Бесплатный фрагмент - О себе и судьбах

Глухари

Разливаясь в морозы сонливые,

На верхушках кострами горя,

Пробуждая миры говорливые,

Колыхалась над бором заря.

А внизу, там, где мхи потревожены,

Где мороз серебра наковал,

С молодой копалухой пригожею

Бородатый глухарь токовал.

Он горел полудёнными жарами,

В песню выткал сердечную сласть,

Чтоб в изящной подруге пожарами

Разлилась глухариная страсть.

Чтоб птенцами трепеща под кронами

В их бровях отпылала весна…

А по лесу хрустальными звонами

Слёзы счастья роняла сосна.

Лето 78 г.

Таежная баллада

В плотной куртке пепельного цвета,

Со свинцом охотничьих сапог

Ухожу за выцветшее лето,

Ухожу тайгою, без дорог.

Пусть судачат деды-домоседы,

Что былой охоте не бывать,

Что в тайге бродить — пустое дело,

Ноги бить да время убивать,

Им бы с лесом быт в запанибратстве,

Не понятен им язык тайги.

Я иду искать своё богатство,

Запросто, не меряя шаги.

И найду его, уйдя за топи,

На безлюдных, мшистых берегах,

Где грибов нетронутые копи,

Кедры шепчут сказки… А во мхах,

Капли самоцветов настоящих,

Россыпи, рубиновых на цвет,

Чуть прозрачных, сочных и манящих,

Ягод клюквы, выпивших рассвет.

Надышусь дурмана хвойной чащи,

Прокопчусь в дыму ночных костров,

От того и радужней и слаще

Мой восторг от сумрачных боров.

Но уже под утро стынут ели,

А душа, пронзительно светла,

Так не хочет в круговерть недели,

В сутолоку, гам, и блеск стекла.

Осень 72 г.

Рябчик

«Подгорничное» — посёлок на болоте,

И сюда, в забытый Богом край,

Я хожу с ружьишком по охоте,

И считаю, это место — рай.

Здесь жируют зайцы, бродят лоси,

Царство глухарей, медведей, лис…

Только всё ж, в мою рябую осень,

Околдует рябчиковый свист.

Зазовёт в еловый бор высокий,

Заманит в овраги и ложки,

Где речушки пьют земные соки,

И стоят, задумавшись, стожки.

Притаюсь у ёлочки лохматой,

Запою, нежнейший, позывной,

И вольётся в пересвист пернатых,

В гомон леса, томный голос мой.

И ко мне, избраннице лукавой,

Позабыв прекраснейших певиц,

Подлетит, подсядет величаво,

Глаз кося из розовых ресниц,

Страстно, очарованно, влюблённо,

Глупый рябчик. И, в ответ на зов,

Меж ресниц еловых, неуёмно,

Задрожат глазки моих стволов.

Осень 72 г.

Заяц

Тих и светел голый березняк.

Павший лист, слегка, блестит росой.

Из-под ног, заспавшийся беляк

Брызнул к юбке ёлочки босой.

Грянул выстрел, разодравши тишь,

Оглушил дремавший мир окрест.

Ах, косой, ужели не простишь,

Что свинцом утяжелил твой крест?

Дым растаял. Лес в дремоту сник.

Не спеша, как будто бы на бис,

Шёл к трофею…

                           Вдруг взметнулся крик,

Детский плач пронзил седую высь.

Вмиг под сердцем жар захолодел…

Где дитя?! Откуда он кричал?..

Дрожь трепала, двинуться не смел…

Березняк, насупившись, молчал.

Шаг…, другой…

                       Как мир, порою, прост!

Заяц, видно, из последних сил,

Волоча по листьям алый хвост,

В страхе, обречённо, голосил.

Ты прости мне, заячья душа,

Я в лесных больницах не бывал…

Словно пращур, миссию верша,

Палкой, бедолагу, добивал.

Декабрь 73 г.

Косач

Как-то тихой, погожею осенью,

Забредя в непролазный пихтач,

Я заметил, в пробившейся просини,

На сушине мостится косач.

Видел, всё в нём созрело и выспело,

Страстью древнею сердце маня…

Вздрогнул вечер над сколотым выстрелом,

Для него, для ружья, для меня.

Падал тетерев. С ломкими хрустами

Дрёма сухо слетала с ветвей.

Вечер таял над лесом без устали,

Оставляя мне редкий трофей.

И стоял я могучий, восторженный,

Над творением добрых богинь.

Он как будто уснул не тревоженный,

Лирохвостый красавец тайги.

В сердце дрожь шевелилась счастливая…

Но увидел, (а мне б не смотреть),

Крик безмолвный в безмолвье тоскливое,

Крик в отчаянной жажде взлететь.

Боль пришла, всё ходившая около,

Стала явной, щемящей, живой.

Видела, видел, как крыльями хлопало

Неживое уже существо.

Стих, косач…

                    Жизнь вернулась, кудесница,

Не давая подолгу грустить.

Кто сказал, что охота — безделица,

И нельзя в ней страдать и любить?

Декабрь 73 г.

Волчий след

След ещё не успел остыть,

Значит, он уже где-то близко.

Тяжесть неба нависла низко,

Так и хочется сесть и выть,

Но по следу идти — не рыскать,

Надо только суметь добыть.

В поле лижет позёмка снег,

Лижет в нос языком колючим…

Запах следа горячий, жгучий,

Шире делает волчий бег.

Может это счастливый случай,

Может, будет ночной обед?

Лось устал, глубоки снега.

Он всегда уходить старался,

Но, бывало, с волками дрался…,

Крепки были его рога…

А теперь он волков боялся,

Хмурый вечер его пугал.

Тенью лося вожак настиг.

Был удачен прыжок могучий…

Круп пронизало болью жгучей,

Зверь споткнулся, упала на миг…

Лес качнулся, поплыл беззвучно…

Горло резал голодный клык.

Понял, старость пришла давно,

Как пришла — не заметил просто.

И тоска охватила, остро,

Память вёсен, счастливых снов,

Даль тайги и цветущий остров,

И подруги блаженный зов.

Лес печально шумел в ночи,

Свой трофей свежевали волки.

Падал снег, но уже не колкий.

………………………………………

Лес, осенний, тихонько ворчит.

Грустно видеть от жизни осколки,

Но душа, почему-то, молчит.

Осень 77 г.

В долгу

Для всех я заурядный неудачник.

Смеются: «Распашонка — не душа,

Живёт беспечно, как заядлый дачник,

Живёт, и не имеет ни шиша».

Пусть будет так. Мне много и не надо.

По мне — я даже сказочно богат.

Люблю тайгу и мне за то награда —

Таежные глухие берега,

Безвестных речек карие затоны,

В глубинах камышей утиный кряк,

Морзянка дятла в алых всплесках кроны,

Бой глухарей — весенних забияк.

А лес зимой?..

                        У стога, на делянке,

Застенчиво распишется беляк,

А поутру, взрывая снег полянки,

Тетерева украсят березняк.

Зима в лесу! А солнце!..

                                      Свежесть студит,

Рисуют мыши бусы на снегу…

Я очень жаден, — ошибались люди, —

Ловлю, хватаю радость на бегу.

И всё мне мало, что-то гонит, будит…

Но чудится мне, будто я в долгу…

Мы все в долгу, да только часто люди

Сокровищниц души не берегут.

Осень 72 г.

Глаза друга

«Тайга» пропала, — друг, — моя собака.

Украли год назад, но, до сих пор,

Я помню день, как горько, горько плакал.

Её глаза мне снятся, как укор.

И в этом кротком, долгом карем взоре,

Огонь, давно отпевших нам, костров,

Плывут туманы, и томятся зори,

И бег лосей, и взлёт тетеревов.

В них всё, что было, и о чём мечталось…

А нынче, верно, в тесной конуре,

За миску супа, ей, теперь, досталось —

Облаивать заборы во дворе.

Лето 78 г.

И еще о судьбе

Он не родиться, ну, просто не мог.

Мать немудрёной породы

Им разрешилась… Свидетели — Бог,

Бог и законы природы.

Вырос как тень. Одинок и уныл,

С роду уюта не зная,

Он лишь скулил или жалобно выл,

Но никогда не залаял.

Был откровенно приветливый пёс,

Только не ведал бедняга —

В жилах он кровь беспородную нёс,

И назывался «дворняга».

С доброй надеждой любил наперёд

Всех, кто б ни шествовал мимо.

Ждал: может, кто-то его позовёт,

Может быть, даст ему имя.

Только его неухоженный вид

Многих пугал, как проказа.

Был он нередко мальчишками бит,

Но не залаял ни разу.

В сердце его наводили сполох

Всякие — разные люди…

Мясо подбросили: «Жри, Кабыздох.

Жри, тебе досыта будет».

Счастье без меры… На снежной заре,

Голод не знает отказу…

Тихо сдыхал на широком дворе,

Зло не облаяв ни разу.

Лето 83 г.

Обознался

В коротеньких, потрёпанных штанишках,

Держа ручонкой прутик между ног,

Небесными глазёнками, мальчишка,

Мои глаза поймал и, вдруг, изрёк:

«Мой папа!..». Замер.., видно, ждал улыбки,

Ища в моих глазах свою тоску.

С надеждой, не спеша, привстав на цыпки,

Готовый в руки брызнуть по песку.

Душою желторотой замирая,

(Лет трёх, сопливый, белобрысый чуб),

Он словно нищий ждал у двери рая

И шмыгал носом, слизь сгоняя с губ.

«Мой папа…», — повторил и, вдруг, осёкся —

В глазёнках дым погашенных свечей…

И этот, молча, от него отрёкся…

И этот не его, но чей-то.

                                        Чей?!

Лето 97 г.

Уралу

Экологическое

Люблю тебя, батя — родимый Урал,

Излучины рек твоих, брови утесов,

Кипень перекатов у ног «Синих скал»,

И елей купанье в лазуревых плёсах.

Ты сказы Бажова мне в детстве принёс,

В леса уводил колдовским кукованьем,

И вырос как роща, я, полон берёз,

С душой немудреной, под стать Коковане.

Мне дороги, смены нарядов твоих:

То снежную шапку на лес нахлобучишь,

То в прелесть неброских цветов полевых,

В недолгое лето, влюбляться ты учишь.

Я слышал, Стране, ты — «Хребет становой».

Я знаю, ты — добрый, большой, работящий.

Но много ты «куришь» и дым над тобой,

Клубит с «папиросок» заводов гудящих.

Послушай, отец мой, я вырос. Теперь,

Скажу, (хоть ты можешь сердито прикрикнуть),

Мне жаль твои кудри лесные, поверь,

И, к мутности глаз, твоих рек — не привыкнуть.

Я знаю, что в жизни, сложнее всего,

Порою, встают над здоровьем вопросы.

Ведь можно ж работать светло и легко,

Детишкам, под нос, не чадя «папиросой».

Осень 84 г.

Песня Бурана

Растянул Буран трёхрядку,

На дорогу поглядел,

И, пошёл плясать вприсядку

Так, что ветер загудел.

Разошёлся…, так и ходит,

По проулку полетел,

Снег пушистый хороводит,

Свистнул, ухнул, и запел:

 «Не ленись плясать по-русски,

Сдвинув шапку набекрень.

Разойдись проулок узкий,

Дай дорогу мне, плетень.

Я со всеми ладно вздорил,

Пил морозы досыта,

И теперь с Зимой поспорил,

Что гуляю неспроста,

И швыряю снежной шапкой

В створ её резных ворот…

Распахни их шире, бабка,

Мчится в гости Новый год!».

Зима 69 г.

Время

Год отцвёл и поник,

Дни сменяются днями…

Вот, сижу, как лесник,

Я, над свежими пнями.

Слишком долго ходил

По окрестным опушкам,

Кто-то рощу срубил

У моей же избушки.

Роща — юности пыл,

Роща — то, что мечталось.

От того, кем я был,

Ничего не осталось.

Ни куста, ни листа

За душой… Что аукать?

Я смертельно устал,

А над миром ни звука.

Дум — пустая верста,

И сижу в изумленье:

Кто ж любовь поверстал,

Лесникову, в поленья?

Память вышла на круг,

Говоря, будто Время

Порубило, не вдруг,

Белоствольное племя.

Не умел привечать,

И оно, незаметно,

Порубило сплеча

Всё, что было заветно…

Уж метели метут,

И Борей крепко студит…

Встать! Идёт Самосуд!

Адвокатов не будет!

Осень 86 г.

***

За тобою я не побегу.

Можешь уходить — счастливый путь.

Боль пройдёт, как хмель любви в стогу,

И её, уж, больше не вернуть.

Всё проходит. В этом мире жить —

Значит, и цвести, и увядать.

Всем дано терять и находить,

Всем дано любить, и забывать.

Вот, и я, теряю, по пути

Призрак счастья, ложь любви в меду.

Даже слово чистое «прости»,

Ты забыла бросить на ходу.

Это даже лучше, чем обман.

Я тебя ни в чём не упрекну.

Так быстрей развеется туман,

Легче встретить новую весну.

Если всё забыть стало враз,

Если ложь свилась петлёй тугой —

Значит, всё ошибкой было в нас,

Значит, я любил тебя другой.

Осень 72 г.

Прости

Прости мне откровение моё,

Пойми мои признанья и молчанья.

Так было, что разменивал, случайно,

Я веру на неверие своё.

И чувства тратил я по мелочам…

Но вспомнил всё и понял, как, невольно,

Тебе я очень часто делал больно,

И, как нещадно в душу бил сплеча.

Ты, слёзы пряча, всё простив, любила,

Забыв обиды, боль свою уняв.

Твой добрый взгляд всегда казнит меня.

Твоя любовь мою любовь затмила.

Мы мало были вместе, больше — врозь.

Так много насолили нам разлуки.

Мы тихо разнимаем наши руки,

А нам нужна одна земная ось.

Но, вот, опять расстаться нам пришлось.

Тебе со мной приходится не просто…

И стынет небо чистое, как простынь,

И тает, удаляясь, стук колёс.

И снова мне ни с кем не по пути.

Ты далеко и мир, как южный полюс.

Стою один, давно умчался поезд,

А я, в который раз, прошу: «Прости!».

Лето 74 г. Хандиза.

***

Все мы ищем счастья в этом мире,

Каждый в чём-то прав, или не прав.

Кто-то счастлив в солнечном Каире,

Кто-то на Чукотке, перебрав,

Спит, блажен, в заиндевевшем чуме…

Невдомёк, конечно, тем двоим,

Что в далёком ВЭХе нет угрюмей

Человека с именем моим.

Что и он, как все, меж смертных — грешен,

И мечтает только об одной.

И, порой, бывает безутешен,

Что её зовут чужой женой,

Что она всегда проходит мимо,

Не глядит тайком наискосок…

А года текут неуловимо,

Как вода в прожорливый песок.

Знает он, что ей сейчас несладко,

И душа, сомлев в пожарах, спит…

Счастье, что ухвачено украдкой,

Больно ранит и дотла горит.

И ему, конечно же, придётся,

(Чтоб не строить в воздухе леса),

Восхититься той, что улыбнётся,

И упасть в земные небеса.

И тогда, быть может, очень просто,

В лоно счастья отворится дверь,

И в неё войдёт он полным ростом,

Позабыв о той, что спит теперь.

И к чему, в трёхкомнатной квартире,

Сетовать (при ласковой жене),

Что ни пьяный чукча, ни в Каире,

Ничего не знают обо мне.

                                       Декабрь 95 г.  

О себе и судьбах

Я её отыскал за годами,

За лесами, за тысячи вёрст,

Здесь, где судьбы не бродят стадами,

И где день, удивительно, прост.

Здесь, где судьбы с крутого похмелья,

И, покуда бочок не остыл,

Полусудьбами, словно бы зельем,

Утоляют воинственный пыл.

Здесь, где судьбы встают спозаранку.

Ублажая, бурёнкам, сосцы,

Полусудьбы клянут — свет — в изнанку,

Сердце — в кровь…, но, что делать?.., — отцы…

Здесь расписано всё, без кавычек,

От дефиса до клякс с запятой.

Судьбам тесно от пошлых привычек,

Но удобно под жизни пятой.

Перепутались судьбы, как снасти,

Ни концов не найти, ни начал…

Гулким эхом томительной страсти,

Я в судьбу, как в пустыню кричал.

Крик недолгий, живой, но — подранка.

И угас, неуслышанный, крик…

Я встаю, как и все, спозаранку.

Здесь судьбу свою в «судьбы» постриг.

И живу, как и все, без кавычек,

Незатейлив, хоть оды пиши…

Только, что-то, от «милых» привычек,

Тошнотворностью тянет с души.

                                              Январь 95 г.

***

«Директор», зеркало, глаза —

Мгновенье. Что в них отражалось?

Ни грусти тень, ни боль в слезах,

Но только долгая усталость.

Но что-то тихое внутри,

Но что-то тайное глубоко,

То, что живёт не для смотрин,

Что носят, сгорбившись и боком.

Но что? Я знаю — не любовь.

Но что? Что лепит сердца такты?

Но лишь на миг взметнулась бровь…

«Директор»… Зеркало… Post factum.

Июль 95 г.

***

Вы никогда не улыбались мне,

Быть может, просто, не было причины,

Но видел наяву, я, как во сне —

В улыбке Вашей таяли мужчины.

Вы никогда не улыбались мне,

Ни между слов, ни, просто, мимоходом,

Ни в зимних снах, ни, даже, по весне,

Когда улыбкой светится природа.

Вы никогда не улыбались мне…

Живу надеждой призрачной и зыбкой —

Сольётся свет двух маленьких планет,

И Вы, меня, одарите улыбкой.

И обретёт мой мир, и смысл, и цвет,

И воспарит душа к седьмому небу…

Вы никогда не улыбнётесь. Нет!

Я Вам — «Никто», и всё, что было — небыль.

30 января, 94 г.

***

Жизнь земная — суета сует,

Радости её и грусть — печали, —

Всё угаснет, как закатный свет,

И ковчег мой к кладбищу причалит.

Что возьму я в долгий путь с собой,

В тесноту еловой домовины,

Неба ли, кусочек голубой,

Гор красу, иль звон степной равнины?

Морось ли осеннего дождя,

Листопад ли, снегопад ли, вьюгу?

Иль портрет великого вождя?

Или жизни верную подругу?

Всё оставишь, глупая душа,

Дожуешь свой хлеб, допалишь свечи,

И пойдёшь, нагая, без гроша,

По мытарствам, опустивши плечи.

Оглянись, пока горячий след,

Повинись, пока в ресницах росно.

Жизнь земная — суета сует,

Завтра, может статься — очень поздно.

4 январь 2000 г.

Дороги

Как бы ни была длинна судьбы дорога,

Но её начало, в жизнь спешит, всегда,

От родного сердцу отчего порога…

Только все дороги, вновь, ведут сюда.

Было всё, и много, было всё — как было,

Не переиначить то, что стало быль.

В память затонуло, что дышало пылом,

Что, перемоловшись, обратилось в пыль.

Мы живём поспешно, дни жуём торопко,

Тень свою, не видя, топчем на ходу,

А тоска, украдкой, в нас ютится робко,

Разжигая в сердце памяти звезду.

И не вдруг, быть может, с грустью, без упрёка,

Духом, просвещаясь в таинстве святом,

Мы поймём, однажды, как ушли далёко,

Как нам дорог край наш, дорог отчий дом.

И спешим — велики, и бредём — убоги,

К дому, где встречают блудных сыновей,

Где светло и тихо нас врачуют боги —

Тёплые ладони наших матерей.

Хочется забыться, навсегда остаться,

В марафоне жизни смысл и суть понять…

В мытарствах по свету можно потеряться…

Но пути-дороги нас зовут опять.

И опять, как в юность, вспыхнет утра пламя,

И опять уходим в мир надежд, тревог,

Оставляя сердце, забирая память

У порога детства, и больших дорог.

                                                    Лето 78 г.

Ностальгия

Давно далёко от России милой,

Но, по ночам, и, вдруг, средь бела дня,

Душою вечно юной, легкокрылой,

Лечу как птах в края, где вся родня.

И всякий раз, на майский снег черемух,

В июньский дым негаснущих ночей,

Где тот мальчишка всё ещё не промах

Любить зарницы девичьих очей.

Где память кружит вальсы, без вопросов,

По набережной, в парк, и, дальше, в лес.

Там всё поют: Русланова, Утёсов,

Муслим, Шульженко, Зыкина, Бернес.

Давно пусты на речке все причалы,

И лодки разбрелись по всей воде.

Гитары, песни, смех… Любви начало…

Ах, ночи белые, о, юность!.. Где вы?.. Где?!

Всё — там, всё — в том, что в прошлое минуло,

Где дров берёзовых дымком курит труба,

И, в ночи долгие, в сугробы затонула

До самых окон, ветхая изба.

Где сказки детства шепчет та избушка,

И мама, бесконечно молода,

С улыбкой шутит: «Я уже старушка.

Вот-вот умру. Куда же вы тогда?..»

А мы куда?.. Мы, маму, обнимаем,

В нас жар любви и добрый альтруизм…

Взрослея, мы, всё это, забываем.

С годами, нас горбатит эгоизм.

Весна 2002 г.

Памяти души

Когда томит расплав наитий нежности,

И тих забот сплошной круговорот,

Я ухожу за дальние безбрежности,

За памяти миражный поворот.

Я уплываю в мир фантасмагории,

В причудливом соитии времён,

Где вне цены иные категории

Прикосновений, взглядов и имён.

Где нет страданий, лжи, тоски, банальности,

Чумных аккордов, мрака пустоты,

Но всё в своих глубинах ирреальности,

Пространства абсолютной чистоты.

Былой души тот мир, преобразованный

Под спудом наслоившихся годов,

Он, как графит, в алмаз кристаллизованный,

Не досягаем для чужих миров.

Ему пожары чужды и грабители,

Он не приемлет нынешних сонат,

Не распахнуть ворот в его обители,

Не выставить, как редкий экспонат.

Но грянет час — свершатся все пророчества

И, не достигнув всех земных вершин,

Прорвётся оболочка одиночества,

И Бог коснётся памяти души.

Осень 95 г.

***

Мальчишка не был палачом,

И не злонравный был проказник.

Узнал, фунт горечи почём,

Что жизнь — не мёд, не долгий праздник.

        Но, расшибаясь от падений,

        Не резал крыл своих парений.

Не научась терпеть обид,

Чинимых слабым, и неправо,

(Хоть знал, порой, что будет бит)

Шёл в бой, не мудрствуя лукаво.

        Как на живую рану соль —

        Не мог терпеть чужую боль.

В душе, не будучи бойцом,

Отважно дрался, но без злости.

Частенько, с порванным лицом,

Не размышлял — целы ли кости…

        Но даже в схватке, сгоряча,

        Боялся бить в лицо сплеча.

Гнушаясь спевок за углом,

Брезглив был к тем, кто тёрся в своре.

Не резал сколотым стеклом,

Не вешал кошек на заборе.

        От злого сердца, злобы дня,

        Благой Господь хранил меня.

26 август 99 г.

***

Мудрее тот, кого нещадно били,

Кто не кривил душой и, сам, не бил.

Несчастен тот, кого, как вещь, любили.

Блажен же тот, кто плакал, и любил.

Лето 2001 г.

Обращение

Я пред Тобой, Спаситель мой,

С душой — израненною птицей.

Был долог, в муках, путь земной

К живой, целительной, Кринице.

Мы, с жизнью, все, играем блиц.

Нас, грешный мир, как взор блудницы,

Манит и, вдруг, швыряет ниц,

Дыша могильным тленьем в лица.

С лукавой, дьявольской руки,

Стадами бродим в сени смертной.

От вечных истин далеки,

Всё ищем смысла жизни бренной.

И чертыхаясь, и бранясь,

И, натыкаясь друг на друга,

Спешим, смеясь и суетясь,

В безумье замкнутого круга.

Ослепнув, ходим по крови

Без содроганий и смятений,

И повторяем о любви,

В бесовской пляске похотений…

Но Кто-то стукнул в сердце мне…

Очнулся, как от сна хмельного —

Чуть брезжит свет на самом дне,

В глубинах мрачного чертога.

Но Кто стучит, и Кто зовёт,

И почему так очень больно?..

Тоскливых мыслей хоровод,

Сбиваясь, топчется фривольно.

Вошёл Господь в вертеп души,

Не упрекнул, за окаянье,

Грехов оковы сокрушил,

Даруя сердцу покаянье.

Рыданье бьётся из глубин,

В слезах вершится омовенье.

О, нет у Бога половин,

Во всеблагом Его прощенье.

Не я, блудя, нашёл Тебя,

Ты, воскресив меня из тлена,

Подняв, врачуя, и любя,

Увёл из дьявольского плена.

Спешу к Тебе, отныне — Твой,

И об одном молю — не сбиться,

Чтоб из Тебя, воды живой,

Возжаждав, вновь и вновь, напиться.

Март 98 г.

***

«Без Мене не можете творити ничесоже», —

И истинен Божественный глагол.

Я, без Тебя, и мерзок, и ничтожен,

Грехами спутан, как в силках щегол.

Я, без Тебя — безумнейший слепец,

Гордец, превозносящийся под небом,

А, в сущности — бесчувственный мертвец…

С тобой я есть, а без Тебя бы — не был.

Уходит день, и я к Тебе спешу.

В моленьях блекнет мира наважденье,

В слезах, горчайших, милости прошу

И, на Твоё, надеюсь, снисхожденье.

И Ты сошёл во мрак моей души,

Во мне ли Ты, иль я в Тебе — не знаю…

Но что мне делать? Я опять грешил!

И стыд, и боль, нещадно, вновь, терзают.

Любовью, весь, пронизанный насквозь,

Стенаю, вопию и, непреложно,

Тобой живу!… А быть с Тобою врозь —

Немыслимо, несносно, невозможно.

Сладчайший Иисусе, мой Господь,

Целитель мой, Спаситель мой, Творец,

В Тебе един я: дух, душа и плоть,

Как Ты един — Сын Божий и Отец.

Декабрь 98 г.

***

Лунный свет, пробившись в створ оконный,

Заструился, как кадильный дым,

Заливая келью и иконы,

Омывая лики всем святым.

Сердце преклонилось помолиться,

Словно ключ, из каменных оков,

Из глубин его слеза сочится…

Где-то, в нём, источник родников.

Сердце, сердце, ты лежало камнем

На надгробье умершей души.

Кто тебя движением сакральным

От могильной узы разрешил?

Кто тебя отверз могучим жезлом

И исторг потоки чистых струй,

Душу, умерщвленную уже злом,

Пробудил, как птаху поутру,

Чувств смятенных смягчил непогодье,

Обласкав любовью?

                                  Боже, Ты?!

И с ресниц стекает половодье,

Омывая лики всех святых.

23 август 99 г.

Молитва

Дай Боже силы возлюбить

Всех, кто меня возненавидел.

За тех, кто с умыслом обидел,

Подай слезу Тебя молить,

Чтоб Ты отвёл от них погибель.

Дай Бог сочувствия к бомжам,

К слепым, и сгорбленным летами,

Ко злым, с хулящими устами,

К безумным — падким к грабежам,

С окаменевшими сердцами.

И суесловных, и хапуг,

Не презирать подай терпенья;

Пред возносящимся — смиренья;

И не роптать на свой недуг,

Но боль принять, как вдохновенье.

Ты знаешь, что я слеп и нищ,

Обобран, дочиста, страстями.

Себя, избивши похотями,

Низвергнул в мерзости гноищ,

Где дух смердит и воля вянет.

Но изведи из этих мест,

Очисти многими скорбями.

Дай силы мне нести свой крест,

Твоими, Господи, путями.

2 февраль 99 г.

Завещание

Вы, по смерти моей, не творите тризн,

Патетических слов не надо,

Даже если душа переходит в жизнь,

От земной суеты — из ада.

Мимо ада душе не пройти, увы,

Этот мир прозябает в аду.

Все рождаются в нём, как и я, и Вы,

И страдать, и терпеть нужду.

И цари, и кумиры, и люд простой,

Православный монах, и неверный,

И дитя, и зверьё, и убогий святой —

Все в объятьях греха и скверны.

Вы по смерти моей не творите пост,

Беспечалие в Вас не нарушу.

Вы, притихшее тело, свезя на погост,

Помолитесь за грешную душу.

Обнажённой уйдёт, ведь жила-то в шик,

Расточала дары Господни.

Было много талантов, а ныне — пшик,

Лепты ломаной нет сегодня.

На могилку не ставьте вино и снедь,

Милость сердца подайте Богу.

О сиротах и нищих молю порадеть,

(Нерадение взыщется строго).

И меня помяните, подав сухарь,

И приют, утомлённым в дороге.

Не отринет Господь и малейшую тварь,

Паче милость Его к убогим.

Да зачтёт вашу милость, Господь, и мне,

Лобызая Вам сердце и руки,

И, сыскавши меня в преисподней, на дне,

Облегчит нестерпимые муки.

8 марта 99 г.

***

«Всякое дыхание да хвалит Господа»,

И Ему поёт земная тварь.

Только я молчу, как тень, как рос вода,

Не дерзая, даже, на тропарь.

Был на «ты» с природой в велеречии,

(Лучше б уж в театрах подремал),

Скольким жизням причинил увечья,

Скольким вдох навеки прикрывал?…

Без нужды, бездумно, без смущения,

Рвал, ломил, давил и убивал…

По чьему же злому наущению,

Я, при том, беспечно напевал?

Мне ведь заяц плакался, подраненный,

Разметая павшую листву…

Господи, прими мой стон пока́янный,

Впредь я и былинки не сорву.

Было, в детстве, не губил из шалости,

Мать молил за муху, и за моль,

Сердце рвалось от любви и жалости,

Горько плача на чужую боль.

Как же всё случилось, и не ведаю…

Видно, жил без Бога и креста,

Стал надменным, гнусным, привередою.

Песни пел…, да песня, всё, не та.

Но молю, молю Тебя, Всеблагостный,

Чистоты, подателя, и слёз,

Чтоб, когда-то, в мире с миром, сладостно,

Отлетая духом, произнёс:

«Всякое дыхание да славит Го… с…».

                                                  31 январь 99 г.

Пасхальный благовест

Перезвон колокольный окрест, —

Разливается в мир благовест,

Наполняя, Москву и Асбест,

Магадан, Барнаул, Бухарест…

От забытых, и славимых, мест —

                                  благовест.

Встрепенулся, аукнулся лес.

Солнце всплыло, лучами играя,

Птахи певчие — вестницы рая —

Славят Бога без пышных словес,

Немудрённую песнь распевая:

«Нет на свете прекрасней чудес —

Иисус умирал…, и, Воскрес!!!».

Даже петел, забыв про насест,

Возвестил:

                   «Благовест! Благовест!».

Мир ликует с хорами небес:

«Нынче миру от Бога прощенье!

Всем даётся грехов отпущенье,

По любви; ни за грош, ни на вес,

Принимайте дары очищенья!».

И спешат под венец Причащенья

Сонмы душ — убелённых невест,

                                 в благовест.

Нет у Бога заброшенных мест,

Половодьем гудит благовест.

И Каир его слышит, и Брест,

Богота, Самарканд и Триест…

И вливается в норд, и в зюйд-вест,

Благовест, благовест, благовест.

4 март 99 г.

***

Что имею — всё от Бога:

Воздух, хлеб, родню,

Лес, холмы, дух пряный стога,

Сжатых нив стерню,

Дым костра…

                      В туманной дали,

Вечер канул в тишь.

Ах, душа, забудь печали,

Что же ты грустишь.

Что тебя под ночь тревожит,

Сбило твой полёт?

Может совесть сердце гложет?

Злой ли дух гнетёт?…

Всё дал Бог к закату лета,

Осень хороша…

Только в сердце Бога нету,

И скорбит душа.

Осень 2002 г.

Тайная вечеря

Двенадцать возлегли не суетясь,

Один лишь, препоясавшись, с дороги,

Любовью и смирением светясь,

Им омывал натруженные ноги.

В мерцанье звёзд притих Ершалаим…

Но даже здесь, за глиняным дувалом,

Глухих предчувствий тень мешала им,

И радости предаться не давала.

Исход из рабства — памяти тепло.

С журчаньем мерным речи арамейской,

Под сердце что-то новое текло,

В вечере древней Пасхи иудейской.

Надломлен Отчий хлеб рукой Христа:

«Ядите все, се Плоть Моя ломима,

Прибьётся к перекладинам Креста,

Чтоб, от ядущих, смерть бежала мимо.

Не плодом виноградным налита́

И чаша, вознесенная над вами,

Но Кровью прободенного Христа,

Бальзамом душ, истерзанных грехами.

Меж вами сын греха и друг бесам,

Предав Меня, себя предаст проклятью.

А впрочем, как написано, Я, Сам

Иду на поруганье и распятье».

К груди Его, болезненно приник

(Волной негодования объятый),

Любимый вопрошает ученик:

«Кто, Господи? Да кто же он — треклятый?».

«Он тот, кусок подам кому», —

И, хлеб, макнув, с улыбкой Назарея,

Иуде протянул, шепнув ему:

«Задумал что, то, делай поскорее».

С ухмылкою, приличной палачу,

Вошёл в Иуду дьявол господином.

Задул, души, коптящую свечу,

И выгнал вон, за серебром к раввинам.

Май 98 г.

Ночь перед Рождеством

Стихло всё в ночи под Рождество,

Мир устал от долгого паденья,

И Любовь склонила Божество

Увенчать Её долготерпенье.

Увенчать рожденьем Чистоты,

Дарованьем обновленья миру…

Ангелы, с небесной высоты,

Воспевали пастухам стихиру:

«Слава в вышних Богу…», — всё поёт

И поныне, в чудном ликованье:

Снежной пыли — искристый полёт,

В бездне звёзд — алмазное мерцанье.

А вдали от сна и суеты —

Свет лампад из окон изразцовых.

Преклонясь пред ликами святых,

«Овцы» бдят на раменах Христовых.

Песнь молитвы, вплетши в песнь зари,

Облиставшей звоны колоколен,

Верный люд Творца благодарит,

За Его, о них, благую волю.

Мир являет солнца рождество,

Пробуждая Божии творенья,

Воспевать святое торжество:

В Рождестве Христа — своё спасенье.

Декабрь 98 г.

***

Ты, душа моя, спину не горбь,

Краток путь от печалей до радостей.

Знай, чем горше, мучительней скорбь —

Глубже будет покой, сердцу сладостней.

Осень 2002 г.

***

Слёзы и вздохи — печали полна,

                              поздняя осень,

Дымкой подёрнутым оком окна,

                              смотрит сквозь просинь.

Тучи, как мантии, рвёт в небесах

                              встрёпанный ветер,

Сгорблен, уныньем бездомного пса,

                              старенький сеттер.

Всё в этом мире нестойком, увы,

                              в миг, уходящем,

Что потеряем, как Иов, и мы,

                              или обрящем?

Много ли нужно монашьей душе

                              здесь, на потребу?..

Келья убогая — рай в шалаше —

                              вздохи по небу…

Вздохи и слёзы приемлет светло

                             Лик на убрусе…

Шёпот и всхлипы, а в сердце тепло,

                             в нём — Иисусе.

Осень 2002 г.

Слова…, Слова…

И было Слово вечное в начале.

И истины пророчились потом.

И заповеди жизни на Скрижали

Создатель начертал Своим перстом.

Но дьявол, слово лживое, лукаво,

Убийственно, как в плоть змеиный яд,

В сердца вливал греховною отравой,

Всех, увлекая в смерть, из рая в ад.

С тех пор, на словоблудие охочий,

Премудрости забыл Адамов род.

И ныне слог становится порочен

(Где грех, там порождается урод).

Слова…, слова…, как куклы иль кокотки

(В косметике не видно и лица),

Бездушия звучанье в каждой нотке,

В них дух не погребенна мертвеца.

Слова…, слова…, то — фальшь, то — лицемерье,

Чтоб как-то скрыть глазницы явной лжи,

Наветов, осужденья и презренья —

Ткут тонкое подобье паранджи.

Но что слова?.., когда на море бриз,

И шар слепящий плавится, и тонет,

И чайка, тонко плачется и стонет,

И умолкает, вдруг, метнувшись вниз.

К чему слова, когда, под стук колёс,

Взрослеет юность, расплетая руки,

Когда, пройдя сквозь долгие разлуки,

Летят сердца, сорвавшись, под откос?

Излишен слог, где колыбель пуста,

И сердце придавил могильный холмик…,

Где к горнему спешит душа — паломник,

Слезами, омочив, свои уста.

Где без прикрас живое совершенство,

Там слов не надо. Истина проста —

Господь читает с чистого листа,

Ведя, земных, к небесному блаженству.

28 января 99 г.

Портретная зарисовка

Мир кружится, мир куражится паяцем,

Обряжаясь, то в тунику, то в порфиру.

Мир парадный, мир, шагающий по плацам,

Раболепный и к кубышке, и к мундиру.

Мир шикарных однодневок и кумиров,

Мир — суетные подмостки Голливуда,

Виртуальный мир пришельцев и вампиров…,

Ты куда спешишь, безумный, и откуда?

Ты, чьё имя: ложь и зависть, лесть и злоба,

Ты — развратный похотливец, дух мертвящий,

Ты, младенцев пожирающий в утробах,

О любви и гуманизме говорящий.

Ты спешишь, твой век вмещается в «сегодня».

Ты не жизнь, но гроб костей, смердящих…

Ты, со страхом, в крематорий уходящий,

Поспеши, твоя обитель — преисподня.

3 сентябрь 99 г.

***

Доколь ландшафт живится Божьим храмом,

Вздыхает покаяньем монастырь,

Дотоль курят молитвы фимиамом,

Читается Священная Псалтирь.

И каждый вечер, в унисон погодам,

Пояху кондаки и тропари,

Грядут, округ, монахи, крестным ходом —

Паломников слепых поводыри.

Пока кресты на митрах Божьих храмов

Возносят к небу воздеянье рук —

Не бьёт Господь, ни каинов, ни хамов,

Земля парсеки вяжет круг на круг.

Покуда Бог живёт в сердцах народа,

И, сокрушённо, плачут мытари —

Духовно зреют души, год от года,

И будут в век стоять монастыри.

                                              30 август 99 г.

На 81-й псалом

Мы боги?

                Ты сказал: «Вы — боги…».

О, Боже правый, кто Тебя постиг?

Старушка ли в лохмотьях при дороге,

Дитя ль, во чреве, в свой последний крик?

А может те, кто в похотях не строги,

Кто превознёсся в сердце до небес?..

О, Боже, Ты сказал: «вы — боги…», —

Но как постичь духовный сей ликбез?

Ты — бездна и любви, и милосердия,

Источник жизни, чистый ключ блаженств,

Даёшь всё даром (суета — усердия),

Прося, взамен, любви Своих божеств.

Твои ли дети?…

                       Ты сказал пророку:

«сыны Всевышнего — все вы…»,

Мы, гордо прикипевшие к пороку,

Сыны заблудшие, увы.

А Ты зовёшь, пока, увещеваешь…

Но близок день всеобщего Суда.

На нём, душа моя, ты, враз узнаешь

Кто ты, что ты, какая, и…, куда…

Пока ты здесь, нечиста и убога —

Рыдай и кайся, не дружи со злом…

А, Ты, Отец, прими меня такого,

И ныне накажи, но, не потом.

                                             Осень 2003 г.

По законам любви

По законам любви в чудный мир мы пришли,

По законам любви на Земле колобродим.

От чего же любви мы в себе не нашли?…

Или всё же находим?

                                   Находим, находим,

                                   по законам любви.

По законам любви не толкай, не тревожь,

Ничьего не погань и чужого не трогай,

Клевету потерпи, не свидетельствуй ложь,

Не храни неприязни, не делай подлога,

                                   по законам любви

По законам любви, нищих псом не трави,

Слабоумных жалей, и не взыскивай строго —

Образ Божий во всех. Плод любви — на крови…

Что имеем в себе, с тем и встанем пред Богом,

                                  по законам любви.

Осень 2003.

Другу детства

Мы вновь прощаемся, мой друг,

И, вновь, надрыв сердец.

Земля мала, но шар не круг,

И Мир — не пять колец.

Как поезд жизнь. Мы — старики.

Давно ли, пацаны,

Мечтали, сидя, у реки,

И пили хмель весны?..

Цвела сирень, душа цвела,

На ряби пляс огней,

Уключин скрип и плеск весла,

Задорный смех парней.

Мчит поезд, светлою строкой,

Как пояс-самоцвет…

Там, далеко, за той рекой,

Растаял детства след.

Прощай, прощай, мой старый друг.

Пусть, на исходе лет,

Поёт надеждой беглый стук:

«Привет…, привет…, привет…».

Лето 2000 г.

Жалоба блудного сына

У себя на Родине я, вдруг — иностранец?!

Русский я по метрикам, в генах, духом, — весь.

Не индус, ни швед, ни тюрк, и не африканец,

Здесь родился, вырос здесь, все родные — здесь.

Только Русь чиновная, мне под нос — законы:

«У тебя квартира здесь, мать ли, жёнка ль — есь?..,

Доллары, аль стерлинги, марки или кроны?..

Ты, босяк безлапотный! Потому — не лезь».

Нищим был всегда, с пелён, да не умер с голоду.

Не был я ни вор, ни хват, ложь не прятал в речь.

На Советску Родину я горбатил смолоду,

И хочу в могилу, здесь, рядом с мамой лечь.

                                       Зима 2004 г.

Чужая боль

Хватает ей, хандры своей,

Душе, всегда одетой пляжно.

Здесь, на Монмартр, там, на Бродвей

Пройтись бы ей, слегка вальяжно.

Ей всё — до лампочки…

                                           «Okay»!

Сиротский плач — Христовы слёзы,

И боль убогих — боль Христа…

А рядом жизнь, чуть-чуть, не та…

(Да, жизнь ли?), сплошь — метаморфозы:

Компьюте -, нарко -, теле-грёзы,

                              И, шоу-позы…

Молчит кладбищенский гранит.

Душа, что стонешь, горевая?

Не жди сочувствий! Боль чужая

Не пробудит, не оживит

Надменный хлад могильных плит.

                       У неживого не болит.

И, что там, плач сиротский, слезы?..

Чужая боль?.. Да хоть Христа…

Мир погребён в метаморфозы:

Компьюте -, нарко -, теле-грёзы,

                              И, шоу-позы…

Лето 2002 г.

Плач по Родине

Быстро тает строй фронтовиков.

Боевые раны отболели,

Орденские планки потускнели.

И растёт поспешно, (век таков),

Пантеон хандричных стариков.

Расфуфырил хвост свой, нигилизм,

Попирает скромность, честь, приличье…

Где ты, где застенчивость девичья?..

Только, отовсюду, прёт цинизм,

Да с гнилым душком — капитализм.

О, Россия, не девица ты, но Мать.

Где сыны твои, что о Тебе радели,

Те, что о Тебе с любовью пели?..

Растерзала Тебя посынкова рать,

Да, и, ну, в святую душеньку — плевать.

Тыщу лет, Ты, красовалась под венцом,

И фата, крещенская, все роды

Покрывала в счастье и в невзгоды.

Ты детей рождала с благостным лицом,

Дети звали Бога (всех и вся) — Отцом.

Что творят с Тобой, моя родная Русь?

Где твои святые идеалы?

Где души нетленной капиталы?

Ты скажи, я слёзно помолюсь,

Пусть Господь вернёт тебе их, пусть!

Сентябрь 2004 г.

***

Непостижимы нам души движенья.