Бесплатный фрагмент - Обойти судьбу

Пригородная электричка неторопливо пересекала просыпающиеся от холодов майские просторы.

За окном проплывали пейзажи, волнующие восприимчивую к переменам душу. Казалось, видно как раскрываются почки: облачка мелкой листвы, несмотря на прохладные дни, росли и пушились прямо на глазах. Скоро все вокруг зазеленеет, защебечет, расцветет…

Для влюбленных, впрочем, как и для садоводов-огородников, вот-вот начнется жаркая во всех отношениях пора.

Хотя, в Петербурге погоде доверять нельзя… Май иногда бывает необычайно теплым, но, как правило, не долго. Разомлевших жителей тут же накрывает северо-западный циклон. Причем кажется, что ветер дует с севера, такой он холодный, а тучи идут с запада, настолько они мокрые. Граждане натягивают спрятанные было пуховики, прячут уши и кутают шеи теплыми шарфами «чтоб не продуло». Садоводы-огородники безнадежно вздыхают:

— Какой холод! Черт бы его побрал! У клубники бутоны померзнут, смородина погибнет… эх…

Влюбленные прекращают прогулки в отсыревших аллеях — чихают, кашляют и, страшно сказать, иногда покрываются аллергической сыпью.

И вот, когда кажется, что лето в Питере и его окрестностях вообще никогда не настанет, оно начинается!

Все мгновенно оживает… Смородина цветет, влюбленные целуются, птицы щебечут с отчаянным энтузиазмом.

Обманчив город Петра, непостоянен и непредсказуем.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Шишкины. Женщина с обнаженной спиной. Ужин в Адмиральской

Мужчина, расположившийся около окна электропоезда, едущего маршрутом Санкт-Петербург — Зеленогорск, казался безвозвратно погруженным в свои мысли. Он не был ни влюбленным, ни, тем более, садоводом и поэтому безучастно взирал на весенние просторы. Пассажир полностью игнорировал заманчивые предложения продавцов мороженого и громкие речитативы представителей транспортной торговли, посвященные чудо-крему, чудо-клею и черт-знает-чудо-еще-чему.

Он не слышал возмущенного мяуканья заточенного в клетку кота. Страдальца везли на дачу — там его ожидала счастливая жизнь, полная кошачьих удовольствий, но кот, как видно, настолько привык к своей квартирной жизни, что ничего менять не хотел, потому и орал. Попутчиков эти крики нервировали, а мужчина у окна их не замечал.

Хмуро и как-то кособоко сидел он, поджав длинные ноги под сиденье. Нервные сухие пальцы сжимали ремень этюдника, втиснутого тут же, около ног. Давненько не ездил Костя Чернов в электричках! Хотя для художника это занятие, может быть, и полезно… но в собственной машине все равно лучше. У Кости были обстоятельства: личный транспорт одолжила подруга Дарья.

«До чего же странно, — думал Константин, — зачем я ей постоянно уступаю? Просто связываться неохота».

— Хорошо, бери машину! — равнодушно ответил он той, которая уже готовилась взывать, упрашивать и, с чувством полного удовлетворения, пустить слезу. А вот нет — обломилось.

— Я к Мишке на поезде поеду. Мне, собственно, ничего тащить не нужно. Кроме этюдника.

Даша и по профессии, и по душевному складу была актрисой, потому легкая победа, лишавшая участия в эффектной мизансцене, ее огорчила.

Однако виду не подала — мило улыбнулась и чмокнула небрежно.

— Ну, рисуй там свои пейзажики, раз надо! Удачи, милый!

«Черствый сухарь! — про себя, от души, добавила она, — недаром от тебя, дорогой, жена ушла. Скукота ее заела!» И Даша элегантно упорхнула на Костином внедорожнике.

А ему было не до скуки. Создание живописных творений, как цель визита к другу детства, было поводом только отчасти: захотелось сменить обстановку, отдохнуть от нахлынувших проблем.

Совсем недавно Костя стал получать странные письма. Содержание было нелепо, в чем-то даже безграмотно и примитивно, но в них таилась угроза. Почти неопределенная, от которой проще отмахнуться, но она была — и зудела как голодный комар над ухом.

Вероятно, на это и был расчет тех, кто писал — Костя нервничал, не понимая, заслуживают послания какого-то внимания или нет.

К этой неприятности добавилась и другая: Дарья, с недавних пор преданная спутница Костиной холостяцкой жизни, потребовала, видимо в награду за свою преданность, приобрести, ни много ни мало — выставочный зал!

Константин пытался отбиться от «зала» всеми силами: злился и ругался, ссылаясь на свою неспособность заниматься хозяйственными делами.

— Пойми! Это совершенно необходимо, — настаивала Даша, — это повысит твой статус, нужно стремиться к новым планкам.

Старые планки ее, как видно, перестали устраивать. И это в то время, когда он вышел из тяжелого кризиса, на пике творческого подъема! Не иначе, Дарья работала как боксер — на опережение.

Костя сделал то, что обычно делает умудренный опытом мужчина, когда дама требует от него немедленного принятия решения: взял тайм-аут и поехал к другу детства.

Даже если его лишили личного транспорта, остановить такого беглеца невозможно — и вот уже оконное стекло отражает бледное лицо, впалые щеки, высокий лысоватый лоб… Впрочем — это все вполне узнаваемо у многих других пассажиров, что ежечасно садятся в электричку, толпятся на перронах, курят в тамбурах. После зимы в общественном транспорте мало кто имеет цветущий вид… Зато ни у кого нет таких глаз — зеленовато-серых, неожиданно больших — настолько, что они даже как-то неравномерно располагаются на лице, рождая неожиданную мысль: в этом пассажире что-то определенно есть! Он запоминается, как запоминаются люди, несущее тайный двоякий смысл, даже если сами этого не осознают. Иногда говорят: «Этот человек отмечен свыше!» А иногда выражаются проще: «Чокнутый какой-то».

Школьный приятель, в гости к которому направлялся мрачный пассажир, был весьма живописным субъектом, чья внешность запоминалась с первого раза. Вихры бурых встрепанных волос торчали в разные стороны, вольно произрастая на круглой, лишенной опоры в виде шеи, голове. Маленькие глазки прятались под выпуклыми тяжелыми веками. Был он толстоват и косолап… Далеко не красавец, но чем-то жутко обаятелен: возможно тем, что не придавал своей внешности ровно никакого значения.

Фамилию друг носил «живописную», то есть, из области Костиной профессии — Шишкин. Мишка Шишкин… Товарищи вместе отучились все десять, проскакавших радостным галопом, школьных лет.

Они были классически несхожи — долговязый худой Чернов, вечно витающий «в эмпиреях», производил впечатление нерешительного юноши. И рядом — круглолицый, ухватистый Шишкин… Вот кто прямо светился этой самой «решительностью»!

Если Костя был мечтателен и стеснителен в выражении чувств, то Мишино незатейливое лицо не покидала беззаботная готовность улыбаться, причем чаще своим, не всегда удачным, шуткам.

Однако, несмотря на такой простецкий нрав, друг весьма преуспевал в точных науках — судьба выдала ему четкий изысканный ум. Грамотами, полученными Мишей на математических олимпиадах, можно было оклеивать стены как обоями. Пожалуй, этих почетных листов было ненамного меньше, чем грамот, полученных Костей на конкурсах юных художников. Приятели стоили друг друга.

Костя уже с первого класса неутомимо отображал яркую личность товарища множеством рисунков, смахивающих на шаржи. Но это было так, несерьезно… Хотелось написать настоящий портрет — а Костик это мог, будучи мальчиком одаренным и старательным. Однако, к сожалению, затея не удалась, для портрета нужно было сидеть и позировать, «выдавая образ» хотя бы часа три! Михаила это смешило: он всегда был непоседой. Несерьезность «натуры» отвлекала будущего портретиста от соображений — как лучше посадить, куда поставить свет. От друга исходили неуместные предложения выпить по рюмке чаю, его поражали внезапные приступы воспоминаний о совместных детских подвигах и все это безобразие изливалась из Мишки как кипящая каша из кастрюли. Он менял свое положение в пространстве, чесался, чихал и хотел посмотреть «что получается».

— Ну тебя, Мишель! А что путевого может получиться?! — сердился одуревший Костя, вытирая подсобной ветошью лоб. — У меня уже голова наперекосяк пошла.

— Не обижайся, друг… — отвечал, пряча ехидную улыбочку, Миша. — Ну не могу я два часа, как придурок, в одну точку пялиться!!! Лучше послушай математический анекдот:

— Высшая математика помогла мне только один раз: когда ключи от квартиры в унитаз уронил, я интеграл из проволоки сделал!

Вместе с ними училась тихоня-отличница Оля Трубникова. Девочка дружила и с Мишей, и с Костей, соединяя этих крайне непохожих приятелей в забавную школьную компанию, существующую не по законам взрослого «треугольника», а по законам школьной «троицы». Что и говорить — нравилась Оля обоим приятелям, но Костя проявлял к подруге больше внимания, по крайней мере, явно видимого.

Оленька тогда отличалась изящной худобой подростка: острые ключицы, угловатые коленки, тонкая шейка. Пугливый олененок, вышедший на тропу жизни! Девочку даже не приняли в балетную студию из-за робости — переволновалась и «зажалась» — как сказала преподавательница. «Не перспективна» — добавила балетная дива, попытавшись сложить ее пополам. Оля с грустью посмотрела на розовые в полоску носочки, до которых, несмотря на все усилия воздушной дивы с железной хваткой, не смогла дотянуться, и молча ушла. Однако, олененок оказался несгибаемым не только физически, но и морально: Оленька стала учиться играть на скрипке в музыкальной школе, куда ее охотно взяли — «прекрасный слух!» Видимо, душа все же продолжала просить чего-то неземного и труднодостижимого.

Костя, в душе благоговевший перед любым музыкальным инструментом, включая барабан, звал Олю «пиликалкой», а Мишка «скрипучкой» — как видно, для сокрытия истинных чувств. А, может, и просто — из мальчишеской вредности.

В последнем, выпускном классе, Костя окончательно вырвался вперед в смысле проявления чувств — стал проводить с Олей гораздо больше времени, чем Миша, по уши увязший в дебрях высшей математики. Троица «перекосилась», превратившись в разносторонний треугольник.

Долгие провожания до дома, цветные тени от зимних фонарей, лежащие на белом снегу словно прозрачные акварельные мазки, настраивали Костю на неторопливый лад — казалось, так будет всегда.

Пришла весна с ее мокрыми заторами на улицах и дымящимися под первым жарким солнцем газонами, которые прямо на глазах зеленели и просыхали, а Костя все еще не строил никаких реальных планов… Он просто любовался пушистыми прядками Олиных волос, лежащими на колючем вороте свитера… Витал, как обычно, где-то в художественных грезах. Он, наверное, был еще мал, незрел для реальной любви и плавал в тихих водах обожания.

А, возможно, властно царивший уже в Костином сознании художник преобладал — не давал спускаться на землю, в царство пробудившихся гормонов.

И Костя, его покорный раб, приносил чувственность на алтарь великого божества светотени. Не девушку Олю видел он, а живописный образ?! Неповторимый, прекрасный… Но — недостижимый. И вся прелесть заключается в том, что достигать-то его не нужно… Прекрасная Дама?

Скользкий путь, неблагодарный — как известно из некоторых примеров далекого уже прошлого. Служение одной идее, абсолютная преданность выбранному делу — все это делало юношу вовсе не инфантильным для своего возраста, но, точно, отстраненным от нормальной жизни…

В середине лета, когда были сданы выпускные экзамены, парочка гуляла в парке. Вот тут-то и произошел знаменательный разговор. Оля сообщила нечто неожиданное.

— Костя! Мишка тебе, конечно, сам все скажет, но я решила сейчас с тобой поговорить.

Расслабленный теплым деньком, сладким запахом лип и въедливыми ароматами белых цветочков в бетонных вазонах, Костя не сразу среагировал. Думал, ерунда какая-то.

— Внимательно слушаю! — и даже улыбнулся.

— Мы с ним заявление подали. С Мишей, — и, глядя прямо в недоумевающие глаза друга, Оля добавила:

— Решили жениться!

Костя, надумавший присесть, подпрыгнул на скамейке, словно детский мячик, внезапно ударившийся об асфальт.

— С ума сошли! А учиться дальше? Мишка на физмат хотел… Да и вообще…

Чем дольше Костя приводил аргументы против раннего брака, тем больше он понимал — они бессильны. Женщины не могут быть только «образами» — у них другое предназначение — не очень понятное и, даже, в чем-то чуждое Константину…

Они стояли друг против друга и говорили, не выбирая слов… И чем больше говорили, тем шире становилась пропасть между ними.

— Ты ведь будешь в Академию поступать, верно?

— Конечно.

— Ну… и посвятишь себя, так сказать, «без остатка…»

Оля засмеялась, он замолчал, ничего не ответил.

— А за остаток замуж выходить нельзя, не говоря о случае, когда и его, возможно, не будет.

Наверное, в тот день, мучительно размышляя об их дальнейших судьбах: Оли, Миши и его собственной, Костя начал понемногу взрослеть. Начало наших действий неизбежно ведет к развязке. Принял решение, делай шаг… И ничего изменить нельзя, если понимаешь, на что идешь. Нельзя топтаться на месте или безвольно плыть по течению, это опасно. За поворотом может ожидать все, что угодно — от нудного моросящего дождика до шторма в девять баллов.

Именно тогда и зародилась в Костиной душе болезненная неприязнь к любой неопределенности — в отношениях с людьми, в работе. Все непонятное, не поддающееся управлению, его теперь ужасно раздражало.

Интересно, что написать портрет Оли Костя так и не решился, брался несколько раз «по памяти», но каждый раз понимал: не то! Недосягаемый образ остался где-то там, на туманной переправе из мира мечтаний во взрослую жизнь.

Наброски эти он хранил, так хранят между страницами книги засохшие лепестки и свернутые колечком локоны — тихо спящие амулеты потерянного детства. Олины портреты, запрятанные подальше на антресоли, бледнели, вероятно стирались, и скоро потерялись где-то…

С семейством Шишкиных у него установились дружеские отношения, теперь Костя был больше Мишиным другом, чем Олиным бывшим «кавалером».

В течение пары десятков хлопотливых и суматошных лет брака у Шишкиных появилось четверо детей, причем все мальчики. «Медвежата», как иногда называла их Оля, делая при этом хитрое лицо. Костя соглашался — люди часто напоминали ему животных. Или, если видение художника шло дальше, то птиц, насекомых, а может и что-то, не вполне одушевленное.

Идея написания семейного портрета Шишкиных свернулась как перестоявшее молоко. Вклиниться в эту крикливую, пахнущую кашами и горшками кутерьму с кистями и растворителями было бы суицидом! Нет, там, конечно, очень весело и даже уютно, если не сопротивляться детским радостям, а всячески им потворствовать. Но работать… Аккуратный и ответственный до занудства Костя на такой подвиг не годился.

Внезапно поезд, в котором Константин спешил на встречу с друзьями, резко дернулся, тормоза протяжно заскрежетали как будто под воздействием стоп-крана. Все, что было не закреплено, попадало, покатилось, посыпалось на головы сидящих. Электричка тормозила — хорошо еще на малом ходу, на подъезде к станции…

Костя очнулся от воспоминаний. Еще бы! Пассажиры вскочили с мест, ловя багаж; верещали тетки, матерились мужики. Испуганно заплакал ребенок. Плененный пластмассовой клеткой кот тоже возмущенно завопил. Было ясно, что он уже настроился на дачную перспективу, а тут опять перемены!

Поезд остановился, двери открылись.

Константин крутил головой, пытаясь определить что произошло и нужно ли вклиниваться в поток пассажиров, спешащих к выходу, как вдруг…

Он увидел странную женскую фигуру и не смог оторвать от нее глаз. Костя даже застыл в неудобной позе, приподнявшись и свернув шею вбок. Почему эта дама приковала внимание? Потому что выглядела — так, а весь остальной мир — не так? И как можно было это понять в суете внезапно остановившейся электрички?

Однако необычное виделось очень явно. Бывают картины: фон написан одним художником, а главное действующее лицо другим, поверх… Те же, кстати, мишки в сосновом бору. Картина чья — Иван Иваныча Шишкина, великого пейзажиста и певца русской природы. Кто же в этом сомневается? А ведь медведи, написанные Константином Савицким там главные герои, да и сама идея, говорят, была именно Савицкого. Он как бы угадал присутствие семейки медведей в тумане Шишкинского эскиза утреннего соснового леса. Не знаешь, что картину делали два художника — не догадаешься, но увидеть это можно. Просто нужен внешний толчок, как воздействие стоп-крана. Скорость резко упала, время и пространство смялись, части привычного наехали по инерции друг на друга, проявилось что-то нежданное… Вот и сейчас…

«Мяяяяя-аааа-вууууууу!!!» — кот возвещал приход мессии, не иначе. Сумбур, крики, ругань в адрес железной дороги и, понятное дело, в адрес правительства.

Странная женщина неторопливо шла по тесному проходу между сиденьями, словно не замечая разноголосой суеты. Средний рост, темные волосы, неясный силуэт тонкого лица. Спина полностью открыта, так как незнакомка надела для поездки нечто вроде вечернего платья — цвета туманного, серовато-коричневого. Эта шелковистая одежда явно не дачный вариант! Да и не по погоде, народ-то вокруг основательно экипирован, не лето пока.

Костя даже протер глаза: дама какая-то полуголая, с ума сойти, во что одета, толком не поймешь!!! Женщина с грацией балерины пробиралась к выходу, слегка наклоняясь вниз. Что там? Ребенок? Собака? Сумка на колесиках? Толпящиеся люди закрывали обзор. Видна только часть лица, приподнятые вверх волосы и тонкая линия позвоночника, мягкие лопатки, незагорелая кожа.

Возникло ощущение, что он эту фигуру откуда-то знает… Видение длилось недолго. Толпа смяла его и, вскоре, спортивные куртки, теплые блестящие кофты и пузатые, опоясанные молниями сумки и рюкзаки заполнили весь проход. Привычный мир пригородных пассажиров поглотил наваждение… Фон, торопливо написанный современным творцом, сомкнулся над загадочной героиней.

«Как интересно!» — начал развивать ускользающую мысль Костя. — «Будто проступила в этой толпе как слой работы из другого века…» но додумать не пришлось. Надо было спешить. Все непонятное — потом. Костя, подхваченный пассажирским потоком, затопал к выходу. Неподалеку виднелась автобусная остановка.

— Просим — освободить — электропоезд — дальше — не пойдет! — без всяческого выражения вещал вслед «механический» голос.

— Что же ты, на автобусе, никак? Почему не на машине??? — дружелюбное пожатие короткопалых, заросших рыжим волосом рук, было привычно крепким. Михаил всегда здоровался с Костей особым образом: жал его ладонь сразу обеими руками, долго тряс, потом перехватывал левой, а правой в это время ощутимо похлопывал по плечу. Костя даже слегка присел под напором порывистых чувств — давненько они, однако, не виделись…

— Опять за впечатлениями в общественный транспорт? Ой, шалун! В поисках натуры для шедевров? Помню-помню твою «Проводницу», многомерная женщина! Кстати, новый анекдот про поезд:

«Кассирша продает билеты. Купейных уже нет, плацкартных нет, даже общие кончились. И тогда она кричит в окошко кассы: «Господа! Могу дать только стоя, и то в тамбуре!»

— Ну, и кто из нас шалун? — только и смог спросить Костя.

— Да ладно! — отозвался друг. — А ну, шуруй за мной.

И Миха, не дожидаясь ответа, косолапо зашаркал по выложенной разноцветными плитками дорожке, ведущей от калитки. Его непокорные вихры, как и раньше, задорно торчали, успешно противоборствуя расческам и ножницам… Особенно это было заметно с затылка, где приятель был наиболее вихраст.

«Эгей!» — присвистнул Костя — «а седина уже на расстоянии видна». Впрочем, Мишке это даже шло: матерел понемногу.

Константин вдохнул чистый, словно до блеска отполированный птичьими голосами дачный воздух, и тоже ступил на разномастные плиты. Долговязая фигура художника с этюдником через плечо, со склоненной набок головой и развевающимся мягким шарфом выражала полную готовность влиться в дружественную атмосферу семейства Шишкиных, и только сухая складка у плотно сжатых губ выдавала внутреннее напряжение и скрытую досаду.

Дача был старой: дореволюционная постройка. Досталась она Оле по наследству. Строение подремонтировали, оснастив удобствами первой и, даже, второй необходимости и многодетная семья переехала из тесной городской квартиры «дышать свежим воздухом и питаться плодами земли — не слишком плодородной, но отзывчивой на уход и заботу». Так решила Оля. Как видно, ее по-прежнему манили труднодостижимые цели.

С незапамятных времен дача называлась «Адмиральской» и была, по тем временам, роскошной: с просторными комнатами, большой верандой и мезонином, расположенным на втором этаже. Ныне, благодаря хозяйским заботам и вложенным средствам она получила новую жизнь, сохранив лучшие элементы прошлого, и являлась теперь достойным местом обитания семейства. Замечательным артефактом того самого прошлого был просторный флигель во дворе, в котором когда-то проживала кухарка. Вот в этот-то флигель и направились друзья.

— Кстати, я действительно сначала на поезде к тебе ехал! — задумчиво произнес Костя, поглаживая подбородок. — Но поезд сломался! Не знаю, что там случилось, однако электричка встала — чуток не доезжая станции, и поэтому от Белоострова пришлось ехать на автобусе. Давка была — не передать!

— Как?! — друг даже остановился. — Как сломался? Разве железные поезда ломаются? Чему там ломаться-то?

Мишка подмигнул и продолжил:

— Я вообще-то подумал, ты прямо на автобусе, так ведь ближе! А ты еще и поездом умудрился попользоваться. Я же говорю — шалун. Вечно с тобой дурацкие происшествия случаются.

Способность друга делать неожиданные выводы всегда удивляла — видимо, это было чисто математическое.

В это время дверь Адмиральской дачи шумно отворилась: два круглолицых вихрастых пацана, смеясь и перебивая друг друга, вывалились наружу.

— Дядя Костя!!! Приехал! Ура! — мальчишки повисли на его локтях с обеих сторон.

Высокий хмурый мальчик вышел следом. Вот и средний сын, не в папу, никакой медвежести, это точно! Ольгин портрет — лицо тонкое, глаза немного навыкате, задумчивые. Прозывается Александром. Вроде бы у него со здоровьем неважно: и по этой причине, а не только из-за городской тесноты, семья поселилась на даче.

— Константин Алексеич! — Саша всегда обращался по имени-отчеству, даже когда совсем маленьким был… — Вы обещали объяснить мне как перспективу строить. Не забудете?

Оля говорила, что сын учится в «художке», но часто болеет и много пропускает. Да и учат там неважно: зависит, какой попадется преподаватель… А они, почему-то, все время меняются.

— Что ты, что ты, я помню, — Константин улыбнулся подростку, — завтра и приступим!

Тот покачался с пятки на носок, посмотрел на свои стоптанные кеды, потом глянул куда-то в чистое солнечное небо, с которого к вечеру полностью дезертировали все мелкие облачка, и задумчиво удалился в дом. А Костя, ведомый радостными косолапыми близнецами, направился к флигелю, где любил останавливаться, когда приезжал один.

Тяжелая дверь, отпертая накануне усердной хозяйкой — «с осени не заходили, могла просесть» — легко отворилась, и вся компания вошла во флигель.

Помещение было бесхитростно уютным и тем особенно привлекательным для утомленного сложностями Кости. Гость аккуратно повесил куртку на медный крючочек, положил этюдник на железную, под шерстяным пледом, «панцирную» кровать и присел за маленький стол, накрытый белоснежной скатертью. В центре крахмальной композиции топорщился букет махровых нарциссов, сооруженный заботливой хозяйкой. Свежий запах подчеркивал чистоту ткани, пустоту нежилого помещения. Простая стеклянная ваза хранила зеленые стебли, с трудом удерживая упругие кружева ярких и нежных цветов. Тени, рефлексы, блики… Столько белого — а на самом деле не белого, а разных цветов! Ах, как бы сейчас это все — да на холст. Он любил писать так, экспромтом, ведь пройдет этот миг — все рассеется.

Конечно, работать ему бы не дали. Затеявшие сражение близняшки были выпровожены любящим отцом: «Ну-ка, охламоны, слетайте до мамки, пусть нам закусочки сообразит, мы с дядей Костей посидим спокойно!»

— Или ты, может, отобедать хочешь? — запоздало осведомился друг детства, — тогда в дом пошли!

— Ни-ни! Отобедал уже, спасибо. Ты же знаешь, я рано встаю, и обедаю рано… лучше посидим за рюмочкой. Мне этот ваш флигель ужасно нравится. Запах у него особенный, да и тихо тут, устал я от шума.

— Тут, вроде как, кухарка жила, в прошлые века-то! — напомнил Михаил. — Так вот, напротив, через тропинку, была дверь в бывшую кухню дома, для удобства. Мы ее заделали. Зачем два входа? Теперь все сиренью заросло напрочь.

— Ой, только не убирай сирень, она такая разлапистая! — умоляюще протянул Костя.

— Вот и я смотрю — бутоны аж до земли. Точно… как лапы, но цвести не скоро будет… при таких-то холодах.

Константин, глядя в окно, с удовольствием выпрямил под столом длинные ноги и потянулся. Привычным жестом потер подбородок, посмотрел на свое отражение… Может, бороду отпустить? Дарья советует, мол, художнику полагается бородка. И усы! Надо подумать…

Как же тут душевно! Вроде тихо, а все что-то поскрипывает, шуршит и домовито так вздыхает… Потянешься — отзовется пружинка в сиденье стула, положишь локти на стол — скатерть хрустнет снежной белизной, а то и стол что-то проскрипит, ворчливо и басовито.

Стол под белой, которая с точки зрения художника вовсе и не белая, скатертью, хранящей заметные складочки от утюга, тем временем был накрыт проворной Олей. Горка разваренной картошки с подкручивающейся корочкой: своя, последняя уже. В селедочнице — розоватые ломтики соленой рыбы и кружочки лука, на блюде твердая редиска с ботвой, светло-зеленый укроп. Соленые огурцы блестели пупыристой кожицей, отражая напор острых перышек зеленого лука. Черный ржаной хлеб. Желтое масло в масленке с мышкой на крышечке медленно сдавало затвердевшие в холодильнике позиции.

Еще один миг жизни, который есть только здесь и сейчас, за этим столом. Они, мгновения, как поезда — въезжают в сознание, словно в тоннель, пронзая его насквозь и уносятся вдаль — хорошо, если свистнут напоследок: прощай, мол, приятно было появиться в твоей жизни! Мгновения — это момент осознания события… иногда кажется, что ты это уже видел, пережил когда-то. Сколько же нового и небывалого есть у судьбы в запасе? Да если вся литература, все искусство, это перепевы старого, неужели с нами сейчас происходит что-то новенькое? Все уже случилось до нас, все…

Вот и день этот был, и скатерть была… все та же, как тогда, когда сверкали эполеты, туманились взоры кавалеров, шелестели шелковые платья дам.

Костя не стал ставить на стол расписные баночки из супермаркета, нарезку с «синтетической» ветчиной… Он сунул пестрый пакет Оле, сказав: «Разбери сама, детишкам там, тебе, ну и вообще…». Та глянула внутрь и тут же отпрянула с укоряющим возгласом:

— Нууу! Во дает! Зачем ты?! Накупил как на Маланьину свадьбу.

Кто такая Маланья, иногда поминаемая Оленькой, не знал никто. Вероятно, эта особа вкупе со своей родней отличалась незаурядным аппетитом. А Косте просто не хотелось являться с пустыми руками.

Каждый раз, приезжая сюда, он чувствовал грусть по прошедшим временам и ему хотелось сделать для друзей что-нибудь приятное.

Каждый раз он невольно вспоминал свою бывшую жену Алену. Хоть и давно развелись, а воспоминания не оставляют… То выплывают забытой тенью из-за угла веранды, то мерещатся в звоне фарфорового Олиного сервиза. И каждый раз достигают результата — тревожат сердце.

Костя и Алена, когда еще только встречались, часто приходили к Шишкиным в гости. У тех в то время один сын был — Сергей. Сейчас он уже большой парень, выиграл конкурс на предоставление гранта и учится за границей. Он похож на отца: такой же вихрастый и косолапый. Правда ростом повыше и глаза у него материнские — выпуклые, серо-голубые… Да, а способности он, несомненно, унаследовал от папы… Или от мамы? Иначе не погрузился бы в сложнейшие дебри программирования новейших технологий.

В те давние времена шустрый мальчик, гроза подготовительной группы детского сада, проворно залезал к Косте на колени, чтобы поделиться детскими секретами. Влюбленные переглядывались над его фамильно-растрепанной головой, полной хитроумных комбинаций и думали, как это здорово — когда есть дети. Алена прикладывала палец к губам — ее любимый жест и делала нарочито умильные глаза, получалось смешно.

Потом Шишкины были свидетелями на свадьбе друзей. Оля очень сошлась с Аленой на почве каких-то строго закодированных женских секретов. Получалось, что связи, возникшие в далеком детстве, продолжали объединять с Шишкиными и, даже, усилились со временем.

«Возможно ли, — думал Костя, — что бывают друзья, которые ближе кровной родни? Или это только на время, когда совпадают интересы, жизненные цели? А потом вдруг эти цели не совпадут и друзья станут чужими, а то и врагами… Но ведь и с родней так бывает. Что связывает сильнее — родная кровь или родственное начало душ? Почему я, попав в неприятную ситуацию, еду не к матери, как было бы правильнее, а к друзьям? Я хочу услышать их мнение, слова поддержки, а вот то, что скажет мне мама, я подсознательно, наверное, слышать не хочу… Потому, что…»

— Расскажи-ка мне, как это тебя в электричку занесло! — Миша тщательно притворил дверь и поднял рюмку с прозрачной жидкостью, без коей встреча старых друзей решительно невозможна, — и со свиданьицем!

ГЛАВА ВТОРАЯ

Подарок доктора-гуманиста. Чудесный кот. Странный сон.

Константин, не успев додумать сложную мысль о родне и друзьях, торопливо чокнулся с Мишкой и залпом проглотил холодную, вдруг очень показавшуюся желанной, водку. Чертовка была дорогая, хорошего качества. Костя не стал торопиться с закуской, притих, почувствовав нарастающее тепло и приятный привкус во рту, что бывает, согласитесь, не часто при употреблении этого напитка. Потом, не спеша, закусил. Внутреннее напряжение, вызванное мыслями о бывшей жене, странных письмах и проблемах с Дашей, отпустило.

Когда-то, после развода, он «употреблял» безудержно много и совсем не в поисках вкусовых наслаждений: хотел залить боль, возникшую в результате тяжелого развода. В итоге чуть не допился до известного финала.

В последние годы выпивал иногда, но только четыре рюмки. Всегда, при любых обстоятельствах. Потому, что знал из объяснений лечившего его доктора, что, если выпьет пятую — конец, за ней последуют другие. Второй раз его от финала не спасут. Почему именно четыре рюмки мог себе позволить, было неизвестно, видимо это было личным гуманным жестом виртуозного эскулапа. Педантичный Костя строго следовал этому правилу.

Мишка, залпом проглотив стопку, продолжал возмущаться фактом передвижения друга на электричке:

— Дашка твоя могла и на метро. Ой, нет… Или на такси, в конце-то концов! Нет, ты все-таки лох неисправимый — все тебе до лампочки! Как говорят: «без лоха жизнь плоха». Это я о твоей подружке!

Миша поправился весьма кстати: в метро подруга бы точно не поехала. Он недолюбливал красивую энергичную Дарью, утверждая, что у нее всего слишком много: требований, ног, зубов… ну и того, что так привлекает, в принципе. Хотя — все равно слишком много.

— Сериал, что ли, без нее пропадет? Подумаешь, актриса задних планов, мелькание в кадре!

— Ну, не надо так! — Костя поморщился, посмотрел в рюмку и отставил пока. Ему не понравился Мишкин намек.

— Даша — способная актриса. Ей только нужно быть на виду, без этого не пробиться.

— Я же не спорю, фигура и все такое… что должно быть на виду! Глаза, понятно, конечно… Привлекает, о чем речь. А уж строит из себя! А ты позволяешь. Она теперь тебе тачку не скоро отдаст — помяни мое слово. Да ладно, дело твое.

Михаил задумчиво проглотил содержимое рюмки и принялся раскладывать по тарелкам картошку.

— Ешь, пока горячая, у нас особый сорт: остынет — вкус пропал. Не грусти! Прорвемся, — и он подмигнул другу.

В это время дверь отворилась и в помещение снова вошла Оля. Первым делом проверила, как работает обогреватель — мощный! Помещение должно быстро прогреться. Затем критически осмотрела стол — все ли на месте. Костя исподволь наблюдал за ней, возможно он искал забытые черты своей Прекрасной Дамы а, может, взглядом художника прикидывал: что в ее облике осталось, а что ушло на вторые и третьи планы. Совсем другая… и все же, такая знакомая! Что-то остается в каждой женщине вневременное, наверно это виден возраст души. У некоторых, увы… душа тоже старится.

Оля переоделась и даже подкрасилась, перейдя из хлопотливого образа в иное состояние, милое и торжественное. Хозяйка Адмиральской, положение обязывает. А Костя вдруг увидел двенадцатилетнюю девчушку, упорно водящую по струнам наканифоленным смычком.

Но тут, вслед за Олей, во флигель явился еще один член семьи. Вот у кого эта самая торжественность никогда не исчезала… Небольшой, но кажущийся крупным из-за феерической пушистости кот Барик, животное весьма незаурядное, о котором нужно рассказать подробнее.

Когда котенок появился в доме, ему не придали должного значения и назвали Васькой. По мере роста пушистого малыша и обретения им незаурядных качеств, это имя как-то отпало и прицепилось другое, для кота необычное. Домашнего любимца стали звать Барометром. Некоторые гости опрометчиво называли его Барсиком, не понимая причины, в силу которой кот получил свое имя… Также они не придавали ни малейшего значения поведению кота, а зря. Впоследствии невежды платили за это серьезными расстройствами здоровья: дело в том, что кот безошибочно предсказывал погоду — не только температуру, но и давление, и даже направление ветра. Все это он доводил до сведения людей как местом своего расположения, так и позой, которую принимал.

Кроме того, у него были еще таинственные способы загодя чуять приход гостей, безошибочно их дифференцируя; еще он имел свойство определять количество продуктов, заложенных в холодильник. Когда припасов было достаточно, кот спокойно спал на шкафу, а если они истощались — ошивался вокруг хранилища еды с укоряющим видом.

Впрочем, кое-что можно объяснить — запахи, звуки и неуловимые для людей магнитные излучения… Иногда в совершенно пустой комнате кот вдруг начинал беспокоиться, прижимать уши и сверкать глазами. Кого чуял? На кого шипел и кого гнал по саду, растопырив хвост и подняв дыбом шерсть на спине? К счастью, незримый враг неизменно изгонялся, а Барометр гордо шел к своим мисочкам.

— И куда это ты надумал прорваться? — вошедшая Оля строго глянула на друзей. Довольный Барик дипломатично терся об ее ноги и укоризненно поглядывал на выпивающих мужчин.

— Странные вы, мужики, все бы вам стремиться, восходить и покорять! — в голосе Оли явно зазвучали лирические нотки. Глаза ее стали лукаво поблескивать. — Лучше бы по сторонам огляделись, оценили то, что есть! Вот сколько ты еще бобылем жить будешь?

Костя сделал вид, что этот вопрос не к нему, хотя, понятно, Оля его не мужу адресовала.

— Ничего себе, бобыль! — Миша чуть не подавился, закашлялся и тут же приобнял проходящую мимо Олю где-то повыше коленей, отчаянно подмигивая другу:

— Не бобыль, а сердцеед, ядрен пион! Красотка Дашка, подруга-актерка, гёрл-френда, ноги из ушей, пардон, от этого самого места растут, — он выразительно похлопал Олю по тому самому месту ладошкой, — в общем, от которого надо.

Супруга притворно фыркнула и отстранилась. Впрочем, лирическое настроение собеседников от этого нисколько не пострадало. Один только Барик сурово посмотрел на хозяев и прыгнул на «панцирную» кровать, после чего улегся там в довольно сложной позиции.

— Температура 12 градусов, ветер северо-восточный, давление в норме, — глянув на него, сказал Миша.

— Ну надо же! — неподдельно поразился Костя. — А дождь будет?

— Вряд ли! — задумчиво глядя на животное, произнесла Оля. И продолжила, выразительно округлив глаза:

— Он незадолго до твоего приезда утащил у детишек кисточку и начал ее грызть! А потом вдруг понесся испуганно, хвост павлиньим веером, глаза по пять рублей. Мы так и поняли — уже едешь, скоро будешь… Я картошку и поставила варить. Догадаться несложно: ты ведь художник — вот и кисточка, а в пути у тебя что-то случилось: и верно, поезд ведь поломался!

Возникла уважительная пауза, прерываемая позвякиванием ножей и вилок.

— Да уж! Там в поезде тоже кот бесился, наверно они как-то что-то чуют, — невнятно проговорил Костя: в это время он задумчиво жевал необычный бутерброд, составленный из щедро намасленного куска черного хлеба с ломтиками соленого огурца.

— Они все чуют! — это опять вставила Оля. Барик, понимая, о ком идет речь, подергал ушами: а то!

— А еще у Костеньки есть домработница Ксения, женщина приятная и домовитая, — не унимался, не обращая внимания на кошачью тему, Михаил. — И, как мне известно, к нашему Костику вовсе не равнодушная! Тоже весьма аппетитная особа, при формах. А уж хозяйственная!

Друг закатил глаза, вспоминая Ксенины пироги, рассольники и гуляши. Барик, устроившийся было надолго вздремнуть на теплом пледе, сменил позу и принялся усердно намываться. Может, хотел ближе познакомиться с Ксенией и заманивал ее в гости?

— Короче, наш Костик парень не промах, богатырь и удалец — он еще и женится, на ком-нибудь… из них! — Мишка бодро подвел итог, ловко уклоняясь от ревнивого подзатыльника супруги. Никакая женщина не потерпит, если в ее присутствии расхваливают достоинства других особ.

Миха подмигнул и наконец-то откашлялся, притворно прикрывшись ладонями:

— Вот я и говорю, ядрен пион, — прорвемся. Я вам сейчас анекдот расскажу…

— Тебе точно уже, хватит! — Оля отняла почти опустошенную бутылку, села напротив и налила себе в чистую рюмку.

— Давай, Костя! За твое счастье, чтобы ты его, наконец, разглядел!

Константин выпил, не вполне поняв, что и где именно он должен разглядеть. И это как раз была его четвертая, дозволяемая гуманным доктором, рюмка.

Оля, действительно, сильно изменилась с тех пор, когда пугливой девчушкой выходила замуж за Мишку Шишкина. Стерся образ робкого олененка, теперь это была статная, с мягким взглядом темных глаз, теплыми губами и полноватым телом предводительница стаи. Оленька расцвела особенной, бархатной материнской красотой. О скрипке она не вспоминала, а вот стихи иногда читала перед сном, как иные читают молитву, едва шевеля губами. Притворявшийся спящим супруг не слышал или не подавал виду, что слышит ее бормотания. Для него стихи были абсолютно нелогичны, бестолковы и лишены поэтому смысла. Костя в этом друга поддерживал: напишут не понятно о чем, а ты восхищайся! А Оля под них засыпала, как под плеск воды, шум леса или стук колес, снимая с души то ли тяжесть недавних хлопот, то ли легкость далеких воспоминаний. Это были навсегда заученные строчки, пожалуй, еще со школы: Пастернак, Ахматова, Блок… Ей было совсем не важно, о чем они.

Миша стихов никогда не учил и от двойки по литературе его спасали победы в очередной математической олимпиаде. Интересно, но состояние жены он, как видно, понимал — никогда не тревожил ее в такие моменты… Сложные и простые строки, сцепленные таинством рифм и созвучий, уносили Олю в нейтральные, свободные от домашних вахт и штормов воды, помогали нужное вспомнить, а ненужное забыть. Умение выйти — быть где-то «вне» — для всех одинаково целебно. Что открывает створки — Поэзия? Музыка? Живопись? Математика? Не все ли равно… Люди отворяют разные двери, но попадают в одно и то же место, в вымышленный мир творца. Мир этот создается для личного пользования, в нем создатель правит так, как хочет, видит то, что не видят другие… но сотни, тысячи подобных и созвучных ему душ спешат туда и каждому там хорошо и никому не тесно.

Миша, встав из-за стола, сделал прощальный жест обеими руками:

— Раз уж все съели и допили — бай, френд, не скучай!

Затем супруги покинули бывшее жилище кухарки и неспешно отправились в дом, пожелав «френду» приятных снов, радостного пробуждения и удачи на пленэре. Барик-Барометр, убедившись, что больше ничего интересного не будет, удалился вслед за ними.

— Не забудь Сашку! — крикнула Оля напоследок. — Он с тобой просился!

— Да я же обещал! Как можно… — ответил обиженный ее недоверием Костя.

Он с удовольствием разделся, развесив и разложив по стульям в строгом порядке шарф, свитер, джинсы. Даже носки не зашвырнул, куда попало, а разгладил и пристроил на сиденье. Костя испытывал почти физическое ощущение дисгармонии, когда вещи находились в беспорядке — в таких случаях он чувствовал, что теряет контроль над ситуацией, а это пугало.

Он еще раз бдительно огляделся и, наконец, плюхнулся в дружелюбно скрипнувшее пружинами кроватное нутро. В нем можно было покачаться, как в детстве, что Костя и сделал с непосредственной радостью. Потом он, ощущая себя почти счастливым, вытянул ноги и только хотел подумать обо всем том, что произошло днем — особенно о таинственной женщине, идущей к выходу внезапно затормозившей электрички, как тут же заснул.

Проснулся Костя в тревоге. Комната освещалась неярким желтым светом. Может, фонарь? Хотя, сейчас белые ночи… Фонарей не зажигают, откуда же этот свет? Такой теплый оттенок только свечи дают. Запах тоже свечной, новогодний, совершенно не подходящий для майской ночи. Константину показалось, что в комнате кто-то есть. Да, он не ошибся — в глубине, около стола, четко вырисовывалась фигура юноши. Размытый слабым ночным освещением силуэт, пышные волосы, тонкий профиль… Вроде Саша, или кто-то похожий, взрослее. Чужой? Или так обманчиво видится?

— Саша! Это ты? — Константин приподнялся, опираясь на локоть и начал пристально, до боли в глазах, вглядываться в силуэт на фоне бледного окна.

— Я, Константин Алексеич, я! — голос, вроде, Сашин, тембр пятнадцатилетнего подростка: немного ломается, то забирает в бас, то срывается. Интересно, зачем пришел?

— Что тебе не спится, мы же завтра должны на залив пойти. Вставать рано, а ты по ночам шастаешь!

Саша проявил неуважение: не обратил ровно никакого внимания на эти слова. Подошел к столу, задул свечу, тут же дымно и едко снова напомнившую зимние праздники… А, ведь вчера, вроде, никакой свечи не было. Стол, накрытый к ужину с другом, не подразумевал такой романтики. Точно, не было! Или… забыл?

Юноша постоял, покачался с пятки на носок… Сашино любимое занятие.

— Пойдемте в сад! — мальчик резко развернулся и направился к двери.

Костя спустил ноги с кровати, нашарил башмаки. Провел руками по груди, ощутил тонкую вязку свитера. Странно! Опять нестыковка — он одет, а накануне, ложась спать, точно снял одежду. На раздумья времени не было, нужно идти за Сашей, потому что кажется — это очень и очень важно… Из-за двери пахнуло какими-то ночными цветами, травяной влажностью. Интересно, почему ночью цветы так сладко пахнут? Их никто не нюхает, не опыляет, ведь люди и насекомые спят… Для кого эти ароматы?

Сад был неузнаваем. Костя, зябко поеживаясь, таращился спросонья на ставшую вдруг очень белой крышу Адмиральской дачи. Он отметил, что некоторые предметы резко высветлились. Белесые плитки на дорожке выскочили на передний план, куст у забора весь окинулся какими-то ярко-белыми цветами, затмившими ставшую невидимой темную листву. В этом было нечто сомнительное, настораживающее: откуда взялось столько белых соцветий? Днем их было не заметно…

«Разлапистая» сирень ушла в тень от веранды и там затаилась. Особенно неприятен был длинный сарай с приоткрытой створкой двери: из него ползла мохнатая темнота. Говорят, в этом сарае раньше была конюшня. Ничего страшного, подумаешь — лошади жили, но разглядывать его не хотелось. Воздух стоял неподвижно. Казалось, пространство медленно концентрируется и сливается со временем, тоже странно уплотнившимся, создавая особую субстанцию. Косте в ней было некомфортно: как в киселе каком-то. Он даже руками помахал: вокруг густо и тепло. А вечером было прохладно: северо-восточный ветер нагнал холода.

— Саша! Ты куда меня ведешь? — пока Костя махал руками, парень куда-то пропал. Осталось положиться на слух, крикнул снова.

Тихо. Невидимая птица, сидя в глубине темной ели, растущей у самого забора, пробует одну и ту же трель. Доходит до середины, путается и снова начинает. Как будто ей тоже мешает ощущение нереальности: сбивает с верной ноты. Наконец птахе удается связать в единую песню несколько коленец и она, как занудный педагог, твердит их без конца. Одно коленце звучит забавно: «Три Дэ, три Дэ, три Дэ!!!» Другое истерично напоминает: «Учить! Учить! Учить!» Интересно, какой предмет она преподает тут, среди этой неправильной и загадочной ночи?

Костя отвел глаза от елки и увидел Сашу буквально в двух шагах от себя. Дернулся, было, к нему с вопросом:

— Постой! Ты мне что-то хотел сказать? Зачем мы вышли в сад? Александр! Я тебя спрашиваю!

Но вопрос остался без ответа — опять парень проявил невежливость, не обратил внимания. Он слушал настырную птичью трель, а, потом, проследил взглядом, как прошелестели крылья куда-то вглубь участка. И только после этого повернулся спиной к саду, где росли пять яблонь, видимые сейчас сероватыми силуэтами.

— Вы ведь знаете, кто она? — парень взглянул полувопросительно, словно угадывая заранее ответ.

— Она?! Птичка эта? — Костя изумился такому вопросу. — О ком ты? Про кого говоришь-то???

— Про женщину. А вы ведь с ней знакомы! — Саша язвительно рассмеялся. — Неужели не узнали?

Косте все никак не удавалось заглянуть собеседнику в глаза. Тот опять в упор смотрел на покинутую птицей ель.

— Да я в первый раз видел! И потом, откуда ты-то знаешь? Что я ее встретил, в поезде… вчера…

«Может, я сам рассказал?» — подумал про себя, сомневаясь уже во всем, Костя.

— Не только я, ее многие… знают! — уклонился от ответа Саша, — она известная личность как-никак.

— Да кто это?! Кому известная? — Костя вдруг забеспокоился.

Он чувствовал, что за словами подростка кроется что-то очень важное и, в то же время, опасное. Вылезающее наружу, как темнота из бывшей конюшни. Ситуация катастрофически выходила из-под контроля и порядок в ней навести было невозможно.

Теперь Саша вроде стал выше ростом, отошел в темную гущу куста сирени. Да Саша ли это? Ну вот — стихи читает… Странные какие-то! Только этого не хватало, и так мурашки по спине бегут, без этих замогильных стихов. Костя впился ногтями в ладони — старый прием, если снится плохой сон. Сразу выскочишь, проснешься… Не помогло! Пришлось выслушать всю эту ахинею. Ох, не зря Костя, любящий конкретность, к стихам всегда с подозрением относился — особенно к непонятным.

Случай у судьбы слуга.

Неразгаданный тобою,

Он соединил века —

Не ходи чужой тропою.

Изо всех найди свою,

Хоть в зеркальном отраженьи.

А сейчас ты на краю,

Над тобой сгустились тени.

Долго ждет тебя любовь

В царстве тьмы и в царстве света.

Нужно вспомнить лишь об этом…

Ты умрешь. Воскреснешь вновь.

Эти строчки прозвучали так, словно их прочитал кто-то, находящийся очень далеко. Гораздо дальше, чем этот сиреневый куст. Неприятные стихи несомненно имели к нему, Косте, прямое отношение. Вот кому это адресовано: «Ты умрешь»?! Да и все остальное содержание не радует — про сгустившиеся тени и чужую тропу… Постой! Может, мальчик и правда болен? Может, сумасшедший? От этого стало легче. Чужое безумие всегда действует успокаивающе — к нам это не относится, мы в своем уме. Ну да, например, как понять вот эти странные слова:

«Вы все сами знаете, но забыли… Как только вспомните кто она, будете спасены».

Явно помешан на мистике, нужно с родителями поговорить! Пришел, принес свечку, выманил в сад… Ничего необъяснимого. Костя вдохнул поглубже, пошевелили плечами, это взбодрило.

Но тут ветер прошелся по темным листьям, они зашуршали, закрутились и сникли. Расплылась непонятным пятном серебристая крыша дачи; то, что было сараем, завалилось вбок. Все сдвинулось с четкого ракурса, стало отмываться, как акварель, опущенная в воду. Саша, видимый темным силуэтом, вдруг побледнел, делаясь прозрачным, а потом и вовсе исчез. Видение пропало, а голос остался:

— Вспоминайте! Это важно! Мама просила Вам помочь, Константин Алексеич!

— Мама просила!!! — крик стал громче, зазвучал очень реально:

— Константин Алексеич!!!! Ну, просыпайтесь же. Вас никак не разбудить!

Теперь это точно Сашин голос: звонкий и отчаянно настойчивый… Похоже, мальчик звал уже давно. И стучал в окно — вежливо, но требовательно. Костя открыл глаза и тут же яркий солнечный свет ударил по зрачкам, пришлось зажмуриться, натянуть на лицо одеяло. Утро, давно уже утро, и он все безнадежно проспал! Конечно… Это был сон. Просто дурной сон, навеянный тревожными мыслями, порожденный разгулявшимся воображением. Какое счастье: только сон.

Вскочив, сразу захромал. Ногу отлежал… Значит, лег неудобно, кровообращение нарушилось, оттого и сны…

Костя внимательно взглянул на Сашу, которому открывал дверь, впуская внутрь. Невольно прокрутил в голове сновидение — как они вдвоем куда-то ходили и о чем-то разговаривали. Как будто бы речь шла о женщине… Да! Ее нужно вспомнить. Все женщины, которых он мог вспомнить в данный момент, не подходили. Она была чем-то отлична от них, как если была бы, скажем, статуей в саду… живая, но не совсем. Что-то бродило в наполовину проснувшемся сознании, как тени рыб под мостом… Ухватить никакой возможности, а руки прямо-таки чешутся.

Он четко помнил только отворяющуюся дверь, силуэт молодого человека, идущего вглубь сада и, еще, птицу помнил: она была внутри елки и оттуда выдавала необычные рулады. Дальше все тонуло в тумане, обрезки сна плавали в сознании, словно яблоки в компоте, но цельной картины не получалось…

Да, а ведь Саша, если во сне это был он, говорил о женщине-загадке, встреченной в электричке. Вот оно, доказательство, что это был сон — реальный Саша о ней наяву знать не мог.

— А ты мне сегодня снился, — не отрывая глаз от подростка, неожиданно ляпнул Костя, — мы даже ходили куда-то. Вместе.

Тот спокойно выдержал вопросительный взгляд «Константина Алексеича», ничего не ответил и, пожав плечами, прошел к окну. Он явно что-то высматривал в саду, ожидая, когда гость соберется для прогулки. А Костя, перекладывая из рюкзака вещи, вдруг задержал взгляд на букете нарциссов. Ему показалось, что за ночь они завяли. Такие живые и свежие вчера, сегодня стали жухлыми, их лепестки подсохли и как будто оплавились по краям. Вот и второй рисунок: тот же букет, а цветы уже умирают. Сколько прошло времени — всего одна ночь? А по ним кажется, что больше… Чудно!

— Саш! Я задам тебе деликатный вопрос, но, если хочешь, не отвечай!

— Почему? — пожал плечами мальчик, — я отвечу, деликатный вопрос — это круто!

— Ты пишешь стихи?

Саша издал какой-то невнятный звук, включающий в себе разнообразные гласные.

— А-ууу-ээээ… Как сказать? Пишу, наверно. Только я их никому не показываю.

— А мне? Мне покажешь?

Ответ был предельно лаконичен:

— Неа.

Саша торопил. Он, как обычно, выглядел болезненным мальчиком, бледным и углубленным в себя. Старался прятать свою неуверенность за разными жестами: то потирал нос, то покачивался на подошвах, то приглаживал пышную шевелюру. В данный момент он приподнимался с пятки на носок, всем своим видом выражая крайнюю степень нетерпения.

— Иду, иду! — Костя потер подбородок. Побриться уже не успеет… Позавтракать тоже. И вдруг споткнулся на этих обыденных соображениях, достав из рюкзака плоский бумажный прямоугольник, конверт с очередным неприятным посланием. Этот небольшой предмет сам ткнулся в руку, словно напоминание, пальцы сомкнулись уже машинально. На лице Кости отразилась досада и, даже, отвращение. Брезгливо повертев конверт перед собой, немедля запихал обратно. Потом, отряхнув руки, вышел вслед за Александром.

Они пошли на залив. Предсказанный Бариком ветер гнал по поверхности воды наискосок к берегу резвых барашков, которые бежали, перепрыгивая камни и увязая в мокром песке. Пахло сырыми водорослями. Сосны подбирались близко к воде, выпускали корявые корни, хватались за любую возможность сделать еще шаг, но вода не пускала, подмывала и даже валила некоторых из них. Чайки суетились на нейтральной полосе прибоя словно пограничники при ловле шпионов. Берег был покрыт сухими трубочками стеблей прибрежного растения, напоминающего камыш, или это и был такой приморский камыш? Костя этого не ведал. Зато он знал, каков он на вид, на цвет, наощупь. Знал, как это нарисовать.

Пока он объяснял все что нужно о воздушной перспективе, пока они делали эскизы и сравнивали оттенки, Костя старался не думать о желтом прямоугольнике, валяющемся в рюкзаке. Это было письмо, обнаруженное в почтовом ящике, с адресом и фамилией, напечатанными над синими полосочками. Письмо вклинилось в кипу бумажек, счетов за электричество и квитанций. Костя сразу опознал его, а ведь первое письмо чуть было не выбросил, посчитав чем-то вроде рекламной рассылки. Третье по счету, оно было таким же досадным сюрпризом, как и два предыдущих.

Константин считался популярным портретистом и, потому, в заказах недостатка не было. Рисовал как знаменитых людей, так и малоизвестных, увлекаясь особенностями натуры. Как-то раз ему в руки попались записки госпожи Марии Тенишевой, жены известного мецената Тенишева, основателя Тенишевской гимназии. Весьма ядовитая дама, по какой-то причине ужасно невзлюбившая художника Илью Репина, писала, что тот частенько приставал к женам богатых господ с просьбами написать портрет, буквально даром. Когда дама соглашалась, художник, по словам этой Марии Тенишевой, высылал огромный счет на адрес мужа. При этом, по утверждению все той же Марии, портреты получались плохими, лица искаженными, одежда нелепой.

— Вот и мотайте на ус! — повторял Константин студентам в бытность своего преподавания в Академии. — Портреты писать — самое сложное дело. То есть, если их по-настоящему делать, а не с фотки срисовывать… Мало кто готов увидеть себя глазами художника, а уж женщины… Не каждая к этому и стремится. Зато портреты — это удивительный и увлекательный жанр.

Иногда случалось так, что заказчик оставался недоволен работой Константина. Ну уж если картины самого Ильи Ефимовича подвергались столь жестокой критике, то удивляться не приходилось… Портреты, которые выходили из-под Костиной кисти, были очень выразительны, ярки, харизматичны, то есть, на грани… И поэтому не всегда нравились заказчикам. Как правило, чем богаче были заказчики, тем реже нравились им портреты. За них, конечно, платили, но редко заказывали повторно и не стремились развешивать на стены. Однако что-то иногда заставляло людей заказывать снова — скорее всего, слава модного портретиста, а, может, и противоречивое желание взглянуть на себя со стороны. Хотя бы иногда, в одиночку, без свидетелей.

«Мне как-то не нравится! Я тут на себя вообще не похож» — таково было мнение, которое очень часто слышал Костя о своих работах. И никаких объяснений. А портреты были хороши… Сначала в глаза бросалось именно феноменальное сходство, а позже, присмотревшись, можно было проникнуть во внутренний мир тех, с кого он писал. Человек обнажался, сбрасывая покровы, как кочан капусты сбрасывает тугие сахаристые листья под ножом проворной кухарки. Умел художник Костя докопаться до «кочерыжки»! Вот это-то и губило все. Никто не хотел так подставляться. Все стремились выглядеть безупречно, достойно и монументально, особенно, если это были мужчины. Женщины желали быть на портретах красивыми и молодыми — несмотря на возраст, внешность и лишний вес.

О, незабвенная госпожа Тенишева! Интересно, какой хотели выглядеть Вы?

Хотя, может быть, вины в этом нет — человек зачастую видит себя совершенно не так, как видится со стороны на самом деле…

Заказчики-мужчины высокого ранга требовали изображать их солидными, внушающими доверие, респектабельными. Еще в последнее время модно было выглядеть спортивно. Представляться глупыми, жадными, злыми или подлыми не хотел никто. Чванливыми, лицемерными и самодовольными — тем более. А Костя был рабом своей кисти, пленником верного мазка и правдивой проработки мелочей! Точность — признак большого мастерства и то, что составляло сущность заказчика, его скрытое, тайное — текло с холста, как ядовитый газ из порванного шланга, вне зависимости от желания. С этим ничего нельзя было поделать. «Неужели кто-то настолько недоволен моей работой, что пишет мне эти угрожающие письма?» — думал Костя. — «Да нет, не может быть…»

…К обеду в Адмиральскую наши рисовальщики вернулись с залива порядком уставшими. Саша — от напряженных попыток связать воедино и горизонт, и прибрежный камень, и сосны, и чаек… Соединить все это бегущими наискосок водными стадами, погоняемыми небесным пастухом. Наполнить неярким светом и упругим воздухом, сквозящим сыростью и исчерченным взмахами чаячьих крыльев. Получилось не очень.

Константин, наоборот, сделал пару эскизов, совсем не стараясь, и не думая о воздухе и чайках. Точки, мазки, пятна, пятна… Косая тень, блик — все было ему послушно — мастер! Дома по памяти допишет.

Обед, который подавался на большой, скорее напоминающей комнату, веранде Адмиральской, был тщательно сервирован: чего стоила только одна кружевная, цвета топленого молока, скатерть! Тонкий фарфор с вензелем на обороте, столовые приборы с тяжелыми позолоченными ручками. Оля обожала посуду «с историей», любила фарфор и хрусталь и, если в обильных семейных закромах такую не находила, прикупала кое-что на барахолке, иногда — за сущие копейки.

Одно слово — Адмиральская дача: здесь и правда веет чем-то старинным, так и мерещатся дамы в кружевах, мужчины в морской форме, шпаги, шляпки… Вон какой диван — располагающий к изящному отдыху. На нем бы графине какой-нибудь сидеть, с болонкой! А теперь на нем сидит лучший друг Миша и весело поглядывает на хлопотливую супругу… никаких шляпок и эполет… Где они — былые адмиралы? Да и Бог с ними.

Капустный пирог лежал на причудливом блюде, как король на перине. Узкие, искрящиеся рюмочки взволнованно толпились вокруг повелителя. А как пахла запеченная в яблоках утка в чугунной гусятнице… Что и говорить — умелая хозяйка сродни художнику, только ее шедевры, увы, живут недолго.

Поделившись с Бариком утиным крылышком, Константин стал собираться в обратный путь. Сколько можно есть! Да и друзья устали, Оля вон совсем дремлет… Решено было ехать на автобусе, так и удобнее и с поездами связываться не нужно. «Мало ли что еще произойдет» — решил бдительный в смысле неприятных сюрпризов Константин.

— Что-то ты рассеян, друг мой, печален! — заметил Миша, провожая его до остановки, — не случилось ли чего?

— Так, мелочи… Обычные производственные заморочки… А вот, кстати и автобус выруливает! Давай, до скорого!

Миха только головой покачал.

Поговорить о проблемах как-то не получилось: Костя так расслабился, что все неприятности показались незначительными и даже надуманными. Странный сон с предсказаниями, наоборот, погрузил в довольно-таки мрачные размышления, в которых было много необъяснимого, такого, с чем приставать к друзьям не захотелось, тем более, что во сне фигурировал, вроде бы, их сын. Если подумать, письма и Дашка — это чисто Костины проблемы, ему и решать. Зачем их-то грузить? Ну а про женщину и вообще. Подумают, чокнулся.

Однако на обратном пути, пригревшись на заднем сиденье автобуса и подремав немного после кулинарных шедевров хлопотливой Оленьки, Костя, волей-неволей, опять вернулся к прежним невеселым мыслям. Вспомнилось вчерашнее письмо… Настойчивость, с которой авторы писем стремились его запугать, раздражала, как зубная боль. Кто же отсылает эти письма? Зачем??? Или, это результат того случая, с одним заказом?

Не так давно он написал портрет активного политика, депутата и мецената: нужны были деньги, очень! Решил бороться с собою и с «дефектным шлангом», заткнув дыру в нем с помощью чувства юмора и с трудом достигнутого приступа пофигизма. Постарался, чтобы кроме внешнего сходства ничего нежелательного не просочилось, хотя не одобряемое правоохранительными органами прошлое этого депутата отчетливо угадывалось в жестких чертах. Дашка очень просила: «Ну что тебе стоит!» — давно уговаривала его в Испанию съездить, на Майорку. «Нарисуй без этих твоих глупостей! Ты ж вместо портретов карикатуры делаешь!» Гонорар был бы кстати. Костя постарался и написал «без глупостей». Вроде получилось — брутальность, зоркий взгляд, хорошо читаемый запас разностороннего опыта. Хозяин жизни, одним словом, а прошлое… мало ли. Короче, сумел навести мостики через слякотные лужи. В душе осталось гадкое ощущение, и он поклялся сам себе, что больше никогда такого делать не станет…

А во вчерашнем, третьем, письме ясно сказано:

«Тебя предупреждали, а ты не послушался. Всему есть границы. Пеняй теперь на себя! Готовься ответить за все».

Ё-моё! За что — «за все»??? Что за дурацкие угрозы… Заказчик-то ведь одобрил… Да нет, он прямо сказал: «В тему! Если что, будем обращаться, супругу там изобразишь, детишек, собачку». Заплатил даже больше, чем оговаривали… А потом предложил подумать:

— Ты реальный художник, такие сейчас нужны. А то рисуют кубики какие-то, и хотят впарить подороже. Массам это не надо. Не хочешь ли приобрести крутую площадку для выставок, для продвижения, так сказать, в различных форматах предметов искусства, способствующих сближению с народом? Возможны очень различные форматы — думайте, маэстро! Мы, то есть, город, пойдем навстречу.

Костя тогда сразу отказался «приобретать и продвигать в различных форматах». Депутат пожал плечами и вежливо ответил, что «в данный момент не настаивает, однако надеется в дальнейшем на правильное решение». На том и разошлись… И что??? Вскоре Костя получил первое письмо. Там в неприятно резком тоне утверждалось что он зарвался, много себе позволяет, серьезные люди недовольны его художествами. Костя решил — может, брутальный депутат обиделся, что «правильное решение» не возникло? Он не удержался, позвонил депутату и меценату в одном лице, но тут же стушевался, промямлил что-то о том, что получил странное письмо… Депутат даже не сумел скрыть изумления: «Мои люди таким глупостями не занимаются». Действительно, зачем им это?

Умом он понимал — угроза беспочвенна, а душой чувствовал, что именно это и плохо. У беспочвенности нет предела и неназванное преступление всегда больше конкретного. Он понимал — это повод прицепиться, самое неприятное только начинается — так в глубине Костиного сознания завелся змееныш, свивший себе логово в безосновательной пустоте. На душе было погано. Ощущалось что-то неопределенное, какая-то нестыковка… Во втором письме, полученном вскоре, также были предупреждения и угрозы. Да нет, это точно не депутат…

Зато Даша, узнав о предложении влиятельного чиновника приобрести «крутую площадку для выставок» буквально вцепилась в бедного Костю, как черт в грешную душу. Работа над заказными портретами являлась теперь, после ухода с преподавательской работы, основной статьей дохода Константина. Пейзажи и натюрморты прибыли не приносили, хотя их он тоже писал — и с большим удовольствием. Слабо разбирающийся в ботанике и прочих естественных науках, он чувствовал природу и заключенные в ней тайны почти как кот Барометр — тем же звериным, внутренним чутьем. Но ведь мало кто мог это оценить по достоинству… Вот и Дашка, давно уже требовавшая перестать заниматься ерундой, как она называла процесс создания и портретов, и пейзажей, теперь настойчиво советовала, согласившись на выгодное предложение, наконец-то купить ту самую «галерею», как она называла небольшой, но выгодно расположенный, выставочный зал…

— Там, в галерее, — настойчиво вещала подруга, — можно выставлять работы модных художников, скульпторов, фотографов. Там будет тусовка!!! А уж как привлечь «пипл», я знаю.

Костя только морщился…

— Кстати, твои картины тоже можно выставлять! — парировала Даша, — будут покупать, куда денутся, если мода пойдет.

Да… Возможно, это принесло бы деньги и связи. Дашка умела смотреть вперед, работать на перспективу. Она была дальнозорка как капитан пиратского фрегата и практична как чухонская крестьянка. Иногда Костя думал, что она права. Некоторая доля тщеславия была ему не чужда и досадно бывало порой, когда «талант», гораздо менее даровитый, чем он, бурно прокладывал себе дорогу, ловко обходя на поворотах.

А так — свой зал. Черт возьми, заманчиво, но связываться, хоть убей, не хочется… Художник он, не предприниматель! Необходимость дать срочный ответ тоже досадно портила настроение. Во-первых — время, которое жаль тратить на беготню с документами, во-вторых — деньги, придется в долги влезать… И еще, в-третьих — он неохотно себе в этом признавался, отношения с Дашей перейдут в другое русло, ведь они станут в таком случае компаньонами.

После развода Костя принял решение никогда больше не вступать в брак. Семья не для него, о чем он говорил открыто и неоднократно. Подруга с ним не спорила, тоже любила подчеркнуть что она независимая женщина, однако, у него появилось предчувствие, что эта независимость устраивает ее все меньше и меньше… Они встречались уже четыре года, их отношения волей-неволей «пустили корни» — проросли в быт: совместные поездки, повседневные заботы, общие планы. Если так дальше пойдет, нужно будет решать: оформлять законным образом или расставаться. В какой-то мере ситуация напоминала то, что произошло между ним и Олей, только с точностью до наоборот — тогда он не созрел для брака, а нынче… перезрел.

…Вернувшись домой после выходных, проведенных на Даче, уставший от нервотрепки Костя решил: «Плюнуть на все, да и поехать с Дарьей на Майорку! Гонорар получен, никто его отнимать вроде не собирается. Надо просто отдохнуть, ну их всех в камбуз. И женщин со спиной, и придурков с письмами, и нелепые сны с кудрявыми мальчиками, читающими стихи. В Испании он, наконец-то, отдохнет. Там тепло, там море, архитектура и гондолы — или они в Италии… Да, не все ли равно, главное — архитектура».

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Пальма-де-Майорка. Новая встреча с незнакомкой. Сплошное надувательство.

В тот год лето так и не снизошло до жителей града Петрова. Довольно теплый конец мая неожиданно увенчался заморозками. В июне было дождливо и промозгло, словно небо превратилось в старое дырявое одеяло, а земля — в прогнивший от сырости матрас. В промежутке между этими непривлекательными постельными атрибутами копошились отчаявшиеся люди. Зонтики царили в городе, как грибы в лесах — и те, и другие вызывались к жизни дождями. Дворовые кошки передвигались короткими перебежками, стараясь не попасть в лужу и, вопреки натуре, не обращали внимания на собак, прохожих и голубей. От сырости все стали пассивными.

Кот Барик, проживающий в Адмиральской даче, беспробудно спал на универсальном книжно-продуктовом шкафу, с незапамятных пор стоявшем на веранде. Это было знаком крайне неблагоприятных погодных изменений. Кот обернулся пушистым хвостом, выбрал самую высокую точку в присвоенном им пространстве и ожидал, как видно, всеобщего затопления.

— Лета не будет! — изрекла Оля, доставая кота со шкафа и отряхивая животное от пыли, чтоб убедиться, что оно еще живо. Барик утвердительно боднул хозяйку в подбородок и потрусил следом на кухню — наводнение неизбежно, но зачем же голодать!

Костя и Даша, изменив своей привычке посещения теплых стран осенью, когда там почти не ощущается знойное дыхание тропиков, отправились в поездку в неподходящее время, в июле. Очень уж захотелось солнца и теплого моря! Чего-то жаркого и даже знойного, питающего свободу, беззаботность и придающего острую негу ощущениям.

Всего этого оказалось в избытке, как только они сошли по трапу самолета. «Нега ощущений» не заставила себя ждать: яростное светило спикировало на головы, словно раскаленный кирпич. Даже за поручни автобуса браться было боязно… Потная работница турагентства, развозящая туристов по отелям, напоминала ошпаренную морскую свинку, когда, спрятав в белой тонкой шали красное лицо, все повторяла об опасности прямых солнечных лучей, округляя при этом глаза и робко высовывая нос наружу.

Днем в городе температура зашкаливала, улицы словно вымирали — наступала сиеста. Наши путешественники довольно быстро адаптировались и умело избегали тех самых прямых атакующих лучей, прячась в тени. В часы сиесты Константин рисовал старые дворики, струящийся плотный зной и оливковые деревья. Никто не мешал, не заглядывал через плечо…

Густые тени рождали в душе чувство умиротворения. Тот, кто умеет наслаждаться сиюминутной красотой, способен почувствовать внезапное счастье, похожее на резкий спуск с горки, когда внутри что-то отрывается — может, душа? Человек падает, а она не поспевает и ее можно ощутить — так азартно она летит следом!

Костя жару почти не замечал — располагался где-нибудь под навесом; опустив поля широкой шляпы, отпивал из запотевшей бутылочки холодную воду. Осматривался… Выбирал. Если не дергаться попусту, а сидеть вот так, неторопливо нанося мазок за мазком, неспешно думая о своем, то плавные движения кисти уносят куда-то далеко, время летит незаметно, процесс становится самодостаточным.

Так он блаженствовал часами, пока холст не начинал жить своей жизнью, привнесенной в него простым смешением красок. А Костя, вглядываясь, хорошо ли легла тень, наклонял голову набок и насвистывал что-то. Ну — вылитый Ван-Гог, или не Ван-Гог, а… скажем, Клод Моне. У них там тоже было жарко, а он как раз начал отпускать усы и бородку — так что сходство становилось несомненным.

Даша вставала очень рано. После ленивого пляжного времяпровождения, включавшего в себя утренний неопасный загар и купание в теплой, неестественно голубой водичке, она приходила в номер свежая и жаждущая объятий.

Костя просыпался и ждал, сидя на балконе, изредка поглядывая вниз — идет? Испанская любовь была такой же беззаботной и беспечной, как легкий южный ветерок: не остужает полуденного жара, но без него никак.

Потом парочка отправлялась на завтрак и дальше их пути расходились. Даша спала в номере под кондишеном, Костя шел рисовать. Жизнь текла курортно и расслабленно. К вечеру становилось прохладнее, если можно назвать прохладой то, что в Питере, наоборот, считается жарой: понятие тепла и холода очень относительны.

Здесь — это прохлада и можно отправляться обедать и осматривать достопримечательности. Костя забыл обо всем, вернее о том, что постоянно напоминало наподобие зубной боли, вроде и не острой, но неотвязной. Все ушло куда-то под действием южного солнца и теплого моря. Разумом Костя понимал, что проблемы никуда не делись, но здесь о них можно было не думать. Он был почти счастлив.

В тот день, как только схлынул зной, парочка вдоволь накушалась местной экзотики в одном из бесчисленных ресторанчиков и пошла осматривать замок Кастель-де-Бельвер, чьи мощные стены и башни можно было видеть практически из каждого уголка города Пальма де Майорка. Изящные арки и ажурные переходы давно волновали Костю как художника, кроме того, замок был уникален — нигде больше в мире не существует таких сооружений в готическом стиле, но при этом все элементы округлой формы. Как известно, готика подразумевает углы и, зачастую, острые.

И вот теперь Константин как завороженный смотрел на это архитектурное чудо, а Даша торопила поскорее посетить Башню Почета и на этом закончить культурную программу, чтобы отправится по магазинам. К башне вел мост с двумя арками. И надо же так случиться, что там, на мосту, он снова увидел ее — женщину с обнаженной спиной!

А ведь к этому времени Костя невежливо вытолкнул полуголую даму из своих воспоминаний, отнес к разряду «померещилось» и закопал на погосте случайностей.

Она появилась, как тень Командора — неотвратимо.

Женщина опять шла неторопливо, мелкими шажками, на ней была длинная юбка, которая придерживалась тонкой, почему-то не загорелой рукой.

Снова такое же положение корпуса — статичный полу-наклон, словно что-то не дает распрямиться… Спина женщины, рискованно открытая, была точно такой же как тогда — хотя здесь, на курорте, и не такие обнажения были оправданы.

И точно так же, как в поезде, Костя, как ни старался, не смог увидеть лицо, хотя это и понятно — женщина шла в башню, не оборачиваясь. И опять «знакомую незнакомку» вскоре скрыли другие спины, только тут преобладали не теплые кофты и куртки, а майки, топы и блузы.

Острое, как укол ножа, чувство, что он эту даму хорошо знает и вот-вот вспомнит, сменилось мигом пришедшим разумным объяснением: он же видел эту женщину в электричке, вот откуда это ощущение! И все же объяснение было малоубедительным: он не просто второй раз видит эту сильфиду: он с ней был хорошо знаком, она всплыла из давнего прошлого… вот-вот все вспомнится! Вот-вот!

У Константина даже во рту пересохло, и эта сухость упала в желудок тяжелым камнем. Откуда пассажирка электрички здесь, на Майорке?! В том же наряде, с той же наклоненной спиной? Не может такого быть… слишком неправдоподобно для совпадения.

Розыгрыш? Какая-то странная женщина надела бальное платье; по этой причине она и запомнилась — очень уж отличалась от остальной толпы в сумятице питерского поезда. Потом — какой-то дикий сон о том, что очень стоит вспомнить кто она. Важно это, видите ли, чрезвычайно важно. А вот вспомнить и не удалось, хотя крутится что-то в голове… Причем не то, чтобы человек конкретный… И — лицо! Где оно? Лица-то у незнакомки вроде и не было. Боже, какой бред!!!

А может, это просто возрастные изменения психики? Голые тети мерещатся. Возможно, даже тормозят электрички, пытаясь привлечь внимание. Въедливый фрейдист докопался бы до глубин подсознания, и спас бы от неминуемой психической болезни…

Вдруг Косте показалось, что солнце парит нещадно, воздух дрожит, все плывет. Так это мираж?! Солнечный удар. Не нужно было сидеть во дворе и так долго рисовать. Уфф… Показалось?!

Бедняга потер вспотевший лоб и оглянулся — куда бы присесть? Понятно, что в «почетную башню» он не пошел к радости Даши, которой надоели местные красоты. Нужно было успокоиться, подышать ровно, расслабить мышцы, посчитать до ста. Воздух, кстати, легко проникает в легкие, только его почему-то мало.

Да-да, это только померещилось! Нервы совсем никуда. Впечатлительная натура, чтоб ее. Неожиданно вспомнился Исаак Левитан: говорят, был крайне нервозен и даже психопатичен в обычной жизни, а ведь какие безмятежные пейзажи писал… Тут, как назло, угнездившийся с недавних пор внутри змееныш оживился:

«Неужели? — пропищал его въедливый голосок. — Мираж, говоришь? И никакой женщины нет?!»

М-да… Права тварь чешуйчатая. И что ему ответить? Есть женщина, есть, вернее — была. Померещилась или нет, но он видел даму отчетливо, все детали рассмотрел.

Интересно, а кто-нибудь еще ее видел?!

Но не спрашивать же об этом Дашку, которая вообще не смотрела в ту сторону — нетрудно догадаться, что скажет. В данный момент она радостно махала рукой каким-то явным соотечественникам, узнаваемым везде и всюду по яркой пляжной одежде с признаками романтического эротизма у женщин: все, как на страницах модного журнала. При милых дамах несколько непонятных особей унисекс — возможно, тоже дамы; еще на двоих «человецах» вообще какие-то скорбные обноски, у пары мужчин — небрежно-богемный стиль. Киношная тусовка.

Даша взмахнула прозрачным голубым рукавом в сторону Кости и затараторила:

— Познакомьтесь: это Константин! Да-да… художник. Очень известный. Я ведь вам говорила.

— А это — тот самый режиссер, ты помнишь, Костя? Ну как же? Очень, очень известный! Мы были на премьере… Эй! А что это ты тут на камнях расселся?

Костя вежливо улыбался, стараясь быть предельно любезным. Привстал, но тут же опустился обратно.

— Очень приятно! Нет-нет, спасибо. Я что-то устал сегодня… Жара, знаете ли. Да, я и тут работаю, пишу этюды. «Мы, люди искусства?» — да, разумеется. Ну, что вы, куда мы денемся? Творчество — это судьба.

Все глубокомысленно помолчали. «Унисексы» приобнялись — может и не «дамы» кто их знает, может, они разнополые? Или им все равно?

— Костик! Ты идешь с нами? — Дашка небрежно повела плечиком.

— А, нет… Я наверно перегрелся… Как-то неважно себя чувствую, даже не знаю… Пойду в отель! А ты, конечно, можешь…

Костя отстраненно посмотрел на предвкушавшую развлечения Дарью.

— Ну! Давай! Хоть оторвемся малость! А то — вообще… скука, башни какие-то, — Даша уже подпрыгивала на месте. — Споем!

— Что? Караоке? Ой, это точно — без меня! — Костя совершенно не переносил хоровых песнопений под картинки.

Несколько минут еще длился вроде бы непринужденный разговор, но и он иссяк. Костя понял — пора раскланиваться, что и сделал, произнеся необходимые фразы.

Шумная компания разместилась в две машины и умчалась. Курортный зной достиг своего апогея.

Вернувшись в номер, Костя выключил кондиционер — в помещении было достаточно прохладно и вышел на балкон, или, скорее, на небольшую теневую лоджию, где стоял столик и пара стульев. Глубокая тарелка была завалена креветочной шелухой, словно розовыми лепестками глубоководных цветов, от нее пахло йодом. Костя, не терпящий беспорядка, вынес мусор, вытер мраморный столик и расположился с чашкой свежесваренного кофе.

«Я, наверно, стал ископаемым глубоководным тритоном, не вижу прелести тусовок в модных компаниях» — такие мысли приходили в голову уже давно…

Эти туманные сравнения из области палеонтологии, в которой Костя тоже не очень разбирался, удивляли его самого.

Вечер был тих и безгранично доступен всем органам чувств. Пахло, звенело, обволакивало… Вокруг простирались курортные виды: белые кубики домов, синяя тесьма моря вдали. Костя заново, но уже как-то лениво, без прежних эмоций, перебирал в памяти события минувшего дня.

Стремительно темнело. Где-то загремела, загрохотала дискотека — так он мысленно назвал источник зажигательной танцевальной музыки. Возможно, как раз там и обрели немудреные радости утомленные солнцем киношники. Да и драйв им в руки, это же замечательно!

Ночной воздух был уже привычно теплым и каким-то густым… Как тогда, во сне. Костя вдохнул глубже, стараясь определить, чем пахнет. Белыми пряными цветами и жареной на углях бараниной? Крошащимися раковинами с подвяленной мякотью моллюска внутри или рыбьей чешуей, застрявшей в просоленных ячейках сетей? Чем-то южным, чужим и, в то же время, знакомым с детства. Так пахло со страниц теперь уже забытых книг…

Он не стал зажигать огня, расслабленно любовался полной луной.

Она царила в небесах, огромный желтый диск зависал над миром, придавая площади, на которой находился отель, какой-то потусторонний вид.

Когда светит солнце, его лучи всегда приближают и добавляют что-то: рождают теплые световые пятна, увеличивают объем предметов, насыщают воздух. Тепло обычно кажется выпуклее, ближе, роднее. А все тот же солнечный свет, но уже отраженный поверхностью луны, представляется удаленным, вогнутым, всасывающим в себя нашу жизненную энергию, безмолвно зовущим туда, за черту…

Но как же он привлекателен этой болезненной, страшной красой! Ночные тени подчеркивают замысловатые детали архитектуры: трепещущие листья, шевелящиеся крылья; кажется, что оживают резные статуи с пустыми глазами, тут и там мерещатся причудливые образы. То, что незаметно и абсолютно безвредно днем, резко и недоброжелательно проявляется ночью.

Константин взял было блокнотик, намереваясь зарисовать эту лунную мистерию, но передумал. Изнутри пришло ощущение беспокойства: не рисовать сейчас нужно, сидя на стуле и глядя на площадь с высоты второго этажа, а спуститься туда, ближе к запахам и сонным шорохам листьев финиковой пальмы, что росла во дворе…

Недавнее нездоровье полностью прошло, появились сила и бодрость. Он списал это на благотворное действие кофе… Говорят, хорошо помогает при перегреве: так и есть. Ему захотелось выйти на улицу, прогуляться — ночной город настойчиво звал его.

…Узкие улочки освещались тускло, если освещались вообще, больше света давала луна на открытых пространствах; он плохо знал город, а ночь делала местность и вовсе неузнаваемой. Зато какая восхитительная свежесть! Художник азартно огляделся — приключение, полное новизны. Вокруг никого, словно он один в незнакомом месте, даже грохочущих аккордов «дискотеки» тут не слышно. Мягкая, непривычная тишина, в которой, наверно, скрытно живут удивительные звуки…

Забрести бы куда-нибудь, блуждая в лабиринтах мощеных переулков, потом внезапно выйти на берег — скинуть одежду и поплавать… Провели столько времени у моря, так и не искупавшись ночью — непростительно. В воду! В нечто темное и загадочное. Не зря он сравнивал себя нынче с тритоном, наверно. Костя засмеялся.

А ну-ка! Не пойти ли вон туда: вроде с другого конца улицы доносится запах морской воды.

Вокруг гостиницы, расположенной на площади, было еще светло, но стоило свернуть в узкую улочку, как Костя окончательно почувствовал себя одиноким путником в затерянной стране. Это было приятно, потому как не страшно — ну какие тут могут быть опасности! Здесь, вокруг отелей все охраняется, все рассчитано на туристов, которых, кстати, почему-то не видно — спят, вероятно.

Да к тому же скоро рассветет, сразу станет понятно, куда забрел! Тут идти-то некуда, в любом случае к морю выйдешь — эти мысли успокаивали и настраивали на приключенческий лад.

Так он шел, представляя себя то средневековым странником, то сошедшим на берег пиратом; брел, не очень заботясь о направлении, рассматривал удивительные здания, ни одно из которых не было похоже на соседнее, и совершенно потерял направление, как вдруг…

Он увидел вывеску. И написано там было по-русски! Одинокий странник от неожиданности прикусил язык, а пират громко присвистнул — содержание мудреной надписи чуть было не заставило его споткнуться. Впрочем, к средневековью эта надпись имела весьма реальное отношение.

«Предсказательница будущего, магистр Белой и Черной магии», ниже — то, что он не совсем разобрал: непонятное имя, много каких-то загадочных титулов. Все это было окружено звездочками, лучиками и прочими магическими намеками на неоспоримость содержания вывески.

«Ведьма! Чего там, и не сомневайся!» — подсказал странник.

«Вешали мы таких на реях» — вздохнул пират.

«Опять какая-то чертовщина» — решил уже начавший привыкать к загадочным неожиданностям Константин.

Раньше он признавал только понятное и конкретное, поддающееся разумному объяснению. Как художник, хорошо разбирался в перспективе и теории света, знал, какие приемы помогают создать иллюзию, заставить зрителя увидеть то, что невозможно изобразить на плоском куске холста: например, объем. Или ощутить холод снега, жару пустыни, вкус лимона, наконец. Или — изобразить движение. Все это физика, оптика… да мало ли что еще! Точные науки. Но — никак не магия. «Магия это сплошное надувательство, а значит, ложь. А вот искусство, наоборот, отображает правду!» — Костя, и впрямь, так считал.

И вот теперь он стоял перед вывеской крайне сомнительного характера. События последнего месяца пошатнули веру в сплошное, без просветов, надувательство магии. Кто его знает… А, главное, ее — женщину эту, будь она неладна. Зачем она мерещится? Скорее всего, дамы вообще нет, мираж это, но почему-то ведь настойчиво появляется и, вроде как, она есть!

Кто-то ее откуда-то вырезал и поместил в его, Костино, окружающее пространство. Или в голову! Какая разница? Это сделал тот, кто от него чего-то хочет. И какая тут связь с письмами, с угрозами? Почему-то кажется, что связано морским узлом: раз уж все непонятное идет вместе, значит оно связано. А разобраться в этом может только тот, кто в этой «чертовщине» сам замешан. Специалист по магии.

Всегда приятно, если можно спихнуть досадливые вопросы тому, кому положено на них отвечать.

«Узнай свою судьбу!» — настойчиво призывала яркая вывеска над входом, вся в окружении космических объектов и прочих блескучих непонятностей.

«Наверно, сюда приезжает столько наших туристов, что даже предсказательницы успешно делают бизнес на русском!» — подумал Костя, разглядывая то ли рыбку, то ли полумесяц над входом.

— Ну-ка, ну-ка, — произнес он вслух, переводя взгляд вниз, на солидную, вполне внушающую доверие дверь, — раньше я спокойно прошел бы мимо… Посмеялся бы еще над простаками, которые во всю эту… он пропустил ядреное словечко… верят! А сейчас…

Он не успел договорить, как створка бесшумно отворилась.

Опа! Видимо, это было так специально задумано, чтобы привлечь сомневающихся клиентов. Стоило кому-нибудь задержаться перед дверью — она открывалась. И чудак шел туда самоходом, как баран. Бизнес — он везде бизнес, и магический тоже.

Клиент был готов узнать свою судьбу, поэтому, не раздумывая более, вошел в сумрак подъезда. Повеяло знакомым… как будто ждали именно его. Запах воскресил воспоминания, Алена покупала такое ароматическое масло, «лемонграсс». Странно? Да нет, здесь ведь много цитрусовых. Так что пока никакой магии. Не просвещенный в ботанике Костя не догадывался, что лемонграсс — многолетняя трава, которая пахнет как цитрус. Никакого волшебства в этом, конечно же, не было.

Узкая лестница вела на третий этаж. К сильному запаху цитрусовой травы добавился еще какой-то аромат и запах стал сложнее, Костя его определил так: кофе с корицей и еще какой-то специей, плюс все тот же лимон. В принципе, приятно.

На площадку выходила дверь, но не такая блестящая, как внизу, а совсем обычная, обитая мягким и темным. В Питере есть подобные старые дома и ступеньки лестниц там так же расшлепаны под напором множества подошв, и перила с деревянными щербатыми спинками похожи, и двери… Пыльная заброшенность этой лестницы, ее площадок и дверных блоков неожиданно напомнила детство.

…Родительская квартира на Петроградке, до «художки» нужно ехать четыре остановки на трамвае. За окном зима и маленький мальчик, съежившись на сиденье, трет замерзшим пальцем стекло, протирая там среди мелкой льдистой изморози круглый прозрачный глазок, чтобы видеть то, что происходит на улице…

Звуки и запахи детства шустрыми десантниками, призванными спасти заблудившегося в чужой стране мальчика и вернуть его домой, высадились на лестничной площадке далекого испанского городка. Костя вздохнул: спасение опоздало — ему нужно разобраться во всем самому. Да и дом у него теперь совсем в другом месте, не на Петроградке.

Дверь хранила таинственное молчание и сама, в отличие от входной, не отворялась.

Часто ли ходят сюда посетители? Может, есть какой-то другой, «черный» ход? Как на Ординарной… Костя, плененный ретро-видениями, вспомнил приемную зубного врача, отцовского друга и словно вновь ощутил ноющую боль где-то за щекой…

«Свои» проникали в квартиру врача, устроившего кабинет прямо у себя дома, через «черный» ход и чувствовали себя там очень уверенно. А он, хоть и был «своим», но трусил ужасно, вот как сейчас. Детские страхи, ей Богу. Судьбу узнать — не зуб удалить.

Константин потянул дверь, створка гостеприимно отворилась.

Внутри квартиры плавал полумрак, а запах опять поменялся — подсознательно ожидались какие-то медицинские ароматы, но они остались в далеком детстве. «Лемонграссы», встретившие его на входе, отошли на второй план, а вот кофе усилил позиции, запах отяжелел, переходя на низкие тона обволакивающей пряной экзотики.

«Дурманит! Это специально, чтобы мозги расслабились» — подумал Костя, будучи все же настороже против надувательства. Стало опять весело и азартно, как перед выходом из отеля на улицу. Это просто игра! Ему хотелось поскорее рассмотреть предсказательницу. Воображение художника уже рисовало ее: высокая, вся в черном. Суровая, строгая, загадочная — надо же на психику клиента воздействовать. Да, и обязательно много браслетов и колец!!! Может, кот еще на плече? Да нет, это уже баба Яга будет.

В конце сумрачного коридора светился голубоватым искусственным глазом маленький фонарь. Костя дошел до него — там виднелась дверь, ведущая, вероятнее всего, в кабинет предсказательницы. Так и оказалось.

Костя покашлял, вытер ноги о воображаемый коврик и постучал. Врываться без приглашения ему показалось неприличным, а, вернее всего, снова напала робость.

— Войдите! — прозвучало таким тоном, что опять вспомнился отцовский друг с бормашиной.

Костя буркнул: «Ну что ж!» и вошел.

Он легко разглядел человеческую фигуру, но не темную, а, как ни странно, светлую. Женщина сидела в кресле, находящемся на некотором возвышении, словно на сцене. В помещении, лишенном явного источника света, фигура казалась флуоресцирующей. Плотная серебристая ткань облегала ее силуэт. Длинные бесцветные волосы узкими прядями спускались вдоль лица, очень простого, не слишком молодого, с мелкими чертами. На голове покоилась узкая косынка, нечто среднее между цыганским платком и спортивной повязкой. На низеньком столике ютились свечки: разномастные и кособокие — как видно, часто используемые, но свет их был реденьким, намного слабее свечения, излучаемого одеждой предсказательницы. Их роль была скорее ароматической, с коей они прекрасно и даже избыточно, справлялись. От изобилия всяческих запахов Костино сознание незаметно склонялось в сторону веры в мистику, но разум продолжал трезво анализировать обстановку, пытаясь установить над ней контроль.

«Вероятно, где-то скрыт источник освещения, а ткань обладает высоким коэффициентом светоотражения!» — подумал восхищенный Костя. Но каков эффект… фигура словно висит в воздухе.

Ничего мрачного или зловещего в предсказательнице не было, впрочем, как и колец с браслетами на руках. Напротив, казалось, что магисторша довольно обыденна, всем своим неземным свечением излучает симпатию, а темнота, странная одежда и мелкие атрибуты колдовства, то и дело выхватываемые из полумрака осмелевшим взглядом посетителя, призваны лишь упростить ее сложный труд. Костя приободрился — ничего неприятного не предвиделось.

В помещении было тихо. Где-то за стенкой, возможно, в другой квартире, шумел пылесос, а, быть может, там что-то пилили. Скорее всего, да — потому что отпиленное с приглушенным грохотом упало и покатилось. Женщина посмотрела в сторону источника звука и поморщилась. Как видно, эти шумовые эффекты не входили в число магических приемов.

Зато рабочий кабинет предсказательницы, который уже без смущения снова оглядел Костя, был оформлен как надо: потолок и стены покрыты темно-зеленой тканью, почти черной, напоминающей фон старинных полотен. Складки ткани, подчеркивающие рисунок, похожий на мелкие трещинки-кракелюры усиливали сходство с картиной. Это давало возможность сконцентрировать внимание на переднем плане.

На поверхности столика, где чадили оплывающие свечки, обреталась стайка небольших керамических и стеклянных зверушек, такие, бывало, стояли в буфетах Костиного детства среди чашек и вазочек. Он обратил внимание на маленькую фарфоровую фигурку собачки, сидящей на задних лапах — передние сложены, а мордочка умильная, как у лисички. Эта порода, вроде, называется шпиц, он как-то видел такую, они опять в моде… Дамская собачка!

Женщина, словно угадав его мысли, произнесла:

— Это мне подарили недавно — одна клиентка, русская княгиня. Заядлая собачница, у нее таких, наверное, пять… или шесть! В смысле — живых. Лают, как заведенные. А статуэтка старинная, позапрошлый век!

Предсказательница указала на несколько кресел, соединенных вместе как в кинозале, приглашая присесть. Косте даже показалось, что на их спинках есть жестяные номера. Рассматривать было неудобно и он наскоро втиснулся посередине.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Магистр магии и ее шарик. Ты только повторяешь судьбу…

Для дипломированного магистра предсказательница оказалась весьма словоохотливой. Мыслящий банально Костя ожидал что она будет изрекать мало, деревянным голосом.

Голос у нее, действительно, оказался низким, с каким-то скрипучим оттенком, так что хоть в этом ожидания оправдались. По-русски говорила очень хорошо.

«Явно бывшая соотечественница, выскочившая когда-то за местного» — решил Костя.

А предсказательница принялась непринужденно болтать, словно незнакомая тетка, упарившаяся торчать в нудной очереди: такие всегда ищут собеседника. Она еще что-то добавила о даме, подарившей собачку, о стоящей на улице жаре и о том, что давно бы нужно покрасить лестничные перила — в этом климате железо быстро ржавеет! За стенкой опять принялись пилить.

— У соседей ремонт, не обращайте внимания, — досадливо вздохнула магисторша. Хотя, возможно, ей по плану надувательства нужно было немного разрядить обстановку. Исчерпав бытовые темы перед молчаливо сидящим собеседником, проявила, наконец к нему профессиональный интерес:

— Я внимательно слушаю! — она посмотрела на Костю дружеским взглядом и даже помахала рукой, что видимо, означало — говори, говори, не стесняйся! Все свои.

Костя уже почти ощущал себя «своим» но, затруднившись с формулировкой, изобразил задумчивый взгляд.

— Я это… хотел бы вот — узнать, шел мимо и вот…

Тут его внимание переключилось: справа от предсказательницы на высоком постаменте присутствовал большой, явно стеклянный шар, чьи бока отражали некоторые мелкие предметы и часть светящейся накидки магической дамы.

«Без таких шаров не обходится ни одна волшебная процедура, это некий инструмент — как кисти художника или рояль композитора» — успокаивая себя, подумал Костя. Этот предмет не внушал доверия: шар лежал неподвижно, но ясно было, что долго в таком состоянии он не удержится. По стеклянной поверхности перебегали искорки как по углям остывающего костра.

Внезапно Косте показалось, что магический предмет имеет свое, отдельное мнение и о посетителе, и о его проблемах. И оно не слишком лестное.

Невольно сглотнув что-то, налипшее в горле и мешающее издавать членораздельные звуки, Костя решительно произнес:

— Шел мимо, и вот — зашел…

Предсказательница посмотрела с удивлением, во взгляде нетрудно было прочесть: «вроде культурный человек, а двух слов связать не может». Шарик помигал и ехидно прищурился — то есть, Косте так померещилось.

Наконец Константин поборол косноязычие и, приободрившись, известил о цели визита:

— Я хотел бы знать, что меня ждет! То есть я, конечно, понимаю… но как-то в общих чертах. А хотелось бы конкретно. Например, я встречаю женщину, одну и ту же. А зачем? То есть женщину — не в том смысле, что это женщина. Это мираж какой-то, и он меня преследует.

Осознав бредовость того, что произнес, вспотевший Костя умолк. Шарик нетерпеливо качнулся на своей подставке, но на этот раз с магическим атрибутом больше ничего не произошло.

Как ни странно, магисторша, или кто там она была, на этот раз путанной речи посетителя не удивилась. И, как на психа, на Костю не посмотрела. Видимо, это была привычная тема, про миражи.

А Константин ощущал раздражение и досаду. Все это обман. И зачем только сюда пришел? Что она может знать? Обычная тетка, небось, по утрам с внуками сидит, пока родители на работе. И косыночка у нее как у домработницы. А вот по ночам судьбы предсказывает, используя физику, химию и знание психологии.

Вдруг он уловил какой-то тихий, шипящий звук. Костя раздраженно присмотрелся. Источником оказался вредный шар, начавший медленно вращаться, причем по его бокам замигали как бы… разноцветные глаза.

«Недоволен чем-то, ишь как расшипелся!» — подумал Костя, воспринимая шар, как живой объект.

— Ты художник? — наконец напрямую, без всяческих отступлений о соседях и знакомых дамах с собачками, спросила женщина, держа над шаром свои широкие ладони. С его поверхности посыпались мелкие искорки.

— Д-да! — запинаясь, поспешно произнес Константин. Он удивился этому неожиданному вопросу. Откуда знает? При чем здесь профессия?

— Я много чего знаю, вообще-то.

Предсказательница вдруг игриво, как показалось ему, подмигнула, и — о, ужас! — даже показала язык. Так, невзначай. Вредный шарик аж подпрыгнул от удовольствия.

— На лестнице ты думал о дантисте! А еще ты ничего не смыслишь в ботанике! Вообще — малообразованный субъект, нелюбознательный.

Она склонила голову набок, любуясь произведенным эффектом; ерундой, действующей на мнительных простаков.

— А… да! — Костя вздрогнул от этого странного попадания. — Думал. Я почему-то о зубной боли думал. И о врачах. В… чем? В ботанике? Не понял.

— Лемонграсс — травка, а не фрукт! — Получив удовольствие от того, что удалось сбить посетителя с толку, предсказательница сделала торжественное лицо.

«Во дает!» — оторопело подумал Костя. — «Мысли читает… или просто угадала?»

— Хочешь узнать о судьбе? Ну что же… Твой путь мне ясно виден.

Женщина произнесла эти слова неожиданно грозно: она сдвинула брови и даже привстала в своем кресле. Длинные пряди волос бледными крыльями взметнулись по сторонам. Ее прямоугольная фигура живо напомнила впечатлительному Косте какую-то древнюю статую. Шар, продолжая вращаться под вытянутыми ладонями, оторвался от подставки и завис. Выглядело все настолько внушительно, что «зритель», зажатый неудобным креслом-ловушкой, отшатнулся, причем старя деревяшка удовлетворенно скрипнула.

Широкий диапазон возможностей, от подмигиваний хитрой тетушки до скульптурности греческой пифии, заставлял уважительно относиться к речениям и Константину снова стало не по себе.

— Твой путь ясен! Он давно предопределен именно тем, что ты — художник!

Она слегка кашлянула и добавила обыденно:

— Обрати на это внимание.

Магисторша взмахнула руками. Шарик взлетел, брызнув во все стороны белыми лучами и плюхнулся на место. Косте показалось, что зазвучали какие-то хоры, запахло паленым лавром и, даже может, ладаном, хотя эти запахи он представлял смутно.

Незримые соседи за стеной притихли и пилить перестали.

Это — все? Предсказание свершилось? Непонятно только, в чем смысл…

Опустившись в кресло, женщина довольно улыбнулась, словно радуясь своим способностям угадывать чужие мысли и вообще наводить шороху. Возможно, следовало поаплодировать и уйти, но Костя продолжал проявлять сомнение.

— И? Что значит пред-определен? Что за путь-то? Куда? И почему — давно? Давно — это как?

Пророчица взяла фигурку собачки и задумчиво повертела ее в руках:

— Когда-то они были в страшной моде! Ты ведь такую рисовал уже — помнишь?

Она опять стала болтливой, словно случайная попутчица в общественном транспорте — немолодая женщина, пытающаяся скрасить время рассказами о своих хлопотах. Она принялась что-то вещать о собачках, лошадях, приятельницах, желающих подать себя в наиболее выгодном свете, а ведь их судьба… О! Кстати, о судьбе.

— Так ведь, все просто. Ты просто повторяешь судьбу, чужую… Своей у тебя нет! — новый взмах рук, но уже вниз, словно припечатал слова к поверхности стола. Женщина пригнулась над столом. Ее волосы теперь касались поверхности и змеистый дым вплетался в тонкие пряди. Выглядело все это неприятно.

— Нет! Чужая судьба стала твоей, поэтому твой путь ясен — ты пройдешь тем же путем, что и он. В этом и есть смысл предсказания.

И она посмотрела на посетителя неприязненно — ясно ли выразилась?