Бесплатный фрагмент - Новое приходит с возрастом

Нет в галактике эфира,

Нету жизни без сортира —

Утверждал мой друг Шапиро.

Не бывает антимира,

Он лишь следствие чифира —

Убеждал нас всех Шапиро.

Вино прекраснее, чем пиво,

Без вина не будет пира,

Без вина ржавеет лира,

Без вина пуста квартира —

Проповедовал Шапиро.

Жизнь бесцветна без кумира,

Без войны не будет мира —

Горько сетовал Шапиро.

Подыму стакан кефира

Я за мистера Шапиро.

Из еврейского фольклора

Тетраптих

1

Асфальт покоробленный, серый.

Булочная на углу.

Детство.

Знойный полдень. Пух тополиный.

Рядом со мною

Мама.

В авоське болтаются сайки.

Московские теплые

Сайки.

Женщина идет навстречу.

Незлая, толстая

Баба.

«Булки тащат евреи!» —

Она вещает в пространство.

Гадко!

2

Год сорок пятый. Осень.

Во дворе московского дома

Я сижу на коленях

У инвалида.

Он меня учит жизни:

«Вот у тебя винтовка,

Если еврея встретишь,

То пристрели

Еврея!»

3

«Евреи, евреи, кругом одни евреи» —

С балкона родного дома

Вслед мне несутся строки

Из популярной песни,

Любимой народом

Песни.

Было всякое в детстве.

Было много хорошего.

Но было и это тоже

И это меня угнетало,

Каждый день прибавляя

Боли.

Сегодня, как прежде, я дома.

Дома спустя полвека.

Как символ нового дома

Мне пальма, могучая стройная пальма

Свои протянула

Ветви.

4

Светило солнце и плыли тучи.

Дул сильный ветер,

И он раскачивал ветви —

Большие зеленые ветви

Могучей, но стройной пальмы.

Она росла перед домом.

Смотрел на нее из окна я.

Каждая ветвь, как веер,

Как веер громадный зеленый

Гнулась под сильным ветром.

Веер — он делает ветер,

Но ветер делает с веером

То, что считает нужным,

Ветви взлетают дружно

На этом ветру могучем,

Но пальме как раз и нужно

Освободиться от пыли

И освежить свои листья

И рада она порывам мощным

Веселого ветра, что дует с моря.

Приносит он жизнь и влагу

И обновление жизни.

Вадик Самойлович

(Груз ночных воспоминаний)

Кто не делал в детстве или в юности или даже в более сознательном возрасте поступков, о которых не хотелось бы помнить. В реальной жизни Лева их и не вспоминал. Но во сне… невозможно не от чего избавиться. Вот и нынешней ночью приснился Леве его одноклассник и приятель Вадик Самойлович. С Вадиком Лева учился в первом и втором классах. И приснилось Леве — жил Вадик в Израиле и неделю тому назад умер. А перед смертью опубликовал его друг воспоминания о своем детстве. Лева уже не спал, но от сна еще не отошел и находился в состоянии полудремы. Как же так — подумал он — Вадик жил в Израиле, а я и не знал этого. А потом пошли воспоминания. И не мог уже Лева разобрать, то ли это его собственные воспоминания, то ли во сне привиделось.

Вадик жил на Каляевской улице через два дома от дома, в котором жил Лева. И ходили они вместе в школу номер 200, что на Сущевской улице. И представил себе Лева, как идут два мальчугана сначала по Каляевской, затем заворачивают направо на Селезневку, ощущают запах свежего хлеба, идущий от булочной-пекарни на углу Каляевской, проходят мимо водяной колонки, переходят на другую сторону к угловому магазину «мясо-рыба», что в народе за близость его к колонке назывался «У крантика», и идут по правой стороне Сущевской улицы до здания школы.

Вадик невысокого роста, худенький и подвижный мальчик. Лева по сравнению с ним более упитан и флегматичен. Вадик шалун и непоседа, ему ничего не стоит во время урока запустить в соседа шарик из жеванной промокашки, а затем с невинным видом уставиться в тетрадку. Это было время, когда мальчики учились отдельно от девочек, и такого развлечения, как подергать девочку за косичку, нельзя было себе доставить в школе. Лева считается любимчиком учительницы Валентины Николаевны. Он не позволяет себе никаких шалостей не на уроках, не на переменках, а кроме того он единственный в классе умеет бегло читать. Учительница часто просит его читать вслух учебник, и Лева старается с выражением произносить незнакомый ему текст.

После уроков ребята часто заходят домой к Вадику. Он живет на втором этаже двухэтажного деревянного домика в глубине двора, отгороженного забором от небольшого заводика, выпускающего учебные пособия. В этом старом московском дворе, зеленом и уютном Лева, Вадик и их сверстница, двоюродная сестра Вадика, Юля, играют, решают свои детские проблемы, а после идут в дом. Усаживаются ребята за большой деревянный стол, пьют чай с баранками, а бабушка Вадика, сухонькая старушка, расспрашивает о том, как прошел день в школе. Вадик обычно отмалчивается, а Лева докладывает бабушке о проделках её внука. Бабушка вздыхает, укоризненно смотрит на внука и ставит Леву ему в пример. Но однажды произошло то, чего Лева никак не ожидал. Тогда он не понял, что произошло, он осознал случившееся много лет спустя.

Во втором классе Леву приняли в пионеры, а Вадик такой чести не удостоился. Через несколько дней после торжественной линейки заходит Лева после уроков к Вадику и как всегда, рисуясь перед тут же присутствующей Юлей, начинает выкладывать бабушке все, что произошло в школе. « Вадик вырвал страницу с двойкой из дневника, и я как пионер, поднял руку и вслух сказал об этом» — рассказывает Лева, полагая, что бабушка похвалит его за честный поступок. И вдруг доброе лицо бабушки стало злым, неприятным, такую бабушку Лева видит впервые. «Хватит жаловаться! За собой следи! Доносчик!» — почти кричит она и выходит из комнаты. Ошарашенный Лева не глядя на Юлю и Вадика встает и плетется домой.

С тех пор Лева не заходил к Вадику не играл ни с ним, ни с его сестрой. Однажды летом Вадик и Юля, жизнерадостные и веселые, забежали во двор Лёвиного дома. А Лева спрятался от них в чужом парадном. Не получалось у него преодолеть непонятного самому себе смущения. Хотя Юля нравилась Леве, общаться с бывшими друзьями, как ни в чем не бывало, он уже не мог.

Лева открыл глаза, и стал соображать, сколько же лет прошло с тех пор, как он учился с Вадиком в одном классе. Получилось 66 лет. А образ сухонькой старушки, выкрикивающий обидные для него слова, продолжает время от времени посещать его по ночам.

Как Миша Эпштейн не стал членом КПСС

Михаил Борисович Эпштейн работал в химико-технологическом НИИ АН СССР. Обыкновенный честолюбивый юноша (впрочем, юношей его уже можно было назвать с натяжкой, но с другой стороны молодым ученый считался аж до 35 лет), он хотел быть хорошим ученым. Конечно, мечтал о серьезном открытии и, что было естественным для молодого человека (тут уже без натяжки), хотел активно участвовать в общественной и научной жизни Отдела. Поэтому, когда на первом же комсомольском собрании Мише предложили войти в состав бюро (в Отдел не часто брали молодых специалистов, и считалось, что поработать на общественной ниве долг каждого новичка), он согласился без всяких моральных угрызений. А через год, в связи с настойчивой просьбой комсомольского вожака освободить его от почетной должности, Мишу Эпштейна, единственного научного сотрудника в составе бюро, избрали новым секретарем.

Как секретарь бюро ВЛКСМ Отдела, Миша стал обладать некоторыми льготами и полномочиями. Во-первых, ему полагался свободный вход в НИИ и выход из него в любое время. Во-вторых, он, как член «четырехугольника», подписывал все (кроме особо секретных) производственные планы, отчеты, премиальные списки, списки на получение квартир, садовых участков, машин и прочих товаров народного потребления, распределяющихся в соответствии с заслугами трудящихся, социальным положением и национальностью (например, в бланке заявления о предоставлении садового участка был пункт, выясняющий национальность заявителя). И более того, на дипломах и почетных грамотах, получаемых сотрудниками за научные достижения, наряду с подписью заведующего Отделом — академика, ученого с мировым именем, стояла и Мишина подпись, ниже подписи партийного секретаря и председателя местного профсоюзного комитета.

Обычно партийный секретарь звонил Мише и просил зайти в помещение партбюро для того, чтобы подписать очередной документ. Поэтому Миша не удивился, когда получил приглашение зайти в партбюро. Без особой робости вошел он в кабинет, который был ему хорошо знаком. Он и сам не раз сиживал в секретарском кресле во время заседаний комсомольского бюро. Собственно убранство кабинета ничем не отличалось от стандартного комплекта атрибутов правящей партии. Единственное отличие состояло в том, что наряду с обязательным набором портретов лидеров мирового и отечественного пролетариата висел на стене портрет корифея отечественной и мировой науки Дмитрия Ивановича Менделеева. Хозяин кабинета также не вызывал у Миши каких-либо отрицательных эмоций. До своего избрания Игорь Сергеевич работал инженером в соседней лаборатории. Звезд, как говорится, с неба не хватал, но был вполне толковым инженером-химиком, и Миша часто забегал к нему посоветоваться по тому или иному вопросу.

— А, Михаил, давай подсаживайся. Посмотри быстренько, что тебя интересует. Подпиши и будем вывешивать.

Миша не стал изучать списки с цифрами квартальной премии. Все равно все решено. Три подписи уже стоят. Интересно посмотреть, сколько он получил, да неудобно. А с другой стороны, знал — не обидят. К тому, что заслужил за работу, накинут процентов двадцать. Он подписал списки и собрался уходить.

— Постой, Михаил, есть разговор. Сколько лет ты секретарем? Всего полгода? Ну что ж. это тоже приличный срок. Можно подавать заявление в партию. Как раз у меня есть одно заявление от лаборанта и одно от гальваника из мастерской. Так что, ты бы мог сейчас пройти. Подумай, кто тебе может дать рекомендацию. Одна рекомендация от комсомола. Если не найдешь, я помогу.

Миша почувствовал, что лицо его начинает краснеть. Пытаясь овладеть собой, он перевел взгляд на портрет Менделеева. Великий химик смотрел куда-то вдаль, поверх Мишиной головы, а Игорь Сергеевич смотрел прямо Мише в глаза, немного испытующе, но вполне благожелательно.

— Игорь Сергеевич, вы уверены, что я созрел, — тут Миша на секунду замялся, как бы соображая, для чего он созрел, а для чего ему еще зреть и зреть, — для вступления в партию.

— Думаю, что тебе уже давно наступила пора созреть. Впрочем, подумай. Учти, упустишь сейчас возможность, потом жалеть будешь. Это между нами, по старой дружбе.

Работа после разговора в партбюро не клеилась. Миша с трудом дождался конца рабочего дня. Дорога домой показалась короче, чем обычно. В голове прокручивались варианты ответа Игорю Сергеевичу. Жена, Нина, была уже дома.

— Садись есть, еще все горячее, — позвала Нина из кухни. Помыв руки, Миша сел к столу, начал есть, но ему не терпелось все выложить Нине. Он отложил вилку в сторону.

— Нина, я должен тебе кое-что рассказать.

— Что случилось? — всполошилась Нина.

— Успокойся, ничего страшного, меня в партию зовут.

— О, Господи, я думала, действительно что-нибудь произошло.

— Да, но что мне делать?

— Зовут — так вступай. Может, человеком станешь.

— А что же я, не человек?

— Человек-то человек, только семью не можешь прокормить.

— А партия тут при чем?

— Не валяй дурака, где ты видел старшего научного или завлаба беспартийного. Или всю жизнь на штаны будем деньги одалживать?

— Во-первых, у нас в отделе есть NN — старший научный и беспартийный. А во-вторых бывают и академики беспартийные, Капица, например.

— Но ты же не Капица, а этот NN, может быть, специально не в партии. Может, задание у него такое, представлять за рубежом советскую беспартийную науку.

— Но, Нина, все-таки это было бы против моих убеждений, посмотри, кто заправляет в партии. Нет, не у нас в НИИ, а в стране.

— А, поступай, как считаешь нужным. Я знаю, что и в партии есть приличные люди.

После ужина Миша поехал навестить маму.

— Мишенька, хорошо, что ты приехал, у меня для тебя лежит последний номер «Нового мира», мне дали в нашей библиотеке на неделю.

— Спасибо, мне уже на работе все уши о нем прожужжали.

— Ты ужинал? Тогда попьем чаю. Я только что заварила — индийский. Вот и твои любимые конфеты «Волейбол». Расскажи, что нового на работе, как идет твой синтез.

Надежда Моисеевна проработала тридцать лет на витаминном заводе химиком-технологом и была посвящена во все тонкости Мишиной научной работы.

— Вроде что-то начало получаться. Мне сделали в мастерской новую установку. Надо ее опробовать. Кстати, мама, я не знаю, как мне поступить, мне предложили вступить в партию.

— Нет, нет, Мишенька, только не это. Ты же знаешь, как относился к этому твой папа, он бы в гробу перевернулся. Мне было бы очень неприятно. Мой сын и эта партия, нет, нет, невозможно.

— Мама, не волнуйся, я не собираюсь пока вступать в партию. С другой стороны, ты-то знаешь, что все научные и производственные вопросы решаются в партбюро. Благодаря тому, что я шустрю в комсомоле, я в курсе того, что творится в отделе, а иначе вообще ничего бы не знал.

— Что же, Мишенька, делать, чем-то приходится жертвовать в жизни ради убеждений. Я полагаю, что, если тебе удастся потихоньку свернуть свою общественную деятельность и больше времени посвящать эксперименту, ты сможешь добиться какого-то успеха и без партийной поддержки. На худой конец можно найти какую-нибудь общественную работу в профсоюзе. Хотя у нас нет особой разницы между этими организациями. Но все же. Я была много лет профоргом и старалась, чем могла, помогать людям.

— Ах, мама, но что мне делать сейчас. Не могу я сказать партийному секретарю: не вступаю в партию, потому что не согласен с ее генеральной линией.

— Но, Мишенька, ты можешь сослаться на то, что у тебя сейчас решающая стадия эксперимента. В конце концов, вали все на меня, скажи, что я нуждаюсь в постоянном уходе, и у тебя не останется времени на партийную работу. А когда твоя старая больная мать отдаст Богу душу, вот тогда ты подумаешь.

— Перестань, мама, не кощунствуй. Ладно, я что-нибудь придумаю. Уже поздно. А побежал, в выходные — мы у тебя.

На следующий день Миша с утра занялся экспериментом. Работа пошла своим чередом. Вчерашний разговор в партбюро время от времени всплывал в сознании, однако не вызывал столь сильного эмоционального возбуждения. А еще через несколько дней Миша уже даже в мыслях не возвращался к этой щекотливой теме. Тем более, что приближался Новый год. Новый год в те годы был среди интеллигенции наиболее популярным праздником. У него не было политической окраски, не надо было ничего демонстрировать. А против установки начальства — «весело встретить Новый год!» — никаких возражений не могло быть.

Недели за три до праздника в кабинете заведующего собралась интеллектуальная элита отдела. На этот раз Мишу пригласили на совещание не как комсомольского вожака, а как потенциального юмориста и генератора неординарных идей. Совещание вел сам заведующий. Он оглядел своих коллег. Каждый год они собирались в этом кабинете и придумывали сценарий праздника, а потом две недели были посвящены репетициям, доставанию и изготовлению реквизита. Но первый шаг во всей этой предпраздничной кутерьме всегда делал он сам, созвав их в свой кабинет, и никто не мог отказаться участвовать в этом, сославшись на занятость работой.

— Ну, какие идеи по поводу проведения новогоднего вечера?

На обсуждение было выдвинуто три предложения. Первое — капустник, второе — скетч и третье — приглашение профессионалов. Обсуждение было бурным и горячим. Все понимали, что предпочтительнее было бы реализовать первое или второе предложение, однако времени на написание сценария и на репетиции было маловато. Заведующий подвел итог:

— Создадим сценарную комиссию. Если она в течение пяти дней создаст приемлемый сценарий, то попробуем успеть его поставить. В противном случае пригласим артистов. Я позвоню кое-кому.

В сценарную комиссию избрали Мишу, химика-теоретика Сашу и Мишину подругу Вику. Вика пришла в отдел на пару лет раньше Миши после окончания химфака МГУ, была заводилой в любой компании и пела под гитару туристские и бардовские песни. Два дня после обеда в крошечном кабинетике, где Саша в обычные дни трудился на благо химической теории, стоял густой табачный дым, и пахло свежемолотым кофе. Однако, несмотря на эти явно выраженные признаки мозгового штурма, сценарий не проклевывался. На третий день во время обеда в местном буфете за столик к новоявленным литераторам подсел Игорь Сергеевич.

— Ну, как дела, молодежь? Есть какие-нибудь наметки? Что, совсем ничего? Вот, когда я учился в школе, — тут Игорь Сергеевич сделал паузу, так как должен был вытащить изо рта селедочную кость (селедка с винегретом прекрасно шла с пивом, были времена, когда не возбранялось выпить стакан пива в буфете уважаемого НИИ), — у меня была замечательная учительница химии. Она ставила с нами пьески из жизни химических элементов. Может быть, что-нибудь в этом духе попробуете. Да, кстати, Михаил, по поводу нашего с тобой разговора — ты зашел бы ко мне.

— Игорь Сергеевич, сейчас, сами видите, нет ни секунды времени. И работы по горло, и надо новогодний праздник готовить…

— Ну, ну, смотри сам, есть дела и поважнее праздников.

После обеда друзья снова собрались у Саши. Вика и Саша принялись с воодушевлением разрабатывать идею Игоря Сергеевича, но Миша никак не мог прийти в себя после последней реплики партийного секретаря.

— Что с тобой? Ты чем-то расстроен? Что он тебе сказал, что важнее праздника? — Вика погладила Мишу по руке.

— А, не хочется об этом сейчас. Расскажу как-нибудь потом.

— Мальчики, может быть, сделаем перерыв, я сбегаю за гитарой?

И она, не дожидаясь согласия, выскочила из комнаты.

— Перерыв так перерыв, — констатировал Саша и закурил очередную сигарету.

Через пару минут Вика вернулась с гитарой.

— Хотела сначала ее под халат спрятать, а потом передумала, и так все знают, что мы к Новому году готовимся.

Вика настроила гитару, взяла несколько аккордов и запела вполголоса: «Шагать осталось нам немного, немного — вдали виднеется она. Кто она? Широкая дорога — родная сторона».

Эта песня навевала приятные воспоминания. Туристы обычно пели ее в конце тяжелого перехода перед возвращением в базовый лагерь, с ней было легче шагать по хлюпающему от летних дождей российскому бездорожью с тяжелым рюкзаком за плечами.

— Ладно, приступим к нашим баранам, — встрепенулся Миша. — А не сочинить ли нам сказочку в духе сказок Шварца, что-то типа «Голого короля», с небольшим химическим уклоном.

— Ну почему же с небольшим, химичить так химичить, пусть действие происходит ну, например, в «Царстве вяло текущего синтеза», — откликнулся Саша.

— А добрый царь Синтез находится под влиянием злого министра Формалина, — добавила Вика.

— Ну, тогда уж должен быть добрый молодец Катализатор и царевна Синтеза, в которую влюбляется добрый молодец, — заключил Миша.

Поздно вечером сценарий был вчерне готов. Друзья еле успели на последние поезда метро. Миша хотел проводить Вику домой. Но она возразила:

— Я прекрасно доберусь сама, а тебе придется возвращаться на такси, — чмокнула Мишу в щеку и впрыгнула в закрывающиеся двери поезда.

На следующее утро интеллектуальная элита Отдела была вновь приглашена в кабинет заведующего по поводу встречи Нового года. Обсуждали сценарий, предложенный сценарной группой. Выступающие отметили, что, несмотря на имеющиеся отдельные литературные шероховатости, сценарий может быть использован как основа для сценического воплощения. Осталось только решить, кто же возьмется воплотить доморощенное произведение в жизнь. С актерами было ясно, их можно было найти в своем коллективе; во всяком случае, так представлялось присутствующим, знакомым с театральным процессом лишь со стороны рампы, противоположной кулисам. С режиссером дело обстояло сложнее. Никто не осмеливался взять на себя эту миссию. Судьба постановки висела на волоске. И тут один из самых главных интеллектуалов — член худсовета институтского Дома культуры — вспомнил, что театральной студией Дома культуры руководит профессиональный режиссер Гриша Левит, известный в московских театральных кругах. Заведующий тут же связался по телефону с директором Дома культуры и попросил его, чтобы режиссер Левит срочно позвонил ему. Затем он вызвал секретаршу и дал ей указание соединить его с тов. Левитом, как только тот позвонит. Звонок раздался через пять минут. Присутствующие в кабинете слышали только то, что говорил заведующий.

— Григорий Михайлович? С вами говорит академик Альтов. Не могли бы вы оказать нам творческую помощь? Нужно подготовить к новогоднему вечеру небольшое представление. Да, сценарий у нас есть. Артистов постараемся подобрать. Нет, не профессиональные актеры, конечно, но это будут наши лучшие научные сотрудники, привыкшие к творческой работе.

Я понимаю, что не совсем та специфика, и сценарий может оказаться не совсем на уровне, и времени маловато, но поэтому именно я и обращаюсь к вам с этой просьбой.

Да, конечно, лучше сегодня. В десять вечера мои коллеги будут у вас со сценарием. Большое спасибо, до свидания.

И уже обращаясь к Мише:

— Итак, друзья, вы слышали. Сегодня вечером сценарий должен быть у Левита, а завтра, по-видимому, можно будет приступить к репетициям.

На следующий день в актовом зале собрались «артисты». Ждали Левита. Саша прочел сценарий. Сценарий был признан великолепным. Некоторые споры возникли из-за распределения ролей. Пришли к согласию, что Саша — высокий и упитанный юноша — будет царем; царевной, конечно же, будет Вика, а Миша — добрым молодцем. И в это время появился Левит. Он начал круто. Обругал сценарий, заявил ребятам, что до Шварца им далеко, что в сценарии нет никакого действия, и даже несколько удачных шуток не спасают положение, что, если бы не просьба академика и прямое указание директора Дома культуры, он бы не ввязался в эту затею. Затем состоялась читка сценария по ролям. После чтения воцарилась напряженная тишина. Все взоры устремились на Гришу.

— Так, эта девушка пусть остается царевной, а этот молодой человек никакой не добрый молодец, он будет царским шутом и будет комментировать то, что будет происходить, или вернее, что не будет происходить на сцене. Царь же будет добрым молодцем — он подходит для этой роли и фигурой, и своей аморфностью. На роль царя подыщите кого-нибудь постарше и поехиднее. Что еще? Танцы должны быть — канкан! Нужно же компенсировать чем-то отсутствие действия. Вы кто? Химики? У вас же должны быть молоденькие лаборантки. Нет ролей для них? Ерунда! Я ведь тоже когда-то учился в школе. Пусть они будут химической посудой. Как называются эти химические стекляшки? Вот, вот — пробирки, реторты, бюретки. Прекрасно!

Репетиции проходили трудно, но с большим энтузиазмом со стороны артистов. Гриша был большим мастером своего дела. До настоящего канкана дело не дошло, однако девушки довольно быстро разучили некий весьма вызывающий танец в современных ритмах. Самой большой находкой неожиданно оказалась великолепное исполнение роли царя старшим научным сотрудником предпенсионного возраста, никогда ранее артистических способностей не проявлявшим и славившимся в Отделе своей дотошностью и занудством. В молодые годы он изобрел прибор для химического анализа и всю остальную жизнь посвятил его доработке и внедрению. Левит даже агитировал его и Мишу заниматься в руководимой им театральной студии. В роли шута у Миши неожиданно раскрылся комедийный талант. Представляя танец, он с серьезной миной на лице комментировал:

— Царь на склоне буйных лет полюбил кордебалет.

Ныне царские клевретки — все реторты и бюретки!

— Ты нечто среднее между Бурвилем и Фернанделем, — такой сомнительный комплимент сделал Мише Левит.

После пяти репетиций наступил черед генеральной репетиции. В первом ряду сидело все отдельское начальство во главе с академиком. По-видимому, академик не был приверженцем модернистского стиля в театральном деле, он был хмур, несколько раз прерывал репетицию и просил режиссера внести необходимые, на его взгляд, изменения. В конце концов, Левит не выдержал и заявил, что если у академика есть свое видение постановки, то он умывает руки и предоставляет ему полную свободу действий, но снимает с себя всякую ответственность за успех спектакля.

— Я думаю, что наши сотрудники хорошо воспримут постановку и без некоторых искусственных приемов, — парировал заведующий.

Генеральную репетицию все же удалось довести до конца. За оставшееся до новогоднего вечера время заведующий посоветовал подшлифовать некоторые места, а персонально Мише — тверже выучить текст, так как он заметил, что Миша время от времени отступал от текста и импровизировал на ходу.

И вот наступил день новогоднего праздника. Праздник был назначен на 6 часов. Весь день Миша зубрил текст. Он позвал Вику, и они вдвоем проговаривали общие куски, а затем Миша попросил Вику проверить, насколько он хорошо выучил все остальные реплики.

— Перестань мандражировать, все нормально. Пойдем лучше в буфет. — Вика была уже не в состоянии ни слушать, ни делать замечания, ей хотелось расслабиться и немного отдохнуть перед началом праздника.

В буфете, по поводу Нового года, было изобилие. Вика взяла себе бутерброд с красной рыбой и чай с пирожными. Собственно, она хотела взять одно пирожное, но не могла выбрать, какое из двух ей взять: то ли очень красиво и аппетитно выглядевшую «корзиночку с грибами», то ли ее любимый эклер с заварным кремом, и поэтому взяла оба пирожных. Миша купил два бутерброда с рыбой и бутылку пильзенского пива.

— Ты что, с ума сошёл? Алкоголь перед таким мероприятием!

— Надо расслабиться, еще час впереди, думаю, все выветрится.

Вечер начался с обряда зажигания новогодней елки. Дед Мороз и Снегурочка поздравили сотрудников Отдела с наступающим Новым годом. Потом была раздача подарков наиболее отличившимся в прошедшем году сотрудникам. Заведующий сказал несколько слов о том, как славно потрудился коллектив Отдела в уходящем году, и выразил уверенность в том, что коллектив успешно справится с задачами, поставленными перед ним партией и руководством на будущий год.

Затем Дед Мороз объявил, что теперь наступил черед самого главного и, что приятно, общего для всех подарка — спектакля, подготовленного талантами, выращенными в собственном коллективе.

Для Миши это было первое выступление на сцене перед публикой. Сначала он ощущал страшную скованность, но постепенно разошелся, почувствовал себя легко и свободно (все-таки бутылка выпитого пива дала о себе знать) и в некоторых местах позволил себе некоторую импровизацию. Тем более, что роль шута предоставляла такую возможность. Спектакль был принят на ура. Не было конца аплодисментам и выкрикам «Браво!». Бурная реакция зрителей была связана не столько с достоинствами спектакля, сколько с радостью открытия неизвестных ранее качеств их сослуживцев — тех нивелированных личностей в белых халатах, с которыми они работали долгие годы бок о бок и не подозревали, на что оные способны.

А после спектакля артисты поехали к Мише домой. Кое-как разместились в двадцатиметровой «большой» комнате. Было шампанское, было много разговоров о спектакле, о том какие замечательные люди работают в Отделе. Все наперебой рассказывали Нине, какой у нее замечательный муж, что если бы он не был великим химиком, он наверняка мог бы быть великим актером. Вика, разгорячившись шампанским, объявила во всеуслышание, что не будь Нина ее подругой, она бы не пропустила такого парня, а затем потребовала гитару. Ей передали гитару, и она заиграла знакомый всем мотив песни из репертуара Вертинского.

Гости разошлись после двенадцати. Нина быстро убрала со стола и сказала с иронией:

— Ну, артист, давай ложиться спать, а посуду вымоем завтра.

— Пожалуй, я сейчас вымою, спать что-то не хочется.

— Ну-ну, как знаешь. Тебя, оказывается, на работу опасно пускать. Отобьют.

— Вот-вот, отобьют. Так что ты со мной будь поаккуратней. Кстати, жаль, что ты не видела спектакля, действительно неплохо получилось.

— Так не пригласили же!

— Я тоже не понимаю, почему нельзя было прийти вдвоем. Ну, выписали бы желающим пропуск. Начальник первого отдела заупрямился.

— У вас еще та лавочка. Чтобы попасть на новогодний вечер, нужно иметь специальный допуск. А ты еще думаешь, вступать или не вступать в партию. Что тебе доверят, если останешься беспартийным?!

— Нина, не порти мне настроение. Поживем — увидим, тебе же сказали сегодня ребята, что я великий химик. Это, конечно, шутка, но, как говорится, в «каждой шутке».

— Если бы ты был великим химиком, ты был бы уже, по крайней мере, доктором химических наук, а не младшим научным.

— Нина, вот видишь, ты в меня не веришь, а другие верят.

— Это кто это так уж в тебя верит, Вика, что ли? Дождешься, я тебе на кухне постелю.

— Да ладно, перестань дуться, я же на тебе женился, ты у меня красавица, — привлек Миша к себе жену.

Два последующих дня Миша принимал на работе поздравления и комплименты по поводу его актерских способностей. А на третий день грянул гром. Мишу официально через секретаршу вызвали в партбюро. Игорь Сергеевич выглядел как никогда серьезным и хмурым. Он протянул Мише листок, вырванный из ученической тетради.

— Читай, — коротко бросил он. Миша, предчувствуя недоброе, дрожащими руками взял листок и стал читать про себя.

В партбюро Отдела.

Я, старый коммунист с 1931 года, обращаю ваше внимание на недостойное поведение во время новогоднего представления комсомольца Эпштейна. В ряде его высказываний со сцены прозвучали явственные намеки, порочащие нашу действительность, наше Руководство и наши социалистические завоевания. К примеру, чего стоят такие его слова: «…каков поп, таков и приход», «народ нуждается», «не по Сеньке шапка».

Кто этот поп? В чем нуждается наш народ? А его призывы к созданию синтетических продуктов! Разве не обеспечивает наше социалистическое хозяйство нас полноценными натуральными продуктами?! Нашему народу не нужны синтетические суррогаты. Пусть там у них за границей едят синтетическую икру и запивают синтетическим виски. У нас нормальной икры в любом магазине навалом. И черной и красной — выбирай по вкусу. Я, как Советский патриот, требую принятия строгих мер по отношению к Эпштейну вплоть до исключения из Комсомола.

Коммунист Ревякин Николай Петрович.

— Бред какой-то, — у Миши отлегло от сердца, — что за бред, Игорь Сергеевич?

— Бред — говоришь? А вот сценарий, утвержденный партбюро. Где ты нашел «народ нуждается», «каков поп, таков и приход»?

— Игорь Сергеевич, ну что здесь криминального, и, вообще, это же сказка…

— Ну, во-первых, как ты знаешь, сказка — ложь… А во-вторых, ты не понимаешь главного, ты ни в коем случае не должен был отступать от утвержденного текста. Представляешь себе, что будет, если по всей стране артисты будут нести со сцены всякую отсебятину?

— Что же будет?

— Что будет… Раньше надо было шевелить мозгами. Прежде всего, ты должен осознать свою ошибку. Обсудите ситуацию на комсомольском бюро. Я думаю, что до исключения дело не дойдет, но строгача ты заработаешь наверняка.

Как и предполагал Игорь Сергеевич, Миша получил строгий выговор с занесением в учетную карточку. Ребята не хотели выносить такое решение, однако им объяснили, что для Миши это самый благоприятный исход и что это единственный способ замять происшествие. Благодаря случившемуся, Мише удалось избежать избрания секретарем комсомольской организации на следующий срок, и с достижением определенного возраста он тихо вышел из комсомола. За активную работу Мише оставили на память его комсомольский билет, но о вступлении в партию речь больше никогда не заходила.

О маме

Лена Бутина — моя подруга по зимнему школьному лагерю, которую я помню, а она меня нет, что вполне естественно — она была девушка-красавица, а я обыкновенный увалень в ватных штанах, да еще на класс моложе, написала в комментарии к моей зарисовке в ФБ: «Володя, у тебя литературный талант, мамины гены не спят. Пиши нам и дальше на радость, хотя бы такие маленькие зарисовки». Почему Лена вспомнила о маминых генах? Потому что мама в её классе преподавала литературу. Спасибо, Лена, за память о маме!

Сейчас уже не много осталось тех, кто помнит маму. Для сильных учеников мама была замечательным учителем литературы. А в нашем классе русский язык и литературу с 5-го по 10-й класс преподавала Софья Николаевна. Она основательно вбила в мою башку правила русской грамматики. А что же мама? — спросите вы. С мамой я писал домашние сочинения. Мама работала над моим сочинением как профессиональный редактор, оттачивая стиль и содержание. Мама окончила в 1930 году лингвистическое отделение педагогического факультета Северокавказского Государственного Университета, в 1939 году поступила в аспирантуру ИФЛИ по специальности романская литература.

А потом была война. За время эвакуации в Куйбышеве мама потеряла самых близких ей людей — мужа и маму. В 1944 году с 4-летним сыном, то есть со мной, она вернулась в Москву. Восстановилась в аспирантуре. В августе 1945 окончила её и поступила на работу в качестве редактора иностранной литературы литературного драмвещания Комитета по радиофикации и радиовещания при СНК Союза ССР. На радио мама проработала до марта 1950 года. А в 1951 году директор 182-й московской школы Георгий Леонидович Асеев взял маму на работу в качестве преподавателя русского языка и литературы.

У меня хранится папка с мамиными документами, грамотами и статьями в «Учительской газете». Когда мама работала в школе, она для души писала рецензии в «Учительской газете» на некоторые фильмы и спектакли. В связи с выступлением по телевизору моего одногодка Алексея Владимировича Бородина, главного режиссера РАМТ (Российского академического молодежного театра, а в былые времена Центрального детского), я вспомнил, что был с мамой в ЦДТ на спектакле по пьесе Михаила Светлова «Сказка». Это были 50-е годы. Я был тогда школьником и плохо помню содержание пьесы, хотел бы перечитать её, но нынче пьесы Светлова библиографическая редкость. Мама собиралась писать рецензию на этот спектакль. Я полагал, что среди маминых бумаг найду черновик этой рецензии. То, что искал не нашел, зато нашел уникальный документ.

Несколько пожелтевших напечатанных на машинке листков с рассказом Проспера Мериме «Аббат Обэн». На верху первой страницы — время выхода передачи в эфир и карандашом фамилия чтеца — Мансурова. На каждой странице внизу ручкой проставлены инициалы редактора ЕА — Елена Арлюк. В тексте я нашел ряд чернильных пометок, сделанных маминой рукой.

Новелла Мериме построена на простом композиционном ходе: романтические ожидания становятся нелепыми и смешными, как только их освещает луч реальности. Романтические представления госпожи де П., с которыми она в письмах делится со своей подругой о влюбленности в нее молодого аббата, не соответствуют действительности. То, что казалось поэтичным г-же де П., самым прозаическим образом истолковывается в приведенном в конце новеллы письме аббата Обэна и служит неожиданной развязкой сюжета.

В обязанности редактора входил и подбор чтецов художественного произведения. В данном случае выбор пал на Цецилию Мансурову, артистку театра имени Вахтангова, ученицу самого Вахтангова, первую исполнительницу роли Турандот.

По роду своей работы маме посчастливилось общаться со многими замечательными актерами. Большинство записей литературных передач первых послевоенных лет не сохранились. Мама очень переживала, что из-за нехватки пленки были размагничены записи с голосом Василия Ивановича Качалова.

После работы на радио мама еще год работала редактором в издательстве «Русская литература», затем ей пришлось перейти на работу в школу. С 1951 года по 1958 год она работала в дневной школе, а потом, до выхода на пенсию в 1968 году, в школе рабочей молодежи. Несмотря на проблемы со здоровьем после двух перенесенных инфарктов, мама не упускала возможности провести для своих учеников открытые уроки в литературных музеях Москвы и подмосковных музеях «Мураново» и «Абрамцево».

Второго декабря 1971 года в возрасте 63 лет мама ушла из жизни.

Клуб знаменитых капитанов

С 5 лет некоторые события в нашей с мамой жизни я уже помню. Помню переезд в коммунальную квартиру, ванную комнату, заполненную старым хламом, плиту на кухне, топившуюся дровами и железную печку буржуйку в нашей комнате. Мамин письменный стол и этажерку у окна, в которой мама хранила все важные вещи. На этажерке стояло радио, круглая черная тарелка. Радио можно было слушать с утра до вечера, но для детей моего возраста тогда передач не помню.

С шести с половиной лет я начал стремительно взрослеть. Летом 1947 года мама отправила меня к деду в Одессу. У деда была тогда дача в Аркадии. Дача и море не произвели на меня сильного впечатления. Да и времени на всякую ерунду у меня не было, я постигал грамоту. Мне купили букварь, и каждый день дедушка со мной по нему занимался.

Осенью я пошел в первый класс, и единственный в классе сравнительно бегло читал несложные тексты. Может быть, единственным грамотеем в классе я был из-за того, что тогда было раздельное обучение. С девочками конкуренции я бы не выдержал.

Не помню, когда я начал читать в свое удовольствие детские книги. Я слушал детские передачи, которые стали появляться на радио. Любимой была передача «Клуб знаменитых капитанов». Передачи проходили как заседания клуба знаменитых капитанов. Заседания проходили в детской библиотеке. После закрытия библиотеки знаменитые капитаны сходили со страниц книг и выбирали председателя. Капитаны рассказывали о путешествиях и экспедициях, о жизни в разных странах, сообщали интересные сведения обо всем, с чем они встречались во время своих приключений. Заканчивалось заседание криком петуха, после которого герои спешили вернуться в свои книги.

Книги, героями которых были капитан Немо, барон Мюнхгаузен или Тартарен из Тараскона, я прочитал намного позже, когда стал сам ходить в детскую библиотеку. Но увлекательные рассказы капитанов об их приключениях пробуждали интерес к этим книгам. А кроме того, у большинства капитанов была своя фирменная песня. У песен были красивые мелодии и интригующие тексты, они запомнились мне на всю жизнь.

Теперь перенесусь во времени на 44 года. Год 1991. Я участвую в становлении «школы радости» при Курчатовском институте. Руководителем школы и инициатором её создания был талантливый педагог Миша Галицкий. Миша привлек к работе в школе энтузиастов своего дела. Поначалу в школе были только пятые и шестые классы. Я взялся преподавать самый важный предмет — окружающий мир. Позднее я уговорил своего приятеля, замечательного физика-экспериментатора Диму Арнольда вести этот увлекательный предмет со мною на пару.

В преддверии Нового 1992 года Галицкий решил устроить большой праздничный вечер для учеников и родителей. Мне пришла в голову идея оживить для детей 90-х, среди которых был и мой сын Женя, героев моего детства — знаменитых капитанов. Я написал и поставил пьесу «Маша и Витя в кают-компании знаменитых капитанов». Маша и Витя — учащиеся 5-го класса — попадают в кают-компанию корабля, которая оборудована на сцене школьного актового зала. С любопытством дети рассматривают корабельный колокол, деревянный молоток, морские карты, бочонок с надписью «ROM» и другие предметы, свидетельствующие, что они находятся на корабле. Вдруг раздается громкое шуршание книжных страниц. Дети прячутся. Под звуки песни:

В шорохе мышином, в скрипе половиц

Медленно и чинно сходим со страниц,

Шелестят кафтаны, чей там смех звенит,

Все мы капитаны. Каждый знаменит.

Нет на свете далей, нет таких морей,

Где бы не видали наших кораблей

Мы полны отваги, презираем лесть,

Обнажаем шпаги за любовь и честь…

через зал проходят и рассаживаются за столом в кают-компании капитан Немо, Тартарен из Тараскона, барон Мюнхгаузен и пятнадцатилетний капитан Дик Сенд.

Далее я не могу отказать себе в удовольствии воспроизвести отрывок из пьесы.

Мюнхгаузен. Друзья мои! Я счастлив, что снова вижу вас в нашей уютной кают-компании. Сегодня мы собрались на встречу Нового 1992 года. Капитан Немо, ваша очередь занять председательское кресло. Вручаю вам председательский молоток.

Немо. Ну, что ж, я готов вести нашу новогоднюю встречу в клубе знаменитых капитанов (стучит три раза деревянным молотком по столу). Капитан Дик Сенд, будьте добры, определите наши координаты.

Дик Сенд. С удовольствием, капитан Немо (склоняется над картой). Мы находимся на суше. На материке Европы. Наши координаты 37 градусов восточной долготы и 56 градусов северной широты.

Мюнхгаузен. Позвольте, позвольте, господа, клянусь своей треуголкой, я бывал в точке земного шара с такими координатами. Это Россия, Москва! Москва… как меня там встречали… российские вина, закуски, пироги с капустой, яблоками, вареники с вишней… Это было великолепно.

Тартарен. Господа, достопочтенный барон Мюнхгаузен живет в мире его сказочных историй. Боюсь, что в Москве сейчас с провиантом туговато, поэтому я запас бочонок крепчайшего морского рома для встречи Нового года.

Немо. Наш отважный охотник за львами и фуражками проявил, по-видимому, не лишнюю предусмотрительность. Однако хорошо бы найти кого-нибудь из местных жителей, у которых можно было бы узнать поподробнее, где бросил сегодня якорь наш волшебный корабль.

(Появляются Маша и Витя)

А вот и как раз и они. Ребята, идите сюда, давайте знакомиться. Как вас зовут?

Маша. Маша, я ученица 6-го класса.

Витя. А я Витя из того же класса.

Немо. А мы знаменитые капитаны.

Далее происходит знакомство Маши и Вити с капитанами. Капитаны представляются ребятам посредством своих фирменных песен, и те сразу их узнают, так как у них в школе очень хорошие учителя литературы. Витя даже знает, что Тартарена из Тараскона придумал Альфонс Доде. (Готовый кандидат в команду знатоков для будущей передачи «Что, где, когда?»! ) Капитаны на некоторое время покидают сцену для того, чтобы Витя и Маша показали им свою замечательную школу. В это время в кают-компанию пробирается старуха Шапокляк и похищает бочонок с ромом. Всё счастливо кончается, Шапоклячка разоблачена. Капитаны поднимают бокалы в честь Нового года и под крики петуха сходят со сцены.

Post Scriptum

А сейчас о том, как прошел спектакль «Витя и Маша в кают-компании знаменитых капитанов» на школьном вечере.

Капитанами были:

Капитан Немо — Дмитрий Игоревич, учитель окружающего мира.

Пятнадцатилетний капитан Дик Сенд — Елена Сергеевна, учитель литературы.

Барон Мюнхгаузен — папа одной из учениц, прошу прощения, не помню его отчества.

Тартарен из Тараскона — Владимир Генрихович, учитель окружающего мира.

Каждый из капитанов выходил к краю сцены и представлялся соответствующей песней. Капитаны красиво жестикулировали, подтанцовывали в такт музыке, раскрывали рот в нужный момент, звук же шел из динамиков, установленных за сценой. Витя и Маша безошибочно называли книги, со страниц которых сошли капитаны. Ребята сознались, что своим знаниям они обязаны замечательным учителям литературы их новой школы.

Украшением спектакля стали молоденькая учительница литературы Екатерина Владимировна в роли старухи Шапокляк и её собачка в роли крыски Лариски. Старушка, не промах, увела бочонок с ромом.

Ром так и не нашелся. Зато волшебным образом появилось шампанское. Капитаны подняли бокалы за Новый год. Прокричал петух. И капитаны под предводительством отважного Тартарена, под громкие аплодисменты зала, покинули кают-компанию.

О, звуки вальса…

«Эмма — это я!»

Густав Флобер

Вальс, вальс, вальс!

Звучит вальс.

Кружатся молодые нарядные красивые пары.

Она всматривается в лица юношей и девушек и постепенно узнает их.

Это они шесть лет назад, совсем детьми, пришли учиться в новую школу.

В школу, где все начинали сызнова — и учителя, и дети.

Она учила их новому не только для них, но и для нее предмету. Этот предмет включал в себя все — весь окружающий мир. Это было очень нелегко — рассказывать маленьким детям, как устроен мир.

Микрочастицы и макрокосмос — как это уложить в сознание детей? Год она учила их всему этому, вкладывая всю душу в новое для нее дело.

Но спустя год она уехала. Совсем.

Почему? Трудно стало с хлебом насущным?

Нет, это было далеко не главным.

Москва перестала быть ее городом.

Площадь Пушкина стала чужой!

Она родилась на Тверском бульваре, долгие годы жила на улице Чехова. А в последние годы приезжала в центр из новостройки на метро. И сразу попадала в подземные залы под площадью Пушкина.

Это подземное пространство стало наполняться в последнее время чем-то странным, чужим.

То тут, то там располагались лотки с газетами, книгами, проповедующими нацизм. Молодчики в черных рубашках открыто пропагандировали свои товары и взгляды. И было страшно, что вся эта коричневая пена выльется наверх и затопит мутным потоком Тверской бульвар.

Она уехала, а ее ученики остались.

Другие учителя учили их математике, физике, биологии.

Жизнь продолжалась.

И вот наступил выпускной вечер, выпускной бал.

Учителя выпускали своих питомцев в жизнь и говорили напутственные слова.

Ученики благодарили учителей. У родителей, как всегда в таких случаях, блестели на глазах слезы.

И все это снималось на видеопленку.

Поэтому теперь в ее крошечной тель-авивской квартирке звучат звуки вальса.

На экране телевизора кружатся пары.

Юноши в белых рубашках при галстуках бережно ведут своих дам, которых совсем недавно дергали за косички.

Веселые, радостные лица.

А ей вдруг стало очень грустно.

Спазм подкатился к горлу.

Почему она не с ними?

И кто кого приручил?

Звуки вальса плывут в тягучем зное хамсина.

Вальс, вальс, вальс…

Встреча в «Бен-Гурионе»

Эта удивительная встреча, вселяющая надежду на взаимопонимание, произошла на асфальтовой площадке перед терминалом «Бен-Гуриона».

…Поздний осенний вечер, скамейка перед входом в здание аэропорта. Жду рейса из Кишинева, встречаю родственников. Самолет опаздывает, прилетит ночью. Двое молодых людей бережно под руки подводят к скамейке и усаживают рядом со мной очень пожилого человека. К скамейке подходят дамы, еще один мужчина подвозит тележку с чемоданом и баулом. Идет оживленная беседа на иврите, улавливаю лишь отдельные слова. К моему удивлению, компания прощается со старцем и удаляется. Он разворачивает «Джерузалем пост», однако читать невозможно, не хватает света. Старичок поворачивается в мою сторону. Некоторое время рассматривает мою газету.

— Каждый читает свое, вы на русском, я на английском, — говорит он на хорошем русском.

— Вы свободно говорите по-русски, вы давно в Израиле? — задаю традиционный для поддержания беседы вопрос.

— С 1947 года. Я врач. У меня была клиника в Лондоне. Знаете, тогда было модно из Англии отправляться в Африку, помогать больным и обездоленным. Ну, а я продал клинику, приехал сюда, поселился в Негеве, лечил своих. Сейчас лечу в Лондон. Меня пригласили на конференцию.

— Вы летите один?

— Да, я заказал номер в гостинице. В аэропорту возьму такси. С этим нет проблем.

Затем он поинтересовался, кто я, и чем занимаюсь.

— А, вы физик, — оживился мой собеседник, — я, хотя и врач, но очень интересуюсь физикой, как это выразить по-русски, маленьких частиц. Я много читал, меня поразило, что частица и волна — одно и то же. И еще, я хотел бы обсудить с вами космологические проблемы, меня это очень увлекает. Расширяющаяся вселенная — это трудно понять.

…Что вас удивляет? Я думаю, каждый культурный человек должен знать то основное, что придумано учеными. Вот вы физик, но вы же наверняка знаете, кто открыл пенициллин. Что? Ермольева? Я не знаю, кто такая Ермольева. А, впервые в России, но это не совсем то. Конечно, вы знаете. Что? Склероз? Рановато, молодой человек. Роман Моруа? Да что-то было. Не мучайтесь, не сомневаюсь, что вы просто забыли, я только напомню — Александр Флеминг открыл пенициллин в 1928, а в 1945 получил Нобелевскую премию.

Память у меня не такая хорошая, но я ее развил чтением стихов. До сих пор помню много стихов на русском.

«Евгений Онегин» на иврите? Конечно, в переводе Шленского он звучит великолепно:

Ма этъацев

эт ки тавоа,

Авив, авив!

хаэт-додим!

Эйзо ригша

носехет-лоа

Баа од нефеш,

од дамим!

(и тут же по-русски)

Как грустно мне твое явление,

Весна, весна! Пора любви!

Какое томное волненье

В моей душе, в моей крови!

Не можете найти «Евгения Онегина» на иврите, я поищу, дайте ваш адрес.

…С какого я года? Что это значит? А, сколько мне лет? Тридцать пять! Знаете, лет десять назад я встретил в парке компанию молодых людей. Один посмотрел на меня жалостливо: «Тяжело тебе, отец, ходить? Ты бы посидел, отдохнул». Тогда сказал я парням: «Видите то дерево, до него метров двести. Давайте заключим пари. Ставлю сто шекелей, что добегу до него быстрее, чем любой из вас». Они смеются. Я им: «Что, денег жалко?». Они совсем развеселились, наскребли сто шекелей, выделили здоровенного парня, и мы побежали. Я, знаете, в молодости спортсменом был и до недавнего времени еще бегал по утрам. Я тогда сказал себе: ты должен прибежать первым. И прибежал. Нелегко мне это было, но все-таки обогнал своего соперника. И деньги взял. Все по-честному.

…Вон, видите группу людей у соседней лавки? Арабы. Проблема, которую невозможно решить. У меня нет к ним ненависти. Их можно понять. Беда только в том — или мы, или они. А вот к немцам отношусь плохо. И ничего не могу с собой поделать. Это же надо, что придумали: людей как скотов убивать только за то, что они евреи. Так унизить целый народ. Такое не забывается.

…Когда ваш самолет прилетает? Надо посмотреть сообщения на табло. Там написано по-английски, разобраться несложно. Впрочем, я схожу сам, так будет верней. Вы посторожите мои вещи.

И не успел я возразить, как он стоял уже на ногах. Раскачиваясь, слегка наклоняясь вперед, он довольно быстро пошел к входу в аэропорт. Несколько ошарашенный, я смотрел ему вслед. По правде говоря, мне казалось, вот-вот он упадет, настолько велика была амплитуда его качаний. Через пару минут он возвратился.