Бесплатный фрагмент - Однажды над городом

Часть 1

Папе посвящается.

Подвиг без награды или благодарность после смерти —

обидная участь безвозвратно ушедших героев.

Ветер ласково дул ему в лицо. Прикрыв глаза, он наслаждался прохладой морского воздуха. Море было рядом. Тихая бездонная гладь сливалась на горизонте с небом, образуя иллюзию бесконечности воды и небесного пространства.

Иногда порывы ветра усиливались, и он старался поймать их лицом, словно ему хотелось, чтобы ветер чудодейственно разгладил глубокие морщины и вместе с ними смел бы признаки преклонного возраста.

Старик сидел в качалке и поглаживал рукой широкий парапет крыши. Касаясь камня, он как будто приветствовал кого-то, благодарил неживую материю за нечто хорошее, за памятное его сердцу событие. Вглядываясь куда-то за горизонт, он старательно выискивал вдали что-то важное и, вероятно, давно ожидаемое им.

Вдруг старик обернулся и посмотрел себе за спину, словно его кто-то окликнул.

С его крыши часть старого Баку была видна как на ладони. Город, местами с одноэтажными, а где-то и с двухэтажными домами, был залит лучами июньского солнца. Доносились привычные для городской суеты звуки: пение птиц, возгласы людей, сигналы машин. Баку жил своей обыденной жизнью.

Посмотрев на город, старик умиленно улыбнулся. Повернувшись обратно к морю, он тяжело вздохнул… Казалось, что оно его не радует, вероятно, с ним были связаны тяжёлые воспоминания. Старик опустил голову на руки и грустно посмотрел на гладь безмятежного Каспия.

Сурая своим ключом открыла дверь и вошла в квартиру. На пороге оставила пакеты и села в прихожей на стул. Скрестив руки, она опустила голову. Глаза ее закрылись. Казалось, что женщина сильно устала или чувствует недомогание. Лицо ее осунулось и побледнело.

— Что с тобой, бабушка? — спросила вышедшая ей навстречу внучка Асмар. — Плохо себя чувствуешь?

— Нет. У нас рядом кто-то умер. Перед подъездом лежат эти проклятые носилки, на которых покойных переносят. И, думаю, я знаю, кто нас покинул.

В дверь постучались. Асмар вздрогнула.

— Хм, вот и за стульями пришли, — иронично заметила пожилая женщина. — И почему предатели так долго живут? Не понимаю.

— Бабушка, ты о ком это?.. — приближаясь к двери, растерянно спросила внучка.

— Сейчас сама поймешь.

Асмар открыла дверь и вскрикнула:

— Что случилось?!

На пороге с заплаканными глазами стояла соседская девочка по имени Нубар.

— Дед умер… — горестно выдавила из себя соседка.

Девочки бросились друг другу в объятия. Сурая несколько минут безучастно наблюдала за безотрадной сценой и иронично кивала головой, но, не выдержав эмоций, решительно поднялась со стула и прикрикнула:

— Хватит рыдать! Театр здесь устроили… Мой дом не для этого.

Девочки тут же прекратили плакать, утерли слезы и виновато стали переглядываться. Сурая прошла в гостиную и уже из комнаты стала давать указания:

— Объедините столы! Асмар, достань из шифоньера чистые скатерти. На кухне из шкафа возьми из моих припасов весь чай и кусковой сахар. Найди отца, пусть купит масло, муку, буду готовить халву. И позвони матери в институт, пусть придет, мне нужна помощь. Нубар, а ты скажи бабушке, что женщины будут находиться в нашей квартире. — И еле слышно про себя добавила: — Не хочу слышать, как мужчины при мне про него байки будут рассказывать, каким он хорошим был.

Но Сурае не удалось остаться неуслышанной.

— Бабушка Сурая, зачем вы о нем так? Почему вы такая жестокая?! Его же больше нет! Какой смысл так говорить?.. — соседская девочка, не выдержав, вновь расплакалась и выбежала из квартиры.

— Бабушка! — возмутилась внучка. — Зачем ты о нём так… неуважительно?.. Ведь этот человек был мне как дедушка.

Переведя дух, все так же тяжело и властно Сурая окликнула Асмар, которая пожелала догнать подругу.

— Никакой он тебе не дедушка! — строго произнесла Сурая и вышла из гостиной. — Твой дедушка погиб на фронте как мужчина! А этот…

В комнату вошел высокий мужчина — сын Сураи Ахмед.

— Почему плачешь? — Ахмед обратился к девушке.

Асмар взволнованно ответила:

— Папа! Почему бабушка так жестока? Ведь он был мне… — девушка запнулась и не смогла продолжить — нервный ком в горле сковал ее голос.

— Ну, почему не решаешься сказать?! — громко продолжила Сурая. — Скажи, кем он тебе был? И я вновь скажу: никем он тебе не был.

— Иди ко мне, милая, и успокойся, а после пойди к Нубар и побудь с ней.

— Девочка подошла к отцу и обняла его. Мужчина приложился губами ко лбу дочери и, нежно поцеловав, тихо нашептал ей на ухо:

— Он твой дед, и не слушай бабушку, она так переживает утрату.

— Громко сказано — утрата… невелика потеря… — слух не подвел пожилую Сураю, она даже усмехнулась.

Ахмед закрыл за дочерью дверь.

— Не смотри на меня так, Ахмед, — спокойно, но жестко начала Сурая. — Я имею право так себя вести и рассуждать! Он прожил после твоего отца целых 50 лет и умер у себя дома, в своей кровати. А как умер твой отец, где захоронено его тело, никто этого не знает.

Ахмед сначала молчал, не возражал матери, но потом не сдержался:

— Мама, сколько лет я задаю тебе один и тот же вопрос: в чем вина Арифа, что мой отец не вернулся с войны? В том, что его оставили как специалиста, а отца отправили одного на фронт? Таков был выбор командования. Ариф был, как и тысячи других призывников, подневольным человеком. И потом, я не понимаю, по какой причине ты всю жизнь таила на него обиду. Лично для меня этот человек был отцом, братом и другом, ты знала, как я к нему относился.

— Он тебе никто, он просто сосед! — Сурая гневно крикнула в ответ.

Женщина возмущенно отвернулась к окну, а после медленно перевела взгляд на стену, где висел портрет её мужа.

— Каждое мое утро начиналось с того, что я смотрела на портрет твоего молодого отца, а затем, как заколдованная, на эту проклятую крышу, осознавая, что этот человек, живой, невредимый, сидит в своём кресле и дышит чистым воздухом, любуется морем и наслаждается жизнью.

После томительного молчания Сурая продолжила:

— А твой отец исчез, словно его никогда и не было, — женщина прослезилась. — Ариф должен был уйти вместе с ним и защищать его, они были друзьями. Твой отец неоднократно выручал его, ибо Ариф был беспомощным человеком. И еще он мне обещал тогда, что позаботится о твоём отце! А сам через несколько дней как ни в чем не бывало заявился во двор с этим чертовым пулеметом. Он так решил защищать родину — прохлаждаясь на крыше собственного дома.

— Это не он так решил, а командование! — для убедительности Ахмед повысил голос. — Он же объяснил нам всем, что отец настоял, чтобы Ариф согласился на предложение остаться в Баку стрелком зенитного расчета. Он сотни раз нам об этом рассказывал.

— Не верю я ему! И никогда не верила. Его слова для меня ничего не значили. Он предал дружбу. И если не моё молчание, ему тогда никто бы не позволил служить на крыше своего дома. Соседи молчали и не выдавали его, потому что я их об этом просила. Давно кто-нибудь донес бы в НКВД.

— А я ему верю, и доказательством является его забота о нас. И ты, мама, знаешь, если не Ариф, кем мы стали бы?! Вспомни, как он дежурил в подъезде, когда я болел или сестра, как он водил врачей к нам домой. Вспомни, какое он участие принял, когда мы в институт поступали. А моё трудоустройство — это его заслуга! А свадьба Афаг?! Такое нельзя забыть!

— Перестань отчитывать мать! Хватит перечислять его заслуги, — Сурая гордо вскинула голову. — Вы не были сиротами, у вас была я. Или мне тоже себя в грудь бить и перечислять свои заслуги?

Последние слова матери остудили пыл Ахмеда. Мужчина поймал себя на мысли, что отчитывает мать и причиняет ей боль. Он сел рядом и обнял её.

— Прости, мама, погорячился, всё у нас хорошо, и мы все тебя любим. А отца я часто вспоминаю. Помню, как мы с ним запускали летучего змея с нашей крыши, и как оттуда же смотрели на первомайское шествие.

— Опять ты про эту крышу… — по-доброму возмутилась Сурая и улыбнулась сыну.

— Ладно, не буду больше… Но знаешь, во всех воспоминаниях об отце Ариф присутствует непременно… И это факт, мама. С этим нельзя не согласиться, — крепко обняв мать, сын спросил: — А разве могло быть по-иному?

Былая улыбка тут же слетела с лица Сураи. Сын попытался возобновить тему, но мать тут же ушла от разговора:

— Ты лучше скажи, внука моего известили? А то он нам этого не простит, что похороны пройдут без его участия.

— Я ночью ему позвонил. Думаю, успеет, если с билетами повезёт.

— Как воспринял?..

— Долго молчал. Сказал одно слово: «Вылетаю».

Сурая еле заметно закивала головой.

— До сих пор не понимаю, что у Аслана могло быть общего с этим человеком, — Сурая умышленно не называла умершего соседа по имени. — И почему именно твоего сына он избрал себе в любимчики. Я видела, как он тайком от меня просил твою жену дать ему подержать новорожденного Аслана на руках. Бывало, унесет ребенка на крышу и рассказывает ему всякую чушь про небо и самолеты. Не понимаю и не хочу во все это вникать. Ну все, пора делом заниматься, — женщина резко поднялась с кровати. — У меня много дел. Мне надо готовить халву. — Кто будет встречать Аслана? — пройдя в кухню, Сурая спросила сына.

— Друзья, — усталым голосом ответил Ахмед. — Ничего, нечасто прошу ведь.

— Сестре своей звонил?

— Да. Афаг уже здесь, напротив. У Арифа в женской половине сидят.

— Так больше не говори, — возмущенно заметила женщина. — Придумай, что-нибудь другое… его больше нет, — в голосе Сураи чувствовалась некая нотка обиды и безразличия. — Полагаю, твоя жена тоже там… Уверена, что и Зейнаб на пару с твоей сестрой ревут и горюют громче всех. И чего они так убиваются?!

— А как мне говорить, как не «у Арифа», мы же соседи? — удивленно спросил Ахмед. — Сколько себя помню, я всегда так говорил, и не только я один.

Ахмеду не ответили. Сурая зазвенела на кухне посудой, вероятно, намеренно, чтобы не поддерживать эту часть разговора.

Аслан вошел в квартиру. Он не был дома целый год. Не заезжая домой, он прямо из аэропорта отправился на кладбище, чтобы успеть похоронить близкого человека.

Парень снял куртку и попытался, оставаясь незаметным, пройти на кухню. В гостиной согласно обычаям находились одни женщины. Но парня заприметила его мать. Зейнаб тут же вышла из-за стола и направилась к сыну и не одна, Аслана еще заметила его родная тетя Афаг. Женщины уже как год не видели сына и любимого племянника.

— Привет, мама, — Аслан обнял мать и нежно поцеловал. Но Афаг не позволила сыну с матерью долго нежиться. Решительно сдвинув невестку, тетя смачно поцеловала племянника в лоб, а потом еще и в обе щеки.

— Ну как дела, племяш?! — спросила Афаг, трепя парня за волосы. — Как добрался? Как с билетами вышло?

— С рук купил.

— Вот гады, знают ведь на ком наживаться, — жестко высказавшись, Зейнаб нежно обняла сына. — Как можно зарабатывать на горе людей?!

— Ничего удивительного, спекулянтам наплевать, с кого и с чего зарабатывать деньги, с билетов на футбол или на самолет — это их бизнес, — убежденно выдала Афаг. — Им-то что до этого?! Может, тебе на свадьбу срочно надо, а не на похороны?

— Ну тебя, Афаг, не кощунствуй, неправильно это, не по-божески сравнивать горе с весельем, — заметила Зейнаб и неодобрительно закачала головой.

— Почему неправильно?! А что ты скажешь на то, что Хосров, будучи подвыпившим, вызвался нести тело отца и чуть не выронил его. Несчастный Ариф, мог ли он при жизни предположить, что сын будет его пьяным хоронить. А это разве не кощунство?! Вот кого осуждать надо, а не пару бедолаг в аэропорту.

— Он подобным образом переживает свой развод с женой, жалко мне его очень… — сочувственно заметила Зейнаб и вздохнула. — Кстати, кто видел его бывшую жену на похоронах? Я что-то не приметила эту особу.

— Хм, — возмутилась Афаг, женщину словно передернуло… — Вот кого-кого, а эту пустышку вы вряд ли увидите среди нас, она даже дочери их прийти не позволила, нелюди какие-то… И где это, интересно, он такую стерву отыскал. А Натаван?! Тоже хороша, до сих пор не пришла, где-то шляется. Дочь называется, на похороны собственного отца не прийти. Дрянь! Она, видите ли, на курорт уехала. Пусть явится, я ей в лицо плюну и изодру, если возразит мне. Да, если не Ахмед с друзьями, бедного Арифа некому было бы хоронить. А кто виноват? Мать… Шаргия! Воспитала двух эгоистов- дармоедов. А то, что у обоих по одному ребенку, тоже о чем-то говорит… Не хотели они, видите ли, утруждать себя расходами. А сколько их об этом покойный Ариф просил, внуков хотел, мальчиков.

— Нубар у Натаван хорошая девочка, отзывчивая, — Зейнаб улыбнулась, говоря о подружке дочери. — Не похожа ни на одного из родителей. А в таком воспитании виновата не одна Шаргия, а оба родителя… Любили они своих детей, оберегали от всего, ограждали, превратили себя в жертв. Обидно за них, один пьёт, а другая по курортам разъезжает, когда её матери поддержка нужна.

— А почему мы с Ахмедом другие? — возмущенно продолжила Афаг. — У нас не было отца. Мы сами всего достигли, без чьей-либо помощи. Спросишь, как это у нас получилось? Да потому, что мама у нас другая.

— Тетя, ты неправа, — вмешался в разговор Аслан. — Был у вас в жизни мужчина, заменивший вам отца. Он был, и сегодня вы его похоронили.

Афаг медленно подняла на племянника глаза, затем плавно перевела взгляд на Зейнаб и ответила:

— Надо же, защитник нашелся. Никто не умоляет роль Арифа в нашей жизни. Да, он присутствовал почти что во всех этапах моей с братом жизни, но со своими детьми он не был так строг, как с нами. Думаешь, я не помню, как он отшил моего первого жениха. А как он следил за моей одеждой — вечно придирался к длине юбок и на сколько пуговиц я застегнула блузку. Я все помню. Но запомни, племяш, одну истину — почти все в воспитании детей определяет мать. Моя мама нас никогда не жалела, так, как это делала Шаргия. Она их своей чрезмерной заботой сделала людьми безответственными и беспомощными.

Зейнаб вдруг рассмеялась:

— Вспомнила кое-что, а именно как покойный Ариф раскусил твоего первого жениха и прогнал его вместе с его родственниками. И свадьбу не допустил.

Афаг тоже улыбнулась, вероятно, тоже что-то вспомнив:

— Молодец дед Ариф, правильно поступил. Этот проходимец оказался редкой сволочью.

— А Ахмеду как дядя Ариф помог? — продолжила вспоминать Зейнаб. — Лично пошел на прием к ректору просить за Ахмеда. Благо ректор оказался хорошим человеком. А еще я помню, когда я была беременной, носила Асланчика под сердцем, он, всегда увидев меня, сбегал с четвертого этажа, чтобы помочь мне подняться домой. Каждый раз напутствовал мне: «Береги себя, у тебя будет мальчик, учти, он и мой внук. Он у нас станет летчиком».

— Почему летчиком? — удивленно спросила Афаг и сразу же припомнила: — Ну да, он же был помешан на авиации. Как меня увидит на крыше, так сразу зовет к себе и спрашивает: «Дочка! Посмотри, что там в небе гудит, случайно, не самолет? Скажи, он белый?» А я, даже не вглядываясь в небо, чтобы больше не докучал, отвечала: «Да, белый, совсем белый. Ты, дед, не увидишь, тебе очки нужны». Дурехой тогда я была, маленькой, не понимала, что это может его обидеть.

Аслан задумчиво опустил голову. Загрустил. Зейнаб рукою незаметно подала золовке знак, чтоб та закрыла тему воспоминаний. Все родственники и соседи знали о привязанности Аслана к покойному соседу.

— Ну ладно, я пойду к своей мамочке, — Афаг нашла предлог, чтобы разрядить ситуацию. — А то мамуля сидит напротив Шаргии с тем же обидчивым лицом, словно Ариф все еще жив и история их взаимоотношений продолжается. Моя мать кремень, она так его и не простила. А с другой стороны, глупо все это и бессмысленно столько лет не прощать.

Как только Афаг покинула кухню, Зейнаб тут же, никого не стесняясь и не смущаясь, обняла сына как маленького.

— Не расстраивайся, сынок, знаю, что любил его, как родного деда, но на все воля Божья, помни его, чти, но не страдай, пусть ему на небесах будет спокойно. Может, хочешь поплакать? Поплачь! Никто тебя не осудит, — Зейнаб заглянула сыну в глаза, но тот отвел их и замотал головой.

— Мама, я уже не маленький и ни к чему эти слезы, делу не поможешь, пойду я лучше встречусь с бабушкой и Шаргиёй, соскучился я по ним.

Зейнаб придержала сына рукой.

— Аслан! Очень тебя прошу, не называй при бабушке Арифа дедом, не нравится это ей, раздражается от этого до невозможности. И с Шаргиёй особо не любезничай при ней, не надо, через пару дней, может, успокоится и всё наладится.

Аслан взглянул на мать и строго ответил:

— Мама, я не собираюсь ничего в своём поведении менять, всё останется так, как было прежде. Я не буду следовать чьим-то прихотям. Менять отношение к человеку после его смерти — это подлость.

В женской половине за столом сидели несколько женщин — в основном соседки по дому. Мулла-женщина тихо распевала суры из Корана. Шаргия, жена усопшего, тихо плакала вместе с одной из своих родственниц. Напротив сидела Сурая и с каменным лицом взирала на всё происходящее.

Первой Аслан наклонился и поцеловал бабушку. Сурая крепко обняла внука за шею и тихо нашептала ему на ухо:

— Молодец, что приехал, хотя это не повод, ради которого стоило оставлять работу.

Парень улыбнулся, но не ответил. Потом, обойдя стол, подошёл к Шаргие и обнял её. Горюющая женщина не сдержалась и горестно заплакала, жалостливо причитая:

— Ушёл он от нас, оставил всех нас сиротами.

Услышав эти слова, Сурая свысока покосилась на соседку. Внук, заметив реакцию бабушки, принялся спешно успокаивать пожилую женщину.

— Не надо… не плачьте, вам нельзя, у вас больное сердце. Нам всем будет его не хватать, — Аслан, прижавшись щекою ко лбу соседки, гладил её по голове.

Позже, подсев к бабушке, Аслан нежно взял её за руку, и они вместе задумчиво слушали пение женщины-муллы.

— Как там в Москве? Как погода? — тихо спросила Сурая. — Не холодно ли тебе?

— Я привык, — так же тихо ответил внук. — Лучше скажи, как ты себя чувствуешь?

— Как видишь, хороним, — без эмоций ответила женщина и без сочувствия посмотрела на заплаканную Шаргию. — Когда обратно в Москву?

— На днях… не могу надолго остаться, с трудом отпросился.

— Значит, из-за него приехал. А с нами можно и повременить, потому что мы еще живые, — Сурая высвободила руку и отстранилась. Аслан вновь улыбнулся и, нежно похлопав бабушку по спине, нашептал ей на ухо:

— Мы еще поговорим, а пока я пойду к мужчинам.

Аслан пересек лестничную площадку и настороженно вошел в квартиру напротив. Сколько помнил себя, ровно столько же он знал квартиру покойного соседа. Там для него никогда и ничего не было запретным. Только тогда, когда он повзрослел, ему объяснили, что квартира напротив — эта квартира Арифа и его семьи. А до этого он воспринимал квартиру соседей и свою как одно большое жилое пространство, которое состояло из двух частей. Таков был порядок, так было поставлено — ходить друг к другу, когда угодно. Но только Сурая не приняла этот порядок. Аслан никогда не видел бабушку в квартире Арифа и Шаргии.

За большим столом сидели несколько мужчин — друг покойного Арифа и друзья Ахмеда.

Во главе стола особняком сидел мулла преклонного возраста и скучал. Из мужчин мало кто поднялся в квартиру покойного, многие разошлись сразу по приезде с кладбища. В конце стола сидел дядя Витя — Виктор Степанович, друг детства Арифа. По левую руку от Виктора Степановича сидел сын умершего — Хосров, а по правую руку — Ахмед.

На стене поверх ковра висел портрет покойного. Раньше Аслан никогда не видел эту фотографию. Парень с умилением вгляделся в лицо родного ему человека.

Высохшие, покрытые морщинами щёки мужчины смыкались с тёмными кругами под глазами. Седые волосы уже не имели густоты, но были аккуратно зачёсаны. Мужчина слегка был небрит. Старый помятый пиджак и до последней пуговицы застегнутая белая рубашка с загнутым воротничком удручали и печалили восприятие образа старого человека. Глаза Арифа смотрели откуда-то из глубины его уставшей души, из сути его непростой жизни.

— Это последняя фотография отца, — заметив, что Аслан рассматривает портрет, Хосров, улыбаясь, обозначил своё присутствие. — Я хотел устроить его сторожем к нам в редакцию, для этого надо было сфотографироваться. Каких тогда мне трудов стоило затащить его к фотографу. Хорошо же получился мой батяня. Эх, папка мой, папка… Хороший был человек.

Неожиданно Хосров поднял стакан с чаем и как тостующий произнес:

— Папа, ты у меня герой, во все времена герой! — мужчина всячески старался стабилизировать голову, подчинить её шее и чтобы плечи не водились из стороны в сторону. Будучи пьяным, Хосров начал плакать, как плохой артист. Получилось неестественно и смешно.

Виктор Степанович, седовласый пожилой человек с обесцвеченными от возраста голубыми глазами, строго посмотрел на сына своего друга детства.

— Скажи, Хосров, зачем Арифу надо было на старости лет в сторожа идти, — лицо Виктора Степановича стало еще строже, мужчина с нетерпеньем ждал ответа.

— Он сам хотел! Устал на своей крыше сидеть без дела, — боднув головой, ответил сын покойного. — И потом, каждый знает, что работа продлевает человеческую жизнь, особенно стариков.

— А вот я не знал, что после полувекового труда и заслуженной пенсии надо заново идти работать, чтобы продлить себе жизнь. А вы знали? — Виктор Степанович, надсмехаясь над словами Хосрова, обратился ко всем сидящим за столом. — А может, это тебе надо было, чтобы отец на старости лет, как и на протяжении всей своей жизни, опять горбатился бы на тебя?

— А скажите, дядя Витя, — тело Хосрова повело в сторону, но он, удержавшись на стуле, продолжил: — А зачем вы работаете? Что, вашим детям и внукам денег не хватает? И работа у вас непростая — ни много ни мало слесарь-лекальщик. Почётный, но тяжёлый труд. Почему молчите? Или вам с женой денег не хватает? А нет… Думаю, и вы своим детям помогаете, ведь они ваши, а не чужие.

Седовласый старый мужчина пристально смотрел на выпившего сына своего усопшего друга и, сожалея, закивал головой.

— Э-э-э, сынок, сынок… видел бы сейчас тебя твой покойный отец. Дал бы он тебе хорошую оплеуху за такие слова и за такое поведение. К сожалению, я не твой отец, будь я им, проучил бы тебя, и «леща» ты от меня непременно схлопотал бы. А тебе не 10 лет, тебе уже за пятьдесят годков. Постеснялся бы, на тебя дети смотрят, какой ты им пример подаешь, как ты этим их воспитывать будешь?

— Так вы мне не ответили, — промямлил подвыпивший Хосров. — Почему вы до сих пор работаете?

— Да потому, что вы, молодые, не хотите рабочими быть, а метите сразу в директорское кресло сесть. Специалистов не хватает, умник! Уходил два раза, так обратно на завод вернули.

— Неправда! Я с вами не согласен! — Хосров повысил голос. — Незаменимых нет! Всё это чушь! Вы просто молодёжь вперед пропускать не хотите. Знаю я вас, стариков, вредные вы все, злые…

В комнату решительно вошла Шаргия и, подойдя к сыну, одёрнула его за плечо. Далее женщина обратилась к Ахмеду:

— Сынок, Ахмед, помоги мне, давай его уведём отсюда, — Ахмед тут же взял Хосрова под мышки и ловко обхватил его за грудь. Аслан хотел было помочь отцу, но Виктор Степанович рукою придержал парня. — Сиди, у отца это лучше получится, не первый раз!..

И действительно, Ахмеда одного хватило, чтобы увести из комнаты распоясавшегося соседа.

Сопровождая мужчин до своей спальни, Шаргия отчитывала нетрезвого сына:

— Какой позор я терплю… твоему отцу повезло, он больше этого срама не увидит. А сколько мне предстоит терпеть, одному Богу известно. Ах, как же стыдно перед муллой. Что он подумает про нашу семью?

Мулла сделал вид, что ничего не видит, и вообще, он здесь ни при чём. Уставившись в Коран, он сделал вид, что занят чтением Святого Писания.

— Бедная Шаргия, теперь вести по жизни такого сына в одиночку будет сложно, — сказал, сочувствуя, Виктор Степанович, наблюдая за проводами в кровать подвыпившего Хосрова. — А сколько сил покойный в него вложил, и в кого он такой… Ариф как-то признался: выжить ему на фронте помогла мысль, что его и дети Имрана могут остаться без присмотра и мужской заботы. Бедный Ариф, представляю, как ему было обидно, когда при его постоянном присутствии его сын превратился в бездаря. А о дочери Арифа я уж молчу. Она так и не объявилась проводить отца в последний путь. А это всё от чрезмерной любви к детям. Сотни раз говорил ему, не жалей его, он парень, пусть хлебнёт с нашего, мы с тобой войну прошли, а война не шутка — это чистилище для каждого мужчины, посмотрел бы я на Хосрова там, на фронте.

Виктор Степанович возмущенно махнул рукой и тут же поменял тему:

— Ты лучше скажи, как там в Москве, как москвичи поживают, что нового?.. И там, как в Баку, на всё продуктовые талоны? Неужели и в Москве с продуктами туговато?

— Да я особо по магазинам не хожу, чаще в столовках питаюсь, — Аслан попытался быть немногословным, дабы не развивать избитую тему — продуктовый дефицит.

— Да и у нас не легче, бастуем и на площадях прохлаждаемся, независимость требуем. До сих пор не могу понять, от кого независимость. Как в цех не зайдешь, одна картина — неработающие станки и гробовая тишина, все на митинг ушли, как на фронт. Горлопанят, бездари, тьфу… противно, сволочи, страну разваливают. Обидно, ведь мы во всё это так верили и за всё это сражались.

Аслан слушал старого фронтовика краем уха, взгляд парня то и дело отвлекался на портрет Арифа. Мысль, что его уже нет, никак не желала ужиться в сознании парня.

Заметив невнимательность парня, Виктор Степанович догадался о причине рассеянности молодого человека.

— На Ахмедова нашего смотришь? — развернувшись к портрету, Виктор Степанович по фамилии назвал своего умершего друга. — Он никогда не любил фотографироваться. Плохо, некрасиво постарел мой друг. А был самый из нас, друзей, яркий и весёлый. Вот что война с людьми делает. Не приведи Господь кому такое пережить. И за что? За один промах, который изменил всю его жизнь.

Виктор Степанович задумался, но пауза была недолгая:

— Кто знает, уйди он на фронт вместе с твоим дедом Имраном, выжил бы он? Твой дед погиб, не добравшись до линии фронта, под Моздоком угодил под авианалёт. Всех накрыло одной бомбой, всю машину. А так хоть кто-то остался в живых и не напрасно, всех вас поднял, все отучились, стали людьми. А Ариф так и остался сидеть в парикмахерах вплоть до самой пенсии. Не промахнись он тогда, всё было б иначе, получил бы после войны достойную работу согласно образованию, он же до войны успел закончить нефтехимический. Штрафбат в биографии — пункт нелицеприятный, особенно в послевоенные времена.

Старый фронтовик вновь углубился в воспоминания, которые, вероятно, причиняли ему душевный дискомфорт. Мужчина вынул из кармана носовой платок и приложил его к глазам.

— Он не рассказывал тебе, как это произошло? Как он промахнулся? — придя в себя, спросил растроганный фронтовик. — Говорят, он с тобой о войне много говорил, другим, я думаю, это было неинтересно.

Аслан пожал плечами:

— Мы часто говорили о войне, даже когда я еще был совсем маленький. Мама вспоминала, как он мне рассказывал всякие истории, когда я ещё не умел говорить. А про тот злополучный самолёт, даже когда я уже подрос, мы мало что из этого обсуждали. Помню, он говорил, что тогда сильно испугался, поэтому и промахнулся.

— Испугался? — Виктор Степанович почти рассмеялся. — Ариф испугался? Глупости! Не верю! Слыхал я об этой байке, правда, с ним я это не обсуждал, не любил он это вспоминать, и уговор у нас об этом был — не ворошить старое. Но все равно не верю я в это… чепуха, чушь… Ариф, хоть и был мягким человеком, но когда надо было постоять за себя или за друга, этот парень менялся, становился жестче, даже где-то беспощадным, в нем уживались разные противоречивые качества. И еще он был очень справедливым. Именно этим качеством он мне больше всего нравился.

Мужчина, тяжело вздохнув, продолжил:

— И потом, самое главное — Ариф был лучшим стрелком в институте, отличник стрельбы из крупнокалиберного оружия, он не мог промахнуться.

Виктор Степанович неожиданно улыбнулся, вероятно, что-то вспомнил.

— Если не Ариф, я с твоим дедом вряд ли бы дружил, хотя мы все выросли в одном тупике, на Кубинке. Твой дед Имран был упрямым и своенравным, прямо как я. Мы с ним всю дорогу вечно спорили. Даже до драк доходило.

— Почему, о чём же вы спорили? — умиляясь, спросил Аслан. — Неужели это того стоило?

— Честно скажу, сейчас уже можно, времена другие… Он всегда был недоволен советской властью: то ему было не так, сё ему было не так… — вечно возмущался.

— А чем именно, что ему не нравилось? — Аслану было крайне интересно, он мало что знал о родном дедушке.

— Хорошо помню наш с ним последний спор. За пару месяцев до начала войны сидим мы у родителей Арифа во дворе, едим кабаб и пьём вино. Чёрт меня дернул высказаться о нашей бронетехнике, что, мол, наши танки самые лучшие в мире и немцам несдобровать, если война начнётся. И твоего деда покойного понесло… Как сейчас помню, сцепились мы с ним тогда не на шутку. Покойный Ариф то и дело просил нас не кричать, мол, соседи услышат, что подумают, мы же друзья.

Виктор Степанович потёр пальцами лоб. Вероятно, это движение пальцев помогало ему вспоминать забытое, при этом мужчина по-доброму улыбался.

— Помню, как Имран кричал: «Балда! Как могут наши танки быть лучшими, когда ещё в первую мировую у нас их вовсе не было! На ровном месте лучшее не возникает, для этого надо иметь техническую базу, собственные наработки, немцы это дело начали задолго до нас!.. И броня у наших танков по сравнению с германской бронёй — шелуха». «Глупости! — кричал я ему в ответ. — Пусть только сунутся, тогда посмотрим, у кого шелуха». А он мне вопрос: «А каким лезвием ты бреешься? Отечественным? Ан нет, германским… И я помню, как ты долго за ним гонялся, искал и за какие деньги потом купил».

Чуть погодя, помолчав, старик тихо добавил к вышесказанному:

— А насчет танков Имран оказался прав — немецкие танки в первые месяцы войны, действительно, оказались лучшими.

— А дед Ариф чью сторону в споре занимал? — не без интереса спросил Аслан.

— Ариф был другом для нас обоих. Да и дед твой был мне другом, в обиду никому меня не давал, я на нашей улице был одним-единственным русским мальчиком. Но на Кубинке всегда действовал непреложный принцип — если живешь в одном квартале, значит, свой и подлежишь помощи и защите. Твой дед был с жестким характером. Ему порой удавалось даже руководить не только Арифом, но и мной. Он мог любого убедить. Так, Имран смог уговорить Арифа пойти с ним на его первое свидание с Сураёй. А Сурая, в свою очередь, чтобы чувствовать себя увереннее, привела свою подругу, небезызвестную тебе Шаргию. Через полгода оба друга женились и пришли жить в ваш дом. Они в этих семьях были нужны. Отцы Сураи и Шаргии в один день были арестованы НКВД. Кто-то из этих извергов усмотрел в них турецких шпионов — долгая и тёмная история. В те годы подобных историй было много. Какая же ирония судьбы: эти мужчины тоже были друзьями и работали в одном конструкторском бюро.

Со стороны входной двери послышался голос Сураи. Женщина искала внука. Увидев за столом Виктора Степаныча, Сурая кивнула головой, поздоровалась. Виктор тяжело встал из-за стола и прошёл в прихожую. Они обнялись.

— Как ты, как твои ноги? — участливо поинтересовалась Сурая.

— Стареют, сестра, потихоньку, безжалостные годы съедают…

— Что не заходишь? Совсем забыл нас, — похлопывая Виктора по плечу, женщина одарила мужчину редкой для неё улыбкой. — Теперь, после известных событий, и вовсе забудешь.

— Теперь точно не забуду. Мы же все были друзьями, как можно?!

— Заходи, всегда будем тебе рады. Как тебе мой Асланчик? — задав вопрос, женщина с гордостью посмотрела на внука.

— На дедушку своего похож. У Имрана тоже были такие же умные глаза.

— Спасибо, Виктор, может, так оно и есть, — слегка замявшись, поблагодарила Сурая и тут же обратилась к внуку: — Не проголодался? Имей в виду, я готова тебя накормить. Виктор, и тебя накормлю, присоединяйся к Аслану.

Спасибо, сестра, я уже не тот едок, ем по часам, — старые друзья рассмеялись.

— Рада была тебя видеть, — ещё одна из редких улыбок осветила лицо Сураи. — Следи за своим здоровьем и передавай привет супруге, буду вас ждать, заходите, всегда вам рада.

Вернувшись за стол, Виктор Степанович, сокрушаясь в очередной раз, вздохнул.

— Она так и не простила его, сколько лет прошло, а она всё с обидой ходит, ни слова об Арифе не произнесла. А ведь именно твой покойный дед, как рассказывал мне Ариф, уговорил его остаться служить в зенитной батарее. Я уже говорил, что Ариф прислушивался к Имрану. Кто мог знать, что Арифа отправят служить на крышу собственного дома. Кто мог предположить, что в военкомате кто-то пропустит тот факт, что Ариф на Кубинке был только прописан и давно уже не проживал. Думаю, и Имран тогда посчитал — это удача, ведь его семья будет под присмотром друга.

— Разве вас всех не вместе призвали? — воспользовавшись паузой, с волнением спросил Аслан.

— Вот в этом-то вся загвоздка, что меня призвали осенью сорок первого, а ребят — в начале сорок второго. Помню, как они меня провожали, Ариф обнял меня и заплакал. Имран тогда ещё на него накричал, сказал, что он слабак и ревёт, как девчонка. Эх, Имран, Имран, напрасно он тогда так обидел его. И посему, сынок, я не мог быть свидетелем того разговора. Думаю, если тогда я был бы рядом с ребятами, твоя бабушка думала об Арифе иначе.

В комнату вошла группа мужчин — сотрудники Ахмеда по работе. Мулла оживился и бодро затянул соответствующую суру из Корана.

Как только мулла завершил прочтение Священного Писания, Аслан, воспользовавшись моментом, незаметно вышел из комнаты.

В этом доме нужно было подняться на один лестничный пролёт выше, чтобы оказаться на открытой крыше.

Аслан открыл дверь и вышел на свежий воздух.

На крыше было как всегда: огромное небо, шум большого города и запах моря, до которого рукой подать. Но что-то на крыше уже было не так, что-то изменилось. Год назад Аслан уехал в Москву, обнадёженный тем, что Ариф всё так же будет сидеть на крыше и ждать его возвращения. Пустота подло обжила это место.

Крыша дома состояла из недостроенного пятого этажа. Возведенные, готовые для следующего этажа овальные колонны из бетона, скрепленные между собой арками и заполненные балюстрадами, представляли некое строение, напоминающее солярий.

Дом в центре Баку был построен в виде развернутой книги, обращенной покатым углом в сторону моря. Любой, кто имел возможность стоять на крыше этого дома, без сомнения, ощущал себя словно на корме корабля, рассекающего морские волны.

Аслан не решился сесть в кресло-качалку деда, но сел на корточки напротив бесхозно оставленного предмета. Дотронувшись до кресла, Аслан грустно наблюдал за тем, как раскачивается любимая вещь его близкого человека.

— Заберу кресло себе, — решил про себя Аслан. — Никто его не хватится. Что-то же должно мне достаться от Арифа.

Осознание, что этого человека больше нет, больно удерживали судорожный ком в горле парня. Аслан прикрыл глаза рукой, он был на крыше один и мог бы расслабиться, но присутствие в его сознании мужественного образа неродного деда запретило Аслану проявить слабость. Покойный этого не одобрил бы.

— Впредь и кресло мое, и место тоже — еле слышно прошептал молодой человек и сел в кресло. — Слышишь дед, теперь я буду сидеть на страже твоих тайн.

Неожиданно Аслан вспомнил об одной из таких тайн — о нарисованном кем-то много лет назад на одной из каменных колонн крыши рисунке. Про автора маленького самолётика Ариф никогда и никому не рассказывал. Но обещал именно Аслану, что когда-нибудь объявит имя автора.

Подойдя к колонне, Аслан с удивлением заметил, что к рисунку были приписаны несколько слов. Грусть слетела с лица парня, улыбка приятно преобразила лицо молодого человека. Парень, радостный, вернулся обратно к креслу. После тяжелого дня, медленно погрузив свое уставшее тело в кресло-качалку, Аслан сквозь ровный строй балюстрад упокоил взгляд на синем море — зрелище, влекущем сознание к покою и незабываемым воспоминаниям.

Часть 2

Мужчины не решались обнять своих жён, позволить себе лишний поцелуй. Им было неловко, соседи всего двора вышли проводить их на войну. Мужчин было двое, два друга, два соседа. Эти семьи были настолько дружны, что всем было любопытно посмотреть, как расстаются хорошие люди.

— Родная, почему ты не плачешь? — спросил Имран, удерживая жену за обе руки. — Люди подумают, что ты не любишь и не беспокоишься за меня.

— А мне неважно, что подумают люди, — с трудом сдерживая слёзы, ответила Сурая. — Я потом буду плакать, когда дети уснут. Обними меня, Имран, — прошептала Сурая дрожащим голосом. — Крепко обними, как ты умеешь это делать, не стесняйся, людям всё равно, они разойдутся и забудут, а я останусь одна.

— Нельзя дорогая, мы же живём в Баку, ты знаешь, обычаи у нас строгие. И потом, ты не одна, с тобой дети и…

— И что ещё?.. Договаривай! — ухватившись за ворот рубашки мужа, потребовала Сурая.

— Наши воспоминания… — шёпотом произнёс Имран и многозначительно улыбнулся. Однако вместо ответа Сурая глубоко вздохнула и в её глазах вновь заблестели слёзы.

— Разреши проводить тебя до военкомата, — отчаянным голосом попросила Сурая.

— Нет, только не это, с детьми и в военкомат? Как ты это себе представляешь? Пожалей мою душу, она и без того разрывается. И что люди скажут, там одни мужчины, засмеют же…

Ариф был бледен и напуган, дети держали его за руки. Шаргия тихо плакала, уткнувшись лицом в грудь своего мужа.

— Шаргия, прошу тебя, не плачь при детях! Пожалей их, пусть они не страдают. Когда плачут дети и женщины, я слабею, теряю голову, — Ариф не скрывал своего волнения, но при этом оставался заботливым мужем и руками утирал слёзы жены. — Родителей не забывай навещать, приводи детей к ним, пусть не чувствуют себя брошенными.

— Что ты про детей да про родителей… — всхлипывая, возмутилась Шаргия. — Ты мне что-нибудь приятное скажи, хотя бы напоследок. Скажи, что любишь меня, скажи, что я тебя никогда не обижала. Это для меня важно, именно сейчас.

Ариф закрыл глаза и поджал губы, его женщина истязала его ранимую душу. Он был в шаге от желания разрыдаться.

Заметив состояние друга, Имран крикнул Арифу:

— Всё, время прощаться! Женщинам пора заняться детьми.

Жены, как по команде, обвили шеи мужей руками.

У Имрана получилось быстрей успокоить жену и вразумить её не проявлять излишних эмоций. Они понимали друг друга с полуслова.

А вот Шаргия утопала в эмоциях и рыдала. Ариф, весь потерянный, пытался успокоить семью одним большим объятием. Мужчина держался, но глаза выдавали его истинное состояние. Ариф страдал.

Имран вмешался. Решительно разорвав объятия страдающих людей, он взял Шаргию за руку и отвёл в сторону:

— Шаргия, сестрёнка, — начал Имран. — Не плачь и слушай. Будь Сурае больше, чем сестра, будь ей советчиком, советуй не проявлять принципиальность, ты же знаешь её норов. Будь рядом, когда у неё будут сложности. У тебя получится, ты другая…

— У меня к тебе тоже есть просьба, — Шаргия, овладев эмоциями, обратилась к Имрану. — И я прошу тебя, присмотри за моим мужем, знаешь, как он наивен и добр, может сломя голову броситься спасать даже врага, этим могут воспользоваться нечестные люди, я очень боюсь за него.

— Я буду рядом, даю тебе слово, буду с ним до конца, — Имран бережно обнял жену друга и напоследок добавил:

— Мы вернёмся оба, не сомневайся.

Тем временем Сурая, вглядываясь в глаза Арифа, тоже просила его, но только уже о своём муже:

— Ариф, не позволяй ему говорить лишнего, ты знаешь, как он настроен против властей и войны, и ещё он нетерпим к людской грубости. Проси его, пусть молчит и хотя бы ради детей прилюдно не возмущается. На войне много подлых людей, они на войну слетаются как на праздник.

Будучи взволнованным, Ариф терпеливо слушал соседку, но лицо его было растерянным. Вероятно, он не был уверен, что у него получится опекать мужчину с волевым характером.

— Я постараюсь, сестра, я буду прилагать усилия, чтоб убедить его быть сдержанным.

— Ты не постараешься, ты сделаешь всё, чтобы вы вернулись и вошли в эти же ворота двора целыми и невредимыми. Я очень надеюсь, что ты меня услышал. Я тебе поручаю своего мужа. Слышишь меня, Ариф?

— Да! Мы вернёмся. Я верну его тебе, — Ариф постарался не выдать своё неуверенное состояние. Сурая первая обняла Арифа, поверив ему.

— Ариф! — Шаргия, рыдая, бросилась к мужу и, вложив ему в руку маленький свёрточек, прошептала ему на ухо: — Пусть это убережёт тебя в чужих краях, это будет тебе напоминать о наших детях.

По пути в военкомат Имран спросил у Арифа:

— О чём тебя просила Сурая?

Ариф замотал головой, отказался говорить.

— Я знаю, какое у неё бывает лицо, когда она что-либо настоятельно требует, я знаю свою жену, — Имран по-доброму улыбнулся, ещё раз вспомнив жену.

— Чтобы я за тобой приглядывал, а ты не взболтнул лишнего, то есть попросту не возмущался, — Ариф рассмеялся и стукнул шутя друга кулаком по плечу.

— Меня поручили тебе? — удивился Имран. — Надо же… какой у меня попечитель… Хотя она, может, и права. Как тут не возмутиться, зачем нам, бакинцам, эта война, Европа в очередной раз бесится, а Сталин воображает из себя римского императора нищенской страны. Нам не с кем и нечего делить. Мы маленький народ, и нам эта война ни к чему.

— Тише говори, услышат, — тихо, но настоятельно прошептал Ариф. — Не хватало нам вместо военкомата оказаться в НКВД.

Имран отмахнулся от слов друга:

— Немцы нам, азербайджанцам, ничего плохого не сделали. Вспомни бакинских немцев, они живут в Азербайджане более ста лет и никаких претензий — ни у нас к ним, ни у них к нам. Ты видел, как они живут, какие у них деревни, культура?! Нам бы у них поучиться, а не воевать с ними.

— Но Гитлер не такой немец, — возразил Ариф. — Он псих, ты же слышал, что он говорит и вытворяет, одни факельные шествия чего стоят. Думаю, он опасен. И потом, Имран, война уже началась, гибнут люди, и твои слова бессмысленны.

— То-то и оно, что погибают, а кого больше гибнет? — Имран замедлил шаг и придержал друга. — Советских солдат, обманутых пропагандой, якобы Красная армия, от тайги до британских морей, всех сильней. Чушь собачья! Да у этой власти оружие на всех не хватает, в то время как у немцев есть все виды вооружения, от современной бронетехники до самой сильной в мире авиации. Не зря они с Европой так быстро разобрались и за четыре месяца дошли до Москвы. А почему?! Да всё потому, что власти врут, постоянно врут, чтобы войной усмирить, удержать народы в этом национальном котелке под названием Советский Союз. Ненавижу я эту власть, подлую и лживую.

— Имран! Говори потише, — Ариф вновь забеспокоился. — Повсюду уши. Правильно говорила Сурая: язык твой — враг твой. И теперь моя проблема.

Имран изменился в лице. Смутился:

— Напрасно она так думает обо мне, я не враг своей семье.

— Если не враг, тогда держи язык за зубами, — Ариф проявил небывалую ранее строгость, что удивило Имрана.

Потом друзья шли молча. Имран переваривал слова жены, а Ариф сожалел, что не теми словами одёрнул друга.

Вдруг Имран резко остановился и спросил:

— Ты хоть понимаешь, куда мы идём и зачем?

— Как куда? — Ариф тоже остановился. — Нас призвали на войну.

— Балда! Так мы не просто направляемся в военкомат на какие-то сборы, нас отправят на войну! А с такой армией не мы будем убивать, а будут убивать нас. Ты хоть это понимаешь? Нас ведут на бойню, рассчитывая, что у немцев пуль на всех не хватит.

— Глупости! — возразил Ариф. — Мы тоже будем убивать, если придётся, даже голыми руками.

— Вот именно, голыми руками… Будем подбирать оружие погибших и воевать по очереди. А что касается тебя, Ариф, думаю, ты не способен убивать, даже с оружием, ты настолько добр, можешь войти в положение врага и не убить его. Уверен, ты будешь думать о его детях, жене и его родственниках.

— Неправда! — отчаянно крикнул Ариф. — Я могу убивать! Я неплохо стреляю из зенитного пулемёта! Я был лучшим в институте.

— Знаю, что ты можешь, но я не про стрельбу по самолётам говорю, я говорю об убийстве человека собственными руками, — Имран протянул вперёд напряжённые руки.

— Всё равно смогу! — уверенно выпалил Ариф и тоже показал свои руки. — Они сильные!

— Верю, если фашисты войдут в Баку и окружат наш двор, тогда ты забудешь о своей натуре всех жалеть. А я могу это сделать без зазрения совести и колебаний. Из меня получится хороший солдат, я быстро могу решить, кто для меня может быть опасен, пусть будет даже свой. Просто обидно погибать зазря за этого злодея, что сидит в Кремле, и за его рабскую госсистему. Не наша это война, брат, не нашего народа. Нас заставили ненавидеть немцев. А немцы не с нами хотят воевать, а с этой якобы империей. Так было всю их историю. Наш город ни при чём. Мы в эти войны никогда не вмешивались.

— Опасные у тебя мысли, — Ариф был напуган. — И мне, действительно, надо быть рядом с тобой.

— Нас на эту войну ведут, как безмозглых животных, и мы, подчиняясь воле безжалостного деспота, идём погибать. Я не хочу идти на бессмысленную погибель, я хочу остаться рядом со своими детьми и видеть, как они по утрам просыпаются, завтракают, а потом играются в нашем дворе.

В этот раз шаг замедлил Ариф.

— Брат, ты меня пугаешь, подобные мысли нам сейчас вредны и ни к чему, прекращай об этом думать, ты не один, я рядом.

— Знаю, просто бессмысленность меня мучает и возмущает, что мы зависим от прихоти одного злодея или фанатика. Даю тебе слово, что никогда не встану в атаку со словами «За Сталина» за человека, который ненавидит людей, как дьявол ненавидит жизнь. Я очень боюсь сорваться и плюнуть на эту войну и… Имран недоговорил, чем очень насторожил друга.

— Брат, о чём это ты, что ты задумал?

Имран не ответил и продолжил идти, но уже молча.

Уже на подступах к военкомату, после тяжёлых размышлений о своём миролюбивом характере и о бессмысленности войны, Ариф вспомнил о памятной вещице, которую вручила перед дорогой Шаргия. Мужчина извлёк сверточек из кармана. Это был камешек на счастье от сглаза — гёз мунджуг. Ариф Ахмедов по-доброму улыбнулся и подумал: «Вот дурёха, я же не ребёнок. Смешно. Кто же меня может на войне сглазить. Так уж и быть, повяжу на руку, может быть и впрямь поможет».

Умиляясь мыслями о жене и детях, Ариф тихо спросил друга:

— Там, во дворе, о чём тебя просила Шаргия, я не расслышал.

— Чтобы я за тобой присматривал.

— А со мной что не так? — Ариф подозрительно покосился на друга.

— Думает, что ты лопух, и каждый горазд тебя облапошить.

Имран после сказанных слов сорвался с места и, усмехаясь над другом, побежал в сторону военкомата.

— Ведь знаешь, что догоню, зачем убегаешь? — восприняв слова Имрана как шутку, Ариф понёсся за другом.

— О боже, посмотри, сколько народу собралось, — воскликнул Имран, когда друзья достигли ворот военкомата.

Во внутренний двор военного учреждения посторонних не пускали. Из железных ворот периодически выходил человек в военной форме и громким голосом зачитывал фамилии призывников. Далее вокруг этого человека собиралась небольшая группа молодых ребят, после чего он по одному пропускал их во двор военкомата. Оставшиеся вне ворот военкомата люди впадали в томительное ожидание и сквозь щёлку двери пытались высмотреть дальнейшую судьбу родственника-призывника.

Прямо у ворот играл военный оркестр, исполнял военный марш, приятно занимая слух собравшихся граждан, некоторые из которых под марш танцевали вальс. Чуть поодаль играла гармонь, и несколько парней забавляли себя и других русскими плясками. Буквально рядом горячие бакинские парни, красуясь своим неистовым темпераментом, носились по кругу, танцуя лезгинку.

— А тут весело! Посмотри, люди даже пляшут! — обрадовался Ариф. — Посмотри! Никто ничего не боится, все воодушевлены и не думают, как ты… Правильно говорят: «Вместе мы сила».

— Тогда иди и ты попляши, если так радостно, — огрызнулся Имран. — Никто из них не представляет, что через тысячи километров их ждут, чтобы с легкостью уничтожить. Несчастные жертвы сталинской пропаганды. Пусть пляшут, пока можно, потом будет не до плясок.

— Хватит, Имран! Надоели твои возмущения. Ворчишь, как старая бабка. Идём лучше посмотрим, как люди радуются.

Друзья стали пробираться сквозь плотное скопление людей к военному оркестру. Ариф лезгинке и пляскам предпочёл спокойную умиротворяющую музыку. Оркестр исполнял «Амурские волны».

Ариф стоял перед военным оркестром, закрыв глаза. Музыка Кюсса сыграла с ним злую шутку: как мечтательная личность, Ариф был ею обезволен.

— Проснись, композитор! — Имран грубо ткнул Арифа локтем в бок. — Там офицер зачитывает новые фамилии. И вообще, мы не музыку пришли сюда слушать, нам где-то надо узнать, не вызывали ли нас ранее.

Ухватив друга за вещмешок, Имран повёл его за собой в сторону того офицера, который громко и быстро зачитывал фамилии и имена призывников.

— Ахмедов! Ариф! — чей-то мужской голос окликнул друзей со спины.

Ариф обернулся первым. Перед ним стоял мужчина в просторной форме офицера. Плотно посаженная портупея очерчивала его истинные формы тела. Мужчина был худым человеком, настолько, что его худобу можно было воспринять за болезненность. Для звания старшего лейтенанта он был достаточно староват.

— Здравствуйте, Александр Семёнович! — слегка растерявшись, Ариф признал в мужчине своего преподавателя из института нефтехимии по военной подготовке Звягинцева.

— Призывают? — сухо спросил мужчина у бывшего студента.

— Да, — растерянно ответил Ариф.

— А это кто? — офицер бросил взгляд на Имрана.

— Я Имран.

— Имя не важно. Какая военная специальность? — так же сухо спросил старлей.

— Сапёр.

— Понятно, не подходишь. Ахмедов, за мной, — последовала команда от Звягинцева.

— Куда?! — спросил Ариф. Мужчина не ответил.

— Кто это? — беспокойно спросил Имран. — Откуда ты его знаешь?

— Это наш военрук, — взволнованно ответил Ариф, — именно он обучил меня стрельбе из пулемёта.

Имран тут же толкнул друга в спину.

— Иди, дурак! Чувствую, что он предложит что-то дельное, выгодное для нас.

— Я без тебя никуда не пойду, — заупрямился Ахмедов. — Как я без тебя?!

Имран решительно ухватился за рукав друга, и словно как ребёнка, не желающего идти в детский сад, повёл взрослого мужчину за старшим лейтенантом.

Калитка с грохотом захлопнулась. Ариф испуганно обернулся, Имрана не было рядом, у Ахмедова защемило сердце, и голова заполнилась тревожными мыслями. Войдя в здание, мужчины поднялись на второй этаж.

— Стой здесь! — приказал Звягинцев, остановившись перед дверью с вывеской «Начальник 2-го отдела». — Никуда без меня не уходи. Понял?

Ариф покорно кивнул головой.

Ахмедов огляделся по сторонам, повсюду сновали призывники и люди в военной форме. Задумавшись, Ариф подошёл к окну.

Во дворе военкомата люди в форме окриками руководили посадкой призывников по машинам. Жёсткими, а порою грубыми командами офицеры делили молодых парней на группы и загоняли на машины.

«Странные люди, кричат, грубят, словно призывники пленные, а не свои… вероятно, эти офицеры прибыли прямо с фронта, суровые и злые, только непонятно на кого».

Ариф вглядывался в лица призывников, и эти лица более уже не выражали радости и воодушевления, хотя буквально за воротами народное веселье продолжалось. Ариф задумался, уткнувшись лбом в стекло окна. «Как мало надо, чтобы человек забыл обо всех мирских радостях, стоит только стать солдатом. Чушь, когда говорят, что на войну идут с удовольствием, жизнь одна, и всем хочется жить, хотя каждый уверен — погибнет не он».

В комнате начальника отдела заговорили на повышенных тонах, вероятно, старший лейтенант второпях неплотно закрыл дверь.

— Я всё равно заберу его и, если надо будет, дойду до самого командующего округом, — Ариф распознал голос своего военрука. — Мне нужны подготовленные ребята, зенитчики! А этого парня я сам обучал, знаю, на что он способен, а главное, он сможет в будущем обучить стрелковому делу других.

— А мне что прикажешь делать? — чей-то незнакомый голос возразил старшему лейтенанту. — Думаешь, мне люди не нужны или у меня здесь есть большой выбор? Одни на броне сидят, другие со справками о непригодности и сопляки-добровольцы, кому ещё за материнский подол следует держаться, и те на фронт рвутся.

— Так и ты пойми, милый человек! — всё так же нервно продолжил военрук. — Всех, кого ты отправишь на фронт, за пару недель научатся стрелять, и их промахи станут погибелью только для них самих. В моём же случае, если промахнётся мой стрелок, то авиабомбой убьёт десятки, а может, даже сотни людей.

— Пусть об этом думает командование — это не твоя забота! — ответил незнакомый голос. — Воюй с теми, кого выделили… И потом, на это есть зенитная артиллерия. Целый полк, 193-й, под Баку расквартирован. А ты за моими призывниками охотишься.

— Вот именно, что полка уже нет, убыл прикрывать центральное направление — Москву, оставив Баку на заботу Всевышнему, а ты говоришь, воюй!.. Вот почему я мотаюсь по городу по военкоматам, ищу своих бывших студентов.

— Могу обрадовать тебя, скоро девчат пришлют на помощь, — незнакомец усмехнулся. — Решили призывать на службу женщин и именно в зенитную артиллерию. Думаю, скоро тебе станет чуть легче. Окружишь себя молодыми девчатами, и война покажется раем, — на этот раз незнакомец закатился смехом от собственной шутки.

— Смейся, смейся! Я посмотрю, как ты будешь смеяться, когда мессеры над городом начнут кружить, а ты каждый час будешь бегать в бомбоубежище… Вот тогда вспомнишь меня и моего парня. А когда посыплются с неба бомбы, окружишь себя теми девицами и запоёшь «Отче наш»…

Незнакомый мужчина, невзирая на эмоциональные выговоры Звягинцева, продолжал смеяться:

— Ну ладно, не горячись, уступлю тебе твоего студента, — мужчина, отойдя от смеха, смягчился и дал согласие. — Пусть это будет мой вклад в защиту бакинского неба. Зови сюда твоего студента.

Ахмедов отпрянул от двери. Решилась его судьба, но он был не один, его ждал друг, которого нельзя было оставлять одного, наедине с его одержимыми мыслями.

Ариф ринулся по лестнице вниз к Имрану, позабыв о строгом старшем лейтенанте и об удаче, которую ему даровал голос незнакомого человека.

Заметив перепуганное лицо Арифа, Имран насторожился.

— Брат, меня хотят оставить в Баку! — Ариф был взволнован, торопился, ибо его могли начать разыскивать. — Вспомнили, что я знаю зенитный пулемёт. Я не хочу, я хочу с тобой на фронт.

Имран с лёгкостью вздохнул, словно за несколько минут переосмыслил все свои тягостные мысли. Ухватив друга за плечи, Имран радостно улыбнулся:

— Это же удача, большая удача! Нам повезло! Останешься в Баку и присмотришь за нашими. Какая же это удача! Как же я рад!

— Нет, нет… — растерянно отступил от друга Ариф. — Я уйду с тобой и не оставлю тебя, я дал слово Сурае, что мы вернёмся вместе.

— Глупости! Сурая — моя жена и женщина, и не ей решать, как нам, мужчинам, поступать, — Имран сердито сдавил плечи напуганного Арифа. Пойми, женщины мыслят сердцем, сказала и забыла, а наша обязанность думать дальше, наперёд. Идёт война — смутное время, женщина одна с детьми — это самая ужасная мысль для мужчины на войне. Неужели тебе не боязно, что они останутся без еды и присмотра, и как ты после этого будешь воевать, зная, что твоя жизнь на этой войне и ломаного гроша не стоит, а на тебе такая ответственность — отца и мужа. Будь рядом, защити и позаботся о наших детях! А я за тебя повоюю. Будь уверен, у меня это лучше получится. — Имран продолжал трясти друга за плечи, не сводя с него глаз. — Знаю, хочешь возразить, но времени мало, брат, очень мало! А Сурае я напишу, объясню всё, она поймёт…

Пока Имран думал, на чём написать весточку, Ариф растерянно твердил вслух:

— Дети, да, дети… одни без нас… пропадут.

— Вот именно, без нас пропадут, — согласился Имран и добавил: — И такой, как ты, мне на фронте не нужен, все уши мне своими переживаниями прожужжишь. — На чём же написать?! — встревожился Имран. — У меня только повестка, а меня ещё не вызвали. Так, давай сюда твою повестку, напишу на ней, потом заберёшь у своего лейтенанта. А лучше скажи, что потерял, он же рядом, и без повестки тебя заберут, ты им нужен. Давай, снимай рюкзак, буду писать на твоей спине, времени нет, надо торопиться.

Ариф чувствовал, как Имран карандашом спешно выводит на повестке слова, будто заучил их наизусть, будто знал, что должно было произойти. Первый раз в жизни Ариф позавидовал другу, его уверенности в себе и решимости брать на себя ответственность.

Завершив письмо, Имран сложил повестку маленьким квадратиком и вручил другу.

— Не потеряй! И обязательно соври, что потерял. Ну всё, иди и на меня не оглядывайся.

— Не могу, не получится у меня, стыдно мне, брат, тебя одного оставлять, не прощу себе, если с тобой что случится, — Ариф виновато стоял перед другом и был близок к тому, чтобы расплакаться.

— Иди, Ариф, мы всё обговорили! — Имран подошёл вплотную к Арифу и крепко обнял его. Но почувствовав, что тело друга напряглось, тихо нашептал ему на ухо: — Только не реви, возьми себя в руки, люди вокруг. Восприми это не как везенье, а как нашу с тобой удачу. Я всю жизнь буду тебе благодарен, что ты был рядом с моими детьми, я тебе их поручаю! Слышишь?!

— Ахмедов Ариф! Кто здесь Ахмедов Ариф? — громче обычного крикнул военный, оглашающий фамилии призывников. Рядом с ним стоял старший лейтенант, на этот раз он выглядел строже обычного.

— Тебя ждут, — тихо, еле слышно, сказал Имран. Впервые за всё время их дружбы его голос задрожал. Вероятно, воля этого человека дрогнула, и со словами «Иди, не мучай меня» Имран толкнул Арифа в плечо.

Ахмедов с опущенными плечами поплёлся к месту, где его ждали. Имран смотрел другу вслед и отгонял от себя чудовищную мысль, что этот день больше не повторится, и он никогда больше не увидит жену, детей, друга и этот город. Непроизвольно у Имрана пробилась слеза и не одна, но он со спокойной душой утёр глаза, будучи уверенным, что никто из его близких не видит этих мгновений его слабости.

Звягинцев вновь привёл Арифа к кабинету начальника 2-го отдела и в этот раз в собственном сопровождении ввёл его в кабинет.

— Плохо службу начинаешь, солдат! — неизвестным голосом оказался пожилой майор, с зализанными редкими волосами и в застёгнутом до последнего крючка офицерском кителе.

— Побегать решил?! Удивляешь ты меня, тут старший лейтенант за тебя горой стоит, а ты такого человека подводишь. Куда тебя лешие понесли?!

— С другом простился, мы с ним с детства вместе… — виновато ответил Ариф.

— Сынок, война идёт, бросай свои бакинские выходки, именины, обрезания, свадьбы и прочие манеры. На твоем месте другой боец прилип бы к моей двери и ждал моего благословения. А ты тут проводы устроил с дружками. Предлагаешь и мне вернуться в Тулу и попрощаться с друзьями детства? Армия тебе не детский сад и не песочница во дворе. Приди в себя, солдат! — майор сердито покосился на Ахмедова. — Давай сюда повестку! — майор небрежно поманил пальцем.

— Я её потерял, простите, так получилось, — неуверенно произнёс Ариф.

— Ты уверен, что потерял? — бросив удивлённый взгляд на старшего лейтенанта, усмехнулся майор. — А что ты держишь в руках?

Арифа вдруг осенило, что за всеми этими переживаниями и тяжёлыми мыслями, он не заметил, как всё это время продержал маленький бумажный квадратик в своих руках.

— Степаныч! За кого просишь?! — удивлённо спросил майор, пристально рассматривая Ахмедова. — Так он не в себе, как он будет самолёты сбивать?

Звягинцев не ответил, лишь только бросил беглый взгляд на бывшего студента.

— Где проживаешь в Баку? — развернув и разгладив ладонью повестку, спросил майор.

— Я живу… — Ариф замешкался, размышляя, с чего будет правильно начать, с прописки или с адреса фактического проживания.

— На Кубинке он живёт! Место в Баку такое есть, — опередил Звягинцев. — Прав я?! Помню, ты туда свой курс приглашал, и меня в том числе. Никак не могу забыть кутабы твоей мамы, — старший лейтенант впервые за всё это время по-доброму улыбнулся. — И довгу её тоже помню.

— О чём это ты, Степаныч? — полюбопытствовал майор. — Если вы о еде, то объясните, я в Баку недавно.

— Потом объясню, — перебил майора Звягинцев. — Давай поскорей оформляй, мне ещё развод производить и парня надо пристроить и приодеть.

Ариф, оцепенев от напряжения, наблюдал, как майор кладёт его повестку в общую стопку повесток других призывников.

— А можно оставить повестку себе на память? — запинаясь, попросил Ахмедов.

Майор и Звягинцев переглянулись. Майор, раздражаясь, ответил:

— Вот ещё, что удумал, а отчитываться мне? Степаныч, ты всё же к этому парню присмотрись, как бы с ним потом… майор не договорил, и, подняв глаза на Арифа, сказал:

— Иди, парень, и не испытывай моё терпенье, — после короткой паузы сухо бросил: — После войны подарю, если заслужишь.

— Пошли, Ахмедов, — поторопил Звягинцев. — Не задавай глупых вопросов, повестки нужны для отчётности, на память их не оставляют.

Ариф быстро сбежал по лестнице на первый этаж, где было много призывников, он во все глаза искал Имрана. Потеря архиважной записки с заветными словами мужа жене медленно ввергали рассудок парня в хаос и панику.

Выбежав из ворот военкомата, Ариф, нервно оглядываясь по сторонам, думал: «Как быть, как объяснить Сурае, почему я в Баку, а Имрана увезли». Отчаявшись от безуспешных поисков, Ариф крикнул:

— Имран! Имран!

Никто не отозвался.

— Ахмедов, зачем так кричишь?! — выйдя из ворот военкомата, спросил старший лейтенант. — Какой-то ты сегодня странный. Пошли, машина ждёт.

Подавленный событиями тяжёлого дня, Ариф плёлся за старшим лейтенантом. Ахмедов не переставал искать друга, то и дело оглядываясь по сторонам. И даже взобравшись на борт военного грузовика, он в последний раз крикнул:

— Имран!

Машина резко дёрнулась с места и не спеша медленно отъехала от здания военкомата. Имран так и не отозвался, вероятно, его, как и других новобранцев, увезли на грузовиках на фронт в неизвестном направлении. Его война началась. Арифа тоже везли на фронт, однако в обратном направлении, в родной город, на свою войну, пока бескровную и далёкую.

Часть 3

После двухнедельного обучения на стрелковых курсах, Ариф, одетый в военную форму, стоял у окна дома офицеров и смотрел на улицу. Он внимательно высматривал среди прохожих знакомые лица. В его сознании зрел план.

«Неужели никто из соседей не пройдет мимо, ведь дом в двух шагах. Неужели никому в этой части города ничего не нужно?» — напряженно размышлял Ариф и неотрывно следил за прохожими, рассчитывая даже на тех, с кем когда-то хоть раз поздоровался. В кармане он сжимал заранее написанное Шаргие письмо с объяснениями, как им встретиться и как себя вести.

Из-за угла вышла женщина с базарной плетенкой. Ариф обрадовался, это была знакомая жены, имя которой Ариф от переживаний никак не мог вспомнить. Он быстро открыл окно и достал из кармана скомканный клочок бумаги, сложенный треугольником.

— Первый взвод, строиться! — услышал Ариф и со злости крепко сжал в кулаке записку. Начался утренний осмотр. Ариф резко закрыл окно и быстро сбежал по мраморной лестнице в вестибюль здания, где группа новобранцев выстраивалась в шеренгу. К строю солдат вышел уже знакомый старший лейтенант Звягинцев.

— Товарищи бойцы! Буду краток. Сегодня вечером ваш взвод разойдётся по боевым позициям. Полагаю, двухнедельная подготовка для вас не прошла даром, думаю, практически все более-менее подготовлены. А что касается практических стрельб, тут, к сожалению, времени и возможностей было недостаточно, придётся набираться опыта на боевых позициях. И посему, учитывая сложившиеся обстоятельства, принято решение на каждый зенитный расчёт направить стрелка с боевым опытом. Соответственно, этот же человек на расчёте будет старшим… Его указания выполнять беспрекословно.

Итак, зачитываю фамилии и адреса расчётов.

Звягинцев огласил весь список. Ариф не услышал своей фамилии, забеспокоился и уже был готов подойти к старшему лейтенанту, но тот опередил Ахмедова.

— Рядовой Ахмедов и ефрейтор Синицын, ко мне!..

Строй распался, и Ариф ринулся к наставнику. К Звягинцеву подошёл ещё один боец — молоденький парень с веснушчатым лицом и с очень короткой стрижкой, настолько короткой, что была видна розовая кожа головы. Глаза парня беспричинно светились радостью и задором. Он был курносым, и временами под его щёчками разбегались две игривые ямочки.

Звягинцев вошёл в офицерскую комнату и сел за свой стол.

— Значится так! С сегодняшнего дня вы оба будете составлять боевой расчёт. Под вашу ответственность передается спаренный пулемёт «Максим». Знаю, что по нормам обслуживать орудие положено троим бойцам, но людей у меня пока нет, будете вдвоем управляться. Это всё, что вам надо знать. Знакомьтесь.

Бойцы переглянулись.

— Меня зовут Ариф! — Ахмедов первым протянул руку.

— А я Антон, — у Синицына тут же заблестели глаза, и те удивительные ямочки пришли в движение.

— Держи, — Звягинцев протянул Антону лист бумаги. — Это бумаги на пулемёт, ты старший. И учти, Синицын, Ахмедов не меньше твоего знает свое дело и стреляет не хуже, я его учил. Ну всё, думаю, поладите, вам скоро выезжать. Сегодня новый расчёт создаем, работы невпроворот… Теперь идите на склад принимать орудие, а после выедем на новый пост.

Железные ворота дома офицеров с шумом распахнулись.

Грузовая полуторка, силясь, выехала из ворот. Ариф сидел рядом с Антоном. Напротив были двое бойцов из их же роты — Звягинцев взял их на подмогу.

На деревянном полу на ветоши лежал спаренный зенитный пулемёт. Рядом стояла станина пулемёта, удерживаемая Арифом. Под ногами Антона были уложены патроны в ящиках и машинка для заправки патронов.

— Откуда родом, Антон? — улыбаясь, спросил Ариф.

— Из Питера, то есть из Ленинграда, — с радостью ответил Синицын. — А ты местный?

— Да, из Баку, — гордо ответил бакинец. — Смотри, дождь пошел, — слегка подняв брезентовый тент машины, заметил Ариф.

— Могу одолжить свой плащ-палатку, — учтиво предложил Антон. — Мы в Питере к дождям привыкшие.

— Спасибо, я тоже прихватил свой… — Ариф не успел ответить, и чуть было не скатился со скамейки полуторки. Машина резко затормозила. — Неужели приехали и так быстро?! — удивился Ахмедов.

— Выгружаемся, бойцы, — извне машины послышался голос старшего лейтенанта.

Ариф, улыбаясь, первым откинул брезентовый тент машины и тут же опустил жесткий брезент. Он вдруг осознал, что машина въехала в его собственный двор.

— Ну что, Ахмедов?! Почему мешкаешь? — крикнул Звягинцев. — Спрыгивайте, не тяните время, до вечера должны управиться. А тут ещё дождь зарядил: льёт как из ведра.

Ариф тянул время, не решался выглянуть, но двое других бойцов спрыгнули с машины первыми. Антонов ухватился за пулемёт и запросил у Арифа помощи:

— Земляк, подсоби, поднесем «Максима» к ребятам.

Ариф не слышал, а только догадывался, о чём его просят. Ахмедов думал только об одном, в какую нелепую ситуацию он попал: служить на крыше собственного дома, а спать в двух шагах от собственной спальни, и это тогда, когда идет беспощадная война и все мужчины воюют и спят в окопах, грязи и слякоти.

Ариф дрожащими руками прикрылся капюшоном, не от дождя, его он не боялся, бакинца страшили осуждающие глаза соседей и расспросы Сураи… Спрыгнув с машины, Ахмедов, косясь из-под капюшона, осмотрел двор: «Никого вокруг, и слава богу, — обрадовался он, но сразу огорчился. Машина остановилась прямо перед его подъездом. — Неужели расчёт будет над моей квартирой? — шокирующая мысль пронзила разум Ахмедова. — И как теперь быть, как выходить из положения, на такую близость к дому я не рассчитывал», — нелепые мысли овладели Арифом, его воображение изобиловало сценами позора и порицания. А самое ужасное, его страшила мысль, как он объяснится с Сураей без записки.

Он молил Бога, чтобы никто из соседей не вышел из своих квартир, пока он с бойцами будет поднимать орудие на крышу, на ту самую крышу, где он и Имран со своими семьями проводили лучшие дни жизни.

Время застыло. Сжавшись из-за страха разоблачения, Ариф с ящиком патронов следовал за Антоном, который с двумя бойцами поднимал по лестнице тяжёлый пулемёт.

Звягинцев наблюдал за подъёмом, находясь пролётом выше.

Приближаясь к собственной квартире, Ахмедов вдруг от волнения на несколько мгновений услышал собственное сердце. Но когда щёлкнул дверной замок Имрановой двери, Ариф обречённо закрыл глаза.

Сурая вышла на порог двери. Соседка выглядела потерянной, глаза выражали печаль.

Столкнувшись с солдатами, женщина от неожиданности застыла на месте.

Звягинцев, заметив конфуз женщины, первым начал разговор:

— Не пугайтесь, гражданка, всё законно, теперь у вас на крыше будет находиться зенитный расчёт. Будем вас оберегать от вражеской авиации.

— Я не против, — устало ответила Сурая. Крыша не наша собственность, раз надо… — женщина развела руками. — Но только как быть с детьми, они любят на крыше играть и могут пораниться об ваше железо, — Сурая глазами указала на пулемёт.

— Играться уже не получится, с этого дня эта крыша считается военным объектом, — отчеканил Звягинцев. — Идёт война, не до игр.

— Послушаются ли они, вот в чём вопрос, — усомнилась Сурая.

— А отцы их на что даны? — усмехнулся старший лейтенант. — Пусть приструнят ремешком.

— Их отцы воюют на фронте, — Сурая ответила жестко. Шутка офицера явно не удалась. — И не на крышах…

Звягинцев нахмурил брови, уловил недвусмысленный намёк.

— Ариф с закрытыми глазами покрылся красными пятнами. Он стоял спиной к соседке в капюшоне и с трудом удерживал увесистый ящик с патронами. Жар ударил ему в лицо, слова Сураи оглушительным колокольным звоном прозвучали в его сознании. Женщина была горда, что настоящим мужчинам место на поле боя, а не в тылу, на крыше жилого дома.

— Я вас понял, гражданка, хотя война не у всех бывает одинаковая, главное, чтобы победа была одна, — подавив в себе обиду, ответил офицер. — И спасибо вам за гражданское понимание. У меня к вам просьба: передайте соседям, что с этого дня крыша для посещения закрыта. В следующую секунду старший лейтенант хлопнул Арифа ладонью по спине, отчего тот чуть было не выпустил ящик патронов из рук.

— Всё, бойцы, за дело!.. — Звягинцев громко отдал приказ.

Ариф, уличив момент, первым рванул к двери, ведущей на крышу.

Выйдя на родную крышу, Ахмедов, облегчённо выдохнув, направился на смотровую часть крыши.

Сбросив ящик с патронами прямо в центр смотровой, Ариф улыбнулся старшему лейтенанту.

— Предлагаешь здесь установить орудие? — Звягинцев почесал затылок и, немного поразмыслив, согласился. — Пожалуй, ты прав! Правильно решил, обзор — то что надо… все 360 градусов рабочие… ставить будем здесь, где я стою. Молодец, Ахмедов, ориентируешься хорошо, словно бывал здесь ранее.

Пулемёт установили в десяти шагах от края крыши, на месте, напоминающем носовую часть корабля. Ариф лично отсчитал шаги.

Через час пулемёт угрожающе смотрел в бакинское небо.

— Значит так, слушайте, что скажу, — деловито поправляя портупею, начал Звягинцев. — Сменят вас завтра утром, бойцов у меня мало, полноценные смены пока создать не могу, но постараюсь утром прислать вам замену. Думаю, до завтра обойдётесь сухпайками. И смотрите мне, у штатских ничего не клянчить, разве что кипяток. Всё ясно?!

— Вытянувшись стрункой на фоне вновь установленного пулемёта, бойцы нового зенитного поста единодушно ответили:

— Так точно, товарищ старший лейтенант.

— И вот ещё что… Ариф, ты Антону объясни, как у нас здесь принято с женщинами обращается, а то, как я заметил, парень он у нас шустрый, говорливый, только квартал проехали, а он уже успел из машины каждую встречную женщину одарить дешёвыми комплиментами. Смотри у меня, питерский, не шали, здешние ребята за такие комплименты быстро тебя… мягко говоря, причешут. Учитывай местные обычаи. Ахмедов, объясни ему что почём…

— Я не такой… я уважаю женщин! — громко заявил Синицын.

Звягинцев махнул на бойца и ответил:

— Расскажешь об этом кому-нибудь другому, все мы одни в этом возрасте.

И уже с двери Звягинцев крикнул последнюю фразу:

— Раз это военный объект, надо замок на дверь повесить, со следующей сменой пришлю.

— Уж больно командир малословный, — шёпотом заметил Синицын, провожая на выход глазами старшего лейтенанта.

— Зато глазастый, — так же тихо ответил Ариф. — Всё видит и схватывает на лету.

***

Ариф умело управлялся машинкой по набивке патронами пулеметной ленты. Вскрытый ящик издавал запах оружейного масла. Антон был занят укладкой ленты в патронный ящик.

— Ловко у тебя получается, земляк! — заметил Синицын умение Ахмедова управляться с набивочным устройством. — Словно ты не вчерашний гражданский, а пулемётчик со стажем. Степаныч говорил, что ты образованный, институт закончил.

— Ну да, закончил, он же меня и обучал этому делу. Александр Семёнович у меня военруком был. А так я дипломированный нефтяник.

— А я не успел окончить институт, с третьего курса призвали. Корабли должен был бы строить. В Питере это дело в почёте. А Степаныч всегда таким замкнутым был или это только с нами?

— Всегда! — уверенно ответил Ариф. — В Баку малословных и жёстких мужчин уважают. Александр Семёнович вдобавок ко всему человек справедливый. В институте его все уважали, что преподаватели, что студенты.

— А жена у него есть?

— Этого никто не знает. Честно говоря, не интересовался.

— Думаю, что нет! — Антон выдал предположение. — Больно ревностно он относится к моему здоровому желанию знакомиться с девушками. То, что он имел в виду, — это правда: женщины — моя слабость. Но, смотрю, с местными девушками замутить не получится, они у вас больно серьезные.

Ахмедов, улыбнувшись, выдал мысль:

— Начну с того, что наши девушки не заморские зверюшки и не кусаются. Всего лишь относятся к знакомству с парнями очень серьезно, таковы правила, точнее традиции. Не знаю, правильно это или нет, но просто погулять не получится, надо непременно жениться.

Синицын, сдвинув пилотку, почесал затылок. Было видно, что молодой человек озадачился, а спустя мгновение, слегка сожалея, сказал:

— А девушки у вас красивые, но больно тихие и даже покорные, точно не повеселишься.

Чуть погодя Антон оживился:

— А та женщина, которая в подъезде нашего старлея осадила, интересно, замужем?

Ариф резко поднял голову, прекратил работу, дружелюбная улыбка слетела с лица. Заметив изменения в настроении однополчанина, Антон расправил плечи и перепуганно выпрямился.

— Я что-то не то сказал?

Ариф крепко сжал пулеметную ленту. Сработал инстинкт поборника чести близкой ему женщины. Полулегальное нахождение Ахмедова на крыше своего дома остудило его пыл, он опустил голову вниз и пробурчал:

— Она же сказала, у неё муж на фронте.

— И конечно же, дети есть, — торопливо выдал Синицын, дабы снять не совсем понятную напряжённость. — Ариф, земляк, ты ничего не подумай, я так, к слову о ней спросил.

Ахмедов тоже в свою очередь предпринял шаги, чтобы вернуться к атмосфере дружелюбия.

— Всё, забыли, друг, с кем не бывает…

Спустя время работа, вероятно, наскучила Антону.

— Я прогуляюсь немного, — распрямив спину, сказал Синицын. — Пройдусь, здесь такая протяжённая крыша, аж на две улицы хватит. За всеми разговорами я не заметил, как вокруг красиво, ко всему же тепло и солнечно.

На минуту Арифу показалось, что он обидел Антона своим грозным преображением. «Парень один, в чужом городе, а ведь где-то его ждут родители и беспокоятся о сыне, а я так надулся на него», — Арифа мучила совесть.

— Антон! Хочу показать тебе город! — Ахмедов проявил инициативу.

Бакинец протянул руку и пальцем указал на ту часть города, откуда исходили клубы чёрного дыма. — Там добывают нефть! А там песчаные берега Апшерона, у многих горожан на побережье имеются дачи.

— И можно купаться?! — восторженно воскликнул Антон. — Какая красота! Давай, как-нибудь сходим туда, — Антон расстегнул верхнюю пуговицу гимнастёрки.

Парень грезил морем, вероятно, представил себя на песчаном берегу.

— Обязательно поедем, вот только победим фашистов и съездим. А там наш знаменитый парк отдыха — Бакинский бульвар.

Синицын взволнованно задышал.

— Там, наверное… — Антон не договорил, Ахмедов его понял.

— Да, ты прав, по бульвару гуляют красивые девушки.

— И парни, которые могу «причесать», — Антон уместно вспомнил шутку командира.

— И они тоже, — Ариф улыбнулся.

— У тебя девушка есть? — с нескрываемым интересом спросил бакинец.

— Есть и много, но только я жениться не тороплюсь. Ты правильно про меня подумал — я несерьёзный человек.

Чтобы не развивать тему женитьбы, к чему Ариф всегда относился более ответственно, чем его сослуживец, он повёл питерца на другой конец крыши.

— А вот там я родился, в тех маленьких домах, — Ариф указал на старые кварталы города.

— А почему дома такие маленькие и хаотично построены? — удивился Антон и поморщил нос. — У нас в Питере таких нет, у нас проспекты, а не улочки. И как в таких домах можно жить, в них же темно. Получается, сосед видит из окна только своего соседа.

— И совсем не темно, — возразил Ариф. — Так мы укрываемся от ветра. Я слышал, что и в Ленинграде много домов, построенных в форме колодцев.

— Эти дома даже близко не стоят к питерским! — Синицын сморщил лицо. — У нас подобные… вряд ли встретишь. И смотрю, крыши домов покрыты чем-то непонятным.

— Это битум — материал из мазута, и другого материала для покрытия крыш здесь нет.

— А пожары у вас бывают? Нефть же горит, и если полыхнет, мало не покажется.

— Типун тебе на язык, — перепугавшись, выдал Ахмедов. — Что ты такое говоришь? Не дай бог! Там же люди живут!

— Да я так, к слову! — виновато оправдался Антон. — Я до войны пожарным подрабатывал и знаю, как это происходит. Действует, как принцип домино.

— Нет, у нас люди бдительны и осторожны со спичками, — Ариф сознательно допустил паузу. Он искал глазами крышу отчего дома, чтобы убедиться, что дом на месте и всё с ним в порядке, а разговоры Антона — это всего лишь разговоры.

— Ариф, я пойду погуляю, развеюсь, а если что понадобится, только свистни, — последние слова Антон произнес повернувшись спиной к бакинцу, взгляд парня устремился на проезжую часть, где по улице шествовали девушки в военной форме, сопровождающие заградительные аэростаты.

Ахмедов не возразил Антону, а лишь улыбнулся молодому человеку, который наперекор предупреждениям старшего лейтенанта пытался уличить момент для знакомства хоть с какой-нибудь девушкой.

Ариф, вернувшись к пулемету, вдруг осознал, что и ему выдался шанс попытаться дать о себе знать жене, пока Антон занят сердечными делами.

«Но как это сделать? — подумал Ариф. — Постучаться в дверь и напугать детей, и своих, и Имрана. Заглянуть в глаза Сураи, не зная, как оправдаться. А ещё любопытные соседи, а с этими как быть?!»

И Ариф придумал. Он лег всем телом на самый край карниза и свесил голову, чтобы рассмотреть балкон своей квартиры. Но ему не удалось высунуться настолько, чтобы быть видимым для тех, кто на балконе.

«А ну, быстро садитесь за уроки! Отца на вас не хватает, совсем распустились!» — на балконе появилась Шаргия, она общалась с детьми, развешивая бельё.

— Шаргия, Шаргия, — вполголоса произнес Ариф. Женщина не слышала, она напевала знакомую мелодию и была вся в своих мыслях.

— Шаргия! — Ариф громче назвал имя жены.

Пение тотчас же прекратилось. В следующую секунду из-под карниза Ариф услышал перепуганный голос жены:

— Ариф? Я тебя слышу? Это ты меня зовешь?! Не зря я тебя сегодня видела во сне. Боже мой, ты погиб, и зовёшь меня с того света, мамочка, тебя больше нет! — женщина была близка к истерике.

— Успокойся милая, я здесь, рядом! — волнение переполняло Арифа.

— Нет, нет, я тебя слышу, но не вижу, значит, ты умер и говоришь со мной с небес, — разум женщины был охвачен мистикой и отказывался воспринимать призывы живого мужа к спокойствию. — Ой, родимый, как же мы теперь без тебя!.. — Шаргия не унималась.

— Не кричи, дура! Я здесь, на крыше, и не мертвый! — Ахмедов нагрубил, ибо по-иному не мог успокоить жену, и, как доказательство своего реального существования, вытянул руку из-за карниза. — Посмотри наверх, видишь?! — Шаргия успокоилась и перешла на нервный смех:

— Ты, родной мой человек, как же я рада, что ты живой, здоровый. А что ты делаешь на нашей крыше? Ты что, сбежал с фронта?! Неужели ты дезертировал? Тебя же посадят! Ариф, что ты натворил?! — радость женщины в одно мгновение переросла в состояние тревоги.

— Хватит нести ерунду! Незаметно подойди к двери крыши, да так, чтобы никто не заметил, и Сурае ничего не сообщай. И ещё, я на крыше не один.

— А с кем?! Имран тоже с тобой?! — взволнованно спросила Шаргия.

— Нет! И прекрати задавать вопросы, давай, подымайся ко мне.

Шаргия повисла на шее мужа. Ариф обхватил руками голову жены и попытался поглубже внять запах ее волос. Родные люди обменялись нежными поцелуями и обнялись заново.

— Как ты оказался здесь? Где Имран? — в первую очередь спросила Шаргия.

Не сейчас… я не один, со мной служит парень из Ленинграда, он отошёл, и у меня мало времени, — Ахмедов торопился и не мог последовательно объяснить жене своё положение. — Меня оставили в Баку, так получилось. В военкомате не разобрались, что я не живу по месту прописки, а в части никто не знает, что я живу в этом доме. Если кто узнает, мне несдобровать. Меня уличат во лжи — в предумышленном сокрытии реального местожительства.

— А кого ты имеешь в виду? — обеспокоилась Шаргия. — Неужто соседей?

— Кого же ещё, конечно же, их.

— Ты полагаешь, что кто-то осмелится тебя выдать?

— Конечно! А как ты думаешь, насколько правильно провести войну на крыше собственного дома? Честно говоря, я не рассчитывал на такое стечение обстоятельств. Мы с Имраном решили, что оставшись в Баку, я буду присматривать за вами всеми. Но то, что я окажусь на нашей крыше, никто и предположить не мог.

— А Имран? Где он? — с тревогой в голосе спросила Шаргия.

— Его увезли на фронт. Но о нём позже, — Ариф постоянно оглядывался, Антон в любую минуту мог вернуться обратно на пост.

— Ты так и не ответил, что ты делаешь на нашей крыше, — повторила Шаргия. — Что за служба у тебя такая?

Ахмедов осмотрелся. Антона всё ещё не было, и бакинец, не теряя времени, вывел жену на крышу. — Вот зачем! Смотри! — Ариф глазами указал на пулемёт.

Подобное устройство Шаргия видела в своей жизни впервые. Спаренный «Максим» в её представлении выглядел как некое злобное и хищное существо. Женщина предпочла оставаться от орудия на расстоянии и отказалась приближаться ближе.

— Это то, зачем я здесь, теперь я служу в зенитной артиллерии, с гордостью произнес Ариф и тут же с грустью добавил: — А Имрана забрали, и я ничего не смог сделать, просил за него, но тщетно. Я хотел было отказаться и уйти с ним, но он настоял, сказал: «Останься, будь ближе к детям».

Шаргия приблизилась к мужу и, положив руку ему на сердце, тихо нашептала:

— Он прав, если есть возможность, почему бы и не быть ближе. Ариф, я очень соскучилась по тебе. Ахмедов решительно отстранил жену от себя. — Шаргия! Не вздумай даже об этом заикаться! Меня сколько дней мучает совесть, что Имран на фронте один, а я здесь и ещё с женой нежусь. А что скажет Сурая, если нас застанет?!

— Я… я же ничего такого не сказала, и вовсе мы не нежимся — растерянная Шаргия виновато отступила от мужа. Воспитанная в традициях женщина испытала стыд за неуместное упоминание своих чувств.

Ариф осознал, что своим странным поведением обидел родного человека, и это после двух недель разлуки и пережитых эмоций. Он приблизился к жене и вновь обнял её.

— Прости меня, за эти дни столько навалилось, что нервы сдают. Прошу тебя, постарайся не выдать меня, прежде всего перед детьми и Сураёй особенно.

— Не беспокойся, дети не узнают, а вот про Сураю не уверена, она может на крышу выйти без предупреждения.

Ариф задумался и ответил:

— Не сможет, она видела, как мы пулемёт на крышу затаскивали, её предупредили. Кстати, ты не знаешь, Имран пишет?

— Пока писем не было.

Ариф тяжело вздохнул. Отсутствие писем от Имрана взбудоражили воспоминания, чем удвоили у бакинца чувство вины.

— Не переживай, Ариф, — успокоила жена. — Ещё напишет, обязательно напишет.

— Не могу себе простить, что не настоял на своём… и ещё не сохранил…

Шаргия перебила мужа более насущным вопросом:

— Ты не голоден?

— Нет! Мне кусок хлеба с того дня с трудом проходит.

— Может, вам чаю? — Шаргия не знала, как угодить мужу. Ариф замотал головой.

— А парень из Ленинграда не выдаст тебя?

— Он ещё ничего не знает.

Ариф вдруг вспомнил про Антона и бросил взгляд на другой конец крыши. Опасения бакинца подтвердились. Синицын возвращался на пост.

— Уходи милая, он возвращается, — поторопил жену Ахмедов. — Постарайся детей на крышу не пускать, позже дам о себе знать.

Спешно войдя в дверной проём, Шаргия напоследок пожелала мужу:

— Будь осторожен, родной. Сегодня ночью я засну спокойно, зная, что ты рядом.

Антон вернулся в приподнятом настроении, стал осматривать пулемёт и напевать мелодию.

— Кто приходил на пост, я заметил женщину? — невзначай спросил Синицын.

— Да так, женщина из местных, — небрежно ответил бакинец. — Объяснил ей ситуацию. И ещё договорился насчет кипятка для чая.

— Чай — это хорошо, и вообще, у вас в Баку радушные люди живут, — Синицын улыбнулся и посмотрел в конец крыши, задержав при этом взгляд.

— Что произошло, пока ты гулял, с чем связано твоё хорошее настроение? — не без любопытства спросил Ариф.

— А что, заметно? Я с девушкой познакомился, во дворе ковёр выбивала.

— Как зовут? — Ариф насторожился.

— Наташа. Я предложил ей заглянуть к нам в гости.

Наташа — соседская девушка. Она жила с матерью на первом этаже. Очень улыбчивая и добродушная Наташа не отличалась яркой внешностью. Будучи маленького роста и слегка полноватой, она старалась избегать общества парней. Наташе было восемнадцать лет, и она работала медсестрой в госпитале.

Ариф не смог скрыть своего беспокойства и покосился на однополчанина, и тот это заметил.

— Теперь что не так, почему ты на меня так смотришь? — возмутился Синицын. — Девушка же не из местных?! И ко всему же она свободна.

— Я не против… тебе видней, — Ариф старался быть корректным, чтобы не вызвать у Антона подозрения. — Я понимаю, дело молодое, но на пост её не следует приглашать. Забыл, что про тебя думает Звягинцев.

Синицын задумался.

— А как он узнает об этом?

— Просто возьмет и явится.

Синицын прикусил губу и, сожалея, сказал:

— А я так хотел пригласить её и показать наш пулемёт.

Шаргия вышла из квартиры с чайным подносом в руках. Варенье из лепестков роз было размещено в центре как самое значимое лакомство. Женщина решила не ограничиваться только кипятком. По наивности, предвосхищая приятное удивление мужа и солдата из Ленинграда, Шаргия, улыбаясь, направилась на крышу.

— Ты что удумала, Шаргия?! Ты кого решила чаем поить?! Неужто солдат с крыши?!

Шаргия от неожиданности чуть было не выронила из рук поднос со стаканами. Обернувшись, она увидела Сураю.

Шаргия растерялась, побледнела, поднос в её руках затрясся. От мысли, что её мужа ожидает неминуемое разоблачение, по телу женщины пробежала холодная дрожь.

— Ты что, решила этих бездарей, которые на крыше греются, чаем поить?! Да ещё с вареньем? В то время как наши мужья на фронте воюют и ещё неизвестно, в каких условиях живут. Эти… чем заслужили такое уважение?

— Они же тоже люди, — неуверенно оправдывалась Шаргия. — А может быть, и наших мужей кто-нибудь угостит чаем, пригреет…

— Там, где находятся наши мужья, идёт война, там нет такой жизни, как здесь. И никто наших мужей чаем не поит, там всё разрушено, и люди бегут, спасая свою жизнь. А вот эти… — Сурая затрясла пальцем в сторону крыши. — Именно эти… должны биться с немцами за свои города, а не наши мужья должны погибать за чужие земли.

— Как чужие?.. Мы же одна страна… — растерянно отбивалась Шаргия.

— Больно большая страна… — с ухмылкой выдала Сурая. — По мне… моя страна — это там, где ты живёшь. Так что на этой крыше должны воевать наши мужья, а не эти!..

— Сурая, это неправильно отказывать людям в воде, побойся Бога! С каких пор ты, подруга, стала такая чёрствая?

Слова Шаргии оказались действенны. Сурая неожиданно остепенилась и виновато опустила глаза. — Не пишет мне Имран, беспокоюсь, совсем самообладание потеряла. А как Ариф, пишет?

Шаргия замотала головой, испытывая чувства стыда и угрызение совести. Она даже не смогла ответить короткое «нет».

— Ладно, иди угощай! Может, ты и права, кто его знает, вдруг и нашим ребятам повезёт, найдется, кто поддержит и накормит их. А я к этим… не выйду, видеть их не хочу, особенного того, рыжего, который по крыше гуляет и в окна заглядывает, бесстыдник. Обязательно пожалуюсь на него.

Выйдя на крышу и повернувшись лицом к Сурае, Шаргия хотела удостовериться, что подруга сдержит слово и не выйдет на крышу. Сурая, крайне удивившись поведению подруги, закрыла за ней дверь на крышу.

Первым рядом с Шаргией оказался Антон, он помог женщине донести поднос до стола, смастерённого Арифом из ящиков из-под патронов. Парень сиял от радости, рассматривая поднос.

— Как же быстро вы о нас позаботились, — осматривая Шаргию с головы до ног, улыбался ей во весь рот питерский паренек. — А знаете, на вашем подносе невиданные яства. А мне говорили только о кипятке, — пошутил Антон, не отрывая глаз от подноса. — Милая женщина! Это, как я понимаю, варенье, только не пойму какое…

— Из лепестков роз, — ответила Шаргия и посмотрела на мужа.

Ахмедов, впившись негодующими глазами в собственную жену, ответил:

— Из лепестков роз — это на редкость вкусное варенье. Повезло, нам попалась очень щедрая гражданка, — лицо Ахмедова исказилось от ярости и мысли, что необдуманная забота жены может его выдать, а позже и погубить.

Пока Ариф испепелял жену глазами, Синицын, не дожидаясь однополчанина, приступил к знакомству с экзотическим вареньем.

— Пройдемте, гражданка, я вам кое-что объясню, а именно, что приходить на пост без приглашения вам более не следует, — Ахмедов энергично подхватил жену под руку и повёл к двери.

— Ариф, дружище! — Антон на мгновенье отвлекся от сладкого угощения. — Не надо так грубо с гражданочкой, с этого дня она наша кормилица.

— Здесь не бульвар и не чайхана, нечего ходить, — Ариф ответил Антону, но сердито смотрел жене в лицо. Сопроводив Шаргию до двери, бакинец «прошипел» жене: — Шаргия, ещё раз без спроса явишься — убью. Погибели моей хочешь? Жди, сам позову.

— Убей, тебе можно, — Шаргия мило улыбнулась. — Из твоих рук всё приму и смерть тоже.

— Прости, земляк, свинья я, всё съел! — Синицын, извиняясь, слизывал с блюдца последние капли варенья.

— На здоровье! Я такого… в своё время объелся.

— Хорошая женщина! — заметил Антон. — И вообще, мне местные женщины нравятся, они обходительные, скромные и, полагаю, хорошо готовят… Были бы они чуть-чуть светлее, с голубыми глазами, я непременно женился в Баку. Ариф, ты женат? — спросил Антон, полностью облизав блюдце.

— Да.

— Какие глаза у твоей жены, красивые?

Ахмедов от неожиданного вопроса оглянулся по сторонам, ему показалось, что Шаргия опять вышла на крышу.

— Ну, точно не голубые.

— А какие?

— Не помню.

— Как можно не помнить глаза женщины, в которые каждый раз перед сном заглядываешь.

— Ну всё, хватит про мою жену, — решительно отрезал бакинец. — Нам как-то надо отблагодарить женщину за чай. И в дальнейшем, чтобы получать от неё чай и ещё какую-нибудь пищу. Я заметил, у неё есть дети.

— Ты прав… надо!.. — Антон приободрился. — Я и Наташу чем-нибудь угостил бы.

— Антон! Не считаю правильным заводить знакомство с девушкой, находясь на боевом посту. Думаю, это несерьёзно…

— Звягинцев своими запретами прохода не дает, и ты туда же!.. Вы что, молодыми не были?! — Синицын повысил голос. — И вообще, я на этом посту старший… и мне решать, кому ходить здесь, кому нет!

— Может, ты и старший по званию, но я старше по возрасту и чуть дальше твоего… вижу и считаю, что ничто не должно отвлекать нас от наблюдения за небом.

Антон, на несколько секунд сердито сдвинув брови, пристально посмотрел на Арифа. Парень очень хотел возразить, но поступить против правил, которые почитал и уважал с самого детства, он не решался. Со злостью махнув рукой в сторону Арифа, питерец отошел к краю крыши, обозначив тем свою обиду.

Ариф развязал вещмешок и с радостью извлёк припасенные куски сахара, несколько консервов, сухие галеты — почти весь свой сухой паек.

— Вот, передай это от меня, — обиженный Антон положил на стол завернутые в бумагу куски сахара и пару консервов.

— Спасибо! — улыбаясь, поблагодарил Ахмедов.

— Это не тебе, а детям, — всё ещё обиженный Антон сел за стол, но спиной к Арифу.

Ариф вывел Шаргию на крышу и скрытно завёл за широкий каменный дымоход.

— Вот консервы, сахар и галеты, — Ахмедов вручил жене завёрнутые в ткань продукты. — Подели поровну и отдай часть Сурае. Придумай что-нибудь, скажи, что обменяла.

— Хорошо, что-нибудь придумаю, спасибо, — Шаргия подняла глаза на мужа. В глазах женщины светилось желание, естественное желание, которое возникает между любящими супругами после долгой разлуки.

Ахмедов нежно и очень трепетно поцеловал жену в губы.

Часть 4

Прошла неделя, волнительная, беспокойная. Арифу всё это время удавалось оставаться незамеченным. Бакинец не высыпался — мешали мысли о разоблачении и позоре перед близкими людьми, а главное — его мучила совесть, порою до боли в сердце.

Ахмедов мёл крышу и ворчал. Вокруг пулемёта были разбросаны десятки окурков от самокруток, и крыша была усеяна плевками. Ушедшая на отдых смена, коих сменили Ариф с Антоном, проявили неуважение к сослуживцам, а прежде всего к месту, где живут люди. Вероятно, те солдаты, кто нёс службу у пулемёта, восприняли крышу как место, где обитают кошки и голуби. Никто из этих людей, вероятно, не мог предположить, что на этой крыше когда-то праздновались дни рождения, женщины нянчили детей и даже проводились свадьбы.

— Поросята, а не люди! — громко возмутился Ахмедов. — Надо пожаловаться на них Звягинцеву. Нельзя так себя вести, здесь же люди живут.

— Какие ещё люди, Ариф? Тут, кроме нас, никого нет, — удивился Антон и принялся помогать сослуживцу. — Хотя, ты прав, попав сюда в первый раз, я почувствовал, что эта крыша не простая, здесь, видимо, когда-то кипела жизнь.

— Для бакинцев крыши — не просто крыши, чаще всего это излюбленные места приятного времяпрепровождения. Много у нас солнечных дней… любим мы наши крыши, и детям солнце особенно полезно, — Ахмедов вспомнил о детях, ему хотелось услышать их голоса. Ещё будучи в расположении части, он замыслил для них сюрприз и ждал подходящего момента.

— Ариф, почему мы сегодня пришли на пост не так, как всегда, через подъезд, а добирались окольными путями, через чердак соседнего дома? И откуда ты знаешь про другой путь? — вопрос Антона насторожил бакинца, но не застал врасплох, Ариф был к нему готов.

— В Баку в основном все дома построены вплотную друг к другу и, соответственно, крыши соприкасаются, — Ариф намеренно допустил паузу и, улыбнувшись, договорил: — Думаю, ходить этим путём тебе будет куда приятнее, ведь ты там встретил Наташу. Если честно, то я не против твоего знакомства.

— Ты это серьёзно? — удивился Синицын.

— А почему бы и нет, сам говорил — дело молодое.

Ариф рисковал. Антон мог расслабиться и пригласить Наташу на пост. Поступить ровно так, как грозился поступить днём ранее. Страх быть разоблачённым превращал Арифа в лгуна и приспособленца — это состояние его изматывало. Когда-то он был счастлив на этой крыше, а теперь он должен был изворачиваться, хитрить с однополчанином и прятаться от родных ему людей.

Впервые за всю неделю неожиданно прозвучал сигнал противовоздушной тревоги. Отлаженными действиями оба зенитчика освободили зенитную установку от маскировочного брезента. Антон, как основной стрелок, одним движением взвёл затворы всех четырёх пулемётов. Ариф, в свою очередь, с биноклем в руках выискивал в небе самолёты неприятеля.

— Ариф! Поищи над морем, гады-фрицы могут использовать отблеск морской глади и подобраться к городу на бреющем полёте.

Внезапно загрохотала зенитная артиллерия, развёрнутая на бульваре.

— Раз пушки заработали, значит, они их заметили, выше поищи! — скомандовал Синицын.

— Вижу! — взволнованно крикнул Ариф. — Один летит, очень высоко, думаю, это Юнкерс 88-й, разведчик, белый такой… красивый и блестит!

Это был первый немецкий самолёт, которого бакинец видел воочию.

— Не хвали этих гадов. Я знаю их тактику. Они одним самолётом отвлекают, а другими могут атаковать. Следи за морским горизонтом. Где же наши перехватчики?!

— Высоко летит, к нему не подобраться — это же высотная машина, — со знанием дела заметил Ариф и перевел окуляры бинокля на горизонт.

— А давай я шмальну по нему из нашего «Максима», разогрею старичка, ему пару очередей не навредят, — Антон, подав идею, снял пулемёт с предохранителя.

— Я тебе шмальну, бес конопатый!

От постороннего голоса за спиной бойцы вздрогнули одновременно. Старший лейтенант Звягинцев медленно приближался к расчету.

— Синицын! Ты что, под трибунал захотел? Правила забыл?! Ты хоть знаешь, на какой высоте летит фриц?! Орудия и те стреляют, чтобы дать ему понять, чтобы он ниже не смел опускаться. Стреляют, чтобы он комфортно не вел аэрофотосъёмку, чтобы снимки не получились подробными. И тут ты со своей пукалкой решил с высотой повоевать… Ворон решил погонять?! Это жилой дом, и незачем понапрасну людей пугать своей стрельбой. Ты о детях и стариках подумал?! Это не прифронтовой город, а глубокий тыл. Надобности в стрельбе — никакой!

Звягинцев приблизился к орудию и самолично перевёл пулемёт на предохранитель. Далее офицер сложил руки за спиной и обратился к Антону:

— А ну, Синицын, поведай нам, на какое расстояние летит пуля «Максима», особенно когда пулемёт находится в вертикальном положении?

Антон посмотрел на Арифа и захлопал глазами.

— Ну, что молчишь?! Я жду…

Синицын неуверенно ответил:

— Ну, думаю, три тысячи метров.

— Неправильно думаешь! Всего лишь 1500 метров. А каков практический потолок Юнкерса 88?

Беспомощность ефрейтора была очевидна, парень почему-то вглядывался в небо.

— Жду ответа! — командир повысил голос. — Не знаешь?! Да какой же ты после этого зенитчик, если не знаешь технические параметры объектов, по которым должен стрелять. Скажи, Ахмедов, вижу, рвёшься сказать.

— Полагаю, Юнкерс может подняться свыше 10 000 метров, — предположил бакинец.

— Правильно. Молодец, моя школа! — Звягинцев остался довольный и вновь обратился к Антону:

— Синицын! По каким объектам ты у себя в Ленинграде стрелял?

— По всяким: по пехоте, по моторизованным колоннам, — почесав затылок, Синицын добавил: — и по истребителям тоже приходилось…

— И сколько приходилось? Я хочу знать твой практический боевой опыт, а не то, что написано в твоем личном деле и то, что говоришь ты сам, — старший лейтенант пытливо смотрел на ефрейтора.

Синицын потер лоб и, задумчиво опустив голову, ответил:

— Если честно, никогда не стрелял по летающим объектам.

— Тогда ответь, умная голова, зачем хочешь стрелять, если не знаешь, как это делается?! А ведь патроны денег стоят! Или хочешь себя героем почувствовать?!

Антон виновато ответил:

— Я же только сказал, что хочу, я же не выстрелил.

Звягинцев, покачав головой, махнул на бойца рукой и с сожалением заметил:

— С кем воевать приходится… Синицын, спустись к машине, я вам горячую пищу привёз, и не затягивай, мне ещё до Нагорного парка добраться надо, до наших батарей. Вы у меня не единственные.

Далеко в небе гудел самолёт, предположительно немецкий. Звягинцев, закинув голову, рассматривал машину в бинокль. Офицер качал головой и сердито сжимал губы. — С Томани взлетают, видимо, топлива хватает, раз, минуя Баку, дальше летят.

— Александр Семёнович! — обратился к командиру Ариф. — Почему немцы так вольготно летают над Баку, неужели нам нечем их приструнить, заставить бояться?

— Чем, сынок? — понуро спросил Звягинцев.

— Как чем? Нашей авиацией!

Старший лейтенант осмотрелся по сторонам и ответил:

— Ты, Ариф, свой человек, скажу тебе откровенно, какая ещё авиация, нечем ответить, все машины — старьё, а лучшие отправлены в Москву оборонять. Бакинское небо бесхозное. Подними голову и взгляни, чьи самолёты летают над твоей головой, как у себя дома. Кто их достанет и чем, нет у нас таких машин и не было никогда. А те, что есть, пока долетят до немца, тот их десять раз из своего вооружения поджечь может.

— Как же так… Александр Семёнович, а нам говорили, что наши самолёты лучшие.

Звягинцев медленно поднял на подчиненного глаза и с ухмылкой ответил:

— Ты, сынок, оттого наивен, потому что молод. Будь наша авиация лучшей, смог бы фашист уничтожить половину нашей боевой авиации за один день… Врали нам, обманывали и сейчас врут, успокаивают. Думаешь, мне приятно видеть, как им просто удается летать над нами и не бояться?! Меня трясет от их присутствия над нами!

Старлей полез в карман гимнастёрки и достал папиросы. Жадно затянулся.

Ахмедов поднял голову к небу, бегло осмотрел город и задал короткий вопрос:

— Александр Семёнович, Баку будут бомбить?

— А зачем его бомбить? Чтобы он сгорел? — невозмутимо ответил командир. — Просто взял и сгорел. Чтобы погибли люди, которые не воюют, а добывают нефть. Есть смысл бомбить нефть? Только идиот может на такое решиться. Думаю, Гитлер не идиот, раз пол-Европы отхватил.

Ариф осмотрелся и осторожно вполголоса обратился к наставнику ещё раз:

— Тут говорят, что если немцы подойдут к Баку, то город могут взорвать, дабы Гитлеру ничего из нефти не досталось.

— Кто такое говорит? — строго произнёс командир, хмуро сдвинув брови. — Где такое говорят?

Ахмедов от неожиданной реакции Звягинцева вытянулся стрункой.

— Никто, сам придумал, — бакинец понял, что перешёл черту дозволенного.

Звягинцев выдержал мучительную паузу, сделав при этом несколько глубоких затяжек.

— Сынок! Не всё, что думаешь, надо говорить. Побереги себя, не всем можно доверять, особенно тем, кого с Баку ничего не связывает.

Поняв намёк, Ариф поспешил оправдать Антона.

— Он хороший парень, просто молодой и глупый.

— Я сказал, а ты должен правильно понять мои слова, — старший лейтенант многозначительно подмигнул подопечному.

— Я вас понял, Александр Семёнович, — ничего не думать и ни о чём не говорить.

Звягинцев усмехнулся и направился к дальнему концу крыши. Облокотившись о широкий парапет здания, старший лейтенант снял фуражку и бросил на камень. Мужчина мечтательно куда-то смотрел.

— Ахмедов! — крикнул старший лейтенант и поманил Арифа рукой.

— Слушаю.

— Где твой дом? — Звягинцев развернулся к городу. — А, дай я сам найду, — офицер прищурил глаза, всматриваясь в сторону одноэтажного старого Баку. — Вот… нашёл, я помню ту беседочку у вас на крыше, где мы пили чай, и которую обвивал виноградник.

— Угадали! Наша беседка! Её ещё мой отец смастерил, — обрадовался Ариф, видя, что отчий дом в порядке.

— Красивый у нас город, не правда ли, солнечный такой… — Звягинцев тяжело вздохнул. — Каждый день радуюсь, что его не бомбят, не могу представить, что Баку может быть разрушен. — А насчёт взорвать или разбомбить Баку может додуматься только злодей или Сатана, такого человеком не назовёшь. Ты же знаешь, как нефть горит, да эти дома нефтью покрыты, если полыхнет, никто в живых не останется, вот чего надо бояться.

Воспользовавшись паузой, стесняясь, Ариф задал личный вопрос:

— Александр Семёнович, вы родом откуда?

— Ещё мой дед приехал в Баку, работал почтальоном. А я родился в центре, в крепости.

— Вы женаты?

— Был.

— А дети? — заботливо поинтересовался Ариф.

— Мальчик, — грустно ответил старший лейтенант.

— Мужчина — это хорошо, — возрадовался Ахмедов. — Там же живёт, в крепости?

— Нет, нигде не живёт.

Ариф растерялся, ответ ошеломил его, навел на печальные мысли, и он решил дальше обойтись без вопросов.

Но Звягинцев сам пожелал продолжить:

— Жену я себе привёз из Смоленска. В Баку ей не понравилось. Ничего не объяснив, взяла и уехала обратно к себе. Просил много, а она ни в какую… жаловалась, что тоскует по Родине.

— Разве Баку — это не родина, мы же одна страна?! — удивился Ариф.

Удивление Арифа показалось Звягинцеву наивными. Мужчина даже улыбнулся.

— Ахмедов, какой же ты наивный. Родина там, куда тебя постоянно тянет. Вот и потянуло её обратно. Она звала меня с собой, но я не поехал, и всё ради этого… — офицер взглядом указал на город.

— А как ваш мальчик, ему что хотелось?

— Купаться любил в нашем море…

— Так это не проблема, будет к вам приезжать на каникулы, — Ахмедов поддержал наставника, пожелал угодить.

Не отрывая глаз от города, Звягинцев ответил:

— Больше никогда не приедет… их обоих одной авиабомбой накрыло.

Ахмедов от неожиданного ответа командира побледнел, словно это произошло с его семьёй.

— Иногда корю себя, что стоило променять этот город на моего мальчика.

Долгое молчание не меньше мучило Арифа, чем самого человека, лишившегося своего ребёнка. Постоянные укоры и злость на себя сделали Звягинцева малословным и неулыбчивым человеком.

— Где же этот Синицын?! Уверен, нашёл во дворе девицу и пудрит ей мозги. Не буду его ждать, — Звягинцев решительно надел фуражку и направился к выходу.

Антон, шумя котелками, еле дыша, вбежал на крышу.

— Где тебя носит, Синицын? — строго спросил Звягинцев. — Тебя только за смертью посылать!.. — Говорил же тебе, что меня ждут на батареях.

— Товарищ старший лейтенант! Да тут, пока нёс, еда слегка пролилась, пришлось вернуться, долить! Звягинцев подозрительно покосился на парня. — Ох, врёшь конопатый, как же ты врёшь… я во дворе заприметил молодую блондинку, она бельё развешивала. Вероятно, вокруг неё тебя кружило с котелками.

Синицын покрылся красными пятнами. Выдал себя и подтвердил догадки Звягинцева.

— И ещё, женщина с этажа, которая под нашим расчётом живет, пожаловалась мне, что ты, Антон, часто прогуливаешься по крыше и заглядываешь в окна жильцов.

У Арифа ёкнуло сердце, речь шла о Сурае, и была вероятность, что всё может закончиться разбирательством и приглашением Сураи на крышу, если Антон начнёт отпираться.

— Это не я, — по-детски отреагировал Антон. — Это… это… — парень совсем растерялся и бросил взгляд на Арифа.

— Ну, это точно не Ахмедов, не смотри на него. Женщина описала мне подробно.

Синицын опустил голову.

— Признаюсь, это я! Когда тоскую, иногда прогуливаюсь, тут ветра сильные, холодно, вот я и греюсь таким образом.

— Смешные вещи говоришь, Синицын! В Баку конец сентября — это бархатный сезон, придумай что-нибудь поинтереснее. Делаю тебе последнее предупреждение, ещё раз хоть малейший намёк о подглядываниях или о похождениях за женским вниманием, слетишь с этой крыши и отправишься на батарею куда-нибудь за город на какую-нибудь безымянную высоту… Всё! Я ушёл. И смотрите мне… без причины не стрелять!

— Я не могу не пойти, она будет меня ждать, — сидя на ящике из-под патронов, Антон бурчал себе под нос. — Она придёт туда, где мы подымаемся на крышу, нас никто не заметит.

— Ты рискуешь, Антон! — советовал Ариф. — Я всё понимаю, тоже был молод, но это не стоит того… чтобы рисковать. Будут у тебя дни отдыха, вот тогда и погуляешь…

— Девушка хорошая, славная, а может, я на ней после войны женюсь? — Синицын выглядел возбуждённым и нетерпеливым, отчего слова Антона воспринимались Арифом несерьёзно.

— Так нельзя, Антон, с такой лёгкостью принимать серьёзные решения. Ты эту девушку совсем не знаешь.

— Мне только на полчаса… — взмолился Синицын. — Увижу её и обратно.

Ариф смотрел на молодого парня и понимал его состояние. Когда-то Ахмедов сам был таким же неудержимым и пылким, ухаживая за своей будущей женой. Сегодня время было другое, военное, строгое, но сердце бакинца было доброе, чего он очень боялся. Как старший по возрасту, он должен был возразить и не идти на поводу пылкого, влюбчивого паренька, но умение бакинца войти в положение любого человека порою грозило ему большими неприятностями.

— Ладно, иди… — Ариф посмотрел на часы. — Только на полчаса и ни на минуту больше.

Антона буквально снесло с места. Он на бегу помахал бакинцу пилоткой и в считаные секунды исчез из виду.

Чтобы скрасить своё одиночество на посту Ариф решил закинуть маскировочный брезент на пулемёт, но его отвлекли детские голоса. Голоса доносились из-под карниза. Ариф понял, что на балкон вышли играть дети, или его, или Имрана. Прислушавшись, он распознал голоса Ахмеда и Афаг.

Брат с сестрой о чём-то громко говорили. Афаг восторженно делилась с братом, а потом они весело смеялись.

Ариф слушал детей, и чувство радости восполняло его, он был спокоен, что дети друга не грустят, а радуются. «Слышал бы вас сейчас Имран, ему стало бы легче».

Бакинец вдруг засуетился, ему в голову пришла идея. Ариф достал из кармана комок нитки для починки гимнастерки, а из другого кармана извлёк маленький свёрток с кусочками сахара, который не допил с чаем. Быстро привязав свёрточек к нитке, спешно начал спускать гостинец вниз. Ахмедов решил порадовать детей, опрометчиво позабыв о своем нелегальном положении.

«Не промахнуться бы — переживал зенитчик, опуская сверточек вниз к балкону. — И своим такой же надобно гостинец смастерить», — улыбаясь, Ариф подумал и о своих детях. Но прежде его беспокоили дети, отца которых не было рядом.

— А ну-ка, домой… хватит попросту на балконе прохлаждаться, — Сурая, выйдя на балкон, строго повелела детям: — Садитесь за учебники! Кто-то обещал отцу получать только пятёрки, пока он воюет на фронте.

Дети ушли, а Сурая осталась на балконе, её интересовало, высохло ли стиранное белье.

Прямо перед женщиной на ниточке подпрыгивал маленький бумажный комочек.

«Это что ещё за фокусы?» — удивилась Сурая и, не дотрагиваясь до свёртка, глазами проследила за ниткой, которая свисала с крыши дома.

Свёрточек неустанно подпрыгивал, словно дразнил котёнка.

«Что за шуточки дурацкие, кто там наверху решил посмеяться над моей семьёй? — Сурая решительно сорвала сверток. — Догадываюсь, кто это чудит. Наверное, этот рыжий ходок по крышам решил моих детей подразнить. Ну, держись, чёрт конопатый, сейчас я тебе задам!» — со злостью сжав сверток с сахаром, Сурая зашла в квартиру.

Ариф вытянул нитку обратно и, будучи довольным, что сюрприз дошёл до адресата, принялся стряхивать с колен пыль.

Дверь на крышу резко распахнулась. Сурая решительно вышла на крышу.

— Ариф?! — от изумления у Сураи перехватило дыхание, она не могла больше сказать ни слова, но через мгновение без слов бросилась к Арифу и обняла его.

Ахмедов стремительно побледнел и от неожиданности происходящего потерял самообладание. Он нерешительно обнял Сураю и в голове искал первые слова, чтобы начать сложный разговор.

— А где Имран?! Он здесь?! — и не дождавшись ответа, со словами «Имран-н-н», Сурая побежала по крыше.

— Имран, хватит прятаться, выходи! Ну всё, хватит, шутка удалась! — Сурая жадно глазами искала мужа. — Ариф, скажи ему, пусть выходит! Имран, хватит меня разыгрывать! — женщина была близка, чтобы расплакаться то ли от счастья, то ли от нетерпения увидеть любимого человека. Но когда в центре крыши Сурая увидела пулемёт, она перестала звать мужа и медленно повернулась к Арифу. — Как это так, Ариф, ты с этими людьми? Тогда где же мой муж?

— Имрана здесь нет, он на фронте, — тихо, почти обречённо произнёс Ахмедов. — Прости, так получилось.

— Что значит, так получилось? Я ничего не понимаю, — Сурая была потеряна, недоумевала, путалась мыслями. — Вы же должны были быть вместе, где мой муж?! Ариф, ответь!

— У меня был шанс остаться в Баку, и мы с Имраном решили, что я должен быть здесь, чтобы присматривать за вами всеми.

— Ты мне не ответил, Ариф, почему он не с тобой? — дрожащим голосом произнесла Сурая.

— Мы так решили, — нервно проглатывая слюну, ответил Ахмедов.

— Я тебе не верю, ты лжёшь. Я тебя просила не оставлять моего мужа одного, ты мне обещал…

Сурая в упор смотрела на Арифа и ждала ответа, который ей уже был очевиден, — перед ней стоял Ариф, а мужа её не было.

— Мы так решили… — Ариф слегка для убедительности повысил голос. — Я обещал ему присмотреть за вами.

— Я тебе не верю, ты его бросил. Спас себя, а его бросил. Как же тебе не совестно, ты же мне обещал!

— Не спорю, ибо ничем не могу подтвердить, что Имран сам попросил меня остаться в Баку. У меня было, чем это доказать свою правоту, но я упустил это… у меня это отобрали, — Ариф виновато отошёл к карнизу здания и задумчиво уставился на море, вспомнив про повестку, на которой Имран написал своё письмо.

— Шаргия знает, что ты здесь? — с нескрываемым презрением спросила Сурая.

— Да.

— Ну конечно, теперь я понимаю, кому она каждый раз чай носит с вареньем. Как тебе, Ариф, пьётся и кушается, как поперёк горла не встает? Ты хоть думаешь, каково на фронте твоему другу?

Ахмедов не отвечал, только слушал, закрыв глаза.

— Ариф! Посмотри мне в глаза, — слова Сураи прозвучали как приказ.

Ахмедов развернулся, но не выдержав тяжелого взгляда Сураи отвёл глаза.

— Предатель! — объявила женщина. — Ты предатель и низкий человек. Пусть будут прокляты те годы, что я тебя знала. Больше со мной не заговаривай, пока Имран не вернётся с фронта, и сам мне всё не расскажет.

Суровый вердикт ошеломил Ахмедова, но он нашел в себе силы не выдать неуверенность своего не совсем стойкого характера.

— И твои подачки моим детям не нужны, не приближайся к ним. — В следующую секунду Сурая со злостью бросила сверточек с кусочками сахара прямо в грудь солдата. — И жену твою я больше видеть не хочу. С этого дня она мне не сестра.

Поступок женщины был жестоким, что буквально пронзило сердце Ахмедова. Он опустил глаза и глупо рассматривал упавшие куски сахара.

Сурая последний раз кинула взгляд на Арифа, словно прощалась с ним, как с личностью, как с братом и как с другом.

Женщина спешно покинула крышу, заключив невиновного человека в темницу его собственной совести.

Ариф сел на корточки и весь бледный принялся собирать кусочки сахара.

— Это не тебе Сурая — это детям, — вслух высказался Ахмедов и обиженно посмотрел в сторону двери. — Стерплю, может, ты права: я предатель, но только перед своей совестью. Я сделаю всё, что обещал Имрану.

Часть 5

— Что хотела эта женщина?! — заметив Сураю, спросил вернувшийся со свидания Антон. — Опять скандалить приходила? В этот раз, что не так?

— Не о тебе шла речь, — грустно ответил Ариф. — Просто заходила нас проведать.

— С таким недовольным лицом — проведать?! Будто я из её курятника кур таскаю. Такое приветствие нам не нужно, и вообще, если такое отношение будет продолжаться, я сам на неё пожалуюсь лейтенанту.

— Ладно, не расходись, это моя вина, — устало произнес Ахмедов. — Уронил ящик с патронами. Её семья живёт прямо под нашим расчётом, вот она и пришла обсудить проблему. — Ариф соврал, чтобы оправдать Сураю и утихомирить напарника.