Бесплатный фрагмент - Огнем и вином

Третья хроника Эйроланда

Валентин Никора

Огнем и вином

Псевдославянская фэнтези

Внук бабы Яги должен спасти родное Чернолесье от вторжения нечисти. Ему приходится проникать во вражье логово на Железном Волке, спасать говорящий и пакостный меч, и даже сражаться с самим демиургом. Однако, вопреки пророчествам, герой остается жив.

В царстве нечисти постоянно плетутся свои дворцовые и любовные интриги: Кащей Бессмертный оказывается соперником Лиха Одноглазого. Герои проходят крещение огнем, т. к. во владения Мары можно попасть только переправившись через магическую реку жидкого пламени; ну и вином, как без этого.

Лихо отправляется на Змее Горыныче через Святогорье за живой и мертвой водой, что бы воскресить свою невесту — Мару. В пути он спасает бутыль с живой и мертвой водой, обретая тем самым святогорский артефакт — сорокоградусный эликсир счастья.

Книга первая

Ловушка для Лютобора

Пролог

Бог Дый склонился над живой картой архипелага. Что-то тревожило его. Бог чувствовал приближение новой эпохи, которая сметет все его народы.

За последние десять лет люди набрались сил и наглости. Все чаще и чаще заносчивые князья в своей непомерной гордыне звали истребить нечисть, опрокинуть ее в Хвалынское море. Все чаще стали вспоминать и о былой независимости Плайтонии и Края от общей унии Соединенного Королевства.

Уже открыто говорилось об отделении княжеств от Союза Белой, Малой Эйрландии и Черной Эрландии, даже началось продвижение хордорских свобод и наметились народные выборы губернатоторов. Плайтония была к этому не готова, но дух бунта просто витал в воздухе.

В Чернолесье дошли до того, что Ягу выдвинули в кандитаты. Но Чернолесье — всегда было вотчиной нечисти, и люди дальше Заборья и Калиновки не отваживались продвигаться. Калинов мост всегда являлся границей между народами.

Дый прекрасно понимал, что все эти разговоры о свободах прикрывают тайные амбиции Старграда, желающего не просто отделиться, но еще и расширить свои границы за счет народов нечисти.

Чернолесье в глазах плайтонцев — это непролазные чащобы, мракобесие, бескультурье и губернатором в одной из его частей — Баба с метлой! Что может быть страшнее для патриархальных княжеств, чем соседство с нечистью, где даже в Радах верховодят бабы?!

И достаточно было лешему продать лес не тому князю, как ярость народная обрушится, но не на эйрландцев, а на своих же — на Чернолесцев.

Старград уже открыто готовился к вторжению. Плайтонцы собирались не просто захватить землю, но стереть с лица земли всю местную нечисть. И это не давало Дыю покоя.

Возможный союз Чернолесья и Марогорья только взбесил бы Плайтонцев. Князья приняли бы это известие как предательство. Они всерьез убеждены, что Марогорье — страна чужая, а Чернолесье — родное отхваченное у них же нечистью.

До начала военных действий оставалось не так уж много времени. Но зимой плайтонцы не начали бы военную кампанию. Они ждали весны.

Дый прошелся по комнате.

Чернолесью нужен был настоящий вождь, герой, победитель. И совсем бы хорошо, если Яга сама передаст ему свои мифические полномочия, чтобы герой казался богоизбранным, настоящим.

Дыю был нужен человек, мужчина, сочувствующий нечисти. Герой, который не побоится встать на защиту слабых. Да где его взять? Люди не станут защищать Чернолесье!

Времени нет. Нужны шаги решительные и быстрые.

Дый вздохнул. Был у него на примете один герой, но он был юн, жил в другом мире и к тому же был атеистом.

Снова склонившись над картой, Дый смахнул непрошенную слезу, принял решение, и выходнул из себя заученные слова «Ведд».

Миры соприкоснулись, заражая друг друга, проникая друг в друга, изменяя саму свою реальность. Дыю пришлось стерпеть, молча снести изменения своего мира. Иначе нечисть было бы не спасти.

Игра богов началась.

Глава 1

Илья очнулся в лесу. Сильно болела голова. Вспомнить, как здесь очутился, не удавалось. Илья знал свое имя, но чем занимался до этого и кто он такой — все было покрыто туманом забвения. Илья коснулся разбитого лба и отдернул руку. Рана болела и кровоточила. Но кто ее нанес и когда?

«Что это за лес, как сюда может занести нормального человека? И за что мне это все?» — подумал Илья, но пожалеть себя не успел. В этот миг раздался громкий скрип. Это прогнулась под снегом осина. Хрустнула ветка, и серой молнией метнулась вверх по стволу перепуганная белка. Илье показалось, что колыхнулись тени, что луна подмигнула.

А потом Илья услышал тяжелую поступь. Шаги приближались.

Илья пробежал по тропинке и прыгнул в овраг. Оставалось только надеяться, что следы, идущие не от тропинки не привлекут внимания. Проклиная себя и судьбу, Илья добежал до первого дерева, и рухнул в снег, за куст. Скрылся он вовремя. Только сомкнулись над его головой снежные ветви, как на поляне показалось нечто невиданное, упитанное и ужасное. Чудовище выступало медленно и величаво. Но это был не медведь. Это шла изба. Деревянная, с подслеповатыми окнами, затянутыми бычьим пузырем, со ставнями и наличниками, с коньком на крыше, смахивающем почему-то на драконью физиономию.

Илья зачарованно смотрел на избу. Было в облике этого дома не только что-то неуловимо пугающее, но и притягивающее одновременно. Может быть, это были именно куриные лапы, каждая толщиной в ствол дерева?

«Мать честная! — догадался Илья. — Так это же жилище бабы-Яги. Видать, хорошо по башке припечатали, раз такое мерещится». Но выходить из укрытия Илья не спешил.

Всем известно, что вредные Яги варят младенцев живыми. Илья нервно сглотнул. Уж лучше быть еще раз битым до беспамятства, чем оказаться в гудящей печи. И то сказать, у всех баб в отношении печек всегда крыша ехала. Так уж повелось с древних времен матриархата. Каждая женщина раньше рожать в печь лезла, правда, в чистую и теплую, где не бушует со всех сторон пламя. А уж про бабу Ягу и лапоть не звенел: еще никто не видел, чтобы у них мужики водились. Тут любая нормальная баба без ласки быстро в стерву превращается. Так что, как пить дать — сварит и сожрет.

Изба остановилась, пыхнула трубой, развернулась окнами к лесу, дверями к затаившемуся Илье, пьяно икнув, рыкнула:

— Что, сладко в сугробе-то сидеть?

Илья понял, что его обнаружили. Бежать было уже слишком поздно. А то, что избы говорят, — это уже даже и не удивляло. Илья поднялся из сугроба и вышел на поляну, залитую лунным светом.

— Да и сама не таись, — покажись. Я зла не имею, говорю, как умею. — проворчал Илья, вспомнив старую сказку, которую еще в детстве слышал от бабушки. — У, нечисть поганая, силища черная, прими вызов на бой честный.

В ответ раздался хриплый старческий смешок:

— Что ж ты меня к нечисти причислил? Я вчера в прорубь нырял с головой; помылся, стало быть, сегодня, получается, — еще чистая сила. Ладно, неуч, полезай в меня греться, а то отморозишь себе причинное место, — меня Яга потом поедом съест. Да перестань зубами клацать! Я с тобой гутарю — дед Йог. Ты, естественно, дом с ножками видишь. Так вот это я и есть. Поторопись, пока не осерчал!

Илья вздохнул и обречено побрел к ступеням. Без слов было ясно, что изба с такими лапами нагонит и растопчет кого угодно.

«Дед Йог. — раздражено подумал Илья. — Разве это кличка? Изба — йог. Вот уж ерунда! Лапы сейчас в узел завяжет, впадет в транс и запоет: «Харе-харе Кришна! Харе-харе Рама!»

И, потом, разве избы бывают мужского рода? Где у него первичные и вторичные признаки пола? Причинного места не видать, бороды тоже нет. Кругом сплошной обман. А еще интересно, есть ли у него жена, и какие у них дети?»

Илья потоптался возле избы. Крыльцо висело на уровни груди, чтобы взобраться на него, нужно было прыгать. Почему об этом в сказках не пишут?

— Ты это. — Илья почесал в затылке. — Как там: стань к лесу задом, а ко мне передом. И того, присядь. А то из меня тот еще спортсмен-разрядник.

Йог присел. Теперь можно было войти. Илья, на всякий случай, не просто ступил, а прыгнул на ступени: вдруг изба шутить вздумает и поднимет крыльцо. Кому ж хочется с высоты падать?

«Ох!» — жалостливо крякнул Йог.

«Вот оно где, причинное место — крыльцо»! — ядовито подумал Илья.

Взявшись за медную ручку двери, парень прошептал: «Господи, помилуй».

Шагнув внутрь, Илья сразу увидел печь. Она была центром избы, пожалуй, ее сердцем, и именно она притягивала внимание. Вот она — погибель!

На полатях кто-то зашевелился:

— Фу, что-то человечьим духом пахнет. Не пора ли половики вытряхивать да пауков по углам гонять?

Илья посмотрел по сторонам.

В тенетах, собиравших пыль, яростно зашипели пауки, перебирая мохнатыми лапами.

А с полатей вдруг по-девичьи бойко спрыгнула косматая старуха с костяной ногой, и впилась слезящимися глазами в незваного гостя:

— Хм, самец. Мо-ло-день-кой какой! Еще, небось, — мальчик. Сласть, как таких люблю.

«Сожрет». — понял Илья, и в тот же миг двери за спиной захлопнулись, и сами закрылись на крючок.

— Я не мальчик, но муж! — срывая голос, выкрикнул Илья, полагая, что Яга может им и побрезговать. Холостят же, в конце концов, кабанчиков, что бы мясо оставалось вкусным, авось мужской запах для людоедки отвратителен.

И тут случилось непредвиденное: дом затрясся в спазмах гомерического хохота, и старуха тоже рассмеялась. Кустистые брови ее то сходились, то расходились над крючкообразным носом, делая Ягу похожей на филина:

— Да не ем я ни детей, ни взрослых. И даже кровь не пью. Я ведь людского племени, только живу дольше, да знаю больше. Правда, ведь, дед?

— Это верно. — прогудели стены. — Она хоть и баба, но дюже деловая. Командир в юбке — это почище мироеда. Меня вот совсем замордовала. Слышь, что удумала, — ей в то время уж триста пятьдесят стукнуло, как она ко мне со своей любовью приставать стала. И каждую ночь ни какого покою от нее. Я хоть и мужик, но меня это до печенок проняло. Ну не могу я по шесть раз на дню. Плюнул тогда, да избой и обернулся. Наша магия, она посильнее женской, хоть и погрубее будет. Вот старуха четыреста лет и мается. Тогда она себе ступу сварганила — это, что б удобней на помеле летать-то — и поперла на нашу историческую — в Тридесятое государство. Ну, да ты, все равно, не знаешь. У вас от наших былин одни сказки и остались… Так вот, она думала, что братья Йоги меня в нормальное тело вернут. Однако у каждого свое колесо кармы, и мое супротив солнца — не повернуть. Так что не бойся: никто тобой закусывать не собирается. Но, подозреваю, нервы ты у нас изрядно попортишь. В общем, ешь, пей, порадуй старуху и проваливай на все четыре стороны.

Илья побледнел. Вспомнились жуткие россказни о том, как дед Леша, с пьяных глаз заблудившись в лесу, попал в плен к нечисти. По началу он этого даже и не понял. Черти те девками прикинулись. Тоже в постель тащили. Ну, дед Леша гульнуть был не дурак. Порты скинул — и вперед! Да ведь оказалось: зубы у них там были, ну и в тот самый момент, когда бы отвалиться в блаженной истоме, естественно, — сомкнулись. Хорошо он до этого тройню успел в деревне оставить, а то так бы и пресекся род. Конечно, все эти байки, скорее всего, были пьяным трепом, но в этот момент Илья склонен был поверить во что угодно.

Яга ухмыльнулась, показав гнилые пеньки зубов, и деловито загремела посудой.

А на заляпанной скатерти тем временем, как по волшебству, появились истекающий жиром жареный гусь, дымящаяся похлебка, гречневая каша, ломтики черного хлеба. В двух берестяных кружках вспенилось пиво.

Раненная голова Ильи оказалась вдруг перемотана и уже не болела.

Это была самая настоящая магия, демонстрация силы.

Илья понял, что сопротивление бесполезно, что битва будет неравной, что, скорее всего, придется погибнуть в позорной драке со старухой. Терять было нечего. Почему бы перед смертью не хлебнуть пива, раз так настойчиво угощают? А если там отрава — так даже лучше.

— Ну, — сказала старуха, поднимая свою кружку. — Здоровеньки булы — выпивать бы смоглы!

Эх, была, не была, — и Илья глотнул горчащего пива. После этого старуха уже не казалась такой страшной каргой. Что-то человеческое, родное вдруг почудилось в ее облике.

— Ну, так как насчет любви? — проскрипела Яга, и мигом все ее очарование улетучилось. Остались лишь немытые скомканные пряди седых волос, бородавка у носа, тонкие бледные губы, да запах застарелого пота.

Илья шмыгнул носом.

— Ты же тут хвастался, что настоящий мужчина. — старуха шагнула вперед.

— А-а-а! — заорал Илья и бросился к окну, но неведомая сила отшвырнула его назад, прижала к лавке.

Яга прошлась по комнате, приблизилась вплотную и, буравя Илью насмешливым взглядом, расхохоталась:

— Ну, ты и дурень! Развеселил нас с дедом, нечего сказать, уважил! Ты что же думаешь, старуха совсем из ума выжила? Мы тут, в лесу, все же по божьим законам живем. Да и что ж я буду внука совращать. Твой дед Леша, до того как с ним беда-то приключилась, изредка меня навещал. Ну, да я помоложе была, и чары на себя наводила. Женская красота ведь — убийственная сила. Да ты хоть мать-то свою спроси, она ведь, кровиночка моя, отвергла долголетие наше, прибилась к семье отца, деда твоего, да тебя вот от горькой правды оберегала. Не уследила, стало быть. Услышал ты зов предков, сам явился.

— Врешь ты все, ведьма! — взвизгнул Илья и вдруг, неожиданно даже для себя самого, увидел, как с кончиков его пальцев сорвались синие молнии. Запахло паленым. А потом раздалось старческое хихиканье:

— Ну вот, старик, ты и проспорил. Мало того, что я смогла привести сюда, так он еще и не растерял ни одной из наших генетических способностей. Магия — бессмертна!

— Ну что, — пробурчала изба, — а горшки я мыть все одно не буду: рук-то у меня нет. Вот пусть внук теперича и отдувается.

Глава 2

Илья сидел за шатким дубовым столом и ворошил свои вихрастые волосы. В берестяной кружке пенилось пиво. Илья дулся. Все происходящее казалось фарсом. Обрывочные воспоминания кружились в голове подобно снежинкам метели. Илья готов был поклясться, что здесь идут съемки русской народной сказки, вот актеры и решили подшутить. Но нигде не было видно кинокамер. Может, это студенты веселятся? Где-нибудь в печи или в сундуке сидит мужичок, подсматривает в щелку и отпускает в громкоговоритель реплики за Йога. Илья рассеянно смотрел на черного кота, тщательно вылизывавшего свой пушистый хвост.

— Ты уж не серчай на нас с дедом. — примирительно лепетала тем временем Яга. — У нас — так исстари заведено. Каждый проходит подобное испытание. Некоторых, так вовсе, — и в огонь посылают. Но на Большом Совете мы отстояли для тебя самый легкий путь Посвящения в тайны судьбы и мироздания. Мы ведь родные не только по крови, но и по духу.

Илья посмотрел на старуху и мрачно усмехнулся:

— Родня, говоришь? Что-то не замечал я за собой склонности кукарекать по утрам или варить похлебку из лебеды и лягушек.

— Дак, ведь, внучек, у каждого в жизни своя дорога. Вот признайся ты нашим потомком, как чумного обходить станут. Сумасшедшим признают. Ворота дегтем вымажут. Да мало ли, чего учудят? Даже убить могут. Люди — они ведь как дети малые: всего боятся.

— Выходит, это мне теперь всех бояться надо? Дрожать, так сказать, отчетливей?

— За силу, Илюша, нужно платить. А осторожность еще ни кому не помешала.

Кот закончил умываться, выгнул спину и вальяжно отправился к миске.

— А что я еще могу, ну, кроме как огнем из пальцев швырять? — спросил Илья, отставив кружку.

— Многое, Илюшенька. — старуха беспричинно засуетилась. — Всякий раз все будет получаться само собой. Тебе к этому привыкнуть надо. Это все одно, что в молодости каждому нужно походить по вечеринкам и посиделкам, по праздникам да по карнавалам. А когда душа пресытится, покоя запросит, когда сердце вспыхнет от любви, вот тогда и жениться нужно. Так и в нашей магии: сначала нужно познать себя, а уж потом мир перекраивать. В колдовстве, как и во всем, должна быть мера.

— Красиво говоришь, заманчиво. — вздохнул Илья. — Да чем же за волшебство платить буду: счастьем, судьбой, душою?

— Умный купец во всем свою выгоду имеет. Сам-то ты восемь лет назад, когда у деда Антона яблоки воровал, знал же, что если поймают — порки не избежать. У нас все точно так же: за все платят самые нерасторопные. Главное — всегда опережать кредитора на шаг. Кому тогда за яблочки влетело? Ваньке? А ведь ты его тогда бросил.

Илья вспомнил давнюю историю, покраснел до корней волос и метнул в сторону старухи гневный взгляд. И снова, но уже от бровей, метнулась в воздух струйка огня. Пакля, утрамбованная между просмоленными бревнами, зачадила, выпуская сизые струйки дыма.

— Ай, душегубец! — завопила изба. — Родного деда палить! Инквизитор ты, а не внук!

— Ой! — растерялся Илья и плеснул остатками пива в паклю. Стена зашипела, точно потревоженная змея и пламя погасло. — Это… Слышишь: не хотел я. Как-то само получилось.

— Хотел, — не хотел. — проворчал Йог. — То подпалит, то пивом обольет. Спасибо хоть не помоями. Стою вот, обтекаю. Сейчас мне и больно, и холодно!

Изба дернулась, накренилась и качнулась, — это Йог почесал одной своей куриной лапой о другую:

— Хоть бы валенки выдали, колдуны, в душу вашу мать раз так и раз эдак!

— Сейчас, сейчас… — засуетился Илья.

— Еще чего! — повысила голос Яга. — Может, у тебя еще и причинное место подмерзает? Раньше надо было об этом заботиться, когда козни свои замышлял!

— Со своим хозяйством я как-нибудь сам разберусь. — отрезал Йог. — А вот поясница болит — мочи нет. Да тараканы проклятые щекочут. Противно — словно вши по телу снуют. Вот ты, Илья, из мужской солидарности колдани что-нибудь потом, когда опыту поднаберешься.

— Хватит стенать, пень трухлявый. — сказала Яга избушке. — Лучше поговорим о деле. Что у нас на носу?

— У меня конек деревянный. — хихикнула изба. — А кое у кого — прыщ выскочил.

— Эй, полегче на поворотах! — обиделась старуха, но тут же добавила. — А на носу у нас Новый год.

— Вот именно. — поддакнул Йог. — Илью-то, небось, дома заждались, а ты тут его мурыжишь.

— Ой! — спохватилась Яга. — А ведь, правда! Ты, Илюша, не волнуйся, мы тебя, если нужно, быстренько до дому доставим, чтобы ты своих в известность поставил: так, мол, и так, надо бабушке помочь.

— А с чего бы это мне помогать Яге? Какая в том корысть?

— Вот до чего дожили: родной бабушке уже и помочь не хотим.

— Это еще вилами по воде писано, что ты мне предок какой.

— А я предупреждал. — сказал Йог. — Современная молодежь другая пошла. Их так просто идеей всеобщего равенства и братства не купишь.

— Ну ладно, корыстолюбцы. — проворчала Яга. — Я — вам, вы — мне. Так устраивает.

— Смотря о чем речь.

— Нужно мне одно геройство. — осторожно сказала Яга. — Не опасное.

— А зачем?

— Ладно. — махнула рукой старуха. — Так и быть, скажу по-родственному. Собралась я баллотироваться на пост губернатора Чернолесья. Голосов у меня хватает, но чтобы склонить ректорат на свою сторону, мне необходима победа бравого юноши, совершенная в мою честь.

Илья хмыкнул:

— Тоже мне Дульсинея выискалась.

— Кто? — удивился Йог.

— По чести сказать, не помню. — признался Илья. — У меня память отшибло: здесь — помню, здесь — не помню, а здесь — рыбу заворачиваю.

Яга сразу засуетилась и принялась оправдываться:

— Не я это. Честное слово, не я. Ну да: перетащила тебя в Чернолесье, но память не отшибала. Зачем мне это? И кто, как не внук может помочь мне во время предвыборной кампании? Что ж вы, мужики, считаете, что я совсем из ума выжила? А при волшебстве у меня производственных травм не бывает!

— Стало быть, злой он, твой мир, Илья, не добрый. — констатировал Йог. — Это там тебе по башке припечатали. Впрочем, и наш — не медом мазан.

— Понял уже. А в чем мое геройство заключается? — осторожно поинтересовался Илья.

— Да ерунда. — сказала старуха. — Надо помочь Ивану Княжьему сыну Василису найти.

— И все? — удивился Илья.

— Чего Ваньку валяешь? — обиделась Яга. — Нужна она кому, Василиса эта! Когда перед царем ответное слово держать будешь, ну, когда вас с Иваном в Берграде на Красной площади хвалить начнут, вот тогда ты скажешь, что нет для Чернолесья лучшего губернатора, нежели Яга. Понял?

— Что ж тут не понять? — улыбнулся Илья. — Шпингалеты само вывозом.

— Не работает здесь твое колдунство. — сказала Яга. — Ты лучше просто отвагу прояви, доблесть. Да, в конце концов, пофлиртуй с Василисой.

— А чего это у вас и царь есть, и выборные губернаторы?

— Да что ты, как маленький. — вздохнул Йог. — Конституционная монархия у нас. Это когда собирают Думу, Заседание Правительства, а царь потом все это слушает и поступает по этой самой конституции. А там два пункта: царь всегда прав; если кто-то не прав, то это не царь.

— Зачем тогда все эти выборы? — удивился Илья.

— Ну, ты темный! Для важности. — подмигнула Яга. — Так ты поможешь бабуле или нашему мальчику домой не терпится, к маминой юбке?

Илья обиделся:

— А чем меня благодарить будут?

— Чем пожелаешь.

— Нет, серьезно.

— Ладно. — Яга почесала нос. — Так и быть. — Три желания хоть у нас, хоть в твоем мире. Но только после выступления на Красной площади, просек?

— Допустим, я согласился. — Илья потрогал перевязанную голову: боли не было. — Где я вашего Ивана искать стану?

— Это уже моя забота. — проворчала старуха. — Он скоро к Калиновому мосту подъедет. С дружиною.

— И что я ему скажу? «Здрасьте, я ваша тетя»?

— Ты герой или кто? — разозлилась Яга. — Сообразишь. Так по рукам?

— Где наша не пропадала. — согласился Илья. — Но уговор: три желания за мной.

— Свидетельствую. — сказал Йог.

— Все, — и Яга радостно потерла руки, — давай, старик, гони к мосту.

— Фиг вам! — заворчала изба. — По реке ни в жизнь не пойду. Там сугробов по колено, а лед весь в рыбачьих лунках.

— Ох, хитрец! — покачала головой старуха. — Ишь ты: не пойдет он! Ладно, уж, пей, да поспешим. — И Яга принялась черпать пиво из бочки и плескать его в огненную пасть печи.

Йог отчетливо почмокал, смакуя угощение. Потом стены дрогнули, сотряслись. И изба, поскрипывая бревнами, двинулась вперед.

— Да ты полегче! — бурчала старуха. — Илюшеньке ведь в диковинку подобные путешествия. А ну как укачает?

— Ничаво! — прошамкал дом и хихикнул. — Пущай привыкает.

И Йог побежал по заснеженной дороге. Дом мчался вперед, ухая и подвывая, выпуская из трубы черные кольца дыма. Илья выглянул в окно. Перепуганные звери шарахались во все стороны. Серые спины белок мелькали среди заснеженной хвои.

Дед Йог тем временем икнул, содрогаясь каждым бревнышком, и разразился залихватскою песнею:

— Опять в кредит оплатят салом

Нам битву с всенародным злом!

В тулупе драном, да с фингалом —

Мы биться с чудищем идем!

А враг взметнется с диким гиком.

Кто — с пьяных глаз не разобрать.

Но в предвкушении великом,

Мы всем покажем Кузьки мать!

— Чему внука учишь? — проворчала себе под нос Яга.

Но дом сделал вид, будто не слышит.

«Песни здесь, словно, не настоящие. — подумал Илья. — Такое ощущение, будто я их где-то уже слышал».

А Йог все бежал. Внутри дома тени от свечи прыгали по потолку, играя в кошки-мышки с кровавым отсветом утробно урчащей печи. От тряски Илья почувствовал легкое головокружение, он так и не заметил, как уснул.

И приснилось Илье похищение княжны Василисы…

— А я говорю: выйдешь замуж за первого встречного! — закричал Удельный князь Берендей и затопал ногами. — Сил моих отеческих больше нету!

— И не подумаю! — высунулась из-за двери вихрастая голова Василисы. — Первые встречные — все прохвосты. Вторые встречные — проглоты. А вот третьи встречные…

— О-о-о!!! — застонал князь, схватил кувшин с цветами и треснул им об пол. — Да чтоб тебя дракон унес за семь морей!

— А драконов не существует вовсе! — раздался насмешливый голос Василисы. — Это все суеверия и предрассудки. И за семью морями нет удельных князей. Одни только бездельные маркграфы и безмозглые маркизы.

— Объяснит мне кто-нибудь, — задался риторическим вопросом Берендей, — в кого это у меня дочь такая уродилась?

— Урождаются только уродины! — снова высунулась из своей комнаты Василиса. — А я красотой — в матушку, да умом — в батюшку.

— Зато языком в змея подколодного. — проворчал польщенный Берендей.

Этому спору отцов и дочерей не суждено было закончиться. В это время в тереме забегала стража, захлопали ставни, заголосили девки.

— Дракон! Дракон! Всем в укрытие! — раздались крики с крепостных стен.

— Вот здорово! — захлопала в ладоши Василиса Прекрасная и тут же лязгнула засовом, запирая изнутри свою комнату.

— Ты что удумала, Василиса? — встревожился князь.

— Уж лучше пусть меня терзает змей лютый, нежели батюшка вынудит таки меня идти замуж за наших оболтусов.

— Не дури!

— А вот буду!

— Стража, ломайте двери.

В тронный зал ворвались шестеро дружинников и с разбега ударили плечами в косяк. Дверь не поддалась.

— Слабаки! — довольно хмыкнула Василиса, и взбежала вверх по винтовой лестнице.

Через минуту княжна уже выскочила на крышу. Но, как на грех, черепица оказалась скользкой и девушка тут же сорвалась вниз. Схватившись за ручку чердачной двери, Василиса подумала, что, может быть, слегка поторопилась с принятием этого решения. Внизу уже бежали дружинники, но чердачная дверь уже скрипела на ржавых петлях и медленно кренилась вниз. Василиса чихнула, дверь и оторвалась.

«Прощай батюшка». — подумала Василиса и живо представила, как все княжество будет рыдать на ее похоронах.

Бух — и княжна упала на что-то твердое. Судя по всему, это была далеко не булыжная мостовая. По крайней мере, камни так не пахнут.

«Даже умереть спокойно не дадут!» — в раздражении подумала Василиса и открыла глаза. В небе мелькнуло что-то черное, а поверхность, на которой лежала княжна, ритмично двигалась. Василиса села и сразу поняла, в чем дело: она упала прямо на спину летящего дракона. Княжна глупо хихикнула.

На смешок обернулись три черные змеиные морды. В отличие от гадюки, эти головы обладали еще и жидкой бородой, и тонкими рогами.

— Святые угодники! — из уст дракона вылетел раздвоенный язык. — Да ты еще, поди, царская дочь?!

Из зловонной пасти дохнуло так, что Василису отбросило назад, протащило по чешуйчатой спине. Княжна возмутилась:

— Нет, это не слыханно! Мало того, что у меня теперь синяки останутся, так ведь я и упасть могла! А если я погибну, вот тогда батюшка тебе покажет!

Дракон отвернул головы и спросил:

— Так кто же у нас папа?

— Удельный князь Берграда.

— И чего ты на меня прыгнула? — вздохнул змей. — Романтики захотелось? Сейчас каждый карапуз знает, что девичья честь нам нужна как мертвому припарки. Физиология у нас другая. Жрать же вас, костлявых — только себе вредить. От принцесс одно только несварение желудка и случается, а от принцев — запор. Вот в последнее время слишком грамотные принцы на нас все скачут и скачут, а девки от любви к нам горят и горят.

— Мы не горим, а сохнем. — возразила Василиса. — Это у вас не желудок, а бурдюк с горючей кислотой. А мы, люди, на две трети из воды состоим. И потому от любви мы именно сохнем.

— Не уклоняйся от темы. — фыркнул дракон. — Из воды ты там или из кишков — это мне не интересно. А вот зачем ты на меня сиганула — вот в чем вопрос. Достойно поступила ль ты с отцом, иль недостойно кинула папашу?

— Да я поскользнулась, с крыши упала. — возмутилась княжна.

— Все вы так говорите. Вот так отцу потом и докладывай: не виноватая я, подлый змей сам мимо летел.

— Вот только не думай, что встретились здесь два одиночества, и что больно ты мне интересен.

— А я и не думаю. Нечем. Головы — это же кость, мосол. Как ими можно думать?

В это мгновение рядом со свистом пролетело ядро.

— Пора мне отсюда делать крылья. — философски заметил дракон.

— Эй, а как же я?

— Есть один вариант. — усмехнулся змей. — Баба со спины — дракону легче.

— Учтивости тебе не занимать. — буркнула Василиса но, на всякий случай, покрепче вцепилась в чешую обеими руками.

Дракон резко взмыл вверх. Здесь ядра пушек уже не могли его достать, зато было холодно. Василиса молча терпела, понимала, что драконам все равно, княжна ты или нет: скинет на флюгер или на шпили терема и не поморщится.

А змей набрал высоту и отправился прочь от Берграда. Все это очень походило на похищение, но Василиса не хотела об этом думать, ведь это она сама сорвалась с крыши, никто ее не гнал наверх и не подталкивал. Хотя, если вдуматься, какое-то знамение судьбы во всем этом было.

И только когда обледеневшие пальцы сами стали разгибаться, только тогда княжна подала голос:

— Я замерзла.

— Обогреть я тебя не смогу. — усмехнулся дракон. — Сердце у меня ледяное, дыхание вонючее, мысли — злобные. А для страстных поцелуев у меня припасены клыки с ядом. Так что извиняйте, ухажер из меня не получился.

— Я, правда, замерзла. — всхлипнула Василиса.

— Ох уж мне эти принцессы. — проворчал дракон. — Не чета вашим бабам. Жила тут у меня одна из ваших женщин, пряталась от иноплеменников. Люди, как всегда, не поделили между собой землю, золото и женщин, и устроили ночную резню. А она сбежала, спасая маленького ребенка. Так она утром вскочит, барашка мне зажарит, ребенка покормит, и целый день что-то варит, стирает, с ребенком улюлюкает. Суета, конечно, но эта женщина вызвала во мне удивление. Она могла украсть часть моего золота и выкупить себе право свободно жить где угодно, но она ничего не взяла. Выждала, пока бесчинства в ее деревне кончатся, и вернулась к людям. А вы, господские дочки, изнеженные и глупые куклы! Ни рукоделий не знаете, ни поварского искусства. Бесполезные вы в хозяйстве. Только языками трепать горазды.

Василиса покрылась гусиной кожей. Зубы ее стучали от холода. Ей уже не хотелось препираться с поганым змеем, и она промолчала.

Дракон выждал какое-то время, но, не услышав ехидных реплик, оглянулся.

Василиса сжалась в комок и тряслась от холода, кусая до крови губы.

— Вот ведь. — сказал змей и резко снизил высоту.

Яга сидела напротив Ильи и с любовью разглядывала спящего внука. Лицо старухи в это время прояснилось, в морщинках возле глаз появились сострадание. На миг Яге вдруг показалось, что это не сама она призвала внука, а кто-то более могущественный направил ее волю в нужное русло. Уж не возложили ли боги на Илью какую особую миссию?

Бац! — Илья стукнулся лбом о стол и проснулся. Это Йог неожиданно остановился и шагнул в заснеженный колок, подальше от реки, от дороги и от моста.

Илья несколько мгновений тупо смотрел на бабку, а потом отвернулся к окну. Там, в свете полной луны, бревенчатый сосновый мост излучал мрачное багровое сияние, поднявшееся над рекой, точно ночная колдовская радуга. Илье это жутко не понравилось.

Но неприятности никогда не приходят поодиночке. Вдруг, словно из-под земли, появились три всадника. Они были молоды, не смотря на то, что двое из них успели отрастить внушительные бороды. К седлам незнакомцев были приторочены копья и круглые щиты, а по ногам их мягко бились мечи в добротных кожаных ножнах. На всадниках были тяжелые овечьи тулупы, поверх которых крепились наплечники, наколенники, налокотники, напоминающие скорее диковинные заплаты, нежели полноценные доспехи, зато начищенные медные нагрудники пускали тусклые лунные зайчики.

— Ну, братья, кажись, нашли мы это поганое место. — сказал тот, что был старше всех. — Все сходится: вон мост, а вон и изба на курьих ногах топчется.

— Вот именно. — подтвердил средний богатырь. — Волхв Зеродар настойчиво требовал, чтобы мы Ягу уважили: в гости зашли, челом ударили, совета испросили.

— А что, это — дело. — согласно кивнул головою младшенький, безбородый. — Куда спешить-то? Да и дракона пока не видать. Чего мерзнуть-то, и горячего похлебать не помешало бы.

И всадники повернули к избе.

— Ох, — тихо вздохнул дед Йог, — чует моя печка — не к добру это. Наш закон велит гостей принять, напоить, накормить, в баню сводить, так ведь они же сюда не пироги трескать явились.

— Не каркай! — шикнула Яга. — Нечего раньше времени панихиду тянуть!

Богатыри остановились подле избушки, взялись за мечи и, не сговариваясь, хором гаркнули:

— Избушка, избушка, повернись к лесу задом, а к нам передом!

— Что они этим хотели сказать?! — проворчал Йог, но подчинился и даже присел, чтобы гости могли подняться на крылечко.

Мужчины спешились. Младший возился с конями, привязывая их к одинокой осине и любовно охлопывая по бокам.

Двое богатырей, не снимая рук с эфесов мечей, взбежали на крыльцо и принялись притопывать, сбивая с валенок налипший снег.

— Ох, огульники… — шепотом прохрипел Йог. — Они бы еще дробь выбили!

Гости, не расслышали жалобных стонов, они просто толкнули дверь и ввалились внутрь.

— Иван. — представился старший, вежливо склоняя голову. — Княжий сын из Берграда.

— Иван. — эхом откликнулся второй богатырь. — Кухаркин сын. Оттуда же.

— А на дворе, стало быть, — Иван Пёсий сын. — не удержался Йог. — Опять же из того же лапотного Медвежьего Логова.

Воины мгновенно обнажили клинки и встали спина к спине:

— Кто здесь?!

— Домовой. — беззастенчиво соврал дед. — Очень могущественный, но добрый, особенно если мне пивка пожертвовать.

— А я — Илья. — усмехнулся внук Яги, приподнимаясь над столом из затемненного угла. — Безродный горемыка-сиротинушка.

Йог хмыкнул.

Яга изумленно приподняла бровь: внук взрослел не по дням, а по часам.

— Что же вы на пороге топчетесь? — захлопотала старуха. — Милости прошу к столу. Отведайте с нами, чего бог послал.

Но не успели богатыри шагнуть, как кони на улице дико заржали. Княжич метнулся к окну, матюкнулся и рванулся к выходу. За ним последовал и кухаркин отпрыск. Растерявшийся Йог, на сей раз, не успел присесть, и оба Ивана плюхнулись с крыльца в ближайшие сугробы.

Над мостом тем временем вспыхнуло кровавое зарево. Небо превратилось в сгусток фиолетового пламени. Воздух вокруг пляшущего огня превратился в серебряные нити. А потом из этой колдовской паутины выполз вполне реальный и довольно упитанный трехглавый дракон.

Перепуганные кони рвали уздечки. Младший Иван повис на поводьях.

Первым из сугроба вынырнул княжич. Бородатое лицо воина исказила гримаса ужаса. Выхватив, блеснувший в лунном свете, медный меч, богатырь ринулся в атаку.

— Уф! — дракон выпустил пар из носа. — Опять богатыри пожаловали!

Княжич подбежал к противнику и, явно подзадоривая самого себя, завопил:

— Смерть захватчикам! — потом слегка смутился и неуверенно прибавил. — Враг будет разбит! Победа будет за нами!

Дракон зевнул и угрожающе поднял шипастый хвост. В вертикальных зрачках чудовища отразились скука и раздражение. Иван размахнулся и изо всех сил рубанул противника по шее.

Дракон одним ударом хвоста вогнал воина в снег по самые плечи.

В это время подоспел Кухаркин сын.

— За Родину! За Василису! — дико взвыл средний Иван и, несуразно размахивая мечом, случайно задел драконью лапу, оцарапав ее до крови.

Змей новым ударом хвоста вбил дерзкого противника в снежную кашу по пояс.

Резко развернув и свернув перепончатое крыло, дракон выбил из рук воина меч, и снова заговорил человеческим голосом:

— Безобразие! Это не честный поединок, а терроризм какой-то!

Самый молодой Ванюша отпустил вожжи и кинулся к друзьям на выручку. Освободившиеся кони рванули вглубь леса.

— Что ж ты сидишь, Илюша? — зевнула баба Яга. — Разнимать драчунов надо. Ведь до убийства доходит, а ты — точно пень! Хоть бы молнией в них пальнул! Ох, вырождаются Йоги! Скоро на пару с дедом сутками сидеть будете, скрестив ноги, и хоть кол на голове теши — ухом не поведете!

Последний богатырь молча, с разбегу, воткнул копье между чешуйками чудовища и отпрыгнул в сторону. Струйка черной крови стекла на истоптанный снег. Ванюша, почуяв замешательство противника, подпрыгнул и, сжимая клинок обеими руками, одним ударом снес левую голову дракона. Кровища брызнула фонтаном.

— О-о-о! — взвыл Змей. — Больно, едрит твою медь! — И, судорожно взметнув хвостом, вбил наглеца по колено в снег и стылую землю.

Илья понял, что пришел его звездный час, и кинулся на улицу.

Змей, заметивший приближение еще одного человека, попятился.

Иван Пёсий сын, улучив долю секунды, швырнул мечом в противника и ранил зверя теперь уже в шею правой головы.

Илья покосился на отрубленную морду, которая пялилась в ночное небо удивленно распахнутыми глазами, и поежился. Затем Илья протянул руки вперед и представил, как из пальцев вылетели десять синих молний. Но ничего не произошло. Лишь со стороны Калинова моста рванул обжигающий ледяной ветер, пригнувший деревья к самой земле. Это было похоже на шумный выдох проснувшегося великана. Илью сбило с ног, протащило по воздуху и зашвырнуло в дальний сугроб.

Дракон злился. Увидев, что новый соперник жалок и смешон, змей перестал пятиться. В его глотках родился звериный рык.

— Чего ты ждешь? — закричала Яга на избу. — Там внук погибает, а ты тут спину об осину чешешь!

— Ничего без меня не могут. — проворчал Йог. — Все приходится делать самому.

Изба разбежалась, подпрыгнула, вытянула вперед правую лапу и ударила змея в грудь, в то самое место, где по поверью должна обитать душа. Дракон захрипел, закатил глаза и рухнул без сознания.

— Ну что: довольны? — вздохнул Йог. — Вояки, блин, защитники отечества!

Глава 3

Языки костра весело лизали сучья, скиданные в кучу возле соснового моста на пятачке земли, заранее очищенном от снега. Огонь сновал по веткам, урчал и тихо потрескивал. Вокруг расположились баба Яга, Илья и три сильно потрепанных богатыря. Чуть в сторонке, закинув лапу на лапу, на поваленной сосне восседал Йог. Рядом с избушкой сидел насупленный дракон:

— Супостаты вы, огульники! Перуна на вас, окаянных, нет! Я еще челобитную богам подам. Кто так дерется?! Двести лет к своей полюбовнице хожу через Калинов мост и еще ни разу такого не было, чтобы кто меня сознания лишил. Вы, бандиты, мало того, что поранили меня всего, так еще и голову снесли! А если бы огненный палец оказался нефункционирующим, что тогда? Уродом остальные века коротать?

— Хм… — крякнул Йог, но спорить с драконом не стал.

А сколько было мороки с примирением враждующих сторон. Первыми в себя пришли люди. Яга своими заклятиями вытащила их из снега и земли. Богатыри сразу же за мечи схватились. Так бы и изрубили бесчувственного Змея на кусочки, да Йог помешал. Дом встал на пути богатырей и спросил:

— А чего вы, собственно, Ванюши, на Змея накинулись?

— Это ты у него спроси! — закричали богатыри.

Тут змей очнулся, услышал спор между победителями и возмутился:

— Знать ничего не знаю! Я вас впервые вижу.

— Ты нам мозги не пудри! — рявкнул Кухаркин сын. — Кто утащил княжну Василису?

— У нас пока драконесс хватает. — обиделся дракон.

— Да ты не отпирайся! — вскочил на ноги княжич. Краска залила бородатое лицо. — Тебя весь город видел! Ты ведь один такой, трехглавый-то, в этих краях!

— Ах, вот оно в чем дело! — догадался дракон. — Ну, это у вас промашка вышла. Я-то на государевой службе состою. И зовут меня Змей Никанорыч. А есть еще вольнонаемник, точнее — бандит — Змей Горыныч. Позор всего нашего драконьего рода. Вот он-то вполне мог кого-нибудь похитить. Только ума не приложу: на что ему ваша Василиса? Может, в рабство хотел продать? А выкупа он не требовал?

— Ты нам сказки-то не рассказывай! — огрызнулся княжич. — Виновен, так отвечай!

— Погоди, Ваня, — прошамкала Яга, — а ведь и вправду есть еще один трехглавый Змей. Только обитает он в Марогорье, за Огненной рекой. Кстати, там недалече моя младшая сестра поселилась лет семьсот тому назад. Проведать бы ее не мешало.

Богатыри мрачно переглянулись. Приносить извинения дракону они не собирались.

— Ну, вот что, — на правах старшего подытожил Йог, — пожалуй, проводим мы вас, богатыри, до самых гор. Это ведь наши земли. А ну как вы опять на дракона напоретесь? Спалите ведь, к чертовой матери, все наше Чернолесье.

Дом сделал внушительную паузу и добавил:

— Так вот, этот наш сегодняшний Калиновский договор грех не обмыть!

— Э-э-э… — махнула рукой Яга. — Кому что, а вшивому до бани!

Никанорыч в предвкушении выпивки подвинулся поближе к огню, прихватив с собой и сломанное дерево, на котором только что сидел Йог.

Йог же тем временем хлопнул дверями, забряцал посудой и вывалил из себя дюжину пивных кружек, которые тут же раздали по кругу.

Яга шептала себе под нос заклятия и кидала в пламя сухие травы, доставая их из кармана своей ветхой шубейки. Вдруг колдунья закашлялась, потерла нос, и подозрительно посмотрела на людей:

— А вы часом не печенеги?

— Не слыхал я что-то про племя такое! — с напускной бравадою выдал княжич.

— Ну и ладно! — успокоилась Яга. — Я и сама вижу, что ошиблась: старею. Порой морок от правды отличить не могу.

— Ты, бабка, не темни. — обиженно надул губы младшенький Иван. — Ежели я — Песий сын, так это еще не означает, что — и кобель последний. А раз заикнулась, то выкладывай по порядку: кто такие эти печенеги, откуда взялись, почему мы про них впервые слышим? Да и что это за народ такой, который только на печи нежится?

— У них и домов-то, настоящих нет. Есть лишь раздвижные юрты из воловьих шкур. — сказала Яга. — Одно слово — кочевники. Родина им — степь, родители — меч да кобылица, бог — горящее полено. А прозваны так, оттого, что нет у них печени, а пьют они — каждый за десятерых! Потому у них от рождения глаза раскосые.

— Стало быть, — резонно заметил Кухаркин сын, — нам еще одна напасть грозит. Эх, не успели от первой войны оправиться, как новый ворог объявился!

— Да будет вам серьезность разводить. — проворчал Йог. — Еще не выпили, а уж потянуло их на глобальные общемировые темы. Не по-нашему это, не по Древней Правде! А печенегов в этом годе бояться не резон. Ежели когда и докатятся их орды до наших краев, то вы к той поре внуков увидите.

Когда вино было разлито по кружкам, Йог взял слово:

— Мы с супружницею давно живем. Сподобились и в прошлое слетать, и будущее выведать. Бывали в разных мирах, но покинули отчизну и обосновались здесь, в Чернолесье, именно потому, что в этакой глухомани люди не собирались строить империи, цементируя их фундаменты кровью. Все инакомыслящие, инакодышащие и инакочувствующие тысячелетиями мирно сосуществовали в этих чащобах. И вот теперь этому приходит конец. Но я не плачу о прошлом и не корю вас, берградцы, за то, что вы проторили к нам дорогу. Как не крути, а рано или поздно, с огнем и мечом пришли бы не ваши соплеменники, так другие, более жестокие и коварные. Увы, мне, но скоро всем, кого люблю всей душою, к чьему народу принадлежу, и кого вы, люди, в своей гордыне презрительно нарекли нечистью, всем придется сняться с насиженных мест. Так пусть будут здравы те, кто вскоре уйдет отсюда! Будьте здравы и вы, победители! Не тираньте нашу землю-родительницу, ведь она живая и печалится обо всех своих детях.

Мертвая тишина повисла над берегом.

И лишь Яга, нарушая тягостное молчание, откашлялась в кулак:

— Ну, ты, дед, даешь! Чем больше с тобой живу, тем больше удивляюсь. Зачем столько тоски-то натащил?

Богатыри старались не смотреть друг на друга. Йог словно прочитал их потайные мысли. Уж больно много они видели на своем пути непуганого зверья. Лисы, куницы, соболя — так и шастали под ногами, словно дразнились: вот, мол, мы — живые деньги — только и дожидаемся прихода истинных охотников, властных и сильных.

Никанорыч пустил сентиментальную слезу: если в Чернолесье хлынет орда вооруженных головорезов, то не удержаться здесь и драконам.

И только Илья понял, что дед преподал ему первый и, наверное, самый главный урок магического искусства. Никто не достоин жалости, и каждый сам виноват в том, что с ним происходит. И все, что говорил Йог — лишь громкие фразы, ведь если из Чернолесья выдавят всю нечисть, то над кем же будет губернаторствовать Яга? А если Яга солгала, то зачем? И как все это можно повернуть для собственной выгоды?

— Чего раскисли, точно сахарные? — хохотнул старик. — Ничто так не сближает, как совместная выпивка. Ну, вздрогнули!

В полной тишине все опрокинули в себя хмельное зелье. По жилам медленно начало разливаться тепло, но настроение у всех было безнадежно испорчено.

— А чего это мы без закуски? — Всполошилась Яга. Она метнулась в избу, и оттуда донеслось бряцанье посуды да старческое брюзжание.

— Ты это… — выдавил из себя Иван Пёсий сын, обращаясь к Змею. — Ты уж прости, что все так вышло. Знать бы раньше — мы бы прямиком в Марогорье отправились. Княжич наш Василису-то эту любит… Тут понять нужно. Любовь — штука серьезная.

— Да чего уж тут! — расчувствовался Никанорыч. — Если вы к нам путь берградцам не покажете, глядишь, еще столетие спокойно проживем. Ну, а на «нет» и суда нет.

На крыльце появилась старуха. Подвластные ее волшебству, следом за нею, точно привязанные, плыли по воздуху: кадка маринованных огурчиков; бадья с грибочками; квашеная капуста в бочке; липовый и вересковый мед в кувшине; малиновое, черничное, земляничное варенье в берестяных баночках; лесные орехи в коробе; дымящаяся похлебка в котелке; вяленая рыба в вязанках; бусы сушеных яблок. Замыкал процессию деревянный ковш с точеной ручкой в форме лебединой головы.

«Мать честная! — изумился Илья. — Где же, в эдакой теснотище, она все это хранила?»

Припасы мягко опустились подле костра. А ковш сам принялся черпать вино и разливать его по кружкам. И всем стало ясно, что Яга наконец-то принялась хозяйничать, как положено.

Молчавший доселе княжич встал и, покусывая рыжий ус, начал речь:

— Еще полчаса назад мы были заклятыми врагами и желали друг другу лютой смерти, а теперь сидим у одного костра, пьем из одного источника. И, не смотря на то, что мы потеряли коней, да затупили мечи, обрели мы гораздо больше. Я уверен: нет, не пойдут берградцы войною на чернолесскую нежить.

Тяжело давались старшему Ивану эти слова. Но в тот момент верилось ему, что все так и будет.

Выпили по второму кругу, и сразу стало веселее. Богатыри потянулись за огурцами, Илья — за грибами, дракон залез лапою в квашеную капусту, Яга принялась за орехи с медом.

Следующим выступил дракон. Поблескивая капустой, повисшей в одной из своих козлиных бородок, Никанорыч хором заявил:

— Эх, кабы вы без мечей явились, а я на государевой службе не стоял, как бы все здорово зажили! Выпьем же за дружбу!

В рядах врагов-союзников наметилось некоторое оживление. Вино давало о себе знать.

Через пару часов люди и дракон сидели, обнявшись, а Йог, растопырив вместо пальцев ставни, лихо отплясывал вприсядку.

Ближе к утру и лес, и приречье огласила общая пьяная песня, летящая в морозную высь вместе с искрами затухающего костра:

— Пьянка кончится когда-то,

Ведь она не навсегда!

Станут трезвыми ребята —

Расползутся кто куда.

И снова смутные подозрения закрались в душу Ильи. Он был твердо уверен, что слышал подобные песни, знал их. Но что-то в них было не так. За всем этим был какой-то вселенский обман. И знакомые мотивы звучали как насмешка богов. Илья пел вместе со всеми, плакал, и не стыдился своих слез. Илье было не важно, где она, та, истинная страна, родившая его: где-то там, где нет ни Йогов, ни драконов, или здесь, среди захмелевших богатырей. Главным было само чувство всеобщей, но светлой тоски.

Илья задрал голову к небу. Сверху ласково глядели звезды. Казалось, что это чьи-то добрые глаза следят за детскими шалостями людей и нечисти. И с этим ощущением сопричастности ко вселенским тайнам бытия, Илья забылся.

Глава 4

Голова болела так, точно превратилась в наковальню, а старательные подмастерья беспрестанно и методично били по ней кувалдами, плюща жидкий металл мозгов. Боже, как хотелось соленого рассола! Полцарства бы отдал за пару глотков! Мир казался неудачной шуткой Творца.

Все время мерещились пьяные бородатые мужики, протяжно окающие на северный лад, с надрывом выводящие песни о каком-то Святогоре, похороненном заживо.

А еще все время казалось, будто рядом в задорном танце кружила деревянная изба, пыхающая дымом из печи и путающаяся в своих куриных ногах как изрядно захмелевший сапожник.

Чудились слезящиеся драконьи морды, которые, перебивая друг друга, вели сентиментальное и занудное повествование о своей первой любви, юношеских грезах и о неслыханных душевных муках.

Похоже, допился Илья до чертиков, до белой горячки.

И тут Илью подбросило: он все вспомнил! Он ведь встретил Новый год, не просто заблудившись в лесу, а в веселенькой компании нежити. Мало того: еще и наклюкался с ними до потери пульса… Ну почему все мыслимые и немыслимые неприятности вечно валятся именно на его голову?!

Илья попробовал встать. Мир качнулся и медленно поплыл в сторону так, что казалось: тело плавно поднялось, и зависло в воздухе.

Комната, в которой он проснулся, была залита неестественно ярким, режущим глаза, светом. Приходилось щуриться. Все здесь было подозрительно знакомым: крепко сбитый стол, притулившийся между окнами; мерно потрескивающая печь; полати, аккуратно задернутые линялыми занавесочками; деревянная кадушка с водой, прикрытая крышкой, чтоб черти воду не замутили; полочки, шкафчик, красный угол, из которого грозно взирали аскетичные лики богов и предков; гроздья цветущей герани — все это Илья где-то видел, и не раз.

Превозмогая головокружение, Илья приподнялся на лавке, врубленной в стену дома, и тупо уставился на новенькие домотканые половички. Яркие насыщенные цвета туманили сознание или, может быть, это хмель гудел в голове, но вдруг почудилось, что черные нити зашевелились, словно клубок потревоженных змей, изменили очертания орнамента, превратились в контуры волшебного Чернолесья. Синие полосы обернулись застывшими венами рек, желтые — поднялись пиками гор, белые круги превратились в заснеженные поля, а над всем этим полыхнули огненные окантовки, и огромный кровавый ромб превратился в маленькое солнце. Илья вдруг впервые осознал, как много кругом красного и черного, словно жизнь и смерть, добро и зло, день и ночь ходят в одной упряжке и просто не могут обойтись друг без друга.

Илье грезились залитые солнцем луга, белокаменные города, хороводы задорно смеющихся девок. Виделось ему, как он, раскинув руки, летел над землей. Этот полет в никуда страшил своей необычностью, но и манил запретным счастьем. Илья парил в звездном небе, поддерживаемый лишь теплым ветром. Внизу колыхалась ковыль, дальше темнели силуэты насупленного леса. А за чащобами высились горы. Их белые шапки загадочно светились неестественным светом, заставляя взмывать все выше и выше. И уже оттуда, из заоблачной выси, Илья разглядел огненную ленту, рассекшую горный хребет пополам. А с горного плато в воздух взмыло подозрительное черное пятно.

Двери неожиданно громко хлопнули. Чудесное видение, а вместе с ним и мысли о превратностях судьбы растаяли. На пороге стояла старуха, укутанная в пуховый платок. Это была баба Яга.

— Что, милок, испугался? — кивнула головой Яга в знак приветствия, снимая с себя поизносившуюся шубейку и вешая ее на сучок, специально не стесанный с бревна на стене. — Чай я тебя не съем.

— Один раз ты уже пыталась. — согласился Илья.

— Помолчал бы, герой. — усмехнулась старуха. — Это ж надо было так ужраться! Что ты дракону сказал? Никанорыч, хоть и сторож, а все же натура тонкая, поэтическая. Да и то сказать: было б у тебя три головы и все девки от тебя бы нос воротили, — сладко бы показалось? А зачем ты княжичу в глаз двинул? Что, дедовы речи подействовали? Так ведь ход истории пьяной дракой не переломить. И даже, если не вернутся Иваны из похода, все одно по их следам двинется дружина… Но вот к чему ты моего кота по лесу гонял и за хвост как булаву раскручивал — того, видимо, мне никогда не понять. Он-то тебе чего сделал?

— Значит, достал. — буркнул Илья, но не смог припомнить ни один из этих подвигов.

— Ладно, уж… Выпей. — вздохнула Яга и протянула ковшик с водой, которая вдруг зашипела, забурлила, словно кипяток. Илья опасливо покосился на дно; там стремительно таяло что-то белое.

«Авось не отравит. А то кто потом будет предвыборные речи толкать?» — вяло подумал Илья и отхлебнул колдовского зелья. В горле сразу запершило, но зато в голове сразу прояснилось, боль прошла.

— Слушай, старая, — вздохнул протрезвевший Илья, — мне тут привиделось, будто лечу я в какие-то горы, и кто-то спешит мне навстречу. И тревога какая-то мучит. Точно кто-то меня предупредить хочет, но не может… Да еще накануне приснилось похищение Василисы. Только там дракон ни в чем не виноватый. Жертва обстоятельств, как и я.

— Вот гадина! — всплеснула руками Яга. — Это все Мара воду мутит. Из-за Огненной реки в наш мир выползти захотела. Обидно ей, что под Шерским лесом всех слуг ее побили и погнали прочь. Конечно, кровь льется по обе стороны Огненной реки, да только при Маре вся радость жизни умрет. У нее же упыри — те еще лицедеи — и то чувство юмора терять стали. Их даже время от времени безумие охватывает: жаждут и людей, и всю нечисть, и самих себя извести, оставив землю чистой и, как они считают, — прекрасной. А Зеродар наш, пророк, пусть и простецкий, но честный, это он высказался, что Мару остановишь ты, да только… только сам костьми там и ляжешь.

Наступило тягостное молчание.

Наконец Илья сказал:

— Баллотируешься, говоришь. Вот тебе и родная бабка. Очень, очень интересно. А то, что за мной гоняется какая-то Мара, и пророчеств обо мне куча — так это ничего.

— Знаешь, — робко добавила Яга, — боги ведь милостивы. Я точно знаю, что покорить наши народы у Мары кишка тонка, да ведь мы-то первые у нее на пути. И Зеродар мог ошибиться — он ведь тогда пророчил в таком состоянии, в котором ты кота гонял… Но самое главное это то, что остановить продвижение Мары возможно лишь при союзе с людьми или при моем руководстве сопротивлением. На людей ты уже насмотрелся. В конце концов, жизнь это такая игра, в которой побеждает тот, у кого в рукаве джокер.

— Да понял уже. — вздохнул Илья. — Освобождение Василисы непременно перетечет в противостояние Маре, а когда ты, Яга, станешь-таки губернатором, вот тогда и появится джокер. Интересно, что это будет: революция, дворцовый переворот, просто террористический акт? Мы еще с тобой будем мыть сапожки в, черт знает каком, океане, потому что вокруг нас все подонки, однозначно. Ладно, все это лирика, а что же мне теперь делать? Срочно учиться боевому искусству или практиковаться в магии?

— В жизни любое ремесло пригодиться может. — уклонилась от ответа колдунья. — Делай, что сочтешь нужным, да только внимания лишнего к себе не привлекай. Как знать, может Маре мужик какой подвернется. Влюбленной бабе не до расширения сферы влияния.

Илья нервно прошелся по комнате. Головокружения и тошноты больше не было, но Илья распахнул окно и вдохнул свежий морозный воздух. А, собственно, чего можно ожидать от бабы Яги? Вдали слышался топот ног, и раздавалась походная залихватская песня:

— Сквозь годы сияло нам солнце свободы,

Нас Йог курелапый в дорогу послал.

Сквозь топи похмелий построил он броды,

И грамотой он мужиков подковал!

Союз нерушимый берградцев со Змием

Сплотил у моста дедка Йог удалой.

Скрепили винищем на зависть плебеям

Единый, могучий союз молодой!

«Постой! — осенило Илью. — Как же до меня сразу не дошло? Не настоящий это мир, а пародия какая-то. И герои здесь, и песни взяты напрокат из какого-нибудь „Кривого зеркала“. Так не бывает, не должно быть. Это либо затянувшийся кошмарный сон, либо белая горячка. И третьего не дано. Откуда богатыри и драконы могут знать старый гимн, чтобы так извратить его? Нет, как ни верти, а не сходится здесь все, не стыкуется. Даже в долбанной фэнтези, в которой три тома подряд эльф, гном, человек и какой-нибудь хоббит или хафлинг идут за к Самоцветным горам, в которых золота нет, даже там есть какое-то правдоподобие. Вымышленные обряды, имена, традиции — там хотя бы не смешивают все в одну кучу. А в этом Чернолесье собрались алкаши и играют спектакль под названием „Мы не совки, совки не мы“! Все, пора просыпаться»…

Илья помотал головой, но ничего не менялось. Йог уже пять минут стоял и любовался горами. А посмотреть было на что.

Над вулканом курился дымок. Пики соседних скал, сияли белизной снежных вершин. Илья все глядел в распахнутое окно и никак не мог понять, как это мирно уживаются глыбы льда и струи жидкого огня, плещущего из жерла вулкана, танцующего между дочерна обгоревшими валунами. Пламя пробило себе меж горных хребтов довольно широкое русло. Да, Огненная река по праву носила свое название.

Берградские богатыри, запрокинув головы, тоже любовались этим необычным капризом природы. Спешившись и отхлебывая из фляжек доброе приостеринское вино, в мыслях они уже были там, по ту сторону пламени, где, как предполагалось, томилась в драконьем плену Василиса Прекрасная.

Яга подошла к окну, потрепала ставни, и насмешливо сказала:

— А что: есть еще порох в пороховницах? А не приударить ли тебе, старый, за Марой?

— Даже и думать не смей!!! — рассердилась избушка, гневно пыхнув трубой. Я из одного бабьего плена ускользнул вовсе не для того, чтобы на старости еще и Мару соблазнять! Да она же худосочная — смотреть не на что! Хорошенькой да миленькой язык назвать не повернется. И повадки у нее мужицкие, и походка как у кузнеца. Да и потом, она же чокнутая! Ей, может быть, мой теперешний вид больше понравится, нежели, если все тридцать три красавца из Темной бухты примутся бегать вокруг, в чем мать родила, вместе со своим Черн-Умором.

— С Черномором. — терпеливо поправила Яга. — Да ты его-то не трожь. Он, хоть и щупленький, а вон каких вояк настругал. Заметь: один, между прочим! А ты на что сгодился? Как был сморчком во всех отношениях, так и остался!

— Что ж ты нас к Маре тащишь? Пущай твои дружки выполняют историческую миссию. Что ж ты нас совсем не любишь, не жалеешь. Ладно, я тебе муж, который объелся груш, но ведь Илья твой внук!

— Ладно. — пошла на мировую старуха. — На месте решим, что делать. Все-таки мы тоже не лыком шиты.

— Ты ври да не завирайся. — ехидно хихикнула изба. Илье показалось, что Йог стал очень довольным, если, конечно, так можно сказать о куче бревен с черепицей и бычьими пузырями окон вместо глаз. — А кому я аппендикс собственноручно вырезал? Вот как раз лыком-то тебя и пришлось штопать.

— У, вражина! — донеслось громыхание посуды. — Хоть бы раз, из вредности, слово доброе молвил. Все-то он гадости помнит, вечно подковырнуть норовит. Остряк-самоучка!

Богатыри, переминающиеся снаружи с ног на ногу, переглянулись, понимающе кивнули друг другу и расхохотались.

Разъяренная колдунья гневно сверкнула красными от недосыпу глазами:

— Нечего ржать! Молоды еще, над великой Ягой потешаться!

— А вы бы громче орали на границе-то. — утирая слезы, выдавил безбородый Иван Песий сын. — У Мары-то со Змеем Горынычем, в любом случае соглядатаи о вашей перепалке уже судачат.

— Это верно. — слегка поостыла старуха.

— А меня больше всего интересует, как мы через реку переправляться будем. — перешел к насущным проблемам Иван Кухаркин сын, задумчиво почесывающий бороду.

Яга, кутаясь в находский пуховый платок, фыркнула на избу:

— Дед, а что у нас с лягушкой? Она жива?

Наступило тягостное молчание. Йог помялся, потоптался, но все же пробасил:

— А ты это у кота спроси. После пьянки на Калиновом мосту он как взбесился: так и норовит кого-нибудь сожрать. Поймает таракана, схватит зубами за усы, покрутит башкой и — шмяк несчастного об пол. Озверел, одним словом… Боюсь, что он и лягушку — того — оприходовал.

— Да ты что городишь?! — взорвалась старуха. — Она же двоюродная сестра царевны-лягушки. Это же международный скандал! На нас Обулханаир за такие дела весь свой улус поднимет!

— Да забыл я про нее. — принялся оправдываться дом. — А сама-то ты где была? Хотя, впрочем, то, что Митрофаныч кампанию против вредных насекомых объявил, так оно и к лучшему. Мне ведь тоже надоело чесаться по ночам точно псина блохастая.

— Митрофан! — взревела Яга. — Выходи, паскудник! Выползай, жалкий пожиратель лягушек! Я тебе сейчас покажу кузькину мать!

На полатях зло загорелись два зеленых огонька.

— Так вот ты где! — Яга швырнула в кота кочергой. — Мерзавец! Изверг! Убивец!

Дико мявкающая черная бестия стрелой слетела вниз и кинулась к окну, но дед Йог, тихо прошептал: «Прости, брат Митрофаныч», — и захлопнул ставни перед самым кошачьим носом.

Старуха протянула свои костлявые руки, и с давно нечищеных ногтей сорвались десять фиолетовых молний, мгновенно превратившихся в сеть, опутавшую кота, лишая его возможности пошевелить даже хвостом.

— Будем отпираться или сразу сознаемся? — мрачно полюбопытствовала Яга.

Кот бросил в ее сторону презрительный взгляд.

— Отвечай, когда с тобой разговаривают!

— Инквизиторы… — процедил Митрофан. — И внук ваш — мучитель котов, и богатыри — олухи, и Йог — предатель!

— Ох! — горестно вздохнула изба.

— Так значит, все-таки, сожрал? — кустистые брови Яги сошлись на переносице.

В этот момент из-за старых сундуков, обитых пластинами давно позеленевшей меди, выскочила лягушка. Она метнула розовую ленту языка в сторону трусившего по своим делам таракана и сглотнула добычу.

— Мать твою! — изумился Йог, поводя каждым бревнышком своего тела. — Так это ты для нее «мясо» припасал! Вот уж воистину — золотое сердце!

Старуха тряхнула руками, ослабляя магическую сеть, и грузно осела на лавку:

— Что ж ты молчал, придурок?

— А чего языком молоть? — вопросом на вопрос откликнулся Митрофан, выползая из мерцающей паутины. Затем пренебрежительно фыркнул и вздыбил шерсть:

— Да и что толку? После визита вашего ненаглядного Ильи про бедную Светлану все позабыли. А заикнись я о ней в Новый год, пожалуй, ваш внучек пустил бы ее на шашлык… Ведь, как ни крути, а воспитания ему явно не хватает.

— Вот, — хихикнул Йог, — учись, старая, доброте душевной.

— Да ну тебя, — отмахнулась Яга, — мы с тобой, можно сказать, на тропу войны вышли, а тебе все бы хохмить. — И, уже обращаясь к лягушке, добавила. — Иди сюда, дорогуша, пособи нам через реку переправиться.

— Не дам я вам Светлану надувать! — ощерился Митрофан. — То голодом морят, то на пытки волокут! А если она лопнет и умрет? Что тогда? Неужто не жалко? Живая ведь, разумная, не шарик воздушный!

— Да чего ты кипятишься? — урезонила кота колдунья. — Заклятье на ней. Десяток другой богатырей через Огненную реку перебросит — снова обернется красной, то бишь луноликой девицей.

— Не надо мне девицы! — обиделся Митрофан и демонстративно отвернулся к стене, ворча себе под нос. — Одной Яги под завязку хватает.

Воспользовавшись моментом, старуха сграбастала лягушку и выскользнула на улицу.

Кот, поняв, что его провели, с дикими воплями кинулся царапать двери. Йог же в этот момент с шумом захлопнул двери и закрыл печную заслонку. Митрофан яростно взвыл.

— Ну, Иван, — Яга спустилась с крыльца и торжественно протянула княжичу — старшему богатырю — зябнущую лягушку, — теперь дело за тобой. Ее надуть только знатный богатырь может.

— А зачем? — искренне удивился княжич.

— Балда! — сверкнул белоснежными зубами младшенький Иван, Песий сын. — Прыгать на ней через реку будем. Так что, давай, порадей ради Василисы!

Княжич беспомощно повертел лягушку в руках и жалобно покосился на колдунью:

— В какое место надувать-то?

Тут уже захихикал даже Йог.

— Хм… — смутилась старуха и даже слегка покраснела. — И чему вас там, в Берграде учили?

— В губы, что ли? — слегка обрадовался старший Иван. — Или, что там у нее вместо рта?

— Вот бестолочь. — беззлобно рассмеялась старуха. — Видишь на спине неестественный горб — это затычка. Я понимаю, что это не самый приятный способ времяпрепровождения, но, опять же, это не просто лягушка, а принцесса заколдованная. Чем чаще ее надувают, тем быстрее спадет проклятье.

— Ничаво, ничаво! — похлопал по плечу растерянного тезку Кухаркин отпрыск. — Не под венец же тебя тащат.

Княжич вздохнул, поплевал в сторону, набрал в легкие побольше воздуха и принялся за дело. Светлана начала раздуваться. Когда она достигла размеров избушки, дед Йог не утерпел и, подпрыгнув на месте, рявкнул:

— Да буде, буде! А то и взаправду лопнет!

Богатырь облегченно открыл глаза, водрузил в спину лягушки замысловатую пробку, услужливо поданную Ягой, и перевел дыхание. На него жалко было смотреть.

Илья видел на все это из закрытого окна. А за спиной его метался и верещал диким голосом черный кот.

— С Велесом! — воинственно гаркнула старуха. — Ну, чего там топчетесь, как не родные? Время-то идет! Давайте, прыгайте по очереди. Только держитесь покрепче.

Люди неуверенно переглянулись. С молчаливого согласия остальных, первым на зеленое чудище вскарабкался Иван Песий сын.

— А как же кони? — подал неуверенный голос Кухаркин отпрыск, цепляясь за последнюю надежду остаться по эту сторону Огненной реки.

— Пусть себе пасутся. — ответила изба. — На обратном пути старуха их мигом соберет в нужном месте. Или вы еще не убедились в ее магическом искусстве?

Лягушка с седоком еще больше надулась, напружинилась и махом перенеслась через пламя. Песий сын соскочил с пупырчатого рысака и подал голос:

— Ребята, а здесь уютно! Никаких тебе сугробов. Все чистенько, словно каждый день дорогу вылизывают. Я такого еще не видал.

— Поэтому вас и не пускают в цивилизованные страны. — фыркнул Йог. — А то вы везде ведете себя точно дома. Так через неделю будут везде и хлам, и сугробы, и пьяные богатыри в кустах. Эх, кабы Мара не спятила, да разве ж мы повели вас за Огненную реку?

— Попридержи язычок. — приструнила супруга Яга.

А на вернувшейся лягушке уже устраивался Кухаркин сын, прикидывающий в уме, что если таким способом раздувать месячных поросят, то уже через полгодика на вырученные деньги можно открыть свой кабачок на площади Главной Победы.

Когда же все богатыри оказались по ту сторону полыхающей преграды, из лягушки выскочил кляп, и она стала стремительно сдуваться. Растерявшиеся тезки с перепугу завопили, а княжич, представив, что ему снова придется касаться губами склизкой зеленой кожи, побледнел. И в ту минуту, когда среди воинов уже разразилась паника, над языками огня показался Йог. Он воспарил в мощном прыжке и пытался помочь себе ставнями, точно крыльями. А еще выше, в ступе, размахивая помелом, показалась баба Яга с отчаянно матерящимся котом, смертельно вцепившимся когтями в старушечьи патлы.

Мгновение, и бревенчатый старик приземлился, но не удержался на лапах, завалился набок и, тяжело сопя, высказался:

— У-у-у, мать твою! Чуть гузку не подпалил. И почему избы не летают?

Пока богатыри с воплями: «Эх, раз! Да еще раз!!!» — поднимали Йога на ноги, а Яга, держась за поясницу и, подволакивая костяную ногу, выползала из своего летательного ушата и поспешила на помощь деду; Митрофан рыдал над принявшей обычные размеры Светланой. Кошачьи усы подергивались в истерических спазмах:

— Что они с тобой сотворили?! Изверги! Проклятые потребители! Никакой любви к живой природе! Ни малейшего понятия, что кому-то тоже может быть больно!

Илья, потирая ушибленный бок, думал примерно о том же, о чем причитал кот.

А глубоко в горах, в древнем каменном замке, склонившись над хрустальным шаром, разглядывал это комическое вторжение Кащей Бессмертный — министр безопасности Марогорья. Морща обтянутый желтой кожей, блестящий лоб, покусывая, щегольской ус, и нервно отбивая на столе пальцами такт военного марша, он улыбался собственным мыслям: «Уж ежели проложена Огненная граница, то, верно, не для того, чтобы Йог со своей потаскухой водил через нее полудиких Иванов, не помнящих родства… Впрочем, в нашем сытом, цивилизованном и благополучном мире давно раздается запах падали. Рыба гниет с головы. Пусть же эти охламоны низложат Мару. А потом я подавлю мятеж и стану, наконец, у самого руля государства. Пора выйти из тени и показать миру, кто здесь истинный хозяин. Я приду как освободитель и от безумия королевы, и от глупости богатырей. Что ж, в этом есть свой шарм».

Зимнее солнце застыло в небе золотым истуканом, оно совсем не грело. Его лучи искрились в снежных одеяниях гор, прыгали зайчиками меж ущелий. Дорога петляла между скал, разветвлялась, образуя сеть узких тропинок, уводящих почему-то к вершинам скал. Подмерзающих богатырей, то и дело прикладывавшихся к фляжке с приостеринским вином, это настораживало; но дед Йог бодро вышагивал впереди, и, казалось, совсем не обращал внимания на обилие подозрительных великанских следов. Бренча своими бревнами, курелапый старик с надрывом вытягивал очередную походную песню:

Тезки Иваны грозным хором подхватывали последние строчки, сотрясая морозный воздух раскатистым эхом. Продолжая самозабвенно драть глотку, если можно так выразиться о курелапой избе, старик, свернув за очередной каменистый склон, растерянно взмахнул ставнями и притормозил. Отряд вышел прямо на дозорную вышку. В этом была горькая ирония судьбы.

— Черт побери! Кто бы мог подумать, что они свой пропускной пункт обустроят именно здесь?! — тихо простонал Йог.

Да и то сказать: кто же таможню на центральной магистрали ставит? Сметливый мужик — завсегда в обход идет. Это ж, какая у Мары законопослушная, а вернее — тупоголовая, нечисть тут обитает?

— Что замешкались, орлы? — подала с полатей голос баба Яга, отогревавшая свою костяную ногу. — Дед, чего стряслось?

— Ты когда, карга старая, в последний раз в Марогорье была? — злобно прошипел Йог в ответ. — Ты мне, что про охрану границы пела? Впереди блокпост, а у нас ни документов, ни денег для взятки!

— Не было тут ничего! — завизжала обидевшаяся колдунья. — Зуб даю! Когда я с Кащеем пыталась наладить дружественные отношения, это были глухие места!

— Конечно. — ехидно согласился Йог. — Триста лет тому назад.

— Ну, кто же знал, что они, марогорцы, такие шустрые… — вздохнула Яга.

— Мы тут песнями всю округу распугали, улизнуть не удастся, — сердился старик, — а вооруженные богатыри без визы и вида на жительство — просто подарок для внутренней разведки.

— У меня в чулане десяток серебряных гривен хранится. — вздохнула Яга. — Может, еще откупимся?

— Да ты, что, совсем рехнулась? — участливо поинтересовалась изба. — Они ведь нечисть суеверная: спирт чесноком не закусывают, серебра боятся, а от осиновых поленьев бегают, как заяц от волка. Одно слово — заграница.

Погранзастава возвышалась сразу за хлипким мостом, перекинутым через бурлящую, но уже обычную речушку. Это было простое скопление построек: дозорная вышка, ангар, казенный дом в два этажа и разбитый на склоне горы огородик. Поворачивать было поздно. Из ветхого строения, напоминавшего отсеченную половину добротного дома, показалось странное существо. Оно оглядело, как висит на шесте подле печной трубы темно-вишневый штандарт, и повернулось к непрошеным гостям.

— Кажется, нас обнаружили. — рассудительно заметил Пёсий сын. — И отступать нам некуда — позади река.

— Ага. — поддакнул средний Иван. — Жребий брошен, а мостов через пламя все одно, нет.

— Все-таки вляпались! — в сердцах топнула изба.

Мгновение, и бдительный страж очутился рядом с опешившими богатырями, причем, никто не успел заметить, как он это сделал. Словно по воздуху перенесся: там — растаял, здесь — появился.

— День добрый! — неуверенно подал голос Йог.

— И тебе того же. — равнодушно пожал плечами хозяин здешних мест. Был он в овечьем тулупе, накинутом прямо на широченную исподнюю холщовую рубаху, из-под которой торчали штаны, небрежно заправленные в валенки. Скоба прямых русых волос скрывала его правый глаз и переходила в отросшее до плеч каре. — Почему при оружии? Куда путь держите? Предъявите-ка охранные грамотки Мары. И паспорта с визами, и миграционные карточки.

— Я тебе сейчас покажу пергамент с печатью. — мрачно пообещал княжич, шевелящий руками быстрее, чем мозгами. Резкий взмах — блеск стали, — и меч со свистом разрубил пустоту в том месте, где секунду назад стоял лохматый страж границы.

— Идиот! — только и успел выдохнуть Йог.

Пограничник вновь оказался по другую сторону моста. С него словно сдернули маску равнодушного любопытства. Даже издали на лице его читалась обида: его, Лихо одноглазого, не узнали, не упали носом в снег, не молили о милости! Более того, — посмели поднять оружие!

Лихо взметнул руки над головой, и тут же непонятная сила взметнула дерзких богатырей в воздух, расшвыряв их по сторонам.

— Ой-ей-ей! — взвыл бедный Йог, сшибленный с лап той же колдовской волной и, словно детский мячик, покатившийся назад, в сторону Огненной реки.

Ветер стих так же резко, как и появился. Но небо стремительно затягивало серыми тучами. За эту занавесь из хмари спряталось солнце. Белые пушистые снежинки начали свой медленный танец.

— Вот он лик мироеда! — раздалось жалкое ворчание княжича, поднимающегося со стылой бесснежной земли.

— Да, этот покруче Никанорыча будет. — согласился Кухаркин отпрыск.

— И, не дай Боги, он окажется трезвенником… — подвел итог Песий сын.

Патлатый страж Марогорья победно усмехнулся и скрестил руки на груди. Он ждал. Если через пару минут эти наглецы не приползут к нему на коленях, то не будь он Лихом, устроит здесь конец света в отдельно взятом ущелье!

Когда Илья и богатыри поставили наконец-то Йога на лапы, а Яга, черный кот и лягушка спрятались в утробе избы, терпение пограничника лопнуло:

— Эй, нарушители, не хотите ли извиниться?

— Не сердись о Владыко дорог, повелевающий ветрам и водам, огню и духам! — залебезил Йог, торопливо прихрамывая обратно к мосту. — У ног твоих смиренно молим выслушать нижайшую просьбу нашу: пощади животы наши, ибо не ведаем, что творим и дерзнули на Тебя окаянной своей денницей в полном помутнении рассудка.

— Похоже, дед сильно головушкой стукнулся. — высказал предположение княжич.

— О, всемогущий Лихо, Ты прославлен певцами по всей земле! Мудрость твоя напоила пересохшие колодцы безумия и отчаянья, вливая в сотни умиравших юродивых жизнь и исцеление. Сила Твоя воздвигала и сглаживала горы. Воля Твоя разворачивала реки вспять и заставляла распускаться цветы среди зыбучих песков. Справедливость твоя стала мерилом в людских судебных тяжбах и легла краеугольным камнем в основу всемирного права. — продолжал дед. — Так неужели Ты не выслушаешь тех, кто припадает к Твоим стопам, кого Ты уже простил в великом Своем милосердии?

— А что, этот Лихо и вправду такой могущественный? — удивленно прошептал Кухаркин сын, поворачиваясь к Яге.

— Да брешет старик, как обычно. Только, если от вранья бывает существенная польза, то это уже зовется дипломатией. — криво усмехнулась ведьма. — А вы, Ванюши, морды-то не воротите: улыбайтесь да кланяйтесь. Вам не убудет, а в живых оставят.

Богатыри переглянулись, стыдливо отвели друг от друга глаза и с натужными гримасами отвесили глубокие поясные поклоны в сторону моста. Илья хотел отвесить что-нибудь куртуазное, но подумал, что ни к чему выделяться и присоединился к остальным.

— Ладно. — махнул рукой одноглазый, явно польщенный вниманием и славословиями в свой адрес. — На первый раз прощаю. Но вы так и не ответили, зачем пожаловали: дела искать или от дела лытать?

— А он нахал! — прошипел сквозь зубы Песий сын.

— Зато вы прогибаетесь, а он — нет. — промяукал кот и горделиво потянулся, явно намекая на то, что уж он-то челом о землю не бил.

— Цыц! — оборвала разгорающуюся перепалку Яга. — Не хватало нам еще междоусобицы!

— Дивно Марогорье священными рощами удивлено еси. Светлыми озерами, чистыми, как девичьи слезы удивлено еси. Хрустальными прохладными струями рек удивлено еси. И Хорса лик взирает благосклонно с лазоревых небес на Велесовых внуков и детей Перуновых. — продолжал разливаться соловьем Йог, задумавший маленькую хитрость. — Но на сей, вельми богатой край, упала черная тень гордыни. И словно грозовые тучи, затмила беспричинная ярость глазоньки Мары. А нас послали волхвы наши. Ведают оне, что в сердце вашей госпожи полыхает страсти пожар. По тебе она сохнет, Лихушко, да только пока и сама того не ведает. Но вы должны встретиться до того, покуда не зажглась в небе звезда Броненосца. Само Провидение глаголет через нас: что стеречь границы, когда судьба пророчит тебя в правители? И переименуется сия земля в Лихогорье отныне и до скончания веков.

— Хорошо врет. — хмыкнул княжич. — Красиво.

— Не то слово. — отозвался Кухаркин сын. — Сунуть ему гусли в лапы — всё Марогорье очарует.

— За то и люблю. — потеплели глаза бабы Яги. — В молодости он такой враль был — уреветься можно! Девки табунами за им бегали, слушая его байки о вечной нежности. И куда только это все подевалось?

Лихо заулыбался, сделал приглашающий жест, и люди двинулись вслед за избою на тот берег. Лихо глубокомысленно изучил каждого из гостей и почесал пятерней в затылке:

— Ну, а ежели я поверю вам и отправлюсь к Маре во дворец, кто останется за мостом приглядывать?

— Змей Горыныч. — робко высказал тайное предположение княжич.

— Нет. — деловито возразил одноглазый. — Ему сейчас не до того. Говорят, опять живую девку для опытов притащил. Ну, ясно дело, он же у нас ученый, а резать лягушек не может, даже питает к ним некую симпатию. Талдычит, что они — его родственники, так же, как ящерицы, только маленькие. А на своих лапа не поднимается.

Краска бросилась в лицо старшему Ивану, пальцы непроизвольно сжали рукоять меча, но тут же он почувствовал на своем плече костлявую руку бабы Яги:

— Не спеши, сынок, ничего твоей Василисе покуда не сделали. А если она действительно Прекрасная, то и вовсе всё обойдется как нельзя лучше.

— Чего это он у вас такой прыткий? — Лихо перевел взгляд с Йога на княжича. — Никогда бы не подумал, что такой мудрец, как ты, станет водить дружбу с торопыгами и неучами.

— У него Горыныч невесту украл. — вступился за влюбленного Песий сын. — Вот он и переживает.

— Да попустись ты службой! — Йог попробовал перевести разговор с Лихом в иное русло. — В любой момент можешь сказать, что у тебя дрова кончились или провизия, вот ты на минутку и отлучился. — В жизни ведь всегда так: все хотят, как лучше, а получается даже хуже, чем обычно. На том царства и стоят.

— Может и есть в твоих словах зерно мудрости, — задумался Лихо, — но и за вами догляд держать должно. Что ж, на Маре я еще успею жениться да и предстать пред ее темные очи лучше в ореоле освободителя девиц, нежели в качестве дезертира, — и, обращаясь к княжичу, добавил, — она девица?

Будущий берградский повелитель побагровел от злости:

— Надеюсь, пока еще — да.

— Ну и славненько. — решил Лихо. — А Кашею я доложу, что сопровождаю группу иностранцев. Пусть высылают смену караула. А то торчу здесь уже тридцать лет.

«Всюду рыщет измена. — думал в это время, бессмертный министр безопасности, склонившись над хрустальным шаром. — В каждом сердце гнездится предательство! Кому, вообще, можно доверять? Что ж, будет предателю и смена караула, и любовь Мары, и гильотина. Влюбленный должен разделить участь того, кого боготворит, а корыстолюбец заслуживает власти и смерти. За все в этом мире платят глупцы и авантюристы. Что ж, вот все само собой и сложилось: Мара и ее полюбовник предали страну берградцам, которых привели Йог со старухой. Ах, какое из этого можно раздуть блестящее дело! Заговор в международном масштабе!»

В поблескивающем при свете свечей лысом черепе Кащея зарождалось красивое и жестокое злодейство. Министры иначе и не могут: все они политики до кончиков ногтей.

Глава 5

Гигантская туша, покрытая непробиваемым панцирем из роговой чешуи, лениво щурясь, блаженно потягивалась на солнышке. Дракон грел свое белесое пузо и глядел в небо, которое на западе, ближе к границе, потемнело, предвещая обильный снегопад, но прямо над головой все еще оставалось безоблачным. Это был один из таких дней, когда все удается. Дракон не просто чувствовал, он был убежден, он твердо знал, что стоит на пороге открытия, которое перевернет его жизнь и отныне удача станет его постоянной спутницей.

Змей Горыныч, так же, как Никанорыч, был ящером о трех головах, что приносило ему постоянные душевные муки. «Мутант не может быть хорошим». — утверждала молва. И драконессы, едва завидев, тогда еще безрогие, головы с грустными романтическими глазами, шарахались прочь. Одногодки старались не брать его в свои шумные компании, потому, что всем думалось, что он будет жрать в три горла. Оказавшись в изоляции, но, обладая незаурядными способностями, Змей решился стать таким, каким хотели его видеть и сородичи, и люди. Он с головами ушел в науку, вгрызаясь в основы анатомии и генной инженерии, но в то же время он строил козни, устраивал пожары, дабы поддерживать репутацию отъявленного злодея. И все, разумеется, в голос твердили: «Ага, мы же говорили!»

Зато никто более не осмеливался задирать чудака.

А сейчас, пока Василиса Прекрасная прибиралась в пещере, орудуя метлой и лопатой, шваброй и гигантской щеткой, Горыныч уже знал, уже держал перед глазами формулу хромосомного зелья, при воздействии которого две лишние головы должны были отвалиться, не оставив на теле рубцов. Это был триумф! Дракону даже не верилось, что его многолетний труд, наконец-то, подходит к концу и скоро можно будет, благополучно сменить паспорт и смешаться с сородичами, обосновавшимися далеко на юге за Огненной рекой.

Но вдруг какой-то шум внизу привлек внимание Змея. Свесив одну из голов, Горыныч не поверил своим глазам. Он поспешил высунуть и оставшиеся головы, — глаза его не обманули: неподалеку от его скалы в воздухе дрожали призрачные радужные ворота, из которых показались три пеших богатыря, избушка, раскачивающаяся при ходьбе на курьих лапах и парящая над ними в ступе оборванная престарелая нищенка да Лихо, который сейчас должен бы сторожить покой государства, а не болтаться в подозрительной компании.

Люди старались шагать в ногу. При этом они пьяно покачивались, бряцали оружием и старательно выводили бравую песню, вернее, просто орали:

— Мы распеваем громко и смело

Бодрые гимны про правое дело!

Слышишь в полночи звоны оков?

Это мы бьем кандалами врагов!

«Это еще что за паломничество? — мрачно подумал Змей и сразу почувствовал, что погода стремительно портится, словно незваные гости притащили ненастье с собой. — И на кой они прутся прямо в мое логово? Я же так старался, что бы всяк сущий в землях народ трепетал предо мною, а не высылал военные делегации, да еще вкупе с Лихом».

— Да, давненько я свежей богатырщины не пробовал. — зловеще заявил дракон и его эхо, усиленное скалами Пегого Урочья, зазвучало, зазвенело в ушах точно колокольный звон.

Люди вздрогнули и попятились. Да и было отчего: в отличие от Никанорыча, этот ящер был намного старше, в три раза крупнее и даже издалека чувствовались его железная воля, несгибаемый характер и ослиное упрямство.

У Йога подкосились лапы, и он присел на близлежащий валун, благо не завалился набок и не покатился с горы. Ступа со старухой, яростно рассекая воздух, взмыла к горной вершине и приземлилась на плато рядом с пещерой.

Теперь Горыныч мог различить еще и черного кота, вцепившегося когтями в старушечье плечо. Глаза у зверька были дикими, хвост трубой, а шерсть дыбом.

— Ну, — с вызовом бросил Горынычу, появившийся прямо из воздуха, Лихо, — можешь ли ты объяснить: во-первых, на кой ты, наглая твоя морда, утащил из Берграда девушку? Во-вторых, как тебе удалось беспошлинно ввезти ее в страну? А в третьих, почему это всякие ящеры шастают за Огненную реку, а кащеевы люди ничего о том не ведают?

Змей побледнел. «Ну, вот и все… — понял он. — Допрыгался. Теперь не избежать допроса в Лукоморье, а там ведь не только цепями по носу колотят. Вон и кота, ученого секретаря, с собой прихватили, не забыли! С ним в чем угодно сознаешься. А потом — темница и почетная казнь через повешенье. В лучшем случае — соляные копи или угольные рудники. Жуть!»

Горыныч попытался представить себе, как будет мучиться палач, затягивая петли на его шеях, но так и не смог выдавить из себя улыбки.

— Раньше за государственными преступниками ходьбы демонов присылали. — вздохнул ящер. — Опять же — уважение. А меня за что позорите?! Что это за почетный эскорт: три недоноска да голенастая изба. Фи! Да мне вас всех спалить — раз плюнуть!

— Вот-вот! — воодушевился Лихо. — Нарушение целостности границы, контрабанда, работорговля без пошлины, сокрытие доходов и размеров частной собственности, и плюс к тому — угрозы сотруднику секретных служб. Итого: в общей сложности, даже учитывая дворянское звание и личные заслуги перед короной, — сто пятнадцать лет с конфискацией. А за тайные исследования в создании клонов и операции над ними по отчленению лишних голов с летальным исходом без докторского патента и благословения конвенции ведунов Марогорья… Так что, сам понимаешь, — отправится твоя душа в иномирье трехглавой.

— Нет! — яростно взвыл Горыныч. — Только не это! Не лишайте меня права на счастливое посмертье. Ведь я уже нашел путь к исцелению. Молю: дайте мне еще один день, только сутки, чтобы довершить дело жизни!

Одноглазый довольно усмехнулся и хитро покосился на Ягу, нашептывая:

— Слышь, старая, ты-то ведь понимаешь, что не сильно-то я верю в ваши байки. Но, однако, я слово сдержал: к Змею доставил. Вернись-ка на пару минут к своим. У меня тут дельце намечается. И, само собой, язычок прикуси: мол, ничего не видела, не слышала. Ладушки?

— Господарь, — не моргнув глазом, громко отчеканила колдунья, — дружину вызывать?

Лихо улыбнулся и подмигнул старухе:

— Не спеши пока. Время у нас казенное. Дай-ка лучше обсудить с подозреваемым с глазу на глаз кое-какие детали.

— Слушаюсь. — отрапортовала Яга и ступа унесла ее вместе с котом вниз, к прыгающим от холода богатырям.

— Ну, — тряхнул волосами страж границы, — вот ты, наконец, и попался.

Дракон громко засопел. Больше всего ему хотелось разреветься от горечи и обиды. Он понимал, что даже если сейчас всех подпалит — жить ему, все одно — не дадут. У Мары руки длинные да загребущие.

— Впрочем, у меня есть к тебе выгодное предложение. — Лихо скроил заговорщицкую мину. — Я на все закрываю глаза, докладываю Кащею, что донос при проверке оказался клеветой и наветом, а ты, естественно, возвращаешь живой товар, и платишь мне бочку золотом.

— Что? — не поверил Горыныч, и тут же принялся торопливо кивать всеми тремя головами сразу. — Я согласен! Эй, Василиса! Бросай уборку, поднимайся наверх.

— Да в чем дело? — раздался из глубины пещеры раздраженный девичий голосок. — Если очередная идея, то мне это уже порядком надоело.

— Живо! — рявкнул ящер, понимая, что в эти минуты решается его судьба.

«Быстро же она тут освоилась». — изумился Лихо.

Из черной прорехи пещеры показалась чумазая девушка лет пятнадцати с задорно блестящими голубыми глазами, мило вздернутым носиком и растрепанной копной золотых волос. Ее сарафан, шитый золотыми нитями, бывший некогда красным, покрылся паутиной, пылью и сажей.

«Она такая же, как и во сне». — отметил про себя Илья.

«Совсем ребенок. — заметил Лихо. — Из тех, кто быстро ко всему привыкает и не может долго сидеть на месте. Но через пару лет красавица будет писанная».

— О, Василиса Прекрасная, нареченная невеста Ивана, княжича Берградского, твой суженый, износив не одну пару железных сапог, изглодав не одну железную лепешку, нашел вас и ожидает вон там, внизу! — витиевато высказался одноглазый, явно наслаждаясь ролью героя. — Ступайте к нему.

Василиса удивленно перевела взгляд с Лиха на Горыныча и обратно. Убедившись, что над ней не подшучивают, она вся вспыхнула:

— А не пошел бы ты, урод одноглазый, куда подальше!

— Ох! — горестно простонал дракон. — Не надо ему дерзить Василиса. Мне ведь за твое мнимое похищение смерть грозит. Пожалей ты меня, ведь когда ты меня свалилась, я не сбросил тебя на шпили твоих теремов.

Василиса насупилась:

— Ладно. Княжич Иван, говорите. Сейчас посмотрим, что там у вас за фрукт. И вы оба: держите язык за зубами, а не то головы потеряете!

Лихо хмыкнул, но склонился в поклоне. Дракон только вздохнул.

— Ну, держись, Иван-болван. Сейчас тебе мало не покажется! — сказала Василиса и громко закричала:

— Иванушка!

— Василисушка! — донеслось ей навстречу.

— Ну и кто ты после этого? — поинтересовался Лихо, когда княжна побежала вниз по склону навстречу жениху, припоминая все известные ей издевательства. — Зачем ты ее к нам притащил. Ведь это же скандал, а то и война!

— Должен же кто-то за хозяйством следить. — обиженно пробурчал Змей Горыныч. — А кто ко мне по доброй воле в экономки пойдет, если даже родственники, и те сторонятся?

— Ну и спер бы вдову. Девка-то тебе на что?

— Хорошо тебе рассуждать. — покачал головой Горыныч. — Бабе-то через неделю мужика подавай, а то она и не хозяйка вовсе. Пробовал отпускать на ночь, так ведь ни одна не вернулась.

— Ладно, не горюй. — усмехнулся Лихо. — Чета Йогов — нечисть серьезная, хоть и из разгильдяйского Чернолесья. Намыливаются они к Маре подъехать и женить меня на ней. Ежели дело выгорит, получишь ты себе прислугу. Слово даю! Но, если, все-таки, они замышляют заговор, мы с тобой скрутим их прямо во дворце и тогда: мне — орден, тебе — помилование.

— Я так и думал, что одним золотом тут не обойдется. — грустно улыбнулся дракон.

— Не бухти. — подвел итог пограничник, пресекая тем самым возможные возражения. — Знаешь же, что я, Лихо, не могу служить тихо. Это у нас семейное. И потом: ну сунусь я в своем лапотном виде во дворец, и что? А снова создавать ворота перемещения для семерых, не считая избушки с ее тараканами, извини, даже мне тяжело. Так что, хочешь ты того или нет, а придется тебе поработать еще и ездовым змеем.

— Это куреногое страшилище тоже лететь собирается? — изумился ящер, представляя прелести предстоящего путешествия.

— Не забывай про золото. — тряхнул головой Лихо. — Нас всех ведь еще и приодеть нужно. Дело, сам понимаешь, щекотливое. Не можем же мы свататься в таком виде.

«Сдается мне, что Кащею его бравые ребятки докладывают далеко не все. — подумал Змей. — Может быть, именно поэтому нам и повезет. Ведь, в любом случае, приятнее быть живым заговорщиком, нежели мертвым неудачником».

А Василиса тем временем спустилась с горы, увидала трех богатырей, Илью, Ягу и избушку на курьих ножках:

— И кто здесь жених?

— Я. — выступил вперед черный кот.

— А в этом что-то есть. — усмехнулась Василиса. — Вот батюшка-то обрадуется, когда узнает.

— Митька, а ну брысь! — рявкнул на кота Йог. — Пакостник мелкий!

— Ой. — сказала Василиса. — Не знала я, что избы у нас такие умные: не только сами ходят, но разговаривать умеют.

— А он еще и крестиком вышивает. — ухмыльнулся Илья. — Клад, а не Йог.

Василиса смерила Илью насмешливым взглядом:

— Будешь говорить, когда тебя спросят.

— Это ты указывай своему мужу, а я человек свободный, к Берграду никакого отношения не имею.

Княжич смотрел на эту перепалку и только краснел, да украдкой стирал пот со лба: волновался.

— Свита у моего суженного сплошь из одних благородных. — фыркнула Василиса.

— Нет у меня свиты. — выдавил, наконец, из себя княжич. — Я из обедневшего рода. Со мной только друзья.

— Ах, вот и женишок разговорился. — всплеснула руками Василиса. — А ну как меня дракон обесчестил, что делать будешь?

Иван снова покраснел:

— Да не мог он. У вас просто ничего бы не получилось.

— Ах, так? — насупилась княжна. — А что если у него слуги люди и отдали им меня на поругание, что ты сделаешь?

Иван дернулся вперед, но тут же потупил взгляд.

— Жду ответа. — Василиса уперла руки в бока.

— Абонент недоступен или временно отключен. — съязвил Илья.

Василиса еще раз удивленно оглядела внука Яги.

Иван Княжий сын выхватил меч, и с диким ревом кинулся вверх по склону горы.

— Да стой ты! — крикнула Василиса вслед богатырю. — Пошутила я. Сорвалась я с крыши, а Горыныч мимо летел, ну и спас меня.

Иван остановился, в сердцах швырнул меч на землю и пошел прочь.

Погода в горах продолжала портиться. Небо сплошь затянуло серыми тучами.

Тезки кинулись вслед за княжичем, уговаривая его вернуться.

Тем временем дом тихо попросил Илью зайти внутрь себя. Илья подчинился.

— Ты что творишь? — прошипел Йог, захлопнув за внуком дверь. — Ты чего удумал? На кой тебе княжья дочка?

— Да ни к чему. — согласился Илья.

— Ой, темнишь! Я не слепой и не дурак.– вздохнул Йог. — Все, блин, приплыли. Вечно все войны из-за баб.

— Да чего ты придираешься? — обиделся Илья.

— Ага. — разозлился Йог. — Иван сейчас сам от своего счастья убежал. Вприпрыжку. Впрочем, по силе язвительности вы с Василисой, точно, два сапога пара!

— За свое счастье нужно бороться. — сказал Илья. — А кто хочет что-то получить, но не прикладывает к этому усилий, тот просто слюнтяй и никогда он ничего не получит.

Дверь скрипнула, и на пороге появился Митрофан:

— Что, раскол в стане союзников на почве бытовой ревности? Это вас боги карают за мою Светлану.

— Еще один влюбленный! — фыркнул дом.

— А, по-моему, так и единственный. — гордо ответил кот и, вздернув хвост, отправился к печке.

Вскоре Иваны вернулись, спустились с горы и Лихо с Горынычем. И, вроде бы, все помирились, да только не было того единения, что возникло у Калинового моста. Вино сближает, объединяет совершенно разных людей, а любовь, как это ни странно, разъединяет и толкает на глупые, а порой и отвратительные поступки.

Лететь к Маре решено было завтра на заре. Пока разбирались, кто прав, кто виноват, незаметно и солнце провалилось за горизонт. Разожгли костер. Оставили у него караульным Песьего сына. Да Горыныч улегся рядом. Остальные отправились ночевать в избу. Йог удивленно крякнул, вместив в себя всех гостей и сел на землю, вытягивая уставшие лапы.

На Марогорье опустилась ночь.

Глава 6

Илью разбудил протяжный волчий вой. И парнем сразу завладели нарастающая, тревога и смутный зов неведомого. Илье даже показалось, что новогодний бред вернулся. Мистический холодок пробежал по спине и на висках выступил холодный пот. И если все предыдущее было сном, то чем же порадует явь?

Илья огляделся. Увы, это была все та же изба бабы Яги. И рядом заливисто храпел Иван Княжий сын. Кухаркин сын чмокал губами. Митрофан свернулся в клубок. Костяная нога Яги свисала с полатей. Лягушки нигде не было видно. Похоже, никто не слышал волчьего воя.

Илья несколько минут сосредоточенно рассматривал собственные руки, словно увидел их впервые. В неверном лунном свете, льющемся сквозь не зашторенное окно, все в избе казалось зыбким и нереальным. «А если это судьба? — подумал Илья. — Вдруг мое предназначенье заключается вовсе не в интригах Яги и Лиха? Ведь что-то это значит. Хотя бы то, что мой слух тоньше. Ну, или, на худой конец, я — шизофреник».

Нужно было на что-то решаться. Илья поднялся, прихватил свою куртку, которой укрывался и осторожно, стараясь не скрипеть, скользнул к выходу. Во дворе, то есть рядом со спящим Йогом, скалил желтые клыки матерый волчара. Его шерсть отливала серебром и переливалась в лунном сиянии.

— Твою мать! — сказал Илья.

— Слухай сюды. — раздался глухой простуженный голос. — Утекать поздно. Обернись! Да шибче. И что ты, как недоваренные клецки? — слова явно слетали с волчьего языка.

Илья уже давно ничему не удивлялся, а только благодарил судьбу, что столкнулся не с голодным хищником, а с говорящим.

— Ну, шо як не родной? — продолжал отчитывать Илью хищник. — Токмо и думаешь: где бы сховаться! А зря. У людей, так же, как и у нас — души от порядка и строгости чернеют, як почищена бульба, и то вовсе замереть могут. Сердцу треба раздолье. Шляхи ему подавай! Ты позвал, вот и пришлось мне явиться. Это же, для меня это какая никакая, а халтура. Сгоняю я с тобой куда треба, а за то нашему племени три месяца удача в охоте будет. Кидай свое барахло мне на спину, и помчали.

— Да ты гонишь. — возмутился Илья. — Не звал я никого.

— Оба на! — удивился серый. — Век сала не видать! Да ты, не местный. Ладно, объясняю. Ты подвиг совершить хотел, о геройствах думал, вот во сне мерина и вызывал. Я такие мысли хорошо чувствую.

— Да? — удивился Илья. — Не помню ничего такого.

— Не ломайся. Ты про дивчину думал, хотел впечатление на нее произвести, а боец — никакой. Что, не так?

— Да ничего я не хотел. — обиделся Илья, но неожиданно поймал себя на мысли, что Василиса, и в самом деле ему понравилась. — Нет, ошибся ты. Есть тут девушка, но она невеста друга.

— Я не моралист. — усмехнулся волк. — А невеста — не жинка. Да и муж не кремль — подвинуть можно. Но все подвиги мы совершаем хотя и во имя кого-то, но всегда именно для себя. Помчались, я знаю, что тебе нужно.

— Что ты можешь знать? — вздохнул Илья. — Сейчас бы «Клинского», общения без пантов, и проснуться дома или, на худой конец, в больнице.

— А как же благородные поединки, погони, любовь и слава? Как жить потом, зная, что все это было в твоих руках, но ты сам упустил свою удачу?

— Как, как? Что ты раскакался? Ладно, поехали, скажи только: куда, и стоит ли оно того?

— Вся жизнь — шлях. — сказал волк. — Одни едут в телеге, другие идут пешком. А есть еще и бурлаки, что сами тянут телегу жизни. Я тебе предлагаю паном прокатиться по судьбе.

— Да понял я, понял. Или пан, или пропан-бутан. Уболтал. — сказал Илья, а сам подумал: «Что, в конце концов, мне в этой Яге? Может, я ей и не внук вовсе. И еще не понятно, зачем она меня при себе держит. Может, откармливает, как поросят перед Новым годом, чтобы потом зажарить и съесть?

Илья надел куртку, сел зверю на спину и вцепился в шерсть подле могучей шеи.

— Ох! — крякнул волк. — Тяжко. Да, совсем забыл представиться: Зализный Вовк из Краю.

— А кто, тебя, Вовка, зализывал?

— Вы что, совсем крайского наречия не знаете?

— Нет, — честно признался Илья, — мы и на родном-то языке в совершенстве разве что материться научены.

— У-у-у… — разочарованно протянул волк. — А еще гутарят: люди мудры. Железный я. Фамилье у меня такой. Семейная кличка по вашему. Зовусь Вовком, то бишь — волк и есть. А живу, стало быть, недалече: на севере Чернолесья. Там когда-то полуне город свой поставили. Ну и какой-то придурок решил, что это место — край света. Не иначе с бодуна был. С тех пор мы всегда крайние. И крепость у нас такая же — у самого океана и народ — крайский.

«Что-то это мне сильно напоминает». — подумал Илья. А волк тем временем встрепенулся и рванулся с места. Его лапы замелькали, сливаясь в серебристое мерцание. Ветер засвистел в ушах. У Ильи сбило дыхание. Пришлось пригибаться и прятать лицо. Скорость была невероятной. Куда там коню тягаться! Разве что птица летит быстрее…

Волк мчался в ночи. Казалось, он несся бешеным вихрем, скользя сквозь мелькающие протуберанцы времени, ныряя в черные колдовские омуты, в которых даже звезды перемигивались непривычным пугающим светом. Перед глазами лишь мелькали белые блики, да плясал лунный свет. В этой пляске теней Илье вдруг почудилось, что в его жизни ничего больше и не было — только эта бесконечная дорога: чарующая, усыпляющая, полная необъяснимого сладостного покоя. А все остальное было сном.

Горы величественно и горделиво возносили свои вершины к небесам, заставляя задуматься о вечном. Их скалистые утесы, изъеденные ветром и дождями, напоминали человеческие лики, причудливые фигуры фантастических зверей, вставших на дыбы и отпугивающих непрошеных гостей. А там, среди хребтов, мерцала широкая лента жидкого пламени — Огненная Река. Она извивалась медной змеею, шипела, оплавляла близлежащие валуны и казалась бесконечно-длинной. Но волк мчался по ее берегу и вовсе не собирался прыгать через огонь. Он не искал удобного места, а уносил Илью все дальше на юг, к темнеющему вдали силуэту неведомых лесов.

— Вовк! — пытаясь перекричать ветер, выдохнул Илья. — Мы уже были у этой реки!

— Не кипешись, парубок: усе идет по плану! — усмехнулся серый на бегу.

И снова ветер хлестал в лицо, а сбоку голодным питоном извивались языки танцующего огня. В голове Ильи все слилось в единый комок противоречивых чувств: страха и упоения скоростью, раздражения, что его, как слепого, водят неведомые силы, и невыносимое желание переложить на плечи других часть своей духовной ноши. Но так продолжалось не долго.

— Все! — наконец-то тяжело вздохнул волк. — Пристал я шибко. Треба трошки покою. — И Зализный рухнул мордой в сугроб.

Илья с удивлением рассматривал, как огненная река с ревом обрывалась в огромный черный кратер, вихрилась в нем, билась в пенисто-кровавом круговороте и уходила в каменный зев. Оказывается, реку можно было обойти! А сколько, наверное, безумцев погибло в горном пламени! Сколько воевод, терзаемых алчностью, понуро стояло на ее берегах, горестно вздыхая о том, что никогда не видать им райских земель где, наверняка, текут молочные реки с кисельными берегами, а вдоль хлебных лесов благоухают медовые топи.

Волк лежал с закрытыми глазами, вывалив язык, и бока его ритмично опадали.

Разминая мышцы и разгоняя кровь, Илья принялся подпрыгивать, нелепо размахивать руками, приседать. Потом попробовал пробежаться трусцой и не заметил, как переступил едва различимую мерцающую границу. Фиолетовое сияние разом озарило ночное небо, подхватило юношу, закружило, подняло в воздух и зашвырнуло куда-то вглубь неведомой страны.

Зализный Вовк, приоткрыв правый глаз, зло сплюнул.

— Ну и хахаль попался: шаровары узки — жмуть, кумекать накладно. — волк мощным прыжком рванул внутрь угасающего колдовского смерча, следом за своим непутевым седоком.

Илью тем временем протащило между горных пиков и шмякнуло об землю. Парень встал и огляделся. Мутная луна заливала погост зловещим зеленоватым светом. На хилых березах, сиротливо свесивших свои ветви под тяжестью выпавшего снега, каменными истуканами застыли вороны, зловеще озиравшие мир с высоты своих дозорных пунктов. Они казались стражами смерти, ее гончими псами — верными и неподкупными.

Мир здесь был подернут дымкой тоски и печали. И даже саван нетронутых птичьими следами сугробов не мог полностью скрыть ровные ряды валунов и изваяний божеств, возвышавшихся над маленькими курганами усопших. Запредельным холодом, совсем не зимним, а другим, отнимающим последнюю надежду, дышало ночное небо.

Илья чувствовал, как неведомая сила тянет его вперед, хотя идти совсем не хотелось. Почва под снежным саваном была на удивление зыбкой, она словно бы и не промерзла, и так и норовила выскользнуть из-под подошв. В этом мире не было устойчивости, надежной опоры. Все было расплывчато и прозрачно.

«Боже правый! Что я делаю?» — отстранено подумал Илья и остановился. Вороны захлопали крыльями, разом поднялись вверх, превращаясь в единую черную массу, и раскашлялись хриплым граем. Илья вздрогнул. Холодок пробежал по спине.

«Не побегу! — упрямо решил он. — Ни за что! Уж если суждено погибнуть, то не трусом».

Земля вокруг дрогнула, затрещала, протяжно застонала. Мир был каким-то болотом, подогреваемым снизу горячими источниками, но снег сверху почему-то не таял. В жизни Ильи так никогда не бывало. Уж если в реку заводы сливали кипящую отработку, то берега становились ядовито-зелеными, а вода даже в жуткие морозы так и не одевалась ледяным панцирем. Но в этом была неумолимая логика. А податливая земля под снегом была страшна именно тем, что своим существованием она нарушала привычные физические законы. Рвануть бы отсюда, да ноги, будто в землю вросли. И уже не сбежать, даже если ужас поглотит целиком.

В образовавшиеся и растущие провалы заструился снег, а оттуда, из адских глубин вырвались клубы пара. Пахнуло серой. Это слегка отрезвило, вернуло к реальности. И, хотя поджилки тряслись, сердце бухало в пятках, а исподняя рубашка вмиг пропиталась потом и прилипла к спине, Илья стоял и смотрел.

Из земляных трещин, похожих на прорехи, с диким хохотом выскочили иссиня-черные рогатые тени, а следом за ними поднялись полуистлевшие скелеты. Последними появились упитанные красавцы, в которых кровь играла с молоком. «Упыри». — Понял Илья и нервно сглотнул.

Нежить принялась носиться вокруг непрошеного гостя: тени начали завывать, словно ветер в трубе; скелеты — отплясывали вприсядку, бренча костями; упыри, взявши друг друга за плечи и, образовав живую цепочку, принялись раскачиваться вправо-влево, а потом, разогревшись, бросились в диковинную яростную пляску, выкрикивая слова дикой песни:

— И нет нам покою —

Умри, но живи!

Дели с нами долю —

Напейся же вволю,

Горячей крови!

И тут, словно из ниоткуда, выскочил Зализный Вовк. Он чуть не сбил Илью с ног и гневно рыкнул:

— Да кто ж так гостей встречает-потчует?!

От крика призраки и скелеты дрогнули и растаяли в воздухе, но упыри остались. Они оказались настоящими. Эти мертвяки недоуменно остановились, переглянулись и выпустили из своих рядов самого старого. Главный упырь, оглаживая свою тощую козлиную бородку и скаля желтые клыки, поклонился волку:

— Здрав буде, боярин! Ты уж нас прости великодушно, но отрок сей закон нарушил, он пересек священную черту.

— Точно. — загомонили мертвяки. — Великий вовколак Степан, шурин многоуважаемого Буки, в таких делах не ошибается.

— Но мы же одной крови! — пошел на хитрость Зализный Вовк. — Не бакланиться же с вами из-за какого-то худосочного недоросля.

По мавению главного нежитя несколько молоденьких упырей выскочили вперед, встали плечо к плечу и, выпирая вперед круглыми животами, разразились грозной балладою:

— От Кащея к нам пришла записка:

Край любимый мятежом объят!

Даже тучи ходят нынче низко —

Всюду стражи грозные стоят!

К нам идут, не ведая испуга,

Говорливой пьяною гурьбой

Три Ивана, три ягинских друга —

Экипаж избушки боевой!

— Тю! — усмехнулся волк. — Так ви шо, не бачите — не три обросших салом богатыря здесь, а один безоружный хлопец. Ему красная цена — три карбованца. Вы ж самостийное Марогорье. Неужто один задрипанной калиновкарь может вас так испужать?

Упыри слегка растерялись, и обратили свои взоры к главарю.

— Да. — важно кивнул головой старик. — Этот тип нам на один зуб. Только аппетит дразнить. Но закон есть закон! Как нарушителей священной границы мы обязаны сопроводить вас в комендатуру. И пусть там уж разбираются, какого черта вы здесь шляетесь.

— Где мы? — прошептал Илья на ухо серому.

— Чи совсем не бачишь: не сховались мы от беды, теперь кулаками трошки поработать придется.

Илья заметно скис. Он надеялся, что махать мечами — удел берградских богатырей. А ему, как внуку самой Яги, приличествует лишь одна благородная магия. Упыри, сверкая налитыми кровью зрачками, построились в две шеренги и принялись чинно вышагивать, сопровождая нарушителей почетным эскортом. Впереди ковылял главный нежить, и что-то ворчал себе под нос. То ли: «Тащись сейчас, среди ночи, к этому придурку», то ли: «И не спится этим молодым, точно у них шило в непотребном месте».

Протопав метров пятьдесят, старикан, хлопнув себя по хилой груди, неожиданно гаркнул:

— Чего молчим, па-а-аразиты?! Чай еще кровушки попьем. На наш век ее хватит. Потерпите еще маленько. Скоро уже и завтрак.

По рядам упырей прокатился вздох сожаления.

И, скрипя по снегу, Илья, волк и нежить уходили вглубь Марогорья, навстречу новой опасности.

Солнце позолотило верхушки гор. Лучи заиграли в ледяных шапках скал, они отражались непоседливыми зайчиками от серых валунов, выглядывающих из-под нависших сугробов. Отполированная ветрами и веками поверхность некоторых камней блестела точно разбитые гигантские зеркала. Мир был напоен радостью бытия, и жизнь казалась бы чудесной, если бы не усталость, и не разбитые ноги.

Упыри ворчали, косились на дневное светило, но по-прежнему бодро чеканили шаг. А вот их предводитель заметно сдал: он стал тяжело дышать, точно его мучила астма, и принялся подволакивать левую ногу. В его глазах так и читалась невысказанная мольба: мне бы кровушки хоть глоток, пусть даже дурной!

Вскоре остановились подле пещеры, из которой поднимался легкий дымок.

— Жирует, сволочь! — зло обронил старший упырь в сторону и, обернувшись к пленникам, добавил. — А мы тут с голоду пухнем…

Зализный Вовк демонстративно зевнул, обнажая пасть, усеянную крепкими клыками, и процедил, обращаясь к растерявшемуся Илье:

— Истекает у нас срок придатности до споживания. Бильше не можно мне нас зберегати. Чего ждешь?

— Да что я могу? — побледнел Илья, мигом сообразивший, что в любой момент может оказаться завтраком у этого пограничного гарнизона упырей.

Тут пришла очередь удивляться волку:

— Да ты ж колдун! Робь шустрее этим марогорям пару бочек кровушки, а то что-то совсем не глянется мне их самостийное настроение…

— Меня этому Яга не учила. — проворчал Илья.

— Тогда из нас изроблют шахове печиво и сховают за здоровеньки булы. — подвел резюме серый.

Времени на раздумья не осталось. Мертвяки столпились вокруг плотным кольцом. Руки Ильи сами взметнулись вверх. Слова слетели с языка, словно кто-то невидимый стоял рядом и подсказывал: «В бочках кровь кипит, как ртуть. Начинаю мага путь!»

С неба с резким свистом шлепнулась бочка.

— Отведайте-ка наших харчей. — елейным голосом пропел Зализный Вовк, скалящий зубы в ехидной усмешке, готовясь подороже продать свою шкуру.

Вожак щелкнул пальцами. Молоденький упырь, с едва пробивающимся пушком под носом, подбежал к нежданному угощению и одним ударом вышиб из бочки крышку:

— Чтоб мне сдохнуть — кровь!!! Еще свежая, дымящаяся, пахнущая страхом… Дозвольте отведать?

Главарь согласно кивнул головой. Юнец опустил морду в деревянное чрево бочки, сглотнул, прислушался к внутренним ощущениям и, не высовываясь на свет божий, крикнул:

— Чистоган! Это вам не сивуха свернувшаяся!

Упыри с радостными визгами кинулись к угощению и вскоре все тринадцать нежитей припали к бочонку, похрюкивая от удовольствия. Некоторые поднимали головы, щурились на солнце и блаженно улыбались. В их глазах светились умиротворение и сытость. Кровь текла по подбородкам, капала на грудь, марая исподние рубахи и тусклые медные доспехи. Начиналась обычная упырья пьянка. Им уже было не до пленников.

Зализный Вовк подмигнул Илье, и они принялись осторожно выбираться из окружения закутившей нечисти. Но едва Илья и волк сделали десяток крадущихся шагов прочь от упырей, как в пещере сверкнули кровавые огоньки глаз и мерзкий, липучий голос злорадно прошептал:

— От Камен’Данта еще ни кто не уходил! Ну-ка, поворачивайте назад свои оглобли!

Вместо того, чтобы рвануть, сломя голову, Илья и Вовк, точно завороженные, развернулись и двинулись обратно к пещере. Их ноги и лапы стали точно чужими, послушными воле невидимого чудовища.

— Э-э-эх! — по пещере эхом прокатился вздох разочарования. — Тоже мне — нарушители-мародеры! И кто вас только откармливал? Да за такие дела руки-ноги поотрывать нужно! Ну, и на кой вы мне такие худосочные нужны? Кожа да кости…

— Отпусти нас, а я тебе песенку спою. — нашелся Зализный. — Хошь — гарнюю, про парубка и панночку, хошь — срамную да веселящую, а хошь — про вошь…

— Да ну вас, гусляров, балалаечников и весь прочий сброд! — усмехнулось чудище. — От ваших воплей сыт не будешь, от вас одна лишь головная боль.

— Ну, вот и гарненько. — отозвался серый. — Тогда мы потопали.

— Э, нет! — хитрюще зашипело существо из недр пещеры. — Раз попались, то путь у вас один — в мой желудок. Сами виноваты.

— Да ты с кем говоришь, падаль?! — наконец смог разомкнуть челюсти Илья, тут же, со страху, принявшийся хамить. — Да я сам — великий колдун! А со мной не волк вовсе, а заговоренный от сглазу и мечей конь вороной! Ну-ка, ослабь хватку, а то вмиг разорву, и пойдут клочки по закоулочкам милостыню просить!

— Да брешешь ты все. — уверенно заявили из темноты. — Люди всегда сначала набедокурят, а уж потом выясняют, стоило ли вообще горячиться. А колдуны, которые десять раз подумают о нарушении гармонии, хода истории, о совести и душе, наконец, — это уже пророки. И их вечные колебания, непротивление злу насилием — делают из них трепачей и пьяниц. Такие, как ты, никогда не посмеют первыми поднять оружие. Вот и весь сказ.

— Да я… да мы… — растерялся юноша, чувствуя под сердцем холодок отчаянья, не зная, что бы соврать повесомее. — Да мы за этими упырями-полудурками специально увязались, чтобы тебя, мерзкое семя, побороть и вернуть человечеству волшебный меч!

— От оно даже как! — глумливо изумилось чудовище.

Совершенно случайно Илья угадал: магическое оружие у Камен’Данта имелось. Оно досталось ему совершенно случайно и никто, даже вездесущий Кащей со своими шпионами, не знал об этом!

Через пару секунд на свет появился гигантский паук. Размерами он превышал деревенскую избу, и его мохнатые лапы, чем-то напоминающие клоунские ходули, слегка пружинили при каждом шаге, выдавая невероятную силу и прыткость. Тело, покрытое шерстью, вселяло отвращение, но больше всего притягивали взгляд челюсти-присоски, в которых и зубов-то не было, но эти хитиновые причиндалы постоянно двигались, увлажнялись ядовитой слюной. И хоть мерзостно смотреть на это, но только отвернись — мигом распрощаешься с жизнью!

Упыри, упившись кровушки, плюхались в снег, икали, оглаживали животы руками и тянули вразнобой:

— День последний растреклятого поста —

Все расставит, наконец-то, по местам.

Жить без крови нам так было не легко —

Как в зубах навязло козье молоко!

День Упитья, как он был от нас далек,

Но в душе не гас надежды огонек —

Были ночи, что казалось — волком вой —

Но дождались — день пришел святой!

Казалось, нежити не было никакого дела ни до людей, ни до Камен’Данта, ни до солнечных лучей.

Илья же снова уловил давно знакомые мелодии, и эта пародийность волшебного мира раздражала его все больше. От того, что песни были явно переделанными местными шутниками, все происходящее казалось фарсом, дурацким спектаклем, словно Илью по башке-то перед Новым годом стукнули, но потом на съемочную площадку отправили, а все эти пауки, упыри, волки — все они — лишь чудо анимационной голографии. Трехмерные изображения, сделанные на компьютере. И только вроде поверишь, что вокруг реальность, обязательно кто-нибудь бездарно споет. И сразу выть волком хочется. Сбежать бы и из этого дурдома, да знать бы: как?

— Меч, говорите, понадобился. — хохотнул мохнатый кровосос, стараясь перекричать пьяных пограничников. — В любом случае, вы уже совершили все глупости, которые могли. Что ж, ради Лютобора, попытайте судьбинушку. Авось, удача вам и улыбнется. А ежели нет — не обессудьте: придется вас закоптить на черный день, уж больно вы тощие: и есть-то противно, и отпускать жалко… И потом, ум-то у меня хозяйственный, державный. Я обо всем Марогорье радею, ночей не сплю, все лазутчиков поджидаю да супостатов. А раз вы еще и за мечом моим явились, стало быть, первые наши враги и есть… Но я — воплощенная справедливость. Давайте условимся: загадаю вам три загадки и, ежели хоть одну из них не угадаете, — добровольно отправитесь в коптильню, да еще и гербовую бумагу об этом подпишете, что, мол, шпионы проклятые и каетесь. Ну, как, идет?

— Задавай свои ребусы. — вздохнул Илья. — С нами правда!

— Гм, — хмыкнул паук, — ну, значится, так: отец лежит в повитью, а сын шов по свету?

— Огонь и дым. — догадался Илья.

— Ладно. — проворчало чудище. — Слушайте вторую загадку. Черне як крук, беле, як снег, просте, як стрела, кривле, як коса?

— Сорока. — выпалил внук Яги.

— Правильно, Велес вас подери! — зашипел монстр и стал подавать признаки явного недовольства. — Вот и последняя загадка. Питалася швидка сверка, чи е хапко дома?

— Вот гад, — пробурчал себе под нос Зализный Вовк, — по нашему, по закраински чешет, хоть и бачит, что люди из Чернолесья. Но вслух добавил:

— Да це ж мышь и кит.

— А-а-а!!! — закричал паук. — Так не честно! Всюду обман! Волкам слова не давали! Требуется контрольная загадка! — и, переходя на речитатив, дабы его не успели перебить правильными ответами, запричитал, давясь собственными словами:

— Ты послухай мене, красен панн!

Загадаю я тебе три загадочки:

Коли ты вгадаешь — я до дома пущу,

А як не вгадаешь — я до сибе возьму.

Ой, що расте да без корня?

Ой, що бежит да без повода?

Ой, що росте без всякого цвету?

Камень росте без корня,

Вода бежит без повода,

Папороть росте без всякого цвету!

Хлопец загадочки не вгадал

Камен’Данту себя отдал!

Едва закончив свой монолог, паук выкинул вперед пару мохнатых лап, сграбастал Илью и опрометью кинулся в свое убежище. У волка от удивления распахнулась пасть. Зализный только успел промычать что-то невнятное, как вероломный обманщик скрылся в своей пещере.

Глава 7

Трехглавый дракон-мутант, лениво почесывая лапой свое белесое пузо, планировал по сужающейся спирали. Змей кружил над древним замком, который буквально врос, пустил корни на самой вершине одной из неприветливых скал Марогорья. Черные зубчатые стены укреплений казались ощерившейся дьявольской пастью, а взметнувшиеся в небо шпили и маковки башен, украшенные флюгерами и трехцветными штандартами — чудились вздыбившейся шерстью каменного зверя.

Усиливался западный ветер. Холодало. Небо заволакивала сплошная пелена надвигающихся туч, чем-то напоминавших шествие центурий — слаженное, четкое, не оставляющее надежд мечущемуся солнцу. Хорсовы лучи, безуспешно пытавшиеся разогнать наступающий мрак, высвечивали на коричневой чешуе снижающегося ящера черные пятна ожогов от химических реактивов, являя их миру как духовные раны.

Дракон же, спускавшийся в самое логово Мары, обливался потом и не столько от цепенящего страха, сколько от усталости. Еще бы, ведь до сих пор ему ни разу не приходилось катать на собственной спине такую разношерстную компанию. Особенно его донимало поведение самого крупного пассажира, того самого, которого богатыри уважительно величали дедом Йогом. Впрочем, законный супруг Яги действительно разошелся не на шутку.

Вначале полета его мутило, но, вцепившись когтями лап, пробив при этом чешую змия до крови, и мужественно переборов накатывающую волнами тошноту, деревянный страдалец томным голосом потребовал для поддержания воинского духа бочку пива. Колдунье пришлось уступить. И теперь хмельная, но могучая кучка героев, обнявшись и, время от времени, перекидываясь ставшей сакральной фразой: «Друг, ты меня уважаешь?!» — пыталась вразнобой орать похабные песни.

Княжич уже открыто пытался обниматься с Василисой, на что девушка фыркала и закатывала глаза. Иван Песий Сын как-то странно поглядывал на лягушку, словно размышляя о том, сбросит ли заколдованная принцесса с себя эту склизкую пупырчатую кожу, если ее поцеловать, или нет. Но, главное, не окажется ли царская дочка страшнее зверя Индрика? А то ведь так уже бывало. Это только в сказках под заклятие попадают самые красивые да целомудренные, а в жизни задумает какой-нибудь родитель дурнушку-дочь выгодно замуж сплавить — и на тебе — царевна-лягушка. Знатные отпрыски с ног собьются, стрелы пуская, да по болотам невест разыскивая, а в награду вечно получают какое-нибудь пугало…

Кот, которому сильно не нравился человеческий интерес к его любимице, пыжился, шипел в усы и демонстрировал полное презрение к загулявшим богатырям. Лихо Одноглазое, братаясь с княжичем, все время пытался выяснить у богатыря, видел ли он марогорскую ночь в июле, когда в редких колках, раскиданных по склонам утесов, вспыхивают колдовским огнем цветы папоротника.

Глядя на все это, баба Яга сгорала от стыда. Она единственная, не считая дракона, была трезвой и отчетливо представляла, куда и зачем они отправились. Обхватив седую голову руками, старуха тихонько покачивалась из стороны в сторону. «И за что же я люблю всю эту шваль подзаборную? Вот ведь сестры — прикинулись богинями смерти — им и тащат еду, их боятся и ублажают. А я все сама, все своими руками. И муженек мой ничем не лучше людей — лишь бы шары залить да покуролесить… Когда же это кончится? Неужто и бессмертие можно пропить?» — задавала себе колдунья риторические вопросы, но не находила на них ответа. Тяготило Ягу и странное исчезновение внука. Хрустальный шар показал, что Илья умчался на Зализном Вовке добывать меч Лютобор. Это входило в планы Яги. Договоренность с волком была. Но к упырям в плен Яга Илью отсылать не собиралась. Яга замышляла стравить Лютобора и Мару. А, кроме того, поддержка магического оружия в ходе предвыборной кампании была бы неоценима. Но все складывалось совсем не так, как предполагалось. Илья должен был попасть в паучье логово с черного входа. Не рискуя жизнью, они с волком просто бы выкрали меч — и все. А на деле Илья оказался в плену, и неизвестно, во что все это выльется. Но показать свою сопричастность ко всему происходящему Яга тоже не могла. Ведь это Илья якобы сам сбежал, вот пусть теперь и выкручивается. Да и что можно было противопоставить разъяренному пауку? Йога? Богатырей? Лихо? Разъяренный Камен’Дант очень опасен. И укус его смертелен для каждого из них. Нужно было просто ждать любой развязки.

Дед Йог тем временем окончательно справился с летной болезнью и, опрокинув в жерло печи очередную изрядную долю спиртного, принялся отплясывать, горланя песни своей молодости:

— Как родная мать меня провожала,

Тут и вся моя ягать набежала!

Ой, ты, Йогушка милой, сын Йа-Гунна,

Не ходил бы, дорогой, вместе с мулом!

В берской армии клинки чай найдутся:

Без тебя богатыри обойдутся!

Отвечал родне я так: «Нету мочи

Слушать жалобы Яги днем и ночью».

А в это время в кремле Черниграда, к которому подлетала пьяная кучка героев и магов, шел военный совет. Трон, вырубленный из цельной глыбы черного агата, излучал зловещее сияние. На его высокой резной спинке над самой головой Мары тускло мерцал перевернутый солярисный знак, и уже от символа вглубь комнаты напряженною паутиною тянулись фиолетовые лучи, создающие причудливый декоративный узор. Сам воздух был наполнен магией: от стен исходил шепот древних заклинаний, слышались шорох невидимых одежд и бряцанье оружия, хотя в огромной зале находились лишь двое: Мара и Кащей.

Королева Марогорья небрежно куталась в мех черного соболя, по которому были небрежно разметаны ее душистые волосы цвета воронова крыла, и грозно сверкала томными, но властными раскосыми глазами дикой кошки. Обида клокотала в ней.

Бессмертный министр безопасности, вышагивая перед троном, точно цапля на болоте, нервничая и, покусывая свой холеный ус, излагал собственную версию вероломного вторжения берградцев и чернолессцев. Его скуластое лицо пошло красными пятнами, пальцы непроизвольно сжимались и разжимались, и выпирающая из-под одежды грудная клетка, лишенная за последние столетия мышц и обтянутая сухим пергаментом кожи, с шумом вздымалась. Создавалось впечатление, что хитрый и тонкий политик сам искренне верил в собственную вдохновенную клевету:

— Используя неведомые нам чары, богатыри околдовали бабу Ягу, ее кота и внучку хайзацкого хана, превратив последнюю в лягушку, чтобы удобнее было держать в заложницах: и места занимает мало, и ест крохи. Перейдя через Огненную Реку, супостаты перевербовали лучших соглядатаев королевства. На их сторону перешел не только Лихо Одноглазое, но и Змей Горыныч. Для пущей важности они прихватили с собой старика Йога, пребывающего сейчас в лучшей для него — деревянной — инкарнации трансцендентального сознания. А еще они везут с собой Василису Прекрасную. По неподтвержденным пока данным, к нашей границе подтягиваются толпы леших и водяных, и кто-то упорно предпринимает попытки разбудить Индрика, направив его ярость, естественно, против Марогорья. А на юге Илья, внук Яги, разъезжает на Зализном Вовке, отвлекая на себя внимание. В общем, на лицо попытка дворцового переворота и семейная порука.

— Хватит! — резко оборвала Мара и вскочила на ноги. Ее тонкое аристократическое лицо искривила усмешка. — Пока еще я — законная королева! Какие меры приняты?

— Враг уже над нами, — щелкнул каблуками Кащей, — но у нас есть несколько минут. В Звездной Башне все готово. Безрассудные герои всегда стремятся в мышеловки. Берградское понятие о чести делает прогнозируемым каждый шаг супостатов. Мы можем хоть сию секунду зажарить их еще в небе, можем пустить в замок и даже в Тронный зал. Как пожелает моя королева?

— Если мы можем одним ударом наказать преступников, то чего же мы ждем?! — топнула ножкой Мара.

— Я предполагал, — куртуазно выгнул спину бессмертный министр, — что вам доставит удовольствие самой пленить заговорщиков и задать им пару нелицеприятных вопросов. Королева всегда мудрая, щедрая, великодушная, но главное — справедливая. И об этом должны знать не только придворные льстецы, это — мнение народа и подданные должны ежедневно получать подтверждение своим мыслям.

— Возможно, ты прав. — на щеках королевы заалел легкий румянец.

Спустя минуту подбитые чернобуркой сапожки Мары уже тихо поскрипывали по снегу. Она стремительно пересекала Дворцовую площадь, не обращая внимания на крылатую тень, упавшую с неба. Следом за грозной властительницей, смешно перекатываясь на кривых ногах, семенил Кащей. По его губам скользила лисья улыбка: уж кто-кто, а он знал, что наивысшая дипломатия — это правда, в том варианте, который в этот момент наиболее удобен тебе.

Внизу, возле Звездной Башни, взметнувшейся выше прочих строений, тянущейся вверх многочисленными шпилями и многоэтажными корпусами с декоративными балкончиками и нишами, в которых расположились десятки каменных химер, поблескивающих вставными рубинами глаз, пританцовывали два остроухих охранника в козьих тулупах. Завидев королеву, воины вытянулись и застыли в почетном карауле. Мара гневно окинула вояк пренебрежительным взором и буквально ворвалась внутрь, взлетая вверх по винтовой потайной лестнице.

Вынырнув из круглой дверцы в гигантскую залу, Мара с удовольствием отметила, как выпирали из-под гвардейской формы мускулы верных упырей.

Подле тускло мерцающего семиконечного магического знака, заключенного в пламенный круг, плакали черные свечи. Звал в свои объятия мягкий малый трон, подле ступеней которого услужливо дожидались своего часа скипетр, держава и шапка Чернобога. Красочные гобелены, знамена, развешанные по стенам и даже полное отсутствие пыли — все кричало о Кащеевой тайной и преданной службе. Воздух был пропитан густым отваром крапивы и хрена — запахом сильнейшей магии архипелага.

Плюхнувшись на трон, подставив голову и руки под атрибуты власти, которыми ее тут же и снабдил подоспевший министр, Мара стукнула по подлокотнику скипетром:

— Тащи их сюда, Кащеюшка!

Министр что-то зашептал и щелкнул пальцами.

И в это мгновение полыхнуло пламя свечей, а зал озарился сотней маленьких огней, похожих на светлячков, снующих по кругу. Фиолетово-черный фейерверк взорвался под потолком и серыми хлопьями пепла осел прямо в центр семиконечной звезды, обрисовывая силуэты дракона и беснующихся на его спине людей.

Раздался резкий хлопок, и призраки стали реальными.

Змей Горыныч принялся обалдело трясти головами, не в силах понять, что же с ним случилось. Более догадливые богатыри соскользнули на блестящий каменный пол и обнажили мечи.

Лихо, видя, как он оказался замешанным в провалившемся заговоре против короны, лишь покраснел от стыда, но продолжал выжидать: а вдруг посулы Яги имели под собой хоть какую-то основу.

Сама Яга трясла своим орлиным носом, кряхтела и пыталась вспомнить любое защитное заклинание.

Дед Йог, кувыркнувшийся при падении, самостоятельно поднялся на лапы, чихнул, выпуская из трубы кольца дыма, и, как ни в чем не бывало, свободно прошел сквозь мерцающую завесу круга:

— Наше вам с кисточкой! У вас товар, у нас купец! А не хотите ль под венец?

— Это что за балаган?! — взвизгнула оскорбленная Мара, почему-то решившая, что избушка сватает ее за себя.

«Эх, — решил Лихо, — погибать, так с музыкой!»

И дом на курьих лапах, прыгая с дракона, крикнул:

— Чего шуметь, вот он я — жених!

Кащей, стоявший по правую сторону от трона, не выдержал и расхохотался, схватившись за живот. Даже он не ожидал подобной развязки.

Мара же поглядела на Лихо, и сердце ее забилось как птичка, попавшая в силки. Любовь напала на нее по подлому, исподтишка, в самый неожиданный момент, и тут же своим сакральным атамэ нанесла сокрушительный удар в сердце. Все! Теперь уже нельзя было казнить спутников неряшливо одетого жениха… Да, именно об этом наглом оборванце королева и грезила по ночам. И не важно, что тело избранника не бугрится мышцами, а изо рта прет как из выгребной ямы. Мара ведь видела не бесшабашное пьяное существо с намечающимся брюшком и вздыбленными волосами. Она смотрела в единственный глаз, в душу: бездонно-древнюю, как природные стихии, открыто-безграничную, словно ковыльные степи по ту сторону границы, волнующе-нежную, точно ласкающий мех куницы. «А ежели его поскрести, как следует, вымыть, расчесать да приодеть — то вполне приличный жених получится. — невольно подумалось королеве. — Не мужик, а мечта! Все фрейлины лопнут от зависти! Да и, в конечном счете, не с колченогим же Кащеем связывать свою судьбу. Тоже ведь хочется простого бабьего счастья».

Баба Яга, мигом прочитавшая в мятущихся глазах влюбившейся женщины всю палитру ее чувств, возликовала, и тут же пробубнила себе под нос старое хайзацкое заклинание, меняя забытые слова на чернолесские, отчего вся магическая тарабарщина выглядела лишь громоздкой и явно неэффективной нелепицей:

— Кэмде барасын Йог-Ата?

Улькен-улькен секрет.

Жулдыз коян бир-бир всегда

В мектебе алма-лет.

Раздался новый хлопок, и в руках у Мары оказались отвратительные желтые цветы.

— Ах, в душу бога мать! — чертыхнулась Яга и смачно шмякнула себя костлявой рукой по лбу. — Вот тебе и миллион алых роз из теплиц Бей-Бани! Надул меня почтеннейший Ер-Ага! Ну, попадись он мне!!! Я его домбру на башке раздолбаю, а сверху еще и кумысом полью, что бы знал, как дурачить порядочных старух!

Мара же, увидев купавки в своих руках, окончательно растаяла, и мечтательная улыбка появилась на ее лице, отчего ямочки на щеках стали завораживающими. От королевы словно прокатилась волна нерастраченной нежности и тепла.

Светлана, все это время сидевшая в кармане ветхого тулупа Яги, высунулась наружу и с радостным кваканьем прошлепала к маленькой лужице, образовавшихся подле ног Мары от капель с мокрых стеблей цветов.

Василиса Прекрасная, хитро перемигнувшись со Змеем Горынычем, неожиданно для всех, вытащила из-за пазухи вышитый батистовый платочек и развернула его на каменном полу. Мгновение — и ткань затрещала, заискрилась, озарилась синими колдовскими огнями и принялась стремительно расти, достигая размеров приличного ворсового ковра из Бала-Улуса. А затем стены башни наполнили звон посуды и тонкие ароматы деликатесов. На развернувшейся скатерти-самобранке одно за другим появлялись чернолесские блюда.

В огромных котелках уже парила черная уха с гвоздикою и белая — с перцем. Тонкие рыбные ароматы смешивались с не менее притягательными — мясными.

Тут же, на широких блюдах, шкворчали и потрескивали горячим маслом и жиром жареные бараньи почки; подернутая тонкой хрустящей корочкой, обтянутая в перепонку, печенка, запах которой смешивался с луком, добавленным внутрь этой своеобразной колбасы.

Чуть подальше, из гигантского подноса пуговками остекленевших глаз сонно взирала целая голова хряка под студнем, в зубах которой застряли свежие (как это не странно, среди зимы) пучки сельдерея.

Свинина была мягкой, упревшей, розовой, словно у молоденького поросенка. Ее явственно чесночный дух так и подмывал марогорскую нечисть нарушить двойной запрет: хоть раз объесться нечистым мясом, да заодно, раз и навсегда выяснить, так ли страшен чеснок, как о нем толкуют звездочеты и мудрецы.

Поодаль горками лежало горячее яловое мясо, любовно политое огуречным рассолом и посыпанное пряностями и кореньями. Под чудодейственными взварами томилась сладчайшая зайчатина с репою.

Да что там: даже расстроенный Кащей нервно сглотнул слюну, кидая жадные взоры на огромные ломти царственной лососины! На вертелах истекали жиром курочки с золотистой кожею. И на все эти мясные разносолы свысока поглядывал гусь, напичканный гречкой и щедро подправленный говяжьим салом.

Еще дальше от центра скатерти-самобранки в изящных вазочках была свежая зернистая икра осетра и белорыбицы, приправленная уксусом, перцем и луком. Рядом в вязанках лежал балычок.

Ближе к краям в глиняных мисках дымилась каша, возле которой в кувшинчиках белела сметана. И, как-то совсем не к месту, прямо в бочонках, высилась кислая и квашеная капуста. На тарелочках, были красиво разложены вареные и жареные маслята, грузди, рыжики…

Один из охранников упырей-берсерков, глядя на грибное разнообразие, лишь покачал головой — мухоморов-то и не было. Зато горками лежали пироги с горохом, луковники, оладьи с медом, сырники и блины.

На десерт скатерть выставила овсяный кисель и леваши, вареные из малины, черники и земляники, завернутые, как и положено, в трубочки. Здесь же благоухала патокой, явно истомившаяся за несколько дней, густая, как паюсная икра, мезбня из вишен. Горстями можно было черпать вареные в сахаре изюм, корицу, клюкву, имбирь, финики.

Обилие пузатых, запечатанных смолой кувшинов предполагало разнообразие горячительных напитков. На самом краю самобранки красовалось знаменитое чернолесское блюдо — похмелье: холодная, резанная на ломтики баранина, смешанная с мелко искрошенными огурцами, уксусом и перцем, оно словно создано, чтобы поправлять здоровье после очередной дружеской попойки.

И тут же гобелены, с вытканными на них батальными сценами, качнуло точно от порыва ветра. Изо всех тайных дверей и люков, через центральный вход в центральную залу Звездной Башни устремились, хлынули серым потоком летучие мыши, буйные козлоногие чертенята, основательные оборотни, студенистые водяные и бородатые лешие. Между копыт и лап тревожно зашуршали змеи, своей толщиной более приближающиеся к драконам, нежели к питонам. В их вертикальных зрачках плясал пламень веселья, и белесые козлиные бородки придавали их облику что-то неимоверно древнее и столь же непобедимо-ехидное.

Все ползущие, идущие, скачущие, летящие загомонили разом, и казалось, что все они говорят на разных языках. В этом нарастающем праздничном гуле все чаще стали раздаваться вспышки беспричинного смеха и глупого кокетливого хихиканья. Все в этой толпе уже знали, как должны разворачиваться события. На то они и придворные, что бы всегда держать нос по ветру.

Нежить, набившаяся в гигантский зал Звездной Башни, радостно повизгивала в предвкушении знатной гулянки, потирала лапы, копыта, ладони.

Уже и самому бестолковому водяному королевства Маро-Мойке, управляющему банями Её Величества, стало ясно, что свадьбы не избежать.

— О, моя королева! — прошипел бессмертный министр на ушко своей госпоже, понимая, что эту битву он уже проиграл. — Я специально дал вам шанс взглянуть на интервентов. По данным соглядатаев, Лихо Одноглазое и впрямь намеревался сделать вам предложение. Заботясь о благе и процветании страны, необходимо было дать ему высказаться. Как сейчас видно, решение было правильным… Но уже сам факт, что любой оборванец, чернь и босяк может породниться с царствующей фамилией, противоречит законам и может вызвать народное волнение, брожение в умах!

Мара бросила на Кащея испепеляющий взгляд.

— Я к тому, — деланно побледнел политик, — что ваш фаворит, а уж тем более супруг, должен быть хотя бы в чине генерал-лейтенанта, а то пойдут кривотолки.

— Так в чем же дело? — холодно обронила невеста, уже представлявшая свой завтрашний выход к народу в алом свадебном платье с высоким кокошником, блистающем бриллиантами и черным жемчугом — редким и завораживающим камнем из загадочного Дидрагорья. — В королевстве нет больше пергамента для указа, или в департаменте юстиции забыли, как пишутся буквы. Так я напомню: справа налево!

Лицо Кащея вытянулось. Он все еще лелеял слабую надежду расстроить или хотя бы оттянуть намечавшуюся свадьбу, но теперь, осознав, что часть его хитросплетений и интриг рухнула, оставив в душе зияющую душевную рану, министр молниеносно ретировался. Бессмертный политик боялся, что его выдадут выступившие слезы.

«Отчего так всегда бывает, что потерю близких и любимых мы замечаем лишь в тот момент, когда их уже не вернуть? — думал Кащей, выскакивая на улицу и подставляя лицо танцующим хлопьям пушистого снега. — Еще минуту назад жизнь и судьба королевы были для меня лишь пустым звуком. Эта холодная и надменная злючка казалась гадюкой, дразнящей меня, бессмертного, своим ядовитым жалом. А сейчас, когда в ее глазах зажглась любовь к этому нечесаному мужику, отчего вдруг стало так жаль самого себя? Откуда взялась эта необъяснимая ревность?»

А в центральной зале Звездной Башни вокруг Мары уже сновала главная колдунья-распорядительница кикимора Дуня. Размахивая своим корявым ольховым посохом с насажденным вместо набалдашника черепом утки, она, едва доходившая королеве до пояса, смешно, по-птичьи переваливаясь с ноги на ногу в своих лыковых лаптях и беспрестанно поправляя на груди дряхлую дерюгу, шептала себе под невероятно длинный и острый нос невнятные заклинания.

И над Марой заплясали сотни колдовских светлячков. Казалось, на королеву накинули мерцающую паутину и там, внутри этого кокона с невестой происходят какие-то невидимые перемены: словно куколка с минуты на минуту на глазах подданных должна была превратиться в прекрасную бабочку, гигантского махаона.

Лихо почесал в затылке, но благоразумно промолчал.

Скатерть, неожиданно для гостей, уже прикидывающих, сколько их еще протомят с официальными церемониями, прежде чем допустят до еды, вдруг, как избалованное дитя, решила показать норов и разразилась руганью, совсем не подобающей в данной обстановке:

— Ах, мать вашу за ногу и об забор, и об плетень! Наплодили придурков, а нам с ними нянчиться! Долго мне еще прикажите мордой в пол отдыхать, о, порождения ехидны и ежика-батора?!

— Сама-Бранка! — испустил вздох изумленный Иван Песий Сын.

— И Сама-Едка! — ворчливо отрезала скатерть. В то же мгновение ее края стали демонстративно скручиваться вовнутрь, поглощая все выставленные яства, оставляя разочарованно загалдевшей толпе лишь дразнящие ароматы.

— Опять на левую сторону постелила! — хлопнула себя по лбу Василиса Прекрасная и тут же кинулась исправлять ошибку, ласково при этом приговаривая. — Прости, милая. По недосмотру вышло…

— Это называется преступной халатностью. — пробурчала волшебная ткань, но уже более добродушно.

Во второй раз скатерть преподнесла те же блюда в точности до наоборот: в центре знаменитое похмелье, потом — медовые вина, вместе, естественно, с пивком; затем — сладости, кисели да каши, далее — развалы жареного, вяленого, вареного мяса и, наконец, по краям, в тарелках, дымящаяся уха.

— Совсем другое дело! — подал голос, окончательно сбитый с толку княжич. Он никак не предполагал, что его невеста за время своего краткого пребывания в плену стала искусной ведуньей.

В это же мгновение колдовство кикиморы закончилось, и Мара вышагнула из опавшего к ее ногам призрачного кокона. Лихо охнул и не смог оторвать глаз от Мары. Королева преобразилась. Она словно стала моложе, стройнее и привлекательнее. Локоны черных волос оттеняли бледноватое аристократическое лицо. Под цвет глаз было подобрано искрящееся платье. Ткань переливалась тысячью оттенков; словно невеста была под лучом солнца, попавшим на грани бриллианта и заставившим его ожить. Руки, так похожие на лебединые крылья своей мягкой грациозностью и белизной сковывали браслеты в виде змеек с рубиновыми глазами. Но главное — в ее облике появилась притягательная женственность и природное очарование.

«Это я удачно Ягу послушал. — подумал одноглазый жених, не находя слов восхищения. — А ведь она красавица! И к тому же королева».

Глава 8

Юные упырята, торопливо дожевывали плитки гематогена, в спешке вытирали руки об бархатные навыпуск рубашки, с орнаментом по подолу, да с вышитым гневным оком на груди. Собравшись, они щебечущей птичьей стаей ворвались в центральную залу Звездной Башни. Но сразу поняли свою оплошность и, присмирев под осуждающим взглядом Дуни, стоявшей по левую сторону Мары, мигом разбились на пары, и в торжественной тишине чеканя шаг, но от волнения все же наступая друг другу на пятки, направились к отцам-гвардейцам. Развернувшись у гобеленов лицом к гостям, пажи заученным жестом подняли болтавшиеся на поясах турьи рога, и трижды вострубили.

Швейцар распахнул парадные двери и впустил главного свахуна-детосчета — башенника Нектария, который не просто шел, а нес себя, вернее — собственное круглое выпирающее брюхо с таким достоинством, что даже у Иванов не возникло желания похихикать в кулак. Длинное, отдающее зеленью каре, разбитое пробором на две половины, было по-модному припомажено, борода тщательно расчесанная волосок к волоску — пышной волною скрывала всю грудь. И даже кафтан и лапти при каждом шаге поскрипывали своей новизной и ненадеванностью. Большой утиный нос, нависавший спелым пористым баклажаном, выдавал в баеннике большого любителя философии, постигающего тайны бытия за хорошим бочонком вина. Но вот глаза, отягощенные мешками, морщинками и синими кругами, все-таки были добродушно-усталыми и даже, по-своему, мудрыми. Видимо, прежде чем выслужиться до главного свахуна-детосчета, Нектарий сполна хлебнул всех земных радостей… Росточком сановник вышел с Дуню, но была во всем его облике солидная боярская степенность.

Подойдя к молодоженам и стукнув об пол веником, который гордо сжимал в правой руке, баенник зычно рявкнул:

— Великое таинство открываю вам: зажглась в небе новая звезда! Стало быть, скоро родиться у нас мальчик, который станет пастухом не только земным, но и небесным. И соберет он тучные стада, и вознесет он в жертву яловицу, козленка, овна и очистит землю и народ свой от греха, в котором все погрязли. И поклонятся ему все народы земные!

— Что ты мелешь?! — яростно топнула ногой королева.

— Детосчетство — наука точная, — усмехнулся в усы Нектарий, — она возвещает, что лихомарский ребенок будет больше чем князь! Так возрадуйтесь: престолонаследник — повелитель душ и стихий, царств и южных улусов! Он — собиратель земель!

— Вот брешет! — изумился дед Йог.

А все присутствующие, в громе оваций не расслышавшие ворчанье избушки, принялись вопить славословия: «Да здравствует Марогорье — самая горная страна в мире!»; «Царствующей семье — долгие лета!»; «Слава, слава Маре с Лихом, а разбойникам немытым — стыд и срам!»

Восклицания неслись со всех сторон. Лица и морды собравшейся нежити стали фанатично-одухотворенными. Казалось, что укажи им сейчас на любого и крикни: «Враг!» — вмиг бы разорвали в священной ярости.

Выждав, пока крики ослабнут, баенник довольно огладил бороду и с улыбкой сытого кота снова шарахнул веником по полу, добиваясь полной тишины. Зал притих. Слышно стало даже, как странным образом прожужжал одинокий комар, сдуру решивший, что вернулась весна.

— Согласна ли ты, Мара, о величайшая из величайших земных королев, красивейшая из смертных и бессмертных, первейшая среди мудрецов и пророков, взять в мужья Лихо Одноглазого и оставаться с ним в горе и радости, в поражениях и победах?

— Да. — потупила глаза невеста.

— О, величайший Лихо, сам добившийся поста в пограничье, умом и силою доказавший свое превосходство над другими женихами, явивший всему миру, что не кровь определяет благородство, а движение, порывы души и сердца, согласен ли ты взять в жены Мару и оставаться с ней в горе и в радости, в поражениях и победах?

— Я согласен. — мотнул головой одноглазый.

— Ой, дурак! — тихо взвыл Йог. — Сам себе хомут на шею одел. Через месяц овес жрать научится, а через два — ржать, точно лошадь и делать стойку при виде царственной супруги.

— Нишкни! — шикнула Яга. — Как я еще могу спасти Илюшеньку. В конце концов, если бы кое-кто не уклонялся от супружеского долга, то внук был бы наш общий!

— Да он мне и так, как родной… — буркнул дед.

Но некому было слушать пререкания старых супругов: все рванулись к скатерти-самобранке, и накинулись на угощение, жадно чавкая, словно не ели перед этим с неделю. Одни гвардейцы и упырята, сохраняли чинное спокойствие, и глотали слюнки. В шумной гогочущей толпе оказались и берградские богатыри, и Василиса, даром, что Прекрасная, и Змей Горыныч. Гости хотели плюхнуться на пол, по-хайзацки поджимая под себя ноги, но Дуня, все это время что-то бурчавшая себе под нос, выкинула вперед руки, и зал заполнился дубовыми столами, ломящимися под тяжестью разнообразнейших блюд. Скатерть-самобранка оказалась возле молодоженов.

— Ну, — вскочил на ноги, поднимая чашу за здоровье молодых, главный винопитий лесовичок Листвень и, подмигивая коричнево-алым глазом, растянул в улыбке и без того гигантский рот, — за крепкий семейный союз, за престолонаследника, за Родину!!!

— Ура!!! — рявкнули гвардейцы.

Нежить вскочила на ноги, лапы, копыта и все присутствующие опустошили свои кружки. Василиса лихо опрокинула в себя стакан виноградной кармэцвельской настоечки, поперхнулась, вытаращила глаза, замахала руками и принялась глотать воздух ртом, точно рыба, выброшенная на берег.

— Ой, какая икра кислая! — завопила кикимора, деланно кривя рот.

— А мясо-то протухло! — подтвердил Йог и хихикнул.

— Кисло! Кисло!!! — завопили с левой стороны столов.

— Тухло! Тухло!!! — поддержала нежить справа.

Мара и Лихо молча встали и посмотрели друг другу в глаза. В их душах бушевала страсть.

Избушка, глядя на влюбленных и, отправляя в жерло печи очередную порцию спиртного, мрачно думала: «Хотел бы я поглазеть на этих голубков лет эдак через триста».

Королева прильнула к губам жениха и молодые, забыли обо всем на свете. Зрители смолкли. Но уже через пару минут им наскучило таращиться на потерявших голову влюбленных, и многие уткнулись в тарелки.

— Да хватит вам! — зевнул, наконец, Иван Песий Сын. — Жрать сильно хочется!

Мара и Лихо, опомнившись и, оттолкнувшись друг от друга, торопливо сели на место. Королева зашлась краской смущения и не знала, куда девать свои колдовские зеленые глаза.

— Ох, как тут все тухло! — раздался голос в дверях.

Молодожены пожали плечами и обречено встали.

Возле растерянного швейцара появился Кащей Бессмертный в золотой диадеме, из которой зловещими пиками глядели в потолок три драконьих клыка. Бессмертный министр опирался на черный меч, испускавший мрачное сияние. Лезвие оружия было покрыто искрящимися рунами, а эфес был выполнен в форме черепа неведомого монстра, в чьих пустых глазницах хищно мерцали рубины.

— Убить, иль не убить — вот в чем вопрос?! — с усмешкой продекламировал Кащей. — Достойно ль королев мочить в сортире?

Гвардейцы, по сигналу Нектария, ринулись было к мятежнику, как из-за спины Кащея показались лучники. Тускло блеснули ядовитые для упырей серебряные наконечники стрел. Королевская охрана в растерянности остановилась. Сейчас их алебарды и парадные палаши были бесполезны.

— Увы, — вздохнул министр, — ни прошлого, ни будущего не существует. Есть только миг, связующий жизнь и смерть. И все в мире стремится к завершенности. Сами того не замечая, мы бродим по кругу. Основываем царства острием меча и им же обеспечиваем закон. Тысячи лет мы поем одни и те же песни, и их сила так велика, что может быть и Марогорья уже не будет, а плач нашей души — останется. А потомки-дегенераты плюнут на нас с самой высокой колокольни и заявят, что слыхом про нас не слыхивали, а сами, как послушные марионетки снова будут играть в театре Богов паскудную пьесу бытия! Но мне надоело! Слышите вы, жалкие прихлебатели Черенбога и Дыя, — надоело жить в вашем балагане! Где они, эти ленивые боги, взирающие на нас с небес и из самых глубин ада? Почему они нежатся на подушках, в то время, как нас заставляют любить и ненавидеть, убивать и миловать. Хватит! Я не домашняя зверушка! Я — бессмертный, а значит — равный богам!

— У-у-у… — протянул Йог. — Вот мы и приплыли.

— Да он же пьян! — топнул ногой Лихо. — Выведите его отсюда!

Гвардейцы сделали робкий шаг. Тут же одна из стрел, рассекая воздух, вонзилась в могучую грудь. Упырь вздрогнул, закатил глаза и рухнул на пол, вываливая наружу посиневший раздвоенный язык.

— Убийца! — Мара бросила обвинение в лицо мятежнику, и ее зеленые глаза гневно сверкнули.

В воздухе со всех сторон запахло магией. И тут же лучники пустили в солдат и гостей тучу смертоносных стрел. Нежить завизжала, кидаясь в разные стороны. Упыри же, выхватывая из ножен каленую медь, ринулись на врага. И завязалась бойня.

Кащеевы приверженцы выпустили вперед мечников, а из-за их спин смертельным серебром поливали лучники. Уж что-что, а планировать заговоры министр умел!

— Ах! — вскрикнула Мара и, всплеснув руками, стала медленно оседать на пол, но этого уже ни кто, кроме вмиг побледневшего Лиха, не заметил.

Гости топтали друг друга, забивались под столы и стулья, пытались прыгать в окна, ныряли в потайные ходы, которых оказалось намного больше, чем можно было представить. Самые смелые швыряли в стрельцов то бараньей ножкой, то полупустым кувшином, то тарелкой с икрой белорыбицы, всем, что под руку подвернется.

Гвардейцы с криком: «Твою мать!» — вломились в ряды противника, сломили защиту мечников и добрались-таки до лучников, обрушив на головы супостатов всю тяжесть своих палашей и яростную ненависть.

Лучники вновь расступились и из-за их спин показались сомкнутые ряды щитов, поверх которых глядели злобные остроухие физиономии. Отряд, ощетинившийся копьями, громыхая доспехами, начал теснить гвардию внутрь зала.

— Они Мару убили!!! — дико заорал Лихо, зачем-то пытаясь оттащить невесту в безопасное место. Его вопль перекрыл шум сражения. — Сволочи! Трусливые шакалы!

— Ну что, встрянем, что ли? — спросил Иван княжич, до сих пор спокойно восседавший за столом с двумя другими богатырями и философски пережевывающий лосятину.

Василиса Прекрасная, жавшаяся у стенки к бабе Яге, вздрогнула, подалась вперед, словно хотела не пустить княжича на битву (ведь какой никакой, а ухажер), но колдунья одернула ее:

— Не лезь! Не бабье это дело. Ничего твоему Ванюшке не сделается.

— И вовсе он не мой! — фыркнула Василиса и отвернулась.

Берградские побратимы с шумом встали, роняя лавку на голову дрыхнущему в перепитии Змею Горынычу. Дракон поднялся, пьяно икнул, встал на лапы и, не разбирая причин своего пробуждения, полез в самую гущу боя.

Кот, видя всеобщее оживление, благоразумно скрылся в избушке, прихватив с собой и лягушку. Дед же Йог философски почесал одну лапу о другую и изрек:

— Все войны из-за баб и денег. Надоело.

Глава 9

Пещера, в которой очнулся Илья, мерцала, испускала желтовато-гнилостное фосфорическое свечение. Илья осторожно приоткрыл глаза: паука нигде не было. Но и пошевелиться было невозможно: паутина держала крепче канатов, перетянутых морским узлом. Сумрачный, и от того еще более пугающий, тоннель уходил влево и терялся во влажном и вонючем сумраке. Из глубины паучьего жилища тянуло смешанными запахами жарящегося мяса, пота и нечистот.

Повертев головой, парень понял, что на этот раз влип основательно. Похоже, что этот Зализный Вовк на самом деле тайный агент Камен’Данта. Возможно, волк обманывал простофиль героев, подстраивая все так, чтобы воины сами рвались в запретный мир, попадали в плен к упырям, а потом и на ужин к пауку. А что: идея была очень даже не плоха! Она была банальна до тошноты, но тем и брала. Прежде, чем подумать о таком простецком обмане, Илья бы начал искать какие-то тайные козни. Мир, что колдовской, что реальный — лежит на поверхности и он гениален именно своей простотой и прозрачностью. Достаточно знать штук сорок архетипов, и можно просчитать без всякого компьютера, что, кто и когда учудит. Илья уже знал, что паук рядом, но вовсе не подглядывает и не потирает злорадно лапы, наблюдая за тем, как же будет преодолевать трудности внук Яги. Отнюдь. Скорее всего, Камен’Дант сейчас почесывал брюшко и отдавал волку распоряжения.

«Черт меня дернул поверить волку! — думал Илья. — Ведь все легенды говорят о том, что среди них постоянно рождаются чудовища без души и сердца. Пауки, змеи, оборотни и волки — все они служат тьме, вечной зиме, хаосу. И великий Фарнир — волк. Но с другой стороны — стояла Яга, рвущаяся то ли в губернаторы, то ли играющая в спасителя мира».

Как ни крути, а затянуло Илью в жернова волшебной истории как раз между двумя шестернями зла. И света как такового здесь давно уже не было. Не надо было без спроса удирать на первом встречном Вовке от богатырей и от Йога. Но, кто поручится, что по ночам Яга не сосала из Ильи кровушку, как собирался сделать и этот Камен’Дант?

Вспомнился ночной кошмар. А что если Яга вампир? Ну не тот, который встает по ночам и шатается по околотку в поисках дурака, который ему шею подставит, нет. Есть же еще и энергетические вампиры. Те, что тянут энергию из молодых. А Яга, как ни крути — самая настоящая ведьма. В Европе их просто жгли на кострах. Сурово, но справедливо. Да, старикам нужна энергия жизни, это понятно, только вот вампиры высасывают не столько, сколько им нужно, а вообще всю жизнь из человека, они именно этим и обретают собственное долголетие.

Вспомнился самый первый момент появления в этом мире. Тогда старая напугала Илью до коликов, видимо, подтянула на себя энергию страха. Потом была пьянка с полной потерей памяти, а Илья давно уже не нажирался до поросячьего визга. Да еще эти сны на грани реальности и безумия: то про Василису, то про полеты. Эти наркотические видения, когда половики оборачиваются вселенной — это тоже не самый лучший знак. И за каждым случаем была потери энергии, когда Илья буквально растекался, точно студень под солнечными лучами. Что-то с Ягой было не так. То ли она была не настоящей, то ли что-то замышляла, обманывая всех: и мужа, и богатырей. Но, скорее всего, она была не просто вампиром, а черной дырой, затягивающей и переваривающей в себе все и вся. Над Ягой словно висело проклятие черной вдовы. Йог же почему-то избой обернулся, не от большой же любви? Ведь такой поступок буквально кричал о том, что мужик просто хотел сбежать из семьи, но сесть, как Лев Толстой в поезд и заболеть на станции, пороху не хватило.

Вообще, кому в этом мире можно верить? Илья вдруг улыбнулся своим мыслям: в России, к примеру, президент накануне дефолта или путча вечно выступает с заявлениями, что ничего плохого завтра не случится. С чего это Илья собрался доверять будущему губернатору?

И вдруг в глубине тоннеля раздался шорох. Илья затаился, закрыл глаза, следя сквозь ресницы за пещерой. Никого не было, видимо, почудилось.

— Побачил трошки и буде! — раздался за спиной знакомый хриплый басок Зализного Вовка. — Сховай сомненью и — вперед!

Илья дернулся от неожиданности. Паутина врезалась в горло. Парень аж захрипел от боли:

— Что, вражина, пришел посмотреть, как меня жрать будут?

— А то я не видел, как из дураков кровь сосут?

Илья дернулся, как от пощечины:

— Предатель!

— Идиот. — парировал Вовк. — Если бы я пришел торжествовать, то был бы не один.

— А ты и так со мной. — раздался скрипучий паучий голос. — Скажи ему правду, что ты служишь мне верой и правдой вот уже тридцать лет и два года.

— Ложь! — зарычал волк и вздыбил загривок. — Выходи, стервятник!

В ответ раздался лишь утробный смех.

Илья нервно сглотнул, а волк прыгнул в каменную пасть тоннеля, и растворился в ее полумраке. Илья почувствовал легкое движение воздуха. Как хотелось метнуться вслед за волком в спасительный мрак ниши. Но не пускала паутина.

Прошла минута, другая. Ничего не происходило… Потом из пещеры раздался грохот и приглушенные крайские матюки. Илья подумал, что это схлестнулись Вовк с Камен’Дантом, но, тут ступая мягко, точно кошка, из тени показалась паучья туша. Хитиновое чудовище мерно жевало ядовитую жвачку. Капли падали на пол и блестели там смертоносными бусинами. Огненные зрачки выражали торжество. А из зловонного брюха, следом за чудовищем тянулся белесый липкий канат.

Паук осторожно прошел мимо, а Илья, справедливо полагавший, что Зализный Вовк себя в обиду не даст, думал о том, что будет дальше. «К черту и придуманный меч, и волка, и даже Ягу! Дай бог выбраться отсюда». — раззадоривал себя парень, стараясь не гадать: укусил ли его паук или только спеленал в кокон.

Илья почувствовал, что тяжелый, клубящийся газ, выделяемый Камен’Дантом и стелющийся под ногами как-то странно на него действует. Мысли стали улетучиваться, точно воздух из проколотого шарика. Шевелиться стало невыносимо. Сонная апатия завладела мозгом, и любое действие казалось подвигом. «Что же это? — вяло подумал Илья. — Где же они, мои хваленые магические способности?»

И тут парня осенило.

С трудом разлепляя посиневшие губы, юный колдун прошептал:

— Предки, пращуры и Йоги,

Отказали в службе ноги.

Камен’Дант хитер, однако,

Перед вами он — клоака.

И тут же фиолетовая вспышка разорвала магические путы и хлопья паутины, взметнула это все вверх, превратила в реющие под потолком снежные хлопья. Пещера осветилась неоновым отблеском, и перед оторопевшим магом вырос деревянный сруб, закрытый дубовой крышкой, с которой почему-то взирал резной профиль растрепанного бога, очень похожего на Велеса. Илья и, с трудом поднялся на ноги, непроизвольно скользнул глазами по потолку. Боже! На срубе, на высоте протянутой руки покоился меч в кожаных ножнах!

Илья никогда не интересовался оружием. Набить морду наглецам — это одно, но совсем другое — размахивать метровым ножищем, словно мясник в лавке да увечить себе подобных. И все же кладенец притягивал к себе, манил. Казалось, он был живым.

Илья тряхнул головой, прогоняя наваждение. Клинок дышал, он звал к себе, он призывал взять себя в руки. И парень не устоял. Он снял оружие со сруба, стер с ножен пыль, слегка выдвинул лезвие меча, полюбовался холодным магическим блеском клинка, поднял оружие над головой.

И тут же истошно взвыла то ли кикимора, то ли какая-то пещерная нечисть, прятавшаяся в неприметной нише. Голос ее был похож на завывание ветра в печной трубе. Затем раздался топот ног, а крышка с велесовой физиономией сдвинулась и оттуда показалась гигантская голова бородатого червяка, осклабившегося в паскудной усмешке. Влажное склизкое тело принялось методично раскручиваться, распространяя мерзкие запахи. Илью стошнило. Нелепо взмахнув Лютобором, Илья кинулся на змея. Удар — и бородатая башка шмякнулась туда, откуда и появилась. Кикимора оборвала крик на вдохе, точно ей вставили кляп в рот. Лязгнув от ужаса зубами, она вжалась в стену своей ниши и жалобно всхлипнула. Ее провисшие груди вздрогнули в спазмах начинающейся истерики.

Илья же, цепляясь за сталактит, едва сдерживал рвотные позывы. Голова стала тяжелой, и огненные кувалды принялись методично ухать по мозгам. Мир казался ночным кошмаром, сном, не имеющим ни чего общего с реальностью. Это было первое убийство в его жизни.

На вопль уже спешили паучьи подручные. Топот ног усиливался, и через минуту в пещеру вбежали жуки-переростки, дико вращающие кровавыми плошками глаз. Размером жуки были с овец. Их черные спины зловеще блестели, усики нервно дергались, а челюсти — двигались. Мохнатые лапы, снабженные ядовитыми шипами, были готовы к схватке. В их блеклых глазах не было ни эмоций, ни даже блеска жизни, словно на службе у Камен’Данта были одни мертвяки.

Илья разогнулся и, покачиваясь, пошел навстречу врагу. Жуки всполошились, зашевелились и слегка подались назад. Юноша чувствовал, что опять попал под влияние миазмов. Меч снова ожил в руках. Стало легче дышать, присутствие жуков стало даже желанным. Появилось неодолимое желание выяснить, какого цвета кровь у этих созданий. И снова Лютобор сам рванулся в битву, используя Илью как орудие. Это не человек размахивал клинком, а меч управлял движениями Ильи. Медь сверкнула — и тут же искупалась в черной крови. Удар пришелся жуку по голове, прямо между рогов. Хитиновый монстр нагнулся, подался вперед и рухнул.

Противники недовольно загудели и попятились. Взмах Лютобора и еще один труп остался лежать в пещере. «Бред какой-то, — подумал Илья, отстранено глядя на разворачивающееся побоище, — не может такого быть, чтобы я рубил насекомых-переростков направо и налево».

Жуки, видимо взбешенные потерей своих товарищей, пронзительно заверещали так, что этот звук ударил по вискам. Этот визг встряхнул Илью. Маг очнулся от колдовского плена. Ситуация была заведомо проигрышной. Победить жуков было нельзя. Вопрос был только в том, как дорого заплатят насекомые за человеческую жизнь. Монстры, словно сговорившись, напали скопом. Жесткие удары мохнатых лап с острыми наростами на них, напоминающие кривые кинжалы, теперь были сбалансированы, четко рассчитаны. Жуки больше не подставляли свои дурные головы, их лапы мелькали не хуже клинков. И теперь стало ясно, что первоначальная победа оказалась просто счастливой случайностью.

— Предки, пращуры и Йоги,

Ну не будьте слишком строги!

Хватит колдовских с нас пут —

Пусть враги слегка уснут!

Илья прохрипел заклятье и синие жгуты молний, вырвавшиеся из побелевших пальцев, бичами огрели нападавших. Жуки изумленно застыли и начали заваливаться на бок. Илья, чувствуя, что нельзя терять ни минуты, подобрал ножны, откинутые перед схваткой, и ринулся к выходу.

Сердце бухало где-то в голове. Перед глазами плыл розовый туман, и очертания тоннеля были расплывчаты, ирреальны, словно мир виделся сквозь слезы. Перепрыгивая через сонные туши, Илья молил об одном: только бы успеть прорваться до того, как все эти жуки придут в себя.

Илья, задыхаясь, домчался до поворота и едва не впечатался лбом в стену. Дальше коридор раздваивался. Юноша в растерянности остановился. Направо вел ровный, гладкий, поблескивающий зеленым мерцанием тоннель. Именно оттуда поднимались клубы гнилостной вони. Налево — дорога была более устрашающей. Кровавое сияние, исходящее от пола и потолка высвечивало неприглядную картину: нетронутые ни временем, ни паучьими лапами сталактиты и сталагмиты уставились друг на друга острыми пиками и напоминали клыки, бывшие когда-то белоснежными, но утратившие со временем эмаль и раскрашенные желтовато-бурыми разводами. На стенах дрожали гигантские капли воды и, глянув на лужицу под ногами, парень неожиданно понял, что она напоминает ему ядовитую паучью слюну. Парень свернул на запах и угадал.

Через пару минут Илья уже выскочил на новую развилку и притормозил: выход из пещеры преграждала туша паука. При мысли, что придется переползать через сонного и, между прочим, ядовитого вонючку, Илья невольно содрогнулся. Не ожидал Илья, что его такие простенькие заклинания, почерпнутые у впавшей в маразм Яги, окажутся столь действенными.

— Червону руту не шукай вечорами… — неожиданно раздался до боли знакомый голос, и из ниши показался Зализный Вовк. Шерсть его стояла дыбом. — Вот гутарил батько: не ходы из хаты. Там шукают крови буки да мутанты…

«Похоже, на серого рассчитывать больше не придется. — грустно подумал парень. — Тронулся волк умом. Заговаривается».

— Полазь на спину, покель нас тут не споживали. — зевнул Зализный, но демонстрация равнодушия вышла какой-то натянутой и неестественной.

Илья спрятал наконец-то оружие в ножны, повозился на волчьей спине и, понимая, что иного выхода из логова смерти, все едино — нет, пришпорил «коня» пятками:

— Поехали!

Волк напружинился. Электрические искры вылетели из вздыбленной шерсти и обожгли руки. Прыжок — и паучья туша оказалась за спиной.

Зализный Вовк выскочил из пещеры и, глотнув свежего воздуха, пал на камни:

— И како тако щастье, ежили голодранцы усих краев до кучи сбирутся? Буде сперва горилка, затем — сало. Посля — драка. А мине ж це не потрибно…

«Ну что за напасть: опять околдовали!» — понял Илья, и вселенная в его глазах провалилась в густой кровавый туман, в котором вспыхивали яркие серебристые звезды.

Глава 10

Илья очнулся от чувства непоправимой беды. Ему казалось, что кто-то полоснул по душе Чернолесья магическим клинком, и огненные вены выплеснули пламя на заснеженные деревья. Могучие дубы-великаны и горделивые сосны стонали, кряхтели, выкидывая в небо прощальный салют искр, дымились и занимались. Разбуженная стихия, ворча, как голодный пес над обглоданной костью, багряными языками лизала кусты, беззащитные хрупкие березки, пробовала их и тут же растворяла в себе. Пожар полыхал как знамя на ветру.

Вскочив на ноги, юноша замахал руками, но ни гари, ни дыма вокруг не было. Парень стоял у входа в Камен’Дантову пещеру, а рядом, дружелюбно осклабившись, гоготали упыри в расстегнутых тулупах. Зализный Вовк сидел тут же, у весело потрескивающего костра и растерянно кивал головой в такт пьяным воплям, хотя это была всего лишь старинная верхнеупырская баллада о трагической любви бдительного пограничника и Див-Урки:

— Как-то ночью на дежурстве

Заглянул я в тайный лаз:

Там лазутчица Див-Урка

Чешет пяткой третий глаз.

Я фигею, я бледнею —

Захотелось вдруг сказать:

Отведу сейчас к Кащею —

Будешь там всю ночь камлать!

«Ну и фольклор у них. — мрачно подумал Илья. — Еще, небось, и летописцы имеются, писатели всякие. Одно слово — нечисть. И, зуб даю, и все остальные их песни тоже ворованные. Уж не знаю, как они между мирами шныряют, но плагиату они, точно, в России научились. Да больше-то и учиться этому негде».

Размышлять на тему, откуда в волшебных мирах берутся перепевы старых песен о главном, и почему здесь не могут создать песни собственные, было некогда. Илья бочком протиснулся к волку и зашипел на него:

— Ну, ты, сыть, травяной мешок! Поднимайся! Не ровен час, — проснется Камен’Дант, и поминай нас, как звали!

Но Зализный смотрел мутными глазами в одну точку. В его зрачках плясали языки огня, а голова подергивалась в такт печальной балладе; он был словно марионетка, брошенная после спектакля уставшим кукловодом. А сучья в костре потрескивали, словно насмехаясь. Илья был готов даже биться об заклад, что упыри до сих пор ничего не заметили.

— Сядь и не суетись! — раздался из ниоткуда старческий глуховатый смешок. Владелец голоса глухо с надрывом закашлял, словно страдал бронхитом, и, справившись с неприятной оказией, продолжил, — не тревожься. Это не бред, не нападение. В конце концов, кто тут внук бабы Яги и практикующий юный колдун-новатор?

— Ты кто? — Илья покрутил во все стороны головой. — И где находишься?

— Не лепо ли ны бяшеть, братие, начать новыми словесы старые повести о походе Святогоровом? Не растечься ли мысью по древу да куницею — по полю? Не взмыть ли ясным соколом к красну солнышку от лихоимцев, да от родства не помнящих? Не ускакать ли на сером волке в степи хайзацкие, куда и ворон костей не занашивал, подале от позора и стыда? — затарахтел дребезжащий голос, сильно смахивающий на кудахтанье старого кочета.

— Ну и проваливай! — вдруг обиделся Илья. — Не уважили его, не узнали… Подумаешь, Пересвет выискался! Гляди: сейчас все Марогорье в слезах утонет — отпустили, дескать, кормильца-поильца, которого все слышали, да никто не видел!

— Предков не уважаешь! — зазвенел дряблый баритончик, но сорвался на визг, и вновь закашлялся. — А, между прочим, весь твой народ от золотых драконов произошел! Вы же до сих пор говорите: мой пращур. Пра-щер. То бишь, предок у нас один — ящер. А ваши счастливчики Яшки, думаешь, откуда силу свою черпают?

«Час от часу не легче! — подумал Илья. — То от Яги мой род идет, то от пьяницы трехглавого! Опять же, чего это берградские богатыри тогда на дракона ополчились?… Ах, они же женщину не поделили! Ну, все ясно — высокая политика. Стало быть, им, змеям поганым, опять же, очень даже могут нравиться наши девушки. Потомки, как ни как — внучки. Может быть, их ностальгия гложет, и в смазливых мордашках они видят лики давно погибших драконесс? Поди, разберись в хитросплетениях жизни».

— Э, да ты меня совсем не слышишь! — раздалось досадливое кряхтение. — Я тут, можно сказать, горло надрываю, раскрываю перед ним тайны бытия и мироздания, а он — хлоп — и замкнулся в раковине своих глупых мыслей!

— Да врешь ты все! — тряхнул головой Илья, припоминая слова Яги о сказочном мироздании. — От Великого Медведя наши племена и пошли. Где вот у меня крылья, хвост с ядовитым жалом или язык раздвоенный, ась? Да и ростом я что-то не вышел.

— Так рассуждать, чего доброго додумаешься, что все люди вообще от обезьяны произошли. Типа: родила макака от гориллы десять неумытых ребят — те и разбежались по свету. Из вредности побрились, а некоторые — это надо же! — умылись. С тех пор, мол, и появились разные люди, племена. Те, кто совсем умытый — те белые, кто воды боялся — остались черными. А кто мылся с опаской, стали желто- и краснокожими. А что: удобная теория для тупых нацистов.

— Не нравятся мне твои сказки. — буркнул Илья. — Оставь-ка нас в покое, нам еще по делам идти, да не близко.

— Не могу я вас вот так запросто покинуть. — вздохнул болтливый невидимка. — Вы меня из столетнего плена вызволили, голодной смертью умереть не дали. Теперь я вам три службы сослужить должен. Была бы моя воля, конечно бы не стал спину гнуть ни на тебя, ни на кого другого; но, если пойду на хитрость — вновь окажусь в Камен’Дантовой пещере. Кто бы знал, как она мне обрыдла!

— Ну, дак, служи, раз должен, пес тебя раздери! — проворчал Илья. — Сколько можно тюльку травить!

— Э-э-э, — замялся голос и неуверенно чихнул, — о, мой новый повелитель! Осмелюсь смиренно заметить, что пес меня, при всем его горячем желании, повредить не сможет, а так же, что я выполняю лишь три — и не больше — желания!

И тут до Ильи дошло: это же меч с ним лясы точит. Да и кто больше-то? Кого они еще могли из пещеры вытянуть, да еще и накормить мимоходом? Тесак этот именуется Лютобором, прямо, как один из темных богов в славянской мифологии. Хотя, в последнее время Илья уже не поручился бы, что все это именно мифология, а не сказочная реальность, в которой имена у всех древние, а песни и заклятия надерганы из юмористических телепередач.

Илья придирчиво оглядел меч, вытащил его из ножен. На лезвии огромными светящимися рунами было высечено имя Лютобора, так что ошибки быть не могло: он все это говорил — клинок. У такого магического живого артефакта мощи и знаний вполне хватит, чтобы заворожить и Камен’Данта, и Зализного Вовка, и упырям глаза отвести. Вот только что мечу-то надо? Яга в губернаторы метит, а этот, поди, сразу — в императоры или, скорее, в теневые магнаты, в тайного властелина миров. Круто. Только что это за трюк с желаниями? Тоже мне меч-Хоттабыч выискался.

— Ладно, — вздохнул Илья, — знаем мы вас, искусителей, — ты всех усыпил, видимо, чтобы со мной сделку с глазу на глаз заключить. Так вот знай: душу ни закладывать, ни продавать я не намерен!

— Да на кой мне твоя душа? — обиделся Лютобор и вновь закашлялся. — Мне хозяин нужен. Воин. Бесстрашный и безжалостный. Я понимаю: рыцарство — удел тупиц и маньяков. И к тому же мне самому приятней лежать на бархате, нежели болтаться на бедре, пропахшем потом, попадать под бураны и дожди, мерзнуть и голодать, выжидая, когда же верный паладин нагонит какого-нибудь достойного его славы соперника или чудовище. Но ты меня спас и можешь пока героем не быть, потом передашь меня настоящему головорезу. Это не горит. Но кормить меня все-таки нужно. Я сам прирежу пару-тройку мерзавцев, а слава неустрашимого рубаки вся целиком достанется тебе. Такой расклад устраивает?

Илья открыл рот, чтобы возмутиться, как упыри, точно марионетки, управляемые Лютобором, грянули новую боевую песнь, слова которой просто заглушили все то, что Илья хотел высказать в запале:

— Здесь птицы не поют,

И кошки не орут,

И только бравы упыри

Нажрались в стельку тут!

Вот так и рушится примета —

Уж потянуло шашлыком,

И на фиг нам нужна победа,

Коль нас и так напоят коньяком?!

Илья, не слыша собственного голоса, рассмеялся и крикнул:

— Ладно, Лютобор, там разберемся. А сейчас — буди волка. Чует мое сердце: накормим мы тебя сегодня.

— Приятно слышать речь разумного чародея. — довольно хмыкнул меч.

Упыри, точно по команде, смолкли и рухнули на землю вокруг бочек.

— Здорово у тебя получается. — завистливо вздохнул Илья.

— А то! — черный, без прожилок, агат, вмонтированный в центр рукояти меча, ожил, блеснул, точно «кошачий глаз», и подмигнул.

— Где мы? Башка прямо-таки трещит! — зевнул очнувшийся Зализный Вовк. — Срамостийность в душе одна и ни якого сала!

— Некогда нам прохлаждаться. — нервно усмехнулся Илья. — Чую: попала Яга в смертельную передрягу.

— А может, ну ее, каргу старую?… — осторожно спросил волк. — Нам с ней детей не растить. А при желании обратно через границу сегодня же перемахнем. Ну, их, марогорцев, к ляду!

— Не могу я так… — вздохнул Илья, разрываясь между жалостью к себе и чувством долга. — Как ни крути, а бабка она мне. Пусть с костяной ногой, пусть вредная, да кто у нее на всем свете остался-то? Дед Йог, что ли?… И, потом, никогда нельзя бросать в беде тех, кто молит о помощи. Неправильно это, несправедливо.

— Гарний ты хлопец, — мотнул головой волк и зевнул, — но дюже глупый. Жалость — губит города и народы. Нет горнего червоного мира. Что на земле богачи, то ж и на небе. Всюду только сила. О себе, только о себе думать треба! Вот и вся мудрость.

Лютобор ехидно замерцал агатом, но промолчал, видимо, собираясь какое-то время хранить от волка в тайне свои способности. Илья вогнал Лютобора в ножны и устроился на волчьей спине:

— П-пошел!

Зализный Вовк вздрогнул и сорвался с места. Лютобор ожил за спиной. А вслед беглецам послышался шум и пыхтение из утробы Камен’Дантовой пещеры. Но никто и не думал оглядываться, лишь ветер свистел в ушах. Илья готов был поклясться, что, отражаясь от заснеженных вершин, летит чья-то тоскливая песня:

— Как грустно и мерзко кругом,

Тосклив и паскуден наш путь.

И свадьба мне кажется сном…

Ах, черт меня дернул уснуть!

Илья, не буди упырей!

Мне некуда больше спешить,

Мне некого больше любить,

Илья, лучше бражки налей!

Чья-то боль ширилась, разливалась как горная река в долине, топила, растворяла все чувства в себе: это была скорбь без конца и без краю. Она отдавалась в сердце щемящею нотой. Но никого не было поблизости. Илье казалось, что слова этой песни просто сами рождаются в его голове. И мысли неслись безумной тройкой. Илье казалось, что все происходящее — это затянувшаяся белая горячка.

Ну не бывает так, не может быть, чтобы герои иных миров горланили искаженные советские и дореволюционные песни. А, кроме того, вот сейчас никого не было рядом, но песня звучала. Полная абсурдность происходящего наводила на подозрение в обычной шизофрении.

Это ведь только сумасшедшие слышат голоса, которым и взяться-то неоткуда. Такое не в диковинку всяким эпилептикам, типа Федора Достоевского, но для Ильи это было кошмаром.

Не существует лубочных миров, где фольклорные герои пьют водку, истекают клюквенным соком и дерутся на картонных мечах. Такое возможно во снах, мультиках и в книгах какого-нибудь недоучки-фэнтезера.

Но от осознания всего этого становилось только хуже. Дурацкий опиумный сон никак не желал прерываться. Страницы глупой книги не кончались, экран телевизора не гас. Все это было жизнью, реальностью. И от этого хотелось выть.

Глава 11

Небо хмурилось. Серые облака затягивали запад в тусклую броню. В воздухе пахло надвигающейся бурей. Усиливающийся пронизывающий ветер пробирал до костей, он гнал стадо облаков вглубь Марогорья.

Зализный Вовк с Ильей мчался вперед, заметно забирая к северо-востоку. Порывы ветра били вбок, пытаясь сжать их своими ледяными пальцами, повалить и швырнуть их в сугробы, покрытые тонкой ледяной коростой.

«Лишь бы успеть!» — словно заклятье твердил Илья, отстукивая слова зубами. Он свято верил, что не только спасает бабушку от гибели, но и каким-то странным, мистическим способом, защищает свою настоящую, вовсе не сказочную родину от вторжения полчищ чудовищ, пауков и прочей нечисти.

Появились первые снежинки — предвестницы непогоды, но серый «скакун» уверенно мчался к цели. Сияние горных вершин померкло, стало каким-то будничным и даже тоскливым. «А ведь по старой легенде, Святогора и вправду похоронили живым. — промелькнула у Ильи шальная мысль. — Но это в славянской мифологии». А что творится в этих мирах — так просто не понять. По крайней мере, Илья ни разу не слышал, чтобы сказители вместо былин о Садко распевали бы что-нибудь из репертуара мужа бабушки, но не дедушки.

И вдруг парню показалось, что на мир пала ночь. В глазах потемнело, в голове что-то взорвалось алым всполохом. Илья мотнул головою, но вдруг увидел самого себя, скачущего рядом верхом на другом волке. Двойник мчался, обгоняя надвигающуюся метель, стремящуюся сожрать солнце. Сам же Илья словно завис в воздухе, он не несся, а плыл по звездному ночному небу, раскинув руки, как крылья, и наблюдал, как внизу колышется ковыль, как плещет вдалеке огнем пограничная река, как вырастает из сизого тумана крепость владычицы этих гор.

С высоты птичьего полета цепи заснеженных хребтов казались странным нагромождением холмов, точно гигантский ребенок, поиграв в песочнице, оставил после себя понятный лишь ему самому мир. Кое-где можно было различить окаменевшие отпечатки чудовищных, явно принадлежавших гиганту следов, обрывавшихся во флере ползущего тумана, у самых скал, на которых тускло мерцали сторожевые башни темной твердыни.

Полная луна, выглянувшая из-за лохмотьев чернильных туч, озарила мир мертвенно-зеленым светом. Илья чувствовал смутный зов, исходящий из-под земли, словно кто-то, похороненный заживо, пытался разрушить свою темницу и восстать из могилы, но фундамент крепости лег страдальцу на грудь и давит, не пускает на свет божий.

И вдруг, стало ясно, что это Святогор, не смотря на прошедшие столетия, все еще жив, и ему можно помочь. Илья, вдохнув побольше воздуха, устремился туда, откуда шел усталый призыв. Но тут вспомнилось предупреждение о том, что мир-то может и не пошатнется, а вот он, Илья, сложит в Марогорье свою буйную голову. Перед внутренним взором тотчас предстала Яга с крючковатым носом и красными от недосыпа глазами. Она погрозила пальцем, скрюченным артритом и прошептала: «Не дури! Святогор и не человек вовсе. А против судьбы — не попрешь».

Но Илью уже вел азарт первооткрывателя: если он — внук Яги и драконов, почему бы ему не оказаться в родстве с величайшим богатырем?

Со Звездной Башни, навстречу Илье поднялась громадная черная тень. Парень видел, как чудовищная рептилия тяжело машет крыльями, набирая скорость и высоту. Кто бы это ни был: орел ли, дракон ли, просто чудище, но он явно собирался остановить Илью. И вдруг внук Яги осознал, что спешит навстречу собственной гибели.

Тень приближалась с каждой секундой. Уже отчетливо слышался шелест крыльев и радостное змеиное шипение.

Илья понял, что ловушка захлопнулась, что из этого сна выхода нет. Он отчаянно завертел головой в поисках спасения. Слова странного заклинания сами сорвались с языка:

— Предки, пращуры и Йоги!

Просыпайся Бер в берлоге —

Смерть несется по пятам,

И не справлюсь с ней я сам!

Илья ощутил, как прорвал магическое покрывало, как вернулся в собственное, зябнущее тело и снова увидел себя, все так же скачущим на сером волке. Это было похоже на раздвоение личности. Но еще более походило на кошмар, точно Илья уснул на скаку, но вовремя успел проснуться.

— Не глянется мне! — проворчал на бегу Зализный Вовк. — Шибко здесь мерзопакостно.

— Что не так? — прохрипел Илья.

— Бачу Черниград — крепость и оплот Мары, но что-то там неладно!

Илья попробовал пошевелиться, но руки и ноги затекли, стали точно ватными. Самое страшное заключалось в том, что волк даже не заметил его временного отсутствия. И как долго длился полет за гранью бытия — невозможно было даже представить. «Опять бред начинается, — вяло подумал юноша, — наверное, это последствия паучьей вони в растреклятой пещере. Лишь бы не свалиться с волка по дороге. Разве от меня могут зависеть судьбы мира, или отдельных людей?… Точно — все бред и наваждение».

Замок, возвышающийся на одной из скал мрачным нагромождением башен, сильно смахивал на свернувшегося в клубок ежика. Он полыхал на границе горизонта. Ветер полыхал полотнища багрового пламени над шпилями дозорных башен. На стенах в щелях между зубцов мелькали фигурки людей, борющихся с пожаром. Языки огня лизали каменные стены, вырывались из окон-бойниц и широкими лентами-змеями устремлялись к шпилям и штандартам, оживляя флюгера. Усиливающийся западный ветер раздувал пожар, разнося огненных птиц с крыши на крышу и превращая неприступные с виду укрепления в единый животрепещущий факел.

«А ведь, похоже, что сны сбываются. — отметил про себя Илья. — Как бы действительно, не лечь костьми в этом безумном мире».

— Да, может, там Яги-то вовсе и нет. — сделал предположение Илья, но сердцем понимал, что там она, в самом центре пожара.

— Да не тужьте мозги! — хохотнул волк. — Жива ваша колдунья. А от огня ничего ей не будет. Йог-то лапы обожжет, да как вжарит из пламени — только его и видели. И старуху свою прихватит. Вампиры без доноров не могут. А донорам кажется, что это любовь.

Илья не обратил внимания на последнюю фразу меча, в мыслях он уже был там, в огне, вместе с Иванами и Йогом, которого успел полюбить, как родного. В жизни всегда так: в любой момент окружающие говорят нам правду и о нас, и о нашем окружении, но мы не слышим до тех пор, пока над нами не разразится буря. Мы всегда тянем до последнего, и верим лишь себе. Может быть, поэтому во всех мирах процветают обманщики и воры. Это ведь мы сами позволяем им обманывать себя и обворовывать, а потом мы сами героически преодолеваем разочарование в близких. Наверное, эта наивность и есть отличительная черта настоящих героев. Ведь злодеи всегда прислушиваются к тому, что им говорят.

А тем временем со стороны пожара дохнул ветер. Воздух был пропитан дымом, предчувствием надвигающейся снежной бури, и едва уловимым приторным ароматом смерти.

Лютобор, отбивший себе все бока о спину юного чародея, терпеливо молчал. Настроение у него, не смотря на неудобства похода, было приподнятое. Как существо, живущее за счет магии, Лютобор знал о трагедии, разыгравшейся в замке, но это не занимало его. Главное, что он опять был на свободе! Вдыхать этот морозный воздух, пока душа твоего владельца то улетает в замогильные дали, то возвращается, — что может быть забавнее? И как это щекочет нервы! Тот, кому за полное избавление от плена нужно еще послужить, вдруг по собственной глупости устремился через Ворота Смерти. А Лютобор в самый последний момент, когда возвращение в мир живых может стать невозможным, одним усилием воли втянул Илью обратно.

Лютобор поворочался в ножнах, и чихнул.

Черниградский кремль рос на глазах. Приближаясь, он обретал все более реальные очертания. Распустившийся над ним огненный цветок казался знаменем торжествующей смерти, но в тоже время, было в нем что-то величественное.

Близился час последней схватки.

Лютобор уже вертелся в ножнах, предвкушая славную битву. За последние столетия меч совсем не различал добра и зла. Он чувствовал лишь единую Высшую Силу, пронизывающую миры и вращающую колесо истории. По большому счету, ему было все равно, кому служить. И философские вопросы не занимали его. Он устал верить в справедливость и мудрость Верховного Бога. Он превратился в того, кто видел наслаждение в убийстве, красоту в смерти, и сам стремился к гибели, проклиная дарованную ему вечность.

Зализный Вовк, вывалив язык, притормозил и, тяжело дыша, прохрипел:

— Эх, горилки бы да сала…

— Ничего, — вздохнул Илья, — если мы выберемся из этой заварухи — будет тебе и самогонка и мясо.

Когда Илья на волке ворвался в замок, схватка была в полном разгаре. Гвардейцы-упыри отступали шаг за шагом, несмотря на то, что берградские богатыри косили направо и налево, своих и чужих: да и где их там сортировать, когда они все на одну морду, причем довольно-таки поганую?!

Змей Горыныч, как лицо частное, проведшее весь свой век в научных опытах, в бой не рвался. Даже перспектива с честью для себя потерять лишние и, порядком поднадоевшие головы, как-то не прельщала. Поначалу дракон пальнул пару раз огнем, но когда схлопотал дубиною по рогам от Ивана же Песьего сына, сник, заполз под дубовый стол и притаился, в надежде, что эдакую тушу трудно заметить в заварухе.

Больше всех куражился дед Йог. Порядком захмелевший, вернее, не просыхающий от самой границы, бравый старик гонялся за Кащеем и, время от времени, ловко пинал его под бессмертный зад. Упыри и наемники-гоблины тузили друг друга, почем зря, совершенно забыв из-за чего, собственно, вся эта катавасия. Выбитые клыки и вырванные с мясом клочья шерсти устилали пол, а оплывающие глаза и расцветающие пышным цветом синяки — были лишь самыми легкими увечьями. Зал уже был завален ранеными и трупами, причем и те и другие громко матерились, когда на них случайно наступали.

Обезумевший Лихо кувыркался в воздухе, работал руками и ногами, разбрасывая врагов с непринужденным изяществом. Наемники красиво вылетали в амбразуры окон, вышибая стекла витражей и, со зловещим хрустом позвоночников, приземлялись на заботливо очищенную от снега булыжную мостовую. Некоторые застревали в окнах, и казалось, что стены украшены не только гобеленами, портретами, турьими и лосиными рогами, но и дрыгающимися ногами и руками.

Разлитое вино текло рекой: оно собиралось в лужу возле парадных дверей и струйкой устремлялось вниз по лестнице. Крови тоже было немало.

Пол трясся от ударов сшибающихся бойцов. И вдруг в распахнутые двери, позади мятежников, показались королевские войска. Впереди, с жутким кличем: «Иго-го-го!», неслась Кобылья голова на маленьких, кошачьих лапках, и оскал желтых зубов, и безумие лиловых глаз — сметали всех с ее пути. За ней мчались закованные в медные латы рыцари печального образа, то бишь: немытые, небритые и голодные. Их изможденные лица вселяли страх. Наемники Кащея сразу поняли, что они оказались на пути к еде и, если не сдаться сейчас, то их попросту растопчут эти орды, ведомые ужасным предводителем.

А со стороны гвардейцев в зал, через одну из потайных дверей, с шумом влетел гигантский волк, с раскрасневшимися глазами и чахлым седоком. Это был Илья, сжимавший в руках меч, мерцающий колдовским светом. Шум битвы на мгновение стих, и в тревожной тишине послышался старческий голос:

— Скольких я зарезал, скольких перерезал! Щас я всем неправым пасти тут порву!

Наемников Кащея охватила паника. Им показалось, что это в руках Ильи хихикает клинок. По залу, как вздох, прокатилось узнавание — Лютобор — безжалостный и непобедимый.

И тут, среди минутного оцепенения, раздался смачный хруст костей — Илья, неожиданно для самого себя мгновенно отреагировал на едва заметное движение сбоку, и рубанул удирающего Кащея по тонкой шее. Голова министра слетела и шмякнулась об гобелены, пачкая фиолетовой кровью изображение боевой ладьи со стоящим в ней великим князем.

— Мать вашу!!! — обиженно взвыло помятое лицо Кащея. — Опять пришивать, девять швов накладывать! Сколько можно талдычить: бессмертный я! — С этим горестным воплем министр подхватил свой кровоточащий обрубок, сунул его под мышку и юркнул в тайный лаз, точно мышь в нору.

Исход битвы был предрешен. Наемники побросали оружие, и только сейчас враждующие стороны заметили, что помещение стремительно затягивается дымом и гарью, а сверху над ними давно полыхает пожар, да угрожающе потрескивают держащие потолок несущие бревна. Первая рухнувшая балка дала сигнал к отступлению. Сражающиеся опустили мечи и кинулись к выходу. Раненые вскакивали с пола и прыгали в окна. Поднялся невообразимый визг и гам.

Старик Йог заскучал. Он присел на край неведомо как уцелевшего стола и, не осознавая, что становится заложником огня, зевнул.

— Уходите! — закричала Кобылья голова. — Иначе все тут погибнем!

Оставшиеся противники смешались друг с другом и рванулись во все двери и незанятые окна.

Курелапая изба вздрогнула, очнулась от накатившей пьяной дремоты, почуяла лапами жар и философски изрекла:

— Фи, геенна огненная! Найду Черенбога, морду ему начищу и в муравья превращу, чтоб знал, как с нами, Йогами, обращаться!

Из клубов дыма показалась баба Яга. Ее глаза светились, как у фурии.

— Я тебе покажу геенну! — заорала старуха на законного супруга. — А ну, пошевеливайся! Забыл, что внутри тебя Светлана прячется?!

— Не мешай. Я Йог на закате эпохи. — сказал старик и отвернулся.

Но когда Йога огрели волшебным помелом, философ вдруг осознал, что дело действительно — дрянь. Вскочив на свои куриные лапы, он метнулся к выходу, подгоняемый своей ведьмой. А следом за ними рухнули остальные балки, и пламя принялось жевать гобелены, оно, утробно урча, лизало столы и портреты, пританцовывало на поверхности кровавых лужиц.

Яга со стариком выскочили из Звездной Башни последними. За ними пылал весь замок. Сверху летели раскаленные черепицы и перекрытия. Казалось, плавились сами камни, и мостовая была как раскаленная сковорода. Все живое стремилось к распахнутым настежь воротам. А рядом с резиденцией Мары бегала Кобылья голова и дико завывала:

— Тревога!!! Тревога!!! Спасайся, кто может!!!

Мимо пробегали гвардейцы и наемники. Башенник Тихон волок в мешке свои регистрационные книги. Маро-Мойка спасал бесценные мочалки, а Дуня волокла мягкую перину.

«Просто мародерство какое-то». — подумал Йог, резво обгоняя Лихо, тащившего на руках труп королевы.

— Да брось ты ее. — посоветовала изба одноглазому.

— Я ее полюбил. — всхлипнул Лихо.

— Ну и дурень! — проворчал старик. — Да это же моя благоверная постаралась, присушила тебя, чтоб, значит, Мара на время забыла о подготовке к походу в наши земли.

— Мне сейчас все равно. — одноглазый был непреклонен. Встряхнув длинной челкой, он добавил. — Есть же на свете живая и мертвая вода, а значит — и надежда!

— Вон моя любовь сзади с метлой чешет — полюбуйся! — усмехнулся Йог. — Где гарантия, что с тобой не случится того же? Умные-то на чужих ошибках учатся.

— А я предпочитаю делать собственные. — огрызнулся Лихо.

— Ну и попутного ветра тебе в затылок. — вздохнул старик.

Илья, восседающий на волке, пытался придать волне хаотично бегущих какое-то подобие порядка, но это у него плохо получалось. Он едва удерживался от гнева, но не рвался в самую гущу толпы, прекрасно понимая, что его попросту растопчут.

Умнее всех оказались берградские богатыри. Они выгнали перетрусившего Змея Горыныча из-под стола, оседлали его и, прихватив с собой опьяневшую и хохочущую Василису, поднялись над замком и благополучно покинули эпицентр бедствия.

В тот момент, когда основная масса бегущих оказалась по ту сторону ворот, тяжелые свинцовые тучи, подгоняемые резким ветром, закрыли солнце. На землю упали сумерки. И тут же, словно гнев божий на правых и виноватых обрушилась лавина беспощадной метели. Ветер взвихрил сугробы и обвалил их на головы несчастных, сбивая всех с ног. С неба, словно дождавшись сигнала, полетели снежные хлопья, и все это мгновенно перемешалось в жуткой круговерти

Печные трубы протяжно завыли, флюгера заскрипели, и, не смотря на то, что огонь, точно разъяренная кошка начал плеваться, шипеть и забиваться в углы и щели, спасаясь от разыгравшейся стихии, паника продолжала расти. Рогатых, мохнатых, хвостатых и остроухих обитателей замка отрывало от земли, поднимало в свинцовое небо и кидало на тлеющие черепицы башен. Крики и стоны сливались с природными шумами, и во всей этой какофонии чудилась чудовищная симфония разрушения. Леденящая кровь музыка Смерти. Чудилось, что вострубили тысячи труб, и где-то, под яростный бой барабанов, шумно вздохнул орган, вспоминая древние слова проклятий и реквиема. Дружно плакали флейты, но их тонкие голоса заглушало безумие скрипок. И все это грозило разорвать мозги на тысячи осколков и расшвырять по всему Марогорью в назидание потомкам. Боги никогда не прощают цареубийства.

Земля и небо превратились в единый протуберанец, вихрящийся и затягивающий в себя все живое, всасывающий через открывшуюся воронку первородного хаоса живых и мертвых.

Илью сдернуло с Зализного Вовка, подхватило и швырнуло вслед за вопящими от ужаса гвардейцами-упырями. Парень вцепился обеими руками в магический меч, он верил, что весь этот кошмар кончится с минуты на минуту — не может ужас продолжаться вечно. Но здесь, в центре воронки время текло как-то по-другому. Да и все вокруг стало мало походить на центр урагана.

— Вот мы и встретились, — бухыкнул в человеческих руках Лютобор, — демиург хренов!

Илья сощурил глаза и различил мчащегося навстречу незнакомца с развевающимися длинными волосами и тоже сжимающего в руках магическое оружие, окруженное белым сиянием. Облик человека был страшен, но лицо почему-то знакомо. И тут Илья вспомнил, что именно это лицо он на маленьких иконах в доме Яги. Это был Бог. Тот самый, что сотворил, поднял со дна океана эти земли, тот, кто вдохнул жизнь в первые племена. Илья содрогнулся, он не хотел идти против творца этих миров, но воля его была подчинена Лютобору, а сам демиург, казалось, был на стороне небытия. Он пришел покарать неразумное племя. Не разбираясь, он решил стереть с лица земли и Черниград, и всех его обитателей, ведь был нарушен закон: убита королева. А только страх перед наказанием может удержать людей и нежить от новых кровавых преступлений. Гнев божий должен быть нагляден, он обязан внушать трепет!

— Лютобор? — с удивлением спросил бог. Сияние померкло, и Илья смог различить бездонную глубину демиурговых глаз, в которых пылала вселенская боль и мировая скорбь.

«Никогда бы не подумал, что люди и боги могут испытывать сходные чувства. — удивился Илья. — Эх, если бы мы оказались равными да в другом месте, хотел бы я просто поболтать с этим существом, прошедшим, как видно, одной из самых тернистых дорог познания».

— Нет! — усмехнулся в ответ Лютобор. — Это дед Пыхто… Припёрся, вот, на благодетеля глянуть. А заодно спросить: что, кончилось терпение, иссякло всепрощение?

Бог не ответил. Он молча занес над головою оружие.

Клинки сшиблись, высекая искры. Где-то недалеко грянул гром.

Илья понимал, что его втянули в свою игру внешние силы, и он для них — проходная пешка. Но еще в детстве мать обучила его этой странной игре, когда на черно-белом поле Добра и Зла сталкиваются две различные армии, и в этой битве возможен любой исход. Если бы белые двигались только по своим клеткам, а черные — по своим, мир бы царил во вселенной, поделенной на зоны. Война — это сущность богов, которую люди зеркально отражают на земле. Еще Илья твердо помнил, что иногда пешки становятся королевами, если проходят свой нелегкий путь до конца.

Клинки сшибались, лязгали, точно огрызающиеся дворовые псы. Высекали искры, исполняя какой-то странный ритуальный танец. Илья, ни разу до этого не державший в руках оружия, наблюдал за происходящим как бы со стороны, однако, отдавал себе отчет, что тело полностью подчинилось сноровке и мастерству Лютобора.

Бог, не сходя с места, плавно изогнулся и сделал резкий выпад. Меч взмыл в его руках и охнул, наткнувшись на медь Лютобора. Илья успел парировать удар, увести его в сторону, пытаясь открыть оборону противника. Соперники, не сводя друг с друга глаз, мягко покачиваясь с пятки на носок и обратно, начали плавно кружить, пытаясь застать друг друга врасплох, но это был поединок именно магических клинков. В божьих руках весело хихикал молодой меч, явно питающийся душами поверженных врагов. От этого оружия, так же, как и от Лютобора шла волна силы и высокомерия. Клинки стоили друг друга. Словно были родственниками или, по крайней мере, ковались одним мастером. В них не было ни добра, ни зла. Они стояли над правдой и справедливостью. И, возможно, сам Демиург был лишь ширмой для их внутреннего семейного выяснения отношений.

Удар. Еще один. Поворот. Сальто. Все происходящее казалось каким-то долгим бесконечным сном, хотя тяжесть меча давала о себе знать, и приходилось прибегать к помощи древних славянских традиций, поддерживая его бедром ноги.

Схватка происходила в пустоте, на краю зияющей пропасти небытия. И оттуда, из глубины, из мрака вдруг появились ангелы в длинных белых одеждах. Самый старый из них, с седой бородой, нес гусли. А тот, что казался помоложе, сжимал в руках балалайку.

Вихрь, затягивающий все в воронку смерти, улегся, и за спиной Ильи тоже стали собираться гвардейцы-упыри, наемники Кащея, случайные гости.

Костлявая ведьма, бегающая в стане божьих слуг, указывала на Илью корявым пальцем и кричала: «Ату его!»

Но ангелы не слушали ее. Они устроились полукругом, усадили на принесенные с собой стулья гусляра и балалаечника, и принялись брать верхние ноты, словно на репетиции перед большим концертом.

В стане нечисти загомонили благородные гвардейцы, решившие, что негоже отпевать живых, не по закону, мол, это не по Марогорской Правде! Оборванные, окровавленные, они стали плечо к плечу с недавними своими врагами-мятежниками и, перед лицом гибели, понимая, что единственный шанс на спасение — это Илья, грозно запели:

— По воле рока так случилось —

Чуть не остались без голов!

Зачем Илье, скажи на милость,

Такое скопище врагов?

Но на судьбу не стоит дуться:

Не страшен смертоносный бог!

В мир приключений окунуться

Сам по себе никто б не смог.

Ангелы, видимо оскорбленные в лучших чувствах, решили взять реванш. Серебробородый ударил руками по струнам гуслей. Балалаечник, создавая забавную какофонию, вторил ему. От подобной музыки хотелось заткнуть уши и бежать прочь.

«Да они же в доску пьяные! — понял Илья и усмехнулся. — Воистину: что на земле, то и на небе!»

Солист поправил складки хитона и приятным мягким баритоном запел. Хор нестройно принялся подтягивать:

— Ты весь день сегодня ходишь дутый,

Только я — не теща, ты — не зять.

Эх, Илюша, в трудную минуту

Подмывает мне тебе сказать:

— Ну, Илюшка, где твоя улыбка,

Полная сарказма и огня?

Самая нелепая ошибка —

То, что ты сейчас не за меня!

Видимо, предполагалось, что ангелы обращались от имени Творца, но даже сам демиург поморщился от исполнения эдакого псалма.

Закончив петь, божьи вестники зашушукались, принялись шуршать оберточной бумагой и громко чавкать. Вероятно, у них начиналось святое обеденное время.

А схватка продолжалась. Обманное круговое движение. Выпад. Защита. Илья чувствовал, что силы его уже на исходе. Кто бы мог подумать, что махать магической болванкой окажется столь тяжело? Мышцы тупо ныли. Пот испариной покрыл лоб и уже начал пощипывать глаза. Но вдруг произошло непредвиденное: оба меча неожиданно засветились багровым румянцем, раскололись у острия, обнажая невидимые доселе пасти, усыпанные острыми клыками и, урча, и подвывая, вцепились друг в друга.

Бог и Илья в ужасе отпрянули от обезумевшего оружия, швыряя его прочь от себя. Клинки продолжали свою грызню уже без хозяев. Демиург устало улыбнулся, щелкнул пальцами, и оба меча оказались запертыми в серебряной клетке, к которой с великим опасением направился один из ангелов. Похоже, самый трезвый.

Демиург посмотрел на Илью. В глазах властелина мира не было ни гнева, ни ярости. Лишь бесконечная усталость.

Чародей вдруг поймал себя на мысли, что и улыбка у Творца такая же: все понимающая и прощающая, а до этого весь мир виделся глазами Лютобора, ослепленного собственными обидами. Илья присмотрелся к ангелам и понял, что заблуждался и на их счет: это от вампиров разило за три версты.

— Ну, здравствуй, внук Яги хитроумной. — Демиург протянул руку бывшему сопернику.

— И ты бывай здоров. — вежливо отозвался Илья, сжимая мягкую, совсем не бойцовскую ладонь.

— Ты уж извини, что так все вышло. — вздохнул бог. — Никто, кроме тебя, так ловко бы не вытащил Лютобор из жадной хватки Камен’Данта, тем паче, и покровитель у тебя — не лыком шит. И это вовсе не Мара собиралась в великий поход, а Дый жаждет спасти свои народы. Но Лютобор опасен: ты видел его в действии. Вот об этой двойной игре богов твоя бабка и не догадывалась. И не звала она тебя в Марогорье. А, если бы знала — расстроила б эту игру. Что делать — большая политика! Мы, боги, никогда не лжем, просто не говорим всей правды, а выводы вы уж делаете сами.

— Так почему же гибнут невиновные? — вдруг осмелел Илья и задал давно мучивший его вопрос. — Отчего зло торжествует? Почему миром правят обман и насилие? Кому, на самом деле, служим мы, чародеи?

— Ты же сам видел: наши мечи равновелики. И те, кто противостоит нам, любят поднапустить туману, исказить суть происходящего. Вот и озлобились сердца тех, кто изначально сомневался в Царстве Добра. Впрочем, я же не созидал Вселенную, а лишь знакомые тебе страны. А там, за океаном лежат другие земли и правят чужие боги.

— Это что получается: и над тобой есть Владыка?

— Да не гляди ты таким букой. — засмеялся Демиург. — Скоро тебе откроются многие тайны мироздания. Неужели ты, и вправду, думаешь, что тот, кто сотворил все миры, будет вмешиваться в их жизнь? В конце концов, даже мой отец — состоит на службе у Верховного Создателя. И там, наверху, тоже идет война.

— Так значит, мир — это пустой звук, и как только стихнет последняя битва, так и уйдут народы в небытие? — удивился Илья.

— Ну, уж ты и загнул! — улыбнулся бог. — Все не так мрачно…

— Ангелы, уносящие клетку с воющими от обиды мечами, цепочкой, друг за другом, исчезали в пасти черной дыры.

— Ладно, — Демиург виновато пожал плечами, — у нас еще будет время для разговоров. До встречи.

— Прощай. — буркнул Илья.

И тут же мир перед глазами чародея закрутился с бешеной скоростью. Тысячи огней вспыхивали и гасли в зияющей темноте. И где-то там, в мрачных глубинах небытия, обиженно взвывала обманутая в своих ожиданиях смерть. Голосили гвардейцы, а кто-то даже пытался петь.

Полет в никуда прекратился так неожиданно, как и начался. Илья плюхнулся на заснеженную мостовую рядом с Зализным Вовком.

— Кого я бачу?! — усмехнулся серый. — Вояка и потрошитель усих краев.

— Он самый. — Илья со стоном поднялся на ноги. — Хорошо еще, что хребет не сломал.

Тут же с неба посыпались тела вампиров, лакеев, и всех тех, кого втянула в себя воронка вмиг угомонившейся метели. Они падали с глухим стуком, словно переспелые яблоки с потревоженного умелой рукой дерева.

Замок Мары утопал в сугробах и походил на добродушную грибницу, заботливо укутанную снежным покрывалом. «Долго же придется возиться, что бы все это вновь выкинуть за стены». — рассеянно подумал Илья.

— А где же твой меч? — обратил внимание на пропажу Зализный Вовк.

— Да я с богом сделку заключил: я ему — Лютобор, а он — покой в Чернолесье. — усмехнулся чародей, сам не веря своим словам.

— Так ты Перуна видел? — из ближайшего сугроба неожиданно высунулась морда Ивана Кухаркиного сына.

— Он не представился. — улыбнулся Илья.

А шкандылявший мимо, подволакивая ногу, гвардеец как бы невзначай обронил:

— Может, его и не Пердуном зовут, но дерется он мастерски. Нашим покровителям с ним не тягаться.

В выломанных воротах замка показалась избушка на курьих ножках. Старик Йог прихрамывал на левую ногу, пьяно пошатывался и хрипел сорванным голосом жалостливую сиротскую песню:

— Я не ангел, я не бес —

Мне не ставьте рамок!

Я назло Яге воскрес

И вернулся в замок.

Распахнул ворота мне

Катаклизм поганый,

Всех размазав по стене:

Правых и неправых!

— Ну вот. — Илья скривил губы в усмешке. — Кажется, наши начали подтягиваться.

С неба упала драконья тень. Через минуту Змей Горыныч, с выпученными от страха глазами, приземлился брюхом в сугроб. С его спины спрыгнули Иваны и Василиса, тут же принявшие на руки труп Мары. А на Лихо жалко было смотреть. Он весь осунулся и побледнел. Даже глаз его стал тусклым, безжизненным. Руки дрожали, а голос стал глухим и невнятным.

— Я слагаю с себя полномочия. — пролепетал несчастный новоиспеченный король и закрыл лицо руками. — На время своего траура назначаю правителем Ивана Княжьего сына. Ему и с женой повезло, и в делах государевых маленько кумекает. Подготовьте указ. Я потом все подпишу.

Княжич только собрался открыть рот, чтобы возмутиться; дескать, он, человек, и не согласный нежитью управлять! Но Василиса, хотя и совсем девчонка, а быстро зажала ему рот белыми рученьками и прошептала:

— Не спеши. Не на век ведь остаемся в Марогорье. Лихо тебе услугу оказал, меня вызволить помог, а долг платежом красен. Погоди, оклемается, сам вернется. Еще и приплатит, чтоб ты с его трона слез. Пора бы тебе, Ванюша, такие вещи самому понимать.