Бесплатный фрагмент - Нормат

Пьески

Акуджава

Частный разговор в двух действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Игорь — чиновник, 45 лет

Владимир — подхиппованный мужчина, 55 лет

Лариса — официантка

Все события происходят в кафе средней руки «Фиалка».

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Время бизнес-ланча. Игорь за столиком изучает меню, к нему подходит Лариса.

Лариса: Выбрали?

Игорь: Да, меню номер два, с рыбой. Свежая она у вас?

Лариса: У нас всё свежее. Хлеба сколько?

Игорь: А сколько можно?

Лариса: Не знаю. По аппетиту.

Игорь: Тогда три. Нет, два. В общем, один. Буду худеть.

Лариса: Хорошо. (Уходит).

Игорь достаёт телефон, погружается в него. В кафе заходит Владимир, садится за соседний столик. Мимо проходит Лариса.

Владимир: Девушка!

Лариса: Одну минуту.

Владимир вынимает из кармана фляжку, прикладывается, занюхивает солью из солонки. Определяет, что фляжка опустела, и с сожалением прячет её обратно. Лариса несёт обед Игорю.

Владимир: Девушка!

Лариса: Минуту. (Расставляет блюда на столике Игоря).

Игорь: Спасибо.

Лариса (подходит к Владимиру): Здравствуйте. Слушаю вас.

Владимир: Добрый день. Мне основное меню, пожалуйста.

Лариса: Сейчас принесу.

Владимир: И сразу сто коньячку, будьте добры. И сок.

Лариса: Какой?

Владимир: Яблочный.

Лариса: Яблочный — это кальвадос. Коньяк какой? Сок яблочный, хорошо.

Владимир: А какой у вас есть?

Лариса: Разный. Я вам меню принесу, сами выберете. (Уходит).

Владимир (в спину Ларисе): Девушка! Эх, девушка, девушка… (Обращается к Игорю). Простите, сигареты у вас не будет?

Игорь: Не курю.

Владимир: Убежала, даже заказать не успел. Извините.

Владимир уходит к стойке бара. Игорь обедает. Лариса приносит на столик Владимира меню в кожаной папке, уходит. Владимир возвращается, кладёт на стол пачку сигарет, открывает меню.

Чудесненько. Где у них тут? Ага. Армянских сейчас настоящих не бывает. Этот пусть олигархи пьют. О, есть. Девушка! (Лариса успокаивающе кивает Владимиру из глубин кафе).

У Игоря звонит телефон.

Игорь: Слушаю, Олег Артемьевич… На обеде, вернусь через полчаса… В работе тема… Там объем финансирования не позволяет… Так он в бюджет же не заложен… Сделаем, конечно… Не знаю, давайте Извекову поручим… Хорошо, Григорьянцу… Я понял, да. (Заканчивает разговор). Девушка!

Владимир: На кухню ушла, минут пять уже.

Игорь: Всегда у них так.

Владимир: Часто бываете здесь?

Игорь: Каждый день.

Владимир: Горячее какое порекомендуете? Стейк тут нормальный? Шашлык вижу.

Игорь: Не в курсе. Бизнес-ланчи ничего.

Владимир: Надеюсь, и остальное питабельное. Идёт, наконец.

Лариса ставит перед Владимиром стакан сока.

Владимир: Спасибо. А коньяк, значит…

Лариса: Минутку. (Подходит к столику Игоря, достаёт блокнот). Рассчитать вас?

Владимир: Милая моя, хорошая, а как же я?

Игорь: Да. Тороплюсь.

Лариса (Владимиру): Мужчина торопится, вы же видите. (Игорю) Двести семьдесят рублей. Карта у вас? Сейчас терминал принесу. (Уходит).

Владимир (в спину Ларисе): Кизлярского сто захватите, девушка! Умоляю!

Игорь: Нет уж. Иначе она ещё на полчаса пропадёт.

Владимир: Нет в людях состраданья к ближнему. «Как вожделенно жаждет век нащупать брешь у нас в цепочке».

Игорь: Что, простите?

Владимир: Неважно. Строчка из Окуджавы.

Игорь: А.

Приходит Лариса. Игорь рассчитывается.

Спасибо, всего доброго.

Лариса убирает со стола посуду, уносит. Игорь одевается.

(Владимиру) А Окуджава ваш говно.

Игорь идёт к выходу. У дверей останавливается, отвечает на телефонный звонок.

Да, Олег Артемьевич… В «Фиалке», как обычно… Сергей Семёнович подъедет?.. А, водитель Сергей… В департамент?.. Подпишу, конечно… Ясно, что так быстрее… А мне с ним ехать?.. Да, подожду.

Возвращается за свой столик. Перед Владимиром уже стоит коньяк и рюмка.

Девушка!

Владимир: У девушки имя есть.

Игорь: Что?

Владимир: Девушку зовут Лариса, у неё на груди написано. А пожалуй что и на лице.

Игорь: Девушка!

Владимир: Так не подойдёт. Вы уж лучше зовите её «челаэк!», «любезная!» или просто «эй!». Не чинясь.

Игорь: Советовать маме своей будете, что ей из Окуджавы слушать.

К Игорю подходит Лариса.

Лариса: Слушаю.

Игорь: Кофе, пожалуйста.

Владимир: «Одно кофе», вы забыли сказать, «одно».

Игорь (Ларисе): У вас теперь вся окрестная алкашня похмеляется в обед?

Лариса: Какой кофе?

Игорь: Чёрный, с молоком.

Владимир (Ларисе): Пока юноша в галстуке тут так откровенно завидует, принесите мне, Лариса, пожалуйста, люля. Из баранины он у вас?

Лариса: Из баранины. Гарнир?

Владимир: Давайте фри. Греческий салат и ещё сто коньяка.

Лариса: Хорошо. (Уходит).

Игорь: Лузерам вроде вас только бомжи из коллектора завидуют.

Владимир: Ваше здоровье, мой юный чиновный друг. Дальнейших успехов на ниве распила бюджетов всех уровней. (Выпивает).

Игорь: Вам денег дать на костюм приличный? Я тут как раз вчера один бюджет распилил, могу позволить себе лёгкую благотворительность.

Владимир: Не стоит, право. Вы же все в этих условно приличных костюмах смотритесь, как рота патрульно-постовой службы. Только без служебных овчарок. Спасибо, я уж как-нибудь в своём, цивильном.

Достаёт зазвонивший телефон, идёт покурить на крыльцо заведения.

Димчик, привет… Нормально вчера добрался, но помню плохо… Лечусь, да… В «Фиалке» какой-то… Супермаркет у «Октября» знаешь? Ну вот за ним слева… Найдёшь… Подъедешь — звони. (Выходит из кафе).

Лариса приносит кофе Игорю, уходит. У Игоря звонит телефон.

Игорь: Слушаю, Олег Артемьевич… Так я вернусь тогда… План мероприятий уточнить нужно сегодня… А смысл?.. Нет, конечно важнее… Понял, буду ждать здесь.

Медленно пьёт кофе. В кафе возвращается Владимир, садится за свой столик.

Владимир: Так на чём мы тут с вами остановились? А, костюм. Есть у меня желание прочитать вам небольшую лекцию о соответствии формы и содержания. Но вряд ли у вас есть время. У таких как вы свободного времени не бывает. Одна сплошная забота о росте благосостояния подведомственного населения. Скучное племя.

Игорь: Ну отчего же? В течение часа я совершенно свободен от трудов неправедных. Приступайте.

Владимир: Да тут у нас храбрый портняжка, оказывается. Очень мило с вашей стороны.

Появляется Лариса.

Лариса (Игорю): Вас рассчитать?

Игорь: Нет. Кофе повторите, пожалуйста, девушка.

Лариса: Хорошо. (Владимиру) Принести ещё что-нибудь?

Владимир: А принесите мне, Лариса, испить из чаши бытия.

Лариса: Ещё, значит, сто. (Уходит).

Владимир: Хорошая… Что ж, начнём, благословясь. Шкура саблезубого тигра, мой юный друг, в качестве одежды кроманьонца, разумеется, была в первую очередь функциональна. Но не только…

Игорь: Можно я буду записывать?

Владимир: Нужно.

Проходит некоторое количество времени. За окнами опустевшего заведения темнеет. Лариса включает верхний свет, садится за дальний столик, занимается расчётами на калькуляторе.

Владимир: …Таким образом, галстук является безусловной и категорической вершиной закрепления внутренней несвободы гражданина во внешнем её проявлении. Не случайно именно эта и только эта деталь одежды обязательно присутствует у военных, полицейских, чиновников любого ранга. Никак невозможно военную и чиновную униформу лишить галстука. Так и до бунта недалеко или революции какой… Вот, собственно, если вкратце.

Игорь: Да, любопытно.

Владимир: Рад, что вам понравилось.

Игорь: Любопытно, как вы сохранились, пещерные люди конца восьмидесятых. Советская интеллигенция позднего разлива. Последние ценители стругацких с акуджавами.

Владимир: Эк в вас масковский акцент сразу прорезался.

Игорь: Нет, ни разу не москвич. В столице часто бываю, но сам тутошний, коренной, уроженец деревни Лыхино Поречного района. Всегда вы, интеллигенты, пальцем в небо, но с апломбом. Типичное московское: «акошко», «акрошка», «Акуджава».

Игорь идёт к чёрной грифельной доске у бара, где написаны блюда меню, стирает их тряпкой, пишет крупно «АКУДЖАВА». Возвращается. Лариса наблюдает за действиями Игоря неодобрительно, вновь погружается в расчёты.

Слышать не могу, тошнит. Всё, прошло ваше время, бывшие мэнээсы, энтузиасты перестройки с томиком Стругадских в кармане. Сейчас. (Спешит к доске, добавляет слово «СТРУГАДСКИЕ», подчёркивает дважды, возвращается). Нет вас больше, сопливо гундосящих «возьмёмся за руки, друзья». Ничтожное меньшинство ничтожеств.

Владимир: Караул устал. Как же, помню.

Игорь: Какой ещё караул? Народ от вас устал, от бледных ядовитых поганок. Народу мой костюм роднее, чем твоя серьга в ухе и седые бабские патлы с хвостом.

Владимир: Нет, не Бриони.

Игорь: Чего?

Владимир: Костюмчик ваш явно не от Бриони. Не наворовали на Бриони ещё. Но тысяч восемьдесят стоит, пожалуй.

Игорь: Так купить вам, лузерок, такой же? Повторяю вопрос.

Владимир: Вы же, дружок, удавитесь, но не купите. Это простые комиссарские понты. Вы же партиец, с портретом вождя над рабочим столом наверняка. И с уверенностью, что ваш костюм роднит вас с электоратом. Такая стойкая аберрация сознания. Осознанный бред.

Игорь: А знаете, что удерживает народ от того, чтобы он не начал вас убивать прямо на улицах?

Владмир: Меня?

Игорь: Вас, извращенцев. Либерзонов, толерастов, геев, пятую колонну.

Владимир: Вы можете перестать говорить передовицами журнала «Крокодил» 70-х годов? Ладно, неважно. И что же?

Игорь: Я удерживаю. В смысле, мы. Нам это не нужно. Пока.

Владимир: Вам нельзя отказать в чувстве самосохранения.

У Игоря звонит телефон.

Игорь: Да, Олег Артемьевич… Обязательно, Олег Артемьевич…

Владимир (максимально наклоняется к Игорю): В жопу тебя, Олег Артемьевич!

Игорь: Да здесь тут… Невоспитанность… До упора?.. На месте?.. Как скажете, Олег Артемьевич, конечно. (Завершает разговор).

Владимир: У Артемьича-то Бриони, да? Не ссы, выслужишь.

Игорь: Я Отечеству служу, лузерок. Отечество меня ценит, а тебя нет. И храни тебя господь, если я скажу своему Отечеству «фас». Но не время ещё.

Владимир: А ведь вы, мой юный друг, сами бы, пожалуй, стреляли, дай вам автомат. В людей. Сами бы, признайтесь.

Игорь: Легко. Как в бешеных собак. Только не в людей, какие вы люди.

Владимир: Предохранитель на АК-47 в какое положение поставите, чтобы очередью по бешеным собакам?

Игорь: Э-э?

Владимир: Там же просто — верхнее, среднее, нижнее.

Игорь: Не волнуйтесь, поставлю в нужное.

Владимир: В каком полку служили, поручик? Впрочем, и так ясно.

Игорь: А это совсем не обязательно.

Владимир: Точно?

Игорь: Точно. Вас, педерастов, мы и голыми руками задушим.

Владимир: Точно?

Игорь: Точно.

Владимир (лезет в бумажник, достаёт удостоверение, протягивает Игорю): На, наслаждайся.

Игорь (читает): «Предъявитель настоящего свидетельства за успешное задание Правительства СССР имеет право на льготы, установленные постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 17 января 1983 года. Свидетельство бессрочное и действительно на всей территории СССР». Что за дурацкий раритет?

Владимир: Этот дурацкий раритет свидетельствует, что обладатель сего проходил службу в 108-й гвардейской Невельской орденов Кутузова и Александра Невского мотострелковой дивизии. Населённый пункт Баграм, страна Афганистан, в 1986-1988-м годах. А теперь рискни задушить меня, педераста, голыми руками. Здесь будешь душить или на свежий воздух пойдём?

Игорь: Тем более странно, что вы как заслуженный ветеран…

У Вадимира звонит телефон.

Владимир: Да, Димчик… Да брось ты… Отлично здесь уже. Нескучно, по крайней мере… Ну, час наверное продержусь ещё… Вечно у тебя, Григорьев, проблемы возникают в ненужный момент… Давай, Димчик, жду.

Игорь: Митю Григорьева ждёте, художника?

Владимир: Его самого. Ну да, у Димчика странные знакомые встречаются… Так что, любезный, вы душить-то меня своими голыми ручонками намерены или передумали уже?

Игорь: Что ж вы так всё буквально воспринимаете? Я фигурально выразился, от лица, можно сказать, народа.

Владимир: А, народа. Это на здоровье. Когда ворьё в Бриони ссылается на народ и, прости господи, на Отечество, мне как-то спокойнее. Расслабляет, как шум морской волны. Прекрасный фон для хорошего пищеварения. Сразу понятно, что в России всё идёт привычным чередом: власть сама по себе, люди отдельно от неё. Эвклидова геометрия.

Игорь: Причём здесь?

Владимир: Параллельные прямые не пересекаются. Вы и мы живём в перпендикулярных плоскостях. И это очень хорошо. Случайные пересечения крайне редки и не фатальны. Ну вот как у нас с вами сегодня. Несущественная погрешность, которая не будет иметь ни малейшего значения ни для вас, ни для меня, ни для мироздания в целом.

Игорь: Это до поры до времени. Фатальное, как вы выражаетесь, столкновение неизбежно. Вы чужие здесь, понимаете? Инородные, как СПИД. Организм или выгоняет из себя заразу, или погибает.

Владимир: Да и хрен с ним, не жалко.

Игорь: Конечно, вам ни страну не жалко, ни людей. Принципы важнее. Поколение Акуджавы.

Владимир: И вот что ещё замечательно, так это то что вы Окуджаву ненавидите. Окуджаву, Стругацких, Тарковского, Бродского — всех их. Ненавидите и боитесь. Потому что сами бездарности, серые и унылые. И скучные. Но когда ваша генерация уродов начнёт поднимать на свои знамёна Окуджаву, тогда я испугаюсь всерьёз. Тогда настанут последние времена и тогда нужно бежать отсюда как от чумы. Но боюсь, что будет поздно.

Игорь: Что ж, в таком случае предложу завтра же в нашем департаменте каждое утро начинать с корпоративного гимна: «Виноградную косточку в тёплую землю заро-ою-ю…»

Владимир выходит из-за стола и отвешивает Игорю затрещину.

Владимир: Пасть закрыл, сучонок.

Игорь пытается встать навстречу, но Владимир силой удерживает его на стуле.

Не нужно. Сам-то подумай. (Возвращается обратно).

Подходит Лариса.

Лариса: Звали?

Игорь: Кофе ещё, пожалуйста.

Владимир: Лариса, душа моя, ты Окуджаву любишь?

Игорь уходит в сторону туалета.

Лариса: У меня муж есть. Повторить?

Владимир: Повторить — только вот на этот столик. (Кивает в сторону дислокации Игоря). И сразу двести. Мне там запиши. Можно же так?

Лариса: Так тоже можно. (Уходит).

Владимир: Хорошая. (Достаёт пачку сигарет, выходит наружу).

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Владимир и Игорь сидят за одним столом. Графинчик, разваленные закуски, все дела.

Игорь: А «Игра престолов»?

Владимир: Не смотрел.

Игорь: Ну и вот. И какое тогда отношение ты имеешь к народу?

Владимир: Да в рот я этот народ.

Игорь: Ещё бы.

Владимир: Поясню. Это же Голливуд?

Игорь: Ну.

Владимир: И какого хрена ты, патриотик долбанный, тогда смотришь идеологически чуждую кинопродукцию, ась?

Игорь: А сказки — жанр интернациональный…

У Владимира звонит телефон.

Владимир: Ну ты где, Димчик?..

Игорь: Привет ему.

Владимир: Тут с тобой поговорить хотят. (Передаёт трубку Игорю).

Игорь: Митя, привет… Да случайно здесь познакомились… Ну и правильно… Пока. (Отдаёт телефон обратно). Он не приедет.

Владимир: Да и хрен с ним. По чуть?

Игорь: Давай. (Выпивают).

Владимир: Давно Димчика знаешь?

Игорь: С первого класса.

Владимир: Вон оно как. Бывает.

Игорь: Да, бывает.

Владимир: А боится он одноклассничка-то. Сразу соскочил, как тебя, Игорёк, услышал. Димчик славный, однако слабый. Но любим мы его не за это.

Игорь: Боится, боится.

Владимир: Это я неправильно сейчас. Похоже, не боится, а просто брезгует.

Игорь: Брезгует, брезгует.

Владимир: Смотри. Вот вы вместе росли, в одном классе учились, одни книжки читали. А получились полные противоположности. Димчик — человек свободный, свободнее меня, а ты — ну, сам понимаешь.

Игорь: Одну Акуджаву слушали даже.

Владимир: Окуджаву он слушал. Да у тебя «Ласковый май» в анамнезе на лице написан.

Игорь: Мне «Ласковый май» родители слушать запрещали. Ставили нам с Митькой Окуджаву, просвещали. Пластинка такая коричневая была, с портретом барда. Запиленная.

Владимир: Так у тебя, получается, и папа с мамой нормальные были.

Игорь: Они и сейчас есть.

Владимир: А у меня давно нет. За родителей?

Игорь: Давай.

Разливают остатки коньяка из графина, выпивают.

Владимир (вглубь кафе): Лариса, счастье моё, нам бы еще двести коньячку.

Игорь: Водки. Не люблю коньяк.

Подходит Лариса.

Лариса: Повторить?

Игорь: Двести водки.

Лариса: Какой?

Игорь: Хорошей.

Лариса: У нас плохой не бывает.

Владимир: Именно. Водка бывает хорошая и очень хорошая, остальное не водка. На ваш выбор Лариса, по среднему ценнику. Хорошо?

Лариса: Хорошо. (Уходит).

Владимир: А чего ты тут засиделся-то с самого обеда? У чиновничества рабочий день уже вышел весь.

Игорь: Шеф сказал, что нужно документ подписать срочно, водителя сюда отправит.

Владимир: И что? И где?

Игорь: В Кулунде.

Владимир: Гиблый край.

Игорь: Какой еще край?

Владимир: Кулундинская степь. Ровная, как стол с редкими берёзками. И озёра солёные через одно.

Игорь: А где это?

Владимир: Южная Сибирь. Какого радетеля Родины ни возьми, он про свою страну не знает ни хрена.

Игорь: Ну, вы зато много знаете про то как жизнь тут правильную наладить.

Владимир: «Для человека, чей родной язык — русский, разговоры о политическом зле столь же естественны, как пищеварение».

Игорь: Закуски, что ли, ещё заказать?

Владимир: Это из Бродского. Нобелевская речь.

Игорь: А, Бродский. Икона интеллигенции. Ну да, ну да. Ненавижу.

Владимир: Я в курсе.

Приходит Лариса, ставит графинчик с водкой.

Лариса: Ещё что-нибудь?

Владимир: Лариса, а как вам Бродский?

Лариса: Огурцы под водочку принести?

Владимир: Нет, спасибо.

Лариса уходит.

Игорь: Высоцкий вот нормальный был. Единственный в родительской фонотеке. И Митьке тоже нравился. Ну, тогда ещё.

Владимир: Ну, за детство.

Игорь: За детство. (Выпивают). Лет по двенадцать нам, что ли, было. А на соседней улице корпус худграфа — там студенты в аудитории на первом этаже натуру рисовали. Ну, натурщиц голых. Сидим во дворе, кто-нибудь из пацанов прибежит, доложит — и айда бегом всей толпой в окна подсматривать. Нам-то сиськи интересны, а Митьку процесс зацепил. Ну и вот. После школы я на экономиста пошёл, а он на художника.

Владимир: Однако, как по-разному сиськи на людей действуют. Одним открывают дорогу к свободе, другим — к профессиональному патриотизму.

Игорь: Как же вы задолбали с этой вашей свободой.

Владимир: А мне-то ты зачем свою убогую замшелость высказываешь? Димчику бы рассказал, а я бы послушал по какому адресу он тебя отправит. Да вот только не придёт Димчик. Ко мне бы пришёл, а к тебе не придёт. Смирись, чиновная душа, ты даже друзьям детства неинтересен.

Игорь: Конечно. Интересны же только свободные люди со светлыми, ясными лицами. Куда уж мне.

Владимир: Соображаешь. Можно из тебя ещё человека сделать.

Игорь: Вы уже сделали из Митьки человека. Спасибо, обойдусь.

Владимир: Давай уже к нам, к либерзонам. Галстук снимешь этот свой наконец, говорить начнёшь что хочешь, а не то что вам дозволено. Хочется же тебе, по глазам вижу. Давай, пока не поздно.

Игорь: Мне не поздно. У меня родители из ваших до мозга костей. И Митька. Мне поблажка выйдет.

Владимир: Ничего так родословная. Жаль, щеночек бракованный.

Игорь: Это вы бракованные. Ошибка эволюции.

Владимир: Димчику в лицо скажешь?

Игорь: Сто раз говорил.

Владимир: В третьем классе?

Игорь: Зачем в третьем классе? Позже. Когда он вены себе первый раз порезал.

Владимир: Это когда?

Игорь: Это двадцать лет назад.

Владимир: Я не знал.

Игорь: А никто не знал. Я случайно к нему зашёл тогда, еле успел.

Владимир: Странная история. Не представляю.

Игорь: Точно?

Владимир: Точно. Дима оптимист такой по жизни, совсем на него не похоже. Гонишь ты чего-то, патерналистик.

Игорь: Ладно, слушай, Акуджава. Тогда же ваша скотская свобода приключилась: всё стало можно, всё стало взахлёб: статьи, митинги, выставки, девки. И Митька стал модный — первый свободный художник города, икона стиля, как сейчас говорят. И захлебнулся он этой вашей свободой. И я его перевязывал, хлестал по роже, скорую вызывал.

Владимир: Я не знал.

Игорь: Никто не знал, я же говорю. Он тогда только со мной разговаривал неделю, пока отходил. Объяснял ему, что всё не то и не так, что нельзя жить по заповедям моих прогрессивных родителей. Что свобода имеет свои границы — и эти границы внутри человека, а не снаружи. Нравится Акуджава — слушай, но не воспринимай его как стиль жизни. Это мираж, фантом, морок, идеализм. Бред, в общем, нелепый романтический бред.

Владимир: Убедил?

Игорь: Убедил, светлый человечек, убедил. Пару заказов подогнал — нормальных, для Дома правительства — там тогда ещё галереей современного искусства озаботились, в духе пока ещё декларируемой свободы. И всё. И всё могло пойти не так.

Владимир: Не могло. Не мог Димчик встать на вашу сторону. Физически не мог.

Игорь: Смог бы, если бы не водка. Вы же, свободные люди, пьющие все как один. У вас же трезвость антинорма жизни.

Владимир: У нас. У нас с тобой сейчас эта самая антинорма. Вот прямо здесь. Налью.

Игорь: Налей. С Нового года себе не позволял. (Выпивают).

Владимир: Водка для русского человека главный коммуникатор. Мог бы это понимать, как заслуженный радетель Отчизны.

Игорь: Ну да. Вы где были, эстеты-революционеры, когда Митька в свои чёрные запои уходил? Когда он молотком мебель крушил. Когда от корки хлеба блевал, да и корки у него в доме никакой не было. Что-то я не припомню, чтобы вы его ремнём вязали, систему ставили, сладким чаем отпаивали. Не время, друзья, отвлекаться на мелочи, когда свобода в опасности. Ещё бы.

Владимир: Нет, ну я не раз ему говорил, чтобы он как-то поаккуратнее с этим делом. Берегов Дима не видит, это правда.

Игорь: Говорил он. Сидел бы сейчас Митька с тобой здесь, если бы не я, и пил бы до бессознанки. Говорил он. Это ты, что ли, его в наркологию упаковывал, когда он кончался буквально? Ты докторам деньги платил, чтобы водку ему никто не передал, как у них там водится? Ты его картины из мастерской увозил, чтобы он их за шкалик не продал? Хрен-то там. Все вы где-то у себя за идеалы боролись, а я за Митьку.

Владимир: Это когда было?

Игорь: В последний раз? Два года назад. С тех пор не виделись.

Владимир: Почему?

Игорь: Потому что человек так устроен.

Владимир: Как?

Игорь: Да вот так. Раздражают человека те, кто ему помог в трудный период. Видеть он их не может. Тошно ему от них. Всё просто.

Владимир: А я скажу почему. Ты же его не просто откачивал, ты же его жизни учил при этом. Нет, не при этом, а за это. Так ведь? «Я тебя, Дима, спасу, но ты, Дима, потом уж не водись с плохими ребятами. Ты, Дима, со мной водись, я тебя научу как надо». Ты свою картину мира вкладывал в его голову. Ты для себя это делал, а не для него. Всё просто.

Игорь: Правильно. Зато вы ему потом праздник свободы устраивали. С водкой. Красавцы, чего там.

У Игоря звонит телефон.

Да я понял, Олег Артемьевич, что сегодня не успели… Конечно, завтра с утра сделаем… Нет, там бюджет уже проведён документально… Пусть тогда Григорьянц и исполнит… А это не моя зона ответственности… Да пошёл ты, Олег Артемьевич… Сам знаешь куда. (Завершает разговор).

Владимир: Ты охренел, герой бюрократии?

Игорь: Ладно, заслуженный либерал России, давай допьём и по домам.

Владимир: Лариса, свет очей моих, посчитай нас.

Разливают, выпивают. Подходит Лариса.

Лариса: Один счёт?

Владимир: Один.

Игорь: Я по карте рассчитаюсь.

Лариса кладёт счёт на стол, уходит.

Владимир: Не ожидал от тебя. Правда. Уволит же тебя твой Олег Артемьевич.

Игорь: Хрен он уволит. У него мозгов не хватит такие схемы придумывать, какие я ему рисую. Переживёт как-нибудь. Тут аптека где-нибудь рядом есть?

Владимир: Понятия не имею, я же не местный. Ты хворый, что ли, распильщик-патерналист?

Игорь: Матери памперсы нужно купить, год уже как лежит. Ладно, дубль-гис гляну.

Владимир: А отец как?

Игорь: Нормально. Окуджаву ей ставит каждый день с Клячкиным. Развлекаются.

Владимир (смотрит счёт, выкладывает купюры): Это тебе, а на чай я в счёт положил.

Игорь (не отвлекаясь от телефона, придвигает деньги к себе): Ладно, будь здоров. Митьке привет передавай.

Владимир: Передам. Пока. (Уходит).

Игорь (набрав номер): Привет, пап… Как вы там?.. Ну и славно… Конечно… Минут через сорок… До встречи.

Подходит Лариса. Игорь рассчитывается картой, одевается.

Спасибо, Лариса, всё было замечательно.

Лариса: Не за что. Приходите ещё.

Игорь уходит.

Лариса стирает на доске слово «СТРУГАДСКИЕ», исправляет «АКУДЖАВУ» на «ОКУДЖАВУ». Включает музыкальный центр, вновь садится за дальний столик с калькулятором.

Из динамиков звучит песня Булата Окуджавы «Ночной разговор».

— Мой конь притомился. Стоптались мои башмаки.

Куда же мне ехать? Скажите мне, будьте добры. —

Вдоль Красной реки, моя радость, вдоль Красной реки,

до Синей горы, моя радость, до Синей горы,

— А как мне проехать туда? Притомился мой конь.

Скажите, пожалуйста, как мне проехать туда? —

На ясный огонь, моя радость, на ясный огонь,

езжай на огонь, моя радость, найдёшь без труда.

— А где же тот ясный огонь? Почему не горит?

Сто лет подпираю я небо ночное плечом. —

Фонарщик был должен зажечь, да фонарщик тот спит,

фонарщик-то спит, моя радость, а я ни при чём.

И снова он едет один без дороги во тьму.

Куда же он едет, ведь ночь подступила к глазам…

«Ты что потерял, моя радость?» — кричу я ему.

И он отвечает: «Ах, если б я знал это сам…»

Медленно гаснет свет.

Омск, декабрь 2018 г.

Между

Обыкновенная история про ужас, летящий на крыльях ночи

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Сергей Яковлев — писатель

Ксения — его жена

Павел — их сын

Вячеслав Круглов — следователь

Николай Лихонос– журналист

Наталья — однокурсница Яковлева

Валерий — коллега Яковлева

Юрий — литературный агент

Григорий Притуляк — фермер

Елена — жена Притуляка

Лиза — их дочь

Борис, Александр — оперативники

Анатолий Петрович — селянин-пенсионер

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Небольшой уголок правой части сцены занимают небогатая тахта у проёма окна и прикроватная тумбочка с горящим ночником. Остальное пространство в темноте. На тахте спит Яковлев.

Постепенно возникают звуки, сопровождающие быт деревенской жизни. Слева из затемнения проявляется картина заселения семейства в фермерский дом. Почти всё пространство сцены занимает большой двор хутора, стоящего в лесостепи на излучине пыльного профиля. Заметно крыльцо избы и примыкающий к ней большой сарай с широко распахнутыми воротами. У крыльца стоят торшер, стулья, на которых лежат связки книг. В кресле сидит Лиза, рассматривает модный журнал.

Параллельно с этим процессом Яковлев встает с тахты, вынимает из ящика тумбочки полевой бинокль. Наводит его на фермерский двор, внезапно съёживается и прячется за тумбочку.

За сценой хлопает дверь кабины грузовика, заводится мотор и слышен шум удаляющейся машины.

К Лизе подходит Елена Притуляк.

Елена (садится на стул): Две лишних сотни, паразит, выклянчил. Я, говорит, не нанимался вам вещи из кузова подавать. Моё дело баранку крутить, а на подай-принеси грузчиков из города выписывать нужно было. Это их, значит, сюда за пятьдесят километров притартай, потом назад отправь да работу оплати. Может, для городских три-четыре тыщи и лишние, а у нас этот номер не пройдёт. Мы уж сами как-нибудь, потихоньку… Отец-то куда подевался, Лиза?

Лиза кивает в сторону дома.

Чего он там копошится? Тут вещей-то осталось всего ничего. А мне ещё обед готовить на новом месте. (Уходит в дом).

Яковлев кладёт бинокль, крадучись перемещается во двор. Заглядывает в окна дома, заходит в сарай, трогает стены, оглядывается. Выходит во двор, стоит за спиной у Лизы.

Внезапно распахивается дверь дома, и на крыльцо выскакивает Григорий Притуляк с бутылкой пива в руке. Яковлев замирает в неловкой позе.

Григорий (в открытую дверь): Ты знаешь что? Ты, эта. Я ведь по такой жаре только пива взял. А мог бы Лёху с Петровичем позвать — куда ловчее бы управились. Ну, и новоселье бы отметили, не без того. (Поворачивается к Лизе с Яковлевым, замолкает). Это ещё что?! (Забирает у Лизы журнал). Ты у меня такое ни в жисть не наденешь, ясно? Не хватало нам с матерью ещё здесь замечания из школы получать.

Лиза: Здесь до райцентра два километра. Разбежались учителя к тебе ноги бить, жаловаться.

Григорий (пододвигает стул к креслу, садится спиной к Яковлеву, обнимает Лизу): Я ж все понимаю, доча. Тебе ж теперь в новую школу ходить, новых друзей заводить — непросто это. Но в посёлке-то подружки у тебя все такие оторвы были, прости господи. Мы ж ещё и от них тебя сюда увезли, а то начала б на мотоциклах с парнями кататься каждой ночью, как Танька твоя. Греха потом не оберёшься.

Яковлев аккуратно выпрямляется, начинает уходить на цыпочках в сторону своей комнаты, затем возвращается на прежнее место, откашливается. На него никто не обращает внимания.

Лиза: Какого греха, папка? Юбку короткую надела — уже согрешила, да? Ну что вы за люди такие? Будет нужно, я и здесь себе мотоциклистов найду и спрашивать никого не стану.

Григорий (допивает пиво, ставит пустую бутылку на землю): Не выдумывай. Райцентр хороший, автобус школьный мимо дома будет ездить. Ты учись только. А мы пока обживёмся — скотину вот купим, хозяйство наладим. За пару лет денег накопим тебе на институт.

Лиза: Ага, старайтесь, животноводы.

Во время диалога Яковлев ходит перед Григорием и Лизой, пощёлкивая пальцами, хлопая в ладоши. Потом берёт стул и садится рядом с ними. На крыльце появляется Елена.

Елена: Вы долго прохлаждаться собираетесь? Гриша, ты ж мне ещё погреб сегодня обещал докопать. Иди уже, мы тут с Лизой сами все затащим. Давай, доча, помогай.

Елена с Лизой уходят в дом с поклажей. Григорий достаёт из сарая лопату. Во двор заходит Анатолий Петрович, прислоняет велосипед к завалинке.

Анатолий Петрович: Здравствуйте, хозяева!

Григорий: Доброго здоровья.

Анатолий Петрович: Пять лет дом пустовал. Теперь, значит, вы его купили.

Григорий: Выходит, так.

Анатолий Петрович: Анатолий Петрович меня зовут.

Григорий: Григорий.

Анатолий Петрович: И правильно, Гриша, хороший дом, обстоятельный. А у меня вон тот, заколоченный. Сам-то давно уже в райцентр перебрался, но огород здесь держу. Вот, помидоры с огурцами приехал полить. Жара-то нынче какая стоит, а?

Григорий: Давно такой весны не припомню. Вода-то нормальная здесь, не засолённая?

Анатолий Петрович: И даже не сомневайтесь. У меня в колодце считай что родниковая. Да и Валентина никогда на воду не жаловалась. Как она там в городе? Уехала — и с тех пор ни слуху, ни духу.

Григорий: Кто?

Анатолий Петрович: Так Валентина Герасимовна. Вы ж у неё хозяйство покупали?

Григорий: А, нет. Объявление в газете нашли, позвонили какому-то ротвейлеру, что ли, который квартирами с домами торгует. У него и купили.

Анатолий Петрович: Ну да, ну да. Валентину, значит, не видели. Сами-то городские, нет?

Григорий: С посёлка.

Анатолий Петрович: Ну, считай что наши, деревенские. Земли у Валентины много было, постройки опять же. Чем тут жить собираетесь?

Григорий: Поросей хочу купить.

Анатолий Петрович: Не поздновато? Лето скоро наступит.

Григорий: Лучше пораньше было бы, конечно, но так уж получилось.

Анатолий Петрович: Ну да, ну да. Так картошечку у меня прикупайте свинушек кормить, пока свою не вырастили. Тут прямо за забором деляна моя.

Григорий: Это уж как водится, по-соседски.

Анатолий Петрович: Вот и ладненько. А Валентину, выходит, не повидали, жалко. Узнать хотел, как там у неё с девочками — нашлись ли, нет? Семья-то большая у тебя, Гриша?

Григорий: Жена с дочерью.

Анатолий Петрович: И большая дочка-то?

Григорий: Пятнадцатый пошел.

Анатолий Петрович: Вот, значит, как. А у Валентины двое было: Насте тринадцать и Вере пятнадцать. А тут горе такое.

Григорий: Случилось чего?

Анатолий Петрович: Случилось, как не случиться. Пять лет назад осенью и случилось. Валентина в город к сестре поехала на выходные с утра в субботу, а девчонки после школы должны были вслед за ней отправиться на автобусе. Только сели они, говорят, не на автобус, а в какую-то машину на автостанции — и всё, пропали с концами. Не слышали разве? Розыск объявляли, по телевизору показывали, портреты во всех газетах были…

Григорий: Погоди-ка, как тебя, Петрович, погоди. Сейчас я. (Поднимается на крыльцо, кричит в открытую дверь). Мать, поди сюда! Поживей давай, и Лизу позови… Подожди, сосед, моим тоже знать нужно.

Из дома выходят Елена с Лизой.

Елена: Здравствуйте.

Лиза: Здрасьте.

Анатолий Петрович: Здравствуйте, девушки. Вот какие красавицы теперь на хуторе жить будут! Глядишь, за вами и другие потянутся. В Перфильевке, неподалеку, сразу две семьи из города переехали. Не поверишь, они у себя…

Григорий: Это чья затея была здесь дом купить?

Лиза: Ваша, ваша. Мне и в посёлке хорошо было.

Григорий (Елене): Ты не отмалчивайся. Кто здесь поросей мечтал завести?

Елена: И что? Пасеку тебе нужно было купить в Поливино? Так на мёде разве ж проживешь? Им вон в городе все рынки завалены. А на свинину всегда спрос есть, её каждый сейчас берёт — хоть ты татарин, хоть еврей.

Григорий: Да погоди ты со своей обрезью. Послушай лучше, что Петрович говорит.

Анатолий Петрович: Я и сам обрезь. Мне в малолетстве отец обрезание устроил. Выпивали они с Хайрулкой-татарином, заспорили. Тот за муллой сбегал: чик — и готово. Теперь мне хоть в Иран, хоть в Израиль можно. Везде за своего примут.

Григорий: Ты чего там, еврей начинающий, про девчонок здешних рассказывал?

Анатолий Петрович: Евреи — это те, кто русский народ спаивает. Или там зубные врачи. А нам это ни к чему. У мусульман хоть жён можно менять чуть не каждый вторник. Там, читал я, мужчина может выйти на улицу, в ладоши хлопнуть и три раза крикнуть: «Развод!». Всё, считай что охолостел. А ты попробуй так с еврейкой развестись — она ж первая тебе холостяцкий холокост устроит. Будь ты хоть русский, хоть чучмек. Думаю, не зря на этот Израиль арабы косятся. Я бы на их месте…

Григорий: Дед, политинформацию в другой раз дочитаешь.

Анатолий Петрович: Так, а чего? Я и говорю: жила тут до вас Валентина Герасимовна с двумя дочерьми. Пять лет назад девчонки пропали. Их и спасатели искали, и милиция с собаками, и местный народ помогал — всё без толку. Шумная история была, что ты! Валентина потом в город подалась — вроде как туда они на чужой машине поехали. Чем дело кончилось, не знаю, врать не буду. Да поди если б нашлись, то вернулась бы. Хозяйство тут у неё знатное было и дом отличный до сих пор. Так что не прогадали вы, точно говорю.

Елена: Вот беда-то. Помню я эту историю. Их, значит, дом.

Анатолий Петрович: Их, милая, их. Ладно, спасибо за разговор, за компанию. Приятно вам обустроиться. Поеду я. Даст бог, часто видеться теперь будем.

Лиза: До свидания, дедушка.

Анатолий Петрович уходит с велосипедом.

Григорий (после паузы): Такие, выходит, дела. То-то мне этот твой ротвейлер сразу не понравился.

Лиза: Риелтор.

Григорий: Да хоть рубильник! Как он этот дом расписывал, на машине своей сюда возил, скидку дал чуть не вполовину. А я говорил, пасеку нужно было покупать, пасеку!

Лиза: Ага, чтобы пчёлы нас там всех закусали.

Григорий: Ты слышала, что тебе тут сейчас рассказывали? Ни на шаг у меня одна из дома, поняла? Ни на шаг!

Елена: Ох, Гриша, кто же знал-то?

Григорий: Ладно, что теперь. Давайте с вещами заканчивать. Квас есть?

Елена: Тёплый только. Ты ж погреб еще не выкопал.

Григорий: Тьфу ты! Пошли.

Лиза с Еленой несут вдвоём в дом кресло. Григорий подходит к стулу, на котором сидит Яковлев. Тот вскакивает, Григорий берёт стул, связку книг и уносит их вслед за домочадцами. Яковлев ходит по двору. Забредает в сарай, садится на скамейку и замирает.

Григорий выходит из дома, берёт лопату, точит несколькими движениями бруска и направляется в сарай. Вскочивший на ноги Яковлев наблюдает за ним в безотчетной, звериной панике.

Григорий всаживает заступ в землю. Быстро и ловко выбрасывает грунт из аккуратного квадрата под погреб, погружаясь все глубже. Яковлев напряжённо чего-то ждёт.

Заглубившись по пояс, Григорий попадает лопатой по доскам. Несколько раз раздается глухой деревянный звук. Яковлев идёт к себе в комнату, падает на тахту и накрывает голову подушкой.

Григорий пытается разбить лопатой невесть откуда взявшиеся под землёй доски. Наклоняется, раздается треск разламываемого дерева. Пауза.

Вдруг Григорий резко выпрямляется.

Григорий: О, бля! Ни хера себе!

Суматошно выбирается из ямы, невнятно ругаясь и крестясь, бежит в дом, захлопывает дверь. Раздается звук свалившейся мебели и разбившейся посуды. И почти сразу громкие неразборчивые крики семейства Притуляк.

Резко гаснет свет и прекращается шум. Сцена освещается только ночником на прикроватной тумбочке.

Через несколько секунд звонит будильник. Яковлев медленно просыпается, выключает звонок, садится на тахту, оглядывается и массирует грудь.

Яковлев: Вот же. Чуть не задохнулся. Хорошо-то как.

Открывает форточку, дышит полной грудью.

Свежо.

Выходит из комнаты. За кулисами раздается звук включённого душа.

СЦЕНА ВТОРАЯ

В правой части сцены Яковлев и Наталья сидят на лавочке в сквере, едят мороженое.

Наталья: Вчера Руфика в кафе встретила. Лысый совсем стал. Поболтали.

Яковлев: Как он?

Наталья: Нормально, замдиректора фирмы-какой-то. С Алёнкой развелся лет пять назад. В порядке, на джипе. В гости звал.

Яковлев: Сходи.

Наталья: Зачем?

Яковлев: Поболтать.

Наталья: Ты дурак, Яковлев. У нас с Рудольфом были совершенно романтические отношения на первом курсе — и ты это отлично знаешь.

Яковлев: Джип, говоришь? Японский?

Наталья: Не знаю. Большой.

Яковлев: Он же рохлей был — ты помнишь? Но однажды вызвал меня в шестом корпусе на серьёзный мужской разговор. Очки так по-смешному поддёрнул и говорит: «Мне, Серёга, спросить у тебя кое-что нужно. Пойдём на крыльцо, покурим». А там народ между пар толпится. Ну, решили прогулять лекцию, отправились в парк. Я чувствую, что разговор о тебе будет: и неловко как-то, маетно — ну что я ему могу ответить? А он, знаешь, только одно сказал: «Сделай так, чтобы Наташка была счастлива всю оставшуюся жизнь. Пусть с тобой — но чтобы счастлива». Вот так.

Наталья: А ты?

Яковлев: А что я? Пообещал, конечно. Потом на хоккей переключились, чемпионат мира как раз шёл. Чего-то вдруг вспомнилось.

Наталья: Ты не рассказывал.

Яковлев: Да я и забыл тут же. Что мне этот Руфик, мы и приятелями-то с ним никогда не были.

Наталья: Обещания нужно выполнять, не находишь?

Яковлев: Нахожу. Теряю и нахожу, нахожу — теряю. Ну чего ты, Наташ? Нормально же всё.

Наталья: Нормально. Ведь ты же никогда не обещал сделать меня счастливой. Мне не обещал, я и не настаивала. А обещания другим не считаются: я-то здесь причём? Это ваши с Руфой дела.

Яковлев: У меня нет с ним никаких дел, к сожалению. А неплохо было бы Руфика подтянуть спонсором на книжку.

Наталья: Тебе очередное издательство отказало?

Яковлев: Кому сейчас нужен психологический роман? Детективы писать я не умею, постмодернизм не понимаю, лавстори и пробовать не буду.

Наталья: Конечно. Какие уж тут лавстори.

Яковлев: Ты же понимаешь, о чём я.

Наталья: Ты тоже понимаешь.

Яковлев: Наташа, для меня очень важно напечатать этот роман. Это настоящее — я чувствую, знаю. Первая книжка больше, чем первая любовь. Потом будет проще, потом можно вступить в Союз писателей, найти литературного агента. Главное сейчас пробиться к читателю: он оценит, я верю. Столько бездарного кругом, а у меня — живое, тёплое… Тебе же понравилось, или ты из вежливости?

Наталья: Понравилось, Серёжа. Ты правда очень талантливый, а талантливый человек талантлив во всем. Книжка, значит, больше, чем любовь? Молодец, умеешь. Ты и дома афоризмами разговариваешь?

Яковлев: Ладно, я не сделал тебя счастливой. Напиши об этом в газету.

Наталья: Твоё дело писать. Моё — тебя любить… (После паузы). Нежная какая нынче осень — солнышко, теплынь. Всё, я вернусь минут через двадцать: Юлька наверное уже ждёт с ключами. Не скучай, у нас впереди замечательный вечер.

Наталья уходит. Яковлев задумчиво курит. Затем откидывается на спинку лавочки и закрывает глаза.

Медленно освещается уже знакомый двор хутора. У дверей сарая на земле под полиэтиленом угадываются очертания двух тел. Рядом стоят Борис и Александр.

Борис: Опять шумиха поднимется: «Найдены тела пропавших школьниц», «Маньяки среди нас», «За что мы платим деньги полиции?». Начальство будет нервничать и требовать результат.

Александр: Пять лет прошло, какой результат?

Борис: Мгновенный, как водится. Трупы появились, дело вновь откроется, общественность воспламенится. Всё как обычно.

Александр: Тебе привыкать, что ли, крайним быть?

Борис: Нет. Но противно.

Яковлев встаёт со скамейки, спокойно идет во двор, садится на завалинку. Вслушивается в разговор оперов, не видящих его в упор.

Александр: Следак новый, дотошный, говорят. Будет землю рыть. Чудеса бывают.

Борис: На чудеса надейся, а сам не плошай. Хорошо бы, конечно, эту сволочь прищучить.

Александр: Вспомни Червя. Преподаватель, кандидат наук — милейшей души человек, а вон чего вытворял. Только ведь через три года его взяли. Глядишь, и этого урода найдем.

У Бориса звонит мобильный телефон.

Борис: Да, товарищ майор. Осмотр места провели, хозяев опросили. Сейчас возвращаемся в райцентр, там будем работать по машине. Криминалисты уже освободились. (Выключает трубку). Пора, поехали.

Борис с Александром уходят со двора. Слышен звук отъезжающей машины.

Яковлев подходит к телам, присаживается на корточки. Идёт в сарай, заглядывает в раскоп, потом находит колченогий стул, выносит его на улицу, садится спиной к сараю.

Из дома выходят Круглов и Григорий Притуляк.

Григорий: Не, он фамилию не говорил, только имя-отчество. Вежливый такой, ага, услужливый. Скидку большую дал, чтоб меня. Найдёте вы его, не сомневайтесь. Там одна эта контора по недвижимости, весь первый этаж занимает… И что ж будет-то теперь?

Круглов: Шумно тут у вас будет. Ничего, через неделю всё утрясётся. Живите спокойно.

Григорий: Как же спокойно-то? Нет, говорил ведь пасеку нужно было покупать в Поливино — принёс сюда черт.

Круглов: Ну, дело ваше. Вот моя визитка на всякий случай. Ступайте, домашних успокойте. Кажется, труповозка едет.

Григорий уходит в дом. Стихает шум двигателя, и во дворе появляется Лихонос.

Круглов: Началось. Здравствуйте, Николай.

Лихонос: День добрый, Вячеслав Алексеевич.

Круглов: У вас, журналистов, смотрю, чем больше трупов, тем добрее день.

Лихонос: Извините, работа такая.

Круглов: Бог простит. Но комментариев не будет.

Лихонос: Кто бы сомневался. Значит, так. На ферме, что в двух километрах от райцентра, обнаружены тела двух девочек, которых наши доблестные органы бездарно искали пять с лишним лет. Трупы случайно обнаружил новый владелец дома, купивший его по объявлению в газете. Семья фермера находится в шоке, правоохранители в прострации. Общественность возмущена бездеятельностью должностных лиц. Я ничего не забыл? Примерно такой текст и выйдет в завтрашнем номере. Там ещё много чего будет, но основной посыл вот такой. Материал на полосу, не обессудьте.

Круглов: Валяйте.

Лихонос: Тогда я пошёл? Редактор ждёт с нетерпением.

Круглов: Послушайте, Лихонос. Вы же понимаете, что сейчас у нас появилась точка отсчёта. И вы понимаете, что мы теперь нароем очень много. И что шансы найти ублюдка теперь более чем реальны. Зачем вам лить на нас помои?

Лихонос: А затем, что наш читатель вас не любит. И он в своем безусловном праве.

Круглов: Меня?

Лихонос: Выключайте уже дурака, Круглов. Вас, которые в погонах. И я читателя хорошо понимаю.

Круглов (потирает лоб): Хорошо. Я дам вам всю фактуру по делу, вы исполните нейтральный текст: событие, органы работают, все дела. В дальнейшем будете получать максимальную оперативную информацию и давать ее дозированно, по согласованию с моим руководством. Дело нескорое, но перспективное. Ваш читатель будет доволен. Ну?

Лихонос: И фотографии.

Круглов: И фотографии.

Лихонос: А полномочия на это у вас есть?

Круглов: Выключайте дурака, Лихонос. И да, вы ведь тоже будете всерьёз копать эту тему, не сомневаюсь. Предлагаю честно делиться информацией на взаимной основе. К обоюдной выгоде.

Лихонос: Ваша выгода понятна, а моя в чём? Мы будем вынуждены давать лишь ту информацию, что потребна вам.

Круглов: А выгода ваша, Николай Леонидович, в том, что эта тварь перестанет жить на свободе. Или просто жить. Такие дела.

Лихонос: Резонно. Ладно, готов пойти на сделку с дьяволом в вашем лице.

Круглов: Вы настоящих дьяволов ещё не видели. При всём моём уважении. Мне пора на отчёт к начальству.

Лихонос: Да и мне.

Уходят.

Яковлев встаёт со стула, медленно возвращается на скамейку в сквер. Его будит Наталья.

Яковлев: Что?

Наталья: Ты так тут смешно спал, стонал даже. Пошли?

Яковлев: Пошли.

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

В квартире Яковлевых на тахте сидит Ксения, на журнальном столике горит лампа. В углу детская кроватка. Входят Яковлев с Валерием, снимают пальто.

Яковлев: Прости, педсовет затянулся. Спит?

Валерий: Ксюша, привет.

Ксения: Спит. Нормальный у вас педсовет, гляжу. Прямо пахнет от вас этим педсоветом.

Валерий: Это всё я.

Ксения: Ну а кто ещё-то?

Яковлев: Да мы по пятьдесят всего в рюмочной. Ну невозможно же после этой нудятины стресс не снять.

Ксения: Педагоги-алкоголики. Обычное дело.

Валерий: Ксюха, давай поцелуемся?

Ксения (чмокает Валерия в щёку): Эх, Валерка. Ну что, картошку жареную разогреть? У меня и селёдка есть.

Яковлев: Вот у кого есть такая жена? Ни у кого нет такой жены. А у тебя вообще никакой нет.

Валерий: Я старый больной педагог. Меня девушки не любят.

Ксения уходит на кухню.

Яковлев: Не ври мне, тебя Клепикова любит из 10-го «б».

Валерий: И Аронова из 9-го «а».

Яковлев: Ну и вот. Неси уже.

Валерий: Ага.

Валерий достаёт из кармана пальто початую бутылку водки, Яковлев приносит из кухни рюмки, придвигает журнальный столик.

Яковлев: Мы по чуть, Ксюша! Чтоб не скучно было картошку ждать.

Входит Ксения с рюмкой и бутербродами на тарелке.

Ксения: И мне тогда уж. Только тихо тут, Павку еле уложила.

Валерий: За вас, ребята. За ваш тёплый дом, за Павлика. За рассказ твой, Серёга.

Яковлев: Да ладно тебе. Мы же оба знаем, кто из нас двоих настоящий писатель.

Ксения: Рецензия сегодня в «Вечёрке» вышла, слышал?

Яковлев: Донесли. Лиходед какой-то написал.

Ксения: Лихонос. Называет тебя… Сейчас. (Читает из статьи). «Современной литературной надеждой нашего города».

Яковлев: Ну, пусть.

Валерий: Молодец ты, Серёжка. В «Новый мир» попасть, не носки штопать.

Яковлев: И ты попадёшь.

Валерий: Не, навряд. Такое не напечатают даже по нашим внезапно вегетарианским временам.

Яковлев: Ну, смягчи акценты.

Валерий: Я что, не пробовал? Хрень какая-то получается, самому читать противно.

Ксения: Ладно, писатели, я вам здесь накрою. Только тихо давайте.

Валерий: Обязательно. Давай поцелуемся?

Ксения: С Серёжкой целуйся вон, как Чехов с Тургеневым. (Уходит).

Яковлев: Чехов с Тургеневым. Надо же.

Валерий: Имели право, подумаешь… Мне Наташка сегодня звонила.

Яковлев: Не начинай.

Валерий: Я обещал ей.

Яковлев: Ну?

Валерий: В общем, она не в претензии. Полгода — вполне себе срок для осмысления ситуации. Предлагает сохранить нормальные дружеские отношения. Позвони ей.

Яковлев: Позвоню.

Валерий: Я обещал.

Яковлев: Ну и звони тогда сам, я ничего не обещал.

Валерий: Ладно, это ваши дела.

Яковлев: Вот именно.

Валерий: Газету передай. Почитаю как у нас славят передовиков писательского труда.

Входит Ксения.

Ксения: Давайте, пока картошка горячая. Валерка, потом дочитаешь. За тебя, за твой талант. И за то что мы тебя любим.

Валерий: Давай поцелуемся?

Ксения: Да ну тебя, дурака.

Яковлев: И что пишут?

Валерий: Пишут, что тебе Нобелевку дадут, как Солженицыну. Хвалят, в общем. Ничего так, бойкое перо у этого Лихоноса. Ты б ему коньяк выставил, что ли.

Яковлев: Мысль. Ксюш, выделишь на коньяк рецензенту из семейного бюджета?

Ксения: Да хоть на два. Вместо шапки тебе на зиму.

Яковлев: Нам, писателям, без шапок никак невозможно. У нас тогда все мысли замерзнут.

Валерий: И отогревать их придётся чем? Правильно. (Разливает остатки водки).

Яковлев: Давайте за литературу.

Валерий: И за физкультуру. И за пение.

Яковлев: И за географию. Ты знаешь, Ксю, какая у нас в этой четверти новая географичка появилась? Блондинка, модель просто.

Ксения: Из «Плейбоя». Знаю я этих ваших моделей.

Яковлев: Да ладно тебе. Я Валерке уже сегодня говорил, что ему давно пора лечить географический кретинизм. И теперь понятно с кем.

Валерий: У Клепиковой, между прочим, пятёрка по географии.

Яковлев: Старый ты педофил.

Валерий: А кто тут не педофил? Любой нормальный человек любит детей.

Яковлев: И кстати, всякий собачник — зоофил.

Валерий: Да чего там. Сыновняя любовь — первый признак геронтофилии.

Яковлев (поёт): «Ты жива ещё, моя старушка? Жив и я, привет тебе, привет…» (Валерий подхватывает. Из кроватки доносится плач ребёнка)

Ксения: Просила же как людей. (Забирает младенца, уносит на кухню).

Валерий: Да, чего-то мы. Пойду. (Одевается). Поздравляю еще раз, Серёга. Наташке позвони.

Яковлев: Иди уже, ходатай.

Прощаются, Валерий уходит. Яковлев ложится на тахту, разворачивает газету.

Через несколько секунд в комнате Яковлевых медленно гаснет свет и параллельно освещается кабинет Круглова в левой части сцены. За столом сидят хозяин кабинета и два опера.

Борис: «Жигуль» весь в грязи был, свидетели путаются — то ли синий, то ли вишнёвый.

Александр: Короче, никуда он их далеко не повёз. Вернулись домой зачем-то. Там в сарае и надругался, потом задушил.

Круглов: Доски?

Александр: Выясняем. Мать говорит, что никаких досок на подворье не было, она бы заметила, если б пропали.

Борис: Они короткие. Свободно могли в багажник поместится.

Круглов: Дачник?

Борис: Работаем, но порожняк, похоже. В километре от места не городские дачи: так, сараюшки у местных. Они там шибко-то не строятся — ни заборов, ничего.

Александр: А главное, зачем досками было тела прикрывать? Прикопал бы и всё. Какая разница?

Яковлев во время разговора сидит на тахте, зажав голову руками. Потом встаёт, идёт в кабинет, садится на стул у стены.

Круглов: Не знаю. Возможно, психологически хотел отгородиться от жертв. Одно дело, когда землёй глаза и рты открытые засыпаешь, другое — когда слой досок. И как будто и нет там ничего, под досками-то. Сознание так, щёлк — и переключил. Не знаю, тут определённая душевная тонкость нужна. Ранимость, что ли.

Борис: Нежный какой ублюдок.

Круглов: Всякое бывает. Ладно, давайте ещё раз по фактам.

Борис: Негусто, в целом. С автостанции машина ушла в сторону города, как вернулась на хутор — никто не видел. Там есть хитрый просёлок от дороги, местные, бывает, пользуются. Но это знать нужно. На всё про всё у преступника, скорее всего, было часа три: ориентировочно, с двух до пяти. В округе прошерстили всех — похожих «жигулей» не очень много, ничего пока не бьёт с обстоятельствами. Скорее всего, залётный. А поскольку от федеральной трассы далеконько будет, искать нужно в городе.

Круглов: Точно не группа?

Александр: Вроде нет. Машинка небольшая для компании, да и светанулась группа бы на автостанции или ещё где. У криминалистов тоже подтверждающих фактов нет.

Круглов: Тогда работаем по версии одиночки. Что получается? Вряд ли жулик. Откинувшихся в то время всех проверили. Не маньяк — похожих случаев ни у нас, ни у соседей не зафиксировано. Мать утверждает, что дочери никак не могли в подозрительную машину сесть, строго у неё там с этим было. Но сели.

Яковлев пересаживается в торец стола напротив Круглова, наблюдает как тот рисует схему на листе бумаги.

Почему? Вот тут большой вопрос, а может быть, и главный. Дар убеждения. Убеждения детей. Хороший отец семейства? Ну, допустим. Таких у нас полгорода. Ладно, пусть треть. Бесперспективно. Учитель. Хороший учитель, в котором дети души не чают. Сколько у нас в городе мужчин-педагогов с такими «жигулями», тонких и ранимых интеллигентов?

Александр: Да хрен его знает.

Борис: Ясно. Будем работать.

Круглов: Недели хватит? Начальники результат требуют. Им сейчас тоже не позавидуешь.

Александр: Нас бы, твою мать, кто пожалел.

Круглов: Жена дома пожалеет, поплачься ей. Всё, закончили.

Опера выходят из кабинета, Яковлев идёт за ними. Останавливается в дверях, ждёт одевающегося Круглова. Выходит прямо перед ним, идёт на домашнюю тахту, ложится. Круглов запирает кабинет, уходит.

Сцена освещается только ночником в квартире Яковлевых. Входит Ксения, укладывает уснувшего ребёнка в кроватку. Садится на тахту.

Ксения: Серёжа, чего ты в одежде-то? Вставай, я постелю.

Яковлев: Постой, дай руку. Смотри, сердце как молотится. Такой кошмар сейчас видел.

Ксения: Иди умойся, кошмар жизни моей. Я пока посуду помою.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

СЦЕНА ПЕРВАЯ

В левой части сцены зал ресторана. За столиком Наталья и Лихонос. Музыка, ресторанный гул. Неподалёку компания отмечает какое-то событие, слышны невнятные тосты.

Лихонос: А может, в Сочи? Не нужен мне берег турецкий и Африка мне не нужна.

Наталья: Можно и в Сочи, но там, Юлька говорит, дорого всё. Дешевле в Анталье отдохнуть.

Лихонос: Как скажешь. Мне, в принципе, ровно. Просто путёвку сейчас уже нужно брать, летом вдвое цены вырастут.