Бесплатный фрагмент - О демонах и Б-52

Посвящается внутренним демонам. Моим и вашим.

Свобода выбора

Январь 2018

Я сидел в раздумьях, покачиваясь взад-вперёд в любимом кресле-качалке и разглядывая потёртые носки из разных пар, которые я нашёл утром и подумал, что они неплохо дополняют друг друга. В комнате витал слабый запах жжёной бумаги, не спешивший покидать мою квартиру. Мне всегда казалось, что этот запах въелся в стены окончательно, и, хотя приходившие ко мне в гости коллеги никогда о нём не упоминали, я отчётливо его чувствовал.

Я жёг свои неудачные идеи в небольшом железном ведре почти ежедневно. Записывал на клочках бумаги то, что казалось мне гениальным, а через несколько минут осознавал шаблонность и забитость идеи, или же с грустью понимал, что никогда не смогу осилить что-то настолько масштабное. Тогда я доставал свою единственную зажигалку, поджигал бумагу и следил, чтобы от неё остался лишь пепел. Видя, что от чернил не осталось и следа, я точно знал, что эта идея не будет преследовать меня по ночам и мучить настойчивыми и жалобными просьбами её написать, иллюстрируя мне в красках весь мнимый успех, ожидающий меня, если я тотчас вскочу с кровати и начну печатать. Однажды я поддался такой идее, повелся на соблазняющие речи и рейтинги в издательствах, решив проверить, а правда ли такое печатают и читают. Я не потерпел крах и не был разгромлен критиками, не стал звездой литературы и не начал раздавать автографы направо и налево. Эта работа прошла совершенно не замечено, растворилась на книжных полках магазинов, как очередной бульварный роман, покупаемый чтобы скоротать время в электричке, а после подпереть им шатающийся стол. Я стыдился этой работы и в тайне мечтал сжечь все найденные копии, но, конечно же, я этого не сделал и не сделаю. Я просто перестал поддаваться идеям, которые на второй взгляд казались мне недостойными и невыполнимыми.

Я хотел бы вам представиться, но моё имя наверняка вам ничего не скажет, и вы проведёте несколько бесполезных минут за попыткой выяснить, а существует ли вообще такой автор. Давайте для облегчения жизни и мне и вам, я просто назовусь Автором. Это история будет не про меня, однако я, несомненно, положу ей начало.

С самого начала своей писательской карьеры я прекрасно понимал, что отличаюсь от всех своих коллег, и далеко не стилем описания событий. Я мог общаться со своими персонажами не через ручку и бумагу, и не через бездушные печатные буквы на экране монитора. Я закрывал глаза, брал в руки рукопись и мог оказаться прямо рядом, лицом к лицу с теми, кого я создал. Было ли то слишком богатым воображением, заставляющим меня видеть то, чего не было, или какой-то частичкой моей собственной магии я не знал.

Правда, я никогда не разговаривал с ними. Невидимые когти страха впивались мне в горло, и даже если я был страстно влюблен в персонажа и жаждал поговорить, я никогда этого не делал.

Сегодня я собирался это исправить. Сегодня я собирался сделать что-то, на что не мог решиться много лет. Чувство уверенности разлилось внутри этим утром, ровно в тот момент, когда я уселся с кружкой кофе и в непарных носках за свой нехитрый завтрак. Я знал, что нельзя торопиться и надо всё обдумать, и вот сейчас, сидя в кресле-качалке и поглаживая большим пальцем переплет нового толстого блокнота, я четко знал — пора.

Откинувшись назад и закрыв глаза, я сделал глубокий вдох. Я дал своему воображению волю и полную свободу действий. Я собирался создать персонажа, история которого будет отличаться от всего когда-то написанного мной. Потому что в этот раз писать эту историю буду не я.

Вокруг была одна лишь темнота, когда внезапно я ощутил, что я не один. Я сжал блокнот сильнее и заставил себя успокоиться и медленно повернуться.

— Привет, — улыбнулось мне нечто, похожее на почти растаявший в воздухе туман. Я не мог разглядеть ничего кроме легкой дымки и очертаний человеческого тела. Я даже не видел этой улыбки. Зато я отлично ее чувствовал. — Я ведь могу стать чем-то другим?

Я привык расписывать своих персонажей крайне дотошно. От макушки до пяток, до последней веснушки или полученного в детстве шрама.

— Не стесняйся, — я махнул рукой, улыбаясь персонажу в ответ. — Как тебе удобно.

В этот раз всё будет наоборот.

Очертания человека передо мной расплылись туманом по темноте вокруг, но вскоре собрались обратно. Я встретился взглядом с глазами цвета сирени и заметил теперь уже настоящую улыбку, адресованную то ли мне, то ли предоставленной возможности выбрать для себя облик.

Девушка пропустила между пальцев прядь светло-каштановых волос, доходивших сзади до лопаток, а спереди до плеч. Она выглядела, будто до последнего не могла определиться, что же ей надеть, и в итоге достала из гардероба первое, что попалось ей на глаза. Юбка в складку чуть выше колен, сапожки до середины голени, белая рубашка, рукава которой для неё были слишком длинными. Я ощутил желание подправить этот образ, добавить там и тут, но одернул себя. Кажется, она была довольна тем, как выглядит.

Я махнул рукой снова, и темнота вокруг нас обратилась в уютный кабинет, со столиком, двумя креслами и потрескивающим камином. На самом деле мне не нужно жестикулировать, будто я волшебник, но это позволяло мне чувствовать капельку магии в том, что я делаю. Мы сели в кресла, и какое-то время просто разглядывали друг друга, не решаясь заговорить.

— Итак, — я прокашлялся, положив руки в замок на стол перед собой. — Поздравляю с появлением на свет. Хочешь придумать себе историю прошлого?

Девушка удивленно вскинула брови, чуть склонив голову набок.

— Это разве не ваша работа? — спросила она, заставив меня вздрогнуть. — Вы ведь Автор. Все, что происходило в моем прошлом, лежит на вашей совести.

На моей совести. Именно поэтому я всегда боялся разговаривать с кем-то из своих персонажей. Я был ответственным за то, что происходило в их прошлом и настоящем. Я был тем, кто отбирал у них самое дорогое, делал их такими, чтобы они вызывали сочувствие и любовь. Что бы они сказали мне, если бы хотели поговорить? Спросили бы, зачем и за что?

Сидящая передо мной девушка была соткана из моего воображения и моих мыслей, и она прекрасно помнила всех тех, кого я погубил ради хорошей истории.

— Ты отличаешься, — выдавил я из себя. — Тебе я даю свободу выбирать, чего хочешь ты.

Она усмехнулась, и я узнал эту ухмылку.

— Отличаюсь? Я — такой же плод твоей фантазии. Ты уже давал свободу выбора кому-то другому. Но тебе не особо понравилось то, чем это кончилось.

Я вспомнил, как однажды решил не придерживаться четкого сюжета и дать персонажу себя вести. Я дал ему свободу и покорно писал то, чего хотелось ему, но через время отобрал у него эту возможность, повернув на тропу продуманного сюжета. Представьте, что ваш начальник дал вам шанс заниматься проектом, который вам интересен и понятен, а на следующий день заставил продолжать ненавистную бумажную волокиту.

Теперь же я смотрел в глаза цвета зелени и узнавал черты лица мальчишки, которого вкинул в гущу событий в совершенно юном возрасте, и которому пришлось пройти через немыслимые испытания. Он встречал и терял друзей, и я думал, что будь я на его месте, я бы такого не вынес.

Когда я дал ему волю, он едва не скинулся с обрыва скалы. Настолько ему хотелось покинуть историю, которую я писал с удовольствием, получая восторженные отзывы читателей.

— Ты дал мне волю решать свою судьбу. Я выберу то, к чему ты, наверное, не был готов. Поначалу мне хотелось вторгнуться в другие истории и спасти тех, кого ты убил своим пером, но те истории уже закончены и не могут быть переписаны. Они такие, какие есть. Но я могу дать им шанс сказать тебе все, что они думают.

Я видел, как образ девушки снова стал туманным, и не заметил, как передо мной оказался тот самый мальчишка, история которого завоевала любовь, но который свою любовь потерял и никогда не нашел снова. Он смотрел на меня грустными зелёными глазами, и я не знал, что именно сказать.

Мне хотелось сбежать. Это было бы так просто, просто распахнуть глаза и оказаться в своем кресле-качалке, но я намеревался узнать, куда приведёт меня воображение на этот раз. Мне представился шанс поговорить, и я не мог повернуть назад.

Мальчишка фирменно ухмыльнулся и вздохнул.

— Я хотел высказать всё, что думаю, но теперь, сидя перед тобой, я не знаю, что и сказать. Спасибо за то, что написал обо мне, но сделал историю чертовски трагичной? Ненавижу тебя за то, что я так много потерял?

На секунду я подумал о том, что плод моего воображения должен целиком и полностью вести себя так, как хочется мне, но передо мной будто находился живой человек.

— Мне жаль, — произнес я, понимая, как жалко и шаблонно это звучит. — Твоя история вышла замечательной и принесла мне много читателей. Я не жалею, что написал её. Но мне жаль, что я не нашёл в себе силы поддержать тебя во время твоего путешествия.

Он прикрыл глаза, осмысливая мои слова. Если бы я сказал, как же мне жаль, что я вообще создал его, это была бы ложь, и он бы её почувствовал. Но я не лгал.

— Я рад, что ты говоришь об этом хотя бы сейчас. Хорошо, что моя история понравилась людям. Был бы рад поговорить ещё, но за мной целая очередь.

И он исчез, а на его место пришли другие. Один за другим, не задерживаясь надолго, они высказывали мне все, о чем у них не было шанса сказать, когда я писал их истории. Благодарили или говорили, что я бесчувственный камень, просили написать про них ещё или сжечь истории про них навсегда. Мужчина, потерявший семью в пожаре и ищущий новый смысл жизни. Женщина, нашедшая на улице бездомного ребенка и приютившая его, как своего. Девушка с пронзительно синими глазами, пытающаяся спасти свой мир. И многие другие, все те, кого я ни разу не спросил, хотят ли они быть написанными.

Я не посмел открыть глаза до самого конца, пока передо мной снова не оказалась та, с которой всё началось. Она выглядела довольной и даже веселой, в то время как я смотрелся просто ужасно.

— Всё пошло не так, как ты думал, да? — спросила она, подпирая щеки ладонями. — Ты хотел, чтобы я создала себе образ и пошла на приключения, за которыми ты бы следил, как ученый следит за подопытной крысой. Ты хотел, чтобы это была история персонажа, который написал сам себя. Прости, что я немного всё переиначила. Не думаю, что мне хочется самой творить свою историю. Это так не работает. Иначе все вокруг были бы авторами.

Я не нашелся, что ответить. Она была всецело права. Я обессилено откинулся на кресло, пытаясь сообразить, как теперь быть и что делать.

— И тем не менее я благодарен тебе. Я повстречал тех, с кем никогда не решался поговорить, и понял многое. Спасибо.

Она подарила мне теплую улыбку.

— Мы можем подумать над моей историей вместе.

Я открыл блокнот и наощупь поставил карандаш вверху страницы.

— Давай подумаем вместе.

До утра

Октябрь 2018

Когда его привели, в кандалах, с синяками и ссадинами, грустно улыбающегося уголками губ, я не знал, что сказать. Только молча кивнул нашему старшему, легко толкнул его в спину и закрыл массивную деревянную дверь на ключ. Приказано было сторожить до утра, а утром, часов в семь, отвести на виселицу, оставить конвойным, и вернуться обратно. Я проходил через этот ритуал примерно пару раз в месяц, с десяток раз за год, но этим вечером не был готов повторить это снова.

Я прислонился к холодной кирпичной стене, откинувшись на спинку жёсткого и почти развалившегося стула, глубоко вздохнул и прислушался. В камере было тихо, будто она была пуста. Обычно, когда приводили осуждённых на смерть, я слышал плач, вой, смех, мольбы о пощаде. Иногда я поддерживал беседу, иногда грубо бил в дверь, призывая замолчать, но в ту ночь я просто сидел, замерев и пытаясь услышать хоть что-то.

Под видом того, что мне надо проверить замок, я встал, подергал ручку и мельком взглянул на него сквозь небольшое отверстие в двери.

Он сидел рядом с окном, смотря через прутья на луну, и выглядел не как обреченный на смерть, а как… Я не мог этого описать. Он был спокоен и грустен, уставшее лицо его не выражало ничего, а красные полосы на щеках и синяки вызывали в моем сердце необъяснимое желание протянуть ему сквозь окошко в двери какую-нибудь лечебную мазь. Я уселся обратно, закрыв глаза и прогоняя наваждение.

Я даже не знал его имени.

Наверное, никто его не знал, кроме его собственной матери, потому что он каждый раз назывался новым именем, даже если представлялся тебе вчера. Его знал весь город, но толком не знал никто. Таких бродяг как он, казалось бы, сотни на улицах города. Жонглирующих на базарной площади, поющих прокуренными голосами, или же просто умоляющих тебя подать им монету на пропитание. Я видел их каждый день. Видел и его, но он был… Другим. Он не выглядел, как бродяга, скорее, как потрепанный жизнью обаятельный ловелас, делающий комплименты каждой встреченной девушке. Он был похож на кота, обшарпанного в драке, но всё ещё милого, в чудом уцелевшей жилетке, заплатанных штанах, и неизменной шляпе, которой сейчас при нём не было. Скорее всего, отобрали, когда пытались скрутить, хотя я был уверен, что он и не сопротивлялся. Он попадался не первый раз, и был уверен, что на этот раз получится всё загладить, но властям он надоел. Проще повесить и забыть, чем ловить и отпускать до скончания времён.

Я знал, что он проводил ночи в кроватях незамужних дам, а утром неизменно уходил, даже если его просили остаться. И дамы эти были отнюдь не средних годов, брошенные мужьями, а очень даже завидные невесты, которым было под силу превратить его из бродяги в аристократа, но он каждый раз отказывался. Снимал шляпу, говорил, что ему надо идти, и никогда не возвращался в одну и ту же кровать дважды, но всегда был безмерно благодарен, никогда не забывая имен и запахов тех, с кем разделял ночь. Я не верил в то, что такие, как он, вообще могут испытывать благодарность, пока он не забрался в постель к моей сестре, о чем я узнал лично от нее, когда она, проходя по базарной площади вместе со мной, залилась легким румянцем в ответ на его подмигивание. Я был готов понестись на него с кулаками в ту же секунду, но сестра мягко взяла меня под локоть, и рассказала, что на самом деле, когда он узнал, что ей ещё мало лет, он не стал ничего делать. Сестра живет с родителями, но в ту ночь их не было дома, и он был с ней до самого утра, лежа рядом поверх одеяла и рассказывая истории о том, где побывал и что видел, и она позабыла о том, что на улице дождь и гроза, которую она так боится и ненавидит. Он держал её за руку, пока она не уснула, а утром исчез, будто его никогда в доме и не было, и даже не оставил записки.

Говорят, он умел дарить тепло, вселять его в других, согревая остывшее сердце и даря веру во что-то хорошее. Кто-то даже называл его волшебником, но всё это была лишь чепуха. Он просто был таким. Безгранично добрым и восхитительно очаровывающим одним только взглядом голубых глаз.

Но сейчас он был безмолвен, ожидая конца в промозглой камере с видом на луну.

Я хотел с ним заговорить, но слова застревали в горле, и я только вздыхал, слушая тишину за спиной и иногда заглядывая в маленькое окошко в двери, чтобы убедиться, что он ещё там, никуда не делся, не использовал свое волшебство и не исчез.

Мы провели ночь, сидя по разные стороны от кирпичной стены, и я готов признаться, что это была самая тяжёлая и самая тихая ночь, которую я просидел на страже.

На утро за ним пришли.

Я должен был отвести его сам, но за ним пришли двое, сказав, что дальше он переходит под их ответственность, а я могу отправляться спать.

Я отпёр дверь, жестами призывая его выйти. В горле пересохло, слова давались тяжело, но он всё понял и молча подошёл. Уже когда они немного отошли, он повернулся ко мне, и с печальной улыбкой произнес:

— Спасибо. Что провёл эту ночь со мной. Как бы это не звучало.

И его увели.

Я вернулся домой, зная, что надо отоспаться перед очередной ночью на страже, и упал в кровать прямо с порога. Я старался ни о чем не думать, но точно знал — я плачу. Всё это было не моей виной, не моей ответственностью, он не был моим другом или врагом, и я отвел утром на смерть многих.

Но тем утром, я лежал в кровати, задыхаясь от слез и невыносимого чувства несправедливости.

И по сей день, гуляя по базарной площади, под руку с сестрой или один, я ищу среди бродяг кого-то в старой шляпе с белым пером, в поношенной жилетке и заплатанных штанах.

Ведь тогда, мне сказали, что никого так и не казнили.

Б-52

Май 2017

В детстве у меня была подруга. Ну, как в детстве. Мы дружили с пелёнок и до шестого класса, прежде чем её семья неожиданно переехала, и мы потеряли связь. Тогда ещё не было соцсетей, чтобы обменяться контактами, и я, несколько раз попытавшись дозвониться по старому мобильнику, потерял всякую надежду найти её. Соседи и общие друзья только разводили руками, понятия не имея, куда они уехали. Семья из родителей и двух детей будто растворилась, или вовсе не существовала. Спустя много лет я начал даже сомневался, была ли у меня вообще такая подруга, но немногочисленные фотографии в старых альбомах напоминали мне о веселых летних днях, о валянии в снегу зимой и о ее доброй улыбке, с которой она гладила каждую встреченную кошку.

Прошло достаточно много лет, не меньше пятнадцати. К двадцати семи годам жизнь закинула меня на место бармена в достаточно элитный бар, и я, получая наконец приличные деньги, перестал молить бога о хоть каком-то разнообразии. Десятки историй сыпались на меня каждую неделю, много людей любят пожаловаться на жизнь бармену, а потом оставить щедрые чаевые за то, что выслушал, а потом пригрозить, чтобы никому ничего не рассказывал. Мне некому было рассказывать, и, наверное, поэтому я всё ещё держал эту должность.

И вот сейчас, в три часа ночи, когда в баре неожиданно мало людей, я наливаю и поджигаю шот Б-52 той-самой-подруге, которую не видел сотню лет, и которую сразу же узнал, стоило ей прийти и сесть за барную стойку. Я узнал эти голубые глаза и тонкий шрам на брови, который остался, когда она упала с велосипеда, потому что я неожиданно её позвал и она повернулась ко мне, не заметив бордюр впереди. У неё короткие красные волосы, идеальный макияж и усталый взгляд, который я привык видеть у каждого, кто приходит в бар в три часа ночи и просит ему налить.

— И как жизнь? — спрашиваю я, когда она залпом выпивает шот и просит повторить.

Она вытирает губы и вскидывает брови, задумываясь над этим, казалось бы, простым вопросом.

— Да вполне себе нормально. Не жалуюсь.

Я улыбаюсь и ставлю перед ней вторую рюмку.

— Ну, если человеку хватает денег на выпивку в этом баре, то я могу сказать, что он хотя бы получает достаточно. Куда ваша семья пропала тогда? Я весь интернет обыскал в поисках тебя.

Не притрагиваясь к шоту, она оглядывает бар, пристально рассматривая каждого посетителя. Их всего трое, но обычно в ночь понедельника больше десятка и не бывает.

— Ты искал меня? Как мило, — говорит она, подпирая щёку ладонью в кожаной перчатке. — Но это долгая и личная история.

— А я бармен. Это как священник, только лучше. Мне можно рассказывать что угодно, это останется тайной. Давай, мне интересно. А я угощу тебя ещё одним шотом за наш счёт.

Я вспоминаю, как она прибегала рассказывать мне секреты, и мы, прячась под лестницей старой заброшенной школы, смеялись над глупостями, казавшимися тогда такими важными. Теплые чувства греют мне сердце, и я глупо улыбаюсь, глядя на человека, которого помнил и искал всю жизнь.

— Что ж… — она устало выдыхает, выпивая шот и глядя на меня пронзительно-голубыми глазами. — Когда мне было двенадцать, я узнала, что хобби моих родителей — убивать людей. Да и не просто хобби, они брали за это деньги. Мы жили в одном месте так долго, потому что они работали далеко, возвращаясь только на отдых, проведать нас с братом. Для киллеров они были достаточно хорошими родителями, любящими. Но, пфф, давай говорить серьезно, киллеры живут недолго. Стоило им только рассказать нам, в чем их работа, как через пару недель их застрелили федералы, оставив нас «бедными жертвами родителей-убийц». Застрелили у нас с братом на глазах. Мне было… Семнадцать?

Я стою, с бутылкой ликера в руке, и не могу пошевелиться, завороженный и остолбеневший от её взгляда. А она продолжает.

— Мы любили наших родителей. Без шуток и пафоса. Когда нас взяли под крыло их друзья, они рассказали нам всё про них, и спросили, хотим ли мы стать такими же.

Я разжимаю пальцы, и бутылка выскальзывает, но она ловит её, ставя рядом с собой.

— Ух, не трать алкоголь. Ах да. Что там ещё было… Ты спрашивал, как моя жизнь и говорил, что у меня хватает денег на выпивку тут. Да, шоты были вкусные. И мне платят достаточно, чтобы я могла сидеть тут всю ночь. Но я тут по делу.