Бесплатный фрагмент - Ночная пуля

ВТОРОЙ ЗАКОН

Власть прекрасна…

Джойс

Все, как обычно… Легко бегу по огромному зеленому полю. Мягко пружинит молодая травка. Восторженный рев трибун, оглушительный свист болельщиков. Приветственно поднимаю вверх руки и кричу что есть мочи: «Я — чемпио-о-он!» Кажется, я — победитель Олимпийских игр или чего-то подобного. Впрочем, неважно. Главное — наконец-то, сбылась мечта всей моей жизни! На шее лавровый венок. Приятно покалывает. Настоящий последний герой! Бегу. Ликую… Достигаю незримой черты, пе­ресекаю ее и погружаюсь в иную реальность, в мир снов…

Дребезжит телефонный звонок. Все разрушает. Медленно, но верно. Черт бы их всех побрал!

— Не разбудил? — вежливо интересуется Носопытин. На са­мом деле ему наплевать, разбудил, не разбудил.

— Да нет… — отвечаю без всякого энтузиазма.

— Есть работенка. Восемнадцатая задача. Сборник для поступающих «Бендриков и дру­гие». — Я молчу, пытаюсь хоть как-то отквитаться за испорчен­ный сон. — Ну, с лебедем, раком и щукой на обложке, — продолжает он.

— Да знаю я, знаю.

Любит человек все уточнять, что и без того яснее ясного.

— Короче, парашютист, на высоте десять метров от поверхности земли у него отваливается пуговица. На сколько позже приземлится парашютист, чем пуговица? У него постоянная скорость. Вы как?

— Нормально, — соглашаюсь, можно будет выторговать хо­рошую надбавку.

— О'кей! В шесть в Тушино, — заканчивает Носопытин.

Иду досыпать, но чувствую — не получится. Ложусь. Закрываю глаза. Конек Носопытина — Второй закон Ньютона. «Если удастся доказать, что он действует хотя бы в девяноста пяти случаев из ста, то считаю, что прожил жизнь не зря!» — заявил он как-то в мину­ту откровения после какого-то очень удачного, с его, конечно, точки зрения, эксперимента. Безусловно, в их «Товариществе любителей подлинного знания» почти все с отклонениями. А с другой стороны, занимаются безобидным делом да еще дают жить другим. Нашли спонсоров. В общем, с ними можно иметь дело. Я, правда, никогда не отказываюсь. Найти другого испытателя проще пареной репы. Любой студент с превеликим удовольствием. Но они предпочитают иметь дело с солидными людьми на постоян­ной основе. С ними можно и поторговаться. Если докажешь, что проверка связана с повышенным риском, то идут навстречу. Думаю, у них заложен определенный процент на это дело. Не из своего же кармана платят, в конце концов.

Помнится, проверял задачу за номером… Нет, не помню. Неважно. Там мотоциклист с разгона выезжает на высокий берег рва, и надо было определить минимальную ско­рость в момент отрыва от берега, чтобы, значит, не грохнуть­ся в этот самый ров. Причем известны и ширина рва, и угол подъема, и высота берега. Задача элементарная. Я все дома просчитал. Да еще изрядно подстраховался. Мало ли что? Береженого, как говорится, бог бере­жет. В общем-то, конечно, риск был нулевой. И тем не менее удалось выторго­вать почти стопроцентную надбавку. А вдруг все эти кинемати­ческие формулы, которым уже лет сто, а может и все двести, неверны? И недолет! Что тогда? В лучшем случае искупаешься вместе с мотоциклом, а в худшем? Ведь их общество этим и за­нимается, что подвергает сомнению фундаментальные законы. Поэтому их не так уж и трудно уговорить. В общем, комплекс «Фомы неве­рующего» может приносить несомненную пользу…

Весеннее ласковое солнышко. Простор летного поля. Требую запасной парашют. Прыгать придется с самолета. Горючее, тех­ника, пилот — деньги немалые, но им все нипочем.

— Махну флажком — срезайте пуговицу, — наставляет меня Носопытин.

Перед прыжком надо собраться, отхожу в сторону и встаю на голову. По системе йогов. Очень помогает. Но поблизости начинают крутиться вертолетные лопасти. Возникает сильнейший ветер, не удерживаю равновесие и падаю.

Внутри самолета уже сидят две девицы. По виду не наши.

— Это еще зачем? — интересуюсь у Носопытина.

— Туристки… — нехотя объясняет он и крутит пуговицу на моем комбинезоне.

Проверяет, сукин сын… Лучше бы прове­рил парашют. Из всего норовят цирк устроить!

Прыжок прошел нормально. Единственно, запутался в стро­пах при приземлении и не успел вовремя отстегнуться. Слегка протащило по земле. К радости Носопытина, пуговица упала на­много раньше расчетного времени. Тем не менее, он неохотно отсчитал дополнительные баксы за риск. Можно подумать, свои. Не перестаешь удивляться людской жадности. А может быть, уже к ним привык, кто знает…

Подошли туристки.

— Мы вами лубовалис! — сказала с сильным акцентом менее симпатичная. Вторая в знак солидарности закивала головой. — В нашей стране многие тоже не одобряют Второй закон Ньюто­н.

— Здесь кинематика, — поправил я ее снисходительно.

— И вообще средства массовой информации. Они много врут. Мое имя Джойс! — Она протянула руку и с неожиданной си­лой стиснула мои пальцы. — Болно? — довольно спросила и уточнила: — Джойс Максвелл.

«Уж не родственница ли великого физика Джеймса Клерка Максвелла?» — почтитель­но предположил я.

— Я хорошо жму руку? — поинтересовалась она.

— Хорошо, хорошо… Берт, — представился я и, про­тянув руку, добавил: — Давай-ка еще разок… Джойс!

На этот раз я не дал застать себя врасплох.

— Силенка есть! — довольно засмеялась Джойс. — Берт, ка­жется, не русское имя?

— Так получилось… — уклонился я от объяснения.

— Она не говорит по-вашему, но во всем со мной соглас­на, — пояснила Джойс молчание подруги.

Пошли вместе к метро. Подруга куда-то подевалась по до­роге. Дома Джойс быстро разделась и, прихрамывая, прошлась по комнате.

— Видишь, как силно хромаю? — сказала она, пристально взглянув мне в глаза.

— Вижу, — не стал скрывать я очевидную истину.

— На, надень. — Она протянула мне разноцветный пакетик. — Надо заботиться о своем здоровье.

«Молодежь… — подумал я с осуждением. — Для них любовь все равно, что тарелку супа съесть…»

— Я пока еще здоров, — возразил я ей.

— И я пока, — отозвалась она. — Береженого бог бережет! Надо стучать по дереву. Ведь так по-русски?

Она забарабанила по деревянной перегородке.

— Вы что, падлы?! Совсем офонарели?! — моментально откликнулся Прокопич. — Мне же в забой. В ночную!

— Извини, старина! Она не в курсе! — крикнул я в стен­ку. — Человеку в забой, надо потише, — объяснил я ей ситуацию.

— Что такое «в забой»? — спросила Джойс.

— Уголек кайловать.

— А… Я тоже знаю много пословиц, — самодовольно доложила она. — Ты чего стоишь, как на свадьбе?

— Может быть, не получится, — объяснил я свое промедление. — Годы-то уже не те, — добавил, чтобы ей было необидно.

— Может быть… — ответила она, села на постель и подпер­ла горестно рукой щеку.

Мне стало ее жаль, и все получилось.

— Тебе же секс не доставляет удовольствия, — констатиро­вал я. — Зачем тебе это?

— У меня есть дома друг, афро-англичанин. Его зовут Милдред. По-на­шему, бой-френд. Он у меня тоже всегда спрашивает, зачем те­бе это надо, Джойс? — Она тихонько засмеялась.

«Милдред же типично женское имя? — засомневался я. — Вдобавок еще и негр… М-да, неприятно… Но я же не расист какой-нибудь… Надо повторить три раза, чтобы закрепилось в подсознании». Повторил и почувствовал себя абсо­лютно свободным от расовых предрассудков.

— Ты герой! — сказала Джойс. — Поэтому сочла за честь с тобой переспать, хоть это мне все… — задумалась. — Как правильно: до ноги или до фонаря?

— И так хорошо и так. — Она явно стремилась к углублен­ному изучению языка.

В коридоре послышались шаги и стук резинового наконеч­ника палки ветерана.

— Подлец! — крикнул он сипло. — Развалил! Все развалил! Подлец!

— Кто это? — испуганно поинтересовалась Джойс. — Началь­ник?

— Берданкин, ветеран… — объяснил я. — Недоволен пре­зидентом.

— У нас тоже каждый может ругать премьер-министра, — сказала она. — А королеву нельзя.

— У нас теперь тоже. Мы этим гордимся. У нас демократия. Мы — свободная страна, как и вы. Конечно, жаль, что королеву нельзя. Но, с другой стороны, на нет и суда нет.

Назначение

Я подошел к зеркалу, подтянул живот и напружинил мышцы. В длинных сатиновых черных трусах до колен и подхваченных резиновыми подвязками коричневых в ромбики носках я выглядел достаточно импозантно.

— И что ты такого во мне обнаружила? — самодовольно по­интересовался у Джойс.

— Обнаружила? — Она недоуменно сморщила лобик. — А-а… Поняла. Я тебя лублу!

— За что? — продолжал кокетничать я, распушив перья и кудахтая.

Подумав, она печально объяснила:

— Ты — рыцарь!

— Что верно, то верно, — подтвердил я, задерживать воз­дух уже было невмоготу, грудная клетка с шумом опала, живот с благодарностью принял естественную форму.

— Толстый рыцарь… — самокритично признал я. — Толстый уютный старый рыцарь.

Она обняла меня сзади и прошептала:

— Красивый…

Идиллию прервал телефонный звонок.

— Да… есть! Немедленно! — чеканил я в трубку. Медленно с достоинством повесил ее обратно.

— Все! Кончились каникулы. Снова в строй! — обрисовал кратко ситуацию. — Больше ничего сказать не могу. Не имею права. Ты как-никак с чужого поля ягода. Извини!

— Не отпущу! — заплакала она и еще крепче меня обхватила.

Я попытался высвободиться, но с первой попытки это сде­лать не удалось. Девчонка была тренированной. Кажется, это у нее серьезно. Самолюбие, конечно, тешит, но могут быть не­приятности… И немалые. Через десять минут подадут машину…

— Я тебя тоже лублу! — как можно нежнее произнес я.

Око­вы пали. Ласково поцеловал ее в лоб.

— Понадобился — вызвали! — важно и многозначительно ска­зал я. — Ничего не поделаешь, надо одеваться.

Открыл светлого дерева, фанерованный платяной шкаф. Скрип­нули дверки. Достал китель, галифе, сапоги. Блеснули орденские планки. Внизу засигналила машина. Высунулся в окно. Прислали «ЗИМ». Неплохой признак. Ожидания, надежды засуетились в го­лове.

— Захлопнешь дверь, — бросил на прощание подружке.

Звон­ко зацокал каблуками по кафельному полу лестничной площад­ки. Свет слабо пробивался сквозь пыльные оконные витражи. Ще­ки приятно пощипывал огуречный лосьон. Настроение было, ну, просто превосходным. «А ведь я к ней умудрился привязаться…» — подумал не без меланхолии про Джойс.

Шофер вытянулся по стойке смирно, отдал честь и открыл дверцу. «Понадобился — вот и вызвали», — повторил я про себя самодовольно.

Взбежал по широким каменным ступеням. Легко подалась тя­желая темная дубовая с начищенными до блеска латунными ручками двустворчатая дверь.

— Ну здравствуй, здравствуй! Проходи, проходи! — Сергей Иванович крепко стиснул мне руку. — Что? Есть еще силенка у ста­рика? — поинтересовался довольно.

— Чуть пальцы не сломал! — затряс я нарочито рукой.

По­вадились, паразиты! Ну ладно, баба дурака валяет… А этот? Воспитаньице, ничего не скажешь!

— То-то, брат! Ну да к делу. Генерала дать не могу. Толь­ко полковника. Соглашайся и не думай!

— Почему генерала не можете? — нахмурился я.

— Будто сам не знаешь? Связь с иностранной гражданкой — раз! Это, голубочек, не шутка. Перерыв в службе — два! Мало? Сам виноват! Раньше надо было думать. Ну-ну, не грусти. Мы ее проверим и тогда, если конечно все чисто, будешь генералом. Будешь! Как она вообще-то?

— Не очень… — честно признал я.

— То-то! — довольно загоготал Сергей Иванович. — Всегда говорил, лучше русских баб никого нет! — неожиданно надолго задумался. — Нет, вру, пожалуй. Была у меня одна, полька. Еще во время первой мировой. Думал, живым не оставит. Ха-ха! Ну все. Все! Иди, иди… — снова задумался. — Иди с Богом! Теперь так можно. И… нужно!

Подтолкнул в спину. Я оказался в коридоре на толстой ковровой дорожке. «Может, послать их всех на три буквы… или еще куда? Ге­нерала не дали? Не дали! Хотя имею полное право. Возраст-то совершенно генеральский. Ладно, нечего горячиться. Поживем — увидим. А это всегда успеется». Мимо сновали офицеры. «Ни­ одной знакомой рожи… — подумалось с грустью. — Эх время, времеч­ко! Неумолимо идет себе и идет…» Подбежал молоденький лейтенант:

— Виноват, товарищ полковник! Срочно к генералу!

«Что за черт?! Я ж только от него. Может, передумал и решил все же дать генерала?» — затеплилась слабая надежда. Возвраща­юсь. От прежнего приветливого добродушия ни следа.

— Слушай, дружочек! Взглянул я в твое личное дело. Это что ж у тебя за имя такое? — Сергей Иванович порылся в бумагах, водрузил на нос очки, старательно выговаривая, прочел: — Бертольд!

— Обычное. Сокращенно — Берт, — ответил я.

— Сокращенно Берт — это лучше, — немного успокоился Сер­гей Иванович. — Почему это я раньше не обращал внимания? Все Берка да Берка! Опять кадры напортачили? — придирчиво осмотрел мою фигуру, перетянутую многочисленными ремнями, и пытливо заглянул в мои прозрачной голубизны глаза: — А ты, часом, не еврей? — поинтересовался ласково. — Не по анкете, а так, по жизни?

— Нет, товарищ генерал! Я — не еврей! — твердо отчека­нил я, пригладил редеющие прямые льняные волосы и, как бы ненароком, дотронулся до своего курносого носа. Хотя на самом деле… Впрочем, национальность — это в чистом виде одно самочувствие и больше ничего. В основном… Во всяком случае, так мне казалось в этот момент. — Отец из рязанской области, крестьянин, мать со Ставрополья, кресть­янка, всю жизнь батрачила на отца.

— И добатрачилась! Я сам со Ставрополья… или с Сиби­ри? — вопросительно уставился на меня Сергей Иванович. — Не­важно. И тоже батрачил на отца. Ладно, ступай! Если что, пе­няй на себя. Хотя сейчас ты можешь быть в кадрах хоть кто! Хоть Бертольд! Официально, конечно. Но многие этого не пони­мают. Вот я, например, этого не понимаю. Ведь армия все же русская? Или я ошибаюсь?

— Ладно, пойду работать, — хмуро закончил я, нарушая субординацию.

Подобные разговоры я не одобряю, так как явля­юсь подлинным интернационалистом, возможно из-за своего имени. При выходе из приемной поинтересовался у адъютанта:

— Как у Сергей Иваныча дела с Манюськиными?

— Вроде бы все нормально… последнее время, — ответил тот и добавил: — Возьмите, товарищ полковник, папочку. Сергей Иваныч просил проработать.

Кабинет был неплохой. Большой. Сейф, стулья, кресло на колесиках, на стене часы и карта военных действий. «Крымская компания», — установил я без труда. Давало знать блестящее военное образование. Стол был удобный — широкий и много ящи­ков. Это я очень ценю. Раскрыл сафьяновую папку. Прочел: «Манюськины». Справа вверху гриф: «Сов. секретно». Теперь это называется: «Вроде бы все нормально…» Стал читать.

1. Заселение. Точная дата появления Манюськиных в ушах Сер­гей Ивановича не установлена.

2. Род занятий. Мелкое кузнечное дело (поделки). Занимается глава семьи.

3. Состав семьи. Сам, его супруга, двое (?) детей, старший — Санька, Манюськинская бабка.

4. Первое обращение Сергей Ивановича к врачу 27.04.

5. Окружение (друзья-приятели). Епиход (из той же деревни, зем­ляк), Глобовы (из тех же краев, земляки).

6. Особые данные. Глава семьи отсидел за хулиганство. В перестроечный период баллотировался в нардепы. Не прошел.

7. Особые сведения, собранные агентом по месту прежнего про­живания в виде отчета по командировке:

«Местные жители сообщают, что в деревне с Манюськиными связываться боялись. Звали их „маленькими“, а не по фамилии. Типа, вон, маленькие куда-то пошли, верно, за грибами. Завидовали. Манюськины знали места. И возвращались всегда полностью груженными. Также касательно ягод и орехов. Дружбу Манюськины водили только с Епишками. Потому как доводились им дальней родней. Прапрадед Манюськина и прапрадед Епишки вместе бара­банили еще в Крымскую. Оттуда привезли себе маленьких чер­нявых баб. Настоящих лохмудеек. То ли гречанок, то ли тур­чанок. Те ни бельмеса не понимали по-нашему. И были вроде как сестры. А может, и нет. Короче, так народ говорит. А что на самом деле было — неизвестно. Хотя некоторая схожесть между Манюськиными и Епишками все же имеется. Быстрые, маленькие и слегка психованные».

Далее прилагались командировочное предписание и проезд­ные билеты. В графе «Спецрасходы» были аккуратно подклеены водочные этикетки. Видимо, агент пытался выбить из бухгалте­рии дополнительную оплату. Завершала отчет подпись агента: Мемучо.

Определенные стилистические особенности отчета и извест­ная нарочитость в виде водочных этикеток указывали на то, что агент Мемучо — человек опытный. Причем весьма осторожный, не доверяю­щий до конца даже своему родному ведомству.

В п. 8 указывалось, что имеется еще приложение на 22 стр.

Не успел приступить к приложению, как звонок.

— Срочно к генералу! — услышал знакомый голос адъютанта.

Положил папку в сейф и отправился к Сергею Ивановичу.

— Тебя переводят во внешнюю разведку, — сухо оповестил он. — Манюськиными заинтересовались на самом верху, — ткнул пальцем в потолок. — Да, кстати. Ты теперь генерал. Почти как я. Вот видишь, я свое слово держу. Ну, ладно, не забывай ста­рика!

Троекратно поцеловал меня.

— По русскому обычаю, — объяснил он на всякий случай.

— Да я знаю этот обычай хорошо.

Видимо, сомнения не покидали старика Иваныча.

— Кстати, ты все же не еврей? — снова подозрительно по­интересовался он. Я уже готов был признаться, но Сергей Иванович продолжил: — Да-да, ты говорил, что нет… — задумал­ся. — А жаль. Ей-богу, жаль!

Неожиданно он сильно подтолкнул меня в спину, и я, заце­пившись за ковер, чуть не упал.

— Старый дурак! — вдруг прорвало меня.

— Что? — не понял Сергей Иванович.

— Ничего!

Я хлопнул дверью, потому что был теперь тоже генералом. Значит весь сыр-бор из-за того, что Манюськины допекли. Даже звание быстренько присвоили.

Мане

Любая работа с предполагаемым агентом начинается с при­своения ему агентурного имени, которое в профессиональной среде называется кличкой. Хотя я предпочитаю первое. Здесь надо не промахнуться. От того, насколько точно вы­брано агентурное имя, — а это в определенном смысле второе рождение, — зависит и вся дальнейшая судьба агента. В этом есть необъяснимое, иррациональное, мистическое, но это так. При­чем по новому имени, с одной стороны, ни в коем случае нель­зя догадаться, о ком идет речь, с другой — оно должно стопро­центно выражать цель работы и предназначение будущего аген­та. Тут думать долго не пришлось — выбора практически не бы­ло, — и я присвоил Манюськину имя «Мане». Будущее показало без­упречность такого решения. С Глобовыми было проще. Глобовы — они и есть Глобовы. И должны будут фигурировать под своей фамилией.

Манюськин хамил и на вербовку не шел. Просидев месяц в карцере, все же согласился. Но заломил невозможную цену:

— Пять тыщ в месяц. А на обед обязательно щи и котлеты!

— Пять — это каковских? — поинтересовался я.

— Ну не деревянных же! Зеленых, товарищ генерал. Самых что ни на есть зеленых. Мне семью содержать надо? Надо! И, естественно, чтоб на папиросы оставалось. — Он подмигнул и довольно захохотал. Мол, уж мы, мужики, друг друга с полуслова поймем.

— В карцер! Увести! — только и оставалось приказать мне конвою.

Отсидел еще месяц. Сергей Иванович позванивает. Наверху, мол, ненавязчиво интересуются, как дело идет. Тут, конечно, главное — выдержка. Наконец сошлись на трех в месяц плюс мясные щи и компот, но без котлет.

— Тебя забросят в Швецию, — стал растолковывать я зада­ние Манюськину. — Освоишься и станешь резидентом.

— Это понятно, — среагировал Мане. — Нужны пароль, яв­ки, связи.

— Молодец! — похвалил я его за инициативу. — Все на месте. Глобовы уже там.

— Уже там? Ну дают! Здорово! Будем вместе рыбачить. Да, а мои-то как?

— Выедут попозже, — туманно пообещал я.

— Ну и хрен с ними, пущай попозже. Хоть отдохну от них малость. Пусть не торопятся! — Это была совершенно незаплани­рованная реакция. В деле было указано, что он — примерный семьянин. И то, что семья оставалась на Родине, страховало от неожиданностей… С разных сторон.

Вдруг зазвонил телефон. Как будто с того света донесся голос Носопытина:

— Послушайте! Куда вы пропали? Еле вас нашел! Есть работен­ка. Возникли сомнения в правильности решения квадратных урав­нений через дискриминант.

— Я теперь генерал, — важно сообщил я. Мол, если не ду­рак, то должен понять, что мне сейчас не до их глупостей.

— Я тоже. — Видимо, он воспринял это как шутку. — Дело нехитрое. Может быть, вам уже и деньги не нужны?

— Почему не нужны? — искренне удивился я, не обращая вни­мания на некоторую ехидность подобного вопроса. Мане может провалиться, меня попрут из генералов… А здесь какой-ника­кой, а надежный заработок. — Ладно, диктуйте.

Аккуратно записал условие.

— Какой завод? — уточнил я напоследок.

— «Серп и молот», — ответил Носопытин. — Адрес запиши­те?

— Не надо. Знаю я это учреждение.

Повесил трубку.

— Поедешь со мной на «Серп и молот», — сказал я Манюськину.

— Понял! — мгновенно откликнулся тот.

Мне такая готовность понравилась. И я подумал, что Ма­не — мужик ничего, работать будет как надо.

— Будем проверять формулу решения квадратных уравнений.

— Бузня! Чего ее проверять-то? Наверняка не сойдется.

Из Манюськина явно мог бы получиться классный испытатель.

На «Серпе»

На заводе было жарко. Особенно в прокатном. Искры, горя­чий металл. Хорошо, что нам было не туда. Еле отыскали ка­морку, где делают гайки.

Манюськин оказался умелым парнем. Быстро включил станок и два часа работал один. Настрогал целую кучу. Я, по условию задачи, в это время чинил второй станок. Потом стали работать вместе и еще кучу наделали. Во время работы заглянул какой-то работяга, стал искать стакан, все перерыл, но не нашел. Отвлечь нас не сумел и ушел. Закончив работу, мы с Манюськиным перекурили, и я стал проверять формулу. Гаек оказалось на две меньше. Мане, отвернувшись, равнодушно барабанил га­ечным ключом по станку. «Нервничает… — профессионально отметил я. — Неужели успел уже заныкать две гайки? Проверять карманы?» Манюськин как будто услышал мои сомнения и безразлично вывернул карманы. «Не сошлось — значит, не со­шлось. А с Мане мне еще работать. Причем возможны внештатные ситуации… Да и оскорблять недоверием своего будущего со­трудника я не имею права».

— Ну что я говорил? И проверять ничего не надо было. Слушали бы умных людей — экономили бы время, — довольно кон­статировал Манюськин.

Он отыскал среди хлама брезентовый мешочек и аккуратно сложил туда гайки.

— Пригодятся… — туманно сообщил он. — Сейчас на все есть спрос и, соответственно, цена. Рынок есть рынок! Не то, что раньше.

— Тебя возьмут на проходной, — предостерег его я.

— Меня? На проходной? — развеселился Манюськин. — Мало каши ели!

Он догнал меня уже на улице.

— Что я — дурак, через проходную переться? — коротко разъяснил он.

«Пожалуй, выбор неплохой… — решил я. — Из него может получиться неплохой резидент… разумеется, со временем».

Манюськин снова исчез, бросив на ходу:

— Встретимся у дома!

«С ним будет трудно, — загрустил я. — Проявляет ненужную инициативу, плохо управляем и склонен к анархии». Сел в трам­вай. Признаться, этот старинный вид транспорта я предпочитаю всем остальным. Во-первых, рельсы — надежно, во-вторых, элек­тричество — экологично.

Дома

Мане действительно встретил меня у дома. Он был в камуфляжной форме с сержантскими лычками на погонах. Из всех карманов торчали четвертинки, которые в народе ласково зовут маленькими.

— Я вам так скажу, товарищ генерал! — То, что он не фамильярничал, несмотря на совместный труд по проверке квадратных уравнений, мне понравилось. — Мы с вами работали? Работали! — Я понял, что одну или две маленьких он уже успел принять. — А русский человек после работы должен? Или не должен? — Он посмотрел на меня выжидающе.

Манера Сергей Иваныча? Или совпадение? Ничем не выказав своих сомнений, я спокойно согласился, что должен. Да и самому необходимо было разрядиться.

Дома оказалась Джойс. Это был сюрприз. Она была в сарафане и кокошнике.

— Я решила быть ближе к тебе, — сказала она ласково. — Хочу быть как вы! Сходила с утра в церковь, потом прибрала в доме, а сейчас поставила самовар. Скоро закипит.

— Умная баба! — восхищенно признал Манюськин. — Моя не такая. Видимо, не русская?

— Познакомься, Джойс. — Пришлось его представить: — Гос­подин Манюськин!

— Не господин, а просто Манюськин! — обиделся Мане. — Что еще за церемонии? А мы тут принесли. — Он неотразимо улыб­нулся и выставил четвертинки на стол.

— Я сейчас! — засуетилась Джойс и помчалась на кухню.

— Золотой человек! — вздохнул Манюськин. — Моя хуже со­ображает.

Я стал специальной щеточкой чистить мундир, который слегка запачкался во время заводских испытаний. Джойс быстро накрыла на стол.

— За прекрасных дам! — галантно произнес тост Манюськин.

Джойс слегка порозовела от удовольствия. Выпили.

— Интересно, нет ли у нее какой подружки, товарищ гене­рал? — поинтересовался Манюськин и неожиданно сильно, пьяно заорал: — Симона-а! Симона-а! Девушка моей мечты!

— Он знает Симону? — удивилась Джойс.

— Он знает не только Симону, — уклонился я от ответа.

— Вам, товарищ генерал, известно, что я майор? — вдруг совершенно трезво спросил меня Манюськин.

Мне это не было известно, и я промолчал.

— Я тогда Сергей Иванычу поставил ультиматум: или я май­ор и ухожу к Иван Иванычу, или остаюсь у него на вечные вре­мена! Сергей Иваныч сначала ни в какую, ты не имеешь права! Майор только после капитана! А ты вообще никто! Горячился, орал. Ну вы же знаете Сергей Иваныча. А, говорю, после капи­тана, тогда гуд бай! Быстро согласился. Так что я теперь майор. Это я так, к сведению. А что, в личном деле про это ни­чего? — Он с хитроватым прищуром посмотрел мне в глаза.

— В личном деле сказано, что вы должны после заключения контракта перейти все к Иван Иванычу, — сказал я.

— Ну, змей! Скрыл присвоение звания. И это русский офи­цер?! Надо будет предупредить своих, чтоб, пока я в команди­ровке, от Сергей Иваныча ни ногой. Ничего, еще в ногах валяться будет, умолять. Полковника предлагать, а я еще, ой как, подумаю! — угрожающе пообещал Манюськин.

Таким поворотом дела я был более чем доволен.

Взлеты и падения

Погожим летним днем из Санкт-Петербурга к берегам Швеции отплыл суперлайнер «Генералиссимус Суворов», на борту кото­рого среди прочих туристов находился и Манюськин. «Отдых и комфорт! — заученно, как попугай, повторял он надпись на транспаранте, развевающемся на верхней палубе. — Мы познакомим вас, господа, с истинными красотами Скандинавии!» Манюськин рас­положился в шезлонге на верхней палубе, покуривая сигару, и напряженно вгляды­вался в курсирующих мимо девиц, пытаясь отделить профессио­налов от любителей. Это ему не удавалось, и он слегка нервни­чал. Когда показался берег, Манюськин спустился в трюм и от­крыл несколько задраек. Хлынула вода. «Уж я вас, господа, по­знакомлю, так познакомлю! Вы у меня сейчас увидите истинные красо­ты! На всю жизнь запомните! Ишь, паразиты! Наворовали народные деньги, разграбили Родину и шикуют, гады!» Вскоре гады резво прыгали в холодную воду, ибо до берега было уже рукой подать.

Глобовы начали с мелкой торговли подержанными вещами. Посылали на родину «секонд-хенд». И вскоре открыли вместе с Манюськиным импортно-экспортную торговую фирму и двухэтажный магазин, который был отличным прикрытием. Дела пошли прекрасно. Манюськин же сделал дерзкий ход — поселился в том же до­ме, где жил недавно провалившийся с треском резидент. Случилось, правда, одно незапланированное событие. В Стокгольме уже бли­же к вечеру он встретил Епишку, который в то время работал кочегаром и отстал от своей посудины. По халатности. Увязался за какой-то приглянувшейся юбкой и перестал замечать часы.

Манюськин сначала твердо решил не подходить к дружку, памя­туя строжайшие наставления, которые ему вдалбливали не один день в разведшколе. Но в последний момент не выдер­жал и окликнул земляка. Тот долго тер глаза, не веря, что перед ним Манюськин.

— Ты чего здесь, земеля? — поинтересовался осторожно Епишка.

— Работаю, — уклончиво ответил Манюськин, но потом не удержался и все рассказал.

— Слушай, а мне никак нельзя подсуетиться? — попросил Епишка. — Ты же знаешь, я работы не боюсь!

— Да я-то знаю, — задумался Манюськин. Ему хотелось по­мочь другу и показать, каким влиятельным человеком он стал, но и нарушать секретную инструкцию тоже не было никакой воз­можности. — Ладно, пошли в кабак! Дернем пивка, а там авось что-нибудь и примозгуем.

После десятой кружки пиво, наконец, просветляюще подейст­вовало на Манюськина, и он предложил:

— Эх, была не была! Семь бед — один ответ! Ну как можно своим-то не помогать? Слушай, ты вот что! Сходишь в Москве к одному генералу, он мужик нормальный, похлопочет. А заодно передашь ему от меня ценную информацию.

— Не сомневайся, Манюша! — растроганно обнял друга Епиход. — Не подведу!

Только благодаря неожиданному визиту Епихода, я узнал о вопиющем нарушении конспирации. На Мане было наложено взыска­ние, а Епишку после необходимого обучения пришлось использо­вать в качестве связного и присвоить ему агентурное имя «Ходи­ки». Провалился же Манюськин по чистой случайности, которая была очень ловко подстроена. И вовсе не из-за Епишки. Тот, наоборот, спас его от полного провала.

Джойс же становилась все лучше и лучше… ну в плане, как бы это поточнее выразиться… в общем, в плане лубви. В ней обнаружился прямо-таки фантастический темперамент, что вскоре, признаться, стало меня несколько тяготить. Но и принесло определенные плоды.

Однажды она сделала признание.

— Не могу больше от тебя скрывать, — последовала долгая мучительная пауза, гримаса боли исказила ее лицо. — Эх, ма! — Она махнула рукой, выпила залпом стакан водки и сказала: — Знаю, ты меня бросишь после этого. Но молчать — выше моих сил! Меня к тебе подослали.

— Знаю, — ответил я, как можно спокойнее, а сам подумал: "Уж больно быстро, милая, у тебя пропал акцент!"

— Как знаешь?! — вскричала изумленно Джойс. — Ты не по­нял! Меня к тебе подослали! Я должна обо всем докладывать туда… и туда! — Она указала пальцем сначала на окно, а потом — на потолок. — Но я ничего им про тебя не сообщала. Не думай! Ничего! — Она заплакала.

— Верю, — подтвердил я, и это было чистой правдой.

Конечно, было немного жаль, что она ничего не передавала из той дезы, которую я ей подсовывал, ну да ничего, этот вариант тоже был мной просчитан. Я обнял ее и поцеловал.

— Меня заставили… — произнесла она, всхлипывая и поне­многу успокаиваясь. — Ты мне веришь?

— Нет, — ответил я, потому что знал ее энтузиазм во всем.

— Я почувствовала себя с тобой настоящей бабой. Со мной раньше такого никогда не было. Я тебя люблю! Поэтому ничего не передавала.

Разумеется, это льстило моему мужскому самолюбию, но для де­ла было бы лучше — наоборот. И я довольно прикрыл глаза: «Не ты первая, милая, не ты последняя… Ну, Сергей Иваныч, ну, хренов проверяльщик!»

Джойс будто услышала мои размышления — проницательная все же девица, не зря ее вербуют со всех сторон, — и тихо произ­несла:

— Сергей Иванычу купили холодильник…

— Генерал?! За холодильник?! — вскричал я с неподдельным гневом.

— Это не простой холодильник. Это очень дорогой холо­дильник-дом! С компьютерным управлением на расстоянии. У Сер­гей Иваныча стали портиться стратегические консервы…

Позор! Даже стратегические резервы не пощадил. Казно­крад, его мать! Видимо, совсем крыша поехала в связи с ин­фляцией… Стоп! А может, все это специально? Чтобы не толь­ко навсегда избавиться от Манюськиных, при этом подставив ме­ня под удар, но и… Для этого и двойная вербовка Джойс? Ведь Мане мог прознать, что с майором все это чистейшая ли­па… С другой стороны, вряд ли Сергей Иваныч мог предполо­жить, что Джойс во всем мне откроется… Но, как показало ближайшее будущее, Сергей Иваныч оказался более коварен, чем я мог предположить.

Вскоре Джойс неожиданно вызвали в Стокгольм ее прежние хозяева для дополнительного инструктажа. Пришлось ехать. И вот там-то будто бы совершенно случайно ее встретил Манюськин. Тонко сыграл Сергей Иваныч, тонко. Надо это признать. Джойс, молодец, и вида не подала, что его узнала. За ней велось тща­тельное наблюдение. А вот Мане не смог скрыть чувств. Бро­сился к ней, раскрыв объятия, стал ее тискать и… прова­лился в канализационный колодец.

Здесь произошло определенное совпадение физического и профессионального провалов. Конечно, с колодцем это был мой контрход. По моему прямому указанию Епишка открыл канализационный люк и тем самым спас резидента от полного провала. Ходики вывел Мане по канализации к пор­ту, где их вместе с гуманитарными консервами скрытно загрузили на корабль. Тот отдал швартовы и был таков. Взя­ли одних Глобовых. Это была вынужденная жертва. Но власти просчитались. Был суд. Глобовы наняли первоклассных адвока­тов и умудрились так всех запутать, что чуть было не отсу­дили кругленькую сумму за нанесение морального ущерба. Европа есть Европа. Тут уж ни убавить, ни прибавить. Короче говоря, доказать ничего не смогли и лишь выслали их из страны, правда, заморозив все их счета.

С Мане в контракте было оговорено, что в случае прова­ла по его вине он получает только половину гонорара. Манюськин долго не соглашался, препирался до последнего, но аргу­мент против него был железный. Бросился к Джойс, нарушив строжайший запрет на контакты? Бросился!

— Джойка же своя! — упорно долдонил Манюськин. — Ну вы же знаете!

— Тебя подставил Сергей Иваныч, — решил открыть я ему карты.

— Ах, собака! — чуть не захлебнулся Мане в порыве закон­ного негодования. — Сначала с майором обул, а теперь еще и с баксами прокрутил! Ну, я ему, паразиту, сделаю! Уж будьте уверены!

В этом я не сомневался. Манюськин получил в кассе поло­вину положенных денег и, оскорбленный, удалился.

Роман

Во время пребывания Манюськина в командировке произошло совершенно непредвиденное. Я увлекся его женой. И это, прямо надо признать, было нехорошо. С морально-этической точки зре­ния. Супруг рискует жизнью, выполняя ответственное задание, а я соблазняю его половину. Нехорошо. С другой стороны, я — начальник? Начальник! И не просто, а генерал! Значит, имею право. Зря, что ли, столько горбатился, чтобы достичь такого завидного положения.

Правда, пока между нами ничего не было. Она очень добродетельна. Даже слишком! Потом — жилищные ус­ловия. В ухе Сергей Иваныча я чувствую себя некомфортно. А если начистоту, то мне с моей комплекцией там попросту теснова­то. Вдобавок Манюськинская бабка все время крутится под ногами. Да сын Санька, хитрющий пацан, может запросто настучать папане. Дочурка иногда так заскулит, что хоть в пет­лю! Мне кажется, я ей тоже небезразличен. Естественно, не дочери, а Манюськиной. Один раз уже целовались. Это было упоительно! Боюсь, что Санька все видел. Придется его как-нибудь задобрить. Компрометация не в моих правилах. Она миниатюрна, лукава и очень хороша, хотя ей по всему за трид­цать… а может и за тридцать пять. Думаю, что так. Никогда не доводилось в чужих ушах любить дам. Никогда! Экзотично, очень! Да и уши не чьи-нибудь там, а самого Сергей Иваныча. Мне кажется, это не в малой степени подогревает мое чувство. Мое…

Минуточку! Так-так-так, появилось… А то уплывет! Я сижу внутри. Снаружи железо. Вглядываюсь сквозь узкую щель. Ловлю цель в прорезь прицела. Передвигаю рычаги. Снова прячусь в нору. Высовываю свой чувствительный носик, который щекочут соблазнительные запахи пищи и этот особый, сводящий с ума. Забываю про все, про подстерегающие со всех сторон опасности, когда чувствую его. Это ты! Я знаю точно! Я вижу твою славную мордашку. Твои глазенки, застыв, вперились в мои. Кажется, сейчас это произойдет. Я буду ты! А ты будешь я! Мы… Мы пойдем, чувст­вуя локоть соседа. Вбивая пыль. Наши сандалии крепки, крепки их сыромятные ремешки. Мы вскидываем руки, как один! Мы упое­ны. Впереди только победа! Мы будем на вершине! Они…

Им этого не понять. Они наверху. Дряхлые. Они могут выключить горячую воду. И нам, потным, не помыться. Они повысят цену на крупу и туалетную бумагу. Их невозможно понять. Я вижу их стриженные крутые затылки… А он?..

Тьфу, черт! Опять что-то при­виделось. Видимо, переработался. Он выполняет ответственное поручение. Ох уж эти угрызения совести! Приглашу-ка я ее в свой кабинет. Она не сможет устоять. Ковры, массивная кожаная мебель, портреты вождей! Все это наводит трепет и на бывалых людей. Но не на эту хулиганку Манюськину! Ее этим не возьмешь… А дома караулит Симона. Просто заколдованный круг…

От Джойс изредка приходили коротенькие записочки довольно странного содержания: «Дал слово — держи! Пока хватит сил!», «Утро вечера мудренее. Насколько?», «Старый конь борозды не портит, но и лучше не сделает». И последняя: «Гусь свинье не товарищ, а кто?» Это я уже отнес на свой счет и сделал вывод, что ее тщательно проверяют, и не ошибся.

Свя­то место пусто не бывает. Неожиданно появилась Симона. То, что она ничего не понимала по-нашему, было совершенным при­творством. Впрочем, на это я не стал обращать ни малейшего внимания. В любви она была жестока и изобретательна. Полагаю, что она прошла специальную подготовку в одном из западных центров. Она любила ходить по комнате в высоких сапогах, не­двусмысленно поигрывая хлыстом и наручниками. Часто надевала мой мундир на голое тело и еще водружала, распустив волосы, на голову фуражку, это ее сильно заводило. Ко всему прочему она обладала недюжинной физической силой. Меня выручала толь­ко моя служба в морской пехоте в младые годы. Несколько раз я пытался выставить ее за дверь, но ничего не получалось.

Она начинала плакать и жаловаться на свою горькую судьбу, что у нее никого нет, только я один в этом чужом противном городе. Она сильно поиздержалась, денег на гостиницу нет, вся надежда была на Джойс. Быть проституткой она не хочет из-за родителей. Те не переживут, если узнают. И так далее. Короче, умоляла не губить ее молодость. В общем, заколдованный круг!

И мне в голову пришла мысль, а что если пригласить Манюськину на испытание?.. Мысль, ей богу, гениальная! Носопытин давно просил проверить сто вто­рую задачу. Открываю Бендрикова энд К. При быстром торможе­нии поезд, имевший скорость V, начал двигаться «юзом» (за­торможенные колеса, не вращаясь, начали скользить по рельсам). Какой участок пути пройдет поезд с начала торможения до пол­ной остановки, если известен коэффициент трения колес о рель­сы? Решено! Едем с Манюськиной в Швейцарию, прекрасный кли­мат и все условия для проведения испытаний.

Несется поезд по рельсам. Мелькают за окном ухоженные альпийские луга. Идет бесстрашно Манюськина навстречу соста­ву. Дергает изо всех сил за ручку машинист в наглаженной же­лезнодорожной форме. Гудит тревожно паровоз, перестают кру­титься колеса. Летит с полок хрусталь. Падают немногочислен­ные пассажиры с мягких удобных диванчиков, набивая синяки да шишки. Надо, надо встряхнуть благополучных, сытых швейцарцев. Аварийное торможение! В метре от Манюськиной засты­вает паровоз. Все точно, как в аптеке! Второй закон! Не подвел великий Ньютон! Расстроится Носопытин…

— Мадам, генедиге фрау, синьорита, черт побери! — растерянно причитает машинист. — Так никак нельзя! Это злое нарушение!

— Да какая я тебе синьорита? Двое у меня. Почитай, старшего почти на но­ги уже поставила. А он: «Синьорита!» — корит Манюськина машиниста, а сама довольна, что еще за девочку принимают.

— Пардон… Извиняйте… — бормочет сконфуженный машинист. — Но здесь хо­дить не позволяйт, ни-ни!

«Не та ментальность у ихнего на­рода, не та… — констатирует Манюськина. — Обложил бы матюшком и отлегло бы сразу». А у самой слезы на глазах. Напереживалась все ж таки бедняжка. Вдруг не успел бы машинист вовремя ударить по тормозам и проехал бы паровоз еще пару метров… Нет, лучше и не думать…

Бежим, держась за руки, в гостиницу. Манюськина всхлипывает, говорит, что страшно перенервничала. Прижимается. Чувствую волнение и ответственность за это хрупкое и такое беззащитное существо. Сердце заполняется нежностью. В поры­ве откровенности она рассказывает про измены Манюськина. Поднима­емся в апартаменты. Никак не могу попасть ключом в замочную скважину. Дрожат от волнения руки. Наконец удается открыть дверь. В номере отвечаю ей тем же. Сообщаю про жестокость Симоны. Манюськина возбуждена. Ее рот полуоткрыт. Видны мел­кие ровные острые зубы грызуна, влажный трепет языка. «Я хо­чу…» — вырывается стон. «Наконец-то!» — ликую я. Подхватываю ее на руки и несу в спальню. По дороге цепляюсь ногой за край ковра и падаю вместе с драгоценной ношей, слава богу, удачно, на небольшой диванчик. «Меня ни для кого нет!» — ус­певаю крикнуть в спутниковый телефон, срывая с нее и с себя одежды. «Ни для кого…» — несется из телефона ответное эхо…

Вторую неделю мы с Манюськиной в Вене на конспиративной квартире. Из дома выходим редко, стараемся не привлекать к себе ненужного внимания. В Женеве заметили слежку и с соблю­дением всех правил конспирации перебрались в Вену. Я — самоле­том, она — поездом, вторым классом. Здесь спокойнее. На кар­ту поставлено слишком многое: моя карьера и ее семейная жизнь. Дети оставлены с бабкой, не говоря уже о том, что сам Манюськин в это время рискует жизнью в Стокгольме.

Утро мы начинаем с шампанского и устриц, которых приносят нам из рес­торана неподалеку, на углу. После завтрака бесконечные, сво­дящие с ума поцелуи. Около часа… примерно. Потом изнуряю­щие ласки… примерно столько же времени. И только затем сексуальные наслаждения. Манюськина оказалась совершенно неискушена. Несмотря на довольно продолжительную супружескую жизнь. И это еще сильнее подогревает нашу любовь! Этот кот Ма­нюськин, как оказалось, обладает совершенно низкой квалифи­кацией в этом важном вопросе. Манюськина расцвела и… немно­го выросла. Это меня, признаться, слегка пугает. Конечно, непорядочно думать об этом. Но жизнь есть жизнь, и всему рано или поздно приходит конец. Зачем заниматься самообманом? И она просто не поместится потом… ну… когда все кончится, в ушах Сер­гей Иваныча. Разумеется, подло об этом думать в мину­ты страсти…

Я сильно похудел, и это неплохо, но у меня появилась слабость в ногах. И это меня немного беспокоит. Несколько раз, чуть приоткрыв плот­но задернутые шторы, я замечал на противоположной стороне улицы Симону. А один раз даже, кажется, мелькнула знакомая фигура Носопытина. Неужели он притащился в такую даль, чтобы лично проследить за испытанием? Или же он тоже в обойме, разведчик хренов? В общем, наша отчаянная поездка стала своего рода лак­мусовой бумажкой. Не могу даже в такое время не думать о ра­боте.

Манюськина любит ходить босиком. Она ве­ликолепно сложена, у нее потрясающе красивые волосы и грудь. И это при двух выкормленных детях. Невероятно! А, пардон, зад! Это вообще нечто! Конечно, малость вульгарно так назы­вать это волнующее место… Что же все-таки нужно Носопытину? Я привычным движением передергиваю затвор «Береты». Это ус­покаивает. Правда, если у меня будут еще и руки дрожать, что вовсе не исключено при столь неумеренном сексе, то пистолет мне не помощник. Манюськина тихо напевает какую-то грустную, разрывающую душу русскую народную песню про ямщика, который зимой заблудился в поле и в итоге замерзает. У меня текут слезы.

Получаю по факсу шифровку. Манюськин и Епишка уходят по ка­нализации от преследования. Манюськиной ничего не говорю. Зачем лишние переживания? Еще успеет… Да и не положено. Анализирую предстоящее. Видимо, придется на время залечь. Напишу рапорт на отпуск для восстановления здоровья, а там видно будет. Манюськина говорит, что надо покупать Саньке но­вую куртку к учебному году. Проза неумолимо вторгается в на­ши отношения. Это печально. Надвигается осень. Мы пьем коньяк. Кажется, скоро домой…

Снова вижу в окне слегка сгорбленную фигуру Симоны. Она в сером плаще с глубоко надвинутым на глаза капюшоном. Переминается с ноги на ногу и прячется в подъезде. Интуиция подсказывает, что она вооруже­на. Не исключено, что она связана с исламскими фундаменталистами или… с какой-нибудь левацкой группировкой. Это внуша­ет серьезные опасения. Боюсь за Манюськину. Меня тронуть она не посмеет, хотя кто знает женское сердце… Потом все мож­но будет списать на ревность.

Манюськина очень талантлива. У нее склонность к языкам и живописи. Шутя освоила австрийский диалект. Сейчас отправи­лась в музей делать наброски с картин великих мастеров. Они получаются у нее настолько самобытными, что их охотно берут частные галереи. Поэтому мы и можем кое-что себе позволить. Я запретил ей работать на полную мощность. Слишком велик риск привлечь к себе ненужное внимание коллекционеров-фанати­ков и других не менее опасных субъектов.

Вижу, Симона приняла решение. Направляется к нашему подъезду. Порядочная конспиративная квартира должна иметь кое-какие секреты. Наша соединена с соседней. Прохожу туда и на­блюдаю сквозь глазок за лестничной площадкой. Симона достает связку отмычек и профессионально, бесшумно открывает замки. Затем извлекает из сумочки пистолет. Я неслышно открываю дверь и оказываюсь у нее за спиной. Резко бью по запястью руки, дер­жащей оружие. Пистолет со стуком падает на пол. Симона применяет свой излюбленный прием — удар локтем. Но встречает мой блок.

— Я все равно ее убью! — шепчет она. — Я осталась без денег в чужом городе. Как ты мог?!

Эту песню я уже слышал не раз.

— Ну, до Вены ты все же сумела добраться, — констатирую не без ехидства.

Из ее сумочки выпадает пакетик героина.

— Спасибо господину Носопытину. Одолжил… в счет твое­го гонорара, — парирует она.

— А герыч тоже он одолжил?

— Пришлось сесть на иглу… из-за тебя!

— Ну, это уж слишком! — не выдерживаю я. — Ты много себе позволяешь со своим господином Носопытиным! Превратилась в наркоманку и распоряжаешься чужими деньгами.

— Ты сам виноват! Зачем уехал? Неужели она лучше меня?

— А ты, случайно, не хочешь познакомиться с австрийской полицией? — интересуюсь мимоходом.

— Неплохой будет заголовок, — смеется Симона. — Генерала из русской контрразведки преследует бывшая любовница-наркоманка! Немного длинно, зато классно. Да, чуть не забыли самое пикантное. Генерал-то живет-пожива­ет с женой своего лучшего агента. Непростой мужик наш гене­рал, прямо скажем, непростой!

Так. Она прекрасно обо всем осведомлена. Даже в курсе того, что Мане — мой лучший агент. Недурно. Иногда полезно немного поболтать о том о сем…

— Не волнуйся! Я возвращаюсь домой, — перевожу разговор в иную плоскость.

— Врешь!

— Нет, чистая правда!

— Врешь!

— Нет!

Слегка попрепирались. Наконец я показал ей авиабилеты. Она их внимательно изучила и только после этого с достоин­ством удалилась, послав мне на прощание воздушный поцелуй и сделав непристойный жест. Естественно, этими билетами воспользоваться мы не собирались. Подтверждались мои худшие опа­сения. Они действительно собирались все списать на ревность бедной покинутой наркоманки… если бы ее удалось схватить.

Медовый месяц незаметно подошел к своему логическому концу.

В забое

Неожиданно пожаловал Прокопич.

— Ты человек? — поинтересовался он.

— Ну? — памятуя, что с рабочим классом надо без затей, ответил я.

— Тогда неси стаканы. — Он шмякнул об стол поллитровку и, по-своему истолковав мое недоумение, добавил: — Не боись! Хрустальная!

Выпили.

— Русскому человеку один хрен, что на дворе! Он ни для кого плясать не будет. Никогда! — И он покрутил перед моим но­сом пальцем. — Главное — победить! Короче, мне завтра в за­бой, а я не могу.

— Ну? — снова ответил я.

— Не нукай, не запрягал! — вдруг озлился он. — У меня дурные предчувствия. Был сон. Отец покойный явился и сказал, чтобы я завтра ни-ни! Иначе — кранты! Сходишь?

— Ты что, не знаешь, что я генерал? — строго поинтересо­вался я и приказал: — Встать!

Прокопич послушно встал.

— Ты в каком звании? — спросил я уже помягче.

— Рядовой запаса! — отрапортовал бодро Прокопич.

— Рядовой — это хорошо. Понял, какую глупость сейчас смо­розил?

— Понял… — виновато согласился рядовой запаса.

— Ладно, садись, раз понял. Рядовой — это кость армии! Или мясо? — вдруг засомневался я.

— Это смотря в какое время? В мирное — кость, в военное — мясо!

«А не такой уж он и придурок», — отметил я и вспомнил про девяносто восьмую задачу, о которой уже давно долдонил Носопытин: «С какой силой будет давить на дно шахтной клети груз определенной массы, если клеть будет опускаться с задан­ным ускорением?» В душе закопошились неосознанные сомнения.

— А про меня тебе тоже отец присоветовал? — уточнил я.

— Не… Это я сам допер, — честно признал Прокопич.

— Ладно, уважу, по-соседски, — согласился я. — С тебя фант!

— Чего?

— Это я так.

— Я знал, что ты человек! Хоть и генерал тряпочный! Возь­мешь «тормозок» и айда! — посоветовал напоследок Прокопич.

Почему «тряпочный»? Это меня, признаться, немного задело. Хотел снова поставить Прокопича по стойке «смирно», но тот уже хлопнул дверью.

Носопытин сразу снял трубку, будто ждал моего звонка.

— Ладно, согласен, — сказал я. — Но, учтите, ставка трой­ная. Риск колоссальный!

— И не сомневайся! — обрадовался Носопытин.

— Подлецы! — заорал в коридоре Берданкин. — Учат голую жопу целовать!

— Не понял, — насторожился Носопытин.

— Это не вам. Это сосед — ветеран, — пояснил я. — Руга­ет телевизионный секс.

— Вообще-то он прав, — подумав, поддержал Носопытин ве­терана.

— Еще будет дело! До хохоту еще дело будет! — продолжал бичевать ветеран. — Так это дело не пройдет! Дело — труба! Они сделали много! Развалили страну наполовину!.. — задумал­ся. — Больше уже! Ничего не могут сделать!

— Ну как? — поинтересовался я у Носопытина.

— Передайте ветерану, что я с ним!

«Хитрит…» — решил я.

— Ты кто? — спросил меня чумазый мужик.

— Вместо Прокопича.

— Переодевайся и шуруй в пятый. Повезло, что опоздал. Там леса рухнули!

«Не зря Прокопич не пошел…» — подумал я.

— А мужики?

— Все опоздали, — объяснил чумазый и ушел.

Я переоделся в сильно вонючую робу и шагнул в шахтную клеть. Заработала машина. Давление на дно клети соответство­вало Второму закону Ньютона. «Носопытин огорчится…» — поду­малось мне. Мужики дышали в лицо перегаром.

«Работа адова!» — понял я сразу и быстро пополз вперед. Было узко, и двигаться можно было только вперед. «Все продума­но. Как на фронте, ни шагу назад!» Сзади что-то рухнуло и стало сильно пыльно. С трудом проморгал глаза и стал с остер­венением долбить уголек. Вскоре слабенько забрезжил свет.

Перекусил. Снова задолбил и, наконец, выкарабкался на поверх­ность. «Сам допер… — вспомнил я разговор с Прокопичем. — А может, кто надоумил?»

— Ты — орел! — поздравили меня мужики. — Думали, тебе хана! А ты — нет! Выкрутился!

— План любой ценой! — ответил я.

Хотелось проучить Носопытина вместе с паразитом Проко­пичем.

— Ты — гад! — сказал я Прокопичу. — Я там чуть дуба не врезал!

— Это ты зря! Я без дураков. Сказал все как есть. Ты сам решил. И потом, мне бы не выйти, а ты выскочил! Новичкам везет? Везет! Ты мне, можно сказать, жизнь спас! За мной никогда не заржавеет. У кого хочешь спроси. Так что ты — зря!

Он достал поллитровку и бережно поставил ее на стол:

— Давай! По коням!

— Не буду, — отказался я. — У меня на тебя еще не отлег­ло. Пей сам.

— Сам так сам, — охотно согласился Прокопич. — А вообще ты это зря!

Он спрятал бутылку в карман и ушел к себе за перегородку.

Я слышал, как он булькал, кряхтел и удовлетворенно икал. Я стал завидовать рабочему классу в лице Прокопича, потому что хорошо, когда нет проблем. А если вдруг появляются, то легко разрешаются. Это было действительно хорошо.

Лег спать. Побежал… Трибуны, рев, свист… Вверх ру­ки. Чемпион, лавровый венок… Последний герой! Бегу. Главное, не упасть…

Полиграф и Прокопич

После аварии на шахте Прокопич попал у меня под сильней­шее подозрение. Вызывать его к себе в контору было бы непро­фессионально, тем более, что формально я находился в отпус­ке по состоянию здоровья. Пришлось с большими предосторож­ностями, так чтобы никто не заметил, доставлять домой де­тектор лжи по прозвищу «Полиграф».

Дело было сугубо добровольным. Прокопич, к моему удивле­нию, мгновенно согласился.

— Между нами пробежала черная кошка! — поэтически обо­значил он происшедшее. — А мы — соседи! Проверяй! Если все пройдет на ура, отметим это дело, как надо, и забудем!

Одному было не управиться, а ситуация-то деликатная. Вы­звал Манюськина.

— Это еще что за карла?! — искренне удивился Прокопич, увидев Мане.

Они сразу активно не понравились друг другу.

— Когда я тебя по ошибке подключу напрямую к розетке, и тебя шиба­нет двести двадцать вольт, вот тогда узнаешь, какой я карла! — отреаги­ровал Манюськин.

Он сноровисто, как будто всю жизнь только и занимался обслуживанием «Полиграфа», приклеивал клеммы к голове шахтера.

— Гомо советикус… — презрительно добавил Манюськин, подергал за провода и включил аппарат.

Заработали самописцы, поползла, тихо шурша, лента, обра­зуя на полу элегические спирали. Я раскрыл опросник.

— Должен отвечать только «да» или «нет», — напомнил я Прокопичу.

— Что я тупой?! — возмутился он. — Ты мне это уже раз десять говорил!

На вопросы о месте рождения, образовании и семейном по­ложении Прокопич отвечал с достоинством и по форме. Потом пошли более сложные вопросы.

— Сексуальные связи с мужчинами имели?

Прокопич сначала остолбенел. Потом обидчиво взорвался:

— Я что, пидар по-вашему?

— Конечно, пидар! — отомстил ему Манюськин за карлу. — Вы только на его рожу посмотрите, товарищ генерал! Вон и самопи­сец зашкаливает. Никаких сомнений!

— Уймись, недомерок! А то я за себя не отвечаю! — рассвирепел испытуе­мый.

— Отвечайте только «да» или «нет». А вы не мешайте! — осадил я Манюськина. Он мог сорвать проверку. — Продолжаем. Сергей Иваныч ваш начальник?

— Нет.

Манюськин молча кивнул на самописец. Кривая резко пошла вверх. «Так, — подумал я удовлетворенно. — Вот и раскололся, голубчик!»

Но Прокопич сразу же поправился:

— Да.

— Так да или нет? — уточнил я спокойно.

— Это как посмотреть, — объяснил Прокопич. — Он был мо­им начальником, а потом ему дали пинка… за пьянку. И он уплыл на больничный.

«Мы говорим о разных людях или же Прокопич классный профессионал», — решил я.

— Начальник смены? — снова уточнил я.

— А то кто же?

— Так, ладно, проехали. Вы хотите причинить вред Родине?

— Да.

Я с трудом сохранил равнодушную мину. Самописец выписы­вал ровную линию.

— Почему?

— Значит, по порядку. Мы отмечали день рождения. Три дня. Меня, само собой, не было на шахте три дня. На следующий день вы­шел. Так? — Прокопич загнул палец. — Так! А мне не оплатили четыре дня! И еще срезали тринадцатую! — стал распаляться по­дозреваемый. — А ты спрашиваешь, почему? Ты понимаешь или нет?! Мне и старик Берданкин сказал, имеешь право причинить им любой вред!

— Сексуальные связи с несовершеннолетними имели?

— Да.

— Ну что я говорил? — торжественно констатировал Манюськин. — Типичнейший пидар. И притом опасный! А вы мне: не ме­шайте! Обидно слышать!

— Ты что, вступал в связь с несовершеннолетними? — удивил­ся я.

— Мне было пятнадцать, а ей — шестнадцать. Эх, много во­ды утекло. А до сих пор не могу забыть! Хотел жениться, да она была против.

— Ранний сексуальный опыт… по тем временам, — подыто­жил я. — Ладно, снимай провода. На сегодня все!

Присоски отлипать не хотели. Полиграф был явно слабоват против Прокопича. Испытуемый с аппетитом махнул стакан водки, бросил в рот щепотку квашеной капусты и довольно объявил:

— А что? Мне лично понравилось. Если чего, я готов!

— Ну и тип! — подрезюмировал Манюськин. — По всему ви­дать, опытный вражина. Сколько ленты на него извели, а не подкопаешься. Полиграф аж перегрелся, вот-вот закипит!

Я закурил сигару, что делаю лишь в исключительных слу­чаях, когда надо крепко подумать. Выпустил толстое кольцо дыма, которое, медленно покачиваясь, поднялось к потолку, где и растаяло не торопясь, без следа. Случай был действительно сложный…

Против лома

Получил сообщение от осведомителя. Неприятность с Глобовыми. Поехали продавать свой горбатый запорожец и задели БМВ. Виновата иномарка, пыталась проскочить на красный свет. Но парням из БМВ было на это наплевать, потребовали у Глобовых десять штук баксов на ремонт. А если те будут упрямиться, то включат счетчик и отберут домик, а самих зароют. Не в моих правилах бросать агентов на произвол судьбы, тем более в тя­желых обстоятельствах. Необходимо было послать пару крепких ребят, что­бы разобрались с нахалами. Но кого? Хорошо бы с опытом оперативной работы… Все, на кого можно было бы положиться, на заданиях. Пришлось подключать Мане с Ходи­ками. Все происшедшее с Глобовыми могло быть неслучайно…

Епишка стремительно ворвался в ухо Сергей Ивановича и с порога выпалил:

— Глобовы наехали на коптевскую бригаду!

Манюськин не подал вида, что ошеломлен подобным извести­ем, а как учили в разведшколе, потянулся, достал с полки не­большую трубочку, набил ее табачком и не торопясь закурил.

— Садись, Епиход! Садись. Закуривай. Ну что ты так, пра­во? С порога! Ведь эдак и инфаркт недолго! — засмеялся Ма­нюськин, демонстрируя полнейшее хладнокровие.

— Ты же знаешь, Семеныч, что я не курю! — обиделся Епи­ход на такую бестактность.

— Это я так, Епиход, к слову. Рассказывай по порядку. Значит, Глобовы совсем крутыми стали? — закивал понимающе Манюськин и, не дожидаясь объяснений, продолжил: — Правильно, давно пора этих авторитетов пощипать. Если власти не могут порядок на­вести. Одобряю!

— Да нет, Семеныч! Ты не понял. Это коптевцы требуют с Глобовых десять штук баксов! За крыло!

— За крыло? Десять тысяч зеленых? — не смог скрыть удивле­ния Манюськин. — А ты не путаешь, случаем чего, Епиход?

— Чего тут путать-то, Манюша?! — досадливо махнул рукой Епи­ход. — Ты как будто вчера родился. Сидишь себе в ухе и даже газет, наверное, не читаешь?

— Почему не читаю… — замялся Манюськин.

Газет он дейст­вительно не читал, но не из-за жадности, ведь не в ухо же почтальон будет корреспонденцию опускать.

— Я не в отрыве, Епиход! У меня вон и факс есть. Так что ты не думай, я в курсе.

Епиход не стал поддаваться на удочку Манюськина с факсом, иначе беседа могла бы сильно затянуться, а только досадливо крякнул.

— Тебе в туалет надо? — участливо поинтересовался Манюськин.

— Да нет, Семеныч… В общем, меня к тебе послал шеф! — важно выложил Епиход.

— А почему не мне первому сообщил? — настороженно спро­сил Манюськин, полагая, что все это вполне может быть розы­грышем, хотя Епиход и не по этой части, но его запросто мог­ли увлечь.

— Ты же в ушах! И факс твой, видать, забарахлил. Чего уж тут не понять-то?! Короче, мы должны остудить бригадиров! Так сказал генерал!

— Подожди, дай собраться с мыслями. — Манюськин достал разноцветные мишени, развесил их и стал задумчиво метать в них дротики. — Помнишь Гавриленку? Как он нас учил? У каждо­го должно быть любимое оружие нападения. А у дротика слав­ное историческое прошлое. У тебя, помнится, кнут?

Епиход кивнул и похлопал себя по голенищу сапога, отту­да выглядывало кнутовище. Манюськин неожиданно промахнулся. Раздался страшный рев. Жилище зашаталось. Выскочили перепу­ганные домочадцы.

— Что случилось, отец? — встревоженно прокричала Манюськина.

— Да, промахнулся… ненароком… — нехотя объяснил Манюськин, выдергивая дротик.

— А не вычистит? — обеспокоенно поинтересовался Епиход.

— Не достанет… — напряженно думая о чем-то своем, от­кликнулся Манюськин.

Действительно, появилось спичка-бревно, обмотанное ватой, стало рыскать по помещению, никого не задело и скры­лось.

— Что я тебе говорил… Проверено! — Манюськин закончил делать какие-то записи. — Все, Епиход! Набросал план действий. Прежде всего, надо выбрать род оружия. У меня кое-что есть!

Он встал, подошел к большому металлическому шкафу, вынул из кармана внушительную связку ключей, отобрал один, вставил его в замочную скважину, покрутил, но дверцы не откры­вались.

— Забыл, какой ключ? — поинтересовался Епиход.

— Странно, вроде этот подходил… — Манюськин стал с силой дергать дверцы.

Это снова не понравилось Сергей Ивановичу, опять появилось спичка-бревно.

— Больно нежный стал, паразит! — не обращая внимания на опасность, сказал Манюськин.

Спичка-бревно сновало буквально в миллиметре от него.

— У меня все выверено! Не достанет! — самодовольно добавил он, и в тот же момент был сбит с ног.

Откатился в угол. Быстро вскочил разъяренный.

— Неужели купил удлиненные спички?! Придется проучить мерзавца! Буду поджигать вату! — зловеще пообещал Манюськин.

— Может не надо, Манюша? Ведь мы же все задохнемся здесь! — стараясь не выдавать свою тревогу, стал отговаривать дру­га Епиход от опрометчивых действий.

— Задохнуться не успеем… У него нервы не выдержат раньше, чем у нас!

— Это большой вопрос… — пробормотал Епиход. — Ты это как-нибудь проверишь без меня. Я еще от канализационной во­ни никак не отойду. Да и некогда нам! — привел он последний наиболее убедительный довод.

«Готов детьми рисковать!» — подумал одновременно с осуждением и восхищением он про друга.

— Ладно, потом как-нибудь проверю эту гипотезу, — согла­сился Манюськин. — А сейчас действительно не до этого парази­та! Глобовых спасать надо! — Он решительно дернул дверцы, и шкаф открылся.

На полках лежали какие-то инструменты и пыльное духовое ружье. «Семеныч не понимает…» — с горечью констатировал Епиход.

— Шеф сказал, что все необходимое нам подберет Гавриленко, а ты возьми только дротики, — посоветовал он.

— Это чья мысль?

— Генеральская… — соврал Епиход.

Ангар с виду напоминал обычный большой склад. Да и над воротами висела покосившаяся вывеска «Склад», чуть пониже и помельче — «оптовый», а еще ниже шло уточнение — «мелко». Но тренированный глаз приметил бы какой-то уж больно странный глазок в двери, а уж совсем квалифицированный человек отметил бы, что это ми­ниатюрная видеокамера. Да и место вокруг очень хорошо просмат­ривалось со всех сторон, так что подойти незаметно не было никакой возможности. Епиход нажал на кнопку звонка. Дверь бесшумно отъехала в сторону. Манюськин вложил в паз вторых дверей пластиковую карточку с цифровым магнитным кодом. И друзья оказались внутри склада-полигона специального назначения. На­встречу им вышел крепыш в камуфляжной форме.

— Привет, Гавриленко! — помахали ему руками вошедшие.

— Привет-привет! От бордовеньких штиблет! Подобрал вам кое-какие железки, — забасил Гавриленко. — А транспорт выби­райте, какой приглянется.

Вдоль стен стояли автомобили. От сверкающих лаком «Роллс-ройсов» и спортивных «Феррари» до обшарпанных инвалидных мо­токолясок.

— На любой вкус! — с гордостью сказал Гавриленко.

— Может «мерседес»? — предложил Епиход.

— Не… превратят в решето, — забраковал идею Манюськин.

— Тогда «Зилок… 117-й»!

— Что мы, члены? Меньше внимания — лучше, Епиша.

Манюськин остановился у машины, внешне напоминавшей «По­беду»:

— Кажется то, что нужно. Надежное железо плюс качествен­ный внешний вид.

Подошел Гавриленко.

— Выбор одобряю. Из коллекции старого Хозяина. Любил машинки, да и ездил классно! Конечно, аппарат малость тяжеловат за счет брони, зато без неожиданностей. Движок «Порше», двойной при­вод, до 160 миль в час. Сзади крупнокалиберный пулемет. Спе­реди усилена клыками, может пробить десятимиллиметровую броню шутя! Теперь пойдем, посмотрим железки.

Вошли в просторное помещение.

— Во-первых, армейский гранатомет «Муха». Надежный и мо­жет хорошо впечатлить! Автомат Калашникова, последняя экспе­риментальная модель с электронной самонаводкой, пара «Манлихеров», гранаты, взрывчатка, ножи. Да, обязательно броне­жилеты!

Епиход быстро облачился в бронежилет.

— Это лишнее, — пренебрежительно отказался Манюськин.

— Инструкция тридцать семь прим. Обсуждению не подлежит! — твердо проговорил Гавриленко.

— И зачем только нужна эта тяжесть? — забормотал недовольно Манюськин, натягивая бронежилет. — Будто поможет! Может, еще и каску?

— Кстати, каски возьмете с собой. Используйте по обстановке, — объяснил Гавриленко. — В инструкции на этот счет туманно.

Отволокли снаряжение в машину.

— Да, учтите! Аппарат дорогой, без нужды не рискуйте! — предупредил Гавриленко по поводу автомобиля.

Манюськин, любовно оглаживая матовую поверхность кузо­ва, обошел вокруг машины, приговаривая:

— Да, класс… Мечта жизни!

— А может по мотоциклу? Гляди, какие монстры стоят! — неожиданно предложил Епиход.

Неясные опасения шевельнулись у него внутри во время сцены знакомства Манюськина с автомобилем..

— Ты здоров? — поинтересовался Манюськин в ответ на та­кую бестактность.

В юные годы именно страсть к мотоциклам подвела его под монастырь. Решил прокатить с ветерком свою будущую супругу на чужом драндулете. Причем без ведома хозяи­на, отлучившегося в магазин за папиросами. Ну и врезался в дере­во. Хорошо еще, что отделались синяками да царапинами. Хозяин мотоцикла и заявление забрал, и никаких претензий. А все равно впаяли три года…

— Но ведь столько лет, Семеныч!

— Я — нет! — отрезал Манюськин. — Мне того раза вот так хватило! — Провел ладонью по горлу. — А ты можешь на мото­цикле. Пожалуйста. Твое право, — и немного помолчав, добавил: — Тебя первым выстрелом и снимут. Сэкономишь нам пару минут. Давай, валяй!

— Ладно, я пошутил, — пошел на попятную Епиход, пред­ставив, как его снимут первым выстрелом.

— Ну, тогда по коням! — скомандовал Манюськин. — Бывай здоров, Гавриленко!

Машина, мощно взревев мотором, резко взяла с места. Перед воро­тами Манюськин неожиданно ударил по тормозам. И Епиход чуть не разбил себе голову о лобовое стекло.

— Помягче, Семеныч! Не горячись! — попросил он, предчувствия начали сбываться.

— Проверка, Епиход! Проверка! Не паникуй! Тормоза, что надо! Батюш­ки! Еще и компьютер! Ну и дела. Живем, Епиша, живем!

«Манюша начинает терять голову…» — обеспокоенно подумал Епиход, искоса посматривая на друга.

Ворота раздвинулись, и машина вырвалась на оперативный простор.

Домишко Глобовых нашли не без труда. Он стоял на самом отшибе. Дверь была не заперта. Хозяин сидел спиной к дверям за столом, на котором стояла сильно опустошенная бутылка вод­ки.

— По объявлению? — не поворачиваясь, спросил Глобов.

У Епихода брови поползли вверх, а углы губ вниз, и лицо приняло страдальчески недоуменное выражение. Он покрутил воп­росительно пальцем у виска. Манюськин неопределенно покачал головой и приложил палец к губам.

— Пять штук, — не дожидаясь ответа, продолжил Глобов.

— Баксов? — прикрыв рот рукой, глухо поинтересовался Манюськин,

— Ну не деревянных же… Уступать не могу. Поставили на «бабки»! Могут включить счетчик!

— Дороговато за такое, — стал торговаться Манюськин.

— Так вы ж не смотрели! — Наконец рассерженно повернул­ся Глебов и, увидев друзей, без энтузиазма добавил: — А… Это вы, ребята. Что, на рыбалку собрались? Рыбу глушить?

— Можно сказать, что и так, — вступил в разговор Епиход. — Шеф приказал с твоими засранцами разобраться.

— Они не засранцы, — мрачно объявил Глебов. — Они, они… суки они опасные, вот кто они!

— Вот это дело! — подбодрил его Манюськин. — А то ты совсем раскис. Марианка-то где?

— В зале… Надоела… Вот продам дом и разведусь. Все к черту продам! И снова в уши! Как ты. Никакой частной собст­венности. Полная свобода!

Из соседней комнаты послышался леденящий душу вой.

— Кто это? — испуганно поинтересовался Епиход.

— Кто, кто?.. Она…

— Не может быть! — не поверил Епиход и прошел на цыпочках в соседнюю комнату, вернулся.

— Ну? — поинтересовался Манюськин.

— Она, — кивнул несколько раз утвердительно головой Епи­ход.

— Садитесь, корешки, махнем по маленькой! — предложил Глобов.

У стены стоял ряд пустых бутылок.

— Нет, старичок! Перед делом нельзя. Потом — другой разговор. И тебе хватит. А то ты нам не помощник. Сейчас пойдешь, позвонишь и назначишь встречу, скажешь, что всю сумму не наскреб, а только половину. Будешь ныть, что остальное позже отдашь. Они скажут, что если позже, то будет уже шесть штук. Тогда немного помнешься и согласишься отдать все.

Епиход с почтением посмотрел на друга.

— Я никуда не пойду! И ваньку валять не буду! Мне еще жить хочется! Вы их просто не видели, поэтому и несете… всякое! — стал горячиться Глобов.

— Ты что?! — неожиданно зловеще тихо начал Манюськин и, не выдержав, сорвался на крик. — Ты что?! Чтобы контора перед какими-то там говнюками забздела?! Такому не бывать! Не бы­вать такому!

В этот момент нельзя было не восхититься Манюськиным. В нем, безусловно, была настоящая харизма. Это был лидер, под­линный народный вожак!

Глобов послушно встал, вытянулся по стойке смирно. Но покачнулся и с грохотом упал на пустые бутылки.

— Займись! — приказал Манюськин другу.

Епиход оттащил Глобова в ванную. И через некоторое вре­мя тот уже был готов к действиям.

Манюськин разложил на столе карту.

— Постараешься уговорить их встретиться на набережной Яузы. — Он ткнул пальцем в карту. — У горбатого мостика. Там трамвайные пути, народу обычно никого. Граждане не должны по­страдать, ни при каких обстоятельствах. Если не согласятся, не переживай, потом их туда заманим. Не беда. Пусть назнача­ют любое место.

Глобов пошел звонить.

— Ну, как будем действовать, старичок? — обратился Манюсь­кин к Епиходу. — Сразу перестреляем их, как собак, или как?

Епиход понял, что вопрос провокационный, и Манюськин уже все решил и просто хочет его подловить. Но что тот замыслил на самом деле, Епиход догадаться не мог.

— Зачем же сразу? Сразу нельзя… — Неожиданно Епихода осенило. Он вспомнил американские фильмы, которые пересмотрел во множест­ве за последнее время, и, воодушевившись, продолжил: — Сразу не годится. Сначала, как положено: «Полиция!» Потом выстрел в воздух и сразу же: «Руки за го­лову! Сопротивление бессмысленно, дом окружен! Можете вызвать адвоката!»

— Какой дом? Какого адвоката? Что ты несешь?! — поморщился Манюськин и разочарованно протянул: — Но в целом неплохо… — К сожалению Епиход на крючок не клюнул. — Это у них там, за бугром. А у нас это не пройдет. Почему, Епиход, кошка никогда сразу мышку не давит? А?

— Поиграть хочет, — никак не мог понять Епиход, куда клонит Манюськин.

— А зачем?

— Отстань! — разозлился Епиход.

— То-то и оно! Без игры неинтересно. Есть у меня, брат Ходя, один планчик. Сначала мы их поводим малость, ну скажем, как рыбу.

— Как бы они нас не поводили! — мрачно возвестил вернув­шийся Глобов. — Ждут через час в центре, у «Метрополя».

— У «Метрополя»? — удивился Епиход и восхищенно добавил: — Ну ничего не боят­ся, гады!

— Наденешь бронежилет и каску! — приказал Манюськин Глобову.

Никто не заметил, как появилась Глобова. Слишком увлек­лись разговором.

— Не пущу! — неожиданно сильно заорала она, чем изрядно напугала присутствующих. У Манюськина задергался глаз.

— От внезапности, — пояснил он, прикрыв его ладонью.

Расставив руки, Глобова спиной оттеснила супруга в угол комнаты. Тот попытался прорваться, но не смог.

— Я пойду! А его оставьте! Семеныч! Я тебе говорю, а не кому-нибудь! — объявила она категорично.

«Возможно, что с ней было бы и лучше. Тем более что формально она пока еще, кажется, в штате… Но бабу подстав­лять как-то не солидно… И случись что, как мы с Ходей будем смотреть в глаза своему боевому товарищу?» — обдумывал Ма­нюськин сложившуюся ситуацию.

— Конечно, ты поедешь, — согласился, наконец, он. — Отпусти мужика, он и так еле дышит. Мы его только в форму привели.

Глобова недоверчиво посмотрела на Манюськина, потом на Епихода и снова на Манюськина. Такой быстрой победы она не ожидала. Нехотя пропустила Глобова. После чего ее быстро за­толкали в туалет, где и заперли с превеликим трудом.

— Как сидит? — поинтересовался Глобов, надев бронежи­лет. Епиход одобрительно поднял вверх большой палец правой руки.

— Откройте, паразиты! — буянила Глобова. — Оставьте Егорыча, ему еще надо сантехнику до ума доводить!

— Вот приедет и доведет, — успокаивал ее через дверь Епиход. «Если конечно приедет…» — заканчивал уже про себя.

Гулко топая высокими армейскими ботинками на шнуровке, троица сбежала с крыльца к машине.

— Высший пилотаж! — одобрил авто Глебов.

В таких вещах он разбирался не хуже Манюськина.

Схватка

Я связался по радиотелефону с Манюськиным и на всякий случай предложил ему подкрепление. Тот высокомерно отказался:

— Велика честь для этих недоносков!

Осведомитель из «Метрополя» вскоре доложил мне, что «недоноски» просто решили там отобедать, потому и назначи­ли это место для встречи. Тем не менее я решил все же проверить обстановку на месте. Береженого, как говорится, бог бережет. В пословицах сосредоточена многовековая народная мудрость, поэтому их можно и нужно использовать в работе. Я взял свой кейс и не торопясь пошел пешком по направлению к «Метрополю». Идти было недалеко. Да и погода была что надо: сухо, солнышко пригревает. Сейчас бы где-нибудь на бережке, с удочкой… Огляделся. Выбрал место наблюдения — чер­дак Малого театра. Но тут вышла непредвиденная загвоздка. Уперлась вахтерша на служебном входе: «Без пропуска не пущу!» Я пытался ей объяснить, что я генерал и мне можно. Ни в какую. Как скала! Признаться, мне нравится, когда вот так исполняют свои обязанности. Старая гвардия! Пришлось искать подход. Вспомнили вместе довоенное время, потом военное, затем послевоенное, наконец, она не выдержала и заснула. Поднялся наверх. С чердака открывался прекрасный обзор. До­стал из кейса подзорную трубу, установил ее на штатив. Свя­зался по радиосвязи с технической службой, доложили, что взрывное устройство под машиной бандитов установлено. Стал наблюдать. В одном из окон, кажется, номера люкс за слегка отодвинутой шторой мелькнула физиономия Носопытина. А в глу­бине, не может быть?! Самого Сергей Иваныча! Может, почудилось? Стал всматриваться до рези в глазах. Но ничего больше разглядеть не удалось. Да и события на улице стали стремительно разворачиваться. Из ресторана вышли трое бан­дитов, было видно, что они настроены после обеда весьма благодушно. Одновременно подъехали Манюськин с товарищами.

Манюськин и Глобов вышли из машины и направились к вы­могателям. Выглядели они очень импозантно. Епиход остался в машине и стал налаживать гранатомет. Видавшие виды рэкетиры не смогли скрыть изумления.

— Эти? — на всякий случай уточнил Манюськин у Глобова. — Ошибки в таких делах быть не должно! Сам понимаешь!

— Они… — тихо подтвердил Глобов и сильно задрожал всем телом.

— Где тачка с повреждениями? — спросил ласково Манюськин у бандита, которого принял за главного.

Тот небрежно кивнул в сторону припаркованной поблизости беэмвешки. Манюськин внимательно осмотрел машину и обнаружил лишь небольшую царапину около фары.

— Из-за царапины? — уточнил он у Глобова.

Тот опасливо едва заметно кивнул. Всегда нужна причина, чтобы перейти к активным действи­ям. И Манюськин начал постепенно распаляться.

— Значит, за царапину пять штук? — поинтересовался он у бандитов.

— Заткнись! Где бабки? — грубо оборвал его один из вымо­гателей.

Другой неожиданно щелкнул Манюськина по каске, произнеся:

— Классная вещичка! Махнемся, малыш?

После этого Манюськин был уже совершенно готов к атаке. Отступив, он с разворота молниеносно метнул в щелкнувшего его бандита дротик. Метал­лическая колючка вонзилась в бедро обидчика, который дико за­орал, выплевывая матерные ругательства и обхватив раненую ногу. Манюськин метнул еще пару дротиков, но промахнулся. Видимо, дрогнула рука. В ответ загремели выстрелы. Манюськина с Глобовым спасли бронежилеты. Но удары пуль были сильны, и они от­летели к машине.

— Все нормально! По плану! — с трудом прохрипел Манюсь­кин.

Выскочил Епиход с гранатометом, присел за машиной, при­целился. Но тут план нарушила подъехавшая на частнике Глобова. Дома она выломала дверь, о чем свидетельствовали щепки, за­стрявшие у нее в волосах и одежде. Она мгновенно оказалась среди рэкетиров, решив, что Глобов убит. На самом деле он был лишь изрядно контужен. И стала наносить направо и налево удары небольшой хозяйственной сумкой, предусмотрительно набитой гравием. Епиходу пришлось в последний момент взять повыше, чтобы не зацепить Глобову. Граната ударила в угол дома, откололся большой кусок стены и упал на автомобиль вымогателей, сильно помяв крышу.

Чтобы немного разрядить обстановку и дать возможность пе­регруппировать силы, я включил радиовзрыватель. Но на куски, к моему удивлению, разнесло соседний лимузин. Кажется, посла Боливии. Видимо, что-то напутали техслужбы. Но тем не менее это дало нужный результат. Манюськину удалось воспользоваться общим замешательством. Он подскочил к Глобовой, схватил ее за руку и потащил к машине.

— По коням! — страшно заорал Манюськин.

Никого уговаривать не пришлось. Все быстро попрыгали в авто.

Едва Епиход захлопнул дверцу, как по машине забарабани­ли пули, не принося правда никакого вреда.

— Броня крепка! — заорал в ажиотаже Епиход. — Может из пулемета? А? Семеныч?

— Рано, Ходя! Рано… Спугнем, — тяжело дыша, успокоил его Манюськин.

Глобовы, обнявшись, устроились сзади. Манюськин медленно стал отъезжать, давая возможность рэкетирам сесть в машину. Из ресторана выскочили еще человек пять и быстро загрузились в другую тачку.

— А теперь по газам! — скомандовал Манюськин, и автомобиль, резко развернувшись, рванул вперед. — Держись, молодожены! — предупредил он Глобовых.

Группа машин, мало обращая внимания на светофоры и дорожные знаки, выскочила на проспект Мира и понеслась к кольцевой дороге, заставляя шарахаться в стороны встречные и попутные машины.

— Клево идем! — выразил общее настроение Епиход. — Не тачка, а настоящий носорог!

— Лучше бы на мотоциклах! — подколол приятеля Манюськин.

— Да ладно тебе! — отмахнулся Епиход.

Наконец выскочили на кольцевую. Манюськин то давал пре­следователям приблизиться к ним вплотную и даже поравняться, тогда были видны победно ухмыляющиеся физиономии членов организован­ной преступной группировки, то легко уходил вперед. Сделав три круга по кольцевой автодороге и изрядно помотав противника, Манюськин объявил со­ратникам:

— Ну все! Хорош! К горбатому мостику за окончательным расчетом!

И машина помчалась снова в центр по направлению к Яузе. Выбранное Манюськиным место было безукоризненным во всех отношения. Безлюдное, хорошо просматриваемое со всех сторон и немного мрачное. Он резко затормозил, так что машину при этом сильно занесло и развернуло лицом к противни­ку. Это был коронный трюк Манюськина — так называемый полицейский разворот. Первая машина с преследователями по инерции проскочила мимо и встала неподалеку от ремонтируе­мого и по этой причине разобранного парапета. Манюськин дал газ и устремился в лобовую атаку. «Носорог» ударил машину противника, острые клыки переднего бампера легко вспороли переднюю панель беэмвешки. И Манюськин стал неотвратимо двигать иномарку к реке. Та стала упираться, ее водила изо всех сил жал на тормоза, но это не помогало. У боевиков еще было время выскочить из машины, но из-за излишней самонадеянности они его пропустили. Манюськин, дотолкав тачку до края набережной, стал спихивать ее в воду. Но тут произошло непредвиденное. «Носорог» не захотел расставаться с добычей. Клыки застряли в рыхлом теле беэмвешки, и та стала тащить за собой в воду «Победу». Мо­мент наступил критический. Машины стали балансировать на краю. Выправило ситуацию оставленное строителями корыто с цементом. В него неожиданно попало правое колесо «носорога», и иномаарка, нехотя отцепившись и громко булькая, ушла под воду.

— Сейчас бы и мы искупались… — сглотнув слюну, прошептал Епиход, — на славу…

— Если выплывут, будет урок! — Манюськин зорко осматривал поверхность темной воды.

— А если нет? — поинтересовался Епиход. — Кровопийцы, ко­нечно…

— А если нет… — задумался Манюськин и закончил назидательно: — На нет и суда нет!

Относительно легкая победа притупила бдительность, и Манюськин с Епиходом не заметили неожиданно возникшую вторую машину, набитую бандитами.

— Ноги? — спросил Епиход.

— Много возможно, — вдруг откликнулся Глобов.

Манюськин вопросительно посмотрел на Епихода.

— Перенервничал, — тихо объяснил Епиход, незаметно покру­тив пальцем у виска.

— Не время сейчас, — в том же духе уклончиво ответил Манюськин Глобову.

— Как хочешь, — охотно согласился тот.

Боевики высыпали из «мерседеса» и рассредоточились среди гранитных плит и строительного мусора.

— Из пулемета! Предупредительными! Короткими! Огонь! — прика­зал Манюськин.

— Есть! Предупредительными! Короткими! — по-военному четко ответил Епиход. — Эй, молодожены! — обратился он к Глобовым. — Подвиньтесь! Надо дать ребятишкам огонька!

Он перелез на заднее сидение. Нажал на рычажок. Открылось небольшое отверстие в крышке багажника. Епиход просунул в него ствол крупнокали­берного пулемета и стал стрелять по противнику.

Манюськин попытался отъехать от края набережной, но колесо плотно застряло в корыте.

— Сначала спасло, а теперь погубит… — пробормотал он. — Епиход! Дай им сесть в тачку, а потом прицепи ихнюю к на­шей. Сам знаешь чем!

— Ну, не подведи, родимый! — Епиход поцеловал кнутовище.

Как только бандиты загрузились в машину, с криком: «При­крывай!» он выскочил наружу. Ловко стегнул кнутом так, что его ко­нец обвился вокруг бампера «мерседеса». А кнутовище быстро зацепил за клыки «носорога». После этого Епиход вскочил обратно.

— Ну теперь, если не дураки, поймут, что к чему, — сказал Манюськин.

Противники быстро смекнули, что «носорог», если свалится, то утащит за собой в пучину и их лимузин. Поэтому дали задний ход и оттащили «Победу» от берега.

— А теперь наша очередь! — крикнул в запале Манюськин. — Отблагодарим голубчиков!

«Носорог» потащил упирающегося «мерса», швыряя его в разные стороны.

— Ну хватит! Побаловались и будя! — Манюськин, резко газанув, направил «мерседес» на ближайший столб.

От удара лимузина о столб «носорог» резко дернулся, кнут сильно натянулся, не выдержал и лопнул. Освобожденный носорог, победно трубя, резво побежал по са­ванне.

МИД

Перевод в МИД не был для меня совсем уж неожиданным. Чего-то подобного я ждал. И меня это не особенно огорчило. Глав­ное — служить Родине. Тут необходимо выделить два состояния. Первое — когда я и есть Родина. И тогда я служу Родине, то есть самому се­бе. Второе — Родина — это я. И тогда я служу себе, то есть Ро­дине. Сейчас было первое. Конечно, публика на Смоленской была покультурнее. С генералами не сравнишь. Но и поопаснее. Интриги поковарнее. Ну да ничего! Не привыкать!

Чтобы не пугать мидовцев, спорол с кителя погоны и акку­ратно снял все ордена и знаки отличия. Но чтобы понимали, с кем имеют дело, остался в галифе с лампасами плюс многочислен­ные дырки в кителе от орденов. По дороге на Смоленскую прошелся по своей малой исторической родине. В доме на Сивцеве-Вражке жила те­перь мулатка, дитя фестиваля. Сначала она чинно ходила со скрип­кой и приветливо со всеми здоровалась. Но потом темперамент взял верх, и мужички разных возрастов и профессий пошли кося­ком. Люди с таким широким кругом знакомств по инструкции под­лежат немедленной вербовке, что я и взял себе на заметку.

Перед входом в здание МИДа я обратил внимание на серый уазик. Из него люди в рабочей одежде выгружали какие-то емкости с химикатами и ручные насосы. Среди них выделялась очень круп­ная, статная женщина в темных очках и миниатюрных наушничках. Она играючи перетаскивала тяжелые бидоны, пританцовывая. Ви­димо, из плейера, который она при этом слушала, доносилась зажигательная мелодия. Когда ей не мешал груз, она щелкала в такт пальцами и подпевала. Я немного полюбовался этим выдаю­щимся созданием природы и пошел дальше, наказав себе не забыть поин­тересоваться насчет этих людей у охраны.

В МИДе было прохладно. Кабинет был, конечно, поменьше старого, но уютный, да и вид из окна, безусловно, был лучше. Собственно, различий почти не было: там — устав, здесь — протокол. А работа, она везде работа. Главное, не ленись.

Подошел к окну. Задумал­ся о надвигающейся старости. Постепенно начнет сужаться круг задач. Отпадут те, где надо прыгать с парашюта, лететь с обры­ва на мотоцикле, резко тормозить на трамвае и прочие, связан­ные с риском и хорошей физической подготовкой. В результате останутся типа наблюдателя-корректировщика, находящегося на водонапорной башне и определяющего, где падает снаряд. Хотя еще по­пробуй подняться на эту проклятую башню, если мучает стенокардия… Или, к примеру, пассажир в первом поезде замечает, что второй по­езд проходит мимо него в течение шести секунд. Вот именно, что проходит мимо. Тьфу! Прямо скажем, качественная задачка. А ведь в старости потребностей-то тоже хватает. Сохранишь здоровье — многие старые претензии будут будоражить, если нет — то дорогие лекарства и санаторно-курортное лечение. Ну да ничего! Не одного меня это ожидает. Удел многих, кто умудряется дотянуть. Надо просто взять себя в руки и перестать ныть, а то предстоящим можно сильно испортить настоящее. Эта мудрая мысль прогнала дурное настроение.

И, засучив рукава, я принялся за работу. События не заставили себя ждать. По коридору забегал народ. Топот, суета, хлопанье две­рей. Ударил в нос резкий запах. Противогаз надел за четыре секунды, побив свой личный рекорд на одну секунду, а следовательно, и рекорд академии, где обучался ремеслу. Насколько мне известно, с тех незапамятных времен его еще никто не превзошел. Вышел в кори­дор. Сотрудники падают, как мухи. Соединился со штабом гражданской обороны. Отдал необходимые приказы, уточнил обстанов­ку. Начштаба доложил, что должны были морить тараканов, от которых в последнее время не стало житья, и, видимо, переста­рались. Перестарались? Какой, право, идиот! И таких людей назначают на ответственные должности!

Забегали медики. Военные химики провели дегаза­цию. Народ стал приходить в себя, отряхиваться и возвращаться на рабочие места. Звонок по спецсвязи. Исчезло секретное военное приложение к договору о поставках исламистам мирных ядерных установок. Это уже ближе к делу, а то «перестарались»! Теперь только надежда на народ и собственную сообразительность. Народ сообщил много интересного и даже захватывающего из интимной жизни сотрудников, но ничего по существу вопроса. Короче, подвел. Ну да ладно. На народ надейся, но и сам не плошай! Решил разрабатывать собственную версию. Вызвал директора фир­мы по борьбе с тараканами, попросил его захватить с собой личные дела сотрудников. Тот не заставил себя ждать. Неглупый человек, сразу понял, что жареным запахло.

— Все — проверенные люди! Много лет отдали борьбе с вреди­телями! — стал защищать он своих подчиненных.

Это, не скрою, мне понравилось.

— Однако, я не вижу среди ваших сотрудников такой крупной дамы, забыл ее фамилию… Ну, любительницы потанцевать?

Директор смутился и слегка покраснел.

— Тут, знаете ли, вот какое дело… — замялся он. — Она пришла накануне, и мы еще не успели ее оформить.

Вот теперь все стало на свои места. Акция была идеально спланирована. Исчезновение секретного приложения било по нескольким целям. Первое — под удар попадал МИД, второе — крупные оборонные предприятия ли­шались выгодных заказов, третье — международный скандал, чет­вертое… Перечислять можно было бы до бесконечности. Здесь чувствовалась исключительно тонкая многоходовая игра. В таких ситуациях приходится рассчитывать только на случай. И он не заставил себя долго ждать. Раздался зво­нок Епихода.

Бесаме

Манюськин, вооружившись фломастерами, сидел за письменным столом, горела настольная лампа. Манюськин работал. Ага! Ка­жется то, что доктор прописал. Еще не веря в удачу, он снова перечитал газетное объявление: «Нежная, темпераментная. Двад­цати трех лет, ждет романтичного малыша до тридцати пяти лет для дружеских встреч на нейтральной территории. Кавказцев просим не беспокоиться. Интим не предлагать». Сколько пришлось перело­патить прессы? Но не зря!

Манюськин жирно подчеркнул ключевые слова: «темпераментная», «малыша». Подумал и подчеркнул — «ро­мантичного». «Для встреч на нейтральной территории… Непонятно… — снова заду­мался он. — Ну и ничего особенно страшного. Один раз у нее, а в другой раз пригласим барышню к Сер­гей Иванычу. Пока мои в деревне… Уж куда романтичней! Вот и будет нейтральная». Сна­чала он как-то не обратил внимания на конец объявления, но вскоре до него дошло определенное противоречие текста. «Может быть, ошиблась или в газете что-то напутали? — засомневался Манюськин. — Что же с ней тог­да делать, если интим не предлагать?» Уж так все хорошо и — на тебе! Страшно не хотелось верить в это неприятное ограничение. От умственных усилий Манюськин даже слегка вспотел и не заметил вошедшего Епихода.

— Тебе что, нет тридцати пяти? — ехидно поинтересовался тот, заглядывая через плечо друга и читая текст объявле­ния.

— Я же не собираюсь паспорт показывать, — веско возразил Манюськин. — Тем более его у меня и нет на данный историчес­кий момент. Да и разве в годах дело? Я еще о-го-го!

— Это верно, — подумав, признал Епиход. — Ты еще, действительно, ничего.

— Ты мне вот что скажи, корефан! Почему интим не предлагать? Ты как думаешь?

— Ну… Мало ли? Может, устала, может, еще что… Видишь, кавказцев просит не беспокоить. Возможно, хочет просто. Ну там пообщаться, обсудить какой-нибудь сериал… — Епиход и сам толком не понимал смысл объявления.

— Как просто? — От напряженного разгадывания у Манюськина слегка заломило в висках. — Прямо ребус какой-то! — проговорил он раздраженно.

— Супруга неожиданно нагрянет и покажет тебе — просто! — ушел от тупикового вопроса Епиход.

— Ладно, Ходя. Хорош болтать. Собирайся. Пойдем, проведа­ем старушку! — предложил Манюськин.

По дороге он позвонил по телефону, указанному в объявле­нии, чтобы узнать адрес.

— Ну как? Порядок? — поинтересовался Епиход. — Как голосок?

— Да никак, — без особого энтузиазма ответил Манюськин. — Слышно было плохо.

Уже у дома незнакомки Епиход неожиданно известил друга, что идти вдвоем неудобно и просто глупо, приглашали-то ведь одного. Манюсь­кин нехотя согласился с таким доводом, сказав, что вдвоем бы­ло бы, конечно, веселей. И Епиход отвалил.

Дверь была самая, что ни на есть, обыкновенная. «Может и не открыть…» — подумал Манюськин и ре­шительно нажал кнопку звонка. Тот выдал длинную трель, потом наиграл какую-то мелодию и затих.

— Иду-спешу-лечу, — послышался напевный женский голос.

Манюськин внутренне собрался.

Дверь открылась, и он обомлел. Это была она! Боль­шая белая женщина! Это она снилась ему еще в те далекие детские годы в деревне.

— Какие проблемы? — звучным низким голосом доброжелатель­но спросила женщина.

— По объявлению, недавно звонил, — с трудом выдавил из себя Манюськин, так как неожиданно перехватило горло, и, видя вопросительное выражение лица хозяйки, добавил: — Романтический малыш, мэм!

Откуда выплыло это «мэм», Манюськин объяснить бы не смог. Возможно, дала о себе знать недавно прочитанная «Хижина дяди Тома». Такое обращение насторожило женщину. Она испытующе посмотрела на Манюськина и проговорила нараспев:

— А… романтичный малыш… Бонжур! И милости просим! А то кавказцы замучили, я и не поняла сразу. Проще, проще, любезный пан! Чувствуйте себя как дома!

Манюськин тщательно вытер ноги. После чего, не развязывая шнурки, сбросил ботинки.

— Бенедиктин? Или покрепче? — поинтересовалась хозяйка.

— Покрепче, — преодолевая смущение, выбрал гость.

«Бесаме, бесаме мучо…» — запела она, удаляясь на кухню. От создаваемого ею при движении ветра халат закручивался вокруг ног. И сзади она выглядела при этом еще более внушительно. В многочис­ленных клетках чирикали диковинные птицы. Стены были украшены коврами различных цветов и размеров. Зеркала, плюшевая ме­бель, легкий беспорядок, нижнее белье, небрежно брошенное на кресло — от всего этого невольно кружилась голова.

«А он славный… этот Манюськин… — с сожалением дума­ла женщина, наливая в бокальчики напитки. — Я же не убивица какая-то, в самом деле. Ну поспит немного. И что? Ничего с ним не сделается. Я просто выполняю приказ… Но уж будя, в последний раз!» — успокаивала она привычно себя. В один из бокальчиков уверенным дви­жением насыпала порошок.

— Ну что? Не скучаем? — спросила она у Манюськина, вка­тывая в комнату столик с угощением.

То, что женщине было далеко не двадцать три, совершенно не волновало Манюськина, а вот почему «интим не предлагать»? К этому вопросу он решил подойти по возможности деликатно.

— Миль пардон, мадам, — хрипло произнес он. — А что озна­чает… э-э… для дружеских встреч? Хотелось бы все же уточнить. Ну чтобы не попасть ненароком впросак.

— О-о, какой вы, право! Сразу норовите быка за рога! Это особый разговор. Сначала вы­пьем за знакомство.

Выпили. У Манюськина все поплыло перед глазами. Икнув, он мягко свалился на пол. Соблазнительница зорко оглядела его фигурку и осталась довольна. Коврик нужен был небольшой. Это было приятно. Более всего подходил висящий над диваном. С изображением мертвого тореро. «Не для дружеских встреч, мой ма­лыш! А для дружеских прощаний! — произнесла она, профессио­нально закатывая Манюськина в ковер, и уже тихо добавила: — А ведь совсем еще мальчик…» Неожиданно кто-то требователь­но позвонил в дверь. Она задвинула запеленатого Манюськина под диван и пошла к дверям, напевая:

— Иду-спешу-лечу…

После бегства из Швеции у Епихода сильно развилась интуи­ция. И прямо от Манюськина он отправился звонить мне. Я сразу понял, что медлить нельзя и помчался к дому соблазнительницы, где меня уже поджидал Епиход. Быстро его проинструктировал.

Епиход позвонил в дверь. Я встал сбоку.

— Кто там? — спросила она.

— Мосгаз, — лаконично ответил Епиход.

— Ишь, клиент косяком повалил! — сказала удовлетворенно соблазнительница, от­крывая дверь.

На Епихода она тоже произвела сильнейшее впечатление. Он за­мер, открыв рот.

— Бесаме, беса… — замурлыкала она, увидев очередную мышку.

— Ме мучо! — докончил я музыкальную фразу, выходя из-за выступа сте­ны. — Надеюсь, не помешал?

Воспользовавшись секундным замешательством хозяйки квар­тиры, втолкнул внутрь Епихода и зашел сам. Она мощно и недоб­ро встала в проходе. Бороться со статуей богини победы было бы чистейшим безумием, она значительно превосходила нас по сило­вым характеристикам.

— Агент Мемучо! Вы подозреваетесь в краже секретного при­ложения к мирному договору из здания МИДа! Или вы немедленно возвращаете его, или обыск, понятые и, как водится, арест! — тоном, не терпящим возражений, произнес я.

— Генерал! Вы не понимаете, что делаете! — резко ответила она.

— Быстрей! Считаю до двух. Раз!

— Хорошо. Ваша взяла, — подумав мгновение, согласилась она, вынося папку с документами. — Но вы еще пожалеете об этом. Вы не представляете, на кого замахнулись?! Эти бумажонки стоят миллиарды! Вам не сдобровать!

— Где Манюськин?

— Какой Манюськин? — сделала круглые глаза Мемучо.

Все было настолько искренне сыграно, что я подумал, а может быть, и не было никакого такого Манюськина.

— Обыкновенный, — обнаружив светлое пятно над диваном, добавил я: — Которого вы закатали в коврик!

— А… в коврик. Ну так бы сразу и сказали. А то, будто я знаю ка­ких-то там разных-всяких Манюськиных! Приставал какой-то нахал, вот и пришлось. Ладно, забирайте своего дружка! Мне меньше хлопот!

Епиход вытащил Манюськина из-под дивана.

— Такая женщина и Сергей Иваныч? Непонятно… — что-то в ее облике не давало мне покоя.

— Увы! Он уже давно не по этой части. Тут вы, Шерлок Холмс, промахнулись!

— Так вы же племянница Сергей Иваныча! — внезапно осенило меня.

— Неплохо, — похвалила меня Мемучо. — Только одно уточнение — внучатая племянница. Впрочем, с Сергей Иванычем я завязываю. Хватит, попользовал­ся! Пора и о личной жизни подумать! — сказала она многозначительно, приподняв одну бровь и поворачиваясь ко мне в профиль, чтобы я мог лучше оценить достоинства ее фигуры.

— Вот это разумно, — одобрил я ее намерения. — Учтите, я всегда к вашим услугам!

«Таких дам лучше не иметь среди врагов», — подумал я и взвалил себе на плечо Манюськина.

— Французские духи — эмблема опасности! — многозначитель­но сказала на прощание Мемучо.

В этой фразе крылся пока непонятный мне смысл. Пошатываясь, я пошел к дверям. Епиход поддерживал сзади друга за ноги.

— А ковер? — Выскочила на лестницу встревоженная агентесса.

— С нарочным, — с трудом выдавил я.

В машине Манюськин вскоре пришел в себя, ошалело закрутил головой и обеспокоенно спросил:

— Где она? Куда вы ее дели?

Потом немного успокоился и начал негромко мурлыкать: «Бесаме, бесаме мучо…»

Приглашение

Из почтового ящика я извлек продолговатый голубой кон­верт, сильно надушенный французскими духами. Там лежало отпе­чатанное на фирменном бланке официальное приглашение следующего содержания: «Многоуважаемый профессор, доктор, сэр! (Не­нужное зачеркнуть), — подумав, я зачеркнул профессор, доктор, сэр, а сверху печатными буквами надписал: „генерал“. — Пригла­шаем Вас, действительного члена Британской и Шведской королев­ских академий и Парижского клуба, а также Вашего подручного мусье Манишкина принять участие в Международных Испытаниях фундаментальных законов природы. Проживание, полупансион, про­езд железнодорожным транспортом до места назначения и постель­ное белье оплачиваются только действительным членам. Осталь­ным участникам все, кроме постельного белья. Проезд до ст. метро „Тушинская“. Уважающий Вас член Исполкома Международных Испытаний, доктор Назепытин».

Все было ясно, как день. Затевалась последняя большая иг­ра. Срочно вызвал Манюськина и Епихода. Они не заставили се­бя ждать. Молча протянул Манюськину приглашение. Он понюхал конверт и печально произнес:

— Ее…

«Видимо, крепко запала в душу…» — подумал я сочувствен­но.

Затем, шевеля от напряжения губами, Манюськин прочел текст.

— Это кто же, интересно, подручный мусье Манишкин? Не ясно. — Сморщил он в недоумении лоб и вдруг до него дошел смысл этого издевательского приглашения. — Манишкин?! — побелев, заорал он. — Без постельного белья?! Ну, держись, гады!

Он стремглав бросился к дверям.

— Куда? Назад! Отставить! — еле успел крикнуть я.

— За патронами! Надо проучить этих… эту нечисть!

Успокоив немного Манюськина, я вкратце обрисовал им ситу­ацию, сказав:

— Дело сугубо добровольное. Вы как?

— Мы — да! — без промедления ответили хором Манюськин и Епиход.

— Тогда готовьтесь!

Накануне

Епишка зашел к Манюськину. Перед серьезным делом хоте­лось поговорить, вспомнить прошлое — тревожное, полное опас­ностей, но такое интересное время. Опрокинули по стопарику.

— Помнишь, как уходили, отстреливаясь? — спросил с воо­душевлением Манюськин. — Ну и времечко было!

Епиход вяло кивнул головой. Ему вспомнился чудовищный смрад канализационного подземелья, и как они по уши перепачкались в дерьме. Так что потом неделю от них все шарахались. «И на кой хрен мне все это нужно?» — подумал он, и ему нестерпимо захотелось обратно на пароход, к ребятам. Бросаешь себе в топку уголек да бросаешь. И никаких тебе забот и волнений. Он с трудом отогнал эти малодушные мысли. Хорошо, что хоть Семеныч их не слы­шит.

Манюськин достал стопку фотографий, разложил их на столе.

— Узнаешь? — поинтересовался он, указывая на одну из фотографий. — Это, понятно, я, а это кто?

Епиход не узнавал:

— Нет, не пойму… Рожа-то вроде знакомая… Из наших кто?

— Рожа! — передразнил его Манюськин. — Ну Епиход, ты даешь! Нет слов! Ты чего? Это же король Густав! Не помню только его номера. То ли седьмой, то ли восьмой? Ладно, неваж­но. У него дома сидим, в резиденции, выпиваем!

— А шефа нашего турнули, — Епишке захотелось сбить Манюськина с благостного настроя.

— Да знаю я, знаю! — Манюськин встал и изо всех сил треснул мо­лоточком по наковаленке. — Это тебе, дорогой Сергей Иваныч, за шефа! За нашего генерала!

— Как он? — поинтересовался Епишка и потыкал пальцем в ушную стенку, завешанную для уюта цветастыми рушниками.

— Сергей Иваныч? А никак. Сам виноват. Привык, гад, по­рядочных людей подставлять. Я, Епиход, скоро съезжать отсюда буду, мои уже достали. Какого хрена, говорят, здесь мучаемся? Ты его уже проучил? Проучил! А у нас жизнь проходит. Каждый день долбят. И они, ты знаешь, в чем-то правы. Правда, не пойму, в чем, но правы. Ну да, ладно. Надо идти на эти… — Манюськин задумался. — Как их, черт? Совсем из памяти выскочило. А, вспомнил! На компромиссы! Деньги на домик у ме­ня теперь есть, ну а к Сергей Иванычу буду наведываться. Чтоб не забывал!.. Бизнесом займусь! — размечтался он — Пчел буду держать. Эх, и выгодное это дело, Ходя! Ты не представляешь! Хотя чего я тебе объясняю? Ты же знаешь, я ведь этим уже занимался, еще в те, застойные времена.

Епишка вспомнил, что у Манюськина действительно была в свое время пче­ла, причем одна, еле живая, и держал он ее в спичечном коробке.

— Помню, Манюша, твою дохлую пчелку, — не удержался Епи­ход от подковырки, хотя это он был в гостях у Манюськина, а не тот у него.

— Не надо завидовать, Епиход! Ты тоже сможешь содержать пчел, если конечно захочешь. Я тебе, если надо, помогу, можешь не сомневаться.

— А шефа нашего турнули, — снова завел свою песню Епишка.

Никак не удавалось ему сбить друга с оптимистической волны.

— Ну, ты… и зануда! Ну, турнули! Я что ли виноват?! Из-за тебя, зануды, так и получилось! Кто тебя просил бежать зво­нить? Неужели я бы с бабой не управился? — наконец взорвался Манюськин.

— Аккуратно она тебя в коврик запаковала. Технично! — парировал Епиход.

— Да я уже очухался, и выбираться стал потихонечку, как вы подвалили!

— Кормил бы ты где-нибудь рыб, Манюша! Или замуровали бы тебя в бетонный блок какой-нибудь новостройки. Скажи лучше спасибо боевым то­варищам.

Манюськин не любил признавать поражения и сделал вид, что не слышит Епиходовых слов.

— Шеф — мужик с головой. Не пропадет! — Он поставил фото­графию на полку.

— А это что? — удивился Епишка.

Рядом на полке акку­ратно, на небольшой вышитой салфетке лежали две большие гайки.

— Это, корешок, память! О том, как мы с генералом проверяли этот… как его?.. Дискриминант!

— Ну и как?

— А никак! Обнаружили ошибку, и все дела!

Подарок ветерана

В коридоре послышался стук о пол резинового наконечника клюшки Берданкина.

— Паразиты! Наделали! Сколько людей угробили?! Мощно один чудак пишет! Федора уже выгнали! А теперь и другие думают, ку­да тикать! Дело — труба! Это давно известно! — бушевал он.

Дверь в комнату распахнулась. Мог бы и постучать! Не к Прокопичу небось, к генералу пожаловал. Простота! Ведь даже в голову не придет! Мне было не до посетителей. Надо было про­думать план завтрашней операции, еще не все было до конца ясно.

— Слушай! Ты это… Тьфу, черт! Опять забыл! — огорчился ветеран и строго посмотрел мне в глаза, требуя подсказки.

— Перхоть? — предположил я, памятуя, как он недавно кос­терил рекламу шампуня от перхоти.

— Перхоть?.. — задумался он. — При чем тут перхоть?! — раздражился он моей непонятливости. — А-а… — Лицо, выражав­шее напряжение, неожиданно счастливо разгладилось, нужное всплыло. — У тебя завтра тяжелый день! — произнес он торжественно и немного печально. — Стропы парашюта подрезаны! Запасного тоже! Поэтому рухнешь камнем вниз, как пить дать!

— Откуда вы знаете? — неподдельно удивился я, так как сам получил эти сведения только минуту назад.

— Это, голубочек, всем известно, окромя тебя! — участли­во покачал головой ветеран. — Я бы и сам пошел или вместе бы пошли, но рука и нога не действуют. Хужей нет, когда хочешь, а не можешь! Да тебе не понять… пока! Вот принес тебе форму! — Увидев мое недоумение, истолковал его по-своему: — Не думай! Чистейшая! Всю Цусиму в ней отстоял! А потом только раз во Вторую надевал. Отглажена, полный порядок! Китель и брюки. Жаль, бескозырку моль поела. Так жаль, что… не могу и сказать! — заплакал он, но быстро взял себя в руки, положил сверток на стол и приказал: — Примерь!

Обижать старика было нельзя. Порыв был от всей души, и меня даже слегка растрогал. Я быстро переоделся.

— Ну в точности, как я в молодости! — восхитился Берданки и похлопал меня по спине. — Дай-ка разглажу, а то сзади малость морщит. Завтра обязательно будь в ней! А я тебя потом с Прокопичем помяну. Не сомневайся! Мы порядок знаем. Уже припасли. Если только Прокопич не найдет, — опять озаботился старик. — Я, правда, хорошо спрятал. А куда? — Он снова требовательно на меня посмотрел.

— Может, в туалет? — брякнул я первое попавшееся.

Он посмотрел на меня, как на больного. Но, памятуя о завтрашнем, сдержался.

— Ладно. Носи! В нас не сомневайся! В случае чего, еще возьмем. Это сейчас не проблема. Были бы купи-продай! — Он обнял меня и, постукивая палкой, вышел в коридор.

Люди обо мне заботятся. На душе стало как-то теплее.

Петля Нестерова

Иду по огромному зеленому полю. Мягко пружинит молодая травка. Переполненные трибуны для зрителей то приветственно взрываются аплодисментами и свистом, то, как бы в испуге, зами­рают. Сзади, чуть приотстав, пыхтит Носопытин. Несет парашюты. Основной и запасной.

Правительственная трибуна заполнена до отказа. Вижу знакомые лица исполнительной и законодательной властей, а также судебной. Рядом их жены, дети, внуки и правнуки. Чуть ниже — трибуны работников МИДа, министерства обороны, дипкорпуса, деятелей культуры, промышленно-финансового бизнеса, организованной преступности. Всех не перечесть. Яблоку негде упасть! Хозяин со своими от­дельно, в ложе. Сергей Иваныч чуть сзади… Ба! И Прокопич по левую руку! Видимо, решил уважить, по-соседски. Лишь одно свободное местеч­ко, видимо, для Носопытина…

Как, спрашивается, прознали? Нюх, инстинкт? Чуют, что будет настоящее зрелище, без дураков? По идее-то, обычный опыт, рутина. Проверка величины ускорения свободного падения и все дела. Ладно, надо не разочаровать. Вспоминаю последний разговор с Носопытиным…

Просто в Исполкоме что-то засомневались и решили еще раз проверить задачу за номером… ну ту, с пуговицей. Помнишь? Ну как не помнить! Конечно, помню. Только риск-то какой? А какой? Притворяется Носопытин. Короче, за риск сверху… три тысячи. Три?! Притворно удивляется Носопытин. Чего это вдруг? А тео­рия вероятности? Чем больше прыжков, тем выше вероятность, так сказать… неудачного приземления. Подыскиваю безобидное окончание. Ну три — так три, согласен Носопытин. Мол, убедил. Против логики какие резоны!

Снова взрываются трибуны. Привет­ственно поднимаю вверх руки и легко бегу, пританцовывая. Мной непроизвольно овладевает праздничное настроение. Кто я? Древ­ний грек, герой Олимпиады? Похоже на то. Да, что ни говори, настоящий триумф! Высший пик!

Белая форма сидит на мне безупречно. Нестерпимо блестят золотые пуговицы с якорями. Единственно, не хватает бескозырки. Теперь мне становится понятно расстройство ветерана. Но ничего, удалось выйти из положения. Пришлось заменить ее фуражкой капитана торгового флота. Ее тусклый желтый краб даже более соответствует торжественности момента.

— Только баксы вперед! — неожиданно бросаю Носопытину.

— Как вперед? Обычно же после! — сопротивляется он.

— Обычно — после! А сейчас вперед!

Спиной чувствую замешательство Носопытина. Такого поворота он явно не ожидал. Вдруг с день­гами что-нибудь случится? Разлетятся, не дай бог! Или сначала выпадут, а потом разлетятся. И ищи ветра в поле!

— Ну так что? — замедляю шаг.

— Да, да! Все в порядке! Вопрос улажен, — соглашается он.

Попробовал бы только не согласиться. Такое мероприятие поставил бы под угрозу!

Самолетик в конце летного поля. Оглядываюсь. Носопытин уже еле волочит парашюты по земле. Притомился, бедняга. Пот градом. Все же поразительно! Все знают, что сегодня — смертельный но­мер! А по идее должны быть посвящены два, максимум три человека.

У «кукурузника» уже ждут Джойс с Симоной. Все, как в пер­вый раз. Чистота эксперимента превыше всего. Наука не терпит небрежности.

— Я тебя прошу! Не ходи! — неожиданно Джойс встает на колени. — Я тебя умоляю! — Слезы катятся по ее лицу.

Носопытин, как удав, смотрит на Джойс.

— Нервы. Бабские штучки! — криво ухмыляется он. — Рядовой прыжок.

Симона пытается поднять упирающуюся Джойс.

— Больше ничего не могу сказать, — шепчет та. — Поверь мне! Прошу тебя! Поверь!

— И Берданкин отговаривал… — изображаю сомнение. — Мо­жет, действительно… повременить?

— Посмотри, сколько народу! — Носопытин переходит на «ты», что выдает его тщательно скрываемое волнение. Он достает пач­ку долларов и добавляет: — Как хотите, конечно. Заменим вас студентиком и все дела!

— Ну, ладно! — Денежки будто бы развеивают мои сомнения, а сам думаю: «Это тебя, дружочек, скоро заменят студентиком!»

Неожиданно накатывает волна жуткой вони.