Бесплатный фрагмент - Новые условия

Новые условия
1

Какое ужасное ощущение во рту — язык чужой, почти не шевелится. Так, вправо-влево. Не, не получается. Может, рукой его попробовать передвинуть? А где руки? Я их не чувствую! Но как же так? Я ничего не чувствую, но я же есть. Я существую! Думаю, в конце концов! Бред какой-то! Неужели я вчера так напилась? Да нет, мы вроде не пили. Хотя не помню. Неужели все-таки пили? До такого дурацкого состояния? С этим надо однозначно заканчивать. Все эти тусовки до добра не доведут. Сначала ты пашешь как вол всю неделю, а потом находишься в каком-то пограничном состоянии два выходных, меняя коктейль за коктейлем. Надоело!

Господи, да что так противно пищит у меня за головой? Можно это отключить? Свихнуться же! Я сейчас встану и разберусь. Может, мне кто-нибудь принести таблетку аспирина? По-моему, я не сказала это вслух. Ас-пи-рин! Черт, я не слышу своего голоса. И этот язык. Как будто мертвый. Почему-то вспомнился говяжий на прилавке. Может мой язык лежать на прилавке с ценником «Язык человеческий. Цена 350 руб.»? Я несу чушь — наверное, я уже свихнулась. Но разве у сумасшедших парализует язык вместе с руками и ногами? Я хочу встать, но это тоже невозможно. Наверное, я отравилась. Прочь, паника! Надо полежать, посчитать до четырех на вдохе… пауза… четыре… пауза… выдох… пауза… Кто-нибудь выключит эту пищалку? Неужели она больше никого не бесит?! Я сейчас вспомню вчерашний день — что мы пили, что ели. И расскажу врачу. Меня вылечат. Что было вчера? А какой сегодня день? А год? Божечки, я ничего не помню! Мне страшно! Где я? Что случилось? Мамочки, мамочки, мамо…

Я в каком-то странном месте. Жарко. Вокруг меня красная земля, темно-серая грязь и желтоватая вода. Очень жарко. Так жарко, что больно дышать. У меня босые ноги, я ступаю по странной почве — густой, масляной, по консистенции похожей на подсолнечное масло. Я вижу какие-то застывшие белые капельки и понимаю, что это соль. Я что, на Марсе? Или на Венере? Солнце испепеляет все вокруг и меня тоже. В ноги что-то впивается: я понимаю, что это кристаллы соли. Мне больно. Я не хочу туда идти и не понимаю, зачем туда идти, но ноги не слушаются. Они подчиняются каким-то своим командам. Наверное, там есть ответ. Ответ, который мне нужен. Может быть, я хочу узнать: откуда столько соли? Или где я? Второе важнее. Странная вода уходит к горизонту. Ее как будто становится больше, и там, где она есть, полностью отражается небо. Я заворожена, но что-то противно пищит. Оно отвлекает. Насекомые? Я наклоняюсь и вижу на берегу дохлых кузнечиков. Они не могут пищать — они умерли.

Писк продолжается, и я возвращаюсь в прохладу. Язык двигается — счастье!

— Мама…

— Женя, я здесь…

Поворачиваю голову — папочка! Откуда он здесь взялся? Он же со мной не живет. Седой совсем, небритый. Бедный мой папочка! А почему я звала маму? Ее нет уже четыре года.

— Папа…

Если у меня такой противный скрипучий голос, лучше заклейте мне рот прямо сейчас. Это же невозможно слышать — как будто мне насыпали в рот кирпичей и утеплили ватой. Над головой по-прежнему что-то пищит, как и в прошлый раз. Руки… пальчики шевелятся! Нет, ложку я сейчас не подниму, но уже могу поправить язык. Ой, снова бред какой-то. А что здесь делает папа? Он живет в другом городе, мы видимся редко — оба работаем, не накатаешься. Но я знаю, что он есть.

— Папа…

— Ты помнишь, как тебя зовут? — папа такой крохотный, такой уставший.

— Еня… — меня ведь Женя зовут, а не выговаривается.

— Женя, — папа почему-то улыбается.

— Еня… — да что же с этой буквой «ж». Какая такая Еня?

Спать хочу. Я бежала марафон. Сто километров. Папа приехал меня поздравить. Спать. Надо поспа…

Все то же палящее солнце. Я надела откуда-то взявшиеся сланцы, потому что начало жечь ступни от соли. Сзади кто-то смеется — я не одна. Но оборачиваться не хочется — пускай смеются. Я продолжаю идти, а воды по-прежнему по колено. Да уж, поплавать в этой чудо-реке уже не удастся. Зачем я здесь? Почему должна колоться о кристаллики соли и смотреть на мертвых кузнечиков? Хочу обернуться назад, но от вдыхаемого воздуха становится больно — как будто я проглотила колышки. Я снова просыпаюсь.

Наверное, сон продолжался всего минутку — папа сидит все там же. Только борода немного выросла. Может борода так быстро вырасти? А если ее помазать средством для роста волос? У меня дома такое есть. С медом… Борода будет быстрее расти? Мои волосы реагируют на эту маску. Господи, что я несу?! Какой мед?!

— Папа…

— Все в порядке, Женя. Отдохнула?

Отдохнула? Типа, я устала? Интересно, от чего… Папа с бородой приехал, мое тело как будто неродное. А может, меня отделили от тела? Голова профессора. Что-то я читала в детстве. Я же любила читать! «Голова профессора Доуэля» — точно!

— Женя, как ты себя чувствуешь?

— Хорошо… — мне кажется, что я сказала на выдохе. Как будто прошелестела. Папа снова улыбается.

Интересно, он знает, что мы просто перебрали с друзьями? Ой, как стыдно. Он ехал три часа из дома, чтобы спросить меня о самочувствии. Все, завязываем. Так больше нельзя.

Как сказать папе, что я его люблю? Какая длинная фраза.

— Люлю… — папа прячет мою ладошку в своих руках.

— Я тебя тоже люблю.

Я маленькая и мне пять лет. Меня любят родители! Папа как будто читает мои мысли.

— Женя, сколько тебе лет?

И я понимаю, что мне не пять. Ну, я же не дурочка какая-то!

— Двасать пять…

Как же снова хочется спать. Папа никуда не уйдет?

Я снова устала, но марсианские пейзажи не появляются. Мне кажется, что я существую где-то между двух миров — между прошлым и будущим. Или у меня налажена связь с космосом, поэтому периодически я отправляюсь в путешествие. Скрипит невидимая земная дверь, и я чувствую запах лекарств.

— Вы можете отдохнуть, — говорит какая-то женщина.

Я хочу ответить, что пытаюсь, но слышу папин голос:

— Спасибо, я не устал…

— Она на седативных препаратах — много спит. Ну и, как сказал Михаил Андреевич, ситуация более-менее стабильная. Вы все равно сейчас не сможете полноценно пообщаться, — кто-то уговаривал папу оставить меня одну в этой неприятной комнате.

— Я не хочу, чтобы она оставалась одна, когда придет в себя. Она уже несколько раз просыпалась и все понимает, — повторяет папочка мои мысли.

— Ну, как знаете.

Мне показалось, что в голосе женщины появилось легкое раздражение, дверь уже не скрипит, а закрывается с еле слышным стуком. Я пробую пошевелить пальцами, чтобы папа понял — я его слышу. Мою ладошку накрывает папина рука, и я, похоже, улыбаюсь. Может, как-то криво, но это лучше, чем ничего.

Когда мама угасала, она ничего и никого не хотела слушать, не принимала никаких объяснений. Просто лежала и периодически капризничала. Папа тогда сидел с мамой и пропускал через себя боль постепенной потери. А теперь сидит с дочерью и радуется тому, что она помнит свое имя. Жизнь непредсказуема…

В машине громко играет музыка.

— Да что же это за дорога! — Виталик раздраженно стучит ребром ладони по рулю.

Только недавно мы ехали хоть и по узенькой, но двухполосной дороге (до Быково асфальт неплохой). И вдруг она сменилась зубодробильным полотном. Виталик злится. Мы пьем пиво и особенных не­удобств не испытываем. Я понимаю, что Виталика ни компания (девчонки оставили своих парней в другой машине), ни дорога не располагают к веселью. Но лично меня все устраивает. И тем более водитель — мы встречаемся с Виталиком уже год и собираемся жить вместе. В моей съемной московской квартирке. Скоро. Только тс-с…

— Я хочу в туалет! — заныла Карина.

Ни кустов, ни остановок с придорожными кафе не наблюдалось.

— Я тоже! — подхватила Лена.

— И я! — мне не хочется отрываться от коллектива, хотя чувствую себя сносно.

— Здесь остановить? — Виталик пытается найти настроение.

А кругом — будто выжженная степь. И ни холмика, ни кустика.

— Я потерплю, — пискнула Карина.

— Я тоже, — согласилась Ленка.

Я в знак солидарности подняла бутылку с пивом.

Сзади, как будто что-то почувствовав, посигналили из второй машины.

— Девочки, а не пора ли вам к своим мальчикам? — я точно помню, что спросила это.

И совершенно четко девочки ответили:

— Нет! Нам с тобой хорошо!

Мы продолжали свое необычное путешествие на Марс, в которое ворвались ожившие и пищащие кузнечики…

— Случай тяжелый. Закрытая позвоночно-спинномозговая травма.

Я не знаю этот голос. Это не папа.

— Плюс тупая травма грудной клетки, — продолжает незнакомец. — Закрытые переломы ребер с обеих сторон. Ушиб обоих легких. Закрытая черепно-мозговая травма. Ушиб головного мозга средней степени, контузионные очаги лобных долей второго типа, субарахноидальное кровоизлияние, ушиб мягких тканей головы… — голос монотонно зачитывал диагнозы.

Ужас какой. Кого-то танк переехал?

— Ее привезли к нам, в Волгоград. Поймите, мы сделали все, что могли, но мы же не волшебники. Состояние стабильное. Вам бы теперь куда-то в Москву. Ну, понимаете…

— Я понимаю… — а это уже голос папы.

Я открываю глаза. Нет, я разлепляю глаза (наверняка тушь со вчерашнего вечера не смыла — все склеилось к чертовой бабушке!). Точно, папа сидит возле меня, а напротив мужчина в белом халате. Такой красивый дяденька и такие ужасы рассказывает!

Неожиданно врач ловит мой взгляд и замолкает. Папа тоже смотрит на меня и молчит. И никто не хочет спросить — как меня зовут, сколько мне лет. И так обидно становится, что хочется заплакать. Я чувствую, что какая-то капелька стекает из уголка глаза.

— Давайте об этом поговорим в другом месте! — папа вскакивает с какой-то обшарпанной табуретки, неловко вытирает мне слезинку. — Вы видите, она расстроилась!

Ну, наконец-то, хоть обратили на меня внимание! Осталось только вырубить пищалку и угостить меня либо аспирином, либо бутылочкой пива. Того самого, которое мы пили по дороге на озеро Эльтон…

Конечно, я не спорю — есть что-то в этом месте, какая-то магическая чертовщинка. Мы ехали из Москвы в Волгоградскую область два дня. Ночевали в гостинице, пили, хохотали. По-моему, даже решение поехать на соленое озеро приняли на какой-то вечеринке. Дороги, природа, веселая компания. По пути встречались бараны и коровы. Одна корова стояла посреди дороги и пила воду из трещины в асфальте. Завидев нас, даже не вздумала отойти. Пришлось объехать.

О боже, после этой невероятной тряски показалась розовая полоска озера. Почему розовая? Из-за водорослей. Выглядит, конечно, необычно — не спорю. Я почему-то думала, что удастся поплавать в прекрасном соленом озере — что-то типа Мертвого моря. А дальше измазывания в грязи (хоть и лечебной) дело не двинулось. На много километров ни одного дерева, а только лишь это розовое озеро, песок и невысокая трава.

Я очень устала, мне хотелось вернуться в свою кроватку вместе с Виталиком и проспать три дня. Все, садимся в машину и едем домой!

— Женя, тебе прикурить?

— Не хочу.

Словно подростки, ребята столпились у края дороги, прикуривая от одной зажигалки. Я видела только наши машины, стоявшие на обочине через дорогу. А потом увидела еще одну слева — наверное, ее совсем не интересовало соленое озеро Эльтон, и водитель хотел проскочить это марсианское место. Не так уж и быстро он ехал. Но мы встретились.

Так это про меня говорил тот красивый дяденька в белом халате?!

2

Я смотрела на папу и не могла налюбоваться — какой же он все-таки родной! Мы так редко видимся, по телефону буквально несколько слов брошу: «Жива. Здорова. А ты как?» — и, едва дослушав, снова бегу по своим нескончаемым делам и друзьям. А папе разве много надо? Хотя… Может, и надо? Может быть, он хотел бы знать про мои нескончаемые офисные будни? Про Виталика, с которым мы скоро поженимся (нет, я, конечно, не планировала знакомить папу с зятем уже на свадьбе, но зачем ему это сейчас?). В веселые вечеринки родителей точно не нужно посвящать — алкоголь, кальян, пустая болтовня. Так о чем же можно говорить с родителями?! О том, как я купила сумочку Louis Vuitton с бешеной скидкой? Или милое платьице от Gucci, которое страшно надевать, глядя на ценник? Мне кажется, в тот момент я была на седьмом небе от счастья. Где это платье сейчас? Здесь совсем не пахнет брендами.

— Папа… Я хочу домой…

Папа вскочил с табуретки и зачем-то начал укрывать меня одеялом — с одной стороны подоткнул, с другой.

— Пап, когда мы поедем?

— Да, поедем, — папа заговорил, стараясь не смотреть мне в глаза. Вот не люблю я этого. Он меня собирается здесь оставить?

— Па-ап…

— Геша, мы обязательно вернемся домой. Пока надо немного здесь побыть, подлечиться. Узнать, что к чему.

«Геша» — так приятно. Спокойно так… Меня папа с детства Гешей называл. А лет в тринадцать я восстала — какая я тебе Геша? Я Женя. Евгения. И они с мамой стали называть меня Женечкой. А вот и Геша снова появилась — спустя двенадцать лет. Ой, опять в глазах расплывается что-то. Какая я сентиментальная стала после этой аварии. Надо попить чего-нибудь успокоительного. Или кальян попросить. Насмешила — кальян в эту стерильно-кафельную палату.

— А где мои?..

— Друзья? — папа снова начал свои манипуляции с одеялом. Так он меня скоро в мумию превратит.

— Ну, па-ап…

— Они уехали. Им работать надо.

— Все?

Неужели и Виталик уехал? Или сидит под дверью, а папа его не знает и поэтому не пускает.

Он ведь всегда был такой настойчивый — не папа, Виталик. Ждал меня с работы, искал себе занятие, если я задерживалась. Наверное, и сейчас сидит на какой-нибудь скамейке в ожидании, когда ему позволят зайти. Он хоть ест там что-то? Или одним кофе заливается?

— Все уехали. Девочки, мальчики. Они это… привет тебе передавали. Поправишься и встретишься с ними.

Ничего не понятно. Были — да сплыли. Ой, начинает болеть голова от этого длинного-предлинного разговора.

— Посплю… — мне было неловко, что в прошлые разы я отправлялась в свои космические сны без предупреждения.

— Конечно, поспи. Тебе нужно отдыхать.

Отдыхать? Мне нужно презентацию доделать. Но об этом я подумаю завтра — как Скарлетт О’Ха…

У меня красивая должность — менеджер по развитию в российско-немецкой компании. Я нахожу всякие там критические точки для роста и развития бизнеса, рекомендую направлять ресурсы компании в определенные места. Не сказать, чтобы рутина, — я считаю, что у меня творческая работа. Но до сих пор не понимаю, зачем оканчивала педагогический институт. Дарить светлое и вечное когда-то казалось весьма привлекательной идеей. Но все идеи в итоге превращаются в засохшие веточки иван-чая: заварил, настоял и выпил. Все, о чем ты мечтаешь, — это все временное и готово меняться под обстоятельства. Хотела ли я быть училкой? А вот даже и не знаю. Все пошли, и я за компанию. Учиться было легко и весело. Уж я-то знаю толк в веселье! Правда, одно время мысль стать педагогом меня даже зацепила. Зацепила и чуть не утащила в педагогический хаос и безденежье. В несправедливость и хамство. Уф, я спаслась. Хорошо, что в наше время полно всяких курсов переподготовки кадров. Я тот кадр, который готов переподготавливаться и терпеть повышение квалификации! Смешно придумала, да? В любом случае работа — это даже не состояние души. Просто выжить — вот для чего нужна работа. И какая разница — кладешь ты под пресс детальки или отвечаешь за информационную безопасность: в 18:00 «Аdios Аmigo!». Чашечка эспрессо, кровавая струйка томатного сока, приправленная сорока градусами, кружочки вишневого дыма. Время выжить заканчивается, и наступает время оживать.

Когда я снова проснулась, папы в палате не было. Мне стало немного не по себе — я так привыкла его видеть, это придавало уверенности. Нет, не уверенности — я чувствовала себя в безопасности! Папа, папочка, куда же ты ушел? Ты не уехал домой без меня? Твоя Геша ждет тебя, папа, не бросай меня! Мне показалось, что я сейчас захнычу, но дверь палаты открылась, и он вошел. Мой папа. Господи, мне двадцать пять лет, а я жду папу, как будто нахожусь не в реанимационной палате, а в детском саду.

— Геша, нас переводят в обычную палату! — папа улыбнулся, и я тоже.

Ну вот, скоро мы поедем домой. Папа к себе, в наш областной наукоград. Но теперь я знаю, как он мне дорог. Обещаю, я буду звонить тебе каждый день! А я вернусь в Москву, завяжу с гулянками и начну работать. Может быть, даже в школу пойду работать. Ой, ну что-то я совсем размякла. Какая школа? Нестабильное эмоциональное состояние — я сейчас на радостях еще пообещаю классное руководство над девятым «Б» взять. Ха!

3

В обычной палате было не так безлико, как в той другой, с белым кафелем. Я даже слышала, что меня окружают люди. Женские голоса. Я открыла глаза (по-моему, я очень много сплю) и поняла, что появились новые вопросы, которые нужно задать доктору. А может быть, и папе — он точно знает. Ни папы, ни доктора в палате не оказалось, хотя мне этого очень хотелось. Когда я заворочалась, голоса затихли. Ну да, это мои соседки по палате: молодая девочка и женщина в годах. Теперь у меня есть постоянная компания — можно рассказывать анекдоты и, наверное, принести из столовой тарелку каши в знак мира и дружбы. Принести. Блин, я не чувствую своих ног. Голова уже так не гудела, руки легко убирали щекочущий нос локон, а вот встать с кровати ноги не могли. А может, и не хотели. Ох уж эти ноги! Всю жизнь к ним повышенное внимание. Когда была маленькая, мама называла меня олененком за тонкие и длинные ножки. В старших классах ребята уже откровенно выкрикивали пошлости. На работе дня не проходило без короткой юбочки — мне есть чем похвастаться. Но сейчас ноги перестали быть со мной в команде. Как будто они отдельно, а я отдельно. Мне стало очень страшно. Настолько страшно, что захотелось снова стать маленькой. Той самой, когда ни руки, ни ноги тебе не принадлежат. Крошечные ладошки оказываются в плену таких же крошечных варежек — чтобы не поцарапать мордашку. А ножки сучат с бешеной скоростью и тоже живут по каким-то своим правилам.

— Мама… — я попробовала сказать это слово вслух, и у меня получилось.

Но уже через секунду потрясла новая мысль — я не новорожденная девочка Женя. Я молодая женщина, практически жена. И белые потолки — это не роддом, а больница. Мы разговаривали с папой, был врач, звучали диагнозы. Можно сейчас долго лежать, сочинять небылицы, но правда гораздо серьезнее: у меня какие-то проблемы со здоровьем. И кто-то должен рассказать мне, насколько все серьезно. К сожалению, никто не спешил этого сделать.

— Как вы себя чувствуете? — спросила женщина постарше.

Мне так не хотелось разговаривать — это я так про кашу, временное помутнение. А с другой стороны, вдруг она что-то знает?

— Грудь болит. Как будто решила посмотреть, как крутится бетон в бетономешалке, и нечаянно провалилась…

Молодая девушка хмыкнула. А та, что постарше, с нежностью сказала:

— У вас хорошее чувство юмора. Это значит, что все у вас будет хорошо.

— А вы случайно не знаете, что у меня сейчас? Мне никто не рассказывает. Может, потому, что я все время сплю? И еще, вы видели моего папу?

Женщина откашлялась — не сразу ответила.

— Папа ваш вышел отдохнуть. Он у вас такой молодец! Вы уже взрослая, а говорят, что папа не отходил от вас. Переживал.

— Вот бы мне такого папу, — подала голос молодая.

— Я бы тоже не отказалась, — поддержала старшая. — Я бы совсем не отказалась от такого папы для своих. В больницу легла, когда уже край был. Еды наготовила практически в полуобморочном состоянии. И переживаю — сил нет. Наш папа теперь не понимает, что из холодильника надо взять и в какой последовательности. Бедные дети! С таким-то папой не то что в больницу — просто дома остаться нельзя!

— А у меня папа умер, — подхватила молодая. — Выпил, как обычно, и уснул в гараже с сигаретой. Он в этом гараже себе целое жилище оборудовал — сбегал от мамкиных воплей. Там и сгорел…

Я могла много чего рассказать про своего папу, но не из серии безрукости или бегства в гараж. Только это все было лишним. Я уже понимала, что папа все бросил, чтобы быть со мной рядом. Зачем я буду рассказывать, как мы с ним каждый раз ходили в лес за грибами, а однажды заблудились? Мне нисколечко не было страшно, папа отдал мне свою куртку, не спал и охранял нас. А я прижалась к нему и сладко продрыхла наш лесной плен. Утром опять-таки папа сообразил, как нам выйти. И мама даже не успела разволноваться до валокордина. Она очень хорошо знала нашего папу и старалась не накручивать ситуацию. Однажды мама уехала в санаторий. И мы остались с папой вдвоем. О, это было крутое время! Папа классно готовил, вообще не заморачивался на завтрак-обед-ужин, не дергал меня вопросами: «А чем это ты там занимаешься? А не пора ли тебе почитать, иначе за лето все буквы забудешь?» И все в таком духе. А потом мама к сестре уезжала и снова в санаторий. В общем, мы с папой не пропадали, как дети этой взрослой соседки. И в гараж папа тоже никогда не сбегал — только если действительно по делу.

— Все будет хорошо, — еще раз напомнила женщина.

Похоже, она приняла мое молчание за переживания.

— Да, наверное.

Еще месяц назад я начала бы спорить: а откуда вы это знаете? У вас есть дар ясновидящей, или вам об этом рассказали звезды? Вот я лежу тут, с трудом дышу, не могу даже подняться и сделать самое обычное действие для человека — сходить в туалет. А она знает, что все будет хорошо. Может, сейчас сдернет, словно фокусник, с меня одеяло, я тут же вскочу и начну от радости хлопать в ладоши.

Где же папа? Где же доктор? Я хочу, чтобы мне объяснили, как и когда я смогу встать в туалет. Умыться, в конце концов, и почистить зубы. Или телефон мне дайте — руки же меня не подводят. На этом моменте мысленной вакханалии я поняла, что могу пока попросить чужой гаджет. Я же помню телефон папы и Виталика. Кстати, а я помню? Та-ак… 8… 916… И?.. Цифры устроили настоящую чехарду — прыгали друг на дружке, обгоняли. Мне нужно время. Да, мне нужно время. А может, спасет мышечная память? Однажды после серьезной гулянки я набрала номер Виталика с чужого телефона, просто начав тыкать пальчиком в циферки.

— Извините, могу я на пять минут попросить у вас телефон? — озадачила соседок.

— Конечно. Но у тебя свой лежит на тумбочке. Достанешь или тебе подать?

Ой, какая красота! Конечно, достану — я же не инвалид. На несколько секунд голова закружилась от резкой боли в груди. И вот уже родной друг скользнул ко мне в руку. Не успев задуматься, включила, набрала код (да здравствуют крепкие нейронные связи!). Мессенджеры горели огоньками непрочитанных сообщений. Несколько пропущенных вызовов. Но меня больше всего интересовала связь с Виталиком. А вот и он. Упс. Мне почему-то показалось, что от него должно поступить штук десять сообщений. Или двадцать. Сколько я уже здесь? А было всего одно: «Привет, малыш! Скорее выздоравливай. Жду тебя на работе». И все?! Сколько дней кантуюсь в этой несчастной больнице, открывая глаза и видя перед собой только отца. Что, где и как — мне никто ничего не рассказывает. Я чувствую себя огромной неваляшкой, которую можно посадить на кровати и все, что я смогу, — это раскачиваться на постели. Мне даже показалось, что ногу пронзила боль. Я обрадовалась этой боли и попыталась пошевелить конечностью. Нет, пока ноги отдельно. Почему-то в голову пришло дурацкое: «Мухи — отдельно, котлеты — отдельно».

— Я хочу поговорить с врачом. Как я могу с ним поговорить? — во мне заклокотала злость. Надо быстрее, прямо здесь и прямо сейчас обсудить мое состояние. Может, меня неправильно лечат?

— Ну… он приходит во время обхода…

— Где я? — я имела в виду город, но соседки испуганно замолкли. — Ну, где я? Как это называется?

— Это больница… — тихо сказала старшая.

— Да это я понимаю! — по-моему, у них даже вырвался вздох облегчения. — Город какой? Не Москва?

— Нет, что вы. Это Волгоградская область.

Волгоградская область. Замечательно. Этого мне только и не хватало. Наверняка здесь никому ни до кого нет дела.

— Я хочу увидеть врача! — решимость придала мне сил, и даже руки сжались в кулаки, как будто диагноз и перспективы я сейчас буду из доктора выбивать силой.

— Лена-а-а! — крикнула кому-то старшая, и в двери появилась девушка в халате. — Лена, девушка очень просит доктора. Может, Михаил Андреевич сможет подойти? Ей важно.

Наверное, они там еще поперемигивались с этой Леной, потому что она несколько секунд стояла и смотрела на мою соседку, которая территориально находилась за моей спиной, и только после этого кивнула и снова прикрыла дверь.

4

— Что со мной, Михаил?..

— Михаил Андреевич, — подсказал доктор. Да, тот самый красивый дяденька, который иногда говорит странные вещи.

— Михаил Андреевич, здравствуйте, — мне показалось, что надо быть вежливой. От того, насколько я сейчас буду воспитана, возможно, зависит моя судьба. И он не станет злиться, придираться, говорить гадости.

— Вы попали в ДТП. Помните об этом?

Я энергично кивнула и тут же поморщилась от боли.

— Ушиб головного мозга средней степени, контузионные очаги лобных долей второго типа, субарахноидальное кровоизлияние. Ушиб мягких тканей головы.

Теперь понятно, почему так сильно болела голова. Интересно, это субхна… субнах… короче, это излияние несерьезно?

— Автотравма серьезная. Вы получили тупую травму грудной клетки.

— У меня сломаны ребра? — догадалась я.

— Да, закрытые переломы шестого, седьмого, восьмого ребер с обеих сторон. Соответственно, ушиб обоих легких.

Мне показалось, что Михаил — как его там? — даже в историю болезни не особо заглядывал. Может, их там учат по памяти рассказывать? Чтобы можно было смотреть пациенту в глаза — вот как мне сейчас. Смотрит и не моргает. Удав. Точно. А я кролик, которого он съест после последнего слова. Михаил Андреевич моргнул, и меня отпустило. Итак, у меня сломаны ребра. Первый перелом в жизни! Теперь я хотя бы понимаю, что это такое. Моя лучшая подруга Танька сломала руку, когда мы пытались с ней с ветерком покататься на тарзанке. Если честно, покатались на славу. Полет, во время которого Танька сорвалась и сломала руку, был последним. Мы уже домой уходили, но я уговорила: «Давай еще разочек». Вот этот разочек стоил Танюшке двух месяцев больничного и дал возможность научиться кушать и делать домашку левой рукой. Я чувствовала себя очень виноватой, но Танюшка мне потом даже спасибо сказала. Где-то через полгода. Теперь, когда я делаю вдох и стараюсь при этом не торопиться, я понимаю подругу.

— Долго мне еще здесь лежать?

— Думаю, через пару недель смогу отпустить вас домой.

Ура! Четырнадцать дней — это не месяц. Отдохну, познакомлюсь с девчонками в палате, может, даже стихи попишу — наконец время найдется.

А красавчик все не уходил. Господи, чуть не забыла!

— А с ногами у меня что?

— Тут все серьезнее. Закрытая позвоночно-спинномозговая травма. Осложненный компрессионно-оскольчатый перелом тел Th6-Th7 позвонков с частичной компрессией, ушибом спинного мозга и стенозом позвоночного канала на данном уровне.

— У меня что, перелом позвоночника?

Офигеть! Похоже, я переплюнула Танюшку по всем статьям. Надо будет ей написать, что карма настигла меня спустя пятнадцать лет.

— И когда я смогу ходить? Мне нужно лежать? Сколько времени? Полгода?

Михаил Андреевич наконец обратил внимание на историю моей болезни в руках. Может, там что-то новое появилось. Или вообще бегущая строка. Сидит читает. Забыл, наверное. Или не успел выучить.

— Чтобы появилась возможность ходить, можно попробовать сделать операцию.

Чего?! Чтобы появилась возможность ходить? Это как? Сейчас ее нет, что ли? Надо делать операцию? Господи, какой кошмар! Операция на позвоночнике! Ну, я и вляпалась!

— Хорошо, я согласна на операцию.

— К сожалению, мы не делаем такие операции.

Михаил Андреевич больше не смотрел ни в историю болезни, ни мне в глаза.

— А кто делает?

— Нужно найти клинику.

Э-э-э, подождите! Чтобы встать на ноги, нужна какая-то хитрая операция. И никто не знает, где ее делают? Вы что, с ума сошли? А я как узнаю?!

Оказалось, что я это произнесла вслух.

— Можно будет после выписки отправить запросы в специализированные клиники. И за рубеж в том числе. Единственное, там цена вопроса.

— А я могу не найти клинику? — Кровь прилила к моим щекам, я даже привстала и не обратила внимание на боль от сломанных ребер.

Доктор пожал плечами и голосом, лишенным какого-то энтузиазма, ответил:

— Надо искать.

Бобик, след! Кто-то должен взять след и найти клинику, где мне скажут: «Детка, ноу проблем! Мы сделали сотни таких операций и вообще научились оперировать с закрытыми глазами!»

Но остались вопросы. Остались вопросы из прошлого.

— Скажите, почему меня сюда привезли? Вообще, у вас тут томограф есть? У вас тут что-то есть?

— Что-то есть, — расплывчато ответил доктор. — Но из-за ушиба головного мозга не рискнули транспортировать в областной центр. В этом случае слишком высок риск летального исхода из-за неконтролируемого отека мозга. Ваш папа поставил вашу жизнь на первое место.

— А ноги на второе?

Михаил Андреевич ничего не ответил.

— Вы хотите сказать, что если бы меня отправили в областной центр, они бы что-то сделали иначе?

Доктор смотрел в сторону.

Блин, вот и поговорили! Папа узнал о возможных последствиях и выбрал это захолустье. А меня спросили?!

— А дальше что? Дальше?

Мне кто-нибудь скажет что-нибудь хорошее?!

— Мы выпишем вас на амбулаторное лечение — под наблюдение невролога и травматолога. Через несколько месяцев сможете оформить инвалидность.

— Несколько месяцев?

— Они даются для восстановления утраченных функций организма. Сразу оформляется инвалидность только у пациентов с ампутациями конечностей.

Оба-на! А вот и хорошая новость! Наконец-то! Ножки при мне! Несколько месяцев на чудо-чудесное либо операцию ведущими хирургами страны!

Я отвернула голову к стенке. Они же неглупые и поймут, что мне больше не о чем с ними разговаривать. Ни с кем. Оставьте меня в покое!

5

Мне снилось, что я превратилась в робота, — ноги едва слушаются, но идут. Отовсюду торчат провода, и даже озорно подмигивают огоньки. Я игрушечный робот? Пытаюсь двигаться, но получается неуклюже. И все же мне нельзя останавливаться. Неожиданно на моем пути появляется корова, которая пьет воду из трещины в асфальте. Мне нужно ее обойти, но я умею шагать только прямо. Пытаюсь напугать животное (где же я ее видела?), но корове не страшен робот. Может, нас тут целый легион? Приглядевшись, я замечаю, что у коровы железная нога. Да и хвост, которым она периодически похлопывает по бокам, тоже ненастоящий. Корова-робот? Мне показалось, что где-то впереди мелькнули папины синие «жигули». Нужно обойти эту ненастоящую корову, чтобы увидеть отца. Мне надо поговорить с ним! Корова продолжает пить из трещины, и ей наплевать на мои попытки. Я замечаю, что в одной глазнице у нее мигает лампочка. Господи, я еще себя не видела! «Жигули» разворачиваются, чтобы уехать. Ненастоящий хвост отгоняет невидимых мух: туда-сюда, туда-сюда. Мне нужно поговорить с отцом, глупое животное!

Как ты мог?! Как ты мог?! Как ты мог?! Как ты мог?! Как ты мог?! Как ты мог?! Как ты мог?! Как ты мог?! Как ты мог?! Как ты мог?! Как ты мог?! Как ты мог?! Как ты мог?! Как ты мог?! Как ты мог?! Как ты мог?! Как ты мог?! Как ты мог?!

Я даже не сразу поняла, что кто-то осторожно гладит меня по плечу. Вот тогда я смогла повернуть голову и спросить уже вслух:

— Как ты мог?!

Папа вздохнул. Я знаю это выражение лица. Он сейчас начнет играть в молчанку, чтобы я успокоилась. Но я не хочу успокаиваться!

— Как ты мог?! Сделал меня калекой! Да лучше бы я сдохла, чем такой быть!

— Не говори так, — сказал папа. — Все будет хорошо.

— Да что вы все заладили: «Все будет хорошо»? С чего это вы вангуете?!

— Что делаем? — растерялся папа.

— Ставите такие замечательные выводы. Все. Будет. Хорошо. Ты это точно знаешь?

— Мы сделаем тебе операцию, и ты встанешь на ноги.

— Ты сначала клинику найди. Доктор мой что-то не очень в курсе, где бедной зайке смогут пришить ножки, чтобы она опять побежала по дорожке!

— Мы будем искать. Здесь не знают — в другом месте подскажут. В Интернете этом вашем найдем.

— В Интернете? А кто будет искать? Ты, что ли? Покажи мне свой телефон. Ну, покажи!

Я знала, что папа до сих пор пользуется кнопочным. И слово «Интернет» слышал только от меня и своих более продвинутых друзей, которые завоевали социальную сеть «Одноклассники».

— Ты меня научишь, и я буду тебе помогать. Мы обязательно найдем!

Папа не сдавался. Он бывает упрямым.

— Научишь тебя! И что? Ты в своем Мухожопинске будешь искать, а я в Москве? — как же я была зла, как же мне хотелось садануть по капельнице, чтобы она укатилась в угол палаты и перевернулась. Чтобы все умные-разумные наконец очухались и посмотрели на ситуацию не с приторной позиции, что «все будет хорошо», а с реальной. Как сказал этот доктор, через три месяца можно будет оформить инвалидность. Инвалидность! У меня не доделана презентация на работе, через год я наверняка получу повышение, а еще раньше мы с Виталиком должны пожениться. Нет тут места никакой инвалидности!

— Геша, ты будешь жить дома.

Дома? В смысле?

— В Мухожопинске, как ты говоришь. Тебе нужна будет помощь, одна ты не справишься.

— У меня есть друзья! С чего ты взял, что я буду одна?

Похоже, папа начал бредить.

— Хорошо, тебе помогут друзья. А за съемную квартиру платить тоже они будут?

Черт, точно! Я же не смогу работать. Или смогу? На инвалидной коляске заеду в лифт, там от подъезда спуск был, я помню. И поеду на работу. Разве меня в метро никто не завезет? А там везде эскалаторы. И в само здание въезд очень удобный.

— Я не вернусь домой. Мне там нечего делать. Тем более все начнут тыкать пальцем и подходить с вашим любимым: «Все будет хорошо, Женечка!»

Папа что-то хотел сказать, но передумал. Вот-вот, закончились аргументы! Не, ну молодец какой! Сначала не позволяет отвезти меня в областной центр, чтобы мне сразу сделали операцию. Страшно, видите ли, что я умру. Ну вот, я жива! Живее всех живых! Только почему-то мне совсем не радостно. Вот ни капельки! Ни капелюшечки! Ни миллиардной доли капелюшечки! А папа уже все решил — отвезет меня домой, поселит в мою чудовищную комнату с ковром на стене, и я сгнию в этом Мухожопинске. Добираться до меня девчонкам два часа — в область, через всю Москву. И вряд ли кто-то будет готов к таким подвигам на постоянной основе.

— Я в магазин схожу, — встал папа.

Чуть не сказала: «Я с тобой!» В палату робко, как будто не к себе, заглянула молодая соседка. Передвигалась она довольно быстро, я даже залюбовалась. А та, постарше, которая жаловалась на мужа, лежала. Может, у нее тоже перелом позвоночника?

Папа вышел, и я осталась одна. Не совсем одна, конечно. Потому что взрослая соседка сказала:

— Папа у тебя очень хороший. С таким папой ничего не страшно. Не обижай его…

— Вам-то откуда известно, какой он? — фыркнула я.

Похоже, все за меня решили: казнить или помиловать. Кого жалеть, а кого можно в утиль сдать. Кстати, по поводу утиля — это, наверное, про меня.

— Женя, у тебя серьезная травма. Поверь моему жизненному опыту — ни друзья, ни подружки не помощники в этом вопросе. Может, вначале только, на энтузиазме. А вот близкими лучше не разбрасываться — тем более такими, как твой отец.

Начало-о-о-ось! Сейчас меня учить будут. Папу она знает — он хороший, а с друзьями не знакома — значит, они плохие. Кстати, где мои друзья? Я ничего не стала отвечать, просто взяла в руки телефон. Пора пообщаться с друзьями, о которых все так много знают.

6

А может, я сплю? Скоро открою глаза и буду всем рассказывать про этот безумный, обросший подробностями сон. Виталик покачает головой: «Ну, мать, ты и накурилась вчера!» И это будет очень смешно. Очень! Все останется таким, каким и было неделю назад. Я же здесь неделю? Работа, друзья, моя уютная съемная квартирка в Ясенево. И Виталик, который постоянно покупает мне печеньки с предсказаниями. Верил ли он в них? Не знаю… Но всегда с таким интересом заглядывал мне через плечо, когда я разламывала печенье. И обязательно просил половинку печенюшки. Что за предсказание было перед аварией? Не помню… Хотя нет. Что-то про изменения. «Вас ждет новая жизнь»? Ерунда какая-то! Не может быть, чтобы в одночасье изменилась жизнь человека, который никому ничего не делал плохого. Правда? Я всегда прихожу вовремя на работу, не бездельничаю. Если кто-то из друзей просит в долг — никогда не отказываю. У нас классная компания, и мы всегда поддерживаем друг друга. В прошлом году Каринка заболела воспалением легких, так я даже куриный бульон пару раз варила и приносила в больницу. А когда Мишка ногу сломал, мы, хоть и ржали (не со зла, нет), но купили ему костыли и гравировку сделали: «Мишане на здоровье». Он пару месяцев плотненько так их использовал, а потом все косточки заросли, и он снова в строю.

Надо позвонить ребятам — они наверняка волнуются. Или пока не звонить? Болит голова, столько кошмарных разговоров. Надо уснуть. И может быть, я проснусь в другом месте. Ведь может такое быть? Мне раньше часто всякая ерунда снилась: и преследования, и нападения. Один раз приснилось, что я умерла и со стороны смотрю на свои похороны. Все меня провожают, пьют, слова хорошие говорят. Сначала меня это немного напрягло, потом умилило. Но, когда я решила сказать, что праздник окончен, и я не умерла, оказалось, что не могу говорить. Никто меня не слышит. Проснулась я в ужасе после того, как меня закапывать начали. В ту ночь я уже не могла уснуть — сидела на подоконнике до утра и курила сигареты одну за другой. А тут всего лишь сломанный позвоночник. Вот проснусь и…

Проснулась я все в той же палате и с теми же соседками. Голова продолжала раскалываться, но лежать и смотреть в потолок было невыносимо. Я попробовала надавить руками на живот и ничего не почувствовала. Из всех моих достоинств — это двигающиеся руки и голова, которая способна поворачиваться налево и направо. Список возможностей так себе — даже на трояк не тянет. Как жить-то? Как? Только телефон способен принести в мой сузившийся мир хоть что-то положительное. Я набрала номер Виталика — «Абонент занят, перезвоните позже». Следующая на очереди Карина.

— Женя! Боже мой! Это ты? — закричала подруга, даже не поздоровавшись.

И у меня сразу на душе стало тепло.

— Карин, привет!

— Господи, как ты там? Твой отец говорил такие страшные вещи — перелом позвоночника, инвалидная коляска. Это он так пугал, чтобы мы бухать перестали? — Карина заливисто рассмеялась.

— Ну, не совсем, — тепло куда-то улетучилось. — Все действительно очень серьезно. Чтобы снова начать ходить, мне нужна операция.

— Женька, боже мой! Это ужасно! А ты уже на инвалидной коляске?

— Нет еще. Пока лежу в больнице. Папа навещает.

— Ну да, далековато от нас, конечно. Я бы тебе бульончику принесла, но сама понимаешь.

— Похоже, мне теперь нужно подгузники приносить, а не бульон…

— Подгузники?! Фу-у! Ой, я имела в виду, все так серьезно? Ты прям в туалет не можешь сама сходить?

— Ничего не могу. Только ложку держать и телефон.

— Ой, Женя, как все плохо. Но ты там держись! Все будет хорошо! Когда вернешься домой?

— Не знаю. Может, через пару недель.

— Мы к тебе в гости приедем. Ставь пирог! — на позитиве закончила подруга, но в последний момент опомнилась. — Ну, то есть мы чего-нибудь вкусненького привезем.

Я не могу понять, почему мне тоскливо после этого разговора. Чего-то не хватает, но я не могу понять чего. Может, смущают постоянные Каринкины «это ужасно»? Я это и так понимаю и хочу услышать другое. Типа, все будет хорошо? Ой, кошмар какой! Я совсем запуталась. Папа говорит, что мы справимся, а я злюсь. Подруга ужасается моему положению — меня это задевает. Чего же я хочу? Какой справедливости? Какого отношения?

— Тебя Женя зовут? А меня Анна, — вдруг раздался голос взрослой соседки.

— А меня Света, — отозвалась молодая.

Мне показалось, что я не хочу ни с кем разговаривать, но совершенно неожиданно я зачем-то сказала:

— А папа меня Геша называет…

— Очень ласково, — поддержала Анна. — Я вообще раньше такое не слышала.

— Я тоже, — подхватила молодая.

И тут зашел папа. Как будто он все это время стоял за больничной дверью и ждал контрольного слова «Геша». Вообще-то, я была уверена, что мы с ним поругались, но при виде отца на душе стало так спокойно.

— Пап, а ты правда станешь продвинутым пользователем?

— А то, — улыбнулся отец, как будто не было между нами неприятного разговора. И положил на кровать коробочку, в которой лежал новый смартфон. Не Iphone, конечно, но прогресс налицо!

И тут у меня зазвонил телефон. На дисплее высветилось «Виталик». Я, если честно, не любитель повышенного внимания. Соседки, папа. А у меня, возможно, важный разговор. Но сделать самое простое — встать и выйти в коридор, я не могла. Может быть, сбросить, а потом перезвонить? Папа уйдет, соседки в туалет захотят выйти (по крайней мере, молодая). Или взять трубку и сказать, что перезвоню позже? Телефон замолчал. Пока я принимала решение, Виталик просто положил трубку. Не дождался. И я только сейчас поняла, что на мгновение задержала дыхание. Можно выдохнуть. Я ему обязательно перезвоню. Попозже. И услышу привычное «ежик мой». А пока надо поблагодарить папу, поступок которого принес мне… что это? Облегчение? Я как будто бы почувствовала облегчение — виртуальная ноша на моих плечах чуть уменьшилась. А еще я чувствую радость. Папа всегда отмахивался от современных гаджетов одной фразой: «Даже не уговаривайте!» Я ведь и не уговаривала, правда? Он сам купил! Мой дорогой и надежный папочка, спасибо тебе!

— Спасибо, пап… — да, я сказала это вслух.

— Да за что? Буду осваивать науку. Поможешь?

— Конечно. Ты же у меня умный — у тебя все получится.

Папа как будто бы недовольно цокнул языком. Но это он так, хорохорится. Я поняла, что еще чувствую — ощущение безопасности. Мы справимся — нас ведь так много!

Эта мысль пролетела мимо меня, слегка задев крылышками. Пролетела и улетела. Я пока не знаю даже, с чего начать: новые условия — новые правила игры. В этих новых условиях у меня нет связи с ногами — ноги есть, а связи с ними нет. Я не чувствую свое тело ниже груди. Вечером приходила медсестра и ставила мне клизму. Это так унизительно и беспомощно, когда тебя крутят, словно куклу. Мне больно дышать из-за сломанных ребер. У меня давно немытые волосы, которые раздражают еще сильнее, чем невозможность встать.

— Пап, давай подстрижем волосы и помоем голову…

— Как «подстрижем»? — подпрыгнул папа.

— Я не могу так. Я потом отращу. Попозже. Пожалуйста, дай мне ножницы или сам отрежь.

Папа вскочил, начал озираться по сторонам — как будто рассчитывал увидеть здесь скучающего парикмахера.

— Ты уверена?

— Да. У меня чешется голова. Я чувствую себя грязной и вонючей.

— Никакая ты не вонючая, — поддержал меня папа. — Я попрошу кого-нибудь.

И он попросил уже знакомую мне медсестру Лену. Стильная стрижка мне не грозила. Но после того, как длинные волосы упали на больничный пол, распластавшись, словно маленькие змейки, мне действительно стало легче. А когда Лена ухитрилась помыть мне голову, я первый раз за это время почувствовала себя счастливым человеком. На немножечко, на краюшечку! Но у меня была легкая и чистая голова, и в ней закружились такие же светлые и чистые мысли.

7

Наше первое свидание с Виталиком состоялось в парке аттракционов. Вот уж никогда не думала, что это лучшее место для первой встречи. Мы выбирали самые крутые аттракционы, я визжала и крепче прижималась к Виталику, а он был только этому рад. В любом другом месте мы бы присматривались друг к другу, болтали бы о глупостях, но здесь адреналин сделал свое коварное дело. Когда рядом с тобой в самые отчаянные минуты сильный мужчина, сжимающий твою руку или плечи, — о чем еще можно мечтать? На волне страха мы много смеялись, пока приходили в себя. Я чувствовала себя такой взвинченной, балансирующей на каком-то острие. У меня не было сил остановиться — настолько сильны были эмоции. И мороженое казалось вкуснее, и вата слаще. В эту же встречу мы первый раз поцеловались. Обычно я себе такого не позволяю, но тогда казалось, что по-другому быть не должно.

Волна воспоминаний заставила меня улыбнуться. Может быть, бабочками пролетела в животе, но эти ощущения мне были пока неподвластны. После ухода отца, получив свою порцию уколов в бесчувственную попу и немного вздремнув, я поняла, что мы можем пообщаться с Виталиком при помощи сообщений. Пускай тут лежит эта Аня, не выбегает в коридор Света. Только я и Виталик.

«Виталя, привет!»

«Женька, ну наконец-то! Теперь можно позвонить?»

«Я не одна. Давай так».

«Скучаю по твоему голосу)))»

«Я по твоему тоже)))»

«Ты как?»

«Ответ неоднозначен».

«Это как?»

«Лежу».

«Хочу полежать с тобой вместе».

«Тебе не понравится».

«Да ладно)))»

«У меня перелом позвоночника».

Я видела, что Виталик что-то печатает. Потом не печатает. Потом снова печатает. Он решил поэму написать?

«Ясно».

Когда я через пять минут прочитала этот лаконичный ответ, у меня от удивления слегка приоткрылся рот. И это все? «Ясно»? А с другой стороны, как можно отреагировать? «Ок»? «Сочувствую»? «Бывает»? «Позвони, когда выздоровеешь»? Но мне все равно захотелось уточнить:

«Что именно тебе ясно?»

«Про перелом. Тебя дико подбросило».

«Я не помню».

«Я видел. Мы не думали, что ты выживешь».

Папа тоже боялся, поэтому оставил меня в этом захолустье. И вот я в палате с Аней, Светой и приходящим папой. Я ждала, когда Виталик спросит, когда меня можно увидеть. Но он ничего не печатал, а мне ничего не приходило в голову. Так, попробуем зайти с другого конца.

«Как ты?»

«Норм».

«Что новенького на работе?»

Да, мы работаем вместе. И Виталик — это мой служебный роман, переросший в предложение руки и сердца.

«Дурдом. Как всегда. Элинка доделала твою презентацию».

«Хм. Меня не ждут?»

Виталик снова перестал печатать. И у меня непривычно заныло сердце. Эй, вы там с ума не посходили? У меня ноги парализованы, но не голова!

«Жень, шеф дал новое распоряжение — я погнал. Напишу позже».

И Виталик вышел из Сети. Черт, у меня даже легкая испарина появилась на лбу. А может, я зря себя накручиваю? Я сейчас очень уязвима, все происходящее рассматриваю под особым углом.

— Эй, кому принести булочку из столовой? — спросила я соседок по палате, но ответа не услышала. Мою шутку никто не оценил, кроме меня. Я хохотала, пока не пришла Леночка и не сделала мне очередной укол.

8

Папа? Виталик? Доктор? Кого бы я сейчас хотела увидеть больше всего? Кто явился бы для меня спасителем?

Что-то должно произойти. Что-то хорошее. Иначе и быть не может, потому что я удачливая! Да, я набивала шишки, плакала из-за несчастной любви, тряслась на экзаменах, но у меня всегда все получалось! И то, что сейчас происходит, — это неправильно. Это несправедливо. Этого не может быть. Потому что я хороший человек. Я два раза была сотрудником месяца. Я подарила отцу дорогущий спортивный костюм, который он пока бережет, но ничего — наденет. В конце концов, я всегда подаю милостыню бабушке возле автобусной остановки. Меня не за что наказывать, правда! Вы мне верите? Я никому ничего не сделала плохого — специально, целенаправленно. Никому! Да, я иногда ругаюсь с друзьями, с мамой проводила не так много времени, как можно было, но это не считается! Почему я должна страдать? Почему не моя одноклассница Лиза, которая родила уже третьего ребенка? Она пьет и таскается с мужиками, нигде не работает и не воспитывает своих детей — это за нее делают родители. На свои крошечные пенсии. Почему эта дура Лиза, у которой в мозгу одна извилина, сейчас блаженно улыбается в очередном угаре и, может, зачинает нового ребенка? Разве это по справедливости? Где же карма, грех, возмездие — я не знаю, что там в религии. Где Боженька, который наблюдает свысока и раздает всем по потребностям?! У меня было столько планов — полезных, важных для общества. Да, Бог, ты слышишь — для общества! Мы бы с Виталиком родили ребеночка и растили бы его. Я бы помогала своему папе, а не он мне. Я бы много работала. Бог, ты видишь, какая я нужная? Видишь? Так почему в этой палате лежу я, а не эта пьянь, которая ничего не дает этому миру, кроме своих больных детей?!

Я вспоминала Лизу, когда ела папины сырники, успевшие пропахнуть больницей. Он снял комнату и, не теряя времени даром, готовил мою любимую еду. Я думала о несправедливости, когда мне помогали сесть и облокотиться о специальный матерчатый куб, который ставили за спиной. Я сжимала зубы, когда меня пересаживали на раздолбанное инвалидное кресло, чтобы довезти до папиных «жигулей». Когда это закончится? Когда по заслугам получат те, кто это действительно заслуживает?! А может быть, виновата все-таки я? Или это расплата за грехи моих родственников? Или, наоборот, что-то должно было свершиться в будущем и меня «обезвредили»? Ведь я почти получила права на машину. А вдруг я могла стать виновником аварии и убить пассажиров? Поэтому кто-то лишил меня возможности сесть за руль. Может, потому, что те люди важнее и нужнее… А я так… Ничего особенного. Другое дело Лизка, которая рожает детей, — может, эти дети вырастут и станут лауреатами Нобелевской премии…

— Геша, тебе удобно?

У папы был такой уставший голос, что мои челюсти непроизвольно разжались. За окном, рыдая и заламывая ветви, проносилась осень. На миг показалось, что все вокруг плачет, провожая меня в этот странный путь домой. Туда, где я совсем не хотела оказаться, где будущее виделось сплошным колючим лесом без признаков времени года.

— Пап, мне плохо…

— Что у тебя болит? — папа включил правый поворотник, намереваясь остановиться на обочине.

— Сердце.

— Кардиолог сказал, что с ним все в порядке.

— Пап, — я даже улыбнулась. — Сердце у меня болит — ну, то, что с душой связано. С тоской. Я не понимаю, как мы будем жить дальше. Не понимаю…

— Нормально мы будем жить, — перебил меня отец таким голосом, что возражать расхотелось. — Я в Интернете твоем нашел реабилитационный центр. Будем ездить, будем заниматься. Я тебе всегда говорил, что спорт — это главное в жизни человека!

— В жизни инвалида? — я не смогла не съязвить.

— В жизни любого человека! — папа говорил так, как будто работал тренером и уже кучу спортсменов поставил на ноги. — В этом центре обучают езде на коляске. Как ее… активного типа.

— Активного? Управляемой, что ли? — мне даже стало интересно.

— Нет, я не про эти. Есть обычные коляски, а есть активные — они такие маленькие, и у них много регулировок. Я читал, что они удобнее обычных. Приедем, пока будем оформлять инвалидность, возьму тебе такую на прокат. Я все узнал!

Ай да папа, ай да молодец! Пока я все дни разделила на злость к Лизке и зависть к друзьям, которые забрасывали меня сердечками и виртуальной заботой, папа успевал не только обеды готовить, но и искать центры для таких неудачников, как я. Разбираться в инвалидных колясках — пассивных, активных. А ведь я успела ему только браузер установить и рассказать в двух словах про поисковую систему. Судя по периодическим «твою мать» и «ни фига се» — дело у папы двигалось с переменным успехом. Но двигалось!

«Привет, ежик! Когда увидимся?» — пискнуло сообщение от Виталика.

«Еду домой».

«Ништяк! Вечером подскочу?»

«Еду к себе домой. В Немиров».

«Упс, тогда жди в выходные».

Я вспомнила, как Виталик любил целовать мои запястья, едва прикасаясь к ним губами. Ощущения невероятные! Мне казалось, что нежность, собранная в этих поцелуях, проникает в каждую клеточку моего организма. Даже сейчас, вспоминая, я почувствовала, что замерзла. Как будто ноги окончательно остались без кровоснабжения, и что-то ледяное подобралось к пальцам. Мне холодно! Я хочу, чтобы он согрел меня теми поцелуями, как Герда когда-то пыталась вернуть к жизни Кая. При этом я не могла не обратить внимания на нелогичность поведения любимого — я же писала, что в Ясенево не вернусь. Месяц в больнице съел задаток за квартиру, который я вносила в начале наших квартирных отношений. Теперь нужно научиться передвигаться на инвалидной коляске. Оформить инвалидность. Понять, сможем ли мы с папой прожить на две пенсии: его по старости и мою по инвалидности. И найти адреса клиник, которые помогут мне вернуть прежнюю меня. Какие бы центры реабилитации папа ни обнаружил, и как бы виртуозно меня ни научили ездить на коляске, я буду биться за возможность ходить! Мне не нужны эти новые условия! Я хочу прежние и готова заменить двенадцатисантиметровые каблуки на старые тапочки с отрывающейся подошвой. Какое это счастье просто ходить!..

9

А дома пахло бабушкой. Бабушкой, которой у меня никогда не было — вернее, ни мамина, ни папина с нами не жили. Уезжая, папа плотно закрыл окна, чтобы ни одна капелька из летних гроз не проскочила контроль. Показалось ли мне, что я никуда не уезжала? Нет. Конечно, на руках меня сюда вносили двадцать пять лет назад и еще пару лет после этого. После больничной палаты в памяти немного стерлась моя московская квартира, но эта, в которой я провела свое детство и отрочество, родной не показалась. Не распахнула объятия, не прошелестела воспоминаниями. Вот как так? Здесь прошло мое детство — не самое грустное, между прочим. Здесь меня любили и баловали.

Когда мне было пять лет, я была уверена, что на день рождения получу собаку. Родители так загадочно улыбались, что я и не сомневалась. И когда наступил час икс, мама внесла в комнату коробку. Я даже открывала ее аккуратно, потому что была уверена — сейчас оттуда выскочит щенок. Но из коробки никто не выскочил — там лежала кукла. Пластмассовая кукла. Чувство обиды захлестнуло меня с головой. Я рыдала так, что в итоге меня оставили одну, родители ушли на кухню. Чувство несправедливости и даже ярости захлестнуло меня с головой. Я мечтала о собаке! А с куклой этой сами играйте! Никто меня не успокоил в этот день, и уснула я, обиженная на весь мир. А на следующий день мы поехали к бабушке на дачу. И там меня ждал щенок, которого родители купили заранее. Но пока я билась в истерике и никого не хотела слышать, донести до меня эту информацию никто не мог. От чувства едва ли не ненависти к родителям до чувства глубокой любви к ним же в один прыжок. Много лет мне потом было стыдно за то, что я сама себе надумала, испортила всем настроение, а в итоге получила все, что хотела. И даже с куклой я играла, наверное, лет до десяти. Но в каждый свой последующий день рождения чувствовала легкую неловкость.

И вот я снова здесь. Непривычно шуршит переполненный подгузник. В ванну, скорее в ванну! Я заметила, что папино дыхание изменилось, когда он занес меня в квартиру на руках. Да, он не молод — ему шестьдесят пять. Мне срочно нужна коляска, чтобы я поберегла отца. Коляска и… вода, льющаяся на мои худые ножки, — они так изменились с момента аварии. Сидеть в жесткой ванне не очень удобно, но завтра мы что-нибудь придумаем. Папа придумает.

Не смотря на чистоту и новый подгузник, мне по-прежнему хочется закрыть глаза и не смотреть на этот древний ковер, письменный стол, заваленный книжками о любви, засохшую фиалку на подоконнике? Может, потому, что я всегда воспринимала это место, как временное? Уеду в Москву, устроюсь на работу, куплю квартиру, может, и родителей перевезу. Я уехала, устроилась и, словно под воздействием огромной пружины, оказалась снова там, откуда сбежала. Сбежала?.. Слово-то какое странное. Вспоминается только фильм «Сбежавшая невеста». Это не про меня. Я всегда готовилась к жизни, которой достойна. Разве не так? Да и родители меня поддерживали.

— Пап, ты был не против, чтобы я уехала в Москву? — крикнула куда-то в глубь квартиры.

Родители спокойно отнеслись к моему решению покорять Москву, и я никогда не спрашивала — а что они на самом деле по этому поводу думают. Папа заглянул в комнату:

— Ты помнишь своего классного руководителя Ирину Валерьевну?

Еще бы не помнить — классная классная)))

— Она тебе постоянно твердила: «Женечка, ты такая умничка — тебе здесь не место!» Помнишь?

Да, точно… было такое.

— И я из-за этого уехала?

— Ну, тебе виднее из-за чего. Но влияние она на тебя оказывала серьезное, мы с матерью с утра до вечера слышали: «Ирина Валерь­евна это сказала, Ирина Валерьевна то сделала!» Мы тобой так не почитались, — папа хмыкнул.

Да, папа прав. Классную я обожала — да и не только я, все старшие классы.

— А знаешь, что самое обидное? — папа немного замялся, будто не знал — делиться ему или нет.

А что тут может быть обидного?

— Она в тебе видела себя. Потому что в свое время окончила МГУ, но познакомилась с местным, вышла за него замуж и приехала учительствовать в область. Не нравилось ей здесь — ну, после Москвы-то понятно. Вся родня на метро разъезжает да по ВДНХ гуляет, а она ваши тетрадки до полуночи на пятиметровой кухне проверяет. Обидно…

Надо же, а я и не в курсе была таких подробностей, а может, знала да не обратила внимание. Только помню восхищение Ириной Валерь­евной и раздражение — этим ковром, и провинциальным сквером по дороге в школу, да и просто городские пятиэтажки выбешивали!

— Что с ней, кстати?

— Ничего. Развелась с мужем и вернулась в свою любимую Москву. Можно было с самого начала понять, что для тебя важнее, и никому не ломать судьбы своими представлениями о счастливой жизни!

Последнюю фразу папа уже пробурчал по дороге на нашу пятиметровую кухню.

Я хлопнула ладошкой по ковру и не столько увидела, сколько почувствовала пыль. А может, сдать его в химчистку?..

С кухни потянуло чем-то незнакомым, но очень вкусным. Папины кулинарные способности удивляли меня с каждым днем все сильнее. Как я говорила ранее, папа всегда был молодцом — мишленовских звезд, конечно, не хватал, но всегда готовил очень вкусно. И мама хорошо готовила. А вот я, наверное, благодаря таким родителям, учиться кулинарному искусству не очень-то и хотела. В Москве стало посложнее — там никто не предлагал готовых завтраков, обедов и ужинов. Но выручали кафешки, которые разбросаны на каждом углу. Да и магазины с готовой едой никто не отменял. Я очень любила родительскую стряпню и в свои нечастые приезды домой отъедалась по полной программе — на несколько килограммов про запас, который потом легко сбрасывался в ночных клубах.

— Па-а-ап, скоро?

— Еще несколько минут! Терпение, детка.

Конечно, потерплю. Как будто у меня есть вариант встать и пройти на кухню за кусочком колбаски. Увы, такие вещи мне были неподвластны. Пока неподвластны! Но все изменится. Я сделаю все, что в моих силах, и даже больше. А еще я научусь готовить. Да, я хочу научиться варить вкуснейшие борщи и печь пироги с капустой. Я найду секрет нежного мяса по-французски и картошки в глиняных горшочках. Боже мой, я как будто бы читаю меню какой-то кафешки. Но я действительно научусь! Осознание того, что в моей жизни появится что-то новое и непременно хорошее, даже на мгновение ослабило чувство голода. В той, другой жизни я бы вскочила с кровати и тут же побежала бы выполнять задуманное. Но теперь все было по-другому.

10

На следующий день к нам пришли тетя Груша (я до сих пор не понимаю, зачем так издеваться над своими детьми — пускай даже и семьдесят лет назад), мой одноклассник Сережа (сочувствие и обещание помочь в любую минуту обошлись мне в тысячу руб­лей — Серега был с хорошего похмелья) и Александр Николаевич. Это мой невролог. Я не знаю, как в больших городах — я там работала, а не болела, но в таких, как мой, врачи могут приходить на дом. Если их очень попросить. И если они являются учениками твоих лучших друзей (это я про папу). Запутанно, конечно, но можно в суть и не вдаваться. Напротив меня сидел доктор с самыми добрыми на свете глазами. И если бы он предложил делать операцию прямо здесь и прямо сейчас, я бы без колебаний отправила папу кипятить воду.

— Евгения, травму вы получили серьезную, но сдаваться нельзя. Будем искать клинику, которая согласится провести резекцию позвонков со специальным имплантом.

— Это очень сложно?

— Что именно: операция или поиск клиники?

Александр Николаевич на мгновение задумался и ответил в своей оптимистичной манере (да-да, именно за это он и стал моим новым Богом):

— Я подготовлю список вертебрологических клиник — мне поможет мой знакомый нейрохирург. Что касается операции, то после нее потребуется длительный реабилитационный период: механотерапия, робототерапия. Слышали что-то про экзоскелет? Он может помочь начать восстановление функций нижних конечностей и тазовых функций.

Вопрос с клиниками практически был решен. Да что там с клиниками — мысленно я уже сделала операцию. Осталось только восстановиться. Робототерапия? Какой скелет?

— Экзоскелет — это такая конструкция, которая надевается на человека и помогает двигаться.

— Я погуглю, — сказал папа, и я хмыкнула от неожиданности.

Прогресс в нашей семье был на лицо — сдается мне, что скоро не я, а папа начнет меня консультировать.

— Что-то от меня нужно?

В принципе, мне это даже начинало нравиться — папа гуглит с утра до вечера, доктор ищет клиники. А вначале было ой как страшновато.

— Выписной эпикриз, результаты обследований, КТ, МРТ у меня есть. После того, как список клиник будет у меня на руках, я смогу начать созваниваться с заведующими отделений, после чего отправлю документы. А ваша задача, Евгения, оформить инвалидность.

Инвалидность? Подождите, у нас все так хорошо идет. Зачем мне инвалидность?

— Переписка с клиниками может занять много времени — не месяц и не два. Вам нужно жить не только будущим, но и настоящим. В течение трех-четырех месяцев вы будете находиться под моим наблюдением, возможно, появятся какие-то изменения в сторону динамики. После этого я подготовлю заключение для комиссии в бюро медико-социальной экспертизы.

Лучезарный Александр Николаевич не успел от нас уйти, когда тетя Груша появилась в дверях (да, мы не закрываем днем дверь на замок) с трехлитровой банкой соленых огурцов. Наверное, она искренне хотела помочь, но я никогда не любила огурцы — ни в каком виде. Одноклассник Сережа порадовал еще больше, заглянув «на огонек» хорошенько поддатым. Услышав про экзоскелет, с жаром пообещал сделать такую штуку лично и в кратчайшие сроки. Нет, вы не смейтесь, он действительно рукастый и головастый. Был. И электроникой увлекался. И наверняка бы мог сделать чудо-технику — я всегда верила в Серегины способности. Но когда три года назад в дурацкой драке погиб его брат, Сережа нашел только один выход своему горю: пить и разрушаться. Как будто брат являлся фундаментом Сережиной жизни, без которого он больше не смог паять, разбирать, настраивать, да что там говорить — просто жить! Может, во мне он увидел кого-то, кому еще хуже? Я даже выпить не могу без посторонней помощи, а он, Сережка, может.

Когда Александр Николаевич и компания ушли, папа попросил сделать ему электронную почту. Мне кажется, если я планирую целыми днями лежать и плевать в потолок, пока все будут заниматься делом, я окончательно сойду с ума. Получить согласие на операцию должна я! С другой стороны, папа находится в непривычном ему азарте — разве можно сейчас сказать ему: «Это мои ноги. Моя операция. Моя электронная почта»?

— Услуга за услугу — я создаю тебе электронною почту, а ты учишь меня делать вареники с салом.

— Вареники? С салом? — делано удивился папа, как будто за всю жизнь научился варить только щи из лебеды. Но тут же прокололся: — С салом и лучком?

После этого у него появился незабываемый адрес papalook@, но, кажется, подвоха он не заметил. Я вообще не понимаю, как папа прожил жизнь без Интернета. И как можно пользоваться только кнопочным телефоном! Кстати, они мне с мамой как-то рассказывали и даже показывали смешной телефон с проводом, который раньше стоял в квартире. Там не было кнопок — там был диск, представляете? И его нужно было крутить. Я вообще не понимаю, как это могло работать? И почему люди не ломали себе пальцы? Я вот резко дернула, и чуть не случилась трагедия. Современный мир безопаснее — это точно.

Но довольно воспоминаний. Сложный день. Много информации и людей. Дайте мне маску для сна и беруши — я слишком устала, чтобы разглядывать лунный свет и слушать лай соседских собак.

11

Сегодня у меня появилась моя вторая половина — папа принес инвалидную коляску того самого активного типа, о которой говорил в машине. А вместе с ней целый пакет конфет и шоколадок от каких-то наших знакомых. При взгляде на коляску у меня сформировалась вполне ощутимая мечта — научиться пользоваться туалетом, чтобы даже не смотреть в сторону подгузников. Но это оказалось не так просто. Вправо-влево — коляска меня не слушается! Или я не умею командовать коляской… Руки грязные… Папа ругался, что я за колеса держусь, а тут такие специальные штуки рядом. Но все равно пришлось просить его поискать в шкафу перчатки. Когда-то я несколько месяцев занималась воркаутом, и у меня были очаровательные перчатки с обрезанными пальчиками. Не для инвалидной коляски я их берегла — нет, конечно. Но в перчатках стало намного удобнее.

Позвонил мой невролог Александр Николаевич, предупредил, что готовит заключение, которое затем отправит в бюро медико-социальной экспертизы.

— Господи, а как я туда доеду? Я сейчас из комнаты до кухни по десять минут добираюсь. Коляска меня не всегда слушается!

Не так давно я собиралась ездить на работу на коляске, а сейчас появилась необходимость просто забрать справку из учреждения, которое находится где-то, и меня обуял ужас. Ай, черт, колесом протерла борозду на обоях. Ой, уголок плинтуса выскочил — папа, прости!

— Женя, не переживайте. Сейчас инвалидность оформляют и заочно — на основании заключения врачей. Так что получите справку по почте.

К вечеру мы нашли с коляской общий язык, ну или, по крайней мере, мне так показалось. Теперь можно встречать друзей, которые собрались на днях меня навестить. Это было очень волнительно.

— Пап, помоги снять с вешалки платье!

— Геша, они через два дня только приедут.

— Ну и что? А выбрать я должна сейчас.

Но это оказалась морока еще та. Уже на втором платье мне не хотелось больше никаких экспериментов — пока наденешь да расправишь подол, сходит семь потов. Поэтому я решила остановиться на брючках и стильной футболке. Любовно потрогала сумочку Louis Vuitton. Пока лежала в волгоградской больнице, папа съездил в Москву и перевез мои вещи. Папа хмыкнул:

— Ты еще и сумочку будешь держать?

— А что такого? У меня там зеркальце, платочки носовые! — я ведь чисто автоматически взяла сумку в руки, но после папиных слов решила бороться за нее до конца.

— Ой, зеркальце! — веселился отец. — Сумка, наверное, дорогая. А вы любите друг другу показывать, да?

Дорогая? Да она бесценная! Папа, конечно, не в курсе, что за эти деньги я получаю качество, которое не идет ни в какое сравнение с другими вещами. Производители берут по одной сумке из каждой новой партии и проверяют ее горелкой. Еще кладут туда тяжелые грузы и застегивают-расстегивают молнию пять тысяч раз! Но я знаю, как вызвать папино уважение к Louis Vuitton.

— А ты знаешь, что в рекламе этих сумочек согласился сняться твой любимый Михаил Горбачев? У него с собой была сумка LV — не напоказ, не как сейчас рекламу делают, а эдакий второстепенный участник сюжета. Вот так!

Папа никак не ожидал, что, нападая на Louis Vuitton, он дискредитирует своего дорогого Михаила Сергеевича. И по взгляду я поняла — вес сумочки значительно вырос.

А что, если я продам все свое барахло… нет, если я все отдам, вдруг это поможет снова встать на ноги? Там оценят и вознаградят меня. Господи, когда я в последний раз была в церкви — даже и не помню. Но я крещеная, надо только найти мой крестик, серебряный на веревочке. В детстве носила, а потом сняла, и родители, скорее всего, его спрятали. Может быть, мне надо причаститься? Я грешна. Наверняка я очень грешна. И поэтому все случилось. Надо почитать в Интернете — что это и какие мои действия. Да, я могу ходить на службы, я могу… Ой, как же я буду ходить на службы? Надо выехать из дома, а есть ли там заезд для таких, как я? И сумочки могу прихожанам (или как они называются) отдать. Правда, не знаю, зачем им Louis Vuitton, но это не мое дело. В принципе, я могу все продать на «Авито» и пожертвовать какой-нибудь церквушке на восстановление! Это будет такое благое дело! Это наверняка где-то там учитывается, не может же быть по-другому?

— Папа, где мой крестик? А в церковь можно заехать на коляске?

Папа загремел выдвижными ящиками в большой комнате — видимо, он даже спрашивать меня ни о чем не хочет. Надо — значит, надо. От мысли, что скоро все изменится, я почувствовала прилив сил. И энергии много. Куда же ее девать? Посуду мыть неудобно, полы мыть неудобно. Осталось только ждать. Например, друзей. Это тоже невероятное чувство! Первый раз, когда я находилась в подобном предвкушении, мне было лет восемь. Тогда друзья открыли для меня новый мир летающих из окон полиэтиленовых пакетов с водой — то еще развлечение для проходящих внизу людей. Несколько граждан даже пытались вычислить мою квартиру, чтобы надрать нам уши. Но мы, затыкая себе рот, чтобы не смеяться в голос, оперативно залегали на пол балкона. Веселье продолжалось до последнего пакета в квартире. А потом друзья слопали все конфеты, которые мама берегла для Нового года. Первые гости, как говорится, комом. Но кого это в восемь лет останавливает? Много чего еще было потом — в другие дни и с другими гостями. Нет, ну признайтесь — кто из вас не глумился над прохожими? Кто сидел и играл с малолетними товарищами в домино в святое время, когда вездесущих родителей нет под боком?

Воспоминания немного расслабили меня, но я заметила, что начинаю грызть ногти. Когда был лак-гель — я себе такого не позволяла. А когда все свое, родное… Тогда можно грызть, впиваться зубами, чтобы немного успокоиться. Я нервничала. Сильно. Виталика я не видела уже пару месяцев. Так сильно хотелось его обнять, и также сильно я боялась его приезда. ДТП, лечение в другой области. Какой будет встреча? Понравится ли Виталик папе? Как мы будем жить дальше — ведь мне необходимо проходить реабилитацию здесь, я просто не доберусь до центра самостоятельно. Так много вопросов, которые я еще ни с кем не обсуждала. Наверное, поэтому моя правая рука превратилась в руку семилетней девочки, которая не знает, почему все в таком восторге от школы, но совершенно непонятно — что ждет именно ее, и поэтому все время грызет ногти. Надо быть отличницей. Надо хорошо себя вести. Нельзя расстраивать родителей. Надо слушаться учительницу. Надо. Надо. Нельзя. Надо.

Звонок в дверь оторвал меня от посягательств на вторую руку. Ну, наконец-то! Каринка несла торт, Лена — пакетик, в котором что-то звенело, а Виталик зашел в комнату с букетом роз. Такое ощущение, будто у меня день рождения! А может, так оно и есть? Ведь я живая! Я, может, родилась на той дороге заново. Эти разговоры о втором рождении и прочей чепухе мне всегда казались смешными: выжил и выжил. Это когда про других, а если тебя касается, то все иначе. Верно? И сейчас мы отметим мое второе рождение! Но весело мне было только первые полторы минуты, потом все как-то не клеилось. Не клеился разговор. Такое ощущение, что ребята боялись сказать что-то лишнее и поэтому выбрали лучшую на их взгляд стратегию — молчание. Лена попыталась оживить нашу встречу историями об общих знакомых, но такое ощущение, будто после двух-трех предложений все понимали, что речь идет о людях, которые ходят, ведут активный образ жизни. Ленка испуганно замолкала, начинала говорить что-то бессвязное, пытаясь выйти на какую-то нейтральную тему. В итоге всем было неловко. И даже мне. Каринка все время опускала взгляд в район моего паха — наверное, пыталась определить: в подгузнике я или нет. Мне даже показалось, что она принюхивается. Но, может, это просто фантазия разыгралась. Что касается Виталика, то он вел себя как друг. Нет, как товарищ. Ни один здравомыслящий человек не подумал бы, что мы жили с ним вместе, и даже собираемся пожениться. Черт, и выйти покурить не получается, чтобы поговорить наедине. Может, и не все так страшно, но пока я доберусь до лестничной площадки… Да и как говорить? На весь подъезд? А девчонки с папой будут молча разглядывать ковер?

— И ты представляешь, эту дуру снова повысили! — продолжала возмущаться Ленка.

Дура — это наша общая знакомая Лариса. Удивительный карьерный взлет для такой неумной, так сказать, но чрезвычайно красивой женщины. Видимо, я настолько погрузилась в оценку своих друзей и выглядела грустной, что Лена снова нервно сглотнула.

— Да и черт с этой карьерой! — неумело попыталась я завершить тему, вспомнив, что мне в ближайшее время отдел кадров не сообщит никаких хороших новостей.

Пора заканчивать.

— Ребята, спасибо, что пришли.

И в ответ я едва ли не услышала вздох облегчения. Вы еще к выходу побегите, опрокидывая стулья! Да, я понимаю, что у меня тут не Букингемский дворец! И вы не знаете, что говорить, и молчать тоже неудобно. Ну и на фига припирались? Нашли бы пару вежливых отговорок, я бы все поняла. Поняла бы, правда? Или обиделась? Или я сейчас злюсь на то, что мне казалось, будто разлучить нас может только что-то сверхъестественное? Интересно, инвалидная коляска относится к этому чуду? Видимо, да. Идите, подружки! Нет, бегите, подружки, в свою Москву и не забудьте за меня опрокинуть стаканчик-другой. Скоро я к вам присоединюсь. Или найду себе новых друзей. Или…

— Созвонимся, — сказал Виталик и тоже направился к выходу.

Мог бы поцеловать в щеку — так делают все. И кто не любит тоже. Он же просто меня избегал. Да, он меня избегает! Мы переписывались всего несколько раз — о какой-то ерунде. Я ждала его, чтобы увидеть, поговорить, просто вдохнуть его запах. Он от меня букетом откупился, что ли? Визит вежливости? Что это было, Виталик? Я вспомнила, как он дома после ужина всегда мыл посуду. Мне казалось, что он заботится обо мне, освобождает от каких-то дурацких обязанностей. Разве это не любовь? Или… или ему просто нравилось мыть посуду?