбив его специально изготовленным для этих целей приспособлением, напоминающим кайло или кирку, где вместо острого шипа было выковано закругленное, в виде отточенной ложки, лезвие. От первого корыта вниз по стволу прорублен желоб до второго корыта в середине ствола. И от второго корыта вниз до кроны, лежащей ветвями на земле, опять прорублена уже совсем узкая канавка. Эти желоба сделаны для того, чтобы дождевая и талая вода стекала из корыт по стволу, просаливая древесину. Ни лоси, ни косули, ни зайцы, для которых изготовлены эти корыта, не любят, как это принято считать, лизать соль. Они любят соленую кору, соленую древесину и даже соленую землю под солонцами. Самой же жгучей соли они побаиваются. Вскоре Леша увидел и свой солонец. Коры на стволе уже не осталось: вся она съедена за год лосями, косулями и зайцами. Травы вдоль дерева нет тоже — все избито, истоптано копытами, часто усыпано катышками «разнокалиберного» помета. От дерева-солонца набиты свежие тропы к логу — на водопой. Ствол дерева вокруг корыт изгрызен, а затем зализан языками так, что древесина блестит словно лакированная. Под стволом осины дикие кабаны нарыли глубокие, в колено, ямы: соль нужна не только травоядным, она является крайней необходимостью и лакомством, в том числе и для диких кабанов, которые с удовольствием высасывают ее из соленой земли, процеживая сквозь зубы. Пройдя до водопоя, Леша увидел на грязи четкие следы волка. Мурашки пробежали по спине. Мальчишка, озираясь по сторонам, достал самопал, закрепил в скобе у зажигательной щели две спички, подсунул под изоленту спичечный коробок. Самопал был заряжен несколькими крупными самодельными дробинками. Дробь Леша лил уже давно самостоятельно: в коробе с мокрым мелким песком протыкал стержнем вертикальные «шахты», заливал их расплавленным свинцом. Полученные охлажденные стержни резал на равные цилиндрики, которые раскатывал в старой сковороде дном алюминиевой кастрюльки диаметром поменьше. Снаряженные такой дробью патроны не отличались при стрельбе хорошей кучностью, но из-за отсутствия магазинной дроби и такая годилась.

Следы волка как раз вели в ту сторону, куда Леше надо было идти — на Маяк. Постояв в нерешительности, мальчик осторожно пошел по следам волка, держа самопал наготове. Солнце уже светится в кронах деревьев, лес наполнен щебетом птиц, радостно встретивших рассвет. Где-то недалеко, вдоль лога, прохоркал запоздалый вальдшнеп. На лугу несколько раз гортанно прокричали журавли. Вдруг со стороны Маяка послышались одинокие, редкие сначала, а потом более частые, активные голоса лающих собак. Леша остановился, затих. Лето — охота закрыта. Да еще здесь — запретная для охоты «зеленая зона». Откуда собаки? Вскоре лай собак перешел в частый набат-гон. Гончие взяли след и гнали зверя по Бобовкам в районе большой поляны, куда и шел Алексей. Забыв про волка, Леша взволнованно прислушался к лаю собак: лай из гона превратился в облаивание зверя на месте, и Леша понял, что собаки работают вдвоем по крупному зверю, скорее всего, по лосю или секачу. Из злобного, на высоких тонах лая, голос собак периодически переходил в равномерный гон, и опять, остановившись, в визгливое облаивание на месте. Не замечая комаров и оводов, нещадно атакующих со всех сторон, Леша настороженно слушал голос погони, голос преследования, голос охоты. Легкий озноб пробежал по спине: кто же это обнаглел? А может, это все же бродячие собаки? Голос собак то приближался, то удалялся, и Леша догадался, что собаки кружат зверя вокруг поляны, которую называли Микитовой.

В районе Маяка и большой поляны тревожно застрекотали сороки; с места на место перелетают сойки, оглашая лес скрипучим резким криком. Тревога пришла в лес. Казалось, даже зяблики и другие певчие птицы примолкли. Прислушиваясь к тревожному стрекотанию сорок, крикам соек, гулкому набату гона собак, Леша спрятал самопал и, осторожно ступая, пошел прямо по звериной тропе в сторону непрекращающегося злобного лая собак. Что это были гончие, Леша уже не сомневался…

* * *

Машину спрятали в кустах орешника. Быстро светало, лес ожил и наполнился гомоном птиц. Где-то кукушка, перелетая с дерева на дерево, громко оповещала лес о своем присутствии. Щеглы, зяблики, дрозды, зарянки, камышевки, славки на все лады приветствовали восходящее солнце, оглашая лес веселой, жизнерадостной музыкой пробуждающейся ото сна природы.

— Свист, — Коля тихо подозвал возбужденного приятеля, — гони по тропинке к острову. Не тормози. Не кури. Не спи. Станешь у кривой березки на самой развилке. И замри, пока мы сами не придем или в стволы коротко не позовем. Если длинно, протяжно, то, как обычно, иди к машине. Все понял?

— Что тут понимать, Колян? А может, на «ход ноги»? Глаз подвострить? У меня ж фляжка! Магарыч!

— На какой ход? Какой глаз? — вмешался хмурый Дрот. — Положи фляжку в машину, алкаш! Положи, кому сказал!

Свист неохотно достал из внутреннего кармана плоскую стальную фляжку и спрятал в мох под машину, бормоча что-то и про «алкаша», и про «каких-то придурков». Припрятав фляжку, он, не оборачиваясь, сгорбившись, вложив в патронник патроны с пулями, пошел вниз к болоту по тропинке, ведущей сквозь Бобовки к острову у истока Винницкого озера. Когда Свист исчез за поворотом, Дрот открыл багажник и за поводки вытащил радостно и нетерпеливо скулящих собак, грубо одернул их за поводки. Собаки притихли.

— Так, Толик, — Коля говорил возбужденным шепотом, прищуренными глазами вглядываясь в Бобовки, словно что-то высматривая сквозь деревья. — Ты иди вправо, на бобровую плотину у Криницы за поляной. Я пойду с собаками слева, от большого леса. Если лоша здесь, я перекрою ей дорогу в лес, ты — к озеру, а Свист — к острову. Мы с тобой аккуратно подходим к ней и осторожно, чтобы не перебить друг друга, валим. Кто первый увидит, тот стреляет. Картечь не берем, чтобы самих себя не положить и собак не пострелять. Ты иди тихо, принюхивайся, слушай меня и собак. Я пойду через десять минут и сразу отпущу собак в болоте. Или кабана, или лося поднимут. Все ясно?

— Ясно, Коляныч. Не в первый раз. Я сразу мешки возьму.

— Плохая примета. Сбегаем, если что — недалеко.

— Коля, какие приметы? О чем ты? Тут зверя — кишит. В обед уже дома печенку будем жарить, вот увидишь, лишь бы рука не дрогнула.

— Не дрогнула, говоришь… ну, тогда давай по маленькой?

Коля достал из рюкзака зеленую стеклянную бутылку, закупоренную газетной пробкой, зубами вытащил затычку и, отпив несколько больших глотков, вдохнув с рукава, протянул бутылку Дроту:

— Держи. Глотни за удачу.

Дрот из горлышка жадно глотнул, так же, как и Коля, выдохнул в рукав и вернул хозяину полбутылки мутноватой жидкости. Собаки вдруг разом притихли, насторожились, приподняли висячие свои уши, мелко задрожали, поскуливая и принюхиваясь к легкому ветерку-дуновению из болота. Казалось, пахнет хмелем, багульником, мхом, прелыми листьями, болотом, грязью; но хозяин видел и понимал — собаки почуяли запах дичи.

— Все, Толян, гони шустро, смотри не шуми. И я пошел. Альфа уже, видишь, уши навострила. За ней и Бой душится на поводке. Я через пять минут собак пускаю, и сам пойду на левый край, как договорились.

Дрот, заряжая на ходу ружье, бесшумно, как тень, скрылся на тропинке в болото. Выкурив сигарету, Коля отцепил собак с ошейников и свистящим полушепотом азартно скомандовал вслед собакам: «Ищщи, ищщи! Взять, взять!». Забросив в патронник патроны, сплюнул через левое плечо и быстро зашагал вдоль раздела леса и болота в обратном направлении, непрерывно останавливаясь и прислушиваясь к лесным шорохам. Не прошло и десяти минут, как азартно завизжала Альфа, тут же ей вторил грубым басом Бой. Несколько секунд тишины, и лес наполнился звучным, мелодичным, азартным гоном смычка русских гончих, приученных работать по крупному зверю. Высокий мелодичный голос гона Флейты резонировал с грубым басом Боя, а их облаивание стоящего, остановившегося или нападающего на них зверя, казалось, проникает в душу, переворачивает ее, заставляя дрожать колени, учащенно биться сердце и мчаться, спешить, подкрадываться на голос, не чувствуя ног, не чувствуя ничего в окружающем мире, кроме желания увидеть в просвете деревьев, кустов того, кого так азартно облаивают преданные помощники, неоценимые слуги, безжалостные добытчики — собаки. Невидимый пока зверь метнулся, судя по голосу собак, к лесу. Не дойдя до притаившегося Николая каких-то полминуты хода, гон остановился на месте. Лай то затихал, то переходил в визг, то редкими глухими всхлипами обозначал опытному слуху, что происходит в болоте. Вот лай двинулся назад к поляне. Николай бросился через кусты наперерез и вплотную столкнулся с несущимися через кусты косулями. Заряженное пулями ружье легко легло к плечу. Мушка уперлась в рыжий бок ближайшего к Николаю рогатого самца.

— Ах ты, сука, — выругался Николай, разглядев через ветки и листья в полутора десятках метров от себя косулю, — ладно, в другой раз!..

Шумовые косули, пробираясь через непролазную чащобу и опасливо озираясь назад, поздно заметили грозившую им смертельную опасность. На миг застыв, они метнулись по зарослям в сторону, мелькнув белыми «зеркалами».

Лай удалился и, судя по всему, приблизился к Дроту. Скоро прозвучит выстрел, в этом Николай не сомневался. Неожиданно выстрел прозвучал вдали — это стрелял у острова Свист. Еще выстрел. Спустя несколько секунд — третий одиночный выстрел.

— Ну, гад, — Николай, продираясь сквозь переплетенные заросли ивняка в поисках тропинки, заматерился, — не дай боже промазал по шумовому…

А лай собак, между тем, остановился на месте и, отголосив в одном участке, переместился опять ближе к поляне.

«Точно я рассчитал. Не идет никуда. Это моя лосиха! Сейчас я ее возьму», — подумал Николай, выйдя, наконец, на звериную тропу, ведущую к поляне. По тропе он бегом побежал к поляне, представляя, что с другой стороны сюда бежит и Дрот. Клещи облавы сжимаются, скоро места для маневра у лосихи не останется. Остановившись и отдышавшись, Николай отчетливо услышал приближающийся треск сучьев, характерный только для движения лося. Треск двигался вдоль поляны и вдруг неожиданно повернул прямо на поляну.

— Эх, бля, ветерок. Неужели учуяла? — пробормотал Николай и бросился вслед треску, в прогалину просвета самой поляны.

Собаки лаяли на месте. Низкий бас сбивался на визг, и Николай понял, что лосиха бросается на собак, отгоняет их. Вскоре он выбрался к поляне и увидел лосиху. В высокой траве было хорошо видно, как двигается ее спина: лосиха мечется, пытаясь передними копытами ударить преследующих ее и старающихся укусить за сухожилие задних ног собак. Лосиха не видела и не слышала приближающегося охотника. Все ее внимание было сосредоточено на собаках, пытающихся отбить у нее прижимающегося к животу теленка. Тяжело дыша взмыленными боками, она, оберегая лосенка, пыталась ударить нападающую спереди собаку. В то же время другая собака сбоку и сзади старалась выгнать из-под лосихи напуганного ее детеныша.

Николай вскинул ружье. Дрота нигде не видно. До лосихи метров сорок. Прицелился в переднюю часть тела, выждал мгновение и, убедившись, что лосиха замерла, нажал на спусковой крючок, точно переведя мушку в «хомут» — место соединения туловища с шеей. Отдачи не почувствовал. Лосиха упала как подкошенная. И тут же раздался громкий крик-плач. Альфа набросилась на лосенка, сбила его с ног и уцепилась ему в шею. Писк-плач постепенно перешел в хрип, и, когда Николай подбежал к животным, лосиха и лосенок бились в агонии. Достав из сапога нож, он перерезал горло лосихе, затем и маленькому лосенку. Собаки жадно набросились лакать пульсирующие струи крови, а охотник поднял ружье, открыв стволы, потрубив коротко несколько раз. Тут же невдалеке отозвался Дрот и, запыхавшийся и мокрый от пота и росы, он вскоре выбрался из кустов на поляну, подошел к Николаю:

— Хорошо, что мешки и топор взяли. Поздравляю, шеф! Ты, как всегда, везунчик. Я же говорю: наверное, в детстве каку ел! — Дрот, смеясь, пожал руку и похлопал по плечу товарища. — Что не весел, Коля?

— Да так. Что-то сердце защемило, как лосенок запищал. Альфа его загрызла, а мне и тошно. Старею, что ли?

— Да, Коля, что-то раньше за тобой этого не было. Ладно, давай за работу. А что, интересно, там Свист палил?

— Козы! Через меня на него шумовые полетели! Я чуть не пальнул. А он, видимо, не упустил случая. Посмотрим. Давай свежевать.

Через час мясо было уложено в мешки. Потроха накрыты шкурами, поверх набросали веток, наспех нарубленных тут же. Кости брать не стали. Лето, жарко. Что с ними делать? Даже собакам не отдашь. Да и лосиха оказалась худой, жилистой. Дрота чуть не вывернуло, когда полоснул ножом по вымени: брызнуло молоко с кровью. Теленка же забрали целиком, бросив лишь внутренности и голову со шкурой. Мясо пришлось выносить двумя ходками. Хорошо, что подоспел Свист, который все же «положил» тремя выстрелами молодую косулю, полетевшую на него, спасаясь от гона собак. Косулю он, как зайца, облупил на месте и принес в рюкзаке прямо к машине, где и встретился с компаньонами, еле дотащившими первый мешок мяса. Втроем вернулись за вторым мешком. Его переложили на полиэтиленовую пленку и волоком по мокрой траве дотащили до машины, которую, тем временем, надежно охраняли разъевшиеся жиром, кровью и потрохами собаки. Спрятав мясо в кустах за машиной, отдельно от мяса — ружья, браконьеры вышли на поляну Маяка, потягиваясь и щурясь от взошедшего над лесом солнца. Помыв в бобровой канаве руки и ножи, вернулись на Маяк, накрыли на газете импровизированный стол.

— Ну, мужики, — тост, — Николай поднял рюмку, — за удачку! Пусть простит нас Бог болотный, что похозяйничали. Ну, каждому — свое. Нам — мясо, ему — шкуры. Быть добру! — Он залпом выпил содержимое стограммовки, передал стакан, забросив в рот кусочек сала и лука, лег на траву, закинув руки за голову.

Мужики налили себе, выпили, молча закусили. Когда спиртное закончилось и в бутылке, и во фляжке, Николай выпил сразу три яйца, просыпая внутрь скорлупы через отверстие крупную соль, сыто срыгнув, скомандовал:

— Что, дармоеды, поехали!

Подельники нехотя поднялись, Свист предложил:

— Коля, по дороге в магазин заскочим? Пузырек прикупим, а Надька твоя пусть печеночки поджарит, свежины с картошечкой! Смак!

— Ну, если морда у тебя не треснет от того, что моя женка тебя кормить будет, то заедем. Или к вашим женам поедем? Пусть и они меня побалуют! И мясо-то не понадобится! Ха-ха!

— Да нет, Коляныч, — Свист, затянувшись сигаретой, покосился на Дрота, — к нам нельзя. У нас и не выпьешь, и не закусишь. Наши тигрицы-акулы — не то что твоя Надюха! И мясо не поможет!

— Мясо, говоришь, не поможет? Тогда без мяса домой пойдешь, деляга!

— Коляныч, ты что? А без мяса они меня с тещей и на порог не пустят! Ты же знаешь, и так заели: «Съезди на охоту, съезди на рыбалку! Принеси мяса, принеси рыбы!» Типа в магазин я хожу. Вот фляжку самогона еле выпросил! Так и сказали — пустой домой чтобы и не приходил!

Собаки, уткнув окровавленные морды в лапы, покачиваются на мешках с мясом в пыльном багажном отсеке. Машина медленно катится по лесной дороге своим утренним, еще не высохшим по росе следом обратно в поселок. Не обращая внимания на прогромыхавшую рядом громадину, трудяги муравьи толпой тащат к муравейнику извивающуюся гусеницу. Над поляной Маяка беззаботно порхают бабочки, хотя одну из них себе в жертву выбрал стремительно приближающийся шершень. Совсем недалеко от Маяка, в устроенном в развилке ствола старой сосны гнезде, двое оперившихся птенцов ястреба-тетеревятника, завидев подлетающую мать, наперебой громко запищали, открыв хищные острые клювы, даже не подозревая, что в зобу у матери только что пойманный рябчик. Над Винницким озером стремительно несется светлогрудая скопа, и вскоре зазевавшийся язь окажется в цепких лапах непревзойденного рыболова. Ничто в лесу не говорит о смерти, хотя она и рядом. Никто уже и не вспомнит о только что прозвучавших выстрелах. Разве что вездесущие кровожадные падальщики-вороны уже взгромоздились на верхушках двух высоких елей на краю поляны, рассматривая двух енотовидных собак, опасливо замерших у кучи свеженарубленных веток, обнюхивая политую каплями крови траву. Енотовидные собаки жили в норе под елками и, дождавшись наступившей тишины, решились, наконец, выползти из своего убежища, поддавшись искушению запаха свежей крови и плоти…

* * *

Услышав выстрелы и по прекратившемуся лаю собак определив, что зверь добыт где-то в районе Маяка, Леша осторожно стал пробираться к поляне. Уже дойдя до поляны, услышал, как на Маяке захлопали дверцы машины, а сама машина проехала лесом в сторону города. Пройдя краем поляны, Алексей безошибочно определил, что здесь живет лосиха с лосенком. Утоптанные в траве лежки, засохшие лосиные катышки и кое-где проступающие в грязи следы отчетливо рисовали ему картину жизни лосей на этой поляне. Насторожили вороны, слетающие с высоких елок на краю поляны вниз, в траву. Предчувствуя что-то нехорошее, Леша по мокрой и высокой, в его рост, траве стал пробираться на противоположный край поляны. Почти из-под ног сорвались, громко «крумкая», черные вороны-крумкачи. Из-под горки наваленных веток выскочили две енотовидные собаки и, огрызаясь и показывая мелкие острые зубы, неуклюже заковыляли и тут же исчезли в густой траве. Алексей остановился. Сердце защемило и учащенно забилось. Над ветками кружился небольшой рой из оводов и желто-зеленых мух. Под ногами трава казалась черной. Леша согнулся, провел рукой по примятой траве и охнул: ладошка окрасилась кровью. Сжав губы, быстро отбросил несколько веток и присел… Отрубленная голова лосихи смотрела на него большими глазами, затянутыми мутной мертвенной пленкой. Перестав дышать, он отвернул шкуры и увидел останки маленького лосенка…

Двенадцатилетний мальчик встал. По лицу текли слезы. Неуклюже вытирая их, размазывая с кровью по лицу, Леша осмотрелся вокруг: примятая трава, черные пятна спекшейся крови, жирные вороны на елке, еноты, застывшие у норы… и потроха. Широкая полоса примятой травы со сбитой росой явно указывала, куда утащили мясо. Достав самопал, вытащив из-под изоленты коробок спичек для быстрого воспламенения запала, Леша пошел по примятой траве в сторону Маяка. Там нашел газету. На газете — шелуха от лука, яичная скорлупа и… отчетливая надпись названия улицы, номера дома и фамилии. Грязными руками с запекшейся кровью Леша оторвал кусок газеты с надписью и осмотрел и запомнил следы машины После этого тихо вернулся к месту трагедии. Вороны опять слетелись на останки лосей. Сжав губы, направил самопал на наглых птиц, чиркнул коробком по спичкам. Спички зашипели, задымились и загорелись. Леша, привычно удерживая свое оружие двумя руками, навел самопал на ближайшую птицу. Выстрел прозвучал резко и громко. Полтора коробка серы от спичек сделали выстрел почти боевым. Прострелянный дробью ворон закувыркался в густой траве, замахал в агонии крыльями и затих. Парень подошел, брезгливо взял убитую птицу за крыло и вернулся к набросанным веткам. Ворона положил поверх веток, а сам сел в траву, печально глядя на бурые пятна крови. Тихо прошептал: «Я вам этого никогда не прощу!». Посидев, горестно вздыхая, все же встал, достал из рюкзака коробок спичек, газету, отложил их в сторону. Сам же прошел в кусты и вскоре вернулся с большой охапкой сухих стволов олешника и лозняка. Быстро разжег костер в стороне от прикрытых останков — чтобы не растаскивали звери и птицы, пока он не вернется с лопатой, и быстро зашагал домой, оставив свой рюкзак на поляне.

В этот день домой Алексей пришел уже в сумерках и, ничего не говоря родителям, полез ночевать на сеновал на сарае. Он еще не осознавал, что сегодня он стал немного взрослее, и сегодня решилось его будущее…

* * *

Уже через день Алексей знал в лицо хозяина машины. Пройдясь несколько раз перед домом Ермилы, он узнал, где стоит машина, и по следам у ворот опознал следы той машины, оставленные на кучке песка от кротовой норы на поляне Маяка. Николай, по кличке Ермила, работал сторожем в детском саду. Посменная работа с отгулами за ночные дежурства позволяла иметь массу времени для занятия браконьерством — охотой и ловлей рыбы сетями и неводом на Винницком озере и реке…

В начале осени Ермила на машине приехал на озеро, где у него стояла личная лодка. Пока он со Свистом и Дротом ставили сети, Алексей в темноте подкрался к машине и засыпал в горловину топливного бака пол-литровую банку сахара. Сняв утром сети с рыбой, браконьеры отъехали от берега на сто метров и намертво стали с заглохшим двигателем. Отремонтировать машину на месте не удалось, и лишь спустя сутки в мастерской Коле показали забитый расплавленным сахаром карбюратор. Бешенству Ермилы не было предела. Кого только он не подозревал, кого только не допрашивал, кому он только не грозил!

Как-то, возвращаясь из школы, Алексей увидел ГАЗик Ермилы у магазина. В салоне никого не было, и этим Леша воспользовался незамедлительно. Открыв тихонько дверцу, он вырвал провода из замка и закоротил их. Запустился стартер, и стоящая на передаче вместо «ручника» машина тронулась с места и покатилась с дымящейся проводкой и стрекочущим стартером. Леша быстро заскочил в магазин и уже оттуда наблюдал, как ГАЗик врезался в припаркованную у магазина черную «Волгу», как выскочили из «Волги» молодые мужики и стали нещадно дубасить подоспевшего Ермилу.

Третья попытка мести закончилась если не трагически, то довольно плачевно. Откручивая ниппеля на колесах стоящей у ворот машины, Алексей попался. За руку его поймал угрюмый Дрот и сразу же молча затащил во двор. Примкнув калитку, крикнул в открытую дверь веранды:

— Колян! Иди скорей сюда! Смотри, кого поймал!

Ермила и Свист вышли из дома, где, видимо, сидели за столом: Коля вытирал тряпкой руки, а Свист ковырялся спичкой в своих позолоченных коронках-фиксах.

— Дрот, на фига малого во двор затянул? — Лениво спросил Ермила у Толика.

— Малого? Ты помнишь, Коля, что нам кто-то сахара в бак насыпал? Ты помнишь, как ты двести баксов за «Волгу» отдал и фингалы неделю отмачивал? Помнишь? А вот этот сучонок только что колеса нам спустил. Иди, посмотри!

— Да ну! — Свист бегом выскочил на улицу, так же бегом и вернулся. — Точно, ниппеля выкручены на двух колесах со стороны улицы…

— Ах ты, мать твою! — Ермила схватил Лешу за шиворот, — чей ты? Как твоя фамилия?

— Пусти, морда браконьерская! — Леша попытался вырваться. — Я вам ничего не скажу! Я вам еще не то устрою за лосенка! Вы мне за все ответите!

Мужики переглянулись, молча уставились на подростка:

— Какого лосенка? Что ты гонишь? — Первым всполошился Свист, — ты, сучонок, за что это базаришь?

— За то! Которого вы вместе с лосихой летом на Маяке убили! Я все знаю, я все видел!

— Дрот! Держи его, — Коля передал Лешу Дроту, закурил, сел на заборчик палисадника. — Значит, видел? А доказательства у тебя есть?

— Есть. Я не скажу, какие! Хоть убивайте. И свою фамилию не скажу.

— Скажешь! Посидишь с крысами в погребе — все скажешь! А мы с отца и матери спросим: и за машину, и за лося, и за бегемота! Ха-ха-ха! — Ермила ногой ударил Лешу в живот, а согнувшегося — кулаком по спине, — все скажешь, щенок!

Они избили мальчишку и полуживого затащили в темный подвал, где замкнули в кладовке с картошкой.

— Ну, что будем делать? — собрал совет Ермила, потирая ушибленные костяшки кулаков.

— А ничего делать не будем. Посидит до полуночи, оклемается. Мы лицо ему не попортили. Скажет, чей он — поедем к родителям, предъявим счет, — Дрот смотрел в сторону, говорил тихо и уверенно.

— Как же он, гаденыш, нас выследил? Это надо узнать в первую очередь, — Ермила тоже задумался, потом, опомнившись, позвал жену, — Надя, принеси-ка нам бутыль. И закусить. Мы думать будем.

Жена принесла пятилитровый графин самогона, закуску и молча ушла в дом. Мужчины разлили сивуху по стаканам, молча стукнулись краями, выпили и, кряхтя, принялись закусывать. Тем временем Надя осторожно прошла в подвал, отомкнула замок кладовки и вошла к Алексею. Тот, согнувшись, сидел в углу и заплаканными глазами неотрывно следил за женщиной.

— Пошли. Только тихо. И не говори, пожалуйста, никому, что я тебя выпустила. Они меня тогда убьют. Хорошо?

— Хорошо, — прошептал Леша и пошел за Надей. Она подвела его к окну в торце подвала, открыла фрамугу, помогла Алексею пролезть в окно и шепнула:

— Сразу лезь через забор на улицу и убегай. Убегай домой и забудь сюда дорогу, мальчик!

Леша вылез в окошко, пригнувшись и прислушиваясь, прошел по цветнику, быстро перелез через довольно высокий забор и через полчаса уже был дома. Родители были еще на работе во вторую смену. Ему, как обычно, предстояло подоить козу, накормить кроликов и двух свиней. Управившись и чувствуя нестерпимую боль в спине и груди, он умылся, расстелил кровать и, только забравшись под одеяло, заплакав, прошептал:

— Вот только брат из армии придет. Пусть только скорее придет…

Уроки Леша делал за час-полтора. Четверок почти не было — одни пятерки по всем предметам, кроме рисования, пения и трудов. Родители не могли понять, почему по трудам четверка. А он знал… Вместо уроков труда, которые обычно были последними, он, быстро «слиняв» из школы, прибегал домой, переодевался и через час уже был в Бобовках. Все чаще и чаще стал прихватывать отцовское ружье, а ведь в сентябре ему исполнилось только тринадцать лет. Редкие веснушки, приносившие столько огорчений, почти исчезли. Остриженные летние выгоревшие рыжеватые кудри превратились по осени в платиновую шевелюру. Пушок пробивается над верхней губой, и голос уже ломается «под мужика». Каждое утро Леша ловко толкал над головой лом, с привязанными проволокой к его концам кирпичами, легко крутил «солнышко» на им же построенном турнике, да и в школе, приученный с детства старшим братом, не задумывался о страхе, когда надо было, отважно один на один выходил разобраться с обидчиком-старшеклассником. Дом Ермилы теперь обходил стороной, издалека поглядывая на стоящую у ворот машину и вспоминая, как на следующий день после его побега из подвала, Свист весь день крутился у школы и даже заглядывал в классы. Несколько раз видел следы машины по лесу, но и не оставил желание поймать браконьеров и наказать их, как можно сильнее…

Октябрь выдался теплым, тихим, солнечным. Зная, что родители придут с работы поздно, Леша, захватив ружье и три патрона с мелкой дробью, убежал после уроков к Белому берегу, где давно уже высмотрел несколько семей рябчиков, обитающих в старом ельнике-кисличнике вдоль небольшого лога. Среди ельника было несколько довольно больших полян, заросших по своим опушкам орешником. Алексей набил рюкзак орехами, уселся на пень и с удовольствием съел захваченное из дома яблоко. Солнце закатилось за верхушки елей, но в лесу было еще светло, и в отсутствие ветра — тихо и уютно. Достав из-за пазухи стальной манок на веревочке (из отцовских запасов), Леша продул его, повесил на грудь. Ружье осторожно зарядил и, улыбнувшись, взяв манок в губы, засвистел рябчиком: «Тссс-тссс-тссс-цик, цик, цик». Посидел, послушал, еще раз поманил. Свист рябчиков в ответ прозвучал из нескольких мест одновременно. И тут же с характерным фырканьем и лопотанием крыльев на опушку прилетел первый рябчик. Леша замер. Рябчик, умостившись на ветке ели, и почти невидимый, вновь засвистел. Ему тут же ответили, и вскоре на полянку прилетели еще три петушка. Леша медленно осторожно приложил ружье к плечу, прицелился и выстрелил. Один рябчик камнем упал с ели, остальные немедленно разлетелись в разные стороны. Бегом Леша подбежал к мертвой птице, поднял ее, рассматривая. «Хорошее будет чучело для кабинета биологии. Ева Андреевна обрадуется», — подумал он про себя, аккуратно укладывая птицу в тряпицу, а затем и в рюкзак. Охота закончена. Радостно повернулся, чтобы идти домой и остолбенел. На противоположном краю поляны стоят и ухмыляются Дрот и Ермила…

— А-а, сопляк! Попался! — Дрот, не выпуская папиросу из губ, широко улыбнулся, — ружьишко, говоришь? Ну-ка, неси его сюда, засранец. Заодно поговорим, как ты из подвала удрал, как ты нашу машину два раза раскурочил, как тебя зовут. Иди, сучонок, иди…

Они смело шагнули к нему. Леша хладнокровно открыл стволы, выбросил стреляную гильзу, вставил новый патрон и, взведя курки, прицелился в ноги Дрота:

— Еще один шаг, и я стреляю по коленям. Стоять! Оба…

Мужики тут же остановились.

— Малец, ты че? Брось ружье, а то… — Ермила не успел договорить, Леша перевел стволы и выстрелил прямо у него над головой. И Ермила, и Дрот присели, побелели и, не сводя глаз с направленных на них стволов, заикаясь, перебивая друг друга, закричали:

— Эй! Хорош! Мы пошутили. Иди своей дорогой, мы — своей. Убери стволы, придурок! Мы уходим.

— Вы уходите, — это я сказал, — Леша переводил стволы с одного на другого, — но если я еще раз поймаю вас в Бобовках или в Белом береге с собаками и оружием, я вас постреляю, так и знайте!

— Ты что?! Ты сам понимаешь, — начал было Дрот, но Ермила поднялся, потянул его за воротник:

— Пойми, Толя, хороший мальчик умеет нажимать на курок. Пошли. Потом разберемся, у нас еще дела, — они развернулись и, матерясь и угрожая, ретировались в ельник. Леша скоро услышал, как захлопали дверцы их ГАЗика. Подхватив с земли рюкзак, он быстро скрылся в противоположной стороне и, видимо, не зря. Вскоре он услышал со стороны поляны:

— Эй, пацан, иди сюда! Поговорим по-хорошему. Ты же не трус? Иди…

Но он не слушал, понимая, что они, скорее всего, взяли оружие и ему с одним патроном с ними не справиться. Он уверенно, но бесшумно шагая знакомыми тропками, решил сделать крюк и вернуться домой берегом реки, минуя Бобовки. Пройдя узкий перешеек болота, через два часа он вышел к реке и по кромке обрывистого берега в сгущающихся сумерках быстро стал спускаться вниз по течению реки по направлению к дому. Вдруг впереди в кустах завелась машина. Без света тихо поехал вдоль берега все тот же ненавистный ГАЗик Ермилы. Первой мыслью было залечь в густой траве, затаиться. Леша присел на корточки и, когда машина скрылась за кустами, заметил мелькнувший огонек на воде. Вскоре вспышки-отблески повторились. Леша вскочил на ноги и, скрываясь в траве подальше от кромки берега, быстро настиг мелькающие на воде блики. Его предположения оправдались: вниз по течению реки плыла резиновая лодка. За веслами, судя по одежде и кепке, сидел Ермила. Впереди Дрот. Толик периодически опускал в воду сачок. В глубине отражался отблеск света погруженного в воду фонаря, в сумеречной тишине раздавался характерный треск-жужжание «электроудочки». Электроустройство для браконьерского варварского способа добычи рыбы состоит, знал Леша, из электросхемы, через которую проходит провод от аккумулятора. Далее преобразованный ток через промежуточную кнопку поступает на металлический обруч сачка. «Минус» аккумулятора сброшен в воду позади лодки. При нажатии кнопки опущенного в воду сачка загорается лампочка в воде и возникает электрический разряд между металлом обруча и минусовой клеммой. Ток определенной частоты поражает все живое в радиусе трех метров. Подводный фонарик выхватывает в глубине серебристые извивающиеся бока рыбы, всплывающей вверх или падающей на дно. Дрот ловко выхватывает сачком наиболее крупные экземпляры и бросает их в лодку позади себя, под ноги управляющему плывущей вниз по течению лодкой Ермиле. Щуки, лещи, судаки еще трепещутся, но минуты их жизни уже сочтены. Даже ушедшая от сачка, но «битая» током рыба, если и выживет, то нереститься уже не сможет. Попутно в речке гибнет вся микрофлора и микрофауна, зоо-и-биопланктон. На неделю-две жизнь в пройденном электроудочкой участке умирает.

Догнав браконьеров, Леша некоторое время шел, скрываясь, следом за ними. Потом встал во весь рост и, свистнув, закричал:

— Эй, в лодке, мать вашу! Прыгайте в воду, я стреляю в лодку картечью на счет «три»! Раз, два…

Браконьеры не стали спорить и дожидаться счета «три». Несмотря на то, что до берега было метров двадцать, они разом выбросились из лодки в сторону середины реки, так как отчетливо заметили на фоне еще не почерневшего неба пацана, с наведенным на них ружьем, и отчетливо припомнили выстрел, прозвучавший в их сторону около трех часов тому назад. Лишь только они свалились в воду, Леша выстрелил своим единственным последним патроном намеренно в район уключины, чтобы поразить дробью сразу две камеры лодки, разделенные между собой перегородками. Задумка удалась. Лодка мгновенно взорвалась двумя рваными отверстиями и под тяжестью аккумулятора быстро затонула.

— Следующий раз пойдете вслед за лодкой! — Деланным басом крикнул Алексей и быстро шагал в сторону Бобовок — по лугу теперь домой идти опасно, могут догнать, а патронов больше нет.

Очередная стая уток прошелестела в уже ночном небе, когда Леша вошел в Бобовки. Даже в темноте он безошибочно нашел тропу через Криницу на остров, а оттуда рукой подать до дома. Придя домой, быстро переоделся, вылил заранее приготовленную пищу свиньям и едва успел подоить козу, услышал приближающийся стрекот мотоцикла — родители возвращались со второй смены. Пока они вошли в дом, помидоры уже были порезаны в салат, молоко процежено через марлю в трехлитровую банку, чайник установлен на зажженную конфорку. Отварная картошка на плите в кастрюльке, сало в холодильнике. Родители даже и не подозревали, где и как провел вечер их послушный ребенок. А «ребенок», встретив родителей, за поздним ужином подробно отчитался о школьных делах, о хозяйстве и ни словом не обмолвился о войне, в которую он вступил. О войне с браконьерами, о неравной войне, в которую он вступил совершенно неожиданно, но абсолютно осознанно.

* * *

Брат приехал ночью. Леша проснулся от шума и переполоха в доме. Заметив сквозь открытые двери своей комнаты пробивающийся из кухни свет и услышав громкие возгласы-причитания матери, он вскочил с кровати и, заскочив на кухню, попал в объятия брата. Сержантские погоны, надраенная бляха кожаного ремня, зеленая фуражка пограничника и выложенное на диван содержимое дембельского чемодана — все это свидетельство того, что брат, наконец, дома. Теперь и на охоту можно будет вместе ходить, и на дискотеки, и с браконьерами разобраться! Одной из первых новостей, о которых Леша рассказал брату, это было убийство лосихи и лосенка браконьерами. Брат нахмурился, узнав о плене в подвале у Ермилы, об электроудочке и стрельбе. Потом потрепал Лешу по плечу:

— Ничего, Леха. Я знаю их. Разберемся на днях. Дайка мне немного дух перевести.

Но «дух перевести» не дали сами браконьеры. Вызнав все-таки адрес Леши, они на своем ГАЗике приехали именно в утро прихода брата из армии. Услышав лай собак, мать вышла на крыльцо и, увидев машину Ермилы, немало удивилась. Дом их семьи находится на окраине переулка. За домом — луг, лес, и сюда очень редко заезжали чужие люди. Она, завидев вышедших и закуривших у машины мужчин, вернулась в дом и озабоченно сообщила:

— Там какие-то люди к нам приехали. Одного я, кажется, знаю. Возле почты живет.

Леша глянул в окошко и замер — это были его враги. Об этом он успел шепнуть брату, накинувшему шинель, чтобы выйти и поговорить с неожиданными гостями:

— О! Ну и отлично! Пошли, Леха, заодно поставим точки над «и».

Когда Леша с братом вышли из калитки, Свист зашелся в истерическом смехе:

— Во, бля! А мы его полгода искали, щенка! А он под боком живет! Надо же. Иди-ка сюда, стрелок! И отца своего зови, сейчас мы вас штрафовать будем!

Брат, Леша и отец подошли к машине:

— В чем дело, мужики? Кто тут кого штрафовать собирается? — брат подошел к Ермиле, — здорово, Коля. Здоров, Дрот. Вот уж не ожидал я вас в гости с утра!

— Здоров, Витек! — Коля скривился в кислой ухмылке, — погранец? Как там китайцы, не балуются?

— Не знаю, Коля. Я не на китайской границе служил. Я других бегунов ловил. Покруче. И покруче вас — нелюдей! Хотел сегодня отдохнуть, а завтра с вами встретиться. Но раз приехали, расскажите-ка, как моего брата в подвале примкнули, подонки? Расскажите, как с малолетками воюете? Расскажите, как мясо летом в лесу жрете — не нажретесь? Что, сволочи, молчите?

— А ты, Витек, вижу, страх потерял? — Дрот сплюнул папиросу и попытался схватить Виктора за шиворот. Коротким ударом в солнечное сплетение Виктор осадил Дрота и тут же ударом в челюсть отбросил Ермилу на машину.

Долго не думая, Леша кулаком добавил согнувшемуся Дроту по затылку и бросился на Ермилу:

— Ты, скотина, лосиху с лосенком летом завалил! Ты меня в подвале запер! Ты электроудочкой и сетями рыбу глушишь! Ненавижу вас! Я уже вам говорил — вот мой брат пришел! Получили? Еще хотите?

Виктор оттащил Лешу от Ермилы, взял того за шиворот:

— Тронете моего малого еще раз — не найдете себе места в этой жизни! Обещаю! Я ясно говорю?

Николай вырвался, плюнул Виктору под ноги:

— Ты малого своего спроси, чего он за нами шпионит. Ты спроси, как он вчера чуть нас не застрелил. Почему он с ружьем по лесу бродит? Он вчера нашу лодку прострелил! Кто за это будет платить, Витя? А платить вам придется!

— Я, Коля, заплачу, — неожиданно вышел вперед отец с топором в руках. — Я вам заплачу, — он с размаху ударил лезвием топора по капоту ГАЗика, — пока, мужики, вот — аванс. В следующий раз головы отрублю. Ясно?

Пришедший в себя Дрот достал из голенища нож, но его остановил Ермила:

— Не надо, Толик. Поехали. Базар не закончен. Свист, вылазь, сука, садись за руль, — лишь теперь все заметили, что Свист осторожно выглядывает из-за машины. Тот вышел с монтировкой в руках, пугливо озираясь по сторонам:

— А я че? Я — ничего. Вот! — он поднял в руках монтировку и, сконфужено бросив на полик машины, сел за руль. Ермила остановился, посмотрел на Лешу, Виктора и отца и, не сказав ни слова, забрался вслед за Свистом в машину. Злобно заурчав двигателем, ГАЗик укатил.

— Ну, боец, ты совсем завоевался, — брат ласково потрепал Лешу по шевелюре, — теперь нам вдвоем будет легче. Я иду работать охотоведом. Уже все решено. У меня на руках письмо — меня ждут! Пойдешь ко мне помощником, а потом егерем?

— Ур-ра! — Леша подпрыгнул, забегал вокруг брата, — ура! Теперь у меня законно будет свое ружье!

— Да, Леха, я отдам тебе свое, а себе куплю другое. Но позже. Согласен?

— Еще бы! Конечно! — они вернулись в дом за празднично накрытый стол.

Испорченное настроение постепенно восстановилось. Мама достала из маленького погребка под половицей на кухне банку хлебного самогона, с чердака Леша принес несколько колец вяленой колбасы и большой кусок копченого окорока. Соленые грибы, квашеная капуста, блины, отварная картошка и клюквенный морс логично дополнили гору жареных ребрышек и яичницу на сале с луком. Позвали соседей и родственников, живущих недалеко, на соседней улице. Вскоре отец достал гармошку. Он любил, выпив чарку, задорно и весело блестя глазами, встряхнув гордо черными, с проседью кудрями, сыграть фокстрот, польку, барыню или «Дунайские волны». Позже соседи и родственники затопали в танце на кухне каблуками, а Леша с Виктором вышли на улицу.

— Я себе новое ружье куплю первым делом. Отец — тоже. А курковку тебе отдадим — заслужил! — брат весело похлопал Лешу по плечу, — но без разрешения не ходить, ясно?

— Так точно, шеф, — Леша козырнул, — спасибо, Витя, я так тебя ждал! — он глянул брату в глаза и засмеялся, — а я тебе на первое время могу свой самопал дать!…

* * *

Зима выдалась в этом году суровая. Снегом замело все улицы пригородного поселка, только узенькие тропки вдоль заборов позволяли проходить на работу, в школу, в магазин. Достав с чердака бани широкие, тяжелые армейские лыжи, Леша, как учил когда-то отец, просмолил их паяльной лампой, тщательно натер парафином и прижег его сквозь газеты раскаленным утюгом. Крепления на валенки просты и непритязательны: стремя под носок обуви сшито из транспортерной ленты, а зажимающие ногу в стремени резинки — из автомобильных камер. Бамбуковые заводские палки — гордость перед местными пацанами, у большинства которых палки из тонких орешин. От дома вдоль реки, через Бобовки, до Белого берега и обратно по лесу Леша накатал постоянную лыжню и, используя любой подходящий случай — уроки труда, выходной день, а то и просто в наглую пропуская уроки, — он, захватив в рюкзачок кусок сала с хлебом и луковицей, отправлялся в свой двадцатикилометровый «егерский» маршрут, как окрестили эти похождения отец и брат.

Сразу за огородом начинался пойменный луг, поросший островками ивняка и крушины. Здесь постоянно обитали куропатки и зайцы-русаки, которых Леша, можно сказать, знал в «лицо». Дальше лыжня шла вдоль берега реки вверх по ее течению, где в поросших ивняком берегах обитали норки и горностаи. Примерно в пяти километрах от дома маршрут круто сворачивал вправо, в Бобовки. По звериным тропам, через остров, Леша добирался до большого леса. По пути обязательно посещал несколько бобровых поселений с их плотинами, пересекал Криницу, по берегам которой отчетливо выделялись своими ярко-алыми гроздьями заросли калины. В Бобовках его лыжню пересекали многочисленные следы косуль, кабанов, куниц, лис. Войдя в лес, Леша проходил мимо островка Маяка в урочище Белый берег, а оттуда по лесной дороге, напрямую домой. В большом лесу он примечал тропы косуль, лежки косуль на взгорьях с толстым слоем мха, переходы лосей. Иногда он сворачивал с накатанной лыжни, чтобы проследить свежий след куницы и найти дупло или беличье гнездо, где куница задневала. Часто специально проходил кабаньими тропками до самой лежки стада. Высшим своим мастерством Леша считал пройти под ветер незамеченным, максимально близко к залегшему в глубоком снегу стаду. Поздно почуяв человека, дикие свиньи поднимали над снегом свои головы с чутко настороженными ушами, но убегать, заметив маленького человека, не спешили. А Леша, делая вид, что не замечает притаившихся диких свиней, осторожно ступая лыжами по глубокому, рыхлому снегу, обходил стадо стороной, довольно улыбаясь, сто раз мысленно прицеливаясь в притихших животных, считавших, что он их никто не видит.

Ранним февральским воскресным утром, с ведома брата и разрешения отца, Леша, закинув через плечо курковку отца, отправился в свой «обход». Три патрона самодельной картечи на лисицу и пара дробовых патронов приятно оттягивала карман брюк. Белый поварский балахон-накидка поверх маминой телогрейки заменил маскхалат. Кусок белой простыни, пришитый поверх старой кроличьей шапки, дополнял «униформу». Быстро пройдя лугом до реки, а оттуда до Бобовок, Леша не без труда вскарабкался на оставленный с осени стожок сена, огляделся вокруг и… почувствовал, как под шапкой зашевелились волосы. Вдоль кустов, игриво кусая друг друга, прямо на него по глубокому снегу, разбрызгивая фейерверки снежных салютов, бежали два волка. Расстояние около двухсот метров не позволило волкам почуять человека. Увлеченные игрой, они, казалось, не замечают ничего вокруг себя. Леша замер на своем стожке, судорожно зарядив свое ружье патронами с картечью и взведя курки. Огромное, яркое, но холодное, почти ледяное солнце, поднимающееся над Бобовками, слепило волков, и они не увидели направленных на них пары стволов. Приближаясь к утопающему в снегу стогу сена, они продолжали гоняться друг за другом, ловко и пружинисто пробиваясь по глубокому рыхлому от мороза снегу. Откуда-то неожиданно появившиеся сороки разразились очередями возмущенной стрекотни. Они, перелетая с куста на куст, сопровождали волков, отвлекая их внимание на себя. И все же метрах в пятидесяти от стожка волки почуяли опасность. Разом остановившись, они закрутили головами, зашевелили чуткими ушами, приподняв над снегом пушистые хвосты. Медлить больше было нельзя. Сердце и так стучит уже где-то в голове, кровь разогрелась как расплавленный свинец, руки без перчаток не даже ощущают холода стали. Мушка уперлась в грудь первого волка, стоящего полубоком к Алексею, вытянув морду вперед, принюхиваясь к морозному воздуху. Выстрел прозвучал сухо и, как показалось, совсем негромко. Волк подпрыгнул, разбрасывая в стороны фонтан снега, упал в этот снег, потом подскочил и прыжками бросился в сторону кустов. Алексей «накрыл» его стволами и нажал на второй спусковой крючок. Второй выстрел. Волк опять уткнулся мордой в снег, но, поднявшись, пополз по снегу и скрылся в кустах. Куда подевался второй волк, Леша так и не успел заметить. Дрожащими от волнения руками он перезарядил ружье последним патроном картечи и патроном с дробью. Сороки улетели и стрекотали уже где-то в глубине Бобовок. Леша сполз со стога, закрепил лыжи и подошел к следам. Вот, спокойно шли волки — борозда по сыпучему рыхлому снегу. Вот, прыжки в разные стороны. Волк, по которому стрелял Леша, направился к ближайшим кустам, а второй волк, развернувшись, метнулся обратным следом. Пройдя шагов десять по следам «своего» волка, Алексей увидел яркие алые брызги на снегу. Кровь! Кровь мелкими бисеринками рассыпалась по левой стороне от следов волка. А вот и место, где волка настиг второй заряд картечи. Несколько длинных полос по снегу слева и справа от следа — разлеталась картечь, выпущенная из левого ствола вторым выстрелом. Здесь Леша насчитал шесть полос, значит, три картечины, вероятно, настигли цель. Дальше следы шли уже не прыжками, а глубокой бороздой с обильным крапом по обе стороны замерзшей каплями алой крови. Леша остановился, огляделся по сторонам. Лыжи снять — глубоко. А в лыжах идти страшновато. Взведя курки, он медленно пошел по кровавому следу.

В кустах, судя по следу, волк стоял. Глубокие проталины стекающей крови свидетельствовали о его серьезном ранении. Чуть дальше по снегу Леша увидел, что волк лежал здесь в снегу. Пройдя еще метров сто, он увидел и самого зверя. На белом, с синевой от теней деревьев снегу лежал тяжелораненый хищник. Освещенный ярким солнечным светом, серый с рыжеватыми подпалинами, он лежал у толстого ствола старой осины и смотрел на застывшего в двадцати шагах Алексея. Издали кажущиеся черными, его глаза, не моргая, безжалостно, зло и бесстрашно следили за приближающимся человеком. Нос сморщился в оскале, уши приложены к голове. Леша поднял ружье и прицелился в пытающегося безуспешно подняться зверя. Волк изо всех сил попытался встать, приподнялся на передних лапах и, получив смертельный заряд картечи, уткнулся мордой в снег.

Алексей снял шапку, вытер мокрый от пота лоб. Подержав некоторое время забившегося в агонии волка на мушке, подошел к нему, осторожно ткнул стволами. Волк был мертв. И только теперь Леша почувствовал, как предательски дрожат колени, как бешенно стучит сердце, как мороз обжигает щеки и пальцы. Он присел, повернул волчью голову с оскаленными окровавленными клыками и стекленеющими глазами. Это был не сон! Это был настоящий волк, и добыл он его сам! И вдруг ему стало жалко волка. Он вспомнил, как беззаботно волки приближались к стогу, как трогательно тыкали они клыкастыми мордами друг друга. Вздохнув, он погладил волка по жесткой шерсти. С другой стороны, Леша знал, сколько ущерба приносит волчья стая дикой природе, сколько мяса нужно волчьей семье на пропитание. И не абы какого мяса, а свежей, с кровью, дичи: косуль, кабанов, лосей, оленей. Да и приспособлены волки к дикой жизни лучше, чем многие другие животные. Сильные, выносливые, хитрые и даже умные, они в лесу являются лидерами, хозяевами по их, волчьему, понятию. Ан — нет. В лесу хозяином является человек. А беспечность и отсутствие страха перед человеком сгубили этого волка. А еще везение. Начало жизненного пути будущего охотоведа привело к тому, что он, молодой, юный еще охотник, сидел, вздыхая, у поверженного им сильного и злого зверя. Ведь ему только недавно исполнилось тринадцать лет, и для матерого волка он был еще, по сути, щенком. И вот где-то глубоко в подсознании ликующей, озадаченной и потрясенной души юного охотника затрепетали и переплелись эмоции и чувства охотника и ценителя дикой природы — ее же ребенка и воспитанника, чувство справедливого и мудрого распределения ролей в жизни честной, свободолюбивой и скрытой от человека жизни дикой природы…

Взяв волка за еще теплые и толстые лапы, он попытался подтащить его ближе к лесу, но протянул не более двадцати метров. Разложив ружье и спрятав его под телогрейку, он быстрым шагом заскользил на лыжах к дому и уже к обеду возбужденно рассказывал брату и родителям, недоверчиво улыбающимся, о своем трофее. Но все же брат завел стоящий у дома служебный ГАЗ-66, и втроем поехали по накатанной дороге к Маяку. От Маяка пешком добрались до волка, волоком притащили его к машине. Вечером в жарко натопленной бане Леша в очередной раз рассказывал о том, как, увидев волков, бегущих прямо к нему, не испугался, а вжался в мерзлое сено, как тихо-тихо доставал патроны, как взводил курки и целился, как стрекотали сороки. Не рассказал он лишь о том, как стало жалко ему стекленеющих глаз грозного хищника. В предбаннике, распространяя тошнотворный запах, на правилке сушилась почти двухметровая серо-рыжая шкура…

Далеко-далеко за поселком, в потрескивающем на лютом февральском морозе лесу, на занесенном снегом острове скулила волчица. Ее волк, ее друг, ее повелитель так и не пришел. Она сделала большой круг за день, а к вечеру не утерпела и вернулась в Бобовки. Но следов волка нигде не было. В полночь она подошла по лесу к спуску в болото и услышала еле уловимый запах волка. Она, явно ощущая запах людей, прошла к борозде в снегу, и дрожь прокатилась по всему телу волчицы: человеческие следы покрывала кровь ее волка. По следам волчица вышла на Маяк, где все следы прерывались следами машины. Волчица, поджав хвост, засуетилась, обежала по кругу Маяк — ни следов, ни крови волка больше нигде не было. И она поняла: его больше уже и не будет…

Тоскливый, унылый, тяжелый, протяжный вой покатился по заснеженному лесу. Затихли, окаменели в страхе лесные обитатели. Они знали язык волков, они поняли и почувствовали горе и невыносимую тоску волчицы, оставшейся уже на исходе суровой зимы без своего волка, без друга и защитника, без кормильца и отца их будущих детей, без вожака еще не собранной стаи. Волчица, изливая в вое свои боль, скорбь, тоску и отчаяние, взвыла еще несколько раз, прислушалась и, опустив вниз голову и поджав хвост, пробивая себе путь в глубоком снегу, направилась к острову-гряде, где они собирались вскоре устроить логово… вдвоем с волком…

Глава 2

Скорый поезд «Москва-Новосибирск» отправился ровно по расписанию. Молодой человек забросил на полку свой чемодан и задвинул дверцу купе. Зеркало на дверях купе отразило веселые серые глаза, русые кучерявые волосы, упрямый подбородок, ровный нос, красиво очерченный правильный рот с бурым редким пушком, пробивающимся над верхней губой. Повесив на крючок пиджак модного бежевого цвета, бросил на столик пачку сигарет «Столичные» и зажигалку. За окном поплыли летние пейзажи Подмосковья, когда парень, взяв сигареты, уже собирался выйти перекурить. Дверь купе осторожно приоткрылась, и за дверью застыли удивленные девушки.

— Ой, здесь мужчина, — шепнула одна из них своим подружкам.

— Девушки, вы сюда? Заходите смелее, — парень, явно обрадованный, что его обозвали «мужчиной», гостеприимно распахнул руки.

Девушки, застеснявшись, смущенно вошли в купе, присели на диван и затихли, поставив свои сумки и сумочки себе на колени.

— Ладно, девчонки, я пойду, покурю, а вы тут располагайтесь…

Когда молодой человек вернулся, девушки уже переоделись в халатики, убрав свои сумки, уселись на диванчик купе и вопросительно уставились на вошедшего.

— Здравствуйте, — сам смутившись, парень присел напротив. — Познакомимся? Меня зовут Алексей. Фомин. Я еду в Киров в институт поступать на биолога-охотоведа! А вы?

Девчонки переглянулись, прыснули усмешками в ладошки:

— Здрасьте, — ответила одна из них, — меня зовут Катя, а это Таня и Маша. Мы едем в Новосибирск из Москвы. Домой.

— Ого! Так вы сибирячки?

— Конечно. А вы украинец?

— Какой еще украинец? Что я на хохла похож?

— Да нет, — Катя смутилась, — вы говорите так смешно «што», «дзяучонки».

— А! Я не украинец, я белорус. Хм, я даже не знал, что я смешно говорю. Ну вот, значит, и познакомились. А что вы делали в Москве?

Завязалась непринужденная беседа. Девушки были в Москве на экскурсии два дня. А Леша провел один день с утра и до вечера. Впечатлений у всех накопилось уйма, а настроение еще больше поднялось, когда Леша к нарезанному тонкими ломтиками салу и мясистым ароматным помидорам с домашней грядки вытащил армейскую фляжку и дал понюхать содержимое девчонкам — самогон! Белорусская хлебная самогонка! Из жита. С салом, укропом, помидорами и черным хлебом — кто устоит? И девчонки выпили-пригубили «за дружбу народов», и Леша сто граммов за вечер выпил. Ложились спать они уже заполночь хорошими друзьями. У Леши в новом, купленном в ларьке на Казанском вокзале блокноте, появились первые записи: адреса девчонок.

Киров встретил Лешу ярким, солнечным, но прохладным утром. Мелькнули на прощание девичьи ладошки, и Леша остался на платформе среди немногочисленных ранних посетителей вокзала. Спросил у шустрого мужичонки, как проехать к институту. К своему изумлению, из всего очень быстро сказанного мужиком он понял лишь одно: «троллейбус-то номер три». О такси думать не приходилось. Сто рублей, выданных мамой, надежно спрятаны в карманчике трусов. В кармане модного пиджака — всего три рубля и мелочь, — это большие деньги, если обед в буфете московского вокзала стоит рубль. А это ж не Москва! Сев в троллейбус номер три, получил первый шок. Пассажиры сами бросали в билетный ящик копейки, сами откручивали и отрывали себе билетики. Бросив пять копеек, Алексей открутил себе билет, при этом обратив внимание, что контролера нигде не видно. Только с третей попытки понял, что институт находится на Октябрьском проспекте, остановка «Гастроном». Вятичи говорят быстро, «чёкают», «окают», и вначале он не мог вообще ничего понять, из того, что они говорят между собой. Особенно его веселило постоянное окончание «то» в словах: «Ты во сколько-то вчера пришел-то?» — говорит один. «А че? В семь-то часов-то уже дома-то был!» — отвечает другой. Не знал и не догадывался Алексей, что уже совсем скоро он будет и сам так говорить, удивляя друзей из Белоруссии, а особенно маму. Вечером он поселился в общежитии. Абитуриентов расселили компактно, недалеко от института в студенческом общежитии на проспекте. В первый же вечер состоялась грандиозная пирушка-застолье по поводу знакомства: благо привезенного с собой запаса спиртного и закуски хватило не только познакомиться абитуриентам, но и для ушлых студентов, знавшим сто поводов заглянуть в шумную компанию неопытной «абитуры». Леша много не пил, и вместе с новым знакомым из Великих Лук, Славкой, пошел изучать город.

Киров восьмидесятых годов… В магазинах — все по талонам. Длиннющие очереди за спиртным. Серая архитектура, полупустой рынок. Зато, как обрадовал охотничий магазин на Комсомольской площади! И охотничьи ножи, и супердефицитные пули «Вятка» и «Кировчанка», значки на лацкан: глухарь, куница, рябчик. И порох, и боеприпасы — без охотничьего билета. И даже без взятки! И первое, что бросается в глаза — вежливость вятичей. И в транспорте, и на улице, и в магазине. А также и скудность товаров в магазинах, особенно в продовольственных. А больше всего поразили Лешу и Славу кировские девушки: скромные и даже какие-то пугливые… Они со Славкой бродили по городу до позднего вечера, зная, что общежитие закрывается в одиннадцать, и за весь вечер так и не встретили раскрепощенных девушек, с которыми можно было и в кафешку забежать, и в гости пригласить или напроситься. Скромно одетые, скромные по характеру, очень часто скуластенькие, они гордо отказывались от предложения прогуляться по городу или просто проводить до подъезда. Так и не «сняв» подружек, парни вовремя вернулись в общагу и обалдели, зайдя в комнату: стол уставлен пустыми бутылками от спиртного, банками с окурками, остатками закуски. Ребята, с которыми Леша только сегодня познакомился и с кем придется делить абитуриентское волнение, спали в одежде на своих кроватях. А за столом сидел с сигаретой в зубах и ковырялся ложкой в банке с килькой в томатном соусе… настоящий якут! Или чукча?! Он даже не обратил внимания на вошедших — лишь перебросил сигарету из одного уголка губ в другой

— Эй, ты кто такой? — Спросил Леша, подойдя к «гостю», — ты что тут расселся?

— Однако, я Федя! А ты кто?

— Я тут живу!

— И я тут живу.

— Ты здесь не живешь, Федя. Вали-ка отсюда, друг, — Слава начал сердиться и вместе с Лешей стал наводить порядок на столе, вырвав потухший окурок изо рта якута. Тот никак не отреагировал на недружелюбные действия, встал и, выходя из комнаты, бросил:

— Завтра приду, однако.

Леша и Слава переглянулись, но спорить не стали. Навели порядок, заварили чай и просидели до рассвета за учебниками — уже через два дня назначен первый экзамен — по биологии, а консультация уже сегодня после обеда. Но поспать им сразу не удалось. Только они расстелили кровати, в дверь постучали, и снова же вошел Федя:

— Мужики, есть похмелиться?

— Федя, а что ты тут делаешь, в Кирове?

— Я учусь. На третьем курсе охотфака, — гордо заявил якут и, усевшись за стол, закурил.

— Ты? Учишься? — недоверчиво переспросил Славка, застыв с майкой в руках.

— А что? Не похоже?

— Да нет, ну, расскажи, как учеба?

— Наши сейчас все на каникулах и на практиках. Я совсем один в институте. Мало-мало загулял вот с вами, с абитурой.

— А ты что, настоящий якут? Чукча?

— Конечно! Саха! Никак не чукча.

— А расскажи про Якутию.

— Расскажу. Наливай!

— Нету водки. Есть чай.

— Я шаман. Я знаю, что есть. Вот, у тебя, — он ткнул пальцем на Лешу, — у тебя есть водка вон там, — он опять ткнул пальцем, но уже под кровать, где лежал Лешин чемодан.

— Ни фига себе чукча! — изумился Леша.

— Эй, я не чукча! Я — Саха. Якут. Не надо путать, однако. Ты чемодан доставай, угадал я! Водка пит будем, однако.

Леша почесал затылок, достал чемодан, извлек оттуда фляжку, плеснул в стакан, а фляжку спрятал обратно. Якут выпил и даже не скривился:

— Вот вы знаете, что такое циклопентанпергидрофенонтрен? Ага! Вижу, что не знаете! А я знаю. А сколько будет синус квадрат альфа плюс косинус квадрат альфа? Ага! То-то же. А говорите — чукча! А сколько стадий проходит в развитии медузы? А что такое «Cervus dama»? Вижу — не знаете. В первом случае — единица. Во втором — одиннадцать. А в третьем — это лань, семейство оленей. А если еще нальете, то скажу вам, поступите вы или нет.

Славка умоляюще глянул на Лешу, тот достал фляжку и опять налил. Федя выпил, съел кусочек хлеба, любезно подставленный ему вдруг ставшим заботливым Славкой.

— Вы оба поступите, мужики!

— Ну, смотри… — начал было Слава, но Федя его перебил, сделав страшное лицо:

— Но, мужики, учиться вы не будете.

— Как?

— Просто! В армию пойдете, — Федя заржал, обнажив желтые крупные зубы, закатив белки узких глаз.

— Ах ты, баламут! — рассердился Леша, пряча фляжку в чемодан.

— Хорошая у тебя водка, Леша. — Федя крякнул, поднялся, — а после армии ты, — он показал на Славу, — будешь учиться и жить тут. А ты, — он показал на Алексея, — будешь большим человеком, но учиться будешь заочно.

Ошеломленные парни недоверчиво смотрели на якута. Сквозь щелки его глаз что-либо рассмотреть было невозможно, но Федя сам уже поднялся, ни слова не говоря больше, тихо вышел…

Поступать на факультет охотоведения приехало почти триста человек, и это на пятьдесят мест. Шесть человек — на место. Но Леша со Славой успешно сдали экзамены без единой четверки. Три недели пришлось попотеть. Предметы зубрили в основном по ночам, периодически выбегая на институтский стадион среди ночи. Днем до обеда отсыпались, после обеда шли на консультации, которые проводили выдающиеся педагоги, и ребята с восторгом, восхищением и трепетом ловили каждое слово профессора Маракова, профессора Колеватовой, доцента Козлова, доцента Никульцева.

День, когда вывесили списки поступивших, Леша запомнил на всю жизнь. Поступление отметили по полной программе в общежитии. Но ближе к ночи произошло ЧП. Игорю из Горького разбили в туалете лицо парни с пятого курса факультета механизации. Начались разборки. Большинство абитуриентов-охотоведов приехали из Сибири. Студенты, побившие Игоря, быстро были найдены и наказаны. Но через час те собрали толпу около пятидесяти человек и с криком ворвались на этаж, где жили абитуриенты охотфака. Драку разняла милиция, последствия были ужасными: коридор и стены третьего этажа в крови, студентов мехфака волоком утащили: кого вниз к скорой, кого наверх — зализывать раны. Ректорат долго разбираться не стал. Всех ребят из комнаты, где жил Игорь, а заодно с ним Слава и Леша, отчислили за «поведение, несовместимое со званием Советского студента» и за «нарушение правил Советского общежития». К тому же, каждому нужно было уплатить тридцать рублей за разбитые двери, табуретки, столы, иначе не отдавали документы. Леша со Славой пробились всеми правдами и неправдами к ректору, но бесполезно. Тот их просто вытолкал за дверь. Недолюбливал ректор сельскохозяйственного института студентов биологов-охотоведов за их принципиальность, честность, активную жизненную позицию. Декан же факультета посоветовал Леше отдать свои документы на заочное отделение, что Леша и сделал. И сразу же получил заверение декана заочного факультета, что с этими оценками он может считать себя уже зачисленным и готовиться к установочной сессии в январе. Заплатив штраф, ребята, конечно, пригорюнились — денег на возвращение домой не было. Билетов тоже. Да и стыдно. Тем не менее, Леша дал телеграмму домой: «Поступил на заочное. Еду к бабушке в Казахстан». Он уже давно принял решение съездить в Казахстан к бабушке, где не был уже три года. Три ночи они со Славкой разгружали вагоны на железнодорожной станции и подпольно жили в комнате у Феди-якута, слушая его рассказы о Якутии. Заработав сорок рублей, Алексей купил билет до Целинограда, переплатив спекулянту пять рублей. На дорогу осталось восемь рублей на трое суток. Провожали Лешу всем общежитием. За неполный месяц совместного проживания он подружился со многими студентами и абитуриентами. Нажарили три сковороды яиц, купили коньяка, который хоть и стоил шесть рублей, но продавался без талонов. С гитарой, большой толпой приехали на вокзал, несмотря на поздний час, проводили Лешу до вагона, спев на прощание гимн «Во славу охотоведов». Как оказалось позже, одним из авторов музыки этого гимна был земляк Леши — белорус Саша Шестаков, с которым жизнь сведет его в разных ситуациях еще не один раз.

Поезд уносил Лешу по бесконечным лесным просторам необъятной страны. Это было не первое его самостоятельное путешествие в такую даль. В плацкартном переполненном вагоне на верхней полке он безотрывно смотрел в окно, любуясь природой, буквально «вдыхая» проплывающие ландшафты. На второй день пути он познакомился с девчатами-проводницами, которые, будучи студентками харьковского железнодорожного института, подрабатывали проводниками в студенческих отрядах. Девчата разрешили Алексею втихаря открывать дверь в тамбуре, когда поезд проезжал Урал. Он никогда не видел гор вблизи, а тут иногда голова поезда и его хвост были напротив в спиральном серпантинном завитке. Уфа, Челябинск, Миасс, Златоуст. Дальше пошли степи. Бесконечные просторы с сурками «на стрёме» и орлами, парящими в безмерно высоком голубом небе. Трое суток пролетели незаметно, и вот, наконец, его станция — Вишневка. Одинокий полустанок, вдали поселок. Горький, пахнущий каспийской нефтью и ковылем ветер. Как все интересно, как ново. Как удивительно притягательно. Только год он прожил здесь после своего рождения, а вот ведь — родина! Притягивает, волнует чем-то, а чем — непонятно. Только к вечеру Леша добрался до бабушкиного села.

Село Николаевка — огромное, раскинувшееся тремя улицами в степи многонациональное село. И все же эти нации жили раздельно. Казахи, коренные жители, жили по одной улице. Их улицу было легко узнать: дома из самана, с плоской крышей, часто поросшей травой. Заборов нет. Улица, где жили русские, украинцы, белорусы отличалась от казахской наличием высоких тополей вдоль улицы, кустов сирени у домов, огороженных палисадников и большим количеством домов островерхих и крытых шифером. Улица немцев отличалась от двух соседних улиц крашеными заборами, ухоженными огородами, в которых росли и плодовые деревья — яблочки-ранетки. Все дома у них здесь побелены, стоят ровно по одной линии и, в отличии о русской и казахской улиц, не изобилует свободно гуляющими стадами гусей, овец, курей и телят. Их скот либо пасется в степи, либо стоит в сарае.

Леша быстрым шагом прошел к бабушкиному, с плоской крышей и небольшим огороженным палисадом, дому. Баба Анастасия, а проще — баба Стюра, не ждала внука. Она быстро вскочила, всплеснув руками: « Ой — бай, внучек!», — расцеловала Алексея, засуетилась у газовой плиты. В доме царила приятная прохлада, и уставший с дороги Алексей с удовольствием растянулся на диване, на котором любил отдыхать его прославленный дед-фронтовик — деда Коля, умерший, к сожалению, в прошлом году.

Проснулся Леша от шума: в доме уже собралось полно гостей — его родственников, ведь Леша здесь родился, в этой самой Николаевке. В бабушкиной бане. Семнадцать с хвостиком лет тому назад…

* * *

Уже на следующий день был отремонтирован дедов «Запорожец», и Леша сразу же отправился на нем в степь, захватив дедовскую курковку и пару патронов с дробью. Остановился на высокой сопке за селом. Кругом степь и высоченное бездонное небо. Внизу, у подножия сопки, пасутся сурки. В уже пожухлой траве их хорошо видно сверху: у нор стоят на задних лапах «дежурные», остальные разбрелись вокруг нор. Завидев Лешу, «дежурные» оповестили сородичей своеобразным криком-свистом: «Каафииик! Каааафик!» Неожиданно все сурки бросились в норы, и резкий крик-свист пронесся по степи. Присмотревшись, Леша увидел, что одного из сурков уже прямо у входа в нору схватил за ногу корсак. Сам сурок успел вскочить в нору, подтащив за собой степную лисицу. Худой рыжий корсак остервенело тянул сурка из норы, но тот, видимо, уцепившись передними лапами за стенки норы, громко пищал и не поддавался. Решив помочь несчастному животному, Леша засвистел, заорал — корсак бросил жертву и, оглядываясь, исчез в густой желтой траве.

Километров в пяти от села возвышается огромная гора. Именно гора, а не сопка. Местные жители называют ее Балта-гора. А у подножия этой горы уникальное явление — два озера. Одно озеро, Кочкарка, пресное, заросшее не только по берегам, но и по всей площади камышом. Другое озеро, без названия, соленое. Растительности в нем нет вообще, рыбы — тоже. Леша подъехал к озерам, бросил машину и пешком стал обходить береговую линию пресного озера. Пройдя полкилометра, вернулся к машине. На плёсах, образовавшихся между зарослей камышей, кипела жизнь даже днем: курочки, утки, даже гуси бесстрашно плавали на ярко-зеленой глади плёсов. Сделав несколько снимков своим фотоаппаратом «Зоркий-4», Леша, вернувшись к машине, пошел берегом соленого озера. Это озеро было светло-синего, бирюзового цвета, а соленая вода была настолько прозрачной, что дно было видно сквозь толщу воды метров за тридцать от берега. Не выдержав, Леша разделся и, взяв фотоаппарат, вошел в теплую воду и стал подкрадываться к стае лебедей, грациозно качающихся на мелких волнах метрах в ста пятидесяти от берега. Дно очень медленно опускалось, и Леша прошел метров сто, пока вода достигла плеч. Лебеди забеспокоились: самец несколько раз предупреждающе приподнимался над водой на лапах и бил крыльями по воде. Внезапно Леша услышал за спиной приближающийся крик, похожий на кряканье, и хлопанье крыльев по воде. Он оглянулся и вовремя… На него, словно катер, неслась большая красноголовая утка. Местное название этой утки — атай. Защищая своих птенцов, атай несся торпедой прямо в голову Алексея, которому пришлось нырнуть, выставив руку с фотоаппаратом над водой, чтобы не лишиться головы. Жертвовал меньшим. Атай ударил крыльями по руке с такой силой, что фотоаппарат вылетел из руки и шлепнулся в воду. Пленка, конечно же, была испорчена, да и по руке, словно кто-то доской огрел. Лебедь-шипун тоже, агрессивно вытянув шею и шипя, стал приближаться к напуганному Алексею, взмахивая и ударяя мощными крыльями по воде. Подобрав со дна фотоаппарат, Леша, оглядываясь, заспешил к берегу и благополучно удрал от атак агрессивно настроенных птиц.

Вечером бабушка повела его в гости в семью казаха Аманжола. Уважаемый аксакал жил на казахской улице в доме из самана с плоской крышей. Вся семья Аманжола приветствовала Алексея добрыми улыбками — все уважали деда Колю, который после ранения на фронте был в селе и председателем колхоза, и председателем сельсовета. Аманжол тоже воевал и к приходу бабы Стюры и Леши надел пиджак с медалями и орденом. Вся семья и гости уселись на ковре в зале у низенького большого стола, который был заставлен ароматно пахнущими яствами: мясо птицы на одном блюде, баранина на втором, бешбармак, по центру на большом плоском блюде, еще ароматно дымился горячим паром. Пельмени стояли в глубоких чашках по краям стола. Брынза, сыр, помидоры огурцы, зеленый лук, белый хлеб и лепешки были разложены вокруг блюд с мясом. В графине по центру стола — самогон, в нескольких пиалах — кумыс.

— Биссмилля, Рахим, Рахман… — расслышал Леша знакомые слова молитвы. Все притихли. Закончив короткую молитву, Аманжол разлил самогон нескольким мужчинам-казахам и Алексею в том числе, сам же поднял чашку с кумысом и произнес тост за дружбу, вспомним при этом деда Колю. Застолье в честь гостя началось. В одном из мужчин, сидящих напротив, Леша признал казаха, который сегодня проезжал верхом на красивой лошади, когда Алексей обходил пресное озеро. Оказалось — это местный егерь, племянник Аманжола, Мелик Каракамбаев. Узнав, что Леша охотник и много охотится в Белоруссии, Мелик попросил его рассказать об охоте в лесах. К рассказу Леши об охоте на кабанов, лосей, волков, об охоте по снегу на зайцев, куниц, белок прислушалось все семейство. Леша обратил внимание, что слушали мужчины не ради этикета, а с неприкрытым интересом. В знак признательности за приход в гости и за дружбу с дедом Аманжол подарил Алексею настоящую плетку с кожаной рукоятью и кожаным хлыстом, раздвоенным на конце. А егерь при всех разрешил Леше охотиться с дедовым ружьем и дал в придачу две пачки патронов с дробью номер 3 и номер 1. Женщины, между тем, меняли блюда. За вечер Леша продегустировал и тушеные с морковью и луком кишки, и жареную на углях баранью голову, и колбасу из конины, и гуляш из жеребятины. Пельмени с молодой телятиной, бешбармак из баранины, заливной язык, брынза и сыр из овечьего молока, лепешки из проса и бурсаки из пшеничной муки, мясо индюка в виде фарша и гусиную шею, нафаршированную печенью того же гуся, с гречкой и луком, — все это непрерывно подставлялось к дорогому гостю в перерывах между длинными тостами. Еле встав из-за стола от неудобного с непривычки сидения на своих ногах и переполненного едой желудка, Алексей нашел бабушку и, захватив с собой охапку подарков, в сопровождении хозяев отправились домой.

На следующее утро Леша встал поздно. В доме тихо и прохладно. По темному коридору саманного дома-крепости, в котором под одной плоской крышей, разделенные толстыми саманными перегородками, находились и баня, и сарай для курей, и гараж, и сам жилой дом, вышел на улицу. Бабушка попросила съездить за водой. Вода во дворе в колодце была непригодна для питья из-за своей высокой солености. Ею поливали огород и, как ни странно, огурцы и помидоры принимали безболезненно соленую и горькую на вкус воду из глубокого колодца. На «Запорожце» Леша съездил на водокачку, залил два молочных бидона воды и уже собирался уезжать, когда обратил внимание на хрупкую девушку с двадцатилитровой пластиковой канистрой воды, которую она собиралась нести в руках:

— Девушка! Вы сама эту канистру потащите?

— Да, а что?

— Давайте, подвезу? Где вы живете?

— Хм. Напротив вашей бабы Стюры!

— Вот как? А как вас зовут?

— Валя. А вас Алексей, я знаю.

— Откуда?

— А я помню, как вы приезжали три года назад. Вы тогда у нас пластинки брали.

— А! Вспомнил! Валя Клювина. Так выросла! Ты совсем уже большая!

— А как же! Десять классов окончила и в училище медицинское поступила в Целинограде.

— Садись, Валя, поедем с ветерком!

По пути Валя рассказала, что она все это время вспоминала его кучеряшки, вспоминала, как вместе слушали пластинки Боярского и Караченцова. Высадив смущенную своими же откровениями девушку, ничего не заметивший Леша принял её приглашение вечером вместе сходить в клуб: была суббота, и в клубе после кино намечались танцы под «живую» музыку местного ВИА.

Пересев с «Запорожца» на велосипед, Леша поехал на Балту-гору. Издали не такая уж и высокая, вблизи она восхищала своим величием и высотой. Поросшие мелкими кустарниками, мхом и травой скалы, глубокие расщелины, длинные уступы. По отчетливо видимой тропе Леша почти за час добрался до вершины. Неописуемое, захватывающее дыхание зрелище открывалось взору с высоты почти трехсот метров. Бескрайняя холмистая степь, гряда синих гор вдалеке на юго-востоке, блюдца озер у подножия горы, беленькие коробочки домов и полоски улиц виднеющихся в бескрайней дали сел, колышущееся, бескрайнее золотое море пшеничных полей поднятой целины. Помня о скорпионах и змеях, Леша с тропинки не сходил. Постояв с полчаса на вершине Балта-горы с замеревшим сердцем, он неохотно спустился вниз и поехал на велосипеде домой, заскочив по пути на соленое озеро искупаться. Сегодня на него никто уже не нападал. Накупавшись вдоволь, он с интересом обнаружил на плечах кристаллики соли — настолько соленая вода, что, испарившись в лучах солнца, она оставила соль на коже! Уезжать не хотелось — такая умиротворенность, такая первозданная красота, такая тишина. Благодать! А буквально через сто метров в камышах кипит жизнь. Обойдя по берегу пресного озера, на песке Леша обнаружил следы камышового кота. Обрадованно полез в камыши, осторожно раздвигая шелестящие заросли и чуть не влез в стадо диких кабанов, устроивших себе лежку прямо среди озера в примятых зарослях камышей. Резкий запах диких кабанов заставил насторожиться и, приглядевшись, он увидел торчащую из лежки морду-рыло с пятаком, настороженные уши и злые маленькие глазки. Пятясь, Алексей вернулся не без содрогания назад и решил без ружья по озеру больше не лазить. По пути домой заприметил несколько колоний-поселений сурков и решил наловить их себе, чтобы пошить из их шкурок шапку.

Вечером за ужином отпросился у бабушки на танцы в клуб, а двоюродная сестра Лена переодела его на свой вкус: приталенная цветная шелковая рубашка с длинными острыми концами воротника и широкие зеленые штаны. Кроссовки Леша ни за что не захотел снимать. В клуб они пошли втроем: Леша, Валя и Лена. Многие из местных пацанов отнеслись к его появлению настороженно, как это и принято в сельских клубах, однако авторитет сестры Лены сдержал боевой настрой некоторых мальцов. Посмотрели индийскую мелодраму, причем, поразило Лешу то, что абсолютно все во время сеанса щелкали семечки подсолнечника и бросали шелуху прямо в зале под ноги на пол. После киносеанса, потанцевав под музыку ансамбля из трех человек, Валя и Лена потянули Лешу гулять по ночному селу. Небольшая компания, взявшись за руки, гуляла почти до рассвета. Проводив Валю до ее калитки и принимая свой пиджак с ее плеч, Леша приобнял и притянул ее к себе:

— Ты говорила, что научишь меня петли ставить на сурков. Покажешь завтра?

— Конечно. Только не завтра, а уже сегодня. Когда поспишь.

— А ты когда проснешься?

— А я не знаю. Мне сейчас коров доить, потом свиней кормить. Работы много.

— Ни фига себе! А родители?

— Мама работает бригадиром в колхозе, рано уходит на работу, а я старшая дочь. Все хозяйство на мне. Не будет же папа коров доить и молоко сборщику отдавать. Он позавтракает, заведет трактор — видишь, стоит? И на работу уедет до вечера.

— Да, дела! А когда отдыхать?

— Как когда, глупый? Вот, с тобой мы что, работаем? Отдыхаем. То-то же. И днем время есть на отдых.

— Бедненькая, — Леша погладил ее по каштановым волосам. Она поймала его руку, прижала к своей щеке:

— Я все это время вспоминала тебя… Может, я влюбилась в тебя?

Леша аккуратно освободил руку, взял ее за плечо:

— Не надо, Валь. Я уезжаю через неделю. Далеко. Ты же знаешь.

Валя помолчала, глядя ему в глаза, потом опустила голову:

— А мне ничего и не надо. Я мечтала вот так вот с тобой постоять, чтобы… ты меня погладил. И поцеловал. И все. Поцелуешь?

— Конечно! — Леша притянул ее к себе и легонько дотронулся до ее губ.

— Нет, не так. Долго, — прошептала она и сама припала к его губам. Опомнившись, она круто повернулась и убежала домой.

Леша долго ворочался в необъятной перине и уснул лишь тогда, когда загремела на кухне посудой бабушка. Проснувшись, он съездил на велосипеде в магазин, купил бутылку вина и на мехдворе колхоза за эту бутылку ему сделали десять петель из стальных тросиков. К каждой петле он с обратной стороны привязал палку, которая поперек не пролезет в сурковую нору. Так ему сегодня рассказывала Валя. Положив петли в мешок, на велосипеде он уехал в степь, где накануне приметил две больших колонии сурков. Подъехав к норам и понаблюдав вдоволь за пасущимися сурками, он расставил внутри нор по стенкам петли, забрался на сопку и стал ждать. Вскоре сурки вылезли из нор, однако, ни один из них почему-то не влез в петлю. Леша, осторожно подошел к норам, распугав сурков: все петли были сброшены со стенок почти вертикальных нор. Установив петли по-новой, он опять затаился в засаде. История повторилась, сурки не попадались. В третий раз Леша выскочил из засады и с криком бросился к норам. Сработало! Сразу в трех норах послышался визг пойманных в петли зверьков.

Домой Леша приехал уже на закате. В гараже снял шкурки, прибил их гвоздиком к глиняной стенке гаража мездрой наружу, а мясо пяти сурков помыл в соленой колодезной воде и в ведре принес в дом.

— Баб Стюра! Вот, мясо. Приготовите?

— Ой-бай, Леша! Что это за собаки?

— Это сурки, бабушка. Я их сам наловил.

— Внучек, сурков не кушают. Надо закопать это мясо.

— Бабушка, я хочу попробовать. Жир пахучий я отдельно собрал, завтра перетоплю — лекарство будет вам. А мясо надо приготовить. Стушите мне картошки с укропом и лавровым листом. Как положено.

— Ну ладно, Леша, поищу кастрюльку отдельную для этой гадости. Как ты это кушать будешь, не знаю… — бабушка забрала ведро с мясом и, ворча, ушла.

Леша умылся, поел, пошел в гараж ковыряться с машиной деда — раритетной «божьей коровкой». Вечером, поливая огород, он услышал ароматный запах тушеного мяса. Бабушка нашла где-то старый керогаз и на нем на улице тушила картошку с мясом сурков. Пришел мамин брат — дядя Ваня, с другом. Принес бутылку самогона и, усталый после работы, разлегся на траве у дома:

— Мама, — обратился дядя Ваня к бабушке, — ты чего на улице стряпаешь? Может, мы и стол вынесем?

Бабушка промолчала, тем временем Леша разложил картошку с мясом по тарелкам, расстелил покрывало на траве и на нем устроил импровизированный стол. Бабушка молча принесла хлеб, овощи и стаканы, а затем, качая головой, удалилась в дом. Бутылка закончилась за разговорами незаметно. Кастрюлька тоже опустела. Удивленная бабушка собрала посуду и проворчала:

— Вот дожились! Сурчатиной закусывают. Алкоголики!

— Мам, ты че?! — Насторожился дядя Ваня.

— Че-че! Лешка-то сурков нынче принес и заказал мне стушить. Он — молодой, несмышленыш. А вы?

Дядя Ваня сначала испугано оглянулся на разостланное покрывало, потом заржал на всю улицу:

— Ну, блин, Фомины! Ну, бульбаши! Его отец нас однажды вороной накормил на рыбалке вместо утки, а и этот не далеко ушел! Охо-хо! — весело кричал дядя Ваня, глядя то на бабу Стюру, то на Лешу, то на друга Петю. Тут и бабушка засмеялась:

— Знаешь, Лешка, когда твой папа приехал сюда из Белоруссии целину осваивать, он с первой зарплаты купил гармошку. А со второй — ружье. Был он тут первый парень на деревне: кучерявый, черный, как смоль, с гармоникой! Не пил, не курил, по две нормы за день на тракторе делал, а вечером к нам прибегал — за твоей мамкой ухаживал. А брат мамкин, дядя Ваня, все посмеивался: когда, мол, дичью угостишь? Вот, пошли они на рыбалку, а твой папка обещал утку сбить, да вместо утки ворону убил. Ощипал, опалил и бросил в котелок, пока рыбаки карасей ловили. Пришли рыбаки, наварили уху с «уткой», выпили здорово, а потом и перья в канаве нашли с головой и крыльями. Все что съели — все выплеснули. Да и отцу твоему месяц дорога к нашему дому была заказана… Дядя Ваня обещал ему шею скрутить, как той вороне! — все посмеялись, а дядя Ваня выпросил у бабы Стюры тушку сурка из холодильника и понес домой учить жену готовить плов из сурка.

Каждое утро Леша выезжал в степь за сурками. С ним увязалась ездить и Валя. Расставив петли, они подолгу лежали в траве, смотрели на плывущие облака, и Валя рассказывала, что вот так она мечтала через облака передать ему привет и ее мысли, когда облака плыли на северо-запад, туда, где, по ее мнению, жил Леша. Алексей смеялся:

— А че, ты письмо не написала-то?

— А разве девушка может первая парню признаться?

— Ох ты, дуреха! Какой же я тогда парень был? После седьмого класса-то?

— Леш, а че «чокаешь», — сердито прервала его Валя, — говори лучше по-своему. Мне так нравится, как ты интересно «штокаешь».

— Валя, а мне нравится, как вы тут тянете слова. И все мне нравится. Только… хм…

— Что, Леша? Говори!

— Только соскучился я по деревьям, по лесу, по низкому небу, по вкусной воде…

Валя молча слушала, потом вздохнула:

— Наверное, ты не чувствуешь здесь своей Родины.

— Это сложно, Валя, — после долгого молчания тихо сказал Леша. — Когда я приехал сюда, я был в восторге от необъятности степи, от сопок, от курганов и захоронений на сопках в дикой степи. От орланов в небе, от писка сурков, от Балта-горы. От вашего гостеприимства. И я почувствовал себя здесь своим, а не чужим. Но… Как бы это тебе сказать, Валя. Я же там с годика отроду! Так что здесь я больше гость, чем хозяин.

— А ты поступил в институт?

— Почти…

— Как это?

— Ну, заочно, вроде, поступил. Жду вызова на установочную сессию.

— А там, в Кирове, тебе понравилось?

— Там? Там, как здесь. Интересно. И своя красота. Это, как с новым знакомым, с новой девушкой.

— Хм… А у тебя было много девушек?

— Валя! Ну что за вопросы! Не было у меня никого.

— Врешь ты все. Вон как целуешься, аж дух захватывает! Умеешь… А говоришь, не было…

— А у тебя? У тебя есть парень?

— Нет, Леша. У нас не принято целоваться, пока не ясно, что скоро свадьба. Так — гуляем, провожаем. А с тобой так хорошо, как… — и она замолчала.

— Как что, Валя?

— Как с родным и близким.

— Та-ак! Мать! — Леша взял ее за руку, — давай сменим тему?

— Мать… Мне так нравится, когда ты меня так называешь. Сначала я была в шоке, — Валя засмеялась, — я подумала, что ты угадал мои самые тайные мысли. А потом я поняла, что это ты так просто называешь. И мне опять стало смешно. И грустно…

— Не грусти, Валя. Знаешь, а я в Кирове видел настоящего якута-шамана. И он нам нагадал.

— Ого! И что же?

— Что я в армию пойду. Так вот.

— В армию? А мне напишешь из армии? Я просила у бабы Стюры твой адрес, она не дала. Сказала, что я маленькая еще и пообещала мамке моей рассказать. А я так хотела тебе написать!

— Адрес? Напишу, конечно. Но, когда приеду сюда, я не знаю, Валя. Возможно, очень нескоро. Понимаешь ты, дуреха?

— А мне все равно! Не думай ничего лишнего. Слушай, давай сегодня вечером погуляем в степи?

— Давай.

— Встречаемся за селом в десять вечера, хорошо?

— Договорились. Пошли, пора сурков выгонять…

Каждый вечер Леша обязан был либо идти в гости, либо принимать гостей у бабушки дома. Он было запротестовал, но, увидев специально нарядившихся в праздничные одежды и родственников, и просто знакомых, и друзей его родителей, сдался и безропотно в очередной раз рассказывал о своей семье, о доме, о хозяйстве, о природе, о людях. Всем было в диковинку, что у Леши дома едят черный хлеб как белый. Что любое мясо и масло можно недорого купить в государственном магазине, что в кинотеатре не принято лузгать семечки, а Лев Лещенко запросто выступает в Доме офицеров, и билет стоит всего пятьдесят копеек. В диковину землякам казахстанским было и то, что телефоны там почти у любого в доме-квартире стоят, что по телевизору целых четыре канала, что магнитофоны продаются свободно, так же, как и холодильники… Такие посиделки обычно заканчивались заполночь.

В этот вечер Леша удрал из гостей у своей крестной и в темноте оказался за селом у разрушенного саманного склада. Отсюда через глубокий каньон пересохшего за лето узенького устья знаменитой речки Ишим был натянут канатный висячий мост. На нем его ожидала Валя. Хмельной с застолья, он подошел к ней, обнял и, прижав к себе, стал целовать. Она доверчиво приняла его ласку, ответила крепким объятием за шею тонкими руками. Внизу под мостом журчала речушка, которой далеко ниже по течению предстоит стать могучей полноводной рекой. А пока — это только неширокий ручей, прозрачный холодный источник, со звонким переливом катящийся по камешкам. Высоко в небе мигают далекие звезды и августовским звездным дождем осыпаются на Землю. Загадывай желание, сколько хочешь, только успевай! Валя за руку повела Лешу по мостику на противоположный берег. Там они взобрались на большой скирд соломы — поближе к звездам, поближе к метеоритам. И их желание, самое тайное, самое сокровенное, самое смелое и самое первое у обоих… сбылось. В эту ночь они так и не уснули…

Проснувшись утром, и, чтобы поскорее смыться расспросов бабушки, Леша, захватив ружье, уехал на озера. Первым делом искупался в соленом озере, потом, обсохнув, полез в камыши пресного озера и понял, почему местные жители называют его «Кочкарка». От сухого берега, заваленного тростником, вглубь зарослей стояли, как столбы, высокие кочки. Как понял Леша, весной после таяния снегов воды больше в озере, чем теперь. За лето озеро пересыхает, вода уходит, а кочки остаются там, где и были. И вот он идет по грязи, кишащей улитками и головастиками, среди кочек, как среди деревьев. А крадется он к плёсу, упрятанному впереди в камышах. Тихое кряканье, хлопанье крыльев, мягкий гогот выдают наличие там диких птиц. И точно! Раздвинув камыши, Леша изумленно уставился на плёс: и гуси, и утки, и серо-грязно-белые подросшие птенцы лебедей, и курочки, и кулики. Тьма птиц беззаботно плескалась, кормилась, грелась на водной глади плёса. Сделав несколько шагов по колено в грязи, Леша потерял равновесие, схватился за камыши, но было поздно. Сигнал тревоги сработал мгновенно. Сотни птиц в одно мгновение понеслись по водной глади, налетая друг на друга. Леша вскинул ружье и дуплетом произвел два выстрела по гусям. Три гуся упали на воду замертво. Еще двое подранками закувыркались по воде. Быстро перезарядив ружье, он двумя выстрелами добил подранков. За птицами пришлось плыть. Бездонный слой грязи под ногами не вызывал доверия, поэтому Алексей повесил ружье и одежду на связку камышей, лег на воду и поплыл, стараясь держать тело горизонтально относительно поверхности воды. Гуси оказались тяжелыми, плавать пришлось по очереди за всеми пятью птицами. Выбравшись на сушу с птицами, ружьем и одеждой в руках, он перешел к соленому озеру. Вымылся, оторвав от ног трех присосавшихся пиявок. В это же время, случайно обернувшись, он увидел чудо. В степи, где-то не очень, кажется, далеко, в мареве плещется… огромное озеро! Леша отчетливо видит водную поверхность, птиц на ней. Берега, воду опоясывают заросли камыша. И камыш, кое-где с черными кочерыжками соцветий, тоже виден отчетливо, как в бинокль. «Мираж», — догадался Алексей, протерев глаза. Вот уж повезло, вот уж подфартило! Жалко, что нет фотоаппарата. Он быстро оделся, вскочил на велосипед и помчался по накатанной, как бетонной, дороге в сторону миража, предварительно спрятав в камышах ружье и гусей. Проехав километр, взобрался на сопку — мираж не исчез! Не отдалился, но и не приблизился. Отдышавшись, Леша вернулся назад, упаковал в мешок трофеи и поехал домой делать чучело. Точнее, не чучело, а тушку. У него уже была засолена шкура орлана-белохвоста, которого таскали по улице мертвого мальчишки-казачата, атая, череп с рогами сайгака, панцирь черепахи и крыло лебедя-шипуна, найденное на печи в доме у одного из родственников. Бабушка возмущённо косилась на трофеи, ведь в Лешином чемодане лежало еще с десяток книг и десять шкурок сурка. А тетки, крестные, дядя Аманжол, соседи нанесли еще подарков: кто банку компота из ранеток, кто сушеных шампиньонов, кто сухой колбасы и сухого мяса, кто овчины на тулуп, кто шерстяных носков из верблюжьей шерсти. Рубашки, майки, подарки родителям — все это Леша согласился везти только в одном чемодане, категорически отказавшись поменять его на баул. В конце концов, бабушка пошла на хитрость: купили ему большой китайский рюкзак. Леша аж засветился от счастья — такого рюкзака у него не было. Настоящий туристский рюкзак объемом не менее восьмидесяти литров! Не подозревал он до поры до времени, что именно этот рюкзак будет заполнен подарками, кроме чемодана, с чем ему впоследствии пришлось безропотно смириться.

День отъезда неумолимо настал. Билеты давно куплены, подарки упакованы. Утешало то, что самолет из Целинограда летит до Минска, а там — рукой подать до дома. Не надо будет тащиться по Москве с таким багажом. И снова гости, гости, гости… Леша беспокойно смотрит в окно — Вали не видно. Он ее не видел уже два дня после той ночи под падающими звездами на берегу Ишима.

— Иди в гараж, Леша-баловник, тебя ждут. И смотрите мне! — бабушка Стюра ворчливо хлопнула Лешу ладошкой по спине.

В гараже, всегда открытом, его ждала Валя. Губы поджаты, глаза воспалены, заплаканы, под глазами тени. Лишь только Леша вошел, она нежно и крепко обняла его и прижалась щекой к его лицу:

— Ты, Леша, не думай плохо обо мне, ладно? Не будешь? Обещаешь?

— Ты чего, мать?

— Молчи. Молчи. Я мечтала тебя встретить, я мечтала, чтобы облака передали тебе об этом. И они меня услышали… Я мечтала о тебе как о мужчине. Ты и есть мой мужчина! Я знаю. Мы больше никогда не встретимся, но я всю жизнь буду тебя помнить. И… любить. И даже если выйду замуж, я буду думать, что это… ты. Прощай… — она расцеловала его, расплакалась и убежала. А он остался стоять, ошарашенный, с солью ее слез на своих губах, такой же соленой и горькой, как вода в соленом озере у Балта-горы.

* * *

Конец августа выдался солнечным, безветренным, с густыми утренними туманами. Из огородов яркими насыщенными ароматами разносятся запахи переспелых огурцов, слив-паданок, яблок, груш, пряного тмина. Скворцы, собравшись в большие стаи, весело щебеча-переговариваясь, черными облаками носятся над лугом. Уже улетели аисты и ласточки. Уже давно «на крыле» дикие утки. Уже заканчивается гон у косуль. Кое-где покрылись багрянцем листочки осин, покраснели ягоды рябины и калины. Матовыми, иссиня-чёрными гроздьями висят в колючих кустах пупырышки ежевики. Опустели поля, по второму укосу скошена трава на лугах. И только стайками попрятались в луговой траве бекасы, дупеля, задержавшиеся коростели. Вот-вот улетят чибисы, галдящие в пойменных лугах и на скошенных полях. Отъевшиеся и разжиревшие на молочном овсе и пшенице утки с наступлением темноты покидают плёсы и по привычке летят на сжатые поля, находя там и зеленую траву, и остатки просыпавшегося зерна. Бобры, не дожидаясь осенних дождей, по полуиссохшим каналам тащат к хаткам и норам голье ивняка, осинника. Надежно и сытно будет им зимой в свих убежищах. Лисята давно уже покидают свои норы и вместе с родителями всю ночь проводят в поисках пропитания. Но к утру вновь и вновь возвращаются в надежное свое убежище… Приближается тихо, незаметно, медленно меняя краски и запахи, волнующая, грустная, тихая осень…

Уже месяц каждую ночь волчица водит своих волчат на охоту, удаляясь от логова все дальше и дальше, но непременно возвращаясь к утру на свой остров. Пятеро щенят за это время заметно подросли. Из черных пушистых комочков они превратились в серых широколобых, на крепких ногах хищников. Молока уже не было, но обилие ягод и грибов и добываемое хоть и не так часто матерью мясо спасало от голода вечно голодных растущих щенков. В каждый свой выход волчата учились чему-то новому. Они научились отличать хромающую, судорожно машущую крыльями самку рябчика от ее птенцов, тихо в это время прячущихся в траве. Они знали, что вкусно пахнущий ежик несъедобен. Они знали, что стадо диких кабанов не боится их мамки, а все другие звери шарахаются от нее, едва заслышав их запах или увидев на тропе их семью. Волчата, обучаемые одной матерью, тем не менее, уже знали, как одним укусом перекусить позвоночник зайцу, как поймать тетеревенка или глухаренка, как подкрадываться к добыче под ветер, как подавать сигналы голосом-воем. Они уже знали тропки-дорожки на водопой, на скотомогильники, где можно полакомиться вкусно пахнущим протухшим мясом. Волчица научила волчат обходить все, что издает запах человека: проволоку, следы, газеты, потерянные или разбросанные человеком вещи. Волчата, притаившись по команде матери, наблюдали за людьми с корзинками, бродящими рано утром по лесу в поисках абсолютно невкусных грибов, в то время как полезные, хоть и горькие, высокие с серыми шляпками в белую крапинку грибы они сбивали ногами и не брали. Волчата, правда, не различали цвет: красные в крапинку мухоморы им казались светло-серыми. А деревья — черными. Несколько раз волчица уводила волчат к стаду молодых телят, загоняемых на ночь в загон из жердей по берегу реки. Безумно вкусно пахло от них! Абсолютно слабые и беззащитные, как казалось волчатам, они, почуяв запах волков, метались в загоне, сбиваясь в кучки и громко мыча. Волчата, по команде матери залегавшие в высокой траве, видели и людей, выбегавшись из своего жилища и размахивающих руками, что-то кричавших в ночь. Волчата не боялись их, потому что их не боялась мать. А она — главный авторитет в этом мире. Волчата видели, что мать вжималась в траву и внимательно следила за людьми и за телятами. Они повторяли все за матерью, но не понимали, почему она не нападает. Дрожали от азарта и голода, глотали судорожно слюну, но терпели.

В эту ночь волчица снова привела волчат к телятам. Подошли осторожно к загородке. Телята, почуяв волков, повскакивали с мест и бросились в противоположный угол загона. Но люди из палатки не вышли. Волчица, внимательно следившая за палаткой, знала, что есть такие дни, когда люди так крепко спят и не реагируют на шум телят. Она обежала стан по кругу — телята шарахнулись в другую сторону. Из палатки сквозь топот и мычание телят слышался храп. И волчица решилась. Она проскользнула между жердями изгороди и бросилась к ближайшему теленку. Возбужденные волчата немедленно кинулись вслед за матерью. Волчица видела, что ближайшему к ней теленку некуда деваться. Тот пытался броситься в гущу стада, но телята, собравшись в тесный круг, не пропустили метнувшегося к ним теленка, а волчица в это время уже прыгнула. От удара передними лапами волчицы в бок теленок упал, а волчица тут же вцепилась мертвой хваткой ему в шею, мгновенно перекусив шкуру и мышцы. Кровь брызнула сквозь сжатые челюсти. Теленок захрипел, забился в агонии, ударяя копытами рвущих его плоть волчат. Оставив теленка, волчица опять бросилась в стадо. Теперь она сходу вцепилась в живот ближайшего к ней теленка в районе паха. Теленок бросился прочь. Затрещала шкура, и через несколько метров теленок упал с распоротым животом и вывалившимися внутренностями. Двое волчат, бросившиеся на мощь матери, сразу же стали жадно хватать теплые парящиеся внутренности, жир. Сколоченная из жердей изгородь затрещала и рухнула под напором сотен обезумевших животных. В полной темноте бросились они на луг. В ночь — подальше от волков и запаха крови. Волчица бросила еще живого второго теленка и метнулась за стадом. Только один из волчат последовал за матерью. Она настигла мечущегося теленка и с разбега запрыгнула ему на холку, впилась зубами в шею. Теленок зашатался под тяжестью волчицы и резкой боли, пронзившей тело. Тем временем волчонок перекусил сухожилия задней ноги теленка, и тот рухнул в траву вместе с волчицей. Продолжая сжимать шею челюстями, волчица добралась до отростков позвонков. Еще усилие — теленок захрипел и завалился с перекушенными шейными позвонками. Волчица оглянулась. Двое волчат терзали первого теленка в загоне, еще двое — второго. Пятый щенок, урча и скалясь, грыз горло поверженному третьему теленку.

С рассветом, проснувшиеся и чумные с похмелья, пастухи обнаружили, что стадо исчезло, а в загоне и за изломанными жердями загородки валяются три истерзанных волками туши телят. А в это время семья волков, с раздутыми от обилия пищи животами, уютно разлеглась на песке у норы-логова. Волчица, напившись пахнущей грязью воды из лужи, обошла волчат, лизнув каждого за хорошее поведение и выучку на славной охоте, устало легла на песок. В этом сезоне это была первая такая удачная охота и такой сытый пир. Щенята подросли. Подросли ей в помощь, ей на радость, ей на гордость и защиту. И волчица знала — ее стая жива и будет жить. А тот ее волчонок, что не бросил мать в разгар охоты ради жирного куска — будет со временем вожаком.

* * *

Приехав из Казахстана, Леша срочно занялся таксидермией. Привезенные тушки и шкурки, обильно просоленные еще у бабушки, промыл (кроме орлана-белохвоста) и замочил в уксусе в эмалированной бадье. Орлана же долго отмывал теплой водой с помощью зубной щетки — чуть ли не каждое перышко. Кое-где застывшую кровь смыл перекисью водорода. Череп птицы, предварительно засоленный вместе со шкуркой, отмыл от соли и обложил ватой, смоченной в перекиси. Шкурка готова: когти, клюв аккуратно обмыл и, где надо было, слегка подкрасил гуашью и слегка «шлифанул» шерстяной тряпочкой поверх нанесённого разогретого парафина. Из обмедненной стальной проволоки сделал каркас будущего чучела. Двойной крест, где первая перекладина — крылья, вторая — ноги. Передний конец, сантиметров двадцать пять — шея, остаток внизу — хвост. Теперь, обматываемая туго нитками, кладется вата — макет мышц туловища птицы на скелете из проволоки. Выпуклая грудь, киль, втянутый живот. Мышцы бедер ног, мышцы крыльев до локтевого сгиба, шея — все из ваты, туго перетянутой нитками и вперемешку с сухими стеблями багульника (от моли и пероеда). Череп обмазал пластилином — мышцы щек, зоба, основание шеи. Шкура, просоленная и обильно смоченная формалином, мягкая, как тряпочка. Наступает очень ответственный момент: шкурка натягивается на изготовленный каркас-тушку. Алексей напильником заточил концы проволок каркаса. Первой на проволоку одевается вывернутая голова, потом — шея. Спинка сама ложится на тушку. Теперь Алексей очень аккуратно, согнув проволоку с намотанной на нее ватой, вставляет каркас сначала в одно крыло, затем в другое. Проволока протыкает шкурку за локтевым сгибом предплечья крыла. Тоже самое проделывается с ногами: согнутая проволока протыкается внутрь вывернутой кожи бедра, затем в полость пустотелой кости голени и выходит наружу по центру лапы, между задним и передними пальцами. Когда лапы «заправлены», самый нижний конец проволоки протыкается в основание хвоста, специально сохраненном при съеме шкурки, чтобы хвостовые перья не разлетелись. Теперь шкурка собирается на передней части тушки и сшивается иголкой с обыкновенной ниткой — от хвоста до шеи. Тушка готова. Но это всего лишь заготовка. Впереди самая кропотливая часть работы — придание птице задуманной в композиции позы. Леша предположил, что орлан будет держать в лапах только что пойманного тушканчика. В специально приготовленный спил бревна, где пробиты сквозные дырки, Леша вставил концы проволоки из ног, закрепив тушку на спиле. Приподнял над плечами согнутые в локтевом сгибе крылья, выпятил грудь, убрал живот, согнул шею так, чтобы казалось, что орлан смотрит на зажатого в когтях тушканчика и собирается его клюнуть огромным желтым клювом с хищным грозным крюком на конце. Зубной щеткой, расческой и пинцетом почти три часа расправлял перья — перышко к перышку. Нитками-растяжками распрямил для просушки крылья. После просушки форму взмаха крыльев уже не изменить — треснет шкурка, не выработанная химикатами. Весь день ушел на изготовление чучела орлана-белохвоста. Остались глаза. Порывшись в своем охотничьем ящике, Леша достал… лафетку таблеток. Полукруглая прозрачная оболочка упаковки таблетки будет глазом. Обрезав ножницами выпуклости двух таблеток, Алексей иголкой внутри получившихся чашечек нацарапал ровные круги. Это будут зрачки. Капнутая внутрь капля черной гуаши не растечется за пределы границы, очерченной иголкой. И в то же время, капнутая вокруг зрачка капля желто-оранжевой гуаши не сольется с черной краской зрачка по той же причине. Готовые «глаза» полежали, засохла краска, и только после этого Леша аккуратно вставил глаза в прорези ресниц на шкурке головы птицы. Теперь, наконец, орлан стал похож сам на себя. Отойдя и встав прямо перед чучелом, Леша поправил глаза симметрично относительно оси головы и клюва, слегка направив взгляд вниз, под ноги, где будет добыча. Уже к ночи закончил работу, которую начал с утра. Орлан, словно живой, сидел на земле, хищно раскинув полусогнутые крылья, и свирепо смотрел себе под ноги. Только теперь Леша разрешил войти в гараж родителям и брату, которые восхищенно оценили работу — орлан был, как живой.

Еще двое суток ушло на изготовление чучел сурка, тушканчика и выделку сурчиных шкурок. Ручная выделка шкурок требует больших физических нагрузок и терпения. Обезжиривание, мездрение, дубление и размягчение шкурок — длительный по времени процесс. Капсул от таблеток величиной с сурковый глаз Леша не нашел, поэтому пришлось повозиться с автомобильными лампочками. Предварительно разгерметизировав их, Леша спилил верхушку лампочки так, чтобы она представляла выпуклую чашечку. Точно также гуашью нарисовал изнутри глаза зрачок и остальную часть глазного яблока. Чучела получились пушистыми, мягкими на ощупь и лоснящимися вымытыми шампунем шкурками.

В один из вечеров приехал взволнованный брат — предыдущей ночью волки задрали телят на летнем выпасе. Леша немедленно переоделся, захватил с собой ружье, патроны с картечью, заботливо поданный матерью рюкзак с термосом и запасом продуктов на двоих. Вскоре ГАЗ-66 катил по лесной дороге на берег живописной небольшой речушки Ольса. По пути забрали егеря Григория, поэтому Леша, как младший, разместился привычно на крышке, закрывающей двигатель, опустив ноги в пространство «пассажира» Григория. Лешино и Григория оружие стояло, как обычно, за спинкой.

Загон восстановили, телят с трудом собрали по окрестному лесу. Убитых волками и распотрошенных телят убрали. Пастухов тоже сменили. Обойдя загон, охотники нашли переход волков по грязи из леса к вольеру с телятами. Определили, что это была все та же волчица, которая каждый год появляется в охотхозяйстве весной и исчезает на зиму. И каждую весну она приходит без волка одна. У Леши было предположение, что это та волчица, которую он видел четыре года назад в солнечный февральский день, когда добыл своего первого волка. Брат не верил, что волчица может уже четвертый год уходить из своего обжитого волчьего обхода, чтобы одной вернуться сюда же в логово для щенения. Заняться поиском логова так не хватало времени. И вот — первый за последнее время случай нападения волков на домашний скот. Что-то произошло? Хотя и брат, и Леша были едины во мнении: конец августа, и волчица водит волчат на учебные охоты, показывая им все степени и уровни своего мастерства. Вот и в этот раз каким-то образом волчица распознала, что сторожа-пастухи пьяны, и провела мастер-класс умерщвления добычи тяжелее себя более чем в два раза. Да еще и разными способами.

Охотники топтались по пойменному лесу до сумерек. Оказалось, что волки приходили сюда уже больше месяца. Вычислили и направление уходящих следов. Следы вели за кольцевую дорогу, в сторону Бобовок!

— Да, Леша! Задача. Придется тебе внимательно изучить все дорожки, все противопожарные линии, все лужи по пути в Бобовки и в самом урочище.

— Послушай, брат, мне только в следующем году в армию. Возьми меня егерем, — Леша, наконец, высказал брату заветную мечту детства и юности.

— Леха, я тебе уже говорил — нельзя. Ты — родственник.

Дома этот разговор уже заходил, но Виктор категорически отказался брать родного брата себе в подчинение, ссылаясь на Закон. И в этот раз Леша смолчал, лишь загадочно глянул на брата. План уже был давно разработан и согласован с мамой. Леша решил ехать самостоятельно в Минск, в главный офис военно-охотничьих хозяйств, начальником одного из которых работал его родной брат.

Собравшись у машины, услышали глухие отголоски выстрелов. Стреляли в пойме Ольсы, скорее всего, по уткам. Быстро развернувшись, помчались к месту выстрелов. И вовремя. В бинокль удалось-таки рассмотреть двух охотников, в глубоких сумерках продвигавшихся по заболоченной пойме к дамбе, ведущей в деревню Залесье. Быстро переехав ближе к дамбе, пригнувшись, подкрались к мелиоративному мостику у деревни и спрятались под мостом. Ничего не подозревавшие браконьеры сами шли в руки. И как только из-под моста выскочили егерь Григорий и Виктор с Лешей, они просто замерли о неожиданности в оцепенении. А когда опомнились, оружие уже было в руках Алексея и Гриши — день-то сегодня был не охотничьим. Протоколы составлял Виктор уже в кабине машины. Браконьеры и просили, и угрожали, но Григорий, проживая недалеко в деревне, знал их в лицо, так что даже ехать на опознание и установление личности не пришлось. Трех уток оставили нарушителям. За них все равно придется заплатить и ущерб, и штраф. Через суд, с конфискацией оружия.

Домой вернулись около полуночи, а в шесть утра Леша отправился в Бобовки. Братова вертикалка, рюкзачок, сапоги-болотники и ветровка — привычная надежная экипировка Леши в последний год. Обойдя озеро по левому берегу, Леша перебрался по бобровой плотине через Криницу и едва не поплатился за беспечность и спешку. Сразу за плотиной начиналась большая Микитова поляна. Уже подходя к поляне, Леша обратил внимание на большое количество так называемой лосиной мухи — плоского, с легко отваливающимися крылышками клеща. Обилие лосиных мух — предвестник близкого нахождения лосей. Перелезая через кучу вьющихся и переплетенных крапивой веток, Леша затрещал ими и тут же услышал громкий топот и треск впереди. Глухой рык-стон, и по кустам прямо на него, как трактор, выкатил огромный рогатый лось. В доли секунды мелькнуло в голове, что у лосей уже может начаться гон, что лосиные мухи не зря облепили ветровку, что поблизости только мелкий лозняк и укрыться от лосиных копыт и рогов негде… А рука уже достала два патрона, один уже в стволе. Выстрел вверх… Лось остановился в шагах десяти-пятнадцати, круто развернулся на задних ногах и с треском бросился обратно в кусты. Второй патрон так и остался зажатым в кулаке. Теперь Леша почувствовал, как задрожали руки и колени. Выбросил стреляную гильзу, зарядил ружье и, вздохнув глубоко, закурил. Медленно вышел на поляну. Вся трава истоптана копытами лосей. Гон действительно уже начался: кусты олешника и лозняка вокруг поляны поломаны рогами, высокая трава настолько вытоптана, что целые пласты грязи, пряно издающие запах живого лося, разбросаны по поляне. Пройдя поляну, Леша пошел по звериной тропе в болоте, идущей параллельно кромке леса, и за Маяком нашел волчьи следы. Следы были свежими, но присмотревшись, Леша нашел и старые отпечатки больших и меньших отпечатков волчьих лап. Значит, это волчья тропа! В густой траве следы терялись. Сделав несколько больших кругов, Алексей определил, что следы, найденные на грязи в разных местах, ведут в сторону острова-гряды за Бобовками. Ближе к острову на бобровой плотине он обнаружил опять следы волков: клочки бобровой шерсти, бурые пятна и измятую вокруг траву. Здесь шла борьба. Скорее всего, небольшого прошлогоднего бобра поймали волчата и шансов ему не оставили, несмотря на грозное бобровое оружие — большие и острые резцы. К обеду Леша обошел остров по периметру и нашел-таки волчью тропу, ведущую из острова в болото. Стало ясно — волки живут на острове. Надо делать облаву. Но Алексей решил проверить несколько лисьих нор, которые он знал с детства, когда изучал этот остров еще с братом и самостоятельно. Пройдя по гряде, он поднялся на холм, где жили лисы. Норы были давно нежилыми. Второй взгорок с норами Леша нашел с трудом. Заросли малинника, вперемешку с порослью молодых березок и осинок, надежно скрыли песчаные холмики. Чаще стали попадаться следы волчьей деятельности: кучки черного помета, клочки линялой шерсти. Алексей настороженно оглядывался по сторонам, но момент встречи с волками прозевал. Что-то зашелестело впереди. Леша краем глаза заметил шевеление веток и сбоку. И вдруг шорох повторился за спиной. Резко оглянувшись, он увидел волчицу. Она выглядывала из-за дерева и смотрела прямо в глаза. Мурашки пробежали по коже у Алексея. Он резко обернулся, вскинул ружье, нажал на спусковой крючок, целясь прямо в глаза. Но выстрела не последовало. Пока он сообразил, что ружье на предохранителе, пока судорожно снял с предохранителя — слева и справа слышался шорох веток. Волчица резко прыгнула в заросли папоротника. Запоздалый дуплет ей вслед, почти наугад, не принес никаких результатов — он промазал. Покружившись вокруг этого места, он нашел-таки логово. На большом взгорке под корнем поваленной давным-давно елки, в лисьей норе было устроено логово. Вход немного расширен, а сразу за входом большое, примерно метр на полтора, расширение норы, устланное папоротником и сухой травой. Вокруг норы погрызены-искусаны все мелкие деревья, а на песке валяются перья, куски обглоданных и отполированных костей. Натоптанная тропа вела к небольшой пересыхающей низине-луже, где у волков был водопой. Сойки закричали на краю острова. Перезарядив оружие, Леша до вечера бродил по острову, но волков больше не встретил…

…Волчица услышала шаги приближавшегося человека давно. Когда человек стал продираться свозь заросли, она забеспокоилась. Ее беспокойство тут же передалось волчатам. Семья настороженно прислушивалась, принюхивалась и, когда шаги стали приближаться к логову, куда человеку, нормальному грибнику или ягоднику было незачем лезть, волчица прыгнула вниз с взгорка. Волчата бросились за ней, рассыпались по кустам, залегли в траве. Прямо к логову шел человек. Не просто человек, а человек с оружием. Волчица явно учуяла запах смазки оружия, запах гари пороха. Именно таким запахом был убит её волк четыре зимы назад. Именно таким запахом убивают волков каждый год, окружив их лежку на дневке колышущимися лентами серых тряпок, пахнущих человеком. Вот уже столько лет волчица приходила весной на свое логово без волка. Вот уже столько лет она уводила своих волчат в большой лес, где жили другие волки. И ни разу человек не потревожил волчицу на логове. А сегодня человек кружит по острову с запахом смерти. И волчица поняла, что человек ищет их! Она оскалила клыки, сморщила нос и приложила уши. Волчата из своих укрытий поняли сигнал — сигнал смертельной опасности. Волчица тихо прорычала — волчата замерли на месте. А она бесшумно под ветер стала заходить человеку с тыла. Волчица подкралась к нему практически вплотную и специально зашелестела ветками — природное табу на нападение на человека не дало ей права броситься сзади и перекусить шею опасному пришельцу…

Человек обернулся, и страх мелькнул в его глазах. Он вскинул оружие, но страх поразил его, и он замер. А волчица, испугав человека, бросилась под защиту папоротника, а дальше — за волчатами. Выстрелы прозвучали почти сразу после того, как волчица перестала смотреть человеку в глаза. Смерть, как злые шершни, прожужжала над головой, застучала по деревьям, впиваясь в них шлепающими щелчками. Смерть кусала деревья, летели щепки. Но волчица ушла от смерти. Она не в первый раз уходит от смерти, посылаемой человеком. Только осторожность и бесстрашие спасали ее за это время от многочисленных облав, охот, капканов и ядов, применяемых человеком, чтобы убить ее. Погибали волки ее стаи, погибали волки, ставшие отцами ее щенков, погибали ее дети… А она выживала. Теряла своих сородичей, пренебрегавших опасностью или, наоборот, трусливо поджавших хвосты, попадавшихся в капкан лапами у привады или на скотомогильнике; отпрыгивающих и сломя голову удиравших от шелохнувшегося на нитке окладного флажка; мчавшихся без страха на вой «пришельца» — фальшивый вой хитрого человека со смертью. Волчица, побывавшая не раз в окладе, отравившаяся ядом, оставившая два передних пальца левой задней лапы в капкане на тропе, не боялась — остерегалась человека с оружием. А вот за своих щенков-детей она боялась и готова была спокойно отдать свою жизнь за них при любой опасности: будь то свирепая свиноматка, грозный лось или человек с оружием-смертью.

Волчата шли за волчицей строго след в след. Так она учила их с первых самостоятельных шагов вне логова, так требовала и в экстремальной ситуации, такой, как сегодня. Прыжками промчавшись по гряде, волки рысью преодолели заболоченные Бобовки и скоро очутились в большом лесу. Опасность осталась позади, но возврата к логову уже не было. Волчица повела своих волчат далеко вглубь, где, как она знала, жили и щенки ее прошлых пометов, и другие волки — большая волчья стая, на лето разбредавшаяся по бескрайнему лесу в верховьях реки: там, где волчица когда-то родилась.

* * *

Ох, и досталось же Леше от брата и отца за то, что стрелял по волчице и промазал! Тем более, у логова! Целую неделю объезжали они лес и днем, и ночью. Сидели в засадах у летних лагерей выпаса телят на обычных волчьих переходах, опрашивали лично и по телефону лесников, егерей, опытных охотников: волчицы нигде не было. Через неделю сняли капканы у логова. Не набравший меха енот, попавшийся в капкан на волчьем логове, лишь усугубил досаду. Брат стал грозиться отобрать свое ружье и не брать больше с собой. И Леша поехал в столицу. Полковник Перец, председатель окружного военно-охотничьего общества, принял Алексея радушно. С улыбкой выслушав жалобу на брата в том, что тот не берет на работу из-за того, что они родные братья, полковник тут же вызвал начальника отдела кадров и дал ему поручение. И вскоре Леша, после крепкого рукопожатия полковника и теплых напутственных слов его, держал в руках первую в своей жизни Трудовую книгу и удостоверение егеря военно-охотничьего хозяйства. Сам полковник выделил ему свою служебную «Волгу», чтобы съездить на склад за обмундированием и потом его, с целым тюком обмундирования и обуви военного образца, отвезти на вокзал…

— Что это значит? — Виктор хмуро уставился на одетого в егерскую, с иголочки, форму младшего брата.

— Это значит, товарищ начальник военно-охотничьего хозяйства, что я с сегодняшнего дня работаю егерем под вашим чутким руководством!

— Не понял.

— А что понимать? Я съездил в контору, там меня как студента-заочника факультета биологии-охотоведения без слов приняли на работу в наше охотхозяйство на должность егеря.

— Какого это «нашего» охотхозяйства?

— Нашего — это значит моего. Того, в котором я уже работаю. Вот мое удостоверение.

— М-да! Дела… А как же мое ходатайство?

— А никак! Я сказал, что ты против. Они посмеялись, а полковник Перец сказал, чтобы ты ему позвонил. Насчет меня…

— Ну, малый! Тебе ж всего семнадцать лет!

— Ну и что. На меня завели трудовую книжку, я даже подписал «клятвенное обещание».

— Ну что ты к брату цепляешься? — вмешалась мама, — мы с тобой говорили? Говорили. Ты тянешь? Тянешь. Вот мы и решили все сделать сами.

— Сами… — буркнул Витя, — а работать вы тоже будете вместе?

— Нет, Витя, работать я буду один, и мне нужен охотничий билет и трактор, что стоит у Григория. Все равно он на нем не ездит.

— Трактор?! Охотбилет?! А ружье тебе не надо??!!

— Надо. После охотбилета. Сам куплю, у тебя просить не буду!

— Хватит спорить и ругаться, дети. Ты, Витя, не серчай. Леша давно мечтает об этой работе. По твоим стопам идет, и мне спокойнее — хоть вместе будете. Садитесь за стол, будем отмечать начало работы будущего охотоведа.

Как был, в новенькой военной полушерстяной полевой форме, так и сел за стол Алексей. Радости не было предела…

На производственном собрании решили, что обходом у Алексея будет запрещенная для охоты зона охотхозяйства — часть «Зеленой зоны» вокруг города, а также часть большого обхода егеря Григория Гречки. Леша сам привел в порядок древнейший, с ручным сцеплением, водяным охлаждением и без кабины трактор. Помогли, конечно, в колхозной мастерской, узнав, что Леша — брат Виктора и будет работать егерем. Теперь каждое утро, если не было индивидуального задания от брата-начальника, Леша выезжал из домашнего двора на тракторе и возвращался лишь вечером в сумерках. Он делал в лесу кормушки для косуль, солонцы для лосей, косуль и зайцев, развозил в кормохранилища початки кукурузы, желуди, яблоки-дички. Часто заезжая к старшему по возрасту и отслужившему в ВДВ егерю Григорию, он оставался у него ночевать. Мама Гриши — тетя Зина, накрывая ужин, обязательно наливала Леше и Грише по рюмочке самогона. Парни достойно и важно выпивали, крякнув, закусывали и вечером шли на танцы, где, порой стоя спиной к спине, вступали в драку с местными забияками. С десантником Гришей «воевать» было себе в убыток, и в большинстве драк Алексей упражнялся в рукопашном бое по добиванию «подранков», оставленных Гришей. Рано утром они выезжали или пешком уходили в обход. С собой брали одно ружье на двоих — Гришино, топоры, ножи, пайку на обед. Вдвоем работалось спорно и веселее, что бы ни делали. А работы было много. Над кормохранилищем на границе их егерских обходов сделали из жердей второй этаж, в котором развесили под тысячу подсоленных осиновых и ивовых веников. Там же вручную выкопали и накрыли огромный погреб для хранения картофеля на подкормку диким кабанам. По обоим обходам разнесли соль в солонцы и вырезали в срубленных осинах более сотни новых солонцов. В мастерской колхоза изготовили красочные аншлаги и развезли на тракторе по границам на дорогах, ведущих в охотхозяйство, установили вместо старых. Организовали заготовку кормов с вывозкой на подкормочные площадки и хранилища силами местных охотников. Больше ста тонн зарноотходов, около пятидесяти тонн початков кукурузы, тонн двадцать зерна и пятнадцать тонн картошки заготовили местные охотники и оформили по накладным на приход в охотничье хозяйство. Так прошел сентябрь — первый месяц работы Алексея егерем охотхозяйства. В конце сентября неожиданно прилетело письмо из Казахстана от Вали. Баба Стюра, естественно, уже оповестила маму Леши о случайном романе, за что Леша получил строгое порицание от мамы. И вот — письмо. Мама, укоризненно глядя, передала Алексею письмо. Валя писала, что живет в общежитии медучилища, учится хорошо и очень скучает по Леше, хотя и знает, что это бессмысленно. Коротенькое письмо заканчивалось просто и тепло: «Я люблю и буду любить всю жизнь только тебя одного. Ты не обращай на это внимания, а просто знай, что на свете есть человек, который молит Бога о тебе. Это я». Орлан-белохвост, установленный в большой прихожей, напоминает и без письма о Вале…

Леша сунул письмо в офицерскую полевую сумку, где лежали чистые бланки протоколов и «Справочник охотника». Брат уезжает на неделю в командировку на учебу, и на этот срок Леша остается исполняющим обязанности начальника охотхозяйства. Начальник-брат написал задание: от заготовки кормов по всем шести егерским обходам до подготовки предстоящего открытия промысловой охоты на копытных. И если корма уже были заготовлены с избытком, то план поставок на экспорт мяса двадцати лосей и пятидесяти диких кабанов предстояло еще выполнять. А к этому — обеспечить охотой на копытных в промысловых и спортивных целях представителей первичных охотколлективов военно-охотничьего общества, бригад по добыче копытных. Сами коллективы к этому времени определились со списками членов бригад, зарегистрировали эти списки в лесхозах и милиции, провели соревнования и учебные стрельбы, на которых Леша в упражнениях на круглом стенде занял второе место, уступив только брату. Этот эпизод стал решающим на заседании гарнизонного Совета военных охотников, где ему после сдачи положенного экзамена торжественно досрочно, в виде исключения, в семнадцать лет вручили членский билет военно-охотничьего общества — заветную красную книжечку. Виктор уехал, и главное, по мнению Алексея, достоинство и гордость начальника — вездеход ГАЗ-66 с водителем Димой Белым — перешло в полное подчинение и. о. начальника охотхозяйства Алексея. Двое суток он мотался по охотхозяйству, проверяя работу коллег по устройству охотничьих вышек, стрелковых линий, ремонту кормохранилищ и заполнению их кормами.

Субботнее утро встретили в лесу у маленькой деревушки Гута. Выехав из-за поворота лесной дороги, они неожиданно столкнулись с двумя охотниками, идущими им навстречу. Дима затормозил, а Алексей, нацепив поверх офицерского бушлата полевую сумку, выскочил из машины, доставая на ходу егерское удостоверение.

— Добрый день, — начал он мирно, хотя очевидно, что перед ним — браконьеры, так как Гута находится в «зеленой зоне» их охотхозяйства. Он показал удостоверение, но представиться не успел, его перебили:

— Чего прыгаешь, пацан? Кто ты такой?

— А вы?

— Я? Я егерь Фомин, — смело соврал один из браконьеров, — а ты кто?

— Я? — Леша опешил. — Я егерь Фомин. Вот мое удостоверение.

Браконьеры переглянулись, криво усмехнувшись. Один из них нагло уставился на Лешу:

— И что, егерь Фомин? Что хочешь?

— Ваши документы.

— Документы? Документы дома. Сейчас сходим, заберем и принесем сюда. Да, Дима? — Браконьер подмигнул водителю, нерешительно топтавшемуся у машины.

Леша понял, что браконьеры просто так оружие не отдадут. Он схватил за ружье ближайшего к нему браконьера, мгновенно отцепил цевье и одновременно, нажав рычаг, преломил стволы в замке. Ружье, раскрывшись, разобралось на две части. Браконьер растерялся, а в это время Алексей перекрутил разобранные части ружья через его руки ремнем, и тут же ударил коленом в пах. Браконьер, охнув, согнулся. Ударом по затылку Леша сбил его на землю и, крикнув Диме караулить, бросился за вторым, который начал уже убегать. Догоняя второго, Леша кричал: «Стой, сука, стой, стрелять буду!» Когда до браконьера оставалось шагов десять, тот остановился, развернулся и, направив ружье на Лешу, крикнул:

— Не подходи! Стреляю!

Но останавливаться уже было поздно. Леша по инерции наскочил на ружье, отвел стволы в сторону. Выстрел прозвучал прямо над ухом. Повалившись вместе с браконьером, Леша, не размышляя, первым ударил лежащего под ним браконьера в лицо несколько раз кулаком. А когда тот выпустил ружье, еще несколько раз ударил его в лоб. Успел заметить, что у браконьера закатились глаза, и из уха потекла струйка крови. Только после этого устало встал, перевел дыхание, поднял и разрядил ружье. Хриплый слабый голос заставил его обернуться:

— На, сука, получай! — успел он услышать, заметив направленный на него ствол пистолета. Выстрел прозвучал одновременно с прыжком на браконьера. Жгучая боль обожгла бок, но Леша успел навалиться на браконьера и, вывернув тому руку, вырвать пистолет и бросить в сторону. И снова стал бить.

Подбежавший Дима оттянул Алексея от избитого браконьера. Заметив, что Алексей не может разогнуться, распахнул тому бушлат. Свитер под бушлатом пропитался кровью. Испугавшись, шофер закричал:

— Ой, Леха! Ой-ей. Что ж это? Чем он тебя?

— Не кричи, — Леша, стиснув зубы, задрал свитер, — вон там пистолет где-то. Поищи.

Алексея спасло то, что пуля, выпущенная из «Макарова», прошила полевую сумку, в которой лежала книга «Справочник охотника», тетрадь «Дневник егеря и толстый ватный бушлат. Это и спасло ему жизнь. Зажав рукой рану, Леша поплелся к машине, попросив Диму притащить туда же браконьера. Первого браконьера, успел отметить Алексей, у машины уже не было. Не было и его «курковки». Достав аптечку и приложив пластырем вату с бинтом на место раны, Леша увидел идущего с ружьем Диму.

— Дима, Дима, а где мужик? — тревожно сухими губами спросил шофера.

— Алексеич, убежал он! Я не смог его поймать. Вот — ружье.

— А пистолет где?

— Дак это, — замялся Дима, — вырвал он у меня… наставил. И я испугался. А он с кровью, глаза бешеные. Убежал, Леша, он. Извини.

— А первый где?

— Я, когда услышал выстрел из пистолета, бросил его тут. А что, нету?

— Эх, Дима, Дима! Поехали быстрей. Совсем мне хреново. И кровь течет, и болит… Поехали в город быстро…

Уже подъезжая к районной больнице, Леша потерял от боли сознание. Очнулся только после операции в палате. Рядом медсестра. С удивлением обнаружил, что лежит под простыней совсем голый. И опять уснул под действием наркоза, только спросив, где он находится.

Позже выяснилось, что пуля, нанеся серьезный динамический удар, расколола кость ребра и в нем же застряла. Врачи достали ее и осколки ребра за час. Ближе к вечеру приехали оповещенные родители. А до них побывали работники милиции. Долго добивались, как оказалась «вертикалка» брата в машине. Допрашивали с недоверием о том, как Леша один сумел уложить на землю двух браконьеров, а потом их упустить. Прокурор района вообще заявил прямо, что он не верит ни одному слову Алексея и предлагал добровольно сдать пистолет, из которого, по версии прокурора, он, Леша, случайно сам себя поранил. Три дня приходили сотрудники прокуратуры и милиции. Задавали вопросы, записывали ответы. Ездили с Димой на место происшествия, но не нашли там никаких следов; да и Дима, как объяснил следователь, не уверен, что это было «именно то место, где ранили Лешу». В конце недели Алексей написал заявление, что рану получил у себя дома в сарае, напоровшись на вилы случайно. Дело закрыли за отсутствием состава преступления. Браконьерское ружье в милиции забрали без протокола — в обмен на «вертикалку» брата, которую не догадался спрятать в кабине шофер. Приехавший из командировки брат забрал Лешу под расписку домой, и уже через три недели он приступил к работе. Брат же все это время прочесывал окрестные деревни со своим другом — опером из УВД по приметам, указанным Лешей и Димой. Но поиски результатов не принесли: браконьеры исчезли, и никто не опознал их по приметам. Лишь спустя несколько лет узнали Алексей и Виктор, что браконьерами были сын участкового и его друг, прилетевшие в отпуск из Самаркандского военного училища и решившие поохотиться с незарегистрированными ружьями и пистолетом отца. Сразу после происшествия они улетели обратно, а тот самый участковый Чайкин «помогал» Виктору искать преступников по приметам, описанным Алексеем. по всей округе…

Провалявшись дома праздники открытия охоты на копытных, Алексей с дрожью и волнением в конце октября выехал-таки в выходные на коллективную охоту. Сидя в тентованном кузове ГАЗ-66, слушая байки военных охотников, он вспоминал такие же поездки пять лет тому. Сколько приходилось просить брата взять на загонную охоту в качестве загонщика! Сколько волнения было перед охотой! Сколько мерз он в кирзовых сапожках, пока доезжали из города к месту охоты в холодном кузове! А сколько радости было, когда охотники хвалили егерей и его — подростка, за хорошую охоту! И вот он едет на охоту уже в качестве настоящего егеря. В форме, с оружием, хоть и братовым пока. С прострелянной настоящей пулей полевой офицерской сумкой, рюкзаком с едой и фляжкой… А дома в серванте среди его дневников, бережно хранившихся мамой с первого класса, бабушкиных писем, календариков и картинок с котами, лежит письмо от Вали со словами: «…есть человек, который молит Бога о тебе. Это я…», пробитое пулей. А пуля-то, выпущенная снизу-вверх, застрявшая в ребре, шла к сердцу. Алексей написал об этом Вале, поблагодарив ее за то, что она его своими молитвами спасла, но при этом, не дав ей ни грамма надежды на продолжение их внезапного романа. Впереди — армия. После армии — институт, намекал Леша и просил ее простить за это.

Сейчас, трясясь в громыхающем, пыльном и прокуренном кунге машины, он думал о предстоящей охоте и о предстоящих загонах в обходе егеря Карла Ильича: где тот будет ставить номера, кого поставит на лучшее место — на ход зверя, о том, как сам пойдет в загон и как попробует выпросить у брата разрешение постоять на номере с оружием. Осенний лес угрюмо встретил выпрыгивающих из кузова охотников. Утро только просочилось серым рассветом сквозь сонные, еще не потерявшие листву ветви. В лесу пахло мхом, грибами, сыростью и дождем. Собрав оружие, охотники выстроились полукругом на инструктаж, который проводил брат. Егеря с собаками стояли в сторонке. Брат рассказал о технике безопасности, обратив внимание на возможное наличие в загоне с лающими на зверя собаками простых людей — грибников. Стрелять разрешено только пулями. Лосям — только в голову и шею. Лицензий на сегодня хватало разных. Отдельно отметив схожесть западно-сибирских лаек с волком, посоветовал лучше пропустить волка, чем убить собаку. На карте показал ориентиры: на севере — железная дорога, на востоке — река, на западе — гряда полей, на юге — шоссейная дорога. Кроме обычных заповедей — не стрелять на шум или по неясно видимой цели, прямо в загон и по линии стрелков, брат обратил внимание на сигналы: длинные сигналы рога — начало загона, короткие — сбор у машины. Ответив на вопросы, Виктор представил нового егеря Лешу и поздравил всех с началом сегодняшней охоты, пожелав всем «ни пуха, ни пера». Большинство охотников знали Алексея и после инструктажа подошли к нему с приветствием, поздравлениями и шутками с похлопыванием по плечу. Никто не упрекнул, что ружье — знаменитое братово ТОЗ-34, штучное, с инкрустированным прикладом — у него на плече. Прозвучала команда егерям отправиться в загон, а охотникам выдвинуться на номера. Охотой руководит брат, а загонщиками сегодня руководит Карл Ильич — старейший егерь. Все, кроме Леши, с собаками. Собаки хрипят, натягивая поводки, рычат друг на друга, рвутся работать. Наконец Леша остается один в ожидании сигнала о начале загона. Тишина в лесу. Эта тишина, хоть и обманчивая, но это жизнь леса. Не должно здесь быть крика, шума, гама, лая собак, стрельбы. Тишина — это образ жизни. Особенно тишина осеннего леса. Чтобы слышно было, как попискивает поползень, как затрещит сорока, как падает-шелестит осенний листок, как вдруг по верхушкам пробежит легкий ветерок. Это — осенний лес. А все остальное: гомон птиц и крик сойки, пугающей голосом ястреба, шум ветра в иглице сосен и елок, треск ломаемых сучьев — позднее лето либо ранняя зима. Так думал Алексей, наслаждаясь прелым запахом, тихим шуршанием по коре птиц, мягким шелестом травы под ногами. Подобрал сыроежку, раскрошил в руке, кусочек пожевал и выплюнул — «сыроежка»! Карл Ильич говорит, что здесь на делянке семья лосей живет, много косуль. Косуль сегодня не стреляют. Лосей, хоть и жалко, но это ж охота! Да и столько объели лоси верхушек молодых сосенок — целые делянки культур уничтожили. На то и ведется охотничье хозяйство, чтобы минимизировать ущерб, который наносят разводимые и охраняемые дикие звери. А что сама по себе охота? Праздник! Общение с природой! Радость ощутить себя частью дикой природы, забыть об урбанизации, забыть о прогрессе. Охота — адреналин. Охота — здоровье, свобода, событие.

Длинные позывные рога оторвали от философско-радостных размышлений молодого егеря. Послышались по цепочке голоса загонщиков. Загон — это музыка. Это не только гон зверей. Это — прелюдия охоты-оперы. Каждый загонщик кричит по-своему, каждый — это отдельный музыкальный инструмент большого оркестра. Вот, Гриша-младший. Он своим басом кричит так, словно хочет, чтобы зашатались верхушки деревьев, чтобы веселей было стоять на далеких номерах, заслышав бас егеря. А вот Карл Ильич, тот балует. То петухом запоет, то собакой загавкает, то ухнет, как ствол упавшего дерева. А вот Гриша-старший. Он протяжно, как козел домашний, кричит: «Е-е-е-еп». А получается, словно: «Ме-е-е-е». Смешно Леше. Но он уже идет по лесу и кричит, подражая Грише-младшему, громко, низко и протяжно: «А-а-а-туу, ооо-о-о-пф, гооо-о-о-оп!» Кроме крика надо еще не сбиться с правильного курса и ровненько выйти на номер, а не петлять по загону как секач в облаве под собаками. Заработал Кучум. Нечасто, низко, с хрипотцой. Этот «запсиб» по белке не лает точно, значит, в загоне есть зверь. К Кучуму присоединилась Юта — звонко, злобно, с подвзвизгом. Внезапно лай прервался — зверь стронут, и тут же в работу включается русский гончий Шарик. Он с голосом идет по следу стронутых с дневки зверей. Голос собаки двигается на левый фланг стрелковой линии, останавливается и начинает двигаться вправо. Загонщики закричали с новой силой, с удвоенной энергией, заставляя невидимого пока зверя идти на стрелковую линию. Лайки опять замолчали, лишь Шарик Миши Яскевича «молотит» монотонно и меланхолично. Выстрел. Второй. Слева — третий. Четвертый там же. Заголосили лайки, замолчал гончий. Радостно на душе — кому-то повезло: зверь добыт, раз лайки работают на месте. Выстрел. Уже пятый. Ого! Вот тебе и первый загон! Леша кричит что есть мочи: до номеров, хоть они уже и рядом, надо идти с голосом. Наконец показался охотник, стоящий на номере. Лишь только заметил он Алексея, свистнул, махнул рукой — «вижу!» Алексей перестал кричать и вышел на стрелковую линию. Владимир Сергеевич Рожков — председатель охотколлектива, вручившего Леше охотбилет, летчик в отставке, знает тысячу анекдотов и очень хорошо относится к Леше еще с детских лет.

— Ну что? — шепчет Алексей.

— Лоси! Я видел троих, но далеко.

— А кто стрелял?

— Потерпи, Лешка, увидим… Тут рядом!

Уже затихли все загонщики и прозвучали короткие гудки отбоя загон и сигнала возвращаться. Пройдя два номера и забрав их с собой, охотники увидели лежащего на дороге лося-рогача и прилегших у него лаек. Гончак равнодушно топтался в стороне, лайки же грозно косились на троих охотников, живо что-то обсуждающих.

— Ну, кого поздравлять? Кто наливать будет? — Владимир Сергеевич по пути отламывает небольшую еловую веточку.

— Сергеич, мой трофей! — радостно сообщает молодой охотник, которого Леша знал плохо.

— Ну, Ванька! Ну, молоток! Поздравляю! Молодым и неопытным всегда везет. Это ж надо — какой красавец! — Владимир Сергеевич пожал руку Ивану и воткнул в его шапку еловую веточку — знак отличия.

— Сколько раз стрелял?

— Два. С первого раза положил, а потом решил подстраховаться.

— А кто ж еще стрелял?

— Я, Сергеич, — смущенно сообщил Терентьев Сергей, которого Леша знал давно.

— По ком, Серега?

— Да вон, из-под Шарика лису взял пулей!

— Да ну?!

— Вон лежит, уже хороша, рыжая плутовка!

— О, Серега! С тебя литр. Такой воротник Трофимовне принесешь!

— Да не вопрос, Сергеич. Все есть в машине.

— Ну, мужики, — начал было Рожков, но тут на дорожке показались остальные члены бригады, которые оживленно и громко разговаривая, несли на перекладине дикого кабана. Все, наконец, собрались у лося, цокая языком, трогали рога, пожимали руку Сергею и Ивану.

Витя подогнал машину. После случая с Лешей он заставил Диму Белого написать заявление «по собственному» и «попросил» больше никогда не показываться ему на глаза. Теперь, впрочем, как и раньше, он сам водил машину. Тем временем, егеря быстро освежевали добытую дичь и, уложив потроха (единственное, что оставалось охотникам) в полиэтиленовые мешки, загрузили добычу в машину. Решили сделать еще два загона и на этом закончить охоту и ехать в деревню готовить печенку.

Во втором загоне трое охотников промазали по кабанам, а одного положил-таки Рожков. На радостях он предложил охотникам поменяться с Алексеем ролями, а ему, Леше, самому стать на номер как новичку: авось на удачу. Волнуясь, Леша стал на номер в третьем загоне. Номер Виктор выдал не аховый: справа смешанный лес, слева чистый бор. Зарядив пулями два ствола, Алексей расчистил под ногами площадку от сучьев и шишек, вскинул ружье, прикинув сектор стрельбы, и стал ждать. Послышался длинный сигнал охотничьего рога — загон начался. Голоса егерей издали на самом деле казались едва слышимой музыкой, приближаясь, превращались в настоящую симфонию таинства загонной охоты. Несмело залаяла Юта, завизжала и стихла. Ага! Нашла зверя! Подняла. Зверь пугнул собаку. В подтверждение этих слов злобно зазвенел голос сучки, и к нему присоединился такой же злобный хриплый лай Кучума. Собаки лаяли на одном месте, а голоса загонщиков затихли.

«Эх, — с досадой подумал Алексей, — загонщики халтурят, молчат». Словно услышав его, загонщики разом заголосили, завопили, подгоняя зверя на стрелковую линию. Смолкли собаки — зверь пошел. Снова лайки заработали в районе правого фланга — противоположного от Алексея. Напряжение спало, Алексей поставил ружье на предохранитель. Вдруг с правой стороны послышался шелест. Алексей неслышно перевел вперед предохранитель, замер, сжимая ружье прикладом у бедра, стволами на уровне глаз, как на стенде. Шорох повторился, и из подлеска выскочил заяц.

— Ах, чтоб тебя! — незлобно прошептал Алексей, вспоминая примету: «Заяц на глаза — копытные с глаз». Не замечая Алексея, невылинявший беляк протопотал через тропинку, на которой стоял охотник, и исчез в зарослях папоротника. Предохранитель снова поставлен на место…

Собаки неожиданно заработали совсем недалеко. Злобно, активно, звонко, они то умолкали, то опять заливались звонким лаем. Гон собак приближался вдоль стрелковой линии к Алексею. Он напрягся. Сердце опять застучало где-то в районе подбородка. Собаки стихли. Вот-вот должен прозвучать выстрел: загонщики плотно приближались к стрелковой линии. Кабана он не увидел — услышал. Громкое сопение, стук копыт, раздвигающиеся лапы кучки молодых елок. Опять сопение. И из елочек вылетела огромная туша секача. Леша уже держал ружье на плече, мушка сразу же уперлась в голову. Поднятая на загривке шерсть, седые бока, поднятый вертикально толстый рыжий хвост, блестящие клыки. Громкий топот копыт в прыжках по мягкому мху. Могучее дыхание. Мушка упирается в лопатку. Нажатие на спусковой крючок. Выстрела не почувствовал. Успел заметить, как вздыбилась еще больше шерсть на холке, услышал шлепок пули. Но кабан продолжал бежать. Второй выстрел был явно неприцельным и прошел мимо. Пока Алексей перезарядил ружье, кабан исчез, но буквально летящие за ним лайки зашлись в малиннике злобным лаем, а потом рычанием. Эх, сходить с номера нельзя. Где сердце? Где дыхание? Один адреналин будоражит сознание, делая невесомым все тело, не говоря об оружии. Собаки на месте. Рычат, лают. Зверь лежит — точно! Слева номеров нет, и Леша, в нарушение инструкции, сбегает с номера, пробирается через мелкую поросль, малинник к собакам, держа ружье наготове. Загонщики-черти опять замолкли. Вот он! Огромный секач лежит на боку, а собаки рвут шерсть поверженного зверя. Держа голову секача на мушке, Леша подходит к нему. Собаки, кося глазом на Алексея, продолжают рвать шерсть. Кабан мертв. Леша быстрым шагом, оглядываясь, ликуя, возвращается на номер. И вовремя. Из загона стали выходить загонщики, и никто не заметил грубейшего нарушения правил техники безопасности со стороны егеря. Первым подошел друг-коллега Гриша:

— Ты стрелял? — оглядываясь, разочарованно спросил, отдышавшись.

— Ну, я, — нагоняя на себя равнодушия и мужественности, ответил Леша.

— И что? Мазанул? Ну, Леха. Будешь наливать!

— Хм, за что?

— За промах. Мазила!

— Ладно. Посмотрим…

— А где собаки? Вроде, на месте лаяли. Я-то думал, ты отличился…

— Щас, увидишь!

Тут затрубили «отбой», и вскоре появились гуськом идущие запыхавшиеся охотники.

— Ну что? — Виктор испытующе оглядел Гришу и Лешу, — говорите!

— А-а, Леха мазанул! — Гриша разочарованно кивнул головой на Алексея. Тот не выдержал и махнул рукой:

— Вон, лежит! Секач! Трофей мой!

— Да ну на фиг! — Гришка недоверчиво посмотрел в сторону делянки, — тут же даже мыши не бегают в этом бору.

— Вот и не бегают. А у меня бегают. Пошли, — они прошли сто метров до небольшой делянки, где в зарослях и лежал добытый секач.

Увидев кабана, охотники зацокали языками, стали пожимать Леше руку. Наставник и друг Владимир Сергеевич вставил в шапку еловую веточку. Собравшись вокруг секача, сфотографировались на память. И тут старшие охотники, пошептавшись, объявили внимание…

— Леша, иди сюда. Это твой первый такой трофей? — Спросил Трофимыч.

— Ну… — замялся Алексей, вспомнив, что первого дикого кабана он добыл с испугу на засидке на лисиц еще в восьмом классе, — ну, как бы, первый.

— Тогда иди сюда, юноша! — охотники отломали и обрезали ножами длинные розги.

— Будем посвящать тебя в охотники, Алексей. Так что терпи и хорошо слушай нас. Ложись на кабана, только сними бушлат и шапку.

Леша послушно выполнил команду коллег и старших товарищей, разделся и лег на секача. Став полукругом, четверо охотников стали довольно ощутимо хлестать его розгами по мягкому месту и спине, приговаривая громко, как молитву:

— Посвящается в настоящие охотники Алексей Фомин, знающий природу, любящий ее и защищающий ее как родную. Еще больше люби, еще лучше знай, еще надежнее защищай ее и добывай зверей в меру надобности и потребности, а не наживы ради. За каждого добытого зверя, за каждую добытую птицу, за каждую охоту искренне благодари природу — мать нашу… — отлупцевав бедного «штрафника», они подняли его с туши и преподнесли полный двухсотграммовый граненый, «малиновский», стакан кубинского рома, — пей, Леша, до дна, а последними каплями окропи секача. И поблагодари в душе природу за такой подарок!

Леша с трудом потянул сквозь зубы целый стакан крепчайшего напитка. Выдержал. Остатки плеснул на секача. И только после этого бросил в рот кусок плавленого сырка, помидорку и откусил хлеба. Ром перестал рваться из желудка, сладко и тепло разлился по телу. Леша поднял шапку с веточкой ели за козырьком — сбылось!..

…Куница потянулась в тесном беличьем гнезде, сложенном из веток и сучьев. Приближалось утро. Сутки проспавшая в гнезде, согретая густым, цвета темного шоколада, шелковистым мехом, она осторожно высунула голову из гнезда. Черные зоркие глазки, аккуратный черный носик, желтое пятно на груди: лесная куница в зимнем своем меху — королева местного леса. Выскользнув из гнезда, куница осторожно поскакала по заснеженным веткам молодого сосняка, пытаясь уловить запах кормящихся шишками белок — основной добычи в эту пору морозной зимы, месяца декабря. Проскакав по веткам, сбрасывая вниз клочки снега, куница слезла с дерева, услышав под кучей хвороста шорох и писк мышей. Осторожно подкравшись к куче, она шустро юркнула в щель вежду ветками и землей и тут же поймала зазевавшуюся полевку. Посмаковав во рту солоноватый вкус крови и мягкую, нежную бархатистость шкурки мыши, куница не торопясь съела мышь. Выглянув наружу и убедившись, что ей никто и ничто не угрожает, она прыжками преодолела делянку, заглядывая под пни, кучи хвороста, навалы веток, пробежалась под заснеженной поваленной елкой. Ближе к рассвету ей удалось поймать подслеповатую сойку. Спустившись с дерева, куница зубами ощипала сойку со стороны живота, довольно урча, выгрызла потроха, объела мясо грудки. Остатки бросила там же, где и пировала, а отойдя, тут же забыла про них — кунице незачем делать запасы: свое пропитание она себе найдет всегда. Пройдя за утро около пяти километров, куница подошла к границе своих владений. В следующем квартале находилась большая старая осина, в дупле которого у куницы было свое гнездышко, отобранное у белок. Именно в этом дупле решила куница залечь на день. Она вскарабкалась на дерево и, перепрыгивая с дерева на дерево, петляя, путая следы, перескочила поверху квартальную линию, добежала по сучьям и веткам до осины. Посидев на ветке у дупла, прислушиваясь к утренним шорохам просыпающегося леса, куница юркнула в дупло и, свернувшись в теплый меховой клубок, уткнувшись мордочкой в пух живота, уснула.

Алексей с наступлением зимы большую часть егерских обходов совершал на лыжах. Наметив маршрут, он за день проходил до сорока километров, по пути заходя на кормохранилища и разнося вручную на подкормочные площадки овес, картофель, желуди и яблоки-дички, вешал веники, закладывал сено в кормушки для оленей и косуль. По пути промышлял белок. Всем егерям доводился план добычи и сдачи в заготконторы пушнины диких зверей: белок, куниц, ондатр, лисиц, енотовидных собак. Не выполнил месячный план — не получил премию. Братские отношения не при чем. В этот сезон Леша на засидках добыл уже пять лис, но сдал только одну. За лисицу в заготконторе получил семнадцать рублей за первый сорт. А цыгане купили у мамы оставшихся четырех по семьдесят рублей каждую. Сам Леша наотрез отказался продавать пушнину, но мама эту не хлопотную, а очень даже прибыльную заботу о семейном бюджете взяла на себя, тайком от отца Леши и брата. Коммунист-отец был категорически против «спекуляции», а брат требовал выполнения и перевыполнения плана по сдаче государству пушнины. Леша добросовестно сдавал белок, ондатр, но пересилить просьбу матери — не сдавать лис и куниц, сил не было, да и большого желания — тоже. По обоюдному, взаимовыгодному сговору добытых лис и куниц Леша втайне обрабатывал в бане и отдавал маме. Белки же сушились дома на проволочных правилках за печкой.

В этот день Леша еще в ранних сумерках вышел из дома. Два дня прошло после обильного снегопада, и должна уже была выйти на охоту куница, оставить след. Пройдя Боровичное, расшевелив сено в кормушках для косуль, которые наскребли в снегу лежек прямо у кормушек, Леша подходил к орешнику в Белом береге, когда наткнулся на свежий утренний след куницы. Та, спустившись с сосны, по снегу добралась до осенней делянки, побывала под каждым завалом, под каждой валежиной, прошлась по смешанному лесу, где полакомилась пойманной сойкой и направилась дальше к логу в старом еловом лесу. Но тут следы куницы перекрыли следы человека. Человек стал на ход зверька и упорно шел вдоль следа. Леша ускорил шаг и наконец, с волнением увидел впереди себя человека с ружьем. Заметив Алексея, человек остановился, осмотрелся по сторонам и снял с плеча ружье. Алексей уверенно подошел к нарушителю — он узнал его. Это был Дрот.

— Здорово, Дрот. Какая встреча! Может, ружье разрядишь? Или боишься?

— Здорово, волчонок. В охранники записался? А что от тебя можно ожидать, тогда еще надо было тебя придушить, в подвале…

— Ага, Толик. За подвал ты сейчас снег будешь жрать, а за браконьерство ответишь по закону… Ружье на землю! — Алексей поднял стволы и выстрелил вверх, сделав шаг к Дроту. — Ну что, глазки забегали? Слабо егеря завалить?

— Стой на месте, сука. Я не промажу, как те. Тут останешься лисам на корм!

Леша сделал еще шаг, стал забрасывать свое ружье за плечо и неожиданно, сделав выпад, ударил Дрота прикладом в лоб. Не ждал он этого удара. Выронив ружье, пошатнулся, схватился руками за голову и заорал:

— Ты что творишь? Ты мне нос сломал!

Леша второй раз ударил прикладом в ладони, закрывавшие нос и лицо. Дрот упал, застонал. Алексей подобрал ружье, преломив стволы, достал патроны и положил себе в карман. Отбросив в снег браконьерское ружье, он развернул бушлат Дрота, достал патронташ с патронами, нож, прощупал карманы и только после этого схватил браконьера за воротник, приподнял и всунул ему в рот пригоршню снега:

— Я говорил тебе — будешь снег жрать! Твое счастье, что земля мерзлая. Вставай, пошли!

Шатаясь, Дрот прошел несколько шагов, обернулся к шагающему за ним Алексею:

— Ты родителей своих, щенок, пожалей. Им за тебя отвечать. Им за тебя платить придется. Ты только…, — договорить он не успел. Алексей ногой ударил его в пах и, согнувшемуся, добавил кулаком по затылку.

— Что, хорошо? Молчишь? Это еще начало. Теперь смотри сюда! — Алексей взял ружье Дрота, продув от снега стволы, вставил два патрона из его патронташа, снаряженных картечью. Прицелившись, выстрелил по своим следам на снегу, а потом по дереву на уровне груди — рядом со своими следами. Дрот, вытирая кровь, замер, сидя в снегу. — Вот, Толик… С этого места ты стрелял по мне картечью. Два раза. Но промазал. Теперь моя очередь. Готовься! — Леша снял с плеча ружье, вставил в патронник два патрона и отошел на несколько шагов.

Дрот взмолился:

— Не надо, Леша! Не надо! Ты же рос у нас на глазах. Я пошутил… Прости меня!

— Простить? А ты помнишь лосиху с лосенком в Бобовках? Помнишь? Помнишь, вижу. Ну, так ты ж тогда сожрал месячного лосенка! Кто ты? Животное? Ты не животное — ты изверг. Ты моих родителей собираешься трогать? Ты сейчас здесь останешься воронам на жратву! Веришь?

— Леша! Успокойся! Ты же на работе. Стоит ли та куница, стоит ли человеческая жизнь за лосенка? Что ты делаешь? Опомнись, Леша!

Алексей разрядил оружие, устало прислонился к стволу дерева, закурил. Выкурив сигарету, он достал из прострелянной сумки-планшета протоколы:

— Документы есть?

— Есть, Леша, есть. Бери, — Дрот полез в карман, достал документы. — Тут охотбилет. Ружье незарегистрированное. Не пиши бумагу, Леша. Забирай ружье себе, нам не нужен протокол!

— Вам? Я, Дрот, только с осени с братом уже три десятка ружей изъял. Куда мне столько? Мне и моего хватает. А протоколы я всегда пишу, писал и буду писать, чтобы вот таких мразей, как вы, поменьше на земле бродило с оружием. Давай, диктуй полностью фамилию, имя, отчество, год рождения. — Леша стал писать протокол, но внезапный шум и шелест снега заставил его насторожиться.

Треск приблизился — бежали люди. Вскоре на поляну выбежало пять человек — все в форме защитного цвета. Алексей, с браконьерским ружьем на плече и своим ружьем в руках, уставился на запыхавшихся людей, остановившихся полукругом вокруг них.

— Здорово, охотники, — наконец, с усмешкой заявил один из прибежавших, — документики предъявите! — Запыхавшийся и раскрасневшийся от бега по глубокому снегу, он внимательно вглядывался в лицо браконьера, периодически поглядывая на Лешу.

— А кто вы такие? — Леша перевел ружье на говорившего.

— Эй, парень, ну-ка разряди ружье и повесь на плечо!

— Я егерь охотхозяйства Фомин. Я при исполнении служебных обязанностей и прошу всех стоять на своих местах и не приближаться. Буду стрелять на поражение. Ваши документы! Пусть один из вас покажет документы.

— Бляха муха! Это ж Витькин брат, — говоривший заулыбался, — а я смотрю — ружье знакомое. Алесей? Алексеевич?

— Да — Алексей. А кто вы?

— Я — капитан внутренней службы Черныхов Владимир. Заместитель командира специализированной военизированной пожарной части номер 1. Мы патрулируем «зеленую зону» по распоряжению твоего брата. Услышали стрельбу — и вот мы здесь. Вовремя?

— Хм. Да, конечно, очень кстати. Вот — браконьер. Оказал сопротивление, стрелял.

— Не верьте ему! Это он стрелял…

— Заткнись! Вот протокол. Вы на машине? Забирайте его, ружье, патроны, нож и везите в отдел. Вот мне подфартило, а то я хотел его тут в снегу прикопать — не тащить же мне его в город на себе, — Леша засмеялся.

— Вот видите, — захрипел Дрот, — я побои сниму, я заявление напишу!

— А что, Алексей Алексеич! Может, и вправду, гада этого прикопать в снег? — Черныхов подмигнул Алексею. — Ладно, Вы идите, товарищ егерь, а мы с ним тут дальше поработаем.

— Вот спасибо. А то совсем я от своего маршрута из-за него ушел далековато.

Алексей пожал всем руки и, грозно глянув на понуро опустившего голову Дрота, проронил:

— Еще раз увижу кого-нибудь из вас в моем обходе — из леса живьем не выпущу!

…Напуганная шумом и стрельбой куница, сжавшись в комок, напряженно слушала возню людей внизу, недалеко от ее гнезда. Наконец наступила тишина. Куница осторожно выглянула из дупла: людей уже не было, но стойкий и противный их запах витал даже здесь, на высоте. Она пулей выскочила из дупла и, стремительно пробежав по толстым сучьям, перепрыгнула на соседние деревья и скрылась в густом ельнике.

* * *

Самое дальнее кормохранилище находилось на границе с обходом егеря Гречко Гриши. Напрямую по лесу — двадцать пять километров. Выходя утром на лыжах из дома, Алексей посещал по пути к дальнему хранилищу несколько подкормочных площадок для диких кабанов, более двадцати кормушек для косуль. Проходил по следам стада диких кабанов, записывая в дневник егеря количество диких кабанов и примерный возрастной состав. Такие же записи производились при встрече с лосями, оленями, косулями. Обязательно следил на постоянных переходах за ситуацией с волками. Волки так и не появились, хотя ждали их появления по всем границам охотхозяйства.

Брат раздобыл военные радиостанции и установил их, с антеннами на крыщах, в домах каждого егеря. «Релейки» работали безупречно. В то время, когда еще никто не знал ни о радиотелефонах, ни тем более о мобильных телефонах, они явились непревзойденным достижением в оперативности работы егерской службы. Только за первый месяц зимы в охотхозяйстве было изловлено двадцать браконьеров; Больше всего — в отдаленных территориях, по границам с другими охотничьими хозяйствами.

Алексей подошел к последнему хранилищу кормов уже около трех часов дня. В лесу заметно потемнело. Задумавшись о каких-то своих делах, он вышел на подкормочную площадку у хранилища и встрепенулся от шума и шелеста снега: оказывается, дикие кабаны стояли в ельнике, уставившись на него из-под нависших лап елей. Лешу бросило в жар. Более тридцати пар глаз, более тридцати клыкастых и не клыкастых рыл принюхивались к нему, шумно сопя ноздрями. Ружье, на всякий случай заряженное картечью, висит за спиной. Алексей потрогал ружье, снимать не стал. Улыбнувшись, он прошел к хранилищу, отворил незамкнутые двери и стал носить ведрами на площадку корма: зерно, початки кукурузы, желуди. Кабаны сопели, но из ельника выходить не решались — дикие! Алексей набрал в карманы горсти промороженых яблок-дичек и затаился в хранилище, грызя кисло-сладкие ледышки. Первыми выскочили поросята-сеголетки. Они сразу же зачавкали, набирая полные пасти зерна, грызя початки кукурузы. За ними осторожно вышли кабанчики и свинки-прошлогодки. И только когда на площадке собралось около двадцати особей молодых животных, из леса, грозно сопя, вышли свиноматки. Не церемонясь, они разогнали молодняк и стали кормиться сами. Пора было уходить и Алексею — уже совсем стемнело. Осторожно выйдя из хранилища, он прошел в тридцати шагах от жирующих диких кабанов. Те лишь застыли, перестав чавкать, настороженно подняв лычи и развернув чуткие уши в сторону человека, к которому уже стали привыкать.

В деревне, ближайшей к этому хранилищу, находится домик — остановочный пункт охотхозяйства. Обыкновенная деревенская изба с сенями-верандой, прихожей-кухней и залом-спальней. Ключ, как обычно, под крыльцом. Леша открыл промерзший замок, вошел в настывшую на морозе хату, включил свет. На полках в железных банках стоят каши-крупы, оставленные охотниками. Так захотелось есть! Молодой здоровый организм за день получил лишь две котлеты с луковицей и куском хлеба, да десяток мелких промерзлых яблок. Леша растопил печь, сходил к соседям, где взял пять картофелин, сварил из них и крупы суп-пюре, заварил чая из зверобоя, пучком висевшего у печи. Вскоре в хате стало тепло и уютно. Леша достал из сумки дневник, записал встречу с дикими кабанами. Затем, открыв тетрадку, сел писать Вале письмо, большую часть которого составлял «отчет» о работе — о любимой работе. Леша написал, что с теплом и благодарностью вспоминает Казахстан, Балта-гору, степь, Ишим и, конечно, звездную ночь на берегу Ишима вместе с Валей. Скоро ехать в Киров на установочную сессию. И он уже готов. Вложив в листочек с письмом засушенные васильки, которые специально хранились у него между страницами книги, Леша подписал конвертик, сунул его в книгу и понял, что он от усталости валится с ног. Добравшись до двухъярусной армейской кровати, расстелил одну из них, раздевшись, лег на холодные влажные простыни и мгновенно уснул.

Проснулся он от скрипа снега на улице, людских голосов. Глянул в окно — солнце! На часах уже девять утра, а в доме довольно прохладно. Печь топить не стал, подогрел на газовой плите вчерашний суп и чай, позавтракал и в десять утра уже прокладывал лыжню по полю к дальнему лесу по направлению к дому. Обратил внимание, что соседская дочка, его ровесница, внимательно следила, как он закрывал хату и выезжал огородами за деревню. Не забыть бы только письмо вбросить, да начинать чемодан собирать. Билеты в Киров уже куплены на 30 декабря, так как сессия начинается третьего января. Прошел уже полпути в сторону дома, когда в районе военного лесного городка обнаружил волчьи следы. Цепочка следов пересекла его путь домой и вела в другую сторону. Ничего не оставалось делать: Леша кругами побольше стал «обрезать» волчью тропу. По ходу определил, что волков было шесть-семь голов. Семья! И вот удача: ближе к обеду Алексей нашел-таки квартал, где волки остановились — это был холмистый сосновый бор, переходящий в старый еловый лес. Обойдя квартал и не найдя выхода, мокрый от пота, он буквально долетел на лыжах, как на снегоходе, до воинской части и позвонил в гарнизонный Совет, чтобы нашли брата и приехали с флажками. К двум часам дня примчался на КП брат с двумя охотниками из города и катушками флажков. Прибыв на указанное Лешей место, разделились на две команды и с перекрестка потянули по квартальным линиям в противоположные стороны, против ветра, тяжелые катушки с флажками. Уже смеркалось, когда оказалось, что не хватает метров двести флажков, чтобы замкнуть оклад. Снимать флажки было уже поздно, поэтому приняли единственно возможное и реальное решение: облили бензином валявшийся в кузове ватный тюфяк и, разбросав вдоль квартальной линии по внутренней стороне оклада куски пропитанной бензином ваты, подожгли их факелом. Удивительная и завораживающая картина предстала перед отъездом: ночью в лесу горит целая полоса огней! Такого Леша, да и Виктор за свою жизнь еще не наблюдали…

Уставший, еле доплелся Леша до своей кровати, но в пять утра следующего дня он уже собирал рюкзак на двоих. Брат горячей водой поливал радиатор, чтобы завести старым аккумулятором и ручкой «кривого стартера» настывшую на лютом морозе машину. К восьми утра бригада охотников уже была на месте. Алексей и Виктор обошли оклад по всей длине — выхода волков не было. Волки всю ночь метались в окладе. Это было видно по следам, подходившим иногда до трех метров к флажкам. Потом шли резкие прыжки в сторону. Волки боялись флажков и не решались перепрыгнуть через них или пролезть под нить с флажками. Виктор провел инструктаж: стоять «мертво», несмотря ни на что, до сигнала «отбой». Объяснил поведение волков в окладе: осторожность, скрытность, бесшумность и уход за флажки, если выстрел оказался неточным и другого пути ухода уже нет. Алексею предстояло ходить в окладе и не давать волкам затаиться на месте. Виктор повел охотников на номера, а Алексей вошел в оклад. Нашел волчьи следы и пошел по ним в поисках лежки. Спустя полчаса наткнулся на вчерашнюю дневку-лежку волчьей стаи. Неожиданно впереди на взгорке мелькнули серые тени, которые он сначала принял за косуль. Но тени уж очень быстро исчезли, и сердце Леши учащенно забилось — волки! Он подошел к холму, поросшему редкими соснами. Действительно здесь лежали на снегу волки уже сегодня, только что. Леша сложил руки рупором и закричал в разные стороны: «Пильнуй, пильну-у-у-уй! Пошли, пошли-и-и-и! Пильну-у-уй!» И буквально через несколько секунд раздался первый выстрел… Второй, третий, четвертый. Стало жарко. Леша пошел быстрым шагом по следам. Дошел до места, откуда прозвучал первый выстрел. Следы волка, идущего на махах, сворачивали в густой подлесок, откуда Леша услышал посвист. И тут же увидел охотника в белом маскхалате, который пальцем показывал чуть в сторону — там, в снегу, лежал мертвый волк. Леша большим пальцем показал «здорово, поздравляю» и пошел дальше, слегка завидуя стрелку. На соседнем номере лежал еще один серо-рыжий волк — прибылой. Леша свернул с волчьих следов, пошел по диагонали и вышел к черным ямкам в снегу, где горела вчера вата. Волки ближе пятидесяти метров здесь, по редколесью, ночью не подходили к чернеющим в снегу ямкам от сгоревшей ваты. Вернувшись в центр оклада, покричав там, услышал со временем еще три выстрела, но сигнала «отбой» нет. Пройдя делянку, наткнулся на волчий след с кровью. Кровь капала с одной стороны. Пройдя по следу метров двести, в густом подлеске Леша нашел лежку волка, обильно пропитанную кровью. Сняв ружье с предохранителя, он пошел по следу и вскоре нагнал лежащего в снегу хищника. Пепельно-серый огромный самец лежал в снегу, повернувшись всем телом обратно — по своему следу. Алексей поднял ружье, сделал несколько шагов к волку. Тот попытался встать, но это у него не получилось. Привстав на передние лапы, он прополз полметра и, оскалив клыки, уставился на Алексея злыми, бесстрашными немигающими глазами. Волк видел направленное на него ружье, а человек, через прицельную планку — волчьи глаза. Несколько мгновений человек и дикий зверь смотрели друг другу в глаза, но Алексей вынужден был нажать на спусковой крючок. Звук выстрела показался Алексею неестественно громким… Волка отбросило в сторону, и он завалился набок в снег. Как и предыдущие охотники, добывшие зверя, Алексей открыл стволы ружья и коротко потрубил несколько раз. Постояв у поверженного волка, Алексей по его следу дошел до охотника, ранившего волка, посмотрел, где и как тот стрелял. С сорока метров охотник первым выстрелом ранил волка, а картечь от второго выстрела прошла выше следа. Пройдя вдоль линии флажков, Леша обратил внимание на следы двух волков, направленные в прыжках в сторону флажков, которые должны находиться где-то рядом. Предчувствуя нехорошее, Алексей пошел по следам. Так и есть! Пара волков друг за другом пролезли под высоковато натянутыми флажками и ушли из оклада большими, на корпус — два, прыжками в лес. Леша нашел Виктора, рассказал, что четыре волка лежат, двое ушли. Подумав, Виктор, с учетом того, что уже полдень, дал команду «отбой». Сняв флажки, охотники развели костер. Уже смеркалось, когда все впечатления были пересказаны, водка выпита, а от мороза уже не спасал ни костер, ни водка. Меду тем, благодарности за работу, за охоту, за приглашение принять участие звучали в адрес братьев нескончаемо.

Только через два дня Леша сумел вбросить письмо для Вали в почтовый ящик и 30 декабря уехал в Москву, а оттуда в Киров.

Глава 3

Киров опять удивил и поразил Алексея. Во-первых, градусник напротив вокзала показывал -43оС. Такой температуры Леша никогда не видел и, тем более, не ощущал. На удивление дышалось легко. Мороз, сухой и безветренный, покалывал щеки, непривычно склеивал ресницы. Второе, что удивило Алексея, это валенки. Их носили все: и молодые, и старые, и женщины, и мужчины. Без калош! Это было поистине чудо. У него на родине валенки носят только в деревнях, и то — старушки, деды, а еще часто их носят рыбаки зимнего подледного лова. Но чтобы в городе в валенках! Третье — обилие снега. Тротуары от улиц ограждал «забор» из снега, в котором были прорублены, прокопаны туннели на пешеходные переходы и остановки. На таких тротуарах непривычно тихо: не слышно даже гула машин.

Добравшись до института, пока еще пустого и торжественно тихого, Леша нашел себя в списках зачисленных на заочное отделение и, несмотря на имеющийся вызов, вздохнул облегченно. Оставив чемодан в вестибюле, пошел по проспекту в общежитие. Прошел через вахту без проблем — общага уже проснулась. На третьем этаже жили только мужчины, а в связи с этим туалеты были задымлены сигаретным дымом, по коридорам сновали сонные студенты, среди которых Леша так и не встретил ни одного знакомого лица. Разочарованный, вернулся в институт, где дождался начала рабочего дня и, отметив в деканате вызов, получил направление в общежитие, но уже не в городское на проспекте, в котором они жили летом, а в другое, которое находилось где-то за городом или на его окраине. Улыбаясь вятскому говору, узнал, как доехать до этой общаги. О такси речь даже не шла — жалко денег. Оказалось, автобус ехал как раз туда, куда с первого взгляда почему-то и тянулась душа. Если с высоты Октябрьского проспекта глянуть туда, куда смотрит Сергей Миронович Костриков, то там, где-то далеко за городом, тянется и манит к себе синяя полоса леса. Еще летом Леше так хотелось попасть в этот лес. Ему виделась тайга, следы лосей, медведей, черные тени глухарей. Но автобус его до тайги, увы, не довез. Проехав остановку со смешным названием «Дурни», он, по подсказке пассажиров, ничего не видя сквозь заиндевевшие окна, вышел и оказался в лабиринте снежных переходов. Быстро сориентировавшись, он нашел «свое» общежитие — двухэтажный деревянный дом, оштукатуренный изнутри и снаружи глиной по дранке. Внутри, первое что бросилось в глаза — широкая деревянная, под старину, скрипучая лестница на второй этаж и явный запах туалета. Леша решил сначала обойти первый этаж: деревянные скрипучие полы, зеленые стены, коричневые двери с поломанными замками, комната с малым столом бильярда и с подшипниковыми шарами, величиной с перепелиное яйцо. Дошел до источника запаха: умывальник с желтыми от ржавчины эмалированными раковинами, а дальше — зеленые двери кабинок. Поднявшись на второй этаж, обнаружил Ленинскую комнату с телевизором, который смотрели несколько человек.

— Эй, парень, че ищешь-то? — окликнули его из ленкомнаты.

— Здравствуйте, мне бы комнату снять.

— Комнату? Ты че, заочник? А че так рано приехал-то? Праздник-то сегодня, а ты.

— Да я издалека. Вот, из института направление.

— А, так ты на охотфак? Заочник? Проходи, че! Знакомиться будем. Мы тоже заочники охотфака. Ты на первый курс, поди, зачислен-то? А мы уже заканчиваем. Вот, «хвосты» сдавали, да и остались. Я Игорь, это Автондил, он грузин. А это Юра из Переславля-Залесского. А ты?

— Я Леха Фомин. Из Белоруссии.

— А! Помню! Это вас «поперли» летом за драку? Все путем — наш человек, — Юра, здоровенный краснощекий парняга, похлопал Лешу по плечу, — пошли, я тебя коменданту покажу.

Комендант, молодая девушка с усталыми грустными глазами и таким же именем — Клава, окинула Лешу пристальным взглядом. В сером, с поясом, теплом пальто, в сурковой рыжеватой шапке, из-под которой выбивались русые, слегка рыжеватые кудри, открытым простым взглядом серых, с синевой глаз, Леша не произвел на комендантшу Клаву никакого впечатления. Повесив на батарею пеленку, она вздохнула, достала из стола книгу и записала Лешины данные.

— Та-а-ак. Вино не пить! Девок не водить! Драк не затевать! В комнате не курить. В туалете не сорить. Порядок соблюдать. Белье не портить. Посуду не бить. За кухней следить. Стирать в умывальнике. В бильярдной не материться. После одиннадцати вечера общежитие закрывается на замок. Все понятно? За нарушение — выселение. Понятно? Че молчишь?

— Понятно, чего уж. А комнату мне на втором этаже можно?

— Комнату?! — рассмеялась Клава, — пойдем, дам тебе комнату, — она взяла связку ключей, прошла по коридору и открыла дверь. — Входи, Леша Фомин. Вон — твоя комната. На всю сессию.

Леша вошел и перестал дышать: десяток пружинных кроватей без белья, грязный стол, окно, замерзшее почти полностью, без штор, лампочка под потолком, немытая лет сто. Потертый и обшарпанный деревянный пол. В трещинах и дырах, выкрашенные ядовито-зеленой краской только до половины, а дальше побеленные известью стены.

— Вот, Леша, — это твоя комната. Студенты приедут, как положено, после Нового года. Так что размещайся и приходи за бельем и посудой, — Клава положила отстегнутый от связки ключ с биркой, на которой выгравирован номер «11».

Юра, Автондил и Игорь помогли найти ведро, тряпку и швабру, и почти до обеда Алексей мыл полы, подоконник, стол, стулья, лампочку. Видя старания нового поселенца, Клава выдала ему кроме положенного стакана и тарелки еще и кастрюльку, чайник, сковородку и дополнительное одеяло. Сходив в недалеко расположенный магазинчик, Леша купил чая, хлеба и… белорусской солянки. Разложив на столе принесенную еду, задумался — Новый год же! А в чемодане лежит заветная фляжка с домашним самогоном, настоянном на чаге, сало, которое мама заботливо и щедро посыпала тмином и чесноком. Отрезав солидный кусок, он занес его комендантше, которая охнула и, засуетившись и пряча глаза, стала благодарить. Сам, смутившись, Леша ушел в свои «апартаменты». Время — на два часа вперед домашнего. Здесь уже совсем скоро Новый год.

Пришли пацаны, уже изрядно поддавшие, чуть ли не силой утащили Лешу к себе. Войдя в прокуренную комнату, Леша с удивлением обнаружил там Федю-Якута.

— Однако здравствуй, булбаш Лоша! — Якут сквозь тонкие щелочки ресниц блеснул черными глазами, — говорил я, что твоя будет заочником? Будешь наливать! Много-много знаю, много-много наливать надо. Неси свой железный бутылка. Хороший бутылка у тебя в чемодане!

Опять Якут все знает! Леша удивленно уставился на Федю:

— Здоров, Якут! Ты опять шаманишь? Откуда про фляжку знаешь?

— Федя все знает. На — стакан. Наливай.

— Садись за стол, Леша, не слушай этого сохатого.

— А почему «сохатого»?

— Не «СОхатого», а «САхатого». Потому что, я не лось, а Саха-якут, однако.

Ребята достали из-за форточки сумку, из которой извлекли огромный почерневший кусок сырого мерзлого мяса — лосиный окорок, кое-де даже с волосками лосиной шерсти.

— Леша, ты кем работаешь?

— Егерем в военном хозяйстве.

— Охотишься давно?

— С детства. Давно, — Леша быстро отвечал на сыпавшиеся вопросы, следя за действиями за столом.

Игорь порезал черный хлеб, открыл две банки солянки, горчицу, посыпал на кусок газеты соль:

— Строганину любишь?

— Строганину? Не знаю.

— Ты не ел еще строганину?

— А что это? Мясо? Мороженое?

— Вот оно! Лосятина! Так, мужики, — Автондил поднял наполовину наполненный водкой граненый «малиновский» стакан, — предлагаю проводить старый год и выпить за знакомство, и за братство народов, и…

— Авто, — Игорь перебил грузина, — я уверен, что у тебя припасено миллион тостов! Давай, а то мясо нагреется!

Леша удивился последнему предположению, протянул руку со стаканом, чокнулся по очереди и залпом выпил. Игорь, тем временем, остро отточенным охотничьим ножом строгал замороженное мясо тонкими, завивающимися красно-белыми стружками. Парни, хватая пальцами эти «стружки» и обмакивая в соль или в горчиц, тут же отправляли их в рот, вприкуску с хлебом. Чтобы не быть «белой вороной», Леша забросил кусочек мерзлого мяса с солью себе в рот. После водки мясо обожгло нёбо. Леша, не чувствуя вкуса, стал жевать. Сладко-соленый непривычный вкус. Холод. Мясо, кажется, растет во рту. Кое-как прожевав кусочек, который скорее сам растворился, нежели пережевался, он проглотил свою порцию, словно что-то нехорошее. Прислушался к ощущениям… А что? Вкусно! С братом они с детства втихаря от родителей пробовали жареное на палочке на костре мясо ворон, сорок, мелких птиц и разных рыб. Вот и в Казахстане он «научил» не только родню, но и их соседей готовить сурчатину, тешеную с картошкой. Вкусив ощущения, Леша снова потянулся за «стружкой» замороженного мяса. Теперь оно уже не казалось таким холодным и обжигающим, а привкус уже ласкал язык и нёбо. К тому же, по телу разлилось тепло от выпитой водки. Проводив старый год, Леша сходил к себе в комнату и принес на общий стол яблок, сала, домашней колбасы, привезенных из дома. К столу присоединились еще несколько человек, как узнал позже Леша — тоже охотоведы, задержавшиеся из-за несданных зачетов или экзаменов. Все они заочники. Все давно работают в охотничьих хозяйствах, зверосовхозах охотниками-промысловиками, егерями, охотоведами. Для Леши — непочатый край романтики, море вопросов и ответов, столько же уважения к сильным, уравновешенным, спокойным даже во хмелю сибирякам, Коми, уральцам. Ведь биологов-охотоведов в Кирове готовили для всех регионов необъятного СССР. За новогоднюю ночь Леша наслушался рассказов и о медведях, и о тиграх, и о котиках-тюленях, и о приливах-отливах, и о горных лавинах, и о солончаках Приаралья. Не ленясь, студенты-заочники уходили в свои комнаты и приносили фотографии, слайды, шапки. Почему шапки? Потому что это была настоящая выставка трофеев: росомашьи, беличьи, собольи, рысьи, лисьи и даже волчья, тяжеленая, были продемонстрированы счастливому бульбашу. Среди ночи заглянула комендантша Клава, поздравила, выпила со всеми сто граммов водки, закусила салом и, предупредив, чтобы не шумели, ушла. Парни тут же рассказали, что у Клавы маленький ребенок, а живет она здесь одна. И, несмотря на то, что в сессию два этажа занимают одни мужчины, да какие мужчины — охотоведы, она никого к себе не подпускает. Под утро пьяный Леша добрался до своей кровати, разделся и тут же уснул. Журчащая вода в трубе отопления у изголовья напомнила журчание ручья у Криницы в Бобовках. И под эти воспоминания Алексей и уснул, счастливый и хмельной от новой неизведанной жизни студента-заочника. Не просто студента, а студента биолога-охотоведа!

* * *

Проснулся от жажды. Встав и включив свет, ошарашенно заматерился: все стены и стол кишели тараканами. Этих «зверей» дома у Леши не было, поэтому он с отвращением снял со стула вещи, оделся, глянул на часы — девять утра. В коридоре тишина после встречи Нового года. По пути к умывальнику встретил Клаву и пожаловался на «живность» в комнате. Клава посоветовала простое и надежное средство — открыть на полчаса окна. Вскипятив воды и попив чая, Леша с большим трудом открыл примерзшие створки окна. В комнату ворвался морозный воздух. Озябший Леша уехал в город, оставив окна открытыми.

Институт не работал, но был открыт. Леша с удовольствием побродил по этажам, разглядывая расписания занятий, открытые аудитории, выставки и стенды. Очередной сюрприз его ждал в пельменной: мало того, что пиво к пельменям при тебе подогревали в чайнике, так и пельмени оказались ручной работы, точно такие же, как готовила мама. И всего за тридцать копеек порция! Целый день Леша бродил по холмистым улицам Кирова. Заглядывал в магазины, сходил на пустой рынок. Приехав в общежитие, обнаружил, что окна кто-то закрыл. Оказалось, что это Клава побеспокоилась. Заодно комендантша «подогнала» ему клеенку на стол, три новых стула и занавески — тюль на окна. И тюль, и клеенка преобразили комнату, и Леша уже по-домашнему переоделся в спортивный костюм. Вымел целый совок «окочурившихся» от мороза тараканов и сварил кастрюльку супа из пакетов, привезенных из дома. Зашедшие в гости соседи были в восторге от такого супа: в то время в Кирове концентратов в продаже, кроме гороховых брикетов, не было и в помине вообще. В этот вечер Алексей отказался выпить, чем вызвал неописуемый восторг и уважение у Федора Якута:

— Ты, Лоша, большим человеком будешь. Вино не пьешь, целый чемодан книжек привез! Надо, однако, учиться настоящей охоте.

— Как это, Федя? Я с детства охочусь.

— Это у вас не охота. Это у вас — магазин, зоопарк. На машине охотитесь. Бригадой большой. Лес как парк. А в тайге и тундре — другая охота. Мороз. Снег. Ни одного человека на три дня пути.

— Эх, Федя! Так это ж моя мечта! Это — романтика!

— Это, Лоша, не романтика. Это — каторга! Ты посмотри: молодые мужчины из тайги больными приходят. Радикулит, бронхит, хондроз, язва. И все болезни запущенные, хронические. Поэтому, это не романтика, а тяжелый кропотливый труд совсем не за большие деньги, Лоша. Но это жизнь. Это образ жизни, зов природы, зов крови, зов генов. А разве пойдешь против своего характера и своего предназначения? Вот поэтому, когда станешь большим начальником, ты не забудь, что охота — это неволя души, данная нам предками, но не всем! Уже единицам. Поэтому и сохрани, Лоша, традиции, о которых узнаешь, знания, которые получишь здесь, сохрани и дух, который наполнит тебя от охотников-промысловиков, с которыми ты здесь познакомишься. Если их дух войдет в тебя, там, на Западе, где ты живешь и охотишься, ты, Лоша, будешь непобедим. И в жизни, и в охоте. Вот, что я тебе говорю, вот, что я тебе желаю…

Ошеломленный таким напутствием, Алексей смущенно смотрел на якута. А тот, словно забыв о том, что только что говорил, забросил в рот кусочек сала и стал жевать без хлеба, зажмурив и без того узкие глаза.

Весь вечер Леша просидел в соседней комнате, слушая нескончаемые рассказы сибиряков о промысле, о леших-кикиморах, о встречах с медведями, тиграми, рысями, о долгих зимних месяцах, проведенных на промысле в избушках-зимовьях. В свою очередь, мужики интересовались природой и организацией охот у Леши дома. Почти все им было в диковинку: кормушки, кормовые поля, ремизы, охотничьи базы с банями, бильярдами, мангалами. О каких веточках на шапках за добытого зверя?! О каких коллективных выездах на зайца-русака? О каких путевках на уток? Еще никто у них не платил за путевку на вальдшнепа, на зайца, на утку. Не понимали они, как можно день отходить по полям, ради одного-двух выстрелов по зазевавшемуся русаку или перепелу. Как и не верилось им, что в продовольственных магазинах и гастрономах свободно лежит говядина по рубль девяносто и шоколадное масло. А уж про то, что водка стоит на витринах и продается без талонов и очередей, вообще верить не хотели. В то же время Леша забрасывал вопросами новых знакомых о жизни и работе в тайге, пустыне, на море, в степи. К третьему января его комната, как и все общежитие, была занята студентами-заочниками со всех концов СССР. Водка, привезенная с собой, лилась рекой. Диковинные закуски передавались из комнаты в комнату путем обмена: копченый и вяленый омуль, тушеная медвежатина, сушеные подкопченные белки, замороженная лосятина, бастурма из оленины и баранины, икра паюсная, икра просто «самосол»: черная, красная, желтая; балыки кижуча, семги, вяленый хариус, сушеное мясо северного оленя, консервы из осьминогов и кальмаров, китовое мясо, копченый палтус и паштет из печени трески в трехлитровых банках. А вот меньше всего, почти ни у кого, не оказалось сала. Так что привезенный Алексеем пласт домашнего, сдобренного чесноком и тмином свиного бока пришелся по вкусу всем, набрал вес в цене повыше кетовой зернистой икры, которая была почти в каждой комнате, и сравнялся с ценностью вяленых беличьих желудочков с кедровыми орешками внутри, пережеванными и наполовину переваренными.

Занятия в институте длились целый день, порой до шести вечера, поэтому поужинать в столовой не всегда удавалось, а поздний ужин в общежитии перерастал в застолье — праздничное, веселое, с гитарой, магнитофоном и рассказами о работе до утра. Как же не послушать Сашу Федорова из Магадана об Охотском море, об уникальных природных зонах приморья: от тайги, через лесотундру, к тундре, на побережье с их уникальной природой! О соболе, о лосе, о медведях и росомахах в тайге, о жизни лис и песцов, появляющихся вместе с северным оленем на побережье в тундре. О нересте кеты, горбуши, кижуча. О золотых приисках и о старателях! Как не заслушаться Юру Турловского о богатстве Прикаспийской поймы Волги. Как остановить Зазу с его рассказами о красотах Грузии! Сколько интересного было услышано в рассказах о Туве, Красноярском крае, о великих реках Оби, Лене, Енисее, об Арале, о калмыцких степях. И как же самому не похвастаться стадами диких кабанов по шестьдесят голов, о брачных турнирах европейского благородного оленя или стадах косуль по тридцать голов зимой. Рассказать о тысячах, десятках тысяч охотников, которые с удовольствием охотятся на уток, зайцев, куликов и добровольно работают в охотхозяйстве, кормят диких животных яблоками, картошкой и капустой, даже не помышляя в большинстве своем о куске дармового мяса-лосятины или бесплатной вседозволенной охоте за свою работу в охотхозяйстве у него дома в Белоруссии. В институт на лекции, несмотря на поздние разговоры и загульные вечера, Алексей ходил прилежно. Еще бы! Какие преподаватели! Только от одних фамилий — Злобин, Мараков, Никульцев, Колеватова, Козловский, Корытин, Данилкин — захватывает дух! А ведь это они, профессора, доценты, стараются для них, студентов, отдают им свои знания, опыт, передовые взгляды, технологии и научное обоснование всего охотоведения: биологию, биологию и еще раз биологию. В процессе обучения придется изучить, например, только пять разделов химий, высшую математику, физику, иностранные языки, все разделы биологии, физиологию, гистологии, эмбриологию животных, много специальных предметов, таких как охотоведение, техника добычи диких животных, оленеводство, рыбоводство, кинология и т. д. Но биология есть и остается основополагающим предметом всего курса обучения биологов-охотоведов. Как устроить жизнь живому дикому природному творению — дикому зверю или птице — чтобы в условиях активного и постоянно возрастающего человеческого влияния на его численность и на условия его жизни, в том числе и путем различных видов охот на него, этот вид не только оставался бы постоянным объектом существующего биоценоза, но и имел такую численность, которая способствовала бы сохранению биологического равновесия в дикой природе в данном биологическом сообществе без особого ущерба другим видам животных, растительности или даже самому этому виду. Но это все станет ясным и понятным позже, а пока нужно было научиться слушать лекцию, выхватывать все ценное, быстро конспектировать все в тетарадь даже тогда, когда, например, «циклопентанпергидрофенонтрен» не удается и запомнить с первого раза. Но… Впереди вечер. Вечер заочников: уже работающих, уже выросших в охотничьем хозяйстве, уже познавших мир дикой природы. Сколько открытий! Сколько нового, сколько откровений об охоте, о природе, о конкретных диких зверях звучит в общежитие, где живут охотоведы-заочники. Рассказы о суровой жизни в тайге, на промысле лесах, в степях и в пустынях сменяются рассказами о жизни и быте в селах, в городах. Это ли не радость познания во времена, когда о компьютерах с Интернетом и о заграничных поездках вообще никто ничего почти и не знал и не помышлял. Но Алексей успел познакомиться и со студентами-очниками. А они жили компактно в центре города в общежитии, в котором он уже успел пожить летом — не совсем удачно. Бородатые, веселые, голодные романтики! В их комнатах — чучела уток, широкие лыжи, рюкзаки, палатки, удочки. В их комнатах — стерильный беспорядок бродяг. В их комнатах — редчайшая литература, уникальные гербарии. А слайды! Камчатка, Алтай, Командоры, Курилы, Апатиты, Кавказ. Это все — их снимки из экспедиций, лабораторных и практических занятий. Вечера здесь у ребят обычны и размерены: от спокойных диспутов на тему интересной лекции прошедшего занятия в институте, до спора, на что потратить последние общие десять рублей или обсуждения темы, например, выживания яиц глиста цепня в условиях промерзающей тундры. Почти в каждой комнате есть гитара. А по праздничным вечерам священные слова гимна охотоведов: «…так ведь профессия у нас — охотовед! Романтику охоты с детства мы постигли…», — звучат не только в комнатах, но и на коридоре, куда по случаю праздника выносятся медвежьи и другие шкуры, ящик недорого вина, нехитрая закуска, свечи… Приходят и скромненько мостятся девушки с верхних этажей, где живут студенты других факультетов. И звучат песни, звучат тосты: за женщин, за родителей, за охоту, за природу — мать нашу! Скромные пирожки из студенческой столовой на закуску «Медвежьей крови», скромное и целомудренное и тайное сжимание ладоней понравившейся девушки, постоянный спор о биологии, технике добычи, особенностях борьбы с браконьерством и о заслугах дедушки Мантейфеля — основателя советского охотоведения. Алексея как представителя «цивилизованной» части страны принимали с интересом и уважением. Много спрашивали об экологии края, об экономике, о нравах: «…а это правда, что у вас девчонки без лифчиков ходят?». Алесей отвечал просто и доступно и вскоре стал душой любой компании, хотя приходил к очникам лишь по выходным, когда их общага пустела: многие заочники, живущие до Урала, на выходные уезжали, улетали домой.

В один из субботних вечеров Леша вернулся в свое общежитие на последнем автобусе — гостил у очников. Постучав в окно и выслушав выговор узнавшей его дежурной бабушки, вошел в холл общаги и остолбенел. Пол в холле был залит кровью. Кое-где даже сгустками. Возле стола дежурной горничной лежат четверо то ли мужиков, то ли парней. Вроде, дышат. Разбитое стекло из шкафа в холле собирает в совок Клава и плачет.

— Что здесь произошло? — Алексей обратился к дежурной.

— Так че? Эти-то вон, забрали шапку у Саши с девятой комнаты. Он-то с ребятами нашел их в поселке, и побили-то они их. Шапку свою-то забрали, а те, напившись вина, приехали сюда разбираться. И вот-те-на: лежат-то, как мертвые! А кровищи-то! Вот, ждем милицию. Клавка-то позвонила…

Алексей быстро поднялся наверх в девятую. Ребята сидят за столом, тихо пьют водку.

— Мужики! Вы че вино-то хлещите? — затараторил Леша, — к нам милиция едет!

— Ну и че?

— Так из института попрут. Как нас летом!

— Ну и че?

— Как че?! Хорош пить-то, мужики! Идите в умывальник, мойтесь. Я буду с милицией говорить, если эти еще живые.

— А чем им! Живые! До утра оклемаются.

В это время в замерзшем окне замелькали разноцветные огни милицейской мигалки. Леша опустился вниз, растолкав мужиков по комнатам. Втроем сошли вниз по скрипучей лестнице, склонились над спящими окровавленными «бойцами», пытаясь привести их в чувство.

— Стоять всем на месте! — с порога заорал старшина в тулупе, — всем на месте! Документы к осмотру! Кто комендант?

— Я, — Клава устало глянула на протолкнувшихся в двери еще троих милиционеров, но уже в шинелях, — я комендант общежития.

— Это вы звонили?

— Я. А кто у вас старший?

— Старший лейтенант Окунев, — офицер подошел к Клаве, глянул на лежащих на полу бандюков и Лешу с товарищами. — А это кто? — он указал на Лешу.

— Это? — Клава задумалась на секунду, — это свидетели. Они все видели и все расскажут. Я спустилась, когда эти уже лежали в кровище!

Теперь старший обратился уже к Леше:

— Вы кто? Ваши документы.

— Мои документы наверху, — начал было Алексей, но старший перебил его:

— Кто вы и откуда?

— Я? Алексей Фомин. Из Белоруссии.

— Из Белоруссии? — старший заметно оживился, — я служил в Барановичах, а вы откуда?

— Я из Бобруйска.

— Вы студент охотфака? И эти с вами?

— Да.

— А что здесь произошло?

— Здесь? Эти вот пьяные устроили драку между собой, пришлось их утихомирить…

— Они дрались тут?

— Да, командир. Мы были наверху. Слышим — крики, драка. Спустились, думали свои. А это — они. Ну, мы их растащили… и спать слегка положили…

— Живые хоть?

— Живее всех живых, командир! — Леша заулыбался, достал сигареты, протянул милиционерам.

— Ого! «Ява»! — милиционеры с удовольствием угостились, но курить не стали, поглядывая на озадаченную Клаву.

— Может, скорую им вызвать? — Клава обратилась к старшему лейтенанту.

— Не надо. Мы их сами-то отвезем-то и там подлечим! Берите их в машину, ребята, — приказал он милиционерам, — а ты, бульбашик, если что — обращайся прямо ко мне. Я Окунев, тезка-то твой — Леша. Заходи, если че — помогу!

— Спасибо, Леша, — Алексей протянул руку, — до встречи.

Милиция с побитыми местными уехала, а Клава разыскала по комнатам спрятавшихся «бойцов» и заставила отмывать кровь на первом этаже…

В институте, да и на курсе, никто не узнал об инциденте, только посмеялись над синяком под глазом у Саши-магаданца: поддатый на лестнице поскользнулся, мол. Клава же, расщедрившись, подарила комнате номер одиннадцать черно-белый ламповый «Рекорд-6» и антенну — до окончания сессии и под Лешину ответственность, которого единодушно «избрали» старостой комнаты улыбающиеся бородачи.

Разрезая иголкой, вставленной в деревянную палочку-ручку, брюшко замоченного в формалине дождевого червя, Леша сосредоточенно вглядывался в открывающиеся внутренние органы. Вот уж никогда бы не подумал, что будет он резать червяков, лягушек и той же иголкой указывать преподавателю органы препарируемого животного. Никогда не думал, что череп крысы амбарной так же серьезно отличается от черепа полевки лесной, как, скажем, череп лисицы от черепа собаки. Кто бы мог подумать, что лань и на латыни звучит элегантно — «Cervus dama», а бобр — он и есть «Castor fiber», а что смешно, медведь бурый — «Ursus, почему-то вдруг, arctos». Но Карлу Линнею виднее, он — биолог, и Леша тоже станет биологом. Не просто биологом, а биологом-охотоведом, только вот наука… Эх, нелегко! Одних тушканчиков на латыни не перечесть, не говоря уже о ластоногих, полорогих, парно-и-непарнокопытных. Всех на латыни, по-русски, по черепам, по шкуркам… Ян Станиславович Козловский спуску не дает. С костью моржового «penis» вместо дубинки готов принимать зачет до десяти вечера. И принимает. Точнее, более половины не сдают сразу экзамен или зачет. «Сдав» латынь, «сдав» черепа и шкуры, Леша заваливается на простом — ареале какого-то дикого европейского кота. Забыл Алексей, что этот кот числится у него в Белоруссии, да и не знал, что последние встречи с ним были где-то в пятидесятые годы. Ткнул указкой на карте участок вдоль Урала и… получил кивок в сторону двери — «свободен». Эх… ареал, едрена корень! Но это только зачет, который можно и нужно сдавать на сессии за первый курс. Но все равно обидно — вчера, точнее сегодня, полночи сидел в Красном уголке с чайником крепкого чая, учил латынь. Зато успел сдать зачет по зоологии беспозвоночных. Ему легче — он сразу после школы. Мужики ему завидуют, у них уже сложнее с запоминанием лекций, приходится сидеть за учебниками и конспектами. А Леша еще у очников набрал конспектов и шпаргалок по предметам на три года вперед…

* * *

В гардеробе института по графику дежурят девушки с других факультетов. Леша заприметил, что одна из них подает ему его пальто без очереди и без жетона. Запомнила? Каждый раз она ему улыбается, и озорные огоньки-искорки играют в ее глазах, а на щеках появляются симпатичные ямочки.

Набрав в столовой пирожков с повидлом, Леша в большой перерыв между парами пришел в гардероб. Девушка уже собралась идти за его пальто, но Леша ее остановил:

— Одну секунду, барышня! Можно вас угостить? А я еще поучусь сегодня, не поеду никуда.

— Ой, спасибо, — засмущалась девушка. Подруги, дежурившие рядом, мгновенно забыли о работе.

— Берите-берите. С повидлом, — Леша протянул пакет с пирожками, — а меня Леша зовут. Я с охотфака.

— А я знаю! — Девушка смущенно взяла пирожок, — я знаю, как вас зовут.

— Хм… откуда?

— Это просто — вы всегда с компанией приходите, ну и…

— Ясно! А вас как зовут?

— Лида, — девушка опять смутилась.

— Ого! А у нас город есть — Лида!

— А у нас — это где?

— Это в Белоруссии! Берите еще пирожки и угостите своих подружек, — Леша показал глазами на притихших однокурсниц Лиды.

Поговорив о пустяках, Леша пригласил Лиду в кино, и она, поколебавшись, согласилась.

Лида приехала в Киров из Коми-Пермятского автономного округа, и комяцкие черточки лица, в виде слегка выступающих скул, больших «оленьих» глаз и своеобразного акцента отчетливо разглядел Алексей при прогулках с Лидой после занятий. Медведь — «ош», хлеб с маслом — «выя-нянь» — учила она Лешу их языку. Они вечерами гуляли по городу, ходили в кино, планетарий, кафешки. На прощание целовались в подъезде общежития, где жила Лида: Лешу вахтеры категорически не пускали к ней в комнату.

Сессия подошла к концу. Февраль в разгаре. Леша стал скучать: дома уже синицы «звали» весну, крумкачи выписывали в воздухе брачные пируэты. Начался гон у волков — вот где охота! Здесь же — лютая зима! Ребята-однокурсники выпытывали у Леши белорусские словечки. Особенно им понравилось название месяца февраль — люты. По их рассказам, февраль в тайге действительно лютует. Заметает самоловы, избушки. По рыхлому снегу не пройдешь пешком, не проедешь на снегоходе, с трудом проберешься на лыжах. Обильный снег на льду озер сжимает воду — происходит замор рыбы от недостатка кислорода. В глубоком снегу бескормье лосям, кабанам, косулям. Лишь волки лютуют — им проще добычу заморить, изгрызенную, искусанную острыми клыками, загнанную до изнеможения по глубокому снегу. Леша много рассказывал о том, как в условиях относительно малоснежных зим оказывается существенная помощь диким животным у него дома: корма для диких животных, заготовленные с осени как егерями, так и охотниками, выкладываются в подкормочных комплексах не только регулярно, но и в полном необходимом объеме. Соль, подрубка осины, веточный корм — для всех оленьих. Картофель, зерно, желуди, зерноотходы, дикие яблоки и кукуруза — для диких кабанов. Мужики вздыхали: у них на родине не то что лосей — коров иногда нечем кормить!

— Мужики, я хочу привести девушку к себе в гости. Что скажете? — неожиданно объявил Леша. Пауза затянулась…

— Ну… ээээ… надо сначала комнату прибрать, чтобы стыдно хоть не было, — пророкотал Паша. Все заулыбались, загалдели:

— Ну, бульбаш! Ну, отличник! Ну, тихоня. Барышне голову вскружил своими кудряшками. Да уж, действительно — кудри вьются у б…й, отчего ж не у людей! — смеялись все, издеваясь над смущенным Алексеем.

Добро было получено, и в субботу, когда большинство ребят уехало домой, Леша тайком от Клавы провел Лиду к себе в одиннадцатую комнату. Мужики, кто остался, добросовестно взяв кто книгу, кто журнал, удалились. Из-за окна через форточку Леша достал мясо, настрогав ножом мелкой стружки, слепил котлеты и, смешав с луком и обваляв в сухарях, поставил жариться на маленькую электрическую плитку, любезно предоставленную Клавой. Пол-литровая банка красной кетовой икры, копченый омуль, очищенные кедровые орешки, квашеная капуста и тарелка соленых груздей были водружены на стол. Пока жарились котлеты, Лида начистила кастрюльку картошки, которую она привезла с собой из общежития, узнав у Леши, что картошку они воруют на ферме учебного хозяйства института, расположенного недалеко от общежития. Вскоре стол был накрыт, и Леша собрал скучающих по чужим комнатам мужиков к «себе» домой поужинать. Заранее приготовленная бутылка коньяка, продаваемого, как ни странно, без талонов, дополнила собой богатый стол. Оказалось, что Лида играет на гитаре, и вскоре «На маленьком плоту» хором затянула вся компания. Ближе к полуночи комната опустела. Оставшись наедине, Лида и Леша поняли, что ребята не просто пошли гулять, а тактично разбрелись по общаге, намеренно оставив их одних. Выключили свет. И свет уличных фонарей, проникая сквозь иней замерзших окон, окутал комнату волшебным лунным светом, полным загадочности, таинства, волнения и романтики. Гитара, тренькнув струной, аккуратно легла на табурет. Скрипнули пружины кровати, зашуршала одежда, губы нашли друг друга… Замок Леша отомкнул только утром, провожая Лиду на первый автобус в город, пообещав приехать за ней после обеда.

Собираясь в ресторан, студенты-заочники по жребию выбирали непьющего, у которого были на весь вечер общие деньги на оплату стола и на поездку домой на такси. В ресторанах в ту пору на стол разрешалось заказать не более ста граммов водки на человека за вечер, поэтому водку приносили с собой. Лучше всего для этих целей подходили «четвертушки», которыми затаривались загодя. В этот вечер «старшим трезвенником» был Алексей. Скинувшись по пять рублей, ребята заняли три столика в «Вятке». В разгар вечера началась «работа» у Леши: то утихомирить разгулявшегося приятеля, то объяснить дружинникам, что здесь все под контролем, то усадить в такси и оплатить проезд уже «готовому» собрату. Из двенадцати человек, пришедших с вечера, к закрытию осталось пятеро. Кто-то был «отправлен» домой Лешей, кто «снял» подружку и, оставив координаты, исчез до утра. Рассчитавшись по счету, впятером, с песнями толпой отправились пешком на Комсомольскую площадь — прогуляться по ночному Кирову. По пути шутили, орали песни, «купались» в снегу, естественно в одежде, но к прохожим не приставали. Да и не было их в такой поздний час на заснеженных улицах. У самой Комсомольской площади ватага местных «бакланов» не упустила случая «потрясти» поющих пьяных бородачей, но драка закончилась, едва начавшись. На морозе шлепки ударов звучали сухо и хлестко. Четверо нападавших остались лежать на снегу, остальные, человек восемь, бросились врассыпную. Охотоведы, утерев снегом разгоряченные лица, быстро ретировались за снежные стены тротуара, но УАЗики с мигалками преградили путь к площади. Всех бесцеремонно затолкали в «собачники» и доставили в отделение. Успокоившись, заочники расселись на узкой скамеечке в клетке, а Леша, добившись аудиенции у дежурного, пытался доказать их непричастность к драке.

— О, бульбаш! А ты чего тут? — кто-то хлопнул по плечу. Оглянувшись, Леша узнал старшего лейтенанта Окунева, когда-то служившего в Белоруссии и приезжавшего на вызов в общежитие.

— Да вот — друзей повязали ни за что! — он указал на клетку.

— Опять студенты-охотоведы?

— Да-да, мы все вместе шли…

— Ак че, ясно! Дежурный! Выпусти этих, — он показал на клетку, — я их знаю — хорошие ребята. Они и муху не обидят, ха-ха-ха. Да и трезвые-то они. Да, Леша? Дыхни-ка, пожалуйста, дежурному, а то не верит!

Леша, улыбнувшись, подошел к дежурному, дыхнул. Тот, покачав головой, открыл клетку, где дружно храпели Лешины товарищи, уставшие за день и считавшие теплую клетку неплохим пристанищем, пока Леха «вопросы решает». Таксист за двойную плату довез их к общежитию уже за полночь. Зайдя в комнату и увидев хитрые Пашины глаза и чистоту в комнате, Леша все понял, глянув на свою кровать. Там, свернувшись калачиком, спокойно спала Лида. Паша рассказал, что она приехала вечером, привезла картошки и сварила им всем борщ с мясом лосятины, которое предварительно обжарила на сковороде крупными кусками. Мясо в борще от этого получилось сочное и вкусное. Потом они смотрели телевизор, играли на гитаре. Паша и Саша договорились, что Лида познакомит их со своими подругами. Только не дождалась она, как ни крепилась — уснула на его кровати. Сами же мужики старались не шуметь, чтобы не разбудить ее. Леша от еды отказался, а вот стакан водки выпил — за вечер ведь ни капли не взял принципиально. Вбросил в рот две полных ложки черной икры с кусочком батона, запил морсом. Пока умывался, мужики тактично разбрелись по другим комнатам. Леша закрыл дверь на ключ, подошел к безмятежно спящей Лиде. Набрав чайную ложечку меда, аккуратно провел медом по губам. Лида открыла глаза и заулыбалась, облизывая губы…

— Окышт мэнё, — прошептала она и, обвив его шею руками, притянула к себе…

* * *

Окончилась сессия. Леша, досрочно сдав несколько зачетов, забежал в общежитие к очникам-охотоведам попрощаться. Принес с собой бутылку водки — Саша-магаданец поменял свою соболью шапку на ящик водки в соседнем гастрономе. Студенты тут же организовали яичницу, гренки, ломтики сушеной стерляди. Нашлось и у них спиртное — брага в двух трехлитровых банках. Опять гитара, опять на магнитофоне «Pink Floyd» — «Animals» и, уже хорошо выпив, неизменная «На маленьком плоту». В комнате на четыре кровати собралось человек пятнадцать. Алексей улыбался, принимая подарки, сувениры и приглашения посетить именно такую-то комнату в следующий приезд. Кто-то принес пять выделанных шкурок ондатры, кто-то — иголку со шкуры дикобраза, кто-то высушенную морскую звезду, кто-то кусок бивня мамонта, кто-то коготь медведя. Подарков собралась целая тряпочная торба. Счастливый Леша доставал их из сумки, вертел в руках, цокал языком, предвкушая, как будет показывать их дома друзьям, и в первую очередь — Федору, с которым с детства дружит, а в последние годы вместе не вылезают из леса. Студенты проводили Лешу до автобусной остановки и пообещали завтра прийти вечером на вокзал, проводить его на поезд.

Еще один сюрприз ждал его в комнате. Друзья и здесь собрали ему торбу: копченую рыбу, две литровых банки икры, большущую раковину и двадцатисантиметровый кусок панта изюбра — пригодится от всех болезней. Не остался стороне и Федя-якут. Он подарил Леше кусок клыка моржа с искусной резьбой по нему. Растроганный Алексей, красный от смущения, принимал подарки, не уставая благодарить. Взрослые серьезные мужики радовались вместе с Лешей, и скоро в комнате номер одиннадцать начался пир — Леша уезжал первым. У него нет «хвостов» по учебе, ему ехать далеко, билеты уже куплены: его и провожали со всей помпой. Да и остро стоял вопрос — увидятся ли? Леше скоро в армию, и этот курс, конечно же, его обгонит на два года, так как абсолютное большинство его новых друзей-коллег уже отслужили. В эту ночь они спать и не ложились: разговоры, воспоминания, мечты и планы. В конспекте по гистологии полтетради исписано адресами: от Калининграда до Камчатки…

Проснулся Леша от прикосновения руки по его лицу. Открыл глаза — Лида! Прижал ее холодную руку к своему горячему лбу, чмокнул губами в ладошку.

— А я тебя вчера весь вечер ждала, — потрепала Лида его за ухо, — а ты так и не явился! Видно, пил с парнями-то?

— Извини. Мы тут… Вчера меня провожали. Выпили неслабо. Не смог я бросить мужиков. Извинишь?

— Конечно, — она поцеловала легонько его в губы, встала и, сбросив шубу, принялась наводить порядок на столе и в комнате.

С трудом преодолев боль в висках, скорее всего из-за кружки браги, примешанной к водке, Леша поплелся умываться.

— Че, Леш, хорошо ли столь вина-то пить, а? Болит голова-то, небось?

— Угу. Плохо-то столь-то пить-то! Болит!

— Не кривляйся, пожалуйста, а ставь чайник, будем пить чай, я пирожные принесла.

— Ой, Лид, какие пирожные? Сейчас бы рассолу какого, что ли.

— Будешь знать, как вино-то пить. Болей! — Лида, заканчивая подметать пол, начала читать ему лекцию о вреде алкоголя.

— Не, мать, так дело не пойдет, — Леша достал свою знаменитую фляжку, встряхнул. — Вот он — признак алкоголизма. Но без него никак! — он сделал несколько глотков, скривился, выдохнул, — надо ехать домой. Иначе и вправду спиться недолго. Или отравиться…

— Ты так домой хочешь, Леша? Соскучился? Все хочу у тебя спросить: а девушка тебя дома-то, небось, поджидает?

— Девушка? Дома? Хм. Ты знаешь, удивительно, но девушки дома у меня и нет!

— А почему?

— Сам не пойму. Как-то, вроде, и некогда мне. Работа, лес, дом.

— Ой-ёй. Сам мне рассказывал: и на концерты ходишь, и в театр, и в ресторан. И чтоб один? Не верится!

— Почему один? С друзьями, одноклассниками. Девчонки там тоже есть, но они не мои девушки, они — друзья женского пола. Понимаешь?

— Да, Леша, но… Ты так целуешься, аж дух захватывает! И… другое… — она покраснела, — ты у меня первый мужчина, и мне так хорошо с тобой! Я ни о чем не жалею, даже если у тебя там есть девушка. Ты ведь летом приедешь?

— Приеду. Если в армию не заберут. Обязательно приеду!

— А я уже узнала в деканате — у вас сессия в июне. Мы еще здесь будем. Ты, наверное, ко мне… и не подойдешь? Думаешь, я плохая? Гулёна?

— Ну что ты, Лид, — Леша притянул ее к себе. — Ничего плохого я не думаю. Мне тоже хорошо с тобой. Ты же видишь! Не надо о грустном, ладно? Я тебе адрес оставил, письма мне будешь писать, а я тебе. Потом встретимся здесь же. Время пролетит быстро. А ты учись хорошо, моя девочка-Лидушка.

Готовая расплакаться, девушка уткнулась ему в плечо, и он нежно гладил ее темно-каштановые шелковистые волосы.

Под музыку «Прощание славянки» фирменный поезд «Вятка» плавно тронулся, оставляя перрон, морозный вечер и большую толпу провожающих Лешу друзей. Спереди стоят Пашка и Сашка, махая Лешиной сурковой шапкой, которую он бросил им из уже отходящего поезда, так как они сами ни в какую не хотели ее брать. Ничего, теперь у них рублей сорок-пятьдесят есть в запасе. Деньги у всех под конец сессии заканчивались. Даже у тех, кто привозил с собой тысячу рублей, не говоря уже о таких, как Леша, который приехал с двумястами рублями на сорок пять дней. Чуть в стороне ото всех стоит Лида, одной рукой в пуховой рукавичке пряча заплаканное лицо, другой, с зажатым в ней подаренным им флакончиком духов, машет вслед уходящему поезду…

Москва встретила слякотью, грязью и утренней суетой сонного Казанского вокзала. Быстро добравшись на метро до Белорусского вокзала, Леша закомпостировал билет, сдал чемодан с книгами и подарками в камеру хранения и отправился снова в метро. Он страшно соскучился по Московскому зоопарку, в котором успел побывать по пути в Киров летом. Вот и «Красная Пресня». Зоопарк закрыт — рано. Леша бесцельно прокатился в метро до Ленинских гор, потом на Красную площадь, подождал смену караула, но в Мавзолей не пошел — очередь начиналась где-то у Александровского сада.

В зоопарке, несмотря на слякоть и холод, протоптался целый день. И, успев купить авоську апельсинов, благополучно покинул Москву уже вечером. Как же он соскучился по дому! По лесу, по работе, по охоте! Поезд сквозь темень несет его к его мечте — к его егерскому обходу, где он знает каждую тропку-дорожку, каждое урочище, каждую криничку и каждый островок-гряду на болоте. Леша, засыпая под стук колес, думал о подкормочных площадках, о кормушках, о запасах кормов, соли, о диких зверях, которых как ему казалось, он знал почти всех «в лицо»: от зайца или белки до лосей. Он вспоминал следы на тропах, вспоминал встречи с косулями, оленями, кабанами. Вспоминал охоту на них. Представлял, где и как сейчас находятся и что делают ЕГО звери. Вот, кабаны. Они сейчас подходят к кормовым точкам. Осторожно, принюхиваясь, опасаясь засады или подвоха от человека. Впереди идет свиноматка, за ней по тропе в снегу идет все стадо. А секач? А он ходит отдельно. Его не устраивает матриархат, и он периодически рычит и хрюкает, показывая, что он сильный и опасный зверь. Но дикие свиньи идут за главной маткой. Они знают, что хозяйка стада — она. А вот лоси — они сейчас больше в молодых сосняках. Рога у самцов сброшены где-то там же. Весной, когда растает снег, стоит поискать по молоднякам, если мыши-полевки или дикие кабаны не погрызут. Лоси будут и в делянках. Поваленные осины — лучший и сытный прокорм для них сейчас. Надо будет выписать лесорубочный билет, да срубить по делянкам десятка три-четыре осин. И для лосей, и для косуль, и для беляка будет хорошее подспорье, а потом в них солонцы сделать. А у зайцев начинается гон. Наследили, натоптали дорожек за ночь. Зайчиха «понаставила меток» на снегу, а зайцы с ума сходят, бегая по следам и устраивая такие драки между собой так, что пух летит! Бесстрашные зайцы! Звучит смешно, но много их теперь гибнет из-за потери своей заячьей бдительности, которую люди почему-то называют заячьей трусостью.

Февраль в разгаре. Глухари уже перебрались к месту токовищ и «чертят» по утрам на снегу свои незамысловатые узоры. Лисица и рысь пользуются любым удобным случаем, чтобы незаметно подкрасться к лакомой добыче. Но не тут-то было: зоркие глухарки-каплухи, нахохлившиеся на ветках и наблюдающие за танцующими по снегу «кавалерами», заметив приближающуюся опасность, заквохтав, предупредят их о грозящей опасности. На полянах, где под глубоким снегом спрятана густая подсушенная трава, пасутся косули. Лунный вечер. Где-то завыли волки, и косули напряженно заводили ушами — опасно! А у голодных волков тоже гон. Драки, вой, совместная охота и свадьбы. Не повезет тому зверю, чей путь пересечется с волчьей свадьбой. Это знает и енотовидная собака. Потеплевший влажный воздух, проникший в нору енотов, разбудил их от зимней дремы, и они полусонные, вялые вылезли из своих зимних убежищ — стоит ли мир на месте? На месте все, только вот волки где-то рядом, надо бы спрятаться, хотя волки и обходят стороной своих родственников — енотовидных собак и обычно их не трогают. А если и тронут, можно притвориться мертвым и протухшим — даже охочие до падали собратья отвернутся и, брезгливо сморщив носы, уйдут. Ну и что с того, что обслюнявили и укусили, зато живы остались!

А в это время где-то по густым ельникам вышла на охоту куница. Ловко цепляясь за заснеженные лапы елей, она перепрыгивает с дерева на дерево, пока не услышит легкое потрескивание невдалеке. А это белка, сорвав огромную еловую шишку, усевшись ближе к стволу, в затишек, с аппетитом разгрызает твердые лепесточки шишки, доставая вкусные семена. Куница подкралась сверху незамеченной. Но посыпавшийся с ветки снег вспугнул белку, и она, бросив недогрызенную шишку, метнулась по мохнатой заснеженной ветке на другое дерево. Поздно! Куница настигла ее в прыжке. Схватив белку поперек туловища, куница не удержалась, и они закувыркались в ветвях, падая вниз. Куница так и не выпустила из острых зубов верещащую белку и, упав в снег, перекусила ей позвоночник.

Дикие кабаны подошли к подкормочной площадке, устроенной на лесной поляне. Под навесом находится гора зерноотходов, а в длинные корыта засыпаны картошка и овес. Свиноматка, застыв на месте, долго принюхивается к запахам. Но молодые свиньи не выдерживают искушения голодом, игнорируя грозное сопение старшей самки-вожака стада, они нетерпеливо высовываются из-под нависших еловых лап, а затем наперегонки бросаются к кормам. Свинья, тем временем, уловив непонятный запах, обходит поляну под ветер — и не зря! Огромная самка рыси притаилась под деревом недалеко от подкормочной площадки в ожидании маленького или слабого поросенка. Свинья грозно засопела, уставившись маленькими злыми глазами на кошку. Та же, выгнув спину, зашипела, показав тонкие острые зубы. Грозно и злобно блеснули, отражая свет луны, изумрудные глаза. Разозлившись за такое безответственное хамство, свинья, подняв хвост и клацая зубами, бросилась на рысь. Не искушая судьбу, кошка не стала убегать по глубокому снегу — сходу забралась на толстую елку и оттуда зашипела на подскочившую к дереву огромную дикую свинью. Та, злобно урча и сопя, побродила вокруг дерева и, убедившись, что рысь больше не угрожает ее стаду, отправилась на подкормочную площадку, оставляя за собой глубокую борозду в рыхлом снегу. К этому времени на подкормочную площадку вышел и секач. Он бесцеремонно разогнал стадо от корыта с кукурузными початками и сейчас громко чавкает. Свинья смело устроилась рядом, секач не посмел угрожать хозяйке стада, помня, что именно она в этом году в период закончившегося гона была его подругой, а весной станет матерью их деток, оставив стадо до середины лета.

Рысь, проследив за грозной дикой свиньей с дерева, поняла, что сегодня поросенка из стада ей не отбить. Осторожно спустившись с дерева, кошка, оставляя большие, круглые, чуть ли не тигриные следы, отправилась к болоту, где легче добыть зазевавшегося рябчика или тетерева, а если повезет — танцующего на снегу глупого глухаря. На вой волков рысь не обратила внимания. Она лишь повела чуткими большими ушами с черными кисточками и, хрипло мяукнув, оставив у пня «отметку» своих владений, неспешно, прислушиваясь — не пискнет ли по пути мышь под снегом, отправилась по известному только ей одной маршруту. Проходя мимо остатков накануне пойманного и съеденного наполовину зайца-беляка, рысь даже не посмотрела в сторону торчавших из-под снега лап зайца. Рысь знает себе цену — к вчерашней трапезе она не прикоснется. Еда останется на обед куницам или вездесущим сойкам. На поляне лоси глодают кору поваленных осин. Кошка обошла их стороной. Лось — не её добыча. Хоть маленького лосенка она однажды выследила, спрятавшись на высокой осине, в то время как мать этого лосенка уводила в сторону неожиданно появившихся бродячих охотничьих собак. Несколько секунд рысь смотрела в доверчивые большие глаза жертвы, даже не веря подвернувшейся удаче. Потом, резко спрыгнув, вцепилась зубами в шею. Лосенок запищал, забился, но было уже поздно: артерию рысь прокусила в следующее мгновение. Взмыленная, уставшая от преследования злых собак, которых увела далеко в болото, лосиха вернулась только тогда, когда уже взошло солнце. Лосенка на месте не было. Его, распотрошенного рысью, она нашла в густых зарослях ивняка. До поздней ночи простояла убитая горем лосиха у кустов, и лишь жажда, голод и природный инстинкт жизни заставили её уйти от растерзанного тела ее дитя. Рысь же к кусту больше не вернулась. Обильная добыча досталась семье вечно голодных енотовидных собак и падальщиков-воронов. Сегодня рысь обошла лосей стороной, хотя те и увидели её. Лось всхрапнул, опустив голову, словно на ней были рога, сделал несколько шагов к кошке, но та, словно и не было лосей, шла своей дорогой, гордо задрав вверх свой толстый мохнатый «хвост-обрубок».

С вечера за делянкой в глухом ельнике заухал филин. Февраль — это и его брачный месяц. Громкие крики филина далеко разносятся по лесу, и рысь немедленно свернула с намеченного маршрута, решив попробовать подкрасться к филину — знатной и вкусной добыче. Филин сидел на высоченной мохнатой елке. Рысь увидела его издалека, однако подойти близко, а тем более бесшумно влезть на дерево не смогла. Заметив подкрадывающуюся кошку, филин неожиданно и молниеносно спикировал на рысь и пролетел совсем близко от нее, вжавшейся в снег и оскалившейся хищным оскалом. Когти филина пронеслись в нескольких сантиметрах от головы кошки. Ожидать повторной атаки рысь не стала. Выгнув дугой спину, она прыжками ускакала под защиту подлеска и уже оттуда зашипела в звездное небо. Так, на всякий случай.

Приближалась ночь, лес затихал, но приближение весны чувствовалось уже по всем приметам: от становившимся прозрачным и сырым по вечерам воздуха до звонкого и веселого пения синиц днем, переливчатого звона воды в лесных ручьях, берега которого истоптали целыми тропами-дорогами не имеющие страха перед рысью выдры. И хотя мороз ночью сковывал поверхность снега жестким настом, кора деревьев уже не трещала по ночам, а пряный ее запах от теплого дневного солнца парил в воздухе даже и ночью…

Лежа на верхней полке плацкартного вагона, голодный и даже без чая, (деньги закончились совсем), Леша не обращал внимания ни на какие неудобства: ни на соседок снизу, доставших из своих баулов копченую курицу, ни на соседа сбоку, храпящего как бульдозер, ни на детский плач из соседнего «купе», ни на запах из соседнего с ним тамбура, ни на толкающего его уже в третий раз «глухонемого», предлагающего купить по рублю фотографии икон, святых и порнографических карт. С каждым стуком колес, с каждым звенящим переездом, с каждой остановкой — он ближе к дому, к семье, к любимой работе. И он в мыслях уже цепляет лыжи, просмоленные и обильно пропитанные парафином, на лыжах идет в лес, в свой обход. Сначала по лугу вдоль реки, потом по Бобовкам вдоль Криницы. Как там бобры, их плотины? Потом острова-гряды. Лоси, косули, кабаны — что с ними? Что там нового и интересного произошло за эти полтора месяца? Потом из болота — в большой лес. Сначала — Белый берег, с его дубовой рощей. Есть ли следы кабанов на желудях, есть ли там же косули, а по дуплам — куницы? Оттуда — в Боровичное. По поросшим сосняком холмам проверить лисьи и барсучьи норы, убедиться в наличии многочисленных разрытых в снегу до мха косульих лежек. Там же находятся несколько кормушек, солонцов — проверить. Где-то к середине дня, когда солнце уже ощутимо пригреет спину через бушлат, забраться на кучу валежника и вздремнуть… В чистейшем, словно выполосканном синем небе, «кувыркаются» в замысловатых кульбитах брачных танцев вороны, а в лесу весело перекликаются синицы, поползни. Отяжелевший снег скользит и падает с хвойных веток. Хорошо в лесу накануне весны! Душа поет с пробуждающейся природой. С каждым следом, с каждой тропой звериной оживает и пробуждается чувство радости за зверей, переживших суровые испытания холодом, голодом, бескомпромиссной борьбой за выживание. Весна приносит в лес оживление, праздник, теплоту и жизнь во всех ее ярких проявлениях. И после долгих и суровых зимних испытаний и птицы, и звери радуются теплу и ласке природы. Возвращаясь с весной в отстроенные давно гнезда или строя новые, скоро своим гомоном птицы заполнят весь лес. Потихоньку и звери перемещаются к своим весенним пастбищам и стоянкам. Все мамки, и птиц и зверей, готовят гнезда. В них родится новая жизнь, а они, родители, давшие эту жизнь, будут бережно эту жизнь взращивать, защищая, обучая, любя и жертвуя, если понадобится, своей собственной жизнью ради этой новой жизни, которую они сотворили. Так было сотни, тысячи веков, так будет, пока существует жизнь в дикой природе… А он знает жизнь диких зверей и птиц, и скоро будет знать еще лучше, еще больше, еще глубже. Ведь он станет не просто защитником диких зверей, а еще и посредником между жизнью сообщества диких животных и обществом людей. Посредником-адвокатом между дикой природой и природопользователями — людьми. Посредником между прошлым Земли и ее будущим. Потому что биолог-охотовед — это не только профессия, это еще и призвание, предназначение по жизни, переданное с генами определенному, ограниченному кругу людей. Оно заключается и в том, чтобы не только умело и продуманно сохранять, беречь жизнь окружающего людей обитателей дикой природы, но и оставлять при этом людям изначальное и незыблемое их право на общение с этой природой в виде охоты, определяя, в том числе целесообразность, способы и сроки такой охоты — чтобы не навредить…

Так думал голодный будущий биолог-охотовед, лежащий на голой и холодной полке, возвращаясь в свою родную стихию — на работу в свой егерский обход.

Глава 4

Волчица обманула стаю. Одиннадцать волков расположились на холмистом участке поймы маленькой речушки, улегшись прямо на снегу в соответствии с иерархией. Выше всех лежал вожак стаи — матерый огромный пепельно-серый волк. Волчица лежала возле него и, убедившись, что сытый волк спокоен и готов уснуть, поднялась, потянулась, глядя на волка преданными глазами. Пройдя вниз по склону холма, волчица вышла на пойму речушки. Рассвет только занимался алой полоской на востоке, но на лугу, на образовавшихся проталинах начинали уже «чуфыкали» тетерева. Волчица знала, что зоркие глаза соплеменников следят за ней: многим из них она была врагом, заняв место доминирующей самки в их стае. Только матерый хорошо знал ее и знал ее силу и волю. Вот уже пятую зиму волчица проводит в его стае. Но только лишь наступает весна, она бесследно исчезает и возвращается только осенью, приводя с собой пять-шесть сильных, смелых, обученных волчат, как две капли воды похожих на вожака. Волк злился, рычал, выказывая недовольство неповиновением волчицы, покидающей самовольно стаю. Но ему приятно было видеть, что при этом молодые волки-дети волчицы поднимали загривки, морщили свои носы, показывая белые молодые клыки, готовые броситься на защиту матери при первой опасности. Волк инстинктивно чувствовал, что эти щенки — его дети. Порычав для вида, он принимал пополнение в свою стаю, чтобы весной, после гона и свадебных пиров, опять потерять матерую волчицу, свою подругу, до осени…

Волчица насторожила уши и всем своим видом показала, что уходит охотиться на тетеревов. Сытые волки даже и не подумали подкрадываться по рыхлому снегу через тающие лужи к токующим птицам: в бору на зернистом весеннем снегу остались до ночи части добытого ими лося. Лось отчаянно пытался сопротивляться, но силы были неравны. И, глядя на волчицу, вышедшую на охоту за тетеревами, волки закрыли глаза в дреме, представляя жирные куски лосиной плоти, оставшейся в сосновом лесу. Лишь один из них осторожно поднялся и украдкой двинулся за волчицей. Это была его мать. Волчица, хоть и увлеклась, все же заметила, что молодой волк, приметив маневр матери, осторожно подкрадывается к тому же тетереву, что и она. Тетерев, заняв холмик, оттаявший от снега, распустил веером хвост, иссиня-черный снаружи и белый изнутри, надул грудь, шею, вытянул по сторонам черные с белым крылья — токовал. Красные «брови» широко разлетаются над зоркими глазами: наблюдают ли за ним, красавцем, самочки, не вторгается ли в его пространство соперник, не подкрадывается лик нему извечные его враги — ястреб-тетеревятник, лисица или филин. Но не видел тетерев подкрадывающуюся к нему по заснеженной низине волчицу. А она все ближе и ближе… «Чуфыкая» и заливаясь «колокольчиком», тетерев кружится на месте, «болбочет», подпрыгивая, и опять всматривается в сумрак уходящей ночи. Внезапно он обнаружил, что к нему ползет волчица. Еще неистовее он «зачуфыкал», заклокотал, но это не смутило волчицу — она уже изготовилась к прыжку, и тетерев, «сдувшись», быстро вспорхнул с холмика в сторону лесу, но тут же был сбит на землю мощными лапами подкравшегося с противоположной стороны молодого волка. Подскочив к волчице, волчонок виновато положил под ноги придушенного тетерева и отошел в сторону, облизывая прилипшие к морде перья. Волчица не ожидала появления ее щенка, он путал ей планы уйти из стаи незаметно, одной. Она уставилась на волчонка зеленовато-желтыми глазами и зарычала. Повзрослевший, сильный, возмужавший за зиму, молодой волк виновато отошел еще дальше, но уходить в стаю отказался. Волчица оскалила клыки, зарычала, но волчонок не испугался. Поджав хвост, он тоже оскалился, и волчица поняла, что он не отстанет и пойдет за ней. Она постояла, оглядываясь по сторонам, затем ощипала зубами перья с живота тетерева, разгрызла кожу и, съев потроха, отошла от тетерева. Молодой волк хоть и был сыт, хрустя костями и перьями, чуть ли не целиком проглотил птицу, оставив на снегу лишь лирообразные хвостовые перья косача и его крылья. Оглянувшись, волчица рысью побежала к реке. Волчонок след в след бросился за ней, хотя старался держаться на расстоянии. По бобровой плотине волчица перебежала небольшую речушку, не оставляя, как обычно, в установленных местах мочевых отметок. Волчонок, удивленный «неправильным» поведением матери, не рискнул сделать что-то иначе, чем она: пробежал мимо издающего запах их стаи старого пня у лесовозной дороги. По этой дороге волки бежали весь день. Когда показывалась машина, волчица сбегала с дороги в лес, ложилась, прячась в густой траве или под лапами елей. Как только машина проезжала мимо, волчица опять выходила на дорогу и опять же рысью, а кое-где и галопом, продолжала упорно бежать в одном известном только ей направлении. К вечеру они подошли к берегу большой реки. И волчица, и ее сын осторожно побродили вдоль берега. Лед от берегов уже оттаял, а по руслу стал темным и рыхлым. За излучиной реки виднеется нагромождение отколовшихся льдин. Именно по ним волчица и стала перескакивать на противоположный берег. Волчонок заскулил, заметался. Черная вода, журчащая подо льдом, пугала, и он еще сильнее заскулил вслед удаляющейся матери. Та оглянулась, постояла и вновь запрыгала по льдинам. Молодой волк не выдержал. Собрав все силы, он бросился по следам матери и вскоре догнал ее уже на противоположном берегу. Волчица не останавливалась. Они перебежали луг, долго шли по камышам. На плотине подкараулили бобра и, разорвав его буквально на две части, съели тут же, на плотине. Полежав на бобровой хатке до восхода луны, волчица снова отправилась в путь. В лесу им пришлось пересечь две шоссейные дороги, по которым со страшным грохотом, воем и гарью носились огромные «чудовища» с двумя горящими глазами. Волчица не боялась этих чудовищ — дожидалась удобного момента прямо в кювете у дороги и, лишь наступал разрыв в потоке движения, галопом пересекала опасный, теплый, пахнущий человеком асфальт. Поджав хвост, волчонок следовал за матерью. Уставший, он даже не думал скулить и просить отдыха. Он твердо усвоил: раз они так далеко ушли от стаи — они не на охоте. Они идут все дальше и дальше, и нигде волчица не оставляет следов своего запаха в условленных, одним волкам известных местах. Они проходили эти места стороной, осторожно оглядываясь по сторонам. Временами волчица останавливалась, смотрела на луну, скулила, словно пытаясь взвыть, но потом прикладывала к голове уши, поджимала хвост и снова устремлялась в путь. Перед тем как лечь на дневной отдых, волчица делала большую петлю-круг, и, возвратившись почти до своих же следов, заслышав лишь их запах, легла, подыскав сухое место. Волчонок осторожно подошел к матери, которая хищно вздёрнула верхнюю губу и зарычала, обнажив клыки. Он постоял и, дождавшись, когда мать клыки спрячет, осторожно улегся у нее под боком. Если бы кто преследовал их по следам, то сначала преследователю пришлось бы пройти мимо залегших волков. Так они пролежали до вечера и с наступлением сумерек опять тронулись в путь. Под утро, уставшие волки, безрезультатно побродив по пустому скотомогильнику, ушли на делянку в большом лесу, обошли ее по кругу и залегли так, что бы ветер от их следов дул на прямо них…

Ближе к обеду в лесу появились охотники. В необычных для обыкновенных людей белых одеждах, с оружием, пахнущим смертью, и бряцающими на спинах катушками с флажками, они прошли в пятидесяти шагах от лежащей под елкой волчицы и не заметили ее. Волчица же поняла, что люди идут по ее следу, и люди несут смерть. Она осторожно поднялась и, ступая крайне тихо, подошла к утренней тропе. Людей неслышно. Тогда волчица вышла на след людей и прошла по их следам в обратном направлении. Осторожно пройдя по человеческим следам и видя, что волчонок точь в точь повторяет ее шаги, она резко спрыгнула в протаявший на опушке мох и по мху рысью устремилась от опасного преследования. Выйдя на лесную гравийную дорогу, волчица пробежала по ней до высоковольтной линии, с гудящими, но неопасными проводами. Снег на высоковольтной линии растаял, волчица бежала по вересковым зарослям и понимала, что человеку здесь ее следов уже не разобрать…

Внезапно послышался приближающийся лай — гон собак. Волчица насторожилась: неужели собаки идут по их следу? Затаившись, волки слушали их гон и поняли: собаки гонят не по их следу, а азартно преследуют какого-то зверя недалеко от них. Голодные волки знали, что это их шанс быстро и ловко воспользоваться ситуацией и добыть себе пропитание. Прислушавшись к гону, волчица поспешила наперерез. Собаки, гавкая, скуля и визжа, мчались по следу в предчувствии горячей крови. Они не заметили ожидавшей их волчицы, стоявшей прямо на следах косули. Волчица в прыжке сбила с ног первую собаку и, покатившись с ней по снегу, намертво перехватила той горло. Волчонок, не обращая внимания на завизжавшую и бросившуюся в сторону вторую собаку, уцепился в живот бьющейся в зубах матери собаке. Вскоре собака затихла, а через полчаса сытые волки опять бросились убегать по собачьему следу в обратную сторону — где-то в лесу затрубили в стволы и закричали люди. Матерая волчица понимала, что эти люди зовут своего пропавшего пса. Она знала, что нужно уходить как можно дальше и что их следы под ярким солнцем к вечеру превратятся в черные расплывчатые пятна. Она спешила. Ее сын неотрывно следовал за ней, и волчица уже привыкла к его дыханию за спиной и к тому, что в любую минуту опасности может рассчитывать на него. За три дня пути стая их не догнала, значит, и не найдет — можно смело поворачивать к своему логову…

Звонок от лесника застал Алексея дома за ужином. Лесник рассказал, что в районе появилась пара волков — матерый огромный волк и молодая волчица. Следы, которые лесник видел сегодня днем, вели вглубь их охотхозяйства со стороны северных заболоченных территорий. Сообщив брату новость и договорившись завтра выехать на дальние территории с бригадой егерей и флажками, Алексей обзвонил желающих принять участие в предполагаемой охоте на волков. В будний рабочий день согласились почти все, кому он позвонил. В шесть утра назавтра бригада уже выезжала из города. Проехав по дорогам, нашли переход пары волков через шоссе. Снег уже во многих местах растаял, проследить по всем дорогам не удавалось, но ближе к обеду повезло: на старом скотомогильнике, куда уже давно не выбрасывают падших по разным причинам животных, волки наследили и, судя по следам, под утро ушли в лес. Виктор и Алексей, посоветовавшись с егерями, решили, что пара не похожа на матерого волка и молодую волчицу. Скорее, наоборот — пришла крупная волчица и молодой переярок. Волки, не поживившись ничем, ушли с рассветом — следы еще не успели растаять, хотя уже кое-где стали подтаивать. Значит, залягут на дневку в пяти-шести, не более, километрах. Хотя… Весна. Может быть все, что угодно. Решили проверить возможную лежку на большущей, густо заросшей позапрошлогодней делянке. Делянка заросла мелким осинником, травой, малинником, и волки могли лечь где-нибудь на краю, кроме того холмистый рельеф — излюбленное место для дневки волков. Проехать туда на машине не решились, чтобы не спугнуть волков, поэтому, загрузив на спины флажки, пошли пешком. Через час ходьбы достигли делянки — волки пришли ровно на делянку, как и предполагалось. В полной тишине охотники стали обходить делянку с двух сторон, определяя, не прошли ли волки ее насквозь. Через полчаса, сделав круг, Алексей наткнулся на следы, идущие из делянки ему навстречу. Он постоял, потрогал следы: они были утренними. Озадаченно оглядываясь по сторонам, он пошел по следам. Чертовщина! Следы вели к машине. Ничего не понимая, Леша пошел дальше и нашел лежку. Да, волки лежали рядом с тропой и не менее получаса назад, увидев охотников, обманув их самым простым способом, ушли. Леша тут же разрядил оружие, потрубил коротко в стволы, объявив сбор у машины. Пока он распутывал следы, пока вернулись все охотники, прошел еще целый час. Уже наступал обед. Волки пошли вглубь их охотхозяйства — а значит, надо искать и надо найти.

Объехав большой круг и не найдя нигде следов волков, круг поиска сузили. К двум часам дня нашли волчьи следы на старой гравийке, но опять потеряли в вересковых зарослях на высоковольтной линии. Хотя направление движения волков определили — это уже хорошо, есть ориентир, где их искать дальше. Но сегодня волков уже не взять. Они на ходу, вспугнутые и голодные. Даже если где-то лягут на дневку, вряд ли их можно будет обойти, а тем более обложить флажками. И тут не очень далеко в лесу «заработали» собаки. Гончие, поняли по голосам охотники. Гонят зверя быстро — видимо, косулю. Но охота уже закрыта на все виды дичи! Собаки, азартно облаивая звериный путь, и уже подворачивали в сторону, когда одна собака почему-то сбилась и перестала лаять. А потом и вовсе раздался браконьерский выстрел.

— Так, мужики, здесь браконьеры! Разбиваемся на две группы: я на машине поеду опять на гравийку, там буду их караулить с первой группой. Вы же идите на выстрелы. Если задержитесь, дайте знать знак — потрубите. Если пойдут или побегут, обходите и гоните на гравийку, там мы перехватим и догоним уже свежими силами, — распорядился Виктор.

— Я со второй командой в лес, — резво отозвался Леша.

— Куда?! Со мной поедешь! Хватит!

— Нельзя, шеф. Кто-то должен быть из егерей в команде. И не Карл Ильич, а молодой. А такой здесь один — я.

— Тогда поступим иначе, — не оставляя права на возражение, заявил Виктор. — Ты едешь за рулем на гравийную дорогу, а я побегу на выстрелы. Мы их или там поймаем, или на вас выгоним. Всем действовать только парами. И всем обратить внимание, если убегают, на их приметы: оружие, собаки, экипирорвка — чтобы потом легче было искать. Все ясно?

— Ясно, — Леша, обрадованный доверием брата, быстро собрал команду из четырех человек и уехал на гравийную дорогу занять участок предположительного отхода браконьеров к ближайшей деревне Подречье.

Оставшись впятером, Виктор быстро провел инструктаж: всем обратить внимание на солнце — оно слева, а гравийка, если смотреть, держа солнце слева — прямо. Так и прочесывать — гнать браконьеров на гравийку, держа солнце слева от себя. До выстрелов отсюда около километра. Значит, через пятнадцать минут прочесывания особое внимание обращать на снег, на следы, на голоса, на шум мотора. В случае обнаружения браконьеров голосом сообщать: «Стоять на месте! Инспекция!», — и после этого произвести выстрел вверх. Дальше должен работать сам Виктор. Приблизиться, обезоружить и после этого разбираться, что к чему. Так и порешили.

Пройдя с километр, охотники услышали прямо недалеко себя сигналы из стволов ружей. Сначала опешили — кто это? А потом, услышав, что трубившие уже вголос зовут, созывают собак, поняли: браконьеры тут! Взмахом руки Виктор призвал всех к вниманию. Вот впереди «закрумкали» вороны-крумкачи. Ага! Значит, есть кровь. Взвизгнула от удара или испуга собака — совсем близко. И тут все заметили собаку. Русская гончая выскочила из молодого ельника и опять юркнула в заросли. Присмотревшись, охотники обратили внимание на то, что верхушки нескольких елок неестественно колышутся. Подойдя к островку елок, Виктор увидел следы двух человек, ведущие в заросли ельника, и полосу крови по ним: тащили добытого зверя. Обойдя с разных сторон островок елок, охотники замерли, а Виктор полез внутрь. Увлекшаяся поеданием кишок, собака поздно заметила подкравшегося Виктора. А тот уже разглядывал двух браконьеров, расфасовывающих по рюкзакам мясо.

— Стоять на месте! Инспекция! — Рявкнул Виктор, подбегая к двум ружьям, стоящим прислоненными к дереву.

Собака было бросилась к Виктору, но тут со всех сторон затрещали ветки — это поспешили на голос охотники. Онемевшие от неожиданности, браконьеры застыли со своими рюкзаками на месте. Виктор, передав охотникам разряженное оружие, подошел вплотную к браконьерам:

— Виктор Фомин. Начальник военного охотхозяйства. Вот мое удостоверение. Ваши документы, — он смело вырвал у одного и второго ножи, бросил в снег под ноги охотникам, — ну что, мужики, сами документы покажите или поедем в отдел?

Опомнившись, браконьеры переглянулись. Старший из них, заикаясь, произнес:

— К-к-командир, нет у нас д-д-документов. Зачем в отдел? Тут давай решим. Забирайте косулю и лепим расход.

— Косулю мы заберем по-любому, а раз нет документов, поедем в город. Пошли, бродяги, прямо, тащите мясо на своих ненасытных шеях.

— Начальник! Охотовед, зачем в город? Пиши бумаги здесь.

— Могу и здесь. Ты, — он показал на одного из них, — отойди в сторону. Вот так. Мужики, — он обратился к охотникам, — спросите, только тихо, как его фамилия, где живет, что за ружье у него и как зовут собаку. А я с этим тихо поговорю. Иди сюда, урод.

— Начальник, не обзывайся!

— Я не только тебя, суку, обзывать буду, я тебя сейчас и гасить буду! Говори: фамилия, год рождения твоего друга.

— Как друга? Я свою фамилию еле знаю, а то его — нет…

Удар по печени. Браконьер присел, прихватывая ртом воздух, и прошипел:

— Сам сука! Не имеешь права!

Еще удар ногой — в грудь. Браконьер упал. Поднявшись, прислонился к дереву.

— Ну что? Едем в город или говори фамилию того засранца и свою заодно!

— Петровский — он. Мы братья. Я Петя, он Толик. Живем в Подречье. Собаки наши — Босый и Шельма.

— Не понял, а где вторая собака?

— Мы сами не знаем. Шельма пришла, а Босый где-то затихарился. Макар пошел его искать.

— Макар?! Так вас сколько здесь?

Поняв, что проговорился, Петя затравленно стал озираться по сторонам.

— Мужики, ну что говорит ваш?

— А то, как же! Говорит, Алексеич. Говорит, что они братья Петровские из Подречья, собака — Шельма.

— А еще что?

— Больше мы не спрашивали.

— Спросите, как третьего зовут.

— Третьего?!

— Да, здесь еще кто-то.

Вскоре, картина стала ясна. Втроем, с двумя собаками, они к обеду пришли в лес, убили косулю из-под собак, но к косуле прибежала только одна Шельма, а Босый пропал. Вот Макар, он же Макаров Женя, пошел искать Босого. И тут же вновь затрубили в стволы. Не на гравийке, но уже ближе к ней. Виктор, быстро протрубив в ответ браконьеру, закричал:

— Ого-го-го! Иди сюда, Босый здесь.

— Иду, — послышалось в ответ.

В это время заорал Петровский Толик:

— Макар! Ата-а-а-а-ас! Шу-у-у-хер! Беги! Инспе-е-е-кция!

И, хотя мужики быстро его угомонили, но эхо прокатило по всему лесу: «…ци-я-я-я!»

— Ах ты, бля, — выругался Виктор и, крикнув: «Ведите обоих на гравийку», — побежал на голос Макара, выстрелив два раза вверх, давая сигнал охотникам на гравийке и «придавая ускорение» браконьеру, который от криков и выстрелов наверняка «ломится» в противоположную сторону — на гравийку…

Стоя на дороге, Алексей услышал крики после позывных в стволы и понял, что в лесу происходит задержание браконьеров. В подтверждение этому прозвучали два выстрела: «Внимание». Махнув рукой своим охотникам, он прошел с дороги к дереву и, спрятавшись за ним, стал прислушиваться к шорохам притихшего как бы в тревоге, настороженного леса. Где-то не очень далеко, в глубине леса, легко зашуршал снег, потом еще, но уже ближе. Леша зарядил ружье мелкой дробью, снял с предохранителя и махнул охотникам: «Внимание всем!». Еще одни шорох послышался левее шелестевшего снега. Леша глянул — и волна жара прокатилась по телу. На самом краю гравийки стояли два волка и смотрели на него. Расстояние — метров сорок. В стволах — «семерка», картечь лежит в патронташе под курткой. Леша потянулся за патронами. Первый, крупный волк, с уже обвисшими клочьями линялой шерсти, резко прыгнул на дорогу и в два прыжка преодолел ее. Второй, поменьше, последовал за ним. Леша провел их стволами, а в это время затрещали ветви, и показался запыхавшийся от бега человек с ружьем, бегущий прямо на Алексея.

— Стоять! Инспекция! — гаркнул Алексей, выстрелил вверх и бросился наперерез.

Браконьер развернулся и, озираясь и тяжело дыша, побежал назад. Леша его быстро нагнал, ударил прикладом в спину между лопаток, опрокинув на землю. Отбросив свое ружье в сторону, навалился на браконьера, успевшего повернуться на спину и вытянуть руки, с зажатым в них ружьем. Правой рукой, нащупав защелку на цевье, Леша отщелкнул его, и потом двумя руками, пересиливая сопротивление браконьера, разложил ружье, заметив целые капсюли у вставленных в патронник патронов. Ремнем от разложенного ружья Алексей перетянул петлей шею браконьера и стянул петлю. Сопротивление ослабло, и вскоре браконьер отпустил ружье. Все произошло в считанные секунды, и подбежавшие охотники застали Лешу, сидящего на браконьере и державшего его ремнем за горло одной рукой, перекрутив ремень на своей кисти. Увидев охотников, Леша отпустил браконьера, встал, и первое что он сказал подбежавшим: «Я видел волков… Только что — двоих.»

Вскоре все собрались у машины. Понурых браконьеров загнали в тентованый кузов, где Виктор составил на всех протоколы и акт на изъятие мяса косули. У Макарова и одного из Петровских при досмотре обнаружили охотничьи билеты и разрешения на хранение и ношение оружия. «Курковка» второго Петровского оказалась, с его слов, незарегистрированной. Необходимость везти браконьеров в город отпала, и их вскоре, обезоруженных, отпустили домой. Леша подробно в очередной раз рассказал всем о встрече с волками. Посовещавшись, решили, что это пара волков, пришедшая издалека, так как зимой удалось отстрелять трех «проходных» волков, а больше волков никто и не видел… И все же о своем тревожном чувстве, что эти волчьи глаза Леша уже однажды видел, он никому не сказал…

* * *

Река вышла из берегов, затопив луг и часть Бобовок. Гряда-остров полностью отрезана от большого леса неглубокой, но широкой полосой воды. По мелководью у берегов на закате и на рассвете вода, тихая у берегов, вдруг порой забурлит, расходясь бесшумными бурунами и кругами — это щуки, уже одними из первых из всех рыб, начинают играть свои брачные игры. На сухих островах затопленной поймы ведут почти круглосуточные бои турухтаны. Распушив разноцветные «воротники», они, как и положено петухам, подпрыгивают, «турухтят» и сбиваются грудь в грудь — только перья в разные стороны летят. Стайки чибисов выбирают места для своих гнезд, и их пронзительное: «кии-гии, кии-ги», отчего их местные жители и зовут «книговки», разносится по всей пойме. Утки, гуси, кулики заполнили разлив, остановившись на отдых в весеннем дальнем перелете, а кто-то из них здесь и останется вить и строить гнезда, растить птенцов, обучать их перед дальним перелетом осенью в теплые края. От гомона тысяч птиц сливающегося в одну сплошную музыку, весеннюю музыку оживания, пробуждения природы после зимних сумеречных, холодных и унылых дней, закладывает уши.

Алексей на вёсельной лодке тихо плывет по пойме. Временами останавливается, достает бинокль и подолгу рассматривает стаи гумеников и серых гусей, крякв и чирков, чернети и поганок. Кое-где замечает даже казарок. Травники, крохали, улиты, кроншнепы, бекасы и дупеля резвятся по кромкам берега и на островах разлива. Длинноносые, на тонких высоких ногах, они кажутся мелочью по сравнению с пролетающими лебедями, гусями, цаплями и даже ставшими нередкими бакланами. Вода пахнет камышами, рыбой и… весной. Леша убирает от глаз бинокль, не веря своим глазам. Прямо перед ним шумно села на воду стайка гоголей. Пеструю окраску этих уток, гнездящихся почему-то в дуплах, не спутать ни с чем. Леша присел в лодке, несколько раз аккуратно провел веслами в воде так, что лодка медленно поплыла к гоголям. Переполз на нос лодки и достал из футляра фотоаппарат. Только за сегодняшний вечер он нащелкал уже почти все тридцать шесть кадров. Кроншнепы, гаршнепы, улиты, казарки, белолобые гуси, дупеля — редкие для этих мест птицы, можно сказать пролетные, уместились на одной фотопленке. А на реке Леша с самого рассвета. Два раза только выходил на сушу: перекусить у костра, да просушить промокший плащ, случайно упавший в воду. Сейчас он уже возвращался домой. На берегу у причала лодок стоит его трактор, который он уже явно различает в наступающих сумерках. Тепло. Скоро язь пойдет на нерест, и наступит первый этап нереста местного леща. А там придет пора метать икру и головлям, ельцам, носарям и судакам. А еще чуть позже, к первому мая, и плотве очередь подойдет.

Свет фар у трактора мелькнул и потух — кто-то приехал на берег. Леша глянул в бинокль. На «козлике» приехали Дрот, Свист и Ермила. Они, достав бинокль, поискали что-то на воде и, заметив Лешу, помахали ему руками.

— Друзья, блин, — буркнул Леша, глядя на них в бинокль.

Вскоре на берегу засветился костерок. Леша подплыл к берегу уже в плотных сумерках. Примкнул лодку к врытой в земле кем-то давно тяжелой и толстой цепи, собрал рюкзак, закинув ружье на плечо, пошел к трактору.

— Лешка! Фомин! — послышалось от костра, — ходи к нам! По соточке тяпнем, дружбан!

— Тамбовский волк вам дружбан, — огрызнулся Леша, запрыгнул в трактор, завел его, включив свет фар, подъехал к костру и остановился, осветив светом машину.

Спрыгнув из трактора, подошел к машине и к изумлению сидящих у костра хозяев авто, открыв заднюю дверцу, заглянул внутрь.

— Э-э-эй, ошалевший! Че шмонаешь, мент?! — заорал Свист.

— Малой, отойди от личной собственности, пока руки не переломали! — вскочил Дрот.

Леша демонстративно медленно закрыл дверцу и открыл переднюю. Пошарил под сиденьем. Мужики у костра вскочили, а Леша, заглянув под машину, отошел к ближайшему кусту, пошарил там, что-то пытаясь, вроде, найти.

— Шаришь все, ищешь, — злорадно зашипел Дрот. — Найдешь скоро камень на свою шею или гранату в тракторе на растяжке…

Алексей подошел к костру и спокойно сказал:

— Я ищу ваше оружие и ваши сети. Сегодня не нашел, в другой раз найду и заберу. А гранату? Граната уже у вас под сиденьем, ха-ха-ха! Теперь поищите вы растяжку!

— Ах ты, щенок, — Дрот рванулся к нему, но его удержал Ермила.

— Не трогай, Толик. Он сам скоро утопится. Или застрелится. Или в капкан попадет и руками, и ногами. Мало ли что в лесу или на воде произойти может. Да, Леша?

— Да, Коля. Только вы против ветра ссыте, мужики!

— Ты не торопись, малой. Посмотрим, как ты… — не договорил Дрот.

— Посмотрим, Толя, посмотрим. Напоминаю слабоумным: сейчас весна. Поймаю с сетями — штрафами не отделаетесь. Вот и все, что я хотел вам сказать. Гуляйте, много не пейте, а то поросеночками станете. А не то и замерзнете! Зябко еще — весна, рановато купаться вы приехали. И не забудьте: про рыбалку я вас предупредил, — он закинул на плечо ружье и пошел к трактору. Уже влезая в кабину, услышал:

— Сам рыбам на корм пойдешь, гад!..

Леша уже подъезжал к дому, когда по стеклу кабины забарабанил дождь.

— Вот и хорошо. Пора овес сеять. На вальдшнепа сходить. По Подрецкому полю следы волков посмотреть, заняться уборкой и чисткой на подкормочных площадках и кормохранилищах…

Утром Витя передал кусочек бумажки:

— Позвони генералу. Хочет с тобой на вальдшнепа сходить.

— Ого! Спасибо. С удовольствием, — обрадовался Леша и вспомнил, как он с командармом познакомился…

Три года назад он, тайком спрятав ружье под мамину телогрейку, шел переулком уже ближе к вечеру в лес. Вдруг из-за поворота, поднимая столбы пыли, вылетели три УАЗа и неожиданно затормозили возле Алексея. Что делать? Алексей замер. Из первого УАЗа вышел высокий широкоплечий офицер и обратился к Леше:

— Парнишка, ты куда с ружьем идешь?

— С к-к-каким это руж-ж-жьем? — залепетал Алексей, намереваясь дать стрекача.

Офицер засмеялся и показал пальцем: стволы явно выглядывали из-под полы телогрейки.

— Э, парень, я вижу, ты драпать собрался! Не вздумай… Мои орлы тебя догонят враз. Лучше скажи, кто ты и куда идешь. Где взял ружье? Чье оно?

— Я… — Леша, — глянул на вышедших из других машин военных и понял: удрать будет сложно в болотных сапогах брата, в то время еще служившего в армии, в маминой телогрейке и с ружьем, висящим на ремне через шею. — Я… иду вот… В лес. Что вы хотите от меня?

— Ты не переживай. Я тебя не трону, — офицер сделал шаг к Алексею, и тот заметил, что на штанах у того широкие красные лампасы. — Я сам охотник. Сейчас весна. Думаю, куда это идет коллега? На кого? На кабанов?

— Каких еще кабанов? — Насупился Леша. — Вот, — он показал три патрона, — дробь. Мелкая. На вальдшнепа я иду. А кто я — не скажу. Попадет дома. Ружье братово…

— Вот как? На вальдшнепа? Возьми меня с собой, а? Как зовут-то тебя?

— Леша Фо… Просто Леша.

— Леха! Возьми на вальдшнепа! Я недавно у вас служу, еще не знаю настоящих тяг.

— Хм… Вы знаете, что такое тяга?

— Сейчас… солнце заходит в полдевятого… В девять! Угадал?

— Ну, почти точно. А эти — что, за нами поедут?

— Ну, как сказать… А далеко ехать?

— Недалеко, но вкруговую километров десять. Я-то собирался пешком. Напрямую.

— Э, брат, нам напрямую нельзя. В тех машинах моя охрана и связь. А мне нельзя без связи и охраны.

— Это почему? Кого бояться?

— Потому что… хм… Я — генерал. Командую танковой армией.

— Да ну! — Ахнул Леша, — я-то смотрю штаны с лампасами!

— А погоны? — генерал засмеялся.

— Точно! Погоны! Ни фига себе — настоящий генерал! Поехали, товарищ генерал, та-а-а-кую тягу покажу! Настоящая! Генеральская!

— Ты, Леша, ружье-то доставай. Чего уж там. Я свое слово держу — не трону.

Леша быстро снял с шеи ружье, собрал ТОЗ-34 и вскочил на заднее сиденье УАЗа, где сидел толстый здоровый прапорщик, как позже узнал Леша, — адъютант генерала.

На тягу поехали верхней дорогой через большой лес, по которой, кстати, генерал и ехал в город из лесной воинской части. Так ему и повстречался абсолютно случайно Алексей. Доехав до Маяка, Леша попросил остановить:

— Все, приехали. Выходим.

Вышли из машины, а из других машин никто не вышел, На взгорке в траве — фундаменты некогда стоявшего здесь маяка-вышки. Вокруг поляны раскинулся спелый сосновый лес, а по тропинке в вниз — спуск в болото.

— Вот, товарищ генерал… — начал было Леша, но генерал его перебил:

— Леха! Зови меня Александром Владимировичем, ладно? Или, на охоте, просто Владимировичем.

— Хорошо, — Леша посмотрел в глаза генералу, — Владимирович. Пошли?

— Погоди, а обувь? У меня сапоги есть.

— Сапоги? Ну, оденьте. Еще и лучше.

Генерал надел сапоги, плащ-палатку, махнул рукой адъютанту — сиди, мол. Они спустились по дорожке в Бобовки и за десять минут дошли до большой извилистой поляны.

— Это — Микитова поляна, — пояснил Леша, — пришли!

— Хм… А почему Микитова?

— Потому что мой друг — Федя Микитин. И мы эту поляну назвали в честь него.

— Отлично! А твоя есть?

— Конечно, она дальше у озера.

— А здесь и озеро есть?

— Три озера. Одно же возле вашей военной части.

— Да? Вот не знал. Посмотрю.

— А мы уже пришли на место. Берите мое ружье — сегодня ваша очередь стрелять.

— Так? Спасибо, дружище. А где мне стать?

— Вон, видите — островок кустов на поляне? Вот возле него и становитесь. Вальдшнепы будут лететь с четырех, а точнее, с двух сторон: от той большой елки, что на дальнем конце поляны, через вас на наши машины. И сбоку — от мыса поляны за вашим островком через всю поляну и дальше вдоль большого леса. И так по кругу получится. Сразу не стреляйте, полюбуйтесь. Да и патронов мало.

— А чего только три патрона?

— Да дроби нет. Я по-быстрому отлил, накатал, зарядил и пошел. Все, время. Идите.

— А ты?

— А я тут, рядом, буду. На краю поляны. Вы будете стрелять, а если попадете, они почти ко мне падать будут. Я и подберу их в траве, чтобы не пропали, и чтобы вам не сходить из засады.

— Молодец, идет. Пошли по номерам.

Быстро стемнело. Вальдшнепы действительно тянули «по-генеральски». Генерал пропустил несколько пролетов одиночек, а когда полетели пары, пропуская первого — самку, стрелял по следующему. Три выстрела — три птицы. Леша быстро подбирал битую птицу и опять прятался в своем укрытии. Когда у генерала кончились патроны, поднял птиц, вышел из укрытия и показал тому фокус: бросил кепку вслед пролетевшему вальдшнепу. Тот виртуозно затормозил, развернувшись в воздухе, и спикировал вместе с падающей шапкой. Генерал восхищенно потрепал Лешу по шевелюре:

— Ну, ты даешь! Следопыт — зверобой!

Окрыленный похвалой, Леша показал генералу еще один свой секрет: сложив ладошки рупором, он низко рявкнул-гавкнул два раза, спустя десять-пятнадцать секунд повторил еще несколько раз. И тут же ему из глубины болота отозвался самец косули таким же «рявканьем-гавканьем». За полчаса Леша подманил хозяина местного косульего стада почти вплотную. Но темнота не дала возможности его разглядеть, да и обеспокоенная тишиной охрана начала раз-пораз сигналить, а вскоре и вовсе выпустила белую ракету. Генерал взял ружье, открыл стволы и лихо протрубил несколько раз… После этого случая генерал не раз приезжал за Лешей прямо к нему домой, познакомившись с обескураженными, испуганными такой делегацией родителями при первом его приезде…

По телефону договорились встретиться с генералом прямо на Маяке. Генерал попросил приехать пораньше — есть дело. В шесть часов вечера Леша уже развел костер. Бросив толстых веток, повесил над костром армейский котелок: чай из трав на дымном костре — неописуемая вкуснота! Вскоре подъехал и генерал. Из УАЗа за ним вышла… неземной красоты женщина в спортивном костюме и зеленой брезентовой ветровке. Распущенные, пышные, почти до пояса волосы цвета спелого каштана, черные огромные глаза, пышные не накрашенные ресницы, красивые губы, прямой аристократический нос и ямочки на щеках, когда улыбается. Спортивный костюм выгодно подчеркивал фигуру: туго обтянутую грудь, длинные ноги и роскошные бедра.

Увидев восхищенный взгляд Алексея, женщина улыбнулась, показав ровный ряд белоснежных зубов:

— Здравствуйте, Алексей. Мне о вас рассказывал муж, — при этом она слегка кивнула в сторону генерала, — и я уговорила его взять меня на охоту и познакомить с молодым следопытом. Вы егерь?

— М-да, егерь, — почему-то охрипшим голосом выдавил Леша, — только это, вы в кроссовках не пройдете. В этом году воды много.

— А я и не пойду. Вот — костер, как замечательно! Вы, Алексей, составите мне компанию у костра? А Александр Владимирович уйдет на охоту, — безапелляционно объявила она.

— Леша, — генерал виновато улыбнулся, — побудешь с Еленой?

— Побуду, конечно, — слишком поспешно ответил Леша и покраснел.

Генерал ничего не заметил или сделал вид, что не заметил, достал свою «Беретту», свистнул русского спаниеля Кадо и бесшумно ушел в болото.

Елена сходила в машину, в которой сидели двое солдат и шофер, и вернулась с плетеной корзинкой в руках:

— Вот, Алексей, — сказала она, нарочито серьезно, — генерал ушел на охоту, а нам приказал отдыхать. Ты не против?

— Я? Я не против…

— Леша, сколько тебе лет?

— Скоро девятнадцать.

— Ага, значит, восемнадцать. Совсем ты молоденький еще. А в армию пойдешь?

— Конечно! Скоро уже. Пора…

— Здесь же будешь служить?

— Нет, что вы. Я хочу на границу или в Афган!

— А это еще зачем?

— А вы… э, давно знаете Владимировича?

— Мы? Мы женаты уже пять лет. Я его вторая жена, Леша, и он старше меня на двадцать лет. Так вот! Но это неважно, я поговорю с ним, и ты останешься служить дома. Будешь и дальше работать егерем и учиться.

— Ни за что! Я хочу, как все! Не буду я дома, — возмутился Леша, но Лена его успокоила:

— Не кипятись. Ты как настоящий мужчина должен поухаживать за дамой, согласен? Вот и хорошо, — она достала из корзинки клеенчатую скатерть, расстелил у костра. Брикет сыра, несколько гроздей винограда, батончик сервелата и булочки-сдобы положила на расстеленные салфетки. Последней из корзины достала толстую, пузатую, из черного стекла бутылку коньяка с пятью звездами и непонятным иностранным названием, — Леша, открой, пожалуйста, коньяк и порежь сыр с колбасой, — попросила она и так глянула, что Леша готов был всю оставшуюся жизнь для нее открывать бутылки и резать колбасу с сыром.

Накрыв стол, они уселись у костра, Леша наполнил рюмки.

— Давай, Леша, выпьем за тебя. Хороший ты мальчик и уже такой взрослый, что с тобой генералы на охоту ездят. А их жены с тобой коньяк пьют, — она звонко рассмеялась, чокнулась рюмкой с покрасневшим Лешей и выпила залпом коньяк.

Он же, пригубив, поставил рюмку.

— А девушка у тебя есть? — Изящно взяв ломтик сыра, она откусила самую малость.

— Эмммм… — замялся Алексей.

— Не говори, вижу — нет. Если бы была, ты бы сразу сказал. А женщины у тебя были?

— Да! — Выпалил Леша, и генеральша тут же рассмеялась смехом-колокольчиком.

— О! Какой шустрый! Молодец, Леша! А ты учишься?

И тут Лешу понесло… Он стал рассказывать про институт, о Казахстане, о сессии. А Елена, тем временем, подливала, и Леша не заметил, как залпом выпил уже третью рюмку. А она напротив — лишь пригубляла и задумчиво смотрела на него, достававшего из углей и чистящего для нее картошку, подававшего ей на салфетку кусочки колбасы и ягоды винограда. И что-то говорил, говорил, говорил…

Александр Владимирович перестал стрелять, сделав выстрелов десять. Елена, казалось, очнулась от полудремы, плотнее закуталась в ветровку и более внимательно стала слушать Лешу, а потом перебила:

— Леша, ты знаешь, где мы живем?

— Конечно. Ваш дом и называется «генеральский». Я однажды даже был у вас дома.

— Да? Это когда же? Я что-то не припомню.

— Осенью. Владимирович огромного лося тогда добыл, и мы с братом и адъютантом голову рогатую затащили к вам в ванную.

— Да, это было, когда меня не было. А ты, — она улыбнулась, — сможешь еще к нам прийти?

— Зачем? — Наивно спросил Леша.

— В гости. Просто так. Ко мне, например.

— Ой, что вы! Это я не могу. Генерал ведь! Владимирович что скажет!

— Ты так увлеченно и красиво говоришь, так красочно рассказываешь об охоте и природе, что я хочу еще тебя послушать. Придешь?

— Не знаю, Елена… — Леша замялся.

— Просто Лена. Леша, зови меня так.

— Ну, как скажет… Скажешь.

Выскочил из темноты спаниель Кадо, стал тереться возле Лены. Вскоре подошел генерал:

— Ну, как вы тут? Не скучали? — он положил патронташ, на петлях которого висела связка вальдшнепов, — мне коньяка оставили?

— Саша! — Елена потрогала вальдшнепов, — тебе их не жалко?

— Мать, жалко. Но ведь это охота, — и он ласково чмокнул ее в щеку, налил себе в Лешину рюмку коньяк и залпом выпил. — Эх, хорошо, Леша. Такая тяга! Такое место! Спасибо, дорогой, спасибо, дружище! Век тебя помнить буду. Кстати, ты меня так и не послушал. Я ж тебя тащил в военное бронетанковое училище, а ты в экологию пошел! Ну что, хвалю за принципиальность. Но я же генерал. Поэтому хочу настоять на одном предложении: служить в армию ты пойдешь в мае — в крепость. Дома. В полк связи. Примешь присягу, а там опять в лес — егерем. Как?

— Александр Владимирович, я так не могу. Я пойду служить на границу или в Афганистан. Это уже решено, и никем, никогда и ни за что не отменится!

— Кем решено, Леша? С твоей мамой мы говорили буквально на той неделе.

— Я пойду служить сам, и мне не надо помогать. Лучше помогите попасть на границу или в Афган!

— Леша! В Афгане убивают! — Лена всплеснула руками.

— А это что?! — Леша задрал рубашку, — не война? Я и здесь на войне и в армии хочу быть настоящей, а не у мамки возле юбки. И если меня не пустите в армию, то я… напишу письмо министру! — горячо заспорил возмущенный Алексей.

— Ладно, не горячись, — генерал наполнил две рюмочки, при свете костра не заметив налет помады на краешке одной из них, подал рюмку Леше — давай за охоту, за природу, за тебя — егеря!

— И за женщин, — смело добавил Леша и выпил коньяк с того края, где осталась помада.

— Саша, — Лена подошла к генералу, — я приглашаю Лешу иногда заходить к нам, а он стесняется. Скажи ему!

— И вправду, Леша. Мы уже три года знакомы, дружим. Я у вас в бане парюсь, всю капусту у твоей мамы выцыганил и к себе домой перетаскал. А ты до сих пор не заходишь. Непорядок. Принимай мое и Елены приглашение и будь гостем в любое время. Хорошо?

— Хорошо, — буркнул Леша, глядя на раскрасневшуюся Лену.

— Эх, хороший бы из тебя офицер вышел. Я бы тебя за пять — шесть лет до майора дотащил бы, до комбата. А там… Ну что ж, зато будем друзьями, а не подчиненными и начальниками. Идет?

— Идет, — Леша пожал протянутую руку генерала, а Лена чмокнула его в щеку:

— Спасибо, товарищ серьезный егерь, за прекрасный вечер! Мне так хорошо давно не было…

Генерал удивленно посмотрел на жену, но промолчал, улыбнувшись:

— Красивая женщина у костра — вообще кудесница и чаровница!…

Огни УАЗа исчезли за поворотом. Леша достал из трактора бутылку с водой, залил костер и, закурив, присел в полной темноте. Глотнул из горлышка бутылки, оставленной ему генералом, поднялся на холм маяка, прислушался. Где-то над озером с треском проносились чирки. Хлопнул хвостом по воде бобр: кто-то подошел, видимо недружелюбный, к озеру, вот и сигналит бобр. «Хор-хор, вци-ик, вци-ик», — пролетел в темноте запоздалый вальдшнеп. Леша посветил зажигалкой на часы: полночь. Встал, сложил рупором ладошки, согнул голову и медленно, выпрямляясь, затянул волчицей: «А-о-у-у-у-у-у-у-о». Эхо понесло низкий тревожный вой по верхушкам деревьев внизу на болоте. Тишина. Леша завыл еще несколько раз, но ему никто не ответил. Не знал он и не догадывался, что на его вой хотел отозваться переярок, но его строго осадила мать: оскалив клыки, она больно цапнула его за бок. Волк заскулил. Поджав хвост, отскочил в сторону, оскалился, но не завыл. Лишь, легонько дрожа, поскуливал, услышав тревожный зов издалека. Но угроза матери действовала, и он молчал и слушал. А волчица уловила фальшь — весной волчицы так не воют!

Леша завел трактор, включил свет и тихо поехал домой. На душе было и тревожно, и празднично, и он не смог дать себе отчет, отчего это вдруг. Занятый своими мыслями, не заметил он, разворачиваясь, как мелькнули внизу в болоте две пары зеленоватых немигающих глаз. Волчица все-таки тайно подошла на зов…

* * *

Выспаться не дал брат. В четыре утра только уснувшего Алексея, он бесцеремонно растолкал:

— Собирайся быстро, поехали!

Уговаривать Алексея не пришлось. Он не только быстро вскочил и оделся, но на ходу успел собрать «собойку» на двоих. Рюкзак всегда в походном снаряжении: топорик, термос, веревки, нож, фонарь, бинокль, фотоаппарат и аптечка. Много? Да. Но это же не на себе носить. Уже в машине брат пояснил, что поступил звонок о том, что на одном из озер браконьеры установили больше километра сетей. По пути они захватили еще двоих егерей — им Виктор позвонил накануне. В кузове лежит уже накачанная воздухом резиновая лодка и специальные «кошки». Такого простого приспособления «кошку» легче тянуть на шнуре по дну, чем якорь: она не цепляется за все подряд, а тянется одним концом по дну, а вторым, приподнятым шнурком из лодки, легко цепляет любую установленную сеть.

Остановив машину в перелеске, Виктор залез в кабину и оттуда стал наблюдать за озером в танковый прибор ночного видения, смонтированный на танковом шлеме.

— Так, — полушепотом сообщал он, — на воде резиновая лодка. Два человека. По-моему, бомбят электроудочкой. На берегу — пять человек у костра. Пьют водку. Две легковых машины и резиновая накачанная лодка на берегу рядом с ними, — он спрыгнул с машины. Все закурили.

— Значит, делаем так. Леша, ты остаешься один в машине и, как услышишь выстрел, включаешь все фары и фароискатели и на полном газу въезжаешь в лагерь, перекрывая машиной дорогу в перелесок. Они тебя по лесу так не объедут — молодняк густой. Приехав в лагерь, стоишь и из машины наблюдаешь за происходящим…

— Чего это опять я один?! А вы?

— Вопросы не вовремя, Леша. Мы пойдем пешком. Будем тихо подкрадываться и брать с поличным. Ясно? А машину предлагаешь здесь бросить? И кто ее пригонит? Я? Как только мы начнем захват, я из ружья выстрелю вверх — это сигнал для тебя и одновременное предупреждение браконьерам о нас. Теперь дальше. Мы втроем тихо подходим к лагерю. Приплывает лодка с рыбой — мы выскакиваем. Я сразу иду на контакт, а вы, — он указал на егерей, — быстро шмонаете: под машинами, под лодкой, на задних сидениях или под водительским сиденьем обязательно будет оружие. На все про все у нас секунд пятнадцать-двадцать, пока они опомнятся. А тут и Леша подкатит, всех ослепит. Если завяжется драка — заходить со стороны света. Всем ясно? Документы все взяли? Покажите мне, сам посмотрю, — Виктор, посветив фонариком, проверил документы, скривился возле Леши — от того попахивало спиртным — и незаметно показал ему кулак.

Расчехлив оружие, егеря и начальник охотхозяйства ушли в темень. Леша забрался в теплую кабину и чуть не уснул. Пришлось выйти и размяться. В прохладном весеннем сыром воздухе пахнет набухающими почками, а вокруг стоит неповторимая «ватная» тишина. Леша забрался на кабину и в бинокль стал наблюдать за сидящими у костра мужиками и за темным силуэтом плавающей лодки. Рассчитав, что егеря уже около стоянки браконьеров, решил похулиганить. Повесив бинокль на шею, сложил ладошки и завыл матерым волком долго и протяжно. Дыхания хватило секунд на двадцать. Выждав, опять повторил, поднял бинокль и рассмеялся. Пьяные браконьеры заметались по поляне. Один из них достал из-под резиновой лодки ружье, другой вытащил из дерева торчащий в нем топор. Они подбросили в костер веток-дров, и пламя осветило весь лагерь, переполошенный «воем волков».

«Вот и хорошо, — подумал Леша, — теперь не надо оружие искать». Вскоре к берегу причалила загруженная рыбой и сетями лодка. В бинокль Леша видел, как метнулись к лодке тени, услышал выстрел. Вскочив в машину, включил фары, фароискатели и на полной скорости устремился к стоянке, не жалея машину на ямах и ухабах. Выскочив на поляну, резко затормозил, не оставляя пространства для проезда между машиной и деревьями, подрегулировал фароискатели, установив яркий свет на поляну. А на поляне два человека разлеглись у костра, двое сидели, закинув руки за голову, а еще троих обыскивали Витя и егеря. Не выключая свет, Леша вышел из машины, подошел к сидящим и лежащим у костра мужчинам. Лежащие были прикованы друг к другу наручниками и, матерясь разбитыми губами, посылали проклятия всем и всему. Сидящие с руками за головой, угрюмые мужики злобно смотрели на досмотр. У одного из сидящих был разбит нос.

— Леша, осмотри бардачки, поищи документы, — крикнул брат, — заодно посмотри за козырьками!