Бесплатный фрагмент - Общая теория психотерапии

Предисловие автора

Дорогие друзья, уважаемые коллеги, читатели этой книги!

Этим предисловием я бы хотел предварить ваше путешествие по разделам Общей теории психотерапии. И вот эти несколько слов, я надеюсь, помогут вам получить общее представление и сориентироваться в излагаемом здесь обширном материале.

Все, что представлено вашему вниманию в этой книге — плод более чем 30-летнего исследования, объединяющего множество отдельных фрагментов в общий контент Базисной научно-исследовательской программы (полный список тематических исследовательских проектов — всего 26 — представлен в разделе «Приложения»). Важно сказать и о том, что научный статус этих проектов, реализуемых по общему профилю профессиональной психотерапии, был весьма высок, а их методология — строго соответствовала критериям доказательной исследовательской практики. Как автор и основной исполнитель этой исследовательской программы я несу полную ответственность за научную обоснованность каждого из выдвигаемых здесь основных тезисов, гипотез, выводов и положений.

Но, какими бы обширными ни были наши собственные материалы, объем привлекаемых источников, перечень которых вы найдете в заключительном разделе монографии, на порядок выше. Все эти данные прошли через жесткое сито эпистемологического анализа и встроены в каркас общей теории психотерапии, научное обоснование которой и было главной целью проведенного исследования.

И далее следуя тексту основных разделов, вы сможете убедиться в том, что аргументируемая здесь общая теории психотерапии представляет собой не какую-то отдельную доктрину или концепцию, но множество особым образом организованных теорий, концепций и концептов. И в том, что подлинный системный стержень общей теории психотерапии в нашей версии — это проработанная Базисная научно-исследовательская программа и дисциплинарная матрица психотерапии, на дифференцированных уровнях которой и располагаются разработанные компоненты общей теории. В этом, собственно, и заключается новизна концептуальной «архитектуры» предлагаемого подхода.

Психотерапия, в том числе и в связи с результатами проведенного нами исследования, приобретает аргументированный статус самостоятельного и состоятельного научно-практического направления. И один только этот факт много что меняет и в социальном рейтинге, и профессиональном сознании специалистов, действующих в общем поле этого направления.

Другой, существенно более прагматичной задачей, решаемой за счет подготовки настоящего издания, было стремление обеспечить организаторов и специалистов-психотерапевтов выверенным инструментарием управления качеством оказываемой психотерапевтической помощи. Это касается и вопросов адекватного нормативного регулирования профессиональной психотерапевтической деятельности, а также и важнейшей темы подготовки специалистов-психотерапевтов в части универсальных блоков такой многоуровневой подготовки.

Все обсуждаемые в книге теоретические, организационные и практические вопросы (а многие из обсуждаемых здесь аспектов теории психотерапии относятся к категории «сложных» даже и в секторе авангардной науки) излагаются максимально ясно, последовательно и понятно — насколько это вообще возможно — без абсолютно неуместного в данном случае упрощения. При этом постоянно подчеркивается тесная взаимозависимость и преемственность концептов, лежащих в основе этих трех направлений активности профессиональной психотерапии.

Общая структура текста, основные разделы, соответственно, ориентированы на выделяемые уровни дисциплинарной матрицы профессиональной психотерапии. Первые два уровня отражают фундаментальные теоретические построения. Третий уровень — собственно теоретический блок профессиональной психотерапии. А следующие два — актуальные аспекты организационной и профессиональной практики, и более чем актуальную проблематику профессиональной этики.

Кроме того, следует иметь в виду, что эвристические фрагменты каждого матричного уровня подробно описываются или в одноименном разделе (в случае если речь идет о базисных концептах обсуждаемого матричного уровня), или же в следующих разделах монографии, где эти эвристические находки выполняют функцию базисных концептов. Общий объем эвристических следствий общей теории психотерапии, таким образом, представляет существенную часть книги и дает некоторые представления, во-первых, о масштабах проделанной работы, а во-вторых — о перспективах форсированного развития внешнего вектора интеграции психотерапии с авангардным крылом современной науки. И конечно, здесь было учтено такое важнейшее обстоятельство, что состоятельность каких-либо теоретических построений, в нашем случае — общей теории психотерапии, в первую очередь соотносится с эвристическим потенциалом разрабатываемых здесь концепций и концептов.

Несколько слов нужно сказать об освещении исторического контекста формирования психотерапевтической традиции и становления психотерапии как отдельной профессии. Подробное изложение истории развития психотерапии с охватом всех исторических эпох в связи со значительным объемом имеющейся здесь информации в рамках настоящей монографии попросту невозможно и нецелесообразно. Это, безусловно, задача отдельной публикации. Тем не менее в тексте нашей книге специально выделяется фрагмент Пролога с описанием ключевых эпистемологических контекстов, оказавших существенное влияние на формирование психотерапевтической традиции, практики и науки. И далее тема актуальных исторических (эпистемологических) контекстов так или иначе представлена в эвристических следствиях по каждому разделу монографии.

В завершении этого краткого «путеводителя» — еще об одной авторской сверхзадаче, решаемой в этой книге. Все сорок с лишним лет, которые я занимаюсь профессиональной психотерапией (десять лет интенсивной учебы и практики, и еще более тридцати лет не менее интенсивной исследовательской и преподавательской деятельности, совмещаемой с психотерапевтической практикой) меня буквально преследовало ощущение, которое можно обозначить как «ускользающий профессиональный фундамент». Вот это «плотное» и постоянное, хотя и с разной степенью интенсивности, чувство, естественно, нуждалось в интерпретации. Не вдаваясь в подробности этого сложного процесса, хочу сказать лишь о его результате. Совершенно другое, безусловно ресурсное и даже радостное ощущение «несущего профессионального фундамента», появилось у меня с завершением данного труда. И мне остается надеяться, что с его прочтением у вас также появится подобное чувство ресурсного профессионального фундамента и ясной перспективы развития нашей профессии — психотерапии.

И теперь еще одно приятно-обязательное. Конечно же, я благодарен коллегам и друзьям — с кем, по счастью, мне довелось путешествовать по извилистым дорогам нашей профессии, не теряя при этом оптимизма и веры в грандиозное будущее психотерапии. Я всегда помню о вас. И эта книга — еще одно свидетельство, что мы с вами были правы. А значит, наше совместное и полное удивительных открытий путешествие продолжается!

Вот, собственно, и все, что нужно было сказать в этом кратком напутствии.

Безусловно, я буду признателен за любые отзывы и реплики по тезисам, изложенным в Общей теории психотерапии. И я обязательно отвечу. Ибо все, что здесь сказано, лишено какой-либо претензии на истину в конечной инстанции — это, скорее, стартовая площадка для заинтересованного диалога о будущем психотерапевтической науки и практики.

Александр Катков

21 декабря 2021 г.

Пролог

Прежде чем мы перейдем к главной теме — изложению основных компонентов общей теории психотерапии — попробуем разобраться в некоторых вводных вопросах, которые здесь неизбежно возникают.

Итак, зачем вообще нужна общая теория психотерапии, что она дает профессионалам, клиентам, всем другим людям в конце концов?

Психотерапевтическая наука — зона заблуждения (нечто вроде никому не нужной «игры в бисер»), или это область профессионального роста; и что реально дает такая наука — ограничения, как считают многие специалисты-психотерапевты, или, наоборот, возможности?

Что по сути означают такие термины, как «основополагающая» и «всеобъемлющая», приложимые к общей теории психотерапии, и как именно такая теория может менять представления о психотерапии и само содержание понятия «профессиональная психотерапия»?

Но далее, если мы все же получаем понятные, позитивные ответы на все эти вопросы, то следом возникают и другие, возможно еще более трудные и специфические вопросы.

В чем, собственно, заключаются главные сложности в разработке общей теории психотерапии, которые внятно объясняют, почему же при очевидной необходимости появления такой теории до настоящего времени ничего подобного создано не было, и каким именно образом эти сложности могут быть преодолены?

Существует ли какой-либо глубинный смысл в абсолютно беспрецедентном разнообразии психотерапевтических подходов и методов, который не сводится к откровенно слабой проработанности интегративного вектора профессии и который может выступать в качестве объективного обоснования необходимости именно такого разнообразия? А если такой глубинный смысл все же присутствует, то каким именно образом возможно совмещение всех имеющихся здесь противоречий в теории и главным образом — на практике; и чему, собственно, нужно учить специалистов-психотерапевтов?

Сущностные ответы на все эти непростые вопросы нам важно получить в самом начале предпринятого эпистемологического путешествия. Ибо только в этом случае у нас появляются реальные шансы осилить этот непростой маршрут и получить реальные дивиденды, в том числе и в области повышения эффективности психотерапевтической практики.

Главная идея

Психотерапия — прежде всего помогающая и развивающая практика, и с этим никто не спорит. И все же чем психотерапия отличается от множества других сходных практик и почему в случае психотерапии достижимы такие эффекты и результаты, которые в сопредельных гуманитарных практиках встречаются крайне редко?

Самое интересное и существенное в фундаментальных основах психотерапии — можно сказать, «соль соли» содержания этой удивительной традиции — то, что психотерапевтический процесс, помимо всего прочего, есть реальная практика управления темпоральными характеристиками реальности, проще говоря — управления феноменом времени (не путать с тайм-менеджментом). Сам же феномен психического здесь понимается не только как вообще информационный уровень реальности (в своем «статичном» состоянии психика воспроизводит вполне определенный план «объектной» реальности, и с этим также никто не спорит), но как возможность форматирования множества темпоральных планов теперь уже объемной реальности. Но если функциональная активность психического по репрезентации, или, как нам долгие годы говорили, «отражению» неких пространственных объектов в хорошо знакомой, уплощенной модели реальности, более или менее изучена, то исследование функции по генерации и управлению феноменом времени — это, вне всяких сомнений, настоящее и, главным образом, будущее подлинной науки о психике. А сама эта возможность осмысленного управления темпоральными характеристиками информационных планов реальности, разворачиваемая в пользу гипотетических клиентов — настоящее и будущее психотерапии.

Чуть забегая вперед, скажем, что подобная постановка вопроса разворачивает фокус нашего внимания к генеративным функциям психического, в частности к следующему базисному алгоритму, идентифицированному по результатам наших исследований: генеративная активность психического — фиксируемый импульс активности сознания (ФИАС) — феномен субъективного времени — первичная информация — память — личность — актуальные планы «объективной» и «субъективной» реальности (вторичная информация) — модификация ФИАС — генерируемые атрибуты «объемной» реальности. Из чего следует, что импульсными параметрами категории времени — продукта генеративной активности психического — можно и нужно управлять за счет использования идентифицированного в этих же исследованиях феномена психопластичности.

Психотерапия по своему «корневому» признаку обращения к феномену психопластичности, отслеживаемому на всех исторических этапах становления данной традиции, как раз и является идеальной моделью для проведения полномасштабного, и в первую очередь углубленного эпистемологического исследования. Что, собственно, и было сделано в ходе прохождения первых и последующих этапов Базисной научно-исследовательской программы, реализуемой по профилю психотерапии. Таким образом, весь изложенный здесь материал есть результат именно такого полномасштабного научного проекта.

Темпоральная пластика «гнозиса»

Проведенные нами исследования ясно показали, что поиск и нахождения сущностных ответов на непростые вопросы, касающиеся становления психотерапевтической науки, следует вести в направлении углубленного эпистемологического анализа первородной духовной или гностической традиции. И что основу этой величайшей традиции как раз и представляет уникальная способность психики человека к темпоральной пластике и генерации таких актуальных планов реальности, которые не сводятся только лишь к моноплану так называемой «объективной реальности».

Духовные лидеры первородного мира одухотворили и сам этот мир. Ими была оформлена идея души и психической реальности как подлинной основы бытия человека, стоящего перед лицом хаотического, часто зловещего потока явлений, возникающих и исчезающих случайно и бессмысленно. Вот эти совершенно особенные привнесенные качества бытия были отмечены выдающимся исследователем истории веры и религиозных идей Мирча Элиаде следующим образом: «Трудно представить, что как бы мог действовать человеческий разум без убеждения, что в мире есть нечто бесспорно настоящее. Осознание же настоящего и полного смысла мира тесно связано с открытием священного. Через опыт священного человеческий разум постигает разницу между тем, что проявляется как настоящее, мощное, обильное и имеющее смысл, и тем, что лишено этих качеств… На самых архаических уровнях культуры жить, как подобает человеку, — само по себе есть священное действие» (М. Элиаде, 2008). Отсюда, собственно, и выводится метафора этого одухотворенного мира — как особого пространства, где человек жил с ощущением цельности, целостности и подлинности бытия, или рая, который был утерян с началом вхождения в следующую эпистемологическую эпоху.

В постижении сложной структуры этого одухотворенного мира лидеры рассматриваемой эпохи достигли небывалых высот, подлинное понимание которых еще только формируется в подходах и установках авангардной науки. Так, например, в наиболее древних, дошедших до нас ведических текстах центральной проблемой человека называется охват разумом Первой Сущности вообще всего, или Единого/Целого, являющегося к тому же Одним и Всем, условно говоря, единовременно. Таков всеохватывающий Брахман, который «больше чем все миры», но в то же время он и «мой Атман в сердце, меньше чем ячменное зерно, меньше, чем горчичное зерно… Умерев, войду я в него». В полной мере осознают эту сложную, парадоксальным образом устроенную реальность только лишь Риши — мудрецы, выбирающие путь познания и медитации (Чхандогья-упанишады, III 14.2—4).

Еще более интересные и глубокие суждения об интересующем нас предмете высказывали авторы, имена которых история сохранила. Так, величайший философ античного мира Платон (V век до н.э.) в своем знаменитом диалоге «Парменид» устами своих героев говорит следующее: «Если есть единое, то может ли это единое быть многим? Да как же это возможно? … Единое не причастно времени и не существует ни в каком времени… А если что не существует, то может ли что-либо принадлежать ему или исходить от него? И каким же образом?.. Ведь не существует времени, в течение которого что-либо могло бы сразу и не двигаться, и не покоиться… Однако это и есть „Вдруг“… Это странное по своей природе „вдруг“ лежит между движением и покоем, находясь совершенно вне времени, но в направлении к нему» (Платон. Собрание сочинений, т. 2, 1993). Мы бы сказали, что вот эти последние рассуждения в сущности и представляют собой логическую основу темпорального принципа организации модели объемной реальности, в которой потрясающий гений Платона разглядел ключевую позицию «момента настоящего».

Другой несравненный гений — Гераклит Эфесский, живший примерно в ту же эпоху, создал еще более сложную и не менее парадоксальную модель реальности. В частности, он утверждал, что все вообще, или космос «один и тот же для всех… вечно-живой огонь, мерно вспыхивающий и мерно угасающий». И в то же время — весьма любопытная и знаковая деталь — вот эта космическая реальность одна и та же для всех лишь тогда, когда «эти все» находятся в бодрствующем состоянии, «а из уснувших каждый в свой личный мир отворачивается». Здесь можно было бы предположить, что эти высказывания — прямой намек на то, что «мера», о которой говорит Гераклит, существенно разнится в зависимости от импульсных характеристик сознания человека, взаимодействующего с «космосом» реальности. И, конечно, эта мера так или иначе связана с феноменом времени, которое, как играющий ребенок, «расставляет предметы». О малой «длительности» такой меры можно судить по наиболее известному, дошедшему до нас тезису учения Гераклита, в котором он утверждал, что мир — это вообще не статика, а динамика «…и дважды ты не войдешь в одну и ту же реку». И далее Гераклит усматривает признаки особого диалектического единства вот в этом, будто бы расщепленном, противоборствующем мире. Он говорит о том, что нужно внимать высшему разуму-логосу и «должно согласиться: мудрость в том, чтобы знать все как одно» (Ф. Кессиди, 2004; Гераклит Эфесский: Все наследие, 2012; А. В. Лебедев, 2014). Еще один блистательный философ близкой к нам по времени эпохи Мартин Хайдеггер говорил об этой важнейшей линии в учении Гераклита: «…внимать логосу, открывающему подлинный, парадоксальный облик реальности» — в том смысле, что это есть единственная возможность достойного существования человека, развернутого к истинному бытию (М. Хайдеггер, 2011).

Вот этот потрясающий своим совершенно особым резонансом рефрен о подлинности, «объемности» бытия, присутствует и в основе гностической философии (магической религии, магической философии) — учения, истоки которого прослеживаются в первом тысячелетии до н. э. Гностики говорили о том, что Спасение есть осознание бесконечного разнообразия космоса как Единого. Об этом же сообщают и такие глубочайшие и обращенные в будущее строки из гностического учения: «Мы не знали нашего дома, пока не покинули его. Затем мы обнаружили, что бесконечность — наш дом и вечность — наша судьба». Гностики полагали, что «Мертвые — т. е. не пробудившиеся и не осознавшие в полной мере таинства целостного бытия (авт.) — не живы, а живые не умрут». Эти и другие гностические логии представляют основу unus mundus, или подлинной, «единой жизни» с постоянным присутствием чувства покоя и полной уверенности (Т. Чертон, 2008). Процесс постижения таких пронзительных, нетривиальных истин у гностиков также заслуживает особого внимания. Сам по себе термин gnosis употреблялся носителями этого учения для обозначения глубинных знаний, которые обретаются не через рассудочные открытия, а через личный опыт «озарения», интуитивного постижения, приобщения к таинству (Г. Йонас, 1998; С. Бернард, 2016). Обретение такого опыта во все времена было делом непростым. И вот рецепт таких поисков от, пожалуй, наиболее известного носителя гностических истин — персонажа по имени Иисус: «Пусть тот, кто ищет, не перестанет искать до тех пор, пока не найдет, и когда он найдет, то будет потрясен, и если он потрясен, он будет удивлен, и он будет царствовать над всем».

Упомянутые здесь и многие другие великие умы, творившие концепты реальности в так называемую до-научную эпоху (или же в эпистемологическую эпоху, которую мы обозначили как «не дифференцированную»), сходились в одном: предметная сфера того, что принято обозначать Вселенной, космосом, миром, реальностью — ни при каких обстоятельствах не может быть разделена с тем, что принято обозначать термином «психическое» (дух, бог, душа, разум). Они, как это следует из процитированных здесь ключевых утверждений, практически нащупали главный принцип как разделения, так и объединения «всего», и это, конечно, темпоральный принцип. Отсюда оставался только шаг до выведения вот этого сакрального gnosis из теневой области «тайного» в свет «явного», но этот шаг ими так и не был сделан.

Способ получения знаний о подлинном устройстве «всего», практикуемый духовными лидерами уходящей эпохи, оказался не востребованным наукой, в первую очередь, по причине непереводимости получаемого трансперсонального опыта на универсальный язык первичной информации — «вавилонской башни» объектного плана реальности. Требовался абсолютно новый принцип и, соответственно, новые методы получения «объективных» знаний — ясные и понятные для всех. А генерируемые таким образом знания должны были быть проверяемыми и воспроизводимыми в заданных экспериментальных и реальных условиях. Цивилизационный процесс был развернут именно в этом направлении. И этот разворот в конечном итоге положил начало следующей диссоциированной эпистемологической эпохе.

Конфликт архетипов гнозиса и логоса на старте диссоциированной эпистемологической эпохи

Нельзя сказать, чтобы этот драматический период размежевания живой ткани единой первородной традиции на две конфронтирующие и практически не пересекающиеся магистрали гуманитарного опыта — науки (логоса) и религии («теневого» варианта гнозиса, обозначаемого как «вера») — проходил так уж гладко. К примеру, римско-католическая церковь сражалась за идеалы разделённого мира на многих фронтах: призывала к «порядку» учёных-диссидентов; искореняла любые попытки и намеки на возможность взаимодействия с не проявленными в осязаемой реальности сущностями, объявляя их колдовством, противным Богу. Об этих огненных эпопеях почти всё известно. Однако главным всё же был второй фронт, на котором с гораздо большим ожесточением искоренялась гностическая философия — то есть именно та аргументируемая в соответствии с возможностями своего времени метапозиция и её носители, которые настаивали на возможности и даже необходимости активного познания сферы духа. Об эффективности этого последнего фронта борьбы за «истинную веру» свидетельствует тот факт, что о гностической философии мир мог никогда и не узнать — то есть вообще не сохранилось ни одного сколько-нибудь значимого источника или исторического свидетельства, если бы не случайная находка замурованных гностических текстов в местечке Наг-Хамадди (Г. Йонас, 1970; Т. Чертон, 2008, С. Бернард, 2016).

Не менее, если только не более ретивыми искоренителями «антинаучной ереси» оказались ортодоксальные приверженцы естественно-научного полюса в общем корпусе науки, предававшими анафеме любые попытки рассмотрения гностического опыта как предмета научных исследований.

Победители этих явных и тайных войн хорошо известны так же, как и результат: предметная сфера чудес, творимых при посредничестве духа — как раз то, что наиболее близко к сущностному содержанию психотерапии — в ходе и особенно после этого исторического раздела полностью отошла в сферу компетенции церковных институций. Соответственно, сакральный процесс генерации феномена сознания — времени и объемной реальности в целом с началом доминирования диссоциированной эпистемологической эпохи перестал быть предметом познания, а стал лишь вопросом веры.

Достижения и проблемы эпохи доминанты научного логоса

Начиная с XVII века, респектабельная наука прочно обосновалась в полюсе объективной реальности, в котором феномен времени понимался как такой же объективный атрибут этой «единственно возможной» модели реальности, не имеющей никакого отношения к феномену психического.

Апологетами твердой научно-рациональной метапозиции отторгаются даже и компромиссные и сверхосторожные заявления некоторых колеблющихся субъектов, сформулированные в духе того, что «отсутствие объективности в теологии — недостаток познания вообще, а не этой дисциплины» (цит. по А. Панчину, 2019). Сам же Александр Панчин комментирует предлагаемый с теологической стороны компромисс следующим образом: «Конечно же, аргумент теолога ошибочен. Люди не воспринимают своими органами чувств нейтрино, однако как-то умудряются добывать достоверные факты об этих частицах. Существует множество иллюзий, но ведь мы выясняем, что зрение нас обманывает». Или вот еще: «Я был бы рад ошибиться, но, скорее всего, не существует и никакой нематериальной души. И не только потому, что эта идея плохо согласуется с физическими представлениями о мире. Даже если бы призраки или духи существовали, они не могли бы видеть, не имея зрительной коры, помнить, не имея гиппокампа, или испытывать эмоции без миндалевидного тела». В этих и во всех других подобных утверждениях прослеживается все та же «железобетонная» уверенность их авторов в том, что реальность — это ее единственно возможный актуальный план. И, следовательно, у нас никаким образом и вообще никогда так и не появится способ добывать достоверные факты обо всех других планах этой сложнейшей категории, актуализируемых с использованием пластичных параметров сознания — времени. Но всерьез утверждать такое — это означает отрицать и тот факт, например, что информацию о тех же нейтрино и других элементарных частицах, время жизни которых исчисляется в миллионных долях секунды, мы получаем как раз за счет сложного моделирования в информационном пространстве психического, изначально предполагающего пластичность параметров сознания — времени.

В качестве аргумента своей правоты апологеты «объективного» естественно-научного подхода обычно приводят список действительно впечатляющих достижений фундаментальной и прикладной науки (например, в публикации В. В. Логвинова (2015), которая так и называется «Открытия и достижения науки и техники за последние 570 лет. Летопись: 1440—2010» перечисляется свыше двенадцати тысяч таких открытий).

Между тем даже и в этой впечатляющей динамике поистине революционных преобразований технологической реальности, творимой на наших глазах, обращает на себя внимание нечто неизменное, присутствующее на каждом таком витке научно-технического прогресса. Речь здесь идет о сверхинтенсивной концентрации прежде всего интеллектуальных, а затем и технологических, информационных, финансовых и других ресурсов на взаимодействии только лишь с одним компонентом сложной категории объемной реальности — его пространственными характеристиками или, другими словами, объектным статусом. Который, разумеется, наиболее очевиден, т. е. доступен наблюдению, измерению, рациональному объяснению и, следовательно, предсказательной эвристике. Что, собственно, и требуется от корпуса науки согласно системе фундаментальных допущений доминирующей эпистемологической платформы.

Такого рода установки чем дальше, тем больше сказываются в том числе и на концептуальном видении проблемы сохранения такого важного адаптационного качества, как популяционное здоровье и, в конце концов, феномена жизни человека в условиях прогрессирующей утраты адаптивных механизмов естественного отбора и роста степени агрессивности среды. Все, что здесь предлагается в последние десятилетия, так или иначе представляет собой идею протезирования прогрессивно утрачиваемых компонентов «телесного» здоровья.

Так, например, весьма уважаемый ученый, эксперт-футуролог Югваль Ной Харири констатирует наличие следующих тенденций в сфере высоких технологий: «Биоинженеры теперь умеют выращивать новые органы и обновлять старые, вмешиваться в организм на генетическом уровне и т. д. Есть и более радикальные подходы, по сути, они предполагают слияние человека и компьютера. В кровеносную систему можно запускать нанороботов, чтобы те могли чистить сосуды и доставлять куда надо лекарст­ва, а заодно уничтожать опухоли и вирусы. В США создан чип, который при вживлении в мозг пересылает сигналы из одной здоровой его клетки в другую, обходя при этом повреждённые участки. Есть мозговой имплант, который отправляет нервные импульсы на персональный компьютер, а тот, в свою очередь, отдаёт команды всевозможным электронным устройствам в доме» (Ю. Н. Харири, 2015). То есть и здесь мы не видим никаких исключений, а только лишь подтверждение нашего главного тезиса. Ибо тело человека, его органы, клеточная и молекулярная структура — это, конечно, компоненты объектного статуса категории объемной реальности, которые доступны наблюдению, измерению и исследованию в общем контексте методологии доминирующего естественно-научного полюса.

А вот и другой, весьма показательный пример видения перспективы такого технологического усовершенствования человеческого организма. Пожалуй, наиболее известный новатор-футуролог современности Рэй Курцвейл комментирует ситуацию следующим образом. В 2030-х годах — когда, по прогнозу Курцвейла, нанороботы с сенсорным зарядом смогут проникнуть в нервную систему — виртуальная или дополненная реальность станет исключительно реалистичной, что позволит нам «быть кем-то другим и получить другой опыт». И далее — весьма показательная выдержка из высказываний Курцвейла относительно гуманитарного, ценностного и морального аспекта этого предлагаемого способа цивилизационного прогресса: «Люди говорят: „А хочу ли я стать частью машины?“ Но вы даже не заметите этого, — говорит Рэй Курцвейл, — потому что это будет естественная вещь с любой точки зрения». И здесь нелишне напомнить, что согласно футурологическим прогнозам цитируемого автора, имеющим отчетливую тенденцию сбываться, уже в следующем столетии известная нам Вселенная превратится в гигантский компьютер с возможностью подключения к этому мегакомпьютеру каждого живущего в ней человека. Ибо, как утверждает Курцвейл: «На базовом уровне технологии — это способ изменения окружающей среды и самих себя. И этот процесс будет продолжаться» (из интервью с Рэем Курцвейлом, 2015).

Заметим, что во всех этих прогнозах нет и намека на возможность осознанного управления человеком феноменом времени с использованием пластических параметров импульсных характеристик сознания — времени. Вследствие чего как раз и возможна ускоренная перестройка биологической фактуры человеческого организма в нужном направлении (что, например, убедительно показано в исследовании Kaliman P., Álvarez-López M.J., Cosín-Tomás M., et al., 2014). Но зато здесь присутствует отчетливая перспектива линейного моделирования параметров объектной реальности уже не посредством уникального дара темпоральной пластики, но за счет внедряемых программ такой искусственной реальности. Что именно в таком варианте ограничивает (а не увеличивает, как нам пытаются представить) степень свободы человека и подтверждает худшие «матричные» футурологические прогнозы. И здесь уже совсем не до шуток.

Такого рода «перекосы» в эпистемологической метапозиции идеологов рассматриваемой диссоциированной эпохи послужили и отправной точкой для формирования бинарной, «не стыкующейся» в своих стержневых установках системы репрезентации реальности. Речь здесь идет о следующих, ставших уже классическими оппозиционных парах: 1) дифференцируемые категории адаптивного опыта: универсального — уникального; объективного — субъективного; 2) выделяемые ареалы адаптивного опыта: наука — искусство, ремесло и пр.; 3) системы знаний, выводимые из категорий адаптивного опыта: кодифицированная система знаний, с установленными критериями принадлежности к естественно-научному полюсу — любые другие системы знаний без четких идентификационных критериев; 4) дифференцируемые полюсы общего корпуса науки: естественно-научный полюс — гуманитарный, социальный, исторический полюсы; 5) «неразрешимые параллелизмы» в сфере наук о психике: психофизические; психобиологические; психофизиологические.

Мы бы сказали, что само по себе наличие таких оппозиционных пар свидетельствует о недопонимании фундаментальных основ взаимодействия дифференцируемых статусов сложной категории объемной реальности, в частности — тесной взаимозависимости категорий первичной информации (статус объекта) и вторичной информации (статус субъекта). В результате чего из сферы науки оказались вытесненными, либо низведенными до положения «науки второго сорта», «ненастоящей науки», «плохой науки» все направления, так или иначе касающиеся субъективного опыта. И в том числе, и в первую очередь это касается наук о психике, как бы они ни назывались. Доминирующий естественно-научный методологический архетип и одноименный полюс научного мировоззрения не оставляли никаких шансов на глубокую проработку подлинной проблематики психического. А основной предмет этих наук — целостная идея психики, организованной и функционирующей по темпоральному принципу — оказался в положении ребенка, выплеснутого из поля респектабельной науки вместе с «водой» архаического опыта и религиозных верований.

Двойственная реакция научного мира

Выдающийся американский ученый-астрофизик Карл Саган в своей книге «Мир, полный демонов. Наука — как свеча во тьме», к слову, выдержавшей уже пять переизданий, высказывает следующие, весьма интересные и в чем-то симптоматичные тезисы. «В каждом обществе складывается драгоценный для человека запас мифов и метафор, которые каким-то образом сосуществуют с повседневной реальностью. Прилагаются усилия, чтобы объединить эти два мира, а расхождения, торчащие углы, обычно оставляют вне поля зрения, словно их и нет. Мы умеем делить свое сознание на герметически отсеки. Это получается даже у некоторых ученых: не сбиваясь с шага, они переходят от скептического научного мировоззрения к религии и вере, и обратно. Разумеется, чем больше несоответствия этих миров, тем труднее человеку жить в обоих, не напрягая сознание и совесть».

Но — позволим себе дополнить это высказываете Сагана — может быть, все же есть способ избежать эпохального конфликта гнозиса и логоса? И не делить реальность на герметические отсеки, организуя некий вселенский схизис прежде всего в умах ученых, а вслед за ними и в психической жизни наших сограждан?

И далее К. Саган пишет следующее: «Возможно, в одном случае из ста идея, с виду не отличимая от обычных „закидонов“ псевдонауки, окажется верной. В данный момент три идеи из области экстрасенсорики кажутся мне наиболее заслуживающими серьезного исследования: 1) будто люди могут силой мысли воздействовать на компьютерный генератор случайных чисел; 2) что в ситуации сенсорного голодания человек может воспринимать „проецируемые“ мысли или образы; 3) что маленькие дети порой вспоминают подробности прежнего своего существования, причем приметы иной эпохи они передают с большой точностью, а получить эти сведения иначе, как путем перевоплощения, никак не могли».

То есть если дети, как и некий персонаж по имени Сиддхартха Шакьямуни, могут путешествовать по времени за пределы своей биологической жизни, то почему этот факт не может быть предметом науки?

И еще такой прекрасный иллюстративный пример из этой же книги: «Рассмотрим утверждение: я иду, и время — и на моих часах, и биологическое — замедляется. К тому же я съеживаюсь вдоль оси движения, а весу во мне прибавляется. А вот еще: повсюду во Вселенной ежесекундно из ничего творится материя и антиматерия. А вот и третья глупость: однажды за большой промежуток времени ваша машина сможет сама собой проникнуть сквозь кирпичную стену гаража, и поутру вы обнаружите ее на улице. Три абсурднейших утверждения. Но первое есть частная теория относительности, а две другие идеи вытекают из законов квантовой механики… И если вы будете смеяться над „чушью“, не вникая в нее, то никогда не познакомитесь с великими открытиями, разъясняющими нам законы, которые управляют Вселенной» (К. Саган, 2017)

Приходится констатировать, что двойственность цитируемых здесь высказываний, будто бы призванных «очистить поле науки от демонов», на самом деле подтверждает простую истину в отношении того, что «демоны» — или персонифицированные планы темпоральной реальности — пугают только лишь персон, законсервированных в своей собственной ограниченной матрице убеждений, имеющих мало общего с подлинной наукой. Что, конечно, не в последнюю очередь обусловлено сложностью обсуждаемой здесь предметной сферы, осмыслить которую не всегда получается даже и у таких заметных представителей современной науки, как Карл Саган.

Бытие наук о психике в «доме» научного логоса

Наукам о психике в этом доме живется неуютно. У них здесь нет своей квартиры (обособленного научного ареала), своей комнаты (выделяемого сектора) и даже своего угла — какой-то приемлемой классификации наук о психике. Здесь их за глаза называют «науками второго сорта», «ненастоящими науками», «плохими науками» и даже «пустышками», или так называемыми плацебарными науками (последнее мы чаще всего слышим в отношении психотерапии).

Что же касается собственно психологии, позиционируемой как общей науки о психике еще со времен Рудольфа Гоклениуса (1590) и Оттона Касмана (1594) — авторов данного термина, и попыток создания такой общей науки в относительно близкие нам исторические периоды, то все такие попытки в итоге оказались несостоятельными. Так или иначе, новации такого рода разбивались о жесткую ограничительную систему фундаментальных допущений диссоциированной эпистемологической платформы и ее флагмана в лице доминирующего естественно-научного подхода.

Две последние доминанты в свете проведенного нами эпистемологического анализа, собственно, и выступают в качестве подлинного инициатора и катализатора процесса воспроизводства все более расширяющегося системного кризиса не только в сфере психологии, но и в общем корпусе наук о психике. При этом сами по себе проявления такого системного кризиса, описанные Уильямом Джеймсом еще в средине XIX столетия, Рихардом Авенариусом в конце этого же столетия, Николаем Николаевичем Ланге и Львом Семеновичем Выготским в начале XX века, остаются практически неизменными в последующий за этим столетний период.

Кто живет в «тереме» логоса на правах хозяина

В отсутствие идеи о функциональной сути психического, в условиях скудного методологического оформления наук о психике ученый мир развернулся в хорошо знакомую ему сторону. И разумеется, это вектор исследования нейробиологических объектов, которые будто бы являются носителями неких психических функций по «отражению» свойств объективной же реальности.

Пожалуй, наиболее ярким свидетельством в пользу данного тезиса является история открытия и последующей интерпретации феномена так называемых зеркальных нейронов (Д. Ризолатти и соавторы, 1998, 2001, 2004). Первые определения функций зеркальных нейронов были весьма скромными — они активны во время подражания. Но позднее стали появляться интерпретации, связывающие данное открытие с рядом проблем современных гуманитарных и психологических дисциплин. Так, через механизмы нейронной активности, связанной с функцией подражания, были попытки интерпретации следующих весьма сложных явлений и проблем: эмпатии — как способности понимать эмоции других путём сопереживания; способности понимать язык и речь человека, сигналы других животных; попытка обоснования theory of mind (или понимание чужого сознания, или модель психического, или теория намерений, или макиавеллиевский интеллект) — конструкта, описывающего способность понимать психическое содержание других индивидуумов; понимания основ актёрского мастерства; метода вчувствования; общих механизмов развития культуры и цивилизации через подражание (В. Косоногов, 2009).

Критики такого предельного упрощенного способа интерпретации механизмов индивидуального и социального развития справедливо указывали на следующие «нестыковки»: если зеркальные нейроны активируются только тогда, когда наблюдаемое действие направлено на цель, то как они «знают», что определенное действие направлено на достижение цели? На каком этапе их активации они обнаруживают цель движения или его отсутствие? Не правильнее ли тогда полагать, что активность этих и других нейронов стимулируется опережающей и целенаправленной активностью других высоко интегрированных систем? И далее лидер оппозиционной нейрофилософии Патриция Чарчленд заявляет, что «Нейрон, хотя и сложный в вычислительном отношении, является просто нейроном. Это не интеллектуальный гомункулус» (P. Churchland, 2011).

Однако ни такие аргументированные возражения, ни даже высказываемые мнения о том, что факты, описанные в статьях авторов и приверженцев теории зеркальных нейронов, можно интерпретировать в русле известных психологических школ — в расчет не принимаются. С позиции представителей «сильного» полюса науки, «факты остаются фактами — в некоторых отделах нервной системы высших животных есть нейроны, которые активны и при движении, и при наблюдении этого же движения, выполняемого другой особью», и этим все сказано. А вся «дополняемая реальность» вокруг этих установленных фактов, выстраиваемая за счет сложных интерпретаций поведения человека, — не более чем «измышляемые гипотезы».

Ответы на стартовые вопросы

Итак, в свете всего сказанного, общая теория психотерапии необходима для того, чтобы существенно повышать адаптационные кондиции и качество жизни многих, если только не всех живущих в эпоху перманентного цивилизационного кризиса людей.

Очень возможно, что альтернативный подход к сохранению и развитию индивидуального и социального здоровья, предлагаемый обновленной психотерапевтической наукой и практикой — через сверхэффективную самоорганизацию человека и общества — окажется именно той чудесной «палочкой-выручалочкой», которая и выведет население планеты из крутого и опасного пике стагнации эволюционно-биологических способов обеспечения здоровья. Тогда как инновационные способы управления таким интереснейшим аспектом объемной реальности, как время, идентифицируемые с помощью фундаментальных концептов общей теории психотерапии, окажутся сущностным способом решения огромного количества накопившихся цивилизационных и экологических проблем.

Общая теория психотерапии, безусловно, необходима специалистам психотерапевтического профиля, ибо в нашем случае это и есть самый главный инструмент, обеспечивающий повышение эффективности и качества оказываемой психотерапевтической помощи, но также и всем другим специалистам, действующим в секторе наук о психике, сфере психического и психологического здоровья, поскольку данная теория, с одной стороны, раскрывает фундаментальные основы функционирования психики человека, а с другой — обеспечивает поистине беспредельные возможности синтеза наиболее эффективных и экологически выверенных психотехнологий.

Термины «основополагающая» и «всеобъемлющая», приложимые к общей теории психотерапии, это отнюдь не «игра в бисер», но точная характеристика масштабов охватываемого научного горизонта и беспрецедентных эвристических возможностей концепций и концептов этой теории, распределяемых по уровням дисциплинарной матрицы авангардной науки новейшего времени — психотерапии. Весьма вероятно, что вот эти экспрессивные термины в итоге «выйдут» за пределы только психотерапевтической науки и окажутся вполне приемлемыми для сектора наук о психике. Прогнозируемая функция интеллектуального донорства общей теории психотерапии по отношению к наукам о психике и корпусу науки в целом делает такой поворот событий вполне вероятным.

Приведенные и, конечно, предварительные ответы на стартовые вопросы, безусловно, будут подкрепляться содержанием каждого следующего раздела излагаемого здесь материала. В то время как сами эти ответы, надеемся, поддержат решимость наших читателей продолжить путешествие по интереснейшему пространству общей теории психотерапии.

Раздел I.

Требования к общей теории психотерапии

Критерии состоятельности общей теории психотерапии

Критерии состоятельности общей теории психотерапии являются важной составляющей «внешнего» блока такой теории. Данные критерии не могут фокусироваться на каком-либо отдельном фрагменте теории и ограничиваться, например, лишь сектором психотехнических параметров соответствия рассматриваемой концепции, как это было представлено во многих традиционных руководствах по психотерапии. В этом случае такая будто бы общая теория психотерапии не многим отличается от любого психотерапевтического метода.

В нашем случае разработанные критерии состоятельности общей теории представлены двенадцатью основными группами таких критериев, охватывающих все наиболее существенные компоненты предметной сферы психотерапии.

1. Первая группа критериев оценивает соответствие общей теории психотерапии эпистемологическим принципам построения научной теории, допущениям и принципам ассоциированной эпистемологической платформы (данная эпистемологическая концепция обосновывает принципы авангардной науки, в ареале которой предметная сфера и методология исследований не ограничиваются только атрибутами объектной сферой, а наоборот, нацелены на темпоральную тематику), а также принципам Страсбургской декларации по психотерапии 1990 г., прописывающей научный статус психотерапии. В данной группе представлены следующие основные критерии:

• возможность сущностного решения — с использование концептуальных блоков оцениваемой теории — наиболее сложных теоретических проблем сектора наук о психике. Данная позиция как раз и демонстрирует тот факт, насколько «камень преткновения» эпистемологических подходов к репрезентации феномена психического в рассматриваемой теории трансформируется в «философский камень» адекватного решения сложнейших научных задач;

• наличие проработанной Базисной исследовательской программы, реализуемой по профилю психотерапии (здесь в том числе должны быть использованы специальные технологии доказательной исследовательской практики, адекватные для специфики рассматриваемого направления деятельности), по результатам которой была выведена и обоснована общая теория психотерапии;

• критерий соответствия установкам Страсбургской декларации по психотерапии 1990 г. относительно возможности выведения психотерапии в статус самостоятельной научной специальности;

• наличие развернутого, обоснованного и отвечающего содержанию общей теории определения психотерапии (либо системы таких определений, разработанных для разных целевых аудиторий);

• наличие установленного факта, что все признаки состоятельности такой теории четко расписаны и систематизированы (что, собственно, и является целью настоящего фрагмента), ибо именно с использованием такой системы учитываемых признаков и выводится важнейший общий критерий принципиальной фальсифицируемости представляемых здесь теоретических построений.

2. Следующий «большой» критерий, из которого выводится целый ряд других, более дифференцированных критериев, — это свидетельства принадлежности общей теории психотерапии к системе кодифицированных научных знаний:

• проработанность, наблюдаемость и измеряемость предметной сферы (предметная сфера психотерапии разработана именно таким образом, что все ее основные ряды переводятся в параметрический ряд с разработанной методологией наблюдения, измерения и интерпретации получаемых результатов);

• принципы верификации и симметрии (должно быть найдено удовлетворительное объяснение фактам получения схожих результатов при использовании различных методов и разных результатов при использовании одного и того же метода в идентичных клиентских группах);

• наличие проработанных принципов фальсификации (в отношении рабочих гипотез общей теории психотерапии должна быть разработана методология установления истинности — фальсификации основных концептов, исследуемых в рамках Базисной научно-исследовательской программы, реализуемой по профилю психотерапии);

• принцип простоты, ясности (общая теория психотерапии должна удовлетворительно объяснять главный и наиболее востребованный психотерапевтический эффект — возможности достижения максимальных конструктивных и устойчивых терапевтических результатов в минимальные периоды времени — и далее в своих концептуальных построениях отталкивается именно от этой вполне понятной и ясной позиции);

• принцип системности (все компоненты общей теории и выводимой отсюда психотерапевтической практики должны быть полностью согласованы и скреплены конструкцией дисциплинарной матрицы профессиональной психотерапии; должны быть идентифицированы и проработаны все наиболее существенные векторы дифференциации — интеграции профессиональной психотерапии);

• соответствие всем вышеназванным критериям (должно быть обосновано соответствие общей теории психотерапии всем выше обозначенным критериям научного знания; а по тем позициям, по которым такое обоснование невозможно, должно быть предоставлено удовлетворительное объяснений данного факта).

3. Третья группа критериев касается характеристик предметной сферы, уточняющих содержание некоторых позиций по предыдущей важнейшей группе критериев:

• функциональная дееспособность (т.е. предметная сфера психотерапии должна адекватно представлять функциональную суть наиболее востребованных психотерапевтических феноменов, в частности феномена психопластичности);

• концептуальная состоятельность, эвристичность (основа предметной сферы — базисные и прикладные концепты психотерапии, распределяемые по основным уровням дисциплинарной матрицы, должны в итоге составлять единый системообразующий стержень профессии, чётко демонстрировать перспективу развития психотерапии);

• параметрическая определённость (в предметной сфере рассматриваемой дисциплины должны быть чётко установлены наиболее существенные параметры наблюдения, измерения и оценки эффективности психотерапии; определена методология данного исследовательского процесса);

• научно-методологическая проработанность, стройность, эвристичность (предметная сфера должна быть представлена научно обоснованными моделями психотерапевтического процесса с его основными универсалиями, поддающимися измерению и исследованию, и показывающими возможность продвижения к полноценной внутренней интеграции профессии);

• практическая (технологическая) проработанность и эвристичность (в предметной сфере профессиональной психотерапии должны находить отражение возможности как универсального, так и уникального технического синтеза; возможности выведения универсальных и специальных терапевтических мишеней);

• возможность выведения основных профессиональных установок и институций (в предметной сфере профессиональной психотерапии должна быть представлена вся необходимая информация, обеспечивающая возможность выведения полного набора функций, а также миссии рассматриваемого научно-практического направления; адекватного нормативного и этического оформления профессиональной — практической, образовательной, научной, организационной, экспертной — деятельности).

4. Следующий «большой» критерий касается необходимости присутствия в концептах общей теории психотерапии вариантов сущностного решения сложностей, которые, по мнению многочисленных авторов, затрудняют или даже «ставят крест» на любых попытках причисления психотерапии к корпусу научных дисциплин:

• отсутствие единой теории психики, личности, что делает невозможным разработку соответствующей психотехнической теории (Ф. Е. Василюк, 1992; А. В. Юревич, 1999, 2006; А. Н. Ждан, 2006; В. А. Мазилов, 2006; В. А. Кольцова, 2008; Б. Д. Карвасарский, 2012, и др.);

• неразрешимое противоречие между уникальным (субъективным) полюсом опыта психотерапевтического взаимодействия клиента с психотерапевтом — с универсальным (объективным) полюсом кодифицированных научных знаний. Отсюда психотерапия, по определению, не может быть наукой, а только лишь психотехническими «джунглями», неуправляемым либо частично управляемым «хаосом» и пр. (цит. по И. А. Погодину, 2010, С. Р. Динабург, 2011);

• сложность и даже «невозможность» научного изучения психотерапии; в связи с известным тезисом С. Patterson: «Прежде чем какая-либо модель, подвергаемая исследованию, может быть применена, нам необходимы: 1) таксономия проблем или психологических расстройств пациента, 2) таксономия личностей пациентов, 3) таксономия психотерапевтических техник, 4) таксономия психотерапевтов, 5) таксономия обстоятельств. Если бы мы создали такие системы классификации, то практические проблемы были бы непреодолимы» (С. Паттерсон, Э. Уоткинс Э. 2003);

• сложность прикладной проблемы переноса традиционных для сферы медицины подходов доказательной исследовательской практики в область профессиональной психотерапии (R. Russee, D. Orlinsky, 1996);

• наличие того факта, что психотерапевтическая практика не имеет универсального оценочного инструмента, в том числе и такого инструмента, применение которого было бы уместно и оправдано и в медицинской, и в психологической моделях психотерапии (Р. Д. Тукаев, 2004).

5. Далее следует большая группа критериев, традиционно относимых к психотехническим характеристикам психотерапевтического процесса. Данные критерии «охраняют» достижения многочисленных методов психотерапии. Некоторые из представленных здесь критериев в чем-то дублируют отдельные компоненты вышеприведенных «больших» критериев. Однако это не повод для исключения этих признаков из списка, разработанного уважаемыми в мире психотерапии авторами:

• критерий Розенцвейга (1936) — заключается в том, что в результате интеграции все направления и методы профессиональной психотерапии «должны выиграть и получить призы»;

• критерий Ламберта-Бегина (1994, 2007) — заключается в том, что интеграция должна обеспечивать возможность объединения силы общих факторов с прагматизмом специфических;

• система критериев Д. Прохазки и Дж. Норкросса (2001) — содержит признаки соответствия интеграционной модели психотерапии следующим положениям: 1) ценностный и порой уникальный вклад основных систем психотерапии должен быть защищён; 2) фундаментальные переменные процесса и компонентов терапии должны быть чётко идентифицированы; 3) должна быть обеспечена возможность измерения и валидизации фундаментальных переменных; 4) рассматриваемая интегративная модель должна объяснять, как люди изменяются без терапии и при терапии, поскольку большинство людей, даже и с клиническим уровнем расстройств, не обращаются за профессиональной помощью; 5) модель должна доказать свою состоятельность при генерализации её с охватом широкого круга человеческих проблем, включая проблемы физического, психического и психологического здоровья; 6) интеграционная модель должна побуждать психотерапевтов становиться новаторами.

6. Данная группа критериев содержит характеристики традиционно выводимых модусов интеграции психотерапии, которые безусловно должны быть проработаны с позиций соответствующих концепций и концептов общей теории психотерапии:

• ассимиляция — данный интегративный модус характеризуется тем, что вокруг и «внутри» общепризнанной психотерапевтической модальности ассимилируются известные и генерируются новые технологические подходы, расширяющие поле применения и — в явной или неявной форме — теоретическую конструкцию метода;

• технический эклектизм — данный интегративный модус ориентирован на возможность использования множества технических подходов из различных психотерапевтических школ и методов применительно к тем проблемам, которые заявляет клиент. При этом основными принципами являются, во-первых, отсутствие вреда, а, во-вторых — существенная польза, которую извлекает клиент за счёт использования нескольких технических подходов, а не только какого-либо одного из них. Соответственно, основными полюсами такой интеграции являются характеристики статуса и запрос клиента, а также профессиональные кондиции психотерапевта в смысле широты его технического репертуара;

• поиск общих факторов — данный модус ориентирован на возможность идентификации общих для всех направлений, моделей и методов психотерапии переменных — клиента, терапевта, процесса и др.;

• теоретическая интеграция — сущностной характеристикой данного модуса является стремление выйти за рамки теоретических подходов отдельных школ и обосновать возможность метатеоретического синтеза.

7. Следующая группа критериев адресована к степени проработанности векторов дифференциации-интеграции психотерапии, которые, во-первых, должны обосновывать самостоятельность и принципиальные отличия психотерапии от научных дисциплин, претендующих на статус «материнских» по отношению к психотерапии, а во-вторых — давать ясные представления о возможности конструктивного взаимодействия психотерапии с сектором наук о психике, корпусов науки в целом, и другими помогающими и развивающими практиками. Здесь представлены следующие векторы дифференциации-интеграции, которые, соответственно, являются основными критериями в данной группе:

• культурно-исторический — проясняющий подлинную информационную «генетику» психотерапии, обосновывающий уникальность предметной сферы и эпистемологических оснований данной научно-практической дисциплины;

• внутренний — между различными направлениями и модальностями психотерапии; данный вектор с одной стороны должен давать исчерпывающие представления об универсальных теоретических и технологических составляющих психотерапевтического процесса, а с другой — обосновывать возможность сохранения уникальности каждого метода психотерапии;

• междисциплинарный — с другими помогающими и развивающими практиками (консультативными, тренинговыми, образованием, воспитанием и пр.);

• внешний — с современным корпусом науки, сопредельными научно-практическими направлениями — философии (раздел эпистемологии), психологии, медицины, педагогики и другими.

8. Еще одна группа критериев, оценивающих степень проработанности организационных концептов общей теории психотерапии:

• наличие проработанной концепции и действенных инструментов по управлению качеством психотерапевтической деятельности;

• наличие концепции конструктивного взаимодействия с основными социальным и государственными институтами, имеющими прямое или косвенное отношение к проблемам качества индивидуального и социального психического здоровья;

• наличие продуманной системы кластерного взаимодействия основных агентов, реализующих практику оказания психотерапевтической помощи;

• наличие возможностей мониторинга эффективности оказываемой психотерапевтической помощи (в том числе возможности рутинной экспресс-оценки эффективности психотерапевтического цикла; масштабного скрининга эффективности используемых психотерапевтических технологий; углубленного комплексного исследования эффективности инновационных психотерапевтических технологий).

9. Группа критериев, оценивающих состоятельность интегративной модели психотерапии (в нашем случае общей теории психотерапии) по принципу соответствия концепции парадигмы Т. С. Куна. Данные критерии, обозначенные в схеме известного чилийского специалиста Роберто Опазо (2006), включают:

• наличие свода общих базовых допущений, формирующих ту методологию, которая применяется в дальнейших исследованиях;

• наличие сути (основной идеи, системообразующего стрежня) определённой теории, направляющей исследовательские поиски, указывающей виды проблем, достойных изучения, предлагающей методы их изучения;

• наличие общих правил, обеспечивающих теоретический каркас, помогающих определить важнейшие проблемы исследования, подобрать методы исследования, направить процесс исследования и определить, какие данные стоит, а какие не стоит считать ценными;

• эти базовые допущения, соответствующие теоретические положения и правила должны разделяться теми, кто работает в рассматриваемой научной области и чьи исследования базируются на выводимых из этих конструктов общих стандартах и методологии научной деятельности;

• принятые базовые допущения, теоретические положения и общие правила должны облегчить взаимодействие, вносить упорядоченность в эпистемологическую, методологическую и этиологическую основу, что в свою очередь задает направление исследованиям и практической работе;

• наличие единой парадигмы таким образом позволяет стабилизировать научную сферу с нестабильными, непроработанными основаниями и хаотичной динамикой — такая современная парадигмальная модель рассматриваемой дисциплины, помимо того что она опирается на ясную эпистемологию, всесторонние теоретические основы, чёткую методологию, должна обеспечивать доступ к надпарадигмальному теоретическому синтезу, т. е. иметь установку на открытость и восприимчивость мышления; а также наличие: 1) общего поля для дискуссий (можно достичь большего, если не будет необходимости каждый раз объяснять базовые допущения); 2) открытости знаниям различных подходов, способствующих диалогу и обмену информацией между различными теориями; 3) ясных методологических правил; 4) руководства, позволяющего правильно задавать вопросы и выбирать цели исследования; 5) единых правил оценки знаний и эффективности, которые позволяют создать единое знание; 6) общего понятийного аппарата; 7) возможности оградить исследование фундаментальных и значимых процессов от подходов, уводящих от работы с этими важными концептами; 8) возможности создания всеобъемлющего, неидеологизированного подхода; 9) основы для развития более эффективной интегративной психотерапии.

10. Важнейший общий критерий, который выводится на основании главного эвристического правила Карла Поппера, признанного авторитета в мире науки: «Выдвигай гипотезы, имеющие большее эвристическое содержание, чем у предшествующих». То есть общая теория психотерапия и, соответственно, каждый матричный уровень этой «большой» теории оценивается по объему и качеству эвристических следствий, генерируемых за счет концептуальных построений, представляющих данные уровни.

11. Итоговый критерий, устанавливающий факт состоявшегося перехода психотерапевтического знания от эмпирического к теоретическому уровню и позволяющий претендовать на статус самостоятельного научного направления.

12. Даже беглое знакомство с вышеприведенным перечнем критериев состоятельности общей теории психотерапии не оставляет никаких сомнений в том, что теоретические, практические (технологические) и организационные проблемы, решаемые с использованием соответствующих концепций и концептов, дают полное право использовать по отношению к такой теории термины «основополагающая» и «всеобъемлющая». Этот последний признак мы также расцениваем как важнейший итоговый критерий состоятельности общей теории психотерапии.

Предшествующие достижения (краткий перечень)

В настоящем подразделе приводится итоговое заключение и краткие комментарии к проведенному эпистемологическому анализу предметной сферы психотерапевтической традиции, науки и практики по отношению к используемым здесь интегративным подходам.

Оценка предшествующих достижений в сфере выстраивания общей теории психотерапии — не просто долг вежливости и признание заслуг энтузиастов-исследователей данной сложнейшей области. Это еще и попытка понять, что же и почему именно у них не получилось, с тем чтобы уже далее понимать, с какими проблемными узлами придется иметь дело. И здесь по необходимости мы приводим лишь краткий перечень достижений в сфере психотерапии, имеющих непосредственное отношение к процессу интеграции данного направления деятельности в единую теоретическую и практическую дисциплину.

Проведенный нами предварительный эпистемологический анализ в части формирования общей теории психотерапии показывает, что проводимые здесь исследования позволили продвинуть психотерапию до второго институционального уровня развития (всего таких уровней, согласно У. Бауманну, М. Перье, по изд. 2012 г., четыре) — попыток сконструировать из множества психотерапевтических подходов некий единый психотехнический подход. Именно этот психотехнический уровень — со всеми его очевидными издержками и менее очевидными дивидендами — представлял доминирующую идеологию интегративного вектора психотерапии до самых последних лет (А. Л. Катков, 2012).

К традиционно отмечаемым достижениям этой психотехнической эпохи развития профессии следует отнести идентификацию следующих модусов интеграции:

• ассимиляция — данный интегративный модус характеризуется тем, что вокруг и «внутри» общепризнанной психотерапевтической модальности ассимилируются известные и генерируются новые технологические подходы, расширяющие поле применения и — в явной или неявной форме — теоретическую конструкцию метода;

• технический эклектизм — данный интегративный модус ориентирован на возможность использования множества технических подходов из различных психотерапевтических школ и методов применительно к тем проблемам, которые заявляет клиент. При этом основными принципами являются, во-первых, отсутствие вреда, а во-вторых — существенная польза, которую извлекает клиент за счёт использования нескольких технических подходов, а не только какого-либо одного из них. Соответственно, основными полюсами такой интеграции являются характеристики статуса и запрос клиента, а также профессиональные кондиции психотерапевта в смысле широты его технического репертуара;

• поиск общих факторов — данный модус ориентирован на возможность идентификации общих для всех направлений, моделей и методов психотерапии переменных — клиента, терапевта, процесса и др.;

• теоретическая интеграция — сущностной характеристикой данного модуса является стремление выйти за рамки теоретических подходов отдельных школ и обосновать возможность метатеоретического синтеза.

К традиционно отмечаемым недостаткам такого рода психотехнической идеологии следует отнести факт в целом невысокой востребованности идентифицированных модусов интеграции даже и «толерантными» профессионалами, не говоря уже об апологетах школьных подходов в психотерапии. В частности нами было показано, что разработанные в последние десятилетия интегративные модели создавались в основном по образу и подобию сложившихся психотерапевтических систем, каждая из которых, безусловно, представляет апробированный и устоявшийся способ интеграции объёмного массива полученных в психотерапевтической практике сведений и опыта. При отсутствии очевидных и доказанных преимуществ таких интегративных моделей перед незаявленными в данном качестве сложившимися системами психотерапии — никакие умозрительные аргументы в пользу необходимости поступиться хотя бы частью своего «суверенитета» ради «общего психотерапевтического дела» не действуют. Что, собственно, и иллюстрирует хорошо известный факт, что практически все разработанные таким образом профессиональные модели, открыто претендующие на статус интегративных, в лучшем случае занимают место общепризнанных психотерапевтических модальностей.

Что же касается оценки попыток продвижения профессиональной психотерапии к признанию статуса самостоятельного научного направления, то здесь следует констатировать существенную и достаточно оптимистичную динамику (R. Russee, D. Оrlinsky,1996; Х. Кэхле, 2000; У. Бауманн, К. Рейнекерт-Хехт, 2012). Но также следует отметить и отсутствие консенсуса по таким главным вопросам, как, например, может ли психотерапия с учетом специфики своей предметной деятельности считаться наукой в принципе, а если может — то что это за наука и каким образом она преодолевает многочисленные сложности процесса отнесения своих достижений к системе кодифицированных научных знаний (А. Притц, Х. Тойфельхарт, 1999; В. Датлер, У. Фельт, 1999; М. Штайнлехер, 1999; Р. Гуттерер, 1999; Г. Шипек, 1999; Э. Вагнер, 1999; Л. Рейтер, Э. Штейнер, 1999; В. В. Макаров, 2013; Е. А. Ромек, 2013; А. Я. Варга, 2013; Н. Ю. Хусаинова, 2013).

Выявленные ограничения

Проведенный нами эпистемологический анализ предметного поля психотерапии в части изучения разработанных интегративных моделей психотерапии, психотехнических концептов и общепризнанных психотерапевтических методов и подходов, так или иначе претендующих на статус общей теории психотерапии, позволил в итоге выделить три уровня ограничений, препятствующих реальной интеграции профессии.

Среди ограничений психотехнического уровня, присущих собственно идеологии изучаемых психотерапевтических моделей, можно было отметить следующие варианты:

• системообразующая идея не идёт дальше ассоциированных «школьных» идеологий;

• системообразующая идея ограничивается базисными установками заимствованного внешнего концепта;

• системообразующая идея учитывает лишь близлежащие практические цели;

• системообразующая идея концентрируется лишь на вопросах формирования психотехнической теории;

• системообразующая идея как таковая несостоятельна (т.е. имеет место псевдоинтеграция, а не поиск каких-либо универсальных механизмов терапевтических изменений).

Среди ограничений научно-методологического уровня были определены следующие варианты:

• отсутствие ясного понимания того, как могут и должны соотноситься и взаимодействовать универсальные, и уникальные составляющие общего поля профессиональной психотерапии;

• отсутствие адекватной концепции, проясняющей суть универсального компонента психотерапии (то, что подлежит переводу на универсальный язык науки), а также содержание уникального компонента психотерапии (то, что не подлежит универсализации и является креативной областью психотерапевтического процесса);

• отсутствие необходимого в данном случае предварительного допущения того, что сущностная интеграция психотерапии может быть реализована лишь в ареале науки, так как любые другие конструкции, лишённые возможности апробации и фальсификации с помощью доказательной исследовательской практики, являются произвольными и стоят одна другой;

• отсутствие абсолютно необходимой в данном случае Базисной научно-исследовательской программы, с использованием которой уточняются специфика предметной сферы и эпистемологических оснований психотерапии, оценивается степень схождения-расхождения различных психотерапевтических методов, а также «весовые» соотношения универсальных и уникальных компонентов психотерапии в структуре общего результата.

Еще один уровень ограничений, присущих уже собственно корпусу науки и современной системе кодифицированных научных знаний в целом, заключается в следующем:

• отсутствие углубленного эпистемологического анализа рассматриваемой сферы деятельности, сопредельного сектора наук о психике, ареалов традиционной и авангардной науки;

• дефицит эпистемологического обоснования инновационных подходов, в рамках которых выявленные фундаментальные ограничения сектора наук о психике могут быть преодолены;

• отсутствие понимания фундаментальных научных принципов, на основании которых может быть разработана общая теория психотерапии с такими характеристиками, как «основополагающая» и «всеобъемлющая».

Таким образом, проясняется и вся сложность задачи по разработке общей теории психотерапии. Понятно, что никакие облегченные варианты выведения такой теории из имеющегося «дрожжевого поля» психотехнических достижений к искомому результату не приведут, и что здесь будут востребованы лишь подлинные методологические (эпистемологические) прорывы, выполненные на самом высоком научном уровне.

Системные компоненты общей теории психотерапии

Итак, профессиональная психотерапия, в соответствии с современной рамочной концепцией, это:

• единая профессия (согласно Страсбургской декларации Европейской психотерапевтической ассоциации от 21 октября 1990 г.);

• самостоятельное научно-практическое направление, способное аргументировать собственную принадлежность к системе кодифицированных научных знаний;

• масштабная и наиболее востребованная социальная практика, отвечающая вызовам Новейшего времени.

При этом каждая из вышеприведенных позиций обосновывается основополагающей и всеобъемлющей общей теорией психотерапии, которая таким образом выступает в качестве подлинного полюса интеграции, способного преодолевать любые центростремительные тенденции в развитии профессии.

Общая, состоятельная во всех отношениях теория психотерапии — это многоуровневая сложная система, стержень которой представлен следующими проработанными компонентами:

• принципы построения современной науки и организации научных исследований, отвечающие современному уровню развития фундаментальной и прикладной науки, а также сложности предмета исследования в сфере профессиональной психотерапии;

• полноценная Базисная научно-исследовательская программа, в которой представлена и аргументирована научная методология исследования фундаментальных и прикладных проблем психотерапии и смежных областей;

• концепт предметной сферы профессиональной психотерапии, в котором представлены основные требования к выведению сущностных характеристик и собственно содержание предметной сферы психотерапии;

• концепт основных векторов дифференциации-интеграции профессиональной психотерапии, демонстрирующих как сущностное отличие психотерапии от так называемых материнских дисциплин (психологии, медицины, педагогики и пр.), так и «донорский» информационный потенциал данного научно-практического направления;

• концепт дисциплинарной матрицы профессиональной психотерапии, демонстрирующий иерархию структурных уровней рассматриваемого научно-практического направления;

• разработанные теоретические, психотехнические и инструментальные концепты — компоненты общей теории профессиональной психотерапии, распределяемые по соответствующим уровням дисциплинарной матрицы, агрегированные в искомую общую теорию психотерапии;

• выводы о состоятельности разработанной общей теории психотерапии делаются на основании устанавливаемого в рамках реализации корректных исследовательских проектов соответствия системе критериев, адекватных для рассматриваемой сферы деятельности, согласованных и принятых научным и профессиональным психотерапевтическим сообществом.

Краткая характеристика системных компонентов общей теории психотерапии

Принципы построения современной науки и организации научных исследований

Наличие данного проработанного системного компонента аргументирует использование термина «основополагающая» применительно к общей теории психотерапии, поскольку именно здесь закладываются основы обновленной рамочной концепции современной психотерапии как состоятельного научно-практического направления. Здесь же обосновывается принадлежность психотерапии к ареалу авангардной науки.

Настоящим принципом утверждается тот факт, что проводимые в сфере психотерапии научные исследования опираются, во-первых, на современные эпистемологические установки, адаптированные к специфике предметной сферы психотерапии. И далее имеют значение те обстоятельства, что в случае психотерапии эпистемологические установки авангардной науки еще и обогащаются за счет концепций и концептов первого матричного уровня общей теории психотерапии.

Более детальное изложение принципов построения современной науки и достижений в области авангардной эпистемологии приведено в следующих разделах.

Полноценная Базисная научно-исследовательская\ программа, реализуемая по профилю психотерапии

Настоящий системный компонент общей теории психотерапии является необходимой методологической основой организации научных исследований в сфере психотерапии, обеспечивающей углубленную проработку актуальной проблематики сложно организованной предметной сферы психотерапевтической науки и практики.

Базисная НИП, реализуемая по профилю психотерапии, воплощает один из важнейших принципов современной науки в той части, что целостность и системность какого-либо научного направления обеспечивается не только и не столько общей принимаемой научным сообществом теорией, сколько наличием аргументированной и методологически проработанной исследовательской программы в понимании И. Лакатос (2003).

Именно в ходе реализации Базисной НИП находят решение так называемые сложные проблемы психотерапии, которые, по мнению многочисленных авторов, затрудняют или даже «ставят крест» на любых попытках причисления психотерапии к корпусу научных дисциплин.

Более подробное описание Базисной НИП приводится в разделе общей методологии научных исследований в психотерапии.

Концепт предметной сферы профессиональной психотерапии

Данный концепт был разработан нами в ходе реализации общего раздела Базисной НИП. Предварительно — с учетом разработанных установочных позиций Базисной НИП — были сформулированы следующие требования, предъявляемые к оформлению предметной сферы профессиональной психотерапии: функциональная дееспособность; адекватность векторов идентификации (дифференциации-интеграции) профессиональной психотерапии; концептуальная состоятельность, эвристичность; параметрическая определённость; научно-методологическая проработанность основных универсалий, интегративная эвристика; практическая (технологическая) проработанность и эвристичность; возможность выведения основных профессиональных установок и институций.

Все перечисленные требования к оформлению предметной сферы психотерапии вошли в систему критериев дееспособности общей теории психотерапии (группа критериев 2), где приводится более развернутая уточняющая характеристика по каждой из вышеприведенных позиций. В частности было показано, что дифференцированные содержательные характеристики предметной сферы профессиональной психотерапии могут быть представлены следующими функциональными рядами:

• феноменологическим;

• концептуально-методологическим;

• параметрическим;

• технологическим;

• нормативно-профессиональным;

• нормативно-этическим.

Содержательные концепты и компоненты данных функциональных рядов выводятся на основании результатов реализации основных разделов Базисной научно-исследовательской программы, в ходе чего полученные таким образом эмерджентные или более дифференцированные характеристики предметной сферы распределяются уже по соответствующим уровням дисциплинарной матрицы профессиональной психотерапии.

Таким образом, достигается соответствие предметной сферы психотерапии разработанным системным требованиям по ее оформлению.

Концепт векторов дифференциации-интеграции профессиональной психотерапии

Проведенный нами эпистемологический анализ, помимо прочего, продемонстрировал и то важное обстоятельство, что при разработке темы единства профессиональной психотерапии речь должна вестись не только о подходах и способах интеграции, но и о дееспособных векторах дифференциации психотерапии от так называемых материнских дисциплин — психологии, психиатрии, педагогики, философии. Т. е. именно от тех, сложившихся научно-практических направлений, к которым многие исследователи склонны причислять психотерапию (последняя выводится здесь в качестве некоего обособленного психотехнического фрагмента соответствующих практик).

В данной связи в ходе реализации соответствующих фрагментов эпистемологического анализа нами была аргументирована целесообразность разработки следующих векторов дифференциации-интеграции, обеспечивающих целостность и признание статуса психотерапии как самостоятельного научно-практического направления:

• культурно-исторического, проясняющего подлинную информационную «генетику» профессиональной психотерапии;

• внутреннего — между различными направлениями, методами и модальностями психотерапии;

• междисциплинарного — с другими помогающими и развивающими практиками (консультативными, тренинговыми, образованием, воспитанием и пр.);

• внешнего — с современным корпусом науки; сопредельными научно-практическими направлениями — философии (раздел эпистемологии), психологии, медицины, педагогики.

Углубленная проработка вышеприведенных векторов дифференциации — интеграции показала, что исторические рубежи появления, оформления и реализации ключевой для психотерапии (как бы эта практика ни обозначалась в разные эпохи) идеи психопластичности на несколько столетий предвосхищают первые попытки оформления видов деятельности, претендующих на статус «материнских» по отношению к психотерапии. Но кроме того, выведение и апробация такой обновленной векторной системы показали верность исходной позиции относительно интеграции психотерапии на научных, а не только на психотехнических принципах. На основании полученных здесь результатов вышеприведенные требования к оформлению векторной системы идентификации психотерапии были включены в систему критериев оценки состоятельности общей теории психотерапии (группа критериев 7).

Далее было показано, что раскрытие беспрецедентного потенциала эвристики, заложенного в фундаментальных идеях психотерапии, с одной стороны, способствует формированию подлинных психотерапевтических универсалий, а с другой — выстраивает именно такую систему отношений с сопредельными научно-практическими направлениями и корпусом науки в целом, в которых статус психотерапии как самостоятельного и авангардного научного направления не подвергается сомнению.

При этом обязательное условие дееспособности вышеприведенной системы векторов дифференциации-интеграции в части реализации их специфических функций и общей миссии — это углубленная проработка основных позиций Базисной НИП с адекватным распределением получаемых инновационных концептов по уровням дисциплинарной матрицы профессиональной психотерапии.

Концепт дисциплинарной матрицы профессиональной психотерапии

Понятие дисциплинарной матрицы было сформулировано выдающимся методологом науки Томасом Сэмуэлем Куном в 1962 году для уточнения содержательных характеристик базисного эпистемологического понятия «парадигма». Данное понятие учитывает, во-первых, принадлежность ученых к определенной дисциплине и, во-вторых, систему правил исследовательской деятельности в определенном секторе науки, которые состоят из символических обобщений (законов и определений основных понятий теории); метафизических положений, задающих способ видения универсума и его онтологию; ценностных установок, влияющих на выбор направлений исследования; «общепринятых образцов» — схем решения конкретных задач, дающих ученым методику разрешения проблем в их исследовательской практике. В свою очередь эпистемологический концепт парадигмы генерирует несущие параметры порядка в такой нестабильной и быстро развивающейся сфере, как сфера производства научных знаний, и, по мнению автора данного термина, в существенной степени уберегает как научное, так и мировое сообщество от непредсказуемого хаоса.

Для сферы профессиональной психотерапии, в которой такого хаоса («джунглей») более чем достаточно, уточнение и содержательное наполнение этих базисных эпистемологических понятий — дисциплинарной матрицы и парадигмы — является важнейшей методологической задачей. Такая задача была решена в ходе реализации исследовательских фрагментов общего раздела Базисной НИП.

Проведенный нами углубленный эпистемологический анализ предметной сферы психотерапии позволил обосновать ту позицию, что под дисциплинарной матрицей здесь следует понимать наличие проработанной общей схемы и аргументированного содержания дифференцированных уровней исследуемого научно-практического направления с пониманием того, что детальная проработка такой иерархическая структуры, «раскладывающей» предметную сферу на соответствующие уровни, есть важнейший шаг к формированию подлинной методологической парадигмы в профессиональной психотерапии.

В ключе сказанного наличие проработанной дисциплинарной матрицы следует интерпретировать как базисный признак «зрелости» общей теории психотерапии, и в то же время — как свидетельство состоятельности основополагающей парадигмы, являющейся методологической основой разработанной теории. Что, собственно, и является итоговым критерием, по которому можно судить о правомерности претензий профессиональной психотерапии на статус самостоятельного и состоятельного научно-практического направления.

По результатам реализованных исследовательских фрагментов Базисной НИП было обосновано выделение следующих иерархических уровней дисциплинарной матрицы профессиональной психотерапии:

• уровень фундаментальных допущений — обосновывает самостоятельность профессиональной психотерапии, ее принадлежность к ареалу науки в целом и в частности — к авангардному фронту науки;

• уровень базисных научных дисциплин, теорий и концепций — представляет именно те научные дисциплины с их основополагающими теориями и концепциями, с учетом которых формируются исходные установки профессиональной психотерапии как состоятельного научно-практического направления;

• уровень собственно дисциплинарных теорий и концепций, — на котором представлены обоснованные доктринальные установки, теоретические концепты, разрабатываемые в рамках собственно психотерапевтической дисциплины, а также принципы их реализации в системе действующих профессиональных институтов;

• уровень актуального профессионального поля, — представленный регулярно обновляемым, четко структурированным набором именно таких актуальных знаний-умений-навыков, которые являются основным функциональным инструментом специалистов, действующих в сфере профессиональной психотерапии;

• нормативно-этический уровень, — представленный разработанными концептами и инструментами управления качеством профессиональной психотерапевтической деятельности (включая научную, образовательную, практическую, организационную (в том числе нормативно-творческую) экспертную деятельность).

Все вышеприведенные уровни дисциплинарной матрицы психотерапии являются взаимодополняющими, взаимодействующим и взаимозависимыми информационными конгломератами, демонстрирующими, с одной стороны, специфику анализируемого направления науки и практики, а с другой — его общность с ареалом науки в целом.

Номинация теоретических концепций, психотехнических и инструментальных компонентов общей теории психотерапии

Данные структурные компоненты, разработанные в ходе реализации соответствующих фрагментов Базисной НИП, распределяются по иерархическим уровням дисциплинарной матрицы следующим образом.

На первом уровне дисциплинарной матрицы — фундаментальных допущений — методологический стержень профессиональной психотерапии представлен следующими базисными концептами и выводимыми отсюда эвристическими следствиями:

• концептом объёмной реальности, обоснующем в том числе пластичность категории времени, обусловленность данной категории генеративной активностью феномена психического, неустранимость феномена психического из любых моделей реальности;

• концептом обновленного понимания структуры и функций психического, выводимого из идеи объемной реальности;

• концепт информационной (темпоральной) генетики или рамочный концепт методологии эпистемологического анализа;

• концепт диалогизированного когнитивного стиля;

• концепт кольцевого научного архетипа;

• концепт ассоциированной эпистемологической платформы.

С учетом особой важности вышеприведенных базисных концептов для понимания подлинных научных основ психотерапии, а также и всей сложности данных теоретических положений, в настоящем материале их описанию и интерпретации уделено повышенное внимание. Здесь же представлена аргументированная и расписанная для корпуса науки и сопредельных научных дисциплин эвристика, выводимая из теоретических концептов первого матричного уровня профессиональной психотерапии. Такого рода эвристика оформлена в виде соответствующих гипотетических тезисов и положений, истинность которых устанавливается в ходе реализации Базисной НИП.

Второй уровень дисциплинарной матрицы — базисных научных дисциплин, теорий и концепций, формирующих установочные позиции нижележащего матричного уровня профессиональной психотерапии — представлен следующими базисными концептами:

• теорией адаптации, выстраиваемой в соответствии с проработанным концептом пластического потенциала психики человека;

• универсальной моделью адаптивно-креативного цикла с проработанным алгоритмом и вариантами (нормативным, кризисным, сверхнормативным) прохождения данного цикла;

• концептом качественных характеристик психического здоровья индивидуального, семейного, группового (организованные группы) — формирующих кластер универсальных мишеней современной психотерапии;

• концепцией деструктивных социальных эпидемий, обосновывающей необходимость существенного обновления общего рамочного концепта профессиональной психотерапии.

По сути, обновленное содержание вышеприведенных теорий, концептов, моделей выводится за счет углубленной проработки соответствующих позиций вышележащего матричного уровня в реализуемых фрагментах Базисной НИП. Использование устоявшихся терминов, обозначающих представленные здесь идеи и понятия — адаптации, эпидемии, психического здоровья (в большей степени характерных для биологических, психологических и социологических дисциплин) — в нашем случае означает также и возможность эвристического обогащения этих рамочных идей и понятий. Такого рода ответственная констатация отсутствия слепого некритического заимствования есть важная характеристика общей теории психотерапии, которая вполне адекватна именно для рассматриваемого второго уровня дисциплинарной матрицы профессиональной психотерапии. В данной связи эвристика, генерируемая на уровне базисных теорий и концепций, всесторонне аргументированная и расписанная для сопредельных научно-практических дисциплин, является реальным обоснованием «донорского» информационного потенциала профессиональной психотерапии по отношению к данным дисциплинам.

Третий уровень дисциплинарной матрицы — собственно дисциплинарных теорий и концепций профессиональной психотерапии — представлен следующими концептами, системами и моделями, демонстрирующими возможность достижения подлинного технологического и методологического единства, и проясняющими способы неконфликтного сосуществования множества признаваемых направлений и методов профессиональной психотерапии:

• концепция психопластичности;

• концепция трёхуровневой психотерапевтической коммуникации;

• систематика, классификация мишеней, техник и технологий профессиональной психотерапии

• взаимодействие техник и технологий профессиональной психотерапии в модели трехуровневой психотерапевтической коммуникации;

• систематика и функциональная модель общетерапевтических факторов в психотерапии;

• систематика и объяснительная модель негативных эффектов в психотерапии;

• общая и специальная методология, инструментарий научных исследований, проводимых в сфере профессиональной психотерапии;

• систематика и классификация современной психотерапии;

• рамочная концепция современной психотерапии.

Эвристика вышеприведенных фрагментов общей теории психотерапии, проявляющаяся в том числе и в обосновании беспрецедентного расширения возможностей технического синтеза, подкрепляется доказательной исследовательской практикой, демонстрирующей преимущества используемых интегративных подходов. Эвристика в отношении методологии тематических научных исследований здесь не ограничивается только лишь обоснованием возможности «доказательной психотерапевтической практики», адекватной для любых психотерапевтических методов и методик, но также включает проработанный кластер инновационных методов исследования, используемых в ключевых разделах Базисной НИП. В частности речь идет о методе эпистемологического анализа, используемого при обосновании наиболее сложных концептуальных построений первого матричного уровня общей теории психотерапии.

Четвертый уровень дисциплинарной матрицы — уровень актуального профессионального поля — представлен следующими функциональными концепциями, концептами и технологиями:

• функциональные (т. е. приложимые непосредственно к психотерапевтической практике) аспекты концептуальных построений 1—3 уровней дисциплинарной матрицы профессиональной психотерапии;

• концепция качества психотерапевтической деятельности;

• профессиональный стандарт психотерапевтической практики (модельные блоки);

• образование в психотерапии; общие принципы подготовки специалистов в сфере психотерапевтической деятельности.

Эвристика данного дисциплинарного уровня, ориентированного прежде всего на запросы психотерапевтической практики, должна четко аргументировать возможность повышения эффективности используемых психотерапевтических технологий. И далее специфика технологической эвристики здесь состоит в обосновании того, что принятие «дополняемой психотехнической реальности» в виде проработанных инновационных концептов универсальных уровней психотерапевтической коммуникации не содержит какой-либо реальной угрозы для идентичности используемых психотерапевтических методов. Психотехническое дополнение в данном случае оформляется именно с учетом того обстоятельства, что последнее выполняет функцию вполне приемлемого и «безопасного» катализатора эффективности психотерапевтического процесса.

Пятый уровень дисциплинарной матрицы — нормативно-этический — представлен следующими концепциями, концептами и дифференцированными группами инструментов управления качеством психотерапевтической деятельности:

• концепция психоэтики;

• этическое содержание и правила оформления психотерапевтической коммуникации;

• нормативно-этическое регулирование психотерапевтической деятельности;

• правила профессиональной психотерапевтической деятельности (модель);

• стратегия развития психотерапии на среднесрочную и долгосрочную перспективу.

Необходимо иметь в виду, что все обозначенные здесь позиции есть главные компоненты концепции управления качеством психотерапевтической деятельности. И что выделение такого специального (в большей степени инструментального) уровня дисциплинарной матрицы, во-первых, существенно повышает шансы на приверженность профессионального сообщества к идее обеспечения высокого и постоянно растущего качества психотерапевтической деятельности. Во-вторых — а это и есть самое главное — обеспечивает реальный разворот населения к сектору высококачественной психотерапевтической помощи, оказываемой на понятных условиях и как раз теми специалистами, которые наилучшим образом подготовлены к оказанию профильной помощи. В-третьих, как следствие, существенно повышает конкурентоспособность психотерапии на агрессивном и быстро растущем рынке психотехнологий. Ну а в-четвертых — и это тоже весьма важное обстоятельство — повышает шансы на оплату такого рода деятельности со стороны государственных, страховых и иных финансовых структур и фондов, требующих полной ясности в оформлении оплачиваемых ими видов профессиональной деятельности. В чем, собственно, и заключается практическая и в высшей степени востребованная эвристика функциональных концептов настоящего уровня дисциплинарной матрицы профессиональной психотерапии. Наличие «в руках» профессионального психотерапевтического сообщества должным образом разработанных и используемых концептов и инструментов регулирования психотерапевтической деятельности существенно повышает шансы на реализацию подлинной миссии психотерапии, выстроенной в соответствии с реалиями Новейшего времени.

Общая эвристика совокупной содержательной части дисциплинарной матрицы профессиональной психотерапии заключается в первую очередь в том, что рассматриваемые компоненты общей теория психотерапии здесь представлены в виде систематизированного — по понятным функциональным принципам — конгломерата фундаментальных и прикладных теорий, концепций, концептов, моделей, технологических подходов, профессиональных стандартов и правил, а также выводимого отсюда поистине беспрецедентного набора эвристических гипотез и следствий. То есть в данном случае речь идет не о какой-то «отдельной» теории, но о сложным образом организованной системе, в которой эвристика каждого вышележащего уровня генерирует инновационное содержание всех последующих матричных уровней профессиональной психотерапии. И в то же время такая эвристика как минимум востребована в сопредельных научно-практических направлениях, а как максимум — в эпистемологических построениях авангардного фронта современной науки. Что, собственно, и является главным свидетельством состоятельности и самостоятельности научно-практического направления «Психотерапия».

И далее генерируемая таким образом эвристика здесь, безусловно, заключается еще и в том, что содержание концептов каждого матричного уровня никоим образом не конфронтирует с оформленным и устоявшимся содержанием признанных психотерапевтических направлений и методов. Речь, следовательно, идет только лишь о дополняемой концептуальной и психотехнической реальности современной психотерапии, разворачивающейся в «параллельном» — по отношению к устоявшимся методологическим идиомам — универсальном пространстве.

Заключение по первому разделу

Настоящий раздел выполняет крайне важную функцию презентации главной идеи общей теории психотерапии, ее системообразующих компонентов; выявления сущностных отличий предлагаемого здесь подхода к формированию общей теории психотерапии от предшествующих вариантов построения такой теории (с критическим разбором эпистемологического дефицита таких попыток). Здесь была продемонстрирована возможность выведения дисциплинарной матрицы психотерапевтической науки и практики, системной организации множества концептуальных, психотехнических и инструментальных построений современной психотерапии, в совокупности представляющих общую теорию психотерапии (ОТП) с такими характеристиками, как «основополагающая» и «всеобъемлющая».

Безусловно, одним из главных компонентов ОТП, представленных в настоящем разделе, являются разработанные критерии состоятельности общей теории психотерапии. Правильнее даже говорить о системе таких критериев, которая включает 12 обособленных групп — каждая такая группа ориентирована на существенный признак состоятельности ОТП — и 52 оценочных критерия. И сам факт наличия инструмента определения фальсификации обоснуемых здесь теоретических конструкций является еще одним критерием состоятельности ОТП.

Что же касается изложенных в настоящем разделе общих принципов построения и главных системообразующих компонентов, представляющих необходимую стартовую панораму ОТП, то приведенные здесь характеристики обосновывают состоятельность общей теории психотерапии по следующим позициям разработанных критериев.

По первой группе критериев, оценивающих соответствие общей теории психотерапии эпистемологическим принципам построения научной теории (пятая оценочная позиция): наличие установленного факта, что все признаки дееспособности такой теории четко расписаны и систематизированы. Именно с использованием такой системы учитываемых признаков и выводится важнейший общий критерий принципиальной фальсифицируемости представляемых здесь теоретических построений.

По девятой группе критериев, оценивающих состоятельность ОТП по схеме Р. Опазо (первая, вторая, третья и пятая позиции): в содержании настоящего раздела определяется наличие свода общих базовых допущений, формирующих методологию, которая применяется в дальнейших исследованиях; представлена суть (основная идея, системообразующий стрежень) ОТП, направляющая исследовательские поиски и указывающая виды проблем, достойных изучения, предлагающая общую методологию их изучения; также определяется и наличие общих правил, обеспечивающих теоретический каркас, помогающих определить важнейшие проблемы исследования, подобрать методы исследования; принятые базовые допущения, теоретические положения и общие правила облегчают взаимодействие, вносят упорядоченность в эпистемологическую, методологическую и этиологическую основу, что, в свою очередь, задает направление исследованиям и практической работе.

По десятому общему критерию эвристического содержания — эвристика содержания настоящего раздела никаких сомнений не вызывает.

И конечно, настоящий раздел демонстрирует соответствие панорамы концепций и концептов ОТП наиболее важному итоговому (одиннадцатому) критерию, оценивающему факт перехода психотерапевтического знания от эмпирического к теоретическому уровню.

Раздел II.

Компоненты общей теории психотерапии первого матричного уровня — фундаментальных допущений

Вводные замечания

В настоящем раздел описываются особо важные для понимания сути нашего подхода в формировании общей теории психотерапии базисные концепты двух первых матричных уровней данной теории — фундаментальных допущений (первый матричный уровень) и базисных научных дисциплин, теорий и концепций (второй матричный уровень). В совокупности теоретические построения, концепции и концепты рассматриваемых здесь матричных уровней представляют эпистемологические основания общей теории психотерапии, а следовательно — один из главных аргументов к утверждению психотерапии в статусе авангардной науки. При раскрытии содержания базисных компонентов общей теории психотерапии акцент делается на следующих позициях: уточнении главной функциональной задачи, решаемой на каждом матричном уровне; уточнении методологии исследования, используемой для обоснования представленных здесь концептов; описании наиболее существенных аспектов данных концептов; обосновании эвристических следствий. Фундаментальная и прикладная эвристика рассматриваемых концептов по возможности соотносится с нижележащими уровнями дисциплинарной матрицы, сопредельными научно-практическими направлениями и корпусом науки в целом. Такое структурирование подразделов, раскрывающих концептуальное содержание соответствующих матричных уровней, только лишь подчеркивает системную организацию базисных компонентов общей теории психотерапии. Главная задача, решаемая при описании базисных концептов настоящего матричного уровня — это прежде всего выявление стержневых характеристик предметной сферы психотерапии, присутствующих и обеспечивающих востребованность данной практики на всех ключевых этапах ее развития, но также и сущностная идентификация данных исторических этапов с обоснованием эпистемологических ограничений и препятствий для развития профессиональной психотерапии на каждом из них, обоснование возможности преодоления этих ограничений и препятствий с использованием современных научных подходов.

Общая методология решения этой главной задачи так или иначе выстраивалась вокруг современной версии метода эпистемологического анализа со всеми его дифференцируемыми компонентами. Таким образом, оправданной здесь является последовательность выстраивания основных информационных блоков (концептов), соответствующая этапам проведенного эпистемологического анализа.

Концепция (модель) объемной реальности

По результатам проведенной на начальном этапе реализации Базисной НИП культурно-исторической реконструкцией предметной сферы профессиональной психотерапии было показано, что наиболее востребованным эффектом психотерапевтической практики — как бы она не именовалась в разные исторические эпохи — была возможность достижения желаемых изменений в состоянии человека с использованием пластического потенциала его психики. Такие особые психопластические возможности раскрывались при использовании специальных средств и методов, обычно непонятных и недоступных современникам (М. Элиаде, 2008, 2014; Н. Г. Сафронов, 2008).

Между тем с учетом проведенного нами комплексного исследования есть все основания полагать, что стержневой для психотерапии феномен психопластичности (см. описание концептов третьего уровня) имеет гораздо более глубокое уровни репрезентативного содержания — не только собственно феноменологические и психотехнические, но и фундаментальные. И что речь в последнем случае идет о сложнейшем алгоритме генерации структурируемых параметров реальности, включающем следующие взаимозависимые и взаимодействующие компоненты: генеративная активность психического — фиксируемый импульс активности сознания (ФИАС) — феномен субъективного времени — первичная информация — память — личность — актуальные планы «объективной» и «субъективной» реальности (вторичная информация) — модификация ФИАС — генерируемые атрибуты «объемной» реальности (далее по тексту данный алгоритм обозначается сокращенным термином «сознание-время»). Отсюда становится понятно, что психика в самом первом приближении есть инструмент генерации и форматирования категорий пространства, времени. И что именно психика формирует информационный, главный для всего живого уровень реальности. Но еще боле интересными в данном фундаментальном алгоритме представляются две последние позиции, которые — ни много ни мало — обосновывают возможность управления временем и, соответственно, гибкими пространственными форматами генерируемой реальности. Отсюда, собственно, и выводится ключевой для рассматриваемого матричного уровня тезис о том, что именно эти фундаментальные свойства и их эмерджентная функция — процесс управления временем — лежат в основе феномена психопластичности. Таким образом проясняется и то, что вся непростая история становления профессиональной психотерапии — особенно в аспекте взаимоотношения данного направления с корпусом науки и устоявшимися религиозными институтами — может быть адекватно интерпретирована лишь с позиций сложностей в осмыслении и понимании сущностного содержания этого стержневого для психотерапии феномена, отмечаемых во все минувшие эпохи вплоть до настоящего времени

Как следует из всего сказанного, фундаментальный аспект феномена психопластичности на первом матричном уровне в первую очередь представлен моделью объемной реальности, динамическая структура которого приведена в идентифицированном нами (А. Л. Катков, 2001, 2006) общем алгоритме генерации этого сложнейшего феномена. Функциональное содержание основных выделяемых компонентов данного алгоритма раскрываются в нижеследующих тезисах.

Модель «объемной» реальности, выводимая в том числе на основе множества прорывных идей и высказываний признанных лидеров в сфере науки, философии, эпистемологии (см. цитирование в нижеследующих подразделах), основывается на аргументируемой необходимости: 1) выделения категории информационного в понятии реального; 2) сущностного растождествления этих двух слитных в парадигме классической науки понятий; 3) выведения чёткой зависимости параметров первичной информации о реальности от такой переменной, как скорость нервных (психических) процессов (на зависимость картины мира от скорости «нервных процессов» у субъекта указывали, в частности, Альберт Эйнштейн и Вернер Гейзенберг).

Детальный анализ и качественное уточнение последнего, ключевого в данном случае понятия показали, что под «скоростью нервных (психических) процессов» следует понимать содержательно-временные характеристики момента настоящего, формируемые ритмическими импульсами активного сознания. При этом длительность такого стандартного импульса бодрствующего сознания — темпорального кванта форматируемой реальности — колеблется, по данным многочисленных исследований, вокруг параметра в 25—30 миллисекунд, а содержательные характеристики представляют ту пространственную структуру реальности, которая формируется посредством первичной дифференциации общего поля реальности на объекты — предметы — среду — события.

Важнейшей особенностью такой первичной дифференциации является сопоставимость устойчивости всех поименованных компонентов с характеристиками импульсной активности сознания. Так, например, можно утверждать, что вероятность актуализации тех объектов и событий, параметры устойчивости которых не вписываются в обозначенные характеристики импульсной активности бодрствующего сознания, в «стандартной» картине мира будет стремиться к нулю.

С учетом сказанного, полный спектр функциональной активности фиксируемого импульса активности сознания человека (ФИАС), в смысле вклада в генерацию сложнейшей категории объемной реальности, включает следующие позиции:

• ФИАС генерирует основные темпоральные единицы — моменты настоящего — ритмическое и постоянное воспроизведение которых и есть способ первичного форматирования реальности, в чем, собственно говоря, и заключается неразрывная связь категорий времени и пространства;

• ФИАС, кроме того, является генерирующим импульсом формирования моментальной или иконической памяти — первичных единиц информации о реальности, складывающихся в итоге в эпифеномен осознаваемой личности субъекта (механизм интеграции первичной и вторичной информации в эпифеномен «Я» заслуживает особого внимания и рассматривается нами как еще одно фундаментальное проявление феномена психопластичности);

• ФИАС, кроме того, обеспечивает эффект присутствия «Я» в актуальных планах реальности и возможность синхронного опознания получаемого среза моментальной информации как картины «объективной» реальности (такой план реальности всегда отстает от оригинала на момент настоящего; при этом параметры ФИАС субъектом никак не фиксируются и не осознаются, что, собственно, и лежит в основе эпохальной иллюзии «объективного», т. е. независимого от субъекта времени и пространства);

• таким образом, ФИАС выступает в роли важнейшего творческого импульса, дифференцирующего вполне понятным теперь образом общую категорию реального до трех основных статусов: статус объекта; статус субъекта; статус потенциального, не проявленного в заданных характеристиках «объективного» времени поля реальности. При этом два первых статуса образуют собственно информационный полюс объемной реальности, который может быть исследован с использованием, прежде всего, инструментария первичной и вторичной информации, так или иначе представленного в общем корпусе науки. Потенциальный, непроявленный статус образует недифференцированный и, соответственно, не попадающий под категорию «информация» полюс реальности, исследование которого возможно лишь с использованием инструментария авангардной науки, оперирующей пластичными категориями ФИАС, времени-пространства (данный интереснейший аспект рассматривается в подразделе эвристики концептов первого матричного уровня);

• пластичные параметры ФИАС в свете сказанного представляют собой основу глубинного взаимодействия и трансформации дифференцируемых полюсов и статусов объемной реальности. Данный процесс, следовательно, может быть представлен как модификация параметров ФИАС и синхронная трансформацию статусов и полюсов реальности за счет «открываемой» таким образом обновленной информации. Что, собственно, и демонстрирует возможность осмысленного управления пластичными категориями времени-пространства.

Уточнение сущностного содержания и функциональных характеристик ключевого в концепции объемной реальности понятия «скорости нервных (психических) процессов» позволяет представить развернутые характеристики общего алгоритма генерации дифференцированных компонентов суперсистемы объемной реальности следующим образом.

Общая генеративная активность психического-бессознательного обеспечивает старт ритмических импульсов активного сознания. Действуя в коридоре заданных параметров, ФИАС растождествляет недифференцированное поле реальности на статусы объекта и субъекта, статус потенциального, не проявляемого в заданных параметрах поля реальности. В качестве первородных «кирпичей» такого строительства выступают универсальные единицы первичной информации (информационные эквиваленты темпорального кванта форматируемой таким образом реальности), которые в равной степени соотносятся как с объектом, так и субъектом, образуя общий для них информационный полюс объемной реальности.

Параллельно разворачиваются важнейшие процессы моментального (синхронного, симультанного) опознания первичной информации субъектом и моментального же форматирования первичной (или «объективной») структуры пространства-времени с выделением соответствующих объектов, предметов, среды, событий. При этом должно быть предельно понятно, что в отсутствии постоянного взаимодействия механизмов ФИАС, памяти и её носителя — осознаваемой личности субъекта — ни о какой генерации пространственно-временных параметров реальности речи быть не может. И что всякая попытка удаления субъекта из данной схемы заканчивается автоматическим свёртыванием получаемой картины мира в недифференцированный полюс объёмной реальности. Статус некой «объективности» реальности, таким образом, поддерживается лишь консенсусом популяционного сознания, действующего в режиме бодрствования, и прозорливые философы прошлого века (С. А. Аскольдов, 1922) это хорошо понимали.

Процесс «достраивания» реальности в непрерывную цепь событий, или протяженные во времени актуальные планы «объективной» и «субъективной» реальности, осуществляется за счёт того, что содержательные характеристики момента настоящего — такие, например, как «размеры» моментальной мнемонической единицы — не осознаются субъектом и не воспринимаются как дискретные. Соответственно, процесс фиксации и утилизации моментальной памяти интерпретируется субъектом как непрерывное восприятие объективно-автономной реальности с такой неотъемлемой характеристикой, как объективное линейное время. Отсюда понятно, что эпистемологические корни этих эпохальных иллюзий следует усматривать в том, что темпоральная дистанция между первичным недифференцированным полюсом реальности и свершившимся «фактом» получаемой таким образом картины мира если и фиксировалась, то не осмысливалась в рамках целостной концепции, обоснованной с позиций авангардной науки. И чуть позже мы еще вернемся к обсуждению этого крайне важного вопроса.

Дифференцируемые статусы и полюсы объемной реальности, следовательно, разделяются дистанцией в один темпоральный шаг, параметры которого, как понятно из всего сказанного, могут существенно отличаться от стандартных, задаваемых «объективным» временем. И далее пластичные параметры ФИАС открывают возможность выведения по крайней мере «части» потенциального непроявленного статуса в принципиально познаваемый информационный полюс объемной реальности. На что, собственно, и должна опираться авангардная методология исследования фундаментальных категорий, образующих суперсистему объемной реальности. Такого рода методология может быть представлена в том числе и технологиями сверхсложного моделирования, разработанными на основании принципов подвижной когнитивной оптики и кольцевого научного архетипа. Что, собственно, и является сущностным способом решения кране важной проблемы глубинного эпистемологического конфликта двух полярных способов познания реальности — «гнозиса» и «логоса», препятствующего развитию авангардного фронта науки.

Что касается более развернутых характеристик основных компонентов — дифференцируемых статусов и полюсов объёмной реальности, выводимых из темпорального принципа организации этой сложной системы, то здесь можно говорить о следующем.

Статус так называемой объективной реальности, или статус объекта, выстраивается из блоков первичной информации, формируемых в процессе моментального взаимодействия недифференцированного полюса реальности с психикой субъекта, но не ранее того. Получаемая таким путём первичная информация характеризует отнюдь не всю картину мира, а только лишь определённый срез — актуальный план, открываемый либо с использованием стандартных параметров (в этом случае мы имеем дело с хорошо знакомой нам картиной «объективной» реальности), либо — произвольно заданных параметров ФИАС. Непростой нюанс этого последнего способа форматирования пространственных характеристик категории объемной реальности заключается в том, что с в случае спонтанного опыта изменения стандартных параметров ФИАС получаемые таким образом эффекты, хоть и воспринимаются — согласно многочисленным свидетельствам — с потрясающей убедительностью, но никаким образом не находят и, конечно, не могут находить подтверждения в привычных и регулярно воспроизводимых форматах «объективной» реальности. Отсюда, собственно, и берет начало эпохальный конфликт «логоса» и «гнозиса». И только лишь с использованием инструментов авангардной науки, в частности — упомянутого сверхсложного моделирования процесса взаимодействия дифференцируемых статусов и полюсов объемной реальности, открывается возможность устойчивой репрезентации ее актуальных планов с иными пространственно-временными характеристиками, не менее «легальными», чем стандартные планы «объективной» реальности. И очень возможно, что о перспективах создания именно такого универсального способа репрезентации реальности писал Вильгельм Готфрид Лейбниц в своих знаменитых эпистемологических этюдах о грядущей «универсальной науке», или «универсальном — философском исчислении».

Далее необходимо иметь в виду, что блоки первичной информации являются базисом для формирования понятий и классов информации второго уровня (или вторичной информации), включая любые произвольные когнитивные построения и пережитый опыт субъекта, которые могут быть адекватно поняты лишь при наличии скрытого или явного перевода на язык первичной информации. В метафорическом смысле первичная информация — это проект некой Вавилонской башни, обитатели которой говорят на едином, понятном для всех первоязыке, и которая, конечно же, никогда не разрушалась. Эта «башня» стояла, и будет стоять, пока известная всем нам картина мира будет форматироваться стандартными форматами ФИАС. И в этом, безусловно, присутствует грандиозный смысл, «приватизированный» классической наукой. Другой вопрос, что, возможно, вокруг такой «малогабаритной» башни в это самое время выстраивается и другая конструкция, не менее легальная в смысле строгости принципов научной архитектуры, но при всём том — гораздо более просторная, понятная и удобная для пользования. А обновлённый, универсальный язык, предлагаемый обитателям этой новой конструкции, будет существенно более гибким и совершенным. Последний тезис особенно важен для понимания того, на каких основаниях выстраиваются принципы конструирования новой эпистемологической платформы, преодолевающей ограничения всех предшествующих этапов формирования научного мировоззрения — от классики до постнеклассики и постмодерна.

Далее безусловно важным аспектом исследования ключевых характеристик дифференцированных статусов сверхсложной категории объемной реальности является поиск сущностных закономерностей взаимодействия данных статусов в процессе информационного кругооборота, а также определение степени пластичности-ригидности в генерации стержневых форматов и характеристик объемной реальности.

В связи со всем сказанным, представляется абсолютно оправданным тот факт, что статус «объективной» реальности в общей комбинации рассматриваемых основных компонентов модели объёмной реальности обладает наименьшей степенью свободы. Это достаточно жёсткая система координат, ориентирующая субъекта в той нише возможностей, которую он пока что занимает, и придающая ему необходимое ресурсное ощущение определенности и уверенности. Но также следует признать и такой очевидный факт, что одного только «стандартно» оформляемого ресурса «объективной» реальности уже явно недостаточно для поиска и нахождения адекватных ответов на беспрецедентные вызовы Новейшего времени.

Статус субъекта выстраивается из тех же эквивалентных блоков первичной информации, блоков вторичной информации переживаемого индивидуального опыта, складывающихся в эпифеномен осознаваемой личности. При этом мы обосновываем смысл выделения нормативного вектора рассматриваемого статуса, который «примыкает» к полюсу так называемой объективной реальности, и креативного вектора, который взаимодействует с потенциальным, непроявленным субстатусом объективной реальности. В этом достаточно широком диапазоне и располагаются степени свободы данного важнейшего компонента объёмной реальности.

Осмысленное управление креативной активностью статуса субъекта — например, за счет использования навыков так называемого диалогизированного сознания в психотерапевтической практике, или использования процесса множественного моделирования актуальных планов реальности при помощи инструмента подвижной когнитивной оптики, определяемой пластическими параметрами ФИАС — существенно повышает степень свободы статуса субъекта. А понимание того, что полный цикл генерации научных знаний о функционировании объектного плана реальности должен включать абсолютно необходимое в данном случае взаимодействие блоков вторичной, или «субъективной» информации с первичной информационной матрицей объектной реальности (подробнее об этом см. в нижеследующих подразделах) только лишь подчеркивает значимость данного статуса в модели объемной реальности.

Специально здесь следует отметить то обстоятельство, что согласно логике построения модели объёмной реальности, таинство творческого процесса формирования статуса субъекта из отдельных информационных блоков первичной и вторичной информации как раз и должно происходить в «недрах» потенциального, непроявленного статуса объёмной реальности, для которого неадекватны линейные пространственно-временные закономерности, и даже сами понятия времени и пространства. И наоборот, для этого недифференцированного полюса реальности вполне адекватны такие понятия, как вечность (понимаемое как отсутствие самого факта импульсного форматирования поля реальности и, соответственно, факта линейного времени) и бесконечность (отсутствие какой-либо пространственной протяженности, выводимое из факта отсутствия генерации актуальных планов реальности). Иначе сложно или даже невозможно объяснить возможность сверхскоростного «сворачивания» множественной, разнокалиберной и разнопрофильной информации в целостный феномен «Я», как и возможность «разворачивания» данного феномена в такие конструкции, как «Я — мышление», «Я — память», «Я — поведение» и пр. с сохранением при том всех характеристик целостного «Я»; возможность произвольных (ментальных) путешествий во времени и множество других парадоксов психического.

Полноценное осознание того факта, что в метафорическом смысле мы — как личности, а не биологические субстраты — по крайней мере «одной ногой» пребываем в полюсе вечности-бесконечности и по большому счёту никогда из него выходили; и что «рукописи» — сконденсированные письмена памяти — в таком случае действительно «не горят», способно многое поменять в нашей жизни. И, конечно, в нашем отношении к тому, что мы называем смертью.

Понимание всей сложности генеза статуса субъекта, его беспрецедентной «посреднической миссии» во взаимодействии двух других дифференцируемых статусов объемной реальности (в ходе чего, собственно, и генерируется такое понятие как «информация»), безусловно, должно учитываться во всех авангардных научных построениях. Особенно в тех разделах авангардной науки, которые разрабатывают философское обоснование ассоциированной эпистемологической платформы, теории «всего», а также инновационные подходы к созданию искусственного интеллекта.

Потенциальный, непроявленный статус объемной реальности, как следует из всего сказанного, не предполагает возможности его форматирования механизмами стандартного времени. Следовательно, говорить о его пространственной локализации не приходится. В этой относительной, как теперь понятно, «не-бытийности» и кроется основная сложность легализации обсуждаемой категории в идиомах, координирующих бытие живущих ныне людей. Здесь надо понимать, что личный опыт переживания состояния измененного сознания и «открытия» измененной картины объектного и субъектного мира доступен немногим, и к тому же не сводим в некую общую модель мироустройства с обновленными ресурсными функциями. Концепт же «слепой», то есть не подкрепляемой личным и регулярно возобновляемым трансперсональным опытом веры, также не в состоянии существенно расширить горизонты бытия современного человека и адаптировать его к беспрецедентным вызовам Новейшего времен. Что, конечно же, является еще одним напоминанием об эпистемологическом конфликте «гнозиса» и «логоса» и необходимости поиска сущностного решения этого эпохального конфликта.

По этим же обстоятельствам затруднена легализация обсуждаемого компонента модели объемной реальности в корпусе науки, опирающегося на тот постулат, что все исследуемые феномены должны быть измеряемы. А значит, это должны быть в какой-то степени наблюдаемые феномены, так или иначе соотносимые с понятием «объективной реальности» (поэтому, например, «серьезные» науки о психике вплоть до настоящего времени представлены в основном нейронауками и близкими к этому сектору дискурсами).

Между тем все эти сложности легко преодолеваются с использованием инструментария авангардной науки, опирающейся на тот факт, что активность не проявленного в стандартных форматах ФИАС статуса реальности как минимум может быть измерена за счёт: 1) фиксации изменения параметров ФИАС; 2) определения степени смещения получаемой таким образом картины мира от стандартных характеристик так называемой объективной реальности; 3) определение степени изменения сущностных характеристик субъекта (т.е. качественных, рефлективных характеристик личности, а не только констатации признаков измененного сознания). Как максимум — исследуемые параметры недифференцированного полюса реальности могут быть доступны для наблюдения и измерения за счет разработки сверхсложных программ моделирования объемной реальности и динамики взаимодействия всех ее компонентов. Последняя констатация чрезвычайно важна для полноценной легализации рассматриваемого статуса сверхсложной категории объемной реальности в системе кодифицированных научных знаний и, соответственно, признания профессиональной психотерапии — опирающейся во многом на беспрецедентные пластические возможности данного статуса — в качестве состоятельного научно-практического направления.

Вопрос об основной функции рассматриваемого статуса объемной реальности не является таким уж простым. На поверхности — функция некоего вместилища потенциальных, не проявляемых в условиях форматирования стандартным временем планов бытия. И далее приходится признать, что стандартные «размеры» бытия, чётко ограничиваемые форматами стандартных же значений ФИАС, могут серьёзно уступать практически необозримому и не проявленному в знакомых нам горизонтах реальности её «небытийному» потенциалу. И если принимать во внимание идентифицированную динамику взаимодействия рассматриваемых компонентов объемной реальности, то полный цикл функциональной активности исследуемого статуса должен включать весь алгоритм генерации данного сложнейшего феномена, начиная с инициации ФИАС и заканчивая возможностью раскрытия потрясающего многообразия возможных планов реальности. Таким образом, перед нами — истинный творец континуума сознания-времени-пространства, создатель уникального феномена жизни, архитектор самоорганизованной информации, парадоксальным образом сфокусированной в «точке Я», но также и сверхнадежный хранитель всей поступающей сюда информации, начиная от «сотворения мира» до сегодняшнего дня.

В метафорическом ключе рассматриваемый перманентный акт творения можно представить как выстраивание общего информационного лика реальности перед зеркальным полем её актуального плана — что не является таким уж новым сюжетом в древнеиндийской и восточной философии. Другой вопрос, что основные коллизии данного во всех отношениях интересного процесса выводятся из абсолютно понятного и доказуемого факта — протяжённости момента настоящего и уточнения понятия «скорость нервных (психических) процессов». Здесь же необходимо принимать во внимание и очевидную сложность темпоральной организации процесса «кругооборота» информационных программ с этапом их реализации в актуальных планах реальности. Что, в свою очередь, позволяет предполагать, что функциональная активность рассматриваемого статуса объемной реальности сосредоточена не столько на «обналичивании» определенного темпорального плана данного статуса, сколько на развитии его беспрецедентного информационного потенциала.

Специфическая функциональная активность потенциального, непроявленного статуса объемной реальности (обозначаемого в классических философских, психологических и психотерапевтических дискурсах анонимным термином «бессознательное»), определяемая при соответствующем взаимодействии со статусом субъекта, собственно, и обеспечивает высокую скорость терапевтической трансформации дезадаптивных информационных программ субъекта, притом что последние являются мишенями профессиональной психотерапии. Более подробно данный прагматический аспект функциональной активности бессознательного будет рассматриваться нами в нижеследующих подразделах.

В связи со всем сказанным следует констатировать, что степень свободы данного сверхважного статуса реальности представляется, во-первых, наивысшей, а во-вторых — необходимой для обеспечения неисчерпаемого многообразия планов объёмной реальности, так же и как для формирования обновленных модусов бытия современного человека в эпоху Новейшего времен.

Обновленное понимание сущности и основных функций психического

В самых кратких тезисах выводимое из концепта объемной реальности понимание сущности и основных функций психики следующее. Исходя из логики разрабатываемого нами авангардного научного подхода, психика, в первую очередь, есть инструмент генерации сверхсложной системы объемной реальности. Данный подход в понимании психического кардинальным образом отличается от сведения функций психики к отражению и познанию неких «объективных» характеристик стандартного — единственно возможного в классических концептуальных построениях — плана реальности, а также регуляции адаптивной активности индивида (У. Джеймс, 1890), выстраиванию коммуникаций и системы отношений с субъектами и объектами окружающего мира (Б. Ф. Ломов, 1984) с допущением того обстоятельства, что сам человек может в доступных ему границах изменять конфигурации объектной реальности с использованием креативной функции психики (Я. А. Пономарев, 1976). В контексте такого предельно упрощенного понимания функций психики само по себе существование феномена психического представляется совершенно не обязательным и во многом случайным в картине мироздания, рисуемой адептами естественно-научной классики (Ф. Т. Михайлов, 2001). В то время как известнейшие представители естественных наук — например, такие как химик, лауреат Нобелевской премии Илья Пригожин и физик Роджер Пенроуз — настаивают на том, что следует разрабатывать описание мироустройства, проясняющее необходимость самого существования человека, и что «правильные» физические теории должны описываться с помощью феномена сознания (см. цитирование в следующих подразделах). Чему, собственно, и соответствует разработанное нами определение функциональной сущности психического.

Итак, основная функция психики — генеративная. При этом, как следует из всего сказанного, в синхронном режиме генерируют следующие базисные феномены — компоненты объемной реальности:

• феномен сознания — диссоциирующие импульсы ФИАС;

• феномен «объективного» времени и пространства;

• дифференцированные статусы и полюсы реальности, формирующие сложную конструкцию объемной реальности;

• феномен информации — как основной «продукт» деятельности психики;

• феномен пластичности, в том числе пластичных категорий времени, пространства, рефлективных характеристик субъекта — как возможность сверхэффективного, «моментального» взаимодействия и трансформации статусов и полюсов объемной реальности.

Ниже будет представлена гипотеза «информационной (темпоральной) генетики», проясняющая глубинную взаимозависимость феномена жизни как такового, и взаимодействия статусов объемной реальности (включая ту сферу психического, которая в философской и научной литературе обозначается как «бессознательное» и представляет потенциальный-непроявленный статус объемной реальности).

Выведение генеративной функции психического в ее полном объеме дает основания полагать, что сам по себе феномен психического, являясь по сути и содержанием, и сферой взаимодействия компонентов объемной реальности, участвует в сложнейшем «информационном кругообороте», обеспечивающем развитие общего поля объемной реальности. Таким образом, складывается понимание подлинных истоков и предназначения феномена психического, много что проясняющее, в том числе в отношении дифференцируемых форм активности и структурных компонентов психики.

В свете сказанного также понятно и то, что классическое описание функциональной активности психики раскрывает лишь достаточно узкий аспект взаимодействия объектного и субъектного статусов объемной реальности в ее «единственно возможном» стандартно форматируемом плане. И все позднейшие добавления к этому стандартно оформляемому профилю функциональной активности психического (например, эмотивная, конативная, аксиологическая функции) здесь по сути ничего не меняют. В то же время обоснование базисной, генеративной функции психики, во-первых, даёт возможность гораздо более объёмной репрезентации собственно феномена психического, а во-вторых — существенно дополняет функциональную реальность классических определений психической активности. Так, например, познавательная функция психики получает грандиозный «бонус» в виде легализованного способа репрезентации невообразимого многообразия возможных планов бытия, но также со всеми необходимыми здесь оговорками — небытия. Регулятивная и креативная функции получают возможность осмысленного, эффективного использования суперресурсного потенциала психики, открываемого в непроявленном полюсе объемной реальности. Коммуникативная функция в этих же условиях дополняется возможностью полноценного развивающего общения субъекта с открываемыми суперресурсными инстанциями психического. Таким образом, новое понимание и открывающиеся здесь возможности по форсированному развитию генеративных функций психического будут способствовать беспрецедентному росту адаптивных кондиций субъекта, особенно востребованных в эпоху Новейшего времени. И, разумеется, все эти возможности в первую очередь будут представлены в переработанной предметной сфере психотерапевтической практики.

Исходя из всего сказанного, настоящий концепт первого матричного уровня общей теории психотерапии является наиболее прагматичным — в смысле возможностей использования его функционального потенциала в практических целях — и востребованным на уровне всех нижеследующих теоретических построений.

Концепция информационной (темпоральной) генетики

Идея информационной (темпоральной) генетики в каком-то смысле является проработанной «когнитивной оптикой» некоторых актуальных аспектов рассмотренной нами фундаментальной теории объемной реальности. Настоящая концепция фокусирует внимание на информационном полюсе объемной реальности (статус «объективной реальности» или «объектности», а также статус субъекта); выдвигает эвристические гипотезы в отношении основных принципов взаимодействия данного полюса с потенциальным — непроявленным статусом объемной реальности; обосновывает идею информационного (темпорального) кругооборота как основного результата такого взаимодействия, но также идею приоритета актуальной информации в процессах преобразования хорошо известного нам статуса «объективной реальности».

Концепция информационной (темпоральной) генетики в методологическом смысле является наиболее оснащенной, ибо следующие теоретические блоки первого матричного уровня — концепты диалогизированного мыслительного стиля, кольцевого научного архетипа и ассоциированной эпистемологической платформы — как раз и являются проработанными эпистемологическими инструментами данного теоретического блока. Итак, в самом кратком виде идея приоритета актуальной информации в процессах активного преобразования объектной сферы реальности в концепции информационной генетики может быть представлена следующими тезисами:

• в современном мире наука понимается в том числе и как процесс производства знаний, обладающих высокой степенью сложности (такие знания нельзя получить за счет простых умозаключений или обыденных действий) и предсказуемости — т. е. последствия использования полученных таким образом знаний более или менее понятны, и само это выстраивание вероятной перспективы существенно уменьшает степень неопределенности бытия современного человека;

• в функциональном смысле научная деятельность традиционно предстает как познавательная (объясняющая, мировоззренческая, а также имеющая непосредственное отношение к процессу образования) и производственная — обеспечивающая поступательные и революционные темпы научно-технического прогресса. Однако в условиях Новейшего времени более востребованными становятся адаптивная и собственно эволюционная функции науки, выражающаяся в многократном усилении возможностей по управлению пространственными (объектными) характеристиками реальности и их трансформации в заданном направлении;

• следовательно, есть все основания полагать (и актуальные футурологические прогнозы лишь подтверждают такие прогнозы), что объектная структура реальности будет стремительно меняться в соответствии с фундаментальными установками и активным информационным каркасом авангардной науки. И что эти изменения по своим масштабам и темпам будут существенно превосходить и вытеснять обусловленный природными закономерностями ход событий. Данная и в целом понятная составляющая концепта «информационной генетики» разворачивает фокус нашего внимания в сторону актуальных эпистемологических установок современной науки, выполняющих функцию «информационных генов», вокруг которых происходит программируемая трансформация объектных характеристик реальности, и углубленного исследования такого эпистемологического каркаса.

Между тем, как понятно из всего вышесказанного, еще более перспективной и, конечно, более сложной для понимания составляющей концепта «информационной (темпоральной) генетики» является аргументированная возможность управления другим интереснейшим аспектом реальности — категорией времени, что обеспечивает поистине безграничные адаптационные и эволюционные перспективы популяции homo sapiens, и кроме того, является наиболее радикальным и эффективным способом решения накопившихся цивилизационных проблем и перманентных кризисов самого разного толка. Однако в целом аналогия с программируемым форматированием объектной сферы по «лекалам» особой информационной программы здесь более чем уместна. Такая аналогия в какой-то степени проясняет сложнейшую динамику актуализации и развертывания в информационном полюсе особой темпоральной генетики потенциального, не проявляемого в стандартных параметрах ФИАС статуса объемной реальности. Подобная постановка вопроса разворачивает фокус нашего внимания уже в сторону феномена жизни, традиционно — т. е. с позиции доминирующих установок естественно-научного подхода — понимаемого как некий способ самоорганизации наблюдаемого материального субстрата реальности (притом что наличие каких-либо других, не наблюдаемых и не измеряемых в стандартно заданных условиях аспектов реальности здесь отрицается).

Исходя их этих допущений, изначально должен возникнуть феномен жизни — некий атрибут высокоорганизованной материи — а затем уже и феномен психического, выводимый из взаимодействия этой живой и высокоорганизованной материи с объектами, предметами, явлениями окружающего мира, иначе говоря — средой. Нелепость такого допущения, а значит и всех традиционных определений психики, совершенно очевидна. Ибо феномен жизни — по авторитетному заключению лауреата Нобелевской премии Эрвина Шредингера (2018) — не выводится из фундаментальных закономерностей физического мира. Мало того, феномен жизни им прямо противоречит. То же самое можно сказать и в отношении сложных форм организации материи. Для того чтобы такие системы сложились, функционировали и развивались — изначально необходима генерация системного стержня (информационной программы) с отчетливым антиэнтропийным вектором активности. А в нашем случае — еще и такой программы, которая бы предусматривала сложнейшую темпоральную динамику формирования и развития статуса субъекта.

И здесь мы никак не сможем обойтись без хотя бы краткого фрагмента эпистемологического анализа, демонстрирующего, во-первых, всю сложность охватываемой в данном случае проблематики. А во-вторых, сам факт того, что концепция информационной (темпоральной) генетики серьезно и глубоко прорабатывалась в ходе реализации первых этапов Базисной научно-исследовательской программы по психотерапии. Данный фрагмент, кроме того, указывает на глубокие корни идеи информационных (темпоральных) генов, берущих свое начало от провидческих высказываний гениальных мыслителей прошлого, но также — а это еще более важно — и самую суть неприемлемого эпистемологического дефицита, присутствующего в этих опередивших свое время высказываниях.

Так, например, фундаментальный концепт авторов раннего буддизма (а именно к этому учению проявлял повышенный интерес Шредингер) — идея «дхармы» — имеет прямое отношения к импульсному процессу генерации времени и всего сущего. Об этом прямо говорят определения понятия «дхармы», прописанные в наиболее ранних, дошедших до нас источниках. Здесь дхарма рассматривается как «первичное явление», «неделимая составляющая бытия», «абсолютная природа реальности», «характеристика — так как она есть — реальности», «элементарный блок, мельчайшая частица сознания», «мгновение». Дхармы непрерывно появляются и исчезают; их «волнение» образует человеческую суть; дхармы содержат мир и дают возможность воспринимать мир (Ф. И. Щербатский, 1988; С. Радхакришнан, 1993; С. Чаттерджи, Д. Датта, 1994; М. Мюллер, 2009; К. Ринпоче, 2017; Е. Торчинов, 2017). Примечательно то, что в этих определениях представлены актуальные (объектные) планы реальности — события, явления; характеристики импульсной активности сознания-времени, а также статус субъекта. Субъект и объект, таким образом, взаимосвязаны концептом дхармы. Отсюда, что называется, рукой подать до идеи объемной реальности. Однако именно в этом контексте «темпорально-информационных генов» объемной реальности концепт дхармы если кто-то из «серьезных» ученых и рассматривал, то уж точно не пытался выстраивать сверхсложные математические модели объектных планов реальности с использованием идеи дхармы. И уж тем более — модели объемной реальности с использованием пластических характеристик элемента сознания-времени в этих подлинных «атомах» пространственно-временного-информационного континуума.

Наиболее отчетливо идея о наличии нематериальной информационной основы реальности была представлена Платоном в развиваемом им понятии анамнесиса. Под этим термином Платон, во-первых, подразумевал «присутствие» в неком особом и недоступном для живущих людей пространстве определенных идей (или, как бы мы сейчас сказали, информационного потенциала). А во-вторых — возможность актуализации или припоминания этих идей, после чего такие актуализированные идеи становятся реальной движущей силой и собственно объектами в хорошо знакомой нам «объективной реальности». Откуда, собственно, и появился термин анамнесис. И далее вот эти провидческие высказывания гениального мыслителя Платона о сложной структуре реальности были квалифицированы как «объективный идеализм» и сданы в исторический архив, как и многие другие идеи, скрыто или явно конфронтирующие с допущениями естественно-научного подхода.

Далее в наиболее известной и, вне всякого сомнения, наиболее полной из дошедших до нас исследовательских работ — трактате Аристотеля «О душе» (около 350 г. до н. э.), близкая к теме настоящего подраздела проблематика раскрывается следующим образом. Относительно сложности исследуемой сферы Аристотель пишет так: «Добиться о душе чего-нибудь достоверного во всех отношениях… безусловно, труднее всего… относится ли она к тому, что существует в возможности, или, скорее, это есть некоторая энтелехия: ведь это имеет немаловажное значение» (Аристотель, цит. по изд. 1975). Понятие энтелехии в отношении рассматриваемой сложнейшей категории Аристотель раскрывает следующим образом: «Что душа есть причина и смысл сущности — это ясно, так как сущность есть причина бытия каждой вещи, а у живых существ быть означает жить, причина и начало этого — душа; кроме того, основание (logos) сущего в возможности — энтелехия. Душа есть энтелехия в таком смысле как знание… обладающего в возможности жизнью». Мы бы сказали, что речь здесь идет о потенциальном статусе информационной программы, благодаря которой развертывается «бытие» или феномен жизни. И здесь важно понимать, что Аристотель имел в виду именно информацию (чистые смыслы), но не какие-то материальные носители этих смыслов. В еще одном фрагменте цитируемого произведения по этому поводу он высказывается предельно ясно: «Так вот, благодаря чему мы прежде всего живем, ощущаем и размышляем, — это душа, так что она есть некий смысл и форма, а не материя или субстрат». И это очень важное уточнение, поскольку отсекает любую возможность спекуляции темой биологической генетики. Следуя логике Аристотеля, гены есть вторичное образование, возникающее вокруг первичной информационной программы (энтелехии), а не наоборот. Однако в силу отсутствия во все времена после Аристотеля возможностей по «опредмечиванию» потрясающей когнитивной оптики этого автора идея энтелехии также была отправлена в исторические архивы.

Проблему участия инстанции души (монады) в процессе активной генерации как первичной, так и вторичной — в нашей классификации — информации исследовал и такой великий ученый как Готфрид Вильгельм Лейбниц, творивший на рубеже XVII–XVIII веков. В частности, в одном из главных философских сочинений «Монадология» он описывает сферу функциональной активности души-монады следующим образом: «Монада есть простая субстанция, не имеющая частей… В этой простой субстанции необходимо должна существовать множественность состояний и отношений, хотя частей она не имеет. Преходящее состояние, которое обнимает и представляет собой множество в едином или в простой субстанции, есть не что иное, как то, что называется восприятием (перцепцией), которое нужно отличать от апперцепции, или сознания». И далее Лейбниц развивает идею о том, что имеет место восприятие и в отсутствии сознания, или — неосознаваемое восприятие. И что характерно, именно в этом своем пассаже он прямо называет души живых существ энтелехиями. То есть Г. В. Лейбниц четко дифференцирует различные состояния монады-души и постулирует зависимость генерируемой информации именно от этих кондиционных характеристик. Так, например, в следующем фрагменте цитируемой работы Лейбниц пеняет философам картезианского толка именно за то, что они этих различий не делают и совершают таким образом грубую методологическую ошибку: «И здесь картезианцы сделали большую ошибку, считая, что за ничто неосознаваемые восприятия… поэтому же они, разделив ходячее мнение, смешали продолжительный обморок со смертью в строгом смысле» (Г. В. Лейбниц, цит. по изд. 1982).

И далее Лейбниц говорит о трансцендентной функции совокупность монад разного уровня развития (всего им выделялось четыре таких уровня) — последние, по его собственному выражению, «живые зеркала Вселенной». Однако разумные души — монады более высокого уровня — представляют собой вместе с тем отображения самого Божества как творца природы, или монады самого высокого уровня. И в этих высказываниях Лейбница опять-таки можно отследить намек на сложную темпоральную структуру психического; на главную, дифференцирующую и связующую функцию психики, явленную в том, что психика — суть средство и способ развертывание основополагающих статусов объемной реальности, но также и возможность полноценной, двусторонней коммуникации между ними. Главное условие такой полноценной коммуникации между статусом субъекта и, как понятно из сказанного, не проявляемым в стандартных форматах сознания — времени статусом объемной реальности, по Лейбницу, есть достижение уровня развития психики субъекта до монады-духа (третий из возможных уровней). Что предполагает возможность освобождения от проявлений телесности, в частности — от смущающего влияния перцепций и апперцепций. Таков, по мнению Готфрида Лейбница, человек будущего, или сверхчеловек, трансцендентная сущность которого максимально приближена к ангелам и Богу.

Однако взаимодействие с предметной сферой и генерация «разнокалиберной» информации, согласно Лейбницу, не является единственной функцией этой загадочной инстанции. Существенно более важной здесь представляется функция некоего внутреннего стимула, благодаря которому и происходит вот эта постоянная смена кондиционных состояний и отношений. Об этой функции Лейбниц высказывается следующим образом: «Деятельность внутреннего принципа, которая производит изменение и переходит от одного восприятия к другому, может быть названа стремлением. Правда, стремление не всегда может достигнуть цельного восприятия, к которому оно стремится, но в известной мере оно всегда добивается этого и приводит к новым восприятиям». То есть душа-монада-энтелехия, или особая программа — не так уж важно, как именно мы назовем эту сущность — обеспечивает еще и некий внутренний мотив (вспоминаем «волю к жизни» Шопенгауэра), и энергию, преодолевающую энтропию предметного мира.

Наконец Лейбниц, который был таким же блестящим математиком и физиком, как и философом, прекрасно понимал необходимость создания совершенно новой науки, способной продемонстрировать, обосновать и просчитать сложную картину реальности, из которой невозможно исключить «разнокалиберную» информационную активность души-монады. Разумеется, такая новая наука должна была действовать на основе обновленных априорных методологических принципов, разительно отличающихся от традиционных допущений естественно-научного подхода. И вместе с тем это должна быть именно наука со строгой системой доказательств и возможностью математического анализа выдвигаемых здесь гипотетических положений. О перспективах такой принципиально новой науки Лейбниц высказывался в следующих возвышенных выражениях: «Ибо тот, кто будет обладать этой наукой, прежде всего сделает для себя ясным с помощью точных доказательств то, что может быть установлено о Боге и о душе; а для этого нужно, чтобы мы уже имели достаточные данные» (Г. В. Лейбниц, цит. по изд. 1982). Однако сам Лейбниц смог только лишь набросать общий план и написать предисловие к книге под интригующим названием: «Начала и образцы новой всеобщей науки», из которых было понятно, что вот этих «достаточных данных», как и проработанной идей относительно того, каким образом могут быть добыты такие данные, у него во время написания цитируемого труда (т. е. за 250 лет до появления суперкомпьютеров, с помощью которых именно такие данные могут добываться и просчитываться) не было. В связи с этим изложенные здесь идеи Лейбница были отправлены в исторические архивы, а труд «Монадология» если и припоминается, то чаще всего лишь в связи с вводимым здесь понятием «неосознаваемого», неверно переформулированного как «бессознательное».

О степени сложности задачи, которую представляет полноценная репрезентация всей панорамы информационной (темпоральной) генетики сложной категории реальности, и которая, как оказалось, была «не по плечу» даже и Лейбницу, можно судить по работам другого величайшего мыслителя — Иммануила Канта. В своем эпохальном труде «Критика чистого разума» (1781) Кант постулировал окончательный и, казалось бы, бесповоротный вывод категории души из предметной сферы принципиально познаваемого, а потому — научного опыта. Аргументы, представленные здесь Кантом, более чем убедительны: 1) понятие души не подпадает под априорный закон причинности, т. е. никакой системы априорного — понятного разуму — знания о душе построить в принципе невозможно; 2) во внутреннем чувстве — перцепции, апперцепции и тем более феномене «Я», который вообще не сводим к внутреннему чувству — нет аналога материи, которая является субстратом классического естествознания; 3) понятие души так же «выпадает» из формата чистых, по Канту, трансцендентальных условий получения какого-либо опыта: категорий пространства и времени (т. е. в известном нам пространственно-временном континууме такого «объекта» познания попросту не существует); 4) следовательно, такие категории как Бог, душа и вопрос о бессмертии души отходят в сферу трансцендентного, т. е. принципиально не проявляемого в категориях чистого разума статуса (И. Кант, цит. по изд. 1993). Но далее в своих трудах «Критика практического разума» (1788), «Критика способности к суждению» (1790) Кант говорит о том, что познание психического может осуществляться не только эмпирическим — опытным путем и представлять, таким образом, обособленный раздел прагматической антропологии, но также этот познавательный процесс может и выступать в виде некоего аналога естествознания, в смысле использования метода самонаблюдения и научной интерпретации информации о феномене «внутреннего чувства», феномене «Я». Следовательно — и это очень важная констатация в процитированных трудах Канта — познание психического может представлять собой раздел трансцендентальной философии, исследующей фундаментальные и прикладные познавательные способности человека, в частности — способности конструировать условия опыта до появления самого опыта. Видимо, это обстоятельство Кант и имел в виду, когда говорил о новой науке — подлинной метафизике, которая, по его мнению, еще только должна появиться. И только с позиции этой абсолютно новой науки, по мысли Канта, и можно искать адекватные объяснения сложнейшего феномена априорного синтеза непосредственно данного нам актуального плана реальности (И. Кант, цит. по изд. 1993, 1994, 2015).

И вместе с тем даже и этот величайший мыслитель, по мощи своего гения сравнимый разве что с Гераклитом, сделав первый и самый главный шаг к установлению сущностной взаимосвязи между статусом субъекта, объекта и непроявленным статусом объемной реальности (предикация задаваемых форматов категории времени и пространства статусу субъекта (!), сделав и второй важнейший шаг в этом же направлении (акцент на фундаментальные, трансцендентальные, по Канту, познавательные способности человека), — так и не сделал завершающего третьего шага к созданию этой новой науки. Условия проявления трансцендентного — категорий души, духа, Бога — в форматах, понятных чистому разуму (например, за счет привносимой трансцендентальной пластики субъективных категорий времени и пространства) Кантом так и не были сформулированы и должным образом обоснованы. Трансцендентная сущность понятия души и эмпирическое (прагматическое) содержание понятия психики оказались разделенными на столетия. А с учетом мощного влияния на умы исследователей, которое оказывала философия еще в самом начале эпохи Нового времени и, принимая во внимание почти безграничный авторитет самого Иммануила Канта, — сложившаяся информационная матрица в отношении понимания категорий души и психики регулярно воспроизводилась и продолжает воспроизводиться в общем корпусе науки. И в частности, и особенно — в секторе наук о психике, вследствие чего исследователи сферы психического, даже и такие как У. Джеймс, Л. С. Выготский, столетиями упирались в одну и ту же стену отсутствия сущностного понимания истоков кризисного состояния системы рационального знания, сущностного же понимания рецептов преодоления этого фундаментального кризиса, по большей части прописанных в трудах величайшего мыслителя эпохи Нового времени Иммануила Канта.

Здесь же необходимо обратиться и к трудам Георга Вильгельма Фридриха Гегеля, имя которого именно в связи с концептами авангардной науки практически не упоминается. Не исключено, что и по причине особенностей изложения основных работ, тексты которых по сложности построения едва ли не превосходят предметы этих работ. Между тем основной предмет исследования Гегеля — понятия субъективного, объективного и абсолютного духа — безусловно соотносится и с концепцией, и основной проблематикой информационной (темпоральной) генетики. В частности, в фундаментальном произведении «Феноменология духа», впервые изданном в 1807 году, Гегель описывает субъективный дух как «дух непосредственный; в этом смысле он есть душа, или природный дух… в душе пробуждается сознание; сознание полагает себя как разум, который непосредственно пробудился, как себя знающий разум, освобождающий себя посредством своей деятельности до степени объективности, до сознания своего понятия». В этой сентенции Гегель, по сути, прямо говорит о том, что сознание, разум и, следовательно, субъект есть отформатированная механизмом сознания «часть» потенциального-психического. Важно здесь и то, что сознание и разум, по утверждению Гегеля, пробуждаются непосредственно, то есть генерируются вот этой потенциальной инстанцией психического. В этих утверждениях также просматривается и некое далеко выходящее за рамки обыденности целеполагание. По Гегелю, такое целеполагание заключается в развитии или становлении абсолютного духа или абсолютной идеи — именно за счет проработки инстанции «природной души» механизмами сознания и реальности, «через снятие которой он только и становится впервые духом для себя». И далее абсолютно логичным выглядит предположение Гегеля о том, что инстанция «природного духа» не такая уж стихийная и незрелая, как это полагается во многих философских, психологических и прочих дискурсах. Он в частности пишет, что «уже с самого начала перед нами дух — не как просто понятие, не как нечто просто субъективное, но как идея единства субъективности и объективности, каждое дальнейшее движение которой есть выхождение за пределы простой субъективности» (Г. В. Ф. Гегель, цит. по изд. 1977).

Крайне значительными и перспективными представляются идеи Гегеля, высказываемые им и в отношении категории времени. Разделяя здесь точку зрения Канта на трансцендентный характер универсальных категорий пространства-времени, Гегель тем не менее постоянно подчеркивал, что пространство и время — это не просто близкие или тождественные понятия, но в сущности это одно понятие. Так, например, уже в другом своем произведении «Философия природы» Гегель утверждает следующее: «В представлении пространство и время совершенно отделены друг от друга, и нам кажется, что существует пространство и, кроме того, также и время. Против этого „также“ решительно восстает философия» (Г. В. Ф. Гегель, цит. по изд. 1977). И здесь же Гегель проясняет полную идентичность этих будто бы разделяемых понятий в следующих тезисах: 1) истиной пространства является снятие им самим его моментов; 2) время и есть наличное бытие этого постоянного снятия; 3) не во времени все (т. е. пространственные характеристики реальности — авт.) возникает и преходит, а само время есть это становление, есть возникновение и прехождение. То есть время, по Гегелю, следует понимать как отдельную сущность, обладающую в том числе и пространственными характеристиками, которые являются субъекту только лишь в процессе «моментального снятия». И более того, согласно Гегелю, вот эта загадочная сущность — время — может пребывать и в состоянии длительности, и в состоянии вечности (вневременности). Причем и одно, и другое состояние неким образом «присутствуют» в реальности: «вечности не будет, вечности не было, а вечность есть». Отсюда буквально рукой подать до простой мысли относительно того, что вечность как раз и «располагается» сразу же за границами мгновения настоящего. Но простые мысли — это не для Гегеля. Зато сложнейшие процессы кругооборота генерации информации в полюсе «мгновений настоящего» и затем — препровождения рождающихся таким образом понятий в полюс вечности-бесконечности Гегель раскалывал как орехи. Так, например, он говорил о том, что: «Понятие… не есть нечто временное. Наоборот, оно есть власть над временем… Идеи вечны» (Г. В. Ф. Гегель, цит. по изд. 1977). В этом смысле время — это даже не только и не столько пространственный феномены, сколько идеальный инструмент для генерации и ассимиляции информация в полюсе вечности-бесконечности. И здесь уже совсем близко до идеи темпоральной генетики, проясняющей сущность психического — целого, идеи — к которой Гераклит, Платон и даже Кант только еще «подбирались». Но не случилось. Так же, как не получилось у Гегеля связать масштаб «мгновенных снятий» с эпистемологической структурой реальности и выведением именно такой модели темпоральной реальности, которая пригодна для сложных математических расчетов.

Другой известный немецкий философ — Фридрих Вильгельм Йозеф Шеллинг, главные труды которого были опубликованы во второй половине XVIII века, в своих произведениях постоянно возвращался к идее тесного взаимодействия духовного и органического начала сложной структуры реальности и доказывал невозможность их отдельного, изолированного существования. Такая сложная реальность, согласно Шеллингу, есть некий единым организм, инициированный феноменом жизни как таковой. И далее он ясно говорил о том, что в этом колоссальном вселенском «организме» присутствует видимая, контурируемая сторона и невидимая, не доступная какому-либо измерению, но ясно угадываемая основа. Так, например, в своем основном произведении с весьма красноречивым названием «О мировой душе. Гипотеза высшей физики для объяснения всеобщего организма, или Разработка первых положений натурфилософии» Шеллинг высказывается о взаимодействии выводимых им ипостасей следующим образом: «Исследование всеобщих изменений в природе, а также развития и состояния органического мира действительно приводит естествоиспытателя к общему началу, которое, паря между неорганической и органической природой, содержит первопричину всех изменений в первой и последнее основание всей деятельности во второй; поскольку это начало есть повсюду, его нет нигде, и поскольку оно есть все, оно не может быть ничем определенным или особенным; именно поэтому в языке для него по существу нет обозначения — идею его древняя философия (к ней, завершив свой круговорот, постепенно возвращается наша) передала нам лишь в поэтических образах» (Ф. В. Й. Шеллинг, цит. по изд. 1987). В этом весьма емком пассаже Шеллинга сокрыто многое. Тут можно усмотреть и осмысленную попытку выведения дифференцируемых статусов объемной реальности — объектного, субъектного и потенциального-непроявленного. И конечно же, ключевую характеристику этого последнего статуса объемной реальности в виде отсутствия здесь привычных нам (и тем более апологетам естественно-научного подхода) атрибутов времени и пространства. Но главное — абсолютно беспрецедентную роль этого сверхинтересного статуса в обеспечении «бытия» двух других статусов теперь уже объемной реальности, между которыми вот этот невидимый импульс начала всего и вся «парит». Однако возможно еще более важным — с точки зрения идентификации главной эпистемологической проблемы, существующей в способах репрезентации сложнейшей категории реальности — представляется последний тезис Шеллинга, касающийся того, что и философия, и наука в целом в отсутствие сущностного решения относительно понятных способов репрезентации вот этой загадочной, вневременной и внепространственной основы «всего», так и будут ходить по замкнутому кругу. То есть и здесь мы возвращаемся к теме конфликта «гнозиса» и «логоса» и понимаем всю важность нахождения сущностного решения этого эпохального конфликта.

Надо сказать, что Шеллинг с его абсолютно выдающейся научной интуицией подошел к сути решения этой ключевой эпистемологической проблемы совсем близко. Так, например, он не считал отсутствие возможностей идентификации вот этой «невидимой» ипостаси реальности современной ему наукой какой-то вечной проблемой. Здесь Шеллинг совершенно определенно высказывается в том плане, что: «Если нам хотят сказать, что первые истоки органической природы недоступны физическому исследованию, то это необоснованное утверждение ведет лишь к утрате исследовательского мужества… То, что наш опыт не дает нам данных о преобразовании одной и той же организации… о переходе одной формы и вида этой организации в другие формы и виды… не является доводом против такой возможности». И далее он говорит о том, что к таким вот переходам и, соответственно, к теме идентификации непроявленных инстанций реальности в принципе, возможно, имеют отношение временные периоды, с позиции которых следует рассматривать данную сложнейшую проблематику. Однако именно это темпоральное направление философской мысли Шеллингом не развивалось, и скорее, наоборот, он все более углублялся в аспекты пространственной организации реальности с вполне предсказуемым результатом — никаких подлинных начал «всего и вся» он здесь не обнаружил. Факт такого фиаско (он считал, что в итоге ничего не так и не добился) Шеллинг переживал настолько, что все его труды были опубликованы не им самим, а его учениками и последователями.

Между тем и все последователи, и мы с вами можем только лишь восхищаться гениальной интуицией и глубиной научного мышления Шеллинга, предложившим осмысленную и проработанную идею «всего», выстроенную с учетом сложнейшей структуры реальности и принципа неустранимости психического из этой теоретической конструкции. Он, пожалуй, был ближе, чем кто-либо к реализации третьего Кантовского шага к созданию совершенно новой науки, ибо глубоко понимал суть предложенных Кантом революционных преобразований в репрезентации того, что именуют реальностью. Так, в своей почти забытой статье «Иммануил Кант» самую большую заслугу этого величайшего философа Шеллинг усматривает в том, что Кант «… прежде всего коренным образом перевернул представление, согласно которому воспринимающий субъект пребывает в бездеятельности и покое, а предмет деятелен, — переворот, проникающий, подобно электрической искре, во все отрасли знания» (Ф. В. Й. Шеллинг, цит. по изд. 1989). То есть нам здесь прямым текстом говорят о генеративной функции психического в отношении информации о каких-либо объектах, но также и об отсутствии любых пространственно-информационных отношений в реальности при исключении субъекта из этих отношений. Информация, исходя из подобных и других, еще более определенных высказываний Шеллинга, — как раз и есть то «парящее», что объединяет объектный и субъектный статус реальности. И вот именно такая констатация в эпоху поднимающегося «воинствующего материализма» была проявлением подлинного научного мужества блестящего философа и смелого человека — Фридриха Вильгельма Йозефа Шеллинга.

Выдающийся русский философ Семен Людвигович Франк в своем известном произведении с говорящим названием «Непостижимое» (раздел «Дух» и «душа») обращал внимание на исключительную важность понимания генеративной миссии данных инстанций психического в отношении феномена бытия конкретного человека, но также и на сложность разграничения этих понятий: «В сущности, — пишет Франк, — еще доселе никому не удавалось определить различие между «духом» и «душой» столь ясно и однозначно, чтобы этим установлены были бы точные границы между этими двумя областями». И здесь же он дает перечень вопросов, которые возникают при использовании феноменологического (рефлексивного) анализа этих инстанций психического: «Есть ли «дух» нечто, что принадлежит ко мне, к моей внутренней жизни, как имманентная часть последней, или же он есть в отношении меня нечто численно иное, другое — т. е. нечто мне трансцендентное? Имею ли я сам «дух» в том смысле, что я сам есмь дух (а не только «душа»), или я имею дух так, что я имею отношение к нему как к внешней реальности? Принадлежит ли «дух» ко мне, или он только принадлежит мне наподобие всего другого, чему я могу быть только причастен? Или, быть может, мы должны сказать, что то и другое имеет силу одновременно, что я имею, с одной стороны, начало «духа» как элемент моей душевной жизни, и с другой стороны — через него соприкасаюсь с духовными реальностями, выходящими за пределы моего «Я»? (Л. С. Франк, цит. по изд. 1990).

В этом же смысле примечательны выведенные Л. С. Франком уровни душевной жизни — души как начала жизни, души как носителя знаний, исходящих из «непостижимых глубин бытия», души как носителя формы и стадий сознания. В сочетании с ключевыми, по Франку, характеристиками данной инстанции, таким как «непротяженность», «непространственность», «невременность», «нелокальность», выведенные уровни функциональной активности приводят к тому, что рассматриваемая «часть» психического имеет самое непосредственное отношение к процессу генерации импульсной активности сознания-времени, но также и пониманию того важнейшего обстоятельства, что именно за счет пластических возможностей по оформлению такой импульсной активности, инстанция «души» может обеспечивать доступ к беспрецедентным информационным архивам «глубин бытия». То есть — в нашей интерпретации — выполнять посредническую миссию между идентифицированными статусами сложной категории объемной реальности. Однако у самого Франка вот этот необходимый в данном случае темпоральный аспект организации сложного взаимодействия субъектного, объектного и непроявленного статусов объемной реальности разработан не был.

Последняя и наиболее близкая к нам по времени волна подъема темы панпсихизма, отмечаемая с конца 70-х годов прошлого столетия, по всей видимости, связана с общей неуспешностью идей эмерджентизма. Данные идеи основаны на том допущении, что психика, в частности феномен сознания, возникает на какой-то определенной стадии развития материи, и что до этой стадии ничего подобного в реальности — так, как ее понимают сторонники эмерджентных теорий — не существовало. В солидных научных публикациях конца прошлого века было показано, что такой предельно упрощенный подход к интерпретации того, что есть реальность (психика и сознание — в том случае, если объектные планы реальности могут развертываться без их участия — попросту не нужны) — абсолютно тупиковая метапозиция, которая уже никому и ничего не объясняет. Такого рода утверждения базируются исключительно на убеждениях их авторов, они принципиально недоказуемы. И поэтому эти утверждения не подпадают даже под критерии научных гипотез, как это убедительно показали известные ученые-философы Сьюэл Райт (в статье «Панпсихизм и наука», 1977) и Томас Нагель (в статье «Панпсихизм», 1979).

Сторонники панпсихизма новой волны, такие как Гален Строссон (2006), Дэвид Чалмерс (2015), Джулио Тонони (2015), как раз и пытаются обосновать выдвинутые ими идеи «Квалиа», «Абсолютной реальности», «Интегрированной информации» в духе авангардной науки, признающей только лишь логически выверенные и экспериментально подтверждаемые (на примере так называемых mind-моделей или специально разработанных математических моделей) гипотезы построения реальности. Такова, например, теория «Интегрированной информации» Д. Тонони, которой приписывают точное математическое обоснование и предсказательную силу в отношении процессов сознания. С нашей точки зрения, прогресс в научном обосновании этой последней версии идеи панпсихизма очевиден так же, как и несомненная важность некоторых находок. Так, например, в структуре такого выделяемого им фундаментального свойства сознания, как «исключение», Тонони прописывает следующее: «… опыт течет с определенной скоростью — каждый опыт охватывает, скажем, сто миллисекунд или около того, но у меня нет опыта, который охватывает всего несколько миллисекунд…» (цит. по К. Кох, 2014). То есть здесь усматривается некий намек на важность определения параметров форматирования актуальных планов реальности с использованием механизмов сознания-времени. Однако дальше этого ни Тонони, ни Чалмерс (в разработке того, что он обозначает как единицу опыта, или «квалиа») не идут. Таким образом, основной упрек, предъявляемый авторам концептов, выстроенных в духе панпсихизма новой волны, — отсутствие идеи, позволяющей в итоге обнаруживать и тестировать феномен сознания (А. Ревонсуо, 2013) — остается без достойного ответа. То есть и в данном случае мы встречаем все тот же эпистемологический дефицит, препятствующий конструктивному решению проблемы эпохального конфликта «гнозиса» и «логоса».

В концепции же информационной (темпоральной) генетики — неотъемлемого компонента общей теории объемной реальности — все вышеприведенные эпистемологические сложности находят свое сущностное решение. Согласно ключевым гипотетически положениям данной концепции, поистине неисчерпаемый «информационно-генетический» потенциал сложной категории объемной реальности представлен статусом потенциального-непроявленного, который, собственно, и можно обозначить, как энтелехия всего. Но далее — и это самое главное — генеративная активность данного статуса по разворачиванию панорамы «всего» сопровождается возможностью моделирования-наблюдения актуализированных темпоральных планов этого «всего», каждый из которых не менее легален, чем план «объективной реальности».

Как уже было сказано, такого рода активность как минимум может быть измерена за счёт: 1) фиксации изменения параметров ФИАС; 2) определения степени смещения получаемой таким образом картины мира от стандартных характеристик так называемой объективной реальности; 3) определение степени изменения сущностных характеристик субъекта (т.е. качественных, рефлективных характеристик психического статуса, а не только констатации признаков измененного сознания). Как максимум — исследуемые параметры недифференцированного полюса реальности могут быть доступны для наблюдения и измерения за счет разработки сверхсложных программ моделирования объемной реальности и динамики взаимодействия всех ее компонентов.

То есть если для наблюдения удаленных или микрообъектов в традиционных, пространственных плоскостях реальности нужны были телескопы либо микроскопы, то для наблюдения и измерения пластичной объектно-субъектной структуры темпоральных планов объемной реальности необходимы оснащенные соответствующим программным обеспечением суперкомпьютеры или своеобразные темпоскопы. Вот этих вполне научных способов репрезентации реальности, собственно, и не хватило гениальным мыслителям прошлого, как и идеи о том, что психическое целое как раз и выполняет функцию такого темпоскопа. И вот эта очевидная и уникальная подсказка, как оказалось, всегда была у нас «в кармане» в виде феномена «гнозиса», уже почти препровожденного в пыльные исторические архивы. Но поскольку, с учетом всего сказанного здесь, данный способ познания сложнейшей категории реальности практически полностью реабилитирован, обоснован как вполне научный и более того — как инструмент авангардной науки, то и проблема эпохального конфликта «гнозиса» и «логоса» находит сущностное решение за счет понимания отношений дополнительности этих базисных способов познания реальности.

Отсюда понятно, что психическое целое — это и есть теперь уже вполне наблюдаемая и измеряемая информационная (темпоральная) генетика «всего». И что вот эти дифференцируемые по весьма произвольным и противоречивым критериям ипостаси психического целого, такие как: Абсолют или Бог — дух — душа — внесознательные инстанции психического — осознаваемая «часть» психики — наконец-то имеют все шансы обрести свои темпоральные границы. Вся проблема заключалась в том, что эти «неуловимые» инстанции искали в пространстве, между тем как подлинная стихия этих интереснейших инстанций психического — время.

Понятно также и то, что развернутая функция психического целого — помимо того что за счет актуализации информационного потенциала инициируется феномен жизни (дух живо-творящий, согласно известным гностическим интерпретациям) — состоит еще и в том, что получаемая за счет активного жизненного процесса обновленная информация транслируется в полюс вечности-бесконечности (или потенциальный-непроявленный статус объемной реальности), в котором и происходит непрерывный рост и качественное преобразование — т. е. подлинные мутации в условиях неограниченной свободы полюса вечности-бесконечности — информационной сущности объемной реальности.

И здесь мы еще раз обращаемся к базисному алгоритму генерации сложнейшей категории объемной реальности, идентифицированному по результатам наших исследований. Первый блок такого алгоритма, завершающийся открытием множества информационных планов объемной реальности (генеративная активность психического — фиксируемый импульс активности сознания (ФИАС) — феномен субъективного времени — первичная информация — память — личность — актуальные планы «объективной» и «субъективной» реальности (вторичная информация) — модификация ФИАС — генерируемые атрибуты «объемной» реальности) в рамках концепции информационной (темпоральной) генетики дополняется еще и вторым важнейшим блоком: трансляция полученной субъектом информации в непроявленный статус реальности — свертывание актуальной информации в структуру потенциальных информационных генов — качественные преобразования информационных генов (креативная мутация) в полюсе вечности-бесконечности — актуализация обновленных информационных структур в объектном статусе объемной реальности — целенаправленная модификация объектных характеристик определенного плана реальности в соответствии с обновленной информационной программой. Таким образом, используемая стартовая схема, проясняющая суть концепта информационной (темпоральной) генетики, обретает здесь свое начало и завершение.

Из данной итоговой схемы, помимо уже обозначенной нами возможности осмысленного управления импульсными характеристиками категории времени, выводятся и другие важные следствия, представленные в следующих тезисах:

• обосновывается возможность осмысленной трансформации общего информационного полюса реальности — его объективных и субъективных компонентов — в заданном направлении, и, следовательно, возможность корректного моделирования генерируемых таким образом атрибутов «объемной» реальности;

• устанавливается важнейшая взаимосвязь и взаимозависимость категорий «объективной» и «субъективной» информации, обосновывается необходимость постоянного информационного «круговорота» этих категорий, обеспечивающего непрерывное развитие информационного полюса реальности;

• обосновывается необходимость серьезной ревизии и реконструкции эпистемологических установок уже не только сектора наук о психике, но также и корпуса науки в целом;

• обосновывается тот факт, что психотерапия — по «корневому» признаку обращения к феномену психопластичности, отслеживаемому на всех исторических этапах становления данной традиции — как раз и является идеальной моделью для исследования и реализации всех обозначенных здесь беспрецедентных возможностей авангардной науки.

Диалогизированный когнитивный стиль

Качественное уточнение и экспликация вышеприведённых тезисов, характеризующих модель объёмной реальности, позволили конкретизировать понятие пластичной когнитивной оптики, которое в нашем случае наполняется вполне определенным и достаточно строгим содержанием, отличающемся в этом смысле от «вольницы» радикальных вариантов постмодернистских и постнеклассических эпистемологических подходов, и которое мы обозначили как диалогизированный когнитивный стиль.

Такое определение указывает на имеющуюся здесь возможность адекватного перевода разноформатных «языков» описания весьма далёких друг от друга актуальных полюсов и планов объемной реальности без какого-либо когнитивного диссонанса. Последнее обстоятельство (т. е. наличие неустранимого когнитивного диссонанса), по материалам проведенного эпистемологического анализа, как раз и является основной причиной затяжного кризиса, или даже тупика, в котором пребывает доминирующая ныне диссоциированная эпистемологическая платформа.

Новый инструмент системного мышления (который при желании можно обозначить ещё и как новый тип рациональности) — диалогизированный когнитивный стиль — в первую очередь актуален для исследования тех объектов и событий, устойчивость которых несопоставима со стандартными параметрами ФИАС. Основная сложность исследования таких сущностей заключается в том, что получаемая от них информация так или иначе (и чаще всего без всякого осознания) переводится в стандартные масштабы ФИАС без должной ссылки на необходимые условия её адекватной репрезентации. В данном случае осуществляется скрытая подмена одних форматов реальности, в которых была получена определенная информация, другими — в которых данная информация будет заведомо искаженной и не соответствующей объемно-закономерной структуре «чужеродной» пространственно-временной матрицы.

Против засилия такого отнюдь не проясняющего и, конечно, не научного, а наоборот, псевдонаучного способа интерпретации реальности резко возражал М. Хайдеггер в своём знаменитом произведении «Что зовется мышлением?» (цит. по изд. 2007). В связи с важностью данного тезиса мы приводим его целиком: «К чему такие вопросы о деле, относительно которого каждый справедливо соглашается, что оно, мол, ясно всему миру как день — то, что мы на земле, а в данном избранном примере стоим напротив дерева. Но не будем слишком поспешны с такими допущениями, не будем принимать эту ясность слишком легко. Мы сразу же отказываемся от всего, лишь только нам такие науки, как физика, физиология и психология с научной философией, со всей их оснащённостью примерами и доказательностью объясняют, что мы, собственно, не видим дерева, а в действительности воспринимаем некую пустоту, в которой определённым образом рассеяны электрические заряды, мчащиеся с великой скоростью туда и сюда… Откуда берут эти науки полномочия на такие суждения? Откуда берут эти науки право определять местоположение человека, а себя приводить в качестве мерила этого определения?… Но мы сегодня склонны скорее повалить цветущее дерево, чем отказаться от наших якобы более ценных физических и физиологических знаний». Собственно говоря, приведённая цитата есть пример когнитивного диссонанса, присутствующего в самой основе доминирующей диссоциированной эпистемологической платформы, и никак не решаемого с помощью традиционного когнитивного репертуара, инструментов анализа, основанных на искаженной системе репрезентации исследуемых аспектов реальности.

Предполагаемая в модели объёмной реальности новая версия адекватного — для различных статусов и темпоральных уровней контурируемой реальности — перевода одних актуальных форматов в другие, как раз и представлена технологиями диалогизированного когнитивного стиля. И вот этот способ экологического в своей основе мышления позволяет и сохранить цветущее дерево Мартина Хайдеггера в своей прекрасной целостности, и адекватно воспринимать субатомный уровень организации объектной реальности, но также — и, пожалуй, это здесь главное — понимать, в каком именно полюсе объемной реальности вот эти будто бы совершенно разные информационные объекты могут «встречаться» без какого-либо намека на конфликт.

В этом смысле диалогизированный когнитивный стиль, конечно, прелюдия — первое приближение к обновленным эпистемологическим основам авангардной науки. Ибо любые, сколь угодно изощренные эпистемологические конструкции изначально формируются в креативной лаборатории психического, а затем уже переносятся в обновленные матричные конструкции авангардного поля науки и далее — в объектную реальность. Что, собственно, мы и пытались показать в концепции информационной (темпоральной) генетики.

Но если в сфере авангардной науки этот новый способ системного мышления с необходимостью должен транслироваться в эпистемологическую основу разрабатываемого научного архетипа, более гибкую и адекватную, чем жесткие ограничения естественно-научного архетипического полюса, то в сфере философии диалогизированный когнитивный стиль может применяться без всяких предварительных условий и процедур.

И здесь самое время еще раз вспомнить Мартина Хайдеггера и его понимание сущностного содержания метафизики. Таковое, по Хайдеггеру (цит. по изд. 2007), заключается в том, что: «Основное дело метафизики — всерьёз и по-настоящему спрашивать». При этом главный метафизический вопрос Хайдеггер ставит следующим образом: «Как обстоит дело с Ничто? Почему вообще есть Сущее, а не наоборот Ничто?». Полагаем, что в свете всего сказанного понятно, что в данном случае речь идёт об идентификации и соотношении потенциального-непроявленного и объектного статусов сложной категории объемной реальности. И да, — это есть основной вопрос философии, но мы бы переформулировали его следующим образом: «Каким образом возможно Бытие (Сущее) и Небытие (Ничто) в одной и той же реальности? В каких отношениях находятся „бытийный“ и „небытийный“ статусы этой реальности?». И если теперь попытаться переформатировать вот эту последнюю версию главного метафизического вопроса в задачу, которую необходимо решить, то здесь можно вспомнить и двух других выдающихся ученых и мыслителей, которые представили эту задачу следующим образом: «Необходимо найти такой язык, который должен показать истинную суть обозначенных категорий проявленного и непроявленного» (выдержка из беседы Джидду Кришнамурти с Дэвидом Бомом «О самом важном», 1996).

Так вот, диалогизированный когнитивный стиль как раз и является тем самым темпоральным «языком» первичной Аристотелевской и Хайдеггеровской философии, с которой на самом деле должна начинаться вся подлинная наука, но ей же и заканчиваться (то есть метафизика буквально — это теперь не то, что «после физики», но и «до физики»).

В этом смысле диалогизированный когнитивный стиль — это еще и ответ всем критикам философии (метафизики, в понимании Аристотеля и Хайдеггера), требующим немедленной «отмены» вот этой, по их мнению, абсолютно не нужной, «умозрительной» дисциплины. По странному стечению обстоятельств, «легион» таких критиков представлен именно апологетами естественно-научного подхода, обосновывающими свою агрессивную позицию следующими аргументами:

• философское знание в своей основе — синтетически-априорное (т. е. предшествующее необходимому исследовательскому опыту), а поэтому — умозрительное и спекулятивное;

• там, где философия опирается на данные проведённых научных исследований — она вторична, по сути не сообщает ничего нового из того, что не было бы известно науке; то есть в таком своём качестве она абсолютно не нужна;

• философия не имеет своей собственной методологии в строгом смысле этого слова; основной вектор используемых данной дисциплиной исследовательских методов — историография — в существенной степени подвержен субъективным, зачастую полярно противоположным интерпретациям;

• философия, следовательно, лишь мимикрирует под науку — это псевдонаука, которая приносит больше вреда, чем пользы, и поэтому её нужно заменить общей методологией науки, научной картиной мира, психологией научного творчества и научного мышления, логико-эмпирической реконструкцией динамики науки;

• философия не способствует формированию целостного мировоззрения, то есть утратила своё основное предназначение; вместо этого она предлагает фрагментарные, противоречивые концепты, где почти каждому тезису соответствует антитезис;

• философия излишне абстрактна, ее язык сложен для усвоения; таким образом, философия не проясняет, а усложняет поиски решения сложных проблем бытия современного человека;

• и разумеется, в качестве эссенциального объекта для всего вышесказанного выступает метафизика — концептуальное ядро философии как целостной дисциплины.

Даже и при беглом знакомстве со всем этими претензиями понятно, что концепция информационной (темпоральной) генетики и представленный здесь инструментально-методологический ряд, в том числе и рассматриваемый концепт диалогизированного когнитивного стиля, во-первых, полностью реабилитируют уничижительный в интерпретации такого рода критиков термин «умозрительного». Подлинная наука просто обязана начинаться и завершаться адекватным «умозрением», позволяющим избегать искаженных допущений на старте исследовательского процесса, но также крайностных, по сути неверных интерпретаций в процессе и в завершении любых проводимых исследований. А во-вторых, именно эти вышеприведенные и нижеследующие теоретические построения и концепты как раз и являются собственно методологией первичной философии, позволяющей находить сущностные решения для противоречий и конфликтов любой степени сложности (вспоминаем эпохальный конфликт гнозиса и логоса, метафору «цветущего дерева» и «бытийно-небытийные» вопросы Мартина Хайдеггера). Понятие диалогизированного когнитивного стиля, кроме того, много что проясняет в оформлении прагматической герменевтики психотерапевтического процесса. И к этому важному вопросу мы еще вернемся при обсуждении концептуального содержания третьего уровня дисциплинарной матрицы общей теории психотерапии.

Кольцевой научный архетип

Следующий «большой» концептуальный инструмент, развивающий идею информационной (темпоральной) генетики в ареале науки, — кольцевой научный архетип, который по своим сущностным характеристикам принципиально отличается и от элементаристского, и от холистического научных архетипов.

Кольцевой научный архетип определяется нами как способ генерации научных знаний, специфика которого представлена: 1) возможностью репрезентации полного спектра исследуемых характеристик объёмной реальности в связи с возможностью актуализации любых темпоральных планов такой реальности (здесь используется метафора «кольца» с изменяющимся «диаметром» репрезентативной оптики, откуда, собственно, и выводится обозначение данного концепта); 2) перспективой выстраивания обоснованного континуума точек зрения и вариантов решения тех или иных научных задач в соответствии с масштабами и закономерностями проблемных узлов, проявляемых в заданных и других форматах реальности, в которых такого рода задачи находят адекватное решение; 3) ясным пониманием того, как именно приемлемые и адекватные в заданных обстоятельствах точки зрения и варианты решения тех или иных научных задач могут измениться на другие или даже полярно противоположные точки зрения и варианты решения задач в ином репрезентативном фокусе; 4) возможность наглядной демонстрации того, что такого рода динамика является отнюдь не конфликтной, а развивающей по существу.

Исходя из данного определения, кольцевой научный архетип может с успехом использоваться и в самых строгих научных дисциплинах, основным предметом которых является первичная информация об актуальных планах реальности, но также и в сфере психотерапии, где основной акцент делается на исследование и трансформацию личного опыта (вторичную информацию).

Качественное уточнение и экспликация понятия «кольцевой научный архетип», используемого для исследования первичной информации, показали, что ключевым компонентом здесь является встроенный концепт «объёмного преобразователя» — наиболее перспективного, сложного, но в то же время и строгого инструмента в данной конструкции. Суть данного встроенного концепта представлена в следующих позициях:

• признание необходимости учета «момента репрезентативной (когнитивной) оптики» в содержательных характеристиках любых инструментов научного исследования (математические величины, физические константы, «объективные» законы, закономерности и проч.), т. е. именно того обстоятельства, которое и выносилось за скобки фундаментальных допущений естественно-научного архетипического полюса;

• выведение формулы универсального темпорального преобразователя, характеризующего соотношения объектно-предметно-закономерной структуры определённого актуального плана реальности;

• расчета момента когнитивной оптики (определенного параметра ФИАС), в рамках которого репрезентируется та или иная объектно-закономерная структура реальности по данной формуле;

• трансформация и интерпретация полученных результатов исследования в соответствии с пространственно-временным форматированием именно того плана реальности, в общем контексте которого и происходило измеряемое событие.

При этом понятно, что главным проблемным узлом здесь является вторая позиция по выведению адекватной формулы универсального темпорального преобразователя, для чего, собственно, и нужны суперкомпьютеры и адекватное программное обеспечение. И безусловно, здесь можно использовать и исследовать самые разные подходы — от создания новой математики с обоснованием понятия пластической (темпоральной) математической единицы, до включения компонентов сознания-времени в систему констант физического мира.

Исторические прецеденты таких попыток известны. Так, например, в самом раннем из всех известных математических трактатов — одном из обнаруженных списков древнеиндийской «Шульба-сутра» — какие-либо знаки и значения цифрового ряда обязательно соседствовали со знаком нуля, обозначающего в данном случае бесконечность, а не что-либо другое (цит. по А. Н. Чанышеву, 2005). То есть в данном способе прописывания математической величины не хватает лишь знака переходного момента репрезентативной (когнитивной) оптики, открывающего подлинные форматы этих будто бы абстрактных математических единиц, величин, или, правильнее сказать, статичных характеристик «объективной» реальности. Следовательно, как раз в данном случае и можно говорить, что в качестве таких учитываемых единиц реальности выступают уже не абстрактные математические знаки, но формализованное понятие «дхармы» — подлинного темпорального атома объемной реальности. Что, конечно, может быть использовано в качестве исходной модели для более точных расчетов с использованием современных компьютерных технологий.

Уже в эпоху Новейшего времени авторитетнейший ученый-физик Роджер Пенроуз в своём известном произведении «Новый ум короля» об интересующем нас предмете высказывался следующим образом: «В самом деле, есть нечто весьма странное в том, как время входит в наше сознательное восприятие. И я думаю, что для интерпретации этого феномена в рамках наших традиционных представлений может понадобиться совсем другая концепция. Сознание — это, в конце концов, единственное явление, согласно которому время „течёт“. Я полагаю, что именно после открытия Правильной квантово-гравитационной теории (ПКТТ) у нас появится возможность описать её с помощью феномена сознания. В этом случае всё собирается. Появляется простота, ясность и единство» (Р. Пенроуз, 2011).

Здесь же уместно напоминание о том, что начало теории относительности было положено в мысленных экспериментах Альберта Эйнштейна по моделированию динамики пространственно-временных параметров реальности в условиях путешествия человека «вместе с лучом света». Но если продолжить вот этот мысленный эксперимент теперь уже с позиций кольцевого научного архетипа, мы должны учитывать то фундаментальное обстоятельство, что в соответствии с условиями поставленной задачи параметры когнитивной оптики, ФИАС, в данном случае должны принимать значение вечности-бесконечности. А скорость света в соответствии с новыми правилами прописывания данной константы должна быть приравнена к нулю.

Таким образом, человек, «двигающийся» вместе с лучом света, с позиции кольцевого научного архетипа оказывается в точке «конца света» в буквальном смысле этого слова, где свет действительно «стоит», а понятие скорости вообще исчезает. Что в архетипической логике естественно-научного подхода означает космологическую сингулярность — свертывания любых временных и пространственных характеристик реальности. В логике построения объемной реальности это означает препровождение субъекта к статусу потенциального-непроявленного, для которого стандартные характеристики времени и пространства принципиально не применимы, и наоборот, адекватны понятия вечности-бесконечности. И здесь нельзя не обратить внимания на тот факт, что соответствующим образом подготовленная психика человека с неимоверной легкостью совершает вот эти «гностические» перемещения между объектным и непроявленным статусом реальности. И что для этого совсем не обязательно отправляться в свое последнее путешествие без каких-либо перспектив возвращения в общество живущих ныне людей.

Попутно здесь же решается вопрос, который активно дебатируется в мире «объективной» науки и который Мартин Хайдеггер, наверное, сформулировал бы следующим образом: «А как обстоит дело с Большим взрывом? Он уже окончательно „прогремел“ или все еще продолжается?». Так вот, с позиции кольцевого научного архетипа и тех параметров ФИАС, о которых мы только что говорили (вечность-бесконечность) и которые, по логике вот этого обновленного способа репрезентации характеристик объемной реальности, обязательно следует учитывать, Большой взрыв еще и не начинался. Что же касается всех прочих, так или иначе контуририруемых параметров ФИАС и соответствующих пространственных форматов реальности — Большой взрыв, конечно же, «прогремел», но сопутствующие ему фазы и закономерности разворачивания дифференцированных характеристик объектных планов здесь могут быть разными. То есть за счет использования методологии кольцевого научного архетипа мы получаем сущностные и при этом весьма строгие ответы на такие важнейшие вопросы: «Каким образом возможно Бытие (Сущее) и Небытие (Ничто) в одной и той же реальности? В каких отношениях находятся „бытийный“ и „небытийный“ статусы этой реальности?»

Качественное уточнение и экспликация понятия «кольцевой научный архетип», используемого в психотерапии для исследования личного опыта клиентов (или вторичной информации), показали, что в сущности здесь речь идет об оформлении адекватных эпистемологических моделей феномена психопластичности, в частности механизмов «гнозиса», воспроизводимых психикой человека без каких-либо сложностей, в ходе чего процесс «путешествия» субъекта от энтропийного вектора бытия, т е. достаточно жёсткой привязки к стандартным форматам «объективной реальности», — к недифференцированному, креативному полюсу объемной реальности с его практически не ограничиваемой свободой, не только не выводится за скобки, но и является сущностным атрибутом ареала авангардной науки. Тем более — такой науки и практики, какую представляет в настоящее время психотерапия. Более того, для психотерапии актуализация феномена психопластичности является главным универсальным механизмом достижения терапевтической эффективности, обеспечивающим скорость конструктивной трансформации универсальных и специальных психотерапевтических мишеней, а также их последующей ассимиляции в устойчивый ресурсный статус, высокие уровни адаптации и показатели качества жизни субъектов психотерапевтического процесса.

Технологический аспект актуализации гиперпластического статуса субъектов в ходе психотерапевтического процесса более подробно будет рассматриваться нами при анализе концепций и концептов третьего матричного уровня общей теории психотерапии.

Ассоциированная эпистемологическая платформа

Настоящий компонент первого матричного уровня общей теории психотерапии, с одной стороны, является развитием идеи информационной (темпоральной) генетики. Но с другой — собственно эпистемологического ракурса — данный концепт является главным аргументом для легализации авангардного научного направления «психотерапия» и, возможно, необходимой модификации корпуса науки в целом. Отсюда необходимость в более подробном и обстоятельном раскрытии философского обоснования и содержательной сути понятия «ассоциированная эпистемологическая платформа».

Итак, важнейшим философским основанием данного понятия являются труды в области рекурсивной истории науки великих французских философов Мишеля Фуко и Гастона Башляра. Именно в такой последовательности мы и рассмотрим основные идеи этих авторов, имеющие непосредственное отношение к рассматриваемому здесь понятию.

Мишель Фуко формулирует главные тезисы разработанной им концепции «Археологии знания» (цит. по изд. 2012) следующим образом: объект, или «вещи», — это прежде всего информационный объект, а не что-либо другое; информация об объекте образуется по правилу дискурса; следовательно, дискурс, понимаемый как совокупность высказываний и правил, по которым они делаются, присутствует в любом объекте — это и есть абсолютно реальная взаимосвязь слов и вещей; правила, по которым образуются эти взаимосвязи или конфигурации «археологического поля», и есть эпистемы (центральное понятие в эпистемологических построениях Фуко); эти правила — эпистемы не осознаются, но на них можно влиять в той степени, в которой они будут представлены в сознании исследователя; таким образом, процесс «археологии» информационных архивов накопленных знаний, по Фуко, — это исследование высказываний — дискурсивных «атомов», выявление (осознание) скрытых правил — эпистем, по которым эти высказывания формируются; но далее возможна ревизия информационных архивов, или по крайней мере понимание ограничений, со скрытым участием которых такие архивы были созданы. И, конечно же, в содержании вышеприведенных тезисов мы так же находим признаки идейного резонанса с концептом «информационной генетики» — одним из главных методологических компонентов разработанной нами версии эпистемологического анализа.

Эпистемологические исследования Фуко ограничивались только лишь историей западноевропейской культуры Нового времени. В этом, заметим, непродолжительном по историческим меркам периоде, на основании выведенных стержневых характеристик Фуко выделил три эпистемических конфигурации: ренессанс, классический рационализм и современность, кардинальным образом различающиеся между собой. В ренессансной эпистеме слова и вещи соотносятся по сходству; в классическую эпоху они соизмеряются друг с другом посредством мышления, путем репрезентации в пространстве представления; начиная с XIX века, согласно исследованиям Фуко, «слова и вещи связываются друг с другом еще более сложной опосредованной связью — такими мерками, как труд, жизнь, язык, которые функционируют уже не в пространстве представления, но во времени, в истории».

Понятно, что такое ограничение охватываемого исторического периода, а также и вполне очевидный лингвистический и культурологический фокус исследовательского внимания Фуко как минимум не способствуют адаптации и масштабному использованию концепции «Археологии знания» в каких-либо других секторах науки. Однако именно в таком перегруженном и запутанном в фактологическом ракурсе и явно обделенном в эпистемологическом смысле секторе наук о психике многие концептуальные находки Фуко обретают вторую жизнь. Так, например, чрезвычайно конструктивными для выстраивания дееспособной рекурсивной истории психотерапии являются следующие знаковые высказывания — рекомендации Мишеля Фуко, на которые, как мы полагаем, следует обращать внимание историографам наук о психике. В своей основной работе помимо прочего Фуко утверждает, что предназначенный для описания различных «пространств разногласия» метод археологии знания при рассмотрении этих «связностей-эпох» имеет своей задачей «разрушить старые и открыть новые противоречия — это значит объяснить, в чём они могут выражаться, признать их значимость, либо приписать их появлению случайный характер». И далее в том же ключе Фуко говорит о том, что для археологии знания «существенны прежде всего внутренне присущие дискурсам оппозиции… Она занята исследованием неадекватности объектов, расхождениями модальностей, несовместимостью концептов, случаями исключения теоретического выбора. Ещё одна её задача — выявить различие ролей всех этих форм оппозиции в дискурсивной практике». Он полагает, что именно за счет полноценной реализации вот этих последних утверждений «археология знания оказывается способной описывать переходы из не-философии в философию, из не-науки в науку».

Согласимся, что для становящейся психотерапевтической науки вот эти тезисы-предписания Фуко — ровно то, «что доктор прописал». Ибо все, что мы имели здесь до самого последнего времени — это, по свидетельству многочисленных экспертов, некие непроходимые «джунгли» противоречий и несоответствий, прослеживающиеся буквально на всех уровнях организации психотерапевтической традиции, практики и науки. Так, например, приходится говорить о конфликтующих мировоззренческих установках и реально существующей оппозиции «больших» ареалов психотерапевтической традиции; об относительном или абсолютном несоответствии теоретических подходов, лежащих в основе многочисленных направлений и методов профессиональной психотерапии; о несогласованных концепциях управления качеством психотерапевтической помощи и противоречивых установках в практике оказания самой этой помощи и пр. Однако в нашем случае этот «гордиев узел» все же распутывается, в том числе и благодаря концептуальным положениям «Археологии знания» Фуко.

Далее необходимо остановиться на концепции «рекурсивной истории» Гастона Башляра (1972, 2000). Последний рассматривал процесс исторической реконструкции науки прежде всего как историю становления эпистемологических профилей через эпистемологические разрывы и преодоление эпистемологических препятствий в неких «эпистемологических актах». Прояснение этих базовых, в философских построениях Башляра, понятий — эпистемологических препятствий, профилей, разрывов, актов — представляет для нас особый интерес, поскольку рамочная методология эпистемологического анализа как раз и выстраивается вокруг данных понятий.

Эпистемологические препятствия, по Башляру, порождаются любым некритически усвоенным или утратившем критичность по отношению к себе знанием. Специалист-эпистемолог видит в них «тупики» или «ловушки», в которые могут попасть неискушенные исследователи, но также и «точки» возможного инновационного прорыва. Под эпистемологическими профилями Башляр понимал целостные типы порожденных научным разумом и соотнесенных с определенной культурой рациональностей. Такие профили «замкнуты на себя», соотносятся по принципу взаимодополнения (предполагают как минимум возможность друг друга). Появление новых типов рациональности соответствует «оси развития знания». На основе рекурсивно-исторического анализа сектора естественных наук Башляр сконструировал пять основных эпистемологических профилей: наивного реализма (донаучное физическое знание); позитивистского толка эмпиризма (доньютоновская опытная физика); классического рационализма (ньютоновская механика); полного рационализма (теория относительности А. Эйнштейна); дискурсивного или диалектического рационализма (релятивистская квантовая механика П. Дирака). Эпистемологические акты Башляр трактовал как «события разума»: либо заставляющие реконструировать опыт; либо изменяющие содержание понятий; либо ведущие к совершенствованию экспериментальной техники; либо осуществляющие теоретические сдвиги; либо обнаруживающие эпистемологические препятствия и диагностирующие эпистемологический разрыв. Что, конечно, не означает жесткого предписания в отношении изолированного использования только лишь одного из перечисленных методологических приемов в процессе проведении эпистемологического исследования любого формата.

Вполне соглашаясь с великим французским философом по трактовке трех выведенных им главных интеллектуальных новаций (эпистемологических препятствий, разрывов и актов), мы позволили себе — вполне в духе «событий разума» Башляра — достроить его базисный концепт эпистемологического профиля в соответствии с корневыми эпистемологическими проблемами и методологическими задачами, идентифицированными в поле становящейся психотерапевтической науки. Основное отличие предлагаемой нами конструкции «эпистемологической платформы» от базисного концепта Г. Башляра состоит в том, что в нашем случае невозможно ограничиваться только лишь рассмотрением выделенных им типов рациональности, за счет которых, по мысли Башляра, развивается сектор естественных наук и в первую очередь такой науки, как физика. Заметим, что в гуманитарном секторе наук, в системе выведенных Башляром приоритетных профилей «оси развития знания» каких-то чрезмерно высоких темпов развития не наблюдается. А что касается сектора наук о психике и в особенности такой становящейся науки, как психотерапия, то здесь впору говорить о «тупике» или эпистемологической «ловушке», в которую раз за разом попадают простодушные исследователи, страстно желающие соответствовать выведенным для совершенно другого научного полюса типам научной рациональности. Соответственно, все сформулированные Башляром типы рациональности и выведенная им «ось развития знания» обозначаются в наших концептуальных построениях общим смысловым вектором «логос». Другой, конкурирующий с «логосом» вектор или способ получения знаний, доминировавший в интеллектуальной истории развития человека вплоть до эпохи Нового времени, мы обозначили как «гнозис», притом что в нашем случае термин «гнозис» следует понимать именно как особый познавательный вектор — и только лишь с учетом содержательных и смысловых дополнений, произведенных в ходе абсолютно необходимой в данном случае реконструкции, расширения и углубления семантического поля рассматриваемого понятия.

Собственно, отсюда и выводится стержневые особенности предлагаемого нами подхода. Во-первых, определяется специфика принципа построения концепта «эпистемологической платформы» — несущей эпистемологической конструкции в разработанной общей теории психотерапии. В нашем случае такая конструкция выводится на основании признаков доминирования и диссоциации-ассоциации обозначенных «больших» познавательных векторов. Во-вторых, обосновывается оригинальная типология эпистемологических платформ: «недифференцированная» — по признаку приоритета гностического познавательного вектора в эпоху становления психотерапевтической традиции; «диссоциированная» — по признакам декларируемого приоритета логического познавательного вектора, конфликта между двумя базисными познавательными векторами; «ассоциированная» — на основании аргументированной, в концепции «объемной реальности», возможности синергии обозначенных познавательных векторов. Здесь же следует сказать, что эта последняя эпистемологическая платформа, так же как и концепция «объемной реальности», есть важнейшие компоненты первого, фундаментального матричного уровня общей теории психотерапии. Наконец, в-третьих, на основании всего сказанного нами были определены сущностные, эпистемологические эпохи процесса становления и развития психотерапии: «недифференцированная» — от начала появления исторической хроники до старта эпохи Нового времени (рубежи XIV—XVI веков); «диссоциированная» — от старта эпохи Нового времени, с продолжением в эпоху Новейшего времени и до прогнозируемого в ближайшем будущем кардинального изменения рамочной концепции профессиональной психотерапии; «ассоциированная» — от момента утверждения обновленной рамочной концепции и далее с продолжением в обозримую проекцию будущего психотерапевтической науки и практики. Такого рода обоснованная историческая типология, помимо всего прочего, позволяет избежать не вполне адекватного, с нашей точки зрения, разделения психотерапии на «до-научную» и «научную», и мотивировать исследователей на генерацию подлинных эпистемологических прорывов в полном согласии с идеей «научного духа» великого философа-исследователя Гастона Башляра. Более подробно история становления психотерапевтической традиции, науки и практики с результатами углубленного эпистемологического анализа данного процесса — в связи с весьма значительными объемами имеющегося здесь материала — описывается нами в отдельной публикации. То есть в наших эпистемологических построениях мы идем дальше и не ограничиваемся только лишь анализом дискурсивных исторических архивов и установлением взаимозависимости вторичной информации (т. е. субъективной информации в нашей систематике) и предметных характеристик так называемой объектной реальности. Мы также показываем сущностную взаимозависимость первичной информации от параметров фиксируемого импульса сознания-времени (то, что окончательно развенчивает миф о какой-либо единственно возможной «объективной» реальности и «объективном» времени). И далее — сущностные характеристики взаимодействия основополагающих статусов «объемной» реальности, аргументирующие возможность управления феноменом сознания-времени.

Такого рода концептуальные построения постулируются нами как наиболее перспективный и наименее «освоенный» научным истеблишментом потенциал сектора наук о психике и авангардной науки в целом. Что же касается интереснейшего — во всех отношениях — процесса взаимодействия первичной и вторичной информации (т. е. полюсов «объективной» и «субъективной» информации), то мы показываем возможность не противоречивого и не конфликтного, а наоборот, максимально креативного со-существования и со-развития этих полюсов в общем поле ассоциированной эпистемологической платформы. То есть проработанная эпистемологическая альтернатива, на наш взгляд, много более способствует переходу психотерапии от неприемлемого для нее статуса не-науки к статусу авангардной науки, чем, например, эпистемологические концепты, описанные в трудах уважаемых философов.

Полагаем, что проиллюстрированная возможность развития потенциала сектора наук о психике в существенной мере способствует аргументированному пересмотру последнего по времени эпистемологического поворота с его главным тезисом отказа от наукоцентризма. Для становящейся психотерапевтической науки данное обстоятельство является критически важным, поскольку основной довод в пользу такого постмодернистского поворота — признание того факта, что наука не является единственной системой производства и постижения значимой, адаптивной информации — может быть истолковано и в том духе, что психотерапия как раз и представляет собой идеальный образец упомянутого «ненаучного» способа генерации адаптивной информации. С укоренением вот этого упрощенного и в чем-то даже привлекательного эпистемологического ракурса процесс какого-либо продвижения психотерапии к признаваемому статусу самостоятельного и состоятельного научно-практического направления окажется крайне затруднительным. Вместе с тем глубокая проработка концепции ассоциированной эпистемологической платформы, обоснованная реконструкция — с этих новых эпистемологических позиций — ключевого в данном случае концепта герменевтики как раз и предполагает аргументированный «возврат» альтернативных способов получения информации в поле авангардной науки. Например, такого крайне важного способа получения и усвоения информации, как «гнозис», с преимущественным использованием которого в продолжении тысячелетий развивалась психотерапевтическая традиция.

Данная важнейшая констатация подкрепляется следующими содержательными характеристиками тех фундаментальных допущений, которые, собственно, и являются информационно-генетической основой идентифицированных нами эпистемологических платформ. Так, система фундаментальных допущений первой, недифференцированной эпистемологической платформы в своем первозданном виде может быть представлена следующими тезисами:

• мир одушевлен, и во всех зримых проявлениях реальности присутствует доля квинтэссенции — мирового духа;

• мир, таким образом, объединен (разделен лишь условно), и все предметные проявления реальности — вещи — взаимодействуют по законам симпатии;

• используя эти принципы симпатии — тайной взаимосвязи — можно добиться желаемого воздействия на процессы и состояния субъектов и даже «объектов» реальности;

• носителями этих сакральных (тайных, непередаваемых) знаний и способностей могут быть только лишь представители особого сословия, отмечаемые богами или духами.

Особенно интересным здесь является факт последующей трансформации вышеприведенных позиций в иную систему базисных допущений, в еще большей степени ограничивающих поле исследовательской активности в том, что касается темпоральных характеристик объемной реальности:

• мир существует по воле Бога;

• рациональный способ познания трансцендентной сущности Бога невозможен;

• следовательно, устанавливается примат веры как основного инструмента приобщения человека к божественной, непознаваемой сущности.

То есть магическая система мировоззрения еще оставляла какие-то шансы на исследование различных типов рациональности, с использованием которых возможно было выстраивать адекватные объяснительные модели объемной реальности. Но жесткие религиозные догматы таких шансов практически не оставляли. Что же касается феномена веры, то, как показывают результаты исследования множества исторических источников, отцы церкви всеми силами пытались «отодвинуть» концепт веры от такого способа познания объемной реальности, как «гнозис».

Для сформированной в эпоху позднего Средневековья диссоциированной эпистемологической платформы, постулирующей принципы организации корпуса науки и разделения сфер компетенции религии и науки, во-первых, были присущи следующие отличительные признаки:

• чёткое разграничение предметной сферы для каждой дифференцируемой ветви адаптивного опыта, особенно науки и религии;

• оформление фундаментальных правил (допущений), лежащих в основе такого разграничения;

• организация институтов, строго контролирующих следование данным установлениям и отсекающих «ересь» на всех этапах её производства как в сфере религии, так и в области науки;

• продолжающееся существование прерванной традиции со всеми признаками стагнации и вырождения (карикатура, фарс), но и с ясными свидетельствами того, что даже и эти «усеченные» фрагменты исторической памяти могут вновь набирать силу при наличии тупиковой ситуации в легализованных магистралях социального опыта;

• в существенной мере импульсивные попытки генерации фрагментов будущей эпистемологической платформы, преодолевающих принципиальные ограничения предметного поля доминирующей системы фундаментальных допущений, в рамках которой функционирует современная наука.

А во-вторых — система фундаментальных допущений собственно научной сферы, на которой и базируются используемые в корпусе науки модели рациональности:

• существует объективно-автономный мир (объективная реальность), независимый от нашего сознания;

• существуют общие для автономной (объективной) реальности закономерности явлений и событий;

• эти закономерности доступны для измерения, исследования и выведения объективных констант, характеризующих автономную (объективную) реальность.

Согласно приведённой системе фундаментальных допущений, — всё то, что выводится за пределы измеряемой реальности, не является предметом науки, а значит и воспроизводимого опыта. Соответственно, те дисциплины, которые не могли привести доказательства объектности и принципиальной измеряемости своей предметной сферы, объявлялись «умозрительными» и изгонялись из пантеона научных.

Наконец, фундаментальные допущения обновлённой эпистемологической платформы, сформулированные на основании разработанных принципов конструирования модели объективной реальности и прокладывающие «дорогу» к неконфликтному, синергетическому сосуществованию и взаимодействию полярных систем координат современного человека, самым кардинальным образом отличаются от своих «предшественников» и выглядят теперь следующим образом:

• объектно-закономерные характеристики актуальных планов реальности зависят от характеристик импульсной активности сознания человека;

• существуют принципиальные подходы и механизмы измерения активности непроявленного полюса реальности и его легализации в обновлённой системе научного знания;

• с формированием ассоциированной эпистемологической платформы возможно снятие неадекватных ограничений предметной сферы науки, восстановление ресурсной целостности человека с перспективой существенного расширения горизонтов его бытия.

Ассоциированная эпистемологическая платформа, выстраиваемая на основе вышеприведённых фундаментальных допущений и с помощью таких инструментов и концепций, как диалогизированный когнитивный стиль, кольцевой научный архетип, концепция информационной (темпоральной) генетики, модель объёмной реальности, в связи со всем сказанным представляется наиболее адекватным способом преодоления эпистемологического разрыва, в общем поле и в зоне кризисного напряжения которого человечество существует в последние десятилетия. Данный способ миропонимания не только элиминирует опасности расщеплённого бытия и снимает напряжение тупикового когнитивного диссонанса у мыслящих людей, способствует полноценному возвращению субъекта и таких категорий, как психическое целое, в объёмную панораму реальности, а вместе с ними и возможностям «чудесных» преобразований картины мира, но утверждает человека в качестве активного со-участника, со-творца, возвышает его миссию в генерации всех мыслимых аспектах бытия-в-мире.

Ассоциированную эпистемологическую платформу, следовательно, можно представить как подлинный прорыв в разработке «теорию всего» (ТВС). Но не в смысле усечённой картины «всего», прорабатываемой в физической науке, в ходе чего ведутся поиски возможностей совмещения теорий относительности, гравитации, электромагнетизма и ядерного взаимодействия. Эта задача в модели объёмной реальности решается достаточно просто — за счёт идентификации ряда таких актуальных (темпоральных) планов физической реальности, которые отчетливо демонстрируют феномен схождения — расхождения соответствующим образом моделируемых и просчитываемых полевых характеристик исследуемых физических планов реальности, притом что по крайней мере два таких темпоральных плана никем не оспариваются: план сингулярности, в котором любые дифференцированные характеристики реальности полностью сворачиваются, т. е. совмещаются, а также план хорошо известной нам «объективной реальности», форматируемой стандартными параметрами ФИАС. И далее с использованием технологий кольцевого научного архетипа вполне возможно развертывание не только «первой» и «текущей» страниц бытия, но и подлинной книги бытия со всеми ее «страницами» безо всяких изъятий и купюр. То есть в случае ассоциированной эпистемологической платформы речь идет именно о феномене объемной реальности как подлинной модели «всего», из которой человек и психическое целое — как раз и выполняющее вот эту важнейшую функцию по генерации «всего» как панорамы явленного мира — никоим образом не изгоняются.

В свете сказанного понятно, что выстраиваемая таким образом модель «всего», в смысле разрешающего, объясняющего и эвристического потенциала, не просто превосходит соответствующие характеристики ограниченного сектора такой панорамы, но и выходит за рамки собственно науки в традиционном — выстроенном в духе диссоциированной эпистемологической платформы — понимании данного термина.

Эвристика, выводимая из теорий концепций и концептов первого матричного уровня общей теории психотерапии

Как уже было сказано, итоговым критерием эффективности общей теории психотерапии, и в том числе концепций и концептов ее первого матричного уровня, является эвристический потенциал данных концептуальных построений. Такого рода эвристические следствия демонстрируют «донорские» возможности психотерапии как авангардной науки, которые определяют степень проработанности четвертого в нашей систематике вектора дифференциации-интеграции психотерапии с сопредельными научно-практическими направлениями и корпусом науки в целом.

Понятно также и то, что лишь беспрецедентная эвристика данного уровня способна разрешить сложнейшие эпистемологические, фундаментальные и прикладные научные, как и психотехнические проблемы, сущностное решение которых как раз и является критерием научного статуса психотерапии. Вместе с тем общая теории психотерапии построена именно таким образом, что базисные концепции и концепты уровней дисциплинарной матрицы — со второго по четвертый — в существенной степени основываются именно на эвристических следствиях верхнего уровня «фундаментальных допущений». Отсюда максимальное внимание к эвристическим следствиям первого матричного уровня общей теории психотерапии.

Эвристические следствия в философии (эпистемологии)

Сама по себе актуальность проблематики поисков адекватного философского обоснования наук о психике является достаточно важным эпистемологическим аспектом общей теории психотерапии, много что проясняющим в непростой истории становления психотерапевтической традиции. Так, по мнению Дэниела Робинсона (2005), признанного авторитета в области истории психологии, появление собственно научной психологии (первой общей науки о психике) не было обусловлено каким-либо открытием, расширившим имеющиеся знания в сфере психического и продемонстрировавшего специфику и независимость этого нового направления. Но такое убежище могло быть предоставлено наукам о психике только лишь ценой отмежевания от своих истоков в философии и ценой жесткого ограничения множества допустимых методов и задач. Заметим, что вот этот важнейший тезис Д. Робинсона как раз и заставляет обратить особое внимание на специфику философского обоснования и эпистемологическую основу самих способов получения кодифицированных научных знаний в сфере психического.

Известнейший ученый, философ, один из основателей современной психологии Уильям Джеймс считал, что науки о психике еще только должны сказать свое веское слово. «Тем временем о них можно собирать массу условных истин, которые с неизбежностью войдут в состав более широкой истины, когда для этого наступить срок» (У. Джеймс, цит. по изд. 2011). Примечательно, что такие грядущие науки о психике Джеймс обозначал как подлинно рациональные (в отличие от эмпирических, на уровне которых, собственно, и забуксовал «научный» способ репрезентации и осмысления феноменов психического). При этом Уильям Джеймс считал, что: «Психология имеет дело только с теми и другими состояниями сознания. Доказывать существование души — дело метафизики или богословия» (У. Джеймс, цит. по изд. 2011).

Между тем сам Джеймс был далек от того, чтобы признавать такой подход идеальным. Об этом, в частности, он высказывается следующим образом: «Психология как естественная наука рассматривает явления с односторонней и временно-условной точки зрения… Если критические умы найдут такую естественную точку зрения, произвольно суживающей взгляд на вещи, то они не должны ставить это в упрек позиции, рассматривающей явления именно с этой точки зрения: скорее, им следует дополнить односторонние взгляды более глубоким анализом мысли». То есть «доказательная метафизика», в свете сказанного Джеймсом, как раз и должна предлагать такой существенно более глубокий анализ мысли, чем «суживающий взгляд» на предметную сферу психического.

Джорж Генри Льюис, английский философ, в своем наиболее известном произведении «Вопросы о жизни и духе: Психологические начала и пределы знания», впервые изданном в 1875 году, заявляет следующее: «Мы видим… в метафизике странное движение и несомненные признаки пробуждающейся жизни. Мы приходим к убеждению, что прежде чем совершится примирение положительной науки и науки о духе приведением их учений к общему методу, необходимо будет преобразовать метафизику или вырвать ее с корнем. Тут нет другого выбора. В настоящее время метафизика составляет препятствие на нашем пути. Она должна быть опрокинута и стерта в прах, или же ее силы сопротивления должны быть превращены в двигательные силы, и то, что было некогда тормозом, должно стать теперь стимулом прогресса» (Д. Г. Льюис, цит. по изд. 2020).

Наконец, известный швейцарский ученый-психолог Рихард Авенариус в своей работе «О предмете психологии» (1890) пишет следующее: «Наша последняя попытка ближе определить предмет психологии… неизбежно переходит в дальнейшее развитие обыденного «понятия о мире» в подлинно философское «миросозерцание». И далее он уточняет такой примечательный факт, что критико-аналитическое понятие о мире, выстраиваемое по лекалам традиционной логики, «…вовсе еще не созидает содержания научной философии. Относительно последнего нужно заметить лишь следующее: возведение вышеприведенных мыслимостей (здесь Авенариус имеет в виду идею информационной идентичности субъекта и объекта, выстаиваемую в духе Шеллинга, и являющуюся таким образом решением проблемы психофизического и психобиологического параллелизма) в ранг научных гипотез… является именно тем, что определяет направление развития научно-философского миросозерцания» (Р. Авенариус, цит. по изд. 2014). То есть мыслящим ученым и философам, так или иначе проявляющим исследовательский интерес к проблематике психического, во все времена было понятно, что подлинные прорывы в сфере наук о психике возможны с появлением только лишь обновленной и подлинно научной философии или — в Аристотелевском и Хайдеггеровском понимании — метафизики.

Между тем даже и по обозначению первого матричного уровня общей теории психотерапии («уровень фундаментальных допущений»), а также и по номинации основных концепций и концептов данного уровня (концепция объемной реальности, информационной (темпоральной) генетики; концепты диалогизированного когнтивного стиля, кольцевого научного архетипа, ассоциированной эпистемологической платформы) — понятно, что речь идет о разработке именно такой научной философии, которая дает внятные ответы на все предъявляемые к данной дисциплине претензии.

Таким образом, главное эвристическое следствие в настоящем философском подразделе — это разработка принципиально новых эпистемологических основ научной философии или, другими словами, «доказательной» метафизики.

Еще одно важнейшее эвристическое следствие — это разработка полномасштабной методологии эпистемологического анализа, полностью соответствующей концепциям и концептам первого матричного уровня общей теории психотерапии (А. Л. Катков, 2016, 2020).

Методология эпистемологического анализа, в соответствии с принципами построения общей теории психотерапии, является компонентом третьего матричного уровня — собственно дисциплинарных теорий и концепций профессиональной психотерапии. Соответственно, полное описание метода эпистемологического анализа — с учетом его беспрецедентной важности для обоснования легального статуса психотерапии в секторе наук о психике и в ареале авангардной науки — мы приводим в содержании раздела IV настоящей монографии. Здесь же укажем лишь на то, что в общей методологии эпистемологического анализа предусматривалось использование следующих встроенных методов, обеспечивающих общий синергетический эффект и высокую разрешающую способность данной исследовательской технологии: генетически-конструктивный, гипотетико-дедуктивный, культурно-исторической реконструкции процесса становления предметной сферы психотерапии, семиотико-герменевтического анализа, психотехнического и комплексного анализа, модифицированного форсайтного исследования, а также метод трехмерной организации «больших данных» в секторе психотерапевтической науки и практики, в перспективе позволяющий выстраивать адекватные модели как психотерапевтического процесса, так и психотерапевтической науки в целом.

Именно такая полномасштабная и модифицированная версия эпистемологического анализа с обоснованной рамочной концепцией данного метода в виде идеи информационной (темпоральной) генетики как раз и является подлинным научным основанием нового понимания философии и ее места в корпусе науки. И более того — именно такая методология эпистемологического анализа, в свою очередь, является эффективным рамочным концептом для любых выделяемых архетипов и способов генерации научных знаний, включая естественно-научный и гуманитарный. Таким образом, в идеале углубленный эпистемологический анализ должен предварять любой исследовательский проект, претендующий на статус научного.

Наконец, третье эвристическое следствие в данной рубрикации связано с возможностью интерпретации понятия философской герменевтики в духе концепции объемной реальности, феномена психопластичности и концепта диалогизированного когнитивного стиля. Отсюда выводится отчетливая перспектива соответствующей функциональной разработки, технологического и инструментального оснащения универсальных психотехнических концептов современной психотерапии. Соответственно, функциональный аспект герменевтики — как важной характеристики психотерапевтической коммуникации — является компонентом третьего матричного уровня общей теории психотерапии, конкретизирующий предметное содержание используемого здесь термина «терапевтические отношения». И поэтому более подробно функциональное и технологическое содержание данного понятия будет раскрываться при описании концепций и концептов данного уровня. В настоящем подразделе мы обращаем внимание лишь на обновленное эпистемологическое содержание концепта герменевтики.

Традиционно в психотерапии суть психотерапевтического процесса понимается в том числе и как воспроизводство уникального герменевтического акта: между клиентом и психотерапевтом, клиентом и его собственным проблемным состоянием или ситуацией; клиентом и его собственными ресурсными возможностями по преодолению соответствующего проблемного состояния или ситуации. Отсюда и достаточно распространенное мнение о психотерапии как о ремесле или искусстве, с аргументами, выстроенными в том духе, что — да, терапевтические (понимающие и поддерживающие) отношения в идеале должны присутствовать в каждой психотерапевтической сессии. Но это все же уникальные отношения по содержанию, нюансам, векторам поддержки и пр. Что же касается универсальных или общих факторов психотерапии — то все это сомнительно и явно недостаточно для того, чтобы признать психотерапию наукой.

Другая аргументированная точка зрения состоит в том, что психотерапия — это еще и особая гуманитарная наука, в которой герменевтика, собственно, и является основным способом познания предметной сферы этой науки, и далее — способом понимания и разрешения возникающих здесь коллизий (или конфликтов интерпретаций по Рикеру). Так, например, известные в психотерапевтическом мире специалисты А. Притц и Х. Тойфельхарт в подготовленном ими разделе единственного в своем роде манифеста научной психотерапии «Психотерапия: новая наука о человеке» (1999) пишут следующее: «Вместе с отказом от претензий на естественнонаучность, в психотерапии все большее место начинает занимать понимание сути дела. То есть обращение к такой исследовательской работе, которая исполняется по другую сторону систематического применения экспериментов. Иными словами — к научной традиции герменевтики, или учению о понимании». Отсюда, по мысли авторов, психотерапия является наукой в том же смысле, в каком метод герменевтического понимания и интерпретации субъективной сущности человека определяется как научный. И далее А. Притц и Х. Тойфельхарт говорят о том, что «Психотерапевт и пациент сообща ткут „мифический ковер“ законной для них действительности. При этом психотерапия помогает пациенту в познании и понимании его субъективной истины». Психотерапевтический процесс, следовательно, представляет собой герменевтический акт, который может быть адекватно проанализирован и понят лишь с использованием методологии «научной герменевтики». Тем не менее авторы признают, что единообразного понимания или даже консенсуса в отношении содержания данного понятия в сообществе представителей гуманитарных наук, как и в психотерапевтическом сообществе в целом, так и не сложилось. И что это и есть основная проблема герменевтики. Таким образом, здесь нас возвращают к эпистемологическим позициям известных ученых-философов В. Дильтея и Х.-Г. Гадамера, которые вполне принимаются лишь в полюсе гуманитарных наук. А этого, конечно, явно недостаточно для легитимизации психотерапии в качестве авангардного научного направления.

Между тем в фокусе ассоциированной эпистемологической платформы важнейшей инновацией является демонстрация того обстоятельства, что общий информационный полюс объемной реальности может выполнять свою функцию по обеспечению непрерывного качественного преобразования и развития статусов объемной реальности только лишь за счет «моментального» взаимодействия первичной и вторичной информации «внутри» определенного параметра ФИАС. То есть ценность вторичной информации — того, что является предметом гуманитарных наук, — здесь не может быть «меньше» или «больше» значений информации первого порядка. А сам процесс выведения неких информационных приоритетов в свете всего сказанного представляется архаическим следствием доминирования неадекватной и явно ограничительной системы фундаментальных допущений. Таким образом, научный полюс, исследующий феноменологию вторичной информации (включая и взаимодействие с так называемой объективной, или первичной информацией) приобретает вполне легальный эпистемологический статус подлинной науки без всяких кавычек и условностей. И далее рассматриваемый феномен герменевтики в ключе всего сказанного предстает вполне закономерным и предсказуемым следствием разворачивания генеративного потенциала такого непременного атрибута объемной реальности, как психическое целое, в частности — актуализации уникального свойства психопластичности.

Еще одним, безусловно важным эвристическим следствием, выстроенном в этом же ключе научной герменевтики, является разработанная нами версия метода семиотико-герменевтического анализа. В рамках общей теории психотерапии данный метод рассматривается как важнейший компонент базисной методологии эпистемологического анализа и, соответственно, является инструментальным концептом третьего матричного уровня данной теории. С использованием метода семиотико-герменевтического анализа осуществляются этапы важнейшего процесса идентификации — конструирования — реконструирования основных механизмов психотерапии, выстраиваются объяснительные модели психотерапевтических эффектов и делаются выводы об адекватности этих концептов и моделей с позиции общей теории психотерапии.

Более подробное описание метода семиотико-герменевтического анализа дается в разделе IV.

Эвристические следствия в отношении общего корпуса науки

Выведение такого рода эвристических следствий — по отношению к общему корпусу науки, а не только, например, к сектору наук о психике, с одной стороны, подчеркивает статус психотерапии как авангардного научного направления, а с другой — масштаб донорского потенциала общей теории психотерапии.

При описании основных концептов первого матричного уровня — информационной (темпоральной) генетики, кольцевого научного архетипа, ассоциированной эпистемологической платформы — эвристическому потенциалу каждого из них уделялось достаточно внимания. И здесь нам остается лишь привести общий перечень основных эвристических следствий в рассматриваемой номинации и еще раз подчеркнуть важность перспективы углубленной разработки этого гипотетического кластера в масштабных исследовательских проектах.

Итак, в выводимой из обозначенных концептов эвристике речь идет о:

• принципиально новом — в духе ассоциированной эпистемологической платформы — понимании категории времени и возможности осмысленного использования пластических характеристик данной категории для построения более адекватных моделей реальности, в том числе и моделей так называемого физического мира (т. е. с акцентом на первичную информацию);

• новом типе рациональности, позволяющем совместить базисные способы познания «гнозис» и «логос», и реализовать идею своеобразного «темпоскопа» (т. е. моделировать множество актуальных планов реальности на основе подвижной когнитивной оптики фундаментального параметра ФИАС):

• перспективах разработки объемной (альтернативной, «другой») математики, позволяющей адекватно учитывать момент подвижной когнитивной оптики и описывать сложную модель объемной реальности;

• перспективах — на основе принципиально новых научных подходов — разработки подлинной «теории всего» (притом что именно такая «теория всего», в свою очередь, формирует принципиально новую информационную генетику реальности и неизмеримо расширяет горизонты человеческого бытия);

• перспективах разработки масштабных научно-исследовательских программ с обязательным учетом эпистемологического контекста, в рамках которой выстраивается исследовательская стратегия соответствующей интерпретации получаемых результатов и их сведением в метамодель «больших» данных — обновленную систему кодифицированных научных знаний.

Потенциал и разрешающая способность общего корпуса науки с разработкой данной гипотетической эвристики неизмеримо возрастают и достигают искомого соответствия требованиям и духу Новейшего времени.

Эвристические следствия в области биологии и медицины

Основные эвристические концепции общей теории психотерапии, имеющие непосредственное отношение к проблематике био-психо-социальной адаптации человека и общества в агрессивной среде, нами рассматриваются на втором матричном уровне. Как, собственно, и эвристические следствия данных концепций, транслируемые на третий-четвертый матричные уровни общей теории, в то время как о некоторых фундаментальных следствиях, выводимых на основании концептов первого матричного уровня — с учетом статуса этих гипотез — следует сказать именно здесь.

Первое из таких эвристических следствий касается гипотетического обоснования феномена жизни как процесса разворачивания особой информационной программы, «свернутой» в непроявленном полюсе объемной реальности, в некий потенциальный конгломерат «энтелехии всего». Что, собственно, и является гипотетической моделью темпорального генома, гена, или — употребим оправданный в данном случае термин — хроносомы феномена жизни, по определению не контурируемой в стандратных форматах ФИАС (потенциальные информационные структуры, генерирующие феномен времени, не могут быть определены в пространстве, являющимся в нашем случае актуальным информационным срезом развертывания темпоральной активности этой же самой структуры; в таком актуальном плане реальности могут быть проявлены лишь некие «острова» — например, биологические гены, или хромосомы, — с активностью которых в традиционных биологических дискурсах связывают феномен жизни). Однако с реализацией идеи адекватного моделирования темпоральных планов объемной реальности — или идеи «темпоскопа» — такие потенциальные структуры могут быть идентифицированы со всеми выводимыми отсюда эвристическими следствиями.

Идея темпоральных генов, или хроносом, в случае ее подтверждения является одним из возможных доказательств сложнейшей динамики взаимодействия статусов объемной реальности, как и модели объемной реальности в целом. То есть речь в данном случае идет о том, что так называемые объективные законы и закономерности физического мира не самодостаточны, и с необходимостью должны дополняться «нелогичными», по Шредингеру, и необязательными — по мнению представителей доминирующего естественно-научного подхода — законами и закономерностями, раскрывающими феномен жизни в его полном объеме. Энтропийный и антиэнтропийный полюсы объемной реальности, таким образом, являются взаимодополняемыми аспектами одного и того же глобального феномена информационного кругооброта (т. е. процесса достраивания и усложнения информационного потенциала объемной реальности) и полностью раскрываются только лишь в актуальном «моменте настоящего» вот этой сложнейшей информационной программы, притом что любая попытка элиминации энтропийного, либо антиэнтропийного вектора из общего процесса информационного кругооборота возвращает ситуацию в статус потенциального-непроявленного (точку сингулярности).

Отсюда выводится обновленное функциональное определение жизни как процесса актуализации определенных блоков общей информационной матрицы в «моменте настоящего», который в свою очередь обеспечивает:

• антиэнтропийный вектор общей информационной динамики;

• мобилизацию и удерживание определенных характеристик объектной реальности в заданных форматах и стабильных параметрах статуса субъекта (гомеостаз);

• заданную темпоральную динамику и соответствующую трансформацию носителя актуальной информации — субъекта (гомеорез);

• реализацию и трансформацию определенного объема информационного потенциала в актуализированных таким образом планах объектного статуса объемной реальности;

• трансляцию полученной за счет данного процесса актуальной информации в непроявленный статус объемной реальности.

Расширенное определение жизни, сформулированное в духе неовитализма, подразумевает включение в данный процесс полного цикла информационного кругооборота. Феномен жизни здесь приравнивается к модели объемной реальности или — по аналогии с идеями натурфилософии Шеллинга — «всеобщему организму», с той существенной разницей, что в нашем случае вот этот глобальный «организм» не ограничивается лишь статусом объектной реальности. В данном расширенном понимании феномена жизни присутствует и вполне определенный футурологический посыл, о чем мы поговорим чуть позже. Пока же обратим внимание на другую, более чем существенную аналогию настоящего расширенного определений феномена жизни и психического — целого. И если психическое, согласно выведенному в нашей теории определению, — это не только информационный уровень объемной реальности и не только ключевой механизм актуализации «моментов настоящего» с возможностью осмысленного управления пластическими параметрами этой дискретной темпоральной характеристики, но также и возможность доступа к «темпоральным генам» такой информации, то речь идет о беспрецедентных потенциальных возможностях по управлению феноменом жизни в его полном объеме. Соответственно, выводимое отсюда второе эвристическое следствие состоит в общей гипотезе о том, что состояние болезни как частного случая адаптивного состояния организма (такой статус чаще всего обозначается как «кризисный»), в свете всего сказанного можно представить в том числе и как запоздалый темпоральный (а не только эндокринный, иммунный, органный и пр.) ответ базисной информационной системы организма на уже возникшие повреждения в результате агрессивных или иных стрессовых условий. То есть темп или скорость необходимых адаптивных преобразований в организме здесь увеличиваются реактивно — в ответ на явную угрозу жизни субъекта — но не прежде того. И это явно не лучший способ адаптации в современных условиях, когда так называемые естественные защитные механизмы в существенной степени утрачены, а степень агрессивности среды, наоборот, постоянно возрастает. Достойная альтернатива всему этому — целенаправленное использование суперресурсных возможностей психического по управлению темпом адаптивных изменений и «включению» таких витальных скоростей, при которых необходимость в болезненных, кризисных стимулах отпадает.

Идеология протезирования прогрессивно утрачиваемых компонентов здоровья, доминирующая в настоящее время, в свете сказанного может использоваться только лишь за неимением лучшего. В том числе это безусловно касается и проблемы редактирования биологического генома человека. С нахождением способа адекватной и оперативной «достройки» базисной информационной программы, обеспечивающей феномен жизни, целесообразность такого грубого вмешательства в биологические «острова» актуальных информационных структур также должна быть пересмотрена.

Третье эвристическое следствие в данном подразделе касается гипотезы о сущностной этиологии группы психических заболеваний, в недалеком прошлом обозначаемых как «эндогенные» (с намеком на некие глубинные, недоступные для наблюдения и измерения причины появления данной патологии). Здесь же надо сказать и о том, что успехи в исследовании этиологии и патогенеза данной группы заболеваний и поныне связывают с генетическими исследованиями, имея в виду ту область генетики, которая известна к настоящему времени. Тогда как с нашей точки зрения внимание исследователей необходимо перенести на локус темпоральной генетики, имеющий самое прямое отношение к настройке психических механизмов, управляющих функцией времени. Ибо даже и при анализе хорошо известных дизонтогенетических и собственно клинических феноменов (т. е. основных психопатологических проявлений при данной патологии) понятно, что речь в первую очередь идет о нарушении темпов развития, искажении пространственно-временных отношений, описываемых в том числе и в виде «говорящих» метафор «выпадения из реальности», «утраты объекта», «деструктуризации сознания» и проч. (см., например, у Э. Минковского, 1933; J. Wyrsch, 1967), притом что сугубо материальных маркеров — или каких-либо фиксируемых признаков наличия «объектных» носителей данной феноменологии — ни тогда, ни сейчас обнаружить не удается.

Между тем исследователи и клиницисты двух предшествующих веков, безусловно, отмечали вот это особе качество «расщепления» на уровне информационных корней субъекта и выносили свои предварительные догадки и умозаключения в обозначение данной группы психических и поведенческих расстройств. Чего нельзя сказать о генерации исследователей новой волны, по-видимому, «выплеснувших» этого еще толком не родившегося ребенка из поля «объективной» научной деятельности. Однако в свете всего сказанного есть все основания полагать, что ситуация в этой области будет быстро меняться в сторону создания внятных этиологических (объяснительных) моделей темпорального толка и получения соответствующей доказательной базы на основе обновленных принципов авангардной науки.

Здесь же — и данный факт стоит обозначить как четвертое эвристическое следствие по настоящему подразделу — следует сказать и о том, что все предыдущие эвристические позиции данного подраздела являются такими же внятными объяснительными моделями и для обновленного понимания феномена жизни, выстраиваемого в духе идей Новейшего времени. Это новое понимание различных форматов, закономерностей и глубинного содержания феномена жизни наиболее интенсивно разрабатывалось в самые последние годы (П. Бак, 2017; Н. Лейн, 2018; В. Г. Афанасьев, 2019; Б. А. Богатых, 2020; Ф. Капра, П. Л. Луизи, 2020; Г. А. Югай, 2020), притом что многие исследователи витального прямо увязывают характеристики объектной реальности с феноменом жизни и, в частности, психической активности (Р. Ланца, Б, Берман, 2015; Л. Шамис, 2016; Ч. Д. Ламслен, У. Э. Осборн, 2017; В. В. Чернуха, 2019). Вот эти последние аспекты как раз и получают предметное уточнение и качественное развитие в упомянутых эвристических следствиях концепции информационной (темпоральной) генетики. Что, с одной стороны, соответствует высоким требованиям технологических подходов к обсуждаемой здесь проблематике (М. Тегмарк, 2019), но также — и это особенно интересно — не противоречит так называемому духовному фокусу понимания феномена жизни (Д. Ш. Спонг, 2019).

Вышеприведенные эвристические аспекты касается и обновленного понимания истинной природы эпигенетических механизмов, исследовательский интерес к которым в самые последние годы неуклонно возрастает (Н. Кэри, 2012; М. Эстейер, 2020), в том числе и в связи с возможностями психотерапии (P. Kaliman, M.J Álvarez-López, М. Cosín-Tomás, et al., 2014). Точно так же возрастает интерес и к эволюционному учению Жана Батиста Ламарка (Д. Кроль, 2018; В. И. Назаров, 2018; А. Вагнер, 2020; В. Л. Комаров, 2020). Полноценное использование возможностей информационной (темпоральной) генетики с обеспечением доступа к полному объему информационной программы, управляющей феноменом жизни, а не только к ее актуальной части, вне всякого сомнения, существенно расширит горизонты бытия современного человека.

Выводимые здесь эвристические следствия, кроме того, проливают свет и на проблему «темной генетики». Правильнее сказать — на предназначение так называемого генетического мусора, наличие которого в биологическом материале вызывало и продолжает вызывать много вопросов, а поиски его функциональных смыслов ведутся в направлении исследования полевых характеристик вот этих «неопознанных генетических объектов». Тогда как гораздо более конструктивно — с позиции концепции информационной (темпоральной) генетики — вести таки поиски по вектору собственно темпоральных характеристик, и не только упомянутых «мусорных», но и всех прочих генетических структур.

Эвристические следствия в сфере наук о психике

Эвристические следствия настоящего подраздела, вне всякого сомнения, являются наиболее востребованной иллюстрацией состоятельности общей теории психотерапии и в то же время наиболее сложной. Ибо совершенно понятно, что если общая теория психотерапии в качестве своего основного предмета полагает психику человека во всех возможных свойствах, состояниях, процессах, присущих данной сложной категории, и в том числе — в характеристиках собственно психотерапевтического процесса, то построение какой-либо внятной объясняющей модели психотерапии возможно только лишь при адекватном решении главных проблемных узлов сектора наук о психике.

Необходимо принимать во внимание и установленный — при соответствующем эпистемологическом исследовании — тот факт, что вплоть до настоящего времени ни одна наука или научно-практическое направление с заявляемой предметностью в сфере психического, в том числе общая и прикладная психология, не предлагали каких-либо адекватных моделей для объяснения и инструментов для исследования сути психотерапевтического процесса. А то, что предлагалось — вызывало множество споров и обоснованных нареканий. Психотерапия в условиях такого сущностного информационного дефицита с одной стороны, и, наоборот, профицита заимствованных объяснительных моделей и инструментов — с другой, так и не приблизилась к осмысленному формированию своей собственной предметной сферы. И базисный дефицит знаний в сфере психического здесь, вплоть до настоящего времени, компенсируется множеством произвольных психотехнических построений, за которыми сложно признать статус кодифицированных научных знаний. Но такое положение дел уже не устраивает ни активную часть профессионального психотерапевтического сообщества, ни население в целом. Отсюда — как вариант решения обозначенных фундаментальных и прикладных проблем в рассматриваемой исследовательской сфере — выводится необходимость форсированного развития общей теории психотерапии с разработкой акцентированной эвристики в отношении сущностных характеристик сложной категории психического; возможностями полноценной компенсации неприемлемого здесь информационного дефицита, трансляции разработанного концептуального базиса в сопредельные научно-практические направления и, следовательно, преодоления системного кризиса в сфере наук о психике.

Таким образом, все представленные в данном подразделе эвристические следствия (наряду с базисными концептами первого матричного уровня общей теории психотерапии) являются результатами реализации вот этого наиболее перспективного варианта развития авангардной психотерапевтической науки. Здесь же совершенно определенно надо сказать и том, что факт системного кризиса в сфере наук о психике вовсе не «на виду» и не «на слуху». Данный факт исключительно редко является предметом дискуссии на крупных научных форумах, в то время как в соответствующих рефлексивных дискурсах, более или менее регулярно публикуемых практически по каждому профильному научному направлению, такая оценка — скорее правило, чем исключение. И вот именно это обстоятельство, ясно показывающее, что даже и сектор наук о психике в общем корпусе науки толком не сложился, есть внятный сигнал о наличии такого системного кризиса.

Итак, первое эвристическое следствие по данному подразделу — структура системного кризиса в секторе наук о психике, выведенная по результатам углубленного эпистемологического анализа. Данная структура может быть представлена в виде следующих тезисов:

• доминирование явно ущербной системы фундаментальных допущений, принятых для корпуса науки в целом, и являющейся обязательной эпистемологической базой для кодифицированной системы научных знаний (согласно принятым здесь фундаментальным допущениям научную ценность имеет лишь «объективно подтверждаемый», универсальный опыт);

• приоритет диссоциированной эпистемологической платформы с искаженными эпистемологическими установками и ограничениями (пространство и время — это не предмет психического; кондиции психического, не проявляемые в стандартных характеристиках «объективной реальности», не могут выступать в качестве предмета науки и проч.);

• непонимание сути и явные — в духе доминирующей эпистемологической платформы — перекосы в идентификации предметной сферы психического («выплескивание информационно-темпоральной сущности психического и замещение этой сущности объектной фактурой стандартно-форматируемых планов реальности);

• некритическое заимствование неадекватных для рассматриваемой категории психического методологических установок из полюса естественно-научных подходов (данный методологический кластер специализирован исключительно на исследовании объектных характеристик стандартно форматируемого плана реальности);

• отсутствие адекватного гипотетического пула сущностных характеристик категории психического, являющегося обязательной стартовой позицией для формирования абсолютно необходимой в данном случае базисной исследовательской программы;

• отсутствие каких-либо признаков разработки масштабной исследовательской программы по профилю фундаментального изучения психического;

• отсутствие рабочей классификации наук о психике в соответствии с предметной сферой данной сложнейшей категории;

• несостоятельность психологии как «зонтичной» метанауки для общего кластера наук о психике;

• неадекватное и неконструктивное разделение наук о психике на «гуманитарный» и «естественно-научный» секторы с признаками явной стагнации — в смысле информационной ценности — и того, и другого сектора;

• отсутствие, в силу всего сказанного, дееспособной программы подготовки научных кадров по спецификациям исследования сферы психического;

• в целом невысокая эффективность специалистов психотехнического (психотерапевтического, психологического и проч.) профиля в отношении наиболее масштабных и значимых адаптационных проблем Новейшего времени.

Специально здесь следует отметить тот факт, что вышеприведенная структура системного кризиса в сфере наук о психике также характеризует и общенаучный кризис, наиболее ощутимый в сфере генерации именно такого типа научного знания, которое обеспечивают принципиально новый уровень адаптации человека в непростых условиях Новейшего времени. Тем не менее, по основаниям адресной принадлежности большей части пунктов в данной структуре настоящее эвристическое следствие размещается в позиции сектора наук о психике.

Соответственно, второе эвристическое следствие в данном подразделе касается внятных перспектив преодоления системного кризиса в секторе наук о психике. Что мы и продемонстрируем на примере наиболее значимого, а в недалеком будущем, безусловно, и «зонтичного» для этого формирующегося сектора научного направления психологии. Важно и то, что именно в отношении психологической науки констатация кризисного состояния употреблялась в последние два столетия наиболее часто и обоснованно. И что здесь же достаточно регулярно предпринимались осмысленные попытки преодоления такого системного кризиса. Таким образом, с использованием методологии углубленного эпистемологического анализа появляется возможность выявления подлинных причин неуспешности этих интеллектуальных демаршей со всеми выводимыми отсюда последствиями и перспективами преодоления системного кризиса в рассматриваемой сфере.

И далее в соответствии с методологией исследования эпистемологических корней рассматриваемой научной проблематики нам придется «шагнуть» в эпохи гораздо более ранние, чем даже формирование собственно психологии или общей науки о психике Рудольфом Гоклениусом (1590) и Оттоном Касманом (1594) — авторами данного термина.

Вначале поговорим о терминах: неопределенность, размытость и пересечение семантических полей базисных понятий «душа» и «психика», отмечаемые буквально всеми исследователями сферы психического, безусловно, не облегчают поиск различий в генезе данных понятий. Дополнительная сложность здесь возникает и в связи с чисто лингвистической коллизией — термин «психика», как известно, является греческим «исходником» понятия «душа». Тем не менее, если сосредотачиваться на расходящемся семантическом векторе исследуемых понятий, то различия в их генезе представляются разительными. И в первую очередь эти различия касаются опыта, на основании которого, собственно, и формируются понятия «души» и «психики».

Итак, согласно данным, полученным в результате масштабных и глубоких эпистемологических исследований, понятие «душа» было сформировано в результате регулярно воспроизводимого опыта переживания состояний жизни, смерти, сна, опыта так называемых измененных состояний сознания со всеми его разновидностями, включая магический, мистический, религиозный и любой другой трансперсональный опыт. Этот опыт дает его носителю абсолютно предметное и потрясающее по силе воздействия переживание «присутствия духа», прекрасно описанное Уильямом Джеймсом в его выдающейся работе «Многообразие религиозного опыта» (цит. по изд. 1993). Вот это совершенно особенное переживание и, безусловно, полученный таким образом ресурсный опыт затем трансформируются в феномен веры, который можно интерпретировать и как продолжающееся во времени ресурсное ощущение «присутствия души или духа». Ибо «…если он потрясен, он будет удивлен, и он будет царствовать над всем» (Евангелие от Фомы, ок. I века н. э.). На такой вот «опытной» основе и были сформированы первичные дискурсы в отношении божественной природы души, как, собственно, и божественной природы всего сущего. И далее эти версии уже структурировались, поддерживались и продолжают поддерживаться весьма серьезными социальными институтами (Ф. Александер, Ш. Селесник, 1995; В. К. Шабельников, 2003; Д. Н. Робинсон, 2005; М. Хант, 2009; Т. Д. Марциновская, А. В. Юревич. 2011; Ф. А. Вольф, 2013). Но не только. Мы, например, не удивляемся тому, что встречая во сне своих давно умерших родственников или друзей — вдруг ясно понимаем, что они странным образом живы. Или время от времени, пусть и смутно, но все же чувствуем, что «обладаем чем-то глубоко внутренним и личным… удивительным и чарующим… что трудно выразить словами и понять… и что это и есть выражение души» (У. М. Хейстад, 2018). То есть для поддержания версии, что с нашим бытием все не так просто — достаточно и такого, отнюдь не потрясающего, но зато регулярно воспроизводимого опыта, который не дает угаснуть этим тлеющим углям учения о душе.

Суммируя все здесь сказанное, можно уверенно констатировать, что в основе многогранного понятия «души» лежит преимущественно гностический опыт («гнозис» здесь понимается как особый способ познания реальности с использованием феномена темпоральной пластики психического) с более или менее успешными попытками рационализации такого опыта в мифологических построениях первородных духовных практик.

Между тем в основе появления современной — здесь имеется в виду эпоха Нового времени — версии понятия «психика» лежит эмпирический опыт исследования определенных видов функциональной активности психического, которые воспроизводимы в лабораторных условиях, принципиально доступны наблюдению и измерению, и которые вследствие этого могут быть интерпретированы как некие «объективные» законы и закономерности функционирования сферы психического. Заметим, что в основе такого эмпирического подхода так или иначе лежит калька одномерного плана реальности или некая «объективная реальность», которую психика — в соответствии с главной идиомой естественно-научного подхода — может лишь «отражать». Но и то — лишь в определенном, доступном для сенсорных систем диапазоне. Остальное — домысливать в этом же ключе.

Вот эти допущения и были «условиями предоставления научного убежища наукам о психике», о которых со знанием дела высказывался известный историограф психологии Д. Н. Робинсон (2005) и к анализу которых мы еще вернемся. Для нас же должно быть абсолютно понятным, что такого рода калька — это есть когнитивная оптика бодрствующего сознания, функционирующего в строго определенном диапазоне параметров сознания — времени. Именно поэтому, а не в силу каких-то фундаментальных и специфических для этой сферы открытий, понятие «психика» изначально определялось через феномен сознания, понимаемого как некий аналог плана «объективной» реальности. Об этом, в частности, говорит У. Джеймс, определяя психологию как науку о сознании и состояниях сознания. Причем под последними он подразумевал «такие явления, как ощущения, желания, эмоции, познавательные процессы, суждения, решения, хотения, и т. п. В состав истолкования этих явлений должно, конечно, входить изучение как тех причин и условий, при которых они возникают, так и действий, непосредственно ими вызываемых, поскольку те и другие могут быть констатированы» (У. Джеймс, цит. по изд. 2011).

Об этом же говорят и определения психики, сформулированные в последние десятилетия. Так, например, понятие «психика» в Большом психологическом словаре (2003) определяется как «Форма активного отображения субъектом объективной реальности, возникающая в процессе взаимодействия высокоорганизованных живых существ с внешним миром и осуществляющая в их поведении (деятельности) регулятивную функцию». В последнем издании Большой психологической энциклопедии (2007) данное понятие определяется как «Высшая форма взаимосвязи живых существ с предметным миром, выраженная в их способности реализовывать свои побуждения и действовать на основе информации о нем». В монографии исследователя психологической системологии А. М. Столяренко (2011) понятие психики предстает в виде «Особого системного свойства материального системного органа — человеческого мозга, т. е. по происхождению это системный продукт его целостной, высокоорганизованной, системно функционирующей низшей и высшей нервной деятельности, так же детерминированной внешними условиями среды, находящимися в ней объектами и системами». В последнем издании Краткого курса по общей психологии (2015) психика определяется как «Функция мозга, заключающаяся в отражении объективной действительности в идеальных образах, на основе которых регулируется жизнедеятельность организма». То есть, исходя их этих определений, изначально должен возникнуть феномен жизни — некий атрибут высокоорганизованной материи — а затем уже и феномен психического, выводимый из взаимодействия этой живой и высокоорганизованной материи с объектами, предметами, явлениями окружающего мира. Разумеется, все эти определения в полной мере соответствуют логике естественно-научного подхода, иначе говоря — «логосу» как базисному способу познания и интерпретации реальности в условиях доминирования диссоциированной эпистемологической платформы.

Таким образом, первое приближение к истокам системного кризиса в психологической науке демонстрирует проблематику глубокого конфликта «гнозиса» и «логоса» как основополагающих способов познания реальности, в частности, такой составляющей данной сложной категории, как психическое. Притом что сами по себе концепции реальности — со стержневыми приоритетами «материального» или «идеального» — выводятся из этих же конфликтующих способов осмысления данной сложной категории. И это еще одно более чем актуальное и весьма тревожное напоминание о том, что речь в данном случае идет не только о кризисе в сфере психологической науки, но о системном кризисе в общем корпусе науки и мировоззрении современного человека. Ибо «… всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет, и дом, разделившийся сам в себе, не устоит». Именно поэтому — с учетом абсолютно нетривиальной в данном случае «цены вопроса» — мы позволим себе более подробное освещение фрагментов проведенного нами эпистемологического анализа.

Первые более или менее отчетливые попытки осмысления конфликтной ситуации в сфере наук о психическом и соответствующих концепциях реальности зафиксированы в дошедших до нас источниках и исторических хрониках. Результаты проведенного семиотико-герменевтического анализа (компонент методологии эпистемологического анализа) соответствующих фрагментов и текстов позволяют говорить об этом совершенно определенно. Так, например, в сохранившихся фрагментах главного произведения Гераклита «О природе» (около 500 лет до н.э.) мы находим следующие знаковые высказывания этого величайшего гения: «Душа обожает прятаться»; «Границ души тебе не отыскать, по какому пути ты ни пошел: столь глубока ее мера» (в другом переводе: «Границ души тебе не сыскать, ибо корни ее — это Логос»). И здесь в первую очередь необходимо иметь в виду, что каждое слово в афоризмах Гераклита буквально «перегружено» смыслами — об этой особенности текстов Гераклита аргументировано и со множеством примеров высказывался Мартин Хайдеггер в своем одноименном произведении «Гераклит», собранном из материалов философских семинаров 1943—1944 годов. Но также в данном случае следует принимать во внимание и то несомненное обстоятельство, что Гераклит придавал совершенно особое значение терминам «мера» и «Логос».

В своей сложной космогонической концепции категорию реальности Гераклит представлял, как некий непрерывный процесс, в котором первичный компонент (Логос, или Огонь), мерно «возгорает» и так же мерно «угасает». И если мы принимаем тот неоспоримый факт, что термин «Логос» в данном случае употребляется в значениях первичного компонента и в то же время конечного пункта реальности, расчета, истины, разума — то есть информации, то понятно, что речь в данном случае идет о тотальном информационном кругообороте. Или — тут Гераклит использует еще одну гениальную метафору — непрерывном потоке обновления («В одну и ту же реку ты не войдешь дважды»). Притом что этот процесс, по Гераклиту, безусловно, целостный и с прямым намеком на возможность управление; а отдельные, несвязные фрагменты данного процесса ни о чем не говорят: «Ибо Мудрым можно считать только одно: Ум, могущий править всей Вселенной»; «Путь вверх-вниз один и тот же», и надо понимать, что здесь «путь вниз» — это дифференциация, а «путь вверх» — это интеграция фрагментов реальности.

Психическому и человеку — носителю психического в этой космогонической концепции — уделяется существенное внимание. Особенно примечательно здесь то, что Гераклитом наиболее ценится способность психического к синтезу вот этих будто бы разобщенных фрагментов реальности (в нашей кодификации функций психического — это феномен психопластичности с акцентированными моментами темпоральной пластики параметров ФИАС). Здесь Гераклит высказывается следующим образом: «Должно признать: мудрость в том, чтобы знать все как одно». В данном фрагменте можно усмотреть и некую адресацию к предшествующему высказыванию — относительно Мудрого, или Ума, могущего править во Вселенной. То есть, если инструмент «гнозиса», иначе говоря — способа репрезентации и сведения различных темпоральных планов в некую динамичную целостность — осмысленно используется, то это, конечно, главный шаг к управлению реальностью. Но тогда в чем же основная сложность, перед которой оказался бессильным даже и гений Гераклита и которая оказалась интеллектуальной цикутой (парализующим ядом) для традиции изучения психического в продолжении следующих двух с половиной тысяч лет? И далее Гераклит в своем неповторимом метафорическом стиле раскрывает содержание эпохального эпистемологического конфликта: «Большая часть божественных вещей ускользает от познания по причине невероятности» (в другом переводе — «… по причине неверия»). То есть вот эти совершенно особенные «вещи», по Гераклиту, в хорошо знакомой нам реальности, в которой «для бодрствующего существует один общий мир…» и где «здравый рассудок у всех общий», проявляются исключительно редко. А для того, чтобы как-то повысить вероятность встречи с «божественными вещами», необходимо отойти или отвернуться от состояния бодрствования и общего для всех пространства: «…а из спящих каждый отворачивается в свой собственный (мир)». Но и «цена» таких исключительно субъективных и маловероятных (в бодрствующем состоянии и в общем пространстве) переживаний невысокая: «Не будем наобум гадать о величайшем», «Что можно видеть, слышать и узнать, то я предпочитаю» (Гераклит Эфесский: все наследие. 2012). Вот эти предпочтения к хорошо знакомой пространственной и предметной организации реальности Гераклит отмечал не только у здравомыслящих людей, но даже и у субъектов, вовлеченных в религиозные культы: «Демонов изваяниям они молятся — не внемлющим, но словно внемлющим, не воздающим, но словно воздающим, не требующим, но словно требующим». И конечно, он прекрасно понимал и громадную разницу между «божественными вещами» и их объектными фантомами, но также и необходимость такого «предметного» подкрепления феномена веры, ибо сам Гераклит был из рода жрецов и некоторое время служил в храме Артемиды. Но он же попытался проторить и другой путь между скрытой сутью и явным предметным ликом реальности — путь знаний, путь мудрости. Он считал, что для подготовленных, ищущих людей такое новое знание — это «второе Солнце», разливающее свой свет в «космосе, одном и том же для всех, его не создал никто из богов, никто из людей, но он всегда был, есть и будет вечно живой огонь, мерно возгорающийся, мерно угасающий». И все это за две с половиной тысячи лет до появления первых более или менее внятных перспектив даже и не прохождения, но только лишь осознания необходимости следования именно этим путем.

Таким образом, конфликт между «гнозисом» и «логосом» как базисными способами познания реальности с использованием функциональных возможностей психического был ясно обозначен. Но способы преодоления этого эпохального конфликта, предложенные Гераклитом, были намечены лишь некой пунктирной линией — призывами к мудрости и целостности. А каких-то других возможностей по созданию сверхсложных алгоритмов репрезентации альтернативных темпоральных планов реальности ни тогда, ни в более поздние времена так и не появилось. Отсюда вполне закономерный итог: современники и следующие поколения так и не поняли, и не восприняли вот этого обновленного «солнечного света», который предлагал им величайший гений, и наоборот, дали ему прозвище «Темный» (но также и «Плачущий», поскольку Гераклит, пожалуй, как никто, понимал опасность расколотого бытия и никакого восторга по этому поводу не выказывал).

Другое исчерпывающее и поразительно точное, с учетом реалий своего времени, описание базисного эпистемологического конфликта в сфере наук о психике последовало от еще одного гениального мыслителя, творившего на 150 лет позже Гераклита — Аристотеля. В своем знаменитом трактате «О душе» (около 350 лет до н. э.) он, во-первых, прямо говорит о том, что «Добиться о душе чего-нибудь достоверного во всех отношениях… безусловно, труднее всего». Но далее он предельно ясно высказывается относительно явленной, понятной и, следовательно, измеряемой функции психического по генерации объектного плана реальности: «Теперь, подводя итог сказанному о душе, мы повторим, что некоторым образом душа есть все сущее. В самом деле, все сущее — это либо воспринимаемое чувствами, либо постигаемое умом, знание же есть в некотором смысле то, что познается, а ощущение — то, что ощущается. Но в каком смысле — это надо выяснить». И уже из этого процитированного фрагмента следует, что Аристотель, во-первых, вполне осознавал роль психического в формировании объектного плана реальности или «всего сущего» (в нашей систематике — первичной информации о реальности), но он же ясно понимал, что генерация такого объектного плана — это сложный процесс, который необходимо изучать.

В этом смысле Аристотель продвинулся несколько дальше своих античных коллег, сформулировавших первые программные вопросы в отношении науки о психике. В превосходном и всемирно известном opus maqnum Мортона Ханта «История психологии» приводится следующий перечень таких проблемных вопросов, активно обсуждаемых философами греческих полисов: как работает восприятие? Являются ли наши представления о мире истинным отражением реальности? Как можно узнать, так это или иначе? В частности, Хант цитирует высказывание Демокрита относительно того, что «Мы ни в чем не можем быть уверены, кроме изменений, производимых в нашем теле вторгающимися в него силами». И уже в этом утверждении Демокрита прослеживается характерная для следующих поколений исследователей психического такая метапозиция, что психика может лишь воспринимать (отражать) некие воздействия объектов или сил реальности. И что это восприятие осуществляется в ограниченном диапазоне (М. Хант, 2009), в то время как Аристотель обращал внимание на такие факты, что какого-то отдельного органа, необходимого для восприятия целостных объектов, и реальности как таковой, у человека просто нет. Но синтез получаемых разнородных сигналов все же осуществляется. И далее получаемое таким интересным образом и фиксируемое в памяти представление, по Аристотелю, это и есть базисный элемент мышления (мы бы сказали — еще и моделирования актуальных планов реальности с использованием феномена психопластичности). И обо всем этом Аристотель говорил за два тысячелетия до аналогичных утверждений Томаса Гоббса о взаимозависимости между таким функциями психики, как память, представления и мышление.

Аристотель, понимая и сложность, и специфику рассматриваемой категории, радикально переформулировал перечень проблемных вопросов в области исследования психического. Эти вопросы, представленные в отдельных фрагментах такта «О душе», теперь выглядели следующим образом:

«Прежде всего необходимо определить, к какому роду сущего относится душа и что это такое… есть ли она определенное нечто, т. е. сущность, или же качество, или количество, или какой-нибудь другой из различенных нами родов сущего (категорий)?».

«Следует выяснить, состоит ли душа из частей или нет? Все ли в душе принадлежит ее обладателю или в ней есть нечто такое, что присуще лишь самой душе? Если же имеется какая-нибудь деятельность или состояние, свойственное одной лишь душе, то она могла бы существовать отдельно от тела? Однородны ли все души или нет? Нужно ли сначала исследовать всю душу или ее части?».

«Далее, относится ли она к тому, что существует в возможности, или, скорее, это есть некоторая энтелехия?: ведь это имеет немаловажное значение» (Аристотель, цит. по изд. 1975).

Вот этот новый перечень вопросов вполне ясно показывает, что Аристотель, по крайней мере, допускал неоднородность сложной категории психического и возможность «присутствия» в данной категории таких фрагментов, по отношению к которым адекватно употребление хорошо знакомых нам количественных и качественных критериев (например, в части репрезентируемых параметров так называемой объективной реальности или «всего сущего»), но также и фрагментов, по отношению к которым адекватно лишь определение некой потенции этого сущего. И если у Аристотеля это не столько проблема выбора — или-или — а в большей степени задача совмещения и взаимодействия этих фрагментов, а также задача совмещения и взаимодействия психического с телесными структурами, то, с одной стороны, в его исследовательской программе ясно обозначается актуальность проблематики фрактальности и параллелизмов (психофизического, психобиологического и, что крайне важно, собственно психологического, имея в виду дифференцируемые «части» психического) как ключевых позиций в изучении категории психического. Но с другой — обсуждается и перспектива решения всех этих непростых задач.

Здесь Аристотель высказывается следующим образом: «Можно было бы, пожалуй, предположить, что есть какой-то один путь познания всего того, сущность чего мы хотим познать… так что следовало бы рассмотреть этот путь познания. Если же перед нами нет какого-то одного, общего пути познания исследуемой сути, то становится труднее вести исследование: ведь нужно будет найти для каждой грани изучаемого предмета какой-то особый способ. И даже когда станет ясно, что этот способ представляет собой какой-либо путь познания, остается еще много затруднения и возможных ошибок, связанных с правильным определением исследуемой сути, подходящей для этого способа… Ведь начало всякого доказательства — это установление сути вещи» (Аристотель, цит. по изд. 1975). И понятно, что все сказанное в данном фрагменте текста — это более чем уместный акцент на необходимость поиска стержневого именно для специфики предметной сферы психического метода исследования. Или же, если и далее следовать логике Аристотеля, — поиска вариантов разработки такой исследовательской программы, которая бы учитывала все значимые аспекты сферы психического и интегрировала получаемые таким образом знания в непротиворечивую картину. Вместе с тем именно такого методологического прорыва — связанного, как мы полагаем, с пониманием темпоральной сути психического — ни Аристотель, ни его многочисленные последователи так и не обеспечили.

Приходится признать и такой очевидный факт, что Аристотель был ближе к решению ключевой эпистемологической проблемы, нежели все следующие поколения ученых-исследователей психического. Ибо он (см. «Метафизика») допускал тройственную интерпретацию категорий пространства и времени — субстанциональную (категории времени и пространства абсолютны, и это есть основа всего сущего), релятивную (время и пространство есть система отношений, образуемая взаимодействующими объектами), методологическую (время и пространство выступают как метод исследования реальных и мыслимых событий) — исходя из чего было неизмеримо легче приходить к пониманию темпоральной сути психического, в то время как наиболее понятными и привлекательными для его последователей оказалась первая и третья позиции. Что, собственно, и явилось первичной информационной матрицей для основополагающего в следующей эпистемологической эпохе естественно-научного подхода. А нерешенная проблематика фрагментарности и параллелизмов в сфере психического, начиная с этой античной эпохи, постоянно «нависает» над сектором науки о психике, подобно тени или некоему призраку перманентного кризиса, напоминающему о не исполненном завете Аристотеля и требующему к себе повышенного внимания.

И далее вслед за Дэниелом Робинсоном можно уверенно констатировать, что следующие столетия — в смысле развития наук о психике — «… представляли собой примечания к Аристотелю» (Д. Н. Робинсон, 2005). Однако, по материалам проведенного эпистемологического анализа, следует, что, во-первых, вот эти «примечания» во многом лишь повторяли проблемные вопросы Аристотеля, но не являлись сущностными ответами на поставленные вопросы, и уж тем более не предлагали какую-либо адекватную методологию их решения. А во-вторых, именно в период «тектонического раскола» недифференцированной эпистемологической платформы и далее начала, а затем и полного доминирования естественно-научного подхода (XIV—XVI века) из проблемного поля сектора наук о психике была «выплеснута» именно та часть исследовательской программы Аристотеля, которая прямо касалась не структурированной стандартными форматами ФИАС «части» психического-целого. Таким образом, действительно серьезная ситуация информационной неполноты и методологической неадекватности в сфере наук о психике, отмечаемая еще Аристотелем, с этого времени приобретает характер отчетливого эпистемологического кризиса.

Здесь же обязательно нужно сказать и о том, что такой способ познания реальности, как «гнозис», лишенный в силу всего сказанного своего эпистемологического статуса и «отправленный» в сферу компетенции религиозных институтов, с этого времени только лишь стагнировал, между тем как концепт Веры — и мы уже отмечали данное обстоятельство — по определению не мог восполнить потерю этого важнейшего способа доступа к ресурсному потенциалу объемной реальности. И здесь уже налицо отчетливые признаки гораздо более масштабного, перманентного кризиса, который выходит далеко за рамки собственно научной проблематики.

Возвращаясь к сектору наук о психике и собственно психологии, еще раз вспомним знаковое и подтверждающее справедливость вышеприведенных тезисов высказывание Дэниела Робинсона (2005): «Появление научной психологии (первой общей науки о психике) не было обусловлено каким-либо открытием, расширившим имеющиеся знания в сфере психического и продемонстрировавшего специфику и независимость нового направления. Таким образом, не успев создать собственные внутренние основания для самостоятельного развития, психология была вынуждена искать убежище в логике развития сложившихся к этому времени естественнонаучных дисциплин, по преимуществу биологических. Но такое убежище могло быть предоставлено наукам о психике только лишь ценой принятия последними определенных обязательств, в частности — ценой отмежевания от своих истоков в философии и ценой жесткого ограничения множества допустимых методов и задач». И вот эта предельно ясная, ответственная и требующая определенного научного мужества констатация, собственно, и подводит черту под выявлением подлинных истоков системного кризиса в сфере наук о психике. И далее мы сосредоточимся лишь на некоторых особенностях осмысления и предлагаемых способах преодоления обозначенных кризисных явлений в рассматриваемом секторе науке и за его пределами.

С этой целью вновь обратимся к трудам Уильяма Джеймса, особо не нуждающегося в представлениях, ибо каждый грамотный специалист-психолог знает У. Джеймса и как основоположника современной психологической науки, но и как наиболее проницательного и последовательного критика этой поднимающейся науки. Достаточно сказать, что любой серьезный ученый, высказывающийся на тему кризиса в психологии после Джеймса, так или иначе обращался к его блестящим, исчерпывающим формулировкам. Так, например, Л. С. Выготский и многие другие исследователи чаще всего цитируют следующий фрагмент сочинений Джеймса, который в силу его значимости мы воспроизводим полностью: «Называя психологию естественной наукой, мы хотим сказать, что она в настоящее время представляет просто совокупность отрывочных эмпирических данных; что в ее пределы отовсюду неудержимо вторгается философский критицизм и что коренные основы этой психологии, ее первичные данные должны быть обследованы с более широкой точки зрения и представлены в совершенно новом свете… Даже основные элементы и факторы в области душевных явлений не установлены с надлежащей точностью. Что представляет собой психология в данную минуту? Кучу сырого фактического материала, порядочную разноголосицу во мнениях, ряд слабых попыток классификации и эмпирических обобщений чисто описательного характера, глубоко укоренившийся предрассудок, будто мы обладаем состояниями сознания, а мозг наш обусловливает их существование, но в психологии нет ни одного закона в том смысле, в каком мы употребляем это слово в области физических явлений, ни одного положения, из которого могли бы быть выведены следствия дедуктивным путем. Нам неизвестны даже те факторы, между которыми могли бы быть установлены отношения в виде элементарных психических актов. Короче, психология еще не наука, это нечто, обещающее в будущем стать наукой» (У. Джеймс, 1890). По авторитетному свидетельству Л. С. Выготского, все здесь сказанное есть наиболее полный и точный анализ положения дел в психологической науке. Поэтому и нет ничего удивительного в том, что все последующие описания системного кризиса в психологии в той или иной степени воспроизводили фрагменты критического анализа, данного Джеймсом.

Между тем Уильям Джеймс как подлинно великий исследователь и практик, безусловно, не мог игнорировать и те проявления психической жизни человека, которые не укладывались в официальную или, как он сам говорил, «естественную» доктрину психологической науки. Он постоянно подчеркивал, что все корни духовной религиозной жизни, как и центр ее, следует искать в так называемых мистических состояниях сознания. При этом он выделял четыре главные характеристики признака, которые служили критерием для различения собственно мистических переживаний: неизреченность — невозможность изложить собственные ощущения и впечатления на обычном «посюстороннем» языке; интуитивность — проникновение в глубинные истины, отличные от обыденного опыта состояния откровения, моменты внутреннего просветления; кратковременность — мистические состояния, озарения не имеют длительного характера, время внутри экстатических переживаний вообще протекает иначе; бездеятельность воли — ощущение паралича собственной воли и власти высшей силы. Таким образом, по Джеймсу, речь идет о расширении возможности человека к непосредственному общению со сверхъестественным началом, возможности сверхопытного, сверхчувственного познания; о совокупности явлений и действий, которые каким-то образом связывают человека с тайным существом, непостижимыми силами мира, независимо от условий пространства, времени и физической причинности (У. Джеймс, цит. по изд. 1993). Или же, говоря прямым текстом, о необходимости всемерного развития и, соответственно, углубленного исследования такого способа познания реальности, как «гнозис».

Вышеприведенный важнейший тезис подкрепляется следующим фрагментом, опубликованным в одной из последних работ Джеймса: «Наше нормальное или, как мы его называем, разумное сознание представляет лишь одну из форм сознания, причем другие, совершенно от него отличные формы сосуществуют рядом с ним, отделенные от него лишь тонкой перегородкой. Мы можем совершать наш жизненный путь, даже и не подозревая об их существовании, но как только будет применен необходимый для их пробуждения стимул, они сразу оживут для нас, представляя готовые определенные формы духовной жизни, которые, быть может, имеют где-нибудь свою область применения. Наше представление о мире не может быть законченным, если мы не примем во внимание и эти формы сознания. Из них, правда, нельзя вывести точной формулы, и они не могут дать нам планы новой области, которые они перед нами раскрывают, но несомненно, что должны помешать слишком поспешным заключениям о пределах реального» (W. James, 1920). В процитированном фрагменте Джеймс практически подводит нас к той идее, что каждый такой очерченный статус сознания есть фокус репрезентации реального и что такой фокус, как и панорама (актуальный план) получаемой в этом случае реальности, могут быть весьма различными. Здесь же Джеймс указывает и на технологическую основу так называемых духовных практик, и ключевой момент такой основы — обнаружение побуждающего стимула для «включения» подвижной когнитивной оптики, которая и ведет адепта в сторону открывающейся таким образом перспективы объемной реальности. Но главное в данном фрагменте — это допущение того, что если из приведенных в цитируемом фрагменте гипотетических положения пока что невозможно вывести точную формулу открывающихся планов реальности, то в будущем — кто знает…

Джеймс, в силу всего сказанного, в ретроспективе двух последних столетий оставался одним из немногих крупных ученых-исследователей, которые во времена практически полного доминирования естественно-научного подхода, в том числе и в исследовании сферы психического, открыто говорили о неполноте таких подходов и оставляли «двери открытыми» в отношении возможных альтернатив. Он внятно и аргументировано говорил о том, что сама по себе теория познания и науки о психике еще не сказали, но в будущем обязательно скажут свое последнее слово. «Тем временем о них можно собирать массу условных истин, которые с неизбежностью войдут в состав более широкой истины, когда для этого наступить срок» (У. Джеймс, цит. по изд. 2011). Примечательно, что вот такие грядущие науки о психике Джеймс обозначал как подлинно рациональные (в отличие от эмпирических, на уровне которых, собственно, и забуксовал «научный» способ репрезентации и осмысления феноменов психического). Тем не менее каких-либо внятных концептуальных, эпистемологических и методологических альтернатив эмпиризму в исследовании сущностной проблематики психического самим Джеймсом научному сообществу представлено так и не было. И вот это обещанное им будущее с абсолютно новым типом рациональности в секторе наук о психике в продолжении следующих ста двадцати лет, как мы знаем, не наступило.

Примерно в одно время с Джеймсом — в конце XIX столетия — свое понимание кризиса психологической науке и вариантов его преодоления сформулировал швейцарский ученый-психолог Рихард Авенариус. Нельзя сказать, что вот эта попытка, предпринятая на страницах его наиболее известного произведения «О предмете психологии», впервые изданного в 1890 году, прошла мимо внимания наиболее известных исследователей психологической науки. Так, например, Л. С. Выготский в своей основополагающей работе «Исторический смысл психологического кризиса» (1927) приводит объемную цитату из обсуждаемой им работы известного российского психолога Н. Н. Ланге, в которой имя Рихарда Авенариуса хотя и «походя», но все же упоминается. Но можно сказать совершенно точно, что идеи, высказанные Авенариусом — с учетом близости его главных тезисов к концептам информационной генетики — заслуживают более пристального исследовательского интереса.

С этой целью вернемся к упомянутой цитате, в которой Н. Н. Ланге (1914) поддерживает главную идею Авенариуса о прямой зависимости репрезентации предмета исследования от методологии исследовательского процесса (сам Авенариус здесь упоминает лишь вскользь, в то время как в других разделах цитируемой работы Ланге ему уделяется достаточно внимания): «Можно сказать, не боясь преувеличения, что описание любого психического процесса получает иной вид, будем ли мы его характеризовать и изучать в категориях психологической системы Эббингауза или Вундта, Штумпфа или Авенариуса, Мейнонга или Вине, Джеймса или Г. Э. Мюллера. Конечно, чисто фактическая сторона должна остаться при этом той же; однако в науке, по крайней мере в психологии, разграничить описываемый факт от его теории, т. е. от тех научных категорий, при помощи которых делается это описание, часто очень трудно и даже невозможно, ибо в психологии, как, впрочем, и в физике,.. всякое описание есть всегда уже и некоторая теория… Фактические исследования, особенно экспериментального характера, кажутся для поверхностного наблюдателя независимыми от этих принципиальных разногласий в основных научных категориях, разделяющих разные психологические школы» (Н. Н. Ланге, цит. по изд. 1996).

Между тем Авенариус совершенно четко и недвусмысленно говорил о том, что базисные понятия, традиционно используемые в психологии, рождаются или на основании опыта и его «наивной» интерпретации (мы бы здесь усмотрели некие аналогии с концептом недифференцированной эпистемологической платформы в общей теории психотерапии). Таковое, по его мнению, понятие «душа», для которого как раз на этой «опытной» стадии познания присущи следующие положения: душа есть субстанциональный принцип жизни, движения, ощущения (вспоминаем энтелехию Аристотеля — авт.); душа пространственно отделима от тела; она может существовать в теле или бестелесно, а, следовательно, как после, так и до тела. Или же, по Авенариусу, базисные понятия, используемые в так называемой научной психологии, формируются на основании определенного научного (философского) представления о реальности и роли психического в этой реальности. Соответственно, истоки кризисных явлений в современной ему психологической науке Авенариус — аргументировано и со знанием дела — объяснял несовершенством этих представлений. И вот эту неизбежную фазу в развитии психологической науки без какой-либо излишней драматизации он обозначил как «наивно-критическую». С полным пониманием того, что задерживаться на этой фазе не то что нет никакого смысла — определенный смысл здесь все же присутствует, и он видится хотя бы и в попытках осмысления, и структурирования опыта психической активности — но преодолевать этот наиболее проблемный этап становления психологической науки нужно по возможности быстро и энергично. Ибо вот эти привнесенные в поле научной психологии эпистемологические конструкции также привносят и множество искажения, и неоправданных смысловых утрат. Об одной такой утрате Авенариус высказывается следующим образом: «Как только психология исключила «душу» из круга предметов собственного исследования, она именно благодаря этой элиминации стала эмпирической… и термин «психическое» потерял свой собственный смысл… после чего пришлось искать новую сущность или же новое нечто, как то: «орган», «субстрат», «носитель». То есть, по Авенариусу, именно здесь и происходит подмена собственно информационной сущности психического на некий органический субстрат или орган, с приданием ему функций психического.

Еще одним вариантом искажения предметности в психологической науке Авенариус считает невообразимую путаницу с термином «сознание», которому, с одной стороны, приписывают «функции», «состояния», «явления», «феномены» психического. Но с другой стороны — относительно самого феномена сознания аргументируется та точка зрения, что «… оно не может быть ничем, кроме как соединением всех этих «состояний», «явлений» и проч. … Таким образом, выражение «сознание» само по себе опять-таки не обозначает чего-либо особого, а где оно кажется имеющим особое содержание, там оно выступает как явление суживания, т. е. как вербальное бытие, до которого сузилась «душа» (Р. Авенариус, цит. по изд. 2014). Таким образом, приведенные характеристики наивно-критической фазы становления предметной сферы психологической науки соответствуют некоторым признакам диссоциированной эпистемологической платформы.

Наконец, еще одна фаза развития психологической науки, с которой Авенариус связывает возможность эффективного преодоления кризисных явлений, обозначается им как эмпириокритическая. И здесь Авенариус аргументирует необходимость поиска такого философского мировоззрения, которое решает главную, с его точки зрения, проблему психофизического параллелизма, а следом и прочую кризисную проблематику. То есть, с позиции швейцарского ученого, вопрос преодоления системного кризиса в психологической науке — это прежде всего вопрос разработки адекватного эпистемологического основания сферы наук о психике (с чем мы не можем не согласиться, ибо первый уровень дисциплинарной матрицы общей теории психотерапии как раз и есть именно такое развернутое эпистемологическое основание). Между тем Авенариус здесь продвинулся лишь до уровня философских обобщений Фихте и Шеллинга, что, конечно же, является грандиозным, но все же недостаточным результатом для искомого перехода на следующий этап конструктивного развития психологической науки.

Далее необходимо обратиться и к тем трудам Карла Густава Юнга, в которых исследуются глубинные корни перманентного кризиса психологической науки. И первое, на что обращал внимание этот знаменитый ученый и практик, — это сложность систематики психического, или, собственно, то, что отличает науку от не-науки. Здесь он говорит следующее: «Душа как отражение мира и человека настолько многообразна, что существует бесконечное множество аспектов ее рассмотрения. Систематика психического вследствие всего этого… лежит вне пределов досягаемости человека, и поэтому все, чем мы в этом смысле обладаем, есть лишь кустарные правила да аспекты интересов» (К. Г. Юнг, цит. по изд. 1994). Вот эту явно пессимистическую сентенцию Юнг дополняет еще и следующей важнейшей репликой: «Если, согласно ныне бытующим точкам зрения, психическая система совпадает или попросту идентична нашему сознанию, тогда мы в принципе способны знать все, что может быть познано. В таком случае нам не о чем больше беспокоиться. Но если окажется, что психе не совпадает с сознанием и, более того, функционирует бессознательно подобным или же иным, чем ее сознательная область, образом, тогда нам следует основательно призадуматься» (К. Г. Юнг, цит. по изд. 2002).

Понимая необходимость осмысленного эпистемологического путешествия по направлению данного многообещающего вектора в исследовании потенциала психического — без чего ни о какой сущностной систематики в рассматриваемой сфере не может быть и речи — Юнг также понимал и «неподъемную» сложность этого предприятия. Вот эту сложность он в первую очередь видел в том, что «… в секторе официальной науки существует устойчивое представление о том, что какого-либо объективного метода исследования предметного поля понятий «души» и «духа» (смутных и неопределенных, в частности, и по этой причине) на сегодняшний день не существует. И что «душу можно наблюдать только с помощью души». И далее Юнг разворачивает это последний тезис следующим образом: «Доступная феноменологическая точка зрения на то, что есть душа, не исключает существования веры, убежденности, основанных на всякого рода достоверных переживаниях, так же как и не оспаривает их возможной значимости. Однако психология не имеет достаточно средств, чтобы доказать их значимость в научном смысле» (К. Г. Юнг, цит. по изд. 1996). То есть и здесь нам прямым текстом говорят об ограничениях доминирующей эпистемологической платформы и дефиците адекватной для сферы психического исследовательской методологии. Но стоит только внести в рассуждения К. Г. Юнга существенное дополнение о том, что все сложности с идентификацией и систематикой полного «объема» психического (а не только определенной части, форматируемой с использованием стандартных параметров ФИАС) возникают именно потому, что игнорируется темпоральная сущность психического, и что эта теперь понятная сущность может и должна воспроизводиться в полноценных аналоговых моделях психического и учитываться в соответствующей методологии исследования компонентов объемной реальности — то все становится на свои места. Однако у самого Юнга вот этого темпорального ключа к решению сложной эпистемологической проблематики в секторе наук о психике мы не находим.

Что же касается понимания истоков и сущностных проявлений системного кризиса, а также путей преодоления кризисных явлений в психологической науке в среде российских ученых-психологов — современников Джеймса и Юнга — то здесь в первую очередь интересны подходы выдающегося русского философа и психолога Николая Николаевича Ланге. Об этих подходах наши современники знают в основном из критического анализа методологических позиций Н. Н. Ланге, данного Л. С Выготским на страницах его известного труда «Исторический смысл психологического кризиса» (1927). В свете проведенного углубленного эпистемологического анализа полагаем, что одного только критического обзора, даже и от такого авторитетнейшего исследователя, каким вне всякого сомнения является Л. С. Выготский, здесь недостаточно. И кроме того, некоторые тезисы анализа Выготского нам представляются как минимум спорными. Первый тезис, который вызывает вопросы, это констатация следующего: «Еще ближе и уже в зародыше теорию кризиса представляет H. H. Ланге. Однако у него больше чувства кризиса, чем его понимания. Ему нельзя доверять даже в исторических справках. Для него кризис начался с падения ассоцианизма — ближайший повод он принимает за причину. Установив, что в психологии «происходит ныне некоторый общий кризис», он продолжает: «Он состоит в смене прежнего ассоцианизма новой психологической теорией» (Л. С Выготский, цит. по изд. 1982). Единственное, с чем здесь можно согласиться, это с тем, что Н. Н. Ланге была глубоко осмыслена и представлена именно теория кризиса в психологической науке с аргументацией причин его проявления и обсуждением путей преодоления таких кризисных явлений. Но далее самый главный аргумент, предъявляемый Выготским для утверждения, что у Ланге больше чувства кризиса, чем его понимания, и что он видит причину системного кризиса в «падении ассоцианизма» — никак не соответствует подлинному содержанию цитируемого труда Н. Н. Ланге. В падении такого течения, как ассоцианизм, он видел лишь акцентированный старт движения психологической науки к преодолению глубинного кризиса и обретению своей подлинной предметности. В полном виде цитируемый фрагмент Ланге выглядит следующим образом: «Таковы огромные колебания, или размахи, в пределах которых движется современная психология. Вслед за падением ассоцианизма настал, так сказать, период хаоса. И тем не менее совершенно явно, что и разрушение ассоцианизма было неизбежным шагом вперед, и этот хаос борющихся теорий есть нечто плодотворное. Суть задачи сводится, по-видимому, к тому, чтобы, с одной стороны, признать реальность психической жизни как особого жизненного фактора, поддерживающего эволюцию, а с другой — не впадать при этом в метафизику и не вступать в конфликт с положительными результатами естествознания» (Н. Н. Ланге, цит. по изд. 1996). То есть ассоцианизм, по Ланге, просто перестал быть некой зоной консенсуса именно в силу того, что с определенного времени в общем поле психологической науки появились другие конкурентоспособные теоретические концепции. И это, безусловно, шаг вперед — к новому порядку, который устанавливается через «так сказать, период хаоса», всю условность обозначения и необходимость которого Ланге, конечно же, понимал. Но даже и в этом же цитируемом фрагменте присутствуют явные свидетельства глубокого осмысления подлинных причин кризиса психологической науки, и выводимого отсюда внятного «рецепта» по его преодолению.

И чтобы было понятно, о чем идет речь, процитируем еще одну реплику, предваряющую предшествующую цитату и задающую важный смысловой контекст, с учетом которого как раз и раскрываются смыслы ранее приведенного высказывания Н. Н. Ланге: «Все эти обстоятельства — столкновение в пределах самой психологии двух весьма разных научных тенденций и методов, то, что она является необходимым звеном, соединяющим две главные научные области — естествознание и социологию, — наконец, и то, самый предмет ее — психическая жизнь есть нечто весьма равно понимаемое и определимое, — все это делает неизбежным, при изложении итогов современной психологии, начать с разрешения и установления основных принципов этой науки (вместе с критической оценкой спорящих партий и направлений в ней)». Причем именно таким неприемлемым со-существованием противоположных и конфликтующих методов и тенденций Ланге считал концепцию параллелизма (психофизического и психофизиологического), а не что-либо иное. Здесь же он видел и корни проблематики, выходящей далеко за рамки собственно психологической науки: «Никакая другая проблема психологии не имеет такой важности, как рассмотренная. То или иное ее решение влечет за собой последствия первостепенного значения. Здесь, в основной проблеме психофизиологии, мы имеем перевал, разделяющий и соединяющий естествознание и науки о духе. „Параллелизм“ есть невинное на первый взгляд слово, покрывающее, однако, страшную мысль — мысль о том, что психическая жизнь не есть реальный фактор в мире, не имеет никакого реального значения в нем, так что и ее развитие есть лишь некий случайный побочный продукт. Для истории, социологии, лингвистики и вообще всех наук о духе этот вывод является совершенно неприемлемым. Но еще важнее то, что он обесценивает всю психологическую технику, все психологические средства культурной жизни, которые оказываются при этом мнимыми» (Н. Н. Ланге, цит. по изд. 1996).

С нашей точки зрения, все процитированные рассуждения Ланге как раз и демонстрируют глубинный уровень понимания кризисных обстоятельств психологической науки, но также и акцентированную способность этого замечательного исследователя к разработке конструктивной стратегии развития психологии в непростых условиях методологического дефицита и откровенного доминирования естественно-научного подхода. И уж если говорить о каком-либо чувстве, ясно продемонстрированном Н. Н. Ланге в том числе и в процитированных фрагментах, то это, конечно, чувство научной интуиции. Ибо далеко не всякий ученый-психолог так настойчиво и последовательно возвращается к идее тесной взаимозависимости психического и феномена жизни как такового, к необходимости проведения системных исследований в сфере влияния психического на биологические (физиологические) структуры, к конструктивному и перспективному — с оглядкой на привносимые временем обстоятельства — пониманию идей витализма. При этом Ланге вполне определенно говорил и о предлагаемой им исследовательской программе: «То решение, которое в качестве гипотезы мы предложили… стремится именно сохранить и примирить ценные стороны наук о духе и наук о физической природе, истории и естествознания. Психическая жизнь не есть какая-нибудь метафизическая, мнимая сущность, но она есть реальный факт, и в этом смысле она может оказывать и реально воздействие. Но с другой стороны, она во многих отношениях, хотя и не во всех, обусловлена физиологически, и это должно быть признано в виде реального воздействия физиологических явлений на психику. То и другое в совокупности и составляет содержание изложенной гипотезы. Приняв эту гипотезу, мы открываем возможность цельному мировоззрению, реальному синтезу наук о природе с науками о духе, а также делаем понятным возможность прогресса как постепенно усиливающегося влияния психического фактора на судьбы мира вообще и в частности в истории человечества». Здесь же прослеживается и возможность разработки сущностной классификации наук о психике на основе теперь уже вполне понятного приоритета собственно психического с его генеративными и регулятивными виталистическими функциями. И заметим, что исследовательская программа такого рода была выдвинута более ста лет тому назад.

Следующий тезис Выготского, который, с нашей точки зрения, нуждается в коррекции, такой: «Ложная ориентировка Ланге в кризисе погубила его собственную работу: защищая принцип реалистической, биологической психологии, он бьет по Рибо и опирается на Гуссерля и других крайних идеалистов, отрицавших возможность психологии как естественной науки… Он пытался согласовать несогласуемое: Гуссерля и биологическую психологию; вместе с Джеймсом он нападал на Спенсера и с Дильтеем отказывался от биологии… Эббингауз вернее определяет кризис: по его мнению, сравнительное несовершенство психологии выражается в том, что относительно почти всех наиболее общих ее вопросов споры до сих пор не прекращаются. В других науках есть единодушие по всем последним принципам или основным воззрениям, которые должны быть положены в основу исследования, а если и происходит изменение, оно не носит характера кризиса: согласие скоро вновь восстанавливается» (Л. С Выготский, цит. по изд. 1982). То есть суть претензий — это эпистемологическая и, видимо, методологическая некомпетентность Ланге, с чем также трудно согласиться. И дело здесь даже не в том, что Ланге изначально философ (эпистемология, как мы знаем, это раздел философии), а методологии научных исследований в сфере психологии он обучался в том числе и в самой лучшей лаборатории того времени у Вильгельма Максимилиана Вундта. Но в том, что по сути основная работа Ланге как раз с точки зрения эпистемологии и методологии выстроена абсолютно правильно. А вот сравнение психологии с «другими науками» было не совсем корректным, ибо в этих других науках (по смыслу естественных — авт.) доминирующая эпистемологическая платформа как раз и выполняет функцию «общего знаменателя», необходимого для разработки сопоставимых исследовательских программ, в то время как для сектора наук о психике и прежде всего для психологии именно эта доминирующая эпистемологическая платформа вытесняет, а там где не вытесняет — деформирует истинную предметную сферу психологической науки, в силу чего достижение подлинного консенсуса между учеными-психологами, как и перспективы разработки базисной исследовательской программы по психологическому профилю, здесь встречают значительные затруднения. Н. Н. Ланге все это понимал и поэтому настаивал на том, что необходимо «…начать с разрешения и установления основных принципов этой науки». Параллельно с разработкой этих новых принципов (мы бы сказали — обновленной эпистемологической платформы) Ланге считал вполне уместным проведение критического «перекрестного» анализа различных конкурирующих точек зрения с тем, чтобы были понятны сильные и слабые аргументы противоборствующих сторон. Но поскольку такой обновленной эпистемологической платформы, или метапозиции, с использованием которой можно оценивать каждое отдельное направление психологии, в то время разработано еще не было, то вполне естественно, что Ланге ограничился лишь инвентаризацией аргументов-контраргументов «спорящих партий» и ясно показал, что каждая заявляемая здесь позиция уязвима. Что, с его точки зрения, являлось главным аргументов в пользу разработки обновленного научного базиса.

Что же касается замечания Л. С. Выготского относительного того, что Ланге «…нельзя доверять даже в исторических справках», то, во-первых, это замечание сделано относительно неверно истолкованной позиции Ланге по ассоцианизму. А во-вторых, данное замечание можно адресовать и самому Льву Семеновичу, который в своей оценочной реплике, касающейся отношения Н. Н. Ланге к попыткам «раздела» психологической науки (вот эта реплика: «Серьезность кризиса вызвана промежуточностью ее территории между социологией и биологией, между которыми Кант хотел разделить психологию»), перепутал Иммануила Канта с Огюстом Контом. Ибо именно об этом известном авторе социологической науки идет речь у Ланге в следующем фрагменте: «Уже Конт хотел поделить эту область без остатка, отдав часть ее биологии, а остальное — социологии».

Наряду со всем сказанным нельзя не отметить и позитивную оценку Л. С. Выготским достижений Ланге по выведению общей системы кризисных явлений в психологической науке. Такие достижения Выготский называет «верными тезисами» и пишет об этом так: «Вот верные тезисы:

• Отсутствие общепризнанной системы науки. Каждое изложение психологии у виднейших авторов построено по совершенно иной системе. Все основные понятия и категории толкуются по-разному. Кризис касается самых основ науки.

• Кризис разрушителен, но благотворен: в нем скрывается рост науки, обогащение ее, сила, а не бессилие или банкротство.

• Никакая психологическая работа невозможна без установления основных принципов этой науки. Прежде чем приступить к постройке, надо заложить фундамент.

• Наконец общая задача — выработка новой теории — «обновленной системы науки» (Л. С Выготский, цит. по изд. 1982).

И здесь же надо сказать о том, что все перечисленные тезисы «верные» как раз потому, что с эпистемологической точки зрения и, разумеется, с учетом времени написания, работа Ланге — это вполне очевидный и масштабный шаг вперед в развитии психологической науки. Ланге как большой ученый ясно понимал необходимость выведения феномена психического в его полном объеме, в измеряемую и наблюдаемую систему координат (отсюда его нелестные эпитеты в адрес метафизики и подчеркивание приоритета «объективной» науки). Но идеи о том, как именно это следует сделать — а это и есть ключевая позиция обновленного научного подхода — в трудах Н. Н. Ланге мы не встречаем.

Далее самого пристального внимания и анализа заслуживает эпохальный труд выдающегося ученого-психолога Льва Семеновича Выготского «Исторический смысл психологического кризиса», впервые опубликованного в 1927 году. Хотя бы и потому, что на примере данного блистательного исследования можно попытаться осмыслить во всех отношениях такой знаковый факт, почему же вот эта «планка» исследовательского горизонта, заданная Л. С. Выготским столетие (без малого) тому назад, так и не была превзойдена до настоящего времени. Однако вначале обратим внимание на высказывание Выготского, в котором он прямо говорит о стержневой роли психологии, подкрепляемой только лишь многовековой историей ее развития, но не актуальными достижениями: «То, что психология играла и до сих пор отчасти продолжает играть роль какого-то обобщающего фактора, формирующего до известной степени строй и систему специальных дисциплин, снабжающего их основными понятиями, приводящего их в соответствие с собственной структурой, объясняется историей развития науки, но не логической необходимостью. Так на деле было, отчасти есть и сейчас, но так вовсе не должно быть и не будет, потому что это не вытекает из самой природы науки, а обусловлено внешними, посторонними обстоятельствами; стоит им измениться, как психология нормального человека утратит руководящую роль. На наших глазах это начинает отчасти сбываться». То есть профессиональное психологическое сообщество еще столетие тому назад, во-первых, предупреждали об опасности «скатывания» на периферию научного мейнстрима, а во-вторых — о необходимости глубокой и осмысленной ревизии методологических основ психологической науки как о единственном условии сохранения статуса системообразующей — для всего корпуса наук о психике — дисциплины.

И здесь Выготским предлагается следующий общий рецепт преодоления очевидно кризисного состояния психологии в современный ему период: «Из такого методологического кризиса, из осознанной потребности отдельных дисциплин в руководстве, из необходимости — на известной ступени знания — критически согласовать разнородные данные, привести в систему разрозненные законы, осмыслить и проверить результаты, прочистить методы и основные понятия, заложить фундаментальные принципы, одним словом, свести начала и концы знания, — из всего этого и рождается общая наука» (Л. С. Выготский, цит. по изд. 1982). Но, как известно, «дьявол» подлинных сложностей, торпедирующих любые, даже самые благие намерения, кроется в наиболее темном углу. Как раз в том углу, о котором Выготский весьма прозорливо написал в эпиграфе к своему эпохальному труду: «Камень, который презрели строители, стал в главу угла…». Собственно, обнаружению вот этого неясного «угла» и «камня-фундамента» обновленной психологической науки и посвящается основной текст проведенного Л. С. Выготским исторического исследования (хотя по сути и в первую очередь это реконструктивно-методологическое исследование, ибо даже подстрочное название цитируемого произведения Выготского формулируется как «методологическое исследование»). Только лишь за эту высочайшую планку и охватываемый исследовательский горизонт Л. С. Выготский заслуживает самых превосходных эпитетов.

И здесь мы бы хотели обратить внимание на главную эпистемологическую находку Выготского, проясняющую самую суть перманентной кризисной ситуации в психологической науке и, как мы считаем, в секторе наук о психике и корпусе науки в целом. Лев Семенович Выготский пришел к заключению, что имеют значение лишь «… две принципиально разные конструкции системы знания; все остальное есть различие в воззрениях, школах, гипотезах; частные, столь сложные, запутанные и перемешанные, слепые, хаотические соединения, в которых бывает подчас очень сложно разобраться. Но борьба действительно происходит только между двумя тенденциями, лежащими и действующими за спиной всех борющихся течений» (Л. С. Выготский, цит. по изд. 1982).

По материалам проведенного углубленного эпистемологического исследования мы можем уверенно полагать, что речь здесь идет о таких базисных способах познания, как «гнозис» — это в систематиках Ланге и Выготского «метафизическая» и «спиритуалистическая» психология — и «логос» (соответственно, «объективная» и «материалистическая» психология). И далее еще одно подтверждение: «Итак, в понятии эмпирической психологии заключено неразрешимое противоречие — это естественная наука о неестественных вещах, это тенденция методом естественных наук развивать полярно противоположные им системы знания, т. е. исходящие их полярно противоположных предпосылок. Это и отразилось гибельно на методологической конструкции эмпирической психологии и перешибло ей хребет». Собственно отсюда и выводится рецепт преодоления кризисной ситуации, сформулированный Л. С. Выготским, в котором содержатся рекомендации по разработке обновления фундаментальных принципов построения науки о психике и разработке новых исследовательских методов. То есть было сказано почти все, за исключением главного: самой идеи, как это сделать.

Но вопрос тем не менее остается: а был ли найден этот сакраментальный «угол» и удалось ли обнаружить фундаментальный «камень» системообразующего стержня психологической науки и, следовательно, всего сектора наук о психике? Ответ на этот вопрос, который был получен с использованием методологии эпистемологического анализа, заключается в том, что, по всей видимости, обнаружить критические зоны, которые в то же время являются и зонами интенсивного роста в общем методологическом поле психологической науки Выготскому, безусловно, удалось — гений есть гений. Но вот «поднять» этот краеугольный камень с тем, чтобы водрузить его на место, удобное для следующих поколений «строителей» — это вряд ли. Уж слишком сложной и выходящей за все мыслимые пределы методологических границ оказалась эта задача — отсюда продолжающиеся «разброд и шатание» в сфере наук о психике, и, конечно же, в сфере профессиональной психотерапии.

Таким образом, приходится констатировать, что в гипотетических построениях новой психологической науки и у Ланге, и у Выготского важнейшая эпистемологическая задача сущностного объединения базисных способов познания психического и объемной реальности в целом — «гнозиса» и «логоса» — так и не была решена. У этих же авторов не отмечалось и каких-либо углубленных и последовательных попыток прояснения сути подхода, лежащего в основе метафизического понимания реальности, в результате чего гностическая (метафизическая) составляющая предметной сферы психологии из перспективной конструкции обновленной науки была ими решительно удалена, а оставшийся здесь «остров» предметности оказался бесплодным тупиком. Что, собственно, и подтверждается последующей столетней историей развития психологической науки. И вероятно, поднять этот «камень» суждено именно психотерапевтической науке, которая, как выясняется, никогда и не выпускала его из рук, ибо это и был ее рабочий инструмент во все времена (но теперь это уже будет не «камень преткновения», а, безусловно, «философский камень» — к чему не прикоснись таким чудесным инструментом — все превращает в подлинное золото искомого результата). И далее этот камень, конечно, уже не будет отбрасываться разного рода интеллектуальными строителями, а наоборот, ляжет в основу фундамента новой науки о психике.

В современной версии (А. В. Юревич, 1999, 2001, 2005, 2006; А. Н. Ждан, 2006, В. А. Мазилов, 2006; В. А. Кольцова, 2008) проявления системного кризиса в психологической науке выглядят следующим образом:

• отсутствие единой, разделяемой всеми теории;

• разделение на «психологические империи», такие как когнитивизм, психоанализ, бихевиоризм, каждая из которых живёт по своим собственным законам;

• отсутствие универсальных критериев добывания, верификации, адекватности знания;

• некумулятивность знания: объявление каждым новым психологическим направлением всей предшествующей ему психологии набором заблуждений и артефактов;

• раскол между исследовательской и практической психологией;

• расчленённость целостной личности и «недизъюнктивной» психики на самостоятельно существующие память, мышление, восприятие, внимание и другие психические функции;

• различные «параллелизмы» — психофизический, психофизиологический, психобиологический, психосоциальный, которые психология осознает как неразрешимые для неё головоломки.

К этому перечню следует добавить и еще одну весьма знаковую сентенцию: «Человек как предмет теоретического познания — крепкий орешек. И потому, что как таковой он — ещё не ставший объект, если вообще когда-нибудь в принципе он может стать таковым, не упраздняя самого себя. И потому, что этот развивающийся объект познает не что иное, но самого себя, включая свою собственную способность к познанию. И наконец, потому, что вместе с человеком становится, а значит, ещё не стал, сам способ его познания. То есть познавать приходится не только тот объект, который находится в непрерывном развитии, но и с помощью того, что ещё толком не сложилось. Надо ли говорить, что все эти антиномии, в которые неизбежно упирается теоретическая мысль, уже второе столетие приводят психологов в отчаяние и толкают их либо к полному отказу от попыток строить психологическую теорию и к уходу в чистый эмпиризм, либо, опять-таки, к отказу от рационального теоретического познания и к уходу в пустую спекуляцию» (А. В. Сурмава, 2003).

Здесь бы мы сказали, что вот этот классический объект познания — человек — не только находится в непрерывном развитии, но еще и каждый момент времени он не равен самому себе. И далее, если обращать внимание именно на эти темпоральные обстоятельства — каждый момент времени он не равен и тому, что вокруг (то есть объектному статусу реальности), и тому, что в классическом или обыденном мировоззрении вообще не контурируется как реальность — непроявленному статусу объемной реальности. И такая сложнейшая темпоральная динамика становления и развития субъекта может радовать разве что Гераклита, но, по-видимому, не современных исследователей сферы психического. Однако именно такая темпоральная динамика является сутью концепции объемной реальности и искомым ключом к формированию новой науки о психике.

И далее нам остается рассмотреть перечень основных проблемных вопросов психологической науки, наиболее актуальных на рубежах XIX — XX веков. Эти вопросы, сформулированные авторитетным историографом психологии Д. Н. Робинсоном при исследовании множества самых значительных источников охватываемого периода времени, следующие: Допустимы ли в рамках психологии как общей науки о психике метафизические утверждения, или же ей следует ограничиваться только опытным наблюдением? Должна ли психология включать в свой состав нормативные науки — логику, этику, эстетику, теорию познания — или же ей надлежит быть по существу ненормативной дисциплиной? Как с позиции науки следует рассматривать соотношение между физическим и психическим? Что для нас является непосредственно наблюдаемыми данными: состояния или процессы сознания? Целостно ли сознание, или же его можно представить в виде структуры, составленной из отдельных элементов, подобных атомам? Оправдывают ли психологические данные рассмотрение бессознательного как уровня, принципиально недоступного для обычного сознания индивидуума? (Д. Н. Робинсон, 2005).

И здесь наряду с перечнем хорошо знакомых проблемных вопросов обращает на себя внимание тот факт, что не все основатели современной психологической науки стремились наглухо закрыть дверь и запереть сферу психического исключительно в жестких форматах естественно-научного исследовательского архетипа. На этом чаще всего настаивали ортодоксальные последователи Пауля Генриха фон Го́льбаха — автора так называемой библии материализма — которые, возможно, даже и не всегда хорошо понимали, что такое вообще метафизика и в чем смысл предлагаемых метафизикой эпистемологических подходов. Но особенно важно в этих проблемных вопросах то, что: 1) понятие психики, легализованное в корпусе науки, увязывается здесь с феноменом сознания; 2) феномен сознания рассматривается в том числе и как дискретный процесс формирования неких первоэлементов, и этот процесс в принципе и по существу доступен наблюдению и исследованию; 3) все, что остается за рамками форматируемого таким образом феномена сознания — это сфера бессознательного. То есть именно та часть категории психического, которая в силу особой сложности для непосредственного наблюдения и измерения интерпретируется пока что слишком произвольно для того, чтобы соответствовать кодифицированным критериям научного знания. И здесь повестка эпистемологического анализа сразу же расширяется за счет легализации исследуемой пары понятий «психика» (или часть психического, форматируемая стандартными параметрами ФИАС) и «душа» (статус психического, не форматируемого стандартными параметрами ФИАС).

Однако и это еще не все. Последний вопрос в списке Робинсона можно понимать и так, что это и есть главный вызов, который предъявляется на сегодняшний день наукам о психике. По сути это вопрос о том, как вообще возможно репрезентировать нечто принципиально не проявляемое в стандартных форматах сознания-времени, нечто трансцендентное — в понятных нам мыслительных моделях (притом что все такие модели как раз и выстраиваются с использованием представлений, получаемых при пластической активности феномена сознания-времени). И с тем непременным условием, чтобы такая модель была настолько, насколько это вообще возможно, далека от упрощенной аналоговой кальки «объективной» реальности. Это, если мы не забыли, вопрос, на который так и не нашли достойного ответа гениальные мыслители Гераклит, Аристотель, Лейбниц и Кант. И мы, конечно, помним, чем это обернулось для цивилизационного процесса в целом. В конце концов, это и основной вопрос, который с самого начала задает метафизика: Как обстоит дело с Ничто? Почему вообще есть Сущее, а не наоборот Ничто? (М. Хайдеггер, цит. по изд. 2007). Как соотносятся дух и материя? И каким образом такая вещь, как дух, вообще может существовать? (У. Джеймс, цит. по изд. 2011). Что есть Непостижимое? Как соотносится Непостижимое с категориями души и духа? (Л. С. Франк, цит. по изд. 1990). В каких отношениях находятся Сущее и Ничто? (наше позднейшее добавление). Как найти такой язык, который должен показать истинную суть категорий проявленного и непроявленного? (цит. из беседы Джидду Кришнамурти с Дэвидом Бомом «О самом важном», 1996). И во всех этих будто бы метафизических вопросах так или иначе присутствует допущение того, что не проявляемый в стандартных форматах сознания-времени статус реальности (Ничто, Непостижимое, Трансцендентное) равнозначен или, правильнее сказать, имманентен неструктурированной стандартным временем «части» психического.

Таким образом, основатели современной психологической науки, согласно Робинсону, были все же правы, допуская возможность метафизической постановки вопроса — разумеется, при наличии исходно правильного понимания, что есть метафизика — в отношении подлинной сути категории психического. Между тем «правильная» метафизика — это не только умение задавать сущностные вопросы, но и возможность давать исчерпывающие ответы на эти вопросы, принципиально переводимые на язык кодифицированной системы научных знаний. А именно такого философского обоснования в секторе наук о психике до настоящего времени разработано не было. И приведенный фрагмент углубленного эпистемологического анализа кризисных явлений в психологической науки обосновывает выведение именно такой структуры кризиса в секторе наук о психике, которая проясняет ключевые проблемные узлы данного системного явления и обозначает внятную перспективу их эффективного решения с использованием авангардных научных подходов.

Соответственно, еще одним, не менее, а может быть, и более важным эвристическим следствием теорий и концепций первого матричного уровня общей теории психотерапии является возможность эффективного преодоления перманентного кризиса за счет открывающейся теперь возможности разработки адекватной рабочей классификации наук о психике, а также Базисной научно-исследовательской программы по профилю наук о психике. У такой масштабной и комплексной программы, в случае ее разработки, уже сейчас есть необходимый эпистемологический базис для того, чтобы быть успешной. Ибо если в обозримом прошлом все новации, предпринимаемые в сфере наук о психике, так или иначе разбивались о жесткую ограничительную систему фундаментальных допущений диссоциированной эпистемологической платформы и ее флагмана в лице доминирующего естественно-научного подхода, то разработка базисных концептов и эвристических следствий рассматриваемого здесь матричного уровня общей теории психотерапии открывает совершенно иные перспективы.

Относительно инновационной методологии собственно исследовательского процесса, позволяющего идентифицировать темпоральную структуру объемной реальности и, соответственно, моделировать процесс «гнозиса» (т. е. феномен психопластичности), ранее уже было сказано, и к этому вопросу мы еще вернемся при обсуждении концептов третьего матричного уровня общей теории психотерапии. Что же касается функциональной классификации наук о психике, то уже сейчас понятно, что такая классификация должна выстраиваться по основным векторам взаимодействия статуса субъекта с объектным и потенциальным-непроявленным статусами объемной реальности. Причем именно такое взаимодействие, понимаемое теперь в ключе информационной (темпоральной) генетики, как раз и будет раскрывать суть, необходимость и, конечно, темпоральную относительность так называемых параллелизмов — психофизического, психофизиологического, психогенетического (биологического), — складывающихся в итоге в подлинную целостность психического. Ключевым инновационным компонентом в заново отформатированных науках о психике, исходя из всего сказанного, будет понимание и разработка потенциала темпоральной сущности психического во всех перечисленных и других возможных аспектах. Что же касается психотерапии, то вне всякого сомнения она займет достойное место в данной функциональной классификации и выполнит свою важнейшую миссию по беспрецедентному расширению адаптивных кондиций человека и общества в Новейшем времени.

В завершение данного подраздела мы хотели бы особо подчеркнуть то важное обстоятельство, что именно выведение полного объема психического в систему кодифицированных научных знаний — а это в первую очередь связано с возможностью фиксации и измерения не проявляемых в условиях стандартного форматирования пространства-времени инстанций психического — решает проблему преодоления кризисных явлений в секторе наук о психике по существу. Ибо никакие «перформансы» гностических достижений — будь то даже и воскрешение всех величайших гениев минувших эпох и их слитный хор в пользу такого же воскрешения почти утерянных идей души и духа — ровным счетом ничего не значат, если не будет представлено сверхубедительных, а значит и «опредмеченных», пусть и в моделируемых ипостасях пластических планов объемной реальности доказательств в пользу именно такого подхода к сверхсложной категории психического.

Эвристические следствия в футурологии

Футурологическая эвристика общей теории психотерапии, выводимая из концептуальных построений первого матричного уровня, собственно, и призвана проиллюстрировать авангардный статус психотерапевтической науки, но также и дееспособность главного тезиса концепции информационной (темпоральной) генетики относительно того, что будущее нашей цивилизации и в каком-то смысле будущее реальности, в которой мы осуществляем свой исторический путь, зависит от качества информационного проекта этого будущего. Таким образом, задача данного подраздела — показать, что существенным образом меняется в проекциях будущего (здесь мы опираемся на разработанные футурологические модели от наиболее признанных в мире науки специалистов: Югваля Ноя Харири, Рэя Курцвейла, Макса Тегмарка) с появлением в настоящем активно действующей авангардной науки «психотерапия».

Ключевые параметры, которые, как правило, рассматриваются в любых футурологических моделях и на которых мы также сосредоточимся, — это безопасность (с учетом множества катастрофических для человечества сценариев) и возможности форсированного техногенного развития, с полным пониманием того, что главные опасности для человечества весьма часто и обоснованно связывают с недостаточно продуманными негативными последствиям техногенных инноваций и явно недостаточными мерами по их эффективной профилактике.

Итак, вначале поговорим о самих этих сценариях, которые перечисленные здесь авторитетные эксперты считают главной угрозой человечеству: космогонические (астероид, взрыв супервулкана, нарастающий жар стареющего Солнца и пр.); цивилизационные (неуправляемый ядерный конфликт между крупными военными блоками в битве за стремительно сокращающиеся жизненные ресурсы); собственно техногенные (грубая ошибка в реализации какой-либо технической или биологической инновации с непоправимыми катастрофическими последствиями; установление тотального цифрового контроля над человечеством и «цифровая диктатура» узкой группы лиц, узурпирующих право принимать решение относительно будущего человека, общества, цивилизации; выход из-под контроля носителей искусственного интеллекта и заведомый проигрыш человечества в неизбежном техногенном конфликте); метацивилизационный конфликт (гибель человечества при столкновении с цивилизацией «пришельцев). И здесь сразу же надо сказать, что по крайней мере три первых сценария не то чтобы реальны — они практически неизбежны в случае, если человечество будет двигаться своим прежним путем. Выдающийся интеллектуал нашего времени, профессор Массачусетского технологического института Макс Тегмарк говорит об этом так: «Если мы не будем улучшать наши технологии, речь будет идти не о том, погибнет ли человечество, а о том, каким образом оно погибнет» (М. Тегмарк, 2019). И здесь он, будучи физиком и космологом, на первый план выводит космогонические сценарии прекращения истории человечества. То есть нам прямым текстом говорят, что на самом деле значение имеет скорость технического прогресса, и если мы сравнительно быстро не научимся управлять процессами вот в этой космогонической реальности (т. е. «большими» пространственными процессами), или хотя бы перемещаться в ней со сверхвысокими скоростями, то все остальное просто бесполезно. И тут же и Тегмарк, и Курцвейл (2015) сетуют на то, что наши возможности в таких вот пространственных манипуляциях ограничены непреложными физическими законами. Именно поэтому оптимальным решением здесь видится «перевод» человечества на неорганические формы жизни.

Югваль Ной Харири оценивает данную перспективу следующим образом: «Можно ли это сделать, пока открытый вопрос. Остается нераскрытой тайна сознания — мы до сих пор понятия не имеем, что это такое и как оно появляется у человека. Общий консенсус — сознание находится в мозге, и если „взломать“ его и понять, как работают эти миллиарды нейронов, создающие опыт и эмоции, то не будет барьеров, чтобы воссоздать их на другом „материале“. Возможно, с неорганическими формами жизни у нас так ничего и не получится, но все больше серьезных ученых убеждаются в том, что рано или поздно это произойдет» (из выступления Ю. Н Харири на Давосском форуме-2020: «Как выжить в ХХI веке?»).

Здесь же мы можем сослаться и на превосходную аналитическую работу Макса Тегмарка, которая подводит некий промежуточный итог разработок такого рода и перспектив трансгуманизма в целом. Тегмарк определяет жизнь как «процесс, который обладает способностью к самовоспроизводству при сохранении сложности и который может проходить в своем развитии через три этапа: биологический (Жизнь 1.0), где „хард“ живых организмов и их „софт“ развиваются эволюционным путем, культурный (Жизнь 2.0), где „софт“ можно проектировать (благодаря обучению), и технологический (Жизнь 3.0), где проектироваться может и „хард“, и „софт“, в результате чего жизнь получает власть над своей судьбой». Между тем, в отдельной главе своего замечательного труда под весьма говорящим названием «Сознание» Тегмарк высказывает опасения о том, что этот шаг, возможно, и будет той самой тотальной, непоправимой ошибкой: «Не окажется ли заливка человеческого разума в компьютерную память самоубийством? Не станет ли космос будущего кишащей системой искусственного интеллекта, зомби-апокалипсисом?.. Для того чтобы предсказывать появление сознания у машин, требуется теория». И далее Тегмарк резюмирует значимые достижения авангардной науки в данной области: «Сознание, по-видимому, связано не с какой-то особой разновидностью полей и частиц, а с особой разновидностью процессов, в большей степени автономных и интегральных, так что вся система в целом автономна, но каждая ее часть в отдельности — нет. Сознание ощущается исключительно нефизическим потому, что оказывается дважды независимым от субстрата: если сознание — это самоощущение, возникающее при обработке информации определенным образом, то значение имеет только структура собственно информационного процесса, но не структура вещества, обеспечивающего этот процесс. Если искусственное сознание возможно, то пространство возможных переживаний искусственного интеллекта в сравнении с человеческим должно быть несопоставимо велико, охватывая широчайший спектр квалиа и временных масштабов — включая ощущение свободы воли» (М. Тегмарк, 2019).

И теперь о тех эвристических следствиях общей теории психотерапии, которые вносят существенные поправки и уточнения в вышеизложенную футурологическую прогностику. Мы полагаем, что опасность радикального трансгуманизма, о которой говорил Тегмарк, не только вполне реальна, но именно этот неподготовленный шаг вне всякого сомнения будет означать конец истории человечества. Ибо одно дело заменить механический будильник электронными часами, но совершенно другое дело представлять себе, что компьютерными механизмами можно заменить феномен жизни как таковой, а значит и феномен времени. Схема Тегмарка, даже и такая как Жизнь 3.0, теперь уже выглядит несколько поверхностной, основанной на явно уплощенном и неадекватном допущении наличия только лишь единственной «объективной» реальности и «объективного» времени. Но уже сейчас абсолютно ясно, что эпистемологические модели реальности, выведенные на основаниях таких допущений, никак не объясняют и, понятно, не способны воспроизводить ни феномена жизни, ни тем более феномена времени (т. е. сложнейшей схемы информационного-темпорального кругооборота в модели объемной реальности). Все, на что способна такая компьютерная имитация модели Жизнь 3.0, — это некая калька с одномерного плана реальности, некая линейная компьютерная игра, продолжающаяся в отсутствии основных игроков. Тогда как — и здесь мы будем использовать терминологию Тегмарка — наша модель Жизнь 4.0, выводимая с учетом сложнейших взаимодействий статусов объемной реальности, предполагает совершенно иное. Бесконечный (в том смысле, что вмещает все мыслимые темпоральные характеристики, включая и такую как «вечность»), одухотворенный (в том смысле, что содержит информационные корни — энтелехии всего) и невообразимо мощный мегакомпьютер объемной реальности (в сравнении с этой сущностью любые фантазии футурологических гуру по теме беспрецедентных возможностей искусственного интеллекта — это исчезающая точка в бесконечности) из этой модели никуда не «изгоняется». Живые корни темпоральной генетики (хроносомы), объединяющие дифференцируемые статусы объемной реальности, здесь ни в коем случае не «обрубаются». Более того, тонкая пунктирная, а иногда и вовсе прерывающаяся линия связи «гнозиса» в нашем случае всемерно укрепляется за счет модифицированного «логоса». А распадающийся на части мир современного человека вновь и самым интереснейшим образом консолидируется за счет разработки прочного основания ассоциированной эпистемологической платформы и выводимых отсюда возможностей по управлению временем. То есть человек в нашем случае получает прямой и все более расширяющийся доступ к такому информационному и пластическому ресурсу, который на невообразимое количество порядков превосходит даже и футурологические предсказания Рэя Курцвейла (напомним, что в следующем столетии он прогнозирует охват технологической сингулярностью известной нам Вселенной, что, по сути, означает создание некоего «вселенского» компьютера). И именно за счет осмысленного использования данного суперресурсного потенциала сам феномен жизни и его темпоральные корни (а не только доступные в стандартизованном объектном плане реальности «софт» и «хард») могут быть модифицированы таким образом, что информационный носитель феномена жизни сможет «примерять» любые варианты организации своего телесного представительства в любых актуальных планах объемной реальности, но также вполне сможет обходиться и без этого исключительно «телесного» бытия. Вот это и есть эвристическая модель Жизни 4.0, выводимая из концептуальных построений рассматриваемого матричного уровня общей теории психотерапии.

В пользу именно такого варианта развития человеческой цивилизации, с нашей точки зрения, ясно свидетельствует факт нашего «одиночества» в обозримой Вселенной. Полагаем, однако, что данный факт доказывает лишь то, что в невообразимо сложной объемной реальности присутствует некий тест или «пороговый экзаменом», суть которого как раз и состоит в обеспечении возможности выхода за пределы «родового гнезда» объектной реальности. Те витальные формы, которые успешно «выдержали» данный, без преувеличения судьбоносный экзамен, продолжают свой полет далеко за пределами нашего нынешнего интеллектуального горизонта. Те же, кто слишком долго держался за поручни своего объектного дома и упустил отведенное им время, были сметены космическими или иными вихрями и отправлены в архив — отсюда все наше мнимое «одиночество». И подлинные сюрпризы, вне всякого сомнения, ожидают нас после успешной (будем надеяться) сдачи вот этого главного экзамена.

Таким образом, двух наиболее вероятных катастрофических сценариев — техногенного и космогонического — мы сможем избежать. И не в каком-то сверхотдаленном будущем, а в продолжении жизни одного-двух следующих поколений. Это весьма важное уточнение, поскольку лавинообразная динамика нарастания всех возможных кризисов и в первую очередь — экологического, уже ясно свидетельствует о присутствии цивилизационного цейтнота.

А теперь поговорим о проекциях будущего с точки зрения возможностей, открываемых с использованием идеи объемной реальности. И здесь надо прямо сказать, что выводимые на основе ограничений доминирующего естественно-научного подхода футурологические прогнозы, даже и от цитируемых здесь авторитетнейших представителей авангардной науки, выглядят такими же унылыми, как подержанные черно-белые телевизоры на солнечном морском пляже. Пределом здесь являются футурологические проекты трансплантации человеческого сознания на неорганические носители и его «апгрейда» за счет использования компьютерных технологий, о которых мы уже говорили. Но далее речь идет об освоении обозримой Вселенной, в том числе и с точки зрения использования энергетических ресурсов. И здесь все так же ограничено сугубо «пространственными» проектами, например: «Со временем мы конвертируем в компьютрон значительную часть доступной материи и энергии из нашего уголка Галактики. Затем, учитывая закон ускорения отдачи, мы проникнем в другие галактики и другие уголки вселенной» (Р. Курцвейл, 2015). Или же мечтами о создании «кротовых нор», позволяющих перемещаться со сверхсветовыми скоростями: «Угроза темной энергии… мотивирует на осуществление массивных космических инженерных проектов, включая строительство кротовой норы, если это будет возможным» (М. Тегмарк, 2019).

Но что бы эти авторы сказали об устройстве, которое представляет собой некую «карманную темпоральную нору», позволяющую: управлять временем (т. е. перемещаться в любые актуальные планы реальности); преобразовывать пространство в чистую и неисчерпаемую энергию, но также и организовывать любые комбинации — и собственной «телесности», и внешнего пространства с заданными характеристиками, в условиях которого при желании можно провести пару-тройку миллионов лет, притом что это самое устройство подключено к невообразимо мощному ресурсу, способному беспредельно расширять даже и этот впечатляющий сектор возможностей; и что это самое «устройство» и есть только некоторые из актуальных, информационно-темпоральных способностей человека будущего. Все здесь перечисленное — нелишне напомнить — выводится из концептуального содержания первого матричного уровня общей теории психотерапии. И соответствующие, сопровождаемые строгими расчетами модели будущего должны появиться в обозримое время. Если, конечно, у нас не окончательно атрофировался инстинкт самосохранения и инстинкт новизны — две базисные программы, обеспечивающие выживание и развитие человеческой цивилизации во все времена.

Еще один важнейший футурологический аспект, касающийся этических позиций (а именно такая футурологическая этика в существенной степени и будет определять генетику поведения человека будущего), будет обсуждаться нами в заключительном разделе монографии.

В целом же, с учетом всего сказанного в настоящем подразделе, полагаем, что есть все основания констатировать беспрецедентный эвристический потенциал первого матричного уровня общей теории психотерапии, способный разрешать сложнейшую эпистемологическую, фундаментальную и прикладную научную проблематику.

Заключение по второму разделу

Содержание настоящего раздел монографии, полностью раскрывающее концептуальное оформление первого уровня фундаментальных допущений дисциплинарной матрицы общей теории психотерапии, по сути является полноценным философским обоснованием такой теории. Представленные здесь подлинные эпистемологические основания психотерапии демонстрируют наивысший уровень сложности организации таких фундаментальных основ. Достаточно сказать, что для идентификации предметной сферы психотерапии — с чего, собственно, и начинается наука — понадобилась разработка обновленной эпистемологической платформы, преодолевающей неприемлемые ограничения предшествующей системы фундаментальных допущений.

Далее было показано, что конструкция ассоциированной эпистемологической платформы, модель объемной реальности, обновленное понимание сущности и основных функций психического, а также концепции информационной (темпоральной) генетики, диалогизированного когнитивного стиля и кольцевой научный архетип — являются главными аргументами для выведения психотерапии в статус авангардного научного направления. И что именно эти компоненты первого уровня дисциплинарной матрицы общей теории психотерапии есть наиболее мощные эвристические стимулы для формирования обновленного содержания базовых и прикладных теоретических построений, технологических подходов и практических инструментов для всех следующих уровней дисциплинарной матрицы ОТП.

Специально следует отметить то обстоятельство, что именно в случае психотерапии выведение анализируемого матричного уровня фундаментальных допущений является ее собственным уникальным достоянием и проводит надежную демаркационную линию, отделяющую психотерапию от любых других научно-практических направлений и дисциплин. То есть психотерапия теперь способна выступать в качестве интеллектуального донора по отношению ко многим, и не только сопредельным научным направлениям, и в этом смысле является самостоятельным и самодостаточным направлением авангардной науки, наиболее востребованной социальной практики.

Приведенные в настоящем разделе характеристики теоретических компонентов рассматриваемого матричного уровня ОТП обосновывают состоятельность общей теории психотерапии по следующим позициям разработанных критериев:

— По первой группе критериев, оценивающих соответствие общей теории психотерапии эпистемологическим принципам построения научной теории (первая оценочная позиция) — обосновывается возможность сущностного решения наиболее сложных теоретических проблем сектора наук о психике.

— По третьей группе критериев, касающихся избранных характеристик предметной сферы психотерапии (первая оценочная позиция) в части адекватного представления функциональной сути наиболее востребованных психотерапевтических феноменов, в частности феномена психопластичности — модель объемной реальности и обновленное понимание функциональной активности психического предлагают внятную объяснительную модель данного центрального для психотерапии феномена.

— По четвертой группе критериев, касающихся необходимости присутствия в концептах общей теории психотерапии вариантов сущностного решения сложных эпистемологических проблем (так называемых сложных проблем психотерапии) — вторая оценочная позиция — «неразрешимое» противоречие между уникальным (субъективным) полюсом опыта психотерапевтического взаимодействия клиента с психотерапевтом с универсальным (объективным) полюсом кодифицированных научных знаний в случае ОТП решается за счет выведения внятной объяснительной модели взаимодействия информации первого («объективной») и второго (субъективной) уровня в концепции информационной (темпоральной) генетики.

— По седьмой группе критериев, адресованных к степени проработанности векторов дифференциации-интеграции психотерапии (четвертая оценочная позиция), — на рассматриваемом уровне фундаментальных допущений в полной мере проработан внешний вектор дифференциации-интеграции психотерапии с современным корпусом науки, сопредельными научно-практическими направлениями — философии (раздел эпистемологии), отчасти психологии.

— По девятой группе критериев, оценивающих состоятельность ОТП в соответствие со схемой Р. Опазо (пятая и шестая позиции) — рассматриваемые на данном уровне фундаментальные допущения вносят упорядоченность в эпистемологическую основу психотерапии, что, в свою очередь, задает направление исследованиям и практической работе; наличие обоснованного эпистемологического подхода таким образом позволяет стабилизировать научную сферу психотерапии с нестабильными, непроработанными основаниями и хаотичной динамикой; разработанная фундаментальная модель рассматриваемой дисциплины — психотерапии, помимо того что она опирается на ясную эпистемологию, всесторонние теоретические основы, чёткую методологию, безусловно обеспечивает доступ к надпарадигмальному теоретическому синтезу, в нашем случае — к формированию Базисной научно-исследовательской программы в понимании И. Лакатоса.

— По десятому критерию эвристичности и одиннадцатому критерию перехода от эмпирического к теоретическому уровню психотерапевтического знания в данном случае отмечается наиболее полная состоятельность фундаментальных теоретических построений ОТП. И это особенно важно, поскольку именно первый матричный уровень общей теории психотерапии является эпистемологической основой рассматриваемого здесь авангардного научно-практического направления.

Раздел III.

Компоненты общей теории психотерапии второго матричного уровня — базисных научных дисциплин, теорий и концепций

Вводные замечания

Главная, «сквозная» задача, решаемая при описании базисных концептов всех матричных уровней общей теории психотерапии, здесь остается неизменной — это выявление стержневых характеристик предметной сферы психотерапии, обеспечивающих востребованность данной практики во всех слоях населения. Не менее важной, а именно для настоящего матричного уровня еще и более приоритетной, является задача идентификации и описания именно таких теоретических конструкций, которые, будучи представленными в более общих научных дисциплинах, так или иначе транслируются в собственные концептуальные построения общей теории психотерапии. В частности — имеют отношение к оформлению теоретических и методологических концептов третьего матричного уровня разрабатываемой общей теории (в духе концепции информационной генетики).

Безусловно важным здесь является уточнение трех существенных аспектов данной проблематики: понимания последствий некритического заимствования концепций и концептов устоявшихся биологических, психологических и социологических дисциплин в предметное поле психотерапии; понимание сути необходимой модификации — с учетом теоретических построений первого матричного уровня — рассматриваемого концептуального блока; понимание донорского потенциала общей теории психотерапии по отношению к тем традиционным научным дисциплинам, рамочные теоретические концепции которых обсуждаются на данном матричном уровне. То есть использование в общей теории психотерапии устоявшихся терминов — адаптация, социальная эпидемия, психическое здоровье и других — практически всегда предполагает их расширенное семантическое (эвристическое) содержание, что обязательно поясняется в соответствующем тексте.

Общая методология решения этой главной задачи также выстраивалась вокруг разработанной нами версии метода эпистемологического анализа со всеми его дифференцируемыми компонентами. Вместе с тем обновленное содержание анализируемых здесь теорий, концепций и концептов, выводимое на основании результатов реализации основных фрагментов Базисной НИП, предполагало использование предусмотренного в данной программе полного ассортимента исследовательских методов, включая метод психотехнического и комплексного анализа психотерапевтического процесса.

В описании концепций и концептов второго матричного уровня мы делали акцент именно на тех конструкциях, которые так или иначе транслируются на третий матричный уровень и участвуют в формировании универсальных психотерапевтических мишеней, стратегий и индикаторов эффективности психотерапевтического процесса.

Актуальный исследовательский контекст

С точки зрения синергетического внедисциплинарного научного подхода, исследующего процессы самоорганизации сложных динамических систем, актуальные кризисные зоны, обозначаемые еще и как «вызовы» современной нам эпохи — биологические, социальные, эволюционные, идеологические — интерпретируются как отчетливые признаки кризисной смены стержневых параметров порядка, тысячелетиями поддерживающих жизнь и стабильное развитие системы среда — человек. В частности, отмечаемые в последние десятилетия резкое увеличение информационных стратегий, умножение числа жизненных альтернатив здесь рассматривается как необходимое условие выживания системы, двигающейся по катастрофическому сценарию развития.

В контексте синергетического научного подхода описываются такие варианты конструктивного выхода из крутой спирали катастрофического сценария развития, которые связаны с возвратом к общему «стволу», из которого берут начало несущие параметры порядка, с почти неизбежным пересмотром общих принципов их формирования. Другой конструктивный сценарий связан с возможностью развития компенсаторных структур. В нашем понимании — именно таких структур, которые и обеспечивают высокие уровни адаптации, восполняют дефицит ресурсных параметров порядка на первых этапах их создания, и генерируют полноценные параметры обновлённого порядка на последующих этапах их становления и развития.

Между тем в контексте концептуальных построений первого матричного уровня общей теории психотерапии ясно, что в отношении первого «антикризисного» сценария в нашем случае речь идёт не только о необходимости возврата к «стволу» традиционно понимаемого адаптационного цикла человека, но о пересмотре содержания и значений по крайней мере некоторых фаз данного цикла, ранее выпадавших из поля зрения исследователей. То есть от стандартных биологических адаптационных кондиций мы здесь делаем шаг в сторону управляемой темпоральной генетики и беспрецедентного расширения адаптационных способностей человека.

На каком-то, желательно более раннем этапе, адаптивные дивиденды, получаемые в результате реализации такого «усовершенствованного» варианта адаптивного цикла, должны полностью перекрывать утрату регулятивных механизмов естественного отбора, но также и обеспечивать существенное расширение горизонтов бытия и повышение качества жизни современного человека.

Что же касается второго «антикризисного» сценария, то и здесь понятно, что в качестве таких компенсаторных структур речь идет именно о таких кондициях психического (мы их обозначаем как особые качественные характеристики психического здоровья), которые максимально созвучны кризисным реалиям современной эпохи. То есть: эффективно противодействуют многомерному кризису, в частности — процессу распространения деструктивных социальных эпидемий; стимулируют прогрессирующее «ужимание» адаптивного цикла во времени; обеспечивают приоритетную роль осмысленной самоорганизации субъекта и социума; способствуют беспрецедентному росту креативного «выхода» осмысленной деятельности человека. И разумеется, все эти характеристики являются зависимыми переменными, на которые можно и нужно конструктивно влиять в ближайшей, среднесрочной и долгосрочной перспективе — например за счет использования технологий профессиональной психотерапии.

С учётом всего сказанного проясняется функциональная взаимозависимость рассматриваемых концептуальных построений, а также выводимая отсюда последовательность описания: обновленная концепция адаптации с концептом адаптивно-креативного цикла; концепция качественных характеристик психического здоровья; концепция деструктивных социальных эпидемий с возможностью эффективного противодействия данному кризисному явлению за счет использования потенциала социальной психотерапии.

Обновленная теория адаптации

Основные положения данной теории разработаны на основании концепта генеративных функций психического, а также второго и четвертого эвристических следствий первого матричного уровня общей теории психотерапии в области биологии и медицины. Таким образом, в настоящем подразделе мы сосредоточимся на описании именно тех инновационных подходов к пониманию сути адаптации и адаптационных процессов, которые предлагаются вышеприведенными концептуальными построениями. И мы начнем с традиционного определения адаптации как процесса приспособления. Обычно здесь имеется в виду — и нас интересует именно данный аспект — процесс приспособления человека к меняющимся внешним, либо внутренним условиям.

В нашем случае адаптация понимается еще и как существенная характеристика степени пластичности, а следовательно, и устойчивости сферы психического и всего организма человека (индивидуальная адаптация) и общества (социальная адаптация), особенно востребованная в реалиях Новейшего времени. При полном понимании того обстоятельства, что степень агрессивности среды постоянно возрастает и эти изменения — по мнению многих авторитетных экспертов — в ближайшие годы будут иметь или уже принимают необратимый катастрофический характер, в то время как традиционные способы, ресурсы и темпы адаптивных процессов явно не соответствуют вызовам эпохи. А то, что предлагается в качестве альтернативы прогрессивно утрачиваемым компонентам индивидуального и социального здоровья (протезирование органов, трансгуманизм с возможностью трансляции феномена сознания на неорганические носители и проч.) — просто опасно в связи с абсолютно реальной в этом случае перспективой завершения истории человечества. Однако при отсутствии других проработанных, заведомо более эффективных и экологичных альтернатив, никакие предупреждения даже и от таких авторитетнейших ученых, как Макс Тегмарк — а он абсолютно однозначно заявлял о том, что «на нынешней стадии нам негоже заноситься и следует признать, как мало мы знаем» (М. Тегмарк, 2019) — здесь не помогут. Следовательно, сверхактуальной сейчас является форсированная разработка теории адаптации и всего, что с ней связано. И тем более важными являются инновационные идеи в отношении способов, ресурсов и темпов адаптационных процессов. Что, собственно, и предлагается в настоящем подразделе общей теории психотерапии.

Традиционные подходы в исследовании феномена адаптации, так или иначе ориентированные по трем направлениям адаптационной активности человека — биологической, психологической и социальной — по результатам проведенного нами эпистемологического анализа, изначально обнаруживали две отчетливые тенденции. Во-первых, еще в стартовых исследованиях с углубленным изучением процессов биологической адаптации, и, соответственно, в результирующих трудах (например, «Происхождение видов», «Патогенезис» Чарльза Дарвина; «Философия зоологии» Жана Батиста Ламарка) прослеживается понимание всей условности такого разграничения и, наоборот, — тесной взаимозависимости процессов психологической, биологической и социальной адаптации. Особенно отчетливо эти интегративные тенденции прослеживались в жизнедеятельности высокоорганизованных биологических видов и, безусловно, такого вида, как Homo sapiens. И если в трудах Дарвина упор делался на филогенетические — т. е. растянутые по времени и выходящие за пределы жизни особи — адаптивные механизмы естественного отбора, то в трудах Ламарка основной акцент делался уже на онтогенетические адаптивные механизмы с очевидным акцентом на область витальной мотивации и, соответственно, сферу психического и социальную среду. Так, например, современные интерпретаторы эволюционной теории Ламарка считают, что его главная идея — это «Жизнь в ее высших проявлениях, где психическое сливается с физическим в одно стройное целое. Принцип активности, принцип борьбы и победы над средой не только объясняет нам окружающую нас природу, но и ставит перед нами с динамической точки зрения ряд социальных задач. Раз повышение типа организации возможно только при условии повышения активности организма, то ясно, что все наши усилия должны быть направлены на повышение активности тех наших органов, которые наиболее связаны с нашими специфическими чертами. Человек, как животное социальное, должен больше всего стремиться к усовершенствованию социальной среды и к гармоническому развитию своих человеческих черт» (В, Л. Комаров, 2020).

Здесь же стоит обратиться и к трудам великого ученого-патофизиолога Ганса Селье, в частности к тезисам наиболее известного широкой публике произведения «Стресс без дистресса», впервые опубликованного в начале 70-х годов прошлого столетия. На страницах этого труда Селье прямо утверждает, что некоторые почерпнутые из патофизиологических закономерностей и соответствующим образом усовершенствованные жизненные и социальные установки способны трансформировать негативные проявления стрессовых реакций в позитивный «эустресс», повышающий адаптивные кондиции субъекта (Г. Селье, 1982). И далее в блистательных работах Роберта Сапольски — одного из ведущих нейробиологов мира, профессора Стэнфордского университета — прямо говорится о том, что «Как правило, биологические факторы (к примеру, гормоны) не являются непосредственной причиной поведения, они в основном настраивают чувствительность к внешним стимулам, которые лежат в основе поведенческого акта… На нас постоянно влияют те или иные, на первый взгляд, ничтожные обстоятельства, неосознанная информация, внутренние силы, о которых мы не знаем ровным счетом ничего» (Р. Сапольски, 2019).

И уж тем более эти границы размываются в соответствующих построениях авангардного ареала науки, где приоритетное значение имеют принципы системности (например, В. Г. Афанасьев, 2019; Ф. Капра, П. Л. Луизи, 2020) и собственно информационные процессы (например, М. Ридли, 2017; Н. А. Заренков, 2019). В данной связи особенно интересными представляются тезисы, изложенные в работе Николая Алексеевича Заренкова «Понятие жизни в натуралистической биологии», согласно которым семиотика (т. е. информационно-знаковая специфика) содержания процесса жизни «открывается» в определенном хронотопе (т. е. в определенном темпоральном «пространстве»), что в какой-то степени созвучно идее информационной (темпоральной) генетики. Это же самое можно сказать и в отношении труда Мэтта Ридли «Эволюция всего», который аргументирует такую позицию, что биологическая эволюция и теория естественного отбора — это лишь некий фрагмент гораздо более масштабного процесса информационной эволюции.

Вторая, достаточно отчетливая тенденция — это интенсивные поиски и более или менее аргументированные попытки обоснования расширения адаптационных возможностей человека, исходя из понимания специфики имеющихся биологических, психологических и социальных ресурсов. На основе данной тенденции, к примеру, выстраивается современная концепции здоровья, болезни и комплексной помощи при различных заболеваниях (G. Engel, 1977). Что же касается более радикальных — в духе технологических веяний Четвертой промышленной революции — предложений по «апгрейду» биологических возможностей человека (например, Р. Курцвейл, 2015; А. В. Мищенко, 2019), то, как мы уже говорили, дальше идей трансгуманизма, протезирования и попутного усовершенствования определенных витальных, органных и нейробиологических функций футурологические идеи авторов здесь, как правило, не идут.

Между тем проблема психической (психологической) адаптации чаще всего рассматривается именно в плоскости поиска дополнительных адаптивных возможностей, исходя из ресурсов психики человека. Эти тенденции отчетливо прослеживаются уже в первых тематических работах Анны Фрейд «Психология Я и защитные механизмы» (1936), Хайнца Хартмана «Эго-психология и проблема адаптации» (1958). И далее приоритетная тема разработки и поиска дополнительных адаптационных ресурсов психики человека представлялась либо как фундаментальная проблема психологической науки (например, А. А. Реан, А. Р. Кудашев, А. А. Баранов, 2008; А. А. Налчаджян, 2010; Д. А. Леонтьев, 2011), либо как важнейшая прикладная проблема психологии (В. Квин, 2000) — например, такая прикладная проблема, как сохранение и укрепление общего (интегрального) здоровья человека за счет использования адаптационных ресурсов психики (Г. С Никифоров, 2003; В. М. Розин, 2018).

В теории и практике оказания психологической помощи тема обращения к адаптационным ресурсам личности так или иначе присутствует в многочисленных концепциях психологического здоровья (А. Л. Катков, 2015), а также — в исследованиях, проводимых в сфере адаптивных и неадаптивных психологических защит (например, Ф. В. Бассин, 1969; Э Фромм, 1990: Г. Блюм, 1996; Ж. Лапланш, Ж. Понталис, 1996; Г. Тарт, 1997; В. Менинжер, М. Лиф, 1998) и соответствующих практических работах, где рассматриваются возможности переформатирования неадаптивных защитных психологических реакций и состояний в адаптивные (например, Г. В. Маликова, А. А. Михайлов, В. П. Соломин, О. В. Шатрова, 2008; Э. Криттон, 2011).

Безусловно, данная темя является центральной в психологической теории стресса (Дж. С. Эверли, Р. Розерфельд, 1981; Л. А. Китаев-Смык, 1983; Ю. В. Щербатых, 2006), а также в психологической и психотерапевтической практике преодоления различных стрессовых состояний доклинического уровня и посттравматических стрессовых расстройств разной степени тяжести (Н. В. Тарабрина, 2001; С. Гремлинг, С. Ауэрбах, 2002; Э. Б. Фоа, Т. М. Кин, М. Дж. Фридман, 2005; Г. Б. Монина, Н. В. Раннала, 2009; Р. В. Кадыров, 2020). Между тем ресурсы психического вышеприведенными и многими другими авторами понимаются в основном исходя из традиционных представлений о функциях психики человека, включая возможность самоактулизации, самоорганизации, самоопределения, саморегуляции, или даже «сверхадаптации» (Б. В. Овчинников, 2012), в то время как перспективы грядущего нейробиологического «апгрейда» рассматриваются в этическом и экологическом (ментальная экология) аспектах (Х. Херц, Г. Херц, 2016; А. Ш. Тхостов, 2016).

В нашем случае проблематика расширения адаптивных возможностей человека с использованием ресурсов психического рассматривается через призму генеративных функций психики и главным образом — генерации феномена психопластичности (включая пластичность категорий времени, пространства, рефлективных характеристик субъекта, обеспечивающих возможность эффективного взаимодействия и ресурсной трансформации статусов и полюсов объемной реальности), а также через возможность функционирования субъекта в режиме диалогизированного сознания, сочетающего такие базисные способы репрезентации объемной реальности, как «гнозис» и «логос», и обеспечивающего доступ к суперресурсам категории объемной реальности и эффективное управления процессом информационного кругооборота.

То есть наш подход к проблемам адаптации и сверхадаптации человека, стоящего перед лицом непростых вызовов эпохи Новейшего времени, заключается в первую очередь в продуманной «эксплуатации» темпоральной природы психического, притом что, как мы уже говорили, практически все традиционные функции психики человека, систематизированные Уильямом Джеймсом и его многочисленными последователями, получают в этом случае более чем существенный бонус. Но главный приз, безусловно, получают регулятивная (по существу — адаптивная) и креативная функции психики. Ибо перспектива адаптивного само-творчества с возможностью осмысленного манипулирования структурами темпоральной генетики на много порядков превосходит унылые горизонты роботизированного «апгрейда» человека. В данной связи способность к эффективной самоорганизации рассматривается нами как стержневая составляющая важнейшей генеративной функции психики. И об этой характеристике психического мы более подробно поговорим в следующем подразделе.

Пока же сосредоточимся на следующем важнейшем тезисе о том, что процесс эффективной адаптации, а следовательно, и самоорганизации с использованием суперресурсов психического, в общей теории психотерапии предполагает, во-первых, понимание сути разграничения инстанций психического по темпоральному принципу. Такое в большей степени интуитивное, чем осознанно предпринятое разграничение фрагментов психического традиционно, представлено в следующих дуальных определениях: психика — душа; сознательное — бессознательное. И с тем, чтобы не умножать сущности в развиваемом нами научном направлении без крайней необходимости, мы используем именно эти определения, с полным пониманием того, что термином «бессознательное» здесь обозначается инстанция психического-целого, не структурируемая стандартными параметрами ФИАС (именно поэтому что-либо фиксировать и измерять с использованием кальки стандартных параметров ФИАС здесь во все времена было затруднительно). Понятно и то, что данная инстанция — отнюдь не реликтовый «склад» витальных программ, но полномочный представитель грандиозного по своим возможностям потенциального-непроявленного статуса объемной реальности со всеми выводимыми отсюда адаптационными перспективами.

Что же касается осознаваемой инстанции психического-целого, то речь в данном случае следует вести о секторе активности психики в части репрезентации актуального плана «объективной» реальности (где как раз возможна дифференциация и измерение такого рода активности с использованием кальки стандартных параметров ФИАС).

Во-вторых, процесс эффективной адаптации и самоорганизации подразумевает особый тип конструктивного взаимодействие этих дифференцируемых по темпоральному принципу инстанций психического, притом что «верхней планкой» адаптивного взаимодействия данного типа как раз и является аргументируемая возможность осмысленного управления таким пластическим параметром объемной реальности, как время.

Здесь же необходимо ясно обозначить наиболее существенные отличия предлагаемого нами варианта от того, что уже имеется в адаптивном опыте человечества. В культурной и научной традиции становления и эволюции Homo sapiens проблема взаимодействия обсуждаемых здесь инстанций психического (понимаемых в полном соответствии с доминирующими цивилизационными установками) решалась по-разному. И мы сделаем лишь самое короткое отступление с тем, чтобы по результатам проведенного эпистемологического анализа эти кардинальные отличия стали понятны.

В русле научных теорий, выстраиваемых в духе доминирующего естественно-научного подхода, категория бессознательного выступает, по выражению Конрада Лоренца, «как некий парламент инстинктов». В общем контексте традиционной психологической науки внутренняя адаптационная проблема субъекта «может таким образом быть адаптацией к бессознательному» (Карл Густав Юнг в «Эссе по аналитической психологии», цит. по изд. 2010). Что, собственно, и представляет основную идею метода психоанализа Зигмунда Фрейда. То есть нам говорят о наличии цивилизационного конфликта между базисными или витальными адаптационными программами бессознательного и доминирующими социальными установками (которые, безусловно, сродни адаптационным программам, либо прямо обозначаются как таковые — т. е. термином «социальная адаптация»). И здесь же нам предлагают варианты некоего неконфликтного со-существования данных адаптационных программ, что в какой-то степени может устроить современного человека за неимением лучшего, но не решает проблему адаптации к вызовам эпохи по существу.

В культурной традиции — и мы уже обращали внимание на эти способы взаимодействия рассматриваемых инстанций психического-целого — речь, во-первых, идет о так называемых духовных практиках, предлагающих путь рафинированного «гнозиса», доступного, безусловно, лишь немногим. А во-вторых — о тех или иных религиозных доктринах, выстраивающихся вокруг феномена веры, в какой-то степени подкрепляемого религиозным опытом, между тем как приобретение именно такого далеко выходящего за пределы обыденного опыта в религиозной традиции, в отличие от традиции духовных практик, возможно лишь в спонтанно возникающих переживаниях, в какой-то степени стимулируемых молитвенными или иными ритуальными практиками. Что же касается современного образованного человека — вспоминаем сентенции Карла Сагана, — то у него этот опыт надежно блокируется доминирующим «логосом», и если и переживается, то в качестве смутных интуитивных ощущений неоднозначности процесса бытия.

Здесь же стоит обратить внимание и на такую отчетливую, и весьма тревожную тенденцию, где ситуация с обсуждаемыми адаптационными моделями — научными (выстраиваемых в духе традиционных научных доктрин), духовными, религиозными — отнюдь не «стоит на месте», а наоборот, стагнирует по каждому из них. Что, в частности, проявляется признаками нарастающего перманентного кризиса, прослеживающегося буквально во всех важнейших сферах жизнедеятельности современного человека.

Идентифицированный нами темпоральный ключ взаимодействия рассматриваемых инстанций психического в общем контексте теперь уже объемной реальности — т. е. конструкции, которая самым радикальным образом отличается от уплощенного представления о единственно возможной «объективной» реальности — таким же радикальным образом отличается от всего вышеперечисленного. И если фундаментальная проблема расколотого, антиресусрного бытия решается здесь за счет абсолютно необходимой замены диссоциированной эпистемологической платформы на кардинально новую концепцию ассоциированной эпистемологической платформы, то собственно проблематика искомого адаптивного взаимодействия рассматриваемых инстанций психического решается именно за счет использования специальных психотерапевтических технологий.

Ресурсный аспект регуляции взаимодействия инстанций психического в ходе психотерапевтического процесса рассматривается в содержании концепций и концептов третьего матричного уровня общей теории психотерапии. Здесь же мы обратим внимание только лишь на выявленные в ходе реализации профильной исследовательской программы универсальные адаптационные стратегии бессознательного, практически моментально «переключающие» адаптационные режимы всех системных уровней функционирования организма, включая и нейрогормональный уровень. В частности нами было установлено, что инстанция психического, обозначаемая как «бессознательное», постоянно и ежемоментно выполняет базисную миссию по жизнеобеспечению субъекта, и в том числе следующие адаптивные функции: непрерывное тестирование среды на предмет определения базисной адаптационной стратегии (такое тестирование обычно происходит с использованием понятных дуальных критериев — опасно-безопасно, интересно-неинтересно и пр.); практически моментальный, отточенный тысячелетиями эволюции, выбор оптимальной по отношению к существующим условиям адаптационной стратегии; генерация соответствующих параметров психической активности субъекта, имеющих отношение к адаптивным режимам «жесткости-пластики»; оперативная мобилизация индивидуальных ресурсов — биологических, психологических, креативно-пластических — на эффективное достижение стратегических адаптационных целей.

Сюда же, вспоминая Канта и Витгенштейна, можно было бы добавить — или по крайней мере внятно сказать об этом — и такую миссию внесознательных инстанций, как форматирование и самого жизненного пространства (т. е. пространственно-временного континуума), в котором осуществляет свой жизненный путь субъект. И вот эта грандиозная миссия, в некотором глубинном смысле, также имеет отношение к процессу адаптации человека, особенно если учитывать перспективу осмысленного путешествия по множеству актуальных планов реальности. К этому во всех отношениях интересному вопросу мы обязательно вернемся при обсуждении эвристических следствий теорий и концепций рассматриваемого матричного уровня. А пока что сосредоточимся на рассмотрении вполне понятных и прагматичных аспектах базисных адаптивных стратегий бессознательного.

Итак, по результатам проведенного исследования базисными адаптационными стратегиями бессознательного, обеспечивающими воспроизводство, сохранение и адаптивную трансформацию феномена жизни, являются: репродуктивная адаптационная стратегия, направленная на продолжение рода и генерацию соответствующей физиологической и поведенческой активности; защитно-конфронтационная адаптационная стратегия, направленная на сохранение рода — ресурсы организма в этом случае мобилизуются на сопротивление, агрессию или бегство, обеспечивающих сохранение статус-кво (Я остаюсь тем, кем Я был); синергетическая адаптационная стратегия, направленная на развитие индивида, достижение эффективных изменений (Я становлюсь тем, кем Я хочу быть), с мобилизацией ресурсов на достижение состояний гиперпластики.

При этом было установлено, что скорость и качество усвоения субъектом актуальной информации находятся в прямой зависимости от адаптационных режимов, в которых действуют внесознательные инстанции психического-целого. Так, например, последняя — синергетическая адаптационная стратегия и соответствующий гиперпластический режим, генерируемый внесознательными инстанциями, представляются наиболее интересными и перспективными с позиции достижения наиболее востребованного психотерапевтического эффекта — достижения значительных, устойчивых и продолжающихся конструктивных изменений в ограниченные временные периоды.

Здесь же необходимо сказать и о такой специфике проявления синергетической адаптационной стратегии, как актуализация «инстинкта новизны» и механизма оперативного включения глубоко укорененной программы форсированного научения по типу своеобразного импринтинга, которая в «случае человека» не ограничивается коррекцией каких-то врожденных поведенческих актов и не привязывается к определенному сенситивному периоду раннего возраста, но касается любой новой информации, важной с точки зрения базисных адаптивных стратегий психического. Такая биологическая программа сопровождает человека большую часть его жизни.

В настоящем фрагменте уместно вспомнить прозорливое замечание Норберта Виннера (1950) и о растянутом периоде взросления человека, и о том, что человек во все своих проявлениях — психических, физиологических и даже анатомических — как никакое другое живое существо приспособлен к усвоению и переработке существенных, практически безразмерных объемов информации. А также и о том, что субъект в этом наиболее «человеческом», функциональном смысле, напоминает «стрелу, устремленную в будущее» (Н. Виннер, цит. по изд. 2001). То есть речь идет о самом что ни на есть «человеческом» механизме адаптации Homo sapiens, который актуализируется в том числе и с использованием психотерапевтических технологий. Но также речь идет и о том, что психотерапия, в свете всего здесь сказанного, является наиболее соответствующим сущности человека способом повышения адаптивных кондиций субъекта. И в самом общем виде психотерапия таким образом может быть определена как практика эффективной адаптации (самоорганизации) — индивидуальной, дуальной, групповой, социальной, — осуществляемая с использованием ресурсов психического. Разумеется, с учетом того обстоятельства, что эффективная самоорганизация в нашем случае предполагает особый и понятный для профессиональных психотерапевтов тип темпорального взаимодействия базисных инстанций психического, а под ресурсами психического-целого здесь, помимо прочего, подразумевается еще и неограниченный потенциал непроявленного статуса объемной реальности.

В итоге полученные в ходе проведенных исследований результаты позволили расширить функциональные характеристики феномена адаптации человека, с учетом ситуации прогрессирующего нарастания степени агрессивности среды и стагнации традиционных механизмов биологической адаптации, следующим образом.

По параметру степеней свободы и скорости конструктивных изменений в «коридоре» гомеореза

Общепризнанным на сегодняшний день является тот факт, что для каждого биологического вида существует своя определённая амплитуда приспособительных возможностей, выход за пределы которых губителен для его существования. Основная идея модификации адаптационных процессов в нашем случае состоит в том, что степени свободы и скорость конструктивных изменений субъекта и далее — итоговые «размеры» адаптивных параметров гомеореза, могут существенно возрасти за счёт форсированного развития определенных качественных характеристик психического здоровья, которые как раз и являются универсальными мишенями психотерапии.

По параметру синхронизации темпов развития человека и среды

Важность данного параметра определяется общепринятым тезисом о том, что природа человека и его биологические свойства, формировавшиеся в течение многих тысячелетий, не могут меняться с такой же быстротой и такими же темпами, как и новые физические, экологические и социальные реалии. Тем более они не могут поменяться в условиях фактической «отмены» основного эволюционного регулятивного механизма естественного отбора. Выдвигаемый нами контртезис состоит в том, что за счёт качественного скачка в характеристиках индивидуального и социального психического здоровья, ключевых характеристиках «стволового» параметра порядка — адаптивно-креативного цикла — удовлетворительная синхронизация этих двух важнейших составляющих модели объёмной реальности может быть достигнута и далее поддерживаться на приемлемом уровне (т.е. без перенапряжения адаптационных ресурсов, неадекватного расширения практики протезирования утрачиваемых компонентов здоровья или употребления патологических адаптогенов ультрабыстрого действия).

По параметру направления адаптационной активности

Общепризнанным является тот факт, что человек — адаптивно-адаптирующееся существо. Соответственно, адаптация человека — процесс двусторонний. Человек не только приспосабливается к новым условиям, но и приспосабливает условия к своим нуждам и потребностям, создаёт такую систему жизнеобеспечения, которая обеспечивает ему конкурентный выигрыш. Так, например, термин «социальная адаптация» расшифровывается в том числе и как «изменение, преобразование среды в соответствие с новыми условиями и целями деятельности» (Большой энциклопедический словарь, М., 2012). Высокий уровень развития определенных способностей человека и новый тип эффективной самоорганизации, соответственно, создает и новые возможности адаптационной деятельности в двух рассматриваемых направлениях — конструктивного преобразования среды и существенного расширения собственных адаптивных способностей.

По параметру векторов адаптивных изменений и уровней адаптации

Здесь традиционно выделяются: прогрессивный вектор адаптивных изменений, связанный с совершенствованием и саморазвитием системы в целом, либо отдельных её компонентов; регрессивный вектор, связанный с процессами деградации и распада системы. Соответственно, при исследовании биологических и медицинских аспектов адаптации различают уровни нормативной адаптации (т.е. уровень здоровья), напряжённой адаптации (уровень предболезни), патологической адаптации и дезадаптации (уровень болезни, с последующим распределением по тяжести заболевания и состояния пациентов), распада системы (смерть). В общем контексте идентифицированной нами адаптивной динамики форсированного развития определенных характеристик качества психического здоровья — уровни напряжённой, патологической адаптации и дезадаптации с предсказуемой высокой вероятностью могут быть трансформированы в прогрессивный вектор адаптивных изменений, в перспективе обеспечивающий стабильно высокие уровни индивидуального и социального здоровья.

По параметру анализируемых уровней адаптационного процесса

В дополнение к традиционно дифференцируемым уровням адаптационного процесса — видовому, организмическому, клеточному, неврологическому, иммунологическому, эндокринологическому, эпигенетическому — в нашей модели стержневым уровнем, на котором рассматривается процесс адаптации и от которого прямым или косвенным образом зависят все поименованные иерархические срезы, является системно-информационный уровень. Именно на данном уровне развертывается процесс эффективной самоорганизации субъекта и в полной мере реализуется функциональная активность качественных характеристик психического здоровья, в совокупности обеспечивающих существенное расширение адаптационных возможностей человека.

По параметру используемых ресурсов

Указываемые в традиционных научных дискурсах адаптационные ресурсы — в основном это биологически запрограммированная амплитуда приспособительных возможностей и стандартные психологические ресурсы — в нашем случае дополняется группой ресурсных характеристик качества психического здоровья — в частности группой креативно-пластических ресурсов, актуализирующихся в полной мере при условии доминирования синергетической адаптационной стратегии внесознательных инстанций психики человека. Такого рода активность имеет специфические признаки, весьма отличные от «стандартного» усвоения адаптивных знаний-умений- навыков или более сложных форм поведения, повышающего уровень социализации и качество жизни субъекта.

По параметру множественных прямых и обратных связей, формируемых между агрессивной средой и человеком, системно-информационным и другими дифференцируемыми уровнями адаптационного процесса

В дополнение к традиционному пониманию прямых и обратных связей в общем контексте адаптационного взаимодействия «внешняя среда — человек — внутренняя среда» в нашем случае повышенное внимание уделяется конструктивному характеру обратных связей, имеющих место в данной системе. Специфика активности таких обратных связей приводит в итоге к искомой динамике развития как человека — в смысле эффективной компенсации утрачиваемых биологических способностей, так и среды — в смысле снижения степени агрессивности. Что, собственно, и является содержанием процесса эффективной адаптации.

Далее следует отметить, что сам по себе адаптивно-креативный цикл со всеми его дифференцированными этапами есть расширенное описание порядка «отыгрывания» прямых и обратных связей в сложной динамике развития системы: среда — человек — феномен самоорганизованного поведения — среда.

По параметру этапов адаптивно-креативного цикла

В нашем случае такого рода цикл, в отличие от упрощенных классических схем, оформляемых в духе био-психо-социального подхода, представлен максимально полным набором этапов и фаз, имеющих значение при исследовании сложного процесса адаптации, а также при оказании психотерапевтической профессиональной помощи субъекту, находящемуся в кризисном периоде своего развития. Проспективный вектор разворота данного цикла, в свете всего сказанного, безусловно ориентирован на доминирование внутреннего локуса контроля (Д. Роттер, 1966), т. е. на реализацию обновленной формулы: «человек — начало всех вещей».