Бесплатный фрагмент - Океан 2.0

Рождествено

Мы свернули с шоссе и припарковали автомобиль у покосившейся деревянной изгороди. Заглушили двигатель. Порывистый ветер сдувал с деревьев лысеющего парка последние листья. В последний раз я был здесь три года назад, в декабре, когда ветви деревьев гнулись к земле под тяжестью снежных шапок. Тогда я не рискнул посетить целебный источник и пещеры: боялся поскользнуться на крутых спусках, где и так приходилось балансировать, чтобы не потерять равновесия. Весной и летом к источнику тянулись паломники — приезжие из города. Мы запланировали путешествие на октябрь, решили дождаться, когда усадьба и ее окрестности опустеют.

Снаружи прохладно. Я застегнул молнию куртки до самого верха, а ты, подняв ворот шерстяного пальто, повязала поверх тонкий шарфик. Воздух был чистым и свежим. Таким он бывает только за городом, вдали от коптящих небо фабричных труб и автомагистралей. Не удержавшись, я поддел ботинком ворох опавшей листвы и услышал волнующий тихий шорох — осень прошептала мне тайну.

Ты взяла меня под руку, и мы не спеша направились к крыльцу усадьбы. Шесть деревянных колонн подпирали козырек и издалека были неотличимы от каменных. На одной из них, крайней правой, виднелись уродливые следы пожара. Пламя лизнуло колонну с внешней стороны. Шрам решили сохранить как память.

Облезлые ступени чуть слышно поскрипывали под ногами. Миновав широкое крыльцо, мы вошли в просторный зал, заставленный табуретами. Свет попадал сюда через окна первого и второго этажей и заливал все вокруг. Малейший порыв воздуха поднимал ввысь и закручивал вихрем миллиарды пылинок, которые до этого дремали на поверхностях старой мебели и подоконниках. Они плавали некоторое время в пространстве, а затем, так и не проснувшись, опускались обратно.

На стенах развешаны пейзажи здешних мест: безмолвная река Оредеж, часовня, построенная на средства богатейшего золотопромышленника ушедшего столетия, деда последнего законного владельца усадьбы, а также портреты живших здесь когда-то семей. Через высокие стеклянные двери я выглянул на террасу, просторную и белоснежную. С нее открывался вид на речку и часовню — ту самую, что изображена на одной из картин. Плетеное кресло с подлокотниками задвинули в угол к стене на случай непогоды. Мысленно я увидел, как молодой писатель сидит в этом самом кресле с блокнотом на коленях и ищет вдохновения в шуме реки, в звоне колокола часовни, что доносится из-под ярко-синей луковицы купола, в щебетании птиц, облюбовавших парк, а в особенности — крышу усадьбы. Там каждое утро в одно и то же время птицы упражняются в прыжках, перестукиваясь по металлической кровле. Но вот юноша срывается с места, подхватывает любимый сачок для ловли бабочек и спешит в парк. Он беззаботен и счастлив. Весь мир принадлежит ему одному.

Ты потянула меня за рукав в столовую. Терраса — прекрасное место, но пора двигаться дальше.

В столовой на стол накинули белую скатерть и разложили приборы. Сейчас с кухни внесут угощения для гостей, а те опаздывают, и хозяин с хозяйкой вышли встречать их. Они вернутся, и тогда рояль у окна оживет. А на стенах — портреты.

Во мраке длинного узкого коридора я расслышал звонкие шлепки детского резинового мячика о паркет. Они оборвались так же резко, как темнота; мы вошли в буфет. В углу, по соседству с креслом, скучал фикус — пыльный символ человеческого равнодушия. Ледник, отворив дверцу, демонстрировал внутреннее строение своего организма, пытался заинтересовать гостей. Он приглашал нас спуститься по лестнице вниз, осмотреть достопримечательности кухни. И мы с радостью согласились.

В подвальном помещении зябко и сыро. Широкая плита, которая в лучшие времена кормила усадьбу и ее многочисленных гостей, превратилась в постамент для артефактов ушедшей эпохи. Столетняя вафельница, деревянный водогрей, меха для раздувания самовара — все эти предметы по современным представлениям выглядят грубыми, неуклюжими, лишенными изящества. Через узкие горизонтальные оконца, похожие на бойницы, под углом на каменный пол падал свет. Предметы окружающей обстановки оттенялись подступающими сумерками. Когда стемнеет, зажгут керосиновые лампы, топку плотно набьют дровами и разогреют плиту. К ужину усадьба проснется, и порывистый октябрьский ветер, не дождавшись приглашения на сытый праздник, в обиде застучит по стеклам, требуя, чтобы о нем наконец вспомнили и впустили.

Здесь наша экскурсия по усадьбе завершалась: на втором этаже расположилась выставка современной живописи, а в бельведере шла реконструкция. Наружу в парк вела неприметная дверца, вход для прислуги, но мы захотели повторить маршрут в обратном направлении и вернулись в буфет.

Я прощался с обитателями усадьбы — покинутыми дорогими интерьерами и прекрасными безделушками — как будто с верными друзьями, которых оставлял в одиночестве. Как только все уйдут, они вновь погрузятся в глубокий тяжелый сон, где смогут воссоединиться с хозяевами.

Мы вышли на крыльцо. Стало очень пасмурно. По хмурому небу ветер гнал тяжелые рыхлые облака. Небольшая птичья шайка пронеслась над плоской кровлей бельведера и скрылась за густыми темными акварелями леса, что раскинулся за часовней на противоположном берегу реки.

Ты предложила сделать несколько фотографий на фоне усадьбы, но позировала с неохотой. Мы молча шли по аллее, переступая через лужи. Каждый думал о чем-то своем. Высокие черные ели по левую сторону дорожки внезапно расступились перед молодой березовой рощицей — в лучшие времена на этом месте находился теннисный корт. Парк выглядел запущенным и негостеприимным. У поклонного креста, на месте которого по легенде стояла церковь, дорожка сужалась в небрежную тропинку. Начинался лес. Все чаще из-под сырого дерна проглядывал красный известняк.

Ландшафт вблизи карстовых пещер напоминал марсианский. Спустившись к раскрытому зеву, я пожалел, что не подумал заранее о подходящей обуви для подземных исследований. Ты стояла на безопасном бугорке в нескольких метрах от входа в пещеру и наблюдала за мной, как мать за ребенком, который от любопытства позабыл о всякой осторожности.

Источник, как утверждали местные, обладал незаурядными целебными свойствами и особенно полезен для людей слабовидящих. Близорукий с детства, я безропотно внял этому трогательному поверью и умылся прохладной родниковой водой. Ты снова стояла в стороне и лишь наблюдала. Следить весь день за ребенком — занятие утомительное.

Путешествие подходило к концу. Пора было возвращаться к машине. На обратном пути в крадущихся за нами по пятам сумерках я тщетно пытался разглядеть призраков; ждал, что они заговорят с нами. Но парк продолжал хранить молчание. Усадьба и ее окрестности были абсолютно мертвы. Призраки обитали не здесь — на других берегах. Но, несмотря на гнетущую пустоту, я знал, что еще не раз вернусь сюда, с тобой или без тебя.

Птица

В электричке невыносимо душно и тесно. Инна сидела у окна и читала книгу. Семен, стиснутый в проходе, разглядывал подругу. Почему девушка капризничала, он понимал: это была его идея поехать искупаться за город в субботу. Не самое удачное время. Наверное, Инне поездка представлялась более комфортабельной, но куда же подевать этих дачников? «Ну, ничего, — размышлял молодой человек, — скоро отец отдаст мне старенький „опель“. Будет и комфорт, и скорость, и солидность». Колеса тяжело стучали по рельсам. Девушка отложила книгу и смотрела в окно, иногда закрывала глаза и демонстративно вздыхала, показывая, что устала, что мучается, что виноват в этом Семен. Пусть видит и тоже мучается. Своей виной.

Инне девятнадцать, она молода и красива: короткое платье едва прикрывает длинные стройные ножки, бледные, еще не обласканные загаром, узкая талия подчеркнута модным голубым ремешком, на прекрасной головке — летняя шляпка. У нее выразительные серые глаза и аккуратный вздернутый носик, который придает девушке самоуверенный и немного надменный вид. Прямые каштановые волосы обычно распущены и нежным шелком прикрывают хрупкие плечи. В отличие от сверстниц она не по годам начитана, воспитанна и великолепно играет на фортепиано. Семен старше, ему двадцать один. Недавно сдал все экзамены на отлично и перешел на последний курс экономического факультета. Он высокий, худой, заметно сутулится. Простая короткая стрижка под машинку, никакого нонконформизма во внешнем виде. Дома все по уставу, потому что отец — военный. Инна учится в том же институте на втором курсе. Там молодые люди и познакомились. Встречаются недолго, чуть дольше трех месяцев. Вернее сказать, встречаются — по мнению Семена, а по мнению Инны — дружат. Девушка позволяет ухаживать за собой и считает, что не скована никакими обязательствами, потому что ничего не обещала.

Проехали небольшой унылый поселок. Разбитый перрон, облупившаяся краска на перилах, заколоченное окошко кассы — типичные символы запустения. Кособокие домишки и бесконечные уродливые заборы. Семену вспомнилась дача, где раньше он проводил каждое лето. Точно такая же старенькая, местами поросшая зеленым мхом платформа встречала его после завершения школьных занятий в конце каждого мая много лет подряд. А по субботам юноша приезжал к ней на велосипеде встречать родителей. Дачу продали: у родителей не хватало времени заниматься участком и домом. Как мало ему требовалось для счастья в ту беззаботную пору: проводить побольше времени с друзьями, да чтобы приезжали пораньше родители.

Подъезжали к озеру. Девушку разморило от солнца и духоты, она задремала. Чтобы не мешать соседям, Семен, извинившись, потянулся к любимой и коснулся ее руки. Инна дернулась, открыла глаза и недовольно посмотрела на него, затем, щурясь, в окно. Вздохнула, опять надула губки. «Почти приехали, — улыбнулся Семен, — просыпайся». Она поправила платье, достала из сумочки зеркальце, чтобы убедиться в безупречности внешнего вида. Наконец, взглянула на своего ухажера и сказала: «Хочу пить».

Сошли на платформу. С толпой дачников и городских купальщиков спустились по ступеням. Неширокая дорожка из песка и гравия огибала платформу и вела через садоводства к озеру. Машинист дал сигнал. Электричка тронулась и, медленно набирая скорость, поползла обратно в город. Инна взяла молодого человека под руку, прильнула головой к его плечу, словно извиняясь за капризное поведение. Семена распирало от счастья. Он представил, как подхватывает любимую на руки, жадно целует и, несмотря на неудобный рюкзак за спиной, несет до озера. Была бы на месте Инны другая девушка, он непременно так бы и поступил, но в ее присутствии всегда чувствовал скованность. Поэтому внутреннее ликование Семен выразил блаженной улыбкой и стал напевать про себя дурацкую навязчивую песню, которую слышал недавно по радио.

Решили отделиться от общего потока людей и сошли с дороги на тропинку. Да по ней и путь к озеру короче и приятнее: тонущие в зелени симпатичные домики, стрекотание кузнечиков в траве, перекличка невидимых птиц. Вот навстречу семенит дворняга, понуро опустив голову. А вот из зарослей дикой малины вышли полежать на солнышке две рыжие кошки. У обеих белые манишки и носочки.

Большую часть пути молчали. Семен пытался разговорить девушку: спрашивал про семью, про то, каким видит свое будущее после выпуска из университета, втайне мечтая услышать, что оно будет связано главным образом с ним. Но Инна отвечала неохотно, общими фразами. Опять замолчали. Тем не менее она не расцепляла рук и после очередной милой шутки, которыми Семен хотел поднять любимой настроение, рассмеялась и даже поцеловала его в щеку.

Наконец вышли к пляжу. Как и ожидалось, очень шумно и многолюдно. Но зато какой потрясающий вид! Темно-синяя, подернутая легкой рябью вода сливается на горизонте с чистейшей лазурью неба. Других берегов не видно. Смотришь на озеро, а видишь океан. Осторожно маневрируя между отдыхающими, прошли дальше, к совсем дикой части пляжа. Здесь дышалось свободнее. Семен скинул с плеч рюкзак, расстелил широкое полотенце, достал колоду карт, воду. Инна легким движением сбросила платье. Открытый черный купальник подчеркивал идеальные формы молодого тела: изящный изгиб шеи, хрупкие плечи, аккуратная маленькая грудь. И бледная, как мрамор, кожа, к которой хотелось прильнуть губами. Семен не мог отвести глаз от девушки. Он впервые видел Инну без верхней одежды. А та преспокойно сидела на краешке полотенца и растирала по ножкам защитный крем.

«Сбегаю проверить воду», — смутившись, сказал Семен. Быстро стянул футболку и побежал к озеру. Со счастливой улыбкой, не осторожничая, с разбегу нырнул и тут же почувствовал, как мир вдруг затих. Только гул в ушах и слышно, как воздух пузырьками выходит из легких. Открыл глаза. Мимо прошмыгнула стайка мальков. По желтому песку стихия разбросала камешки. Отыскал самый красивый, белый с красными прожилками. Для Инны.

— Вода — во! — выразил ликование Семен оттопыренным кверху большим пальцем. — А это — тебе. Камешек переместился в ладонь девушки.

— Это так мило! Я обязательно сохраню его в память об этой поездке, — улыбнувшись, ответила она с нотками некоторой таинственности в голосе, так что Семен засомневался, хорошие ли воспоминания имеются в виду.

Лежали на полотенце и разглядывали облака. Искали в них сходство с животными.

— Это — лось.

— А вот это — похоже на слона!

— Нет, просто что-то бесформенное. Как здесь можно что-то увидеть?

— Пойдем окунемся?

— Пойдем.

Далеко заходить не стали, по грудь, и хватит. Немного проплыли вместе вдоль берега, вернулись обратно. Девушка чувствовала родную стихию: плыла уверенно, с грацией и достоинством, вздернув к солнышку очаровательный носик. Наяда во плоти. Вернулись к кромке и, не вылезая из воды, уселись на пятые точки «ловить» волны. После купаний перекусили бутербродами. Инна достала из сумочки книгу.

— Что читаешь?

— «Шагреневую кожу».

— Интересно?

— Конечно, обожаю классику!

Семен перевернулся на живот. Положив голову на руки, стал наблюдать за соседями. В кустах напротив, ближе к дороге, компания из пяти человек жарит шашлыки. Двое парней и трое девчонок, примерно их с Инной возраста. Что-то показывают друг другу руками, хохочут. Слева — женщина с подростком. Ругаются из-за того, что не отпускает мальчика в воду. Скучно. Отыскал рукой соломинку, стал чертить на песке. Погрузился в мысли, замечтался. «Сложный все-таки у нее характер, — размышлял Семен об отношениях с Инной, — говорит, что скучает и хочет провести вместе время, а когда встречаемся, хмурится или превращается в недотрогу. На выражение чувств всегда скупа, будто потому, что я не прошел какое-то задание. Что же делаю не так? Но с другой стороны, люди выражают чувства по-разному. У каждого своя биохимия мозга. Вот у нее — такая. Она так любит».

— Как поживаешь, Птица? — неожиданно Семен услышал свое прозвище, расхожее среди сокурсников. К нему обращался знакомый хриплый голос. Перевернулся на спину, приподнялся. Это Олег, учится в параллельной группе. Они даже не приятели, а так, знакомые. Часто пересекаются на общих лекциях.

— Поживаю хорошо. А ты здесь какими судьбами?

— Такими же, что и ты — приехал купаться.

— Один, что ли?

— Нет, с Пашкой и Виталиком. Мы здесь неподалеку. С девушкой познакомишь?

— Инна, — с кокетливой улыбкой тут же представилась та.

Семену Олег не нравился за манеру держаться среди ребят: развязность, панибратство, нагловатость, будто все вокруг ему обязаны. Да и компания у него такая же: соберутся за углом, закурят — и давай ржать как кони. Половину занятий пропускают. В общем, полная противоположность Семена. И внешне — тоже: невысокий, длинные рыжие волосы до плеч, нахальные зеленые глаза и, конечно, щербинка между передними зубами. Ну прямо хулиган-плохиш из детской книжки, разве что рогатки не хватает для полного образа. Олег плюхнулся на песок. Разговорились об учебе. Инна увлеченно рассказывала новому знакомому о себе, смеялась над его шутками. А Семен больше молчал. И только ради того, чтобы скрыть раздражение, иногда поддакивал. Он хотел, чтобы Олег скорее ушел к друзьям. «Ну что здесь, медом намазано? Конечно намазано. Запал на мою девчонку. А она и рада уши развесить», — злился про себя молодой человек. Сгреб ладонями песок и что есть силы сжал пальцы.

— Послушай, — произнес он почти враждебно, — тебя там друзья не заждались, а?

— Семен, как некрасиво! — возмутилась Инна.

— О, понял-понял! — с напускной серьезностью закивал Олег. Достал пачку «Мальборо», зажал зубами самокрутку, сощурив глаз, прикурил. Тут же разнесся приятный сладковатый запах.

— Дерганый ты какой-то. Не хочешь нервишки успокоить? — задира-плохиш протянул Семену косяк.

— Спасибо, обойдусь.

— А я буду! — самокрутку перехватила Инна, затянулась и сразу закашлялась. — Ой, как горло обжигает!

— С непривычки, — засмеялся Олег. — Ладно, не буду напрашиваться на неприятности. Пойду к парням. Если надумаете, — он посмотрел на девушку и хищно улыбнулся, — присоединяйтесь к нам. Метров двести по пляжу в сторону маяка. У нас весело.

Вдавил окурок в песок, хмыкнул и побрел прочь.

— Терпеть его не могу, — буркнул Семен.

— А по-моему, он милый, — ответила Инна.

Время близилось к вечеру. Белая пелена облаков затянула небо. Прохладно до мурашек. Пляж пустел. Автомобилисты рассчитывали опередить пробки, да и электрички шли в город уже набитыми.

— Ну что, будем собираться? Электричка через полчаса, — спросил Семен. Он уже натянул брюки и футболку.

— Я бы хотела побыть здесь еще немного, ты не возражаешь?

— Но если мы пропустим эту электричку, следующая только в половину девятого. Совсем поздно. Я думал, мы перекусим и еще погуляем в центре.

— Нет, Семен, ты неправильно меня понял. Возвращайся без меня. Я хочу остаться.

— То есть как?

— Ну, вот так.

— Но ведь ты без вещей, без полотенца!

— Ничего страшного, я гулять буду.

— А мне с тобой можно?

— Семен, поезжай домой. Завтра погуляем, я тебе утром позвоню.

— Ты к Олегу пойдешь, да?

— Семен…

— Как же так можно?!

— Ну все, только не читай мне, пожалуйста, нотации!

Расстались молча. Семен собрал рюкзак, влез в кроссовки и быстрым шагом пошел к станции. На платформе спросил у мужичка сигарету; закурил, чтобы успокоить нервы. Через десять минут сидел в поезде. Как доехал до города не помнил. Голова дурная, будто крепко выпил, в ушах — звенит. От вокзала до дома недалеко, бежал, едва сдерживая слезы. По ступенькам на пятый этаж. Наконец-то дома. Из большой комнаты в коридор встретить сына вышла Наталья Николаевна. Увидев, что на любимом мальчике нет лица, взволнованно спрашивала, что случилось. На все вопросы Семен отмахивался. Сбросил рюкзак, снял обувь и, не раздеваясь, в чем был, упал на постель в своей комнате.

Проснулся рано. Голова гудела точно с похмелья. Пошарил рукой в поисках телефона. Пропущенных звонков нет, только дурацкое сообщение от Инны: «Почему тебя называют Птицей? Ты ведь Нечаев». Отправлено в одиннадцать вечера. Порывался написать в ответ, но проявил выдержку. Он не мог решить, как себя повести, когда девушка позвонит: «Неужели я опять смалодушничаю? Так просто проглочу обиду? Флиртовала с Олегом, отправила меня домой, чтобы остаться в компании трех парней. Это предательство! Отец всегда говорит, что предателей прощать нельзя. Нет, пусть звонит. Отвечу вежливо, что поменял планы и буду занят». В дверь постучали. В комнату зашла мама, робко присела на край постели. И Семен ей все рассказал. На душе полегчало. Ненадолго получилось отвлечься и от грустных мыслей. Днем пришли гости, шумная веселая компания сослуживцев отца. Выпивали, рассказывали интересные истории. А Инна так и не позвонила.

Сон долго не шел к нему ночью. Мешала заснуть тревога и предчувствие дурного. А еще кричала ворона, да так неистово, что хотелось выйти на балкон и швырнуть в нее чем-нибудь. Она так надрывалась, будто случился пожар. Пришлось закрыть окно. Когда Семен задремал, уже светало. Ворона исчезала, дождливые тучи разбежались, так и не разродившись. Город спокойно спал.

Его разбудил звонок с неизвестного номера. Звонила женщина. Судя по голосу, недавно плакала: «Простите, это Семен? Меня зовут Жанна, я — мама Инны…»

Сперва он подумал, что еще спит, что это один из кошмаров, которые мучили его всю ночь. А через секунду внутри все загудело, словно через тело пустили электричество. Когда встал с постели с прижатым к уху телефоном, сильно закружилась голова, перед глазами пошли темные пятна. Женщина в трубке продолжала говорить и всхлипывать, но Семен не разбирал слов. Очевидно, произошло что-то страшное. Он вдруг понял, кого так настойчиво звала та ворона и о чем хотела рассказать. Мобильник выпал из руки. Молодой человек подошел к окну, коснулся занавески. Снаружи, как если бы ничего не случилось, нагло светило солнце, смеялись дети, сигналили автомобили. «Хороший день для поездки на озеро», — подумал Семен.

Четвертый этаж

В июне, на мой день рождения, Вика подготовила необычный подарок — забронировала свадебный номер с огромной кроватью в центре города с потрясающим видом на Фонтанку и Инженерный замок. Здесь мы должны были провести три ночи или два полных дня, делая все что захотим: релаксировать на спа-процедурах, бродить по улочкам старого Питера, проводить вечера в бесчисленных кафе или просто не вылезать из постели. По правде, мне очень хотелось сменить обстановку, ведь за десять совместно прожитых лет в тесной однокомнатной квартире быт успел мне осточертеть, да и друг друга мы давно воспринимали как предметы мебели.

Вика. Какая же все-таки умница. С ней я ощущал себя настоящим мужчиной в соответствии со всеми паттернами современного общества. Гостиница «Онегин» занимала все четыре этажа старинного особняка персикового цвета. Бывшие владельцы особняка — братья Кречинские. Об этом мы прочитали на бронзовой нашлепке у входа. «Сгинули столетие назад от туберкулеза или сифилиса», — решил я почему-то. Была еще надстроена мансарда ужасного серого цвета, но с улицы она выглядела необитаемой. Весь центр состоял из таких вот особняков и доходных домов, которые строились аккуратными рядами вдоль сырых улочек и пыльных проспектов города. В разноцветье эти низенькие домики выглядели ненастоящими, будто вырезанными и сложенными из картона, с приклеенными к фасадам слепыми окошками. Помню, в начальной школе мы готовили похожие макеты на уроках труда.

Сработал датчик, стеклянные двери бесшумно расползлись в стороны. Вика шагнула вперед и потянула меня за собой. «Давай же, смелей!» — говорила улыбка девушки. Мы вошли в просторный холл, стены которого пестрили пейзажами города: виды с набережных, стрелка Васильевского острова, между тем странные мультяшные домики, будто выполненные детской рукой, карандашные зарисовки фабричных труб. Оставляя примятый след на зеленом газоне ковролина, мы прошли к регистрационной стойке. Блондинка с собранными на макушке в хвост волосами формально улыбнулась, пробежалась пальцами по клавиатуре. Я обернулся посмотреть через стекляшку дверей на улицу. Тихий солнечный день дремал в послеполуденном золоте. По пустой набережной проезжали автомобили. Блондинка наконец-то достала из ящика ключ-карту и положила перед нами. «Комната четыреста двадцать девять. Четвертый этаж», — сообщила она с той же притворной улыбкой. Мы подошли к лифту.

— Ну чего ты, Виви? — я поймал вопросительный взгляд подружки. Она будто ждала моей реакции на что-то.

— Заметил? У нее глаза разные. Один карий, а другой совсем черный.

— Такое бывает, — пожал я плечами.

Номер оказался не таким большим, каким положено быть свадебному люксу. Огромная кровать занимала значительную часть комнаты. Я приоткрыл дверь в ванную комнату. Джакузи. От восторга Вика захлопала в ладоши — так трогательно, почти по-детски. Скинул рюкзак. Внутри зазвенели бутылки. Виви подошла к окну и облокотилась о подоконник. Из номера открывался вид типичный для сувенирных открыток. «Не хочу никуда выходить сегодня. Давай просто пьянствовать?» — предложила девушка, любуясь красотами.

Подступали сумерки. Последние солнечные лучи касались стен комнаты, окрашивая их в зловещий алый цвет. Я несколько раз вставал с кровати, где мы расположились с бокалами, чтобы подставить им лицо, понаблюдать за играющими в потоке света пылинками. А Вика с улыбкой наблюдала, делая небольшие глотки вина. Ждала, когда ее мужчина наиграется и вернется в постель, радовалась, что угодила. Я пригласил леди на танец. Покачиваясь, мы стояли в обнимку у окна, задевали пустые бутылки, наступали на шуршащие конфетные фантики.

Не помню, как уснул. Но когда проснулся, на часах было два ночи. Залпом прикончил остатки вина из бутылки и снова отрубился.

Солнечный луч проникал в комнату через щель сдвинутых штор и рассекал ее по диагонали. Я сидел на кровати, моргая и не понимая, где нахожусь. Вика, спрятавшись с головой под одеяло, посапывала рядом. С улицы через приоткрытое окно задувал приятный сквознячок. Несколько пустых бутылок дремали на паркете между окном и любовным ложем. «Здесь мы танцевали», — вспомнил я и поморщился от подступившей похмельной тошноты. Решил сделать пару глотков минералки и улечься досыпать в компании подруги, но тут на кровать вспрыгнул толстенный черный кот. Викин кот. Я ошарашенно уставился на него. Ричи, так звали котофея, без лишних церемоний устроился в ногах хозяйки и приступил к кошачьим гигиеническим процедурам. Откуда он здесь взялся? Я коснулся Вики, чтобы разбудить, но проснулся сам.

Девушка недовольно застонала и повернусь на другой бок, стащив с меня одеяло. Я приподнялся и посмотрел на противоположный край постели: никакого кота. За окном светит солнце, времени по ощущениям — ближе к полудню. Можно с облегчением откинуться обратно на подушку. Приснится же! «Расскажу Виви, как проснется. Развеселю». Повернулся обнять ее и в этот момент увидел, как мимо нас в сторону ванной комнаты, пригнувшись, просеменили два кота: черный, Викин, и другой, которого видел впервые — серого цвета с белым хвостом. Коты прошмыгнули в приоткрытую дверь и скрылись из виду. «Проснись! Проснись! — я тряс подругу. — Проснись, умоляю!»

Вика собирала со стенок пластиковой баночки остатки йогурта. Я вынырнул из сна в холодном поту. Простынь, одеяло, подушка были мокрыми. «Мне сейчас такое приснилось!» Я прижался лицом к мягкой груди девушки. Подруга не отреагировала. Я расцепил объятия, встал с кровати. Игнорируя странное поведение Вики, заглянул в ванную. Потолочные лампочки отсвечивали на черном пластике джакузи. Где-то в стене гудела вытяжка. Никаких котов. А девушка тем временем закончила с йогуртом, подошла к окну и раздвинула шторы. Снаружи темно и пасмурно. Сильный ливень. Лето незаметно ускользнуло, пришла осень.

Оказывается, у номера имелся балкончик. Совсем крошечный, с черными ажурными перилами, он будто вырос из стены, пока мы спали. Как тревожно! Сознание выхватило эпизод столетней давности: глубокая ночь, за окном чернота, мама будит собираться в аэропорт, скоро мы улетаем, нельзя опаздывать. Такая же тревога. Я усомнился в реальности происходящего, когда увидел в окне старинный готический собор. Черные влажные шпили кололи свинцовое небо. Тогда я закрыл руками лицо и закричал. А затем вновь проснулся…

В комнате снова светло. Вика еле слышно похрапывала рядом. По полу медленно прокатилась бутылка и с глухим звуком ударилась о ножку кровати. Кто-то или что-то задело ее. Сами по себе бутылки по полу не катаются. Зажмурившись от страха, начал толкать подругу.

— Ну ты чего? Дай поспать! — раздраженно отмахивалась та.

— Ты прикинь, мы во сне! Все это — во сне! — я с силой тряс девушку.

Раскат грома за окном сотряс стены. Из комнаты стремительно испарялся свет. «Неужели конец?» Когда все погрузилось в черноту, решил, что умер. Но заорал будильник.

Вика испуганно таращилась на меня: «Ты как вообще?» В комнате стоял полумрак. По оконному стеклу ползли капли дождя. Из-за раскачивающихся деревьев выглядывал Инженерный замок. И уж конечно, у нашего номера не было балкона.

— Мне сейчас такое снилось, ты не поверишь, — прошептал я, все еще сомневаясь, что вернулся к реальности. — Давай-ка спустимся вниз позавтракать?

— Слушай, ты всю ночь крутился и стонал во сне, — любимая заботливо взяла меня за руку. — Конечно, идем!

Пока девушка решала, что надеть, я уже натянул брюки. Хотелось поскорее убраться из номера. Я не был готов провести здесь еще одну ночь. Сообщу об этом за завтраком. Расскажу в подробностях о ночном кошмаре. Вика остановилась на джинсах и футболке. Вот, кажется, и все.

Дверь «люкса» захлопнулась за нашими спинами. Щелкнул замок. Мы шли по длинному коридору в сторону лифта. «Что это, мать вашу, значило? Что если я умер?» — крутилось в голове.

Внизу оказалось многолюдно и шумно. Диваны и кресла заняли гости, ожидающие заезда. Почти все уткнулись в телефоны. Несколько человек шатались по холлу. Кстати сказать, нелепые детские рисунки, как и все остальные пейзажи, что мы видели вчера, больше не висели на стенах. Их заменили шаржами на городских знаменитостей. Прямо-таки выставка художника-карикатуриста. Парнишка за стойкой приветливо, будто старым знакомым, помахал нам. Вика ответила тем же. Мы вышли на улицу.

Дельфин

— Это будет стоить больших денег, но я все обдумал. Решение окончательное, — Птицын крутил между пальцев смятую пачку сигарет.

Люся смотрела на него с тревогой, боялась проявить неосторожность и ляпнуть что-то не то. Она не представляла, что беседа будет на такую деликатную тему. Девушка старалась разрядить обстановку вымученной улыбкой. Получалось не очень. А Птицын и не замечал собеседницы. Он говорил, впившись взглядом в красную кружку с чаем. Старательно и бесстрастно выговаривал каждое слово, показывал, насколько все серьезно.

— Вот ты никогда не воспринимала всерьез мои желания. Поверь, сейчас это не какое-то дурачество. Это обдуманное решение психически зрелого человека, — продолжал Птицын, — и говорю тебе обо всем этом только потому, что ты единственный близкий мне человек. Можешь вообще ничего не говорить. Мне нужен слушатель.

На прошлой неделе Птицын уволился — стал свободным человеком. Теперь он мог назначать ей встречи в любое время, ездить, сколько того требует душа, на встречи с психоаналитиком, бесконечно рефлексировать. Люся обещала появиться на работе к обеду, но кто знал, что у Птицына на уме. Встреча могла быть короткой, а могла растянуться и на день. Вполне привычно для их отношений. Белая блузка с коротким рукавом подчеркивала линию аккуратной груди, волосы убраны в пучок; в атрибуты строго делового стиля не вписывались только спортивные часы на черном резиновом ремешке. Голубые глаза внимательно рассматривали Птицына. Трудно было всерьез воспринимать все эти слова. Солнце лениво окрашивало золотом фасады домов напротив — декорации для совсем иного романа.

— Кстати, на следующей неделе финансовый вопрос будет окончательно закрыт. Я продаю обе квартиры. Ну и кое-какие сбережения имеются. Пока не знаю, сколько времени и денег уйдет на восстановление, но это тоже решаемый вопрос…

Птицын оставил в покое кружку, посмотрел на девушку и решительно спросил: «Ты поедешь со мной в Израиль? На операцию».

Напуская излишней строгости в интонациях, он выглядел неестественно и комично, эдакий капризный ребенок, задумавший всеми способами добиться желаемого. Растрепанные отросшие волосы, пиджак на размер больше, ни с чем не сочетающаяся дурацкая желтая футболка — настоящий чудак. Но в этом образе просматривалось нечто трогательное. По-детски трогательное, наивное и доброе. А Люся — единственная, кто разглядела это в сорокалетнем чудаке. Когда они жили вместе, он был таким же. Всегда был.

— Поеду, — выдохнула девушка, — поеду.

Самолет набирал скорость. В ожидании взлета Птицын зажмурил глаза и вцепился в подлокотники. Люся, не глядя, листала на коленях журнал. Они оба плохо переносили перелеты, нервничали в самом начале — в момент, когда судно отрывалось от земли и, казалось, зависало в воздухе. Почему-то первой всегда приходила мысль, что вот сейчас должно произойти что-то страшное, что многотонный транспорт не преодолеет силы притяжения. Раньше они держались за руки. «Почему бы и нет?» — подумала Люся и взяла за руку Птицына. Тот вздрогнул и больше никак не отреагировал. Самолет оторвался от взлетной полосы и приступил к маневру; к какому — никто из них не хотел знать. Люся тоже закрыла глаза: «Я хотя бы не одна».

Табличка «Пристегните ремни» погасла. Защелкали замки, по салону пополз шорох. Птицын удивленно посмотрел на их сцепленные пальцы. Многозначительно ухмыльнулся. Неловкий эпизод смутил девушку, она убрала руку, теряясь в догадках, что означала эта его дурацкая улыбка. В ней читался и восторг, и похоть. Птицын ничуть не смутился:

— Чтобы ты не думала, будто я конченый эгоист, я кое-что оставил для тебя. Дома. Когда вернемся, или вернешься, или не вернемся. На счет последнего, конечно, шучу, — по-мальчишески гоготнул Птицын.

— Это ни к чему, ты же знаешь…

— Нет, это долг, который хочу отдать тебе. За твое время, за помощь, за то, что столько лет ты возишься со мной будто с ребенком.

— Скажешь тоже, — отмахнулась Люся, — и не нужно ничего, все у меня есть.

— Машина и дача. Все это станет твоим, как только вернемся. Будут готовы документы. Пусть, наконец, будет по совести. Ты заслужила. Распоряжайся ими как захочешь. Захочешь — живи и пользуйся сама, решишь продать — продавай. Я ведь знаю, как у тебя с финансами, и очень хочу помочь. Хочу, чтобы ты решила хотя бы часть своих затруднений. Места там хорошие: и лес, и озеро, и тишина вокруг. Да что рассказывать, мы провели вместе там не одно лето. Грустно будет, конечно… — уголки его губ опустились, глаза уставились в одну точку — большую черную пуговицу на клетчатой юбке девушки.

Люся не нашла слов для ответа. Она в самом деле никогда не думала ни о чем таком. Даже при разводе, когда могла разорить бывшего мужа. Но тогда она сказала «не нужно», потому что хотела, чтобы все скорей закончилось, чтобы не было «крови». «Не нужно» говорила и сейчас, ведь ничего не изменилось, она не стала кем-то другим.

— Мне приснилось после той нашей встречи, что ты решил сделать какую-то пластическую операцию. Мы прилетели в клинику, где тебе пришили плавники, превратили в дельфина. Господи, такой бред! Я ждала твоей выписки, а оказалось, что ты давно уплыл в океан, — девушка попробовала сменить неудобную тему.

— Так мы и летим на пластику, — засмеялся Птицын, — смотри: сначала мне подрежут вот здесь, — он провел ладонями две линии вдоль скул, — затем подточат здесь и здесь. Может быть, попрошу кое-где нарастить, а где-то убавить.

— Тебе бы все дурачиться, — смеясь, Люся пихнула его в бок.

Гостиница, где он снял для неё одноместный номер, находилась в пригороде, в десятке километров от города. Небольшой трехэтажный домик с облезающими белеными стенами терялся среди близнецов в квартале типовой застройки. На каждом этаже по четыре номера и общая кухня с балконом на пляж. Не сказать, чтобы близость к воде приносила девушке радость. Иногда под вечер, пока еще было светло, она гуляла по берегу или сидела с книгой на песке. Большую часть времени Люся проводила в номере в ожидании новостей.

Птицын оставил немного денег, но они заканчивались, а звонка от него так и не было. Люся прислушивалась к шагам за дверью, представляла, как сейчас постучат, она откроет, а он, сияющий от счастья, влетит в номер, подхватит ее на руки и… наконец станет собой, наконец обретет душевную свободу, о которой столько говорил. Они пробудут здесь еще немного времени. Съездят в город, обязательно на несколько экскурсий, позагорают и искупаются. А потом вернутся. И там, дома, все станет по-другому, почти по-прежнему. И не нужны машины, дачи — барахло, которым бездумно стремятся обрасти люди.

Деньги закончились в понедельник. Пришлось оплатить проживание и зайти в продуктовый. За ужином Люся поняла, что теперь не сможет даже купить билет обратно. «Да нет, не накручивай себя раньше времени. Просто вызови такси да съезди. Для чего тебе оставили адрес, дуреха? Так и будешь дрожать при любом шорохе?»

Больничные корпуса обступала сочная густая зелень. Невысокие блоки из стали и голубого стекла соединялись в единый живой организм, обступая доминанту в центре — здание научно-исследовательского института.

— Давайте посмотрим. Значит Птицын, — молодой человек в белой рубашке с коротким рукавом водил мышкой по столу, вглядываясь в монитор, — на это может потребоваться немного времени.

— Спасибо, — поблагодарила Люся. Она стояла напротив, взволнованно перебирала пальцами ремешок платья, — я подожду сколько нужно.

— Птицын, Птицын, — повторял молодой человек. — Ах, этот! Знаете, а он выписался две недели назад. Пробыл у нас пять дней и выписался. Я помню его — такой высокий и худой. Волосы еще в разные стороны… Выписался и укатил счастливый. За ним машина приезжала.

— Скажите, не просил ли он оставить информацию?

— Ничего такого не припомню. Но можете поинтересоваться у доктора Каца, он проводил операцию. У него сегодня как раз смена в четвертом корпусе. Хотите, позвоню туда?

— Спасибо, не нужно.

Снаружи дневной жар плавил асфальт. Причудливая экзотическая зелень все так же пыталась отвоевать у человека захваченные территории и выползти за границы клумбы. Автомобили бесцельно проносились по улице. Ничего не изменилось. Совсем. Девушка села на скамейку и заплакала.

Океан

Заплаканное лицо N искривилось и застыло гротескной маской. Левин почувствовал, как его сверлят взглядом. Он не решался оторвать глаз от пола и посмотреть в лицо жене. Ему было страшно.

«Ну и урод же ты, — дрожащим голосом процедила женщина сквозь зубы, — Как я тебя ненавижу!»

Левин накинул куртку и молча ретировался. Августовский вечер был теплым и ясным. Внизу во дворе пустые скамейки подсыхали после недавнего ливня. Солнце медленно опускалось, окрашивая кирпичные высотки в сказочные оранжевые цвета. Редкий прохожий, не поднимая глаз, проходил мимо, затем исчезал в тени подъезда.

«Как же все это бесперспективно! Просто удивительно, что мы оба, несмотря ни на что, продолжаем возвращаться домой каждый вечер, побуждаемые совершенно идиотской социальной привычкой. И ведь сколько лет! Так и в один гроб когда-нибудь вместе ляжем», — думал Левин.

Ход мыслей прервал гудящий в кармане телефон. Незнакомый номер. Говорить ни с кем не хотелось. Пересилив себя, коснулся дисплея чтобы ответить.

Ее голос остался таким же звонким и живым, как много лет назад. Она тараторила и смеялась в трубку, не давая вставить и пары слов: «Слушай, ты не поверишь, я сейчас как раз в городе! Что? Нет, не командировка. Да неважно это! Предлагаю встретиться на неделе. Ну, ты как? В субботу уже вылетаю обратно…»

«Тойота» бесшумно скользила по черной ленте шоссе. Было около десяти вечера, давно стемнело. Как только они пересекли городскую черту, все утонуло во мраке ночи. Последние угольки городских огней догорали в зеркалах заднего вида.

Левин всматривался в дорогу. Влажные от волнения руки скользили по «баранке» внедорожника. Маша сидела рядом, со стаканчиком кофе с заправки. Оба молчали.

Он все не мог набраться храбрости, чтобы в открытую рассмотреть девушку. Вдруг Маше будет неприятно, все же они столько лет не виделись. Нет, как-то некрасиво и невежливо это… Оставалось только незаметно коситься глазами на соблазнительные голые коленки.

Машина двигалась на север, к озеру. Там, очень давно, они были вместе и счастливы. Он вспоминал, как на песке, укрывшись в тени зонта от солнца, в послеполуденной ленивой дреме читал ей стихи, а она рассказывала о своих работах — картинах, уже созданных или тех, что собиралась написать. И день сменялся вечером, вечер — ночью, а ночь — рассветом, который они встречали обессиленными от занятий любовью…

В ней ничего не изменилось. Разве что на прекрасном лице появилось несколько тонких линий, которые нисколько не портили ее, — наоборот, завершали образ.

По обе стороны шоссе тянулся бесконечный лес. Изредка на обочину выбегала лисица, застывала, испуганная светом фар.

Когда асфальт сменился проселочной дорогой, до цели их маршрута оставалось несколько километров. Левин опустил стекло и впустил в салон прохладный сырой воздух. Запахло водой и сосновыми шишками. Как бы ему хотелось знать, о чем она сейчас думает. Ведь если о том же, о чем и он…

Первую половину пути Маша рассказывала о своей работе — архитектурных проектах, в которых, он, конечно, ничего не понимал. А затем внезапно сникла, будто выдохлась. Погрузилась в себя, в мысли, а он — в воспоминания. Левина больше интересовал вопрос: рисует ли она до сих пор? Но почему-то слова не слетели с языка. Значит, еще не время. Зато из ниоткуда возник другой: случайна ли встреча?

Приехали. Дальше не проехать. Последние метры пешком. Холодный влажный песок тут же попал за бортики кроссовок. Маша подхватила сумочку с заднего сиденья и спрыгнула следом. Левин обернулся. Как же ему хотелось наконец-то рассмотреть Машу! Ведь он до сих пор не сделал этого как следует. Мешали сумерки, а теперь и вовсе ничего не было видно, кроме очертаний покосившихся домов и странных силуэтов. А ведь бесценное время уходило! Нужно было срочно решаться. И Левин решился.

Шлагбаум, за которым в одиночестве осталась машина, деревянный настил на песке — невольные свидетели любовной связи. Великое озеро подрагивало мелкой волной, набегающей на песок. Великан спал. Сквозь разорванные ветрами небесные ткани светили миллионы звезд. Возможно, что сейчас где-то там, в одной из галактик, точно так же, взявшись за руки, стоят мужчина и женщина. Точно так же перед ними раскинулось море или океан, неважно какого цвета. И точно так же им светят миллиарды звезд, а они мечтают построить лестницу в небо.

Европа

Колеса моей машины шуршали по обледенелой ленте шоссе. Мартовское солнце понемногу отогревало промерзлую землю, но ночи стояли еще морозные и черные. Зима в этом году отступала неохотно, сопротивляясь, будто надеялась на победу.

Я ненавидел зиму. Ненавидел снег, заледеневшую дорожную грязь на обочинах дорог, холод, все эти, якобы, чудесные зимние пейзажи. С наступлением осени мною овладевала беспричинная тоска. Она возникала так же неожиданно, как пропадала. Однажды утром я просыпался с тяжелым камнем на груди и носил его с собой недели или месяцы, пока невидимая могущественная длань не переносила этот валун на другого человека.

С Катей мы тоже расстались зимой. Я помнил число и год, и даже час. Ведь когда она висела на мне в слезах, я разглядывал циферблат настенных часов. Нужно было поступить совершенно иначе, но смирению и доброте жизнь научила меня позднее. Почти пятнадцать лет прошло, а ощущалось, будто всего два или три года.

В квартире ничего не поменялось с тех пор: та же мебель, та же постель, то же расположение книг и безделушек на полках. Под окнами — все тот же проспект, шумный и пыльный. Недавно его расширили и он стал еще шумнее, так что не уснешь без берушей. Бегущая вдоль проспекта велосипедная дорожка заросла сорняком. Высотки напротив посерели от влаги и больше не производили впечатления новизны, как в тот год, что мы жили у меня. Летом небо все такое же голубое, а осенью и зимой безнадежно серое. Вряд ли, что-то кроме землетрясения, изменило бы это место до неузнаваемости…

В отличии от камня, человеческая плоть разрушается временем в тысячи раз быстрее и отвратительнее внешне. Я уже потерял прежнюю юношескую форму. Тело, ставшее грузным и неуклюжим, перестало подчиняться импульсам мозга так же хорошо как прежде. Теперь над брючным ремнем я носил небольшой пивной животик, а волосы на макушке сильно поредели. Я все ждал, что вот-вот очнусь от затянувшегося тревожного сна и, наконец, вернусь к себе настоящему. Но по утрам просыпался в пустой кровати, вставал, варил кофе, бежал на скучную работу, которую давно хотел бросить, но все как-то не решался.

Вернуться к событиям прошлого, конечно, невозможно, но я подумал, почему бы не попробовать дописать продолжение истории, в конце которой, много лет тому назад судьба поставила многоточие. Идея казалась маловероятной при первом же размышлении, но побуждения, заставившие меня сесть за руль, были слишком повелительны, чтобы им могло что-то помешать. Я хорошо помнил, не смотря на пропасть лет между прошлой радостной жизнью и настоящим моментом, те чувства, что испытывал рядом с Катей. И хотел переживать их снова.

Мы часто ругались из-за безденежья. Катя хотела всего сразу: и в кино, и цветы, и модные сапожки. Я не мог винить ее, ведь этого хотела бы любая девушка. Когда узнал, что она беременна, собрал по друзьям нужные для операции деньги и отвёз подругу в клинику. После того, как было кончено, врач сказала, что зачать еще раз Катя вряд ли сможет.

— Не хочу тебя больше видеть! Оставь меня! Я позвоню отцу, он приедет и заберет меня домой, — всхлипывала Катя на больничной кушетке.

После операции что-то резко надломилось между нами. Мы больше не возвращались к этой теме, но я отчетливо видел, как терзается любимая, и не понимал причины, ведь мы оба не хотели становиться родителями так рано. У нас совсем не клеилось. Она много времени занималась учебой, а я все чаще пьянствовал с друзьями.

В феврале позвал Катю к себе и сказал, что считаю себя не вправе сковывать ее какими-либо обязательствами. С того дня я больше ничего не знал о ней.